Антиквар. Бестужев. Бешеная. Мамонты. Сибирская жуть. На то и волки

Глава 1

Стюардесса скалила безупречные дирол-ксилитовые зубки в устало-профессиональной усмешке, после девятичасового перелета не содержавшей и намека на доброе расположение духа. Впрочем, Данилу, как и остальным, было глубоко плевать, есть там в ее улыбке искренность или же нет. Он спешил к выходу — как все, без малейшей оглядки на дела и загадки, подчиняясь известному рефлексу, заставляющему толкаться в узком проходе так, словно от этого путник что-то выигрывает.

Равнодушно кивнув девчонке, вслед за Пашей Бесединым вышел на трап с металлическими ступеньками, вытертыми подошвами до белизны. До высокой аэропортовской ограды было, в общем, рукой подать, и оттого никто не собирался подгонять автобус — не баре и не англичане какие-нибудь, и так дотопают, вряд ли начисто забыли советские времена.

Они с Пашей молча шагали бок о бок к распахнутой уже узенькой калитке.

Самое время умилиться тем, кто обожает ностальгировать по рухнувшей империи — над главным зданием аэропорта развевался на июньском ветерке флаг республики Рутения, то есть — тот самый, прежний штандарт Рутенской Советской Социалистической Республики. Единственная республика, сохранившая советский флаг. У Данила была в душе своя печаль по империи, но вот мимолетно ностальгировать он никак не мог себе позволить. И нерационально, и отвлекает от работы.

Их обогнали Степаша с Есаулом, не удостоив и взгляда, как совершенно незнакомых. Первыми нырнули в калитку. В самолете они сидели, разделенные десятком рядов, и никто, даже вздумай он поставить хвост еще в Шантарске, ни за что не связал бы воедино эти две парочки самых обыкновенных на первый взгляд мужиков. Береженого Бог бережет.

Почти сразу же Данил высмотрел Резидента — как всегда, одетого безукоризненно, вплоть до легкого пижонства, в больших затемненных очках, с идеально уложенными вокруг обширной лысины темными волосами. Несмотря на серьезность ситуации, Данил испытал нечто вроде удовлетворения: он был старше Резидента на девять лет, но лысины не имел даже в зачатке, а вот Резидент облез довольно-таки качественно — а ведь и биография не в пример благостнее, без особых испытаний-нервотрепок, Данила швыряло по жизни жестче, и вот поди ж ты, ни малейшей плеши…

Паша Беседин, как и полагалось начальству, первым обменялся с Резидентом рукопожатием. Такова уж была игра на публику: Паша, чуть ли не двухметровый блондин с физиономией крутейшего кондотьера, баболюба и волкодава, должен был старательно притворяться перед всеми непосвященными, что он и есть Большой Босс. Главный Волкодав. А Данил все время держался на полшага сзади в мешковатом костюме, специально пошитом отличным портным так, чтобы сидел, как на корове седло, в убогих бухгалтерских очечках образца 1925-го года (стекла, правда, простые), с прической, опять-таки свойственной сугубой канцелярской крысе. Не бог весть какое коварство, но житейский опыт подсказывает: иногда чертовски полезно с ходу ввести противника в заблуждение, перерядив ферзей пешками, и наоборот. Срабатывает чаще, чем непосвященные думают. Хотя, конечно, в данной ситуации не обойтись без многочисленных «если»: если вероятный противник все же существует, если таковой не имеет отношения к Шантарску либо столице… Да масса нюансов, господи.

Темные очки в не столь уж ясную погоду были, пожалуй, явным перебором, но Данил от замечания воздержался. Еще и оттого, что уже работал — оставаясь внешне убогой канцелярской крысой, превратился в клубок нервов, безукоризненный датчик, давно и хорошо натасканный выявлять искомое…

Благо и не пришлось особенно стараться, чтобы сие искомое вычислить. Вот они — двое у газетного киоска, третий метрах в двадцати поодаль, левее. Не столь уж совершенная «коробочка». Бывает, ее строят и элегантнее. Очень мило. Приехали. Хвосты в аэропорту, стоило им ступить на гостеприимную рутенскую землю, — это кое о чем говорит… Сразу можно сказать, что тревоги были не надуманными. Стряслось.

Непринужденно мотивируя поведение, Данил направился к тому самому киоску — и убедился, что практически сразу же себя обнаружили четвертый и пятый.

Интрига завязывается, как выразился бы Дюма. Пять топтунов в аэропорту, севшие на хвост сразу после выхода из самолета, — дело серьезное. Ага, парочка разомкнулась, перемещаются так, чтобы следить за ним, буде ему вздумается навестить зал ожидания… Логично. Остальные пасут Пашу с Резидентом. Опять-таки логично. Вот только, если проанализировать все согласно прошлому опыту, эта пятерка уж безусловно не из профи. Нет у них профессиональной натасканности, выработанной серьезной государственной конторой. Могут, конечно, и притворяться лопухами, но первое впечатление все равно самое верное. Это не профи. Быть может, и держава — но, безусловно, новички.

Данил небрежно свернул ворох купленной прессы, сунул его под мышку и направился следом за спутниками к белой «Волге». По пути констатировав, что вся пятерка тащится следом. Где-то поблизости у них должна быть машина… уж не эта ли «девятка»? Очень похоже, хотя и не факт…

Как полагается лицу подчиненному, он загрузил в багажник обе сумки, свою и Пашину. Сел в «Волгу» последним, предварительно распахнув перед Пашей переднюю дверцу, а Резидента пропустив на заднее сиденье. Дело, конечно, было не в игре на публику — он хотел во время разговора сидеть с Резидентом рядом, чтобы видеть его лицо.

Так и есть — следом за их машиной энергично рванула та самая синяя «девятка», повисла на хвосте не столь уж и профессионально, но настырно.

Шофер вопросительно оглянулся.

— Спокойно едем, — сказал Данил. — Никаких гонок и уходов, мы их в упор не видим… — Повернулся к Резиденту:

— Ну, рассказывайте, Багловский, как это получилось, что у вас люди гибнут…

— Вы меня в чем-то намерены упрекнуть? — Багловский развернулся к нему, пожалуй что, излишне резко. Вообще-то, резкость таковая была вполне мотивирована…

— Господь с вами, — примирительно сказал Данил. — Просто… Я думаю, когда кто-то погибает, всех можно упрекнуть в одном: в том, что они-то живы…

Извините, потянуло на философию к старости. Нет к вам претензий, Виктор. Не вижу я в данный момент, какие могут быть к вам претензии…

— В данный момент?

— Ох, ну не цепляйтесь вы к словам, — пожал плечами Данил. — Не ищите вы подтекста. Я устал, что-то в последнее время плохо переношу аэропланы, стареем, хоть и не хотим себе в этом признаться…

Багловский протянул с сарказмом, каковой ничуть и не пытался скрыть:

— Вполне возможно, я работал бы лучше, будь обстановка немножко другой. С одной стороны, службой безопасности руковожу я. С другой же — у меня под носом работают… то есть работали два совершенно автономных оперативника.

Которые мне подчинялись лишь номинально.

— Нервничаете?

— Это вопрос или простая реплика?

— Это вопрос, — серьезно сказал Данил.

— Нервничаю, да, — кивнул Багловский. — Вы бы на моем месте не нервничали, а?

— Вполне возможно, — согласился Данил. — Положение у вас и в самом деле щекотливое… но самую чуточку. Ведь не в недоверии же дело, никто и не выказывал вам недоверия…

— Я понимаю, — с тем же сарказмом сказал Багловский.

— И прекрасно. Позвольте напомнить, Виктор, что это не вздорный старик Черский выдумал такое вот положение — с автономной группочкой внутри вашей системы. Это большие боссы выдумали, а нам с вами в этаких вот случаях рассуждать не положено, нас посадили на цепь, вот и караулим вверенный объект… Ну, выпустили пар, почирикали лирически? Давайте о деле.

— Собственно, я и не злюсь. Я прекрасно понимаю, что у боссов свои соображения. Данил Петрович, именно эта их автономность мне сейчас и мешает давать четкие определения. Поскольку я совершенно не представляю, чем занимался Климов, мне трудно судить, было ли его поведение игрой на публику, прикрывавшей какие-то непонятные мне и неизвестные мне ходы, или это была его сугубо частная жизнь, никакого отношения к работе не имевшая вовсе… В этом есть резон?

— Конечно, — чуть подумав, кивнул Данил. — Вы совершенно правы.

Действительно, трудно на вашем месте вынести однозначное суждение… И потому я зацеплюсь за ваше словечко «поведение». Итак, каким же виделось со стороны поведение Климова?

— Типичнейшее поведение человека, который, находясь за пять тысяч километров от главного офиса и пользуясь полной автономией, понемногу разболтался. Стал манкировать своими обязанностями, пользуясь тем, что я сплошь и рядом не вправе был требовать от него отчета. Спиртное, рестораны, женский пол, конфликты в семье и как венец — нелепая пьяная смерть. Озерцо искусственное, декоративное, в самом глубоком месте — полтора метра, нужно быть пьяным в дымину, чтобы вообще забрести туда, тем более на середину…

Именно так это и выглядит со стороны. Чтобы видеть за этим подтекст, у меня попросту нет информации.

— Вы его не любили, а?

— Ага, и утопил, завидуя его вольной жизни, неподконтрольной веселухе…

— Бросьте, — поморщился Данил. — Это уже полная шиза, никто и не думает вас подозревать ни в чем подобном…

— Но версии-то высказывались?

— Хватит, — жестко сказал Данил. — Эта версия не поднималась вообще. У вас что, нервы разболтались?

— Нет.

— Тогда почему вы такой дерганый?

— Потому что именно мне приходится разговаривать с его женой и отвечать на дурацкие вопросы следователя…

— А что, здешние следователи подозревают подтекст?

— Ничуточки, — огрызнулся Багловский. «Тогда почему же ты так дергаешься, голуба моя? — мысленно задал Данил вопрос, который не стоило задавать вслух. — Почему ты сам не свой, золото мое?» А вслух сказал:

— Виктор, в общем-то, это как раз и входит в ваши прямые обязанности вдова, следствие… В нашей работе всякое может случиться. Вы здесь слишком долго жили в благостном рутенском покое, когда, собственно, ничего и не происходит… И вдруг — такое ЧП. Выбивает из колеи, а?

Багловский моментально ухватился за протянутую соломинку:

— Вот именно.

— Ладно, — сказал Данил. — Но, в конце-то концов, не на Климове, а на вас лежало контрразведывательное обеспечение. В этом плане все было нормально?

— Абсолютно. Никто против нас не работал. Никаких акций, никаких попыток внедрения или скачивания информации. Конечно, местный КГБ рутинно завербовал одного нашего человечка в рамках глобального осведомления. Эту подставу мы выявили и в полном соответствии с вашими инструкциями кормили информацией.

Профильтрованной и дозированной. Впрочем, информации было, сами знаете, маловато. Если подумать, контора прямо-таки прозябает. Минимум операций на здешнем не столь уж и сложном рынке, недвижимость по мелочам, инвестиции по мелочам, три четверти дохода дают автоперевозки. Ну что мне вам объяснять…

— Да, вы правы… — кивнул Данил, вытаскивая сигареты.

Он замолчал, рассеянно глядя в окно на уютные окрестные пейзажи: не по-сибирски чистую, ухоженную деревушку, мимо коей они как раз промчались, на сосновый бор, вроде бы такой же, как в Сибири, но чем-то неуловимо отличавшийся от сибирского, на зеленые поля.

Минимум операций, здесь Багловский полностью прав. По сути, и фирма «Клейнод», и ее филиал «Рутен-Авто», сокращенно «РутА», были карликовыми заведениями, в коих вроде бы и не нуждался такой, без ложной скромности, монстр, как «Интеркрайт». Этакие фирмочки создают главным образом начинающие, хваткая молодежь с мизерным начальным капиталом, приготовишки с абсолютно темным будущим — то ли вылупятся из них с бегом лет русские Эндрю Карнеги, то ли скатятся до «представителей известной канадской фирмы», каковыми и останутся…

Правда, есть нюансы, понятные лишь посвященным. Вроде Данила Черского.

Посвященным как раз прекрасно известно, что согласно решениям, принятым большими, очень большими людьми в серьезных, очень серьезных кабинетах, эта самая карликовая фирмочка «Клейнод» как раз и должна стать руслом, по которому хлынет денежный поток, солидный даже по западноевропейским меркам.

Без преувеличения, сделка века. Инвестиции в местные заводы тяжелых грузовиков, в здешние предприятия, простаивающие отнюдь не по причине технической отсталости или ненужности. Все останутся довольны — местная промышленность воспрянет и оживет, аки птица Феникс, что, в свою очередь, укрепит позиции президента Лукашевича, ну, а «Интеркрайт», как легко догадаться, тоже не останется в прогаре. Был монстром — станет монстрищем.

Перейдет в ту категорию, что на всех широтах почтительно именуется «транснациональными корпорациями».

Если не произойдет ничего непредвиденного. Даже столь грандиозные по масштабам сделки, случается, в последнюю минуту срываются с треском, проваливаются с грохотом. Огромные деньги сами по себе еще не гарантируют удачи. В первую очередь оттого, что каждая подобная сделка обязательно ущемляет чьи-то интересы. Интересы обладателей столь же тугих кошельков.

Случается, интересы политиков, частенько не имеющие ничего общего с интересами китов бизнеса. Пока не поставлены последние подписи — а они пока что не поставлены, — сделка века покоится на фундаменте из чистейшего прозрачного воздуха. Любая сделка века. Словом, если кому-то и нервничать, то не Багловскому, а ему, Данилу. Он-то как раз видит руки кукловодов — но далеко не все…

И в тот момент, когда миллионы — в долларовом выражении, господа, — через неделю-другую Должны величественно заструиться, что твоя Волга или Миссисипи, вдруг начинаются непонятки… Совпадение? Или как?

— Что, это было настолько демонстративно — рестораны и женский пол? спросил Данил.

— Ну что вы. Отнюдь не демонстративно, но, я бы выразился, перманентно и массированно. Житие светского льва… Повторяю, я не имел права ни контролировать, ни вмешиваться.

— Зато имели право отслеживать по мере возможности и копить информацию, — сказал Данил. — Человек с вашим опытом просто обязан был это делать. На тот случай, если Климов и в самом деле не играл, а разболтался вдали от боссов, предосудительно тратил казенные деньги на юбки и прочие причиндалы сладкой жизни… А?

— Естественно. По мере возможности… — усмехнулся Багловский. — Я старался отслеживать. Копать я под него не копал, неважно, верите вы или нет…

Данил спокойно сказал:

— Верить вам или не верить — вопрос будущего. Пока что у меня мало информации… А значит, и категорических выводов делать не буду. В общем, это естественное и изначальное стремление — копать под ближнего своего, уже Библия отмечала. Главное, чтобы не в ущерб делу… Итак. Какие формы все это приняло? Я о гульбе светского льва. Гулять-гусарить, знаете ли, можно по-разному. Можно уподобиться бравому солдату Швейку…

— Простите?

— «Мы за ночь побывали в двадцати восьми местах, но нигде больше трех кружек не пили», — по памяти процитировал Данил. — В общем, можно шататься по кабакам, цепляя случайных баб. Можно регулярно навещать определенные заведения. Можно… Ну, вы сами оцените многообразие вариантов. Что имело место в нашем случае?

— Скорее — второе. Ежевечерние посещения не самых дешевых заведений.

Обычно — кафе «Охотничье», ресторан «Рутения» или «Король Ян». Физиономией в салате не валялся, но деньги тратил широко и частенько шествовал зигзагообразно. Дама, как правило, была одна и та же, Оксана Башикташ.

Длинный, устоявшийся роман. Чуть ли не на правах законного брака.

— Фамилия у дамы странноватая.

— Турецкая. Мать-местная, отец-турок. Насколько мне известно, из политэмигрантов, году в шестьдесят пятом попал в Союз и осел в Менске.

— И откуда дама?

— Из «Клейнода», — сказал Багловский. — Наша «паблик рилейшен». Между прочим, замужем.

— Уже интересно… Муж знал?

— Сомневаюсь. Он у нее из этих… из долбанутых. Народный фронт, «Геть Лукашевича!» и все такое прочее. Интеллигент с нестоячкой. Ну, женщина молодая, красивая, вполне самостоятельная, если быть объективным, вполне под пару Климову, смотрелись они вместе неплохо. Ну, блядь, конечно, однако стиль держит…

— В каком плане блядь? — спросил Данил деловым тоном. — Иногда ведь «блядь» — это та, что нам коварно не дала…

— В данном случае «блядь» как раз и обозначает состояние души, — сухо бросил Багловский. — Я к ней клинья не бил.

— А интересно, почему?

— Пепельниц не люблю, — огрызнулся Багловский.

— Дело вкуса, дело вкуса… — задумчиво покивал Данил. — Блядь, говорите…

Сие подразумевает ревнующих соперников, а? Бывает, очаровательных блядей как раз и ревнуют с вулканическим пылом… Импотентные интеллигенты в том числе.

— Что до последнего — исключено. Климов с ним нахально гонял чаи. Тот вроде бы ни о чем таком не подозревал…

— Вроде?

— Точных данных у меня нет. Вообще о ревнивых соперниках Климова я ничего не слышал. Послушайте, почему мы заранее зацикливаемся на убийстве?

Окончательного заключения пока нет, сегодня обещали, но и насчет насильственной смерти не заходило речи, иначе следователь со мной держался бы совершенно иначе, другие вопросы задавал бы…

— Помилуйте, а кто зацикливается на убийстве? — с широкой улыбкой спросил Данил. — Я? Ни в коей мере. Вы? Не похоже…

— Но вы так строите беседу…

— Вот не думал, что беседу я строю… — пожал плечами Данил. — Честное слово, не строю. У меня — ни версии, ни даже наметок, я просто зыркаю по всем направлениям… А Верочка Климова про дочку турецко-подданного знала?

— То-то и оно, что знала. Начались скандалы, ну, все это протекало стандартно… Правда, привело лишь к тому, что Климов стал меньше шататься по городским кабакам. Гораздо чаще увозил Оксану в Граков, там же у нас куплен коттедж в бывшем Доме писателя… Это…

— Знаю, бывал, — кратко сказал Данил. — В тот вечер он был с Оксаной?

— Нет. Насколько мне известно, с утра ездил в Граков один… точнее, с Ярышевым. Вы же сами прекрасно знаете, Ярышев у него был доверенным лицом, опять-таки мне неподконтрольным, шофером, охранником, адъютантом…

— С утра — в Граков. А потом?

— Потом — полная неизвестность. Примерно в два часа дня они вернулись в столицу. Ярышев остался в конторе, а Климов уехал. И, как пишут в детективных романах, всякие его следы теряются. На следующее утро его нашли в озере.

— Ярышев?

— Ярышева нигде нет. До сих пор. Растаял… Растворился.

— Понятно… — протянул Данил. — У вас есть какие-то свои… ну, не версии, соображения?

— Никаких.

— А если подумать?

— Я уже достаточно думал. Ни версий, ни соображений у меня нет. В первую очередь оттого, что представления не имею о его делах. Ни малейшего представления.

— Что, совсем нет версий? Помилуйте, любой, кто регулярно читает или смотрит детективы, моментально сопоставил бы смерть Климова, исчезновение Ярышева и выдвинул бы версию…

— …согласно которой Ярышев его и прикончил? — подхватил Багловский. — Извините, но об этой версии я серьезно не думал. По тем же причинам, о которых только что говорил. У меня нет ни малейшего представления о делах и обязанностях этой парочки. А потому не считаю себя вправе выдвигать скороспелые версии. Ну и, в конце-то концов, подождем заключения прокуратуры…

— Резонно, — согласился Данил. Наклонился к водителю. — Когда приедем в город, давайте прямо к озеру. Если, конечно, успеваем в прокуратуру…

— Успеваем, — хмуро сказал Багловский.

— Вот и отлично.

— Если улицы не перекроют, — вмешался шофер.

— А что, должны?

— Да вроде опять митинг намечался. Когда ехали в аэропорт, кое-где милиция стягивалась…

— Мать их за ногу и об угол… — с ленивой злостью бросил Данил. — Ну, все равно, сначала завернем к озеру, благо по дороге…

Он неплохо знал этот город. Как-никак в девяносто первом должен был стать одним из тех, кто без лишнего шума и особого зверства указал бы так называемым демократам их подлинное место в жизни… будь у Меченого побольше решимости, отдай Меченый приказ готовым к рывку волкодавам. Глядишь, и не пришлось бы рекламировать нынче пиццу. Слаб оказался, сперматозоид пятнистый, боже, как слаб…

Он любил этот город, несмотря на то, что пережил здесь восемь лет назад, в историческом августе. Как-никак именно здесь, верстах в сотне от Менска, когда-то и располагалось небогатое именьице панов Черских, классической загоновой шляхты . Самое забавное еще и в том, что Черские просто не могли не знать Дзержинских и Пилсудских, они ведь обитали в трех соседствующих уездах — Дзержинские, Пилсудские, Черские…

Но некогда было об этом думать, растекаться мыслью по былым временам. Он опустил стекло, выщелкнул в щель окурок. Машина уже въехала в Менск — и Данил тренированным глазом отметил усиленный пост: возле аккуратной бетонной будочки поста ГАИ кроме дежурной машины стояли еще две «Волги» в полной боевой раскраске, с мигалками на крышах, а среди полудюжины людей в форме, стоявших тесной кучкой поодаль, наметанный взор тут же выхватил двоих с нашивками «Ястреба», здешнего милицейского спецназа. Пожалуй что, оппозиция и впрямь готовила на сегодня очередные половецкие пляски…

Он вылез из машины первым. Краешком глаза заметил настырную «девятку», остановившуюся метрах в ста, в удобном для наблюдения месте. Ну и наплевать.

Нет смысла скрывать свой интерес к месту происшествия, ради того сюда и приехали, в конце-то концов…

Почти бесшумно подошел Багловский:

— Вчера из Варшавы звонил Довнар, спрашивал о вас. Говорил, сегодня подъедет.

— Угу, — безразлично отозвался Данил.

Подошел к самому краю. Европейская пастораль: справа, на пригорке, поросшем нежно-зеленой травкой, — аккуратный ряд белых двенадцати-этажек, слева — асфальтовая дорога без выбоин, по которой катят чистенькие троллейбусы. Мощенные бетонными плитками дорожки, кусты, скамейки, безмятежная ребятня пускает кораблики, везде чистота, никакого мусора, ни битых бутылок, ни оберток от шоколадок, ни даже мятых газет, братья-рутены все же ближе к Европе, нежели к Азии…

Аккуратное, почти круглое озерцо метров пятидесяти в диаметре. Спокойная темноватая вода. Вокруг — немалое количество уличных фонарей, в темное время суток здесь должно быть довольно светло, это вам не Россия. Ближайшая бетонная дорожка — метрах в тридцати. Нужно быть не просто поддавшим — в дупель пьяным, чтобы забрести в озеро. В дупель, и никак иначе. Брести на четвереньках без руля и ветрил.

Данил дернул подбородком, указывая на отдаленные дома:

— Этот район как-то ассоциируется с Климовым?

— Никакой связи, — ответил Багловский. — По крайней мере, мне непонятно, зачем он сюда забрел.

— Ну, положим, мне тоже… — проворчал Данил, глядя на спокойную зеленоватую воду.

Ему многое было непонятно.

Он не переоценивал свое умение разбираться в людях — непогрешимые асы с рентгеновским зрением встречаются лишь в бездарных романах. И все же, все же… Тот Сережа Климов, которого знал Данил, конечно, мог вдали от руководства развинтиться и распуститься, погрязнуть в романчиках с доступными красотками и кабацком разгуле, забрести спьяну в озеро на окраине города и утопнуть самым пошлейшим образом. Иногда самые надежные люди выкидывают самые неожиданные фортели. Однако этакие, с позволения сказать, мутации требуют времени. Если Климов, как выражались авторы начала века, вступил на стезю порока, почему это произошло с ним так быстро? Не мог Серега сгореть в считанные недели, не тот человеческий типаж, совершенно не тот. Уж в своих-то людях Данил разбирался, пусть и без рентгеновского зрения.

А самое главное — и, разумеется, неизвестное ни Багловскому, ни даже Паше — это то, что именно Серега Климов часов примерно за десять до гибели отправил Данилу короткую шифровку, собственно говоря, состоявшую лишь из сигнала тревоги…

Все было давно и детально проработано. Существовало три разновидности сигнала тревоги, примерно классифицировавшиеся как «тревога», «особая тревога» и «тревога крайней степени опасности». Номер один — непредвиденные неприятности. Номер два — неприятности крупные. Номер три… номер три проще всего охарактеризовать вульгарными эпитетами типа «тушите свет» «полный атас», «полный звиздец». Высшая степень опасности. Климов как раз и подал сигнал номер три. Климов, между прочим, был единственным здесь, в этом городе, кто знал, ради чего в свое время создали фирму «Клейнод». Даже ее номинальный глава не знал, а Климов, доверенный человек Данила Черского, знал прекрасно. Если, как уже говорилось выше, грядущий финансовый поток сравнивать с текущей водой, то Климов как раз и был здешним мирабом, сиречь хранителем воды, стражем канала…

В девять тридцать утра по здешнему времени он отослал Данилу шифровку.

Данил, как положено, сообщил о ней по инстанции, то есть владельцу «Интеркрайта», после чего позвонил в Менск и узнав, что Климова нет на месте, стал ждать его звонка. Не дождался. Ближе к вечеру посадил на телефон одного из своих парней, велев непременно разыскать Климова, — но результатов не было. Теперь понятно, почему. На следующее утро в Шантарск позвонил пребывавший в несколько растрепанных чувствах Багловский и, что называется, огорошил…

Такие дела. Можно, конечно, считать, что Серега спьяну отправил в Шантарск сигнал крайней тревоги. Вот только Данил не мог позволить себе столь простую и убаюкивающую версию. Не мог, и все тут. Быть может, кого-то такое сравнение и покоробит, но он пять лет дрессировал Сережу Климова, как охотник дрессирует гончую, а потому версию насчет пьяной хохмочки отметал с порога…

Дело даже не в хвостах, обозначивших себя с первых шагов Данила по гостеприимной рутенской земле. Дело не в «девятке», торчавшей на прежнем месте. Скорее уж в другой «девятке», не машине, а конторе, сожравшей лучшие годы жизни, но, надо отдать ей должное, обучившей и вырастившей матерущего волка. Дело в чутье, которое мало что не подводило — не раз спасало жизнь и ему, и другим…

Сейчас волчище, замерев, вытянувшись в струнку так, что ни одна шерстинка не дрогнет, влажными ноздрями втягивал прозрачный воздух — и воздух пахнул врагом… Человеческих слов для этих ощущений пока что не придумано, но это ничего еще не значит. Многое в жизни зверей человеческими словами не опишешь…

— Его машину пока не нашли, — тихо произнес за спиной Багловский.

— А что было в карманах? — так же негромко спросил Данил.

— Точно не знаю. В прокуратуре обещали отдать сегодня все вещи…

— Вера будет?

— Да, конечно… И наши ребята. Нужно же забирать тело… Кстати, какие будут распоряжения насчет… Вера не знает, будем мы его хоронить здесь или…

Данил подумал и сказал:

— Не то чтобы я не доверял здешним судмедэкспертам, но они вряд ли работали по полной программе. Токсикологические пробы и тому подобное…

Сможете обеспечить здесь, в Менске, еще одно исследование? Полное?

— Надо подумать…

— И долго будете думать? — немного невежливо спросил Данил.

— Ну, я… — Багловский не мог не заметить явной грубости. — Если связаться с Институтом биологии, там есть одна зацепка…

— Вот и свяжитесь, — сказал Данил.

— Нужно как-то объяснить Вере, она и так на пределе…

— Вот и объясните, — сказал Данил.

— Послушайте, Данил Петрович… Я что, все же в чем-то виноват в ваших глазах?

Разумеется, ни за что на свете Данил не мог бы ответить чистую правду: в конце концов, бывают случайные обмолвки, и не стоит с маху выдвигать версии…

— Ни в чем вы не виноваты, — сказал он после короткой паузы. — Просто…

Это был мой ученик, знаете ли. У меня не так уж много учеников, а Климов был из лучших. И потому настроение у меня препакостное. Вы уж не обижайтесь, лады?

— Лады, — кивнул Багловский с бледной улыбкой.

— Вот и прекрасно, внесли ясность. Ну, поехали в прокуратуру?

— А с этими что делать? — Багловский взглядом показал себе за спину, в сторону «девятки».

— А что с ними прикажете делать? — пожал плечами Данил. — Что бы мы ни делали, очевидного факта не скроешь: мы сюда прилетели расследовать смерть Климова… разумеется, ни в коей степени не нарушая здешних законов. Это очевидно для любого потенциального противника, а потому не будем дергаться…

— Можно вызвать машину и поставить контрнаблюдение…

— Рано, — сказал Данил. — Посмотрим, будут ли они за нами и дальше таскаться.

Он, конечно, не стал сообщать Резиденту, что контрнаблюдение уже выставлено, еще в аэропорту, на всякий случай, и у хвостов теперь есть свой собственный хвост. Полезно все же быть предусмотрительным…

…Прав оказался шофер. Водилы всегда все знают.

Демонстранты перегородили широченный проспект Независимости, как куча веток перегораживает таежный ручеек. Горластое сборище намеревалось оттянуться по полной программе: гордо реяли флаги Народного фронта (те самые, кстати, под которыми во времена оккупации маршировали полицаи), содержание огромных разнокалиберных плакатов сводилось к коротенькой, не блещущей глубиной либо оригинальностью мысли: «Геть Лукашевича!», в разных концах орало десятка полтора мегафонов, старательно озвучивавших тот же нехитрый лозунг. Перекошенные в крикс морды, слюна летит на метр вокруг, надрываются интеллигенты в траченных молью бородах, климактерические дамочки и щуплые юнцы, ближайший оратор добросовестно пытается вопить на рутенском языке (которого добрых девяносто пять процентов рутенов попросту уже не помнят), но получается у него плохо, то и дело сбивается на презренную «расэйску мову», и какой-то шизик уже наскакивает на милиционеров из оцепления, а другой старательно пытается поджечь цветной портрет Лукашевича, но спички у него гаснут на ветру, а бумага толстая и оттого никак не может заняться…

На их машину подозрительно косились, но пока что никто не бросался видимо, не могли определить, к какой разновидности отнести пассажиров: союзников, врагов или непричастных прохожих. Впрочем, третьей категории для этих болванов с их черно-белым мышлением не существовало…

— А ведь не прорвемся, — обреченно сказал шофер. — Начну гудеть еще стекла повыбивают…

— Задним ходом выбирайся, — посоветовал Багловский.

— Ага, сзади уже толчея…

«Вот они, голубчики», — отметил Данил, нехорошо прищурившись.

У постамента высоченного памятника Ленину, уцелевшего после всех здешних политических бурь, кучковались вожди и духовные отцы — и бывший «пан президент» Шуршевич (помесь Фантомаса с боровом), и широко известная в узких кругах литераторша Светлана Ляпсиевич, авторша бестселлера о лесбиянках «Плюшевые девочки» (по слухам, героини бестселлера литературную дамочку однажды напоили и попользовали), и поэт Дроч-Хрустилло, картинно-седовласый старец, недавно объявивший себя отдаленным потомком короля Ягайлы, и с полдюжины народных трибунов обоего пола рангом помельче. Их гуру, Сымон Возняк, давно уже пребывал на вольной американской земле, не без оснований опасаясь показываться в Рутении, где его ждала уголовная ответственность по четырем статьям сразу, — но сподвижнички пока что разгуливали на свободе, старательно мутя умы, без особого, впрочем, успеха.

— Та-ак… — Паша обернулся к Данилу. — Вон, видишь, левее?

Данил всмотрелся:

— Точно, Чемерет. Если здесь этот стервятничек жди событий, очередная пакость готовится…

— Уж это точно, — поддержал шофер. — Где Петюня, там и пакости, как два пальца…

Петюня Чемерет, пухлощекий, чем-то неуловимо смахивавший на праздничного жареного поросенка, дополнял это сходство яблокообразным микрофоном, в который вдохновенно вещал, стоя под прицелом громоздкой видеокамеры.

Личность была, как выражался классик, гнуснопрославленная — главным образом шумной провокацией на литовской границе, учиненной, конечно же, во имя свободы печати и борьбы с тираном Лукашевичем. Равно и последующей недолгой высидкой на казенных нарах, после которой Петюню иные газетки сравнивали то с Шильонским узником, то с самим аббатом Фариа. Люди посвященные тем временем хихикали в кулак: мало кому было известно, что Петюня, оказавшись в камере вместе с семью жутчайшими на вид личностями, живо заинтересовавшимися репортерской задницей, в панике отбил кулаки о дверь камеры, умоляя перевести его в более приличное общество, — и в обмен моментально выложил все, что интересовало следователя (о чем, понятно, благоразумно не сообщил ни «вознякам», ни прочей демократической общественности). Весь смак этой истории как раз в том и заключался, что все семеро были кадровыми офицерами рутенского ГБ, мастерски изобразившими громил-выродков. Эти пикантные подробности, правда, остались широкой публике неизвестными, и Петюня пошел в гору, залетев в довольно высокие телехоромы. Рутению он благоразумно покинул и бывал здесь исключительно наездами, старательно освещая особо шумные безобразия своих подельников по Народному фронту. Что-то здесь опять назревало…

— Давай выбирайся как-нибудь, — распорядился Данил, склонясь к шоферу. — Чему тебя учили?

Шофер кивнул и, отчаянно сигналя, стал задним ходом втискиваться в узкое пространство меж серым «уазиком» и тесной кучкой тщедушных бородачей с коряво написанными плакатами.

Бородачи шарахнулись, один, кривя физиономию, замахнулся хилым кулачком дошло до них, надо полагать, что сидевшие в машине вовсе не торопились укрепить собою оппозиционные ряды. Стекло было опущено до половины, и Данил, тщательно прицелившись, щелчком послал окурок так, что длинный бычок угодил-таки агрессору за расстегнутый ворот, — и бедолага, враз потеряв интерес к высокой политике, выронил плакат, обеими ладонями принялся хлопать себя по животу. Данил осклабился. Остальные рванулись к машине, но «Волга» уже задним ходом выскочила на оперативный простор и, развернувшись под визг покрышек, помчалась прочь мимо кучек опоздавших недругов батьки Лукашевича, торопливо подтягивавшихся к эпицентру.

…Следователь прокуратуры ничуть не походил на майора Пронина. Не походила, точнее говоря. Данил с самого начала подозревал, что дело не будет вести ни один из здешних Джеймсов Бондов, но и не думал, что придется столкнуться со столь уж ярко выраженным здешним детским садом…

Очаровательное белобрысое создание с купринским именем Олеся и весьма распространенной рутенской фамилией Данич — судя по возрасту, только что выпорхнувшее с юридического факультета. Гуманитарный ромбик прямо-таки сиял новехонькой эмалью, а мундирчик, полное впечатление, ни разу еще не подвергался глажке. Ну да, и рамка на двери кабинета пуста — попросту еще не успели изготовить табличку с фамилией его новоиспеченной хозяйки. Детский сад. Значит, у них ни малейшей зацепки, ни единой странности в глаза не бросилось…

Как и полагалось лицу подчиненному, пожилой канцелярской крысе при молодом энергичном боссе, Данил скромно уселся в уголке, водрузил на колени папку и помалкивал. Зато Паша с ходу обрушил на юную Олесю весь пламень своего белозубого и шестифутового обаяния, к коему та не осталась равнодушна, с видимой неохотой водрузила перед собой тощенькую картонную папочку, не сразу погасила безмятежно-кокетливую улыбку:

— Павел Игоревич, я, собственно, и не понимаю, к чему все эти игры…

— Вам…

— Мне звонил советник, — кивнула белобрысая Олеся. — Я, конечно, все понимаю… то есть, не особенно и понимаю, если честно, но если уж так полагается…

«Игры», — повторил про себя Данил, внутренне поморщившись, как от пронзительной зубной боли. Нужны, конечно, в нашей суровой жизни этакие чистые девочки с ясными глазами нараспашку, не умученные погаными сложностями профессии, но сейчас отчего-то не тянет умиляться сей невинности. Им здесь чертовски повезло, обитателям тихого заповедника, были, конечно, и тут свои криминальные реалии, были и остаются, но по здешним местам, к их счастью, не прокатились ополоумевшим асфальтовым катком российские забавы вроде ваучерной приватизации, финансовых пирамид, танковой пальбы по парламенту. Все, что здесь имелось криминального, скорее напоминало игры детишек в песочнице, бледные подражания взрослым занятиям…

— Вы знаете, у нас это не в обычае, — прямо-таки пожаловалась юная Олеся. — Чтобы приезжали какие-то частные службы безопасности, вмешивались в работу органов…

— Помилуйте, Олеся, кто же вмешивается? — одарил ее Паша самой своей обаятельной улыбкой. — Мы люди законопослушные, понимаем джентльменское обхождение, а уж насчет «вмешиваться» и речи быть не может. Всего-навсего зададим вам пару вопросов с разрешения начальства, только и всего. Так уж у нас, взбалмошных россиян, полагается. Мы люди маленькие, нас послали, мы и прилетели, хотя своих забот выше головы. У меня медвежья охота сорвалась, у Данилы Петровича внук в первый класс собирается… Да разве ж нас начальство спрашивает?

Он подпустил такой грусти, что у Олеси в ясном взоре появилось откровенное сочувствие. Она пожала плечами, повертела в руках папку:

— Я как раз собиралась писать постановление… Дело мы закрываем. По причине полного отсутствия состава преступления. Судебно-медицинской экспертизой на теле потерпевшего не обнаружено ни следов борьбы, ни каких бы то ни было других повреждений, как прижизненных, так и посмертных, — она говорила гладко, без малейшей запинки, с азартом первой ученицы, довольной случаю лишний раз продемонстрировать талант зубрилки. — Смерть наступила от асфиксии, то есть удушья, вызванного попаданием воды в легкие, — подчеркиваю, прижизненным попаданием. Здесь есть заключение… Вам обязательно нужно прочитать?

— Если возможно.

Он пробежал бумагу, протянул Данилу — все верно, заключение составляли мастера своего дела. Ни малейшей небрежности, ни единой зацепки… впрочем, одна имеется. Но то, чего так и не сделали здешние эксперты, никоим образом не может быть поставлено им в строку — никто от них и не требовал этой экспертизы…

— Содержание алкоголя в крови выражается прямо-таки поразительными цифрами, — продолжала Олеся. — Как вы, мужчины, только ухитряетесь… Он должен был выпить не менее семисот граммов водки… Кстати, это было для потерпевшего чем-то необычным?

— Нет, — сказал Данил чистую правду. — Сибирская закалка, знаете ли. Много мог усидеть…

— Вот и подвела закалка, — сказала она с казенным сочувствием. — Потерял ориентировку, совершенно не соображал, куда идет… Между прочим, его машину обнаружили во дворе дома, примерно в восьмистах метрах от озера. Наполовину заехала на газон, так ее поставить в том дворе мог только вдрызг пьяный. Как он еще ухитрился проехать по городу… Жители дома пожаловались участковому, он связался с госавтоипспекцией, к середине дня уже выяснилось, за кем она числится…

«Детский сад, право», — с грустной злостью подумал Данил. Края непуганых обывателей, где участковому можно патриархально пожаловаться на не правильно поставленную машину — и участковый вдобавок энергично начинает расследовать сие прегрешение…

— Простите, кто обнаружил тело? — спросил Данил.

— Гражданка… — она мазнула по Данилу равнодушным взглядом, на миг подняла глаза к потолку, — гражданка Довбась Екатерина Симоновна. Выгуливала собаку поутру. Озерцо мелкое, там, собственно, курице по колено, тело бросалось в глаза… Я уже рассказывала Виктору Сергеевичу, — она мимолетно покосилась на Багловского.

И невольно хлопнула ресницами, потянула юбку на колени — взгляд Багловского был недвусмысленно прикован к ее ножкам. Данил ухмыльнулся про себя — у каждого свои слабости, мистер Багловский же обожает нимфеток, у него во граде Москве как раз и вышла неприятность из-за одной старшеклассницы. Развитая не по годам Лолита все проделывала по самому душевному согласию, но папа-туз все равно разозлился не на шутку, стал напрягать свои связи, столичные партнеры «Интеркрайта» попросили помочь в деликатном деле, вот Данил и вынужден был пристроить Багловского сюда, благо работник, в принципе, неплохой…

— Вот, пожалуйста, — Олеся извлекла из папки небольшой казенный бланк, расписалась и протянула Паше. — Разрешение для морга, можете забрать тело в любой момент. Вы его здесь собираетесь хоронить?

— Еще не знаем.

— Впрочем, это уже не наше дело… Да, вот что еще, если вам это интересно… Мы опросили соседей гражданина Климова. За последние десять дней к ним домой дважды приходил участковый, по вызову гражданки Климовой, муж, выкушав без меры алкогольных напитков, устраивал скандалы и оба раза доходил до рукоприкладства. Его счастье, что гражданка Климова так и не написала должного заявления… — Она вздернула округлый подбородок. — Вот уж чего не пойму… Я бы терпеть не стала…

Данил смотрел на нес с ноткой умиления — благополучный домашний ребенок, которого, надо полагать, пальцем не тронули, а если уж, паче чаяния, любовник или муж приложит разок по шее, Олеся, несомненно, взорвется вулканом Везувием. Вообще-то, не в характере Сереги Климова было устраивать домашние пьяные скандальчики с рукоприкладством, не тот типаж…

— Вот, бумага от участкового, — продемонстрировала Олеся пару листов, исписанных профессионально неразборчивым почерком. — Так что я, как ни печально, вижу в происшедшем лишь закономерное завершение не сегодня начавшегося процесса…

Судя по тону и выражению смазливого личика, у нее с самого начала не возникало ни малейших сомнений. Классический пример из учебника криминалистики для вузов: «Гражданин К., регулярно употребляя спиртные напитки…». Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст. В таком вот аксепте. Впрочем, скудные материалы закрываемого уголовного дела, будем справедливы, не давали посторонним ни малейшей зацепки…

Перехватив взгляд Паши, Данил опустил ресницы, отвечая на невысказанный вопрос. Пора сматываться. Очаровательная Олеся не представляет ни малейшей ценности в качестве источника дельной информации. Еще пара вопросов — и можно откланяться.

— Простите, а жители окрестных домов ничего подозрительного ночью не заметили? — спросил он.

Олеся посмотрела на него тем же взглядом как на пустое место. Пожилой очкастый субъект в дурно сидящем костюме ее нисколечко не интересовал ни как индивидуум, ни как мужик, все внимание было отдано белозубому верзиле-шефу.

Из-за чего Данил, естественно, не собирался ни резать вены, ни даже впадать в уныние.

— Мы же провели расследование, — сказала она равнодушно. — Никто ничего подозрительного ночью не слышал. Время, впрочем, было весьма даже позднее: наши эксперты считают, что смерть наступила меж полуночью и часом ночи…

— Простите, а личные вещи? — спросил Данил. — Насколько я знаю, была договоренность, что их отдадут нам…

— Пожалуйста, — безразлично кивнула она, встала, извлекла из распахнутого сейфа небольшой пакет и высыпала содержимое на тощую картонную папку. — Все внесено в протокол, можете забирать. Ключи от машины были в замке зажигания, мы их присовокупили потом. В самой машине ничего, собственно, и не нашлось нераскупоренная бутылка вина с отпечатками пальцев потерпевшего, полупустая пачка сигарет… вот она… и плюшевый медведь — ну, знаете, некоторые кладут к заднему стеклу всякие безделушки.. Медведь остался в машине, а вино сейчас в лаборатории. На всякий случай делали анализ содержимого. Обычное сухое вино. Будете забирать?

— Зачем? — пожал плечами Данил. — Пусть выльют, что ли… А где машина?

Медведь. Небольшенький такой плюшевый медведь, не таивший внутри ни шифровок, ни бриллиантов, но сам по себе являвшийся…

— Машина у нас во внутреннем дворе. Будете забирать?

— Хотелось бы.

— Хорошо, я сейчас созвонюсь…

Она потянулась к телефонной трубке, а Данил принялся перебирать скудные пожитки — последнее, что Серега имел при себе в не столь уж праведной, но и не особенно грешной жизни. Ключи от машины со знакомым брелоком-дракончиком, еще связка, без брелока, четыре плоских металлических ключа, пятый такой же плоский, но с черным пластмассовым колечком, шестой скорее подпадает под определение «амбарный» — длиной сантиметров десять, с бородкой по обе стороны… бумажник с покоробившимися документами и деньгами… швейцарский офицерский перочинник… авторучка… носовой платок… зажигалка… золотая печатка с лошадиной головой… сигареты… тайваньская лазерная указка… а это что такое?

Он взял монету двумя пальцами, показал Паше. Чуть побольше советского пятака, но тоньше, как пишут в протоколах, «белого металла», в двух местах тронута прозеленью. Надписи, похоже, — сплошные сокращения незнакомых слов, такое впечатление, что латынь. На одной стороне — чуть стершееся изображение субъекта с бороденкой а-ля кардинал Ришелье, в гофрированном воротнике и короне, при скипетре и державе, на другой — герб, два одноглавых орла, два всадника… черт, да это же герб Великого княжества Рутенского, вот и дата просматривается… тысяча шестьсот… тысяча шестьсот… а вот дальше не разберешь, цифирки стерлись, не стоит и строить предположения…

Паша недоуменно дернул плечом. Данил тоже ни черта не понял. Монета, похоже, старинная, но Серега, во-первых, нумизматикой никогда не баловался (как и любым другим коллекционированием), а во-вторых, в противоположность многим, никаких талисманов с собой отроду не таскал, не было у него таких склонностей…

— Все, я распорядилась, вам отдадут машину, — сказала Олеся уже с некоторым нетерпением, определенно предлагая им выметаться. — Спросите Модзелевича, я с ним только что говорила… Вот бланк, у него распишетесь.

— Простите, а это откуда? — Данил показал ей монету.

— Как это откуда? Из вещей потерпевшего… ах, ну да! У него на брюках, вот здесь, — она гибко выпрямилась и показала на своей тополиной талии, — был такой… как бы карманчик. Типа потайного. Там монета и лежала. В протоколе отражено.

Вот это как раз походило на Серегу Климова, во всех своих шитых на заказ брюках он непременно заказывал портным такой вот потайной карманчик, аналогичный тем, что располагались на офицерских штанах советского образца.

Удобная вещь, между прочим. Правда, во времена оны любая офицерская жена с некоторым стажем семейной жизни знала, где искать заначку. Но все равно удобный карманчик, снаружи полностью незаметен, те, кто не носил форму, даже и не знают, что таковой существовал…

Не было у Данила с покойным на сей счет никаких таких договоренностей, и тем не менее… Если в кармашек эту монету положил сам Серега, то сделал это не зря. Что-то это да должно означать…

Явно чувствуя себя обязанной еще что-нибудь добавить, Олеся сказала:

— Мы, разумеется, опросили всех сотрудников «Клейнода» и «Рутен-Авто»…

Многие подтверждают, что гражданин Климов в последнее время злоупотреблял спиртным и, кроме того, как бы деликатнее выразиться…

— На сторону бегал? — помог ей Данил. Она кивнула:

— Вот именно. У меня сложилось впечатление, что вашему руководству следовало бы подтянуть трудовую дисциплину… или у вас, в частных фирмах, это в порядке вещей?

— Нет, я бы не сказал… — мотнул головой Данил. — Сие, по-моему, от формы собственности не зависит… Ну что ж, честь имеем откланяться…

Он тщательно собрал в свою поместительную папку скудные пожитки покойника, положил монету в нагрудный карман пиджака и первым вышел к коридор. Покосившись на Багловского, распорядился:

— Немедленно займитесь телом. Нет, не в Институт биологии. Изыщите способ, не откладывая, отправить тело в Москву, в «хозяйство» Тогоева. С Тогоевым я сам созвонюсь.

— Простите, не понимаю…

— А кто сказал, Виктор, что вам требуется что-то понимать? — с некоторой даже ленцой осведомился Данил. — Вам дается ясный и конкретный приказ: как можно быстрее отправить тело в Москву, приняв все возможные меры к его консервации, — он выговаривал слова жестко, безучастно. — Найдите рефрижератор, оформите в темпе все нужные документы, выполняйте.

Багловский демонстративно вытянулся:

— Есть! Будет исполнено!

Повернулся через левое плечо и быстро зашагал прочь по длинному, уныло-безликому казенному коридору.

— Что ты на него взъелся? — тихо спросил Паша.

— Да ничего подобного, — рассеянно ответил Данил. — Вовсе не на него я взъелся, а на одну его реплику во время разговора в машине…

— Это какую?

Данил сказал, какую. И поторопился добавить:

— Только, я тебя умоляю, без далеко идущих выводов. Каждый может оговориться, а? Ты вот не обратил внимания на сии слова — но ведь не по злому умыслу? Вот и он тоже мог попросту взять да оговориться…

Паша оглянулся на дверь, украшенную пустой рамочкой.

— А пожалуй что, возвращайся, — сказал Данил, подумав пару секунд. — Почеши язык, пригласи лапочку Олеську куда-нибудь в приличное заведение, все равно у нас нет пока что ни единого направления, которое стоило бы с ходу отрабатывать. Только лапами не наглей, чистенькая девочка белая и пушистая, ее галантно разрабатывать надо…

— Обижаете, шеф…

— Вперед, — сказал Данил, похлопал его по плечу и побрел по тому же казенному коридору, казавшемуся бесконечным, как борьба криминала с доблестными органами правопорядка, — побрел, не выходя из образа, старательно пришаркивая ногами и сутулясь, как и подобало пожилой канцелярской крысе на подхвате. Запоздало подумал, что стоило бы легонько матернуть подчиненного «внук в первый класс готовится», бля…

Спустившись с крыльца, достал сигареты. Синяя «девятка», видел он краем глаза, по-прежнему нахально торчала в дальнем конце стоянки, оба хвоста так в ней и сидели. Грубо работали, стервецы… а может быть, и не грубо, вполне может оказаться — лишь притворялись растяпами. Наружное наблюдение таит в себе массу нюансов, хитрых ходов и подтекстов, можно прикидываться неумехами, можно нагло топотать по пятам на японский манер — дабы оказать психологическое давление на «клиента», можно… Да господи, масса нюансов. И потому крайне опасно делать заключения с ходу, не вникнув, не изучив.

Впрочем, одно-единственное заключение сделать стоит: их немало. Только в аэропорту с маху засветились семеро. Вполне возможно, этим их количество не ограничивается. Сие о чем-то да говорит. Частный сыск здесь, в общем, пребывает в эмбриональном состоянии и такую расточительность себе позволить ни за что не может. Так что вариантов всего два: либо держава, либо «неустановленный противник иного плана».

Так, а где у нас контрнаблюдение? А вот оно, родимое, и работает, следует отметить с законной гордостью, не в пример профессиональнее, достойные выкормыши Черского, знаете ли…

Он заметил Веру Климову в последний момент еще миг — и она вошла бы в здание прокуратуры. Ага, вышла из-за угла, значит, общественным транспортом добиралась, там, помнится, остановка…

— Вера! — окликнул он.

Она обернулась — красивая молодая женщина из категории натуральных длинноволосых блондинок, хранящих верность коротким юбкам, но не всегда хранящих верность законным мужьям. Правда, все, что Данил о ней знал по должности своей, из рамок не особенно и выбивалось: так, мелкие грешки, чужие постельки пару раз в год, что мы, люди современные, должны воспринимать философски, поелику муженек сам отнюдь не был образцом верности…

— Вы, значит, прилетели… — тихо произнесла она, уставясь на Данила чуть припухшими глазами, — тем не менее аккуратно подведенными, стоит отметить.

Ее без нужды поддерживал под локоток лощеный молодой человек, чья физиономия смутно ассоциировалась у Данила с «Клейнодом». Видел эту вывеску в котором-то из личных дел.

— Друг мой, погуляйте пару минут в некотором отдалении, — тихо распорядился Данил.

Лощеный, вопреки ожиданиям, не проронил ни слова — очень понятливо кивнул и отошел в сторонку, под дерево.

— Вы за мной? — вырвалось у нес.

— Ну, как сказать, Вера… — произнес Данил со всей необходимой в данной печальной ситуации мягкостью. — Я, так сказать, в широком смысле…

Порасспросить, осмотреться, уладить формальности… Дела, как гром с ясного неба…

— Как гром… — повторила она с гримасой вместо улыбки.

Данил ее в свое время неплохо изучил, в профессиональном смысле понятно, поскольку жена человека типа Климова — это, помимо прочего, еще и Фактор.

Тот самый фактор, что наряду со многими другими просто не может не влиять на работу данного профессионала. Хороший шеф обязан просчитывать все факторы, влияющие на работу подчиненных, и знать их назубок…

Сейчас она не походила па себя. И дело тут не в печальных новостях, ошеломлении, горе…

Она боялась. И вот так, с ходу, пока что решительно не определить: кого? чего? Но страх был, несомненно. Ее, вульгарно выражаясь, едва ли не колотило от страха — уж такие-то реакции Данил должен был отмечать и опознавать.

Боялась. Человек его опыта не мог не заключить с ходу: Вера Климова-человек, охваченный страхом. Что автоматически открывает простор для домыслов, версий и комбинаций…

— Меня вызывали, вот повестка… — принялась она рыться в сумочке. — Говорят, нужно забрать…

— Не надо, — сказал Данил, накрыв ладонью ее запястье. — Мы все сделаем сами, уже есть договоренность… Багловский сделает…

При упоминании о Багловском у нее ни одна жилочка на лице не дрогнула не в Багловском тут дело…

— И все? — спросил он. — Они вас только за этим вызывали?

— Да, насчет другого уже вроде бы все обговорено… Вчера чуть ли не весь день…

— Как вообще все случилось? — спросил Данил мягко.

— Представления не имею…

Ага! Существуй какой-то прибор, которым можно на манер градусника измерять страх, стрелка непременно скакнула бы на несколько делений… У Данила знакомо и неприятно ворохнулось в груди что-то холодное, уж никак не сердце. Каждый по-своему переживает ощущение нехорошего предчувствия — лично у него именно так и происходило.

Что-то тут нечисто. Ох как нечисто. Тривиальные штампы, сплошь и рядом влекущие самые нетривиальные ситуации и последствия. Как бы там ни было, здесь с ней работать никак нельзя.

— Молодой человек! — Данил поманил лощеного и, когда тот с достоинством приблизился, тихо распорядился:

— Поймайте такси, отвезите даму в «Клейнод».

Я там скоро буду.

Тот кивнул и скрылся за углом. Достав монету и держа ее так, чтобы хмыри из «девятки» не видели, что у него в руке, Данил спросил:

— Вера, это вам знакомо?

Она всмотрелась —Данил повернул монету сначала одной, потом другой стороной, — пожала плечами:

— В первый раз вижу…

Монета, такое впечатление, у нее как раз не вызывала ни тени нового страха и уж, безусловно, не усиливала страхи прежние.

Данил двумя пальцами опустил монету в карман:

— Сергей, часом, в последнее время нумизматикой не увлекся?

— Нумизматикой он как раз не увлекся…

— Судя по тону, увлекся чем-то другим? Или — кем?

Молчание. И снова — ни тени страха. Нового, имеется в виду.

— Ну ладно, — сказал Данил. — Побудьте на фирме, идет? Я туда приеду чуть попозже, мы поговорим…

— О чем? — опять-таки вырвалось у нее. Пресловутый крик души, как выражались иные классики. Любопытно…

— О случившемся и о будущем, — мягко сказал Данил. — Вера, я понимаю: что тут ни скажи, все будет не то… Вы уж крепитесь, сделаем все, что в наших силах…

Он помог ей сесть в подогнанный лощеным синий «москвичок» и еще несколько минут курил возле крыльца, пока не дождался Пашу, лучившегося самодовольством.

— Ну что, синьор Казанова? — спросил Данил, чтобы сделать помощнику приятное.

— Порядок. Сегодня вечером отправляемся в дансинг…

— Сиречь?

— В клуб «Янина», потанцевать, а далее по обстоятельствам.

— Что так убого? — спросил Данил. — Звал бы уж в «Короля Яна» или «Жемчужину», что я тебя, ради дела в бабках ограничиваю?

— Олеська — девочка чопорная. Не та, видишь ли, репутация у названных вами, шеф, заведений. Следователю прокуратуры там показываться невместно.

— Господи, куда мы попали… — хмыкнул Данил. — Сплошные буквы «пы» — патриархальность, пастораль… Пошли за машиной.

Они без хлопот отыскали пожилого капитана Модзелевича, усатого и меланхоличного, и всего через пять минут, подмахнув пару бумажек, были допущены к белой «четверке», стоявшей в дальнем углу обширного внутреннего двора.

— Вот, — констатировал вислоусый капитан. — Передний бамперочек слева помят, так оно так и было. Такой ее и нашли, в протоколе должным образом отражено. Бензина в баке имеется примерно четверть, можете уезжать своим ходом. Конечно, если права имеются…

— Имеются, — сказал Данил. — Предъявить?

— А предъявите для порядка, — кивнул капитан-буквоед. — Мало ли, еще с гаишниками неприятности получатся…

Паша полез было в карман, но Данил опередил, достал свою черную книжечку с пластиковыми прозрачными кармашками и подал капитану. Тот изучил документы с таким видом, словно надеялся, не сходя с места, разоблачить фальшивку, но, не усмотрев ничего криминального, вернул.

— В порядочке. Вот вам справка, что имеете право управлять данным конкретным транспортным средством, а постового я сейчас предупрежу…

Козырнул и вразвалочку направился к высоким железным воротам.

— Как я понимаю, сами поедете, шеф? — тихо спросил Паша.

— Ну конечно, — сказал Данил. — Как подчиненному и полагается. Заодно проверим реакцию хвостов на то, что мы разделились, аки амебы… Поезжай первым, а я задержусь.

— Медведь…

— Сам вижу насчет ведмедя…

Паша энергично направился к воротам, уже раздвигавшимся с тягучим скрипом, а Данил еще раз оглянулся на плюшевого медведика. Он восседал у заднего стекла — небольшой, рыжий, плюшевый, абсолютно ничем не примечательный.

Вот только цветные ленточки на шее данного медведика часто менялись, и это всегда что-нибудь да означало. Сейчас плюшевый щеголял в белой ленточке.

Что ни день в условленное время Серега Климов оставлял машину в строго оговоренном месте, причем цвет ленточки на шее медведя был кодовым сигналом для тех самых законспирированных в отдалении от «Клейнода» людей Данила, которые и волокли на себе основную работу касаемо скользкой нивы безопасности. Белый цвет как раз и означал, что Климову нынче же вечером необходимо встретиться с «призраками» — не передать сообщение, не принять сообщение через систему «почтовых ящиков», а именно встретиться лично. Что, в свою очередь, никогда не касалось пустяков либо рутины.

Встречи не было — иначе «призраки» незамедлительно сообщили бы о ней Данилу. В поведении Климова прослеживалась четкая система, по справедливости ради стоит уточнить, что и сраженные белой горячкой подчиняют свое поведение строгой системе.

Данил включил мотор, потихоньку поехал к воротам. Снаружи, на стоянке, уже не было ни «Волги», ни «девятки». Он поехал знакомой дорогой — все-таки неплохо знал этот город, — дождался зеленого сигнала светофора и свернул на широкий проспект Независимости.

Посмеиваясь внутренне, хорошо представлял, сколько матерков в его адрес отпускают под нос двигавшиеся в том же направлении, — он ехал, словно неделю назад получивший права «чайник»: то полз в крайнем правом ряду, то отваживался высунуться в левый, заранее, с пугливой предупредительностью включая поворот. Временами мотор у него глох на светофоре, а пару раз даже включил аварийку перед особенно дурацким маневром. Одним словом, держался, как взмокший от напряжения новичок, — но, понятное дело, следил, чтобы никого не задеть и не устроить аварию.

Его финты очень скоро оказались вознаграждены — выяснилось, что сзади тащится бежевая «Тойота», пусть и не повторявшая его неуклюжие маневры, но определенно привязанная к нему некой невидимой веревочкой. Любой мало-мальски опытный водитель, окажись он за рулем этой «Тойоты», двадцать раз мог бы обогнать и скрыться из виду, но «японка» отчего-то приклеилась к Данилу, словно робкий юноша, тащившийся за предметом своих воздыханий. Что ж, учтем данный факт и присовокупим к уже имеющимся… При нашем безрыбье рады любому раку…

Глава 2

Фирма «Клейнод» располагалась в тихом дворике, в небольшом двухэтажном особнячке, построенном сразу после войны блудливыми, но мастеровитыми рученьками немецких военнопленных. Данил сам в свое время выбрал этот домик — разумеется, с точки зрения шефа службы безопасности. С одной стороны исправно функционирующий детский сад, с другой — высоченная глухая стена какого-то склада, с третьей и четвертой — обширный пустырь, где пока что не намечалось никакого строительства. Очень трудно было бы, оставаясь незамеченным, вести наблюдение за особнячком либо нацеливать на него какие-нибудь громоздкие приборы из тех, что применяются любителями подслушивать и подсматривать. И посторонняя машина, и посторонний человек сразу привлекут к себе внимание, ближайшие пятиэтажки метрах в пятистах ну, а родителей, направляющихся в детсад, предельно легко отличить от топтунов.

Вот и теперь, едва он свернул на единственную асфальтированную дорожку, ведущую к особнячку, «Тойота» остановилась — прямо-таки растерянно.

Ухмыльнувшись про себя, Данил подрулил к крыльцу.

В небольшом вестибюле Паша в компании с пожилым охранником смотрел телевизор (в здешних патриархальных палестинах не было нужды пугать входящих откормленными быками в камуфляже, свободно обходились пенсионером, обученным, правда, обращению с кое-какими дозволенными здешними законами средствами самообороны). На экране маячили старые знакомые — крикливые «возняки» с флагами и плакатами, деликатно вытесняемые милицией с площади.

Вопли, визги, слюни, суетятся телеоператоры, пытаются гордо реять когда-то осенявшие полицаев флаги…

— Ну, как там? — поинтересовался Данил.

— Тихо сегодня что-то, — сказал Паша. — Ни вывертов, ни обиженных дамочек с мужскими причиндалами в штанах…

Данил громко хмыкнул, сообразив, о чем речь: пару месяцев назад неутомимый Чемерет продемонстрировал по ОРТ самые что ни на есть документальные кадры, наглядно повествующие, как «президентские опричники» волокут в милицейскую машину хрупкую длинноволосую девушку, безжалостно заломив ей за спину белы рученьки. Шум поднялся до небес, но вскоре выяснилось, что изобиженная девушка была вовсе не девушкой, а длинноволосым японцем, увлеченно кидавшим увесистые каменюги в парней из «Ястреба» (а такого поведения, как известно, ни одна полиция мира демонстрантам не прощает и старается насовать в ответ по сусалам). Увы, Чемерет прекрасно усвоил старую сентенцию насчет огня, не имеющего ничего общего с дымом…

— Ладно, пошли, — сказал Данил, шагая к лестнице.

Паша догнал его и негромко сказал:

— Довнар здесь.

— Тоже неплохо. Приемничек мой импортный доставай-ка…

Большой японский транзистор, извлеченный Пашей из дорожной сумки, лишь внешне выглядел мирным агрегатом, предназначенным якобы для безмятежного слушанья музыки или последних известий. На деле же от него остался лишь корпус, а замененные полностью потроха состояли из нескольких хитрых приборов, порой в работе Данила просто-таки незаменимых. Стоила эта начинка не менее иной новенькой иномарки, но затраты оправдывала с лихвой…

Бородатый капитан Ежи Довнар, скучавший в компании бутылки с минералкой, хотел поприветствовать Данила со всей приязнью, но тот поднял руки:

— Посиди пока, кэп, профилактику сделаем… И привычно стал нажимать кнопки. Стояла покойная тишина, в здании кроме них и вахтера, да еще Веры, не было ни души — Данил по телефону попросил директора объявить выходной в связи с известными печальными событиями. В основе сего решения, понятно, лежали не эмоции, а простой расчет. Не хотелось, чтобы под ногами в первый же день работы путались посторонние, сиречь персонал «Клейнода». Что ж, прав оказался, неизвестно еще, как будет протекать теплая дружественная беседа с Верочкой, так что лишние глаза и уши ни к чему…

Минут через десять он убедился, что в комнате нет ни одной из тех крохотных штучек, с помощью коих иные тешат свое отнюдь не праздное любопытство. Чтобы и дальше сохранить статус-кво (мало ли какую гадость могли направить на окна издали), включил надежную глушилку и поставил мнимый транзистор на подоконник. Только теперь, выполнив все необходимые формальности, подошел и крепко тряхнул Довнару руку:

— Ну, здорово, кэп. Как Варшава?

— Скука, — кратко проинформировал Довнар. — Я так понимаю, судя по твоим манипуляциям, у нас опять веселуха с половецкими плясками?

— Телепат ты мой водоплавающий… — фыркнул Данил, достал загадочную монету и вручил старому другу:

— Напряги-ка пресловутое нумизматическое чутье и определи мне этот гривенник… — Повернулся к Паше:

— Веру ты куда определил?

— Сидит в комнате отдыха. Странное у нее состояньице, знаешь ли, — не вполне укладывается в однозначное понятие «убитая горем вдова»…

— Ага, и ты заметил, сокол? — осклабился Данил. — Вот что, первым делом дай знать «кротам», что я у них в скором времени буду, а потом покопайся в аптечке и выпои Верочке в стакане воды, подсунутом заботливой рукой… так, что-нибудь не особенно сильное, но малость подавляющее и снимающее тормоза… На твое усмотрение.

— Понял, — кратко ответствовал Паша и достал аптечку, где в самых обычных пузырьках и стеклянных трубочках хранились не самые обычные снадобья, ничуть не соответствовавшие надписям.

— Нет, с «кротами» свяжись сначала… — решительно сказал Данил.

Налил себе минералки — горло, оказывается, успело пересохнуть — и нетерпеливо уставился на изучавшего монету Довнара.

Капитан Ежи Довнар, младше Данила десятью годами, был в некотором роде личностью исторической. Был он прапраправнуком поляка, сосланного в Шантарск за какое-то из многочисленных восстаний (поляков отчего-то некогда принято было ссылать главным образом в Шантарскую губернию, где они из-за хронической нехватки грамотных великороссов частенько выходили в чиновники, а один сто тридцать лет назад даже положил в оной губернии начало пивоварению, основав первый в Восточной Сибири пивной завод). Дедушка и отец Довнара (до тридцати одного года значившиеся во всех документах не Ежи, а Георгием) стали речниками, а Жора, пренебрегая пресной водой, поступил в питерскую (тогда еще, пардон, ленинградскую) Дзержинку и к своему тридцать первому году был уже капитаном второго ранга, имея под командой эсминец с классическим имечком «Стерегущий».

Блестящую карьеру кавторанга, весельчака, бабника и стойкого консерватора сломал ГКЧП, представления о том не имея. Роковое кое для кого восемнадцатое августа девяносто первого года застало эсминец на рейде знаменитого черноморского города, не самого большого, но и не самого маленького, куда Довнар пришел, эскортируя явившийся с дружественным визитом учебный парусник военного флота одной латиноамериканской страны.

В тогдашней трехдневной неразберихе военно-морское ведомство как-то забыло о «Стерегущем», приказов ему никто никаких не посылал, а потому кавторанг действовал самостоятельно, опираясь исключительно на официальные сообщения московского радио и позицию министра обороны. В девять часов утра Довнар собрал на баке команду, произнес краткую, но образную речь, велел на всякий случай расчехлить орудия, просемафорить флажками латиноамериканцам, что они обязаны соблюдать нейтралитет, — а в десять минут десятого к берегу уже пошли журавлиным клином мотоботы с десантом. Через четверть часа вооруженные автоматами морячки Довнара, разбившись на мелкие группы, заняли в городе все, что с военной точки зрения следовало занять. В чем их горячо поддержали сотни полторы пенсионеров-ветеранов с красными бантами, а также вдрызг пьяный боцман с «латиноса», загостившийся на берегу еще с вечера (в латиноамериканских странах военные перевороты — дело житейское, прямо-таки будничное, и боцман охотно примкнул к ветеранам, целые сутки искренне принимавшим его за испанского коммуниста). Городские власти с превеликой охотой отстранились от руководства, а городские демократы, числом четверо, ушли в подполье и сопротивления силам реакции не оказывали (поначалу они, правда, строили феерические планы потопления реакционного эсминца либо взятия его на абордаж, но потом как-то успокоились).

Три дня молодой кавторанг был полновластным хозяином курортной жемчужины, которая, в общем, жила все это время прежней беззаботной жизнью, а визгом моды для отдыхающих стало — пойти на набережную и сняться на фоне эсминца.

Увы, Бонапарта из Довнара не вышло ввиду известного финала всей затеи.

Был, правда, шанс не только сохранить погоны, но и заполучить очередную звездочку — стоило лишь, честно глядя в глаза комиссии, заявить, что город был взят на шпагу как раз под флагом демократии, для защиты его от путчистов (благо противоречащих тому бумажек не было). Иные жуки так и поступили, взлетев в генералы из майоров, но потомок шляхтичей не стал каяться и вилять, а потому вылетел с флота, что твоя торпеда. Вернувшись в родной Шантарск, он долго мыкался с клеймом «пособника гэкачепистов», пока не попал к хозяину «Интеркрайта», стоявшему выше таких пошлостей…

По мнению некоторых, Довнар после пережитого самую чуточку поехал рассудком (что, впрочем, ничуть не казалось удивительным Данилу Черскому, помнившему свои собственные мыканья — и после прихода Горбачева, и после октября девяносто третьего). Заявив, что уходит во внутреннюю эмиграцию, Довнар полонизировал имечко, выбил новый паспорт (не без помощи главы «Интеркрайта», любившего в людях безобидные странности, если они не мешали делу), стал ходить на мессы в возвращенный католической общине костел дореволюционной постройки.

Потом, как это сплошь и рядом случается, романтика столкнулась с реальностью и под безжалостным влиянием последней увяла. Выехав пару раз в Польшу и присмотревшись к исторической родине, Довнар после сибирских просторов нашел ее тесноватой и скучноватой, переселяться туда категорически передумал, и пресловутая внутренняя эмиграция постепенно сошла па нет, ограничившись демонстративным напоминанием о корнях, да и то не часто.

А в общем и целом мужик был лихой и рисковый, что в свое время блестяще продемонстрировал, когда кипели явные и тайные баталии вокруг клада Чингисхана…

— Ну? — не выдержал Данил.

— Тебе ее продать нужно или купить предлагают?

— Просто определи, что это за денежка.

— Да что тут определять, — скучным голосом сказал Довнар, вертя монету с нескрываемым пренебрежением. — Великое княжество Рутенское, точнее, уже Жечь Посполитая. Так называемый орт, или четверть талера. Сигизмунд Третий, предположительно тысяча шестьсот двадцать третий, судя по знаку, — видишь, вот тут стрела с двумя звездочками? — чеканена в Вильно подскарбием Яном Гевелло. У каждой мастерской был свой знак. Низкопробное серебро.

— Редкая?

— Ни в малейшей степени, — авторитетно заявил Довнар. — Ежели в идеальном состоянии, понимающий человек за нее выложит самое большее пятнадцать баксов. Пентюху, конечно, можно впарить и гораздо дороже, но я о понимающих… Вот эта, твоя, в таком вот убогом состоянии, тянет не более чем на пятерку. Баксов. Сгодится для начинающего, у которого пока что нет лучших экземпляров.

— Уверен? — спросил Данил. — Бывают ведь дорогущие разновидности, ты сам рассказывал, что австро-венгерская крона которого-то года стоит в десять раз дороже всех прочих…

— Так то крона, — сказал Довнар. — А у сигизмундовских ортов не было никаких дорогущих разновидностей. Авторитетно тебе говорю, пятерка баксов, утеха для начинающего. И то по шантарским ценам, в Рутении даже дешевле…

— Понятно, что ничего не понятно… — задумчиво сказал Данил.

Во всем, что касалось монет, Довнару следовало верить безоговорочно. Если дешевка, значит — дешевка. Тогда? Нарочно оставленный Климовым некий ключ или попросту безделушка, чисто случайно оказавшаяся в кармане по самым что ни на есть бытовым причинам?

Несмотря на все происшедшее с момента выхода из самолета, нет стопроцентной уверенности, что Климова убрали. В жизни возможны самые невероятные совпадения. И недооценить опасность — чревато, и всполошиться раньше времени — не есть верно…

Забрав со стола монету, Данил задумчиво поскреб ее ногтем, сунул в нагрудный карман.

— Похоже, придется мне сдать билет и остаться, а? — спросил Довнар почти безмятежно.

