Аномия в России: причины и проявления

Глава 5. Аномия бедности

По нашему народу прошли трещины и разломы. Люди съежились, сплотились семьями и маленькими группами, отдаляются друг от друга, как разбегаются атомы газа в пустоте. Народ, который в недавнем прошлом был цельным и единым, становится похож на кучу песка.

Но сначала его раскололи на большие блоки — и так умело, что мелкие трещины прошли по всем частям. Главные разломы прошли в двух плоскостях — социальной и национальной. Это те плоскости, в которых уложены главные связи, соединяющие людей в народы. Для России обе эти плоскости всегда были одинаково важны и связаны неразрывно. Болезни социальные всегда принимали у нас национальную окраску и наоборот.

Обратим внимание на ту сторону проблемы, от которой уходят политики. Суть ее такова: по достижении критического порога в разделении богатых и бедных (в расслоении социальном) это разделение смыкается с разделением этническим. Расслоение социальное становится и расслоением на разные народы. И тогда образуется пропасть, навести мосты через которую уже становится очень трудно.

Речь идет о том, что одним народом ощущают себя люди, ведущие совместимый, понятный всем частям народа образ жизни. Иными словами, социальное расслоение народа не может быть слишком глубоким. Когда оно достигает «красной черты», разделенные социально общности начинают расходиться по разным дорогам и приобретают черты разных народов.

Такое наложение и сращивание этнических и социальных признаков — общее явление. Этнизация социальных групп — важная сторона общественных процессов. Сходство материального уровня жизни ведет к сходству культуры, моральных норм, отношения к людям и государству. Напротив, возникновение резкого отличия какой-то группы по материальному положению, по образу жизни отделяет ее от тела народа, делает членов этой группы отщепенцами или изгоями.

В начале XX века на социальный раскол наложился и раскол мировоззренческий, который и довел нас до Гражданской войны. Расколы, возникающие как будто из экономического интереса, тоже связаны с изменением мировоззрения, что вызывает ответную ненависть. Христианство определило, что люди равны как дети Божьи, «братья во Христе». Отсюда «человек человеку брат» как отрицание языческого (римского) «человек человеку волк». Православие твердо стоит на этом, но социальный интерес богатых породил целую идеологию, согласно которой человеческий род не един, а разделен, как у животных, на виды. Возник социальный расизм. Потом подоспел дарвинизм, и эту идеологию украсили научными словечками («социал-дарвинизм»).

Русская культура отвергла социал-дарвинизм категорически, тут единым фронтом выступали наука и Церковь (этот отпор вошел в мировую историю культуры как выдающееся событие). Но когда крестьяне в начале XX века стали настойчиво требовать вернуть им землю и наметилась их смычка с рабочими, бо́льшая часть элиты впала в социальный расизм. Рабочие и крестьяне стали для нее низшей расой.13

Две части русского народа стали расходиться на две враждебные расы. Это отразилось уже в книге «Вехи» (1906). Основная идея этой книги ясно была выражена М.О. Гершензоном, который писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Эта история сегодня повторяется в худшем варианте. В годы перестройки социал-дарвинизм стал почти официальной идеологией, она внедрялась в умы всей силой СМИ. Многие ею соблазнились, тем более что она подкреплялась шансами поживиться за счет «низшей расы». Этот резкий разрыв с традиционным русским и православным представлением о человеке проложил важнейшую линию раскола.

В отличие от начала XX века часть тех, кто возомнил себя «белой костью», а остальных «быдлом», сегодня количественно достаточно велика, возросла и ее агрессивность. Стоит только почитать в Интернете рассуждения этой «расы», чтобы оценить, как далеко она откатилась и от русской культуры, и даже от современного Запада. Мы имеем дело с социальным расизмом без всяких украшений.

Богатые стали осознавать себя особым, «новым» народом и называть себя новыми русскими. Но «этнизация» социальных групп происходит не только сверху, но и снизу. Совместное проживание людей в условиях бедности порождает самосознание, близкое к этническому. Крайняя бедность изолирует людей от общества, и они объединяются этой бедой. В периоды длительного социального бедствия даже возникают кочующие общности бездомных бедняков, прямо называющими себя «народами», иногда даже получающими собственное имя.

Реформа делит наш народ на две части, живущие в разных цивилизациях и как будто в разных странах: на богатых и бедных. И они расходятся на два враждебных народа — они уже не ощущают друг друга ближними. Общая система норм рухнула. Этот раскол еще не произошел окончательно, части социально разделены, но они еще не стали враждебными расами (классами). Большинство богатых сознают, что их богатство — плод уродливых социальных условий. Как граждане они тоже считают, что проиграли от реформ. Эти люди не стали ни извергами, ни изгоями, изменится политический порядок — и они будут работать на восстановление страны. Отщепенцев, которые поклоняются мамоне, еще немного. Они не решат нашу судьбу, если мы найдем разумное, приемлемое для подавляющего большинства решение. Но сейчас состояние очень тяжелое: бедность одной части сопровождается демонстративным ростом благосостояния и потребления другой. Это порождает аномию в обеих частях.

Вспомним, как в России были созданы условия, в которых, согласно выводам Мертона, аномия возникает неизбежно. Одним из наиболее впечатляющих — в силу своей очевидности — следствием реформы в социальном плане стало обеднение большинства граждан.

Кратко опишем этот процесс. Воздействие проводимой в России реформы на общество было чрезвычайно разрушительным — это настолько очевидный факт, что не будем останавливаться на его доказательстве. Достаточное количество объективных показателей приведено, без всяких комментариев, в «белой книге» реформ [73].

Разрушение структур прежнего жизнеустройства создало ту питательную среду, в которой небольшое меньшинство смогло «наскрести» огромные состояния. Иными словами, обеднение большинства населения было выгодно некоторым социальным группам и явилось результатом их целенаправленных действий. Можно сказать, что оно явилось следствием молниеносной гражданской войны, в которой неорганизованное большинство потерпело поражение и было ограблено победителями.

За 1990-е годы в России сложилась огромная общность людей, которые не могли бы выжить, не нарушая норм. Вот размеры этой общности (2004 г.): «Истекшее десятилетие, когда численность бедного населения колебалась в пределах от 30 до 60 млн человек, характеризует весьма тяжелую ситуацию в стране, если учитывать, что сам уровень прожиточного минимума (ПМ) обеспечивает лишь физическое выживание: от 68 до 52% его объема составляют расходы на питание. Таким образом, в этих условиях около 45 млн человек либо вырабатывали стратегию выживания, либо пауперизировались, переходя в слой маргиналов» [23].

Очень тяжелым был 1993 год: «Падение чувства близости буквально со всеми группами отражает психологическое состояние, связанное с глубокой аномией, явно обнаружившей себя в тот период. В сознании людей российская трансформация зашла в тупик. 1993 год можно охарактеризовать как переломный для российского сознания: происходит переход от политического к социальному мировосприятию: политические события влияют и стимулируют, но не политическое сознание и поведение, а социальные чувства и рефлексии… Пик социополитического кризиса вызвал сильнейшую аномию и отчуждение буквально от всех социогрупповых образований, и в первую очередь от больших коллективных солидарностей» [92].

Но в этой книге речь идет не только об объективной стороне реальности, а о том, как она преломляется в сознании, и прежде всего в системе нравственных и правовых норм.

Быстрые и подвижные процессы, породившие бедность в России: приватизация и изменение типа распределения доходов. Приватизация лишила подавляющее большинство населения РФ постоянного источника значительных доходов в виде «дивидендов частичного собственника» — от общественной собственности на землю, промышленные и другие предприятия. Эти дивиденды распределялись на уравнительной основе в виде низких цен на главные жизненные блага или даже бесплатное предоставление таких благ (например, жилья). Как «частичные собственники» средств производства граждане СССР имели право на труд (на рабочее место) и были обязаны трудиться. Это объективная сторона дела. Для нашей темы важно восприятие этой реальности.

