Аномия в России: причины и проявления

Глава 11. Подростковая и молодежная преступность

Здесь рассмотрим специфические формы аномии в молодежной среде — подростковую и молодежную преступность и делинквентность. Это явление выделяют из общей преступности вследствие ряда особенностей и важных для общества «отложенных» последствий. Поднятая в раннем возрасте волна преступности проходит, угасая, через всю жизнь поколения.

Термин «делинквентность» (от лат. delinquo — совершить поступок, провиниться, погрешить) означает понятие гораздо более широкое, чем преступность. Это нарушения правовых и социальных норм — от озорства до преступных действий, таких как кражи. Согласно словарю, «в криминологии обычно используют термин “подростковая делинквентность”, обозначающий высокий уровень правонарушений, влекущих за собой предъявление обвинения, которые совершаются подростками мужского пола в возрасте от 12 до 20 лет. Типичными преступлениями для подростков более юного возраста в указанных пределах являются воровство и кражи с взломом, тогда как насильственные преступления более характерны для тех, кто старше семнадцати» [149]. В ходе реформы этот фактор стал системообразующим в жизни подростков многих регионов.

В США подростковая делинквентность с начала XX века стала предметом интенсивных исследований. Преобразование общественного порядка в России по шаблонам США принесло нам «в одном пакете» и эту инновацию. У нас вместо слова «шайка» («gang») употребляют более нейтральный термин «группировка» или, академически, «подростково-молодежное делинквентное сообщество» [150].

Факт становления этого явления как социального в литературе констатируют так (выделяя вывод курсивом): «Сформировалось поколение людей, которое уже ничего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. С другой стороны, происходит индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о какой бы то ни было солидарности, совместных действиях, осознании общности групповых интересов не приходится» [16].

В обзоре 2009 года обстановка излагается так: «Дефекты правового сознания и явления массового девиантного (в том числе делинквентного) поведения детей, подростков, юношей и девушек приобретают все большие масштабы… Отражением этого стал факт, что количество несовершеннолетних, доставляемых в правоохранительные органы, превысило миллион человек, из которых половина доставляется с расплывчатой, но в общем-то не оставляющей сомнения в девиантном характере поведения подростков формулировкой “за совершение правонарушений, влекущих меры административного и общественного порядка”.

Растут масштабы и последствия беспризорничества и безнадзорности детей, тяжкие и особо тяжкие преступления, совершенные подростками; об этом также свидетельствует структура сроков заключения несовершеннолетних, осужденных к лишению свободы: вопреки общей тенденции смягчения наказаний за преступления, ставшей отличительной чертой Фемиды либеральной России, наказания несовершеннолетних ужесточаются, что отражает тяжесть совершенных ими деяний… По сведениям социальных психологов, государственные органы, при всем их нежелании заводить дела, готовят сейчас в 6-7 раз больше материалов о лишении родительских прав, чем это было в начале либеральных реформ» [17].

Фундаментальной причиной этого сдвига стал слом социального порядка с возникновением массовой бедности и разрушением системы ценностей с переориентацией их на индивидуализм и эгоцентризм. Этот сдвиг и вызванный им всплеск преступности были надежно предсказаны в годы перестройки. Реформаторы не могли не знать этих прогнозов, и их выбор был вполне осознанным. Предупреждения они получали не только от советских ученых и практиков, но и от западных ученых и политиков самого высокого ранга. Идеологи реформы в России приняли в качестве ее теоретической основы неолиберальную доктрину, выраженную в ряде программных документов. Но результаты реализации этой доктрины, начатой в 1970-е годы, были уже хорошо известны.

Видный английский либеральный философ Дж. Грей писал: «Только проявив героическую волю к самообману или просто банальную нечестность, британские консерваторы могли не разглядеть связи между невиданным доселе уровнем преступности и реализуемыми с 1979 года рыночными мерами, которые явились грубым попранием интересов сложившихся общностей и привычных ценностей. И только не менее усердный самообман или нежелание знать всю правду до конца не позволили консерваторам увидеть связь между экономическими переменами, которые были усилены и ускорены их собственной политикой, и ростом многочисленных проявлений нищеты, различных групп бедности, огульно и бездушно объединенных рыночниками в броскую, но вводящую в глубокое заблуждение категорию “низшие слои населения (underclass)”» [151, с. 176-177].

Подростковая преступность растет прежде всего в той части народа, что впала в крайнюю бедность, — беженцев, безработных. Семьи распадаются, родители часто спиваются или попадают в тюрьму, дети беспризорничают, прибиваются к бандам. О том же говорит и уголовная статистика. Но непосредственно на душевное состояние всех подростков действует наличие в стране особого контингента их сверстников — беспризорных детей. Прежде всего скажем о масштабах проблемы беспризорности. Действительно ли она приняла социальный характер или, как утешают себя многие, пока что является личной бедой немногих неустроенных семей?

