Анатомия страха

Глава 5

В начале седьмого Дима на цыпочках выбрался из квартиры, стараясь не разбудить Ксению. На кухонный стол он положил записку:

На первый взгляд, это было жестоко и крайне непорядочно. Но только на первый. Ксюша принадлежала к типу женщин, вязких, как кисель. Другого способа порвать отношения, кроме грубости, с ними не существует. Стоит таким почувствовать хоть малейшую слабину, они превращают расставание в бесконечную мучительную агонию телефонных звонков, писем и неожиданных визитов, со слезами, упреками и мольбами «дать еще один шанс», причем на любых условиях. Диме уже приходилось пройти через подобное, и повторения он не желал. Правда, существовали вполне реально две опасности, и неизвестно, какая из них страшнее. Отставленная дама могла устроить дебош, а могла не уловить резкости и продолжать вешаться на шею.

На работе на Диму сразу навалились неотложные дела, и позвонить Валентину удалось только в половине десятого. Стоцкий отозвался почему-то сухо и нелюбезно:

— Извини, я сейчас не могу разговаривать. Перезвоню попозже, как освобожусь, после обеда.

Хотя Валентин вполне законно имел право на плохое настроение и крайнюю занятость, Диме его тон совсем не понравился. Явно что-то случилось. Он читал бумаги и то и дело поглядывал на часы. Сосредоточиться не удавалось, а на душе было пакостно.

Стоцкий все не звонил. Зато ожил переговорник:

— Дмитрий Иванович, Заруцкая на второй линии.

Началось!

— Нет меня. И не будет. Совсем для нее не будет! — рявкнул Дима.

Но через минуту Ксения перезвонила на мобильник, выключить который он, как всегда, забыл. И, разумеется, высказала все, что о нем думает. Если бы хоть один процент ее пожеланий исполнился, Диме пришлось бы ох как несладко. Тем не менее он был доволен: обычно после такого потока любезностей обратной дороги нет. Хотя… женщины бывают разные…

Стоцкий позвонил только около двух, когда Дима уже превысил свой предел кофеизмещения.

— Дима, бросай все и срочно приезжай. Как можно быстрее!

— Да что случилось, ты можешь объяснить?

— Приезжай! — коротко ответил Валентин и, не прощаясь, повесил трубку.

А случилось что-то из ряда вон, потому что «Дима» в устах Стоцкого вместо обычного «Митьки» или производных было плохим признаком. Ну очень плохим.

Минут через сорок Дима уже был на Васильевском. Он сидел в Валькином кабинете и смотрел, как Стоцкий смотрит на него.

— Ну? — первым не выдержал Валентин.

— Говори! — не сдавался Дима.

— Нет, ты говори. Ты же звонил утром, значит, что-то было надо. А я потом скажу. В порядке поступления заявок.

Стараясь быть спокойным и последовательным, Дима изложил свою версию. Официально она выглядела так. Двадцать два года назад Свирин, Балаев и Калинкин убили Светлану Архипову. В последние годы Сергей раскаивался в этом. Возможно, он пытался угрожать Свирину. Вот его и убрали.

Валентин молчал. Взгляд его был настолько жестким и холодным, что Диме стало не по себе. Сейчас Стоцкий был совершенно не похож на его старинного приятеля. Внезапно Валентин тряхнул головой и хлопнул ладонью по столу, да так, что Дима вздрогнул.

— Эта ваша компания… — процедил Стоцкий сквозь зубы. — Какой-то клубок гадючий. Дима, ты со своими потаскухами окончательно охренел! Ты же юрист, оперативник, который семнадцать лет прослужил в органах. А рассуждаешь, как свиновод какой-то! Что ты несешь? Чем ему Балаев мог угрожать? Дело давным-давно закрыто. Доказательств никаких.

— Откуда ты знаешь? — возразил Дима. — А может, у него были доказательства?

— Какие доказательства? Фоторепортаж? Видеосъемка? Даже если это действительно было убийство, срок давности давным-давно истек.

— А реноме?

— Да я тебя умоляю… — Стоцкий застонал, как от зубной боли. — Ладно, Дима… Крепко на стуле сидишь? Тогда слушай. Сегодня утром у меня были Свирин и Калинкин. Как раз когда ты звонил. Сами заявились, никто их не звал. И в один голос, взахлеб утверждают, что это ты убил Балаева.

— Что?! — Дима не мог поверить своим ушам.

