Аника

Глава 8

Когда я не слишком уставал после тяжелого дня, то проводил вечера в уютном трактире неподалеку от дома, где собирались местные. Пили, мыли друг другу кости, плясали и мерялись силой. Друзьями я не спешил обзаводиться, но вот приятелями мог уже назвать многих. В один из таких вечеров, когда за окном лил апрельский дождь, в харчевню ввалился один из таких приятелей. Питер. Хороший парень, работящий.

- Мы должны немедленно пойти! – крикнул он. Гомон в пабе стих, и сорок глаз настороженно уставились на него, - Я слышал ее! Ведьму!

- Это всего лишь твоя жена, Пит! - раздался в ответ чей-то пьяный голос, и последующий всеобщий гогот заглушил его.Питер что-то продолжал говорить, губы его дергались, глаза метались из угла в угол. Но я видел, что парень не пьян, а потому вышел из-за общего стола и поманил его в неприметный закуток. Вскоре пляшущий стакан отбивал дробь о его почерневшие от курева зубы, а когда дрожь немного унялась, он кинул безумный взгляд в зал и попытался снова закричать, но раздалось едва слышное блеянье: «Я видел ее! Увела моего Джулса!»

Когда на него снова никто не обратил внимания, он сосредоточился на мне и обхватил мое запястье ледяными пальцами.

- Джулс ушел! Выломал дверь в стойло и удрал в лес. У него гон начался, и я побежал за ним, решив, что какой-то идиот оставил свою кобылу на свободном выгуле. А потом услышал ее… ведьму!

- Что значит, услышал? – спросил я и пододвинул к нему свою кружку эля.

- Что-то… неразборчивое. Ааа-ыыыы-оо. Но это был женский голос, звонкий! Я почти догнал его, но… Пойдем вместе! Он где-то рядом!

- Вернется твой конь, - произнес я онемевшими губами, думая не про Питерова богатыря-шайра, а про слонов, которые не водятся в Англии.

- А если нет?

- Если нет, то соберем с утра бригаду и отправимся на поиски.

Питер понемногу успокаивался. Я кивнул хозяину, и тот принес еще кружку эля. Задумчиво наблюдая, как он маленькими глотками пьет, я лихорадочно думал, что делать. Конечно, я чувствовал свою вину, ведь, как ни крути, а именно я привел одержимую девушку в эти леса, а потом оставил ее без присмотра. Слонов она не нашла, но намотала на ус и… Конь-тяжеловес Питера был не единственным, кто бесследно пропал за последнее время. У Рассмусенов сбежал бык. Но там все списали на то, что рядом за стеной легчили овец, и он напугался, нанюхавшись свежей крови. Здоровенный был бык… так и не вернулся. Помнится, еще свинья у Бредов бросила новорожденных поросят и тоже ушла. Безвозвратно.

…

Конечно, Джулс не вернулся ни на следующий день, ни через два. Питер собрал толпу, чтобы прочесать лес, и я в этом участвовал. До сих пор не знаю, как бы я поступил, если бы мы набрели на убежище Аники. Попытался бы ей помочь? Не знаю. Но так сложилось, что поиски проходили чуть в стороне от болота и нашей хижины.

А еще через несколько недель, когда пересуды о Питеровом шайре сошли на нет, у меня пропала корова.

Стояла глубокая ночь. Я вдруг сел в постели, протирая глаза и пытаясь разобраться, что меня разбудило. Но мне кажется, с тех пор, как закончились поиски Джулса, я постоянно ждал, что это произойдет.

Потом понял, что разбудил меня визгливый скрип воротины за стеной – в стойло моей умницы Бизи. Сама она открыться никак не могла, потому что накануне вечером я лично ее запер. Быстро натянув башмаки, я бесшумно выскользнул через окно в огород и, припадая в густых тенях, выглянул из-за угла. Калитка была распахнута настежь, а моя Бизи тяжело и неторопливо двигалась по дороге прочь от дома. Ее колокольчик сонно позванивал при ходьбе. Улица поворачивала направо, но корова, словно во сне, двинулась напрямик - через деревенские сады – к лесу. Я припустил за ней, пытаясь уловить за звуками тяжелого коровьего дыхания и треска ломающихся веток… ну, не знаю… пение?

Выйдя из садов на пустое пространство, Бизи двинулась быстрее, почти бегом. Я очень быстро потерял из виду ее раздутое туловище, но не отчаивался, ведь точно знал, куда она идет. Главное, успеть до того, как маленькая ведьма загонит ее в болото! Боже! Теленок должен был появиться очень скоро, и у меня были насчет обоих животных большие планы!