— Сдать билет тебе придется, факт, — все так же задумчиво протянул Данил, не поднимая головы. — А вот оставаться не следует.

— Да?

— Жора, хватит, — поморщился Данил. — Прекрасно знаю, кэп, как вы любите позвенеть шпагой и нанизать на оную полдюжины супостатов… Согласен, порой это у тебя неплохо получается. Но сейчас не тот случай.

— Серега был нормальным мужиком. Нельзя таких мужиков мочить безнаказанно. А у тебя не так уж много верного народа.

— Вовсе даже мало, — согласился Данил. — Но тут и начинаются бардзо принципиальные нюансы. Во-первых, я пока что не уверен на все сто, что Климова убрали. Что бы ни писали авторы бестселлеров, в наших играх людей просто так не убирают, должны быть серьезнейшие основания. А я пока что не вижу никакой предыстории. Я не верю, что Серега мог, гуляючи на воле, развинтиться и разболтаться, и ты не веришь, и Паша не верит… Это лирика.

А мы все же представители точной науки… Далее. Во-вторых, если это все же не случайная пьяная смерть, а грамотное устранение, ты мне тем более бесполезен. И не нужно обиженно фыркать. Ты, Жора, морской офицер со специфическим опытом, а сие для данного случаю бесполезно. Мне не нужны боевики… пока что. Мне нужны профессионалы тайной войны. Ты таковым не являешься. Будут обиды и гордые позы?

— Нет, сукин ты кот, — после короткого молчания сказал Довнар с грустной покорностью судьбе.

— Вот за это я тебя и ценю, — ухмыльнулся Данил. — Нет в тебе капризности… Жора, ты мне все же понадобишься, и немедленно. Без дураков.

Тело мы сегодня же отправим в Москву, к Тогоеву, поскольку это наш единственный шанс. Если какая-то химия все же применялась, Тогоев ее найдет, он специалист от Бога. Не всем доступна хитрая химия, быстро исчезающая из организма покойного. Далее. У нас есть еще одна соломинка. Здешние эксперты ограничились тем, что констатировали «воду в легких». Абстрактную воду. Меж тем спецам вроде Тогоева нетрудно будет отличить хлорированную водопроводную воду от воды из озерца.

— Думаешь?..

— Говорю же, это одна из двух соломинок, — сказал Данил. — Если это все же было устранение, гораздо проще, приведя человека в состояние полной отключки, сначала утопить его в ванной, а уж потом отвезти тело к озеру, куда быстренько и спустить, не рискуя, что одержимая бессонницей бабуля успеет встревожиться. Топить бесчувственного в озере, на месте — значит потратить гораздо больше времени, да и риск несравним… В общем, я тебе не пустячки поручаю. Да, и еще одно поручение будет…

Минут через пять, когда все обговорили до мельчайших деталей, он вышел из комнаты. С подоконника встал Паша, кивнул:

— Полная икебана. Дама выпила «заряженной» водички, часок подремлет, а потом еще долго будет пребывать в нужном психологическом состоянии… Что дальше?

— Сиди здесь, — сказал Данил. — Проконтролируй Багловского, пусть попроворнее крутится. Через часок я, наверное, вернусь от «кротов» и поработаю с Верочкой… Что мнешься?

Паша покрутил головой, оглядев пустой коридор, понизил голос до конспиративного шепота:

— Данил Петрович, они нас моментально приняли в аэропорту. Значит, прекрасно знали, кого следует принять?

Данил столь же тихонько фыркнул:

— Угу. Как выразился Честертон, по другому, правда, поводу, это и есть самая темная сторона дела… Ладно, мне пора.

Вернувшись в комнату, подхватил транзистор, сунул его в пластиковую сумочку и направился к выходу. Сев за руль осиротевшей белой «четверки»

(снабженной, между своими говоря, мотором гораздо лучше «жигулевского»), нажал нужную кнопку. Без особого удивления наблюдал, как ярко-зеленая линия в нужном окошечке сломалась острым зигзагом, да так и осталась в этом положении. Что ж, следовало ожидать…

Где-то в недрах климовской машины был установлен «маячок», беспрестанно посылавший сигнал, — чтобы те, кто его установил, в любую минуту могли узнать, где машина находится. При нужде «маячок» нетрудно найти и выковырять, но пока что такой нужды нет… Гораздо важнее, что одежда самого Данила пока что «чистая», ни единый вражина пока что не присобачил в толчее, якобы нечаянно задев, какую-нибудь микроштучку, выполнявшую те же функции «маячка».

Он включил мотор и неторопливо поехал от особнячка. Нигде не видно было ни «Тойоты», ни «девятки» — что, оставили в покое? Держи карман шире…

Держась на приличном расстоянии, следом двинулся красный «Фольксваген» не самой последней модели. «Пожалуй что, не держава», — подумал Данил. Ни одна серьезная государственная спецслужба не пустит в «наружку» ярко-красную машину. Разве что государственная спецслужба решит прикинуться клубом дилетантов… стоп, стоп. При куцем объеме информации не стоит пока что громоздить в кучу всевозможные «если», «быть может» и «разве что».

Вскользь глянув в зеркальце на «Фолькс» (в злокозненности намерения коего уже не осталось никаких сомнений), он нудным голосом замурлыкал под нос:

Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить…

Согласилась энта Люба Эскадрон наш обслужить…

«Фольксваген» старательно повторял все маневры Данила, хотя тот ехал уже не столь бездарно, как из прокуратуры, но все равно старательно изображал робкого новичка, едва-едва набравшегося смелости расстаться с буквой «У» на стекле, но не обретшего от этого ни мастерства, ни опыта. Минут десять колесил в районе Академии наук, чтобы преследователи окончательно привыкли к его бездарно-черепашьему стилю вождения, расслабились и заскучали. За это время успел прокрутить в уме во всех деталях, как будет отрываться и где.

Потом пришлось постоять на перекрестке, уже не по своей вине — дорогу загородили два грузовика и автоподъемник, долго маневрировавшие под надзором гаишников, чтобы втиснуться на узкую, заставленную машинами улочку имени поэта Колыса. Грузовики были нагружены наглядной агитацией, огромными, натянутыми на рамы полотнищами, в совокупности, определил Данил с ходу, составлявшие герб Рутенской Советской Социалистической Республики, сиречь нынешний герб Рутении. Словно в союзе нерушимом республик свободных в старые времена, столица активно прихорашивалась по команде сверху. В преддверии грядущего праздника. Батька Лукашевич в свое время, глазом не моргнув, отменил установленный прежней «владой» День независимости и в ранг государственного праздника номер один возвел дату провозглашения Рутении советской и социалистической. Через несколько дней этому эпохальному событию исполнялось круглых восемьдесят годочков, что должно было быть отпраздновано с помпой, фейерверками, военным парадом и публичной речью Батьки на площади Победы.

Наконец перекресток опустел, уехали гаишники, и притомившаяся лавина машин рванула вперед. Все еще держась в крайнем правом ряду, Данил вырулил на широченный проспект — бывший Ленина, а ныне рутенского первопечатника Филиппиуса Скажины (у Батьки как-то не дошли руки переименовать его еще раз). Быстрым взглядом во все три зеркальца оценил обстановку. Собрался.

Поехали…

Перегазовка, рычаг на четвертую, педаль газа притоплена до пола… Ревя мотором, машина наискось рванула на встречную полосу, под визг тормозов выполнила классический «полицейский разворот», кренясь, ушла по дуге в боковую улицу, рванула под светофор за миг до того, как погас зеленый, снова визг покрышек, поворот налево, направо, лихой рывок по коротенькой улочке одностороннего движения навстречу этому самому движению, квадратные глаза водителя белой «Волги», визг шин, вираж, боковая улочка…

Данил ехал в крайнем левом ряду, уже прекратив все киношные маневры, ведя машину, как и следовало водителю с его опытом. Красный «Фольксваген» безнадежно отстал еще на проспекте, отсеченный встречным потоком. Данил самокритично подумал, что особенных поводов для гордости у него нет: маневр был исполнен не самый замысловатый, в безвозвратно ушедшие годы в гараже особого назначения телохранителей Брежнева учили и не тому…

Теперь он совершенно точно знал, что хвоста за ним нет. Уже скрупулезно соблюдая все правила, заехал на тихую улочку, припарковал машину, запер и не спеша двинулся в сторону станции метро.

Спустившись под землю, пропустил один поезд, прогуливаясь точно посередине платформы так, чтобы со стороны до последнего момента было не определить, в каком направлении он собрался ехать. Сел во второй поезд. В полупустом вагоне вяло и явно долгонько кипела ссора примерно с полудюжиной участников: сторонники и противники Батьки поливали друг друга словесами, не особенно заботясь о логике и доказательности. Одни зловеще предрекали Батьке скорую политическую смерть и прозябание почему-то в роли заведующего химчисткой, другие, естественно, заверяли, что Батька и на сей раз размажет оппонентов по грязной стенке.

Данил, понятно, не встревавший в диспут, склонялся скорее по второму.

Дело даже не в том, что Батька каждое утро пробегает рысцой семнадцать километров и рубится в хоккей в любое время года, что на лезвиях, что на роликах, а в том, что народ, высокопарно говоря, его поддерживает. Как ни кипели «возняки» разумом возмущенным, как ни пыжились, на их шумные манифестации в двухмиллионной столице ни разу не удавалось собрать больше тысчонки-другой хамья…

Проехав нужную станцию, он поднялся на поверхность, сходил к киоску за газетами, вернулся в метро, переместился на одну остановку назад. Теперь мог ручаться, что за ним нет и пешего хвоста. Плевать, что его неожиданный всплеск активности в момент оценят по достоинству, быстро просекут, что он собрался на какую-то потаенную встречу, — в конце концов, он и не выдавал себя за мирного энтомолога, прибывшего в этот город на ежегодный съезд коллег по профессии. Безобидных энтомологов в первый миг их сошествия с трапа самолета не обкладывают усиленным наблюдением, пешим и моторизованным.

«Комитет по встрече» должен знать о них с Пашей достаточно…

Если Климова все же устранили, то безусловно не держава. Государство в такие игры если и играет, то по вовсе уж суперсерьезным поводам.

Следовательно, ответ шарады — конкуренты. Их у «Интеркрайта» хватает — и каждый второй, не считая каждого первого, по милому совковому обыкновению частенько решает проблемы совершенно нецивилизованно.

Это — с одной стороны. С другой же… посвященные люди знают, что расейский бизнес за последние годы все же несколько цивилизовался. Особенно — крупный. Пожалуй что, безвозвратно канули в Лету времена, когда по Шантарску и иным немаленьким городам средь бела дня носились машины, набитые упоенно палившими друг в друга индивидуумами, когда, как это было в истории с кладом Чингисхана, шли в ход БТР и боевые вертолеты. Слишком многое сейчас предпочитают решать за столом переговоров, предваряя возможные перестрелки и прочие силовые акции чинной беседой людей в галстуках. Беспредела хватает, понятно, однако происшедшее как-то не смахивает на классический беспредел…

Он подошел к длинному бордовому дому сталинской постройки, поднялся на третий этаж, пару секунд простоял, прислушиваясь к тишине за дверью. Нажал кнопку звонка условленным образом — длинный, два коротких…

С внешней стороны не было никаких следов глазка — но это еще не означало, что его не существовало вовсе. Крохотная видеокамера замаскирована идеально, и сейчас Данил красуется на небольшом экранчике в полный рост…

Дверь открыла бабуля шестидесяти трех лет, прямо-таки по-американски подтянутая и моложавая, с добрым лицом старой учительницы, всю сознательную жизнь упоенно сеявшей разумное, доброе и вечное (очки в тонкой золотой оправе на это сходство как нельзя лучше работали). Вот только бабуля эта, свет Митрадора Семеновна, к благородному учительскому племени отношения не имела ни малейшего…

Закрыв за собой дверь, Данил, как привык в Шантарске, шутливо бросил:

— Здравия желаю, товарищ старший прапорщик.

А бабуля, как обычно в том же Шантарске, ответила вполне серьезно, сухо-значительным тоном службистки:

— Здравия желаю, товарищ майор. Бессменная секретарша и в чем-то правая рука Данила, бабуля Митрадора Семеновна, едва закончив в пятьдесят втором десятилетку, решила продолжать трудовую династию по линии папаши — и по его протекции оказалась на боевом посту в одном из женских лагерей необозримого Шантарлага. Впоследствии, после приснопамятной оттепели-слякоти, лагерей в Шантарской губернии изрядно поубавилось, но осталось еще достаточно, чтобы Семеновна вертухайствовала до пенсии, на каковую была отправлена старшим прапорщиком с полным набором юбилейных и выслужных медалей и неведомо за какие заслуги пожалованной Красной Звездой. Если уж говорить о личных потаенных эмоциях, то в этом плане Данил ее ненавидел и с превеликой охотой задавил бы старую лесбиянку собственными руками. Но эмоциям он как раз и не имел права поддаваться. Что касаемо работы, прошедшая суровую школу бабуля была незаменимейшим кадром со вколоченной намертво привычкой исполнять приказы от сих и до сих, держать язык за зубами и не удивляться абсолютно никаким поручениям. Данил никак не мог забыть, как однажды шутки ради сообщил, что намерен оборудовать в подвале главного офиса «Интеркрайта» личную тюремную камеру для «активного следствия», — и едва успел остановить бабулю, когда она как ни в чем не бывало собралась уж просматривать личные дела персонала, чтобы подобрать подходящих, надежных кандидатов в пытошники… При всем при этом она вовсе не была ни монстром, ни садисткой.

Попросту свято верила, что живет, думает и действует единственно правильным образом, что по-другому просто нельзя в наше время и с нынешним народом, чем ужасно напоминала Данилу и Ленина, и Егорку Гайдара, и подобных им спасителей страждущего человечества…

Расцвела наша бабуля, полное впечатление, даже где-то и похорошела. Виной тому, конечно, не послушная шлюха Наденька, прихваченная сюда Митрадорой из Шантарска, а, надо полагать, благостная для людей определенных убеждений атмосфера города Менска. И флаги развеваются прежние, и прочей совдеповской символики хватает, и Великий Октябрь здесь все еще празднуют, пусть без особой помпы…

Из кухни выглянула Наденька, существо смазливое и довольно тупое впрочем, не настолько, чтобы не врубаться в понятие «двойная игра». С самого начала она за хорошую денежку прилежно постукивала Данилу на пожилую сожительницу — ибо, как сказал бы товарищ Сталин, нет Бога, кроме Контроля, и перепроверка-пророк его… Данил дружелюбно осклабился шлюшке — вообще, легенда идеальная, живут себе пенсионерка с племянницей, с соседками на лавочке судачат…

Прошел в аскетически обставленную комнату — где, конечно же, красовался памятный Данилу по кабинету Митрадоры в «Интекрайте» портрет Сталина, уверенно свернул в смежную, нажал выключатель на стене, который был вовсе не выключателем.

В стене, оклеенной узорчатыми обоями приятного для глаз цвета, распахнулась дверь. Данил прошел в другую квартиру, чьи окна и подъезд выходили на противоположную сторону дома, в тихий дворик.

Пробить дверь меж квартирами, не привлекая ничьего внимания, было нетрудно — гораздо труднее в свое время оказалось найти подходящий дом и провести ювелирно отточенную операцию, после которой хозяин этой, второй квартиры так и остался в убеждении, что это он сам решил ее продать милому, интеллигентному человеку, вернувшемуся на историческую родину…

Милый, интеллигентный человек Володя Валахов, как и полагалось человеку с таким обликом и легендой, восседал за компьютером. Не вставая, лишь повернув голову, доложил:

— Я как раз ввожу последние поступления…

— Валяй, валяй, рисуй… Моцарт, — ухмыльнулся Данил, сел в мягкое кресло и покойно расслабился, убрав и сутулость, и выражение лица, свойственное провинциальному юридическому крючку. Здесь он мог побыть самим собой, а столь приятные минутки, такое впечатление, станут в этом городе редкостью…

— Ну, здорово, Капитан, — сказал он второму, лысоватому, с обликом замотанной жизнью канцелярской крысы. — Испытываешь трепет при виде нежданного явления начальства?

— А как же, — в тон ему ответил Лемке. — Вам как, фельдмаршал, — шашки в положении «подвысь» или сразу сауну с блядями?

— Первое — неосуществимо за отсутствием реквизита, второе для нас, стариков, как бы уже и не нужно…

Несмотря на фамилию, Лемке (он же Капитан, он же Крокодил, он же Наша Рэмба) был чистокровным русаком, подобно лермонтовскому доктору Вернеру. И, что важнее, единственным кадром интеркрайтовской службы безопасности, который побывал с Данилом в деле в той, прошлой жизни, когда Данил, уйдя из «девятки», но еще не уйдя из конторы, оказался южнее речки Пяндж.

Дело это затянулось на два месяца. Была такая, оставшаяся совершенно не известной посторонним история, когда некий полковник из ограниченного контингента, не удовлетворясь мелкими бытовыми сделками по продаже местным горючки и бушлатов, захотел разбогатеть резко. И знал, сколько обещали обосновавшиеся в Пакистане белозубые англосаксонские ребята за новейший вертолет огневой поддержки, буде его доставят целехоньким. Из-за златолюбия полковника серьезные конторы по обе стороны границы надолго увязли в сложной и кровавой игре, втянувшей в свою орбиту массу разнообразного народа, в одних высоких кабинетах стучали кулаками по столу и требовали не жалеть ни зелененьких, ни людей, в других, столь же яростно обрабатывая столы верхними конечностями, вперемежку с матом обещали Золотые Звезды тем, кто сумеет вернуть вертушку или хотя бы уничтожить ее дотла, не выпустив в Пакистан.

Вертолет, так и не упорхнувший за кордон, сгорел дочиста в одном живописном ущелье, но Данил с Капитаном вместо обещанных Золотых Звездочек получили эмалевые красные — размером побольше, но рангом пониже. И вышло так не оттого, что высокое руководство не держало слово, а из-за живого характера Капитана — Лемке не стал тащить назад взятого с поличным корыстолюбивого полкана, поступив с ним довольно скверно, так что подыхал полкан долго и беспокойно. А он, сволочь этакая, был племянником бардзо Большого Дяди, кто-то из группы оказался стукачом, Данил с Лемке и красных эмалевых звезд не получили бы, но командующий, мужик правильный, встал в амбицию, отмазал, сделал все, что мог…

Правда, немного погодя, едва подвернулся случай, Лемке вылетел в отставку — Большой Дядя был злопамятен, Данила он, будучи армейцем, достать не смог, а на Капитане отыгрался. И когда Большой Дядя проворовался настолько, что вынужден был застрелиться из двух пистолетов сразу, четырьмя пулями, Лемке в армию уже не вернулся, прибившись к «Интеркрайту».

Это и была настоящая Данилова резидентура, угнездившаяся на безопасном отдалении от «Клейнода», понятия о ней не имевшего, — девять человек, аналитики Валахова и боевики Лемке, группа, составленная так, чтобы при нужде действовать кто мозгами, кто дубьем…

— Прошу, шеф, — сказал Валахов, освободив Данилу кресло перед компьютером и поставив для себя рядом второе. — Если отобразить графически, получается такая вот картина…

Он коснулся клавиш. На экране возникла широкая, направленная острием вниз красная стрела, точнее, ее незамкнутый контур, очерченный жирной линией, внутри у нее имелась стрелочка поуже, зеленая, были еще стрелочки, ведущие от основания стрелы к кругам и квадратикам.

Данил так и не выучился обращаться с компьютером — не было времени в последние годы — и потому к тем, кто умел, относился с капелькой суеверного уважения. Другое дело, что подобные схемы были ему прекрасно знакомы:

«звездная» разработка, анализ системный и анализ по слоям, фрактальный поиск…

— Вот это, — пояснил Володя, подведя стрелочку курсора к алому контуру широкой стрелы, — в символической форме отображает наезд через СМИ на президента Лукашевича. В отличие от кампании прошлых лет, нынешняя отличается одной любопытнейшей особенностью — уже третий месяц президента целеустремленно и безостановочно обвиняют в тайном заключении некоего ядерного соглашения с Россией. Формулируется все достаточно туманно, чтобы не было поводов вытащить «возняков» в суд. По сравнению с прошлыми наездами, у них появились толковые юристы, заранее просчитывающие возможные последствия…

— Это-то мне известно, — сказал Данил. — Читал краем глаза. Я пока что не ухватил характера этого пресловутого соглашения: российские ядерные боеголовки на рутенской земле или коварно завезенные радиоактивные отходы?

— А это не только вам непонятно, — ухмыльнулся Володя. — Это всем пока что непонятно. Они ж, сволочи, избегают конкретики — вроде бы и боеголовки, но не исключено, что и отходы… Версии и гипотезы очень грамотно сменяют друг друга так, чтобы читатель и слушатель оставались в тягостном недоумении, но меж тем не сомневались: что-то такое тут есть… Многие тут после Чернобыля очень болезненно относятся к любым упоминаниям о радиации, чему-то ядерному — здесь же тоже в свое время накрыло осадками несколько районов, сами знаете…

— Знаю. Пропаганда имеет успех?

— Некоторый. Определенный. Я повторяю, они очень грамотно уходят от конкретных географических точек и конкретизации «ядерной напасти». Кое-кто верит, кое-кто нервничает, Батька несколько раз выступал с опровержениями, но атаки продолжаются… И, внимание! — он указал на зеленую стрелочку. — С некоторых пор, точнее говоря, восемнадцать дней подряд, создатели «ядерной версии» начинают потихоньку приплетать к «направлению главного удара» фирму «Клейнод», а равно и ее дочернее предприятие «РутА»… В описательности это выглядит так: сначала их упомянули в числе «подозрительных оршанских контор», не исключено, служащих прикрытием для какой-то злокозненной деятельности против республики. Потом частота упоминаний росла и росла — с той же туманной виртуозностью, без всякой конкретики. Еще позже нашлась рожа, печатно возгласившая: стоило бы проверить, что возят за рубеж и из-за рубежа грузовики «Руты», с дозиметром вокруг них побродить, в кузовах пошарить… Четыре дня назад с десяток народофронтовцев явились…

— Климов мне сообщал, — кивнул Данил. — Явились в «Руту» с парой дозиметров и потребовали общественной проверки. Дали им поиграться вдосыт с приборами… Ушли разочарованные.

— Вот именно. Но печатные нападки тем не менее продолжаются. Мало того-«Клейнод» и «РутА» упоминаются в проплаченных «возняками» точнее, за «возняков» — западноевропейских публикациях. Вот здесь у меня ксероксы статей с отмеченными упоминаниями, это — западноевропейские газетки, переводы подколоты… Начинайте с этих…

Данил бегло, но внимательно перелистал ворох бумаг. Влад был прав несомненный наезд, оформленный с тем туманным иезуитством, что никак не позволяет притянуть к суду хоть бы одно блудливое перо. Отточенно-уклончивые формулировки, ни единого конкретного утверждения, но это как раз тот случай, когда количество незаметно переходит в качество, вбивая читателю в подсознание некие гипотезы уже в качестве истины…

«Ничего не понимаю», — подумал он чуточку растерянно. Чего-чего, а «ядерного следа» за «Интеркрайтом» никогда не тянулось. Ничего даже отдаленно похожего. И тем не менее сработана клевета чертовски профессионально, нехилыми умельцами, которые потратили немало времени и денег, случайно такие вещи на свет не появляются. Но зачем? Помимо всего прочего, «Клейнод», как и его папа «Интеркрайт», точнее, их хозяева и сотрудники, никогда и нигде не светились в качестве «симпатиков» президента Лукашевича. И не перебегали дорогу его противникам. Чуть ли не демонстративно стояли в стороне и от здешних политических баталий, и от того бизнеса, что как-то с этими баталиями связан. Отчего же вдруг угодили на прицел к «вознякам»? Шар-рада…

Он еще раз перечитал вырезки, уже внимательнее. Ну да, все правильно страшилка раскручивается умело и целеустремленно, как в фильме ужасов: сначала загадочные звуки и шорохи, потом мелькание непонятных теней, потом в кадр попадает когтистая, явно нечеловеческая лапа, и наконец монстр, явив себя во всем безобразии, атакует полуголую грудастую блондинку… Но мы-то, мать вашу, вам не блондинка!

Мало того, мы, в отличие от дурехи-блондинки, даже не шастали по заброшенным «нехорошим домам» и вурдалачьим лесам, мы тихо занимались своим делом, никого не трогали, никому не перебегали дорогу… Тогда почему?

— Спасибо, — сказал Данил. — Неплохо поработал. Что «Клейнод»?

— Начинают немножко нервничать, что вполне естественно. Тышецкий пишет подробную докладную, просит либо принять должные меры, либо разрешить им самим организовать толковую и убедительную контрпропагандистскую кампанию.

Оксана Башикташ по его просьбе делает наметки…

— Интересно, с чего они взяли, что толковые и убедительные объяснения убедят этих? — Данил похлопал ладонью по стопке ксерокопий.

— И все равно, следует отреагировать…

— Безусловно следует, — кивнул Данил. — Подождите, я кое-что обдумаю, прокачаю, тогда и решим… Я вижу, нападки носят, можно так выразиться, абстрактный характер? Конкретные фамилии ни разу не упоминались? Или я проглядел?

— Ни разу. Я же говорю, юристы у них пошли толковые… Как и вообще консультанты.

— Согласен, — проворчал Данил. — Правда, возникает очень интересный вопрос: отчего это толковые — и, мы-то с вами знаем, хорошо оплачиваемые — вдруг ни с того ни с сего прицепились к серой, незаметной, невеликой фирмочке, обвиняя ее в том, к чему она решительно непричастна? Вот этот вопрос как раз из категории гамлетовских… Ладно, продолжайте работать. — Он встал. — А вы меня проводите до остановки, Лемке…

Глава 3

Они медленно пересекли дворик, свернули в тихую короткую улочку, где посреди крохотного скверика стоял на невысоком постаменте бронзовый бюст некогда обитавшей на этой улочке знаменитости — писателя Явгена Дрозда, так и не вышедшего в классики, а потому удостоившегося не монумента в полный рост, но компромиссного бюста.

Присели на лавочку, справа от уставившегося в пространство бронзового Явгена, острой бородкой и печально-философским взглядом крайне напоминавшего английского короля Георга V, в свою очередь смахивавшего на Николая II.

— Все спокойно? — спросил Данил.

— Абсолютно. Никому мы в око пока что не попали.

— Хоть в чем-то обстоит нормально… — вздохнул Данил. — Что думаешь о Климове?

— Ничего. Не располагаю данными, чтобы выносить какие-то заключения.

— Хороший профессиональный ответ… Ну, а о его поведении что думаешь?

Мог он вдруг реально удариться в гусарский разгул, разболтаться?

— Вряд ли. Скорее уж все это могло служить удобным прикрытием для чего-то. Мне неизвестного. Тебе виднее, для чего. Характер наших контактов с ним ты сам устанавливал.

— Ну, а что собой представляет Оксана Башикташ, если отвлечься от сухих строчек оперативной информации?

— Умненькая, работящая — как бизнесвумен. Осторожная блядь, никогда не нарушающая внешних приличий. Одним словом, современная деловая женщина.

Потерять голову из-за нее, конечно, можно, но сильно сомневаюсь, чтобы такое могло случиться с Климовым. Не тот кадр.

— У медведика на шее ленточка-вызов…

— Я знаю. В тот день, в час дня, Волчок, как ему и было предписано, снял сигнал. Но вечером Климов на место встречи не явился.

— Время?

— Девять тридцать вечера.

— Если верить экспертизе, в это время он еще был жив… — сказал Данил. — Твои мальчики потом вокруг озера шарили?

— Ну конечно. Волчок обошел четыре дома со своей пустышкой — внутри удостоверения чистые странички, без единой буквы, зато снаружи золотым тиснением — «КГБ Рутенской республики», идеальный вариант, чтобы не загреметь при оплошности за подделку документов. Народ здесь патриархальный, достаточно махнуть перед носом такой обложкой с золотым тиснением… Ничего.

Ни одна душа не заметила подозрительной возни возле озера, подозрительной компании… Время-то было позднее.

— Климов в последние дни обращался с какими-нибудь просьбами?

— С одной-единственной, за сутки до… происшедшего. Просил побыстрее и тщательно проверить Граков и еще несколько деревушек вокруг Дома писателя.

На предмет возможного обнаружения приезжих. Причем приезжие эти должны были, во-первых, проживать компанией, группой из нескольких человек, во-вторых, происходить из строго определенной страны: ныне незалежного южного рутенского соседа. Никаких конкретных наводок — ни словесного портрета, ни фамилий, ни прочих данных.

— И ты?

— А что — я? Я, как мне и полагается, стал выполнять просьбу. Отправил ребят. Только дело это непростое, в деревне работать сложнее, сам представляешь. Особенно в таких небольшеньких, как Граков и иже с ним. С другой стороны, правда, в чем-то и легче — приезжие на виду… Словом, они еще работают. В том круге, что очертил Климов, одиннадцать деревушек, с маху не прочешешь…

Одно Данил знал совершенно точно: такого задания он Климову не давал.

Значит, самодеятельность — на которую, между прочим, Климов имел полное право. Вот только зачем ему вдруг понадобилось знать, в какой деревушке обосновалась — если только обосновалась — группа «незалежников»? Вообще-то, «возняки» давненько уж работают в контакте со всякой сволочью из-за южной границы вроде «Куренных стрельцов» или «Гетманской славы»… Так что, это след? Не факт пока что…

— Ребятам продолжать?

— Непременно, — кивнул Данил. — А имеешь ты хотя бы приблизительное представление, где может находиться Ярышев?

— Ни малейшего. Мы же что с ним, что с Климовым имеем право контачить в строго определенных случаях, только тогда, когда они сами решат выйти на связь. Правилами, конечно, при нужде предусмотрено и обратное, но исключительно по твоей инициативе, а ты такого приказа ни разу не давал…

— Теперь придется дать, — сказал Данил. — Вызовите Ярышева на встречу по всем каналам, какие у вас только есть… Капитан, а чутье тебе что вещует?

— Неспроста все это…

— Вот и у меня такие же ощущения, — вздохнул Данил. — Только их к делу не подошьешь… Знаешь, чем мы сейчас займемся? Подобно приснопамятному советскому парткому, будем рассматривать облико морале клейнодовцев, пройдемся по ним частой сетью, и начнем, пожалуй что, с Багловского.

— С Багловским проще всего. В смысле быстрого ответа. Виктуар опять принялся за старое. Оцени, — он продемонстрировал Данилу цветную фотографию. — Хороша лялька? Они тут до сих пор носят эти умилительные фартучки советского образца. Вот только есть один нюансик…

Данил выслушал все про нюансик, но ничего не сказал, вообще никак не выразил своего отношения. Как он ни доверял Капитану, каждый в данный конкретный момент знает ровно столько, сколько ему положено. Умные все-таки люди были создатели «перекрестного опыления»…

Потом он со столь же равнодушным лицом выслушал доклад о поведении еще одного индивидуума, на сей раз женского пола, забрал у Капитана фотографию ляльки в передничке — нет никакого криминала в том, что человек держит в кармане снимок юной старшеклассницы, это вам не порнуха какая-нибудь, девочка вполне одета, — спрятал снимок в объемистый бумажник и встал, уже легонько сутулясь согласно роли:

— Ну, мне пора. Если объявится Ярышев, немедленно дай знать. А в остальном… — Он помедлил пару секунд и решился:

— А в остальном — объявляю режим боевой тревоги. Лучше пересолить, чем недосолить, все равно никто не узнает, и в случае чего смеяться над нами будем лишь мы сами… И, бога ради, осторожнее, Лемке. Извини, но я уж на правах старого другана… Что-то ты оживлен самую чуточку больше, чем следует, что-то ты при звуке боевой трубы стал излишне бойко прядать ушами и рыть копытом землю. Я ж тебя сто лет знаю, вот и вижу, что оживление не вполне оправданное…

— Ты понимаешь, мне две недели назад стукнул полтинник…

— Понимаю, — сказал Данил. — Самому через пару месяцев стукнет «последний-раз-сорок», а там и полтина грядет согласно законам природы и арифметики. Потому я и говорю: оживлен ты, на мой взгляд, не вполне нормально. Это опасный путь, Лемке, когда мужики-«полтинники» начинают со страшной силой заваливать девочек, без нужды скрипеть мышцой и выкидывать прочие номера, дабы доказать себе, что они еще ого-го…

— Тьфу ты, черт. Что, заметно?

— Заметно, Палыч, — сказал Данил. — «Синдром полтинника», уж извини, я тебе диагностирую. Для постороннего глаза заметно, знаешь ли. Ты стал чуточку другой…

— А может, ты не только мне пеняешь, но и себе заранее делаешь предостережение в преддверии того же диагноза?

— А может, ты знаешь, — тихо сказал Данил. — Полтинник — это все же рубеж, Палыч. Как между полковником и генералом, может, у меня синдром как раз в брюзжании и выражается, пойми тут… В общем, не скрипи мышцой зря.

— Не буду, — серьезно пообещал Лемке.

— Вот и ладушки… Ну, всего тебе веселого! Пройдя несколько шагов по тихой улочке, он ощутил легкий, мимолетный укол страха — страха старости.

Все правильно, есть рубеж. И есть синдром. Кто-то начинает, как Багловский, задирать подолы школьницам, кто-то, подобно Лемке, начинает двигаться с нарочитой энергичностью, а кому-то, как, например, некоему Черскому, начинает лезть в голову всякая тоскливо-лирическая чепуха: можно вспомнить хотя бы, что ты, вопреки известной пословице, и дерева не посадил, и дома не построил (зато спалил не менее полудюжины), произвел, правда, на свет аж двух сынов, но все чаще начал призадумываться: что же от тебя останется на этой грешной земле? Пригоршня юбилейных медалей, среди коих замешалась Красная Звезда? Память о крутом волкодаве? Хоть парочка слезинок, которую Ларка в свое время, будем надеяться, проронит? Желтеющие фотографии, на которых ты торчишь за плечом Леонида Ильича Брежнева? Груда горелого железа в живописном ущелье — все, что осталось от новейшего некогда вертолета?

Положительно, старость — это как раз и есть то состояние души, когда ты начинаешь мучительно размышлять, каким будет итог… И что-то навсегда останется недосказанным, прав классик.

Он тряхнул головой, отгоняя мимолетную тоску, прибавил шагу — не забывая проверяться.

Но никто за ним не топал, и он, выйдя на оживленную улицу, дождался нужного автобуса, с пересадкой добрался до места, где оставил машину. Никто на нее за время отсутствия Данила не покусился.

Зато…

Едва вырулив со двора, он обнаружил позади неведомо откуда выруливший красный «Фольксваген». Что называется, ежели вульгарно — здравствуй, жопа, Новый год… Давно не виделись, знаете ли.

Объяснить эту встречу можно было одной-единственной причиной: владельцы «Фольксвагена» как раз и были теми, что подсунул в машину Климова «маячок».

Других объяснений попросту нет — нужно быть ясновидящим, чтобы обнаружить в двухмиллионном городе ничуть не примечательную «жигулишку».

Впрочем… Есть и второй вариант. Хвост принадлежит серьезной конторе, которая, потеряв Данила, немедленно бросила немаленькие силы, дабы обнаружить машину с конкретным номером…

Нет, отпадает. Чересчур многих пришлось бы задействовать, объявить общегородскую тревогу для определенных служб. А смысл? Нет, нерационально.

Так что остается единственный вариант, первый…

Поскольку хвосты уже знали, на что он способен, Данил по кратком размышлении отбросил игру в новичка-путника. Ехал, как нормальный, знающий к тому же этот город с точки зрения шофера. Те, в «Фольксвагене», явно слегка нервничали — старались держаться к нему поближе, чтобы не пойматься второй раз на тот же финт.

Можно было и поиграть с ними, вот только стоило ли метать бисер ради чисто морального удовлетворения? И Данил, соблюдая правила, аккуратно ехал себе к особнячку. На проспекте Независимости, возле высоченного Ильича, уже не было ни единого демонстранта, словно они сюда и не приходили вовсе. Даже неизбежный мусор в виде обрывков плакатов и листовок успели убрать. Покой и благолепие.

Ядерные отходы… или ядерные боеголовки… Что за чушь? От военных традиционно можно ожидать всего, да и от политиков тоже, но причем тут «Интеркрайт», «Клейнод», грядущая финансовая трансакция? Трансакция… Есть, конечно, люди, которым она просто не нравится, а есть такие, что хотели бы подставить ножку, сами влезть в дело… Зацепка? Да нет, никакая не зацепка, пока четко не выявлена связь меж недоброжелателями и наездами здешней прессы…

Довнар сидел на прежнем месте, только вместо бутылки с минеральной на столе красовалась полудюжина пива и блюдечко с крошечными сушками.

— Докатился, — проворчал Данил, плюхаясь в кресло напротив и откупоривая себе бутылочку. — К пиву — сушки? Эстет! А вобла где?

— Одичал в Европах, — виновато сказал Довнар. — Скоро приду в норму… Пан Черский, ваше приказание выполнено. Багловский, подсуетившись, отыскал рефрижератор, а я съездил в «Сигму» к Зваричу… Сюда же сплошь и рядом гонят грузы из России в сопровождении нанятой вневедомственной охраны, вот я и подрядил аж две легковушки, которым все равно возвращаться в Москву вхолостую. Нормально договорились. Семеро орлов, три автомата, «Макар» у каждого. В случае чего церемониться не станут, как и принято в наше суровое время, лупанут из тарахтелок…

«Если это держава, никакие тарахтелки не помогут, — подумал Данил. Впрочем, вот вам и случай кое-что проверить. Эти должны быстро понять: тело отправляют в Москву не с бухты-барахты».

— А сам почему с ними не поехал?

— А прямого приказа не было, — сказал Довнар, почесав под бородой. — Косвенные намеки я понимать не обязан.

— Черт с тобой, — сказал Данил. — Только сиди тихо и поперек батьки суйся в пекло, лишь получив прямой приказ… Усек?

— Усек.

— Ладно. — Данил встал, прихватил едва начатую бутылешку пива. — Я пойду поработаю…

Прихватил свободной рукой транзистор. Вышел, не спеша поднялся на второй этаж, прошел в конец тихого коридора.

Две комнаты отдыха — обширные, с высокими потолками, как все покои в этом здании эпохи архитектурных излишеств, — были обставлены отнюдь не бедно, чтобы при нужде служить и гостиничными номерами для разных «випов», и местом уединенного развлечения для таковых. Данил прекрасно знал от Климова, что кое-кто из приближенных к главе «Клейнода» лиц использовал «отдыхалки» для собственных амурных дел, но и не думал препятствовать, намекнув лишь в свое время, чтобы тщательно убирали за собой и казенное добро не портили.

Наверняка ни единая живая душа не сунулась бы в эти «нумера», знай заранее, что их по приказу Данила с самого начала напичкали должной аппаратурой. Но кто бы им проболтался? Не Данил, конечно, и не его спецы…

В комнате царил полумрак — плотные шторы тщательно задернуты. Только Верочкина блузка белела — она лежала на широком диване, прикрыв ноги клетчатым пледом. Завидев Данила, легонько ворохнулась, приподнялась на локте.

Данил прошел к дивану, включил лампу на столике. Молодая женщина поморгала от неожиданно залившего ее неяркого света, бледно, растерянно улыбнулась. Подсунутое Пашей снадобье брало свое: она сейчас пребывала в чуточку сдвинутом состоянии, и воля малость подавлена, и легонькая прострация имеет место быть…

Данил придвинул мягкий стул, уселся так, чтобы его лицо не попало в конус неяркого света. Вера все еще улыбалась — вяло, отрешенно:

— Эти ваши штучки…

— Такова се ля ви, — сказал Данил. — Вера-Верочка-Вероника, Вера-Надежда-Любовь, а «веритас», как известно прилежным ученикам, на классической латыни означает «истина»…

— Вы со мной играете?

— Нет, — сказал Данил, тихонько выпил полбутылки и отставил ее подальше. — Или — почти нет. Игра — это всегда притворство, а я нисколечко не притворяюсь, Вера. Я вам сочувствую, я вам и в самом деле сочувствую, я ценил и уважал вашего мужа…

Вялый всплеск агрессии:

— Как охотник — натасканную легавую?

— Вера, вот так со мной не надо, — сказал Данил. — Серега не был юной гимназисткой, а я не был богатым ловеласом… Он делал определенную работу, которую выбрал себе сам. Добровольно. И не хотел другой. Его полностью устраивала эта… Он, кроме того, был взрослым, психически здоровым человеком и потому прекрасно отдавал себе отчет, что его работа опасна, иногда. Вот я вам вкратце обозначил свои соображения по поводу… У вас нет возражений по существу? Серьезных, взрослых?

Она отрицательно помотала головой, роскошные белокурые волосы закрыли лицо. Данил нагнулся и двумя пальцами убрал светлые пряди за уши. Пояснил:

— Мне нужно видеть ваше лицо.

— А если я вас пошлю?

— Далеко?

— Далеко…

— Не стоит, Вера, — сказал Данил тихо. — Я не пират, а вы не принцесса у меня в плену. И не на танцах к вам клеюсь. Вы прекрасно были осведомлены, что может случиться ситуация, когда кто-то вроде меня будет вас, извините, допрашивать. Вы как-никак не жена слесаря и не супружница обнищавшего доцента. Я не хочу быть жестким, мне не доставляет никакого удовольствия на вас давить… Только, бога ради, не прикидывайтесь возмущенной школьницей, которой на танцах одноклассник погладил попку… Вы достаточно взрослая и достаточно умная. Я имею право вас допрашивать, а вы обязаны отвечать.

Несмотря на все, что произошло. Я имею право, а вы обязаны… Итак?

— Ну что вам от меня-то нужно?

— Да ничего особенного, — сказал Данил. — Для начала скажите, чего вы боитесь. Или — кого.

— Я-а? — Она чуть не рассмеялась, но передумала в последний момент, грустно покривила губы. — Ничего я не боюсь.

— Врете.

— Да нет!

— Ну, этак перебрасываться мячиком мы можем долго-долго… — решительно прервал Данил.

Вера подалась к нему, придвинулась вплотную, обдавая запахом духов, положила ему руку на плечо и запустила кончики пальцев под воротничок рубашки:

— Данила Петрович, бросьте вы эти преамбулы и скажите прямо, что вы меня хотите… Что я, ваших взглядов никогда не замечала?

Данил пожал плечами, сказал с искренним разочарованием:

— Вера, не заставляйте меня считать вас полной дурочкой. Для вас самой в первую очередь унизительно… Ручку уберите. И застегните верхние пуговки, мне это ничуть не мешает, но все же снижает деловую серьезность момента.

Во-первых, если вы сейчас вздумаете истерически рыдать или просто хлюпать носом, я вас вульгарно отхлещу по физиономии. Во-вторых, послушайте модную песенку. Голос у меня грубее, чем у Аллегровой, но вот хрипотца почти та же самая, а это позволяет рискнуть… Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой… Лейтенант, правда, в данном случае старший…

Ну, расскажите мне про вашего галантного и обаятельного старшего лейтенанта.

Его белоснежная «девятка» меня не особо интересует, равно как и сексуальные подробности, зато во всем остальном прошу полной откровенности. Чтобы я мог сопоставить ваш рассказ с тем, что мне уже известно. А известно мне немало.

Работа такая. И не скулить, я сказал! — прикрикнул он с ненаигранной злобой.

— На пушку берете? — произнесла она с некоторой неуверенностью.

За эту неуверенность Данил моментально и зацепился:

— Ерунда. Этот снимочек, по-вашему, «пушка»? Узнаете себя? Я прекрасно знаю, что сие фото отражает, скажем так, середину бурного романа: на первом свидании господа офицеры все же не кладут этак по-хозяйски лапу на бедро, задирая юбчонку, — по крайней мере, когда объятие происходит средь бела дня на людной улице… Вам напомнить дату? Или показать другие снимки, отражающие этапы бурного романа?

— И вы туда же? — вырвалось у нее чуть ли не стоном.

Данил внутренне возликовал. Конечно, он блефовал — у него не было ни единого доказательства в пользу того, что этого мачо в безукоризненной форме к ней подвели. Просто-напросто работяга Лемке трудолюбиво зафиксировал Верочкин роман с этим типом и сделал пару снимков, не занимаясь глубокой разработкой. Единственная зацепка — это то, что белоснежная «девятка» принадлежала, промежду прочим, вовсе не мужчине, а даме, за каковой и числилась в местной ГАИ. Но это ни о чем еще не говорило — можно ездить по доверенности, можно выпросить машину у любящей тетушки, дабы произвести впечатление на предмет обхаживаний…

Однако ее обмолвка многое меняла…

— Вера, ты меня заставляешь изрекать жуткие банальности, — поморщился он. — Путь у тебя один — откровенно все рассказать. Иначе запутаешься так, что я за твою холеную шкурку и гроша ломаного не дам. Игры у нас серьезные, сама знаешь, а охранять тебя у меня нет возможности…

— Совсем?

— Ну, как сказать… Своих мы охраняем… А вот стукачей не любим.

— Я вам не стукачка!

— Тогда колись! рявкнул он, ничуть не играя.

— А что со мной будет?

— Отправлю в Шантарск, — моментально ответил он. — К маме с папой и их налаженному благосостоянию. Вера! У меня нет времени!

— Но вы обещаете…

— Руки о тебя никто пачкать не будет. В том случае, если никого не продала…

— Да кого я могла продать? Что я такое знаю? Данил взял ее за отвороты тонкой блузочки, медленно притянул к себе и приказал, почти шепча на ухо:

— Колись, колись, Верочка, пока я с тобой по-другому не начал… А ведь могу.

Она так и не заплакала — крепкая девочка — и, не сводя с него малость поглупевших глаз (быть может, ей казалось, что так она чуточку Данила разжалобит), начала колоться.

Порой у него прямо-таки скулы сводило от банальнейшей убогости капкана, в который ее поймали. Ведь в свое время подробнейшим образом инструктировали дуреху, как себя следует вести в иных ситуациях, настрого предупреждали, что есть люди, которым следует немедленно сообщить, в случае… Впрочем, точно так же бывало с сотнями других, если не с тысячами…

Еще до того, как очаровательная Верочка узнала о неверности мужа, она маялась скукой — Климов пахал чуть ли не сутками… Тут и объявился, как чертик из коробочки, представительный старший лейтенант из здешнего генштаба, ковбой на белоснежной «девятке». Поскольку Верочке и раньше доводилось, будучи в замужнем состоянии, позволять порой иным дублерам заменять мужа, события покатились по наезженной колее: цветы, рестораны, выезды на природу, е цетера, е цетера. Вот только дублер оказался не вполне обычным. В один Далеко не прекрасный день к Верочке нахально заявился домой некий отвратительный субъект (Данил подозревал, что этой характеристики он удостоился отнюдь не за внешность, а за то, что наговорил), небрежным жестом карточного шулера Предъявил пачку великолепных, четких фотографий, весьма подробно иллюстрировавших иные эпизоды общения Верочки с лощеным генштабистом, после чего, конечно же, сообщил, что негативы находятся у его друзей. А те, ребята без предрассудков, в случае чего не только щедро одарят фотографиями господина Климова, но и опубликуют самые выразительные в эротической прессе сопредельных стран…

Одним словом, жутчайшая банальщина. Ни капли творческого вдохновения. Что отнюдь не говорит еще о неэффективности метода, наоборот…

Но дальше начинались нестандартные повороты сюжета.

В том, что генштабиста аккурат в те самые дни услало начальство в длительную командировку (о чем он сообщил Верочке по телефону), опять-таки не было ничего удивительного — подставу на всякий случай отвели от объекта разработки, то ли совсем, то ли на время. Однако последующее…

Верочка клялась и божилась, что обладатель эротических фотографий, сиречь шантажист, не потребовал никаких конкретных услуг. Никаких. Туманно отрекомендовался представителем некой государственной конторы, которой, как легко догадаться, по долгу службы весьма интересно знать, как живут и чем дышат заезжие коммерсанты. Заявил, что они вовсе не намерены втягивать неосторожную даму в какие-то грязные дела, — просто-напросто, может статься, однажды потребуют поделиться не самой важной информацией о «Клейноде». А может, на Верочкино везение, и не потребуют — как дело повернется. Верочкины заверения в том, что никакой информацией она не обладает, он вежливо отмел, заявив (и вполне резонно, на взгляд Данила), что ему виднее, какая информация важна, а какая — не особенно. С тем и расстались. Прошло две недели, а слово свое гость пока что держал — никто к Верочке не являлся, правда, и «генштабист» пропал, будто и не было…

Данил заставил ее повторить горькое повествование несколько раз, умышленно нарушая хронологическую последовательность событий, задавал коварные вопросы, подлавливал, как мог и умел, но, пустивши в ход все свое мастерство, в конце концов начал верить, что все происходило именно так.

Верить следовало еще и оттого, что Верочка Климова и в самом деле не располагала ничем, что напоминало бы отдаленное подобие информации. Не знала ни о «Клейноде», ни об «Интеркрайте» ничегошеньки, а то, что она знала, знал и весь окружающий мир. Объяснение подворачивалось одно-единственное, насквозь знакомое: вербовка на будущее. В качестве даже скорее не информатора, а исполнителя какой-то акции, быть может, разовой, — пронести в офис «безобидный предмет», с равным успехом способный оказаться и микрофоном, и килограммом опия, и бомбою. Или что-то вроде. Такое частенько случается…

Как Данил ни ломал голову, не мог отыскать ни единого следочка.

«Генштабист», конечно же, не показывал Верочке своих документов, адреса не оставил, домой к себе не приглашал, ссылаясь — ну, разумеется! — на сложности с супругой, с каковой вот-вот должен развестись по причине ее жизненной черствости и общей стервозности. Постельное общение происходило то на «квартире благородного Друга», то в загородном пансионате, то у Верочки Дома. Можно было, конечно, сориентировать Лемке по номеру машины, но Данил подозревал, что этот след приведет в тупик, — так оно обычно и бывает…

Либо фальшак, либо тачка втемную позаимствована у абсолютно непричастного человека. И сам ничего не узнаешь, отрабатывая такой, с позволения сказать, «след», и засветишься…

— Ну честное слово, все так и было! — с надрывом протянула Верочка, постукивая себя в грудь сжатыми кулачками. — Ничего он от меня не требовал, ничего!

— Ладно, верю, — досадливо отмахнулся Данил. — И где же тебя с ним щелкнули?

Она решила, что самым лучшим будет потупиться:

— В том-то и оно, что у нас дома. На каждой второй фотографии интерьеры узнаются…

— Могу себе представить, — проворчал Данил. — Он в тот раз впервые был у тебя дома?

— Да нет, раз в третий. Один раз просто… заезжали на пару часиков, а второй… Во второй чуть ли не двое суток он у меня жил, Климов как раз летал в Шантарск на совещание…

— Ну, вот оно, — сказал Данил. — И спала, поди, крепенько, надо полагать? У него было время сделать слепки со всех ключей, а потом они преспокойно установили аппаратуру и преспокойно ее сняли в ваше отсутствие…

Наверняка так и было: Климов не держал дома ничего, связанного с его профессией, а потому в его квартире не устанавливали приборов, отметивших бы проникновение чужого, датчик, выявлявший микрофоны, у него имелся при себе, этого было достаточно… Стоп, а где этот детектор? Среди вещей, возвращенных Олесей, его не было.

И вообще, есть тут одна странность. Опять-таки профессиональная. Гораздо проще и безопаснее отщелкать «натюрель» на нейтральной территории, в том же предварительно подготовленном номере пансионата или «квартире друга».

Это азбука секретной службы. Интерьеры в данном случае никакой роли не играют. Зачем же они полезли в квартиру? Была для них в этом какая-то иная выгода? Скажем, доступ в квартиру? Но зачем?

— Все так и было… — снова завела Вера.

— Я сказал, верю! — цыкнул Данил.

— Вы только поймите! Вас бы на мое место…

— Невозможно с точки зрения физиологии, — отмахнулся он. — Помолчи минутку, ладно? Верю я тебе, верю…

Во рту пересохло от бесчисленных сигарет, выкуренных им за три часа работы. Достав из холодильника первую попавшуюся баночку, Данил рванул кольцо и жадно присосался к овальному отверстию.

Микрофоны Серегин детектор непременно засек бы. Доступ в квартиру, доступ… Вербовочка на сексе, нечто подобное мы, не исключено, имеем в случае с… Стоп, не пори горячку…

Он решительно встал:

— Собирайся. Приведи себя в порядок, подмажься в темпе и поехали…

— Куда? — боязливо поинтересовалась она.

— К реке, груз к ногам привязывать… — огрызнулся Данил. — Домой к тебе, куда же еще? Документы у тебя там? Ну вот… Заберешь вещи, документы — и вернемся сюда. Здесь и останешься, пока я тебя не переправлю в Шантарск.

Негоже быть грубым со вдовой, но скажу тебе откровенно — катись в Шантарске на все четыре стороны, и точка.

— Спасибо…

— Не за что, — хмуро сказал он. — Давай поживее.

Почти вприпрыжку спустился по лестнице, распахнул дверь в комнату, где Паша с Довнаром безмятежно играли в шахматы, с порога распорядился:

— Паша, на крыло! Ты шофера не отпускал?

— Нет, конечно.

— Сейчас поедем к Вере. Потом объясню детали. — Он повернулся к Довнару. — Жор, а ты садись на телефон, выясни в темпе, когда ближайший рейс на Шантарск. Если завтра нет, нужен билет на Москву, на ближайший. И в темпе, в темпе!

Глава 4

Закрыл дверь, повернулся и резво направился по коридору к кабинету Климова. Был стопроцентно уверен, что никаких роковых тайн там не обнаружится, но и откладывать осмотр не стоило.

Присмотревшись к замочной скважине, безошибочно выбрал из климовской связки ключ с черным пластмассовым колечком, и не ошибся, конечно.

За три месяца, с тех пор, как Данил был тут в последний раз, ничегошеньки в кабинете не изменилось. Тот же аскетический, спартанский стиль, свойственный шантарскому кабинету покойного в «Интеркрайте». Практически ничего лишнего — стол, стул, сейф, узкий невысокий шкаф, картина на стене.

Понадобилось менее минуты, чтобы с помощью мнимого транзистора определить: ни единого «жучка» в комнате не было.

Так, это определенно ключ от сейфа… И сейф, и ящики стола оказались, как и следовало ожидать, почти пусты. Вопреки расхожему мнению непосвященного народа, в кабинете не было ни единой бумажки, хотя бы отдаленно подходившей под категорию «секретно». Все секреты надежно помещались у Климова в голове, — а вот где они находились теперь, это, знаете ли, интересный вопрос и тема для дискуссии…

Немного рабочих документов «Клейнода». Данил их пролистал в быстром темпе — никаких зацепок. Странички перекидного календаря чистые, некоторых недостает — Климов скрупулезно соблюдал инструкции и листочки с какими бы то ни было записями изничтожал ежевечерне. А записи делал фломастером, так что на соседствующих листках они никак не могли отпечататься.

Телефонный справочник, карта города, пара авторучек, чистая бумага, несколько газет, кое-какие заголовки подчеркнуты красным — эти статьи Данил сегодня уже просматривал у Лемке. Унылая бредятина о «ядерном следе», не отягощенная и тенью логических аргументов или доказательств.

Так… А вот это уже интереснее, господа. Данил присел на краешек стола, присмотрелся к карте Рутении. Довольно большая и подробная, она была сложена так, что сверху оказался узкий прямоугольник со столицей и районами, примыкающими к ней с севера и северо-востока. Знакомые места. Красным фломастером уверенной рукой на карте нанесен почти правильный круг — будучи пьяным, не имея циркуля, столь безукоризненную геометрическую фигуру вряд ли выведешь. Если соотнести с масштабом карты — круг охватывает пространство примерно сорока километров радиусом. Центр где-то в окрестностях Калюжина, а может быть и Глембовки, — деревни здесь расположены не по-сибирски густо, так что не определить точно. Граков в круг не попадает… железная дорога тоже… В круг попала сельская глубинка, район, абсолютно ничем не примечательный, сплошь занятый тихими, невеликими деревушками, «железка» проходит в стороне, все основные автострады проходят в стороне. Провинция в кубе. В некоторых отношениях — прямо-таки другая планета, где жизнь течет совершенно по-иному, нежели в столице и даже маленьких городках.

Единственное, что может сойти за достопримечательность, — это исток той самой речки Березины, которую многие наполеоновские вояки видели потом в ночных кошмарах. Как раз в том районе и брала начало Березина.

Все. Карта — единственное, что Данилу было здесь непонятно. Одно он знал совершенно точно: он Климову заниматься этим районом не поручал, да и все его прошлые поручения, все направления работы касались исключительно столицы.

Развернув и тщательно осмотрев карту, Данил не обнаружил каких бы то ни было иных пометок. Спрятав ее во внутренний карман, задержался в двери, еще раз окинул комнату цепким взглядом.

Когда человек, до того служивший безупречным образцом ретивого служаки, скатывается в гусарский разгул или попросту без особых затей начинает попивать и манкировать своими обязанностями, это всегда отразится на помещениях, где он живет и работает. Если знаешь человека достаточно хорошо, изменения бросятся в глаза — и они обязательно будут, пусть в мелочах…

Однако сейчас Данил не подметил ничего, что работало бы на версию о «разболтавшемся вдали от начальства гуляке». Ничего. На труды уборщицы безукоризненный порядок не спишешь — у нее была строжайшая инструкция подмести пол, вымыть его при необходимости и этим ограничиться, не интересуясь ни столом, ни шкафом, в каком бы состоянии они ни были.

А это уже нестыковочка. Впечатляющие россказни о запойном плейбое — и аскетический порядок в кабинете. Нестыковочка…

Тщательно заперев дверь — хотя сейчас это и не имело никакого значения, — Данил вышел. Со второго этажа как раз спускалась Вера, тщательно причесанная и подкрашенная. Конечно, следовало сделать поправку на выпитое ею снадобье, но все равно она была чересчур спокойна для новоиспеченной вдовы. «Она его все-таки никогда не любила, злые языки правы», — подумал Данил. И, загородив ей дорогу, негромко сказал:

— Вера, мы не прояснили еще одно темное место. Что это за история с участковым? Которого вы дважды вызывали, жалуясь на мужнино рукоприкладство?

Не похоже это на Сергея, ну никак не похоже. А?

— Ну вы же понимаете… — протянула она.

— Не понимаю.

— Это он мне велел. Как только Сергей придет домой выпивши — устроить скандал, вызвать участкового и пожаловаться…

— На рукоприкладство?

— Ага.

— Мнимое?

— Ну да, — произнесла она почти что безмятежно. — Данила Петрович, что я могла поделать? Если бы вы были на моем месте, видели те фотографии… И потом, мне, знаете ли, не было особой нужды себя специально заводить. Я ведь прекрасно знала, что он опять болтался где-то с этой стервой…

— Маленькая женская месть? — жестко усмехнулся Данил. — В ее классическом варианте?

— Ну, если хотите…

— А ты у нас — образец благонравия? Миссис Верная Супруга?

— И все равно… — Она даже попыталась улыбнуться. — Он первый начал, если вернуться к корням и истокам…

Данил в этом сильно сомневался, по промолчал.

Нет смысла читать мораль, нерационально это, запоздало, совершенно ни к чему. Дураку ясно, что Верочка уже активно примеряла на себя роль беззащитной жертвы таинственных злодеев, чьей мимолетной оплошностью воспользовались омерзительные шантажисты. И никак нельзя сказать, увы, что это «типично женская» логика, — иные индивидуумы мужского пола, оказавшись завербованными или перевербованными, ведут себя точно так же, сваливая все на злых шантажистов, но никак не на свои собственные грехи, как раз и сделавшие шантаж успешным…

— Пошли, — сказал он сухо.

И подумал, что никак пока что не в состоянии определить, кем были загадочные «фотолюбители»: людьми государственной конторы или конкурентами-частниками. А выяснить сие необходимо в самое ближайшее время иначе невозможно выбрать нужную стратегию, тактику, ответные меры…

Усевшись следом за ней на заднее сиденье «Волги», Данил достал связку ключей, зажал в кулаке те, с которыми не было ни малейших неясностей, — от кабинета и сейфа, продемонстрировал Вере остальные:

— Откуда это?

— Вот этот — от нашей квартиры, там один замок. А эти… не знаю.

— Посмотри как следует, подумай.

Она пожала плечами:

— Зачем? Представления не имею, что за ключи.

— Хочешь сказать, никогда их не видела?

— Почему? Он всегда носил эту связку. Говорил, здесь ключи от служебных помещений… вот только я подозреваю, что одно как минимум помещение если и служебное, то без букв «служ.». Снял где-нибудь квартирку и таскал туда эту турецкую кошку…

Вряд ли, мысленно поправил ее Данил. У него не было нужды искать квартирку для постельных баталий в городе — в его распоряжении всегда был номер в Доме писателя. Сорок километров от города, на неожиданный визит ревнивой супруги рассчитывать нечего, а значит, такового визита можно и не бояться. Наша Верочка — человек урбанистический, не любит так называемой «природы», где находится Дом писателя, представляла смутно, и, что важнее, ревность ее никогда не достигала такого накала, чтобы пускаться на пригородных автобусах за сорок верст ради банального скандала с дублершей…

Скорее всего, один из ключей — как раз от номера в бывшем обиталище письменников. Но остаются еще два неопознанных. Причем второй — весьма примитивен и незамысловат, таким может запираться какая-нибудь сараюшка, где самым ценным является пара банок с солеными огурцами… стоп, не обязательно. В Шантарске такие ключи частенько отпирают входные железные двери. Вот только до здешних мест железные двери если и дошли, широкого распространения пока что не получили, не Россия…

— Турецкая кошка — это кто? — спросил он.

— Ох, Данила Петрович, как будто вам не докладывали… Сами прекрасно знаете, верно?

— Ну, а ты-то откуда узнала?

— Господи… Секрет Полишинеля, — она кивнула на стриженый затылок шофера. — Вы у него спросите, расскажет…

— Первый раз слышу, — чуточку ненатурально отперся шофер.

— Рассказывайте, милейший! — фыркнула Вера. — Уж ваша-то братия все всегда знает. Кто ко мне приезжал и убедительнейшим тоном уверял, будто мужа только что отправили для выполнения ответственейшего поручения? Вы, Павлик… А потом муженек возвращался с ответственного задания в два часа ночи с помадой на трусах и в ароматах женских духов… Настолько въевшихся, что никаким душем не отобьешь.

— Насчет помады на трусах — в фигуральном смысле или таковы были реалии?

— резким, деловым тоном спросил Данил.

— Ну, как сказать…

— Я задал вопрос, — сказал он еще резче.

— Н-ну… Вообще-то фигурально, ради образного словца…

— Изволь-ка обойтись без образных словес, — сухо бросил Данил. — Верочка, что-то ты ненормально быстро успокоилась. Как только сообразила, что не будут тебя топить в речке, нарядив в бетонные туфельки… — Он положил ей ладонь на плечо и легонько сжал пальцы. — Бросай-ка всякие игривости, золото мое. Никто тебя и правда не утопит, но ты постарайся подольше не забывать, что именно по твоей вине мне предстоит разгребать кучу дерьма… И помни: я и в Шантарске могу осложнить тебе жизнь…

Проняло, вернулась из эмпиреев на грешную землю. Глянула на Данила с легко прогнозируемой гримаской.

— Ага, — сказал он равнодушно. — Сволочь я, сволочь. Работа такая.

И мысленно процитировал весьма даже примечательные строчки из мемуаров небесталанной французской разведчицы времен первой мировой:

«Секретная служба выполняется в абсолютной тайне, ее солдаты погибают молча, как будто проваливаются в люк. Это значит — служить начальникам, задача которых состоит в том, чтобы никому не доверять».

Вслух повторять не стоило — эта зажравшаяся куколка все равно не поняла бы иных аксиом…

…Неладное почувствовалось издали, едва они свернули в тихую улочку (сопровождаемые маячившим на почтительном отдалении «Фольксвагеном»): навстречу, пугнув пронзительным взвизгом сирены собравшийся было свернуть во двор на полной скорости «Запорожец», величаво выплыли две огромные пожарные машины, за ними показался военный грузовик, крытый выцветшим брезентом.

«Пожарки» поехали вправо, грузовик — влево. Когда Павлик свернул в тот самый проезд, «Волга» едва не ткнулась радиатором в задний бампер давешнего «Запора». Некуда ему было двигаться — во дворе имело место нечто среднее меж митингом и народным гуляньем. Люди толпились кучками, о чем-то оживленно толкуя, там и сям шмыгали мальчишки, промелькнул молоденький милиционер в сбитой на затылок фуражке — он отчаянно махал руками, пробивая в толпе проход для медленно ползущей черной «Волги». Потом кинулся к «Запорожцу».

— Отъезжай, — распорядился Данил. Павлик задним ходом вывел машину на улицу, следом, треща моторишком и чадя, выкатился «Запорожец». Черная «Волга» проплыла мимо, Данил рассмотрел генеральский погон и лицо его обладателя: вальяжное, озабоченное…

— Пойдем-ка пешком, — подумав секунду, сказал он. — Что-то там такое стряслось…

Подавая пример, вылез первым, подождал остальных и двинулся сквозь гомонящую толпу, пробивая дорогу, как бульдозер. Правда, для окружающих это вовсе не выглядело ни агрессией, ни хамством, как-никак его в свое время прекрасно выучили хитростям поведения в толпе. Окружающие и не понимали толком, почему их вдруг мягко повело-переместило в сторонку…

Ох, мать твою…

Посторонив еще парочку зевак, он оказался в точке, откуда прекрасно мог все рассмотреть, — и, конечно же, в момент определил, чье окно щерится острыми обломками стекла, этакой жуткой каемочкой.

Климовское. На его окно все здесь столпившиеся и пялились, подчиняясь давно описанному классиками инстинкту. Кухонное окно лопнуло, стекло покрылось причудливыми трещинами, но каким-то чудом уцелело, а вот окно комнаты вылетело к чертовой матери. Вылетело наружу: на газончике посверкивают осколки, большие и маленькие, их разглядывают, присев на корточки, двое в штатском, а третий, сверкая фотовспышкой, крутится у них за спинами…

— Эт-то что такое? — сквозь зубы прошипел Паша Беседин.

— Это взрыв в замкнутом пространстве, — тихо сказал Данил. — Тротиловый эквивалент нет смысла сейчас просчитывать… Нечто типа гранаты.

Вот только откуда она взялась в климовской квартире? Ничего недозволенного законом Климову иметь не полагалось…

Вера громко ойкнула за его спиной, наконец-то сообразив, что имеет кое-какое отношение к случившемуся, — как хозяйка квартиры, естественно.

Данил колебался, пытаясь в лихорадочном темпе просчитать, как следует себя вести: потихоньку убраться или все же посоветовать ей законопослушно объявиться? Черт, ничего толком не известно…

Все решилось без его участия — к Вере вдруг кинулась толстуха в халате и тапочках, всплескивая руками с такой экспрессией, словно они двое были последними людьми на планете, уцелевшими после ядерной войны:

— Ой, Вер, а ты вот где! Такие дела, такие дела! Это что ж у вас дома взорвалося?

Оба! К ним целеустремленно ринулись двое в штатском, профессионально чутким слухом уловившие толстухины вопли и мгновенно извлекшие суть…

Поздно прятаться в толпе. Передний, совсем молодой, заранее извлек удостоверение и, держа его перед собой в раскрытом виде, почти пробежал разделявшее их расстояние. Физиономия его так и сияла азартом впервые взятого на настоящую охоту легавого щенка.

Второй, постарше годами и посолиднее, приближался медленнее. И удостоверения не достал вовсе — что не помешало Данилу тут же его идентифицировать. Есть у определенного народа и в глазах, и на лице некая печать…

— Гражданка-Климова-Вера-Андреевна? — протараторил молодой со сноровкой новенького пулемета. — КГБ-старший-лейтснант-Шкляр…

Растерянно косясь на Данила, Вера закивала, инициатива тут же перешла в руки старшего. Так и не назвавшись, он легонько взял молодого напарника за локоток, передвинул всего на шаг, но ухитрился сделать это столь непреклонно и властно, что Шкляр моментально осознал себя выбывшим из игры. «Опытны вы, сударь мой, опытны, — мысленно хлопнул в ладоши Данил. — Не одну пару казенных сапог сносили…»

— Вера Андреевна? — Он не спросил, скорее констатировал факт. — Пройдемте, пожалуйста, нам в вами нужно поговорить. Вон в ту машину. Данил, словно бы невзначай, загородил ему дорогу:

— Простите?

— Да? — Безымянный субъект, коему Данил тут же для удобства дал кличку Битый, держался с той смесью корректности и легкого хамства, что опять-таки выдает опытного опера. — С кем имею…

— Я бы так выразился: начальник покойного мужа Веры Андреевны.

— «Так выразились» или все же начальник?

— Все же.

— Можно посмотреть ваши документы?

— А ваши? — спросил Данил ясности ради. Битый привычно, двумя пальцами, извлек из кармана красную книжечку, встряхнул так, что она раскрылась. ГБ, конечно. Майор Пацей Максим Юрьевич, будем знакомы…

Данил протянул паспорт и закатанное в пластик удостоверение, где он значился заместителем генерального директора АО «Интеркрайт» (без малейших указаний на то, какие вопросы в его ведении находятся). Майор Пацей со всем этим бегло ознакомился, вполне дружелюбно поинтересовался:

— Ну и как там, в Сибири, холодно?

— Да не особенно, — сказал Данил.

— Это хорошо… Вера Андреевна, пойдемте. — Он с деланным недоумением глянул на Данила, все еще загораживавшего дорогу. — Извините, можно пройти?

— Я хотел бы знать…

— Что именно? — без раздражения спросил майор.

— Вы надолго намерены задержать Веру Андреевну?

— Помилуйте, я ее вообще не собираюсь задерживать, — пожал плечами майор. — Мы всего лишь хотим задать Вере Андреевне несколько вопросов. В связи с данным печальным происшествием, — он покосился через плечо на устилавшие газон осколки стекла. — Случай для нашего города, знаете ли, нетипичный…

Согласитесь, просто-таки необходимо поговорить с хозяйкой квартиры.

— У нее только что погиб муж…

— Вот как? Простите, не знал. Но это, согласитесь, не может служить основанием… Или она сейчас в таком состоянии, что не способна отвечать ни на какие вопросы? Вера Андреевна, вам медицинская помощь необходима?

Она помотала головой.

— Вот и прекрасно, — сказал майор, как бы невзначай посторонив Данила. — В таком случае, давайте-ка мы с вами поднимемся в квартиру, осмотрите место происшествия, возьмете ваши документы, а потом мы с вами ненадолго подъедем на Стахевича…

Данил показал на Беседина:

— Этот молодой человек — адвокат. Насколько мне известно, ваши законы тоже предусматривают участие адвоката на самой ранней стадии…

— Данила Петрович, — мягко сказал майор. — Я же вам уже сказал: против Веры Андреевны не выдвинуто никаких обвинений, с чего бы вдруг? Я ее приглашаю исключительно для беседы, каковая присутствия адвоката не требует вовсе…

Нечего было ему возразить. Данил с неудовольствием отметил, что был сейчас излишне суетлив. Отступил на шаг влево и громко сказал:

— Вера, мы подождем в машине… на Стахевича.

— Разумеется, — кивнул майор. — Там есть стоянка, и не только для служебного транспорта… — Жестом указал Вере на подъезд и направился следом.

— Иди в машину, — не поворачивая головы, приказал Данил Паше, а сам, не раздумывая долго, высмотрел самую перспективную кучку зевак и направился туда.

Минут через пять он, побродив по двору и с профессиональной хваткой отличая настоящих очевидцев от липовых, составил для себя практически полную картину происшедшего. Благо картина была незамысловатая.

Нежданно-негаданно, как гром с ясного неба, в квартире что-то бахнуло.

«Штурхнуло так, что стены заплясали». Вполне возможно, молва малость преувеличила мощь взрыва, даже наверняка, — это либо граната, либо граммов пятьдесят тротила, но следовало учитывать непуганность здешнего народа, не привыкшего к подобным сюрпризам. Гораздо важнее другое, подмеченное тремя свидетелями, — оперативно примчавшаяся милиция вкупе с военными вынесла из квартиры нечто. Что именно, никто толком не знал, но уверяли, будто милиционеры меж собой говорили о найденном оружии. Одна бабулька — из тех, вездесущих, — поведала Данилу, что слышала своими ушами, как бедняга участковый прямо-таки стенал, находясь в крайнем расстройстве чувств оттого, что на его тишайшем участке внезапно вскрылись столь вопиющие упущения в работе: что-то вдруг взрывается, из квартиры выносят оружие…

Что до этого самого оружия, Данил вскоре оставил всякие попытки отделить истину от плевел: несомненно, оружие было, но вот народная фантазия уже заработала вовсю: толковали не только об охапке автоматов, но и о ящиках со снарядами, пулеметах и неких неопределимых бомбах. К завтрашнему утру, очень может быть, пойдут пересуды о хранившемся в квартире бронетранспортере…

…Что интересно, «Фольксваген» — точнее, сидящие там — ничуть не испугались монументального здания здешнего КГБ на улице Стахевича. Подкатили на тамошнюю стоянку следом за «Волгой» и остановились метрах в пятидесяти.

