Ангел с рожками

Глава 29. Рита

— Как прошёл твой рабочий день? — С вопросом и с протянутой рукой, держащей стаканчик, как выдаёт мой чуткий обонятельный орган, с латте, сводный встречает меня у балетной школы.

— Великолепно, братик, — и в этот момент беру то, что предназначалось мне. — Немного выдохлась, но если ты меня прямиком домой отвезёшь, то он станет ещё прекраснее, — подтруниваю над Максом, вздёрнув ему нос. И по выражению его лица, я попадаю в яблочко.

— И не рассчитывай. Я над твоей тетрадью не смыкал глаз около четырёх часов. Да я, имей ввиду, в школе и в университете редко выполнял домашнюю работу, — говорит будто я его жестоко унизила. — Так что я не потерплю никаких увиливаний.

— Твоя взяла. Поехали, — и под номером один срываюсь в сторону его машины.

Я бы и не отказала. Не настолько во мне бессердечности — промучить сводного толстенными конспектами и в конце опрокинуть его.

Мы едем на мою тренировочную базу. И сегодня для меня это не впервой. Сегодня я — пострел везде поспел, успевшая днём почтить своим присутствием любимую команду. Между занятиями в школе выдался перерыв, и я его с пользой потратила на скользкие, сомнительные виражи, двусмысленно завораживающие сознание. Они заманивают до жгучих примесей крови своей заманчивостью. Однако быстро отрезвляют своей изощрённостью. Проложить лёгкую тропу здесь не выйдет. Либо по ней мчаться, преодолевая сомнения, либо её страшиться, находясь в обнимку со своей неуверенностью от неё вдали.

— Почему передумала? — Сводному не сидится в тишине, и он заводит разговор.

— Заприметила возможность с тобой покончить и при этом не испачкаться. И прошу у тебя прощения, что это вышло не сразу, — льну к нему ближе для нужного эффекта, — но надеюсь, ты оценишь, что я своевременно исправилась.

— О, да, Ритуль, полночь — это то, самое подходящее время, — Максим действует по той же схеме и до минимума сокращает дистанцию. — В следующий раз будем вместе домашнюю работу делать. Ты как любишь расположиться на столе или на кровати?

— От тебя подальше, — коротко реагирую на остроту сводной язвы.

Максим возвращает внимание на дорогу. Только затыкаться он явно не собирается.

— Ты из-за светлых волос наивна или дело в твоих маленьких рожках, которые до сих пор упрямо упираются правде? Тебе даже мотоцикл в этом не помощник.

— Не помощник в чём? — Что-то себе надумает, потом вынуждена решать его ребусы.

— Он не посодействует. Ты всегда будешь рядом, — самоуверенное заявление доставляется ко мне, до соседнего сидения открывающим ртом и вновь устремлёнными на меня глазами.

— Ошибаешься. У предков я как ты виснуть до старости не собираюсь. Потому наши семейные встречи будут всегда стремиться к нулю. Математика, да и только.

— Не вижу ничего, что может мне воспрепятствовать видеть тебя. Реальность жизни, да и только, — сводный передразнивает меня. И выходит слишком пискляво, что злит в разы больше.

Раскинув взоры по разные стороны баррикад, мы, слава всем богам, спокойно доезжаем до пункта назначения.

На базе, кроме рабочего охранного пункта, никто и ничто не работает. Всё спит беспробудным сном. Тренировочные часы у "Fallen angels" давно протикали. И теперь включился наш отсчёт.

Тренер запретил спрашивать разрешение на одиночные вылазки. Он сказал, что это мой законный дом и его назначение на должность директора не меняет моей роли совладелицы клуба. Вернее сказать номинальной. Я палец об палец не ударила, чтобы что-то своё сделать для его развития. И не спешу переубеждать людей в своих способностях вести отцовские дела. А денежные отчисления с него частично выделяются в бюджет на текущие нужды клуба, другая же половина идёт на строительство уже второй базы за границей. Если не считать, единовременную выплату матери на моё обучение в Европе, то всё без изменений. Как отец распределил свои деньги, так они делятся и сегодня. Кто бы со мной не спорил, но смерть отца не должна нарушить их поток. Таким образом, я сняла с себя ответственность. Не хочу ни в коем разе его подвести.

Я выкатываю из гаража один из тренировочных мотоциклов, обычно выдаваемый новичку. Объем двигателя данного мотоцикла не превышает 600 см³ с мощностью до 120 лошадиных сил, не больше. Максиму для своего первого заезда — самое оно.

— Почему один? — Смотрит на мотоцикл, затем на меня, ища подвох.

