Анн Предай

4

Пьер лежал на канапе в гостиной и листал газету. Читал он лишь заголовки и думал, почему Анн порвала с Марком. Такой веселый, умный, живой молодой человек. Может, она еще к нему вернется? Не зря же она пригласила его на сегодняшнюю вечеринку. Нипочем не угадаешь, что у нее на уме…

Ложе было жестковато, но это пустяки по сравнению с обретенным им покоем и уединением. Лампа под большим пергаментным абажуром высвечивала старую мебель вокруг, такую любимую. Свобода… Пьер мог вставать, бродить, читать, когда вздумается. Ему вдруг почудилось, что он снова холостяк, и холодок волной пробежал по его венам. «Мили, Мили…» – подумал он и вновь принялся за газету.

– Когда он придет в следующий раз? – спросила Эмильен.

– Не знаю, – ответила Анн. – Мы об этом не говорили.

– Вчера вечером мне так хотелось посидеть с вами. Но я была не причесана, на лице невесть что, потому-то все и пропустила.

Ужин с Марком состоялся больше недели назад, но Мили, похоже, этого не помнила. Все чаще и чаще путалась она в днях.

– В следующий раз, когда он придет… – произнесла она изнуренным голосом.

И не закончив фразу, заснула. Впервые сразу после утреннего укола. Хотя перед этим хорошо позавтракала и без жалоб позволила прибрать за собой. Пьер вернулся в гостиную и уткнулся в газету. Анн постояла возле матери и вместо того, чтобы идти в редакцию, присела. Ничего не случится, если чуть опоздает. В ее положении никто не смеет требовать от нее пунктуальности. Она поправила больной прядь волос.

– Как мне приятно, когда ты меня трогаешь… – прошептала Эмильен, не открывая глаз. – Марку понравился галстук, который ты ему подарила?

«Какой галстук?» – подумала Анн.

Эмильен, должно быть, покачивалась на зыбких волнах своих воспоминаний, вновь участвуя в какой-то мизансцене юбилея в давно минувшем прошлом.

– Да, Мили, – ответила Анн. – Поспи немного.

– Очень милый галстук. Мы же вместе выбирали его, не так ли?

– Да…

Отчего мать с таким завидным постоянством говорит о Марке? «Неужели мое замужество для нее значит больше, чем я сама? Она, конечно же, очень любила Марка… Все очень любили Марка… Даже я…»

Анн вздохнула и улыбнулась.

Ох уж это ее замужество – жалкое недоразумение…

С самого начала и наперекор всему Марку хотелось видеть в ней хрупкое и капризное создание. Сопротивлялась она этому как могла. Он потворствовал ее слабостям, но тем самым лишь подталкивал ее к непринятию всей этой комедии. Анн чувствовала, как день за днем между нею и мужем ширится пропасть непонимания, а весьма обманчивые ночные эскапады ничего не сглаживали. Он безумно любил путешествовать, а для нее любая смена привычной обстановки была мукой. Он расцветал в компаниях, она ценила одиночество. Он пытался сделать ее существование достойным, избавляя от работы, в то время как она все больше и больше увлекалась выбранным ремеслом. Оправдывал ли подобный довод их разрыв? Как знать. Просто было утро, и она проснулась с неожиданной уверенностью, что должна как можно быстрее порвать с Марком и сбежать из этого глупого спектакля. Тогда ее решения не понял никто – ни Марк, ни друзья, ни родители. Разве что мать. Когда Анн сообщила о своем намерении, Эмильен просто сказала: «Я ожидала этого, моя дорогая. Вы с Марком в ногу давно уж не ходите»…