Водитель протянул мечтательно:

— Взять бы «Калашников», резануть бы по колесам…

— А еще лучше — «Муху» пустить… — в тон ему дополнил Данил. — Увы, мы не в Чикаго, юноша. Вот что, Павлик…

К нему обернулись, понятно, оба. Фыркнув чуть смущенно, Данил уточнил:

— Я про того Павлика, который за рулем… Вера, конечно, по большому счету — вздорная стервочка, но озвучила толковую мысль. Шоферы всегда все знают, Павлик, это закон природы. Тем более — шоферы секретной службы. Сам я Оксану Башикташ вживе не видел, ее взяли на работу через недельку после того, как я тут был в последний раз… Что, настолько хороша?

Павлик вздохнул и выразительно причмокнул.

— Исчерпывающее объяснение, — серьезно сказал Данил. — А характер?

— Из аристократок, — подумав, сказал шофер. — Мы, обслуга, для нее, пардон, не люди. Боже упаси, в лицо тебе этого никогда не скажут, но ты-то доподлинно знаешь, что к тебе относятся, как к столу или холодильнику…

— И эта формулировка неплоха, — сказал Данил. — Честное слово, Павлик, пора тебя забирать от баранки и, подучив кой-каким премудростям, использовать в другой области… Бил клинья?

— Поначалу, — помедлив, признался шофер.

— Отшила… — утвердительно кивнул Данил.

— Ну, это совершенно не то слово… «Отшить» — это ведь проявить какие-то чувства или там эмоции, верно? Хоть минимум эмоции. А она… она скорее невероятно удивилась. Как это так — холодильник вдруг пытается вести себя так, как положено лишь человеку. Джентльмену какому-нибудь.

— Это хорошо, сокол мой, что ты обо всем этом рассказываешь, ни разу не употребив в ее адрес какого-нибудь смачного эпитета типа «сучки»…задумчиво сказал Данил. — А то ведь мы сплошь и рядом подражаем тому поручику из «Швейка»:

«Вот ведь шлюха, не хочет со мной спать»… А меж тем, что интересно, мне о ней рассказывали, употребив словечко «блядь», и было это пару часов назад, в твоем присутствии… Так блядь она или нет?

— Пожалуй что.

— Роман с Климовым у нее был из категории «по секрету всему свету»… Это утверждение тоже верно?

— Ага.

— Ну, в таком случае объясни мне то, чего так и не смог объяснить господин Багловский… — сказал Данил. — Откуда стало известно, что она — блядь?

Откуда стало известно о их бурном романе с Климовым? Есть какая-то точка отсчета? Первоисточник… или несколько первоисточников? Кто первый сказал?

Кто сплетни и слухи распространял?

Павлик добросовестно задумался, прошло не менее пары минут, прежде чем он пожал плечами:

— Не приходит в голову, и все тут. Сколько ни вспоминаю… Просто… Да все знали. И не найдешь теперь концов — я про самого первого распространителя трепотни.

— Шеф, — тихо, серьезно сказал Беседин. — Нам что, нужно будет это направление отработать?

— Да нет, — подумав, мотнул головой Данил. — Это я от безделья, коего терпеть не могу, пытаюсь имитировать работу. Итак, все знали, все трепались и кто-то по доброте душевной просветил Веру…

«Кто-то просветил Веру, — повторил он мысленно. — Кто? Она ни с кем из «Клейнода» не приятельствовала, сама проговорилась. А в «РутА» и вообще не бывала. Что же это за добрая душа такая?»

— Интересно, — сказал вдруг Павлик. — Вера ведь ни с кем с фирмы и не зналась, я только сейчас подумал… Кто же ей трепанул?

— Нет, с баранки я тебя сниму, — усмехнулся Данил. — Перерос ты баранку…

А вообще, Павлик, вовсе не обязательно ей было с кем-то у вас знаться.

Нашлась добрая душа, позвонила домой и, как водится, лучась сочувствием, просигнализировала…

И вновь приходится возвращаться к интереснейшему вопросу. Почему Климов, тертый профессионал, не сумел удержать в тайне свой «служебный роман»? Ему удавалось держать в секрете в сто раз более серьезные вещи… Ответов может быть только два: либо стремительно деградировал (во что категорически не верится), либо как раз оттого этот свой роман и афишировал, что с его помощью маскировал какую-то работу, что-то прикрывал.

Удачное оправдание, скажем, для появления в конкретной точке географического пространства. Что делает Икс на улице Игрек? Да потрахаться на стороне выбрался, это каждая собака знает. Впрочем, есть и третья возможность…

— Павлик, а как эта ваша очаровательная Оксана относилась к огласке ее амуров?

— Кипятком писала, — лапидарно изрек Павлик. — Злило это ее — спасу нет. Я ж говорю: аристократка и блядь в одном флаконе… Знаете такое сочетание?

Данил кивнул и подумал: третья возможность отпадает…

— Ага, появилась! — радостно заерзал Беседин.

Вера, сутулясь, спустилась с широченного крыльца, побрела к машине. Данил выскочил и открыл ей дверцу. Едва успела сесть, спросил:

— Ну что?

— Подписку о невыезде взяли, — сказала она сумрачно. — Никаких протоколов, ничего, но подписку взяли…

— Логично, — проворчал Данил. — И адвоката в игру не введешь, и тебя отсюда не вывезешь…

Поправил себя мысленно: можно, конечно, и без документов. Граница с Россией, не считая нескольких пропускных пунктов, совершенно прозрачна, нетрудно при нужде провести окольными тропками хоть дивизию или протащить парочку бронепоездов в рюкзаках… вот только никак не стоит нелегально тащить Веру «зеленой тропой». К чему нарушать имидж «Клейнода», совершенно чистой перед законом и здешними властями фирмы? Но ведь где-то в сторонке благоденствует вербанувший Верочку субъект, и его цели совершенно непонятны…

Может, его цель достигнута? Может, этого кто-то и хотел? Но, в конце концов, безнадежно скомпрометирован лишь покойный Климов, никак не фирма…

— Поехали, — распорядился он.

Не стоило расспрашивать Веру о том, как выглядит квартира внутри, — все равно описание будет чертовски непрофессиональным. Он спросил лишь:

— Они тебе объяснили, в чем дело? Что рвануло?

— Откуда? Интересовались, было ли у мужа оружие дома, если было, то какое. Не хранил ли гранат… Вот и все расспросы. А что взорвалось, не сказали. Я им отвечала чистую правду: не было ни оружия, ни гранат…

Итак, как все это выглядит со стороны? Нерадивый работничек начал попивать и крутить романы без отрыва от производства. Потом утонул при невыясненных обстоятельствах в пруду, где и курице по колено, а чуть попозже у него рванула дома, скажем, граната, да вдобавок, очень похоже, нашли какое-то оружие… Все. Можно ли это привязать к проискам конкурентов? Пока — нет. Особенно если вспомнить историю с госпожой Дюкановой и акционерным обществом «Цехин», всю эту печальную эпопею с трупами, жутчайшими непонятками, вроде бы недвусмысленно просматривавшимися кознями коварных конкурентов… Действительность оказалась примитивной до омерзения: стареющая баба, набитая зелененькими, возжелала ближнего своего, который ее вовсе не желал; упорно не хотела верить, что ее дряхлеющие телеса парня не возбуждают, заказала каким-то отморозкам его молодую жену, киллеры оказались дурными и косорукими, появились незапланированные трупы, и как следствие все запуталось чрезвычайно. Прежде чем докопались до истины, серьезные люди потратили кучу денег и сил, старательно выстраивая контрмеры против мерещившегося им «наезда конкурентов»… Так у нас сплошь и рядом и случается: сначала ревут танковые моторы и расчехляются орудия, а уж потом начинают анализировать трезво.

Почему бы и нет? У очаровательной поблядушки Оксаны был еще один хахаль, оскорбленный до предела самим существованием Климова. Потратился, нашел людей, утопил, а для отвода глаз, чтобы не вышли на него, постарался еще и скомпрометировать покойника.

Могло быть и так. Но не обязательно — было. Черт, мало дельной информации, мало…

— Квартиру опечатали? — спросил он.

— Что? А… Нет, ничего такого. Но большая комната в та-аком виде…

— Это хорошо, — задумчиво сказал Данил. — Не то хорошо, что комната в жутком виде, а то, что не опечатали. Заедем, посмотрим.

— А потом?

— А потом останешься там ночевать. Надо же тебе где-то жить? Другой жилплощади-то у тебя не имеется…

— Там?!

— А что? Вторая комната, как я понимаю, цела? Завтра утром найдем стекольщика, приведем окна в божеский вид…

— Я не могу, страшно…

— Сможешь, — с ласковой угрозой сказал Данил, взял ее двумя пальцами за подбородок, приподнял голову. — Сможешь, радость моя. Не брать же тебя в мой гостиничный номер? За проститутку примут, двух мнений быть не может.

— Можно же снять мне номер…

— Можно, но не нужно. Мне-то как раз нужно, чтобы ты пожила в квартире.

— А если опять придет… этот?

— Тот, что тебя вербанул? Это было бы и вовсе прекрасно. Чертовски хочу с ним познакомиться, хоть пока и заочно… Вера, не трясись, как овечий хвост.

Вечерком, когда стемнеет, к тебе обязательно постучится приличный, интеллигентного вида человек. И тихонечко поживет какое-то время. Человек привык к спартанской обстановке, ночевать будет в разгромленной комнате и, что немаловажно, на твою добродетель не покусится, пока ты этого сильно не захочешь… — Данил сжал пальцы чуточку сильнее. — И не надо слез с соплями.

Ты, родная, сама сунулась в это дерьмо, так что простая справедливость требует, чтобы помогла мне его расхлебывать… Хотя бы чайной ложечкой, пока я буду работать столовой. Так-то…

Глава 5

На следующее утро свершилось событие, оставшееся неизвестным человечеству, но по меркам тех печальных непоняток, в которые был вовлечен Данил, оно смотрелась прямо-таки эпохально.

За Данилом не было хвоста.

Переночевав на втором этаже, в «гостевых нумерах», и сделав поутру несколько звонков, он вышел из здания еще до того, как туда стали приходить сотрудники. Направился к далекой автобусной остановке, навстречу потоку молодых мамаш, влекущих вовсе уж юных отпрысков в детский сад, — самая обычная картина для здешних мест, а вот для России уже чуть ли не сюрреалистическая: там-то детские сады закрывались едва ли не быстрее, чем американские питейные заведения после введения сухого закона…

И, выйдя на пустырь, то есть преодолев примерно полпути до остановки, мог отныне с уверенностью сказать, что никто за ним не топает, а ведь вчера моторизованные прилипалы «довели» их до здания и убедились, что он остается там на ночь…

Постояв на остановке, он сделал наблюдения, лишь подтвердившие утреннее открытие: хвоста не было и там. И когда он сел в нужный автобус, сзади не обнаружилось ни единой мало-мальски подозрительной машины. Ради профессиональной точности он сошел, не доехав пары остановок, сделал за четверть часа небольшой контрольный крюк.

Все осталось по-прежнему. Никакого хвоста. Ни пешего, ни оснащенного колесами.

Это событие прямо-таки требовало и анализа, и своего места в общей картине, вот только информации было по-прежнему мало, а потому не стоит делать поспешных выводов. Вообще, если вдумчиво разобраться, Данил сам дал им кое-какую информацию, чего, увы, не избежать… От наружного наблюдения отрываются в случаях, перечень которых не так уж и велик: встретиться с кем-то, что-то передать, что-то получить… Именно такой вывод неизвестный противник и сделает. Ну и черт с ним…

Здание МВД, как и следовало ожидать, было построено в те же времена Великой Эпохи, насчет которых Россия не определилась с оценкой до сих пор.

Надо признать, что и в этой области логика Сталина была безукоризненна присутственные места, возведенные в стиле архитектурных излишеств, поневоле производили впечатление. Даже Данил проникся монументальной аурой, в голове пронеслось что-то насчет «дыхания столетий» — то бишь десятилетий, конечно.

Зато каких… По таким именно коридорам, на ходу сдирая ордена и раззолоченные петлицы, протащили бездарного бонапартика Тухачевского, по таким именно коридорам проходили те, кто правил половиной мира и по-хозяйски приглядывался было к оставшейся половине…

Мариновать в приемной его не стали — хороший признак. Едва он назвал свою фамилию, молодой подполковник снял трубку, кратко доложил, потом кивнул Данилу:

— Прошу вас.

Генерал-лейтенант Басенок простер свою любезность настолько, что даже вышел из-за монументального стола и встретил Данила примерно на середине кабинета, не лучась мнимым радушием и не задирая носа, — в общем, держался естественно и просто, как подобает «старому камраду». Они никогда не были закадычными друзьями и не виделись года три, но, как молниеносно пронеслось в голове у Данила, оба уже в том грустном возрасте, когда при любых воспоминаниях о юных годах прошибает сентиментальность…

— Коньяк будешь? — осведомился генерал, Рыгор Петрович, как значилось на табличке.

— Рановато что-то, — сказал Данил, усаживаясь.

— Ну, тогда кофе?

— А это с удовольствием, пан Рыгор.

— Паны на фонарях висят… — хмыкнул генерал. В прошлой, советской жизни он был, конечно же, Егором, это потом с имечком произошла та же метаморфоза, что у Довнара. В общем и целом, как можно судить но первым наблюдениям, пан Рыгор скорее рад Данилу, чем — нет. Что ж, время лечит… Тогда, в девяносто первом, когда все рухнуло, женераль не просто испугался, а, говоря откровенно, впал в состояние панического паралича. Чему Данил был свидетелем. И хотя он вовсе не собирался былого сослуживца в чем-то упрекать (многие в то время теряли голову), известно, что люди не любят свидетелей своей слабости. Вот и сломалось что-то в отношениях — надолго. Да и пути разошлись еще дальше…

Но сейчас, судя по всему, прошлое подзабылось. При той, прежней власти Басенок был в опале и долго балансировал на грани отставки, зато при Батьке, можно сказать, взлетел. Вторая звезда и многое сопутствующее…

На миг Данил превратился в нормального человека, форменным образом умилившись — о, на миг… На стене, пониже и левее цветного фотопортрета Батьки Лукашевича (ого, с дарственной надписью!), висела черно-белая фотография в рамке, переснятая и увеличенная, лишь при Батьке Басенок мог набраться смелости, чтобы прикрепить этакое на стену кабинета.

Подтянутые, отутюженные зольдатики на фоне одной из кремлевских башен, молодые, глупые, гордо напыжившиеся орлы из кремлевского полка, того самого, с синими погонами и буквами ГБ на них. Егор Басенок, Данила Черский, Ваня Лалетин, а это, если кто не узнал сразу, Саня Коржаков… вот Барсуков был в другом взводе, потому на исторический снимок и не попал.

— Узнаешь?

— Ну еще бы, — сказал Данил. — Старая есть фотография, мы на ней словно мафия или просто — семья… У меня, каюсь, дома тоже висит парочка подобных.

На первом плане, понятно, дорогой Леонид Ильич, но за плечом-то маячу я…

Стареем, однако. Прошлое на стены вздеваем…

— Так ведь и прошлое было не самое позорное, а? Для нас по крайней мере.

— Еще парочка таких фраз — и все это будет напоминать фильм годов пятидесятых. Старики с пафосом вспоминают минувшие дни…

— Ну, вообще-то… — хмыкнул Басенок. — Знаешь, что мне тут в голову пришло? Англичане, конечно, народ без особой фантазии, но одну гениальнейшую вещь они таки придумали. Полковые галстуки. Встретил совершенно незнакомого сэра, но по галстуку определил моментально: ага, шотландские гренадеры или там сандхерстские бомбардиры. Можно бросаться друг другу на шею и пить виски. Честно, неплохая придумка. Что ухмыляешься?

— Представил нас с тобой в наших полковых галстуках году этак в девяносто втором, не говоря уже о восемьдесят девятом… На фонарь бы сволокли. А вообще, подкинь Батьке идею. Насчет галстуков.

— А вот возьму и подкину… — задумчиво пообещал Басенок. — Ты лучше колись, зачем заявился в такую рань. Нет, я тебя рад видеть, надо бы сесть за литром и потолковать про старые времена и буйную молодость… Вот только мы с тобой — гэбэшники с раньшего времени, Данилыч, хоть ты сейчас на службе буржуазии, а я который год в ментах… Мы ж сентиментальничать до донышка не умеем. А?

Раненько что-то ты мне позвонил для простого свидания седых дедов-ветеранов… Надо тебе что-то от меня, да? Ты не смущайся, я и сам циник. Больно уж много воды утекло с тех пор, как мы одну портянку на двоих делили. Сам знаешь, мушкетеры оне уже во втором томе циничные до грусти, а уж в третьем…

— Сдаюсь, — сказал Данил. — Проницательность у тебя нечеловеческая. Пожалуй что, кое-что и надо. Только не помощи, а уж скорее — ясности…

— Интересно начинаешь… Валяй. Данил кратко изложил суть — далеко не все, конечно. О том, как нашли Климова, о взрыве в его квартире. И только.

— Не можешь ты жить скучно… — сказал Басенок, когда понял по молчанию Данила, что рассказано все.

— Как-то так получается…

— Ну а в чем я должен внести ясность? Касаемо чего?

— Касаемо того, что нашли в квартире, — сказал Данил. — Конечно, там, как в добрые старые времена, всем заправлял КГБ, но и ваши люди тоже были. Не могут они ничего не знать.

— Тебя допрашивали?

— Бог миловал.

— А следовало бы… — задумчиво протянул Басенок. — Тут они определенно лопухнулись. Кадр-то твой, а?

— Слушай, Рыгор… — сказал Данил. — А ты посмотри на это с другой стороны.

С нашей. Один мой парень утонул при самых что ни на есть загадочных обстоятельствах, другой, того чище, исчез. В воздухе растаял. Нечему в квартире было взрываться. И не могло там быть никакого оружия, про которое мне самому донесла в том дворе народная молва… На кой черт нам оружие? Мы против него, — он кивком указал на портрет Батьки, — заговоров не плетем.

Весьма даже наоборот. Хотим вложить в ваши заводы, не будем пока из суеверия уточнять, которые, огромную денежку. Выражаясь ученым языком, развивать производство. В чем нам Батька с охотой пойдет навстречу. На кой леший нам в этих условиях баловаться с гранатами и прочими стволами? Пионеры мы, что ли?

— Логично… — столь же задумчиво произнес Басенок. — Очень логично. Только встань-ка и ты на мою точку зрения. Есть гумага. Официальная. Нами, теми-то и такими-сякими, обнаружено то-то и то-то…

— А как насчет отпечатков пальцев, кстати? Прошло довольно много времени, прежде чем Басенок поднял массивную, лобастую башку:

— Хреново насчет отпечатков. Наличие отсутствия.

— Значит, у тебя в какой-нибудь сводочке все уже отражено?

— А ты думал? У нас не Россия, у нас этакое событие тянет на немедленный доклад по всем инстанциям…

— Рыгор, век за тебя буду бога молить…

— Так я и поверил, — сказал Басенок. — Так бы я тебе, акула капитализма, и поверил… не наведи я о вас справочки. Тут ты прав. То есть не врешь.

Насчет денежек и развития производства.

— Так тогда…

— Тайну следствия нарушить ради тебя прикажешь? — Он выдержал паузу. — Ладно. Благо следствие вовсе не мы ведем. Но если хоть одной живой душе…

— Обижаешь.

— Рванула стандартная осколочная «эргэдэшка»…

— Я и сам примерно так прикидывал, — кивнул Данил.

— А то, что там нашли еще пять, ты прикидывал? То-то. И два «Калашникова», из тех, что — АКСУ. И как венец всему — винтовочка.

Холодильник хороший, финский… Хорошая винтовочка, снайперская.

Бельгийская. ФН тридцать-одиннадцать. Имел дело?

— Нет.

— Хорошая винтовка. Оптика, эргономичный прикладик, на шестьсот метров лупит — залюбуешься, да и на восемьсот сподручна. Что скажешь?

— Взрыватели были ввинчены?

— Нет.

— Совсем интересно, — сказал Данил. — А в той, что рванула, стало быть, оказался ввинчен… Идиотский набор. Селедка с вареньем. Я не Винни-Пух, белый и пушистый, но у меня здесь просто нет задач, которые следовало бы решать оружием.

— Скажи спасибо.

— Спасибо.

— Да не за то, что протрепался тебе, а за то, что я — умный, — усмехнулся Басенок. — Я ж говорю, собрал справочки… Иначе хрен бы ты у меня получил, а не информацию, да и не прошел бы ты дальше сержанта на входе… Короче, что нужно?

— Ничего, — сказал Данил.

— Слушай, я понимаю, что вы у себя в России привыкли творить дела по-другому, но у нас государство, знаешь ли, правовое. И расследовать такие дела должны не заезжие инвесторы, а соответствующие службы.

— Ты же говорил, дело в ГБ.

— У нас тоже тяжелые отдельчики имеются…

— Верь не верь, но у меня пока что попросту нет зацепок, — сказал Данил. — Ни малейших. Ни черта я еще не знаю. И не понимаю ни черта.

…Он покинул помпезное здание, пребывая, в общем, в хорошем настроении.

Басенок даже пригласил его на дачу в ближайшие выходные, но оптимизма, конечно, добавляло не это приглашение, а то, что «органы», можно уверенно сказать, настроены вполне благожелательно: иначе генерал держался бы с ним совершенно по-другому, какая, к черту, былая служба «в одним и тем полке»…

И не вспомнил бы о такой ерунде, имей он что-то против Данила и «Клейнода»…

Тогда? И главное, какого черта на свет всплыла бельгийская винтовочка с оптикой? Он не кривил душой, когда говорил, что набор оружия прямо-таки идиотский: гранаты и стандартные трещотки плохо сочетаются с хорошим снайперским стволом…

По-прежнему тщательно проверяясь, он покружил по городу — и чтобы выявить возможных преследователей, и чтобы примитивно убить время. Посидел в небольшом кафе, побродил у книжных лотков, перешел по подземному переходу к станции пригородных автобусов, где бесцельно шатавшийся человек не вызывал вовсе уж никакого интереса.

Железнодорожный вокзал был в двух шагах, и Данил хорошо расслышал хрипение динамика, возвещавшего о прибытии московского поезда. Неторопливо направился к перрону, занял выгодную позицию. И стоял у стены, пока не увидел спустившегося на перрон негра.

Негр был русский. Такое случается. Франсуа Петрович Пормазов являл собою один из довольно многочисленных, надо признаться, плодов Всемирного фестиваля молодежи и студентов, имевшего честь сотрясти Москву в 1957 году.

Жгучий, пламенный интернационализм лучших представительниц советского народа, как-то ненароком слившись с сексуальным любопытством, породил самые неожиданные мимолетные романы — в самых причудливых сочетаниях рас, национальностей и колеров кожи. Сколько заграничных лапочек покинули просторы нашей Родины брюхатыми, истории в точности неизвестно. Правда, статистике неизвестно также, сколько «фестивальных» младенчиков запищали и загукали в пределах социалистического отечества девять месяцев спустя.

Определенно, немало.

Будущая мамаша Франсуа угодила на фестиваль в качестве знатной и передовой ткачихи, комсомольской суперзвездочки из захолустного уральского городка. Москва, как ей и положено, уже в те времена взирала на многое не без цинизма, но вот в кондовой российской глубинке, не избалованной лишней информацией о внешнем мире, к неграм отношение было, пожалуй что, нежно-трепетно-братское. Поскольку ни одного из них и в глаза не видели, их любили заочно, а следовательно, горячо — как бедолаг, зверски угнетаемых зарубежным империализмом. И вдруг наивные комсомолочки из провинции обнаружили, что угнетаемые — не какие-то там абстрактные скелетики, громыхающие цепями, а вполне мускулистые и сытенькие мужички, проявлявшие к белым девочкам отнюдь не классовый интерес и сами вызывавшие здоровое томительное любопытство у периферийных красоточек, не изведавших ничего, кроме прямолинейного лапанья в темном уголке убогой танцплощадки.

Одним словом, братство народов стало затягиваться до утра…

Мамочку Франсуа спасли от всеобщего осуждения не только фестиваль и время, но еще и захолустье — в семьдесят седьмом ее и в глухомани без раздумий зачислили бы в падшие создания, но в провинции безвозвратно упорхнувших хрущевских лет черномазики были пока что овеяны романтическим ореолом пролетарского братства и коммунистического единения с угнетенными. К тому же мама-комсомолочка твердила, что невзначай обрюхативший ее Франсуа героический подпольщик, партизан из джунглей, сражавшийся против злых сухопарых колонизаторов в шортах и пробковых шлемах за свободу и светлое будущее угнетенной родины.

Окружающие ей верили. Она, впрочем, и сама искренне верила, поскольку ее в этом убедил сам Франсуа (который на самом деле был вторым сыном туземного короля, полноправным наследником сплетенного из прутьев священного дерева ибу престола, а уж на плантациях сроду не гнулся, поскольку видел плантации не иначе как из окна папашиного «Кадиллака»)…

Провинция не привыкла долго удивляться, да и вообще там не особенно любят чему-то удивляться. Когда схлынули пересуды и сплетни, кроха-негритенок прекрасно вписался в жизнь тихого уральского медвежьего уголка — носится по улицам, играет в «чику» и лазает по садам, как все его сверстники. В конце-то концов, конечностей у него было, как и полагалось, четыре, голова одна, хвоста при детальном осмотре не обнаружилось, а бананов он не просил, поскольку до десяти лет и не подозревал, что на свете существуют бананы…

В свидетельство о рождении его записали «Петровичем» из-за полной беспомощности должностных лиц — как ни мучили мозги милиционеры в паспортном столе, не смогли придумать, какое отчество можно образовать от имени «Франсуа»:

Франсуевич? Франсуич? Франсуавович? Все варианты смотрелись как-то чудновато… А в жизни его больше кликали Федькой.

Куда может угодить, войдя в половозрелые года, индивидуум, наделенный классическим, каноническим внешним обликом негра, но рожденный русской мамою и воспитанный славянами в глубинке?

Если только не загремит допрежь в колонию вместе с белокожими шпанистыми соседями?

Кем ему суждено быть, ежели увернется от печальной стези тюремного сидельца?

Правильно, тут и думать нечего, не бином Ньютона…

Соответствующие органы взяли Франсуа на примету, едва его загребли на действительную, и после демобилизации чернокожий младший сержант куда-то испарился, да так надежно, что в родных местах показался лишь полтора десятка лет спустя, да и то проездом в Сибирь. В детали Данил, разумеется, не вникал (да и кто бы ему открылся?), но по редким обмолвкам восстановил основной пунктир: долгие годы Франсуа провел скорее в Штатах, нежели в Африке (впрочем, засветившись и на Черном континенте), и сгорел, когда к янкесам переметнулась очередная курва в серьезных погонах, обремененная кое-какими тайнами. Ноги-то Франсуа унес, но дальнейшая карьера, как легко догадаться, рванула под уклон, закончившись рапортом об отставке уже в шизофренические перестроечные года. После замысловатых и туманных жизненных перипетий потомок чернокожего принца всплывал на поверхность то в качестве волонтера казачьей сотни в Приднестровье, то частного сыскаря в краях поспокойнее, ибо по капризу судьбы жизненные взгляды Франсуа относились к тем, что принято изящно именовать национал-патриотическими. С русскими неграми такое тоже случается. 6 октября девяносто третьего он до последнего сидел в Белом доме, откуда благополучно ушел, как стрела сквозь туман, никому из полупьяных ментов в многочисленных линиях оцепления просто в голову не могло прийти, что мечущийся по улице заполошным зайцем, жалобно чирикающий что-то на непонятном наречии негритос в ненашенском костюмчике может оказаться убежденным русским националистом, известным в Приднестровье как Неро Драгуле-Черный дракон… Лишь один пьяный сержантик, до того, как надеть форму, пару лет тусовавшийся со скинхедами, попытался было заставить черномазого поползать на коленях — вне политической связи с событиями, понятно, но Франсуа в две секунды отправил его к праотцам с помощью вульгарной шариковой авторучки, даже не сдергивая автомата с плеча падающего трупа, резанул очередью по напарнику и растворился в московских просторах…

С тех пор в нем, Данил подозревал не на шутку, что-то сломалось. Как у многих, оказавшихся перед тягостным осознанием того печального факта, что дрались они не столько за Россию, порядок и свободу, сколько за амбиции профессора Хаса и генерала Руцкоблуда… Франсуа вернулся к загадочным делам своего сыскного агентства, став открыто аполитичным и циничным с ноткой некоей истерики, что подмечал не один Данил, но все молчали, конечно.

Временами он надолго исчезал в неизвестные дали, а порой работал для российских клиентов, для Данила в том числе, работал артистически и дерзко, а в немаленький гонорар, такое впечатление, каждый раз включал некий процент на лечение души, раненной безвозвратно утраченными иллюзиями.

Но ежели в общем и целом, это был сугубый профессионал, с лихвой отрабатывавший свое немаленькое вознаграждение, ни разу не проигравший ни одной операции. По жизни его вели всего-то две заповеди: во-первых, Франсуа переправлял в мир иной лишь совершеннолетних, во-вторых, никогда не брался работать против того, кто однажды пользовался его услугами…

Данила он заметил очень быстро, не мог не отметить журнал в руке, но, как и полагалось при таких вот встречах, прошел, как мимо незнакомого, уверенно свернул к правому выходу с перрона. Выждав, сколько было необходимо, Данил пошел следом — и очень быстро определил, что хвоста за Франсуа нет.

Окружающие на негра не обращали ни малейшего внимания — он здесь был не в диковинку. Еще лет восемь назад Данил своими глазами наблюдал на этой же привокзальной площади идиллическую сцену: к автобусной остановке семенила бабуля, по виду типичная деревенская рутенка, а за нею шустро поспешали три классических негритенка, перекликаясь меж собою и бабкой опять-таки на чистейшем рутенском с западно-деревенским выговором, бывает. К тому же в последние годы масса чернокожего народа из весьма неблагополучных стран прямо-таки хлынула в Рутению, отчего-то решив, что здешние границы в лучшем случае прочерчены черенком лопаты по целине и охраняются соответственно. Их, понятно, в массовом порядке вылавливали то рутены, то поляки, и отловленные, зависнув в самом неопределенном статусе, придавали городу долю экзотического колорита…

Выйдя из подземного перехода на другой стороне площади, Данил догнал негра, и они зашагали плечо в плечо.

— Чисто?

— Никого за тобой, — сказал Данил.

— Ну и отлично. Вон как раз лавочка освободилась…

Они присели на скамейку в дальнем уголке крошечного скверика, люди их опыта с этого места определили бы хвост за версту.

— Итак, перед вами, друг мой, мсье Рене Ламбер, корреспондент газеты «Ухуру». В Африке масса газет под названием «Ухуру», так что с ходу и не определишь… Желаешь взглянуть на мои документики?

— Пожалуй что, — кивнул Данил.

Франсуа продемонстрировал ему закатанный в пластик листок белого картона, где красовалась его фотография, три печати, но главное — роскошный четырехцветный герб с черной звездой, двумя золотыми руками, красными шестеренками, слоновьей головой, скрещенными золотыми мотыгами и пальмой.

Гербовый щит с одной стороны поддерживала зебра, с другой — леопард.

— Репюблик дю Котт-Гранжер, — прочел Данил вслух. — Есть такая в реальности, или?..

— Или, — блеснул великолепными зубами Франсуа. — Ничего страшного, я проконсультировался насчет Уголовного кодекса этой тихой державы, где мы сейчас находимся, подделкой документа это считать нельзя, поскольку нельзя подделать документ или деньги несуществующего государства. И пока я не пытаюсь с помощью данной ксивы провернуть какое-нибудь мошенничество, опять-таки четко прописанное в кодексе, беспокоиться нечего. Бзик у меня такой — мастерить ксивы несуществующих держав, в Москве есть психиатр, который при нужде это подтвердит и толстенную историю болезни даже предъявит… Вот ты способен с ходу сказать, какая страна граничит на севере с Габоном?

— А хрен его знает, — честно признался Данил. — Сомневаюсь, что я вообще когда-нибудь знал.

— Прекрасно. Интеллигенты тем более не обременены точным знанием географии. А вот то, что слава их могучего Народного фронта докатилась аж до знойной жаркой Африки, прямехонько до республики Котт-Гранжер, их заставит испытать такой оргазм, что ни единого въедливого вопроса не дождешься…

Видишь во всем этом какие-то изъяны?

— Пожалуй, нет, — добросовестно подумав, сказал Данил. — Однако ушки держи на макушке. Я тебе с ходу могу назвать полдюжины сопредельных и отдаленных держав, которые подпитывают «возняков» и денежкой, и техникой, а значит, и агентуру свою к ним давно инфильтровали…

— Я тебе эти державы и сам назову… Не бери в голову. За то ты мне и платишь, чтобы я рисковал жопой. Ну, а моя забота — отработать денежки, уберегши при этом жопу… Короче, тебе нужно что-то конкретное?

— Трудно сказать, — признался Данил. — Не знаю пока. Расклад такой: против нашей фирмы здесь начали работать. Люди — наши люди, я имею в виду — гибнут при загадочных обстоятельствах, исчезают бесследно, перевербовываются непонятно кем. При этом народофронтовская пресса, стараясь не делать этого слишком явно, организовала нехилый наезд. В самое ближайшее время через наши структуры сюда должны пойти хорошие деньги… Я ничего пока толком не знаю, но обязан подозревать, что кто-то хочет этому помешать. Вот и все, что тебе надо знать, ты же и сам не стремишься знать больше?

— Разумеется, — сказал Франсуа. — Чем меньше знаешь, тем крепче спишь и дольше живешь… Деньги, значит, хорошие?

— Более чем. Ох, более чем…

— Понятно. Значит, мне следует закинуть невод в здешние сточные воды и трудолюбиво исследовать улов, не обращая внимания на амбре… Так?

— Так, — Данил достал из сумки пакет, который Франсуа тут же ловко убрал в «дипломат». — Здесь все, что мои ребята накопали в прессе, кое-какие схемы и построения. И аванец, конечно. В гостиницу, извини за черствость, устраивайся сам — чем меньше мы с тобой будем общаться, тем лучше. Связь сейчас тщательно обговорим, просчитаем все возможные варианты. И, я тебя умоляю, вывернись вон из кожи…

— Кстати, о коже. Мне, не исключено, понадобится помощник с самым что ни на есть белым цветом кожи. Самому не всегда удобно крутить чисто оперативные дела…

— Сделаем, — кивнул Данил. — Ты поосторожнее там…

— Что это с тобой? Не припомню, чтобы ты столь трогательно напоминал об осторожности.

— Стареем, — усмехнулся Данил.

Глава 6

Сдается, он оказался неплохим актером — со своей унылой мордой преждевременно одряхлевшего язвенника, дурно скроенным костюмом и понурой сутулостью. В автобусе, едва он вошел, с сиденья вспорхнуло юное создание женского пола (невинная мордашка первоклассницы и вполне женская фигурка) и громко, как полагалось благовоспитанной пионерке былых времен, предложило:

— Садитесь, дедушка!

Звонко это прозвучало, со всей возможной юной безжалостностью. Что тут сделаешь? Данил без церемоний поблагодарил добрую самаритянку, уселся, прикрыл глаза. Пытался в десятый раз прокрутить в уме собственные действия и оценить, все ли было сделано правильно.

Получалось, что — все. Кто бы им ни противостоял — ревнивый обожатель Оксаны Башикташ, не гнушавшийся откровенным криминалом, или неизвестный конкурент, — в данной ситуации именно так и следовало поступать. Во-первых, всегда в таких случаях нужно действовать, исходя из самого худшего варианта.

Подозревать самое скверное. Если перебдишь, ухмылочки за спиной — дело десятое. Значительно страшнее-недобдить.

И второе… Так следует работать и впредь: в глухой конспирации, будто Штирлиц в тылу врага» опираясь исключительно на своих «нелегалов» и здешних знакомых, не входящих в систему. Он на многие кнопки мог бы нажать здесь совершенно легально, задействовать и здесь, и в столице людей, по влиянию и значимости даже превосходивших генерала Басенка, но сие противоречило бы не просто деловой этике — правилам игры. На то ты и поставлен главным волкодавом «Интеркрайта», чтобы справляться собственными силами, а за помощью обращаться лишь при крайней нужде…

До «Клейнода» он добрался, опять-таки не отягощенный топтунами.

Учрежденьице, не подозревая о своем истинном — и единственном — грядущем предназначении, работало в обычном ритме. На Данила, откровенно говоря, не обратили и внимания, многие его попросту не знали. План действий был продуман заранее. Поговорив с Бесединым минут десять, Данил немного повисел на телефоне и, узнав, что «груз 200», то есть рефрижератор в сопровождении вооруженной охраны, благополучно прибыл в столицу, слегка расслабился.

Самую чуточку. Не больше, чем на одно деление. Расслабиться, скажем, на два деления не позволял примечательный фактик: с помощью нехитрого, заранее обговоренного словесного кода Довнар сообщил, что за ними какое-то время тащилась машина, выполняя, вне всякого сомнения, функции хвоста…

Повесив трубку, он пытливо осмотрел в зеркале свою унылую физиономию, вышел в коридор и вразвалочку направился к двери, украшенной табличкой «менеджер по связям с общественностью». Открыл ее без стука — какие формальности в учреждении в рабочее время — и, убедившись, что хозяйка пребывает в одиночестве, вежливо осведомился:

— Простите, не помешал?

— Не помешали, — обнадежила хозяйка, послав ему безликую профессиональную улыбку. — Вы из трансагентства?

— Отнюдь, — сказал он, садясь. — Я из Сибири, из головного, так сказать, предприятия, Черский моя фамилия, по паспорту, вы только не смейтесь, Данила, а по отчеству Петрович…

— Ого! — Какой-то миг казалось, что она по-мальчишески вдруг присвистнет. — Мне встать в знак почтения?

— Да что вы, дамам вроде бы и не положено…

— Данила Петрович… — протянула она. — Смеяться я не буду, я и сама по паспорту — Оксана Моллаховна. Ужас, верно?

Данил откровенно ее разглядывал, прежде всего, она вовсе не производила впечатления убитой горем, что для ветреной красотки, которую иные обзывают вовсе уж непечатно, в общем, объяснимо… Самую чуточку перефразируя классика, можно сказать: перед ним сидела совершеннейшая красавица. Вместо роскошной косы, правда, роскошные распущенные волосы, а вот ресницы и в самом деле стрельчатые, а уж синие глазищи… черные волосы и синие глаза сочетание, будоражащее кровь, можно приревновать и наделать глупостей. Из-за такой вот — можно.

— Может, мне встать и повернуться вправо-влево? — спросила она с самым невинным видом.

— Зачем?

— Вы с меня прямо-таки мерку взглядом снимаете…

— А вдруг — раздеваю? — усмехнулся он.

— Да нет, — серьезно сказала она. — Именно мерку снимаете, когда взглядом раздевают, глаза совершенно другие… Каков же итог?

— Стараетесь показать, что вы чертовски независимы, — сказал Данил. — В чем истоки и корни, понятно — хороший специалист, да еще с вашей внешностью, без работы долго не останется. Про вас говорили, что вы хороший специалист…

— А у вас что, к независимым женщинам какое-то особое отношение? С ноткой негатива?

— Помилуйте, — сказал Данил. — Независимые женщины мне всегда нравились:

Маргарет Тэтчер там, миледи Винтер… Знаете, я просто раздумываю, с чего начать…

— А это зависит от того, что вам про меня наговорили.

— Почему непременно «наговорили», а не «рассказали»?

— Ох, да знаю я наши злые язычки, частная фирма кое в чем от коммунальной кухни мало отличается…

— Это точно, — философски сказал Данил. — Итак, Оксана… вас нужно называть по отчеству?

— Совсем не обязательно. Я от родителя не отрекаюсь, с чего бы вдруг, но все равно звучит и в самом деле смешно… Хватит с меня школьных дразнилок. — Она наигранно вздохнула, без нужды одернула строгий красный жакетик в черный горошек.

У Данила понемногу стало складываться впечатление, что под этим жакетиком либо ничего нет, либо наличествует самый минимум. Но главное, конечно, в другом. Ее стол чертовски похож на климовский — ничего лишнего, только то, что необходимо в данный момент, и вообще, если не знать заранее, что кабинет принадлежит женщине, ни за что этого не определишь при простом беглом осмотре. Никаких посторонних безделушек, даже сумочки не видно — видимо, лежит в шкафу. Стандартное обиталище делового человека, не имеющего на службе ни пола, ни возраста. Что ж, девочка непроста…

— Итак, Оксана… — произнес Данил нейтральным тоном. — Скажите-ка, вы ждете неприятных вопросов?

— Конечно.

— Почему?

— Ой, да не играйте вы в прятки! — досадливо поморщилась она. — Я о вас чуточку наслышана. Вы из безопасности или как там это называется… Хотя, конечно, судя по Сереже Климову и этому… — она на миг замолчала, — называется это как-нибудь нейтрально. Второй отдел, второе бюро, «общие вопросы» и «исследования»… И вам непременно Должны были открыть глаза на наши с Сергеем отношения. Так что вы с меня начали, а?

— Люблю я умных женщин, — сказал Данил. — И боюсь я умных женщин.

Подсознательно. Как всякий мужик… Так вот, что касается взаимоотношения полов. Месткомов давно уже простыл и след, а потому меня совершенно не интересует, чем занимаются взрослые люди в постели. Меня интересует другое: влияют ли в данном и конкретном случае постельные отношения на все прочее.

— То есть?

— Погиб человек, — сказал Данил. — Обстоятельства, мягко скажем, странноватые. Многое я за ним знал, но не было у него привычки в пьяном виде лазать по водоемам…

Он осекся: черноволосая красавица, выразительно на него глядя, приложила палец к губам. Ах, вот даже как… Мгновенно сориентировавшись, Данил продолжал, ничуть не сбившись:

— Да и в трезвом виде недолюбливал он воду…

Оксана тем временем что-то лихорадочно писала на нервом попавшем под руку листочке. Толкнула его ногтем через стол Данилу. Он моментально прочитал единственную строчку, написанную твердым, разборчивым почерком.

«Не здесь. Потом. Позже».

Глядя ей в глаза, Данил многозначительно покрутил пальцем вокруг правого уха. Когда она кивнула с облегченным вздохом, мысленно выругался и произнес самым нормальным тоном:

— Но это, если подумать, еще не предмет для немедленных допросов. В конце концов, в прокуратуре не сообщили ничего такого, что заставило бы меня подозревать уголовщину.

— Вот и не надо копаться в моем белье, — сказала Оксана. — Если нет на то особой необходимости.

А взглядом меж тем показывала на бумажку в руке Данила.

— Пожалуй что нет, — сказал он, подыскивая нужные обороты. — Но я теперь, сами понимаете, опрашиваю всех подряд…

— А вам не кажется, что проще поговорить с женой, нежели с… любовницей?

— Говорил уже, — сказал Данил. — Тут, знаете ли, кроется еще один камень преткновения. Вы слышали про вчерашние события в климовской квартире?

— Еще бы. С самого утра приходили из КГБ… Говорили главным образом с Багловским, но и остальных мимоходом порасспросили — не было ли у Климова привычки держать на столе гранаты или прогуливаться во дворике с автоматом наперевес… В таком примерно ключе, — она фыркнула, кажется, без всякого наигрыша.

— Об этом-то и разговор… — сказал Данил. — Вы, Оксана, — здешняя связь с общественностью номер один. А поэтому не можете не знать, что пишут о фирме иные газетки…

Пытливо взглянул на нее, но она не подала никаких знаков. Похоже, эта тема, по ее мнению, могла обсуждаться и при наличии гипотетических «жучков».

— Глупости, — пожала она плечами. — Кто эти газетки читает…

— И все-таки. Кое-какое мнение может сформироваться. У определенного процента читателей.

— Вас что, волнует этот процент? — досадливо поморщилась она. — Знаете, это для меня больной вопрос, у меня благоверный как дитятко играет во все эти фронты, да и его сестрица тоже… А потому проблема знакома не понаслышке, несерьезно все это, Данила Петрович.

— И тем не менее, — настойчиво продолжал он. — Должна быть какая-то тактика противодействия…

— А почему вы решили, что такой тактики нет? — серьезно спросила Оксана. — Давно отработана тактика… Продемонстрировать?

— Сделайте одолжение, — кивнул он, заинтересовавшись.

Оксана, бросив на него лукавый взгляд, вышла из-за стола. Лишь теперь обнаружилось, что строгий, напрочь деловой жакетик сочетается с малиновой юбкой-недомеркой, расклешенной и оттого колыхавшейся при каждом движении.

— Теперь сосредоточьтесь, Данила Петрович, и представьте, что вы — это вовсе не вы, а дюжина шустрых мальчиков, газетчиков новейшей формации, созванных на пресс-конференцию, — сообщила Оксана с лукавой улыбкой.

— Представил, — сказал он без улыбки. Она присела на короткий диванчик в углу, закинула ногу на ногу, отчего юбка стала вовсе уж предельно символической, обворожительно улыбнулась и с выверенной насмешкой начала:

— Господа, неужели вы всерьез полагаете, что мы будем это комментировать?

Ну разумеется, разумеется! Целая гора оружейного плутония валяется у нас в подвале, пьяные, как водится, грузчики ворочают его лопатами так, что пыль стоит столбом, а нейтроны разлетаются по всему двору, мерзко пищат и светятся… — Она выпрямилась, как струнка, ухитрилась вроде бы мимолетным движением пальцев одернуть жакетик так, что он обтянул все, достойное внимания. — И, конечно же, каждый, у кого зрение в порядке, тут же определит, что я — классическая жертва радиации. Безусловно, именно так и выглядят радиоактивные мутанты. Вы согласны? — И состроила жалобную гримаску: Господа, ну неужели у вас нет более серьезных занятий, чем читать эти газетенки? Ну что тут прикажете комментировать?

И развела руками с видом оскорбленной невинности. Данил пару раз беззвучно хлопнул в ладоши.

— Вот так, — не без гордости сказала Оксана. — Между прочим, действует безотказно. Присутствующие похохатывают, пытаясь в то же время определить, что у меня под жакетом, а потом наперебой просят у меня телефончик и независимо от того, отошьют их или нет, впоследствии пишут обо всех выдумках народофронтовцев с должной издевкой. Могу показать вырезки, у меня здесь подшито все, что касается «Клейнода»…

— А что делают газетчики женского пола? — по-деловому поинтересовался Данил. — С их-то подсознательной завистью к посторонней красавице?

Затмевающей, бьюсь об заклад, иных репортесс?

— Нормальные газетчики женского пола — особы молодые, эмансипированные и тоже отнюдь не уродки. А потому демократы их мало привлекают — они ж, как на подбор, лишены того мужского начала, какое только и способно взволновать эмансипированных особ…

— Здорово и лихо, — констатировал Данил. — Значит, все сводится к голому фрейдизму?

— Ну, далеко не все, однакож тактика, могу вас заверить, беспроигрышная.

С одной стороны — зацикленные старые мальчики, сыплющие лозунгами и штампами, с другой — неглупая, смею думать, и в меру циничная особа с острым язычком… — Она прищурилась. — А вы не смеетесь… Это мне нравится.

— Помилуйте, — сказал Данил серьезно. — Зачем же смеяться, если эта тактика, как вы заверяете, себя полностью оправдывает? Нужно и дальше ее эксплуатировать без всякого смеха…

В дверь деликатно постучали, и показалась озабоченная физиономия Паши Беседина. Данил поднялся:

— Извините, Оксана, дела…

Послал ей многозначительный взгляд, помахав в воздухе той самой записочкой, быстренько вышел в коридор, тихо приказал:

— Проверишь насчет «ушей», — и показал большим пальцем за плечо, на дверь только что покинутого им кабинета. — Что стряслось?

— Там к вам приехали… — со странным выражением лица сказал Паша и от дальнейших комментариев воздержался.

Шагая за ним следом, Данил пытался в темпе обмозговать весьма интересную мысль: почему Красавина Оксана боится микрофонов? Точнее говоря, почему ей вообще пришло в голову, что в ее кабинете могут оказаться микрофоны? Только потому, что она неглупа? Да нет, должны быть более серьезные причины…

Он энергично распахнул дверь, с кресла в углу неторопливо поднялся человек лет тридцати пяти, в штатском, с неброским лицом субъекта определенной профессии. Не представившись, спросил негромко:

— Здесь можно говорить… свободно?

— Можно, — сказал Данил. — Нужно, чтобы… — сделал выразительный жест, указав на Пашу.

— Желательно.

Данил кивнул, и Паша молча вышел.

— Товарищ генерал-лейтенант считает, что вам имеет смысл взглянуть… — с расстановочкой произнес гость, ухитрившийся так и не представиться.

Расстегнул свою желтую папочку, вынул несколько больших черно-белых снимков и, не выпуская из рук с профессиональной сноровкой, развернул веером, показал Данилу:

— Этого человека вы, случайно, не знаете? Данил всмотрелся — и почувствовал, как сердце мерзко ворохнулось в груди. Стандартные снимки, сделанные, судя по всему, ночью, с сильной фотовспышкой, стандартная мерная линейка, а здесь в кадр попал носок форменного сапога…

— Знаю, — медленно произнес Данил. — И не случайно. Это — Кирилл Николаевич Ярышев, работник фирмы «Интеркрайт», некоторое время назад командированный в наш здешний филиал, то бишь «Клейнод»…

— И он, насколько я понимаю, выполнял те же функции, что и покойный гражданин Климов? Данил, поразмыслив пару секунд, молча кивнул.

— Я думаю, в ближайшее время будут проведены допросы по всей форме….так же негромко сообщил безымянный гость.

— Где его нашли?

— На тракте Калюжин-Жодино. Примерно в трех километрах от Калюжина.

Характер травм вроде бы указывает на обыкновенный наезд, совершенный автомобилем неизвестной марки… однако при вскрытии обнаружен след ножевого ранения. Одного-единственного. Ранение было нанесено под левую лопатку и, несомненно, оказалось смертельным.

— А потом его кинули под колеса…

— Не обязательно, — мотнул головой незнакомец. — Мог просто лежать на дороге. Дорога проселочная, неосвещенная, водитель, чего доброго, решил, что переехал пьяного, задавил насмерть, — и рванул с места происшествия. Машину, конечно, ищут, но найти ее будет трудновато… Отпечатки протектора нечеткие, их пока что не идентифицировали.

— При нем что-нибудь нашли?

— Совершенно ничего. Ни даже спичечного коробка…

— Он не курил, — устало уточнил Данил.

— Я для примера… Совершенно ничего. Следствие в числе прочих рассматривает и версию об ограблении. — Он аккуратно сложил фотографии в папочку и педантично застегнул ее на «молнию». — В общем, Данила Петрович, генерал просил вам передать… Не нужно заниматься самодеятельностью.

— Понимаете…

— Извините, я просто выполняю поручение, а потому абсолютно не уполномочен что бы то ни было понимать, — совсем уж сухо отрезал незнакомец. — Мне поручено передать, чтобы вы не увлекались самодеятельностью. Остальное будет происходить согласно заведенному порядку. Простите, мне пора.

Он коротко кивнул и прошел мимо Данила к двери. Данил длинно, шумно выдохнул сквозь зубы. Из глубин сознания поднималась слепая ярость. И он, чтобы не поддаться этому вреднейшему из чувств, побыстрее заглушить его работой, дернул на себя дверь, поманил Пашу. Взял его двумя пальцами за лацкан пиджака и произнес с расстановкой:

— Слушай внимательно, не переспрашивай, ничему не удивляйся. Делаем так…

Глава 7

«Приют охотника» Данилу нравился всегда — еще и за то, что кафе практически не изменилось за те десять лет, прошедших с открытия его, по чистой случайности, троицей командированных сюда господ офицеров. Впрочем, тогда они еще были товарищами, понятное дело. Шли-шагали три товарища, прямо-таки по классику Ремарку, вдоль бесконечного проспекта (в те времена еще носившего имечко вождя, из-за коего негры преклонных годов всерьез опасались, что их заставят выучить русский) — и наткнулись на уютнейшее, как оказалось, заведение. С тех пор много воды утекло, судьба, как водится, открывателей разбросала качественно — Володе Лахову отрубили голову в Сумгаите, Дильдаш Кучукбаев стал большим чином в новехоньком, с иголочки (крохотном, одна беда) государстве, а Черский… Ну, с Черским более-менее ясно: погон лишился, деньгами разбогател, обзавелся молодой женой и кучей проблем. Знать бы только, каков будет итог?

Рассуждая философски, за эти десять лет на доброй половине земного шара все перевернулось так, что пресловутый дом Облонских не годился и в бледное подобие. Развалилась империя, именовавшаяся союзом нерушимым, новые государства плодились, как кролики, иные чудики, на которых в жизни не подумаешь, ухитрились стать кто президентами, кто генералами, кто духовными отцами нации, иные раззолоченные живые монументы, казавшиеся верными, оказались кто на виселице, кто в далеком изгнании, величаво бороздили моря громады авианосцев, метались боевые вертолеты, с лязгом и дребезгом рушились валюты, гибли принцессы и умирали короли — зато в «Приюте охотника» ничегошеньки не изменилось. Те же два тесноватых зальчика, то же чучело громадного кабана, те же деревянные прямоугольные подносы, волчья шкура на стене, шкура медведя — на другой, тот же сине-красный витраж. Настолько все прежнее, что Данила на миг пронзил иррациональный страх: вот выйдешь на улицу, а там — восемьдесят девятый, со всей его шизофренией, и нет никакого «Интеркрайта», нет «Клейнода», но при этом ты знаешь все наперед…

Рехнуться можно.

Он первым спустился на шесть ступенек, уверенно направился к заказанному столику — в самом углу, под распластанной волчьей шкурой. Следом подошли Багловский с Бесединым, поставили подносы и стали расставлять тарелки.

Вокруг стоял гомон, надежно защищавший от любых нескромных ушей, — хоть обсуждай тихонечко, как похитить Батьку Лукашевича, увезти его в мешке за город и потребовать тех самых свобод. Правда, исход проблематичен: мы-то, в России, насмотрелись, как выглядит эта свобода, призываемая на наши головы бородатыми дефективными детишками…

— Шумновато здесь, — поморщился Багловский.

— Тем надежнее, — сказал Данил. — Столик я из автомата заказывал, так что никакая подслушка не прицепилась бы…

— За нами был хвост.

— Да, я заметил, — сказал Данил. — Опять объявился старина «Фольксваген», а то я уж беспокоиться начал, не случилось ли с ним чего… Ну и что? Пусть себе топчутся на улице. Вы, я вижу, так и не стали еще настоящим вороном здешних мест, Багловский. В это время дня сюда без предварительного заказа просто-напросто не попасть, мы с вами почти что в Европах… Самое большее, чего они достигнут, — при особой удаче прорвутся к стойке выпить рюмочку, но оттуда нас не видно и не слышно… — Он обернулся и потрепал жесткое кабанье ухо, припахивающее пылью. — Сколько лет прошло, а он все стоит, клыкастый…

— Что-то вы ненормально говорливы, шеф, — усмехнулся Паша Беседин.

— Так ведь есть с чего, — сказал Данил. — Пошла работа, ребятки, пошла работа… На крыло пора, соколы вы мои винтомоторные… Другими словами, в самое ближайшее время как раз и начинается серьезная работа, для коей «Клейнод» и был изначально предназначен, как вам обоим прекрасно известно…

Он замолчал, взял туповатый нож и занялся котлетой — в меню она испокон веков значилась «котлетой из лосятины с грибами», что, конечно же, следовало считать поэтическим преувеличением. Не напастись столько лосей… Грибы, правда, были настоящие, да и поименованная лосятиной говядина — недурна.

— Ешьте, други, ешьте, — поощрил он. — Это вам не реквизит, а доподлинные яства…

По многолетней въевшейся привычке он сидел спиной к стене, лицом к арке, сквозь которую сюда попадали из примыкающего зальчика. А потому сразу засек субъекта, якобы высматривавшего свободный столик. «Якобы» — никаких сомнений. В кавычках. Тип был чересчур собран, зажат для простого прожигателя жизни, решившего побаловать себя котлетой из фальшивого лося. Не хватало ему той шпиенской утонченности, что приходит с годами…

Постаравшись не встретиться с ним взглядом, Данил держал наблюдателя в поле зрения. Надолго ты, милый, задержаться не сможешь, дураку видно, что свободных столиков нема ни единого… ну вот, побрел себе восвояси, исчез с глаз.

— Итак… — продолжал Данил, с крестьянской бережливостью подобрав вилкой остатки котлеты. — Пора заниматься настоящей работой, соколы. Беда только, что ситуация осложнилась. Я до сих пор не могу разобраться в истории с Климовым, но истина тут не столь уж и важна. Другое важнее: против нас, очень похоже, начали работать. У вас есть возражения, Виктор? Нет?

Отрадно… Наезды в печати, в том числе и заграничной, возня придурков с дозиметрами вокруг наших грузовиков, пошлая клевета в Интернете — такое случайностью не объяснишь.

— Но ведь никто не собирается ввозить сюда нечто, хоть в малейшей степени связанное с радиацией, с атомом… — пожал плечами Багловский.

— Конечно, не собирается, — сказал Данил. — Ну и что? Настоящая, штучная клевета как раз и должна быть, во-первых, смачной, во-вторых, фантастичной.

Обвинения в неуплате налогов, педофилии или контрабанде водки даже здесь выглядят уныло и читающей публике насквозь неинтересны. Зато радиация — это звучит. Ядерные отходы — это звучит…

— Мне так и не удалось выйти на источники… — сказал Багловский.

— А я вас за это и не собираюсь виноватить, — великодушно сказал Данил. — Возможности у вас довольно скромные, а источник, надо полагать, закопался глубже, чем достает ваш экскаватор… В общем, пока что меня вполне устраивает тактика вашей «паблик рилейшен». Оксана Башикташ и в самом деле чертовски сексапильна, я уверен, репортерам еще долго не надоест любоваться ее ножками и домогаться телефончика. Скажу вам откровенно, будь я помоложе, тоже, глядишь, домогался бы. Но этой тактики не хватит надолго, пока что нас цепляют исключительно маргинальные газетки, то есть народофронтовская туалетная бумага. Однако те западноевропейские газеты, что легонько по нам проехались, к желтым уже не отнесешь. Значит, в игре приличные деньги. Если здесь, в стране, наши таинственные противники не станут ограничиваться маргиналами, а впрыснут хорошие бабки в читаемые, коммерческие, популярные газеты — легко предвидеть, чем кончится. Те же самые прыткие современные мальчики весьма искусно и квалифицированно польют Оксану грязью, невзирая на ее юбчонки и вырезы. Есть такое свойство у денег — подавлять здоровые, нормальные инстинкты. Высмеют, грязью польют…

— Резонно, — задумчиво сказал Багловский.

— Еще как, — кивнул Данил. — Мало того… Где-то идет утечка информации, Виктор. В первый день я был с вами излишне резок, извините… Поторопился, понервничал. Все сложнее, где эта чертова утечка, определить пока невозможно. То ли в вашей структуре… то ли метастазы пошли глубже и протечка — в самом «Интеркрайте». Не удивлюсь, если Климов… — Он досадливо махнул рукой, помолчал. — Короче говоря, до окончательного выяснения отсекаем от операции всех нижних чинов. Только мы трое, командный состав, — поскольку я в вас уверен, да и в себе, знаете ли, тоже… — Он двумя пальцами достал из бумажника небольшую фотографию. — Этот человек прибывает завтра утром московским поездом. И так уж легли карты, что о его прибытии стало известно другой стороне. Не спрашивайте, откуда я это узнал, все равно не скажу, дело тут не в недоверии, у каждого командира должны быть свои секреты… Если он сойдет с поезда нормальным путем, на вокзале, засветится моментально. А этого нельзя. Нам нужно выиграть хотя бы сутки, только сутки.

— Значит, насколько я понимаю, его поездку отменить нельзя? — спросил Паша.

— Правильно понимаешь, — сказал Данил. — Он непременно должен приехать завтра. И хотя бы на сутки выпасть из поля зрения нашего противника. — Он нехорошо оскалился. — А там, с божьей помощью, и сможем кое-кому основательно прищемить хвост… Ну, понимаете свой маневр?

— Не совсем, — признался Багловский.

— Стратеги… — беззлобно ухмыльнулся Данил. — Если отменить поездку нельзя и на вокзале непременно будут торчать шпики… Ну, ребята, что-то вы резко поглупели. Надо снять его с поезда по дороге. Гениальная голова у вашего шефа, а?

— Черт, действительно… — сконфуженно фыркнул Беседин. — Я просто до сих пор немного теряюсь в такой ситуации…

— Понятно, — сказал Данил. — Мне и самому слегка непривычно… да и унизительно чуточку, чего там. Привыкли работать в открытую, не прячась, чувствуя за спиной мощный концерн… Что поделать, придется пока уподобиться большевикам образца года этак девятьсот третьего, когда весь мир идет на тебя войной… Итак, только вы двое. Меж российской границей и столицей много мест, где останавливается московский скорый?

— Дайте подумать… — наморщил лоб Багловский. — Так… Ромены — три минуты, Орешковичи — пять, Жабрево — три. Это — глядя от границы.

Расстояние, соответственно…

— Расстояние берите о т столицы, — уточнил Данил.

— Можно приблизительно? Точно я сейчас не помню.

— Приблизительно, конечно…

— Жабрево — полсотни километров, Орешковичи — сто двадцать, Ромены…

— Стоп, — поднял ладонь Данил. — Ромены можем исключить. Значит, так.

Возьмете машину, рассчитаете все точно. В Орешковичах один из вас сядет на поезд. В поезде отыщет нашего и до Жабрево в контакт не вступает: осматривает, выявляет возможную слежку и все такое прочее… Второй, из кожи вон вывернуться, должен к моменту прихода скорого в Жабрево уже быть там…

— Ну, в таком случае в машине нужно оставаться мне, — сказал Багловский. — Я-то здешние дороги знаю лучше.

— Резон, — кивнул Данил. — Значит, в поезд садится Паша, а вы, Виктор, устраиваете ралли по дорогам… да не в буквальном смысле! Исхитритесь правил не нарушать и ГАИ не попадаться. В Жабрево выходите все трое и катите в город. Вот, держите. — Он достал ключ на никелированном брелоке, подтолкнул его через стол к Багловскому. — Улица Талашкевича, восемьдесят один, квартира пять. Учтите, я вам отдаю свою персональную, личную и, подчеркиваю, единственную незасвеченную «хазу», так что вы уж постарайтесь, орелики, ее не засветить, иначе обижусь. Крупно.

— А дальше? — спросил Паша.

— Дальше? — повторил Данил. — Дальше вы поступаете в его полное распоряжение. На ближайшие сутки. Обеспечить передвижения, связь, контрнаблюдение… да все, что потребуется. Вплоть до девок, если такое желание возникнет. И никакого подобострастия, судари мои. Вежливость, корректность — и не более того. Он большой человек, но это еще не значит, что мы должны гулять перед ним на цыпочках, у «Интеркрайта» собственная гордость… Вопросы есть?

— Как он меня узнает? — спросил Паша.

— Никаких паролей-отзывов, — усмехнулся Данил. — Признаюсь, я в глубине души терпеть не могу все эти профессиональные хохмочки: «Это у вас продается беременная кенгура?» — «Нет, но моя бабушка наяривает «Мурку» на виолончели». Боже, какие пошлости… Паша, ты ему просто покажешь этот самый брелочек. Он только выглядит стандартной поделкой, а на самом деле смастрячен по моему заказу в Шантарске и таит глубокий внутренний смысл, сторонним людям непонятный… Да, и вот еще что. Как учит житейский опыт, в ситуациях, подобных нашей, возможны разнообразные провокации. Поэтому по пустякам не демонстрируйте ваше умение вскидывать ноги выше ушей противника и побивать одним махом семерых вчерашним номером газеты. Короче, суперменствуйте только в тех случаях, когда опасность нешуточная. Надеюсь, вы оба — люди достаточно опытные, чтобы определить момент, когда вам всерьез соберутся оторвать яйца? Поняли? Вот и ладненько. Допивайте свои компотики и отчаливаем.

— Насчет завтра все понятно, — сказал Паша. — А сегодня что будем делать?

— А ничего не будем делать, — сказал Данил. — Ждать у моря погоды. Не вижу я пока что направлений, по которым следовало бы работать. Вот приедет барин, барин нас рассудит… Я серьезно. Мы пока что тыкаемся вслепую, как те индийские слепошарые обормоты из притчи. Помните? Которые забрели к слону в стойло, стали хватать его за разные места, кто за нос, кто за ухо, и на основании сих скудных тактильных наблюдений делать выводы о внешности животного… Вот только тут есть один нюансик. Мало того, что они прежестоко ошибались, один из них еще и подвергался смертельной опасности. Соображаете кто? Нет? Ну, орлы… Тот, кто по неосторожности ухватил бы носатого за гениталии. Реакцию слона угадать нетрудно. А посему мораль проста: не стоит слепому наобум лапать слона, можно и на яйца ненароком наткнуться — и получить хоботом по башке… Ну, пошли?

Они гуськом поднялись по узенькой лестнице и вышли на улицу к радости стоявших снаружи ближе всего к двери — компания из четырех человек обрадованно ринулась внутрь, на освободившиеся места. Данил первым свернул в длинную и широкую арку, напоминавшую скорее туннель: кафе располагалось прямо в жилом доме. Шаги звучали гулко, отдаваясь причудливым эхом, солнце уже село, и в туннеле было темновато…

Неожиданно вынырнувшая слева и двинувшаяся им навстречу параллельным курсом, как выразился бы Довнар, кучка людей поначалу не вызвала никакой тревоги, но через пару секунд у Данила сработало то самое шестое чувство профессионального телохранителя, неописуемое словами волчье чутье. Нет никаких внешних признаков опасности, но некий противный импульс встряхнул тело, прошел по нервам…

Он не стал увертываться от летящего прямехонько под дых кулака, хотя мог бы грамотно уйти в сторону. Всего лишь неуловимым движением сгруппировался, втянул живот под одеждой — так что кулак нападающего коснулся тела костяшками пальцев, и не более того. Причем ударивший мог голову прозакладывать, что качественно влепил прямиком в сплетение. В цирке это именуют «апач»…

Данил, конечно же, придушенно охнул и согнулся, примерно представляя последующее. Ага, так и есть, левая ладонь пошла на удар меж шеей и плечом, третьим ударом, надо полагать, швырнет к стене…

Он добросовестно отлетел спиной вперед к грязной выщербленной стене, по каковой и сполз наземь, пачкая пиджак, но понеся гораздо меньше урона, чем представлялось нападавшему. Совсем рядом завязалась азартная возня — с шумными выдохами сквозь зубы, непроизвольными вскриками, смачными плюхами.

Краем глаза он видел справа ожесточенную махаловку, но большую часть импровизированной батальной сцены от него заслоняла фигура нападавшего. Тот стоял, расставив ноги, всем обликом демонстрируя непреклонную силу и крутость. Как ни унизительно, но не стоило рассеивать иллюзии касаемо своей беспомощности. И Данил, сидя в нелепой позе на грязном бетоне, закрылся правой рукой — совершенно естественное, инстинктивное движение насмерть перепуганного слабака. Судорожно ловил ртом воздух — как и следовало после удара под дых…

Опа! Жесткий носок штиблета пребольно угодил по ребрам. Аж в зобу дыханье сперло, как ни старался Данил пассировать удар. Если это будет продолжаться, придется все же малость побарахтаться, не выходя из рамок образа…

Нет, нового пинка не последовало, нападавший покосился в сторону, где все еще возились, хрипя и сопя. Его лица Данил рассмотреть так и не смог — и позиция неудобная, и темновато. Очки валялись неподалеку, одно стекло, как и следовало ожидать, разбилось…

Черный штиблет опустился прямо на них, медленно поелозил, дробя уцелевшее стекло в крошку — нарочито демонстративно, с расстановочкой. Не пора ли вопить «караул!» и «милиция!», как и подобает честным гражданам, подвергшимся хулиганскому нападению?

Его рывком вздернули на ноги, так что многострадальный пиджак вновь вытер стену, в противоположном на сей раз направлении. Данил добросовестно обмяк, воротничок рубахи резал горло, но не бывает худа без добра — теперь он мог рассмотреть рожу противника настолько, чтобы потом с уверенностью того опознать…

Удар левой по ребрам — несильный на сей раз, определенно игравший роль завершающего мазка кистью.

— Ты, морда очкастая! — рявкнул ему в лицо незнакомец, обдав густым запахом табачища. — Кончай шнырять по городу, понял? В речку спущу, с камнем на ногах! Чтобы духу вашего здесь не было, москали долбаные! Понял, спрашиваю?

Данил слабо трепыхался, всем своим видом давая понять, что из-за пережатого горла не в состоянии издавать осмысленные звуки. Противник, похоже, и сам это наконец сообразил. Внезапно отпустил его (Данил пошатнулся, налетел спиной на стенку и едва не упал), обернулся на свист подельничков. И все пятеро, стуча подошвами, быстрее лани рванули во двор, в ту сторону, откуда и появились. В три секунды исчезли с глаз, как не было.

Кто-то, привлеченный шумной возней, уже заглядывал в арку на противоположном конце, окликнул, пока еще спокойно:

— Эй, что там?

— Да ничего особенного… — откликнулся Данил, повернулся к своим:

— Ходу!

Первым оказался под открытым небом, в обширном тихом дворике с рядками густых кустов, беседками и детскими качелями. Слава богу, посторонних свидетелей не оказалось. Двор давно знакомый, проходной, ищи-свищи тех злодеев, если у них поблизости стояла машина, ни одна собака не разыщет…

Он свернул в аллейку, добрался до беседки и опустился на узкую деревянную скамейку, изрезанную перочинными ножичками многих поколений. Ребра побаливали, но не похоже, чтобы сломаны. Брюхо и плечо почти что и не болят.

Хуже бывало, в общем…

Рядом плюхнулись спутники. Особых повреждений у них Данил не усмотрел — у Паши разбита нижняя губа, у Багловского поперек лба тянется впечатляющая, кровянящая ссадина, оба охают и морщатся, оба изрядно испачканы, но в общем и целом никак нельзя назвать происшедшее разгромом. В юности, на танцульках, бывало, получали и почище…

Сняв пиджак, Данил сокрушенно вздохнул: пропал клифт, придется в чистку отдавать. Принялся носовым платком оттирать, как мог, рыжую кирпичную пыль.

Запасные очки в чемодане имеются, а вот столь уродски скроенный пиджак был один, накрылся реквизит…

Паша кратко и эмоционально охарактеризовал ситуацию — не столь уж и сложной трехэтажной конструкцией.

— Это ты зря, — сказал Данил, потирая ребра. — Не заслуживает наша битва таких слов. Наоборот. Радоваться надо. Не было у нас живого, материального врага — и вот он, сам вынырнул, как чертик из коробочки, после чего никаких сомнений в его подлом существовании не остается. Это успех, господа… Это мы в выигрыше, а не они.

— Теоретически все так и есть, — с кривой ухмылочкой сказал Багловский, старательно промокая носовым платком ссадину. — А вот на практике — все бока болят. Качественно приложили, твари.

— Никого, часом, не опознали? — спросил Данил.

— Шутите? — фыркнул Багловский.

— Ну, мало ли…

— Да нет. Насколько удалось рассмотреть, все морды насквозь незнакомые. А вы прямо-таки провидец, Данила Петрович, я это без лести говорю.

— Это скорее называется «накаркал», — покривил губы Данил, убедившись, что все его усилия бесполезны и пиджаку не придашь даже видимости приличной одежды. — Ждал я чего-то подобного, честно признаюсь.

— Знали или ждали?

— Пойдемте-ка в машину, — сказал Данил, не ответив. — А то еще примут бдительные бабушки за тройку алкашей, покличут, злыдни, участкового и загремим мы в неприятности… Едем прямиком на фирму, переоденемся…

— Вам легче, а мне домой придется, — уныло сказал Багловский. — Я ж на фирме сменную одежду не держу. Соседи бы не увидели, а то разговоры поползут.

— Постараемся подогнать машину поближе к подъезду, — серьезно сказал Данил.