— Чтоб ты спросил, — выставляю боковую подставку и слезаю с байка.

— Вот я и спрашиваю, — сводный равносильно отбрасывает мою передачу. А после подходит ко мне ближе, и я вскоре опять оказываюсь в кожаном седле.

— Что ты делаешь? — Кладу ладони ему на грудь и пробую слегка его отодвинуть от себя, чтоб набрать глоток воздуха. Душно. Жарко. Не слышала, чтоб синоптики предупреждали об изменчивости погоды.

Его грудь давит на меня, а руки непреклонно сжимают, недавно усаженные ими ягодицы.

— Мы так его сломаем, — делаю попытку образумить Максима и вернуть нас к тому, для чего сюда приехали.

— Оплачу, — лишь увеличивает напор.

— Я вполне сейчас серьёзно говорю, он сломается, — и я походу следующая за ним по списку. Не излишним будет притормозить, пока не стало поздно.

— И я не в шутку. Оплачу, сказал же! — Максим срывает диалог наводит взгляд на мои губы. И от этого весь жар концентрируется в центре той самой чакры, которая готова открыться сейчас пред ним в любую секунду.

— Выпрашивал урок, чтоб его сорвать? — Чуть ли не в его губы шиплю я. Они рядом. Меньше сантиметра остаётся до оккупации.

— Я не срываю, а откладываю, — рывок, и мои губы мне не принадлежат.

Он захватывает мой рот без предупреждения. Грязно. Порочно. Руки ползут вверх, вёртко пробираясь под кофту. Чьи, спросите? Наши. Его медленно прогуливаются по моей спине, вызывая рой мурашек от прикосновения кончиков пальцев. Мои же неопытные ручонки заплутали среди рельефа его мышц пресса. Большие пальцы отважно пошли на разведку и, обнаружив груду мышц, яро просят подкрепление у оставшихся солдат.

Мы начинаем непозволительно смелеть. Я обхватываю Максима ногами, непроизвольно притягивая его ещё сильнее, действуя на интуиции, в то время как он расширяет зону проминания, доходя до моих малых передних стоящих от возбуждения бугорков. С моих уст срываются стоны наслаждения. Они будто принадлежат не мне. Их обладательница более раскрепощённая, знающая, что за этим последует и желающая это довести до счастливого освобождения от скопившегося ни с того ни с сего в нижней части распирающего давления.

Усложняется ситуация тогда, когда ладонь Макса, являющаяся посредником меж мужским и женским началами, накрывает моё вулканическое местечко. Сжимая меня крепче, он понуждает стремится к нему на встречу, и, словно как разбивающиеся о скалы волны, биться чаще и резче.

Всё бы закончилось здесь. В сумерках. В тиши. На мотоцикле. Однако некий не закрытый у Макса вопросительный гештальт замедляет набранный нами темп.

— Ты в действительности девственница? — Прилетает мне в лоб. Любовь сводного к общению явилась не запылилась. Это я конкретно о его бесконечно задаваемых вопросах, везде уместные.

Никто ничего не сдвигает со своих мест. Мы оба на минном поле. И из-за оплошности одного пострадают оба.

— Рит? — Макс поторапливает.

Есть предчувствие, что мой ответ мало повлияет на судьбу моей бережённой невинности, но на кое-какие другие сопутствующие её утрате обстоятельства имеет высокую значимость.

— Да, я девственница, — не стыжусь данным фактом из личной характеристики. Просто распространяться о своей целостности всем, кто об этом спрашивает, в диковинку. Я не трубач и не новостной журналист, и трубить и вещать в микрофон любому желающему без колебаний сказать или не сказать — не умею. Потому поначалу растерялась.

— К лучшему, — отметил для себя Максим перед тем, как одним рывком отлепляет мои ягодицы от седла и несёт меня к выходу.

— Хотя бы дай загнать мотоцикл в гараж? — Гляжу на бросившего товарища, удаляясь от него не на своих ногах всё дальше.

— Не занудствуй, — сводный настоятельно просит не зацикливаться на излюбленных мной мотоциклах, предупредительно ущипнув меня за задницу.

— Больно же, — вскрикиваю от прожигающей боли.

— Больно будет позже, — усмехнувшись, Максим целует меня в губы. Только как-то иначе. Без стремительного захода, блужданий и покусываний. Мягче, едва уловимо.

— Успокаиваешь? — Невозможно не подметить это в его поведении. Как-то привелось видеть женскую и мужскую солидарность. Но человеческую до этого дня ещё ни разу.

— Возможно, — а глазами же не отвертывается, говоря одиночное «Да».