А.Л. Арефьев пишет: «Неотъемлемой чертой повседневной жизни и своеобразным символом новой, постсоветской России стали беспризорные дети. По данным Правительства их число на начало 2002 года в стране составляло 1 млн человек + 100-130 тыс. безнадзорных. Похожие данные приводит и Министерство труда и социального развития. В то же время по оценкам МВД и Генпрокуратуры их число достигало 2-2,5 млн, а по оценкам Совета Федерации и независимых экспертов — 3-4 млн, приближаясь к количеству беспризорных в 1921 году (4,5-6 млн человек)…

В 1999 году Министерством образования с участием специалистов Госкомстата России и других ведомств был проведен единовременный учет российских детей, не посещавших школы. Их оказалось приблизительно 100 тыс. человек, исходя из чего количество беспризорных — россиян указанного возраста не должно превышать эту цифру. Однако в начале 2002 года Минобразования России, проведя учет среди более широкой возрастной группы российских детей, подростков, молодежи (7-17 лет), определило, что 368 тыс. человек из них официально не посещают образовательные учреждения» [101].32

В докладе РАМН сказано: «Сведений о состоянии здоровья и смертности среди данной когорты детей практически нет. Мониторинг за беспризорными и безнадзорными детьми, поступившими в медицинские учреждения г. Москвы, показал, что у 58,2% из них были выявлены социально опасные и социально значимые болезни, 11% страдают различными психическими расстройствами, 6% регулярно употребляют алкоголь, наркотические и психоактивные вещества» [21].

Беспризорные дети сразу же входят в контакт с преступным миром, становятся особой его частью. Вот фактология исследования 2004 года: «Опасности, подстерегающие беспризорных подростков многообразны. Одна из них связана с местом ночевки. Ночуют беспризорники обычно «где придется» (это наиболее распространенный ответ). Многие имеют постоянное место на чердаках или в подвалах преимущественно старых домов, на вокзалах, и могут стать легкой добычей для любого преступника, в том числе и маньяка.

С другой опасностью подросток сталкивается, добывая средства к жизни. Основные ее источники: попрошайничество, воровство, мелкий рэкет, приторговывание, подработки на бензоколонках, мойке машин, сбор и сдача пустых бутылок… Большинство беспризорных связано в той или иной мере с преступным миром. Беспризорные могут войти и в группировку взрослых, и если она криминальная, выйти из нее, по мнению работников МВД, очень сложно…

Убежав из дома от притеснения и жестокости родителей, подросток часто по-прежнему подвержен риску стать жертвой насилия, ограбления, оскорбления. Так, по некоторым данным, от 20 до 40% детей претерпевают физическое насилие, около 8% — сексуальное…

Беспризорные дети все меньше нуждаются в помощи общества и все больше рассчитывают на самих себя. «Вернуть» их в общество становится все тяжелее, и требуется все больше усилий, чем, например, в 1995 году. Их отсутствие будет иметь необратимый характер. Это пагубно скажется на детях, так как именно в этом возрасте закладываются основы их дальнейшей жизни, и достаточно велика вероятность того, что они не смогут, а в ряде случаев и не захотят изменить свою жизнь.

Это скажется и на обществе, так как оно вынуждено будет расплачиваться за свое невнимание и незаинтересованность в судьбе этих детей: будет расти число преступлений и преступников среди подростков и молодежи. Причем, очевидно, все более жестоких, так как у этих детей не было и нет перед глазами никаких положительных примеров. Они не видели уважения к себе и окружающие не ценили их как личность, точно так же и они не будут ценить ничью жизнь, и не потому, что они плохие, а потому что их этому не учили» [19].

Значительная часть беспризорных детей и подростков становятся бродягами. Это особый контингент с делинквентным поведением. В диссертации криминолога (2010 г.) говорится: «Несовершеннолетние бродяги — это подростки, всегда находящиеся в социально-опасном положении, вне зависимости от причин, по которым они стали таковыми. Преступление в значительной степени обостряет это социально негативное качество несовершеннолетнего, укрепляет его «статус» бродяги, который, в свою очередь, неизбежно ведет подростка к новым преступлениям.

Несовершеннолетние бродяги активно включились в современную преступность. Главным образом, они совершают преступления корыстной направленности: кражи, грабежи, разбои. Высока в среде несовершеннолетних бродяг и доля преступлений, связанных с незаконным оборотом наркотиков. Несовершеннолетние бродяги всегда составляют «кадровый резерв» для взрослых преступных группировок, организованной преступности…

Опасность беспризорности видится в том, что такая среда способствует формированию личности, неприспособленной к нормальной общественной жизни на основе признаваемых и одобряемых обществом ценностей, норм и форм поведения. Будучи предоставленными самим себе с малолетнего возраста, выживая за счет средств, полученных, как правило, незаконным путем, молодые беспризорники совершают преступления и считают это нормой не только в нынешней, но и в будущей своей жизни. Присутствие же подростка длительное время в беспризорной криминальной среде фактически предопределяет его противоправный жизненный путь» [105].

Именно вследствие контакта с преступным миром и самой подростковой преступности так резко возросла в России смертность подростков. Без защиты семьи и государства большое число подростков гибнет от травм, насилия и душевных кризисов. В докладе РАМН говорится: «В последние 5 лет смертность российских подростков в возрасте 15-19 лет находилась в пределах 108-120 на 100 000 населения данного возраста. Этот показатель в 3-5 раз выше, чем в большинстве стран Европейского региона.