Если бы население приняло приватизацию промышленности как естественное право власти, установленное неким высшим законом, то оно бы примирилось с внезапной бедностью как стихийным бедствием или божьей карой. Но этого не произошло. Уже в 1994 году, еще в ходе приватизации, наблюдалось непримиримое неприятие приватизации, которое сочеталось с молчанием населения. Многие тогда замечали, что это молчание — признак гораздо более глубокого отрицания, чем протесты, митинги и демонстрации. Это был признак социальной ненависти, разрыв коммуникаций — как молчание индейцев во время геноцида.

Н.Ф. Наумова писала, что «российское кризисное сознание формируется как система защиты (самозащиты) большинства от враждебности и равнодушия властвующей элиты кризисного общества». На это важное наблюдение В.П. Горяйнов заметил: «Сказанное как нельзя точно подходит к большинству населения России. Например, нами по состоянию на 1994 год было показано, что по структуре ценностных ориентаций население России наиболее точно соответствовало социальной группе рабочих, униженных и оскорбленных проведенной в стране грабительской приватизацией» [74].

Здесь произнесено символическое определение: грабительская приватизация. Запомним его.

В исследовании, проведенном в июне 1996 года (общероссийский почтовый опрос городского и сельского населения), сделан такой вывод: «Радикальные реформы, начатые в 1992 году, получили свою оценку не только на выборах, но и в массовом сознании. Абсолютное большинство россиян (92% опрошенных) убеждены, что «современное российское общество устроено так, что простые люди не получают справедливой доли общенародного богатства». Эта несправедливость связывается в массовом сознании с итогами приватизации, которые, по мнению 3/4 опрошенных, являются ничем иным как «грабежом трудового народа» (15% не согласны с такой оценкой, остальные затруднились с ответом).

Данные опроса подтвердили ранее сделанный вывод о происходящем ныне процессе преобразования латентной ценностной структуры общественного мнения в форме конфликтного сосуществования традиционных русских коллективистских ценностей, убеждений социалистического характера, укоренившихся в предшествующую эпоху, и демократических ценностей, индивидуалистических и буржуазно-либеральных взглядов на жизнь» [75].

Вот главное: 75% воспринимают приватизацию как грабеж. Она осознана как зло. Эта травма так глубока, что произошел раскол общества по ценностным основаниям. Это сразу разрушило систему норм, которые регулировали отношения этих двух частей общества — большинства и тех, кто получил кусок общенародной собственности. Вследствие этого и социальная обстановка, и трактовка происходящих в социальной сфере процессов отмечены знаком глубокой аномии. Это проявляется как в рассуждениях и действиях политиков, так и в поведении тех, кто стал жертвой социальных изменений.

Этот фактор стал не просто инерционным, но почти постоянным. В 1998 году в Москве (!) «только 5% опрошенных уважали богатых людей и почти 60% требовали той или иной репрессивной меры по отношению к ним». К 2003 году оценки смягчились, но ненамного. Автор исследования, профессор РАГС В. М. Соколов, пишет: «Уровень толерантности москвичей виден из ответов на вопрос “Нужно ли в судебном порядке пересмотреть итоги приватизации, проводившейся в нашей стране с 1992 по 2000 год” 32% уверены, что “обязательно нужно”. “В какой-то мере, может быть, и нужно” — 33; “не нужно” — 18; затруднились с ответом — 17%.

Таким образом, 65% горожан не только отрицательно относятся к прошедшей в нашей стране приватизации, но и выступают за ее полный или частичный пересмотр. Столь же нетерпимо отношение москвичей к основным авторам и исполнителям данных реформ Е. Гайдару, А. Чубайсу, другим активным деятелям, проводившим социально-экономические реформы 1990-х годов (свободные цены и т. д.)… 33% относятся отрицательно, так как “они принесли России больше вреда, чем пользы”; 30% высказались резко отрицательно, считая, что “надо судить за их дела”» [76].

В обзоре результатов общероссийского исследования «Новая Россия: десять лет реформ», проведенного Институтом комплексных социальных исследований РАН под руководством М. К. Горшкова [77], говорится: «Проведение ваучерной приватизации в 1992-1993 годы» положительным событием назвали 6,8% опрошенных, а отрицательным 84,6%».

Изменение отношений собственности и устранение права на труд позволило работодателям резко снизить заработную плату. Это коснулось подавляющего большинства населения. В целом реальная заработная плата работников в России составила по сравнению с 1990 годом в 1999 году 35%, в 2000 — 42% и в 2001 году — 50,4%. Надо к тому же учесть, что сегодня средняя величина мало что говорит: львиную долю фонда зарплаты забирает себе новая номенклатура (менеджеры), которая в десятки раз прожорливее старой.

Так и произошло аномальное расслоение граждан по доходам. В СССР регулярный учет распределения по уровню доходов велся с 1956 года. Отношение между доходами самых богатых 10% населения и 10% самых бедных (фондовый коэффициент) поддерживалось в течение 30 лет в диапазоне 3-4, при этом доходы росли, и основная масса передвигалась в зону средних доходов. В ходе реформы с 1989 года стали быстро нарастать нетрудовые доходы. При резком снижении доли трудовых доходов фондовый коэффициент вырос в СССР до 4,5 в 1991 году, но уже к 1994 году подскочил в РФ до 15,1.14 Сейчас он колеблется около уровня 16-16,5. Улучшение экономической конъюнктуры с высокими ценами на нефть и газ на мировом рынке не привело к смягчению социального расслоения по доходам.

Что такое расслоение было предусмотрено в доктрине реформ, показывает сама риторика власти, даже после ухода Ельцина. В.В. Путин говорит в Послании 2003 года: «Россия должна быть и будет страной с конкурентоспособной рыночной экономикой. Страной, где… экономические свободы позволяют людям честно работать, зарабатывать. Зарабатывать без страха и ограничений».

Но ведь «честно зарабатывать» и «зарабатывать без ограничений» — вещи несовместимые. Не может такого быть. Честность и есть нравственное и правовое ограничение дохода!

Р. Абрамович «заработал» к тому моменту за пять лет 12 млрд долларов. Считает ли В.В. Путин, что он «заработал» их честно? И можно ли столько «заработать», если права собственности всех граждан действительно были бы защищены? Никак нельзя, тут экономическая свобода входит в противоречие с законом сохранения материи. И как можно «зарабатывать без страха», если любое легальное получение дохода предполагает ответственность, а она не существует без санкций, т. е. без страха. Ну как, например, может «зарабатывать без страха и ограничений» врач? Ограничения и страх были отменены только ничтожной группе «избранных олигархами».

Доходы Абрамовича не заработок, а изъятие ресурсов из кладовых России, из народного хозяйства и карманов населения. И если государство допускает такие изъятия «без страха и ограничений», то ничего хорошего в этом нет, оно просто не выполняет своих функций даже «ночного сторожа».

В Послании 2004 года было сделано общее утверждение: «Никакого пересмотра фундаментальных принципов нашей политики не будет». Но как же в этом случае можно преодолеть бедность, если она порождена именно «фундаментальными принципами нашей политики»!

Вспомним элементарные положения. Бедность — социальный продукт классового общества. Таким было общество рабовладельческое, а потом капиталистическое. В сословном обществе люди были включены в разного рода общины, и бедность здесь носила совсем иной характер: она обычно представала в качестве общего бедствия, с которым и бороться надо было сообща. Мы ту бедность вообще мало знаем и маскируем ее сущность тем, что обозначаем словами из современного языка.

Во время реформы были отвергнуты советские критерии и принципы, и именно Запад был взят за образец «правильного» жизнеустройства, устраняющего ненавистную «уравниловку». Не будем вилять — отрицание уравниловки есть не что иное, как придание бедности законного характера.

Именно это произошло на Западе в ходе становления капитализма — и на уровне обыденных житейских обычаев и установок, и на уровне социальной философии. Как писал Ф. Бродель об изменении отношения к бедным, «эта буржуазная жестокость безмерно усилится в конце XVI века и еще более в XVII веке». Он приводит такую запись о порядках в европейских городах: «В XVI веке чужака — нищего лечат или кормят перед тем, как выгнать. В начале XVII века ему обривают голову. Позднее его бьют кнутом, а в конце века последним словом подавления стала ссылка его в каторжные работы» [94, с. 92].