— Да-да. Именно так. Полагают, что до тебя дошли какие-то слухи… Или ты сам почему-то вдруг решил, что твоя подруга не погибла в результате несчастного случая, а была ими умышленно утоплена. И вот — решил отомстить. Начал с Балаева…

— Бред!

— Видишь ли, друг Дима, когда я услышал этот шумовой эффект, я подумал так же. Такого даже в плохом кино не бывает. Разве что в очень плохом. А потом ты влетаешь с безумным видом и начинаешь рассказывать, что твои приятели убили Архипову… Вот тебе и плохое кино! Что скажешь?

Дима ошарашено покачал головой.

— Да, это уже не смешно. Не знаю, что и сказать. Во всяком случае, алиби на 5 июня у меня нет. 6-го был день рождения Птицы, накануне я с утра искал подарок и решил на работу не возвращаться, так что после обеда был дома и никуда не выходил.

— У твоих дружков алиби безупречное. Но дело-то не в алиби. Ведь Балаева могли просто увезти куда-то и держать там некоторое время. Он сам мог находиться где-то. Мы же не знаем, когда именно его муравьям подарили.

Валентин вышел из-за стола и начал расхаживать взад-вперед по кабинету.

— Давай думать вместе. Мы, конечно, с тобой друзья и все такое, но представь себя на моем месте. Вот ты следователь, ведешь дело о зверском убийстве и в числе подозреваемых — твой друг Валя Стоцкий. Ты что же, отметешь мою кандидатуру только на том основании, что Валя Стоцкий — хороший парень и на такое, по-твоему, не способен?

— Так-то оно так… — вздохнул Дима. — Я бы, наверно, от дела отказался. На том основании, что один из подозреваемых — мой друг.

— А я об этом думал. И решил не отказываться. Догадываешься, почему? Потому что допускаю, что ты тут не при чем. А вот другому следователю так не покажется. И будет он тебя трепать, как утка навозного жука. Уж больно ты удобный подозреваемый. А добрый следователь Стоцкий дает тебе шанс. Если ты белый и пушистый, то бросай все свои дела и помогай мне искать убийцу. Настоящего!

— Спасибо, добрый следователь Стоцкий. Я и так обещал жене Сергея. Да сядь ты, не мелькай!

Валентин сел за стол и закурил, откинувшись на спинку стула.

— У Балаева были кой-какие финансовые проблемы, но все же не такие, чтобы из-за них так убивать. Ну, пристрелили бы в подъезде, как всех. Как ни крути, все упирается в вашу… банду. Такое убийство мог совершить либо психопат, садист, либо… как бы это выразиться… мститель. В любом случае убийца должен был словить кайф, а значит, действовал сам, не доверяя третьим лицам.

— Психопатом вполне мог быть Олег. Я же говорил тебе, он когда-то загнал Сергея именно в этот муравейник. Просто так, от нефиг делать. Хотя знал, что тот муравьев боится до родимчика. Он всегда был настоящим мудаком!

— В этом есть рациональное зерно, — скривившись, согласился Валентин. — Потому что другой психопат, даже зная о балаевской муравьефобии, загнал бы его в первый попавшийся муравейник, поближе к дому. А вот мстителем вполне мог быть и ты.

— Валька! — вскипел Дима.

— Да не дергайся ты, сядь. Я сказал «мог быть», а не «был». С таким же успехом им мог быть сам Свирин. Взял да и отомстил за что-нибудь. Мало ли у них было общих дел. Может, Балаев из-под контроля вышел. И Светлана твоя тогда тут совсем не при чем. А уж если псих-мститель — это вообще! Закат солнца вручную!

— Чего ты веселишься-то? — горестно поинтересовался Дима. — Мне вот не смешно. С ума просто сойти можно! Столько лет ловить преступников и вдруг на старости лет по-настоящему понять, что значит «от тюрьмы да сумы…»

— Да что ты дергаешься, как свинья на веревке? Никто тебя в тюрьму пока не сажает.

— Во-во! Пока. А потом возьмут и посадят. И буду сидеть, как Штирлиц, и зверюшек из спичек складывать, сочиняя, что бы такое соврать.

— Ну тогда скорее не как Штирлиц, а как Леша Николаев. Он тоже в камере сидел и спичками баловался.

— А это кто такой? — удивился Дима.