Главной причиной смертей являются травмы и отравления (74,4% в 2008 г.). Реальные масштабы подростковой смертности от травм и отравлений заметно превышают ее официально объявленный уровень за счет неточно обозначенных состояний, маскирующих внешние причины, а также сердечно-сосудистых заболеваний, с латентной смертностью наркоманов. Реальные масштабы смертности от убийств, суицидов и отравлений существенно выше официально объявленных за счет повреждений с неопределенными намерениями. Быстрее всего растет смертность от неточно обозначенных состояний» [21].

Мало того что значительная часть подростков оказывается без защиты государства, «зона беззащитности» расширяется вследствие того, что в ходе правовой реформы шаг за шагом повышается порог безнаказанности насильственных преступлений.

П.А. Скобликов пишет о либерализации наказаний за избиение, которое является преступлением, широко распространенным в подростковой среде: «Согласно УК РСФСР (который прекратил свое действие с 1 января 1997 г.) и разъяснениям ВС РФ беспричинное или по надуманному поводу избиение человека, повлекшее причинение ему легких телесных повреждений или побоев, расценивалось как злостное хулиганство и в соответствии с законом влекло наказание от одного года до пяти лет лишения свободы (ч. 2 ст. 206 УК РСФСР; Постановление Пленума ВС СССР от 16.10.1972).

В начальной редакции УК РФ ответственность за такое деяние была серьезно смягчена, виновному грозило уже наказание до двух лет лишения свободы (ч. 1 ст. 213). Но в гуманистическом запале 2003 года редакция статьи была изменена таким образом, что демонстративное и необоснованное насилие перестало считаться уголовно наказуемым хулиганством (Федеральный закон от 08.12.2003 № 162 — ФЗ). Рассмотрим типичную ситуацию: на идущего вечером с работы прохожего забавы ради (т. е. из хулиганских побуждений) нападает группа праздно шатающихся парней, избивает так, что он на 20 дней попадает в больницу. Сейчас это согласно ст. 213 УК РФ не считается хулиганством» [153].

П.А. Скобликов объясняет, какие процессуальные сложности должен преодолеть гражданин, обращающийся в суд по поводу «побоев и умышленного причинения легкого вреда здоровью, совершенных из хулиганских побуждений». В совокупности эти сложности таковы, что в массе своей этот вид преступного насилия остается безнаказанным. Юрист пишет: «Побои из хулиганских побуждений влекут наказание по ч. 2 ст. 116 УК РФ — до двух лет лишения свободы… В 2010 году всего в России по ч. 2 ст. 116 УК РФ было осуждено 4 208 человек. Из них к реальному лишению свободы приговорено 434, т. е. каждый десятый. Наказание на срок свыше одного года получили 73 человека… Право на произвольное насилие входит в набор свобод человека из современного общества?» [153].

Как можно в этих условиях защитить подростка? Закон, можно сказать, поощряет насилие «из хулиганских побуждений». В совокупности с порожденным реформой культурным сдвигом этот фактор стал важной причиной роста подросткового насилия и жестокости. Уже в конце 1991 года социологи отметили «падение нравов в России с резким возрастанием насилия и жестокости». Это общее явление, которое наблюдалось даже в стенах школы.

Вот наблюдение того времени: «Все молодые респонденты констатируют, что жестокость между учащимися выражается в избиении, издевательствах старших по отношению к младшим, сильных по отношению к слабым. Инициатором насильственных действий в классе, по мнению 86% ответивших, становится наиболее сильный в физическом плане ученик. В связи с этим следующим предлагался вопрос «Как можно таких школьников охарактеризовать?» Ответы не отличались разнообразием: жестокие, злые, мелкие людишки, которые хотят казаться «лидерами»…

Ожесточение к одноклассникам испытывают 26% опрошенных (к родителям — 25%, к учителям — 23%). На заключительный вопрос «Что, по-вашему, можно сделать, чтобы жестокости в отношениях учащихся стало меньше?» мнения разделились. Большая часть (76%) считают, что государству нужно сосредоточить усилия на улучшении школьного и семейного воспитания. Выявилась и группа (22%) более радикально настроенных подростков, утверждающих, что для этого необходимо коренным образом изменить все общество» [13].

Этот тип аномии не остался в «лихих 1990-х». Вот сообщение прессы апреля 2012 года: «В Калининградской области (г. Гусев) две 14-летние школьницы зверски избили подругу-инвалида, сняли все на мобильный телефон, а кадры выложили в Интернет… Две 14-летние школьницы решили отомстить своей сверстнице за старые обиды. На снятых ими видеокадрах видно, что Лену Сухорукову бьют жестоко и долго. О том, что у Лены инвалидность, мстительницы знают, но это их не останавливает, а мольбы о пощаде малолетних извергов лишь раззадоривают. Школьницы не забывают позировать — приятели снимают их зверства на камеру мобильного телефона. Девочке удалось вырваться и убежать. Это преступление, возможно, так бы и осталось незамеченным, однако подростки захотели похвастаться своими «подвигами» в Интернете…

В поле зрения местной инспекции по делам несовершеннолетних одна из участниц этого избиения, Дарья, уже попадала. Вторая же, Анна — круглая отличница из благополучной семьи. То, что она оказалась способна на подобную жестокость, для всех стало неожиданностью. Сейчас родители обеих девочек опасаются уже за их безопасность…

В воскресенье жители Гусева намерены провести собрание у здания городской администрации. Основное требование — за свою недетскую жестокость виновницы должны ответить по-взрослому» [159].