Ведущие мыслители — экономисты либерального направления (А. Смит, Т. Мальтус, Д. Рикардо) считали, что бедность — неизбежное следствие превращения традиционного общества в индустриальное. Действительно, протестантская Реформация породила новое, неизвестное в традиционном обществе отношение к бедности как признаку отверженности («бедные неугодны Богу» — в отличие от православного взгляда «бедные близки к Господу»).

В середине XIX века важным основанием либеральной идеологии стал социал-дарвинизм. Он исходил из того, что бедность — закономерное явление, и она должна расти по мере того, как растет общественное производство. Кроме того, было принято, что бедность — проблема не социальная, а личная. Это индивидуальная судьба, предопределенная неспособностью конкретного человека побеждать в борьбе за существование. Идеолог социал-дарвинизма Г. Спенсер считал даже, что бедность играет положительную роль, будучи движущей силой развития личности. Идеолог неолиберализма Ф. фон Хайек также считал, что бедность — закономерное явление в человеческом обществе и необходима для общественного блага. Он призывал ограничить государственное участие в сокращении бедности и возложить ответственность за свою бедность на индивида.

Это отношение к бедным очень нравилось нашему экономисту из номенклатуры КПСС Е.Т. Гайдару. Он на этот счет теоретизирует: «Либеральные идеи в том виде, в котором они сформировались к концу XVIII века, предполагали акцент на свободу, равенство, самостоятельную ответственность за свою судьбу. Либеральное видение мира отвергало право человека на получение общественной помощи. В свободной стране каждый сам выбирает свое будущее, несет ответственность за свои успехи и неудачи» [87].

Таким образом, бедность в буржуазном обществе вызвана не недостатком материальных благ, она — целенаправленно и рационально созданный социальный механизм. В социальной реальности даже богатейших стран Запада бедность является обязательным элементом («структурная бедность»).

В обзоре 2003 года о положении в Нью-Йорке приведены такие сведения. На 1 января 2003 года 20,2% жителей Нью-Йорка имели доходы ниже федерального уровня бедности, еще 13% находились чуть выше этой черты. Один миллион жителей ежедневно получали суп в благотворительных столовых, но в 2001 году в этой помощи было отказано 350 тыс. нуждающихся (в том числе 85 тыс. детей), так как на них не хватило еды. В городе насчитывалось 38 тыс. бездомных и т. д. [86].

Традиционные культурные установки России исходили из того, что бедность есть порождение несправедливости и потому она — зло. Таков был и важный стереотип общественного сознания. Понимание бедности как зла, несправедливости, которую можно временно терпеть, но нельзя принимать как норму жизни, вовсе не является порождением советского строя. Напротив, советский строй — порождение этого взгляда на бедность.

Таким образом, массовое обеднение населения России было хладнокровно предусмотрено в доктрине реформ. Бедность в этой доктрине рассматривалась не как зло, а именно как полезный социальный механизм. Директор Центра социологических исследований Российской академии государственной службы В.Э. Бойков писал в разгар реформы: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на основную массу населения и придушившие людей, вызывают в российском обществе социальную депрессию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недовольства» [85]. В работе этого правительственного социолога есть даже целый раздел под заголовком «Пауперизация как причина социальной терпимости».

Сама программа реформы и не предполагала механизмов, предотвращающих обеднение населения. Исследователи ВЦИОМ пишут: «Процессы формирования рыночных механизмов в сфере труда протекают весьма противоречиво, приобретая подчас уродливые формы. При этом не только не была выдвинута такая стратегическая задача нового этапа развития российского общества, как предупреждение бедности, но и не было сделано никаких шагов в направлении решения текущей задачи — преодоления крайних проявлений бедности» [80].

Это было следствием «культурной бесчувственности» власти. Она игнорировала тот факт, что бедность и ее воздействие на общество в разных культурах предстают по-разному. На Западе беднота сосуществует с благополучным большинством населения потому, что бедность легитимирована социал-дарвинизмом, господствующим в сознании как благополучных, так и отверженных. Предполагать, что так же произойдет в России, — ошибка, говорящая о том, что власть неадекватна культуре страны.

Из этого следует, что аномия людей, сброшенных в бедность, вызывается не только тем, что прежняя система норм разрушена сменой самого образа жизни, но и несправедливостью и жестокостью новых норм, устанавливаемых обществом и государством, — норм, которых большинство людей не может принять и в силу своего мировоззрения, и потому, что они прямо направлены против них лично и их близких.

Структурная бедность, возникшая в России в результате реформ, — постоянное состояние значительной части населения. Политическими средствами была создана большая социальная группа бедных как структурный элемент нового общества. Очень быстро стало понятно, что эта бедность — социальная проблема, не связанная с личными качествами и трудовыми усилиями людей. ВЦИОМ фиксирует: «В обществе определились устойчивые группы бедных семей, у которых шансов вырваться из бедности практически нет. Это состояние можно обозначить как застойная бедность, углубление бедности». По данным ВЦИОМ, только 10% бедняков могут, теоретически, повысить свой доход за счет повышения своей трудовой активности [79].15

Особенность российской бедности в том, что это бедность работающих людей. Из этого видно, что либеральная трактовка бедности, согласно которой «проблемы бедных людей порождены их собственной ленью или неполноценностью», совершенно неприложима к конкретному случаю бедности в РФ. Начальник Отдела политики доходов населения Департамента доходов населения и уровня жизни Минтруда РФ М. Байгереев писал: «За годы становления рыночной экономики наиболее негативные изменения произошли в оплате труда работников. В 1992 году минимальная заработная плата составляла 31,8% от прожиточного минимума трудоспособного населения, к 1995 году она снизилась до 14,3%, затем наблюдался ее некоторый рост, но уже с 1998 года обозначилась тенденция резкого снижения минимального размера оплаты труда относительно величины прожиточного минимума. В 1999 и 2000 годах соотношение составляло 8,3 и 8,2% соответственно.

В таких отраслях, как сельское хозяйство, здравоохранение, образование и культура, более 65% работников получают зарплату ниже прожиточного минимума. В целом по экономике доля работников, начисленная зарплата которых в 2000 году была на уровне прожиточного минимума и ниже, составляла 41,5% их общей численности. Номинальная начисленная заработная плата более 18% работников была ниже стоимости минимального набора продуктов питания» (см.: [95] и другие выпуски журнала «Человек и труд»).

Таким образом, обеднели люди, которые получили рабочее место и в частных фирмах, и в государственных больницах или школах — значит, они вполне конкурентоспособны на рынке труда. К их работе нет нареканий — но 41,5% всех работников имеют зарплату ниже прожиточного минимума. Они даже свою собственную жизнь не могут обеспечить, а не то чтобы воспроизвести свою рабочую силу! Более того, 18% работающих не могут себя даже прокормить работой, не то чтобы купить себе рубашку или носки. Тут капитализмом и не пахнет, почти половина работников в РФ работала в 1990-е годы в режиме концлагеря.

И ведь значительная часть бедных — это те, кто прямо работали на государство и получали от него зарплату. М. Байгереев, сам ответственный чиновник, пишет, как ни в чем не бывало: «Хронические очаги бедности сформировались в бюджетной сфере и в ряде стагнирующих отраслей промышленности. Низкий уровень оплаты труда работников этих секторов экономики стал главной причиной бедности работающего населения».

Как же государство собирается бороться с бедностью, если именно оно и является работодателем, который грабит нанятых им работников? Кстати, раз уж непрерывно говорят о воспроизводстве населения РФ, то тут нечего мудрить, искать какие-то духовные причины: детей надо кормить, а на зарплату, установленную в РФ, вырастить детей население не может — даже для своего простого воспроизводства, т. е. в среднем 2,1 детей на пару супругов.