…И таково уж было его цыганское везение, что, прибыв на фирму и стараясь побыстрее прошмыгнуть в свои апартаменты по пустынному коридору, он нос к носу столкнулся с Оксаной Башикташ, и под ее умным, ироничным взглядом почувствовал себя чуть неловко.

— Как я понимаю, это и называется — будни тайного агента? спросила она ангельским тоном.

— Они, — ответил Данил, все еще ощущая неудобство в ребрах. — Что поделать, не всегда же бывают смокинги, рестораны и роковые красотки… Впрочем, в вас я тоже вижу некоторые перемены…

Она была одета в точности так, как утром, но прическа стала другая классический узел, вошедший в моду в первые годы двадцатого столетия — да на носу красовались очки в светлой оправе, определенно с простыми стеклами.

— Ну да, — ответила она безмятежно. — Опять встречалась с акулами пера.

Очки в сочетании со старомодной прической и мини-юбкой действуют особенно убойно. Научно выверено. Крайне возбуждающий контраст.

— Пожалуй, — признал Данил, окинув ее откровенным взглядом, понизил голос:

— Ну, а когда мы поговорим?

— Можно вечером.

— Где?

— А прямо здесь, — сказала Оксана. — Босс решил устроить небольшую пьянку, сиречь поминки — сегодня ж, насколько нам известно, в вашем Шантарске Климова хоронят…

Данил добросовестно попытался высмотреть на ее гладком личике следы скорби. Не удалось. Зато чертова девка, кажется, поняла:

— Вы считаете, я должна рыдать и рвать на себе одежды?

— Да ничего я не считаю, — пожал он плечами.

— Вам факс пришел. Из столицы.

— Сейчас заберу, переоденусь только… После хорошего душа и приличной рюмки коньяка он почувствовал себя бодрее. Не беспокоя Беседина, приводившего себя в божеский вид в соседней комнате, сходил за факсом сам.

Запер дверь изнутри и взялся за расшифровку.

При всей изощренности и могуществе научно-технической разведки перехватить факс чрезвычайно трудно даже в наше время — вернее, для этого следует пустить в ход немаленькие возможности вовсе уж серьезных ведомств. А Данил искренне надеялся, что не привлек пока что внимание таковых. Кроме того, перехватить — еще не значит прочесть. Можно, конечно, догадаться, что замаскированные под скучную и обширную коммерческую сводку группы цифр на самом деле представляют собой массив пятизначных чисел, но вот с остальным придется повозиться. Бывают случаи, когда могущество мощных компьютеров, перебирающих в секунду миллионы комбинаций, предстает мнимым. Существуют шифры, компьютеру решительно не поддающиеся, нужно только уметь ими пользоваться…

Он долго сидел над листом бумаги, расшифровывая «луковицу», — снял первый слой, второй, вышел на третий уровень… не спеша выписывал букву за буквой, единожды ошибся, но это был пустяк, слово и без того легко читалось…

Они там, в Москве, поработали на совесть. Понятно, за такие-то денежки…

Тот, кто именует наше отечество Верхней Вольтой с ракетами, — дурак набитый, российские золотые руки и светлые головы еще способны удивить мир…

Никаких научных подробностей в шифровке не приводилось — Данил с самого начала предупредил, что они ему не нужны, совершенно не интересны. Важнее всего результат — как пели те симпатичные привидения из Шпессарта. Важнее всего результат, чики-чики-чики-чик…

А результат заставляет волка встопорщить шерсть на загривке и чутко втянуть воздух расширенными ноздрями.

В легких Климова обнаружились недвусмысленные следы отнюдь не затхловатой воды из того озерца — ребята Лемке ее еще позапрошлой ночью зачерпнули для будущего анализа. Климов перестал дышать, а следовательно и жить оттого, что его легкие переполнились хлорированной водой, по своему составу идентичной той жидкости, что циркулирует в здешнем водопроводе. Ошибки исключены — эти люди, пока им платят аккуратно и в полном объеме, ошибок не делают никогда.

Сначала Климова погрузили в ванну — судя по отсутствию следов на теле, он был в том состоянии, когда сопротивляться человек не способен, — а уж потом отвезли к озерцу и сбросили в воду.

Вот так. Не осталось никаких недомолвок в одном-единственном конкретном вопросе. В остальном же…

Данил тщательно сжег в большой хрустальной пепельнице и факс, и все свои каракули, пепел выкинул в унитаз и тщательно смыл. Еще раз — в третий раз за сегодня — проверил телефон и убедившись, что за время его отсутствия «клопы» в трубке не завелись, набрал номер. Абонент оказался на месте, как и следовало ожидать. Безобидные фразы, ясное дело, были исполнены двойного смысла.

Глава 8

Спускаясь по широкой лестнице к путепроводу, Данил прекрасно знал, что слежки за ним нет. Вновь объявившийся на горизонте «Фольксваген» ехал поначалу за автобусом, а в метро на хвост сел незнакомый тип, но Данил надежно и качественно стряхнул его в ЦУМе, потом сделал контрольный круг по прилегающим улицам и уверенно направился в точку рандеву.

Зеленый сигнал светофора. Данил пересек неширокую улочку Немигу, свернул вправо, под путепровод, дисциплинированно, стараясь соответствовать европейским стандартам, остановился перед красным сигналом, хотя на дороге не было ни единой машины. Дождался зеленого, перешел.

Впереди, над неширокой живописной речкой, красовались аккуратненькие, как игрушечки, на старинный манер, сбившиеся в кучу разноцветные домики Троицкого предместья. На самом деле вся эта старина было кропотливо реконструирована после войны из руин — в сорок четвертом все тут лежало в развалинах…

Миновал черный, затейливо выкованный уличный фонарь. Уток под мостиком, конечно, не было, летом они отсюда улетают, возвращаются к холодам и зимой табунятся на незамерзающей речушке, ныряют за брошенным хлебом, дармоедки…

Все предместье, кусочек старины, состояло из десятка домиков, которые можно обойти кругом в две минуты. Данил, однако, еще раз проверился, зайдя в книжный магазин, потом в ювелирный. И тогда только сделал круг, вышел на прилегающую улочку.

Вишневая «девятка» — пристрастно рассуждая, купленная на денежки «Интеркрайта» — стояла в условленном месте. Убедившись, что в машине сидит нужный человек и он один-одинешенек, а вокруг нет никаких следов наружного наблюдения, Данил подошел к машине справа, распахнул дверцу и сел.

— Тьфу ты, — сказал Казимир, криво усмехнувшись. — Вы всегда появляетесь, как призрак…

— Ох, не нужно комплиментов, я же не лялька с ногами от ушей, — усмехнулся Данил.

— Да причем тут комплимент? Однажды заикой сделаете…

— Привычка, увы, — сказал Данил дружелюбно. — Казимир, откуда эта вульгарщина? «Тьфу ты!» Вы как-никак працуете в администрации президента, по-старому — то ли подскарбий, то ли чашник, а то и королевский маршалек.

Вам положено восклицать благороднее — «Парбле!», «Морбле!» или, учитывая местный колорит, — «Ах, дьявол!». Поедемте?

Казимир включил мотор, вырулил на улицу, вопросительно покосился на Данила. Тот, подумав, предложил:

— А давайте-ка покатим на природу. Скажем, в Ожереловичи, там зелень, озера, я после Сибири с ее индустриальными дымами рвусь к первозданности…

— Ясно. Я смотрю, вы в превосходном настроении?

— В превосходнейшем, — сказал Данил наигранно-бодро. — И вы у меня тоже вскоре будете в том же настроении, я ведь, сразу скажу, вам подарочек привез…

Казимир приличия ради никак не отреагировал, но Данил-то успел изучить эту сытую, респектабельную физиономию с ее не самой сложной гаммой чувств. В душе сытенький «кротик» из президентской администрации примитивно ликовал.

Ну и черт с ним, всегда нужно помнить наставления господ жандармских офицеров касательно работы с агентурою — профессионалы были, дело свое понимали туго…

— Привез, привез, — повторил Данил. — А вы как думали?

Достал из внутреннего кармана джинсовой куртки белый длинный конверт и сунул его в бардачок. Конверт был тонкий — оттого, что доллары вещь компактная. Казимир краем глаза, стараясь делать это незаметно, взирал на Даниловы манипуляции.

«Подарками», как легко догадаться, высокопарно и деликатно именовалась регулярная зарплата, не учтенная ни единой официальной инстанцией на территории обеих республик, вот-вот вроде бы собравшихся, в противоположность амебам, слиться в единую державу…

Казимир, однако, своих баксов стоил. Поскольку являл собою классический пример ваньки-встаньки, к тому же непотопляемого. Примерно ровесник Данила, едва закончив институт, двинул по комсомольско-профсоюзно-советско-партийной тройке — да так с нее и не сошел, ибо, как ни меняется власть, какие зигзаги она ни выписывает, незаметные чиновнички ухитряются остаться в большинстве кабинетов.

Знаменитый парижский палач мэтр Сансон, как известно, добросовестно стриг голову и при последнем Людовике, и при республике, и при Наполеоне. Что ж тогда говорить о легионах письмоводителей и столоначальников, занятых гораздо более мирных промыслом?

На попытки завязать джентльменский разговор любой платный информатор обожает сохранять в отношениях долю великосветскости — Данил отвечал дружелюбно, но кратко. Черт его знает, мог и попасть под колпак, могли всадить в тачку некую компактную фиговину, как это произошло с Климовым.

Наконец добрались до Ожереловичей — крохотные озерца, зеленые островки леса, редкие громады двенадцатиэтажек, тишина и пастораль… Данил первым вылез из машины, закурил и погрузился в созерцание умиротворяющих взор пейзажей. Потом сказал чуть ли не растроганно:

— Красота какая, а мы-то, глупые, спешим неизвестно куда, по бетонке носимся… Ну, как тут без меня идут дела? Я смотрю, на Батьку опять поднимают хвост ущербные умы?

— Перемелется, — с ухмылочкой ответил Казимир.

— И никаких признаков, что трон пошатывается? Казимир, мы с вами старые друзья, вы должны были накрепко запомнить — меня в первую очередь интересует точность…

— Точность я вам гарантирую, никаких признаков слабости, поводья крепко зажаты в руках. Поддержка «ключевых точек» по-прежнему обеспечена. И в этих условиях тем более странно…

— Что? — без промедления спросил Данил.

— Данила Петрович, мы с вами, как говаривала моя светлой памяти бабушка, люди из одного ящика. Как-никак, когда-то были соседи. Поэтому вы должны понимать иные деликатные материи. Знаете, как это бывает, — нет конкретных данных, нет никаких конкретных имен, но общая обстановка, некие трудно описуемые словами тенденции, общая атмосфера…

— Я, кажется, понимаю, — сказал Данил. — Грубо говоря, в наших кругах что-то такое витает в воздухе, а? Некое предгрозовое состояние, каковое обостренно предчувствуют ревматики и сердечники?

— Именно это я и имею в виду. Вам интересно?

— Весьма, — сказал Данил.

Казимир, заложив за спину ненатруженные рученьки, задумчиво озирал ландшафт. Данил терпеливо ждал. На нюх старого аппаратчика следовало порой полагаться в точности так же, как на нюх старого топтуна.

— Так вот, — сказал Казимир, — Некоторые начинают вести себя так, словно Батьки нет. Словно его неким чудом растворило в воздухе или подхватило смерчем и унесло на край света, откуда он не скоро доберется назад. Вы понимаете, хороший шахматист всегда рассчитывает на несколько ходов вперед.

И я с недавнего времени стал замечать, что иные рассчитанные в будущее ходы совершенно не предусматривают существования Батьки как реального, оказывающего воздействия на события и людей фактора. Не предусматривают вообще. Не требуйте от меня конкретных имен — дело не в именах, ситуациях, разговорах и поступках. Тенденция порхает. И понемногу оформляется. Вплотную подходя к формулировке «Есть мнение».

— Идея овладевает массами? — с усмешкой бросил реплику Данил.

— Ну, до этой стадии еще не дошло. Никаких масс. Идея, я повторяю, порхает… И откровенно не предусматривает Батьки. Я понятно излагаю?

— Абсолютно, — сказал Данил.

Бесполезно и бессмысленно было бы требовать протокольной точности.

Наверняка ее и не существует, сытенький интриган прав — причем тут имена, поступки и разговоры? Порхает идея. Но что это может быть? До выборов далеко. Никогда не удастся превратить кучку демонстрантов в возмущенные массы. Армия и КГБ, насколько нам известно, лояльны. МВД — тоже. Не может же это быть… А почему не может? Ежели даже у янкесов, почитаемых светочем демократии, не единожды проскакивало…

— Это, так сказать, теоретическая часть, — продолжал Казимир, убедившись, что Данил не собирается задавать уточняющих вопросов. — Касающаяся главным образом наших палестин. Есть и практическая. Та, что касается вас. Не вас лично, я имею в виду, а вашего «Интеркрайта». В последнее время в наших коридорах опять-таки порхает мнение, будто в свое время некоторые излишне поторопились приглашать вас в инвесторы. Говорят, не только ваше прошлое, но и настоящее гм… изрядно запачкано весьма неблаговидной деятельностью…

— Интересно, — сказал Данил. — Что-нибудь формулируется точно?

— Нет. Пожалуй, нет. Тут опять-таки избегают конкретики. Но мнение старательно поддерживается. Начинают говорить даже, что ваши пресловутые инвестиционные проекты — мошенничество чистой воды. Что в России не сегодня-завтра за вас примутся всерьез инстанции, и тогда мы здесь окажемся в дурацком положении, хорошо, если просто скомпрометированными, но что, если еще и понесшими крупные убытки? Некоторые нервничают… Самое прискорбное я начинаю подозревать, что это мнение пытаются довести до президента.

Дозированно, якобы объективно, по капельке… Есть примеры, когда подобное воздействие, став достаточно массированным, достигало цели…

Пожалуй, он был искренне озабочен. Без дураков. С уходом из его жизни «Интеркрайта» иссякал и приятно шелестящий ручеек, было о чем сожалеть…

— Значит, конкретики вы представить не в состоянии…

— Поверьте, представил бы, если бы мог. Одно вам могу сказать со всей уверенностью: ниточка тянется в белокаменную. В столицу вашей родины, город-герой… Кто-то там чертовски хочет подставить вам ножку — иначе я происходящее просто не могу и объяснить. Некие эмиссары, информационный вброс, мягкое прощупывание и целенаправленное воздействие. Хотя… Вы готовы выслушать мои теоретические абстракции?

— Сделайте одолжение, — кивнул Данил.

— По моему глубокому убеждению, это кто-то из новых, — произнес Казимир с ноткой легкого презрения к выскочкам, не прошедшим суровой советской школы. — Из новоиспеченных. Не знаю, поймете ли, но эти комбинации, на мой взгляд, лишены ранешней отточенности, воспитанной ранешним опытом. Положительно, это кто-то из новых…

— А есть шанс добиться конкретики?

— Шанс есть всегда, — дипломатично сказал Казимир.

— Приложите все силы, — сказал Данил. — Вам и карты в руки, с вашим-то неоценимым опытом. С одной стороны, осталось совсем мало времени, кто бы там ни противодействовал, они просто не успеют заплести тропку колючей проволокой и поставить мины. С другой… Слишком легко обрушить в одночасье то, что строилось долго и тяжело. Бывали примерчики, так что вы постарайтесь, одно дело делаем, в одной лодке плывем…

«Постарается», — подумал он со здоровым цинизмом. Как только распотрошит конвертик и убедится, что нынешний «подарок» потяжелее обычного среднемесячного содержания. А насчет того, что может продать… Рано.

Продаст, конечно, буде возникнет удобный случай, но до этого еще далеко…

— И еще одно небольшое дельце… — сказал он небрежно. — На сей раз самого что ни на есть практического характера.

— Ну, попробуем…

— Да уж попробуйте, — сказал Данил. — Завтра, в первой половине дня, в вашей почтенной конторе появится вот этот человек, — он показал фотографию. — Мне нужно, чтобы у вас его приняли за крайне серьезного визитера из Москвы.

Не беспокойтесь, не придется заключать никаких соглашений, не придется давать никаких обещаний, просто… Достаточно широкий круг людей должен поверить, что администрацию президента посетил весомый гость из Москвы. Он пробудет у вас всего несколько часов — после чего навсегда исчезнет, и никто о нем никогда больше не услышит. Но это впечатление, о котором я говорил, должно на несколько дней остаться. Вы можете поспособствовать рождению этой легенды, этого миража и при этом не подставиться слишком явно? Я ни в коем случае не хочу вас подставлять…

На сей раз собеседник замолчал надолго. Шахматисты наверняка взвыли бы от зависти, проникни они в суть крутившихся под номенклатурной черепушкой комбинаций…

— Постараюсь вам помочь, — наконец заговорил Казимир. — При некоторой сноровке то, чего вы хотите, можно устроить… так, чтобы остаться в стороне самому.

Странно, но его сытая физиономия озарилась словно бы неким приятным предвкушением. Вполне может оказаться, у этих есть непонятные прочим стимулы, кроме денег, и оргазм им доставляет плетение интриг само по себе, как вид искусства. Кто знает?

— Я могу быть вам еще чем-нибудь полезен?

— Подвезите меня до метро, — сказал Данил.

…Он проехал две станции, проверяясь, вышел, пересел на встречный поезд, отмахал еще парочку. Оказавшись на поверхности, не спеша пересек улицу, свернул в скверик и опустился на третью от входа скамейку. Время рассчитал точно — до встречи оставалось целых пять минут.

Володя Валахов появился справа, сел рядом и негромко спросил:

— Здесь продается бюст Моники Левински работы Церетели?

— Не заметил что-то, — проворчал Данил. — Откедова такая игривость в тоне?

Результаты имеете, милый?

— А как же. Он приходил к Вере.

— Кто, милый? — переспросил Данил. — Тень отца Гамлета? Ты уж, бога ради, не расхолаживайся. Здесь не курорт, здесь наших мочат…

— Извините. В двадцать три ноль девять к Вере позвонили. Она спросила через дверь, кто это и, услышав фамилию — или прозвище, я до конца не определил — «Лесь», дверь открыла после некоторых колебаний, выраженных в том числе и вслух. Разговор длился около десяти минут, моего присутствия он не заметил. Запись прилагается. — Он положил в протянутую ладонь Данила крохотную кассетку. — Потом он ушел. Наблюдатели на улице, оповещенные мною посредством условленного сигнала, сфотографировали его, после чего Костя пошел следом… но его за углом дожидалась машина. Номер имеется. Вести наблюдение на наших колесах не смогли, поскольку имели от вас недвусмысленный приказ: оставаться на месте до утра.

— Вот это уже лучше, — проворчал Данил. — Доклад по всей форме. Ладно, расслабься. Какие у вас впечатления?

— Это профессионал. Хороший такой, тверденький. Все поведение доказывает.

Волчара. В одном лопухнулся — меня не обнаружил в соседней комнате, но я там не столбом стоял посреди, а в полной мере ваши уроки использовал…

Данил разглядывал фотографию: полностью соответствует словесному портрету, нарисованному с грехом пополам Верой. Тот самый вербовщик. Ну вот и познакомились заочно…

— Это номер его тачки, что дальше?

— А ничего, — сказал Данил, подумав. — Послушаю пленку, прикину известный предмет к носу, там и решим.

— Но ведь номер…

— Я знаю, — прервал Данил. — Номера с такой серией принадлежат здешним оперативным машинам… но это еще ни о чем не говорит. Может, у него зять генерал и этот номерок по блату достался. А то и сам соорудил, бывают такие наглецы, я в собственном прошлом могу припомнить авантюры не хуже… Так что давай без поспешных выводов. Есть дела поважнее. Скажи Лемке, что завтра с раннего утречка придется поработать. На железной дороге меж русской границей и здешней столицей есть всего три места, где останавливается московский скорый. Ромены, Орешковичи и Жабрево. Расстояние, соответственно…

Глава 9

Когда за окнами стемнело, он так и не зажег света, лежал на застеленной постели, глядя, как в бледной полоске света от уличного фонаря, косо падавшей поперек комнаты, извиваются прозрачные клубы табачного дыма.

Картинка не складывалась. Ничего не получалось. А ведь он имел дело не с хаотической игрой природы, набросавшей на пляже кучу разнокалиберных камешков, а с чем-то рукотворным. Скорее уж перед ним оказалось несколько ведер с разноцветной смальтой — и чистая стена, на которой эти стекляшки по замыслу неведомого художника должны были расположиться в строгом, заранее продуманном порядке, так, чтобы потом любой пентюх глянул и определил: ага, это кентавр, это пальма, а это, изволите видеть, гетерочка, сатира завлекает, шельма…

Одна беда: художник, сволочь такая, умышленно не озаботился набросать на стене контуры будущей картины. Не хотел он, скот, чтобы замысел просекли до времени.

Чем больше Данил думал, тем четче оформлялась не столь уж сложная идея: не в недостатке информации дело. И не в его тупости, просто-напросто перед ним оказалось две мозаики. Две головоломки, из которых он поначалу ретиво взялся сложить одну, а это было глубоко не правильно…

Стоящая идея. И поработать над ней нужно…

Он распахнул окно, чтобы как следует проветрить изрядно прокуренную комнату, прислушался, подойдя к двери и чуточку ее приоткрыв. Внизу было шумновато — посиделки далеки от финишной прямой, все только начинается…

Вышел в коридор, постучал в соседнюю дверь. Вошел. Паша старательно вывязывал перед зеркалом шелковый галстук, дорогой, а потому вполне комильфотный: приглушенных тонов, с лошадками и светло-коричневыми полосочками.

— Это правильно, — сказал Данил, плюхнувшись в кресло и перекинув ногу через подлокотник. — В такой именно «гаврилке» и следует шествовать в респектабельный кабак в сопровождении следователя прокуратуры, пусть даже юного и очаровательного. Успехи есть?

— Определенные, — скромно сказал Паша. — На Уровне пионерских провожаний.

Мы что, все же будем через нее что-то ихним правоохранителям вбрасывать?

— Не знаю, — признался Данил. — Но канал надо держать и лелеять. Вне зависимости от его очарования…

Он вышел вместе с расфранченным Пашей, на первом этаже свернул вправо, в большую комнату, где имелся лишь стол посреди.

Хорошо или плохо работает частная фирмочка, крепнет она или хиреет, неизменным остается устоявшийся ритуал советских времен: застолья по поводу и без повода. Западные люди этого не поймут, у них так сроду не принято, а вот славяне, хоть и именуются теперь менеджерами и клерками, с прежней сноровкой будут крошить салаты в устрашающем количестве, гасить окурки в блюдечках и до двух часов ночи посылать гонцов за добавкой, благо нынче эту добавку изыскать не в пример проще…

Музыки, конечно, не было, как и особенно уж шумного веселья — как-никак поминки, повод не из самых веселых. Однако так уж повелось у славян, что поминки — особенно если на них не присутствует родня безвременно усопшего постепенно все же некую долю веселья обретают: тут вам и анекдотики, и болтовня, и легкий флирт. И правильно, вообще-то. У многих народов испокон веку полагалось на тризнах как раз веселиться…

Он приостановился на миг, высматривая себе место, но его тут же подхватила под локоток секретарша Ира и прямиком провела на свободное место, меж Тышецким и Оксаной. Очень удачно там оказался свободный стул, можно бы и списать на случайность, но Данил успел заметить, что Ирочку на этот гостеприимный жест подвигла Оксана небрежным, но решительным мановением руки.

Он сел, и ему тут же набулькали полную стопочку водки. На поминках, как известно, не чокаются, и Данил без церемоний опрокинул в рот стопарик, метнул следом ломтик красной рыбы и отметил, что непринужденно вписался в застолье, никто на него не обратил особого внимания.

Покосился на Оксану — она, конечно же, была великолепна, темно-синий брючный костюм при некотором напряжении фантазии можно и счесть за намек на траур, если бы не алая ленточка на обнаженной шее, выбивавшаяся из траурных канонов. Ну не посыпать же, в самом деле, главу пеплом…

Зато Тышецкий идеально соответствовал застолью, созванному по печальному поводу, — в черном костюме, с черным галстуком, ухоженной седой шевелюрой, он даже курил с этакой тоскливой отрешенностью, словно выражал этим должный респект перед той, что приходит за всеми людьми, как выражается мусульманский народ. Массивный серебряный перстень на пальце, старинный «сыгнет», напоминающий скорее кастет, массивный серебряный портсигар с гравированным гербом Топоров — бывший профессор кафедры экономики изо всех сил старался изобразить осанистого пана былых времен.

Вздор, конечно. Данил, сам происходя из этих мест, в таких вещах разбирался — какая там «прямая линия», у Топоров было столько дальних родственничков, седьмой воды на киселе, что упомнить всех не было никакой возможности, иные шляхтичи сами пахали земельку, как миленькие, повесив на бок для отличия от мужиков вырезанную из жести сабельку, и все сословные различия заключались лишь в том, что мужиков можно было невозбранно пороть, а со шляхтой этого не полагалось… Но, в конце концов, Тышецкий был идеальной представительской фигурой, которую не грех и выпускать в общество, пока такие, как Данил, ворочали грязную работу…

Поймав взгляд Данила, Тышецкий склонил седовласую главу и с приличествующей скорбью негромко произнес:

— Это ужасно…

Данил вяло кивнул. Не было никакого желания вступать в разговор, да потомок славных Топоров и не набивался — Данила он малость побаивался, брала свое извечная интеллигентская робость перед Лубянкой…

Оксана заботливо налила ему еще стопочку, он подумал и выпил, присмотрелся к ней — не мужским взглядом, а исключительно деловым. Успела поддать, конечно, щечки раскраснелись, но для серьезного разговора годится.

А откладывать этот разговор не стоит…

Не подыскав пока что подходящей фразы, способной послужить мостиком, он вынул старинную серебрушку, поставил на ребро и крутанул. Монета звякнула о блюдечко, упала профилем вверх.

— Можно взглянуть? — Оксана подняла монету двумя пальцами, присмотрелась. — Вы что, тоже ударились в нумизматику?

— Не совсем, — сказал Данил. — Нашел вот…

— А она вам дорога как память?

— Ничуть.

— Сделайте мне приятное, спрячьте, а? Меня это дома достало. Супруг полагает, мне чертовски интересно будет узнать, чем пражский грош отличается от тымфа, а талер — от гульдена. От этих лекций впору на потолок залезть.

Хорошо еще, последнее время Климов принимал удар на себя: тоже увлекся, такое впечатление, сядут оба вечером, пивко выставят и тарахтят на птичьем языке — ах, левендалер, ах, боратинки…

— Выходит, вы все же кое-что усвоили? — спросил Данил.

— Усвоишь тут, когда три часа зудят в уши… По-моему, эта серебрушка как раз мужнина. Подарочек начинающему.

Данил внутренне подобрался. Нет, не стал бы Серега тратить драгоценное время на вечернюю болтовню о монетах. Что же, на поверхность вынырнул искомый ключ? Ведь монета-то лежала в потайном карманчике…

— Уверены?

— Очень похоже. Монетка не из редких, у моего дражайшего они на столе кучкой валяются… Вам еще налить?

— А пожалуй что, — сказал Данил. Тышецкий повернулся к нему, чуть приподняв свою стопку, с той же приличествующей случаю скорбью произнес:

— Безвременная кончина — это особенно печально…

— Судьба, — сказал Данил, глядя на Оксану. — Оллу оджак, кырылы наджак, как выразился бы ваш папенька…

— Что?

— А вы по-турецки не понимаете?

— Увы…

— Я тоже не особенно силен. Но парочку пословиц помню. В вольном переводе — чему быть, тому не миновать… Кисмет, сиречь-судьба…

Что-то изменилось в ее лице, но Данил не понял смысла. Она пожала плечами:

— А я вот в турецком совершенно не разбираюсь. И в Турции не была ни разу, хотя сейчас уж вроде бы чего проще… Ничуть не воодушевляет историческая родина. Хотя фамилия, быть может, и знатная…

— Должен вас разочаровать, — сказал Данил. — У турок фамилии появились лишь в двадцатом веке.

— Ну, это еще ничего не значит, верно? Можно было быть знатным и без всякой фамилии…

— Тоже верно, — сказал Данил. — Хочется верить, что происходите от пашей или беков, а?

— А почему бы и нет? Ужасно думать, что твои предки лет этак пятьсот ковыряли землицу… Данила Петрович, мы с вами так и не поговорили касаемо завтрашней пресс-конференции… Почему бы сейчас не обсудить?

— Ну, в принципе…

— Пойдемте? — она гибко выпрямилась. Вот все само по себе и уладилось…

Шагая за ней следом, Данил успел перехватить чей-то насмешливый взгляд с другого конца стола, но это его нисколечко не задело. Пусть себе думают, что хотят, лишь бы в качестве объектов разработки не подворачивались и хлопот не прибавляли…

— А сплетни не пойдут? — усмехнулся он, когда они поднялись на второй этаж.

Оксана остановилась, повернулась к нему:

— О репутации заботитесь?

— Не особенно, — хмыкнул он. — Даму не хочется компрометировать.

— Рыцарь вы наш… Вопрос можно? Почему вы даже здесь ходите в этих дурацких очках? Они ж у вас с простыми стеклами… и прическа дурацкая, совершенно вам не идет. Хотите, причешу как следует?

— Нам нужно серьезно поговорить…

— А кто спорит? — усмехнулась Оксана.

— Мне кажется…

— Глупости, — отрезала она. — Чтобы совершенно сбиться с делового настроя, мне нужно выпить раз в пять больше, а я пока что исключительно пригубливала… Ну, показывайте ваше логово. Выпить, надеюсь, найдется?

— Был где-то коньяк, — проворчал Данил, извлекая бутылку из шкафа.

— Зажгите настольную лампу, а верхнего света не надо, ладно? Создайте должную атмосферу для секретов и роковых тайн…

— А что, грядут роковые тайны? — серьезно спросил Данил, наклоняя бутылку над немаленьким бокалом.

— Как знать, как знать. Учитывая, что любая женщина сама по себе роковая тайна. — Оксана положила указательный палец на горлышко бутылки и держала, пока бокал не наполнился до краев. — Не сквалыжничайте, голова у меня крепкая… Видите, отпиваю глоточек, и не более того.

— Да бога ради, — проворчал он. — Как выражался классик, кушайте чаю сколько влезет и даже можете домой взять…

Оксана отпила еще глоточек, устроилась на диване и вытянула ноги:

— Вы не снимете с меня туфли?

Данил подошел, расстегнул субтильные ремешки, снял узенькие туфельки и аккуратно поставил их рядом с диваном.

— Благодарю вас, — церемонно раскланялась Оксана. — Теперь, если вас не затруднит, расстегните мне верхнюю пуговицу, здесь душновато.

— Пардон, на брюках или на жакете? — спросил он совершенно нейтральным тоном.

— На жакете, конечно.

Данил наклонился к ней и преспокойно расстегнул.

— Следующую.

Он выполнил просьбу с бесполым равнодушием, словно вскрывал конверт.

— Садитесь вон туда, — сказала Оксана. — Можно, я положу ноги вам на колени?

— Сделайте одолжение, — кивнул Данил. И с расстановкой принялся выпускать дым, посмеиваясь про себя. Молчание затягивалось, он все так же с отсутствующим видом дымил, откинувшись на мягкую спинку и не чувствуя ни малейшей неловкости из-за затянувшейся паузы, наоборот.

— Господи ты боже мой! — фыркнула Оксана. — Вас что, так уж и нереально вывести из себя?

— Интересный вопрос, — сказал он без всяких эмоций. — Пожалуй что можно. Но только не стандартным набором шаловливых дамских капризов.

— А вы, часом, не педик?

— Ничуть, — сказал он спокойно. — Но и не сексуально озабоченный юнец. Я на службе, Оксана Моллаховна. Неужели всерьез думаете, что я так и кинусь, пыхтя и сопя, совлекать с вас одежды? Я в жизни расстегнул чертову уйму женских пуговиц и снял немало туфелек, но это всегда было только в тот прекрасный миг, когда я начисто был свободен от дел…

— А я…

— А вы умнее, чем прикидываетесь, — сказал Данил. — Это ж ясно. Можете вы мне с ходу ответить на парочку вопросов? Почему вы решили, что в вашем кабинете могут быть микрофоны? Откуда вообще такое убеждение?

— А если я сейчас запущу в вас бокалом, встану и уйду? — спросила Оксана, впрочем, без скандальных ноток в голосе. — Неужели думаете, трудно будет отыскать новую работу в этом городе? Не столь уж… Запустить?

— Только не бокалом, — сказал Данил. — Ненавижу подбирать осколки стекла.

Да и одежда спиртным вонять будет.

— Ну, в таком случае — даю вам легонькую пощечину и гордо ухожу?

— Не выйдет.

— Интересно, почему?

— Сам не знаю, — сказал Данил. — Я еще не понял, что мешает вам так именно и поступить… но что-то мешает. Вы не должны сердиться на меня. Я ничего плохого вам не сделал, ни прямо, ни косвенно. Меж тем у вас проглядывает нотка наигранной злости… Климов вас чем-то обидел? Но причем здесь я?

— Причем? — Оксана гибко извернулась, сбросила ноги с его колен, мимоходом отставила бокал на столик и, скрипнув плотным шелком костюма, придвинулась вплотную, окутав облачком из аромата дорогих духов и чистой, свежей кожи. — Вы-то как раз и причем. Очень даже, пан Черский. Вы ведь всем заправляете, верно? Это ваши люди здесь у нас суперменствуют… точнее, кое-кто в прошедшем времени… Я о Климове. Хотите откровенно, не по-женски? Я — молодая, здоровая баба, при всем моем, смею думать, уме и, искренне надеюсь, деловой хватке мне иногда нужно, чтобы нормальный здоровый мужик разложил на постели и затрахал до звона в ушах… а главное, чтобы это происходило чаще, чем раз в месяц или даже неделю… Тут есть какое-то извращение?

— Нет.

— Великодушно благодарю за понимание… Так вот, мне в жизни попадались и плохие любовники, и неумелые, и даже один альфонс современного розлива, который пытался решать финансовые проблемы за мой счет. И по физиономии от мужика получала о, единожды… Это опять-таки нормально, жизненный опыт, он же сексуальный. Но я впервые столкнулась с ситуацией, когда мужчина меня использует не в финансовом плане, не в сексуальном, не в житейском… Даже не знаю, как это назвать… Ситуация, когда ты служишь вывеской-прикрытием для занятого своими делишками промышленного шпиона.

— Климов?

— Ага. Этакая удобная декорация. «Глядите, люди, я блядую!» «Все видели?»

А на самом деле сей супермен вышмыгивает из моей постели в удобный момент и мчится делать дело…

— Можно нескромный вопрос? Только без швырянья бокалами.

— Валяйте, — фыркнула она, еще не остывши.

— Искомое удовольствие получали? До звона в ушах?

— Ну, большей частью…

— Опять-таки, откуда такая злость? — спокойно спросил Данил. — Только из-за осознания того, что вас использовали в виде декорации? Не очень верится. Раз вы для себя не ищете глубоких чувств а-ля Анжелика, то и от партнера их наверняка не ждете. Ну не романтическая ж вы школьница, в самом-то деле? Вот, держите ваш бокал, закурите… Успокойтесь немножко, ладно? В чем проблема?

Оксана отхлебнула коньяка, поперхнулась, по-детски промокнула губы тыльной стороной ладони. Данил терпеливо ждал, поднеся ей зажигалку.

Возбуждение охотника на тропе легонько пульсировало в висках размеренными толчками крови.

— Я боюсь, — наконец призналась она со вздохом. — Серьезно. Вокруг что-то неприятное заворачивается.

— Думаете, он не просто так утонул?

— Думаю, подозреваю.

— Он вас во что-то такое посвящал?

— Да как сказать…

— Неподходящий оборот речи, — сухо сказал Данил. — Человек либо знает точно, либо нет. Для страха должны быть серьезные основания. Вы, может быть, расскажете подробнее? Лично я вас ни во что не втравливал… и не давал таких распоряжений. И так уж теперь повернулось, что защитить вас могу только я. Ну что поделать — получилось так… Можно ругать меня последними словами, можно швыряться туфельками и бокалами — но что вы этим исправите?

Вы ж умница…

— Дура, — огрызнулась она. — Раньше следовало обеспокоиться… Но кто мог подумать?

— Рассказывайте, Оксана, — сказал он мягче. — Будем думать, как вас вытаскивать… если только и в самом деле у страхов есть основание.

— Есть, будьте уверены.

— Итак? Соберитесь с мыслями, я не тороплю…

— Только извините уж, если чем шокирую…

— Нереальная задача — меня шокировать, — признался Данил.

— А вы в самом деле охраняли Брежнева?

— Было дело… Не отвлекайтесь, ладно?

— Ладно, — кивнула она с горестным вздохом. — Налейте еще, а? Спасибо… Ну вот… Значит, живет-поживает вышеупомянутая молодая женщина, в некотором роде — вдова при живом муженьке. Поскольку благоверный, как интеллигенту и положено, главным образом спасает демократию, человечество, родину и свободу… В компании таких же импотентов духа и тела. Знаете, я однажды со злости сорвалась с цепи и за неделю затащила в постель аж трех его сподвижников по спасению отчизны. И не получила ни единожды удовольствия.

Сопят, потеют, побыстрее кончают и вновь рвутся спасать отечество от тирана.

Тоска… Бывают на стороне маленькие радости, конечно, но жизнь, в общем, скучна. И тут появляется белозубый плечистый супермен. Цветы, постель, гармония, звон в ушах, загородные поездки… Боже упаси, я не теряла головы, мне просто было хорошо. И вдруг, вильнув взглядом, тебе выкладывают прямо в лицо:

«Извини, милая, ты великолепна, я от тебя торчу, но мне нужно работать…» До часу ночи еще можно побарахтаться, но в час пора вставать, заводить машину и исчезать на ночных дорогах…

Она замолчала. Старательно выждав, Данил сказал:

— Но это опять-таки уязвленное самолюбие…

И не более того.

— Вам конкретику? Хорошо. Мы с соблюдением всех правил конспирации выбираемся в Граков. 1 Тишина, безлюдье, лес, покой. Днем все нормально. А ближе к ночи в дверь деликатно стучат, и мой рыцарь вместе с напарником катят во мрак…

— А кто был этим напарником?

— Ярышев.

— Всякий раз?

— Ага. Ровно четыре раза. За две недели. Четыре раза ездили в Граков — и каждый раз кончалось одинаково: Ярышев на пороге, машина укатила в ночь…

Под утро занятой любовник соизволит вернуться.

— Уже без Ярышева?

— Ага.

— Всякий раз?

— Всякий раз.

— Вы, конечно, не удерживались от расспросов…

— Ну конечно, только каждый раз выслушивала лекцию о суровом мужском долге, в конце концов ссоры пошли…

— А куда он ездил? У вас никаких соображений?

— Я так подозреваю, в Калюжин. Калюжин и окрестности.

— Почему?

— Потому что сначала он старательно изучал карту того района. И ворчал насчет дорог, ничуть не улучшившихся со времен короля Сигизмунда. Да и по спидометру подходит. Я из чистого любопытства начала изучать наутро показания спидометра.

— Разбираетесь в машинах?

— Господи, да у меня «Ока»… Говорят, неплохо вожу. В общем, по расстояниям как раз совпадает — из Кракова в Калюжин и обратно, да еще поколесить немного…

«Это еще совпадает и с картой, — мысленно дополнил Данил, — с той, из кабинета Климова, где кружком обведен как раз Калюжин с прилегающими весями…»

— И дальше?

— Дальше… В тот день мы опять-таки поехали в Граков. Он мне пообещал, что на сей раз речь идет исключительно об отдыхе. Я поверила, дура. А к полуночи в дверь опять зацарапался Ярышев, и они укатили, только на сей раз он не явился наутро. Я ждала добросовестно, стервенела помаленьку — у меня на десять были назначены встречи, день-то был рабочий… Ни его, ни машины.

В девять окончательно психанула, выскочила на шоссе, поймала попутку, на встречу, в общем, успела… А вот Климов так и не появился. И все бы ничего, я уже мысленно приготовилась послать его подальше, успокоилась, дуреха, совершенно… После обеда приехала милиция. И сообщила. Подождите, — она жестом остановила Данила, собравшегося было задать вопрос. — Знаю, что вы скажете: мол, этого слишком мало, чтобы всерьез испугаться… Правда?

— Правда.

— Так вот, в тот же вечер меня в подъезде остановили двое. Аккуратно прижали к стеночке, аккуратно расстегнули сверху донизу блузку и начали водить ножичком по телу. Тупой стороной, но все равно ощущение, знаете ли, своеобразное. Молча, деловито, спокойно, оба трезвые, несуетливые, морды каменные — я бы, наверное, пьяных хулиганов меньше испугалась…

— Понимаю.

— Да ни черта вы не понимаете! Даже если и было в жизни что-то похожее у вас это совсем по-другому, вы-то к этому готовы, это ж ваша работа, чтоб ее черти взяли… И, как назло, ни души, у нас там на площадке такой тупичок у лифта, меня туда и затолкнули, кричать не решаюсь, понимаю, что успеют, если что…

— А потом? Она передернулась, залпом допила остатки:

— Ах, потом? Потом меня вежливенько, сквозь зубы просят приспустить брючки и все, что под ними, уточнив, что секс их не интересует. Приспускаю, куда деваться. Тогда тот, что с ножом, приставляет его к горлу уже лезвием, а второй достает пистолет, приставляет мне дуло там и столь же вежливо интересуется: «Хочешь жить?» Киваю. «И непокалеченной, поди, жить хочешь?»

Киваю. Тогда мне все так же спокойненько, с некоторой даже ленцой говорят:

«Забудь, красивая, про загородные поездки с хахалем. Не было никаких поездок. Никогда ты с ним из города не уезжала, трахались вы на явочных квартирах исключительно в городе…» И повторяет еще раз, с расстановочкой.

Интересуется, хорошо ли уяснила, просит повторить… Ну, повторяю, после чего меня аккуратно застегивают — я сама и не смогла бы, признаться, оцепенела со страха, — еще раз советуют обо всем забыть, если хочу жить, похлопывают по щечке и спокойненько уходят… Ну, а я сползаю по стеночке, ноги отнялись… Сижу и встать жутко, и на месте оставаться страшно… Вот такая история. Ну? Есть основания бояться?

— Пожалуй, — кивнул Данил.

И констатировал про себя: сработано незатейливо, однакож эффектно.

Производит впечатление, особенно на балованную красотку, непричастную к играм… Не на шутку испугать можно.

— Вы их запомнили?

Оксана, добросовестно пыталась описать обоих, кое-какие индивидуальные черты стоило запомнить на будущее, но Данил, пожалуй, здесь с этими субъектами не сталкивался. Возможно, они и были там, под аркой, — но разглядел тогда лишь одну физиономию из пяти…

— А вот с этим судьба не сводила? — Данил на всякий случай показал ей фотографию Вериного вербовщика.

— А, этот… Он-то вам зачем?

— А что?

— Это Лесь. Лесь Сердюк. Работает в каком-то НИИ, то ли машиностроения, то ли пожаротушения…

— А не ошибаетесь?

— Ну, где же! Еще один спаситель родины от тирании. Сколько он моего кофея стрескал… У супруга частенько бывает вместе с остальными. «Батьку геть!» «Вставай, держава!» Уж этого-то знаю… Я его, простите за ветреные откровения, тоже пыталась в свое время присовокупить к своей коллекции совращенных борцов с тиранией, только он то ли пед, то ли просто заторможенный — никаких намеков не понимает…

— Климов с ним когда-нибудь пересекался у вас?

— Дайте подумать… Пожалуй. Раза два.

— Они общались?

— Ну конечно. Климов со всеми с ними общался и, знаете, без особой насмешки. Будто изучал. Может быть, и правда изучал?

— Честное слово, не знаю пока, — сказал Данил. — И это все?

— А вам мало?! — возмутилась Оксана. — Лично мне и этого хватило с лихвой.

Как вспомню…

— Вот почему боялись микрофончиков…

— Климов приучил. Там, в Гракове, в особнячке, он первым делом обходил комнаты с какой-то штучкой… Пригодились уроки. У вас, надеюсь, ничего такого?

— Можете быть спокойны, — усмехнулся Данил. — Ничего.

— Я больше всего боюсь, что у них здесь кто-то есть. Зою так и не нашли, вы ж знаете…

— Не знаю, — сказал Данил, ощутив знакомое беспокойство. — Какую Зою?

— Лавецкую, из «Авто». Ту, что сидела на компьютере. Нет, вы в самом деле не знаете? Бог ты мой… Может, я зря с вами так откровенно?

— Что случилось с Зоей?

— Она ко мне пришла посоветоваться. Неделю назад. Понимаете, ситуация получилась щекотливая… Из компьютера пропала часть данных по автоперевозкам, все касалось одного конкретного направления, баварского…

Часть отчетности как корова языком слизнула. Зойка клялась и божилась, что ни в чем не виновата, не могла она стереть файлы, и я ей верю, девочка работящая. И боялась, что Тышецкий на ней за это выспится, в переносном смысле, понятно, — дубликатов-то нигде не осталось, представляете, какой скандал мог получиться?

— Ну и?

— Мы, в общем, дружили… Я пообещала при нужде замолвить словечко, уговорила не торопиться, проверить еще раз. Это было в пятницу, а на выходные она поехала в Польшу, в Брацлав — и пропала…

— В Брацлав-Воеводский?

— Нет, в Брацлав-Мазовецкий.

— И что, никто не побеспокоился?

— Ну почему? В понедельник ездили к ней домой, не нашли, подождали, а во вторник связались с польской полицией, только, по-моему, результатов нет до сих пор. Я думала, вы знаете… Никому не говорила, но у меня сложилось впечатление, будто Зойка чего-то определенно не договаривала… Я теперь, как та ворона из пословицы, любого куста боюсь…

— Ну, не паникуйте, — сказал Данил. — Брацлав-Мазовецкий — это, знаете ли, не джунгли. Есть у меня по ту сторону границы кое-какие зацепки.

— Приятно слышать. А по эту сторону границы как прикажете обходиться? Они могут вернуться…

— Они вернутся в одном-единственном случае, — сказал Данил. — Если получат точную информацию, что вы все же проболтались. Судя по вашему описанию, люди серьезные, а такие зря не станут дергаться. Ну, а я уж постараюсь, чтобы наш разговор между нами и остался… Хотите, приставлю к вам человека?

— Думаете, поможет? Я же видела, в каком виде вы сегодня заявились, полное впечатление, будто вами долго и старательно вытирали стену.

— Ну, тут совершенно другое… — сказал Данил без всякого смущения. — Это, так сказать, входило в правила игры. Не всегда следует завязывать нападающего узлом. Иногда полезно, чтобы он остался в убеждении, будто накидал-таки тебе плюх…

— Отсюда и очки эти глупые? И весь облик заштатного бухгалтера?

— Вы умница, — сказал Данил. — Чем дольше тебя будут считать заштатным бухгалтером, тем позже решат по тебе жахнуть из самого главного калибра…

— Ну, а мне-то как быть?

— Как насчет охраны?

— Не поможет. Серьезные люди найдут способ…

— Давайте договоримся так, — сказал Данил. — Охрана все же будет, хотя вы ее не увидите и не услышите. Я это умею, честное слово… С Брацлавом разберемся в самом скором времени.

И не только с Брацлавом, добавил он про себя. Кое с кем еще, и качественно. Пожалуй, замаячили все же на чистой стене контуры рисунка, замысел художника остается темным, но, по крайней мере, можно отличить кентавра от гетеры…

— Ну хорошо… — протянул Данил. — Оксана, а вот эти ключики вам, часом, ни о чем не говорят?

И показал те два ключа из климовской связки, которые так и не удалось к чему-то конкретному привязать.

— Как же… Это его, пышно выражаясь, явочная квартира на Лукомской.

— Значит, один от квартиры… А второй?

— Второй — от гаража. Там гараж во дворе, Климов его обрел в придачу к квартире. Дед, насколько я помню, перебрался в деревню к родственникам, а квартиру сдает…

— Есть во всем этом один положительный момент… — сказал Данил.

— А именно?

— То, что вы, Оксаночка, никак не кажетесь убитой горем по поводу одного трагического утонутия… Не лицедействуете.

Молодая женщина взглянула ему в глаза;

— Вы уж простите за черствость, но не было никаких особенных чувств. К тому же из-за него впуталась во все это…

— Мне тут рассказывали интересные вещи. Якобы Климов пару раз под влиянием Бахуса учил супругу кулаком, да так, что ей, бедной, пришлось участкового вызывать…

— Ерунда какая-то. Совершенно не в его стиле.

— Мог перепить…

— Плохо верится. Не его стиль.

— А оружия у него вы не видели?

— Пистолет?

— Хотя бы.

— Нет, ничего подобного. Ни разу не видела. У Данила так и чесались руки сграбастать телефонную трубку, позвонить в Варшаву Янушу, связаться с Лемке.

Он сдержался. Пусть даже линия свободна от прослушивания, пусть даже… Не стоит пороть горячку. Фигуры для шахматиста, а не шахматист для фигур.

— Ну вот, — вздохнула Оксана. — Излила душу, и легче стало. Знать бы еще, что крепкое мужское плечо рядом есть…

— Дала о себе знать женская натура? Выглянула из-под облика крутой яппи?

— Я могу посостязаться с мужиками в нормальных условиях, на ниве честного бизнеса, — резонно возразила Оксана. — Но когда в меня тычут пистолетами и ножами, становлюсь самой обычной перепуганной бабой…

— Логично, — вынужден был он признать.

— Нас здесь не подслушают?

Данил усмехнулся:

— Когда перестраивали и обставляли это зданьице, я особо постарался, чтобы здесь сделали двери, для посторонних ушей совершенно непроницаемые.

— Да? Жаль, я раньше не знала. Смотришь, и не болталась бы по загородным домикам и наемным квартирам…

Начала приходить в себя, констатировал Данил, поневоле обратив внимание на две расстегнутых пуговицы жакетика в обтяжку — благо с деловой частью беседы, похоже, покончено. Беззаботная игривость в голосе прорезалась, улыбка соответствующая…

— Вы, такое впечатление, меня ни за что не втравили бы в неприятности…

— Ну да, у меня масса достоинств, — кивнул Данил. — Столько, что друг другу мешают…

— Авантюризм среди них найдется?

— Это достоинство?

— Иногда, — сказала она, непонятно улыбаясь.

— В таком случае — найдется.

— Прекрасно. Обнимите меня. Он усмехнулся:

— Терпеть не могу гонораров…

— А кто тут говорит про гонорары? — поинтересовалась Оксана, невозмутимо вынимая из ушей затейливые серьги. — Вы пока что ради меня палец о палец не ударили, впрочем, и об авансах речь вести столь же глупо… Я вас совращаю.

Совершенно недвусмысленно. Без всякой связи с окружающей ситуацией. Не считайте меня циничной девкой, но я в жизни не сталкивалась со старомодной добродетелью…

— А Сердюк?

— Там другое. Он зажатый какой-то, и вряд ли в добродетели дело… — Она придвинулась вплотную, в ореоле духов и аромата свежего тела. — Ну?

— Звона в ушах не обещаю, — честно предупредил Данил.

— А это уже интригует…

«Жизнь вновь становится загадочной и удивительной», — подумал Данил, без суеты снимая с нее костюм, под которым почти ничего и не оказалось. Дверь и в самом деле работала, словно переборка подводной лодки, отсекая все звуки снаружи, и за окном была тишина. Оксана наклонилась над ним, закрывая лицо и весь мир разметавшимися волосами, опытные пальчики проделали все за него, тела слились, колыхнулись — и Данил с невыразимым сожалением ощутил себя старым, мудрым змием, успев подумать, что знать все наперед порой бывает чертовски мучительно…

…А вот заснуть потом не удавалось долго. Это называется — нервы. Он вылез из постели, сел в кресло, аки Адам, и без каких-то там особенных мыслей долго смотрел на безмятежно спавшую в его постели женщину, дай-то бог не последнюю.

На душе было муторно и грустно.

Глава 10

Вертолет новейший, боевой, секретный уходил прямо к пакистанской границе, над выжженной солнцем серо-зеленой равниной, над трупами и догорающим вездеходом. Он летел ужасающе медленно, чуть ли не полз, и ничего уже нельзя было сделать, потому что движения вдруг стали заторможенными и скованными, словно увяз в грязи. Лемке так и не поднялся из-за камня, Данил не мог понять, что с ним творится, где группа, почему никто не стреляет, а Мансур, странным образом совершенно живехонький, вдруг возник будто бы из ничего, из жаркого пыльного воздуха, блестя зубами, развернулся с автоматом наизготовку в его сторону. Данил уже понимал, что не сможет поднять оружие…

Он дернулся и вынырнул из кошмара, где все оказалось наоборот.

В кухоньке что-то негромко позвякивало. Данил ощутил укол дикой, невыразимой радости оттого, что поражение оказалось сном. Облегченно вздохнул и смотрел, как из кухоньки идет Оксана в его джинсовой рубашке, с подносиком, свежая и совершенно нераскаянная на вид, идеально причесанная, без малейшего следа утренней растрепанности, которую он в женщинах терпеть не мог, да и в себе тоже.

— Кофе в постель, — сообщила она, опустив подносик на тумбочку.

— Это прекрасно, — сказал Данил. — А как насчет воинствующего феминизма?

— Ну, должно же присутствовать женское начало? Классическое. Да и турецкие гены, не иначе, берут свое. Я так думаю, и султаншам приходилось кофе носить… — Она отступила на шаг, с интересом присмотрелась. — Ну как, ты себя не ощущаешь соблазненным и изнасилованным?

— Не дождешься, — проворчал Данил. — Ну, как там насчет звона в ушах?

— Ох, как мне нравятся такие вопросики… Словно бы небрежно заданные, а на самом деле с некоторой тревогой в подтексте…

— Боюсь я умных женщин, — сказал Данил.

— Так все боятся… Нет, не надо на меня вожделеюще таращиться. Что я люблю меньше всего, так это торопливую утреннюю возню, есть в ней что-то неполноценное. А посему остынь. И чтобы ты не терзался неизвестностью, могу сразу успокоить: будет продолжение. Потом. Не вижу что-то восторга во взоре…

— А он — в глубинах души, — сказал Данил. Озабоченно нахмурился:

— Который час? Не хочется тебя компрометировать…

Она обернулась, уже в двери ванной:

— Приятно видеть, что не перевелись еще рыцари… Успокойся.

Скомпрометировать можно только того, кто боится, а я давно приучила окружающих: чего хочу, то делаю открыто, и плевать мне на болтунов…

Данил быстренько выпил кофе и, пока она плескалась под душем, сходил навестить Беседина. На звонки в дверь никто не отреагировал, трубку тоже не сняли. Едва Данил опустил ее на рычаг, телефон взорвался азартной трелью.

— Мне бы Черского…

— Он самый, — сказал Данил. — Здравствуй, твое превосходительство.

— Ты эти российские штучки брось, — сказал Басенок. — У нас тут товарищи генералы. Усек, оршанин?

«Вот то-то», — подумал Данил. Нормальный рутенский националист, вознамерившись оскорбить северного соседа, непременно назвал бы его оршанином — старая насмешка, пятивековой давности, и родилось она, когда под Оршей рутенские войска, будем объективны к исторической правде, и в самом деле вдребезги расколотили рать московского князя. Оршанин, а не москаль, оскорбление «москаль» здесь совершенно не в ходу…

— Что молчишь?

— Подыскиваю адекватное оскорбление в ответ…

— Ладно тебе. У меня сегодня выходной образовался. Не хочешь на дачку проехаться? На посиделки ветеранов? Что-то я после твоего появления ностальгией захворал, так и тянет поболтать за былые кремлевские времена…

— Неплохо бы, — сказал Данил, подумав. — У меня тут дела на пару часов, а после — совершенно свободен…

Пока они обговаривали детали, появилась Оксана утонченная и безукоризненная, как это частенько случается, пришлось сделать над собой некоторое усилие, дабы сопоставить утреннюю с ночной и напомнить себе, что это одна и та же персона…

— Вот кстати, — сказал он, вешая трубку. — Не хочешь проехаться на дачу, поскучать в обществе двух старых волкодавов?

— Когда?

— Часика через два.

— Увы… Это ты по здешним меркам — немаленькое начальство из высшего астрала, а у меня сегодня рабочий день… Давай вечером что-нибудь придумаем.

— Вот, кстати, о работе… А прямо сейчас проехаться со мной на Лукомскую?

— На т у квартиру?

— Ага.

— Это обязательно?

— Желательно бы, — сказал Данил. — Вдруг там чего-нибудь не хватает, или, наоборот, прибавилось… Только ты и сможешь оценить привычным взором.

— Ну, если надо… Только… Ты меня все же втягиваешь в ваши игры?

— Вряд ли, — подумав, сказал Данил. — Тебе ведь говорили, чтобы забыла про загородные поездки, а? Про город ничего такого не вспоминали? Вот видишь…

А про охрану я говорил серьезно, обеспечим.

Выйдя во двор, он огляделся и, увидев неподалеку, возле ограды детского садика, старенький «пазик», удовлетворенно хмыкнул. «Пищалка» в климовской машине еще вчера была им четко локализована — засунули меж боковиной заднего сиденья и кузовом. Так что Данил, отперев машину, мигом извлек черную горошинку и, словно бы беспечно прогуливаясь, одним движением прилепил ее к брызговику автобуса. Ручаться можно, получилось незаметно для возможного наблюдателя. Пока разберутся, много воды утечет…

Что характерно, моторизованного хвоста и на сей раз не оказалось. По странной какой-то системе работали хвосты, пока не удавалось ее просчитать.

Искомый дом оказался в «хрущевском поясе» — стандартная и унылая кирпичная пятиэтажка среди таких же немых свидетелей кратковременного триумфа кукурузы. Первым делом Данил направился в указанный Оксаной гараж и без малейших усилий отпер хорошо смазанный замок.

С первого взгляда можно определить, что дедок, сдававший Климову эту клетушку, был аккуратистом и педантом. Ничего лишнего, никакого бесполезного хлама-мечта обыскивающего. В каких-то десять минут Данил управился: осмотрел два ящичка с инструментом, потряс банки и канистры, ничего не обнаружив внутри, перебрал стопу пыльных журналов в высоком ящике. Ничего.

Поднялись в квартиру. Однокомнатные хоромы. Мебель, конечно, дедова, а от Климова практически ничего и нет. Данил, как учили, начал осмотр от дверного проема по часовой стрелке — пустой шкаф, небольшая книжная полка, диван, стол…

В единственном ящике — пара авторучек, несколько листов бумаги, нераспечатанная пачка сигарет, набор свечей «Бош» в нетронутой упаковке…

Из коробочки для скрепок Данил вытряхнул себе на ладонь кучку прозрачных пластиковых квадратиков с аккуратными дырочками посередине, встряхнул. Сел за стол и уставился на карту. Точно такая, как в кабинете Климова. И сложена точно так же. Правда, на этой ничего не намалевано, однако прямо в тоненький синий кружочек возле надписи «Калюжин» воткнута короткая иголочка с черной пластмассовой головкой. У Данила у самого на столе в Шантарске обычно лежала коробочка этих удобных импортных кнопок.

Если не считать карты, на столе лежала лишь тоненькая, большого формата детская книжка. Открытая, сложенная пополам так, что взору представала лишь одна страница, придавленная чисто вымытой массивной стеклянной пепельницей.

Короткое стихотворение, напечатанное большущими буквами. Классическое.

Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу.

Все равно его не брошу, потому что он хороший.

В свое время в их кругах с оглядочкой именовали сей старый стишок «Балладой о Форосском заточении». Уронили Мишку на пол, оторвали Мишке лапу… И на лысину наплевали вдобавок.

Вирш был проиллюстрирован, как и следовало ожидать, яркой картинкой с изображением незадачливого мишки, валявшегося на полу вверх ногами с оторванной лапой и разнесчастной мордой. Впору посочувствовать…

Данил аккуратно стряхнул пепел в синюю старомодную пепельницу, сдвинул ее в сторону и спросил:

— Тебе эта книжечка ни о чем не говорит? Оксана пожала плечами:

— Понятия не имею, к чему она тут. На полке, видимо, лежала. Только зачем он ее на стол выложил?

Действительно, зачем? И старательно придавил пепельницей… Если толковать как очередной, дополнительный ключ, что бы он мог означать?

Уронили… Оторвали… Лапа… Мишка… Где у нас аналогии и ассоциации? Как это где?!

— Ты лучше на карту посмотри, — сказала Оксана. — Снова Калюжин.

— Вижу, — проворчал под нос Данил, выдернул кнопку, повертел. Выложил на карту рядок прозрачных квадратиков, словно играл сам с собой в домино.

— А это что?

— А черт их знает, безделка какая-то… — Данил ссыпал квадратики обратно в коробочку, спрятал ее в стол, а карту сунул во внутренний карман. — Ну, как на твой взгляд? Ничего не убавилось? Не прибавилось? Внимательнее посмотри…

Она старательно огляделась, мотнула головой:

— Все как прежде. Разве что под диван заглянуть…

— И загляну, — кивнул Данил, опустился на корточки, выгибая шею, заглянул под низкий диван.

Пусто. Выпрямился, отряхнул коленки и локти. — Поехали, ничего тут нет интересного…

…Высадив Оксану возле особнячка — и удостоившись в знак будущих утех торопливо-ловкого поцелуя в щеку, — поднялся в вестибюль вслед за ней и выяснил у охранника, что Паша Беседин так и не появился. Вернулся в машину, завел мотор и отъехал метров на триста, к пустырю. Перегнулся к заднему сиденью, взял медвежонка, рассеянно всмотрелся в глуповатую мягкую морду, сильно встряхнул, держа возле уха.

Никаких посторонних звуков. И, если покачать на ладони, легок в точности так, как и полагается набитому чем-то синтетическим невеликому игрушечному зверю.

— Оторвали мишке лапу… — пробубнил Данил под нос, взял зверя в левую, принялся тщательно прощупывать пальцами одну лапу за другой. Потом взялся за пузо.

Ничего. Развязал ленточку, снял с шеи — и ноготь тут же зацепился за некое препятствие. Ага! Чуть повозившись, как следует помяв и прощупав, Данил в конце концов наткнулся на посторонний предмет, продолговатый, нетолстый, а потом и вытащил его через узкий разрез.

Белая пластмассовая трубочка из-под нитроглицерина с плотно сидящей крышечкой. Подцепив ее ногтями и далеко отведя трубочку от лица, Данил осторожно заглянул внутрь.

Почти под самую пробку насыпан крупнозернистый порошок бледно-розового цвета, при встряхивании пересыпавшийся с тихим шуршанием. Так и подмывало его понюхать иди со всеми предосторожностями, в микроскопической дозе, попробовать кончиком языка, но Данил удержался от подобных глупостей, достойных разве что зеленого стажера. Разные бывают порошки, иные и нюхать чревато, не то что тянуть в рот. Чистейшее самовнушение, конечно, — но Данил вдруг почувствовал во рту непонятное жжение, и в пот словно бы бросило.

Вздор. Климов был достаточно опытен, чтобы не держать что-то по-настоящему ядовитое без всяких предосторожностей… Но кто сказал, что это непременно Климов его туда положил? Подсунут вот этак в машину ампулку с неким радиоактивным изотопом — и человек в сжатые сроки перебирается на тот свет… Нет, пожалуй что, слишком сложно и коварно. Проще сунуть головой в ванну бесчувственного, а потом отвезти к озерцу…

И все же до детального выяснения держать эту непонятку поблизости казалось слишком рискованным. Данил положил пробирку в багажник, в пластмассовый чемоданчик с инструментами. Глупо, конечно, — если это нечто радиоактивное, достанет и оттуда, но все равно на душе спокойнее…

…Быстро шагая к Вериному подъезду, он даже не сделал попытки определить возможную слежку: в конце концов, посещение ее квартиры было замотивировано на сто процентов. Чертова пробирка прямо-таки жгла бедро.

Позвонил. Прошла чуть ли не минута, прежде чем Вера приоткрыла дверь. На лице не отразилось ни радости, ни разочарования.

— Я вижу, тебе окно починили, — сказал Данил. — Мелочь, а приятно. Порядок в доме… Волчок, выползай! Грозный шеф пришел.

Из комнаты вышел Волчок. Критически обозрев его, Данил распорядился:

— Галстук сними, больше домашности в облике. Ты ж не какой-то нелегал, скрывшийся тут от гестапо, — ты ейный хахаль или там прочий друг дома. торчишь тут, утешая бедную женщину…

Волчок послушно потянул галстук с могучей шеи. Вера, не глядя на них, скривилась:

— Боже, как мне все это надоело…

— А уж мне-то, ты и не представляешь… — в тон ей произнес Данил. — Ну, рассказывай. Что тебе гостенек напел?

Вера тусклым голосом сообщила:

— Говорил, что мне лучше всего побыстрее улететь в Шантарск. Лично меня ни в чем не обвиняют, никто не станет из-за меня затевать бюрократическую волокиту меж здешним и российским МВД, да и в Шантарске мне проще будет: как-никак дома, адвокаты, друзья влиятельные…

— Прекрасно, — сказал Данил. — Что полностью согласуется с записью, сделанной этим расторопным молодым человеком. Могу тебя поздравить, Вера.

Избавляешься понемножку от привычки врать и крутить…

— Пошлите кого-нибудь, чтобы купил мне билет…

— А вот это вряд ли, — сказал Данил. — Сие означало бы, извини за откровенность, играть супостату на руку. Если они хотят, чтобы ты отсюда убралась — будешь сидеть здесь, и точка.

— Но…

— Не надо, — поморщился Данил. — Что-то мне не верится, чтобы этот субъект всерьез озаботился твоей изломанной судьбою и поломатою жизнью.

Представляешь, что будет, если все же окажется, что тебя внесли в некие списочки? И в аэропорту возьмут под локотки? Нет уж, коли представители власти тебя просили не покидать город — следует подчиниться, мы люди законопослушные или хотя бы стараемся походить на таковых. Дай-ка мне твою краснокожую паспортину для вящего спокойствия.

— Нет…

Данил придвинулся к ней вплотную и нехорошо покривил губы:

— Верочка, не надо меня злить. Позволь напомнить: своими невзгодами ты самой же себе и обязана, золото мое, никто тебя в грязь не пихал…

Ну?

И долго смотрел ей в глаза, не испытывая никакой жалости. Требовательно протянул руку. Вера, прошептав что-то беззвучное — можно не гадать, определенно в его адрес, — порылась в сумочке, прямо-таки швырнула ему паспорт. Данил ловко поймал его на лету, сунул в карман и вежливо попросил:

— Посиди в другой комнате, милая, нам тут посекретничать нужно…

Она ушла, хлопнув дверью так, что над косяком осыпалась штукатурка. Данил огляделся. В большой комнате никто не прибрался, она так и осталась печальной иллюстрацией к назидательному рассказу о неосторожных людях, хранящих гранаты с ввинченными взрывателями: мебель изрядно посечена осколками, ковер тоже, на потолке обвалился пласт штукатурки, от люстры остался жалкий огрызок.

— Я тут стекло только подмел, — сказал Волчок. — Чтобы под ногой ночью не хрустнуло, ежели что…

— Молодец, — рассеянно похвалил Данил, извлек загадочную пробирку. — Вот такую, понимаешь ли, штучку я нашел в медведе…

— Где?

— А в мишке. Из климовской машины. Ты осторожнее заглядывай, мало ли что… И держи от себя подальше. Свинца бы раздобыть, да где ж его возьмешь вот так, с бухты-барахты…

— Может, поджечь щепотку?

— Лучше не пробовать.

— Вообще-то, это смахивает на кокаин, — сказал Волчок. — На хороший, неразбавленный. Он как раз розовый, а вовсе не белый…

— Знаю, — кивнул Данил. — Только не настолько я еще из ума выжил, чтобы неизвестную гадость на язык пробовать… Давай-ка ты немедленно к Лемке.

Дозиметра там у вас, конечно, нет…

— Откуда?

— Ничего, достанете. Не бог весть какой дефицит в наше время. Прежде всего проверьте на радиацию, ну, а уж потом из кожи вон вывинтитесь, но в сжатые сроки определите, что это за гадость такая розовая. И сразу, как только что-то получится, свяжитесь со мной. Я сейчас включу сотик, у меня их с собой три штуки, так что на некоторое время безопасность прямой связи гарантирована…

— Ясно. Значит, мне отсюда сваливать?

— И не просто сваливать, — тихонько сказал Данил. — Забросишь порошочек к Лемке, объяснишь ему все, а потом обоснуешься где-нибудь поближе к «Клейноду». Очень может быть, ты мне уже сегодня понадобишься.

— На предмет?

— Хватит нам отражать удары, — сказал Данил. — Очень может быть, уже вечерком придется трогать кое-кого за вымя. Ты что расцвел, сокол мой?

Скучно? Повоевать охота? Оставьте вы, бога ради, мушкетерские настроения, мы не у себя дома, тут нам всем на мягких лапках гулять треба…

— А с нее, значит, наблюдение снимаем?

— Ты знаешь, снимаем, — сказал Данил. — Чутье мне вещует, что — никакого толку. — Его лицо на миг стало жестким. — И, откровенно говоря, из этого следочка, сдается, все выжали. Досуха… Ладно, собирайся.

Он спустился во двор, постоял, вспоминая все, что знал о здешних окрестностях. Свернул за угол, прошел метров двести и на стене возле булочной обнаружил исправный телефон-автомат, а вот слежки за собой не обнаружил.

Сделал три звонка, дважды поговорил кратенько, а вот в третий раз пришлось долго объяснять, что ему требуется.

Мозаика понемногу укладывалась…

Глава 1

— А дело было так, — рассказывал Басенок, уверенно держа руль левой. — Через польскую границу должны были рвануть сразу штук пятнадцать африканцев.

Заплатили они по двести долларов с носа одному шустрому пареньку, помолились своим африканским богам и, благословясь, посреди ночи двинулись в путь.

Водил их паренек по лесу старательно и умело, со всеми мыслимыми предосторожностями. Наконец добрались до границы. Граница как граница, авторитетная: колючка в два ряда, высоченная, к дереву прибита табличка, там череп и кости, по-английски написаны всякие страхи насчет запретов и каторги за нелегальное пересечение… Струхнули сыны свободной Африки, неприятно им стало. Но вокруг вроде бы тишина и симметрия, успокоились, достали припасенные саперные лопатки, проделали лаз под нижней проволокой и поползли на ту сторону. Паренек с каждым душевно попрощался, пожелал счастья в Европе… Ну, на той стороне дождались рассвета и пошли сдаваться пограничникам. Теперь представь ситуацию на этой самой «другой стороне»: идет дедок, гонит себе коровенок, цигарку смолит — и вдруг вылезают на него из кустов пятнадцать перепачканных негров, пляшут вокруг, в воздух чепчики бросают, орут на дикой смеси языцев, как они любят Польшу, просят побыстрее отвести их на ближайший пост… Бумажку тычут, там у них по-польски что-то написано… Дедок чуть умом не рехнулся, пока объяснял им, что никакая это не Польша вокруг, а все еще Рутенская Республика, окрестности колхоза имени литературного классика Явгена Дрозда, а до Польши еще топать и топать… В общем, он, стервец, проволоку протянул всего-то метров на десять в чащобе, поперек двух деревьев… Ночью и не рассмотришь.

— Взяли?

— Ищем. Поди возьми его. И ведь, если возьмем, станет на голубом глазу уверять, будто негров в глаза не видел, а колючку натянул шутки ради. Бывали уже прецеденты. Негры в белых физиономиях разбираются плохо, как мы в китайских, законом не запрещено частным лицам натягивать колючую проволоку посреди общественного леса, а доллары не меченые, их еще отыскать надо…

— А ты думал… — сказал Данил отрешенно. — Изобретательность людская — она и в ваших благополучных палестинах свое возьмет.

«Быть может, все же кокаин?» — тем временем думал он о своем.

Правдоподобно складывается: автоперевозки, исчезновение части файлов, кто-то воспользовался фирмой для решения сугубо личных и абсолютно криминальных проблем, встречалось такое в мировой истории… Стоп, но Климов нашел бы возможность передать порошок Лемке на анализ, это первое, что толковому сыскарю пришло бы в голову… Но если — попросту не успел? Не дали ему такой возможности? А медведя обследовать не догадались? Стыкуется эта версия со всем остальным или нет?

— У тебя фазенда на такой манер? — спросил он, указывая на длинный ряд основательных особнячков из светлого кирпича.