Здесь одинакова разрушительность мышления и девочек — подростков, и их приятелей, но и взрослых «жителей Гусева» с их «основным требованием». Почему же детей за их «недетскую жестокость» надо наказывать «по-взрослому»? Как может гуманитарий в XXI веке публично заявлять по поводу хулиганского перформанса «Pussy Riot» в храме Христа Спасителя: «Они заслуживают, наверное, сожжения на костре! Они инструмент дьявола. Если их не скроют лет на десять от глаз оскорбленных православных людей, им придется пострадать. Поэтому власть поступит гуманно, если их посадят»! В России даже в XV веке никому не приходило в голову послать ведьму или колдунью на костер. А теперь это говорит профессор МГУ — и все остальные профессора и студенты это равнодушно слушают, а то и одобряют. Какое уж тут правовое государство или нравственные нормы, вокруг нас бродят влиятельные фанатики самых разных толков — и обучают студентов.

Обратимся к более поздним исследованиям, которые охватывают более длительный период реформы. Вот некоторые результаты исследования, которое проводилось в несколько этапов с 2001 года в индустриальном городе Лениногорск в Татарстане. Опрашивались все учащиеся 7, 8, 9 классов, возраст опрошенных 12-17 лет. Как пишет автор (Р.А. Ханипов), «информанты ссылались на доминирующий характер делинквентных сообществ в городе, большое количество насильственных практик, которые осуществляются подростками города, говорили о доминирующем характере криминальной культуры».

Вот выдержка из итоговой статьи (2007 г.): «18% мальчиков отметили, что они подвергались угрозам, вымогательству денег, избиениям со стороны сверстников, 2% из них ответили, что подобное физическое насилие им приходится испытывать часто. Однако всего 3% девочек подвергались угрозам и вымогательству денег (1% из них — часто)… Результаты анкетирования показали, что 13% мальчиков и 11% девочек испытывают чувство страха от того, что кто-нибудь в классе или школе может применить к ним физическое насилие; 57% мальчиков и 69% девочек сказали о наличии в классе (в школе) ребят, которые издеваются над другими, угрожают, требуют деньги; 44% девочек и 22% мальчиков отметили, что испытывают чувство страха, когда гуляют по улицам города.… 24% мальчиков и 18% девочек хотели бы перевестись в другую школу, потому что считают, что на новом месте было бы безопаснее и спокойнее учиться; половина опрошенных подростков (48%) хотели бы переехать в другой город; чувство бессилия и беспомощности из-за проблем со сверстниками испытывали 18% мальчиков и 26% девочек» [150].

Из этого исследования, проведенного в небольшом типичном городе, виден масштаб проблемы: «Сущность и специфика подростковой делинквентности в Республике большей частью схожа со спецификой подростковой делинквентности в других субъектах России… В г. Лениногорске (с населением около 70 тыс. человек) информанты называли количество участников в 120-200 человек в одном крупном делинквентном образовании; согласно мнениям информантов, подобных сообществ в городе насчитывается около 10… На существование в городе группировок, различных шаек указало 80% мальчиков и 74% девочек; 35% мальчиков и 23% девочек признались, что входят в групповое объединение ребят… Данные количественного опроса показали, что 29% подростков с 7-го по 9-й класс являются участниками групповых объединений» [150].

Социологи сходятся в том, что подростковые группировки организуются взрослыми преступниками и имеют сетевую структуру: «Неотъемлемой частью “сети” является ежемесячный сбор денег лидеру своей группы, который, оставляя часть этих денег себе, передает остальные вышестоящему лидеру, и т. д. Деньги после передачи “сбытовым агентам” (т. е. “старшим”, локальным лидерам), перемещаются вверх по цепочке, от “старшего” к “старшему”, и так до главного организатора, который, в свою очередь, возможно, также передает деньги другим агентам криминального мира. Некоторые информанты отмечали, что основные организаторы, в свою очередь, тесно связаны с криминальным миром, куда и передают часть полученной прибыли. А. Салагаев отмечает, что «большую роль в возникновении шаек сыграл преступный мир, который в определенный период времени “освоил” подростковые компании, и преобразовал их в хорошо организованные группировки».

Таким образом, делинквентные сообщества как сетевая организация приносят прибыль — чем больше участников, тем больше прибыль вышестоящим лидерам» [150].

А.Л. Салагаев и А.В. Шашкин, изучающие подростковые группировки уже более двадцати лет, пишут: «Наши многолетние исследования позволяют говорить о связи между “традиционными” подростковыми группировками (данный термин прежде всего относится к группам “казанского типа”) и организованной преступностью: их члены образуют молодой резерв мафии, особо отличившиеся представители которого в дальнейшем войдут в те или иные взрослые преступные группы… В группировках “казанского типа” существует строгое разделение функций (лидер, кассир, оружейник и т. п.), жесткая возрастная стратификация, постоянные социальные связи, самовоспроизводимые за счет рекрутирования новых членов и сбора средств в общий денежный фонд группировки (“общак”)…

Переходный период в России сопровождался возникновением противоречивых ценностных полей различных социальных групп. С одной стороны, происходила популяризация демократии и рыночной экономики, а с другой — многие молодые люди стали осознанно выбирать альтернативные “преступные карьеры”. Группировки же были и до сих пор остаются не только экономически эффективными преступными группами, но также и культурными аренами, на которых российские подростки проходят процесс социализации и формируют отношение к другим людям.