Анн вспомнила эту фразу слово в слово – и тот умный взгляд, которым она сопровождалась. После развода можно было бы снять отдельную квартирку, жить независимо… О Марке Анн даже не думала. Она с удовольствием окунулась в старые семейные привычки. С Мили их всегда нежно тянуло друг к другу. Их бессвязная, нелепая и нескончаемая болтовня, жаркие споры, взаимопонимание с полуслова. Придуманные ими же словечки, потаенный смысл улыбок и взглядов, перед которыми, несмотря на все усилия, пасовал даже Пьер. Реплики между матерью и дочерью порой тяготили и раздражали его. Мили царствовала в доме непогрешимой государыней, и Анн с удовольствием склонялась перед нею. На самом деле, речь шла скорее о рациональном, обдуманном подчинении, нежели о чарах матери, кружащих голову. И в том, что Анн покинула Марка, без сомнения и прежде всего выражалось потаенное желание вновь оказаться поближе к Мили. Теперь же она потеряла и того, и другого. Марк стал совсем чужим, а мать с каждым ударом сердца уходила в никуда, все дальше и дальше…

О, нет… Этого не должно произойти, Мили не может капитулировать…

Анн поднялась.

– Ты уходишь? – поинтересовалась Эмильен.

– Уже десять минут десятого.

– Марк тебя в машине ждет?

Анн не смогла сдержать внезапно нахлынувшего раздражения:

– Да нет же, Мили! Ты прекрасно знаешь, что между мною и Марком все давно кончено!

– А-а! Ну да, правда… Ты счастлива?

– Я должна быть несчастливой?

– Не знаю… ты одинокая женщина… Где твой отец?

– Читает газету.

– А Луиза хозяйничает?

– Да.

– Хорошо. Тогда я посплю.

– Да, Мили, поспи.

Эмильен вздохнула:

– Какая досада!.. На следующей неделе схожу к парикмахеру…

Раздался входной звонок. Чуть погодя из-за двери послышался голос Луизы:

– Мадемуазель, здесь какой-то мсье вас хочет видеть. Кажется, это срочно.

«Почему Луиза упорно продолжает называть меня мадемуазель», – подумала Анн. И, бросив последний взгляд на засыпающую мать, на цыпочках вышла из комнаты. Луизу она догнала уже на кухне. Там, в дверях на черную лестницу, стоял Лоран Версье.

– Вы не могли бы подняться посмотреть Ингрид? – спросил он. – Похоже, все плохо. Мы с Гуннаром уж не знаем, что и делать. Она плачет, у нее сильно болит живот! А консьержки внизу нет.

Анн тут же подумала, что шведка вот-вот родит.

Следуя по пятам за Лораном, она добралась до шестого этажа. Ингрид лежала в постели на спине, обеими руками обнимала огромный живот и стонала. От звериного ужаса глаза ее округлились и остекленели. Гуннар сидел рядом и машинально поглаживал кончиками пальцев ее лоб. Анн приказала юношам удалиться, те скрылись в коридоре. Анн откинула покрывало – на простыне выступило большое кровавое пятно.

– У нее началось кровотечение, – сказала Анн, выйдя из комнаты. – Это очень опасно. У вас есть доктор?

– Нет, – ответил Лоран.

– Хорошо, идемте.

Она спускалась в сопровождении Лорана и, казалось, что весь лестничный колодец заполнился грохотом их шагов. Все то время, пока Анн в гостиной говорила по телефону, Лоран держался возле нее. Им повезло, доктор Морэн оказался на месте и потребовал детально обрисовать ситуацию. Получалось, что молодую женщину следовало немедленно переправить в ближайший роддом на бульваре Порт-Руаяль.

– Я приеду туда, – сказал он. – Вызывайте «скорую».

Едва она повесила трубку, явился отец. Ему, видите ли, интересно. Анн представила Лорана и раздраженно, в двух словах, изложила суть. Потрясенный Пьер уставился на дочь и, силясь понять, как же ему вести себя дальше, пробормотал:

– Да, печально все это. Но с доктором Морэном вы себя можете чувствовать спокойно.

Анн черкнула на клочке бумаги номер «скорой». Было очевидно, что в таком деле Лоран и Гуннар женщине помочь не смогут, и, если уж кому-то и суждено сопровождать шведку в больницу, так только ей. Пьер осторожно напомнил:

– А как же твоя служба? Хочешь, я позвоню и скажу, что ты задерживаешься?

– Это ни к чему, – отрезала она. – С утра у меня нет ни одной встречи.

– Но обедать-то придешь?

– Конечно.