Вот официальные данные, которые сообщает М. Байгереев: «В 2000 году среднемесячная начисленная заработная плата составила 171,2% величины прожиточного минимума трудоспособного населения. Это означает, что семья из двух работников со среднестатистической зарплатой может обеспечить минимальный уровень потребления только одному ребенку. В 2000 году номинальная начисленная заработная плата более половины семей, состоящих из двух работающих, не могла обеспечить минимально приемлемый уровень жизни даже одному ребенку».

Более того, из всех возрастных категорий сильнее всего обеднели именно дети в возрасте от 7 до 15 лет. В 1992 году за чертой бедности оказалось 45,9% этой части народа, а в 2000 и 2001 годы эта доля сократилась до 40,3%. Таким образом, результаты воздействия бедности на здоровье, культуру и поведение человека имеют долгосрочный характер — через состояние бедности прошла половина детей РФ.

Менее непосредственно, но существенно призрак бедности овеял своим дыханием почти все население России, и это влияние обладает последействием. В середине реформы подавляющее большинство граждан РФ субъективно считали, что они живут бедно. При опросе ВЦИОМ в марте 1996 году на вопрос «Как вы считаете, большинство людей с таким же уровнем образования, как у вас, живут сейчас бедно или богато?» в целом 67,1% ответили «скорее бедно», а 18,5% — «бедно». Т. е. люди, ощущавшие себя бедняками, в сумме составляли 85,6% всего населения РФ. Чуть-чуть благополучнее других оказались люди с высшим и незаконченным высшим образованием (из них бедняками себя посчитали 79,8%), хуже всех — с образованием ниже среднего (90%). О своей семье люди думали, что она живет несколько беднее, чем люди такого же уровня образования [81].

Пребывание в состоянии бедности оказало сильное влияние на поведение. Например, бедность породила обширную теневую экономику и придала ей высокую устойчивость тем, что она выгодна и работникам и работодателям. Но теневая экономика в свою очередь воспроизводит бедность, в результате чего замыкается порочный круг. Застойная бедность изменила поведение по меньшей мере половины населения России, что предопределило новое состояние общества.

Это всего лишь несколько штрихов картины. Но и из них видно, что бедность не сводится к сокращению потребления материальных благ (как, например, это произошло в годы Отечественной войны). Бедность — сложная система процессов, приводящих к глубокой перестройке материальной и духовной культуры — причем всего общества, а не только той его части, которая испытывает обеднение. Если состояние бедности продолжается достаточно долго, то складывается и воспроизводится устойчивый социальный тип и образ жизни бедняка. Бедность — это ловушка, т. е. система порочных кругов, из которых очень трудно вырваться.

В сознании массы людей в ходе реформы целенаправленно создавался «синдром бедняка», в том числе множеством мелких подачек — льгот, а параллельно так же целенаправленно разрушались все сложившиеся в советское время «структуры солидарности» — так, чтобы люди могли опереться друг на друга. В. Глазычев пишет: «Взаимная социальная поддержка почти совсем ушла в прошлое вместе с советскими трудовыми коллективами, тогда как щедрые льготные обещания выработали у слабейших граждан закрепление синдрома зависимости от властей. В действительности — большей зависимости, чем в ушедшую эпоху. На глазах «из ничего» лепится новая сословность, она отнюдь не закрыта «снизу», но только для наиболее агрессивных, наиболее сильных персонажей» [82].

Но этой стороны дела власть как будто не видела, хотя о социально-психологическим проблемах бедности в мировой науке накоплен огромный запас знаний. О борьбе с бедностью В.В. Путин сказал в телефонном разговоре 18 декабря 2003 года: «Ясно, сколько нужно будет денег на решение этой проблемы и сроки, которые потребуются для того, чтобы эту проблему решить… Все для этого есть».

Из контекста подобных заявлений как раз вытекает, во-первых, что правительству не ясно, «сколько нужно будет денег на решение этой проблемы». А во-вторых, что ничего для этого нет. И прежде всего, нет трезвого понимания масштаба, глубины и структуры проблемы. Нет даже понимания того, что она совершенно не сводится к деньгам. За подобными декларациями проглядывает наивный оптимизм новых русских начала 1990-х годов, когда вся их рациональность сводилась к постулату «Бабки, в натуре, решают все!»

Бедность в России — совершенно иного типа, чем представляет себе власть. Она — продукт социальной катастрофы, слома, она представляет собой резко неравновесный переходный процесс. В стране, где «структурная бедность» была давно искоренена и, прямо скажем, забыта так, что ее уже никто не боялся, массовая бедность была буквально «построена» политическими средствами. Искусственное создание бедности в нашей стране — колоссальный эксперимент над обществом и человеком. Он настолько жесток и огромен, что у многих не укладывалось в голове: люди не верили, что сброшены в безысходную бедность, считали это каким-то временным «сбоем» в их нормальной жизни. Вот кончится это нечто, подобное войне, и все наладится.

Люди не верили, что старики, еще в старой приличной одежде, копаются в мусоре не из странного любопытства, а действительно в поисках средств пропитания. Наоборот, благополучные граждане охотно верили глумливым и подлым сказкам телевидения о баснословных доходах нищих и романтических наклонностях бомжей. Отношение к бедности не было и не является рациональным ни в среде «бедняков», ни в среде «благополучных». Еще требуются специальные усилия по разработке понятийного аппарата даже просто для описания происходящих процессов. Без этого невозможны ни рациональный план действий, ни рациональная оценка необходимых для успеха средств.

Исследователи подчеркивают важную особенность процесса обеднения в ходе реформы: происходило исчезновение «среднего класса» с образованием ничтожной прослойки богатых (к ним относили около 1% населения) и беднеющего большинства. Академик Т.И. Заславская писала: «Процесс ускоренного социального расслоения охватывает российское общество не равномерно, подобно растягиваемой гармонике, а односторонне, — все резче отделяя верхние страты от массовых слоев, концентрирующихся на полюсе бедности» [83].

Из этого следует, что тот молодой «средний класс», который вырос на нефтедолларах до 2008 года, собран из детей, которые в 1990-е годы перенесли травму обеднения семьи. Эта травма оставила шрамы в виде аномии. Поэтому неудивительно отношение этой общности к власти, которое проявилось в ходе выборов 2011-2012 годов.

Вызывает возмущение и трактовка бедности властью, и поверхностное представление о преодолении этого бедствия.

В.В. Путин, назвав борьбу с бедностью одной из первоочередных задач, тут же сделал в Послании 2004 года туманную, но многозначительную оговорку: «Достижения последних лет дают нам основание приступить наконец к решению проблем, с которыми можно справиться. Но можно справиться только имея определенные экономические возможности, политическую стабильность и активное гражданское общество».

Вообще-то говоря, везде и всегда, даже без всяких «достижений последних лет», люди спокойно приступают к решению проблем, «с которыми можно справиться». Но нас предупреждают, что с задачей преодоления бедности мы не справимся, если не будем иметь определенных (но не названных) экономических возможностей или если гражданское общество не будет активным. Совсем наоборот — именно поразившая страну массовая тяжелая бедность подрывает экономику, порождает политическую нестабильность и душит ростки гражданского общества.

Это такие оговорки, которые заранее снимают с авторов программы всякую ответственность за ее результат. Попробуйте сказать через четыре года, что у нас гражданское общество было достаточно активным. Тут же выскочит куча профессоров, которые как дважды два докажут, что у нас гражданского общества вообще нет.

Более того, несколько лет Россия имела «определенные экономические возможности» благодаря высоким ценам на нефть и газ. И каков результат для бедных? Вот вывод 2010 года: «Хотя в условиях благоприятной экономической конъюнктуры за последние шесть лет уровень благосостояния российского населения в целом вырос, положение всех социально-демографических групп, находящихся в зоне высокого риска бедности и малообеспеченности, относительно ухудшилось, а некоторых (неполные семьи, домохозяйства пенсионеров и т. д.) резко упало» [84]. Вот этот феномен следовало бы объяснить В.В. Путину в предвыборных статьях!

Для рационального представления проблемы важен уже тот факт, что бедность является болезнью общества. Болезнь требуется лечить, она не прекращается просто от некоторого улучшения ухода за больным, хотя и это очень важно. Даже такое сравнительно широко известное и отложившееся в памяти проявление бедности, как голод, требует специальных знаний и осторожности для выведения человека из этого состояния. Дайте человеку после длительного голодания просто поесть — и это его убьет.