— Да есть такой сериал — «Агент национальной безопасности». А в нем — небритый придурок родом из лиговской шпаны, без которого вся отечественная безопасность оказалась бы в глубокой заднице.

— Я такое не смотрю, — скривился Дима.

— Ага, я тоже. Точнее, стараюсь не смотреть. Но если уж случайно увижу две-три серии подряд, то буду пялиться до победного конца. Плеваться — и смотреть, плеваться — и смотреть. Не поверишь, даже на видик с таймером записываю, если знаю, что не успею вернуться. Затягивает.

— Что-то мы не о том заговорили…

Дима чувствовал себя полным идиотом. Еще с университетских времен он запомнил, что вегетативные реакции у человека, который врет, и у человека, который говорит правду, но сильно боится, что ему не поверят, практически одинаковы. Значит, сейчас в глазах Вальки он должен выглядеть законченным злодеем, загнанным в угол: то краснеет, то бледнеет, ручки дрожат, глазки бегают, как тараканы. Что там еще у людей бывает, когда они врут?

— Дело дохлое, — задумчиво сказал Валентин, покусывая колпачок авторучки. Пока основных вариантов два: или ты, или они. Насколько я понял, Свирин с Калинкиным выступают одним флаконом. Доказательств никаких, одни догадки. А догадками, если они не подкрепляются фактами, сам знаешь, можно подтереться.

— А что твои оперы?

— Делают ставки. Шучу. Оперы со мной согласны. А я — с ними. Рыскают пока от Финляндского до Лемболова с вашими фотографиями. Мить, ты чаю не хочешь?

— Ну слава Богу! — выдохнул Дима. — А то я все ждал, когда ты меня Дмитрием Ивановичем назовешь. Или — еще лучше — гражданином Сиверцевым. Давай чаю. Восемь ложек сахара и можно не размешивать, я сладкое не люблю.

— Это уже старо!

— Придумай поновее.

Заварив чай и меланхолично помешивая в стакане ложкой, Валентин спросил:

— Слушай, Митька, а не мог вас кто-то подставить?

— Не понял.

— Может быть, кто-то хотел, чтобы подозрение пало именно на вас. Все равно на кого, лишь бы это был один из вас троих. Убийство таково, что определить его точное время, даже точный день, невозможно. Вряд ли у всех троих нашлось бы стопроцентное алиби на целый месяц, начиная со дня исчезновения Балаева. А то и больше, чем на месяц.

— Ну вот, придет Ржевский и все опошлит. Так было славно — или я, или они. А теперь что, отрабатывать всех наших знакомых? Ну, кроме моих, я-то никому, кроме тебя, не рассказывал, что Сергей муравьев боялся. Ведь если человек такое сотворил, он должен был очень хорошо знать о нашем прошлом.

— Этим пусть молодежь занимается. А мы, старички, посидим, чайку попьем. Да подумаем.

Тут до Димы дошло, что Валька просил его срочно приехать вовсе не поэтому. Ведь он сам сказал, что Свиринско-Калинкинскую версию принял сначала как бред. А почему тогда? В ответ на четко поставленный вопрос Стоцкий с сомнением пожевал губу, словно размышляя, стоит ли это делать, а потом решился и достал из папки лист бумаги.

— На, полюбуйся. Это копия, оригинал я на экспертизу отправил, пальцы снимать. Хотя, уверен, что нет там ничего, кроме отпечатков Свирина и Калинкина.

Обычный стандартный белый лист бумаги. Для хорошего принтера или ксерокса. Да и сам текст отпечатан на лазерном принтере необычным жирным шрифтом.

«Лес — это живое существо. Он слышит, видит и помнит. Точно так же, как и высшая сила, отмеряющая каждому по делам его — его же мерой. За страх ты заплатишь страхом, за боль — болью, за смерть — смертью. Как наивны мы бываем, полагая, что другое существо боится того же, что и мы. Нет, желая отомстить, ты должен мысленно стать своей жертвой, испугаться того, чего боится он. Боится больше смерти. Ибо смерть — лишь короткий миг перехода из бытия в небытие. Страдание, неотвратимость и неизвестность — вот что страшнее смерти. Совесть, кусающая, как сотни, тысячи жадных голодных насекомых. Стань на минуту человеком, которого заживо пожирают муравьи. Представь, как крохотные лапки касаются обнаженной кожи, как впиваются маленькие, но мощные челюсти, отрывая кусочек плоти. Человек, разрушивший их дом, станет их трапезой. Человек, разрушивший чужую жизнь, отдаст свою. Но не сразу. Прежде, чем он потеряет сознание от боли и ужаса, он увидит призрак. Будет ли это явь, или плод агонизирующего рассудка? А может, совесть? Как бы то ни было, в последний миг своего существования он все вспомнит и поймет. А потом станет пищей жалких существ, вся сила которых в том, что их много…

Нет, с тобой будет по-другому. У каждого свой страх — и своя смерть».