— Поскромнее, — фыркнул Басенок. — Откровенно говоря, и не фазенда вовсе, а обыкновенный деревенский дом. Не озаботился в свое время фазендой, а теперь, выходит, совершенно правильно. Давеча ехал Батька с телеоператорами мимо такого же вот роскошного поселочка, остановился и говорит: «Вы мне вот эти детсады снимите». Они говорят: «Да вы что, Батько? Это ж не детские сады, это дачи». «Да нет, — отвечает им Батька. — Это детские сады, хоть владельцы пока и думают, будто это у них дачи…»

— Серьезно, — сказал Данил.

— А у нас только так…

Он притормозил, посигналил, чтобы убралась с середины узенькой улочки безмятежно разлегшаяся там рыжая собака.

Данил лениво спросил:

— А отсутствие шофера — это тоже следствие невольной здешней скромности?

— Да нет, — ухмыльнулся Басенок. — Люблю сам покрутить. Да и лишние ухи не всегда полезны… Эт-то что…

Он замолчал, даванул на газ, светлая «Волга» прямо-таки прыгнула вперед, попала на колдобину времен Димитрия Самозванца. Данил едва не прикусил себе язык, схватился на пластмассовую ручку над плечом.

Не стоило ничего и спрашивать — достаточно было беглого взгляда на застывшее лицо генерала, гнавшего машину по ухабистой улочке аккурат к тому дому — ив самом деле обычному, деревенскому, дощатому, неотличимому от соседей — где, плотно закупорив дорогу, стояла белоснежная «скорая помощь», и милицейский «уазик», и милицейская «Волга», и две машины без надписей и мигалок. И вокруг роилась небольшая, но плотненькая толпа, которую тщетно пытался рассеять уговорами и широко расставленными руками потный старшина без фуражки, в расстегнутом кителе…

Данил вылез первым — его дверца оказалась ближе к месту действия, а генералу пришлось огибать машину. Но Данил почел за лучшее держаться позади, переместился в сторонку, видя, как замотанный старшина, неловко козырнув и не сразу сообразив, что прикладывает руку к «пустой» голове, начал что-то шептать Басенку на ухо.

И тут его крепенько взяли под локоть:

— Опять мы с вами встретились, Данила Петрович… Интересно, как это у нас получается?

Майор Пацей Максим Юрьевич, чтоб ему пусто было, или, как здесь выражаются, чтоб ему черт под ногами мостик раскидал… С какой-то глупейшей тщательностью Данил в молниеносном темпе составлял словесный портрет: около тридцати пяти… рост средний, телосложение плотное… лицо треугольное… лоб средний, выпуклый… брови прямые… нос короткий, просматривается курносость… Мать твою, да зачем оно?!

— Что-нибудь случилось? — спросил он негромко.

— А как же. Любопытная тенденция прослеживается, Данила Петрович: то ли вы всегда появляетесь там, где что-то случилось, то ли… Извините, это я так, вслух фантазирую… Мы бы не могли прогуляться в сторонке? — Он под локоток повел Данила прямо на зевак, демонстративно их не замечая. Отошел метров на двадцать. — Вы не расскажете ли, как провели сегодняшний день, начиная с раннего утречка?

— А на каком основании?

— Ну, Данила Петрович… — поморщился майор, — Вы же грамотный человек, сами когда-то органы украшали своим присутствием… Прикажете с вами разговаривать официально, приглашать в город, на Стахевича? Будет тот же самый разговор, вот только времени и вы, и я потеряем не в пример больше…

Вам это нужно? Как опытные люди, поговорим без протоколов, вы ж потом всегда можете заявить, что никакого разговора и не было, что выдумал я все…

Сходите к народофронтовцам, наговорите про меня всяких гадостей, они только рады будут, так меня в своих газетках распишут, что до зимы буду оправдываться… Я просто-напросто интересуюсь: как провели нынешний световой день?

Данил прекрасно знал такие вот непреклонные улыбочки. У самого частенько получалось не хуже…

— Ночевал я в здании «Клейнода», — сказал он, взвешивая каждое слово. — С утра поехал осмотреть квартиру, снимавшуюся для рабочих надобностей покойным Климовым…

— Простите, а подтвердить это кто-нибудь может?

— Может.

— А кто?

— Оксана Башикташ, специалист по связям с общественностью вышеупомянутой фирмы.

— Понятно… А далее?

— А далее я ездил к Вере Климовой. Нужно было поговорить о… о будущем.

— Застали?

— Застал.

— Ну, вот вам и второй свидетель, а вы боялись… Еще свидетели есть?

— Уж извините… — Данил развел руками. — Потом я вернулся на фирму… впрочем, вот вам еще свидетели, охранник, еще пара человек… и поехал по приглашению знакомого на его дачу.

— На эту самую?

— Вы удивительно догадливы.

— Спасибо, я удовлетворен… А вот теперь, простите, нам с вами придется пообщаться сугубо под протокол.

— На предмет?

— На предмет опознания, — скучным голосом произнес майор Пацей. — Если кого-то опознаете, так и напишем… а ежели не опознаете, снова так и напишем… Пойдемте?

Данил издали видел, как Басенок отходит от приотворенной задней дверцы «скорой помощи», со злым, напряженным лицом что-то втолковывая двум штатским. В избе, внутри, полыхнула яркая фотовспышка, толпа оживленно загомонила, комментируя незатейливое событие.

Незнакомый штатский приоткрыл дверцу ровно настолько, чтобы просунуть голову, что Данил незамедлительно и сделал. Второй, сидевший рядом с явно перепуганной молоденькой докторшей, откинул белую простыню сначала с правого продолговатого предмета, потом с левого.

Они лежали рядом, словно спали, — банальное определение, но такое уж впечатление осталось… У Олеси было совершенно безмятежное личико, бледно-восковое, и Данил, как ни таращился опытным взглядом, не смог углядеть ни единого повреждения. Это с Пашей все более-менее ясно: на правом виске классический след выстрела в упор с пороховым ожогом мягких тканей…

— Пойдемте, — сказал сзади майор, и Данил, чувствуя ватную слабость в ногах, побрел за ним следом в небольшой, идеально чистый двор.

Майор присел на лавочку возле аккуратного дощатого стола, ловко примостил на него уже знакомую папочку, а на нее — исполненный типографским способом бланк. В доме негромко переговаривались, ходили, снова блеснула вспышка.

— Итак? — спросил майор, отнюдь не выказывая голосом, что торопит.

— Мужчина — Беседин Павел Игоревич, — сказал Данил. — Сотрудник аналитического отдела «Интеркрайта».

— Как Климов?

— В смысле?

— Климов у вас тоже значился сотрудником аналитического отдела…

— Да, — сказал Данил.

— Игоревич… — майор быстро писал. — Подданство, место постоянного жительства? «Кутиванова» или «Кутеванова»? Спасибо… Ну, а девушка вам знакома?

— Олеся… — сказал Данил. — Олеся Данич. Отчества не знаю. Места жительства тоже. Следователь прокуратуры. Городской.

— Отчества не знаете… Распишитесь. Здесь, здесь и здесь. Благодарю вас.

Можете быть свободны. — Он уже встал было, но задержался, подметив непроизвольное движение Данила. — Что, Данила Петрович?

— Свободен?

— Ну конечно, — с некоторой даже мягкостью сказал майор Пацей. — Вы мне понадобились исключительно для возможного опознания тел… что, как оказалось, незамедлительно принесло результаты. Не смею задерживать далее.

Не вижу оснований и поводов. Честь имею!

Он поклонился и пружинисто зашагал к воротам, словно бы моментально забыв о существовании Данила. Так и не обернулся ни разу, не сбился с ритма…

..Они убрались восвояси минут через пятнадцать — сначала «скорая», которой в этой ситуации некуда было спешить, потом «штатские» машины и, наконец, милицейские. Старшина, очевидно местный участковый, остался, о чем-то вполголоса толковал с Басен-ком в доме, а Данил все так же сидел за аккуратным столом из тщательно обструганных досок, смолил сигарету за сигаретой, чувствуя что-то вроде тоскливой растерянности. Невозможно было прогнать впечатление, что его просчитали. Что он сделал именно тот ход, которого от него ожидал кто-то подлый и невидимый. Знать бы только, что это за ход…

Вышел старшина, растерянно, непонимающе покосился на Данила, отвернулся и затопал к воротам, держа фуражку в руке. Данил решился и осторожненько вошел в дом.

Басенок сидел за простецким столом, подперев подбородок ядреными кулаками и уставившись на бутылку водки так, словно надеялся сдвинуть ее взглядом или, подобно Чумаку, зарядить чем-нибудь полезнее сивушных масел.

Данил кашлянул. Генерал, не поднимая головы, уставился на него тяжелым взглядом:

— Ты во что это меня втравил? — Не дождавшись ответа, ловко откупорил бутылку, плеснул себе добрых полстакана и махнул, как здесь выражаются, едным хустом . Дернув ртом, повторил:

— Ты во что меня втравил?

— А машину как поведешь? — осведомился Данил.

— Ты поведешь… Н-ну, ловкач…

— Одурел, ваше превосходительство? Басенок грузно взмыл из-за стола, и они стояли друг против друга, как два разъяренных быка.

— Позволь тебе напомнить, что ты сам меня сюда пригласил, — сказал Данил как мог мягко. — Мой телефон был свободен от прослушки. Значит… Я ничего не утверждаю, просто прикидываю нехитрые комбинации. Ладно, допустим, я вдруг сошел с ума и захотел, непонятно почему, сделать тебе пакость… вот только с чего бы вдруг? Да и не стал бы я класть своих лучших парней ради этой гипотетической пакости. Вообще, подбрасывать трупы — не в моем стиле. Бог ты мой, как девчонку жалко, она-то была совершенно не при делах…

— А кто — при делах?

— Не знаю. Ты тут, часом, ни в какие интриги византийского двора не влип?

Настолько, чтобы кто-то решил таким вот макаром тебя припачкать?

— Сильно сомневаюсь. Все началось, когда ты появился. И решил меня сыграть, а?

— Да не играл я тебя! — рявкнул Данил. — Начались непонятные сложности, вот я и заглянул, как дурак, к бывшему помкомвзвода… Никак не ожидал, что пойдут такие подлянки…

— Да уж, подлянки… — генерал скрипнул зубами. — Я теперь по твоей милости в дерьме по уши… Ты их сюда посылал?

— Зачем? — пожал плечами Данил. — И не собирался.

— Ох, как меня подмывает на конвейер тебя поставить… На хороший такой конвейер, исключительно в рамках законности…

Шумно придвинув ногой табурет, Данил сел напротив, мельком глянул на одно из окошечек своего хитрого транзистора и в лоб спросил:

— А третью звезду тебя не подмывает получить? Или что-то другое, но примерно аналогичное?

Генерал сузил глаза. Пошла работа мысли, фыркнул про себя Данил. И добавил спокойнее:

— Я серьезно. Видишь ли, Рыгор, я на тропе. Ты же тертый профессионал, должен понимать: «на тропе» еще не означает «знать истину». Как подметил еще Марк Твен, след нельзя вздернуть на виселицу за убийство… А посему бесполезно брать меня за ноги и вывешивать с пятого этажа. Даже если и расскажу все, что знаю, ты из этого кафтана не скроишь, потому что я и сам еще понятия не имею, кто там, на конце следа…

— Зато заранее знаешь, что там и звезда может на веточке болтаться… — иронично бросил генерал.

— Прикинь сам, — сказал Данил. — Когда я входил в ваше заведение, хвостов за мной не было. Чтобы фиксирнуть меня там, мало быть мелким интриганом или шутником с моточком колючей проволоки… Ты мне позвонил утром, а буквально через пару часов их уже подложили… Насколько я могу судить — а опыт есть, их убили самое позднее ранним утром. Быть может, хотели подбросить совсем в другое место… а тут ты сам и подвернулся. Значит, на твоем проводе уже висели…

— Но зачем?

— А хрен его знает, мон женераль, — сказал Данил, — откровенно-то говоря. А зачем моему парню подбросили оружие на квартиру? Между прочим, мы смогли малость подкорректировать результаты вашей здешней, бардзо профессиональной экспертизы. У него был хлор в легких. Он водопроводной воды наглотался, а не озерной. Ну, про моего второго ты мне сам рассказал. Третьего видел… Так что логика моя проста: поскольку мы здесь собираемся крутить серьезнейшие дела, и, кстати, целиком направленные на благо сей державы и персонально Батьки, то наш противник, во-первых, и Батькин враг, а во-вторых — высокого полета птичка. За такого можно получить звездочку… Дело житейское. Плох, как говорится, тот солдат… Мы уже в том возрасте, когда одной романтикой не проживешь. Мой интерес — на поверхности. Твой — мне понятен. Так и делимся: мне — выполнение задания, и не более того, а слава — тебе. Есть возражения?

К его радости потаенной, пауза оказалась совсем не длинной.

— Ну, смотри… — протянул генерал. — Попробую-ка я тебе самую чуточку поверить. Поскольку есть в твоих построениях доза сермяжной правдочки… Но если ты меня во что-то этакое вляпаешь — то тебе отсюда еще выбраться надо.

Мы во многих отношениях держава вполне суверенная, несмотря на все грядущие унии, когда-то они еще грянут…

— А ты мне просто обязан верить, — сказал Данил. — По одной простейшей причине: ну не может не оказаться на том конце лески кру-упной рыбины…

Есть она там, я уже дрожание лесы чувствую.

— Чуйствую… — передразнил Басенок. — Интересно, какие ты мне условия поставишь? Ангелочком-то не прикидывайся…

— Условия? — повторил Данил с видом оскорбленной невинности. — Помилуй бог, я не осмелился бы предлагать даме водку, это не водка, это чистый спирт…

Условий у меня не будет, Рыгор, будут две просьбы. Во-первых, не надо ко мне никого приставлять. Я должен твердо знать, что вокруг меня лишь враг. Потому что отвечать буду жестко. Они у меня уже трех отличных парней положили. Да и пакостей сделали кучу…

— Ты, главное, смотри…

— Не беспокойся, — усмехнулся Данил. — Все будет чисто, как в лучших домах… Они не говорили, кто вызвал всю эту ораву?

— Участковому, понимаешь ли, кто-то позвонил домой и сказал, что в доме вроде бы лютая драка, и один раз, похоже, стреляли. Он, дескать, знает, что дом этот генеральский, вот и лякается , как бы чего плохого не обернулось…

Старшина пошел глянуть, а там…

— Не без изящества сработано, а?

— Я бы за такое изящество… Да, а второе у тебя что?

— Один пустяк, — сказал Данил. — Тебе его выполнить — раз плюнуть. А мне возиться до морковкиных заговин…

…Отъезжая от дома с мрачным генералом одесную, он все же почувствовал нечто, напоминавшее легкий укол совести. Конечно, генерала он не подставлял.

Намеренно, умышленно не подставлял. Однако если не лукавить один-единственный разочек перед самим собой, придется признать: где-то в подсознании у него вертелась этакая озорная мыслишка — а что будет, если пойти на контакт с Рыгором?

Вот и узнал, что будет. Убедился, что противник силен. Не так-то просто было фиксирнуть Данила в МВД и устроить все остальное. Но зачем, господи? В чем тут цель и в чем тут замысел? И ведь не отпускает это поганое ощущение будто, не ведая о том, сделал именно тот ход, которого от тебя ждали. Сунул лапу в кувшин, как та макака…

— Ты не попытался узнать, от чего девчонка…

— Без тебя бы не додумался, — огрызнулся Басенок. — Конечно, посмотрел.

Что-то вроде шила или заточки, аккуратно в сердце. Не пахнет тут любителями.

— Да уж, — сказал Данил. — Ни один из троих моих парней любителям бы не поддался, нужно было четко все организовать, продумать, поставить…

Помнишь, как мы в кремлевских казармах в «сто одно» резались?

— Я до сих пор поигрываю.

— Тогда знаешь, какая тактика наилучшая, когда в «сто одно» играют вдвоем. Не торопиться сбрасывать одну приличную карту. Прикупать, прикупать и прикупать. Пока не кончится колода. Тогда при некотором везении подгребешь себе несколько хороших комбинаций: шестерки, семерки, тузы, дамы… Может, ты зря на меня сердишься?

— Конкретно?

— Что, если тебя просто прикупили? — сказал Данил серьезно. — Понимаешь ли, у меня здесь немало серьезных, крупных, высокопоставленных знакомых. Чье давнее со мной знакомство серьезным людям нетрудно вскрыть. Задумай кто-то строить связку Черский — Икс, начали бы с них. Это гораздо перспективнее. Но прикупили тебя. Возможно, этикетка выглядит как «Генерал Басенок, приятель злодея Черского». Но возможен и другой вариант, без упоминания моей скромной персоны: «Тот самый Басенок, у которого на даче жмурики…» В данном случае я просто послужил случайным катализатором.

— И кому же понадобилось меня прикупать? — Тебе виднее. Знаешь, почему я тебе доверяю? Ты — Батькин человек. Слишком многое теряешь без Батьки.

— Ну, спасибо. Удостоился доверия от самого Черского…

— Я серьезно, — сказал Данил. — Ты лучше мне вот что скажи, ты по должности не просто силовик, а еще и аппаратная фигура… Нет ли у тебя ощущения, что в последнее время в коридорах этакой летучей мышкой витает мнение?

— Какое?

— Трудно определить конкретно, — сказал Данил. — Ну, скажем, предчувствие неких перемен… Когда вполне возможны крутые повороты, и потому следует в определенной мере дистанцироваться от одних, а с другими, наоборот, сблизиться… Подумать о будущем… Такое, знаешь ли, не выраженное в четких и ясных формулировках, но определенно предгрозовое ощущение…

Помолчав, генерал решился:

— Я бы в этом увидел резон… Что тебе известно?

— А ничего, — сказал Данил. — Честное слово. Просто, понимаешь ли, витает…

Глава 2

— Можешь меня поздравить, — сказала Оксана грустно.

— Поздравляю, — кивнул он, в глубине души досадуя на задержку. Надо ж ей было попасться на лестнице… — А с чем?

— Я уже три часа как соломенная вдова.

— Что, муженек с балериной сбежал?

— Дождешься, как же… Арестовали обормота. Доблестное ГБ. Что-то они там публично сболтнули-совершили против Уголовного кодекса по разряду политики…

— Тьфу ты, — сказал Данил. — Тебе чем-то помочь?

— А чем тут поможешь? В прошлом году отсидел две недели и вышел на волне народного возмущения, и в этот раз, скорее всего, так же будет, — вздохнула она без особой грусти. — У меня такое впечатление, что это ему только в кайф. Как же, паны правозащитники витийствовать станут, в европейские газеты попадет. А ко мне опять станут шляться сподвижники и уговаривать приковать себя наручниками к фонарному столбу, как будто мне больше заняться нечем. — Она сузила глаза. — Утешил бы кто…

— Сие не замедлит воспоследовать… — сказал Данил. — Крепись, оковы рухнут, и свобода…

В общем, не вешай нос.

Ободряюще кивнул ей и направился к кабинету Багловского, заранее кривя физиономию в раздраженной, желчной гримасе. С порога, не поздоровавшись, спросил:

— Беседин не появлялся?

— Вообще о себе знать не давал.

— Бог ты мой, кадры… — простонал Данил, скривившись, как от занудливой зубной боли. — Один четко выполняет приказ уложить девочку в постель, но не соображает, что нельзя в постели оставаться сутки. Второй… Виктор, вы инструмент в руках держать умеете?

— Какой?

— Слесарный! — рявкнул Данил в хорошо разыгранном приступе ярости. — Извините, у меня уже нервы на пределе, скоро начну на всех подряд бросаться… Ножовкой по металлу работать сможете?

— Ну, приходилось как-то… А что нужно делать?

— Пустяки, — сказал Данил. — Замок нужно спилить с железного ящика.

Поскольку ящичек этот стоит на климовской конспиративке, не будет ни посторонних глаз, ни посторонних ушей, можем возиться с толком, с расстановкой… Где у вас в три минуты можно раздобыть приличную ножовку по металлу?

— В гараже наверняка есть…

— Пошли, — распорядился Данил, прямо-таки выдергивая его из кресла. — Проще всего, конечно, поручить это рядовым, но я опасаюсь, что содержимое ящика для глаз рядовых отнюдь не предназначено… Ну, что вы копаетесь?

Быстрота и натиск сделали свое — Багловский, заразившись его напором, прямо-таки выскочил из-за стола…

…Данил предупредительно пропустил его в подъезд, но на лестнице обогнал, в три секунды отпер дверь. Снова посторонился, пропуская в крохотные однокомнатные апартаменты.

Волчок с Костей Шикиным поднялись им навстречу. То ли мсье Багловский что-то такое прочел на их лицах, то ли просто сработало чутье — уж дураком он никак не был… Полное впечатление, пискнув, дернулся назад, налетел спиной на Данила, впопыхах уронил большой пластиковый пакет, откуда торчала ручка этой самой дурацкой ножовки по металлу. И ничего не успел предпринять:

Данил толчком отправил его в комнату, попутно подцепив носком ботинка щиколотку, так что Багловский пролетел кубарем пару метров и растянулся на полу. Волчок тут же его вздернул за воротник, охлопал, обыскал с наработанной быстротой.

— Микрофонов на нем нет, я проверил, — сказал Данил, защелкнул замок и неторопливо прошел в комнату.

Придвинул стул, уселся, достал сигареты. Ребятки в темпе рассредоточились так, чтобы Багловский не смог ни прорваться к двери, ни нырнуть головой вперед в окно, буде ему придет желание гордо покончить с собой. Все же Данил предупредил:

— Виктор, в окно сигать не стоит. Если вы не обратили внимания, мы на четвертом этаже. Кстати, ежели выпасть из окошечка, вполне достаточно.

— Послушайте…

— Милый, а зачем же мы сюда приехали? — картинно удивился Данил. — Конечно же, слушать. Слушать главным образом. А вы будете солировать. Ладно, ладно… Можете для начала с видом оскорбленной невинности повыступать… Вы возмущены, вы прямо-таки оскорблены, огорошены, шокированы и фраппированы.

Все это идиотская ошибка… В таком примерно ключе будете гнать увертюру? Ну конечно… Но на всю эту лирику я, уж простите, даю вам ровно минуту.

Времени жаль.

Пошла минута…

Он демонстративно выпростал часы из-под манжета рубашки, придерживая их двумя пальцами правой, уставился на проворную стрелку. Против ожиданий, Багловский молчал. Данил не без любопытства наблюдал за ним — что ж, вполне понятная затравленность во взоре присутствует, но свое положение осознал еще не до конца, сволочь этакая…

— Все, — сказал Данил, постучав указательным пальцем по циферблату. — Минута на лирику истекла. Вы ею не воспользовались. Тем лучше. Черт с ней, с увертюрой, переходите к первому акту. Кто вас вербанул, когда и где, что передавали, каким образом поддерживали связь… и все остальное. Вы в наши игры играете не первый год, процедуру представляете прекрасно.

— Данила Петрович… Данил холодно прервал:

— Вообще-то, положено еще потрясать перед собой сжатыми кулаками. Вот этак вот. «Данила Петрович!» Впрочем, кулаки сжимать не обязательно… Я же сказал, у вас была минута на лирику.

— Но поймите, я в толк не возьму…

— Дайте ему стул, — распорядился Данил. — Вот так. Знаете, Виктор, бляди бывают двух видов — одни соглашаются без лишнего жеманства, других обязательно надо убалтывать в рамках светских приличий. Вы, я смотрю, из вторых… — Он подошел у Багловскому, преувеличенно бодро насвистывая, обошел вокруг него, словно таращился на неодушевленный предмет. И нехорошо усмехнулся:

— Он был хорошо сложен, однако правая рука все же торчала из чемодана… У вас потный лоб, Виктор…

Он мигнул Волчку, и тот, подойдя сзади, залепил клиенту две оглушительных пощечины — не членовредительно, однако гонор сбивает…

— Ну, так вот, — сказал Данил. — У вас маловато опыта двойной игры, старина, как-никак вы до последнего времени не были подмечены в двурушничестве и оттого наделали ошибок… Я начну с одной вашей реплики в машине. Когда вы нас встретили в аэропорту и все мы катили в город. Говоря о Климове с Ярышевым, вы употребили примечательную фразу, я цитирую дословно:

«У меня под носом работают… то есть работали два совершенно автономных оперативника». Тут у меня и тренькнул звоночек… Понимаете, к тому времени Сережа Климов был уже мертв и об этом узнали многие… но о Ярышеве-то ничего не было известно! Неизвестно было, где он, неизвестно, жив или мертв… А вы упомянули в прошедшем времени о двоих. Согласитесь, так может говорить только человек, точно знающий, что оба мертвы.

— Я уже не помню, мало ли что…

— Мало ли что можно сказануть, особенно волнуясь, — сговорчиво кивнул Данил. — Особенно в такой ситуации: начались непонятки, начальство, такое впечатление, собирается дать разнос, да вдобавок имеются основания думать, что вам не доверяют, раз держали здесь людей с самостоятельными заданиями.

Натуры особо впечатлительные могут разволноваться и не следить за точностью формулировок… Убедительно, Виктор, убедительно… Однако пойдем дальше.

Вам знакома эта юная особа в школьном платьице? Какие ножки, какие стати, Лолиточка Рутенская… Знакома она вам?

Багловский отчаянно пытался изобразить улыбку:

— Ну, вообще-то…

— Вы ее трахаете, Виктор, — сказал Данил бесстрастно. — При чем тут «вообще-то»? Ну, признайтесь, мы здесь все люди взрослые, понимаем и насчет спермотоксикоза, и насчет страсти к нимфеткам. Я не требую скабрезных подробностей, вы просто кивните… Ах вы, умница моя! Вы, чего доброго, скажете, что у вас чувства? Ах, романтик вы мой… Романтик вы сраный, вы что, работаете в пятом жэке? Забыли, как вас отмазывали в Москве от веселой статьи? Забыли, что ваша работа просто-таки обязывает не давать поводов для компрометации? Все забыли?! При виде очередной юбчонки? Я не думаю, что вы законченный педофил, — великодушно сказал Данил. — Вряд ли вы, как полагается классическому извращенцу, уже не способному с собой справиться, торчали неподалеку от школьного двора… Скорее всего, вы эту ляльку усмотрели где-то неподалеку от школы. Верно? Ну, пригласили подвезти, слово за слово… Ну?

Багловский криво улыбнулся:

— Был дождь, она оказалась без зонтика, мокла на остановке… Я как раз ехал мимо… Данил, прикрыв глаза, покивал:

— Ну да, мыльная опера… Бедная промокшая девочка и опытный, уверенный в себе плейбой на хорошей машине… Интересно, что было в голове у ваших почтенных родителей, когда они решили окрестить вас Виктором? Сиречь Победителем? Ну какой вы Виктор, Багловский, вы, самое большее, Виктуар…

Виктуар, перестаньте бренчать… Лучше сосредоточьтесь и ответьте на несложный вопрос: вы когда-нибудь видели, чтобы она входила в школу?

Выходила из школы? Ну-ка, подумайте. Нет? И вы, что вполне естественно, дальнейшие свидания назначали поодаль от школы, дабы не компрометировать бедную малышку… До вас еще не доходит, Виктуар? А, доходит, похоже, ваша нижняя челюсть проявляет тенденцию к отвисанию… — Данил встал, нагнулся над сидящим и помахал фотографией у самого его носа. Брезгливо поморщился:

— И за что меня бог наказал такими кадрами? Виктуар, Юлечка Мозырь, оказывается, никакая не школьница… А учится она аж на втором курсе педагогического института, и, что гораздо важнее в данный момент, ей не шестнадцать, а девятнадцать. Ну, выглядит сущей соплюшкой, так это частенько случается…

Доходит? — спросил он грубо, безжалостно. — Не шестнадцать, а девятнадцать. Вы ее могли трахать до полного истирания пупка, не нарушая никаких законов…

Совершеннолетняя эта сучка, понятно? Бог ты мой, ну вы и идиот… Вас поймали так грубо и примитивно, что я не пойму, как вы вообще работали в нашей системе столько лет…

Он сделал паузу, поскольку это было просто необходимо: Багловский, хватая ртом воздух, начал словно бы легонько заваливаться набок… Данил сделал быстрый жест. Волчок в две звонких оплеухи погасил зачатки истерики.

— Пойдем дальше, — сказал Данил, убедившись, что обмороков в ближайшее время не предвидится. — Как только мне доложили, что собой представляет ваша «школьница», я решил в темпе провести проверку. У меня не было ни времени, ни возможности выдумывать нечто изощренное, пришлось рискнуть. Я, конечно, боялся, что ваши кураторы вспомнят «Высокого блондина в черном ботинке», но другого выхода не было. Да и у них не было времени на проверки и хитрые комбинации. — Он показал на Костю Шикина, все еще представлявшего собою ходячую рекламу дорогого магазина одежды. — Вы, наверное, видя здесь этого господина, уже кое-что начинаете понимать? Ну конечно, ехал он вовсе не из Москвы, он сел на московский поезд в Роменах. В администрацию президента и прочие высокие инстанции он таскался исключительно ради того, чтобы проверить вас. И вы с бесчестьем выдержали испытание — уже в Жабрево вам сели на хвост, водили по городу, до каждого присутственного места, которое он посещал, установили наблюдение на квартирой на Талашкевича, которая опять-таки представляла собою пустышку, ловушку для дурака… Одним словом, события развивались в точности так, как это обстояло в бессмертной кинокомедии… Вы его сгоряча заложили. Ну, вы и дальше будете изображать оскорбленную невинность? Учитывая, что о «шишке из Москвы» знали только вы, я и Беседин? Причем именно вы сразу после нашего разговора сначала кинулись к телефону-автомату, а потом ушли от наблюдения в метро… Грамотно, надо признать, ушли, тут вам в хорошем профессионализме не откажешь… Вы будете говорить или прикажете устраивать всякие пошлости вроде иголок под ногти или паяльника в задницу? Вы меня знаете достаточно, чтобы прекрасно сообразить: я не блефую, вам в самом деле будет плохо и больно. А как только мы начнем портить вам шкуру, конец предугадать нетрудно: не могу я потом выпускать вас живого в город со следами скверного обращения…

— Ну, а где гарантии, что я вообще…

— Останетесь живы? — понятливо подхватил Данил. — Виктор, не нужно делать из меня ни монстра, ни идиота. Если я по всей форме — хотя какая тут может быть казенная форма? — напишу расписку с клятвенным обещанием оставить вас в живых, вы что, тут же успокоитесь? Просто-напросто у говорящего у вас есть шансы, а вот у молчаливого их нет вообще… Между прочим, квартирка эта снята Климовым через третьих лиц, пока не засвечена, оплачена до конца года, визита хозяев не ожидается. И если ваш трупец засунуть в хороший пластиковый мешок, то запаха не будет, самое раннее через полгодика выгребут лопатой из ванны то, что от вас останется… Ну, разверзайте уста!

Багловский пошевелился, с непроизвольно дергающимся лицом выговорил:

— Я же не дурак… У вас нет к ним других подходов, только через меня…

— А вот это уже пошел деловой разговор, — хмыкнул Данил. — Вы не особенно обольщайтесь, Виктуар, кое-какие подходцы есть… но вы правы тем не менее, у вас, на счастье, есть чем торгануть…

— Вам обязательно понадобится против них… свидетель… улики…

— И тут вы правы, — чуть ли не благодушно сказал Данил. — Судя по вашим репликам, сопли и лирика кончились, пошла веселая торговлишка… Как они вас приловили? Чтобы лезть в квартиру, нужны серьезные основания, вряд ли стали бы ломать дверь… В квартире, пока замок выносят, ляльку можно успеть облачить, и доказывай потом… Где-то в нумерах?

— За городом, в «Разбойничьем логове». Я ее и прежде туда возил, раза три, заведение казалось абсолютно безопасным…

— Ну да, если вас заранее не пасут, — кивнул Данил. — Давайте я попробую угадать, не смакования ради, мне пора кое-кого просчитывать… За полночь дверь открывает запасным ключом дежурной по этажу, вваливается орава милицейских… Вряд ли они хотели, чтобы окружающие просекли наводку, вероятнее другое — мнимая плановая проверка? Вот видите… У вас-то есть все документы, а девочка начинает лепетать, что она школьница, милицейские мгновенно суровеют, вцепляются в вас бульдожьей хваткой, пошла канцелярщина… вы меня перебивайте, если я в чем-то ошибаюсь… нет пока?

Вот уже и наручники замаячили, в камере вообще неуютно, а уж с этой статьей тем более… Ну, а в какой момент произошел поворот? Когда появился участливый человек в штатском, готовый на определенных условиях вытащить вас из этого кошмара? Прямо в пансионате?

— В райотделе, в Калюжине, — глядя в пол, сообщил Багловский. — Уже утром…

— Ага… Это он вас до утра в камере выдерживал… Неглупо. И, главное, совершенно законно, ночные допросы-то запрещены.

— Поймите мое положение…

— Не надо, — поморщился Данил. — Увертюра кончилась. Я вовсе не собираюсь вас унижать, комментировать ваши поступки… Пошла четкая работа. Мне неинтересно даже, сколько времени отняла ломка — это уже неважно… Вы мне лучше опишите-ка вашего вербовщика со всем возможным профессионализмом. Вряд ли он предъявлял документы… но сам должен был как-то представиться. Итак?

— Майор Бажан Георгий Степанович. КГБ. Поймите, у этой стервы в сумочке еще и таблетки оказались, мне стали шить и наркоту… Удостоверения я и в самом деле не читал, видел только обложку. Но в райотделе перед ним всерьез тянулись, здесь к КГБ отношение ранешнее…

— Рисуйте словесный…

Чем дальше, тем больше Данил убеждался, что Багловский — при всей его ссученности кадр со стажем и опытом — описывает гражданина майора Пацея.

Ошибиться можно в одном-единственном случае: если у Пацея есть брат-близнец, каковой тоже служит в ГБ и носит то же звание. Но против таких упражнений ума восстает теория вероятности…

— Подписку давали? Багловский обреченно кивнул.

— Ну, и что его интересовало?

— Все.

— А ежели конкретно?

— Я конкретно. Его интересовало все, что знаю я. Разумеется, он предупредил, что сумеет проверить через другие источники, и если…

— Понятно. Вынет дело, сдует пыль…

— Я ему поверил. Я же сам прекрасно знал, как в таких условиях наладить перекрестную проверку…

— И пели откровенно? Не ерзайте, я же сказал, что задаю вопросы исключительно в деловом плане.

— Откровенно, — с неким злым вызовом бросил Багловский. — Я бы посмотрел на других, окажись они на моем месте, в моем положении…

Данил многое мог бы ему сказать, но полагал отвлеченные дискуссии о морали и профессиональной этике абсолютно сейчас неуместными. Все равно ничего не исправишь… и никого не воскресишь.

Вряд ли Багловский врал, старательно описывая, как при необходимости вызывал Бажана по одному из трех данных ему телефонов. Нехитрый, но надежный способ. Отслеживать эти номера бессмысленно, к Пацею этим путем ни на шаг не приблизишься: либо на другом конце провода совершенно непосвященный посредник, либо телефончики эти стоят в здании на Стахевича, куда не сунешься.

— Климова с Ярошевым вы ему тоже заложили?

— Послушайте! — Багловский сделал первую робкую попытку возмутиться, но под взглядом Данила сообразил, что развивать эту идею бесполезно. — Послушайте… — повторил он уже нормальным, прежним, то есть безнадежным голосом. — Мне почти что и нечего было закладывать. В конце-то концов, что я знал? Что они — ваши люди и работают совершенно автономно, никогда передо мной не отчитываясь… и, в свою очередь, не требуя помощи. И все.

— Ну, а откуда вы узнали, что Ярышев мертв?

— Потому что Бажан мне сказал! — дернулся Багловкий. — У нас, помимо спонтанных звонков, были еще регулярные встречи. Он показал фотографии и полтора часа мотал мне нервы, требовал все подробности о Климове и Ярышеве… А мне нечего было ответить.

— Ну, а сам он как-то мотивировал свой интерес и к фирме, и к Климову с Ярышевым?

— С чего бы? Все время каждый раз держался так, словно мы и в самом деле занимаемся чем-то еще. Требовал деталей, подробностей, нюансов… А у меня их не было! Не было!

— И когда вы ехали в аэропорт нас встречать, он уже знал, что прибывает Черский?

Багловский кивнул, все так же стараясь не встречаться взглядом.

— Он знал, кто на самом деле — шеф, а кто — подчиненный?

— Знал.

— Мило, — кивнул Данил. — Почему вы мне не сообщили о непонятках в «Авто»?

Я имею в виду исчезновение не только части файлов, но и девочки, сидевшей за компьютером?

— Потому что Бажан запретил.

— Но это же глупо, если вдуматься, — сказал Данил с искренним недоумением. — Хорошо, какое-то время удалось бы держать меня в неведении… но потом я все равно узнал бы, в обход вас, и узнал, кстати.

— Вот этого я и сам не пойму, как ни бьюсь, — подхватил Багловский. — Я ему так и говорил: Зоя начала болтать, рано или поздно дойдет до Черского…

А если даже и Черского хлопнут, мысленно закончил Данил, дойдет до кого-то еще. Чтобы история с исчезнувшими файлами и пропавшей девушкой окончательно канула в небытие, придется убрать уйму народу: в «Авто», в «Клейноде», черт, да ведь придется выбить обе фирмы чуть ли не до последнего человека, да и родных девчонки вдобавок… Ни черта не понимаю… Глупый ход со стороны майора… или только он кажется мне глупым, а на деле имеет глубокий смысл? Но какой?

Следовало как можно быстрее продумать план на будущее. Не мудрствуя, качнуть через Багловского дезу Пацею-Бажану? Но какую? Как можно вообще качать дезу, не зная, в чем игра майора, не зная, чего Пацей, собственно говоря, добивается?

Багловский заерзал на стуле — понимал, сукин кот, что покончено с главным, а частности не столь уж и интересны — а значит, решается его судьба…

— Успокойтесь, Виктуар, — поморщился Данил с ноткой брезгливости. — В живых я вас оставлю… по чисто утилитарным причинам. Но, уж не посетуйте, придется пойти на временные неудобства… — И, не повышая голоса, он распорядился:

— Номер два.

Волчок мгновенно схватил Багловского за запястье и, с силой вывернув руку, заставил вскочить со стула, правой ухватил под горло надежным захватом. Костя выхватил из нагрудного кармана одноразовый шприц на пару кубиков, встряхнул, отбрасывая с иглы слабо державшийся колпачок…

…Наденька, стервочка юная, всхлипывала довольно убедительно и натурально, безбожно размазывая по мордашке недешевую косметику. Данил с Волчком придерживали Багловского на стуле, а врач, крепенький детинушка, наблюдал за ними с профессиональным бездушным участием.

С Багловским все было в порядке — он слабо покачивался на стуле, правой рукой то и дело отмахиваясь от чего-то невидимого остальным, и, судя по жестам, располагавшегося аккурат в углу, слева от врача. — Примерно вот таким мы его и нашли, когда девушка позвонила, — сокрушенно сказал Данил. — Сначала пытался в окно выпрыгнуть, говорил, кто-то его упорно преследует, то ли КГБ, то ли инопланетяне, тогда он еще говорил, это потом речь отшибло…

Врач еще раз оглядел Багловского — всклоченного, с остановившимся взглядом, потного и красного. Осведомился:

— Выпивал?

— Ну не настолько, чтобы белая горячка привязалась… — пожала плечиками Наденька. — Как все…

— Надежда, — мягко сказал Данил. — Я тебя о чем предупреждал?

— Данила Петрович, ну я ж ему не нянька…

— Понимаете ли, доктор… — сказал Данил крайне сокрушенно. — Пить он особенно не пил, это верно. Но есть у меня сильные подозрения, что в последнее время пристрастился к грибочкам. К тем самым, что продают нынче поштучно и недешево…

— Не видела я никаких грибов! — воскликнула Наденька.

— Надежда, тебя никто и не виноватит… — сказал Данил. — Будь они дома, я бы их нашел, мы ж там все перерыли… Мне на фирме проговорились. Человек убедительно просил его не выдавать, но он два раза своими глазами видел грибы, крохотюсенькие такие сушеные поганочки… или как там они именуются…

Багловский, тоненько взвизгнув, замахал уже обеими руками — что-то нехорошее ему упорно виделось в углу. Данил видел, что верзила-доктор уже потерял к сопровождающим лицам всякий интерес, ибо речи их путаны, противоречивы и ничего толком не проясняют. Поправил очки и просительно протянул:

— Доктор, можно сделать как-нибудь так, чтобы избежать любой огласки? У нас серьезная фирма, и если пойдут разговоры, что на ответственном посту оказался наркоман… Я, откровенно говоря, До сих пор не верю в эти сушеные грибочки…

— А это вы зря не верите, — откликнулся врач чуть сварливо. — В последнее время вошло в ба-альшую моду… Сохраняется, знаете ли, совершенно ложное чувство безопасности: таблетки и порошочки еще кое-как ассоциируются с угрозой — я про тех, кто только начинает, — а вот грибы… И семантической угрозы в себе слово «гриб» вроде бы и не несет, и ассоциируется в первую очередь с чем-то безобидным, растительным, природным. Хотя от этих поганочек можно свихнуться ничуть не слабее, нежели от химии… — Он вышел из-за стола, подошел к Багловскому, присмотрелся, поводил у глаз указательным пальцем, ловко отстранив беспокойно виртуозившие руки, оттянул нижнее веко. Картинно прокашлялся. — Что ж, сделаем анализ крови, пронаблюдаем, тогда и сможем сказать что-то определенное. Но и сейчас уже видно, что пан у нас задержится…

«Ну-ну, делай анализ… Менделеев», — насмешливо прокомментировал про себя Данил. То, что Багловскому вкололи, уже должно было усвоиться организмом настолько, что анализ ничего не покажет, а если и случится задержка, ничего страшного — лаборант обнаружит то, что сработает исключительно на версию о галлюциногенных грибах. Не замотанным рутиной эскулапам состязаться в хитроумии с теми, кто отвечал за иную хитрую фармацевтику, временами оказывавшуюся бесценной.

Все устроилось как нельзя лучше. Здесь, в клинике, дружище Багловский может молоть что угодно и требовать встречи хоть с майором КГБ, хоть с папой римским — любое словечко будет истолковано как подтверждение диагноза и повлечет лишь ужесточение режима… Хотя стоит предусмотреть и возможные осложнения другого рода….

Врач поглядывал на них нетерпеливо, как на досадную помеху, — и Данил, пробормотав еще что-то растерянно-жалкое, первым убрался в коридор. Там, поглядывая в приоткрытую дверь кабинета, уже возвышались в полной боевой готовности два широченных облома, хотя и щеголявшие в белоснежных халатах, но безусловно не обремененные дипломами.

Присмотревшись к ним, Данил отдал предпочтение чернявому санитару — у белявого еще наблюдалось в лице нечто вполне человеческое, а вот чернявый, по предварительным прикидкам, был из разряда микроскопических сатрапчиков.

Наверняка при удобном случае не прочь заехать по лбу бесправному психу, а то и пронести что-то недозволенное за соответствующую денежку. Бывают морды, на которых все тебя интересующее выписано крупными литерами, без недомолвок…

Отойдя на шаг, Данил поманил чернявого. Тот фыркнул и величественно вздернул подбородок. Однако, узрев уголок специфически зеленой бумажки, показанной Данилом из нагрудного кармана, поубавил холода в буркалах, с непринужденным видом бочком-бочком переместился поближе к Данилу.

— И сколько тебе здесь платят за столь нужную человечеству благородную работу? — спросил Данил негромко.

Облом, нависавший над ним, как тяжелый танк, фыркнул:

— Платят, дядько, слезки. Благородное человечество на пенезики скуповато, веян думает, что уж он-то крышей не съедет…

— Ну, в таком случае перед тобой — счастливое исключение, — заверил Данил, сделал ловкое движение, и зеленая бумажечка с бородатой персоной вмиг исчезла в широченной, как лопата, ладони.

— Хороший ты человек, дядько, — душевно признался облом. — Я это сразу понял. Давай излагай, пока доктор не зовет…

— Дело, по правде сказать, пустяковое, — сказал Данил. — Что касается вот этого новоиспеченного пациента…

Глава 3

Ну вот, здравствуйте, давно не виделись… Свернув с широкой улицы на извилистый асфальтированный проезд, упиравшийся в стоянку «Клейнода», Данил издали увидел синюю «девятку» со знакомым номером, который мгновенно напомнил о хвостах: его слишком хорошо натренировали в свое время, взгляд и подсознание работали словно бы сами по себе…

Что ж, логично: потерявши было объект, выполнивший пару лихих маневров вдали от гаишников, прилипалы поступили незатейливо, вернулись к исходной точке, справедливо полагая, что клиент рано или поздно там объявится. Не столь уж много требуется извилин, чтобы этакое придумать.

Данил перекинул рычаг на вторую скорость и медленно поехал в их направлении — другого пути все равно не было, Наденьку и ребят он давно высадил, ничего компрометирующего в машине не имел. Места на дороге оставалось ровно столько, чтобы разминуться со стоящей «девяткой» и не снести ей при этом зеркало своим. Только идиот мог так поставить машину…

Стоп! Данил вовремя нажал на педали. В последний миг сидевший за рулем «девятки» резко распахнул дверцу, так что Данил тормознул буквально в нескольких миллиметрах от нежданного препятствия. И тут же услышал начальственный окрик:

— Вы что, ослепли, гражданин?

Шофер уставился на него, высунувшись из салона — милицейский сержант лет сорока, без фуражки. «Ни черта не понимаю, — подумал Данил, — кто ж пускает в наружку обмундированных…»

— Сиди, не дергайся!

Эта изреченная хамским тоном просьба была подкреплена неким твердым предметом, упершимся Данилу в голову возле уха. В зеркальце заднего вида он, застыв за рулем, рассмотрел, что предмет отнюдь не являлся примитивной обманкой, а был пистолетом с глушителем, чью марку из такой позиции определить пока что невозможно.

Сержант, выпрыгнув из-за руля, кинулся к нему. Сознание в таких ситуациях работает с немыслимой скоростью, и Данил уже сообразил, что типчик, уперший ему ствол в ухо, выскочил из-за трансформаторной будки, за которой укрывался столь надежно, что заметить его, подъезжая, было бы решительно невозможно, каким ты опытом ни обладай. Должен быть где-то в окрестности третий, подавший сигнал, иначе не добиться такой синхронности…

— Вылазь, хлопче, — тип отступил на два шага, ловко прикрыв пистолет пиджаком, до того бывшим в левой руке. — И давай без дуростей, а то хлопну туточки прямо…

Сержант уже распахнул дверцу его машины. Положение было не самое благоприятное для активной обороны, посторонних свидетелей поблизости не видно, да и чем бы они помогли? Если бы точно знать заранее, что пистолет не боевой, или быть уверенным, что они не намерены стрелять на поражение…

«А ведь лопухнулся ты, обормот, — выругал себя Данил, неуклюже вылезая из машины. — Следовало дать газу и снести на скорости дверцу к чертовой матери, в здание побоялись бы за ним кинуться, мент у них определенно липовый…»

— Ну давай, черт старый, давай, — поторопил вооруженный. — Не наделай до времени в штаны, с тобой люди поговорить хотят по душам, только и делов…

Он помнил этот голос и рожу помнил — встречались, как же, под аркой у «Приюта охотника». Рано делать выводы и просчитывать что-то, по Данил, ведомый скорее инстинктом, ссутулился, старательно принимая прежнюю личину пожилой и незграбной канцелярской крысы, благо очки до сих пор красовались на носу, а джинсовая куртка хоть и уступала «спецкостюму», но и не прибавляла тополиной стройности…

— Вы что? — воскликнул он, подпустив в голос испуганной дрожи и думая лишь о том, чтобы не переиграть. — Заберите деньги, вон там, в папке…

— Прибери, — кивнул на папку сержанту хмырь с пистолетом и чуть-чуть приподнял руку, так что глушак уставился прямо Данилу в физиономию. — Пошел до самохода! — и дернул подбородком в сторону «девятки».

— Да вы что? — прямо-таки проблеял Данил. Ситуация принимала вид классического пата: он не мог ни заорать «Караул!», ни пуститься наутек (с точки зрения пожилой канцелярской крысы).

А они вряд ли стали бы стрелять — у них только что был прекрасный момент пустить пулю в висок и смыться незамеченными, но убийство в их расчеты не входит, по крайней мере пока… Так что имеет смысл придержать их здесь, сколько удастся, глянуть на реакцию…

Они все-таки боялись приближаться вплотную. Переглянулись, Данил подметил, не без растерянности, в башке у них, надо полагать, не укладывалось, что наведенное дуло не подействует молниеносно…

— А ну, пошел! — тихонько рявкнул сержант, вырвал руку из кармана брюк, и черный предмет у него в ладони на миг испустил синюю трескучую молнию длиной с сигарету. — А то дерну током, долго будешь валяться…

— Давай-давай, — поторопил напарник. — По-хорошему полезай, а то загрузим на манер куля с картошкой. Да не трясись ты, задница, с тобой культурные люди поговорить хотят, а там, может, и отпустят, смотря как глянешься…

Еще один, вынырнувший неведомо откуда — ну да, был третий, мать его, опустил спинку переднего сиденья, уставился зло, нетерпеливо. Не выдержал:

— Лезь, чтоб тебя!

Оставалась последняя секунда — то, что у летчиков именуется «время принятия решения», миг, после которого может быть только «или-или». Тип с пистолетом проворно нырнул на заднее сиденье, сбросил с руки пиджак, уже не опасаясь, что кто-то заметит пушку.

Приняв решение, Данил неловко сгорбился и полез в машину, вполне натурально ударившись головой о крышу и еще более натурально охнув. Двое запрыгнули на передние сиденья, машина рванула задним ходом, выскочила на обширную площадку, быстро развернулась и помчалась прочь от «Клейнода».

Прекрасная иллюстрация к нехитрому тезису о том, что похитить человека в двадцатом веке — раз плюнуть…

Данил уже не сомневался, что поступил правильно. Они никоим образом не стремились ввергнуть его в бессознательное состояние, с ним и в самом деле кто-то горел желанием побеседовать, и как можно скорее. А это позволяло до какого-то времени плыть по воле событий — нужно только не оплошать, угадать момент, когда с пригласившими его в гости субъектами следует решительно распрощаться. Зарываться не стоит. Вполне возможно, им нужен не просто язык, а перевербованный постоянный информатор в стане противника. Но это еще не аксиома. Так и подмывает доехать с ними до «хазы», тогда-то уж точно многое узнаешь, — но велик и риск…

— Моя машина… — заикнулся он испуганным голосом.

— Не пужайся, мы люди хозяйственные. — Тот, что сидел рядом с шофером, продемонстрировал ключики от Даниловых «Жигулей». — Прибрали твои цацки.

Может, и поездишь еще, а нет — нам сгодится…

— Форму-то зачем нацепил? — сказал Данил, глядя в затылок водителю. — За это здесь статеечка полагается, не из самых тяжелых, но всю равно неприятно…

— Законник, сразу видно, — прокомментировал тип с пистолетом. — Не бойся, старинушка, коли гусь не выдаст, свинья и не съест. Ты лучше скажи, куда твой босс подевался?

— Это который?

— Ты мне дурака не рисуй. Босс у тебя один, с которым ты сюда приехал…

Куда он делся?

— Ну, я ж ему не нянька… — сказал Данил.

У него больше не было сомнений, от каких пенатов прибыла в здешние края эта троица.

Богомоловский «Сорок четвертый август» Данил недолюбливал по одной-единственной причине: за ту грязь, что автор вылил на польских партизан второй мировой. А в остальном, если рассудить, книжонка небезынтересная. И в голове сейчас вертится та самая фраза, что пришла на ум одному из героев, пусть и при других обстоятельствах.

Это южный говор! Никаких сомнений. Троица явилась сюда из-за южной рутенской границы. Самостийнички хреновы, из тех, кто всерьез пытается убеждать, будто «Иерусалим» значит-таки «казачья стоянка»…

Поводить их за салом, что ли, как выражался герой известного романа?

Данил довольно громко промурлыкал:

— Ще не вмерла батькивщина, поки мы живем… Сидевший рядом с водителем даже обернулся от удивления:

— Соображает, псявира! Что-то он чересчур сообразительный, ты бы его охлопал, Смоче…

Смок, уперев глушитель Данилу под ребра, сноровисто обыскал его свободной рукой. Вытащил из внутреннего кармана куртки мобильник, повертел, констатировал:

— Работает… Нет, ничего при нем такого нету. — Хозяйственно засунул телефон в боковой карман пиджака и в приступе садистского благодушия, ухмыляясь, похлопал Данила по щеке глушителем:

— Зато веселый пассажир попался, державный гимн знает…

— Я еще хорошие вирши знаю, — сказал Данил. — Я послухав Би-Би-Си — брэшуть там они уси. Никогда я ридный Львив не змэню на Тэль-Авыв!

Двое хихикнули, а Смок прямо-таки закатился.

Отсмеявшись, посерьезнел:

— И точно, хлопче, что-то ты быстренько соображаешь насчет того и этого…

— Он тебе лепит по классическому пособию «В помощь заложнику», — сказал водитель, не оборачиваясь. — Как рекомендовано, стремится установить дружеские отношения, чтобы мы в нем видели не абстрактный объект, а живого человека…

— А верно…

— Точно тебе говорю. Как по писаному. Только зря стараешься, законник. Мы ж не собираемся тебя совать в подполье и требовать выкуп, тут другой расклад. А потому оставаться тебе самым что ни на есть абстрактным объектом, хоть ты вирши декламируй, хоть жарь гопака. Ты лучше соберись и подумай, как спасти шкуру, — она, хоть и старая, а, поди, дырявить не хочется?

— Да уж, — искренне признался Данил. — Вы бы хоть объяснили, зачем прицепились к бедному юристу?

— А где тебя учили так самоход водить, бедный юрист? — хмыкнул водитель. — На тебя глядя, и не подумаешь…

Что ж, никаких неясностей — хоть единожды, да отрывался Данил на здешних улицах от этого субъекта… Он сказал:

— Хобби у меня такое. С детства.

— А еще какие у тебя хобби? Нос совать в чужие дела?

— Ну, это, скорее, не хобби даже, а профессия, — ответил Данил, стараясь не лезть на рожон, приучая их к мирному тону беседы. — На том юриспруденция и построена…

Справа протянулось строение, давно прозванное в народе «Брестской крепостью» — длиннейшее здание из красного кирпича, былое обиталище партийных боссов, ныне слегка потесненных и «новыми рутенами», и новой номенклатурой. «Неужели за город катят?» — подумал Данил. Пока что не определить, могут и свернуть в какой-то из окраинных микрорайонов…

— Может, ему браслеты нацепить? — задумчиво спросил сидевший рядом с водителем.

Данил незаметно для постороннего взгляда напрягся, такой вариант его решительно не устраивал.

— Да ну, — с ленцой бросил Смок. — Машину останавливать, лезть в багажник… Старый хрен, поди, помнит, как с ним возле кофейни потолковали, он, похоже, умный… Сидит и не турбуется, как скромная лялечка на первом свидании.

— Мужики, — сказал Данил проникновенно. — Ну объясните вы, что вам от меня нужно?

— Вот приедем, и объяснят, — веско ответствовал Смок.

Он сидел вполоборота, вальяжно развалившись, баюкая на ладони девятимиллиметровый «Вальтер» с глушителем. Хорошая игрушка, ничего не скажешь, завидки легонько берут — самому пока что приходится болтаться по городу с пустыми карманами, а эти скоты, наплевав на Уголовный кодекс, махают отличными, надежными стволами, заставляющими легонько дрогнуть сердце любого понимающего человека. «Вальтер», стало быть, девяточка… Чем угодно ручаться можно, но в случае с Бесединым был другой калибр. Несомненно, пять целых шесть десятых либо, по крайности, шесть тридцать пять, но уж никак не больше, и никакого глушителя, иначе на кожу не попали бы порошинки. Сие, впрочем, ни о чем еще не говорит, кто сказал, что эта пушка у них единственная?

— Мужики…

— Сиди, — сказал Смок. — Не ной. Если уж недержание речи, прочитай еще какой-нибудь вирш или песенку спой. Вот приедем, и поговорят с тобой те, кому надлежит…

Город остался позади. Правда, есть еще Ратимовка — отдаленный микрорайон, зачем-то возведенный в чистом поле за пару верст от столицы…

Нет, со свистом миновали и Ратимовку. А значит, пора прощаться. Не стоит себя переоценивать — можно попасть в такие условия, что вырваться ни за что не удастся. Затягивать игру далее — серьезный риск…

— Сейчас будет пост ГАИ, — сказал Смок, посерьезнев лицом. — Если попробуешь дернуться — получишь пулю. Усек?

— Усек, — сказал Данил. — А зачем мне дергаться? У меня телефон с секретом.

Опытный ты мужик, я смотрю, а таких вещей не знаешь…

— Чего?

— Дай-ка телефон, — сказал Данил. — Да ты не бойся, не успею ж я «ноль-два» набрать, не говоря уж про разговор… Можешь его вообще выключить. Боишься?

— Да ничего я не боюсь, — сказал Смок чуть недоуменно, как любой другой на его месте. — Не пойму просто, куда клонишь…

— Я объясню, — сказал Данил. — Ну, выключил? Дай мне его, смелее. Увидишь интересный фокус.

Пожав плечами, Смок покосился на затылки сподвижников, но, не получив должной моральной поддержки, крутя носом, тщательно осмотрел выключенный сотовик. Не обнаружил ничего, что могло бы выдать секрет. Покрутил носом:

— Дать ему, хлопцы?

— Ну, дай, — с некоторым любопытством разрешил сидевший рядом с водителем, обернулся к ним. — Интересно, что за фокус, когда не может тут быть никакого фокуса…

Сунув пистолет за пояс, чтобы оставить обе руки свободными на случай непредвиденных сюрпризов, Смок медленно протянул мобильник Данилу, отодвинулся, напрягся:

— Ну?

— Смотри, — сказал Данил, держа сотик в левой руке, антенной к нему. — Ничего не видишь?

— Ничего…

— А и правда ничего… — сказал Данил.

И одним молниеносным движением вогнал антенну в ноздрю Смока, показалось даже, будто что-то мерзко лопнуло. Правой вмиг выхватил из-за пояса пистолет, бросил под ноги, развернулся к сидевшим впереди. Дикий вопль Смока казался нескончаемым, машина вильнула, сорвалась правыми колесами с высокого дорожного полотна…

Данил лихорадочно работал, ничего не видя вокруг. Может, они и битые ребята, но вряд ли знали, сколь высоким искусством может быть бой на ограниченном пространстве — в кабине лифта, на лестничной площадке, в машине… Вряд ли они бывали там, где этому некогда учили всерьез…

Его швырнуло вправо-влево, оттолкнувшись левой, он спиной вперед перелетел на переднее сиденье, прямехонько на колени тому, что сидел рядом с водителем, нанес удар, еще… Краем глаза видел, как накреняется линия деревьев за окном — машина окончательно ушла с автострады и, гася скорость, подпрыгивая, вихляя, катила по бездорожью, а там и двигатель заглох. Смок все еще орал, зажав ладонями лицо, Данил перегнулся влево, распахнул дверцу и головой вперед вышвырнул пассажира наружу, в три секунды проделал то же с водителем, извернулся, нанес Смоку оглушающий удар, выскочил.

«Девятка» стояла метрах в тридцати от дороги.

Машин на автостраде было не так уж и много, но кто-то мог присмотреться, заприметить неладное, поднять тревогу…

Он в два прыжка оказался рядом с лежавшим в нелепой позе похитителем, вытащил ключи от своей машины, сунул себе в карман и прыгнул за руль.

Торопливо перебросил рычаг на нейтралку, успел подумать: «Господи, выноси!» и повернул ключ.

Мотор завелся — ничего страшного, вырубился, когда нога водителя соскользнула с педали. Предусмотрительно переправив себе в карман пистолет Смока, валявшегося на заденем сиденье безвольной куклой, дал газку. Машина, ревя на первой скорости, достигла автострады, ее тряхнуло, мимо пронесся отчаянно сигналивший «Москвич», но Данил ухитрился с ним счастливо разминуться. С жутким визгом покрышек, переключив в развороте скорости, понесся назад, к городу. Метров через триста сбросил скорость до разрешенной, чтобы, паче чаяния, не привлечь к себе ненужного внимания.

Поехал дисциплинированно — прямо-таки образец водителя… Тело медленно расслаблялось после дикого напряжения — все-таки не тридцать и не сорок, природа берет свое.

Он, естественно, не забывал то и дело поглядывать в зеркальце заднего вида на своего бесчувственного пассажира. Жаль, что не удалось вдумчиво обшарить карманы тех двоих, но, с другой стороны, там могло и не оказаться ничего интересного. Не стоит жадничать — как-никак есть пленный, есть трофеи…

Сзади застонали почти осмысленно.

Данил притормозил, не выключая мотора, метнулся к багажнику, вытащил оттуда наручники и украсил ими пленного, предварительно заведя тому руки за спину. Вряд ли Смок обучался штучкам из репертуара Гарри Гудини, но осторожность не повредит, — и Данил свернув к Ратимовке, то и дело поглядывал на спутника. Тот уже окончательно очнулся, по еще не отошел от столь неожиданного знакомства с кое-какими коварными сторонами мобильной телефонной связи: слезы лились ручьем, сморкался, кашлял…

— Не хнычь, — сказал Данил. — От этого не умирают…

— Это… что… — прохрипел Смок.

— Не смерч и не тайфун, — любезно внес Данил ясность. — Никаких природных катаклизмов. Просто ты, придурок, откусил кусман не по зубам. Бывает. Какой ты, в задницу, Смок, так, тритончик… Сиди смирно, сука, и не вздумай дергаться или орать, а то вышибу мозги, как бог свят…

Он миновал последние дома, остановился на проселочной дороге, исчезавшей где-то вдали в зеленом редколесье. Место было тихое и совершенно безлюдное хоть атомную бомбу не спеша развинчивай в познавательных целях, свидетелей нема…

Проверил пистолет — все без дураков, серьезная боевая волына с полной обоймой и патроном в стволе. Обыскал карманы пугливо притихшего Смока, но ничьего интересного не обнаружил. Сигареты, спички, деньги. Никаких документов.

Времени было чертовски мало. Данил взвел курок, щелкнул предохранителем и аккуратненько упер глушитель под нижнюю челюсть собеседника:

— Ну, ты понимаешь, что нет у меня времени с тобой возиться? Понимаешь?

Это хорошо… А веришь, что у меня рука не дрогнет потянуть пальцем эту железку? Ну, совсем хорошо… Некогда тебя уговаривать, как целку. Или ты запоешь, или вышибу мозги прямо в тачке и уйду пешочком…

— Они ж меня шлепнут…

— Я — гораздо ближе, — сказал Данил, посильнее придавив ему глушителем кадык. — Прикинь… Ну?

Не пришлось уговаривать долго — пленник все еще находился под впечатлением нежданного превращения пожилой юридической крысы в бешеную гориллу, во мгновение ока выигравшую схватку с самым что ни на есть разгромным счетом.

— Ой, судьбина… — вздохнул он наконец, и в этой кратной реплике читалась должная обреченность.

— Не скули, — нетерпеливо сказал Данил. — Используй, курва, свой единственный шанец… «Гетманская слава» или «Куренные стрельцы»?

— «Куренные»…

— О, це дило! — одобрительно кивнул Данил. — Валяй, испражняйся!

Он гнал допрос в ускоренном ритме — вряд ли спешенные похитители кинутся обыскивать окрестности, но все равно следует отсюда убраться как можно быстрее…

Слушая сбивчивые откровения пленного, которого иногда приходилось подбадривать оплеухами и манипуляциями с пушкой под самым носом, он все больше мрачнел, хотя и старался этого не показывать.

Понемногу складывалась картинка. Друже Смок, рядовая пешка «второго батальону куреня имени гетмана Серко», прибыл сюда хотя и легально, но в составе группы, занятой отнюдь не легальным бизнесом. Детали, подробности и цели знали лишь отцы-командиры (в число коих ни один из троицы не входил), а шестерки вроде Смока, обосновавшиеся на окраине города в законно нанятой квартире, при нужде вызывались пред грозны очи начальства, получали задание и отправлялись его выполнять. Смок, как правильно предположил Данил, был в числе тех, кто пас его с Пашей в аэропорту. Понятия не имея, кого пасет и зачем. Потом он опять-таки был назначен в экипаж «Фольксвагена», пытавшегося висеть у Данила на хвосте. Получив приказ перенять «очкастого» и «здоровенного» у кафе и попугать обоих без членовредительства, скрупулезно его выполнил. И наконец им было поручено, сцапав «старого», отвезти его в Почаевку, захолустную деревушку километрах в двадцати от города, — там как раз и обосновался один из тех, кто знал чуточку больше и имел право отдавать приказы от имени куренного начальства.

Незадачливый похититель клялся и божился, что прибыл сюда всего четыре дня назад, что каких-либо иных поручений ему почти что и не давали, если не считать слежки за одной особой, которую они опять-таки ухитрились провалить, поскольку объект грамотно ушел от хвостов.

Уточнив, о каком объекте идет речь, Данил был заинтригован, но вида опять-таки не подал…

Понемногу он начал верить, что ему не врут. В основном не врут.

Безусловно, какие-то детальки и подробности Смок утаивал (а у Данила не было времени определить, что именно), но в главном он кололся, словно сухое полено. В Гракове Смок не бывал, в Калюжине не бывал, признался еще, что, по некоторым его наблюдениям, их группа была отнюдь не единственной. На фотографии Климова и Ярышева не отреагировал — опыт Данила подсказывал, что «подследственный» не врет. За Бесединым они выходили следить дважды, но о том, где он сейчас находится, представления не имели, мало того, должны были по дороге постараться вытрясти это из Данила.

— Ну, а в Почаевке вы, ухари, мне кишки выпустили бы? — спросил Данил.

Пленник угрюмо отозвался:

— Понятия не имею. Не наше дело было решать…

— Ты знаешь, хороший ответ, — задумчиво протянул Данил. — По крайней мере, честный… Ну, выходи. Выходи, говорю! — рявкнул он, видя, что Смок пытается уцепиться за сиденье скованными руками. — Что, с собой тебя брать? Да на кой ты мне?

Видя, что толку не будет, не без труда выволок упиравшегося пленника за шиворот наружу. Подсечкой сбил на землю, покривив рот, бросил:

— Извини уж…

И нажал на спуск, целя в правую ногу повыше колена. Куда и угодил, конечно. Смок взвыл и тут же заткнулся, шипя и охая от боли, но в голос орать опасаясь. Всхлипнул:

— Пожалей…

— Пожалею, — сказал Данил. Достал из машины аптечку, бросил рядом, наклонился и освободил руки закатившему глаза Смоку. — Перетянешь сам. Идти не сможешь, зато жив останешься… Всего хорошего, «куренной»!

Развернулся, отъехал метров на сто, посмотрел в зеркальце. Смок, задрав штанину, дергаясь, возился с раной. Тщательно обтерев пистолет носовым платком, Данил выбросил его в траву, проверил сотовик. Несмотря на использование его в качестве холодного оружия, телефон исправно работал.

Набрал 02.

— Милиция? — понизив голос, сказал он, когда услышал голос дежурного. — Это с Ратимовки звонят, тут от крайнего дома недалече, где озерцо и аптека, люди с пистолетами бегают, одного уже подстрелили, лежит в кровище… — и отключился, не слушая вопросов.

Выехав на автостраду, свернул к тому месту, где вышвырнул из машины обоих «куренных». Их там уже не было — несомненно, остановили попутку и рванули то ли в город, то ли в Почаевку, предупредить «старшого». Данил на их месте первым делом дернул бы в Почаевку…

Развернулся и поехал в город. Нельзя сказать, чтобы он был особенно доволен собой. Рукопашная победа не в счет — человеку его натасканности и опыта ничего не стоило выиграть в коротком столкновении с такими вот дилетантами. Информация, полученная от пленного, увы, была почти что бесполезной.

Если даже он не соврал насчет Почаевки, бесполезно нацеливать на деревеньку боевиков Лемке — даже дилетанты вроде «куренных» поймут, что оттуда следует побыстрее унести ноги.

Вот именно, дилетанты. Таким ни за что не подловить бы врасплох ни Климова, ни Ярышева, ни Беседина. Сунуть головой в ванну бесчувственного могли, ударить заточкой в сердце — могли, пальнуть в висок — могли. Но ни за что не достали бы, не смогли бы грамотно взять. Не те были парни, причем, в отличие от Данила сегодня, с самого начала не должны были играть в поддавки.

Напугать Оксану — могли, пусть Смок и клялся, что ни к чему к такому не причастен.

Где-то сидели другие. Гораздо более профессиональные. И вот до них-то Данил пока не добрался.

Как бы там ни было, некоторую дезорганизацию в ряды противника он все же внес. Теперь эти знают, с кем имеют дело, вынуждены будут смыться из Почаевки, а главное, у них теперь на руках раненый — который, скорее всего, попадет даже не к сподвижникам, а в объятия здешних правоохранителей, и что из этого получится, еще неизвестно. В других условиях, конечно, стоило отвезти его к Лемке и расколоть качественнее, но в нынешнем своем положении Данил не мог себе позволить такой риск. Если глупая случайность…

Телефон в его нагрудном кармане требовательно засвиристел. Свободной рукой Данил вытащил его, нажал нужную кнопку.

Глава 4

— Дядько? — раздался нагловатый голос, и Данил пару секунд вспоминал, кто это, еще не отойдя от схватки. — Тут для тебя есть интересная весточка, про твоего хворого…

…Данил как раз закончил лихорадочно, но методично избавлять салон и баранку от своих отпечатков, когда рядом тормознул «Москвич» Волчка, и Лемке, перегнувшись назад, без промедления распахнул заднюю дверцу.

— Гони в психушку, — распорядился Данил, прыгнув на сиденье и захлопывая дверцу уже на ходу. — К Багловскому гости вдруг нагрянули…

— Кто?

— Неизвестно пока. Один. Там у меня чисто случайный человечек в стукачах, откуда ему знать… Но зелень, стерва, жрет, что твоя антилопа. Хорошо хоть, умеет отрабатывать…

— Хвоста за вами не было, когда его везли?

— Обижаешь, Капитан, — сквозь зубы сказал Данил. — Обижаешь…

Правда, при этом он прекрасно понимал, что имеет в виду Лемке, — вот только думать об этой возможности категорически не хотелось…

Волчок свое дело знал туго — машина то и дело срезала путь окольными дорогами и переулочками, ухитряясь и мчаться на недозволенной скорости, и огибать места постоянной дислокации гаишников. Вырулили на стоянку возле корпуса номер два. Данил, секунду поразмыслив, распорядился:

— Волчок, на второй этаж. Мордатый шкав, серые глаза, нос короткий, приплюснутый, звать Федею. Отдашь ему баксы, вдруг пригодится еще… Стоп!

Успели, это называется…

На широком крыльце с низкими ступеньками показался болящий Багловский — в своей прежней одежде, причесанный, выглядевший почти нормальным (для того, кто его не видел прежде). Правда, взгляд у него был стеклянный, застывший и двигался с грацией ожившего манекена, валкой деревянной походочкой заводной игрушки. Под локоток его галантно и заботливо поддерживал субъект при галстуке, мгновенно вызвавший у Данила знакомое охотничье возбуждение: господин Сердюк, и описаниям отвечает, и по фотографии опознать несложно, наконец-то встретились, как говорится, в истинной плоти…

Данил мгновенно сполз по сиденью так, чтобы от проходившего совсем недалеко Сердюка его прикрывали спины сидящих впереди. Тихонько сказал:

— Мы уезжаем, а ты все же туда сходи. Узнай, как это ему удалось с маху выцарапать болящего из узилища…

Волчок кивнул и выскользнул из машины. Все так же полусидя на краешке сиденья, почти на полу, Данил наблюдал. Пан Сердюк устроил Багловского на переднем сиденье светлой «Волги», заботливо пристегнул ремнем, сел за руль и уверенно тронул машину.

— Давай, — приказал Данил, убедившись, что «Волгу» никто не эскортирует. — Только поосторожнее, чует мое сердце, не с ягненочком столкнулись… Кстати, что там с моим поручением?

— А все, — сказал Лемке спокойно. — Выяснили. Как в воду вы глядели, пане Черский, удивляюсь я вашему чутью…

— Конкретнее.

— Людмила Дарышевская, двадцати трех лет.

Работала официанткой при Доме писателя, сама из Гракова. Три дня назад в родном Гракове ее и сшиб насмерть неопознанный грузовик. Девку нынче схоронили, а грузовик так и не нашли, трудно там с пинкертонами, да и свидетелей не было… Что, укладываются кубики?

— Укладываются, — сквозь зубы сказал Данил.