«Скорая» приехала быстро. С шестого этажа Ингрид спустили на носилках два санитара. Анн забралась в ту же машину. Улица была запружена, продвигались еле-еле, и шофер включил сирену. Анн сидела рядом со шведкой и время от времени ободряюще улыбалась ей. Она словно выскочила из привычной жизненной колеи и теперь словно бы ехала по параллельному пути, в зыбком песке. Что за прихоть судьбы заставила ее оставить изголовье больной матери и оказаться у изголовья этой незнакомки? Может, ее предназначение – ухаживать за больными?

За матовыми окнами машины бурлил город. Шведка, лежа под коричневым шерстяным покрывалом, сучила ногами. Черты ее лица судорожно напряглись, зубы стучали. Анн взяла Ингрид за руку. Она видела страдания этой крупной белокурой женщины, но ничем не могла ей помочь. Машина переехала водосток, сбавила ход и остановилась. Открылись двери, Анн в лицо накатила волна холодного воздуха.

Какие-то люди в белых халатах унесли шведку, и Анн осталась одна. У входной калитки она столкнулась с Лораном и Гуннаром – они спешили внутрь.

– Ну как тут? – спросил Лоран.

– Ею уже занимаются, – ответила Анн.

– Ну что ж, хорошо. Не представляю, что бы мы без вас делали. Мы здесь останемся, может, узнаем что-нибудь.

Гуннар согласно затряс бородой. Анн оставила их посреди больничного двора – озабоченных и потерянных.

Стоило появиться в редакции, ее тут же взяли в оборот оформители Бруно и Каролю. Мсье Куртуа пожелал взглянуть на макет будущей обложки Гойя, остался недоволен и потребовал срочно подготовить новый эскиз. Дожидаясь Анн, они кое-что набросали в карандаше. Она глянула на их труды – отвратительно. Предстояло «переосмыслить проблему», как любил выражаться мсье Куртуа. Анн заперлась с ними в своем крохотном кабинете, чтобы подыскать нужное решение. Карандаш в ее руке запорхал над чистыми бумажными листами. Она одновременно меняла и начертание букв, и расположение портрета Гойи. Раз двадцать телефонные звонки отрывали ее от работы. К обеду ничего оригинального найти так и не удалось. Она отправилась домой, как обычно, пешком. Мать была более возбужденной, чем утром, после того, как проснулась.

Укол. Быстро проглоченный обед. И снова крохотный светлый кабинет, где она опять чего-то чиркала, а оба оформителя маячили перед нею с другой стороны стеклянной перегородки. Приемлемая идея обозначилась. Эскиз она поручила Бруно и все то время, пока он прорисовывал макет начисто и в размер, стояла у него за спиной. Видимо устав ждать, в кабинет ворвался мсье Куртуа и тут же застыл, склонившись над чертежной доской. Правда, на этот раз все одобрил. Пообсуждали цветовую гамму, и Анн вновь удалось настоять на своем. Похоже, ее ценят. Она удивилась, почувствовав, что не осталась безразличной к этой, пусть и небольшой, но все же удаче. Нежданной искоркой та вдруг озарила ее существование.

Возвращаясь из редакции, она сделала остановку в «Старине Жорже», чтобы выпить «мюскадэ» за стойкой. Дома она застала Мили спящей. Пьер у изголовья ее кровати просматривал какой-то древний путеводитель по Парижу. Луиза, как обычно, собиралась уходить.

– Наш новый постоялец не заходил в мое отсутствие? – спросила Анн.

– Нет, – ответил Пьер. – А что?

– Интересно, что с девушкой.

Анн поднялась на шестой этаж и постучала в дверь с номером одиннадцать. Открыл ей Лоран.

– Ну что? – спросила она.

– Не блестяще, – ответил Лоран. – Пришлось сделать кесарево. Ребенок умер еще до родов.

Она посмотрела на сидевшего поодаль и склонившего голову Гуннара. Тот беспомощно развел руками.

– Это ужасно, – сказала Анн.

– Ну, в их ситуации так, может быть, даже и лучше, – пробормотал Лоран.

– А… а она сама?

– Нормально. Как только поправится, вернется на родину.