— Ты будешь смеяться, но здесь все указывает на Светку, — сказал Дима, закрыв глаза, — и тут же открыл их снова: под веками закопошились, забегали муравьи. — То есть на меня. Ну, что я отомстил за нее.

— Где? — вытаращил глаза Стоцкий.

— Это ее слова. Про то, что смерть — не самое страшное. Я только что их вспоминал.

— Подобное мнение, скажем так, не ее открытие. А больше ничего, указывающего на тебя, я не наблюл. Извини, конечно, но или ты сам кретин, или меня считаешь кретином. Чтобы ты сам подбросил против себя улику?

— А если я на это и надеялся? Что ты так подумаешь? — запальчиво возразил Дима.

Стоцкий нахмурился:

— Я что-то не пойму, ты мне доказываешь, что это твоих рук дело?

— Сдурел?

— Тогда не надо мне говорить, что я должен, а что не должен думать. Конечно, ты мог написать это письмецо. И Свирин. И кто-нибудь еще. А ты видишь намек на Светлану, потому что хочешь его видеть.

— А что тогда за призрак? — не сдавался Дима.

— Призрак коммунизма! Митька, за двадцать лет они все могли такого дерьма накопить! Ты же ничего о них не знаешь. Это для тебя их сюжет со смертью Светланы кончился. Но они-то жили дальше.

Дима не мог не признать, что Валентин прав. Но все равно он ничего не понимал. Если Сергея убил Олег, или Генка, или они вместе, то зачем письмо? Для отвода глаз? Чтобы следствие подозревало его, Диму? А если это сделал кто-то другой, то кому этот самый другой хотел отомстить? И за что? Погиб Сергей, но письмо подбросили Олегу. Чтобы запугать, предупредить, что он следующий? А если все-таки дело в Свете, то кому понадобилось вспоминать о ней через двадцать два года?

— Кое-что мне эксперт сразу сказал про записочку, — продолжал тем временем Валентин. — Принтер, конечно, не пишущая машинка, характерные дефекты редко встречаются, найти маловероятно.

— Знаешь, пишущую машинку, даже с характерными дефектами, — перебил Дима, — найти можно, только если преступник полный осел и печатает дома, на работе или еще где-нибудь поблизости. Так что про принтер?

— Принтер лазерный, качественный, картридж новый или недавно заправленный — буквы на оригинале жирные и блестящие. Интересный шрифт, заголовочный. Называется «Футура Евгения». В стандартном комплекте компьютерных шрифтов его нет, только в специальных наборах на дисках. Или в оформительских программах. Я еще хочу отдать эту писульку на психолингвистическую экспертизу. Если возьмут, конечно, текст маловат.

— Это что, автора определять? — удивился Дима.

— Да нет, автора определяет сравнительная филологическая экспертиза. А психолингвистическая по особенностям текста определяет особенности личности.

Дима уже собрался уходить, но в дверях остановился и задал вопрос, который все это время не давал ему покоя:

— Скажи, Валька, ты так активно на меня наехал сначала, даже Димой обозвал. Ведь засомневался во мне, да? Если честно?

Валентин сконфуженно засмеялся.

— Ладно, Митька, не сердись. Занесло. Так эти орлы на меня наехали танком: «Сиверцев — убийца! Он решил отомстить!». Потом твой выход. Я даже задумался, стоит ли тебе письмо показывать. Ты ведь ее очень любил?

— Да. Очень. Знаешь, Валька, — сказал Дима тихо, — иногда мне кажется, что я до сих пор ее люблю.

— Так не бывает. Любовь — как аккумулятор, требует постоянной подпитки. А ты любишь свои воспоминания. Любишь любовь, которая была, свои неосуществленные мечты, — вздохнул Стоцкий. — Уж я-то знаю. Когда отношения обрываются… в полете, их всегда трудно забыть. Поверь, если бы Светлана вдруг чудом воскресла, ничего хорошего из этого не вышло бы…