Лемке держался на приличном расстоянии от «Волги», умело выполняя маневры так, чтобы не быть опознанным в качестве хвоста. Впрочем, сидевший за рулем «Волги» и не думал проверяться — ох, скольких сгубила самонадеянность на нашей грешной земле…

Понемногу возникали определенные подозрения, а там стали переходить в уверенность. В конце концов Лемке высказал это вслух:

— Демократом буду, он к Виктуару домой катит… Все, дальше нет поворотов.

— Еще не факт… — процедил Данил, только чтобы прервать молчание.

Факт, возразил он мысленно сам себе. Вот эта улица, вот этот дом… Вот этот подъезд. Лемке притормозил в дальнем конце двора, за детской площадкой.

Сердюк извлек из машины заторможенного Багловского, которому, судя по виду, было все равно, что с ним происходит и куда влекут, запер машину, на миг мелькнувшую огоньками сигнализации, и, с той же неотвязной заботливостью держа спутника под ручку, увел в подъезд.

Они переглянулись.

— Вперед, — сказал Данил. — И этого типа давно пора потрогать за вымя, и Виктуара у них в руках оставлять нельзя, уж если его столь быстро извлекли из психушки, значит, он им нужен как сувенир, чтобы держать под рукой…

Справишься с его замками?

— Дерьма-то…

Не особенно торопясь, они пересекли двор, вошли в чисто прибранный подъезд и, стараясь ступать бесшумно, поднялись на третий этаж. Лестница была пуста, никто на них не кинулся со скулодробительными целями, никто не вынырнул из-за угла со стволом наперевес.

— Детектор с собой? — спросил Данил. — А то окажется в хате микрофончик, и засекут, как таракана на манной каше…

— С собой, конечно.

— Ну, по счету «раз»…

Лемке извлек отмычку, во мгновение ока справился со стандартным, не особенно сложным замком, ухитрившись проделать это почти бесшумно вплоть до самого последнего щелчка, — и они ворвались в квартиру стандартным «караколем», прикрывая друг друга.

Первым оказавшийся в гостиной Данил принял боевую стойку — но Сердюк, выпрямившись (секунду назад он низко склонился к сидящему Багловскому) и вздрогнув от неожиданности, тут же справился с собой. Застыл неподвижно, чуть разведя руки.

— Стоять спокойно, — сказал ему Данил, переместившись на шаг вправо.

Лемке надвинулся слева, поигрывая никелированными гнутыми плоскогубцами из шикарного набора автоинструментов словно нунчаками, — ничуть не криминальная вещичка, зато в умелых рученьках способная сработать убойнейше.

— Стою, как видите, — отозвался Сердюк напряженно, но, в общем, хладнокровно. — С кем имею?

Данил подал знак указательным пальцем. Лемке, с балетной грацией переместившись за спину Сердюка, в три секунды охлопал его, кивнул:

— Оружия нет. — Взглянув на детектор, добавил:

— И микрофонов нет.

— В чем дело, товарищи? — Сердюк изобразил прямо-таки нормальнейшую улыбку. — Оружие, микрофоны… Почему вы, собственно, в чужую квартиру врываетесь?

— А вы, милейший? — усмехнулся Данил. — Вы ж тоже не у себя дома, пан Сердюк…

— Сердюк? Вы меня с кем-то путаете… Если вам необходим некий Сердюк, ума не приложу, в чем способен его заменить — я-то ведь вовсе не он…

Только теперь Данил смог не спеша рассмотреть, что он там собирался делать с Багловским. Пиджак последнего лежал на диване, правый рукав рубашки закатан, а в руке у Сердюка до сих пор белеет одноразовый шприц, колпачок уже снят, на диване, на блюдечке — клочок ваты, пустая ампула…

Данил взял ее двумя пальцами, присмотрелся к синим буквам. Что ж, грамотно. Похоже, фармацевтике их обучали на схожих курсах — никотиновая кислота, витамин РР, снимает галлюцинации у субъекта, подвергшегося воздействию лизергиновой кислоты и ее производных. Между прочим, они как раз и вкатили Багловскому одно из производных…

Багловский сидел, как посадили, с застывшей улыбочкой откинувшись на мягкую спинку дивана. Он моргнул с таким видом, словно веки преодолевали сопротивление невидимых нитей, слабо покривил губы:

— Петрович… А мы едем, что-то я все время еду…

— Сиди, — сказал ему Данил. Повернулся к Сердюку. — Милейший, вы баян-то положите, неровен час, уколете кого… У вас диплом-то хоть есть? Или, на крайний случай, бумаженция насчет курсов медсестер? Уж больно уверенно шприцами играете…

— А у вас, Петрович? — осведомился Сердюк. — Вы тоже, такое впечатление, баянами балуетесь…

Хорошо держится, волчара, оценил Данил мимолетно. Это у него не от самомнения или недооценки ситуации, как бывает с иными лопухами, — нет, он прекрасно просек ситуацию и сейчас лихорадочно просчитывает ходы, ищет выход…

— Вообще-то, у меня есть законные основания здесь находиться, — сообщил Данил. — Поскольку это квартира моего подчиненного и сотрудника. А вот вы, пане Лесь, определенно что-то да нарушаете, забрали больного из соответствующего лечебного учреждения…

— Пан кто? Никакой я не Лесь.

— Не цепляйтесь к частностям…

— Помилуйте, а с чего вы взяли, что я кого-то откуда-то забирал? — пожал плечами Сердюк. — Вы что, при этом присутствовали? Я встретил Виктора в коридоре, взялся подвезти, его состояние требовало помощи…

— Я вижу, вы ему усердно собирались помогать. — Данил вынул шприц из пальцев Сердюка и, нацелив на блюдечко с ваткой, давил поршенек, пока пластиковый цилиндрик не опустел. — Ладно, оставим в покое медицину. У меня к вам масса вопросов…

— Простите, а с чего вы взяли, что я на них буду отвечать? Кто вы такой, чтобы приставать ко мне с какими-то вопросами? — он говорил без малейшей задиристости или гонора, просто держался как человек, малость раздосадованный.

— Интересно, а почему вы не возмущаетесь? — спросил Данил. — В бутылку не лезете…

— Стоит ли напрасно возмущаться, когда врываются два наглых субъекта, махая какими-то клещами вдобавок…

— Кто махает… — проворчал Лемке.

— Ну, так как? — спросил Данил. — Мы с вами поговорим как с человеком, осознающим серьезность ситуации, или вас непременно нужно помещать в другие условия? Более способствующие деловой откровенности?

— Почему бы и не поговорить? — пожал плечами Сердюк, не спеша прислушался к фырканью-болботанью электрического чайника на кухне. — Я как раз кофейку собрался испить… вы позволите?

— Бога ради, и даже можете домой взять… — проворчал Данил. — При условии, что за кофейком мы пощебечем.

— Посмотрим, посмотрим. Уяснить бы только, что вам от меня нужно…

— Уясните довольно быстро, — пообещал Данил, направляясь вслед за ним на просторную кухню.

Кухня сияла чистотой — Багловский был из тех холостяков, что привыкли содержать жилище в опрятности. Двигаясь как человек, не раз здесь бывавший и прекрасно знающий, где что лежит, Сердюк достал чашки из настенного шкафчика, аккуратно расставил их на столе, взял непочатую банку кофе, снял с нее прозрачную пластиковую крышечку, безымянным пальцем крепко потянул за кольцо, вскрывая…

«Вон же початая банка, что он…» — успел подумать Данил.

Уклонился он, совершенно не думая тело само сработало, уводя лицо из-под режущего удара острой кромки тонюсенького железного круга, едва не полоснувшего по глазам. Сбоку мелькнул распяленный в молниеносном броске Лемке, удар ботинком в шею — и Сердюк спиной вперед улетел к окну, наткнулся на шкафчик, осел, сполз на пол…

— С-сука! — выдохнул Лемке, стоя над лежащим в наиболее идеальной для удара позе. — Не достал?

— Не достал, — ответил Данил, выпрямляясь. — Не так уж я постарел, чтобы этакие козлы могли меня достать… Но резануть мог нехило… — Он замолчал и присмотрелся. — Капитан! Мать твою!

— Тьфу ты… — промямлил Лемке, нагибаясь.

— Руками не трогай!

— Не учи ты… — отозвался Капитан с ноткой раскаяния.

Широко открытые глаза Сердюка уже нехорошо стекленели. Взяв его двумя пальцами за волосы, Данил чуть повернул влево послушно мотнувшуюся голову проломленный висок способен ужаснуть человека нервного, стороннего, на окованном толстой медной полоской уголке недешевого итальянского шкафчика виднеются темные потеки, почти неразличимые на коричневом лаке…

Склонившись, Данил приложил пальцы к сонной артерии, уже зная все наперед, не ощутил пульсации крови. Медленно, отяжелевше выпрямился, криво усмехнулся:

— Эх, Лемке…

— Рефлекс, — виновато сказал Лемке, на миг отведя глаза. — Я ж его бил не убойно, не подвернись угол… Планида у мужика была такая, кто ж мог предвидеть…

— Ладно, помолчи, — приказал Данил сквозь зубы.

Ничто не ворохнулось у него в душе — немало жмуриков повидал. Если и было какое чувство, так это сожаление от того, что пан Сердюк помимо своего желания ухитрился спрыгнуть… Уйти от детального потрошения в края, куда рученьки тайных агентов пока что не дотянулись и, пожалуй, не дотянутся никогда, что бы ни чирикали спириты…

Стенать вслух было глупо, а медлить — тем более. Натянув фасонные перчатки из красной резины для мойки посуды — Виктуар был кое в чем подобен хозяйственной старой деве, — Данил присел на корточки и сноровисто обыскал карманы покойника. Вывернул содержимое большого кожаного бумажника на чистую сухую тарелку, начал было ворошить. Зло выдохнув сквозь зубы, раскрыл алое удостоверение.

Лемке заглянул через плечо и благоразумно промолчал.

Капитан Картамыш Геннадий Зенонович, старший следователь. Комитет государственной безопасности Рутенской республики.

— Вляпались, а? — сказал Данил в пространство. — Это, конечно, может оказаться и липа, но опыт мне подсказывает, что не стоит особенно на эту версию полагаться. То-то ему удалось так легко выцарапать пациента из самого непреклонного медицинского учреждения… Уходим, Капитан, в темпе уходим…

— Виктор?

— С собой берем. Пальчиков наших нигде остаться не могло, да, в конце концов, мои пальчики в квартире мотивированы, я же здесь бывал допрежь совершенно легально… Ходу!

Он собрал все барахло обратно в бумажник и сунул его на прежнее место.

Почти бегом вернувшись в гостиную, помог Лемке напялить пиджак на вялого Багловского и потащил его к двери. Наверное, с такими ощущениями шагают саперы по минному полю: все тело одеревенело, в любой миг может рвануть под ногами… Лестница пуста, во дворе вроде бы никого, но поди узнай, кто сейчас от скуки таращится в окно, и в которое…

— Ладно, не все так скверно, — сказал Данил, когда машина отъехала. — Опасных свидетелей пока что не наблюдается, в самой психушке нас никто не видел, фиг докажут, что мы с ним там пересекались… Даже если расколют санитара, не смогут ничего доказать, не видел нас санитар… Мать твою, хорошенькую же статью мы на себя по нечаянности повесили…

Теперь приходилось допустить в расчеты мысль, которую он раньше старался загнать в подсознание. Признать, что против него играла контора или, по крайней мере, человек, способный при нужде втемную воспользоваться возможностями серьезной конторы…

Пожалуй, для противника существовала одна-единственная возможность быстро узнать о том, что Багловский приземлился в психушке: номер климовского «Жигуля» был сброшен в ГАИ, включен в операцию типа «Рентгена» или «Глаза».

Всякий постовой, каждый патруль зорко бдил и моментально сообщал о передвижениях машины. А есть еще телекамеры на некоторых перекрестках, стационарные посты ГАИ, достаточно один раз «подхватить» тачку, чтобы потом вести ее уверенно и профессионально, не прибегая к хвостам. Узнав, что Данил со товарищи зачем-то навестил психушку, там заинтересовались, в два счета выяснили, что к чему, не так уж трудно было докопаться, все ведь происходило совершенно легально, с отражением в казенных документах…

Другого объяснения попросту нет — коли не было хвостов, коли не было «маячков» в машине. Вряд ли громадный милицейский механизм, включившийся в работу, знал, в чем тут дело. Они и не обязаны знать достаточно, что указание спущено из самых серьезных инстанций. Никто не обязан проверять без уважительных поводов, выполнял ли капитан Картамыш приказ своего начальства или попросту злоупотребил служебным положением. А у Данила стало складываться убеждение, что капитан все же злоупотреблял, — кое-что в его прошлом поведении именно на эту идею так и наталкивало…

Словно отвечая на его невысказанные мысли, Лемке сказал:

— Вообще-то, он держался отнюдь не как офицер при исполнении. Вполне мог достать корочки сразу, навести страху на нежданных визитеров… Мы и не знали, с кем имеем дело…

— Это ты прокурору споешь, — усмехнулся Данил. — Хорошо, допустим, он чей-то «подснежничек». Допустим, он не выполнял своих прямых обязанностей, а работал халтурку. Увы, в нашем положении это мало что меняет, мы-то, старина, если смотреть правде в глаза, завалили опера КГБ при исполнении им прямых служебных обязанностей — ну, пусть и не при исполнении, какая разница… Все равно статья УК самая ломовая, я уж и не припомню, когда в последний раз отягощал себя подобными… Что пакостнее, мы не в Шантарске, здесь на нас могут выспаться по полной программе… Если… Если они решат меня все же вывести из игры. Но я не уверен, что это в их планы входит…

Уже не уверен. Сутки назад я бы решил, что пора либо уходить в подполье, либо обставляться когортой дорогих адвокатов… А вот теперь начинаю всерьез сомневаться… — говорил он сам с собой, помогая работе мысли. — Одно сомнению не подлежит: им зачем-то срочно понадобился Багловский, причем в состоянии, при коем человек и выглядеть должен почти нормальным, и изъясняться, надо полагать, внятно. Иначе зачем его выдергивали? Лежал бы себе, подставив жопу многочисленным уколам. Нет, вытащили его из-за решеток, никотинку вколоть хотели, чтобы поскорее привести в пристойный вид…

Он покосился на Багловского. Тот с дебильной улыбочкой пялился в окно.

Попытался сфокусировать заторможенный взгляд на Даниле:

— Петрович, вы меня топить везете?

— Да бог с тобой, соколик, — возразил Данил почти участливо. — Экая тебе ерунда мерещится… Если ты им живой нужен, золотко мое блудливое, так и мне, такой расклад, ты тоже необходим живехоньким. Сиди уж, блядун… Потом разберемся. Лемке, этого сукина кота нужно понадежнее спрятать… и побыстрее отсюда вывезти. Ты уж напряги изобретательность.

— Есть напрячь, — угрюмо отозвался Лемке.

— В Почаевке, конечно, нам делать нечего, если птички там и были, то упорхнули. А вот за Оксаной придется походить. Я имею в виду, конечно же, твоих ребят. Понимаешь ли, наш друг из-за пивденного рубежу признался, что одно время они плотно за Оксаной топали. Это интересно, весьма…

Глава 5

Максим Байко, современный деловой мальчик. из новомодной породы классических лощеных менеджеров, чувствовал себя, надо полагать, весьма хреновенько. Что было заметно невооруженным глазом. Во-первых, на голову ему нежданно-негаданно свалился Тышецкий, прямое начальство, во-вторых, к пану Тышецкому оказался присовокуплен Данил Черский, посланец чуточку загадочного далекого хозяина. О котором, не без некоторого самодовольства подумал Данил, просто не могли не кружить почтительно-туманные россказни, в другой момент, может, и заслуживавшие того, чтобы пропустить их мимо ушей, но уж, безусловно, не теперь, когда в возглавляемой Байко дочерней фирмочке обнаружились непонятки…

Он ни на кого не давил и вообще не комментировал ничего из происходящего — сидел себе в уголке, попивая кофе и покуривая, рассеянно слушал, как Максим расспрашивает поочередно вызываемых в кабинет сотрудников.

Сотруднички реагировали стандартно: в хорошем темпе отправлялись перетряхивать бумаги, но довольно быстро возвращались с одинаково удрученными, непонимающими физиономиями. Кто разводил руками, кто без трагической жестикуляции изображал лицом и фигурой полное непонимание происшедшего. Разумеется, большинство из них были искренни в своем праведном недоумении. Чтобы спереть пачку документов и втихомолку вынести их из здания, группа не нужна. Достаточно одного-единственного «крота».

В конце концов, поскольку сотрудников было не так уж много, вызывать стало больше и некого. Приходилось уныло констатировать факт: часть документов, касавшихся заграничных автоперевозок, неведомым образом испарилась. Как раз те, что столь же таинственным манером исчезли из компьютерных файлов. Тот, кто это все провернул, вряд ли обладал изобретательностью Джеймса Бонда: достаточно быть своим, иметь доступ во все помещения. Документы лежали не в сейфах — в незапертых шкафах, в незапертых столах, на стеллажах, а то и на подоконниках…

Концов найти не удастся — к такому выводу Данил пришел уже давно, хотя и не спешил делиться им с присутствующими. Нагнав сюда целую ораву хватких оперативников, подвергнув всех работничков многочасовым допросам со всеми хитрыми подвохами, быть может, и удалось бы выйти на след, но где эту ораву взять?

Он выбрался из тесного кресла, подошел к окну и, заложив руки за спину, долго смотрел вниз. С пятого этажа открывался прекрасный вид на площадь Победы: огромную, круглую, с высоченным монументом посреди, увенчанным ностальгической звездой. Сей монумент чрезвычайно напоминал древнегреческие обелиски, но высотою превосходил любой из них. С левой стороны уже кипела работа — там монтировали металлические леса, основание трибуны, с которой всего через пару дней должен был держать праздничную речь Батька. Дома по другую сторону уже украшают огромными разноцветными щитами из натянутого на рамы полотна — гербы, изображения орденов, прочие привычные красивости, давно уж не виданные Данилом у себя на родине, но здесь сохранившиеся с ранешних времен (если не считать краткого перерыва на президентство лысого Шуршевича). Положительно, не нужно делать над собою особого усилия, чтобы вообразить, будто за окном — годочек этак восемьдесят четвертый. Разве что не видно Ульяныча…

За спиной у него давно уже царило неловкое молчание. Данил, наконец, обернулся, привалился поясницей к высокому и широкому подоконнику, скрестил руки на груди и спросил почти без издевки:

— Ну и что вы скажете, Максим?

— Я теряюсь…

— Не надо теряться, — сказал Данил. — Не в лесу. Лучше возьмите себя в руки, вы ж не институтка… Все обыскали?

— Все комнаты, по третьему кругу… Нигде нет.

— Какой примерно был объем? — Данил развел ладони. — Поменее? Побольше?

— Ну, примерно… — Максим поднял над столом руку сантиметров на тридцать. — Они не в одной папке лежали, их из нескольких надергали…

— Другими словами, в три-четыре приема можно вынести отсюда в обыкновенной, не особенно и объемистой сумке?

Максим убито кивнул:

— Вот именно. Мы же никогда никого не обыскивали — да зачем, кому бы в голову пришло? Мы не в атомном центре, самые обычные накладные, счет-фактуры, и перевозки были самые обычные, без малейшей примеси криминала…

— Попробуем зайти с другого конца, — сказал Данил. — Я вашими делами совершенно не занимался, не было прежде нужды… Можно попытаться с ходу локализовать время, направление, характер грузов? Мне мельком говорил кто-то, что — можно…

— Дайте подумать, — Максим старательно наморщил лоб. — Мы уже попробовали кое-что прогнать по компьютеру… В основном пропавшее касается последних двух месяцев, хотя нужно будет провести окончательную ревизию…

— А направление? Я опять-таки краем уха слышал разговор о некоем «баварском»…

— Это чисто условное обозначение. — Максим немного оживился, речь зашла о насквозь знакомом предмете, и он торопился блеснуть сноровкой хотя бы в этом вопросе. — Мы тут полуофициально выдумали несколько условных обозначений, для простоты и удобства. Вам показать на карте?

— Сделайте одолжение.

Максим выскочил из-за стола, схватил вместо указки авторучку и обернулся к занимавшей полстены карте Европы:

— Вот это — «морское» направление. Через Польшу и Северную Германию в Бельгию и Голландию, практически к морю. Это у нас — «баварское», почти посередине Фатерланда. Это — «южное», на Словакию, Венгрию. Вот вам три основных. Конечно, от них сплошь и рядом ответвляются второстепенные, случайные маршрутики, мы ведь сплошь и рядом работаем по чартеру — где подвернется груз, там и берем. Классический западноевропейский стиль. Когда начинали, было только три большегруза, а сейчас уже пятнадцать грузовиков, есть постоянные клиенты, и не только в бывших «соцах», обороты растут…

— Максим, я верю, что все это произошло благодаря вашим личным усилиям… — прервал Данил. — Боже упаси, я и не говорил, что вы плохой управляющий, вопрос так не стоит, поэтому не нужно сбиваться на рекламу и самоотчет. Мы сегодня другим заняты. Пропали документы. Пропали их электронные дубликаты из компьютера. Вот и нужно разобраться, без оглядки на деловые способности или, наоборот, отсутствие таковых… Так можно сказать, что исчезли исключительно документы, касавшиеся этого вашего «баварского» направления?

— Ну, пожалуй… Совершенно точно я вам могу сказать после общей ревизии.

Но процентов на восемьдесят у меня уверенность есть…

— Характер грузов?

— Так сразу и не вспомнить. Наиболее часто — продукты, пиво, бытовая химия, одежда… Понимаете, я в эти частности не вникал. И никто особенно не вникает… Я имею в виду, даже те, кто непосредственно этим занимается, быстро забывает о том, что именно везли. К чему это вообще помнить? Все и так есть в документах. Если возникнет претензия, можно быстренько поднять бумаги…

— Если только не случится чего-то непредвиденного, — спокойно закончил за него Данил. — Если, скажем, документы не растворятся в воздухе… Шоферов у вас, как я помню, девятнадцать. Никто не уволился за это время? Нет? И никто не пропал в роковой безвестности?

— Нет, никаких ЧП. Да водители и не имели доступа. Они у нас заходят в один-единственный кабинет, в седьмой… Это в дальнем конце коридора. Уж у них-то не было возможности вынести документы — что зараз, что в несколько приемов. Это кто-то из канцелярских… Послушайте, Данила Петрович, а почему вы не допускаете версии, что это был взлом? Вернее, тайное проникновение? У нас, конечно, неплохая сигнализация, но все же — не венец совершенства.

Могли и залезть ночью, охранник у нас не всегда остается на ночь…

— А кто вам сказал, что я полностью отметаю версию взлома? — пожал плечами Данил. — Как гипотезу, я ее все еще держу в загашнике. Но есть — вы не забыли? — еще одна каверзная деталюшка… По имени Зоя Лавецкая. Вместе с исчезновением бумаг исчезает человек, который отвечал за их компьютерное дублирование. Простите, я не верю в такие совпадения. Настораживают они меня… Есть какие-нибудь подвижки насчет Лавецкой?

— Никаких, — удрученно признался Максим. — Я не далее как утром говорил по телефону с Варшавой, с Главной комендатурой, — полиция до сих пор ничего определенного сказать не в состоянии… По крайней мере, подходящих неопознанных трупов у них нет. Уж в этом-то — полная определенность.

— И то хлеб, — буркнул Данил. — Вот только трупы далеко не всегда обнаруживаются, а живые далеко не всегда могут подать о себе весточку…

— Данила Петрович, меня больше всего в этой истории одно удивляет, — сказал Максим, нервно прохаживаясь вдоль карты на пятачке шириной в пять шагов. — Я уже это обсуждал с Виктором Павловичем, с Багловским. Понимаете, эти документы совершенно бессмысленно было красть и стирать из компьютера.

Они же не пропадут от этого бесследно. У любой бумажки всегда найдется копия, второй экземпляр, третий — в налоговом ведомстве, в Торговой палате, у клиентов, партнеров, на таможне… Честное слово, практически у любой. Вот только искать их будет вовсе уж трудно…

«То-то и оно», — мысленно кивнул Данил. Даже если вдруг взять и предположить, что кто-то под вывеской фирмы улаживал свои личные криминальные бизнеса, парнишка прав: этакое исчезновение документов вовсе не означает их полного, окончательного уничтожения. Государство, например, при нужде быстренько разыщет дубликаты… но не г-н Черский! Ежели кто-то намеревался отсечь г-на Черского от части документов «Авто», то своей цели он, следует признать, добился. Поди найди тот ножичек…

Для него многое было ясно, но не все можно сказать этим двум, и он, уже мало интересуясь происходящим, ради чистого поддержания игры спросил:

— У вас никто не увольнялся с обидой? Мало ли что случается, когда обиженный решает сделать пакость… Бывали, панове, прецеденты.

— Да нет, за полгода никого вообще не увольняли, — энергично запротестовал Максим. — Наоборот, приняли трех человек, я ведь говорил, дело расширяется.

Поэтому…

В дверь деликатно просунулся Волчок, нейтральным тоном спросил:

— Данила Петрович, можно вас на минутку? Данил вышел в широкий коридор.

Волчок отошел еще дальше, к последнему окну, непроизвольно поправив кобуру разрешенного, то бишь зарегистрированного газовика. Не стоило лезть на рожон, изображая одинокого волка Мак-Коя, и потому Данил собирался отныне выходить в люди исключительно в сопровождении кого-то из боевиков. Который, кроме всего, в случае надобности сможет послужить и свидетелем, способным клятвенно заверить, к примеру, что Д. П. Черский вчера вечером не мог зарезать и ограбить одинокую старушку, так как неотлучно находился в поле зрения его, свидетеля. Кстати, и с сегодняшним визитом в квартиру Багловского все было в порядке — аж три честных, законопослушных человека могли заверить, что в то время гражданин Черский находился в противоположном конце города…

— Ну?

— Там, возле подъезда, начинается нехорошее оживление, — сообщил Волчок. — За четверть часа скопилось уже с дюжину вроде бы праздношатающихся субъектов, но на променад жильцов возле дома никак не похоже. Не так мирные обыватели на гулянье выходят. Да и откуда им тут взяться в таком количестве?

Гадом буду, но у парочки в руках — определенно свернутые транспарантики…

— Пойдем посмотрим, — кивнул Данил. В самом деле, никаких таких жильцов тут просто не могло быть — старая длинная пятиэтажка, дугой выгнувшаяся вдоль четвертушки площади Победы, года три назад пришла-таки в аварийное состояние, была расселена, потом ее продали под частные лавочки, сиречь офисы, с облегчением перевалив все расходы по реконструкции на плечи самих фирмачей. И дом до сих пор являл собою чуточку сюрреалистическое зрелище: едва ли треть обитаема — вразбивку, на разных этажах, а две трети пока что пребывают в разных стадиях ремонта. Но, главное, квартир в доме давно уже нет, а значит, и жильцам тут неоткуда взяться…

Подойдя к высоченному окну на лестничной площадке, Данил поднатужился и со скрипом распахнул аркообразные створки. С соблюдением всех предосторожностей — с них станется и запустить чем-нибудь — выглянул.

А ведь похоже… Их уже не дюжина, добрых три десятка, торопливо подходят новые, рулончики в руках у тех троих и впрямь напоминают свернутые транспаранты, морды соответствующие, так и просятся в то заведение, откуда сегодня покойный капитан изъял Багловского…

К нему присоединился охранник, мужик его лет, в цивильном костюмчике, без дурацкого камуфляжа. Вгляделся и уверенно заключил:

— Дурики. Точно вам говорю. За два месяца третий раз, опять начнут орать насчет атома…

— Если что, звони в милицию и обскажи все как есть, — сказал Данил. — Можешь даже немного приукрасить. У «ястребов» позавчера сержанту прилетело кирпичом по физиономии, они с большим удовольствием реванш возьмут…

— Я сам с удовольствием реванш возьму, — пообещал охранник, демонстрируя на ладони длинный газовый баллончик. — Они в прошлый раз моей «копейке» стекло вынесли, как будто я на ней ядерные отходы вожу… А стоит-то — прилично. У меня еще ручка от лопаты есть, в углу поставил…

— Э нет, орел, — сказал Данил. — Ты тут баталий не устраивай, а то превратят тебя потом щелкоперы во врага народа и наемного убийцу, не отмоемся… Дверь в подъезде запирается?

— Конечно.

— Вот и сходи запри.

Он вернулся в кабинет, с порога энергично сказал:

— Панове, хватит нам перетирать воду в ступе.

Все равно не сможем отыскать никакой конкретики, а абстракции нам ни к чему, не стоит время на них тратить. Вот что еще, напоследок… Вы везде искали?

— То есть? — оживился Тышецкий.

— Ну, все помещение вверх дном перевернули? Тут были, насколько я помню, и какие-то кладовки, и комнатушка, где до сих пор строительный хлам свален…

— Да нет, — сказал Максим. — В кладовках и не искали, зачем?

— На всякий случай устройте коммунистический субботник и переверните абсолютно все, — сказал Данил. — Был у меня случай, когда уволенный за пьянку на рабочем месте бухгалтер решил напакостить и бросил пару папок в чулан, где уборщицы держали всякий хлам. Они там пролежали две недели, пока на фирме все ответственные лица тихонько умом сдвигались. А нашли по чистой случайности, когда…

Замолчал, повернув голову к двери, прислушался, досадливо поморщился где-то совсем неподалеку звонко разлетелось стекло.

— Черт знает что, — сказал он в сердцах. — Пожалуй, и в самом деле придется милицию вызывать. Пойдемте, чтобы развеяться, на обезьянник полюбуемся…

Первым вышел в коридор. Оконных стекол больше не били, зато снизу доносилось нестройное скандирование:

— Ге-ть я-дер-ную сме-рть! Ор-ша-не, ге-ть с а-то-мом!

Охранник, сгорбившись за своим столом возле лестницы, яростно накручивал телефонный диск. Послушал, швырнул трубку:

— Вечно у них занято… — и тут же снова схватил ее с рычага.

Держась у стены, Данил выглянул. Внизу уже вовсю развернулась стихийная демонстрация возмущенного народа — четыре длинных транспаранта на плохо оструганных палках призывали отвести ядерную смерть от сей благодатной земли, а распространителям таковой, сиречь фирме «РутА», предлагали немедленно убраться за «полночный рубеж» . Десятка три индивидуумов обоего пола, задрав головы кверху, старательно скандировали свои нехитрые речевки, в общих чертах повторявшие надписи на плакатах. Тут же крутился юный субъект с плохонькой видеокамерой — акула пера, надо полагать.

— Где-то у меня презерватив завалялся, — мечтательно сказал стоявший по другую сторону окна Волчок. — Налить водой — и шваркнуть сверху…

— Не вздумай, — серьезно сказал Данил. — Вон видишь козла с камерой?

Превратят потом твой презерватив в противотанковую гранату и не отмоемся до…

Умолк, вытянул шею. Внизу что-то произошло, в мгновение ока все изменилось — смолкли вопли, колыхнулись транспаранты, кто-то оседал наземь, подламываясь в коленках. И стоявшие ближе всех к нему, словно табунок вспугнутых воробьев, кинулись врассыпную, скандирование смолкло окончательно, раздался дикий, пронзительный женский вопль, упавший не шевелился. Данил, перегнувшись через широкий подоконник, рассмотрел его лицо — и только теперь связал все происшедшее с только что слышанным в районе этажа примерно третьего коротким треском, похожим на звук сломавшейся толстой ветки, но еще и на одиночный пистолетный выстрел…

…Дальнейшее напоминало вавилонское столпотворение в урезанном варианте — скопище разномастных машин с мигалками, профессионально-равнодушная суета обмундированных и штатских, неведомо откуда вынырнувшая орава репортеров, вопли и мельтешение разъяренных народофронтовцев. Хорошо еще, очень скоро кто-то, облеченный властью, распорядился выдавить их за пределы двора и поставить плотное оцепление.

Данил уже нимало не сомневался, кого здесь вскоре увидит. Как и следовало ожидать, оказался прав: минут через двадцать после первого натиска, когда по «Авто» пробежали несколько милиционеров, наспех опросивших всех и каждого и велевших не покидать здания, — что подкрепили крепким «ястребом», вставшим с автоматом наперевес у двери на лестницу — торчавший возле стола охранника Данил узрел майора Пацея. И снова вспомнил здешнее присловье насчет черта и мостика.

Майор поприветствовал его, как старого доброго знакомого:

— Данила Петрович! У вас опять, я смотрю, неприятности?

— У меня? — поднял брови Данил, выразительно чеканя слова.

— Ну, не придирайтесь, не придирайтесь к случайным обмолвкам, — примирительно заявил майор. — Конечно же, я не вас персонально имел в виду, я говорил о конторе…

— Простите, а с чего бы это вдруг неприятности должны быть и у конторы? сказал Данил, не нарываясь, но и не пытаясь лебезить. — Причем тут контора?

— Насколько я знаю, они опять против вашей фирмы устроили демонстрацию…

— Ну и что?

Майор по-прежнему являл собою образчик доброжелательного терпения:

— Есть одна загвоздка. Отыскались, понимаете ли, целых два свидетеля, которые видели, что стреляли из ваших окон. Упорно стоят на своем, показания уже фиксируются…

— А вы этих свидетелей на шизофрению не проверяли? — спросил Данил.

— Пока не возникало такой необходимости, — хладнокровно отпарировал майор. — То есть предусмотренной законом ситуации…

— Посмотрите, — сказал Данил, сделав широкий жест рукой. — Все выходящие во двор окна как на ладони. Мы здесь были втроем, — он указал на охранника и Волчка, с безразличным видом стоявшего поблизости. — И никто из нас не стрелял. Ну, а не заметить чужого стрелявшего мы решительно не могли — весь коридор отсюда просматривается, сколько его, этого коридора… По-моему, стреляли на нижнем этаже, вряд ли под нами, на четвертом, скорее на третьем.

Я слышал звук, похожий на выстрел. Вполне возможно, это был наган, хотя решительно утверждать не берусь.

— Не нервничайте вы, право, — сказал майор, хотя Данил держался абсолютно спокойно, ни малейшей нервозности не проявлял. — Вас, кстати, уже допросили о том, что касалось прискорбного события, имевшего место на даче генерала Басенка?

— Да, — ответил Данил холодно. — И в прокуратуре, и от вас в «Клейнод» приезжал очень деловитый молодой человек…

— Вы уж извините, но придется вас в очередной раз допросить — вместе со всеми здесь находящимися, в качестве свидетеля…

— Бога ради, — сказал Данил, любезно раскланиваясь. — Как всякий законопослушный гражданин, обязан всемерно содействовать представителям органов правопорядка…

Он смотрел в невозмутимое лицо майора и пытался понять: знает ли тот уже о Сердюке или нет? Если только они с паном Сердюком как-то повязаны. Не определить, это тебе не Смок, это противник посерьезнее… Ну не мог он случайно взять и прицепиться к фирме, к Данилу, не мог он случайно оказываться на месте происшествия со столь завидной регулярностью. Но почему он так светится? Неужели не может выставить вперед какого-нибудь старлея?

Звездочку на нас хочет заработать? Или что?

— Рад встретить столь яркий пример гражданской сознательности, — душевно произнес майор. — А сейчас, пожалуйста, посидите где-нибудь в кабинете, нам нужно поработать…

Дверь распахнулась, и в коридор прямо-таки хлынули субъекты в штатском и в военной форме, один вел на поводке чепрачную поджарую овчарку, другой нес какой-то прибор.

— Пожалуйста… — уже тверже повторил майор.

Данил развернулся и направился в кабинет Байко. Зародившиеся у него подозрения не только не исчезали начали крепнуть. Самый удобный случай для несанкционированного обыска: в строгом соответствии с законами, при наличии веских оснований, когда есть возможность подвести под «место преступления» всю эту длинную пятиэтажку. И никакой санкции прокурора. Ну, а ежели в кладовушке обнаружится нечто противозаконное, можно сколько угодно отрицать непричастность всех здесь находящихся к выстрелу — это уже никого не будет интересовать, всплывет другой вопрос…

Они с Тышецким и Байко вяло перебросились парой дежурных реплик, потом появился человек в штатском и пригласил Максима пройти с ним. Оставшись вдвоем, они окончательно замолчали. Данил не отходил от окна — смотрел, как в похвальном темпе суетятся на площади рабочие, как помаленьку растет каркас высокой трибуны. На душе было скверно.

— Можно вас пригласить? — спросил Пацей, деликатно просунув голову в дверь. — Нет, именно вас, Данила Петрович…

Данил вышел, уже зная все наперед. Отсюда он прекрасно видел, как из дальней двери спиной вперед появляется человек в форме, держащий один конец длинного ящика, а за ним и второй, подхватив другой конец. Именно возле этой двери и концентрировалась большая часть оперов, собака мирно сидела у подоконника, вывалив розовый язык, и была единственной, кто Данила не раздражал…

— Неприятные новости, Данила Петрович, — сообщил майор. — Только что наши сотрудники обнаружили совершенно противозаконные предметы…

— Надеюсь, не ядерные отходы? — усмехнулся Данил.

— Нет. Что, все другое, кроме ядерных отходов, вас словно бы и не удивляет?

— А меня давно уже ничто не удивляет, — сказал Данил. — Становлюсь стар и нелюбопытен. Впрочем… Что там ваши мальчики откопали, не гранаты ли? Не автоматы ли?

— Уж извините, я на этот вопрос пока что отвечать не буду. А вот помещение, боюсь, придется опечатать вместе со всем содержимым… законным содержимым, я имею в виду. Вы не зыркайте исподлобья, Данила Петрович, есть у меня такое право — в связи с только что сделанными находками. Если вас что-то не устраивает, обращайтесь в прокуратуру, я уверен, вас там с радостью встретят и постараются оказать предусмотренную законом поддержку…

Ящик пронесли мимо — длинный, аккуратно сколоченный из выкрашенных в защитный цвет досок, но крышка была подогнана плотно, и Данил не смог увидеть содержимого. Судя по прошлому опыту, речь, вероятнее всего, идет о боеприпасах, в таких вот ящиках бывают и заряды от подствольников, и минометные мины среднего калибра…

— Поговорим под протокол свидетельских показаний?

— Давайте, — кивнул Данил, как будто у него был выбор.

Глава 6

Выйдя из автобуса, Данил плотнее запахнул простецкий пиджачок — зацепился полой за поручень, и на свет божий едва не явилась взглядам антенна мобильника. Что плохо вязалось с его обликом деревенского комбайнера, решившего в выходной скатать в столицу, дабы привезти ближним скромные гостинцы. Не спеша направился в искомом направлении.

Справа тянулся высоченный бетонный забор шарикоподшипникового завода, за которым угрюмо громоздились корпуса. Крайняя из трех высоченных труб, правая, довольно-таки энергично дымила серым — завод работал, иногда прихватывая и выходные, никто в этом идиллическом захолустье не додумался растащить его по ваучерам, а если в чьей-то хитромудрой голове и бродили такие мысли, реализовать их не удалось.

Слева тянулись грязно-кремовые двухэтажки из штукатуренного кирпича, судя по виду, возведенные в одно время с заводом, в те времена, когда Берия уже потерял доверие и Маленков надавал ему пинков, по царица полей кукуруза еще не начала свое шизофреническое шествие по одной шестой части земного шара. В Шантарске таких тоже хватало на правом берегу, так что Данил почувствовал себя почти что дома.

Но, конечно, и не подумал расслабиться. Не быстро и не медленно, чтобы и внимания не привлечь, торча на одном месте, и не выглядеть чужаком, не знающим местности, пошел в конец улочки, где городская окраина представала взору в виде обширного пустыря, с легкой руки какого-то любителя апокалиптического дизайна украшенного брошенными в незапамятные времена великанскими бетонными кольцами, ржавым кузовом самосвала и прочим мусором явно заводского происхождения. Видно было, как по этой свалке бродят согбенные фигуры — здешние клошары со всем своим африканским усердием искали все, что хоть в малейшей степени годилось в дело или на продажу. А меж свалкой и облупленными двухэтажками стояло девятиэтажное здание из того самого желтого кирпича, каким, по слухам, была вымощена дорога в Изумрудный город. «Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной…», — мысленно пропел Данил, профессионально определяя точку, где мог таиться наблюдатель.

Не так уж и трудно было ее определить. Вряд ли о не станут лезть в одну из квартир, чьи окна выходят на желтый дом, и, представившись оперативниками на задании, занимать там позиции. Им тоже не след лишний раз светиться…

Свернул в последний подъезд последнего домишки. Ничуть не прячась, не приглушая шагов, поднялся на второй этаж, зажав в зубах пластиковую сумочку, влез по вертикальной ржавой лесенке, шумно отвалил столь же ржавую квадратную крышку люка. Опять-таки не маскируясь, повернул налево — краем глаза отметив пригнувшуюся у чердачного окна фигуру. Шумно плюхнулся на сломанный ящик вполоборота к неизвестному, упорно того не замечая, угнездил сумку меж расставленных ног и принялся в ней копаться.

— Эй!

Только теперь якобы сообразив, что он тут не один, Данил нехотя повернул голову. Хрипло отозвался:

— Ну?

— Что ты тут шляешься?

— А ты что, управдом? — прокряхтел Данил, извлекая бутылку водки и плавленый сырок. Дернул жестяной язычок. — Я тутошний, через дом живу, вот и решил похмелиться, пока моя не просекла…

— Пошел отсюда. В темпе.

— Ой ти-нате, хрен из-под кровати… — протянул Данил с истерической агрессией злого на весь мир нераспохмеленного алкаша. Достал стакан и, позвякивая горлышком о край, принялся заботливо его наполнять. — Выпить, что ли, хочешь? Ладно, набулькаю пол-аршина… Иди сюда.

Неизвестный двинулся к нему — напористо, целеустремленно, уж безусловно не за тем, чтобы пригубить даровых сивушных масел. Приближаясь, с решимостью уверенного в себе, трезвого и сильного мужика процедил сквозь зубы:

— Говорю, вали отсюда, потрох.

— Я тебе что, дрочить помешал? — возмутился Данил, держа стакан на весу. — Захлопнись, пидер…

Ага! Правая нога незнакомца грамотно пошла на удар, способный сделать больно кому-нибудь неподготовленному…

Вышло с точностью до наоборот. Полнехонький стакан водки полетел прямо в лицо нападавшему. Данил без труда ушел от удара, взмыв с ящика, поймал за щиколотку вмиг ослепшего субъекта, крутанул, взял на излом и припечатал гада к полу, еще на полпути врезав ребром ладони по соответствующей точке черепа.

Прислушался — ну, тишина, конечно, — достал из сумочки три больших рулончика широкого скотча, сноровисто задрал лежавшему без сознания обе штанины и принялся пеленать по голым ногам. Запас карман не тянет, скотч штука легкая, а по эффективности превосходит традиционные веревки и даже наручники. Задрав рукава пиджака, проделал то же самое с запястьями.

Осталось аж полтора рулончика. Недолго думая, Данил быстренько их пустил в дело, превратив пленника в некое подобие голливудского героя, опутанного засохшей слизью инопланетного чудовища. Освободиться из этакого кокона трудновато.

Быстренько обыскал. Документов никаких, оружия тоже нет, зато во внутреннем кармане почти такого же простецкого, как у Данила, клифта обнаружилась небольшая импортная рация — отличная игрушка, с большим радиусом действия. А у окна на очищенной от пыли приступочке лежал хороший десятикратный бинокль. Данил приложил его к глазам — желтокирпичная девятиэтажна оказалась под самым носом.

Пленник, наконец, застонал. Данил подошел, присел на корточки, несколько секунд разглядывал неприметную рожу мужичка средних лет, усмехнулся:

— Очухался, сердешный? Нехорошо людей ногами бить… Ты мне не расскажешь, голубь, на кого работаешь?

Пленник молчал, зло таращась. Не было времени беседовать с ним вдумчиво, как ни искушала ситуация. Принеся бутылку, Данил осторожненько поднес горлышко к губам лежащего, предупредил:

— Будешь плеваться и мешать, глаза выдавлю… Старательно выпоил пленному оставшиеся полбутылки, протер опустевшую скляницу, хмыкнул:

— Оценил заботу? Таперича извини, отдыхай…

Оставшейся полосочкой скотча туго перетянул рот, заботливо проверил, может ли пленник дышать носом, раскланялся с ним и спустился с чердака, хозяйственно прихватив рацию.

Направился к единственному подъезду девятиэтажки — бывшего общежития, судя по архитектуре: и вход один, и балконов нема… Точно, бывшая общага.

Даже перегородка, за которой сидел вахтер, наполовину сохранилась. Выглядел вестибюль так, словно по нему пронеслась Мамаева орда, мимоходом заглянув сюда по пути из варяг в греки. Запашок стоял неописуемый, густой, как кисель, в два счета отшибший всякое обоняние.

Данил стал подниматься по лестнице, стараясь не наступать в наиболее сомнительные пятна. Было довольно тихо, хотя временами слышались шумные возгласы на незнакомом языке — то ли перебранка, то ли просто светская беседа.

Ну вот, наконец-то… Надежно перегородив пузом лестницу, ему заступил путь необъятный негр в тренировочных штанах и футболке, по-домашнему босой.

Заслышав сзади шорох, Данил без спешки оглянулся — обратный путь отрезали еще два негра, поджарые, должно быть, верткие в драке. Что ж, здешний Гарлем, где в подвешенном состоянии обитали незадачливые мигранты, должен был, конечно, быстренько установить строгий внутренний порядок, как оно всегда бывает в достаточно большой стае млекопитающих, — независимо от того, хомо сапиенс они или нет, белая у них шкура или черная…

— Что, милый? — почти ласково спросил Данил, дружелюбно ухмыляясь толстому пахану. — Что глазеешь? Ну нету у меня бананов, не припас…

Толстяк почесал брюхо и осведомился на более-менее сносном языке родных осин:

— Фули ходиш, писта?

— Вай, говорящий… — покачал головой Данил и спросил уже на английском: Ты меня понимаешь, толстый черный человек?

— Понимаю, — ответствовал здешний вождь племени на том же наречии. — Тебе чего здесь надо, белый?

— Мне нужен умный человек, который умеет прятать лист, — сообщил Данил.

Вождь почесал необъятное чрево уже обеими руками, кивнул:

— Тогда пошли, — и сделал обоим шестеркам какой-то знак, после чего они мгновенно испарились.

Данил поднялся за ним на четвертый этаж, свернул направо, в длиннющий коридор: запахи, белье на веревках, иные двери приоткрыты, из них настороженно поглядывают черные люди, по одежке почти неотличимые от российских бомжей, комнаты разгорожены на клетушки натянутыми простынями, картонными ящиками, что-то шипит и чадит на электроплитке, что-то киснет в тазу…

Почти в конце коридора толстяк остановился, просунул голову в обшарпанную дверь, негромко что-то сказал и, получив ответ, кивнул Данилу, выжидательно помявшись.

Одарив его бумажкой с водяными знаками, Данил вошел. Огляделся. Тут было немного почище, лежали три матраца, застланных относительно белыми простынями, а пластиковый столик, явно притащенный из ближайшей столовки, был украшен цветком в стакане и большой фотографией какого-то африканского генерала в звездах и эполетах.

— Проходи, — сказал Франсуа. — Стульев не водится, так что на матраце располагайся.

— Они тебя пасут. На чердаке в двухэтажке сидел тихарь.

— Следовало ожидать, — кивнул Франсуа. — Не зря ж я тут бросил якорь…

Где умный человек прячет лист? В лесу. Чтобы отыскать в этом Вавилоне одного конкретного негра, нужно пригнать полсотни автоматчиков и устроить шмон вселенский. А вот тем, кто и сам работает в городе потаенно, такие подвиги не по зубам…

— Ушей нет?

— Какие там уши… — махнул рукой Франсуа. Данил прислушался. Совсем рядом, за перегородкой, старательно сляпанной из картонных подставок от яиц, шла энергичная возня — оханье, стоны, возгласы на непонятном наречии.

— Сосед личную жизнь устраивает, — сказал Франсуа. — Простая душа, не обращай внимания, это у него надолго…

— Они тебя засекли?

— Толковое умозаключение, — сказал Франсуа, присаживаясь на матрац. — Хорошую работенку ты мне подсунул… Еле ноги унес. В общем, так…

В рос я в этот сумасшедший дом легко, без малейшего напряга, все прошло, как и предвидели. Старался как мог, трех истеричек даже пришлось огулять со всем африканским темпераментом, одна еще ничего, но две другие — тихий ужас.

— Не отвлекайся, — проворчал Данил.

— Я и не отвлекаюсь, просто уточняю графу «производственные расходы», — серьезно сказал Франсуа. — Отчетность — великое дело. Итак, врасти было нетрудно. Поработать насчет уточнения внутренних связей и взаимоотношений тоже. Скопище пророков, вождей и гениев человечества, причем каждый остальных за пророков не считает и торопится наговорить про них гадостей…

Ну, стандартный расклад. Сам понимаешь, я не мог в считанные дни наделать эпохальных открытий, да и задачи передо мной такой не ставили… Но наработки есть, и небезынтересные. Вот тебе снимочки. Этот хмурый господин по фамилии Сердюк и по имени Лесь — документов его я не видел, просто все так его звали — если только мне не изменяет чутье гончей, как раз и есть искомый серьезный кадр среди болтунов-полудурков. Во всяком случае, именно он два раза выходил на контакт с посланцами Возняка, прибывавшими из Европ.

После чего у полудурков появлялись денежки, моральное ободрение заграниц, множительная техника и прочие дары демократического Запада. Несомненно, связующее звено меж здешними и зарубежьем. Активно работает.

«Уже не работает», — мысленно прокомментировал Данил, но промолчал.

— Далее. Вот тебе еще один интересный субъект, который практически не светился среди народофронтовцев, зато два раза выходил на контакт с Сердюком. Оба профессионально смотрят за хвостом, профессионально проверяются, контактируют… Это не любители. Субъекта этого я довел до дома, но не могу сказать, живет он там или это явочная хата, не выяснил пока…

Данил задумчиво разглядывал знакомую рожу майора Пацея, в некоторых местах известного и как Бажан. Интересно. Однако не тянет на сенсацию, поскольку пока что целиком укладывается в незатейливую версию о тихарях ГБ, внедренных в народофронтовские круги…

— В общем, эта парочка как раз и есть те серьезные люди, на выявление коих ты меня ориентировал. Несомненно, там найдутся и другие, но я не господь бог, сделал сколько удалось и сколько успел… Настроения, владеющие массой, секрета ничуть не представляют: ждут скорого конца тирана и сатрапа, понемногу делят министерские портфели на своих кухоньках, чертовски уверены в скорой победе… как, впрочем, были уверены и два года назад, и в прошлогоднюю кампанию. Да, я купил утром их газетку. С рожею того, что героически погиб вчера от ваших якобы рук возле «Авто». Сталкивались, как же. Сергей Берлако, из журналистов. Работал в газетке «Эро-тик-так», пока ее не прикрыл Батька, вел там колонку вроде «спрашивайте-отвечаем», комментировал письма сексуально озабоченных тинейджеров, пару раз, свидетельствуют злые языки, был застукан на педерастических забавах с этими самыми тинейджерами. Ярый борец с тиранией, особенно с иными статьями здешнего УК, карающими те самые грешки, за которые господь покритиковал Содом с Гоморрою…

— Понятно, — сказал Данил. — Тот, кого не жалко…

— В корень зришь. Чего его жалеть, их там таких много…

— И это — все?

— Ты разочарован?

— Да нет, в общем, — сказал Данил. — Чудес от тебя не требовали изначально.

Но я и сам уже на эту сладкую парочку вышел… Что ж, перепроверка из двух независимых источников — тоже вещь нужная…

— Погоди, — сказал Франсуа с усмешечкой. — Рано ты опечалился. А на Адочку Кавалерову ты что, тоже вышел? Впервые это имечко слышишь? Ну вот, не гони лошадей… Это она и есть, полюбуйся. Симпатичная женщина. Родом из этого богоспасаемого града, но давно перебралась в белокаменную. Связи с исторической родиной никогда не теряла, имеет таковые и среди наших подопечных придурков — закончила здешний университет, в головке «возняков» есть парочка ее бывших одноклассников. Держит в столице небольшую фирму: экспорт-импорт, льготы-поставки… Семнадцатого августа немало потеряла, но на плаву, как многие, удержалась. В последние месяцы прямо-таки сновала челноком меж столицей России и здешней столицей, что с ее бизнесом не связано, тесно повязана с этим вот вундеркиндом, не так давно блиставшим в правительстве как символ реформации … Трахаются они там или нет, бог их знает, но по бизнесам близки…

Вот оно! Данил даже заерзал на матраце. Одна эта информашка стоила и уже потраченных на Франсуа денег, и тех, что еще предстояло заплатить. Четкая логическая связь: вундеркинд — его родная провинция, сиречь Нижгород, — германские контакты-акции концерна тяжелых грузовиков… А это след… И огромные деньги в прикупе…

— Далее, — сказал Франсуа. — Ты слышал про московскую лавочку «Колесо Фортуны»?

— Казино?

— Перепутал. Казино — это «Улыбка Фортуны», а «Колесо Фортуны» — фирма, которая, на западный манер, принимает любые и всяческие пари. Можешь побиться об заклад, что Ленька Ди Каприо трахнет Евангелисту — или, наоборот, не трахнет. Что Никите Михалкову дадут второго «Оскара» — или не дадут. Что у Макашова обнаружатся еврейские предки в Жмеринке, что Моника Левински выйдет замуж за Андре Агасси… Можешь играть на британских собачьих бегах, на бахрейнских верблюжьих скачках, я уж не говорю о такой рутине, как футбол, «Формула-1» и шансы депутатов Госдумы на следующих выборах. Одним словом, все и всяческие пари, не нарушающие Уголовного кодекса. Дело процветает, хотя и слизано один к одному с западных «тотошек».

Ну, вот… Уже три недели, как они принимают ставки на Батьку. Продержится он до конца лета или же нет. Операции идут вяло, желающих не так уж много.

Но несколько дней назад милейшая Адочка Кавалерова, отнюдь не располагающая внушительным избытком свободной наличности, поставила против Батьки сорок две тыщи. Баксов, я имею в виду. Она после этого не осталась голой, босой и голодной, но сумма для нее внушительная. Проиграв, она ее потеряет. Но ежели произойдет с Батькой что-то неожиданное — выигрыш будут выплачивать как четырнадцать к одному. Умножил в уме?

— Примерно, — кивнул Данил. — Не хилая игра… Полмиллиончика баксов, нет, даже больше… Она что, такая азартная?

— Да нет, раньше за ней страсти к тотализаторам не замечали. Интересует тебя эта особа?

— Весьма.

— А если я добавлю, что она встречалась с этим субъектом? — он ткнул пальцем в снимок Пацея-Бажана. — И собирается сюда снова через два дня? Ой, глазыньки у тебя заблестели… — Он развел руками. — Все, больше у меня ничего нет. Теперь — о моих невзгодах. Поплачусь в жилетку, уж извини, — но тебе наверняка будет интересно… Два дня я работал спокойно. Потом обнаружил за собой топтунов — хороших, профессиональных, ни тени любительства. Меня осторожненько проверили в гостинице, где я, понятное дело, был зарегистрирован под славянской фамилией и российским гражданством, — тишком посмотрели вещички. Когда я слетал на полдня в Москву, чтобы разработать Аду, вели и там — и снова хорошо, хватко, профессионально. Вернулся сюда — и вновь попал под колпак, ты, думаю, понял по условным сигналам, что нельзя было ко мне и близко подходить…

— А как же. Коли не подходил.

— Вот… Разумеется, можно списать все эту одиссею на здоровую бдительность местного КГБ — учитывая, что Народный фронт профильтрован их агентурой вдоль, поперек и всяко, они быстро должны были взять меня на заметку и еще быстрее сообразить, что никакой такой республики Котт-Гранжер на белом свете нет… С одним маленьким нюансом. ГБ либо решил бы меня в конце концов сцапать, либо смотреть далее… Меж тем позавчера вечером те самые хваткие ребятки, что топотали уже неотступно, попытались на тихой улочке, не предъявив никаких государственных ксив, запихать меня в машину. У одного был кастет, у второго — отнюдь не табельная пушка, «Манурин-специаль», что характерно — с глушаком. Ребята отнюдь не корявые, и работать пришлось всерьез. Боюсь, тот, что с пушкой, то ли играет теперь на арфе, воссев на облачко, либо, что вероятнее, в котле шкворчит… Ушел я, в общем, чисто. Но решил срочно погружаться на нелегальное, у меня, знаешь ли, инстинкты иногда безошибочно работают… Все, тупик. Придурков я выжал досуха, а искать других серьезных, помимо этой парочки, было бы чересчур чревато. Пора было уходить.

— И правильно, — проворчал Данил. — Я к таким инстинктам отношусь уважительно… Поскольку…

Его прервало тихое свиристенье. Данил секунду соображал, какая из двух его игрушек звонит, потом вспомнил, что родной мобильник-то отключен, дабы не проследили перемещения серьезные люди… Выхватил из правого кармана трофейную рацию, еще пару секунд разбирался в кнопках. Включив, держа подальше ото рта, невыразительным голосом пробубнил:

— Ну…Я…

— Четвертый, как у вас?

— Потом, чуть погодя… — тихо пробубнил Данил, отключил рацию и решительно встал. — Пошли, я твоего тихаря легонечко спеленал, скоро они забеспокоятся, да и вообще пора тебе отсюда исчезнуть. У меня машина в километре отсюда, подумаем, что с тобой делать… Вещички есть?

— Откуда?

На сей раз Франсуа был одет как скромный городской обыватель, прозябающий на скудной зарплате. Они вышли в коридор, быстро направились к лестнице. Меж первым и вторым этажами на площадке торчал поджарый негр, похоже, один из шестерок вождя, — но на сей раз притворился, будто вообще их не видит.

За чердачным окном, разумеется, никто не маячил. Мимоходом Данил обтер трофейную рацию носовым платком и опустил ее в обшарпанную бетонную урну.

Сказал:

— Придется тебе тут задержаться. Будет и для тебя работенка.

— Хозяин — барин, — усмехнулся Франсуа. — Только учти, что у меня есть один крупный недостаток: здесь мне от хвостов порой уходить очень трудно. В толпе не замешаешься со своей особой приметой среди белых, пьяным сантехником не прикинешься…

— Я понимаю, — сказал Данил. — Но функции у тебя будут немножко другие…

— Да, кстати, я и с твоим порошочком справился. Не скажу, что это было особенно трудно, так что требовать по этой графе дополнительную плату профессиональная гордость не позволяет. Зря вы грешили на кокаин. Это не наркотик, вообще не отрава. Конечно, если проглотить пару пригоршней, может заплести кишки в морской узел и врачам придется откачивать, — но и стиральный порошок не рекомендуется лопать горстями. Довольно безобидная химия.

— А не может это оказаться что-то бинарное? Смешать, скажем, со столь же безобидной дрянью — и тушите свет?

— Ничего подобного. Я пошарил по Интернету, озадачивал вдобавок московских экспертов. Относительно безобидное соединение, используется как присадка при производстве некоторых видов пластмассы, киношники с его помощью имитируют ядерные взрывы и жуткие пожары — это если смешать с точно отмеренным количеством дигетилфто… или диметил… в общем, у меня старательно записано на бумажке, потом прочтешь. Названия, как полагается, длиннющие, запомнить с первого раза решительно невозможно. Присадка, киноимитация, да, еще его в нескольких странах употребляют как компонент дубильного вещества при обработке кожи. Никакого отношения к бинарным ядам, никакой радиации. Сертифицировано и в Европе, и за океаном, разрешено в бытовом и промышленном употреблении без каких бы то ни было оговорок, коммерческое, сокращенное для удобства наименование-гексотан-15, если тебе нужна скрупулезность, опять-таки потом прочтешь, а то и попроси своих при тебе пошарить в Паутине… Ничего интересного.

Возможно, имело бы смысл проверить, не возили ли грузовики «РутА» этот безобидный гексотан, но сделать это будет трудно, все документы остались за запломбированной дверью…

— Слушай, — сказал Данил. — Ты к опечатанным государством дверям относишься с почтением?

— Да нет, пожалуй что, — откликнулся Франсуа. — А что, нужно будет куда-то слазить?

— Может быть, — задумчиво сказал Данил.

…Не доходя до машины метров ста — это, конечно, был «Москвич» Волчка, а не безнадежно засвеченные климовские «Жигули», — Данил свернул к телефону-автомату. Уже вкладывая в щель жетон, замер, выругал себя положительно, приближается склероз… Забрал жетон назад, включил мобильник.

— Да?

— Привет, — сказал Данил. — Это я. У тебя все спокойно? Не бойся, телефончик у тебя, как показывают последние исследования, совершенно без насекомых, а у меня — тем более…

— Все вроде бы нормально, — чуточку напряженно ответила Оксана. — Ты приедешь?

— Я свинья, ханум, — сказал он покаянно. — Обещаю тебе в самом скором будущем полноценный, нормальный, беззаботный отдых. Но сегодня никакого свидания не получится.

— Дела?

— Как сказать. Я на денек уезжаю.

— Куда, если не секрет?

— Знаешь, как ответили на такой вопрос в одном полузабытом фильме? «Да тут недалеко. В Польшу».

Глава 7

С моря тянуло не свежестью, как обычно пишут в пиратских романах, а просто-напросто сыроватой прохладой. Дело тут было не в скверном настроении Данила — оно у него как раз стало нормальным, а в простой констатации факта.

Равным образом и чайки, для кого-то романтические пташки, на деле не более чем простые помоечницы, и потому Данил рассеянно смотрел на их хаотичное мельтешение без всякого умиления.

Он прошел в самый конец средневековой улочки с тесно прильнувшими друг к другу высокими, узенькими домами. Встал в тени круглой башни.

Преследователь довольно грамотно притворялся, что полностью поглощен открывавшимися взору красотами. Благо туристов здесь хватало, и никого не удивляли индивидуумы, с глуповатым видом застывшие кто на набережной, а кто и посередине мощенной крупным булыжником улочки. Интересно, будет фотографировать живописную улицу или решит, что это выйдет перебор?

Похоже, он не любитель переборов. Фотоаппарат остался висеть на груди.

Зачарованно взирает на балку старинного крана, горизонтально торчащую из узенького окна. Туристов на улице десятка три — интересно, многим ли известно, что вся эта старина кропотливейшим образом восстановлена чуть ли не с голого места? Во вторую мировую здесь вместо набережной и старинного городского района остались лишь кучи кирпича…

Ага! Данил непритворно оживился и быстрыми шагами пошел навстречу светловолосой девушке в синих брюках и тесной кожаной курточке. Мельком отметил, что хвост двинулся следом, — опять-таки грамотно, несуетливо.

Квалифицированный спец, надо отдать ему должное.

— Опаздываете, панна Янина, — сказал он негромко.

— Привилегия красивых женщин, что поделать? — Девушка взяла его под руку. — Зато в вашем нетерпении появилась должная естественность… Не сердитесь, в конце концов, у меня не было инструкции явиться с точностью до секунд…

— Помилуй бог, — сказал Данил. — Не буду я на вас сердиться. Сердиться на очаровательных девушек это как раз и есть первый звоночек старости…

— Он идет за вами.

— Ну да, — сказал Данил. — Он этому нехитрому занятию уже час предается.

Маньяк какой-то.

— Притяните меня за плечи, будьте непринужденным…

Данил легонько притянул ее к себе, она послушно прильнула, звонко рассмеялась, и он ощутил мимолетную грусть оттого, что это не более чем игра.

— Сейчас его стряхнут, — сказала Янина самым беззаботным тоном, то прижимаясь к его плечу, то легонько, кокетливо отшатываясь, встряхивая длинными волосами. — На перекрестке поворачивайте направо и быстренько — к следующему перекрестку, вот там уже — налево. Не беспокойтесь, я не отстану.

Свернете налево, увидите белый «Опель». В него и садимся.

Приблизившись к перекрестку, Данил попытался определить, кто здесь будет выполнять ответственное мероприятие по рубке хвостов тяпкой. Не смог.

Бродило несколько туристов, у витрины торчала парочка усатеньких плейбоев, высматривавших симпатичные объекты женского пола, у грузовичка «Ныса» болтался шофер, по примеру своих собратьев со всего света лениво попинывавший колеса… Ничего необычного. Ускорил шаг. Вжжж-ж-ж-ж-иуу!

Неведомо откуда вынырнув, его в лихом вираже обогнул юнец на роликовой доске, ролики длинно, отчаянно визгнули по темной брусчатке. Данил наддал.

Янина не отставала. За спиной у них, на только что покинутом перекрестке, послышался звонкий шлепок, что-то с дребезгом разбилось о камни.

«Фотоаппарат», — смекнул Данил, припуская трусцой. Прежде чем нырнуть за угол, успел оглянуться — ну да, юнец по нечаянности налетел прямо на Данилова преследователя, да так неловко и качественно, что сшиб того наземь, словно кеглю…

Кроме белого «Опеля» не самой последней модели, других машин на улице не было, так что Данил, не раздумывая, нырнул в гостеприимно приотворенную дверцу, следом плюхнулась Янина, и машина сорвалась с места. Данил перевел дух и сказал:

— Здравствуй, старина.

— Привет, — сказал старый знакомый, Януш Орлич, бывший охранник Герека, а ныне надежно вросший в рынок респектабельный бизнесмен. — Бросаться на шею друг другу не будем, некогда. Ребята уже подтягиваются к месту… Ты, надеюсь, не против такой спешки?

— Да что ты, — сказал Данил. — Ты великий человек, капитан. Из-за тебя только и мирюсь со вступлением Польши в НАТО… Удалось?

— Ну, это было нетрудно… Девочку опознали по фото довольно быстро. Хотя никто, разумеется, не знает ее там как Зою. В тех кругах кличут Анжеликой ну, стандарт… Заведение средней руки, не люкс, но и не «нон-стоп». Все формальности либо урегулированы, либо будут урегулированы. Тебе нужно ее забрать спокойно и тихо?

— В том-то и загвоздка, что нет… — сказал Данил. — Снаружи, конечно, должно сохраняться полное благолепие, чтобы ни одна посторонняя живая душа не заподозрила скандала. Но внутри… Внутри все должно разлетаться в щепки и черепки, все должны разбегаться с причитаньями и долго помнить мой дружеский визит… Это возможно?

Януш немного подумал:

— Ну, если снаружи сохранится благолепие… Хочешь нагнать страху?

— Ага, — сказал Данил. — Я должен нашуметь. Чтобы долго помнили и все потом смогли неделю пересказывать на все лады. А главное, уяснить, что я не по стеночке сюда прокрался — пришел средь бела дня с гордо поднятой головой и не боюсь с молодецким уханьем пробивать кулаком шкафы…

— Понятно, что ничего не понятно, — резюмировал Януш. — Но тебе, я полагаю, виднее. С шумом так с шумом, парни помогут.

— Я тебя не свечу?

— Пустяки. Извини, если задеваю твои национальные чувства, но, по большому счету, никто здесь не будет возражать, если русская мафия получит легонько по физиономии.

— А, причем здесь национальные чувства? — пожал плечами Данил. — И пусть ее, мафию. Мыто с тобой не мафия — респектабельные бизнесмены преклонных лет, глупо даже и сравнивать… У вас лишней сплювы не найдется?

— Дай ему, — распорядился Януш. Янина, ничуть не удивившись, полезла под курточку и подала Данилу П-64 — машинка была хорошая, надежная, но Данил оглядел ее с некоторым сожалением:

— Мне, вообще-то, не перестрелки устраивать — пугать… «Радома», случайно, не завалялось? Он побольше…

— Чем богаты, извини… Раньше надо было предупредить. Или поискать все же?

— Да ладно, — сказал Данил, сноровисто сунув пистолет во внутренний карман стволом вверх. — Старина, ты еще не забыл москальские пословицы? Пани, дайте попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде…

— Что еще?

— Представь, что у меня мания, боязнь одиночества, а может, и преследования… В общем, мне ни на минуту нельзя оставаться одному. Кто-то должен постоянно со мной быть — и, что главное, с чистой совестью засвидетельствовать потом, что я не готовил взрыв Генерального штаба и не растлевал малолетних…

— Ты серьезно?

— Совершенно, — тихо сказал Данил. — Я сейчас — живая приманка. Нельзя мне уходить тихо, скрываться незаметно, привидением красться вдоль стен…

— Чего ты ждешь?

— Если бы я знал… Реакции на мое появление и шумную возню. Нет, я уверен, меня не будут мочить, но и в покое ни за что не оставят. Рано или поздно высунутся.

— А я посмотрю?

— А ты посмотришь, — кивнул Данил. — Ты это хорошо умеешь… По тотализатору новости есть?

— Пока нет, я ж не господь бог… К вечеру, скорее всего, ребята расстараются. Янина тебя устроит в качестве сопровождения? Это не вызовет ни малейших подозрений… Она у меня девушка надежная, не беспокойся…

— Если только я, москаль клятый, ее не скомпрометирую.

— Отрадно видеть, что не перевелись еще рыцари, — прищурилась Янина. — Не бойтесь, пан Черский, я по жизни напоказ — крайне экстравагантная и самостоятельная особа. Кстати, в этом нет ни малейшего актерства, я и внутри такая…

— Где ты раскопал этакую прелесть? — осведомился Данил.

— Девочка в школе любила читать детективы. Особенно Хмелевскую.

— Глупости, — энергично возразила Янина. — Хмелевская — это каскад погонь, трупов, авантюр и суеты. А я больше всех любила Вилта. Особенно «Головоломку». Дуэль умов…

— Знаю, — сказал Данил. — Я тоже читал. Ну, в таком случае, панна Янина, вы, быть может, и представите мое положение — я как раз пытаюсь кое-кого перехитрить, а все мордобои — декорации ради… Долго еще?

— Почти приехали. Вон то заведение…

Заведение, двухэтажный особнячок на отшибе, именовалось с претензией на морской колорит «Приютом Нептуна». Судя по остеклению первого этажа, там размещалась ресторация, ну, а второй этаж походил то ли на жилой, то ли на «нумера».

— Гостиница? — спросил Данил, кивком указав вверх.

— Ну да, — сказала Янина. — Якобы. Потому что как-то так у них получается с загадочным постоянством, что все номера постоянно заняты и люди непосвященные ни за что на второй этаж не попадут, что, понятно, законов не нарушает, нет такого закона, чтобы часть номеров в отеле обязательно была свободна. Отель процветает, что же тут поделать… Вон там наши, в той машине.

— Значит, могу как следует повеселиться? — уточнил Данил.

— Ну ты же гость, пан Черский, — усмехнулся Януш. — Согласно старопольскости, можешь чувствовать себя, как дома… Пошли? Данил обернулся к девушке:

— Бога ради, прекрасная панна, вы только не подумайте, что я и в жизни таков, как на работе…

— Звучит многообещающе, — усмехнулась Янина. — То же самое, чур, касается и меня… Я только на работе — Рыжая Соня, так и знайте.

Они вылезли из машины. Януш мимоходом, легонько махнул рукой — и с той стороны улицы подошли четверо аккуратных, молчаливых ребят в приличных костюмах и безукоризненно повязанных галстуках.

Один сразу же направился в обход особнячка — конечно, к черному ходу.

Второй остался у входа парадного.

— В полицию не позвонят? — деловито осведомился Данил.

— О, никакой полиции… Можешь быть уверен. А если и позвонят сдуру не поможет, точно тебе говорю…

Судя по табличке у входа, заведение было открыто уже добрых два с половиной часа. Однако внутри царила полнейшая тишина, ко всем столикам аккуратно придвинуты стулья, эстрада пуста, за стойкой бара никого, нигде не видно ни единой живой души. Тот самый пресловутый морской колорит создавали две скверных, зато преогромных картины с аляповатыми парусниками да штурвал на стене. Этим намеки на связь с Нептуном и ограничивались.

— Прошу пана не стесняться, — широким жестом обвел зал Януш.

— За нами не заржавеет… — проворчал Данил. Оглядевшись, он прихватил с ближайшего столика массивную пепельницу из литого стекла с разноцветными прожилками, взвесил на руке и запустил в батарею бутылок над стойкой. Звона и дребезга было столько, словно в посудной лавке упоенно сцепились Немцов с Жириновским.

Из двери слева выскочила смазливая официанточка в белом безукоризненном переднике, моментально превратилась в неплохое подобие Лотовой супружницы, но мимо нее уже протиснулся рыжий детина в необъятных джинсах и кожаной куртке, такой знакомый, такой расейский, что Данил, еще миг, всхлипнул бы в приступе тоски по Родине… Но как раз этого мига и не хватило, поэтому он всего лишь выдвинулся вперед и сгруппировался.

Детинушка разинул хайло. Даже если он владел польским, сейчас иностранные языки от удивления вылетели у него из головы — и все, что он растерянно изрыгнул, в приличном обществе решительно не могло быть процитировано.