Кровать была застлана покрывалом. Анн взяла его за угол и отбросила – открылись залитые кровью простыни.

– Это нужно снять, – сказала она.

– Будет сделано.

Она сдернула обе простыни, свернула их в комок и отбросила на пол, в угол.

– Тут совсем рядом есть прачечная-автомат, – добавила она.

– Да-да, я знаю.

– У вас есть чистое белье?

– Нет… но это и не обязательно.

– Я дам вам пару комплектов на время, идемте.

Он последовал за ней. Анн оставила его на кухне, сама ушла поискать в бельевом шкафу простыни, а когда вернулась, Лоран так и стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди руки. Анн достала бутылку белого вина и два стакана. Ее охватила жажда.

– Нет-нет. Спасибо, я вообще не пью спиртное.

Анн посмотрела на него с искренним удивлением:

– Вы аскет?

– Не совсем. Но у каждого свои вкусы. Я бы охотнее выпил воды.

– Не думайте, что вас заставляют пить.

– Я люблю воду, – пояснил он.

Она открыла холодильник и достала бутылку минеральной воды – ее там держали для матери.

– О, это тоже не то! – воскликнул Лоран. – Это мертвая вода!

Он взял из ее рук стакан, наполнил его прямо из-под крана и поставил рядом со стаканом белого вина. Анн толкнула дверку холодильника, и та закрылась, плавно щелкнув. Они выпили одновременно – она свое вино, он свою воду. Анн чуть было его не спросила, как они там наверху разбираются с ужином. Раньше едой, наверное, занималась Ингрид. Почему она оставила его здесь, между холодильником и столом? Надо было пригласить в гостиную, но теперь уже поздно.

Внезапно он спросил:

– Вы живете с отцом?

– Да, и с мамой, – ответила Анн и добавила: – Мама у меня очень больна.

И тут же стала укорять себя за то, что сказала ему это. Он мог бы решить, что обязан задавать кучу вопросов. Но он молчал. Услышал ли он ее вообще?

Анн вновь наполнила свой стакан. Лоран по-прежнему стоял, переминаясь с ноги на ногу. Ростом он был невысок. Прямой свет от плафона заострял черты его лица.

– У вас есть профессия? – спросил он наконец.

– Да, – сказала она. – А у вас?

– У меня? О да, у меня их множество. Правда, сейчас я просто дышу… Ищу… понемногу. Как говорится, я неудачник.

– Вы не учитесь?

– Учусь. Уже год, как я в декоративном искусстве.

– Рисуете?

– Как ногой.

Она улыбнулась:

– Вы не хотели бы попробовать себя в рекламе?

– Я подумаю. А вы – чем вы занимаетесь?

– Работаю в издательстве, отдел оформления.

– А в каком издательстве?

– «Гастель».

– Ого! А ваш отец?

– Он, если можно так выразиться, в отставке…

– Вот о чем я мечтаю! – воскликнул Лоран, взмахнув руками. И, посерьезнев, добавил: – Я думаю через несколько дней вернуться в гараж мыть машины… У меня там приятель работает.

На кухню, придерживая под мышкой книгу, вошел Пьер.

– А, ты здесь, Анн, – сказал он. – Я не слышал, как ты пришла.

И кивнул в знак приветствия Лорану. Юноша неспешно отодвинулся от стены. Пьер потянулся к вину, наполнил бокал и поинтересовался, «что с молодой женщиной, которую увезла „скорая помощь“». Узнав о случившемся, вздохнул и опустил голову.

– А знаете ли вы, что роддом, куда вы ездили сегодня утром, в старину был не чем иным, а старинным аббатством Порт-Руаяль, настоятельницей которого была Анжелика Арнольд?.. Во времена Революции в нем содержали под стражей Малерба, мадемуазель Сомбрей, Флориана…

Он умолк, небольшими глотками опорожнил стакан. Лоран, прихватив пару простыней, направился к выходу. Анн проводила его и долго наблюдала, как он поднимается по лестнице, шагая через две ступени, пока он совсем не исчез из виду, а затем поспешила к Мили.

Мать недовольно пробурчала:

– Поздно уже… Гд е вы все бродите? Хочу апельсинового сока…