Точно так же значительной части страдающих от бедности людей не поможет формальное увеличение их доходов — у кого-то деньги отнимут окружающие, кто-то их пропьет, кто-то из иррационального страха перед «черным днем» спрячет деньги в тайник. Чтобы эти дополнительные деньги «усваивались», нужно лечить весь социум, в котором обитают бедные.16

Еще более важно, что бедность — болезнь многообразная и очень динамичная. В ее развитии имеют место пороговые явления, критические точки и качественные переходы. В России пока что обеднело большинство граждан, так что они друг друга «разумеют». На этом мы пока и держимся. У всех у них еще сохранилась данная общим образованием единая культурная основа, один и тот же способ мышления и рассуждения, один и тот же язык слов и образов. Все это сильно подпорчено телевидением, но и подпорчено почти одинаково у всех. Подавляющее большинство наших бедных имеют еще жилье, а в квартире свет, водопровод, отопление, книги на полках. Все это «держит» человека на весьма высоком социальном уровне.

Совсем иное дело — бедность в трущобах большого капиталистического города. Здесь она приобретает новое качество, для определения которого пока что нет подходящего слова в русском языке. Вернее, смысл слова, которым точно переводится на русский язык применяемый на Западе термин, у нас совсем иной. Бедность (англ. poverty) в городской трущобе на Западе для большинства быстро превращается в нищету, ничтожество (англ. misery).

Что же это такое — ничтожество? Это прежде всего бедность неизбывная — когда безымянные общественные силы толкают тебя вниз, не дают перелезть порог. Кажется, чуть-чуть — и ты вылез, и там, за порогом, все оказывается и дешевле, и доступнее, и тебе даже помогают встать на ноги. Мы этого пока еще не знаем, но наши бедные — уже на этом пороге.

Вот данные 2004 года: «Богатство и бедность в современной России не гомогенны и имеют несколько уровней, которые различаются и по материальному положению, и по социально-профессиональной деятельности, и по досуговым предпочтениям людей. Что касается бедности, то по крайней мере два таких уровня выделяются довольно отчетливо: просто бедность, представители которой составили в нашем исследовании 19,0%, и нищета, в которой живут 6,5% опрошенных. Судя по полученным данным, уровень и образ жизни, соответствующие скорее понятию “нищета”, чем “просто бедности”, отличают следующие характеристики: накопившиеся долги, в том числе по квартплате, отсутствие таких предметов домашнего имущества (пусть даже очень старых), как пылесос, мебельная стенка или мягкая мебель, ковер, цветной телевизор, а также плохие жилищные условия…

Что касается семей, находящихся на уровне нищеты, то следует отметить, что около половины этой группы составляют семьи рабочих. Особенно велик здесь удельный вес неквалифицированных рабочих, почти каждый пятый из которых живет в условиях нищеты (в среднем по массиву лишь каждый двадцатый россиянин) и еще 25,9% — на уровне “просто бедности”.

В группе просто бедных характерно заметно большее количество лиц с высшим и незаконченным высшим образованием (26,4% при 13,4% в группе нищих), специалистов и служащих (19,0% при 4,2% у “нищих”) и гораздо меньшая доля неквалифицированных рабочих (9,6% против 22,3%), а также социально слабых семей (9,6%). Эти характеристики подтверждают справедливость взглядов россиян на макроэкономический характер причин бедности большинства бедных в сегодняшней России» [88].

В состоянии нищеты очень быстро иссякают твои собственные силы — и ты теряешь все личные ресурсы, которые необходимы для того, чтобы подняться. У нас мы это видим в среде опустившихся людей, прежде всего алкоголиков, но это другое дело, они «под наркозом» и не хотят оторваться от бутылки. Ничтожество — это постоянное и тупое желание выбраться из ямы, и в то же время неспособность напрячься, это деградация твоей культуры, воли и морали. Вырваться из этого состояния ничтожества можно только совершив скачок «вниз» — в антиобщество трущобы, в иной порядок и иной закон, чаще всего в преступный мир.

В неизбывную бедность и преступность сталкиваются люди, которые с начала 1990-х годов стали массами заполнять места заключения — сначала за преступления средней тяжести (небольшие кражи). Из тюрьмы они выходили в совершенно новый, неизвестный и враждебный мир. Социологи пишут, что к числу причин их дальнейшего падения «можно отнести крайне сложную, еще более обострившуюся в условиях экономического кризиса, ситуацию, которая сложилась с трудоустройством лиц, отбывших наказание в виде лишения свободы. Данный контингент, учитывая его низкий профессиональный уровень и неподготовленность в сложившихся экономических условиях к достойной конкуренции на рынке труда, сталкивается с большими проблемами в процессе трудоустройства. В результате, не найдя достойной работы, они пополняют резерв криминалитета и в итоге снова идут по пути совершения преступлений» [145].

Переход людей через барьер, отделяющий бедность от нищеты, — важное и для нас малознакомое явление. Если оно приобретет характер массового социального процесса, то вся наша общественная система резко изменится, — а наше сознание вообще пока что не освоило переходных процессов. Надо наблюдать и изучать то, что происходит на этой грани, в этом «фазовом переходе». Если понимать сущность нелинейных процессов и пороговых явлений, чувствовать приближение к критической точке, то можно и с небольшими средствами помочь людям удержаться в фазе бедности или даже перейти в эту фазу «снизу», из ничтожества.

Но для всего этого нужно произвести беспристрастную инвентаризацию нашего интеллектуального инструментария. И тогда наверняка придется начинать со срочной программы по восстановлению навыков и норм рационального мышления. Как бы неприятно это ни было нашим политическим бонзам.

В России сегодня даже нет языка, более или менее развитого понятийного аппарата, с помощью которого можно было бы описать и структурировать нашу бедность. Есть лишь расплывчатый, в большой мере мифологический образ, который дополняется метафорами в зависимости от воображения и вкуса оратора. Соответственно, нет и более или менее достоверной «фотографии» нашей бедности, ее «карты».

В некоторых отношениях социальное положение в России сегодня хуже, чем представляется западными экспертами и российскими социологами, мыслящими в понятиях западной методологии. Вернее, оно не то чтобы хуже, а находится в совсем ином измерении. Негативные социальные результаты реформ измеряются экспертами в привычных индикаторах. Но положение в России подошло к тем критическим точкам, когда эти индикаторы становятся неадекватными.

У нас даже не сообщается показатель, которым на Западе обычно сопровождают число тех, кто имеет доходы меньше прожиточного минимума — величину «пограничного слоя», т. е. число тех, кто имеет доходы немного больше прожиточного минимума. А ведь у нас этот слой, судя по всему, очень велик, и любая очередная кампания власти по потрошению карманов «среднего класса» сбрасывает часть людей из «пограничного слоя» ниже уровня бедности.

Наконец, судя по риторике наших реформаторов, объявивших поход против бедности, они сознательно уходят от вопроса о глубине бедности в РФ. Одно дело — жить «ниже уровня бедности», когда тебе не хватает до прожиточного минимума десяти рублей в месяц, и совсем другое — когда тебе не хватает тысячи рублей, и ты не можешь на свои доходы купить даже минимального набора продуктов питания.

Понятно, что ни наше общество, ни сформированное в советское время обществоведение методологически не были готовы для того, чтобы рационально описать и изучать разрушительные процессы, порожденные «революцией регресса». Но тот факт, что и за двадцать лет этой революции нет никаких импульсов, чтобы развить или хотя бы освоить чужие методы описания и анализа таких объективно существующих теперь в нашем обществе объектов, как бедность, говорит о глубоком кризисе всего нашего культурного слоя. Ведь не только официальное обществоведение реформаторов прячет, как страус, голову в песок, чтобы не видеть этого порождения реформы.17 Интеллигенция оппозиции находится примерно в таком же состоянии.