И все же я опоздал. Еще издали среди деревьев я увидел мерцающее болотное свечение, и услышал знакомый тошнотворный напев, а когда выбежал на берег, Бизи уже была зашла глубоко. Над пузырящейся поверхностью виднелась только ее рогатая голова и хребет.

- Стой! Прекрати! – заорал я, но Аника продолжала петь. Тогда я схватил первую попавшуюся под руки корягу и, размахнувшись, запустил ее в голову ведьмы. Трухлявая ветка от удара разбилась в щепки, но пение оборвалось, и Аника, оглушенная, осела на прибрежную траву.

В тот же миг, как ведьма замолчала, подала голос корова. Нет, не так. Она закричала!

- Би, плыви к берегу! – крикнул я, будто ожидал, что она поймет. Но она действительно, словно услышала меня и поняла, и даже попыталась развернуться, но то ли вес теленка тянул ее ко дну, то ли ноги запутались в подводном мусоре, но развернуться она так и не смогла, барахтаясь на одном месте. Хорошо, что я мог видеть ее только сзади… не видел выражения ее глаз.

Одурев от ужаса и жалости, я сбросил башмаки и кинулся в воду. Я не представлял, чем мог бы ей помочь, но оставаться на берегу просто был не в силах. Ноги увязали в топкой глине, душные метановые испарения туманили голову и зрение. Тем временем Бизи ушла под воду. Несколько секунд поверхность еще волновалась и пузырилась, а потом разгладилась. Кашляя и почти теряя сознание, я продолжал плыть. Надеялся, что смогу занырнуть, что вода не будет слишком грязной, и я увижу, за что зацепилась Бизи. Надеялся ей помочь. И каждую секунду боялся, что дело тут вовсе не в водорослях или топляке. Чем больше я отдалялся от берега, тем отчетливее представлял, как из мутной, коричневой глубины, у самого илистого дна за мной следит единственный подслеповатый глаз с горизонтальным, как у козы, зрачком.

Добравшись до места, где на поверхность еще изредка всплывали последние пузырьки – все, что осталось от моей Бизи и ее приплода – я постарался надышаться хотя бы на пару минут. Дышать приходилось все тем же метаном, и в голове совсем помутилось. Поэтому я сначала принял за галлюцинацию то, что произошло следом. Болото вдруг взбурлило. Я дико закричал, когда меня ударило что-то снизу, подняло высоко в потоке бурой, густой жижи, понесло прочь и выбросило на берег. При ударе я вывихнул локоть, попытался завопить, но рот (как и глаза) был полон глины, песка и какой-то тошнотворной болотной слизи, вроде икры, которую оставляют у берегов тритоны. Желудок взбунтовался, и я выблевал и грязь, и остатки моего ужина. Глотнув свежего воздуха, я снова попытался заорать, но вместо этого на минуту отключился.

Очнулся я очень быстро – вывернутый сустав молил о помощи, и малейшее движение причиняло нестерпимую боль. Кое-как сев, я принялся ощупывать его, чувствуя под пальцами неправильно выпирающие формы, но через мгновенье застыл, позабыв обо всем на свете.

Прямо посреди болота появился сарай. Даже лачугой нельзя было назвать это корявое нагромождение веток, досок, сгнивших древесных стволов. Всего-то четыре стены с дырой, подразумевающей дверной проем, и плоской крышей, оплетенной густым ворохом водорослей. Я не мог понять, каким образом сарай держится на поверхности, а потом разглядел виднеющиеся под полом сваи. Вот только сваями служили ноги моей Бизи. Уже переработанные, странно утолщенные и вытянутые - словно где-то там, под водой корова выросла до размеров дома - с лопнувшей, все еще кровоточащей шкурой. Виднелись лишь верхушки культей, остальное, хвала Всевышнему, пряталось под водой.

Отвратительная коробка источала чудовищный смрад – тухлятины, гнили и свежей крови. Меня снова вырвало. Я отполз подальше от берега, баюкая покалеченную руку и тихонько подвывая от ужаса и горя. Но за всем этим росло еще и изумление! Я снова ей не поверил, и снова остался в дураках! А ее дьявольское упорство таки дало свои плоды, хоть и… сомнительные.

Краем глаза я заметил движение. Аника поднялась, с трудом дотащилась до меня и уселась рядом, прижимая руку к голове.

- Бенни… Ох, твой локоть!

- Не трогай меня, - пробормотал я сквозь зубы, не сводя глаз с мерзостного строения. Казалось, оно кишит коктейлем из бубонной чумы, лепры, потливой горячки и чистого безумия, - Это была моя корова.

- Я знаю, - в голосе ее не слышалось ни сожаления, ни вины, - Прости.

- Почему же из всего стада ты выбрала именно мою корову?!