По данным нашего опроса школьников… 11% опрошенных являются членами групп, которые могут считаться делинквентными группировками… Всего в Москве в деятельность проблемных групп (термины “молодежная группировка” и “проблемная молодежная группа” употребляются как синонимы) включено около 15% респондентов — учащихся школ. Эта доля превышает аналогичный показатель в Европе и США примерно в три раза» [154].33

Р.А. Ханипов делает такой вывод: «Согласно результатам опроса, большая часть подростков не входит в делинквентные сообщества. Тем самым эти подростки, преимущественно юноши, становятся уязвимыми перед делинквентными сообществами, но их проблема — “не состоять в группировке и выжить”» [150].

Вот социальная цена реформы — государство, школа и семья, утратив возможности защитить детей и подростков, бросили их перед проблемой: “Не состоять в группировке и выжить”! Это национальная трагедия России в начале XXI века.

Р.А. Ханипов пишет: «Конфликты, конкуренция, выяснение отношений, разборки оказываются неотъемлемым атрибутом жизни подростков, кроме того, в конкретном городе, районе города, локальности может преобладать делинквентная культура, в которой в широкой степени распространены насильственные практики… Насильственные практики в виде вымогательства денег и физического насилия имеют две функциональные ориентации: первая — разбойная, несущая в себе корыстное желание получения прибыли.

Вторая функциональная ориентация насильственных практик — это рекрутирование, или вербовка новых членов в делинквентные сообщества. Здесь важно отметить, что подобная среда (школа, класс), где подростки чувствуют себя незащищенными, подвергаются насильственным атакам, возможно, создается представителями делинквентных сообществ намеренно, с целью большего количества завербованной в делинквентные шайки молодежи.

Итак, подростку предлагается стать членом делинквентного сообщества, взамен чего он получает: прекращение насильственных атак со стороны тех, кто предлагает вступить в шайку; защиту от насильственных атак прочих индивидов/групп; приобретение определенных властных ресурсов в виде содействия со стороны как членов данного группового сообщества, так и старших членов делинквентной организации; возможность использования этих ресурсов в собственных вымогательствах и физическом насилии. Вот за эту защиту и властные ресурсы и платят деньги своему “сбытовому агенту / дистрибьютору” властных ресурсов члены делинквентных сообществ» [150].

Какой тип социализации проходят подростки, завербованные в группировки? Вот описание: «19% мальчиков и 11% девочек ответили, что вошли в группировку с целью обезопасить себя… другие входят в групповые объединения, потому что им нравится проводить там время (16% и 12% соответственно)…

Исследование показало, что больше половины девушек состоят в групповых объединениях, потому что им нравится проводить там время, тогда как большинство мальчиков состоит в группировках, с целью обезопасить себя. Можно сделать вывод, что мальчики подвергаются большему количеству насильственных атак со стороны сверстников, чем девочки; 29% мальчиков и 11% девочек указали, что им приходилось требовать деньги у сверстников; 14% и 7% из них, соответственно, ответили: «Потому что мне нужны были деньги». Мальчики, 11% из 47%, избивавшие кого-нибудь, ответили, что делали это в группе. Соответственно, 2% из 11% среди девочек, также участвовали в групповом избиении, остальные делали это в одиночку» [150].34

Волна делинквентной активности подростков стала подниматься сразу с начала реформ. Вот что пишут социологи из ВНИИ МВД СССР в 1991 году о девочках-подростках: «Крайне существенным моментом предстает стремление девушек к личной безопасности, ибо конфликты между различными группами, сама общественная атмосфера в городе вполне могут пагубно отразиться на их моральном, психическом и физическом состоянии, социальном статусе, случись им оказаться на «враждебной» территории либо без защиты старшего или сильного. Если не принадлежать к группе или не быть девушкой одного из ее участников, высок риск оказаться избитой, изнасилованной или по меньшей мере оскорбленной. Словом, групповая принадлежность, постоянное общение с членами своей компании служат надежной гарантией неприкосновенности и даже условием достижения некоего психологического комфорта» [121].

Но какой ценой покупается эта «безопасность»? Социологи заставляют наших «либеральных и демократических» реформаторов взглянуть этой правде в глаза: «Важно отметить, что в характере взаимоотношений девушек с участниками групп наличествует и весьма непривлекательная оборотная сторона медали, вызывающая протест у многих из них. Речь идет о широко практикуемом принуждении к половой связи без добровольного выбора и согласия. Отдельного разговора заслуживают так называемые общие девочки, многие из которых впоследствии становятся проститутками… Например, в 80% казанских молодежных групп систематически имеют место факты насильственного принуждения малолетних девушек к вступлению в половые отношения, причем в одной трети случаев их возраст не превышает 14-15 лет» [121].

Этих девочек авторы характеризуют как «запуганных, подавленных существ, выполняющих любые указания «группировщиков» и их влиятельных подруг и не способных самостоятельно изменить сложившуюся вокруг себя жизненную ситуацию». Но ведь в России среди девочек 14-15 лет 99% «не способны самостоятельно изменить сложившуюся вокруг себя жизненную ситуацию»! Им нужна помощь школы, комсомола, профкома завода — шефа, милиции и семьи. Все эти защиты уничтожены реформой, уже невозможно этого не видеть!