Мощным генератором аномии стало созданное реформой «социальное дно». Оно сформировалось в России к 1996 году и составляло около 10% городского населения или 11 млн человек. В состав его входят нищие, бездомные, беспризорные дети и уличные проститутки. Отверженные выброшены из общества с поразительной жестокостью. О них не говорят, их проблемами занимается лишь МВД, в их защиту не проводятся демонстрации и пикеты. Их не считают ближними.

Имеется в виду даже не аномия самих обитателей «дна» (хотя и это массивный элемент всей проблемы), а необходимость для всех социальных групп переступить через нравственные и гражданские нормы, чтобы сосуществовать с «дном», видеть его каждый день и «не пускать» в свое сознание — чтобы не сойти с ума.

А как же социальные обязательства государства? Так, этим людям де факто отказано в праве на медицинскую помощь. Они не имеют полиса, поскольку не зарегистрированы по месту жительства. Ну и что? Лечите их просто как людей, а не как квартиросъемщиков и владельцев недвижимости. Это их конституционное право, записанное в ст. 41 Конституции РФ. При этом практически все бездомные больны, их надо прежде всего лечить, класть в больницы. Больны и 70% беспризорников — дети граждан России и сами будущие граждане.

Где в приоритетном Национальном проекте в области медицины раздел о лечении этих детей? Им не нужны томографы за миллион долларов, им нужна теплая постель, заботливый врач и антибиотики отечественного производства — но именно этих простых вещей им не дает нынешнее государство. Помалкивает и общество со всей его духовностью и выкупленными у Гарварда колоколами. А ведь колокола продали именно, чтобы вылечить тогдашних беспризорников — так кто больше христианин, Наркомздрав 1920-х годов или добрый Вексельберг?

Н.М. Римашевская пишет: «Бедность, безработица, экономическая и социальная нестабильность, несбыточность надежд, крушение планов интенсифицируют процесс маргинализации населения. В результате появляется социальный слой пауперов, как следствие усиливающейся нисходящей социальной мобильности, нарастающей по своей интенсивности. Так формируется и укрепляется «социальное дно», которое фактически отторгается обществом, практически не знающим даже его истинных размеров…

Представители «социального дна» имеют сходные черты. Это люди, находящиеся в состоянии социальной эксклюзии, лишенные социальных ресурсов, устойчивых связей, утратившие элементарные социальные навыки и доминантные ценности социума. Они фактически уже прекратили борьбу за свое социальное существование… «Социальное дно» в России находится вне рамок законов и норм Конституции. «Большое» общество исключает его из орбиты социальных связей; контакты с ним ведутся только по линии правоохранительных органов, процесс эксклюзии реализуется в наиболее полном виде…

Представители бедных не ждут от жизни ничего хорошего; для их мироощущения характерен пессимизм и отчаяние. Этим психоэмоциональным напряжением беднейших социально-профессиональных слоев определяется положение «придонья»… «Придонье» — это зона доминирования социальной депрессии, область социальных катастроф, в которых люди окончательно ломаются и выбрасываются из общества. Процесс формирования «придонного» слоя связан чаще всего с объективными причинами и показывает, как происходит «втягивание» людей, образованных и необразованных, квалифицированных и неквалифицированных, в среду «социального дна»… «Придонный» слой формируется как бы помимо воли людей, как результат экономического реформирования, крушащего надежды вполне профессионально состоятельных групп населения» [23].

Крайняя степень депривации — бездомность. Она стала крупномасштабным социальным явлением в постсоветской России. Исследователи пишут: «Начавшееся в 1990-е годы реформирование российского общества породило резкую социальную дифференциацию… Нынешняя российская действительность возвратила нас в мир, где бездомность приобрела характер социального бедствия, не только в силу многочисленности этой категории, но и из-за явной тенденции ее роста…

Индивид, оказавшийся за пределами первичной социальной группы и не имеющий жилья, приобретает специфические черты поведения, характерного для бездомных, он интериоризирует нормы и ценности, принятые среди этой категории населения.

Каковы же причины роста бездомности? Одной из основных причин являются резкое ухудшение социально-экономического положения в стране, трудности или невозможности адаптации части ее населения к новым условиям жизнедеятельности… Объективно способствует росту бездомности проведенная в начале 1990-х годов приватизация и создание рынка жилья, возможность его купли-продажи. Среди воспользовавшихся этой возможностью были безработные люди, которые, продав свою квартиру или дом, оказались на улице, а вырученные деньги попросту пропивали» [24].

Половина бездомных — бывшие заключенные и беженцы. Что им делать? Они нарушают правила регистрации и уже поэтому выпадают из общества. В России около 3 млн бездомных. Большинство их в прошлом были рабочими, но приватизация лишила их рабочих мест. Теперь среди бездомных наблюдается увеличение доли бывших служащих. 9% бездомных России имеют высшее образование. Государство гордится высоким образовательным уровнем своего населения!

Государственная помощь бездомным столь ничтожна по масштабам, что это стало символом отношения к изгоям общества. К концу 2003 года в Москве действовало 2 «социальных гостиницы» и 6 «домов ночного пребывания», всего на 1 600 мест — при наличии 30 тыс. официально учтенных бездомных. Зимой 2003 года в Москве замерзло насмерть более 800 человек.

И вот выводы социологов: «Всплеск бездомности — прямое следствие разгула рыночной стихии, «дикого» капитализма. Ряды бездомных пополняются за счет снижения уровня жизни большей части населения и хронической нехватки средств для оплаты коммунальных услуг… Бездомность как социальная болезнь приобретает характер хронический. Процент не имеющих жилья по всем показателям из года в год остается практически неизменным, а потому позволяет говорить о формировании в России своеобразного «класса» людей, не имеющего крыши над головой и жизненных перспектив. Основной «возможностью» для прекращения бездомного существования становится, как правило, смерть или убийство» [25].

Общество терпит тот факт, что крайне обедневшая часть населения лишена жизненно важных социальных прав, и в этой нравственной и правовой норме аномия российского общества тотальна. Крайнее обеднение массы сограждан в России, тем более работающих и с высоким уровнем образования, отравляет все общество. Социальное дно в России не может сосуществовать с благополучной частью, оно ее станет пожирать. Люди из «придонья» будут непрерывно опускаться на дно, а люди дна будут быстро и непрерывно умирать.

Об этом в сухих выражениях и говорят социологи: «В обществе действует эффективный механизм «всасывания» людей на «дно», главными составляющими которого являются методы проведения нынешних экономических реформ, безудержная деятельность криминальных структур и неспособность государства защитить своих граждан» [23].

Своей бесчувственностью в социальной политике власть создала предпосылки для аномии, которая перемалывает российское общество. Уход государства от выполнения сплачивающей функции, ценностный конфликт с большинством населения разрывают узы «горизонтального товарищества».

Известно, что в отношении доступа к базовым социальным благам советское общество было устроено по типу семьи, в которой роль отца (патера) выполняло государство. В этом заключался патернализм Советского государства.

Реформаторы, следуя догмам неолиберализма, напротив, не признают иного основания для права на жизнь, кроме платежеспособного спроса. Коррекция «неразумной» действительности допускается в их доктрине как социальная помощь «слабым».

Это специально подчеркнул В.В. Путин в своем первом Послании Федеральному собранию в 2000 году: «У нас нет другого выхода, кроме как сокращать избыточные социальные обязательства и строго исполнять те, которые мы сохраним. Социальную политику будем проводить на принципах общедоступности и приемлемого качества базовых социальных благ. А помощь предоставлять прежде всего тем, чьи доходы существенно ниже прожиточного минимума».

Здесь тяжелое нарушение меры, за которым стоит отказ от ряда привычных норм. В чем состояла избыточность социальных обязательств в России в 2000 году? Относительно чего они были избыточны — относительно смерти? В тот год все мусорные баки в Москве несколько раз в день перебирались людьми, еще недавно принадлежавшими к «среднему классу». Число этих людей уже было таково, что они составляли целую социальную группу. Но ведь они — только видимый кончик проблемы. И при этом президент считал социальные обязательства государства избыточными — и призывает их сокращать!