- Много было причин… Во-первых, я засветилась. Азарт, знаешь ли, не способствует осторожности… Я знала, что ты, потеряв корову, не потащишь за собой толпу селян, как это сделал твой друг. Во-вторых, ты поселился на окраине, и оттуда проще увести семя, чем из центра. А в-третьих, твоя корова была самой большой в стаде. Я долго присматривалась.

- Она была стельная…, - я с ненавистью поглядел на нее, - Через два месяца ждал приплод.

Аника долго смотрела на меня, едва различимо шевеля губами, словно проговаривая что-то про себя. Ее тоже накрыло волной, которая вынесла меня на берег. Мокрая и грязная с ног до головы – настоящая ведьма! От одежды поднимался пар, и только сейчас, когда потрясение немного отпустило, я понял, что дико замерз. Апрельские ночи, отче, слишком холодны для купаний в зловонном болоте.

Долго мы так сидели. Я, кажется, плакал, а она – любовно, мечтательно и удовлетворенно - разглядывала плод своих трудов, словно перед ней высился дворец, а не гнилая постройка на коровьих ногах.

- Пойдем, - сказала она, наконец, мягко коснувшись моей руки, - Я знаю, как помочь тебе.

- Не трогай меня, - повторил я, отдернув руку, но уже не слишком строго. Ярость, злость и скорбь куда-то испарились, оставив после себя только апатию и усталость. Я кивнул в сторону болота, - Разве ты к этому стремилась?

Аника с нежностью поглядела на сочащийся водой и кровью тошнотворный сарай и поднялась.

- Да, это мой храм. Почва приняла семя.

- Каков настоятель, таков и храм, - фыркнул я, постаравшись сделать это максимально издевательски.

Аника промолчала, а я вдруг смутился. Каким бы нелепым ни было строение, спору нет - появилось оно благодаря волшебству или, скорее, колдовству… смог бы я, проживи хоть тысячу лет и имея в распоряжении все мудреные, волшебные книжки, сотворить что-то хоть отдаленно похожее? Нет. Как и подавляющее большинство людей в этом мире. И мой сарказм перед лицом неведомой, могучей и чужеродной силы выглядел сейчас жалким ребячеством.

- Пойдем домой, - прошептала она, - Я действительно могу тебе помочь. Я умею. Это малое, что я могу сделать для тебя, чтобы отблагодарить за твою заботу и загладить вину…

«Домой!» - это прозвучало так уютно, что я, растеряв всю волю, зашевелился, пытаясь подняться, не потревожив локоть.

Молча мы добрались до домика, молча вошли. На меня пахнуло почти забытыми, но по-прежнему родными запахами. Пока она зажигала свечи, подбрасывала дрова в печь и рвала на бинты какую-то тряпку, я сидел на краешке ее девичьей постели и наблюдал за ней. Я не видел ее всего полгода, но она так… изменилась. Сколько ей было лет? Тринадцать? Четырнадцать? Выглядела она уже на зрелые восемнадцать, а то и больше. Как это возможно?! Но больше, чем ее несоответствующий реальному возрасту облик, меня поражала ее красота! Она и раньше была хороша собой, но теперь словно достигла апогея красоты! Эти высокие скулы, огромные серые глаза, ямочка на волевом подбородке. Пышные груди с торчащими сосками под насквозь промокшей грязной сорочкой и тонкая талия. Длинные ноги, выглядывающие из рваных штанин…

Живя в деревне, я удивлялся, насколько невзрачны вокруг женщины – и благородные, и простолюдинки. Эти бесцветные глаза, длинные носы, вялые губы, скошенные подбородки, серые волосы, плоские груди… И только теперь, глядя на Анику, я понимал, что это были просто англичанки. Они всегда были такими и, боюсь, всегда будут. И некрасивы они были только в сравнении с ней!

- То платье… Почему ты его не носишь? – спросил я и сам удивился хриплому карканью, в которое превратился мой голос. И тут же удивился сам себе. Неужели об этом стоит говорить, когда…

- Я берегу его, - ответила она с улыбкой, подтягивая к постели кое-как сколоченный табурет – без сомнения результат ее собственного труда, - Это самая красивая вещь, которая когда-либо была у меня. А вот пальто я не сберегла. Только им и спасалась в морозные дни и ночи.

Она уселась напротив, ощупала тонкими пальцами мой локоть и уложила его в чашечку своей ладони, а другой взялась за запястье. Я стиснул зубы и приготовился к болезненному рывку, но она действовала на удивление деликатно. Аккуратно, короткими движениями покрутила мое предплечье, и я почувствовал, как локоть с едва ощутимым щелчком встал на место. Я даже застонал от невероятного облегчения, охватившего все мое существо.