Вот как формулируют социологи активность преступного мира в молодежной среде в 2000 году: «Пропаганда “воровского закона” идет по нескольким каналам и, как правило, не встречает никакого противодействия. Специалистами с тревогой отмечается энергичное проникновение организованной преступности в молодежную среду. Интенсивность вовлечения несовершеннолетних можно сравнить с эпидемией. Приемы используются самые разные: на уровне дворовой группы вовлечение происходит почти в ходе игры, умело подается романтика блатного мира, используются элементы игры в заурядной краже. Молодежь, рекрутированная “общаком”, в основном учащиеся школ, ПТУ, те, кто не занят ничем, доказывая верность “воровским законам”, терроризируют сверстников, забирают у них деньги, требуют приносить продукты питания.

Проникновение преступной идеологии в молодежную среду подтверждает то обстоятельство, что в сознании некоторой части подростков и молодежи укрепляется мнение о том, что быть судимым, носить знаки принадлежности к преступному миру чуть ли не признак высочайшей доблести» [142].

Криминолог И. М. Мацкевич пишет об этом: «Не могут не вызывать особого беспокойства не прекращающиеся процессы сращивания криминальной субкультуры с молодежной. Не понимаю людей, в том числе и занимающих ответственные государственные посты, которые не видят в этом ничего страшного. Более того, утверждается, что такое взаимопроникновение является прямым следствием демократизации общества, и в этом есть определенная социальная польза. Мол, преступный мир через культурные пласты общества станет более цивилизованным. Надо сознавать, что криминальная субкультура не проникает, а уничтожает общую (официальную) культуру.

Криминальная или, как ее еще можно назвать, “делинквентная” (от лат. delinquens — совершающий проступок) субкультура характеризуется поведением групп лиц, отражающим ценности, которые прямо противоположны официальной культуре. Эти группы включают в себя людей, обладающих криминальным профессионализмом, и группы лиц, возраст которых может быть различным, находящихся в “закрытых учреждениях”, таких, например, как тюрьмы, режимные психиатрические больницы и т. п. Они являются важной системой отчета, посредством которой отдельные личности и группы познают мир и интерпретируют его в своих целях. Теория криминальной субкультуры объясняет, таким образом, преступное поведение как обучаемое, — делинквент субкультуры усваивает ценности, которые являются девиантными (от лат. deviatio — отклонение)» [168].

Более того, иные структуры, которые раньше защищали детей, при рынке обернулись к ним дьявольским ликом растлителя. Посмотрите, какую роль в этом процессе сыграли СМИ! Почти все социологи-криминалисты отмечают активность СМИ в оправдании и даже пропаганде делинквентной деятельности подростков. Авторы цитируемой выше статьи пишут о молодежных группировках: «Свою роль сыграл и тот факт, что в результате не всегда продуманных выступлений СМИ эти группировки получили беспрецедентную всесоюзную рекламу. Вокруг образа юного «группировщика» был создан ореол таинственности, бесстрашия, мужественности, который в известной степени послужил интригующим, завлекающим обстоятельством, предельно значимым в подростковой среде» [121].

Лэш пишет: «Самым тревожным симптомом оказывается обращение детей в культуру преступления. Не имея никаких видов на будущее, они глухи к требованиям благоразумия, не говоря о совести. Они знают, чего они хотят, и хотят они этого сейчас. Отсрочивание удовлетворения, планирование будущего, накапливание зачетов — все это ничего не значит для этих преждевременно ожесточившихся детей улицы. Поскольку они считают, что умрут молодыми, уголовная мера наказания также не производит на них впечатления. Они, конечно, живут рискованной жизнью, но в какой-то момент риск оказывается самоцелью, альтернативой полной безнадежности, в которой им иначе пришлось бы пребывать… В своем стремлении к немедленному вознаграждению и его отождествлении с материальным приобретением преступные классы лишь подражают тем, кто стоит над ними» [118, с. 169].

И.М. Мацкевич пишет о той «ползучей криминальной культурной революции», которая происходит в России: «Самое ужасное, что криминальная субкультура непосредственно связана с несовершеннолетними и молодежью, имеющими криминальную направленность. Нормы и ценности криминальной субкультуры являются мощными регуляторами индивидуального поведения, обладают высочайшей степенью референтности в силу действия механизмов психического заражения, подражания, прессинга, постоянно создающими ситуацию фрустрации и психической травмы для молодого человека…

“Тусовочная” молодежная субкультура является копилкой криминального опыта, регулятором деятельности несовершеннолетних делинквентных подростков, одобряя один тип поведения (как правило, противоправный) и пресекая другой (социально полезный). Особенность криминальной субкультуры в среде несовершеннолетних правонарушителей состоит в том, что в ней постоянно обновляются и совершенствуются нормы и ценности преступной среды… Без преувеличения можно сказать, что криминальная субкультура — основной механизм криминализации молодежной среды» [168].

