О граждане! Богами после бури
170 Корабль наш в пристань тихую введен.
Я вестников послал, чтоб поименно
Сюда созвать вас. Знаю, как вы Лая
Державную прилежно чтили власть;
Я помню, что когда Эдип, царивший
Здесь в городе, погиб, — с его детьми
Вы сердцем пребывали неизменно.
Но так как смертию двойной они
В один погибли день, сразив друг друга,
Братоубийством руки осквернив, —
180 Теперь я власть державную приемлю:
Погибшим я всех ближе по родству.
Но трудно душу человека знать,
Намеренья и мысли, коль себя
Не выкажет в законах он и власти.
Что до меня, мне и теперь и прежде
Гот из царей казался наихудшим,
Кто и советам добрым не внимает
И уст не размыкает, страхом скован.
А тот, кто друга больше, чем отчизну,
190 Чтит, — я такого ни во что не ставлю.
Я сам — о пусть всезрящий знает Зевс! —
Молчать не стану, видя, что опасность
Фиванцев ждет, что им грозит погибель.
Я не возьму вовек врага отчизны
Себе в друзья: я знаю, что она —
Всем нам прибежище и что друзей
Найдем, плывя одной дорогой с нею.
Таким заветом возвеличу город.
Теперь же всем я должен возвестить
200 О тех двух братьях, о сынах Эдипа:
Я Этеокла, что в бою за город
Пал, все копьем своим преодолев,
Велел предать земле и совершить
Над ним обряд, достойный благородных.
О брате ж Этеокла, Полинике,
Который край свой и богов отчизны,
Вернувшись из изгнанья, сжечь хотел
Дотла и братскою упиться кровью
И граждан всех рабами увести, —
210 О нем мы возвещаем всем: его
Не хоронить, и не рыдать над ним,
И хищным птицам там, без погребенья,
И псам его оставить в знак позора.
Так я решил — и никогда злодей
Почтен не будет мной как справедливый.
Но тот, кто будет граду вечно предан,
Живой иль мертвый — будет мной почтен.
Ты в этом волен, Менекея сын,
Кто граду друг, кто недруг — ты решаешь.
220 Закон какой угодно применять
Ты можешь и к умершим и к живущим.
Так будьте же вы стражами закона.
Кто помоложе, пусть и труд несет.
У тела сторожа уже стоят.
Но что еще ты хочешь приказать?
Бороться с нарушителем закона.
Безумных нет, кому же смерть мила?
Да, наказанье — смерть. Но все ж корысть
Людей прельщает и ведет на гибель.
Входит Страж
230 Царь, не спешил сюда я в быстром беге,
Не чуя ног, не запыхался я.
Нет, медлил на пути, не раз колеблясь,
И думал — не вернуться ль мне назад.
Мой разум долго говорил со мною:
«Несчастный, что спешишь ты к наказанью?..
Безумец! Медлишь ты? Когда ж Креонту
Другой доставит весть, ты будешь плакать».
В раздумье этом медленно я брел,
А так и краткий путь нам станет долгим.
240 Но наконец решил прийти к тебе
И весть, хоть и плохую, а поведать;
Я прихожу к тебе с одной надеждой:
Страдать за то лишь, в чем я виноват.
Но в чем же дело? Перед чем робеешь?
Сперва я о себе скажу: в том деле
Я не замешан, делавших не видел, —
Несправедливо в нем меня винить.
Твой зорок глаз, ты на увертки ловок,
И ясно: важное ты скажешь нам.
Дурная весть замкнула мне уста.
Ну, говори и, кончив, убирайся.
Сейчас скажу: недавно тело кто-то
Похоронил и после сам ушел,
Сухой посыпав пылью по обряду.
Что ты сказал? Из граждан кто дерзнул?
Не знаю: ни следов от топора,
Ни от мотыги куч земли; повсюду
Земля суха, без трещин, без борозд
От колеса: все чисто совершили.
260 Лишь страж дневной на это указал,
В тяжелое мы впали изумленье;
Не виден труп, хоть не зарыт: от скверны
Покрыт он только тонким слоем праха.
Следа ни хищный зверь, ни пес бродячий
Труп растерзавший, не оставил там.
Речь бранная меж нами закипела:
Страж стража уличал; дойди до драки
У нас — никто б тогда не помешал:
Ведь все и каждый были в том виновны.
Никто не признавался, отпирались
Все: раскаленное железо в руки
Готовы были брать,[4] в огонь пойти,
Богами клясться, что об этом деле
Не знали мы, что не были причастны,
В конце же, после поисков напрасных,
Один сказал, — и в ужасе мы все
Главой к земле поникли, и никто
Ни возразить не смог, ни дать совет,
Как лучше действовать: «Царю, — сказал он, —
280 Открыть все надо, а скрывать нельзя».
То мненье взяло верх, и, бесталанный,
На эту долю я судьбою послан.
Явился я незваным, не охотой:
Не мил гонец с известием плохим.
Царь, мне давно такая мысль пришла:
Не боги ли то дело совершили?
Молчи, чтоб я не загорелся гневом,
А ты безумным не прослыл под старость!
Слова твои несносны — будто боги
290 Имеют попечение о мертвом;
Как благодетеля того покрыть,
Кто шел сюда затем, чтоб выжечь храмы,
Столпами обнесенные, казну их,
И область, и законы уничтожить!
Иль злые люди почтены богами?
Не быть тому! Но на приказ мой в Фивах
Ворчат, им тяготятся, головой
Тайком качают: под ярмом, как должно,
Не держат выи, мною недовольны.
300 Что ими эти стражи склонены
За плату, превосходно знаю я;
Ведь нет у смертных ничего на свете,
Что хуже денег. Города они
Крушат, из дому выгоняют граждан,
И учат благородные сердца
Бесстыдные поступки совершать,
И указуют людям, как злодейства
Творить, толкая их к делам безбожным.
Но кто на это дело был подкуплен,
310 В свой день полнит должное возмездье.
И если мною почитаем Зевс, —
А это знаешь, — я при всех клянусь,
Что, если в погребении повинный
Не будет мне пред очи приведен,
Вам смерти будет мало, вас живыми
Подвешу я, чтоб наглость ту раскрыть
Узнаете тогда, где добывать
Себе барыш, и скоро вы поймете,
Что и барыш не всякий нам на пользу;
320 Что не добром полученные деньги
Скорее к злу ведут нас, чем к добру.
Велишь сказать? Иль так уйти прикажешь?
Ты знаешь ли, как речь твоя противна?
Душе она противна иль ушам?
Зачем искать, где мой гнездится гнев?
Душе виновник мерзок, я — ушам.
А, вижу я: ты болтуном родился.
Пусть так: но я не совершил проступка.
Нет, совершил и жизнь за деньги продал.
Увы! Как плохо, коль судья неправо судит.
Оставь судью в покое. Если вы
Виновников сюда не приведете,
Поймете вы, что прибыль эта — зло.
Уж лучше б отыскался… Только случай
Решит, он попадется или нет.
Нет, здесь меня ты больше не увидишь.
Теперь я спасся, вопреки всему,
И должен возблагодарить бессмертных.
Уходят.