Обещание «помощь предоставлять прежде всего тем, чьи доходы существенно ниже прожиточного минимума» — оскорбительный штамп. Что значит «существенно ниже»? Насколько ниже прожиточного минимума должны быть доходы, чтобы человеку оказали помощь?

Концепция «адресной» помощи является социальной демагогией, добиться ее даже в богатых странах удается не более трети тех, кто должен был бы ее получать (например, жилищные субсидии в США в лучшие годы получали лишь 25% от тех, кто по закону имел на них право). На деле именно наиболее обедневшая часть общества не имеет ни грамотности, ни навыков, ни душевных сил для того, чтобы преодолеть бюрократические препоны и добиться законной субсидии.

Поэтому, как говорил премьер-министр Швеции Улоф Пальме, если доля нуждающихся велика, для государства дешевле применять не адресную, а уравнительную систему помощи — например, через цены или через дотации отрасли вроде теплоснабжения. Но другая мысль Пальме гораздо более важна — сама процедура оформления субсидии превращается в символический акт стигматизации: на человека ставится клеймо бедного. Это узаконенное признание слабости (и отверженности) человека, которое само по себе становится фактором консервации бедности и углубляет раскол общества.

Социолог пишет о формировании в России социально-исключенных групп (андекласса): «Именно социальное исключение является механизмом формирования постоянной и глубокой бедности. Исключение проявляется на институциональном и поведенческом уровнях. На институциональном уровне происходит формирование института изоляции несостоятельных граждан: экономическая политика государства определяет нестратегические места работы, исключая из состоятельных тех, кто там работает, а органы социальной защиты исключают тех, кто не входит в число достойных помощи бедных. На уровне поведения происходит выбор неэффективной стратегии жизнеобеспечения, выпадающей из принятого (распространенного) хозяйственного уклада, исключение из которого закрепляет бедность. Апогеем исключения становится атомизация индивидов — потеря связи с домашней экономикой (выпадение из семьи) и сетевой экономики (родственного обмена)…

“Новые бедные” в стратификации современного российского общества представляют собой статусную группу, которая выделяется не только стилем жизни и стандартами потребления, но и закрепленным правовым статусом. По существу, механизм формирования этой реальной группы включает три стадии: властную номинацию, идентификацию (стигматизацию окружающими в качестве бедных) и самоидентификацию: осознание себя бедным и представление о социальном минимуме, отсутствие которого является основанием для подобной самоидентификации)» [78].

Важной особенностью российской бедности является и тот факт, что она, будучи создана посредством нанесения по обществу ряда молниеносных ударов (типа либерализации цен в январе 1992 года и конфискации сбережений граждан), в дальнейшем стала воспроизводиться и углубляться в результате ряда массивных, очень инерционных, но начавших идти с ускорением процессов.

Это прежде всего ликвидация или деградация рабочих мест вследствие длительного паралича промышленного и сельскохозяйственного производства, распродажи, а также физического и морального износа всей производственной базы страны. Следствием этого процесса и стало резкое обеднение не только массы безработных или полубезработных, но и тех, кто продолжает занимать рабочие места в состоянии их качественного регресса. По масштабам своего влияния на благосостояние населения этот процесс просто несоизмерим с «социальной помощью».

Вот, например, читаем о сельской бедности: «социально-экономическая трансформация является обстоятельством непреодолимой силы, зачастую превосходящим возможности выживания отдельной сельской семьи… Более трех четвертей трудоспособного сельского населения России составляли работники колхозов и совхозов. Советские сельхозпредприятия не только предоставляли рабочие места, но и обеспечивали своих членов жильем со всеми необходимыми для жизни условиями и поддерживали практически весь комплекс социальных услуг… Малоимущими являются около половины селян… Из общего числа сельских бедных треть является крайне бедными, т. е. ресурсы, которыми они располагают, ниже прожиточного минимума в два раза и более» [89].

То оживление промышленности, которое началось после 1998 года, не излечивает, а локализует и усугубляет бедность в целом ряде развитых в прошлом промышленных районов России. Причина этого в том, что на этом этапе «оживления» уже проявились черты нового типа российской экономики как периферийной. Она складывается в виде небольшого числа анклавов промышленного производства, ориентированного на внешний рынок и не интегрированного в народное хозяйство страны. Вне этих анклавов идет процесс деградации и даже архаизации производства и быта. Возникают целые регионы с застойной бедностью, в которой не возникает рабочих мест для квалифицированных и образованных людей, тем более молодежи. Люди отсюда уезжают на заработки, многие спиваются, семьи разрушаются, происходит криминализация жизненных укладов.

Второй массивный процесс — деградация и даже разрушение жилищного фонда страны и инфраструктуры ЖКХ. Дело не только в том, что оставленная без надлежащего ухода и ремонта система требует все больших и больших затрат на ее содержание, которые перекладываются на плечи жильцов. Само проживание в домах, которые на глазах превращаются в трущобы, создает в сознании людей синдром бедности, который сталкивает людей в бедность реальную.

Под разговоры о «доступном жилье» власть сбросила с себя заботу о ЖКХ, которое за двадцать лет сама и поставила на грань краха. Вот суждение В.В. Путина (в сокращении): «Новый Жилищный кодекс возложил полную ответственность за содержание жилых домов на собственников. Однако эта нагрузка для подавляющего большинства граждан оказалась абсолютно неподъемной. Из 3 млрд кв. метров жилищного фонда России более половины нуждается в ремонте. Сегодня объем аварийного жилья — более 11 млн кв. метров. Вопрос, который вообще не терпит никакого отлагательства — расселение аварийного жилья. Невнимание государства к этим проблемам считаю аморальным. Правительство в 2007 году запланировало на расселение ветхого и аварийного жилья всего 1 млрд рублей».

Отказ власти соблюдать нормы рациональности тоже аномия! Президент подписывает закон о новом Жилищном кодексе и тут же объявляет, что «подавляющее большинство граждан» абсолютно не могут его выполнять. Зачем же принимать такой закон?

Президент обращается с упреком в аморальности — к государству, главой которого он является. Как это понять? И почему вопрос переводится в сферу морали, если проживание людей в ветхом и аварийном жилье запрещено законом? Государство по закону обязано расселить этих граждан, а угрызения совести — лирика.

Но главное в том, что в качестве доводов Президент приводит величины, которые несоизмеримы между собой. Из этого видно, что государство отказывается решать проблему в ее реальных измерениях. Структурируем процитированное рассуждение.

— Государство обязано расселить людей из аварийных домов (забудем о ветхих).

— Для этого требуется построить 11 млн кв. метров жилья.

— Денег, выделенных государством для этой цели на 2007 год, достаточно, чтобы построить примерно 20 тыс. кв. метров.

— Это составляет 0,2% от требуемой для расселения площади.

Вывод: если бы старение жилищного фонда с 2007 года чудесным образом прекратилось, граждане из аварийных жилищ были бы расселены, при сохранении нынешних темпов расселения, за 500 лет.

То же и с тарифами. Первой сферой, в которой власти ввели «адресные» субсидии вместо субсидирования отрасли, как раз и был ЖКХ. В конце 2002 года был принят Закон “Об основах федеральной жилищной политики”. Упор был сделан на регулярном повышении тарифов по оплате жилья и коммунальных услуг. ЖКХ из сферы, ответственность за содержание которой несет государство, перевели в ведение местных властей, которые должны продавать жильцам коммунальные услуги по законам рынка. По расчетам Госстроя, число граждан, имевших в 2003 году право на субсидии, составило 47 млн человек. В бюджете на льготы и субсидии было выделено 20,5 млрд руб., т. е. на каждого по 37 руб. 96 коп. в месяц.

Уже 8 лет бедным обещается «социальное жилье». Что это такое, сколько его реально строится, какие государство дает «гарантии» его предоставления? Ничего определенного. Президенты много говорят об ипотеке, но о механизме обеспечения жильем бедных — ни слова. И можно понять, почему. Объемы строительства такого жилья ничтожны и вряд ли сильно возрастут.