В вольном и чрезвычайно приглаженном переводе это означало, что он не одобряет поведения вошедших, о чем спешит им сообщить. Чтобы сохранить престиж Родины перед польскими друзьями, и без того традиционно недолюбливавшими восточную соседку, Данил решил пресечь это словоблудие в зародыше. Шагнул вперед, поймал толстое запястье, привычно провел не самый сложный прием.

Детина приземлился на чисто подметенном полу — во весь рост и спинушкой.

Данил терпеливо ждал, когда тот встанет на четвереньки, краешком глаза видя, что один из молчаливых парней деликатно притиснул к стеночке перепуганную официантку и, похоже, проводит блиц-допрос. Ну конечно, следует в темпе выяснить, сколько здесь еще народу, где кто окопался…

Детина почти поднялся на две конечности, как и подобает гомо сапиенсу.

Данил изготовился, но белокурая Янина опередила — крутнувшись на четверть оборота, угодила мыском спортивной туфельки аккурат в ту точку верхней конечности, попадание в которую влечет кратковременный паралич грабки.

Грабка тут же подломилась, и парень впечатался носом в пол. Тут уж он взвыл от боли во всю российскую душеньку, но Данил не дал времени на ламентации: ухватив за правую руку, выкрутил, перевернул, присел на корточки и упер дуло пистолета под квадратный подбородок:

— Ну, здорово, недоносок… Как меня зовут, не твое дело, а как зовут тебя, мне насквозь неинтересно… Девки где, на втором этаже?

Тот ошарашенно кивнул.

— Анжелика там?

— Ты кто? — выговорил детина невнятно — кровь уже потекла из разбитого носа.

— Смерть твоя, сучонок, — кратко разъяснил Данил. — Сколько народу наверху?

Ну?

— Девки… И Равиль…

— Пшел! —Данил рывком поставил его на ноги.

— Позвольте, пан Черский… — Янина, деликатно протиснувшись меж ним и пленником, моментально закрутила тому руки за спину и защелкнула на больших пальцах крохотные никелированные наручники. — Официантка говорит, внизу были только они двое, а наверху — прекрасные дамы и еще один горилленок…

— Совпадает с моими данными, — кивнул Данил. — Ну, веди, Сусанин недоделанный…

Детина опомнился настолько, что смог зловеще пообещать:

— Звиздец вам теперь…

— Обязательно учту, — пообещал Данил, толкая его к лестнице и слегка отстраняясь, чтобы не заляпаться кровушкой. — Всем нам когда-нибудь придет звиздец… но если ты, сучий потрох, еще поживешь на этом свете, то поймешь парочку простых истин. И, в частности, одну нехитрую: если люди бьют в челюсть, не успев представиться, они обязательно имеют на это право…

Уже на середине лестницы детина заполошно огляделся. То ли привык к качественно другому стилю разговоров, то ли галстуки на всех агрессорах мужского пола его сбили с толку — он вдруг затоптался на месте и сообщил:

— Требую адвоката, вот!

— Паш-шел, позорник… — подтолкнул его Данил стволом пистолета. — Я ж тебе сказал: это смерть твоя возможная пришла, а вовсе не правоохранительные органы…

От лестничной площадки в обе стороны уходили недлинные коридоры. Двери, как водится в приличном отеле, были снабжены номерами.

Тишина. После короткого колебания Данил свернул вправо, сопровождаемый подталкивавшей пленного Яниной. Януш и два его парня без разговоров направились налево, поочередно нажимая на ручки дверей.

Очень быстро выяснилось, почему напарник этой жалкой пародии на вышибалу ничуть не обеспокоился, когда внизу начался веселый погром. Он вообще не заметил никакого погрома, поскольку был извлечен из номера в совершенно голом виде (а в номере, откуда его вытолкнули, взвизгнула женщина и тут же умолкла, видимо, ей быстро и доходчиво объяснили на пальцах, что орать не следует).

Голого сшибли на пол и пару раз пнули по ребрам, чтобы довести до кондиции. Невольно помог Данилов пленник, с ужасом воскликнув:

— Равиль, отморозки какие-то! Разнесли внизу все…

Общаться со вторым было еще проще: голый человек среди одетых особенно жалок и беззащитен. Данил присел с ним рядом и с той же сноровкой пощекотал дулом:

— Где Анжелика, тварь? Мозги вышибу!

— За беспредел ответишь…

— Сколько понтов, и одного не хватает… — покачал головой Данил, скользом, тыльной стороной ладони пройдясь по одной из болевых точек верхней половины голого туловища. — Запомни, тварь: я вам не что-либо как, а как-либо что… Я Черский, понял? Неужели не слышал? Ну и воспитание… — и чувствительно угодил в нижнюю челюсть углом пистолетной рукоятки. — Ну, мне тебе делать очень больно или так поймешь? Анжелика где?

— В одиннадцатом… Заперто там…

— Ключ?

— Дайте одеться, суки…

— Ключ где?

— Да в кармане у меня, в кармане… Данил вошел в номер, обставленный весьма убого, не обращая внимания на пугливо прикрывшуюся одеялом девку, снял с расшатанного стула бежевые джинсы, которые из-за размера девке принадлежать ну никак не могли, взял за обшлага и потряс над полом.

Посыпалась всякая ерунда. Отыскав две связки ключей, Данил швырнул голому портки:

— Прикройся, с нами дама… Который ключ?

— Мужики, вы огребете… Ее сюда серьезный человек определил…

— А я, по-твоему, шпана с Привоза? — печально покачал головой Данил. — Я ж тебе сказал, что я — Черский… Который ключ, спрашиваю в последний раз?

— Ну, этот…

Не обращая больше на него внимания, Данил прошел в конец коридора и повернул ключ в замке. Вошел. Та же убогость скудной обстановки, на окне ажурная, но явно прочная решетка, на столе початые бутылки. Осторожненько потряс за плечо спящую. Она пробормотала что-то, вскинулась, чуть не завопила, и Данил торопливо прикрыл ей рот ладонью:

— Тихо, тихо… Зоя?

Но спрашивал исключительно по инерции — несмотря на размазанную косметику, нетрудно было определить, что перед ним и есть загадочно исчезнувшая Зоя Лавецкая. Облегченно вздохнув, сказал:

— Я сейчас уберу руку, только не ори, ладно? В ушах и так звенит…

Договорились?

Она испуганно кивнула. Данил убрал руку, присел на краешек постели, проследил направление ее взгляда, хмыкнул и спрятал пистолет в карман:

— Это мы так, плюшками балуемся… Собирайся, Зоя, домой пора. Мама с папой с ума сходят…

— Вы кто? — спросила она, веря и не веря.

— Дед Пихто, — сказал Данил. — А если серьезно — служба безопасности «Клейнода».

— Но там же Багловский…

— Теперь я за него, — кратко разъяснил Данил, не собираясь растолковывать ей все сложности субординации. — Ну, ты долго будешь на меня таращиться? Я сказал, собирайся, домой пора.

— А… эти?

— Бог ты мой, нашла о ком думать, — пожал плечами Данил. — Когда я их видел последний раз, их все еще били… Зоя, у нас мало времени. Одевайтесь в темпе, я могу отвернуться…

Досадливо покачал головой, видя, как она морщит лицо, вот-вот собираясь зареветь в три ручья. Недолго думая, решительно встал, взял со стола бутылку и налил ей треть стакана. Сунул в руку, прикрикнул:

— Ну-ка, залпом!

Она покорно осушила стакан. Поднеся ей сигарету — на столе валялась пачка и бычки в помаде, значит курит, — Данил щелкнул зажигалкой и какое-то время наблюдал, как она, кашляя, справляется с первой утренней сигаретой. Реветь, кажется, не будет, проехало…

— Еще плеснуть?

— Плесните, — сказала Зоя слабым голосом. — Башка с похмелья лопается, шведы были вчера… Вы не врете?

— Только у меня и забот, чтобы врать.

— Может, это издевка такая… Они…

— Делать им больше нечего, — сказал Данил, стараясь, чтобы голос звучал как можно авторитетнее и увереннее. — Сейчас сама посмотришь, как они в коридоре на карачках ползают. Можешь, если накипело, пнуть пару раз, только не увлекайся… Под замком держали?

Она закивала:

— Я и не представляю, что за улица, где я вообще…

— Город-то хоть знаешь?

— Город-то я знаю… — ее, наконец, повело от выпитого. — Приехала отдохнуть, дура, на выходные…

— И что?

Он внимательно слушал стандартную, в общем-то, историю: в баре познакомилась с обаятельнейшим плейбоем, воплощением европейской галантности, провела прекрасный вечер, без всяких колебаний уселась в его тачку, дабы продолжить веселье в еще более приятной обстановке. Но там, куда они прибыли, обнаружились еще несколько мужиков, уже бесконечно далеких от европейского политеса, да и кавалер на глазах переродился, даже не грянувшись оземь, подобно сказочным героям. Паспорт забрали, запугать сумели качественно, начались суровые будни на обочине жизни… Пока что здесь решительно не за что было ухватиться. Никаких Америк не открываешь: со многими смазливыми дурочками частенько именно так в Европах и случается…

— Ладно, одевайся, — сказал Данил, посчитав, что услышал достаточно. — Одежонку-то, я вижу, не отобрали…

Она вскочила с постели и, совершенно его не стесняясь, стала в темпе облачаться. Данил все же вышел в коридор — не галантности ради, взглянуть, как там обстоят дела.

Дела обстояли, как и следовало ожидать — оба Гоблина лежали на полу мордами вниз под присмотром молчаливого стража. Януш отвел Данила в сторонку:

— Ну что, едем к тому, кто этими обезьянами руководит? Нужно же забрать ее документы…

— Не спеши, — сказал Данил, усмехнувшись. — Мы к нему обязательно поедем.

Но — немного погодя. Когда эти мальчики, размазав слезы и сопли, успеют пожаловаться каждому встречному-поперечному, то бишь коллегам по нелегкому и неблагородному труду… Когда вся местная бражка узнает, что некий Черский промчался по их заведению, как пьяный орангутанг. И не ранее того.

— Дело твое. Я, конечно, помогу всем, что в моих силах, но ты, чует мое сердце, рискуешь…

— Возможно, — сказал Данил без улыбки. — Но такова уж игра. А в несерьезные игры я никогда и не играл. Бог ты мой, старина, я еще в такую игру не играл, пожалуй… с такими ставками… — Он достал пистолет, подошел и отдал его Янине. Позвал громко:

— Зоя! Скоро ты там?

Глава 8

Двое молчаливых парней при галстуках, так и не представленные Данилу по именам, — впрочем, его тоже им не представляли, соблюдая одно из золотых правил конспирации, — подошли к машине со стороны опущенного окна. Януш вопросительно оглянулся на Данила.

— Если он все же живехонек, заберите паспорт и легонько надавайте по физиономии, сопроводив это приветом от пана Черского, — сказал Данил. — Если там все же покойник, побыстрее уходите, чтобы не вляпаться…

Тот, что был пошире в плечах, кивнул, и они энергичным шагом направились к крайнему подъезду блока. В польском языке слова «дом» удостаивается лишь обиталище, предназначенное для одного хозяина. И совершенно справедливо, по мнению Данила. Бетонные же ульи именуются «блоками», потому что удачнее слова просто не подберешь…

— Думаешь? — спросил Януш. Данил ухмыльнулся и процитировал:

— Pytali Go: «Gdzie, Panie?» On im odpowiedzial: «Gdzie jest padlina, tam zgromadza i sepy» .

— Янина, обрати внимание, — сказал старый друг. — Приятный симптом москали начинают ссылаться на Библию…

— Что поделать, — сказал Данил. — Ежели там про всех нас было написано еще в самые что ни на есть незапамятные времена. «И послал Иисус, сын Навин, из Ситтима двух соглядатаев тайно, и сказал: пойдите, осмотрите землю в Иерихон»… Что ни говори, Даллес оказался прав: приятно быть освященным библейской традицией. Бог ты мой, как бы меня за подобные речи взгрели в незабвенные года, когда мы были молодыми и мечтали… Вы не знаете, Янина, о чем мечтали молодые лейтенанты, только что попавшие в охрану генсеков? Ваш шеф улыбается так, словно подсмеивается над собой, но здесь нечего стыдиться — плох тот солдат, что не мечтает стать генералом. А мечта телохранителя была проста: внезапно появляется злыдень с огромным черным пистолетом или бомбою, но ты в великолепном прыжке, а главное принародно, сшибаешь его с ног и завязываешь узлом. Хорошо еще при этом получить ранение — конечно же, легкое, почти царапину… Старина, тебя никогда не упрекали, что ты не использовал случай и не пальнул в спину пану Гереку?

— Бог миловал.

— У вас все же Европа, — грустно сказал Данил. — А мне вот однажды на людях заявили, что я был просто обязан вытащить табельный ствол и бабахнуть Брежневу в затылок, ну, это было в те почти забытые времена, когда в России еще водились демократы и перестройщики… Панна Янина, мы вам не кажемся динозаврами?

Она усмехнулась;

— Ничуть, мне всегда хотелось знать, что чувствовали люди, ощущавшие себя причастными к империи…

— О, это было великолепное чувство… — сказал Данил. — Пан Януш не даст соврать, и того не объяснить словами, панна Янина. Просто попробуйте представить, что ощущали люди, у которых в сейфах лежали подробные планы захвата английского парламента и рывка десантных групп по Мадриду… Может быть, это и плохо, но это нам нравилось, что греха таить. В конце-то концов, не мы первые это придумали — Наполеон всерьез собирался покорить доступную ойкумену и захватил почти всю Европу, но его отчего-то никто не величает монстром и выродком… А когда…

Двое вышли из подъезда, на миг приостановились, словно ожидая, не будет ли против них предпринято каких-либо акций, — и, только убедившись, что все вокруг благополучно, подошли к машине.

— Пан словно в хрустальный шар смотрел, — сказал тот, что был пошире в плечах. — Он сидит в кресле, и в голове у него дыра. Это Михаил Ракута, никаких сомнений. Тело еще не окоченело. Сейф) открыт и пуст, никаких следов взлома, мы не стали обыскивать квартиру, приказ был прямо противоположным…

— Все правильно, — сказал Данил. — Спасибо. Уезжаем.

Они кивнули и направились ко второй машине. Януш включил мотор, хмыкнул:

— Этого ты и ждал?

— Ага, — сказал Данил без особых эмоций. — Все сходится. Ракута как раз и был тем, кто отдает приказы, без него за девочку ни за что не взялись бы — в этом деле, сам знаешь, импровизации и самодеятельность не приветствуются, вот его и хлопнули. Чтобы не рассказал мне, кто его попросил — или велел затащить девочку в бордель. Вопреки страшным россказням, эта публика старается не иметь дела со сторонними крошками — всегда есть шанс, что вмешается консульство, полиция, гораздо проще и безопаснее вывозить дурех под видом будущих горничных или плясуний… А они цапнули обычную туристку.

Значит, был заказ.

— И тебя не интересует, кто?

— Меня не интересуют пешки, — сказал Данил. — Назови это самым откровенным снобизмом, но я предпочитаю иметь дело с ферзями. Или, как минимум, с офицерами… Ну, мне пора в отель.

— А ты не думаешь…

— Не думаю, — сказал Данил. — Меня гораздо проще хлопнуть на территории Рутении. Скандала не в пример меньше. Ракуту-то легко списать на пресловутые бандитские разборки, никто и не удивится, а я как-никак человек респектабельный и заметный.

…Принимая ключ от очаровательной блондинки за стойкой, он уже знал, что дело нечисто. Нельзя требовать от смазливых блондов той же выдержанности, что от Штирлица с папашей Мюллером. Взгляд у нее явственно вильнул, сучий был у нее взгляд, нашкодивший…

«Ну и ладненько», — подумал Данил без особого волнения. Боковым зрением видел Янину, с отрешенным видом стоявшую у киоска с косметикой. Вздохнув про себя, направился к лестнице. Интересно, ч т о? Труп под столом?

Несовершеннолетняя гимназистка в порванном платьице? Бумаги со стола министра обороны? А ведь штатский, непринужденно свернувший на ту же лестницу, явно приклеился…

Вставим ключик, аккуратненько его повернем — ну не бомба же под дверью, в самом-то деле…

— Стоять! Полиция!

Он ухитрился не вздрогнуть, когда из его же собственного номера навстречу азартно кинулись двое в штатском, сгребли за руки и проворно защелкнули наручники. Стоял, как столб, штатский с лестницы проворно вошел следом, а за ним еще один, на вид ровесник Данила, лысоватый и неприметный, с тем равнодушием во взоре и походке, что вырабатывается долгими годами рутинной пахоты. А пожалуй что, ты здесь и старший, подумал Данил, под непреклонным напором двух пар рук усаживаясь в кресло. И, пожалуй, ты еще в старые времена набирался опыта, на партийных собраниях не одни портки протер…

— Пан Черский? — осведомился ровесник. — Это ваш номер?

— Да вроде бы, — сказал Данил. — Выглядит совсем как мой, да и ключ подошел… Положительно, мой. В чем дело?

Лысоватый продемонстрировал удостоверение. Чертовски мило. Контрвывяд .

Там, конечно, несколько уклончивее все сформулировано, в его синей ксиве, но мы-то знаем, что почем…

— И вы, конечно, в состоянии присовокупить к этому серьезному удостоверению еще и санкцию прокурора, пан подполковник? — светским тоном осведомился Данил.

— Не торопитесь, — сказал лысоватый, значившийся в удостоверении как подполковник Барея (что, впрочем, ни о чем еще не говорило). — Пока что проводятся оперативные мероприятия, которые санкции прокурора не требуют. — Он ловко выдвинул ящик стола. — Это ваш пакет?

— Впервые вижу, — пожал плечами Данил. — Когда я отсюда уходил, ящик вообще был пуст.

— Да что вы говорите… — Он обернулся к своим:

— Приступайте.

В роли понятых выступали испуганная молоденькая горничная и непонятный мужичок, неведомо откуда извлеченный. Первым делом им продемонстрировали пакет и дали туда заглянуть — а вот Данилу этого со своего места сделать не удалось, — потом штатские с большой сноровкой обшарили однокомнатный номер, что не заняло много времени. Данил попросил закурить — не отказали, но сунули свои, а его пачку приобщили к прочим вещичкам. Формалисты чертовы.

Особой тревоги он не испытывал, но на душе все же было неспокойно увлекшись, мог и переиграть, чересчур положиться на возможности старого друга, с которым на пару охраняли заклейменных историей генсеков. Всякие бывают случайности…

— Ну, собирайтесь, пан Черский, — распорядился Барея и, когда Данил встал, ловко накинул ему на руки его же собственную куртку. — Пойдемте все вместе, как старые друзья, к чему смущать мирных постояльцев киношными зрелищами…

Они всей компанией покинули здание через парадный вход. Данил моментально высмотрел Янину — она лениво листала яркий журнал возле киоска и словно бы не заметила шествия.

Его усадили в цивильную машину, снабженную, правда, мощной рацией. Ехали недолго. Остановились возле полицейского участка, где в уединенной комнатке Данила заставили откатать пальчики, — дали потом, правда, возможность тщательно отмыть руки. И запихнули в узенькую тесную камеру, предварительно избавив от шнурков, ремня, часов и содержимого карманов.

Оставшись один, Данил, чтобы убить время, принялся вдумчиво изучать узилище. Вольготно отдохнуть на привинченных к стене узеньких деревянных нарах мог разве что мазохист. После первого, беглого изучения временного пристанища стало ясно, что оно никоим образом не рассчитано на господ шпионов, согласно незримой табели о рангах все же стоящих на ступеньку выше примитивных «пияков» и «лобузов». В углу доисторическими отложениями засохла блевотина, стены покрыты наскальной живописью на четырех языках, из которой Данил узнал, что Баська — шлюха, Бронек — стукач, менты как были козлами при красных, так ими и остались, а Михель из Бремена невиновен и потому призывает кары небесные на головы польских… (Эпитет был старательно стерт, очевидно; каким-то пьянчужкой, в котором нежданно-негаданно ожило чувство патриотизма.) Имелась совершенно непонятная надпись на арабском, а также картинки и декларации, несомненно, оставленные Даниловыми соотечественниками, вряд ли слушавшими когда-либо Моцарта да вдобавок не отягощенными знанием родной грамматики.

В коридоре временами начиналось оживление — вели пьяных, качавших права совершенно по-российски, с той же славянской экспрессией, какой-то типчик орал что есть мочи, что это ошибка и нож был вовсе не у него, а у паскуды Генека, но здешние граждане начальнички, судя по звукам, верить были не склонны, а потому в два счета утихомирили подзатыльниками. К Данилу так никого и не подсадили, даже в глазок никто не заглядывал.

Примерно через полчаса заявился хмурый капрал, поставил прямо на нары, благо больше некуда было, подносик с чашкой сквернейшего даже на вид кофе и ломтем хлеба с куском ливерной колбасы.

— Это зачем? — полюбопытствовал Данил.

— Может, пан у нас задержится, — флегматично сообщил капрал и убрался.

Детские подначки, констатировал Данил. Скучно ему на рутинном дежурстве, надо полагать, вот и решил под видом заботы о желудке заключенного поглазеть на шпиона. Если пан и задержится, то уж, конечно, не в камере для алкашей…

Еще через полчасика он все же съел и выпил принесенное — как-никак не обедал. Посидел на нарах, сколько смог выдержать, — и вновь принялся бродить по камере.

Прошло не менее двух часов, прежде чем явился Барея. Взял у оставшегося в коридоре капрала два обшарпанных казенных стула, протянул один Данилу и жестом велел стражу запереть дверь. Не спеша достал сигареты, поинтересовался:

— У вас есть претензии?

— Не могу пока сформулировать, — пожал плечами Данил.

— А вопросы?

— Интересно, у вас каков был стаж в пэ-эз-пз-эр? — без особой задиристости поинтересовался Данил.

— Честно говоря, был немалый. Не меньший, должно быть, чем у вас в ка-пэ-эс-эс… Что поделать, такие были времена…

— Стонали под игом Москвы, а?

— А вы не назвали бы это игом?

— Трудно так сразу сформулировать… — сказал Данил. — Вы ж и по специфике работы, и по возрасту должны помнить историю. Уже в сорок пятом сюда, в Польшу, вернулась масса довоенных офицеров, и армейских, и разведчиков. И никто их не бросал за колючку, наоборот, служили на высоких постах, и когда против них в пятьдесят третьем попыталась вяло сыграть в раскрытие суперзаговора тогдашняя «десятка» , ее довольно быстро взяли к ногтю саму…

Интересно, почему они служили Сталину, как вы думаете? Аристократия с кости и крови, довоенные генералы и довоенные разведчики…

— А вы как думаете?

— Ну, это простая шарада, — сказал Данил. — Не за кусок колбасы и жестяные звездочки, конечно. За перспективу. А перспектива была заманчива — как-никак и у ваших жолнежей был нешуточный шанс пройти с засученными рукавами и автоматами наперевес по Мюнхену и Парижу…

— Возможно, — согласился Барея. — Однако же ваша могучая империя, простите, обернулась откровенным пшиком, что, в свою очередь, не может не питать глубокие разочарования. Рухнувшие заманчивые перспективы еще хуже отсутствия таковых. Того, кто обманывает надежды, всегда ненавидят особенно яростно.

Вот и дуют… иные ветры. Как пели уланы в двадцатом. Знаете? «В руку пика, сабля — в ладонь. Бо-ль-ше-ви-ка — гонь, гонь, гонь!» Вас это не коробит?

— Помилуйте, — пожал плечами Данил. — Все ж-таки — «большевика», а не «москаля». Переживу… Вы хотите сказать, что в этой бравой песенке и таится ключ к происходящему?

— Простите?

— Ну, как я понимаю, кому-то срочно понадобился москальский шпион…

— Почему сразу — шпион? Быть может, речь идет о наркотиках или незаконной коммерции?

— Незаконной коммерцией я не занимаюсь, — сказал Данил. — А в том пакете были уж никак не наркотики, бумаги какие-то…

— Не ваши?

— Откуда? Первый раз вижу. Вы не просветите ли, что там такое было? Барея усмехнулся:

— Ничего веселого, материалы об одном из военных аэродромов, на котором в скором времени будет базироваться и авиация НАТО. Не правда ли, пан Черский, невеселые бумаги?

— Возможно, — сказал Данил. — Пора требовать адвоката, а? Мы с вами в Европе…

— Ах, пан Черский, что вы такое говорите? — вовсе уж широко усмехнулся Барея. — Ну когда это мы с вами, москали с ляхами, были Европой? Между нами говоря, были и останемся откровенной Азией, что бы там ни кричали романтические интеллигенты… — и он принялся мечтательно разглядывать свой кулак.

— Помилуйте… — разочарованно протянул Данил. — Вы мне сразу показались твердым профессионалом, к чему столь многозначительно покачивать кулаком?

Когда это в разведке били морды? В Африке разве что…

— Да что вам такое в голову пришло? — изумился Барея. — Кто здесь кулаками покачивает? Сидят взрослые люди, беседуют… Адвоката, говорите… А как насчет консула? Будете требовать?

— Если возникнет такая необходимость, — кивнул Данил.

— Вы, стало быть, гражданин России?

— Ага. А вы не знали?

— Но, видите ли, пан Черский… Вы сюда приехали не по российскому паспорту, а по документу гражданина Польской Республики, постоянно проживающего за пределами таковой. Это уже несколько иная юриспруденция.

— И все же — двойное гражданство… Подпадающее под действие иных соглашений. В любом случае адвокат мне положен. Мало того, мне не предъявляли ни ордеров, ни обвинений, лишили свободы неведомо на каком основании…

— Вас же не бьют, не обижают. Колбасой даже покормили, как мне говорили.

— Эту бы колбасу…

— Постарайтесь встать на мою точку зрения, пан Черский. В вашем номере обнаружены секретные материалы нашего министерства обороны, позволяющие сделать вывод о несомненно имевшей место шпионской деятельности…

— Моей? Как, кстати, с отпечатками пальцев? Чует мое сердце, что моих на том пакете так и не отыскалось? Ничего удивительного, я его в руках не держал, впервые видел… Может быть, у вас есть люди, которые мне этот пакет передавали? Или видели, как я его принимал у подозрительного незнакомца с черной повязкой на глазу и с приклеенной бородой?

Барея, улыбаясь, развел руками:

— Ну кто же будет раскрывать карты в такой вот ситуации? А вы, следовательно, ни в чем противозаконном не замешаны? Интересно, у вас есть какие-нибудь свидетели вашего насквозь благонравного поведения? Или вы в нашей стране проводили время в полном одиночестве?

Данил промолчал. Рано с этим вылезать, пока неясно, как обернутся дела…

— А пана Ракуту, Михала… простите, по-вашему Михаила, вы знаете?

— Впервые это имя слышу, — сказал Данил.

— Честно?

— Честно. А что, он говорит, будто со мной знаком?

— Как сказать… — уклончиво ответил Барея. — Значит, вы ни за что не признаете этот пакет своим? И никогда в жизни не занимались шпионажем на нашей территории?

— Бог миловал.

— Вызвать господа бога в качестве свидетеля было бы крайне затруднительно… Ну, а какие у вас самого есть версии всего, с вами происшедшего? Говорите смелее, у нас с вами пока что совершенно неофициальный разговор…

— Версий всего две, — сказал Данил. — Первая. Кому-то здесь вдруг понадобился горяченький, с пылу с жару русский шпион. Вы не обижайтесь, у меня и в мыслях не было вас оскорбить, просто секретная служба — дело грязное, над профессионалами всегда политики, приказать могут черт знает что… Вряд ли у вас при этом раскладе есть свидетели, способные красиво изложить, как я на их глазах карабкался по водосточной трубе в министерство обороны или принимал документы от подкупленного швейцара… Скорее уж стоит рассматривать вариант бдительной, патриотически настроенной горничной, которая, убирая номер, обнаружила секретные бумаги, мало того, с маху опознала в них именно секретные военные документы…

— Ну, а стоит ли иронизировать над такой версией? Вы знаете, как в свое время арестовали знаменитого пирата де Сото? Именно горничная обнаружила у него под подушкой дневник одной из жертв…

— Но это же было полторы сотни лет назад, — проворчал Данил. — Одно дело разобраться в чужом дневнике, и другое — в секретных армейских документах, касающихся, как вы говорите, военной авиации… Вам что, кто-то стукнул?

— Ну, а вторая ваша версия? — преспокойно спросил Барея.

— Вторая полностью исключает вашу инициативу. Не вашу лично, конечно, а той конторы, что вы представляете. Кто-то из моих недоброжелателей решил устроить мне крупную пакость.

— У вас есть недоброжелатели?

— А у вас нет? Вы в этом случае счастливец…

— Пан Черский, я бы вам советовал быть посерьезнее. Положение ваше и вправду не из веселых.

— Да, недоброжелатели у меня есть, — сказал Данил.

— Готовые зайти настолько далеко?

— Как мне ни прискорбно говорить такое о своем Отечестве, — сказал Данил, — но там в большом ходу не одни лишь цивилизованные методы.

— Но вы же, судя по документам и отзывам, честный бизнесмен?

— А что, это что-то меняет? Увы…

— У вас есть подозрения в отношении конкретных лиц? Не расскажете ли подробнее?

— Вам это будет неинтересно, — сказал Данил. — Поскольку лежит совершенно вне сферы ваших интересов.

— И все же?

— Знаете, я бы предпочел перевести дело на официальные рельсы, — сказал Данил. — Если я совершил что-то незаконное и вы в состоянии это доказать выдвигайте обвинение, доставайте соответствующие бумаги и займемся необходимыми формальностями. К чему эти философские беседы в вонючей камере для окрестных алкашей?

Наступило долгое молчание.

— Интересно, что мне с вами делать, пан Черский?

— Натравить на меня прокурора.

— Прокуроры — это ненужное раздувание дела, — сообщил Барея. — Только ступи на эту скользкую дорожку — и не успеешь оглянуться, как вокруг уже не протолкнуться от постороннего народа: где прокуроры, там и адвокаты, где адвокаты, там и журналисты… Толчея… Может быть, мне попробовать вас легонько вербануть, пан Черский? Нет, зыбко все… — сокрушенно признался он. — У вас хорошая школа, вы не привыкли пугаться… Знаете, в чем ваше счастье? Даже не в ваших знакомых. В том, что сейчас никому в верхах не нужен разоблаченный русский шпион…

— Сомнительный шпион, — поправил Данил.

— Ну, это детали… Главное, нет заказа. А таскать головешки из огня для соседей… — Он наклонился к Данилу, понизил голос:

-Соседи, пан Черский, бывают разные, иные просто не заслуживают того, чтобы ради них обжигали пальцы…

«Ах ты, хитрован старой школы, — с облегчением подумал Данил, — и не сказал ничего, и ухитрился сказать слишком много».

— Судя по интонации, со мной произошло печальное недоразумение? — спросил он. Барея помолчал, тихонько вздохнул:

— Я уже не мальчик, пан Черский. Это юные лейтенанты так и рвутся разоблачать заговоры, хватать резидентов, накрывать явки… А человек в годах обязательно прикидывает последствия. И с определенного времени начинает безошибочно определять ситуации, когда его пытаются использовать…

Сейчас вам отдадут вещи, и мы покинем это заведение. Вы свободны, но я бы вас настоятельно попросил побыстрее отсюда уехать. Вне зависимости от того, насколько это согласуется с вашими дальнейшими планами. Считайте это дружеским приказом. Будь вы на моем месте, вам бы тоже не нравилось, возьмись на вашей территории сводить свои счеты прыткие соседи. Вы хорошо меня поняли? Уезжайте, от чистого сердца советую. Пока обстоятельства не переменились.

— Уеду, — пообещал Данил.

— Я вас убедил?

— Убедили.

Уже на ступеньках участка Барея вежливо осведомился:

— Вас подвезти до отеля?

— Спасибо, я пешком, — отмахнулся Данил. — Всего наилучшего!

Он зашагал прочь со вполне понятной торопливостью человека, ни за что ни про что отсидевшего под замком три часа, да вдобавок облыжно обвиненного в серьезных грехах. Свернул за угол, высматривая того, кто обязательно должен его подхватить. Обернувшись на негромкий свист, подошел, распахнул дверцу и плюхнулся рядом с Яниной на сиденье тесного «малыша».

— Без проблем? — поинтересовалась девушка, включая скорость.

— Да вроде бы, — сказал Данил. — Совсем было собрались упрятать меня лет на двадцать, но, как гласит Библия, змей был хитрее всех зверей полевых…

— Вы про шефа? — невинно спросила Янина.

— Ну, в том числе… Трудно было меня вытащить?

— Не особенно, хотя и не легко. Шеф вам сам потом даст все раскладки. Ну, вы и дальше намерены разгуливать по городу, подставляясь в виде живой мишени?

— Уже нет, — сказал Данил. — Дело даже не в том, что я пообещал властям отсюда убраться, а в том, что свою программу отыграл полностью. Девчонку я оставлю на ваше попечение, а самому следует срочно озаботиться билетом на самолет. Нет, не в Рутению. У меня есть еще небольшое дельце на границе…

— Я знаю, шеф предупредил.

— Как ни печально мне расставаться со столь очаровательной девушкой…

— А кто вам сказал, что мы расстаемся? — усмехнулась Янина. — Шеф как раз на меня и возложил работу на границе. В рамках профессионального усовершенствования.

Данил взглянул на нее внимательно, оценивающе: стильная, красивая девочка, хоть сейчас на цветную обложку в балахоне от Версаче… Не без грусти спросил:

— Очаровательная панна, вам и в самом деле так уж необходимо играть в эти игры?

— Но я же играю… В вас, часом, не мужской шовинизм бурлит?

— Нет, — сказал Данил. — Просто… Видите ли, нас с вашим шефом понять можно. Нас такими воспитала империя. Худо ли, хорошо ли, но мы старые цепные псы… А вы-то, молодая, красивая, умная? Вам-то это зачем?

— Хотите правду? — лукаво покосилась на него девушка. — Да затем, чтобы не щипать травку, а пугать жвачных…

«О господи, — смятенно подумал Данил, — да она еще сопливее, чем представлялось. Пантера. Багира, мать твою. Какой болван эту «Никиту» растянул в многосерийный сериал? Вот и наблюдаем печальные последствия очередного модного поветрия…»

— Ну ладно, — сказал он задумчиво. — Пугать так пугать. Дело вкуса. Нужно озаботиться билетами на самолет, моя верная правая рука…

…Он рассеянно смотрел, как на цветном экране тайный агент в темном плаще преследует тайного агента в светлом плаще — причем оба вели себя, словно отпущенные под честное слово на побывку из ближайшей психушки неопасные идиоты. Проверялись, как идиоты, висели на хвосте, как идиоты, рубили хвост, как идиоты, не говоря уж о том, что любой, у кого в голове было больше одной извилины, за версту мог опознать в этой парочке шпионов и стукнуть куда следует.

Однако по другим каналам не нашлось ничего интереснее, и Данил добросовестно пялился на экран. Изображение то и дело искажалось, подергивалось полосами — телевизор был дохленький, видавший виды, как и вся обстановка в дешевом мотеле у самой границы, рассчитанном в первую очередь на шоферов-дальнобойщиков, «челноков» и гастролирующих шлюх. Увы, приходилось поступаться комфортом — ничего более приличного в округе не имелось на сорок верст вокруг.

Подумав, позволил себе второй бокальчик водки, благо от отечественной сивухи она отличалась, как небо от земли. Схрумкав маринованный огурчик, выглянул в окно.

На необозримой асфальтированной стоянке трейлеров так и не прибавилось, разномастные громады вытянулись в длиннющий ряд. Поблизости кто-то орал пьяным дурноматом, но по голосу пока не определить, соотечественник или импортный, — здесь все ведут себя одинаково…

Вошла Янина, ловко сбросила куртку с капюшоном, плюхнулась на свободный стул и поинтересовалась:

— И часто вы в одиночку пьете?

— Да какое там… — проворчал Данил. — Пара стопочек. Что слышно?

— Все в порядке, босс. Таможенники в игре, проверят его по полной программе, уже привезли собаку-нюхача. Грузовик только что миновал Варшаву по объездной дороге, у нас будет часа через три. Он не гонит, идет осторожно. Будем ждать, коли все готово…

— Я вас не скомпрометирую этим заведением? — спросил Данил. — Шалман, знаете ли…

— Заботитесь о моей нравственности?

— Я как-никак в Европе…

— Глупости, — энергично сказала Янина. — Лучше налейте и мне бокал. Здесь меня все равно никто не знает. Пытался сейчас какой-то неуравновешенный субъект меня пригласить в номер, но, я так прикидываю, через четверть часа очнется и пожалеет о том, что мама в детстве не учила хорошим манерам. Что вы так смотрите? Я вас шокировала? Или вы о нас судите по героиням Сенкевича? Длинные платья, томные обмороки, сентиментальные французские романы?

— Глупости, — сказал Данил. — Да, по-моему, у Сенкевича и нет ни единой томной панночки, стоит вспомнить, как Сашенька съездила князю Богуславу пистолетом по голове, а Бася Володыевская палила из мушкета и носилась на лихом аргамаке…

— А они вам нравятся?

— Ну, это было другое время, — сказал Данил. — Сабли, янычары, пушки заряжаются сдула…

— Ах, нравятся все-таки? Почему же на меня вы порой взираете с состраданием? Да-да, не притворяйтесь, я же вижу… — Она, не поперхнувшись, разделалась со своей стопочкой. — Просто вы, мужчины, удивительно порой примитивны. Прошлых лихих девушек, не боявшихся аргамаков и мушкетов, вы тайком обожаете, а нынешних, если им не хочется пощипывать травку, в душе жалеете — ах, это настолько не женское дело… Что, амазонки хороши только в прошлом?

— Ну, может быть… — пробормотал Данил.

— Шовинист вы этакий… — девушка прищурилась. — Но вы мне все равно нравитесь. — И уставилась откровенно, не без легкой насмешки. — Вы ко мне подойдете или мне самой к вам подойти?

Она гибко встала и, сунув большие пальцы в карманы джинсов, склонив голову к плечу, смотрела с откровенной подначкой. Хороша была, чертовка, о чем прекрасно знала, — как же иначе? Данил медленно поднялся с чувством приятной обреченности. Она тут же подошла, закинула руки на шею, прильнула.

Расстегивая на ней без лишней спешки пуговицы и «молнии», Данил чувствовал некое легонькое сожаление, прекрасно сообразив, что был в чем-то не более чем логическим завершением. Тайные агенты, налеты и трупы, секретная миссия, интриги и опасности — очередная серия уважающего себя кинотриллера просто обязана закончиться длиннейшим поцелуем очаровательной агентессы и ее опытного наставника с седыми висками, девочка стремится выполнить все пункты классического канона, ей, очаровательной дурехе, как раз и кажется, будто это и есть настоящая жизнь, — и, боже мой, какая она счастливая, для нее это еще не превратилось в рутину, пахоту…

Потом, конечно, все морализаторство напрочь вылетело из головы.

Глава 9

В акварельной рассветной дымке, слегка изменявшей звуки и очертания, происходящее выглядело хотя и понятной, но все же сценой из какой-то иной жизни, не принадлежавшей этому пространству. Люди в куртках с огромными буквами на спине «ТАМОЖНЯ» и «ПОЛИЦИЯ», суетившиеся вокруг длинного фургона, выглядели чуточку нереальными — как и маленький кудрявый спаниель, челноком сновавший там, куда его подводили и подсаживали. Его повизгиванье, доносившееся на сей раз из кузова, казалось Данилу обиженным — пес, полное впечатление, не нашел того, что рассчитывал, и потому откровенно злился.

Данил полулежал, откинувшись на спинку переднего сиденья, — не столько в целях конспирации, сколько от усталости, чертова девчонка ухитрилась изрядно его измотать, не по вредности характера, а из бьющей ключом щенячьей жизненной энергии. Вместо раздражения он тем не менее вдруг почувствовал легкую грусть оттого, что они вряд ли когда-нибудь увидятся, шансы хотя и существуют, но весьма проблематичны, и какой-то миг он даже испугался этой грусти — говорят ведь, старость с того и начинается, что мужик вдруг всерьез тоскует по случайной подружке, — но тут же Данил сообразил, в чем дело.

Пожалуй что, не в симптомах старческой сентиментальности. Если, понятное дело, не считать законной молодой жены, он давно уже не делил постель с женщиной просто так. Всегда была дол я игры хотя ему, конечно же, о том не говорили, наоборот, изо всех сил притворялись, что случился неконтролируемый прорыв чувств или по крайней мере эмоций. Что потаенного расчета, упаси боже, нет. А на самом-то деле…

На сей раз не было никакого театра. Захотела мужика, сумасбродка сопливая, — и получила. И никакого подтекста. В его жизни, которую иные впечатлительные охотно обозвали бы исковерканной — и Данил подозревал, что они правы, — такое в последнее время случалось редко…

Все, кажется, кончено. Люди с профессиональными клеймами на спинах расходятся с таким видом, что ясно: возвращаться они не собираются. Спаниель поскучнел, тащится возле ноги проводника, охваченный тем же общим разочарованием…

Янина распахнула дверцу и плюхнулась рядом с ним, откинула капюшон, встряхнула роскошными волосами:

— Пустышка. Ничего.

— Они не обидятся?

— Ерунда, такое частенько случается. Снова не подтвердились оперативные наработки, и все тут… Бывает. Итак, груз… Все оборудование он выгрузил в Кракове, осталось только пять тонн гексотана, сотня мешков. И ничего недозволенного.

— Гексотан не может отбить у собаки чутье?

— Нет, я специально поинтересовалась. Ничего подобного. Они прекрасно знают все эти трюки с отбиванием запаха — и полный набор снадобий, которые для этого используются. Нет, полная пустышка, извини за невольный каламбур, чистая машина.

— А получатель гексотана?

— Рутения, Калюжин, фирма «Чупрей и братья». Документы в полном порядке, сейчас машину пропустят…

— Значит, мне пора, — сказал он с легкой грустью. — Прощай, амазонка, скажу тебе по секрету — ты чудесная девочка…

— Я знаю, — рассмеялась она. — А почему — «прощай»? Должны же мы когда-нибудь увидеться? «Потому что ты, дуреха, еще не привыкла расставаться, — сказал он про себя. — Не знаешь, как это бывает всерьез, брошенные мальчики пока что не в счет, речь идет об утратах».

— Наверное, — сказал Данил, чтобы сделать ей приятное. — Ну, мне пора…

— Это опасно?

— Нисколько.

— А ты без оружия…

— Голова-то здесь, — сказал он, постучав себя по лбу. — Всего тебе хорошего…

Наклонился, поцеловал ее и вылез. Не оглядываясь, прямиком пошел к кабине, обогнул ее с левой стороны, когда водитель уже собирался вскарабкаться в высоченную кабину. Совсем молодой, в тельняшке под клетчатой рубашкой.

— Эй! — окликнул Данил. — Ну что, отцепились, звери?

— Да, наконец… Два часа мурыжили. И так опоздал…

Он недвусмысленно отвернулся, поставил ногу на железную ступеньку. Данил придержал:

— Погоди, Семеныч. Получается, нам вместе ехать…

— Это с чего бы? — повернулся к нему водитель.

— А вот… — удрученно сообщил Данил, полез в бумажник и достал закатанное в пластик удостоверение. — Черский Даниил Петрович, коммерческий директор «Клейнода». Некоторым образом, стало быть, твое начальство.

— Я и смотрю, откуда отчество знаете… — Водитель пробежал глазами ксиву, ухмыльнулся. — Скорее уж не начальство, а тот самый искплутатор, а? По Карлу Марксу. А я-то все гадаю, кто это мою прибавочную стоимость лопает…

Судя по всему, он и по жизни был весельчаком, и рад был, что закончился, наконец, долгий немотивированный шмон.

— Веришь, нет, — сказал Данил задушевно, — но не видел я в жизни твоей прибавочной стоимости… А вот хлопот из-за твоего самохода у меня сегодня было предостаточно. Я как раз собирался домой из Варшавы, так нет, позвонили из таможни, велели прибыть сюда — мол, с машиной какие-то непонятки…

— Так вы все время здесь были?

— Ну да, — сказал Данил. — К машине они меня не подпускали, ходили, как павлины, слова через губу цедили. Я, грешным делом, приготовился тебя отмазывать неизвестно от чего, начал было в уме аргументы громоздить…

— Да ерунда, обошлось. Что-то я давненько такого не припомню. Обычно проходил без проблем.

— Напутали где-то, — сказал Данил с должным раздражением. — Бывает. Что мне теперь, до Бреста на вокзал за восемьдесят верст тащиться? С тобой проще…

— Я ж еще в Калюжин… Хотя, конечно, это не крюк… Или в Довмонтовичах на автобус пересядете?

— А, там видно будет, — махнул рукой Данил. — Главное, домой бы побыстрее… Едем?

— Едем.

Данил посмотрел со своего места в зеркальце заднего вида, но рассмотрел лишь смутный силуэт за лобовым стеклом белой «Мазды», не без грусти улыбнулся в пространство — мы все же еще чего-то стоим, если такие девочки выбирают в качестве равноправных партнеров, не заикаясь о деньгах…

Рано умирать.

Молодой Семеныч оказался душой незатейливой. Данил уже видел, что не вызывает у него ни малейших подозрений, — во-первых, простой водила, не соприкасавшийся с «Клейнодом» вовсе, не мог знать в лицо всех сотрудников фирмы, если вообще знал хоть кого-то. Во-вторых, Данил по-прежнему считал себя способным вскрыть актерство, даже изощренное. Как-никак за это и платили, да и акционером фирмы стал с некоторых пор не за красивые глаза и острые зубы…

В течение ближайшего часа он главным образом слушал — мысли вслух товарища Семеныча о его молодой жене, теще, работе. Батьке и общей ситуации на земном шаре. Жену молодожен обожал, с тещей конфликтов не было, благо обитала в безопасном отдалении, за Батьку бесхитростно собирался выдрать глотку кому угодно, а вот общая ситуация на земном шаре в его изложении заставляла человека вроде Данила украдкой позевывать, ибо отдавала в обрисовке шофера несказанным примитивом. Считать, что весь мир идет войной на Рутению и ее Батьку, — это, пожалуй, все же пиитическое преувеличение…

Хотя неизвестно, что хуже: такое вот примитивное убеждение, коим одержим молодой водила, или то, что Данил успел раскопать, — никоим образом не глобальное, однако полное кровавой жути и жуткой грязи…

Понемногу он мастерскими невинными вопросиками начал уводить Семеныча в сторону — исподволь расспрашивал о том, что касалось перевозок. На всякий случай свой интерес он постарался должным образом замотивировать: мол, протирает штаны в кабинете, имеет дело с массой бумаг касаемо грузов и поездок, а сам меж тем понятия не имеет, что кроется за сухими строчками накладных, ведомостей и сводок. Ну не смешно ли?

Семеныч охотно согласился, что это и в самом деле смешно. И просвещал, как мог, от всей широты наивной души. Жаль только, уцепиться в его многословных рассказах, перемежавшихся юмористическими заметками о европейских впечатлениях, толком и не за что. Нет зацепок. Загрузился отвез — выгрузил. И не более того. Ни единой детали-подробности, заставившей бы вмиг насторожиться…

Гораздо более интересным с некоторых пор стало другое — синяя машина, маячившая в отдалении, явственно видимая в зеркальце. Она и не пыталась прятаться, как села на хвост километрах в двадцати от границы, на рутенской стороне, понятно, так и держалась в отдалении два часа, то ненадолго пропадая из поля зрения, то вновь объявляясь. Даже человек вдесятеро менее опытный давно определил бы, что имеет дело с натуральнейшим хвостом.

Держится на приличном расстоянии, но и отсюда можно определить по очертаниям и радиатору, что это — не самая старая иномарка. Любая Другая давным-давно обогнала бы грузовик, как сделали это штук тридцать легковушек, в том числе и несколько вовсе уж ветхих «копеек» и «четыреста двенадцатых»…

— Ну, а на дорогах шалят? — спросил Данил. — В смысле рэкета и прочего?

— А, больше брешут про этот рэкет… Два месяца у вас баранку верчу — а ни разу не сталкивался. И ребята ничего такого не говорили. Батька в свое время так и сказал: мол, в Рутении теперь один авторитет, и авторитет этот я, так что остальных просят не беспокоиться и сидеть тихонечко, как мышь под метлой…

Очередной километровый указатель, белые цифры на синем: 251. «А ведь, пожалуй что, близимся», — подумал Данил и сказал непринужденно:

— Тебя, может, подменить?

— А что, можете?

Данил продемонстрировал свои права, где были закрыты все пять категорий.

Он не стал объяснять, что во времена оны научили водить и кое-что еще, однако в автомобильных правах это умение, понятное дело, не отражали отроду.

Пояснил лишь:

— Я, знаешь ли, не всегда в коммерсантах ходил. Был когда-то главным инженером в нефтеразведке, там водить пришлось все, что движется…

— В России, выходит? То-то говор у вас не рутенский, не «дзюкаете».

— Могу и «дзюкать», коли будзе надабнасць, — сказал Данил весело. — Умею…

Ну, даешь баранку?

— Валяйте, пан коммерческий директор, поработайте малость простым пролетариатом…

Пока грузовик стоял и они менялись местами, синяя машина тоже стояла в отдалении. Тронулся грузовик — тронулась и она. «Интересные дела, — думал Данил, ловко управляясь с баранкой, — и не особенно маскируются. На польской стороне их не было, это точно. Не смог бы не заметить. Неужели и в этом случае просчитал все точно? Не голова у тебя, Черский, а…»

Он нажал на тормоз, переглянулся с Семенычем. Тот растерянно пожал плечами:

— Чумовые какие-то…

Бежевая «Волга» так и тащилась с черепашьей скоростью им навстречу — по их же полосе, упорно идя в лобовую атаку, так и вынуждая остановиться. Уйти влево не удалось бы, дорога тут ненадолго сужалась, превращаясь лишь в две полосы, разделенных бетонным бордюром, который грузовик ни за что не одолел бы.

— Откуда ж они на нашу полосу свернули? — вслух недоумевал шофер. — От Зубаловки разве что. Это ж им полкилометра задним ходом переть придется, дернул меня черт здесь дорогу срезать… Выиграл десяток верст, называется… Тут, вообще-то, мало кто и ездит… Точно, чумовые!

Данил остановился окончательно потому что ничего другого и не оставалось. «Волга» тоже тормознула метрах в десяти от его капота.

Вылезли двое, подчеркнуто неторопливо: джинсы широченные, что запорожские шаровары, короткие кожаные куртки, стрижки ежиком, на пальцах огромные золотые гайки. Классическая картина, хоть сейчас в музей помещай в соответствующую витрину — «типичный образчик рэкетира».

— Здорово, трудяги! — весело крикнул один. — Едем, значит?

— Тьфу ты… — тихонечко сказал Семеныч. — Выходит, все же есть они, падлы… А у меня и монтировки нету…

— Сиди, — так же тихо посоветовал Данил. — Видал, у высокого?

Высокий без всякой нужды картинно поправил на себе черную кожанку, распахнув полы так, что подмышечную кобуру с большим черным револьвером мог рассмотреть и полуслепой. И вслед за напарником крикнул:

— Едем, значит? Что ж вы это? С вами люди здороваются, а вы и языки проглотили?

— Здорово, коли не шутишь, — сказал Данил. — В чем проблемы?

— У нас, дядько, проблем нет. А у тебя, глядишь, и будут… У тебя квитанция есть?

— Какая еще квитанция? — не вытерпел Семеныч.

— Помолчи в тряпочку, молодой, пока дядька допрашивают, — небрежно отмахнулся кожаный. — Налоговая квитанция, дядько. Об уплате дорожных сборов.

Как говорят в России, уплатил налоги — и живи спокойно. Если, дядько, каждый начнет по дорогам этак вот носиться, налогов не платя, выйдет полный беспредел и бардак, а потому лезь-ка ты в свой толстый кошелечек…

— Стоять, отморозки!

— Ты чего, чего? — заорал кожаный, тем не менее проворно задрав руки кверху.

Его напарник поднял ручищи не столь быстро, но и без особого промедления.

Оба угрюмо замолчали. Объяснялись такие перепады в настроении предельно просто: с обеих сторон грузовика появились не менее широкоплечие ребятки, одетые не столь плакатно, но вооруженные крепко. И взяли самозванных сборщиков дорожного налога на прицел.

— Нет, ну братила, ты чего? — плаксиво заорал тот, что пониже, не опуская, понятное дело, рук.

— Тебе кто позволил шлагбаумы ставить, выродок?

— Сам ты… Эй, не тревожь волыну, я так, оговорился…

— Ты, потрох, постарайся так не оговариваться, — спокойно произнес незнакомец с пистолетом. — А то цветочки из тебя прорастут или там бурьян…

Кто разрешил, спрашиваю?

— А что, нельзя?

— Ну, ты тормоз… По-твоему, дорога для того и проложена, чтобы на ней такие вот бабки стригли? Такие вот, как ты?

— Да мы…

— Ответить хочешь, деятель?

— Ну; ты не очень… Ты сам сначала претензию выстави…

— Я тебе выставлю…

— Нет, братила, назовись…

— Мы от Крука, — сказал незнакомец не просто спокойно — даже чуть брезгливо. — Усек, отморозок?

Его слова произвели прямо-таки магическое действие: крепыш, полное впечатление, пытался стать ниже ростом. Еще выше задрав руки, прямо-таки проблеял:

— Братила, ну это ж совсем другой базар… Черт попутал, кто ж знал-то?

Свадьба у братана, хотели капустки срезать…

— Я тебе в следующий раз яйца срежу, — хладнокровно пообещал незнакомец. — Чтобы не лез, куда не позволено. Времени нет с тобой чирикать… но номера твои и рожи ваши я запомнил хорошо. Просекли, чижики? Ну-ка, в тачку, и чтоб духу вашего…

— Ты волыну-то…

— Сдернули махом, говорю!

Оба незадачливых сборщика налогов кинулись к «Волге», то и дело опасливо оглядываясь, один даже стукнулся пузом о бампер собственной машины, чем вызвал скупую ухмылку незнакомца. В три секунды запрыгнули внутрь, машина взревела мотором и прямо-таки прыгнула багажником вперед, укатила задним ходом. Не обращая на Данила и Семеныча ни малейшего внимания, незнакомец спрятал пистолет, махнул напарнику и оба вразвалочку направились к синей «Тойоте», стоявшей метрах в десяти за грузовиком.

«Волга» уже исчезла с глаз. Данил, не раздумывая, выжал сцепление, и грузовик тронулся.

— Видал? — воскликнул Семеныч с непритворной гордостью. — А ты говоришь, рэкет… Точно тебе говорю, милиция работает. А не взяли этих козлов, надо полагать, потому, что ничего ж не докажешь. Слышал я про такие случаи…

Зато страху нагнали.

— Ты в армии служил, Семеныч?

— Ну. А что?

— Да так… — отмахнулся Данил, увеличивая скорость. — Где на тракт выходить?

— Во-он там… Нет, ну милиция работает! «Хреново ты в армии служил, Семеныч, — мысленно прокомментировал Данил. — Или, что вероятнее, служил не так уж плохо, но вот оружием совершенно не интересовался. Иначе давно сообразил бы, что оружие у твоих «милиционеров» совершенно нетабельное, у одного «восемьдесят четвертая» «Беретта», а у того, что так и не раскрыл рта, — П-225, по здешним понятиям, аристократический ствол. И главное Крук. Не так уж наш Семеныч детски наивен — просто-напросто Крук мужик умный, и те, кому не надо, понятия не имеют о его существовании. По презентациям не светится, ленточки не режет, моделек не спонсирует, потому что охота нашему Круку пожить подольше. Иные ходоки по презентациям и спонсоры начинающих актрисок давно уже вытянули билетик в один, что характерно, конец… А Крук притих, но — живехонек. Как бы и есть он, как бы и нету его…»

Данил, выйдя на автостраду и прибавив газку, оживился, даже замурлыкал под нос привязавшееся после душевой беседы с Бареей:

— В руку — пика, сабля — в ладонь, бо-ль-ше-ви-ка — гонь, гонь, гонь…

Благо Семеныч, как давно выяснилось, симпатизируя Батьке, красным, в общем, не симпатизировал, а потому не мог и обидеться.

Неплохо. Весьма неплохо. Больше всего Данил опасался, что может получиться какое-нибудь безобразие со стрельбой и мордобоем. Его ребятки, конечно, не дали бы себя в обиду, но все равно ни к чему…

Волчок с Толей сработали идеально, рэкетиры доморощенные. И теперь совершенно точно известно, что происходит с машинами, которые везут гексотан. Их на почтительном расстоянии эскортируют известные мальчики, зорко следящие, чтобы никто водителей не обижал. Пока Данил торчал в Польше, парни раз десять должны были повторить эту комедию на разных участках трассы, в качестве «жертвы» работая со своим же человеком, сидевшим за рулем самого натурального грузовика из гаража «РутА» (гараж-то скотина Пацей не опечатал). И поскольку у лобового стекла «Волги» преспокойно болтался амулет-Чебурашка, все прошло успешно. Другими словами, никто не спешил покарать сторонних мальчиков за поборы на дорогах. А вот стоило им только нацелиться на машину с гексотаном… Крайне интересно.

После всех переживаний как-то и не возникло вопроса о том, чтобы Данилу добираться в столицу на перекладных. Он так и довел грузовик до Калюжина, в чем ему обрадовавшийся отдыху Семеныч ничуть не препятствовал.

Загадочная фирма «Чупрей и братья» размещалась на территории районного потребсоюза, у которого, скорее всего, арендовала один из складов, не озаботившись отметить это хотя бы подобием вывески. Но Семеныч здесь уже, как выяснилось, бывал и толково подсказывал Данилу дорогу.

Задним ходом Данил подогнал фургон к распахнутым воротам ничем не примечательного склада, построенного лет сорок назад из грязно-бурого кирпича. Все происходило рутинно — после пятиминутного ожидания объявилась толстая тетка с кипой бумаг, брюзжа что-то, согнала грузчиков, как заведено, припахивавших перегаром, они начали лениво таскать мешки в распахнутые двери — чему Данил с Семенычем, конечно же, энергично воспротивились, потому что это удлиняло разгрузку и грозило затянуть ее до темноты. После вялой перебранки с кладовщицей, которой, в общем, было наплевать, и пожертвованной грузчикам небольшой суммы на известные цели, они смилостивились и стали сваливать мешки тут же, у склада, корявым штабелем, громко сетуя на горькую долю рабочего человека. Так оно было гораздо быстрее.

Данил, подобно Семенычу, бесцельно шатался по двору, что было стопроцентно мотивировано и подозрений не могло вызвать ни у кого. Да и трудно было найти здесь человека, способного «питать подозрения». Обычнейший склад с ленивыми беспородными псами у почерневших будок, облупившейся краской на пожарных ведрах, неспешными перемещениями работничков и вспыхивавшей время от времени перебранкой меж водителями таких же грузовиков, то привозивших всякую всячину, то увозивших. Их грузчиков пару раз пытались переманить, но кошелек у Данила был набит туже.

Как он ни старался, не мог определить, где же кончается потребсоюз и где, собственно, начинается Чупрей с неведомыми братьями. Никак не удавалось.

Быть может, тут и таилась суть? Спрятать то, что хочешь спрятать, в этом патриархальном уголке — задумка не гениальная, но во многом достойная похвалы. Это унылое захолустье ну никак не ассоциируется с понятиями «прятать» и «тайна», на этот склад можно засунуть краденую атомную бомбу — и ни одна собака не встрепенется. Неглупы ребятки, ох неглупы…

Почувствовав на себе острый взгляд, он ничем себя не выдал. Так же лениво, попинывая мятую консервную банку, прошел в конец обширного двора, развернулся, достал сигареты. Краешком глаза рассмотрел наблюдавшего за ним субъекта и уже знал, что не мог ошибиться.

Это был тот, что в милицейской форме сидел за рулем машины, едва не умчавшей Данила в неведомые дали, то бишь в Почаевку. Сейчас он, понятно, был без формы, пялился на Данила скорее ошарашенно, чем зло.

Пора было что-то делать — и Данил вразвалочку пошел к своему грузовику.

«Ничего он здесь не предпримет, морда куренная, во дворе полно народу, не решится… Веселенькая ситуация. Он меня узнал, понял, что я его тоже узнал… А дальше? Попахивает неким патом. Ну, стрелять не станет, а это главное…»

Дойдя до кабины, он оглянулся почти открыто. «Куренного» уже не было во дворе, он так больше и не появился.

До столицы Данил и его новый знакомый добрались без всяких инцидентов.

Глава 1

«Пастораль», как известно, происходит от слова «пастухи». Вот никаких стад тут как раз и не было, но все равно вокруг раскинулась самая настоящая пастораль, уже в значении тишайшего уютного уголка. Тишина стояла невероятная, в воздухе не ощущалось ни малейшей примеси цивилизации, ни бензином не воняло, ни промышленной гарью. Данил расслабленно стоял на пригорочке и смотрел на поле, где давно уже возвели, хоть и на скорую руку, но старательно, четыре ряда далеко отстоящих друг от друга дощатых прилавков. Ярмарка, приуроченная к послезавтрашнему празднику, народ съедется километров за сто — настоящий «кирмаш», как в давние времена, пресса обещала и скоморохов, и песняров, и конские ряды, намекали, мимоходом заглянет и Батька, что вполне походило на правду. Пока что обустроенное поле, где не маячило ни одной живой души, выглядело чуточку странновато, как покинутый жителями город.

Взглянув на часы, Данил решил, что пора потихоньку и выдвигаться к месту.

Свернул в коротенькую улочку из десятка домиков, не по-сибирски субтильных, казавшихся почти игрушечными — ни бревен, ни кирпича, лишь тоненькие доски, благо мягкий европейский климат позволяет, — свернул направо, спустился в крохотный овражек, образовавшийся от высыхающего ручья. Первый раз Данил тут побывал десять лет назад, с тех пор ручей мелел, словно бы истаивал, становился все уже, зарастал зеленой травкой, подергивался густой тиной.

Сейчас он уже и не струился — неподвижно стояла унылая зеленая вода, шириной в полшага. Очень похоже, к следующему году исчезнет окончательно…

Поднялся на крутой пригорочек. Справа был темный сосновый лесок, неотличимый от иных шантарских окрестностей, а прямо перед ним — множество вросших в землю серых плит, накренившихся, поваленных. Старинное еврейское кладбище — нынешняя деревушка в полсотни дворов, Граков был некогда городом, основанным лет семьсот назад, процветал и мог похвастаться многими, ныне позабытыми, памятными событиями: именно здесь королевский подскарбий Ян Гевелло настиг бежавшую с любовником юную супругу и сгоряча порубал обоих заодно с возницей; именно здесь перед Березиной ночевал у костра кто-то из наполеоновских маршалов; именно здесь подносили хлеб-соль Пилсудскому в двадцатом.

Ни единой буквы на памятниках уже нельзя было разобрать — очень уж старое кладбище, настолько, что никаких родственников не осталось. Напрямик вела давным-давно протоптанная дорожка, полоса плотно убитой желтоватой земли среди жесткой низкой травы, и Данил пошел по ней, сгараясь не наступать на осколки серого камня. Наглядная иллюстрация к Екклезиасту: и возвратится прах в землю, чем он и был, суета сует, все — суета…

В высоком заборе меж двумя небольшими магазинчиками был неширокий проем издали его не видно, если не знаешь, и не поймешь заранее, что он тут есть.

Пройдя в него, Данил нос к носу столкнулся с двумя крепкими парнями, подпиравшими стенку. Молча посторонились, пропустили.

Он оказался на небольшом дворике, куда выходили крылечки четырех магазинов — здешний торговый центр. Все они были закрыты на обед, но и в другое время народу здесь ходило мало, так что конфиденциальность гарантирована.

В дальнем конце, у широкого проезда меж двумя крохотными складами, торчал еще один детинушка. А за маленьким крытым прилавочком, где по воскресеньям приторговывали дарами огородов особенно оптимистичные местные землеробы, сидел четвертый, примерно ровесник Данила, неторопливо покуривал. Забреди сюда сторонний зритель, все было бы ясно издали: перед сидящим стояла на расстеленной газетке бутылка портвейна с нехитрой закуской; забрался подальше от жены дядько, чтобы без помех засосать отравы, а остальные, надо полагать, ждут открытия которого-то магазина, примитивно, но действенно абсолютно привычная картина, не способная вызвать ни малейших подозрений у аборигенов, пусть неопытная молодежь, напялив темные очки и килограммовые цепи, картинно сходится у сверкающих джипов…

— Здорово, Крук, — сказал Данил, обстоятельно устраиваясь на потемневшей скамье.

— Здорово, Петрович, — сказал сидящий, по внешности неотличимый от любого окрестного колхозника.

Он и в самом деле происходил из потомственных крестьян глухой северо-западной окраины, где болот больше, чем твердой земли. И на свою невидимую вершинку карабкался по-крестьянски неспешно, семь раз отмеряя, один раз отрезая — потому и остался на прежнем месте в прежней роли, не в пример торопливой городской молодежи, спешившей жить и потому пожить, собственно говоря, и не успевшей… Ах, как зрелищно носились их навороченные тачки, как хрустели баксы, засунутые в трусики стриптизеркам, как сверкало рыжье и млели от зависти недотепистые! И где они теперь? А хитрый Крук, пролетарий от сохи, живехонек — вот только определенно утерял прежний нюх…

— Отраву будешь?

— Я еще умом не поехал, — отмахнулся Данил.

— И правильно. Говорят, им маляры кисти моют. Но реквизитику сейчас нарисуем… — Он взял раскупоренную бутылку, плеснул немного в стаканы, так что образовалась классическая картина славянского заугольного застолья: выпили по первой мужички, задымили, начали про жизнь…

— Давненько не виделись, — сказал Крук ради вежливого вступления, приличествующего светской прелюдии.

— Давненько, — сказал Данил. — Тихо тут у вас, душа радуется. А какие мы были моторные, Крук, лет несколько назад, как мы по этим краям носились с пропеллером в заднице, какие дела крутили. Сейчас и не поверят, пожалуй.

— Это точно. А главное-все обошлось и все живы, а кто не жив, того и не жалко — был бы человеком, был бы и дальше жив…

— Золотые слова, — сказал Данил. — Интересно, Крук, я для тебя человеком остался?

— Обижаешь, Петрович.

— А если вникнуть?

— Если вникнуть… — Крук взял оба стакана, легонько звякнул ими друг о друга, поставил на место. — Если вникнуть, то извини меня, Петрович, на сто кругов, но получается шероховатость… Парнишки жалуются, ты шумел в Брацлаве. Бил там всех направо и налево, огнестрельным оружием пугал, налетевши с бандой ляхов, да и ляхи-то у тебя твердые, против них особо не повоюешь… Сначала решили, что какая-то гнида под тебя работала и твоим честным имечком называлась, потом уточнили детальки, и вышло, что никакой это не самозванец, а Данил Петрович Черский своей собственной персоной… Ты пойми, я не говорю «нехорошо», я пока что говорю, что это мне насквозь непонятно. С чего бы вдруг и почему? Ты ж не юный пионер, чтобы за людьми с пушкой гоняться… Коли уж сам меня вызвал и сам пришел, объясни, где я тебе мозоль отдавил. Как полагается. Опять же Мишу Ракуту нашли без признаков жизни организма. Упаси боже, я на тебя не грешу, но находятся такие, что грешат… Молодые, конечно, резкие в мыслях и поспешные в выводах. Но мне ж надо объяснять людям не на эмоциях, а на понятиях…

— Изволь, — сказал Данил. — Только должен сразу предупредить, что и мне может в голову прийти черт-те что… я, конечно, такие глупости и не обсуждаю всерьез, но общая картинка, Крук, не из приятных… Едет, понимаешь ли, чистенькая девочка из хорошей семьи на выходные в Брацлав, проведать знакомых и съесть там польскую мороженка, а ее твои парнишки силком венчают в шлюхи, отбирают паспорт, бритвой пугают, запирают в борделе… Моя девочка, между прочим, в смысле — из моего филиальчика. И дело тут не в моих обидах, а в том, что твои ребятки так обычно не поступают. Рискованно сторонних этак вот затягивать, к чему, если и доброволочок полно? Прекрасно знают, для каких таких кордебалетов их туда подряжают… Так-то, Крук. Я тебе не буду ее называть, и фотографии у меня с собой нет. К чему? Ты ее в любом случае в глаза не видел… а вот Миша Ракута видел, и без его санкции ребятки в самодеятельность бы ни за что не ударились. Значит, варианты? Либо Миша твой оборзел вдали от присмотра, либо дали ему конкретный заказ, либо… ну, третий вариант я и обсчитывать не хочу, я ж тебя до сих пор уважаю…

— Умеешь ты, Черский, языком кружева плести… Сразу видно человека с образованием.

— Так как?

— Ты в большой обиде?

— В большой, — сказал Данил. — Девочку ведь не просто так припутали к борделю, не из вредности — у меня в филиале пошли непонятки, вот ее и спровадили, чтобы подольше не рассказала. Это усугубляет… Потому что получается неприглядно: тот, кто утворил такое с девочкой, определенно из тех, кто под меня копает… Одна и та же рожа. Я ведь, Крук, сам по себе простой карандаш, но деньги-то мне платят за цепную работенку… золотые «Паркеры». Оно тебе надо?

— Дожили, — вздохнул Крук. — Друг на друга с кольями, как те старорежимные холопы на меже…

— Жизнь заставляет, — сказал Данил. — Мне ж теперь расхлебывать надо, с меня спросят…

— Ракуту вы… покритиковали?

— Ничего подобного, — сказал Данил. — Уж извини, не буду долго распинаться, тебе что-то доказывая, — либо верь, либо нет. Но если бы Мишу твоего положил я, так и сказал бы. Ни я тебя не боюсь, Крук, ни ты меня, вилять тут нечего.

Мишу положили, чтобы он мне ненароком не рассказал то, что я у него узнать хотел. А узнать я у него хотел одно: что за сука дала такой заказ… Ходи, Крук, твои ход, однако. Тронул пешку — ходи…

— Я ему такого заказа не давал, — помолчав, сказал Крук. — Тоже, знаешь ли, не буду распинаться… Либо-либо.

— Верю, — сказал Данил. — Что же, со стороны взял заказ твой Мишаня?

— Как ни горько мне, Петрович, но должен честно сказать, что так оно, судя по всему, и было.

— Концы нашел?

— Нет, — угрюмо сказал Крук. — Ты ж сам знаешь: стопроцентная верность бывает только у собак. А людишки, хоть и едят у тебя с руки, хвостом повиливая, порой свинью подкладывают…

— Верю.

— Что я тебе должен, Петрович? Извини — что тут скажешь… За накладку один черт отвечать следует.

— Ничего ты мне не должен, — великодушно сказал Данил. — А вот дослушаешь до конца — пожалуй что, сам признаешь, что стал ты нежданно-негаданно ба-альшим моим должником… Твои мальчики давно конвоируют иные грузовички?

Ты только не делай глупых глаз. Прекрасно понимаешь, о чем я. Есть такие грузовички, что идут под негласной охраной твоих ребят. А это, если разобраться, вроде бы и бессмысленно — ты ж и так трассу держишь, отморозков там давно не паслось. Значит, варианты? Кто-то тебя попросил особо присматривать за некоторыми фурами… Тебя лично. Такие дела молодежь вроде покойного Ракуты или Стаха сами не решают… — Он достал небольшую фотографию и продемонстрировал собеседнику в ладони. — У тебя с ним роман, Крук?

— Я же тебя не спрашиваю про твои романчики…

— Так и потребности у тебя такой не возникало, — с ухмылкой сказал Данил. — А у меня, знаешь ли, возникла…

— Не по правилам все это, Петрович. Мои дела — мои, а твои, соответственно, твои. Не вижу я пока что пересечения…

— Сейчас объясню, — сказал Данил с расстановкой. — Что бы за тобой ни числилось, Крук, тяги к самоубийству ты вроде бы и не испытывал никогда.

Чего ж сам в петлю полез?

— Короче?

— Короче — это ты решил, что его прикормил. Что он, начитавшись романчиков и насмотревшись на российских коллег, захотел жить красиво и потому тебе отдался… А это он тебя пользует, как… сказал бы я, как кого, да за базаром следить приходится… Сказать тебе, во что ты влип?

— Ну, скажи, — усмехнулся Крук.

И Данил сказал — конечно, выложив не более половины, а то и меньше половины, если судить пристрастно. Но и того должно было хватить с лихвой.