В этом пункте начатая в конце 1980-х годов реформа радикально порвала с принципами либерализма и демократии, она узурпировала эти понятия, и эта маска лишь углубила переживаемый Россией кризис. Вот что пишет Дж. Грей: «Больше, чем в свободе потребительского выбора, человек нуждается в культурной и экономической среде, способной обеспечить ему разумный уровень защищенности и где он чувствовал бы себя как дома. Рыночные институты, отрицающие эту потребность, обречены на то, чтобы демократическая политика их отвергла» [151, с. 206]. И это пишет авторитетный философ-либерал!

Вот главное социальное и нравственное противоречие нынешней России: государство, раскрыв страну рынку и преступному миру, не может обеспечить гражданам и их детям «разумный уровень защищенности», а сами граждане в этой политической системе «не могут ни на что повлиять».

Девочки-подростки, если у них нет «крыши» в виде богатых или «номенклатурных» родителей, особенно имеющих деловые контакты с криминальными авторитетами, попадают в порочный круг — как не дать изуродовать себе жизнь, чем откупиться или куда убежать. И очень многие не находят выхода и «не могут изменить жизненную ситуацию».

Вот, в жестких выражениях, на какой путь их толкает эта «ситуация» в нашем обществе: «Для понимания преступного девичьего поведения большое значение имеет изучение антиобщественных молодежных группировок, внутригрупповых взаимоотношений, особенно в организованных и высокоструктурированных подростковых объединениях… Эти исследования, в частности, показывают, что динамика численности несовершеннолетних девушек, предпочитающих контактировать с антиобщественными группами подростков, имеет постоянную тенденцию к увеличению. Надо полагать, такая неблагоприятная ситуация складывается в основном по причине распада и разрушения семьи, утраты ею функций эмоционального центра и социального контроля, заметного ослабления влияния школы и формальных, официальных молодежных организаций…

Немалую тревогу вызывает то, что в пресловутых молодежных «тусовках» неминуемо наступает сексуальная деморализация несовершеннолетних девушек… В 12-14 лет, а иногда и раньше, такие девочки начинают половую жизнь, пить и курить, идут на мелкие кражи, позволяют себе хулиганские выходки, наиболее же агрессивные и жестокие избивают своих сверстников, участвуют в грабежах. Одновременно происходит углубление отчуждения от семьи и школы, учащаются побеги из дома и бродяжничество… В притонах и иных обиталищах таких групп нередки воровство, грабежи, насилия. Там основательно закрепляются антисоциальные черты и установки личности, определяющие преступную ориентацию» [121].

Вот о чем должны были бы говорить президенты, премьер-министры и министры образования, рассуждая о демократии, демографии и модернизации.

Крайнее выражение этой тенденции — преступность девушек. Социологи-криминалисты пишут: «Убивать стали с особой жестокостью, агрессивные поступки начали отличаться большей дерзостью и цинизмом, притом отмечается учинение преступных деяний группами бесчинствующих молодых женщин и без участия мужчин. Такие группы проводят разбойные нападения с применением ножей и прочих предметов, страшных даже в слабых девичьих руках… Яркое отражение это находит в соучастии женщин в изнасилованиях, преступлении сугубо мужском. Численность замешанных в нем несовершеннолетних девушек, по нашим выборочным данным, невелика, но за минувшие три года она увеличилась вчетверо. Здесь проявляется не просто желание помочь своим дружкам в сексуальном насилии, но и попытка решить субъективные, личностные проблемы — повысить свой, так сказать, социально-психологический статус в группе. Кроме того что тоже очень существенно, унижая жертву, как бы опуская ее до нижайшего уровня, они вырастают в собственных глазах, удовлетворяют одну из важнейших человеческих потребностей — самоутверждение» [121].

Можно сказать, что всплеск жестокого интенсивного насилия остался позади, в «лихих 1990-х». Да, но экстенсивный, «молекулярный» процесс продолжается даже в «тучные» годы, поскольку углубляется социальное расслоение. Вот результаты исследования подростковой преступности в школе (2006 г.): «Средний возраст несовершеннолетнего преступника — неполных 16 лет… На момент преступления 57,7% обучались в образовательных учреждениях; 44,3% — отказались от получения полного среднего образования; 94,3% подростков не работали, 80,2% подростков педагоги оценивали как плохих учеников.

30,2% подростков жили в условиях, когда семья не может обеспечить удовлетворение потребностей в питании, одежде, жилье; 55,7% подростков были обеспечены только необходимыми материальными благами… Хищения материальных ценностей составляют 73,8% всех преступлений. Больше всего хищений совершают подростки, у которых наиболее низкое материальное положение.

Как показал анализ, требования, которым должен соответствовать ученик в образовательном учреждении, не соответствуют условиям жизни детей из семей, находящихся за чертой бедности. В условиях коммерциализации среднего образования обучение требует от семьи сохранять статус ученика за счет вложения немалых средств. Подростки, живущие за чертой бедности, не имеют возможности повышать свои позиции как потребители. Поэтому некоторые из них доступным им способом хищения пытаются удовлетворить материальные потребности и выровнять позиции по сравнению с теми, кто живет в достатке. Рецидивы от общего числа преступлений составили 17%» [155].