В 2004 году в интервью председателя Союза потребителей России, депутата Госдумы П. Шелища спросили: «Разработчики нового жилищного кодекса предполагают, что богатые и бедные будут жить в разных кварталах. Это неизбежно?» Он важно ответил: «Да, это неизбежно. Наступает естественное расслоение бедных и богатых… К тому же если у человека не хватает денег на хлеб и лекарства, зато от советской власти осталась дорогая квартира, почему не поменять ее на другую, чуть проще, меньше и дальше?» [90].

Третий массивный процесс — ухудшение физического и духовного здоровья обедневших людей. Это вызывается целым комплексом причин, так что возникает порочный круг, из которого очень трудно вырваться. Причины ухудшения здоровья, резко снижающего трудовые возможности человека, достаточно полно освещаются в регулярных государственных докладах о состояния здоровья населения РФ. Главные из них — плохое питание, резко ухудшившиеся жилищно-бытовые условия и постоянный тяжелый стресс, разрушающий иммунную систему.

Немаловажным фактором стало и ухудшение здравоохранения. Его кризис, вызванный реформой, сильнее всего ударил по обедневшей части населения, и кризис этот углубляется, поскольку иссякает запас прочности унаследованной от СССР системы и ликвидирована отечественная фармацевтическая промышленность и производство медицинской техники.

Важным результатом реформы стало в бедной части населения угасание трудовой и жизненной мотивации, снижение квалификации работников и быстрое нарастание малограмотности и неграмотности. Это не только резко сокращает возможности для профессионального роста и увеличения доходов, но и создает ту среду, в которой бедность воспринимается как нормальное состояние.

Обеднение большой части трудящихся и ликвидация права на равный доступ к образованию независимо от доходов родителей создали порочный круг, резко сокративший возможность молодежи вырваться из бедности. Этот механизм обратной связи был создан на первом же этапе реформы. Видный социолог В.Н. Шубкин говорил в докладе на международном симпозиуме в декабре 1994 года: «Все более усиливается беспросветность в оценках молодежи. Этому в немалой степени способствует и дифференциация в системе образования, ибо плюрализм образования ведет к тому, что в наших условиях лишь богатые получают право на качественное образование. Бедные сегодня уже такого права не имеют» [91].

Предполагается ли принять какие-то существенные меры, чтобы разорвать этот порочный крут? Нет, власть ограничивается констатацией общеизвестных фактов. В Послании 2004 года В.В. Путин сказал: «Одна из самых серьезных проблем — это недоступность качественного образования для малоимущих. Обучение сопровождается дополнительными платежами, которые не каждый может себе позволить. Сокращение общежитий, маленькие стипендии не позволяют детям из малообеспеченных семей — особенно из отдаленных городов и сел — получить качественное образование».

Как это понимать? Президент констатирует недоступность нормального образования для большой части населения, которую искусственно превратили в бедняков. Это результат политики, главных принципов которой власть менять не собирается. Ну так принимайте специальные меры, чтобы разрешить проблему в рамках своей политики. Так ведь нет, ничего делать не собираются. В чем же тогда заключается эта «борьба с бедностью»? В.В. Путин высказал философскую истину: «Доступность услуг образования и здравоохранения, возможность приобрести жилье помогут нам смягчить проблему бедности». Но ни этой доступности, ни этой возможности вы и не предполагаете дать обедневшим людям!

В России идет поэтапная коммерциализация здравоохранения и сокращение обязательств государства в этой сфере — вводятся «стандарты», устанавливающие лимиты на обслуживание по полису социального страхования. Это одна из главных проблем бедной части населения. Социологи пишут: «То, что части бедных все-таки удается пользоваться платными медицинскими услугами, скорее отражает не их возможности в этой сфере, а очевидное замещение бесплатной медицинской помощи в России псевдорыночным ее вариантом и острейшую потребность бедных в медицинских услугах. Судя по их самооценкам, всего 9,2% бедных на сегодняшний день могут сказать с определенной долей уверенности, что с их здоровьем все в порядке, в то время как 40,5%, напротив, уверены, что у них плохое состояние здоровья. Боязнь потерять здоровье, невозможность получить медицинскую помощь даже при острой необходимости составляют основу жизненных страхов и опасений подавляющего большинства бедных» [20].

Наконец, важным условием создания и воспроизводства бедности является становление и укрепление теневой и криминальной экономики. Бедность является ее питательной средой и одновременно следствием. Уже сейчас в России велики масштабы низкооплачиваемого и почти рабского труда нелегальных мигрантов. Присутствие целой армии таких бесправных работников на рынке труда настолько сбивает цену на рабочую силу, что в России на многих производствах нет даже возможности наладить капиталистическую эксплуатацию трудящихся — перед нами уклад, представляющий собой угнетение работников неофеодальным сословием — бандой, которая действует под маской предпринимателей.

Кроме того, обеднение вошло в режим самовоспроизводства. Его «продукт» ускоряет процесс и может превратить его в лавинообразную цепную реакцию. Люди, впавшие в крайнюю бедность, разрушают окружающую их среду обитания. Этот процесс и был сразу запущен одновременно с реформой. Его долгосрочность предопределена уже тем, что сильнее всего обеднели семьи с детьми, и большая масса подростков стала вливаться в преступный мир. Криминалисты определенно оценивают главные причины этого: снижение жизненного уровня населения, появление и рост армии безработных, снижение нравственного уровня общества, распад системы нравственных норм. Сильнее всего эти факторы сказались на подростках, специалисты отмечают в среде подростков «широкое распространение пьянства и наркомании, нравственное падение, физическое и психическое ухудшение здоровья, неэффективное оказание медицинской и социальной помощи» [93]. Это массивный социальный процесс, начавшийся вместе с реформой, который не будет переломлен просто из-за небольшого роста доходов.

Крайнее обеднение выталкивает массу людей из общества и так меняет их культурные устои, что они начинают добывать себе средства к жизни «поедая» структуры цивилизации. Тем самым они становятся инструментом “насильственной” архаизации жизни окружающих и их дальнейшего обеднения. Типичным проявлением этого процесса стало хищение электрических проводов, медных и латунных деталей оборудования железных дорог и т. п.

Подобных этому признаков архаизации мы наблюдаем достаточно, чтобы прийти к выводу: при длительном обеднении и сокращении предоставляемых на уравнительной основе социальных (“бесплатных”) благ люди вынуждены отказываться от дорогостоящих оболочек цивилизации и отступать ко все более примитивным и архаичным способам производства и жизнеустройства.

Очевидно, что все эти процессы вовсе не прекратятся оттого, что государство при благоприятной конъюнктуре на мировом нефтяном рынке сможет дать бедной части населения вспомоществование и «поднять» доходы некоторых из них (пусть даже половины) выше черты бедности. Указанные процессы деградации «затянут» этих людей обратно в бедность.

Для преодоления бедности требуется большая восстановительная программа — восстановление всех главных систем жизнеустройства. Для этого прежде всего необходимо восстановление рационального сознания и мобилизация материально-технических и трудовых ресурсов, а вовсе не «известная сумма денег». Правительство реформаторов, будучи проникнуто «монетаристским мировоззрением», во главу угла при рассмотрении состояния больших систем ставит проблему денег. Это — уход от сути, плохой признак, ибо в критических ситуациях, как правило, дело решают не деньги, а «реальные» ресурсы: материальные, кадровые, интеллектуальные.

Но этих ресурсов в условиях созданной в ходе реформы системы, не будет. Энтузиаст этой реформы Л. Радзиховский откровенно и даже цинично пишет в 2009 году: «Главный вектор всех наших реформ — СБРАСЫВАТЬ БАЛЛАСТ. Балласт госсобственности. Балласт фиксированных цен. Балласт “союзных республик”. Балласт неэффективных предприятий. Балласт неадекватной социальной системы. И т. д. Сбросить это было, конечно, трудно, точнее — страшно. У многих до сих пор фантомные боли в ампутированных социальных конечностях. Но в конце концов, чтобы “отрезать”, требуется мужество и политическая воля. И все. “Ломать — не строить, душа не болит”» [65].