- Позволь…, - она споро и аккуратно соорудила на моем плече карман из порванной на лоскуты тряпки и бережно продела через него руку, - Боюсь, месяц тебе придется справляться одной рукой…

- Целый месяц?! – я умолк. Работа в кузне, по хозяйству… началась посевная… Конечно, у меня оставались кое-какие сбережения, но так… мелочь. Почти все я потратил на аренду домика, покупку и содержание коровы, и строительство для нее стайки. Что ж… теперь одним пунктом в статье расходов меньше…

Я посмотрел на нее.

- Скольких жизней стоил твой сарай! И что ты будешь теперь делать с этой рухлядью?! Жить в нем?

- Errarehumanumest…, - произнесла она со слабой улыбкой и поднялась с табурета.

- Что это? Очередная белиберда из твоих ученых книжек?

- О нет, это ваша старая поговорка: «Человеку свойственно ошибаться… но нельзя настаивать на ошибке». Вот я честно и признаю свою ошибку.

- Ошибку?! – я почувствовал, как во мне начала закипать ярость, - Скольких животных ты утопила?!

- Не так много, как могла, поверь, - ответила она после паузы, во время которой налила в таз воду, смочила край тряпки, оставшейся от моей повязки и принялась оттирать лицо, - И прежде, чем винить меня, подумай о том, что, если бы мы не ушли из старого байшина, я бы не была сейчас такой дурёхой. Не действовала бы наугад.

- Что? То есть винить нужно меня?! – я задохнулся от возмущения и ярости при виде ее бесстрастного лица, - В том, что вместо особняка с камином и полным жратвы погребом у тебя вырос гнилой сарай на… коровьих ногах – тоже виноват я?!

- Мы там были в полной безопасности, - произнесла она, - И у меня было все необходимое для обучения. Надо было только чуть больше времени. Но ты обмочил портки и решил бежать… Можешь бежать дальше.

Я встал с постели и двинулся к двери. Локоть сладостно молчал.

- Бенни, - окликнула меня Аника. Я замешкался и обернулся, - Ты можешь остаться, если хочешь. Ложись на мою кровать, а я выстираю и высушу твою одежду. Ты можешь смертельно простудиться, если пойдешь в мокром… А я не смогу тебе помочь… пока что…

Я фыркнул, снял с вбитого в стену гвоздя свою шляпу и вышел в предрассветные, студеные сумерки. Чувствуя, что против воли, ее слова просачиваются внутрь меня, я некоторое время в раздумье стоял на пороге.

«Не были мы в безопасности», - пробормотал я себе под нос, - «Если бы остались, меня бы ждала только виселица…»

Я потоптался на месте, а потом двинулся обратно к болоту. Одежда влажным холодом липла к телу, изо рта вырывался пар, но локоть… локоть умиротворенно покоился в удобном ложе повязки. И я, не смотря на свою злость, все же мысленно поблагодарил Анику.

Выйдя на берег, я долго смотрел на сарай. Или утро сделало свое дело, или… но строение уже не выглядело столь тошнотворным, как в первые минуты своего появления. Хаос уродливых нагромождений не пропал, но как-то… сгладился что ли… даже появились прямые углы. Водоросли на жалком подобии крыши высохли и облетали трухой, разносимой легким ветерком. Сама крыша вспучилась посередине, словно пытаясь стать двускатной. Чудовищные коровьи ноги целиком ушли под воду… а болото словно обмелело. Прямиком к распяленному зеву «двери» вела топкая тропинка.

Стуча от холода зубами, я прошел еще немного по берегу, чтобы оглядеть сарай с другого боку, и от увиденного зажал рот здоровой рукой. Из стены росла голова теленка. Бельмастые глаза были мертвы, длинный серый язык свисал из раззявленной бледной пасти. Черное пятнышко ровно по центру его лобастой головы лопнуло и провалилось внутрь, оттуда выступало и текло что-то губчатое, красное.

Я упал на колени и начал истово молиться, надеясь, что это безумие по велению Божию растает, как утренний туман. Что я проснусь в своей кровати от трубного рева Бизи, ждущей корма. Надеялся, что Господь услышит мою молитву и сотрет все, что я видел, из летописи жизни и моей памяти. Но открыв глаза, я видел все тот же ужас. Разве что голова изменилась. Ее словно высушило, обескровило, втянуло наполовину в гнилую влажную стену, как в мягкую глину, так что выступал из нее теперь только розовый кирзовый нос и кончик языка.

Я поднялся и побрел прочь, собираясь, как только заживет локоть, бросить это селение и уйти. В Ливерпуль, Лондон, может даже сесть на корабль и уплыть в Америку, а то и вернуться обратно в Шотландию и предстать перед судом. Быть может, то, что я с дуру принял за искупление и надежду, оказалось карой господней за преступление и трусливый побег?