Происходит и эволюция подростковой делинквентности. Вот недавнее (2010 г.) исследование о росте и «модернизации» молодежной культуры — гопников. Автор исследования, ведущегося с 2007 года в Тюмени и Тюменской области, пишет: «Хотелось бы обратить внимание на достаточно распространенное в российской провинции явление в среде молодежи — «гопники». Это явление еще недостаточно изучено отечественными социологами. Между тем степень его распространения, влияние на социализацию нового поколения весьма заметны. В отличие от известных молодежных субкультур, доминирующих в СМИ, гопники сегодня — реальная форма социализации большей части молодежи в основном из низших слоев российской провинции…

Оценки масштабности «гопничества» сегодня достаточно сложны, но о его распространенности в регионе можно судить по факту самоидентификации 30% опрошенной молодежи… Массовый характер оно имеет среди подростков и молодежи, относящейся к периоду ранней юности» [156].

Рассмотрим описание этого явления и отношение к нему подростков и молодежи.

Автор пишет: «Большинство респондентов не только знают о гопниках, но и общались с ними; значительная часть находится в контакте с этой группой. Более того, из анализа открытых вопросов видно, что примерно пятая часть подростков мужского пола выражают симпатии этой молодежи, или признаются, что принадлежат к ней. При отчетливо выраженной позиции респондентов об агрессивности поведения гопников по отношению к «другой» молодежи примерно треть опрошенных считают, что лично им ничего от встречи с гопниками не угрожает. Оценки распространенности гоп-движения сегодня достаточно сложны, но даже из сказанного можно составить представление о масштабах маргинализации современной молодежи.

Позитивные характеристики [гопников] наиболее распространены среди базового социального слоя — будущих рабочих и младших менеджеров: 33,8% из них дают характеристику представителям гоп-молодежи как независимым, свободным от предрассудков людям…

К характерным чертам гопников респонденты отнесли следующие:

а) групповая сплоченность на основе общих интересов;

б) доминирующая ориентация на материальные ценности;

в) сформированный на основе «зоновского» языка жаргон, содержащий большой объем специфических понятий, распространенных в местах заключения и вышедших за их пределы, а также нецензурную лексику;

г) уважение к индивидам, имеющим опыт отбывания наказания в местах лишения свободы;

д) нетерпимость, агрессивность по отношению к представителям других групп молодежи;

е) культ физической силы — брутальность…

Происхождение термина связано, по мнению респондентов, с понятием «гоп-стоп», что отражает основную направленность деятельности гопников — вымогательство под любыми предлогами. Как правило, вымогаются мобильные телефоны и деньги. Под философией или «точкой зрения» гопников понимается непризнание законов страны и общества, ориентация на уличный грабеж, а не на получение образования и зарабатывание денег собственным трудом, отсутствие самореализации в других общепризнанных формах жизнедеятельности. Также отмечалась нетерпимость к представителям некоторых молодежных субкультур, прежде всего таким, как панки и неформалы («нефоры»)…

Жители г. Тюмени говорили о многочисленности гопников. Внешние черты современных гопников и особенности их поведения описаны участниками фокус-групп через следующие признаки:

а) обязательные: спортивный костюм, кепка-восьмиклинка, короткая стрижка, семечки;

б) стремление к объединению в большие группы (до 10 человек) и демонстрации собственного «авторитета» посредством апелляции к физической силе;

в) общение с представителями других молодежных групп ориентировано на разжигание конфликта (на «развод») с целью последующего обвинения в «неправильном» поведении, чтобы начать вымогательство и перейти к физической агрессии…

Значительная часть респондентов отмечала связь гопников с представителями криминальных сообществ, что проявляется не только в заимствовании языковых штампов, но и ряде правил и норм, регулирующих поведение членов группы, в стремлении подражать лицам, имеющим опыт нахождения в местах заключения: — «у них есть «авторитет», который распределяет обязанности»…

Социальная опасность феномена гопников не осознается современниками в полной мере, так как эта молодежь не проявляет себя в качестве активной реакционной группы, как, например, скинхеды. Сущность мировоззрения гопников — агрессивное отрицание ценностей культуры: высокого уровня образования, межэтнической толерантности, труда, стремления к самосовершенствованию и приверженности к этическим нормам. Гопники — маргинальное течение с размытыми представлениями о социальных, нравственных, правовых нормах» [156].

Наконец, перед обществом стоит тяжелый вопрос: как укрепить молодежь против вала наркомании, который на нее надвигается? Судя по тому, что происходит в западной школе, особенно в странах с социальным расслоением, подобным российскому, надо признать, что чем дальше наша школа отходит от советского уклада, тем беззащитнее становится и против этого зла. На конец 2003 года официальные данные о положении были такими: «По данным министра образования РФ В.М. Филиппова, сегодня 6,5 млн россиян периодически употребляют наркотические средства (или почти 4,5%), из которых 2 млн человек страдают наркотической зависимостью. 4 млн потребителей наркотических средств — дети и молодежь от 11 до 24 лет, из которых от 0,9 до 1,1 млн человек наркозависимы» [157].

Экспертные данные на тот же момент были более тревожными: «В России, по расчетам специалистов, количество наркоманов превышает 10 млн человек. Среди общего числа наркоманов 82% составляют молодые люди в возрасте до 24 лет, а преобладающий возраст приобщения к наркотикам в последние годы снизился с 17-18 до 12-13 лет» [158].