Кому-кому, а Круку хватит…

— Вот так, — сказал Данил, закуривая. — Сколько клятв есть на белом свете считай, я их все произнес. Не работаю я по мелочи, Крук, сам знаешь. И ошибиться не могу. Хорошо, если он тебя просто пользует втемную… только не такой он дурак. Он из тебя, ручаться можно, давно изобразил отличнейшего козла отпущения… как из меня давненько уж пытается изобразить. А мне на старости лет отчего-то не хочется в козлы, да еще по такому делу… Думай, Крук, думай…

Он отвернулся и, пуская дым, рассеянно смотрел на белый обшарпанный магазинчик, возле которого стоял зеленый автомобильный прицеп.

— Ручаешься? — спросил наконец Крук.

— Ручаюсь, — сказал Данил. — Тебя не просто пользуют, тебя в козлы готовят черт-те сколько времени…

Минут через десять он остался один. Не глядя вслед уходящим, достал фотографию майора Пацея, поднес к ней огонек зажигалки и старательно сжег.

Растер пепел подошвой, встал и направился обратной дорогой.

Вскоре он обосновался в пивной, которую знал десять лет, с первого приезда. Как и «Приют охотника», она ничуть не изменилась — простецкое темноватое помещение с двумя рядами столов, в углу раковина с облупившейся эмалью, у стены — короткая стойка с двумя кранами, где пиво разливали и в банки, и в кружки, да и вообще во все, с чем придешь. Наполнив купленную в соседнем магазинчике трехлитровую банку и, взяв в свободную руку бумажку с двумя толстенными копчеными скумбриями, прошел к столику у окна. За окном как раз проехала военная машина, при виде которой Данил, хорошо рассмотревший и номера, и марку, и назначение, удивленно приподнял брови.

Интересная мозаика…

И попивал прохладное пивко, отрешенно глядя на узенькую улочку за окном.

Восемнадцатого августа девяносто первого года он проехал по этой самой улочке в столицу в половине седьмого утра, когда все радиостанции Советского Союза уже объявили, что товарищ Горбачев некстати занемог, а посему создан совершенно новый госкомитет, избравший своим гимном бессмертную музыку Чайковского.

Как и все прочие волки «дня Д», Данил точно знал, что ему делать и куда первым делом направиться.

Первый неприятный укол в сердце он ощутил, когда его «жигуль» проехал мимо солидного кирпичного зданьица — поста ГАИ на въезде в столицу. В обычное время здесь всегда дежурили милиционеры с автоматами, логично было предположить, что уж теперь посты даже усилят. Однако пост был закрыт вообще! Чего никогда прежде не случалось. Через десять минут, проезжая мимо городского аэропорта, Данил увидел, как оттуда взлетает гражданский самолет.

И это — чрезвычайное положение?! Возле железнодорожного вокзала — никаких признаков чрезвычайной охраны, разве что у пригородных касс приткнулся небольшой цивильный «пазик» с полудюжиной парней в штатском…

И на улицах — ни следа усиленных патрулей.

На душе становилось все тревожнее, и, когда он приехал туда, где должен был находиться согласно штатному расписанию, то вошел внутрь, уже явственно ощущая волчьим чутьем сосущее предчувствие краха, скольжения в бездну.

Так оно и оказалось. О тех днях он старался вспоминать как можно реже, но когда бы ни вспоминал, осадок в душе был самый пакостный. Все было готово, все были готовы, замерла в предчувствии броска великолепная армада, умевшая сокрушать и пресекать в мгновение ока, недоставало лишь хриплого рева охотничьего рога, — а вот его-то и не последовало. Совсем. Сутки спустя Данил сидел в комнате, где усатый подполковник, вопреки строжайшим инструкциям успевший опрокинуть стакан, стучал кулаком по столу и орал:

— Блядь, мы ж профессионалы! Мы ювелиры! Только моторы завести! Вы что, не видите, как все проседает? Дайте команду! Что они в Москве, жопой думают?

Но Басенок, который должен был дать команду ему, а заодно и Данилу, сидел, уставясь в стол, с мертвым лицом — потому что не получил команды и сам. Никто не получил команды, до самого конца так и не последовало команды.

Двадцать первого, когда все рухнуло окончательно, Данил улетал отсюда — и, глядя в иллюминатор медленно катившего к взлетной полосе самолета, видел, как идет к армейскому «ИЛ-76» длинная колонна десантников. Очень возможно, это были ребята того подполковника. Все рухнуло. Не нашлось молодого корсиканца, способного без оглядки рявкнуть: «Вперед!» — ведь известно, что перевороты, затеянные молодыми военными вундеркиндами, проваливаются раз в десять реже, чем путчи, задуманные старыми интриганами…

…Понемногу, несмотря на рабочее время, в пивнушку стали стекаться аборигены, и вскоре за одним столиком с Данилом их оказалось четверо, а там и пятый прибавился. Данила это ничуть не раздражало, наоборот — выпала возможность беззаботно отдохнуть, проведя время в неторопливой пустой беседе за кружкой не самого скверного пива, обсуждая знакомые насквозь темы: жизнь на грешной земле. Батька и его супротивника, нехитрые сенсации старинного Кракова, космос и земля… Благо в таких вот местах все моментально становятся друг другу желанными собеседниками и чуть ли не кумовьями.

И через каких-то четверть часа, сидя за мокрым столиком с разодранной на бумажке копченой рыбой, в табачном дыму и мирном гомоне, он услышал от новых знакомых такое, от чего перехватило дыхание. Нечто, касавшееся той самой военной машины — и, надо сказать, идеально с ее видом и номерами сочетавшееся…

Умело задавая наводящие вопросы, он быстро убедился, что ошибки тут нет.

Это был даже не шок — ослепительное озарение, недостающий кусочек, после которого головоломка мгновенно преображалась в лишенную всяких неясностей картинку. Конечно же, С-300, даже по описанию селянина ясно… Вот оно!

Средоточие и узел!

Нервы звенели так, что он не на шутку испугался умереть здесь, за столиком, от неведомо откуда взявшегося инфаркта, — ведь все умерло бы тогда вместе с ним. Как все укладывалось, господи боже! Как все становилось просто!

В первую минуту потянуло сломя голову бежать куда-то — то ли на автобусную остановку, то ли на местную почту, к телефону. Он в конце концов переборол себя, остался сидеть, прихлебывая потеплевшее пивко. С-300, полигонные учения в рамках совместной военной доктрины…

Маленькая «Ока» вишневого цвета остановилась там, где и было условлено, ловко развернулась, задом отъехала к зеленому забору. Данил сидел на прежнем месте, разделывая вторую скумбрию. Все внутри пело и ликовало после озарения.

Оксана старательно заперла машину, постояла немного, чуть нетерпеливо постукивая каблучком. Данил смотрел на нее, тут же припомнив из классики:

«Вы такой звездой, такой этуалью слетели к нам…» От ее красоты вновь стало тоскливо: брючный костюм из вишневого бархата, прямо-таки в тон машине, бриллиантовый посверк в ушах и на шее, волна распущенных черных волос, синие глазищи, гордая стать… Редкие прохожие на нее оборачивались. Душевное ликование медленно уступало место пустоте.

Потом она появилась в пивнушке, огляделась и уверенно направилась к его столику, остановилась над ним, дыша духами, очарованием и иронией, призрак той жизни, кою местные знают лишь понаслышке и никогда не смогут ею жить.

Столкновение двух миров.

— Привет, — сказал Данил непринужденно. — Я ж говорил, что брошу тут якорь.

Садись, я тебе сейчас газетку подстелю…

Сидевший рядом с ним абориген, сохраняя на лице выражение полной обалделости, приподнялся, подхватил свои две кружки и молча, оглядываясь, убрался за другой столик, остальные притихли.

Бровью не поведя, Оксана опустилась на застеленный газеткой стул, одним взглядом оценила количество оставшегося в банке пива и констатировала:

— Неплохо. Успел приятно провести время…

— Тебе налить? — светски спросил Данил. — Ежели посуда без миазмов… Он сходил к стойке за кружкой, старательно промыл ее под краном в горячей воде, наполнил. Оксана, не жеманясь, отпила. Ошалевшие соседи по столу таращились на нее, забыв о своем пиве. Дело было не только в нежданном явлении ослепительной красотки. Поведение у нее было не правильное — не в смысле морали, а в смысле тех нехитрых взаимоотношений меж мужчиной и женщиной, к коим здесь привыкли испокон веков. Обнаружив своего «дядька» в пивной, супруга, или кто она там, просто обязана была, взявши загулявшего спутника жизни за шиворот, со скандалом выбить его отсюда, как предписывали сложившиеся за пару-тройку столетий стереотипы. Меж тем дядько продолжал благоденствовать, нахально цедя пивко, и ничуть не боялся, что его отсюда поволокут под шумные напоминания о семейном долге. Поистине столкновение миров, можно преисполниться черной зависти, что соседи по столу и делали, судя по их завистливо-опасливым взглядам.

— Ну как? — с любопытством спросил Данил.

— Бывает хуже, — невозмутимо ответила Оксана, отпив еще. — Не пытайтесь меня шокировать, пан Черский, по большому счету, не из графьев происходим, до шести лет в уличный сортир бегали-с…

Окружающие таращились на нее восхищенно и уважительно. Тут бы самое время ощутить приятное чувство собственника, вспомнив, что не так давно вытворял с этой гордой красоткой и какой покорной она станет совсем скоро, — но Данил никак не мог избавиться от пустоты в душе. Он словно бы и не видел ладного солдатика, вошедшего в заведение с пластмассовой канистрой, — к чему обращать внимание на столь будничное зрелище, когда рядом сидит поразившая окружающих женщина?

— Тебе еще налить? — спросил он.

— Нет, хватит. От пива, ходят слухи, полнеют. Ты пей, не торопись, времени у нас предостаточно…

Сосед напротив расхрабрился настолько, что с самым живейшим интересом спросил:

— А вот что вы, к примеру, пани дорогая, думаете насчет жизни на планетах Солнечной системы?

Оксана оглядела его вполне доброжелательно и сообщила:

— Я так думаю, что если там есть мужики, то самогонку они и там обязательно изобретут…

— Золотые слова! — восхитился сосед.

— Пусть даже у них три ноги, два хвоста и шкура зеленая…

— От верно!

Солдат прошел в обратном направлении, бережно неся перед собой полнехонькую канистру — из тех хватких служивых, что в два счета сварят суп из топора, а уж смотаться в самоволку за пивком в близлежащую деревеньку и вовсе ухитрятся так, что ни один отец-командир не заподозрит. Данил вновь не проявил к военному никакого интереса, всецело поглощенный рыбой.

— Ну, пошли? — сказала Оксана, видя, что банка опустела. — Всего наилучшего, Панове, приятно было посидеть…

И первой направилась к двери, идущий следом Данил услышал за спиной:

— От дядьке везет, я б на свою холеру сменялся не глядя…

— Так он тебе и сменяет. Ты б сменял?

— Да ни в жизнь…

— А ты бы сменял? — осведомилась Оксана уже на улице.

— Тебя? — фыркнул Данил. — На холеру? Да ни в жисть, ясная пани. Какая вы сегодня, право…

— Ой! — она отпрянула с неподдельным ужасом. — Новый костюм же! А ты рыбу терзал…

— Да вымыл я руки, — сказал Данил. — С мылом, на три раза. И даже рот пастой прополоскал, пока ты наряд осматривала, не понес ли он урона от здешних кресел. У меня как раз был в кармане тюбик, крошка, из гостиничных, с Польши осталось…

— Это намек?

— Откровенный, — сказал Данил. — Руки мытые, зубы чищены… Пойдем погуляем под сосенками? — и взял ее за руку.

— Влияние окружающей идиллии?

— А почему бы нам и не прогуляться идиллически, держась за руки? — пожал он плечами. — Можно же ненадолго стать нормальными людьми…

— Это из какого-то романа?

— Из головы.

— Как в Польше? Ты так и не удосужился рассказать, зачем ездил…

— Да пустяки, рутина, — отмахнулся Данил, увлекая ее в прохладную тень сосен. — Посмотри лучше, как вокруг красиво…

Оксана не упиралась, и они долго целовались под сосной, словно сбежавшая с уроков парочка, вишневый бархат сминался под ладонями, пальцы наткнулись на круглую пуговицу…

Оксана гибко вывернулась:

— Э нет! Мы все-таки не в диких скалах, пан Черский… Нас в километре отсюда целый особняк ждет… Что подумает мирный пейзанин, если ненароком наткнется?

— Позавидует… — Данил снова взял ее за руку. — Ладно, пошли ехать лежать… хорошенький оборот речи? Велик и могуч русский язык…

Они вышли к громадному костелу из серого кирпича, где в фундамент была заделана каменная плита с непонятными знаками, смысла которых никто не знал и не надеялся разгадать, совсем неподалеку размещался самый настоящий сельский клуб и, как гласила рукодельная афиша, сегодня должны были демонстрировать кинофильм «Последние каникулы».

— Давай сходим? — предложил Данил. — Вечерком, пешочком туда и назад…

— Да ну. Название незнакомое, но, чует мое сердце, ерунда какая-нибудь.

Вот «Римские каникулы» я бы с удовольствием посмотрела. Мои любимый фильм. С юношеских лет.

— Купи кассету.

— По телевизору — совсем не то. Вот на большом экране, в большом зале, где эмоции окружающих тебе телепатически передаются — другое дело… — голос у нее стал тихим и мечтательным. — Совсем другое дело…

— А у меня любимый фильм был «Три мушкетера», — признался Данил. — Тот, французский, конечно, классический.

— Ну понятно — драки-поединки…

— Не только, — сказал Данил. — Я, знаешь ли, в пять лет научился читать как раз по «Трем мушкетерам». Серьезно. И долго не мог взять в толк, что же такое означает у д'Артаньяна это самое «д» с запятой? Дед? Или что? Родители помочь не могли, они сами и не представляли. А потом оказалось, что все невыносимо скучно и прозаично, всего-то — «из Артаньяна»… Но я все равно добрых полромана наизусть помню, — он прилежно процитировал:

— «Вдруг она увидела, как на повороте дороги заблестели обшитые галунами шляпы и заколыхались на ветру перья. Она насчитала сначала двух, потом пять и, наконец, восемь всадников; один из них вырвался на два корпуса вперед, миледи издала глухой стон: в скачущем впереди всаднике она узнала д'Артаньяна…» Что?

Оксана остановилась, резко развернулась к нему, в глазах был страх:

— Вон там, возле синей «Волги»…

— Ну и что? — спросил Данил, напрягшись, впрочем, при виде ее мгновенно осунувшегося лица. — Двое…

— Один — тот, что тогда на лестнице… С пистолетом…

— Стой, не дергайся, — тихо приказал Данил. — Они твоего лица не видят, по-моему, и внимания не обратили… И не смотрят в нашу сторону… Ты не ошиблась?

— Я эту рожу где угодно опознаю…

— Медленно уходим, — сказал Данил. — Так, чтобы выглядело как нельзя более естественно. Сейчас я отвернусь тоже… Пошли. Постой-ка тут, у почты, тебя отсюда не видно… или лучше зайди внутрь. А я гляну…

Он вернулся метров на пятнадцать, сел на лавочку с таким видом, словно в этом самом домике и обитал всю жизнь, краем глаза рассматривал двух мужчин у синей «Волги».

Нет, никогда прежде не встречались. Ничего знакомого. Вот они, наконец, сели в машину, и она уехала — в каком направлении, гадать трудно. Чуть подальше, метрах в трехстах, — вокзальчик, где останавливаются междугородные автобусы, оттуда расходятся три дороги, а еще дальше есть вторая развилка, дорог там две. До скончания века можно гадать, куда эти двое направились…

— Ну все, — сказал он, выведя Оксану из крохотной комнатушки местной почты. — Исчезли с глаз долой. Точно, не ошиблась?

— Если бы тебе кто-то ткнул пистолетом вот в это самое место, ты бы его хорошо запомнил?

— Да пожалуй что, — согласился Данил. — Таких я стараюсь запоминать, чтобы потом обязательно пригодилось… Может, вернемся в град-столицу? Ты как, ничего?

Оксана упрямо задрала подбородок:

— Нормально. Не буду я из-за какого-то гада бежать сломя голову, когда все так хорошо… По-моему, и правда не заметил.

Внимательно присмотревшись к ней, Данил не увидел особых симптомов страха или тревоги — сильная девочка, не из плакс…

— У тебя есть оружие? — спросила она.

— Увы… — пожал плечами Данил. — Я и мобильник-то оставил в городе. В моем положении шляться с оружием не стоит… ничего, там же есть телефон, вызову ребят…

— Нет уж, спасибо, — отрезала Оксана, полностью овладев собой. — Уж если и есть в чем-то великая пошлость, так это в том, чтобы заниматься любовью с сопящими под дверью охранниками…

— С охранниками? — усмехнулся Данил.

— Ну, не передергивай, ты прекрасно понял мою мысль. Черт, а ведь они могли обратить внимание на номер машины… Если в столице следили, могли выяснить номер…

— Ну, решай, — сказал Данил. — В город? Вызываем охрану? Едем в особняк?

— Едем в особняк, — твердо сказала Оксана. — Не собираюсь я от каждого куста шарахаться, иначе свихнуться недолго…

Глава 2

Данил присел на стул и решительно принялся натягивать джинсы.

— Ты куда собрался? — сонно поинтересовалась Оксана, легонько потянулась, выпростав тонкую обнаженную руку из-под простыни.

— В каминную, — сказал Данил. — Помнится, кто-то упорно собирался заняться шашлыками…

— И займусь. Только подремлю немножко. Вчера ни свет ни заря заявилась мужнина сестрица, они у себя, борючись с тиранией, дня от ночи не отличает, вот и не дала доспать… Да и вымотал меня некто, слабую и беззащитную…

Подремлю часок, и пойдем шашлыки делать…

Сладко, длинно зевнула. И зевала она красиво. Есть очаровашки, в мужской постели теряющие толику очарования — и прикрываются простыней, будучи обнаженными, без особой грации, чем заставляют вспомнить скорее о бане, и смотрятся после бурного общения чуть поблекшими, и лежат на глазах у мужика, в общем, неуклюже. К нынешней подруге Данила это никак не относилась поистине, само совершенство, на манер Мэри Поппинс, только леди Мери (книжная, не киношная) была вызывающе, напоказ лишена сексуальности, а здесь все наоборот…

У него на миг печально захолонуло сердце, он долго смотрел не открываясь.

Пошевелившись, Оксана столь же дремотным тоном поинтересовалась:

— У меня что, ус отклеился?

Данил присел на корточки у постели:

— Просто интересно стало вдруг, какая ты, когда домашняя. Старательно пытаюсь представить и никак не могу.

— В ха-алатике, — зевнула она. — В чистеньком и, боже упаси, не драном. С заплетенной косой. А еще я люблю, когда телевизор смотрю в кресле, ноги на стол вольготно помещать, только моего борца с тиранией это и через раз не возбуждает… Нет, дай я подремлю…

— Я пойду пройдусь, — сказал Данил. — По дорожкам погуляю…

— Ты только не вздумай какие-нибудь роковые тайны распутывать, как некоторые…

— Какие там тайны, — махнул он рукой. — Скажу тебе по секрету, никаких тайн и не осталось вовсе…

Вышел и спустился на первый этаж небольшого особнячка, где они были единственными обитателями, — успел «Интеркрайт» в свое время купить, когда труженики пера, здешние писатели, увлекшись перестройкой, гласностью, независимостью и прочими увлекательными глупостями, как-то незаметно упустили из рук свой Дом, бывшее кровное достояние, перешедшее к людям коммерческим. Даже у Батьки руки пока что не дошли устроить тут отдельно взятую национализацию.

Вошел в каминную, довольно обширную, с окруженным креслами полированным столом посередине, цветным телевизором и мангалом для шашлыков, при нужде легко размещавшимся в камине. Не зажигая света — за окном еще не стемнело снял телефонную трубку.

Телефон молчал. Хотя всего три часа назад трубка исправно гудела, стоило ее снять. Поджав губы, Данил вышел в холл, тихонечко приоткрыл дверь большой комнаты.

Трубка и там не подавала признаков жизни. Со светом все в порядке, зажигается и гаснет исправно, а вот телефон…

Он вернулся в каминную. Еще не поддаваясь тревоге, даже легонькой, скорее по привычке, прикинул наиболее уязвимые точки особнячка — для тихого проникновения. Никто не рискнет поднимать шум в двух шагах от главного здания, если и случится проникновение, оно будет именно тихим…

Дверь на балкончик, вернее на террасу, откуда короткая бетонная лесенка ведет прямо в лес. Все окна без решеток, но их вряд ли рискнут выбивать, зато терраса не видна ни из большого дома, ни с дорожек, через нее и взвод сможет проникнуть…

Никаких замков, конечно. Он и так помнил, что замков тут нет. Кто бы ими озабочивался в благостные советские времена? И на входной-то двери замочек паршивенький, чуть ли не расческой можно одолеть…

Черт, ведь ничего нельзя сделать… Разве что стол придвинуть, но это ж сколько шуму… Сто раз собирались оснастить домик настоящими, надежными замками, да все руки не доходили, как и бывает со второстепенными мелочами даже у людей, способных предусмотреть любую мелочь…

Потоптавшись, Данил вышел под чистое вечернее небо, уже не голубое, но еще не черное, без единой звездочки. Спустился с низкого крылечка, постоял, полной грудью вдыхая прохладный воздух. Главное здание самую чуточку напоминало старинный замок — низкое, двухэтажное, светло-серое с бледно-желтыми пятнами изящных очертаний. Справа от входа — стилизованная башенка, высокая и узкая, не служившая абсолютно никаким утилитарным целям, хотя внутри зачем-то сделана лестница. Тут же вытянулись в шеренгу три двухэтажных особнячка такого же колера — у одного, среднего, Данил как раз и стоял.

Тишина. В главном здании светится едва четвертая часть окон, и никакого пьяного гама, никакой вульгарной суеты. Народ здесь обитал солидный, оттягивались, конечно, по полной, но все же довольно цивилизованно.

Посмотрел на стоянку, где рядом с вишневой «Окой» Оксаны примостилась «Газель» с брезентовым верхом, направился ко входу в главный корпус. Как раз в этот момент кто-то нажал там кнопку — по территории вспыхнули уличные фонари.

Вошел в обширный вестибюль, где за стойкой справа скучал вежливый старичок с орденскими планками, занимавший эту синекуру еще до первого появления здесь Данила и оттого прекрасно его помнивший.

Следом, прямо-таки наступая на пятки, вошел незнакомый человек в неплохом костюме, хотя и без галстука, направился к длинному дивану напротив двери.

Проходя, он бросил на Данила один-единственный быстрый взгляд, но этого хватило для мгновенных выводов: из породы хвостов. Многое можно скрыть, а вот взгляд не всегда и утаишь, оно ж въедается… Ага, сказал себе Данил без особого волнения.

— Что у вас с телефонами, Сергеич? — спросил он старикана. — У меня в коттедже не работает почему-то…

— А они везде не работают, — сокрушенно пожал плечами старик. — Опять что-то на линии. И монтера не доищешься, пятница, ночь уже… Если вам обязательно поговорить надо, я сейчас повспоминаю, у кого из гостей карманные, может, кто и разодолжит…

— Да нет, не стоит беспокоиться, — сказал Данил равнодушно. — Я-то думал, это только у меня, а если везде…

Незнакомец на диване встрепенулся, торопливо сунул руку под модный пиджак — спешил что-то там нажать, чтобы заткнулся явственно прозвучавший в вестибюле тоненький электронный писк. Притворяясь, будто ничего и не заметил, Данил пересек вестибюль, вошел в коридор, торопливо свернул налево, по узкой лестнице взбежал на второй этаж. Сзади догоняли быстрые шаги. Снова налево, направо…

Дом был словно бы нарочно придуман для срубания хвостов. В планировке он был прост — квадрат в два этажа — но по всему периметру второго шли спуски на первый, ведущие в тупички, отведенные трем-четырем номерам, все спуски совершенно одинаковые, как горошинки из одного стручка, друг от друга отличавшиеся лишь красными номерами пожарных колодцев на «слепых» площадках лестниц. Человек непривычный, как он ни хваток и трезвехонек, мог в этом нехитром лабиринте проблуждать долго…

Данил почти бегом свернул за угол, на цыпочках спустился на первый этаж.

Прислушался. Далекие шаги, насколько можно разобрать, превратились в растерянное топтанье на одном месте: ну да, новичок здесь, запутался…

Оказавшись в тупичке, у двери каминной, Данил дернул шпингалеты единственного окна, расположенного довольно высоко, подпрыгнул, вылетел на широкий подоконник, спрыгнул наружу и метнулся за угол. Все это начинало всерьез не нравиться, нужно поторопиться… так!

Миновав первый коттедж, он отчетливо рассмотрел в сумерках, что оба задних колеса «Оки» осели, покрышки превратились в лепешки — их должны были то ли спустить, то ли проткнуть буквально минуты назад, пока Данил собирался выходить из особнячка. И удобнее всего это было сделать злыдню, затаившемуся под тентом этой самой «Газели», — вылез, быстренько сделал свое грязное дело, убрался или юркнул назад…

Руки так и чесались осмотреть кузов, но он превозмог себя, направился к крылечку…

Показалось на миг, что внезапно ослеп. Не сразу и сообразил, что произошло. С глазами все в порядке, а вот свет погас. Везде. Весь. Не горели уличные фонари, погас свет в главном здании, в коттеджах, в каменном низком здании бани только метрах в трехстах по левую руку сквозь редкий сосняк кое-где просвечивали фонари на автостраде, желтоватые кружочки, обведенные сиреневой каймой…

Совсем невесело становится. Темнота друг диверсанта и, соответственно, лютый враг обороняющегося…

Он запер дверь на два оборота, огляделся в поисках чего-то тяжелого, способного сойти за примитивную баррикаду. Черт, дверь же наружу открывается, не поможет… Все же, поднатужившись, поднял высокую деревянную вешалку и наискось примостил ее в дверном проеме, так, чтобы непременно рухнула на голову тому, кто попытается войти, — хоть на несколько секунд, да задержит…

Перепрыгивая через три ступеньки, бросился наверх.

— Ты что топочешь? — послышался сонный голос Оксаны.

Глаза уже привыкли к темноте — да и на улице сумерки еще не сменились настоящим ночным мраком, и Данил, схватив со спинки кресла аккуратно повешенный брючный костюм, бросил ей:

— Одевайся живо! Ну!

— А…

— К черту бельишко! — рявкнул он шепотом. — Времени нет! Похоже, за нашими скальпами… — и нагнулся, отыскивая в полумраке ее туфельки. На низком каблуке, к счастью, спортивного фасона, это чертовски хорошо…

— Быстрей, мать твою! — прикрикнул он. — Сейчас, чую, начнется…

— Машина… — заикнулась было она, ныряя в брюки и хрустя «молнией».

— Накрылась машина, — кратко проинформировал Данил. — Все? Ходу! Да потише!

Спустились на первый этаж. Прислушавшись, Данил толкнул подругу к стене и прижал ей рот ладонью.

Входную дверь определенно пробовали — она тонула в темноте, но явственно доносилось тихое ворочанье ручки. Кто-то стоял там, снаружи, пошевеливая ручкой, легонько подергивая дверь. Сейчас сообразят, что заперто, если у них есть отмычки, замок будет сопротивляться не дольше, чем портовая шлюха перед денежным боцманом…

Данил осторожно выглянул из-за косяка, присмотрелся к окнам каминной с раздвинутыми шторами. Никого. На светлом фоне соседнего коттеджа даже в этом сумраке легко удалось бы рассмотреть стоящего человека.

— Пошли! — приказал он на ухо.

Мимоходом нагнулся, на ходу выхватил из решетки высокой шашлычницы ближайший шампур, увесистую стальную штуку, витую, заканчивавшуюся серьезным острием. Зажав его под мышкой, приподнялся на цыпочки, открыл верхний шпингалет двери на террасу, осторожненько потянул ее на себя — нет, хорошо петли смазаны, не визгнуло… Выскочил, махнул Оксане, выглянул из-за угла.

Пока везет…

В этот миг на крыльце раздался грохот, послышался чей-то непроизвольный вскрик. Нехитрая ловушка сработала, увесистая вешалка из лакированного дерева, едва распахнули дверь, рухнула-таки на крыльцо, наделав шума, вряд ли, конечно, угодила кому-то точнехонько по чайнику, но задачу выполнила…

— Туда! — показал Данил в темноту. Оксана опрометью кинулась по выщербленным бетонным ступенькам — лестница метров пятнадцати длиной вела по пригорочку вниз, в сосняк, довольно густой уже в нескольких шагах от последнего фонаря, служившего границей цивилизации и нетронутого леса. Данил невольно поморщился: в наступившей тишине ее каблуки гремели, словно взрывы новогодних петард.

Ага, сообразили! Из-за угла особнячка выскочил человек, кинулся прямо к лестнице, правая рука у него была знакомо, специфически согнула в локте, почти не видна — со стволом наголо бежит, сволочь… Тщательно прицелившись, Данил метнул шампур, раскрутив предварительно за тупой конец.

Короткий, отчаянный вскрик. Фигура моментально сбилась с бега, осела на корточки — прямое попадание… Данил кинулся вниз по лестнице. Над его головой звонко лопнул колпак фонаря — Данил машинально вжал голову в плечи, спрыгивая с третьей ступеньки на мягкую, покрытую толстым слоем высохших сосновых игл землю. Из бесшумки садить начали, декаденты…

За одним из ближайших стволов шелохнулась Оксана. Схватив ее за руку, Данил потянул в глубь леса, выставив над головой правую руку в форменном пионерском салюте, чтобы защитить глаза от веток-иголок. Намеренно метался зигзагом, затрудняя возможную стрельбу вслед — вверху как раз нечто весьма многозначительно шлепнуло о ствол: ну да что там, нуля, конечно, но пока не пристрелялись, да и не удастся, в ночном лесу пистолет — не более чем оружие идиотов…

Голову он, разумеется, не потерял — много чести кое для кого… Уверенно выбирал направление меж смутно желтевших во мраке стволов, защищая глаза правой, то и дело оборачиваясь к Оксане, стараясь уберегать ее от выныривавших из темноты пучков жестких игл и корявых сухих сучков, которые то и дело ломались под рукой, пару раз глубоко оцарапали, по щекам то и дело гладили невесомо-липкие мазки паутины… Оксана тихонько охнула. Данил, сбавив темп, встревоженно обернулся — но это всего лишь густая сосновая лапа запуталась в ее роскошных волосах. Данил без особых церемоний высвободил локоны, так, что Оксане пришлось расстаться с тоненькой прядкой, и она тихонько зашипела от боли.

— До развода заживет, — безжалостно сказал он.

— Почему — до развода?

— Ну, не говорить же «до свадьбы», коли ты и так замужем… Тс-с! Постой.

— Побежали…

— Стой, — настойчиво распорядился он. — Теперь в нашем положении выгоднее постоять тихонечко, а не нестись сломя голову…

— Я…

Данил бесцеремонно развернул ее лицом от себя, пояснив на ухо:

— Шумно дышишь, слушать мешаешь… Стой тихо!

Напряг слух. Они отдалились от Дома писателя примерно метров на триста не столько в глубь леса, сколько в сторону Кракова, как Данил и планировал.

Далеко в стороне меж деревьев зажглись-таки два фонарика, широкие белые лучи крест-накрест полосовали лес, выхватывая из мрака ветви и стволы, казавшиеся в мгновенных ярких промельках чем-то марсианским. С радостью Данил отметил, что погоня неуклонно сбивалась со следа — они отклонялись гораздо правее, в чащобу. Кто ж так делает, идиоты? Серьезный человек, тщательно прицелившись, обязательно кого-то из вас зацепит так, что мало не покажется…

Будто прочитав его мысли, преследователи погасили фонари. И зажигали вновь уже короткими вспышками — опять-таки уходившими правее. Данил усмехнулся в темноте: абсолютно безнадежное предприятие взвалили на себя ребятки. Их не может быть слишком много, трое-четверо самое большее, а при таком раскладе найти ночью беглеца в обширном лесу практически невозможно.

Собака помогла бы, но откуда у них собака…

— Страшно? — спросил он тихонько. Оксану трясло крупной дрожью.

— Не то чтобы, просто холодно… — пожаловалась она.

Действительно, летняя ночь была теплая, но в напяленном на голое тело костюмчике из тонкого бархата все равно знобко… Скинув куртку, Данил натянул ее на девушку, тщательно застегнул. Снова прислушался. Вдали мелькнули белые вспышки. Погоня все больше отдалялась, безнадежно сбившись со следа.

— Я от тебя без ума, — прошептала Оксана. — Как ты все быстро…

— Я тобою тоже очарован, — отмахнулся Данил. — Ну, пошли?

— Куда?

— В Граков, куда ж еще. Не бродить же всю ночь по лесу?

— А что в Гракове делать? — вздохнула она. — Час ночи, никаких автобусов, да и милиции там нет…

Однако послушно двинулась за ним. Двигаясь уже не бегом, а энергичным шагом, Данил прикидывал шансы и варианты. Ночная, уснувшая деревенька — не самое подходящее место для убежища. Народ здесь бесхитростный и непуганый, кто-нибудь быстренько пустит переночевать, если преподнести убедительное вранье. Но какой смысл застревать тут до утра? Ловить попутку на автостраде?

Главная беда: лишь одного из преследователей знаешь в лицо, зато они-то вмиг опознают либо тебя, либо девчонку, у них не может не быть машины, а то и парочки, а если есть бесшумные пушки, просто обязана найтись радиосвязь…

Полсотни километров, отделявших его от столицы, сейчас показались расстоянием от Земли до Луны. Вот так и выглядит современный человек конца двадцатого века, стоит лишить его мощной машины — смиренно култыхает на своих двоих, что твой питекантроп, немногим отличаясь в своих возможностях…

— Ой!

— Что такое?

— У меня «молния» на брюках накрылась…

— Точно, — сказал Данил, на ощупь в этом сам убедившись посредством ладони и, конечно, из-за экстремальности момента не ощутив и тени вожделения. Перетерпишь.

— А ведь фирма, ля Франс…

— Не приспособлена ля Франс для беготни по лесу, — проворчал Данил, помогая ей перебраться через разлапистую коряжину. — В таком костюмчике надлежит лишь на фуршетах мелкими шажками перемещаться. Пренебреги, зрителей нету.

— Пропал костюм… Где я теперь такую «молнию» найду?

— Выберемся, пожалуешься в Европейский союз потребителей, — сказал он без всякого сочувствия. — Помолчи, ночью в лесу звуки далеко разносятся…

Они пробирались по ночному лесу около часа — далеко обошли огромный, ярко освещенный санаторий профсоюзов, размещавшийся на полдороге меж Граковом и бывшим обиталищем писателей. Один раз, решив срезать дорогу, наоборот немного заплутали, угодив в окрестности колхозной конюшни, чуть ли не по колено угваздались в грязи известного происхождения, и пахло теперь от обоих соответственно. Щадя чувства спутницы, Данил не стал уточнять вслух, во что они вляпались, но и сама должна была по запаху догадаться…

Наконец вышли к деревне, так и не встретив привидений беспутной супруги подскарбия Гевелло, ее хахаля и вовсе уж безвинного возницы — хотя, как писала одна из столичных бульварных газеток, кто-то якобы и видел полупрозрачную безголовую троицу, шатавшуюся ночами в окрестностях Гракова, где их безжалостно порешили и зарыли без попа.

Десятой дорогой обошли ярко освещенную площадь перед запертым зданьицем автовокзала — все равно не было ни единого автобуса, а вот их самих засекли бы там легко. Окраинной улочкой пробрались к костелу, таинственно вздымавшемуся в ночной темени. Деревня безмятежно дрыхла. Бдительные собаки побрехивали, но без особого рвения.

— Ты куда? — спросила Оксана. — Идешь, такое впечатление, вполне целеустремленно…

— Знаешь, тут полно мотоциклов, — сказал Данил. — Исконно деревенский транспорт. И бросают их на ночь, не всегда и загоняя во двор…

— А ключи?

— Придумаем что-нибудь…

Днем, болтаясь по деревне, он видел два дома, возле которых стояли мотоциклы. С одним теперь вытянул пустышку, не оказалось его у ворот — то ли хозяин на ночь загнал трехколесного коня во двор, не питая особых иллюзий насчет окружающего человечества, то ли уехал куда-то. Зато второй, старенький зеленый «Урал» с коляской, был на месте. Воровски оглядевшись, Данил присел на корточки и проворно стал проделывать должные манипуляции с зажиганием.

Оксана вдруг ойкнула над головой, и сейчас же сидящего на корточках Данила сгребли за шиворот:

— Ать ты, скаженна душа! Мишка… да нет, пожалуй что…

Словно бы и не обратив никакого внимания, Данил проворно завершил работу.

Мотор чихнул и заработал с безукоризненностью швейной машинки. Только тогда Данил подчинился тянувшему его за шкирку вверх аборигену, легко освободился от захвата, в две секунды сам скрутил хозяина и притиснул лицом к воротам.

Тихо посоветовал:

— Не ори, дядько, а то по шее дам… Тот, ворочаясь, придушенно изумился:

— Я думал, хлопцы… Вы что ж себе, паночек, позволяете? Вроде солидный по годам, и с женщиной…

Свободной рукой наудачу пошарив в бумажнике, Данил развернул дядьку к себе, при свете тусклой лапочки над воротами всмотрелся в простецкую пожилую физиономию. Негромко сообщил:

— Молчать. Оперативные разработки. КГБ.

— Ох, дядько, жартуете … — в сомнении прохрипел хозяин. — Какие оперативные? И в дерьмо где-то вляпались, навозом шибает… Ходите себе со двора, не щупайте машину…

— Тихо, — сказал Данил. — Понимаешь ли, срочно нужно добраться до столицы, автобусы ведь не ходят… Вот, держи. Сто долларов. А это еще сто.

Рассмотрел?

По здешним меркам сумма была царская. Хозяин мотоцикла, судя по ошарашенной роже, оказался окончательно сбит с панталыку — должен был уже сообразить, что не походило это ни на стандартный угон, ни на столь же стандартные пьяные шалости.

— Рассмотрел, говорю?

— Да вроде и они…

— Держи, — Данил сунул обе бумажки в карман рубахи. — Утречком заявишь в милицию, она у вас хорошо работает, найдут твоего зеленого очень быстро, да и отдадут назад. А денежки пойдут тебе за беспокойство. Уяснил? А сейчас постой в сторонке, и, душевно тебя прошу, шума не подымай, а то так двину… — и нажал под горло локтем. — Понял?

— Да понял, лышенько…

— В коляску, — кинул Данил через плечо Оксане. Убедившись, что она выполнила приказ, завозилась, неуклюже устраиваясь в тесной железной «галоше», еще чуть-чуть придушил аборигена, чтобы пару минут был всецело поглощен исключительно попытками отдышаться. Отклеил его от хлипких ворот, усадил на лавочку, ободряюще похлопав по плечу.

Одним прыжком оказался за рулем.

Глава 3

Не зажигая фары, выкрутил ручку, плавно отпуская рычаг сцепления, мотоцикл прыгнул вперед, вильнул, выровнялся и с ровным треском мотора понесся по узенькой улочке. Слева мелькнула серая громада православного храма, мирно соседствовавшего с разместившимся совсем неподалеку костелом, справа шарахнулась дворовая жучка.

Данил миновал кладбище с выщербленными кирпичными столбами ворот.

Покосился на пассажирку — Оксана без лишних объяснений догадалась обеими руками крепко вцепиться в толстый поручень коляски, волосы развевались.

Слегка сбросив газ, Данил напряженно смотрел вперед: немощеная дорога там круто поворачивала влево, чтобы вскоре пересечься с автострадой, по которой можно рвануть прямиком до столицы. Если и устраивать засаду — только здесь, удобнее места не подберешь…

Обошлось. Ни людей, ни машины. Мотоцикл, колыхнувшись, выскочил на безукоризненный асфальт, повернул вправо, теперь только Данил включил фару, прокричал Оксане:

— Держись всеми четырьмя!

И вышел на вторую космическую, благо дорога позволяла. В лицо прямо-таки молотил тугой холодный ветер, кожу вскоре стянуло, превратило в морозную маску, слезы выдавило помимо его желания, но он выкрутил ручку до упора, летел, как во сне, мимо редких перелесков, уже березовых, мимо полей, зеленых пустошей, мимо деревенек. Воздух туго вжикнул — это он разминулся со встречным грузовиком, — на миг вывернул голову назад.

Никого за ними. Мотоцикл был почтенного возраста, но тянул исправно, размеренно рокоча, чуть подпрыгивая на неровностях дороги. Мельком глянув вниз, на едва различимую в темноте белую стрелочку, Данил убедился, что бензина хватит. Лишь бы не подвел движок, лишь бы тросики не лопнули правда, если подведет тросик газа, на такой скорости может и размазать по дороге… ну, положим, машину он удержит, хорошо учили, однако застрянут на полпути, движения почти что никакого, да и в любой попутке будешь видеть ловушку… километров двадцать уже отмахали, и то ладненько…

«Пожалуй что, оторвались», — подумал он, аккуратненько вводя мотоцикл в поворот. Даже если обокраденный дядько и поднимет хай, милиции в этот час и в этой глуши он не отыщет. Да и преследователи вряд ли пересекутся с аборигеном, а если и допустить такой вариант — будет слишком поздно, мотоцикл, хоть и дряхлый, на пустой дороге давно уже выиграл фору…

Это был бешеный полет, стремительное скольжение меж сном и явью, посреди тугого ветра в лицо, холодной тишины. Не стало времени на рассуждения и мысли, он сосредоточился на одном — не сбрасывая скорости, проходить повороты, удерживаться на дороге, не словить колесом выбоинку…

И не сразу даже сообразил, что достиг цели: далеко впереди над огромным городом вставало бледное и высокое электрическое зарево, указывая на близость мегаполиса. Данил сбросил скорость до шестидесяти — и после получаса бешеной гонки в первый миг показалось, что мотоцикл ползет, как черепаха.

— Впечатления? — весело прокричал он.

Оксана зашевелилась, подняла голову:

— Слов нет…

— Штаны не мокрые?

— Нет вроде…

— Терпи, недолго… — проорал он. Вот оно, солидное кирпичное зданьице поста ГАИ на въезде в столицу. Ярко освещенное и пустое, как часто случается по ночам. Все. Слева, в отдалении, видны редкие огни Ратимовки…

Сбросив газ, Данил аккуратненько притер мотоцикл к обочине, не выключая, конечно, мотора, иначе пришлось бы снова возиться с проводами. Спрыгнул. От нагревшегося мотора шибало жаром.

— Ты куда?

— Отлить от переживаний, — сказал он.

И почти бегом направился к огромной, памятной еще с советских времен, затейливой бетонной стеле, возвещавшей, что именно здесь и начинается древний город. Зашел за нее и, убедившись, что Оксана его не видит, ослабил пояс, залез в потайной карман джинсов, пришитый с изнанки, вытащил небольшой пистолет, надежную германскую игрушечку калибра 6, 35, в ближнем бою на короткой дистанции вполне убойную — при условии, что противник не располагает автоматами, а тоже пользуется лишь пистолетами…

Тщательно протер боевое оружие носовым платком, завернул в этот же самый платок, подумал секунду, хозяйственно запихал в образовавшуюся под бетонной плитой фундамента небольшую выемку, каблуком подгреб рыхлой земли. Мало ли что, вдруг еще пригодится, не стоит разбрасываться новенькими стволами…

Вернувшись к мотоциклу, спросил:

— Мысли есть насчет дальнейшего? Надо как-то определяться, по городу без документов на тачку долго кружить опасно…

Она призадумалась:

— До «Клейнода» далековато… А ты знаешь, ближе всего как раз мой дом, можно будет переодеться, куда я такая… И телефон под рукой.

— Ну, а если они там караулят? — спросил Данил, мимолетно потрогав большим пальцем небольшой мобильник в другом потайном кармане, симметричном первому.

— Риск, конечно, есть… Ну, посмотрим издали…

— Издали… — проворчал Данил. — А если они уже в квартире?

…Потянулся центр города — широкие, ярко освещенные улицы, машин, конечно, мало по позднему времени, а прохожих нет совсем, но все равно, странно они смотрятся на ветхом агрегате, грязные и растрепанные, без шлемов, как будто… ч-черт!

Ехавшая навстречу милицейская машина, разминувшись с ними, вдруг развернулась, врубила мигалку и стала приближаться с опасной быстротой.

Сирену они пока что не включали, но, несомненно, заинтересовались…

— Держись, — сказал Данил.

За спиной жестяным басом затарахтел динамик:

— Водитель мотоцикла двенадцать… Выжав газ, Данил развернулся почти на месте, пролетел мимо не успевшей понять его маневр милиции, разминулся с «Волгой», свернул налево, ушел во двор, попетлял по дорожкам, выскочил на соседнюю улицу — и вновь началась лихая гонка, на сей раз по закоулкам-переулочкам, уже вопреки всяким правилам движения, наплевав на светофоры… Проносились дома, перекрестки, вильнув, свернула встречная машина. Данил, как стоячий, обошел ночной троллейбус, свернул во дворы…

Остановив мотоцикл возле подъезда старой пятиэтажки, наклонился, вырвал провод. Мотор моментально заглох.

— Пошли, — сказал он, спрыгивая. — Запомнить наши рожи они вряд ли успели, а вот столь нахальный мотоцикл будут искать долго и старательно…

— Но как же я… — жалобно протянула Оксана, тщетно пытаясь прикрыть его короткой курткой разошедшуюся «молнию» брюк. — Сейчас, такое впечатление, и пуговица отлетит…

— Авось обойдется. — Данил потянул ее в проходной двор. — Ничего, кто тебя сейчас увидит, такую утонченную, такую, я бы сказал, рафинированную…

Оксана поспешала за ним по тихой улочке. Шаги далеко разносились трескучим эхом, навстречу так никто и не попался. Выйдя из-за угла бетонной девятиэтажки, Данил остановился:

— Который твой подъезд?

— Во-он… Подожди, это ж мое окно горит! Там, на третьем, справа…

Данил присмотрелся:

— Там какая-то женщина…

Незнакомка — насколько удалось рассмотреть, лет сорока, с короткими светлыми волосами, растрепанными, подрубленными чуть небрежно, расхаживала взад-вперед перед кухонным окном с незадернутыми занавесками, поднося ко рту сигарету с резкой суетливостью испортившегося кривошипа.

— Вся из себя дерганая… — заключил Данил.

— Тьфу ты! — словно бы с облегчением вздохнула Оксана. — Заявилась, не запылилась…

— Кто это?

Она со сладострастной иронией протянула:

— А это, изволите ли видеть, и есть Катюша Черникова, родная сестричка моего благоверного. С коим плечо к плечу борются с тиранией и сатрапией… Я же тебе рассказывала.

— У нее что, есть ключ?

— Ага, благоверный оставил, уже давно тому. Обожает иногда завалиться в ночь-полночь, чтобы поделиться новостями с фронта. Живет-то через подъезд. С месяц назад, не поверишь, прямо в спальню вперлась, когда мы находились в довольно интересной позиции, заорала с порога: «Олежек, какая радость! Наш последний манифест только что передала «Немецкая волна»! Ты не знал?»

— Тяжело тебе, — посочувствовал Данил.

— Я серьезно…

— Да верю, верю, — сказал Данил. — Есть такие, я сам сталкивался в родном Отечестве… Меня другое интересует. Будь в квартире засада, не гуляла бы дамочка столь свободно… А? Непременно связали бы дуру и сунули куда-нибудь под стол…

— Это точно.

— Пошли, — решился Данил. — Только держись сзади, и, если все же на лестнице начнутся неожиданности, ори во всю глотку насчет пожара — так народ быстрее отреагирует… Ключ дай.

— Он же в сумочке, а сумочка осталась…

— Тьфу ты… — плюнул Данил. — Ладно, позвоним…

Никаких неожиданностей на лестнице не произошло. Когда он позвонил, дверь распахнулась почти сразу же. Политически упертая сестрица человека, которого Данил так и не видел в глаза — чем ничуть не огорчался, — уставилась на него с невыразимым удивлением. Но, усмотрев за его спиной Оксану, отступила, давая пройти, поморщилась:

— Чем это пахнет?

— Навозом, сиречь конским дерьмом, — охотно разъяснил Данил, только здесь, в квартире, рассмотрев, на что они с Оксаной похожи, парочка болотных чертей, да и только.

Там, на улице, он ошибся — сорока ей не было, скорее уж тридцать, но варварское пренебрежение к собственному лицу столь явное, что заставляет печально вздохнуть про себя. Про косметику определенно слышала лишь краем уха, кожа серая, в углах рта устойчивые истерические складки. Если бедняге Франсуа пришлось для пользы дела спать с кем-то вроде этой, следует ему выдать незапланированные премиальные из собственного кармана…

— Интересно, где это ты проводишь время, что вернулась в таком виде? — со всем возможным сарказмом поинтересовалась эта самая Катя, намеренно игнорируя Данила. — Ты хоть видишь, что у тебя штаны расстегнуты?

— Ага, — бросила Оксана. — И трусы забыла довольно далеко отсюда… — Обернулась к Данилу:

— Поставь кофе, пожалуйста, там и коньяк есть, а я быстренько ополоснусь после всего… — и преспокойно направилась в ванную, на ходу сбрасывая испачканный жакет.

— Вы кто такой? — уставилась на Данила Катя. Он с превеликим трудом подавил искушение ответить: «Майор КГБ в отставке» — то-то взвилась бы до потолка. Устало сказал:

— Знакомый…

— Понятно… — протянула она, старательно пытаясь испепелить его сарказмом. — Из… этих?

— Из кого, простите?

— Из «новых рутенов»? Которым на судьбы Родины наплевать?

— Что-то вроде, около того и вообще… — пробормотал Данил, печально разглядывая себя.

Джинсы хоть выбрасывай — но не просить же при Кате запасные штаны Оксаниного муженька? Пожалуй, это уже выйдет перебор…

Сняв трубку, он кратенько поговорил с Волчком, так, что для постороннего уха беседа осталась совершенно непонятной, включил «Тефаль» и в два счета сварганил приличный кофе. Бросив косой взгляд на Катю, мысленно плюнул, без церемоний вошел в ванную с чашкой и рюмкой коньяка. Оксана, блаженствовавшая в исходившей парком прозрачной воде, без смущения приняла чашку, отпила глоток, блаженно зажмурилась:

— Эдем…

— Я связался с моими волкодавчиками, — сказал Данил. — Скоро здесь будет машина, прикинем, что дальше делать. Одно скажу: ты у меня без охраны по этому городу шляться больше не будешь, пока все не кончится…

— Разве я против? — Оксана смотрела на него снизу вверх покорно и беспомощно. — Ты уж меня, пожалуйста, не бросай, я храбрюсь и хорохорюсь, но страшно до жути…

— Не брошу, — пообещал Данил, проведя кончиками пальцев по ее влажному плечу.

— Я сейчас вылезу, коньячку попьем… Болтавшаяся возле двери в ванную, как челнок, Катя громко произнесла в пространство:

— Интересно, вы оба слышали, что на свете существуют правила приличия?

— Вот странно, — сказал Данил, выходя из ванной и прикрывая за собой дверь. — От кого-то я уже слышал эти термины…

— Боже, видел бы вас Олег…

— А меня нельзя бить, — сказал Данил. — Я Сахарова вживую видел и с самим Гайдаром за одним столом сидел. Стол, правда, был персон на полсотни… Так что нельзя меня бить.

— Да причем тут это… — махнула рукой Катя, бросая в рот очередную сигарету. — Причем тут — бить… Просто человек сидит в тюрьме только за то, что хотел видеть Родину свободной, а вы в это время прожигаете жизнь, как… — Она попыталась подыскать наиболее обидное определение, но так и не придумала.

«Нет у меня времени на развлечения, — подумал Данил. — Заказал бы я Лемке фотомонтаж, где мы с Возняком вместе сочиняем манифест супротив Батьки — ты б, дуреха, передо мной навытяжку встала…»

Вышла Оксана, в длинном, до пола, халате, при каждом движении подчеркивавшем тело так, что любая прозрачная ночнушка проигрывала. «Какая девочка, — подумал Данил, ощущая все ту же тоскливую пустоту. — Боже, какая девочка… Влюбился бы при другом раскладе, голову потерял…»

— Что же с тобой придумать? — Оксана задумчиво воззрилась на него. — Давай какие-нибудь Олеговы брюки приспособим…

Катя демонстративно фыркнула.

— Не надо, — отказался Данил, все же ощущая некоторую неловкость. — Сейчас мои парни подъедут, я просил что-нибудь привезти…

— Он не имеет отношения к органам? — громко спросила Катя, указав на Данила так, словно он был пустым местом.

— Ни малейшего, — сказала Оксана. — Он имеет отношение ко мне, и только лишь. Он вообще из России, в наши игры не запутан…

— А политически вы на чьей стороне?

— Ей-богу, не знаю, Катя, — устало сказал Данил. — Я простой коммерсант и в эти тонкости не лезу.

— Ну, вообще-то, с вами не все еще потеряно… — Катя словно бы подобрела, так, опустилась стрелка на парочку делений. — Оксана, я с тобой хочу серьезно поговорить.

— Только, умоляю, без морали…

— Я не об этом. Пусть Олег разбирается, если только захочет лезть в эту грязь… Оксана, я у тебя вижу одно-единственное ценное качество…

— Интересно, какое? — медоточивым голоском поинтересовалась та.

— С органами ты никак не связана…

— Бог миловал.

— Вот и хорошо. Я просто не знаю сейчас, куда идти… В общем, я тебе оставлю свой архив, — показала она на объемистую хозяйственную сумку. — Там ничего компрометирующего, но для истории сохранить необходимо… Когда-то же будут писать историю борьбы… Даю честное слово, ничего компрометирующего…

— Мы люди недоверчивые, — сказал Данил.

Присел на корточки, расстегнул сумку, покопался: груды вырезок из газет, на русском, на рутенском, на парочке иностранных, ксерокопии каких-то бумаг, фотографии, рукописи, разномастные книжонки… Действительно, хлам.

— Извините, — сказал он, выпрямляясь. — Я человек аполитичный, как уже говорилось, но не хочу, чтобы Оксанку во что-нибудь этакое ненароком впутали…

— Вы это называете «впутали»?

— Ох, не надо дискуссий, — поморщился Данил. — У вас своя жизнь, у нее своя…

— Но ты можешь это сохранить? Оксана?

— Да сохраню, сохраню, — досадливо заверила Оксана. — Что это ты вдруг решила расстаться с бесценными сокровищами?

— Просто я не знаю, что со мной будет послезавтра, — заявила Катя тоном ребенка, которому велели хранить секрет, но его так и распирает от желания поделиться со всем белым светом.

Видимо, то же сравнение пришло в голову и Оксане, она, переглянувшись с Данилом, безразличным тоном подначила:

— Катюша, какие ты глупости говоришь…

— Это не глупости.

— Ой, снова пошли роковые тайны, черные маски… Кать, тебе не надоело мистифицировать парочку уставших, вымотанных любовников?

— Я тебя не мистифицирую… — она вот-вот готова была дозреть. И, наконец, решилась:

— Послезавтра, на празднике, будет наша демонстрация…

— Тоже мне секрет, — фыркнула Оксана. — Весь город знает…

— Подожди, — заявила Катя, задрав голову с видом некоего гордого превосходства. — Сейчас объясню…

Она взяла с полочки под зеркалом свою сумочку… Молниеносно выбросив руку, Данил без труда отобрал у нее тяжелый револьвер с коротким стволом.

Привычно осмотрел, отвел большим пальцем рубчатый язычок стопора и выщелкнул барабан.

Ерунда. Газовый «Агент», заряженный холостыми патронами.

— Отдайте, вы!

— Пожалуйста, — Данил без колебаний протянул ей игрушку рукоятью вперед. — Только не вздумайте бабахать в квартире, соседи вмиг проснутся, сгоряча милицию позовут…

— Дорогой пан коммерсант, я еще не сошла с ума, — торжественно заверила Катя, пряча револьвер в сумочку. — Так вот, Оксана, мне достали пропуск на площадь. Там будет много иностранных журналистов, на сей раз им замолчать ничего не удастся…

— Ах, вот оно что… — догадался Данил. — А смысл? Ну, бабахнете в двух шагах от Батьки…

— Держите вашу иронию при себе, — отрезала Катя. — Я прекрасно понимаю, что вам этого не понять… Но внимание свободной прессы к этому событию как раз и сделает все не напрасным. Мы еще раз напомним о политзаключенных…

Она выпрямилась, глаза горели нездоровым воодушевлением. «Ах ты, Раймонда Дьен доморощенная, — ласково подумал Данил. — Так и видятся тебе уже заголовочки европейских газет… Вот только ты и знать не знаешь, сколько мадемуазель Раймонда в свое время получила денежек от нашего КГБ за свой, в общем, абсолютно безопасный прыжок на рельсы… Да и растолкуй тебе, все равно не поверишь. Ну, в конце концов, Софа Перовская и Маруся Спиридонова, как и ты, старались исключительно идеи ради… что их для меня от этого не делает более привлекательными. Лучше уж Раймонда, с той, по крайней мере, все ясно: получила денежки — и честно их отработала, не пудря себе мозги идеологией…»

— Могу вас заверить: если вы решите меня выдать, это ничего не изменит…

— Да бросьте, — сказал Данил. — Только мы с Оксанкой и мечтали вас выдать… Никогда не мешал взрослым людям делать то, что им хочется.

Удачи…

Она произнесла на полтона ниже:

— Может, вы и в самом деле человек не окончательно пропащий…

— Да мне и самому так кажется, — сказал Данил. — Иногда.

Пламенная революционерка снизошла до того, что посмотрела на него почти что благосклонно. Произнесла все с тем же оттенком жертвенной гордости:

— Я на тебя полагаюсь, Оксана… И на вас. Сбереги архив, если что… До свиданья.

Повернулась и вышла, бережно придерживая висящую на плече сумочку.

Встретив взгляд Оксаны, Данил покривил губы:

— Что тут скажешь и что тут сделаешь…

— Ведь посадят дуру. Как пить дать. Даже не нужно особенно изощряться с беззакониями, есть конкретные статьи…

— Ну, давай настучим, — сказал Данил. — Поищем в справочнике номер дежурного, позвоним… Только если ее послезавтра и остановят, через неделю выкинет что-нибудь почище.

— Это верно. В конце концов, каждый человек сам за себя отвечает…Оксана подошла почти вплотную, но, сморщив нос, непроизвольно отпрянула, виновато улыбнулась. — Вид у тебя… Помоешься?

— Я ж говорю, сейчас привезут мне сменные портки… и поедем мы с тобой в одно тихое местечко. Хочешь ты или нет, а я тебя похищаю.

— Хочу, — сказала Оксана, не раздумывая. — Приключения вроде сегодняшнего не для меня…

— Предпочитаешь приключения интеллекта? — усмехнулся Данил. — Ты, часом, не читала Вилта?

— Нет. Но приключения интеллекта и в самом деле предпочтительнее таких вот эскапад… Послушай, а в твоем тихом местечке найдется уголок, где нас оставят в покое? — Она словно бы невзначай переменила позу, халат облегал фигуру, словно поток прозрачного водопада, все, что скупо представало взору между чуть распахнувшимися полами, волновало сильнее, чем если бы было неприкрытым вообще. — Что смотришь?

— Очаровательна, чертовка, — сказал Данил.

— Я такая…

…Посадив Оксану в машину, он отошел с Лемке в глубь двора уже ополоснувшийся, переодетый, собранный.

— Контейнер пришел, — сказал Лемке. — И ребятки прилетели. С этим все в порядке, и то хлеб… Так вот, она прилетает завтра в десять тридцать. Когда наш с ней говорил, то в конце сказал: «Встречать вас будет тот же парень, что и в прошлый раз». Значит, нашего человечка под видом встречающего никак не послать. Придется брать, нет другого выхода.

— Можно подумать, я предлагал другой вариант… — буркнул Данил. — Все я понимаю, Капитан. Когда начинаешь действовать, отменить уже ничего нельзя… но и наш ничего отменить не может. Волчок мне только что сообщил, что они до сих пор не забрали Сердюка от Багловского, так он там и лежит… А это замечательно, Капитан. Наш осторожничает, боится сделать лишнее движение.

Что свидетельствует еще и о предельно суженном круге посвященных. Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа… Не вздыхай, я все прекрасно понимаю: если это ловушка, не просто сгорят ребята, а проигрыш наш стучится в двери… Но я, знаешь ли, в себе уверен. Будем брать Адочку.

Будем брать нашего. У нас, по большому счету, сутки с маленьким хвостиком.

Всего-то.

— Целых-то, — поправил Лемке, азартно поблескивая глазами в полумраке.

— Ну да, все относительно… Короче, с утра выдвигай группы на исходные.

Кончились умствования, началась война. Мне бы, как главнокомандующему, изречь что-нибудь историческое, но к чему эти пошлости? Коли расклад простой — началось…

Глава 4

— Мы есть и будем щитом России на западном направлении, — чеканил с экрана Батька. — Это не пожелание одного президента, это воля рутенского народа, и я не имею права торговать его чувствами…

Данил не находил себе места, хотя внешне это и никак не выражалось.

Связью он пользоваться запретил, знал лишь, что московский самолет приземлился в расчетный срок, — что в две минуты удалось выяснить совершенно легально, позвонив в справочную аэропорта.

Дальше начиналась неизвестность. Лично он — как и все, кто пребывал на «двойной» квартире, — в любом случае успели бы уйти, на улице с обеих сторон дома заняли посты опытные ребята. Но если Лемке завалится, это будет означать, что завалится все. Что его-таки ухитрились переиграть на каком-то из этапов. Что он где-то потянул пустышку, свернул на ложную тропку, проложенную специально для него, упиравшуюся в великолепно замаскированную волчью яму. И — кранты всему. В Лукашевича будут стрелять совершенно из другой точки, «фейерверк» рванет совершенно не там, если вообще существует, все, все, все летит к черту…

Вот в такие минуты и седеют, без дураков. Он встрепенулся, взял со стола дистанционку и увеличил громкость телевизора.

— Экономика — дело хитрое, — отвечал Батька на очередной вопрос. — И напоминает чем-то ювелирное дело. Бриллианты люди научились подделывать испокон веков, не сразу и определишь, где фальшивка. Иногда подсунут вроде бы и драгоценность, красивую, блестящую, а присмотришься — не драгоценность это, сплошная подделка. А потому мы с иными драгоценностями еще разберемся…

Мания преследования или тревожный звоночек? Данил не знал. Но если вспомнить, что «Клейнод» по-рутенски как раз и означает «драгоценность», можно усмотреть за только что прозвучавшим весьма небезобидный каламбур.

Направленный конкретному адресату. Прав оказался старый аппаратчик, и пошел в б рос? Подсунула какая-то невыявленная сука на стол Батьке ювелирно сработанный компромат…

В случае выигрыша над всем этим можно будет посмеяться. А при проигрыше… За все время операции Данил еще не переступал таких пределов наглости, как сегодня: машина, закамуфлированная под милицейскую до полной неотличимости, форма, мастерски подделанный спецталон. И все бы ничего, в тихих уголках и не такое хамство проскакивало, но из-за завтрашнего праздника заработали меры чрезвычайной охраны, и можно сгореть…

Он удержался, не вскочил с кресла, когда в замке негромко повернулся ключ — уверен был в своих часовых на улице. И тут же отпустило напряжение: Лемке, в безукоризненной форме милицейского спецназа с полковничьими погонами, бесцеремонно толкнул чуть обмякшую гостью через всю комнату, навстречу Данилу, рассчитывая, что тот подхватит. Данил подхватил, конечно, усадил в свое кресло. Дама заворочалась, кашляя.

— Ты что с ней сделал? — равнодушно поинтересовался Данил.

— Пустяки, — сказал Лемке. — Она в подъезде начала что-то соображать, задергалась, не ждать же, когда начнет вопить? Наша квартирка как-никак у соседей пользуется хорошей репутацией. Ну, провел примитивные «три четверти круга», сейчас очухается…

Сунув руки в карманы, Данил остановился над свежепохищенной дамочкой, оценивающе оглядел С ног до головы. Описаниям полностью соответствует: ухоженная, холеная кошка, прямо-таки со странички «Космополитана»…

— Я поехал за клиентом? — спросил Лемке.

— Давай в темпе, — кивнул Данил.

И принялся копаться в кожаном портфельчике полулежащей в кресле Ады. Не нашел там ничего уличающего впрямую хотя набросанная ручкой схемочка, конечно, интересная…

Франсуа, присев на краешек дивана, наблюдал за ним с непонятным выражением лица, напевая сквозь зубы что-то Данилу совершенно незнакомое:

Eres Linda у hechicra, Como el candor de una rosa, Como el candor de una rosa…

— Ты ж у нас эстет… — сказал он, оборвав песенку. — Дай ее мне, а? Ведь не сможешь…

— Погоди, — сказал Данил. — Эстеты — они разные бывают… — Услышав за спиной шевеление, обернулся. — Как себя чувствуете, госпожа Кава-лерова? Извините за грубость исполнителей, но такова уж се ля ви…

Ада таращилась на него скорее негодующе, без особенного испуга. Франсуа легко спрыгнул со стола, остановился у нее за спиной и ласково сообщил:

— Попробуешь орать — глаза выдавлю…

— Что все это значит? — взорвалась она. — Как…

Данил кивнул, и Франсуа, с большой сноровкой стиснув ей щеки широкими ладонями, заставил заткнуться.

— Как мы смеем, какие мы мерзавцы, как скоро нас всех настигнет возмездие рассерженных больших людей… — скучным голосом протянул Данил, подошел к ней почти вплотную. — Я вас умоляю, Ада, давайте без штампов. Некогда нам баловаться штампами, госпожа Кавалерова, времени мало, а намерения у нас, особо подчеркиваю, самые что ни на есть серьезные…

— Вы меня с кем-то путаете…

— Если верить документам, так оно и обстоит, — сказал Данил, похлопывая себя по ладони левой руки ее паспортом. — Если верить конкретному документу, вы и не Кавалерова вовсе, вы и в самом деле Ада Сергеевна, но — Зайченко.

Интересно, как это совместить с тем, что многие охотно опознают в вас именно Кавалерову, хозяйку фирмы «Мистраль»?

— Я вышла замуж, и…

— Ага, — сказал Данил. — Насколько понимаю, за гражданина Зайченко? А почему ж в паспорте нет штампа о браке? Его ведь на имечко мужа меняют только по предъявлении брачного свидетельства…

— В конце концов, это совершенно не ваше дело, — сказала она с видом гордым и непреклонным. — Представления не имею, кто вы такие, но требую, чтобы вы немедленно…

— Отпустили? Бог ты мой, какие пошлости… Полагаете, кто-то будет убивать время и нарушать законы, переодевая ребяток в милицейскую форму, откровенно похищая человека, за что здесь, как и везде, полагается приличный срок… нет, даже двух похищая, я вашего шофера не сосчитал… а потом преспокойно отпустит, едва дамочка надменно топнет ножкой? Поскольку я точно знаю, Ада, что вы не идиотка, выходит, вы нас за дураков держите? Давайте сразу обозначим декорации. Мы не правоохренительные органы и даже не народная дружина. Мы вообще не отсюда. Ваши друзья хотели засунуть наши хвосты в мясорубку, но мы, как легко догадаться, хотим, чтобы вышло наоборот. А потому советую как следует подумать над своим положением. Эту фразочку давно затрепали авторы и хороших, и бездарных боевиков, но что поделать, если она очень точно отражает порой положение дел? И не стоит уповать на нашу цивилизованность и вашу половую принадлежность. Мы — люди совершенно нецивилизованные. — Данил протянул руку и похлопал ее по щеке (она брезгливо отстранилась). — Мне, например, случалось видеть, как такие вот прелестные головки валялись на дороге совершенно отдельно от туловища, а мой друг, что стоит у вас за спиной, видывал сцены и почище… Пальчики мы вам ломать не будем, есть более эффективные, но еще более болезненные процедуры.

Короче говоря, не грозите отмщением — оно все равно опоздает — и не бейте на жалость. Когда баба лезет в мужские игры, жалости не бывает…

Она боялась, ясно как божий день, но все же, Данил понимал, всей серьезности не осознавала. Чересчур уж холеная и благополучная молодая дамочка, трудно перестроиться и понять, что оказалась у параши…

— Я требую…

— Ну, хватит, — поморщился Данил. — Адвоката? Совершенно идиотское требование, уж простите. Смех… Звонка телефонного требуете? Уж не майору ли Пацею, с коим вчера так мило беседовали по телефону из Москвы? Вам пленочку прокрутить или так поверите?

— Вы и не представляете, во что ввязываетесь…

— Это я-то? — без всякого наигрыша удивился Данил. — Ада, вы еще запущеннее, чем мне казалось… Это вы не представляете, что может случиться с вашими наманикюренными ноготками уже через четверть часика…

— Что вам от меня нужно?

— А знаете, это уже напоминает деловой разговор, — сказал Данил. — Похвально… Вот бумажка номер один. Согласно данной квитанции, выданной заведением «Колесо Фортуны», вы поставили сорок две тысячи зеленых на то, что Лукашевич перестанет быть президентом уже в этом году. Бумажка помер два, аналогичного содержания. Варшавский филиал «Роббинс и Фаулер». Двадцать шесть тысяч долларов. В Европе ставки принимают с большей осторожностью, там соотношение не столь задрано, всего-то семь к одному — но все равно нехило… Всего — шестьдесят восемь тысяч. Я ничего не утверждаю прямо, но чутье мне подсказывает: где-то есть и третий квиток, на тридцать две тысячи, потраченных на столь же азартное и полностью аналогичное предприятие. Чую, есть третий квиток. Очень уж подозрительно согласуется с теми ста тысячами баксов, которые вы получили под льготный процент благодаря содействию одного вундеркинда-реформатора… Простите, Ада, но это — дрянная мелочность. Не удержались, решили хапнуть куш…

— Вы полагаете, в этом есть что-то криминальное?

— Как сказать… Будь у вас миллиончик баксов, все можно было бы и списать на азарт. Но когда человек влезает в долги, чтобы сделать ставки на конкретный результат, с точки зрения многих весьма даже проблематичный, то люди подозрительные, вроде нас, начинают думать: а не знает ли наш игрок что-то такое, что ему позволяет без страха ухать денежки? По аналогии со скачками — не шепнул ли ему пару слов жокей? Не подкупил ли он жокея? Не знает ли он точно, что несомненному фавориту сыпанули в овес какой-то гадости и фаворит сдохнет, не доскакав до первого барьера? Ну что ж, вы не первая и не последняя, кто попытался извлечь из ситуации маленькую выгоду для себя…

Ада, пока он говорил, слушала внимательно, с легонькой иронией в улыбке.

Закинула ногу на ногу, прищурила хорошо подведенные глаза:

— Я по-прежнему не вижу никакого криминала…

— Но поймите наконец, что мы не в суде, — сказал Данил. — Тут никого не заботит соответствие ваших поступков статьям Уголовного кодекса. Задача у нас другая. Вы нам сдадите эту кодлу. Пацея, вашего вундеркинда, прочих, вы перед моим магнитофоном вывернетесь до донышка. Тогда, очень возможно, останетесь живы. И с нетронутыми ноготками. Неужели вы совершенно не брали в расчет, что противная сторона что-то узнает и примет свои меры?

— Можно вам задать серьезный вопрос?

— Ну разумеется, — сказал Данил.

— Сколько вы стоите? Вы и… этот? — она большим пальцем показала себе за спину на Франсуа.

— Мимо мишени… — сказал Данил, ничуть не рассердившись. — Бывают ситуации, когда никакие деньги не смогут ничего компенсировать. Я не просто платный исполнитель — ваши дружки собрались развалить и мое предприятие. Тут никаких денег не хватит. А этот элегантный господин, на коего вы показали столь пренебрежительно, не перекупается по одной-единственной простой причине: не перекупаясь, он сохранит репутацию незапятнанной и благодаря этому заработает столько, что опять-таки бесполезнылюбые контрпредложения… Мы не продаемся как раз оттого, что — циники.

— И все же?

— Давайте оставим это. У вас в «дипломате» обнаружился крайне интересный листок. В самолете, должно быть, набрасывали? Кружочки с буквами, стрелочки… Буквы очень напоминают сокращенные до аббревиатуры названия иных столичных газет, план информационного обеспечения акции?

Пацею должны были показать?

— Я и не говорила, что знаю какого-то Пацея…

— Скажете, — заверил Данил. — Вы поверьте, мы люди без всяких предрассудков, я уже говорил. Палач не знает роздыха, и все же, черт возьми, — работа-то на воздухе, работа-то с людьми… Что вы морщитесь? Не нравится такая поэзия? Привыкли к чему-то более элегическому? Есенина вам почитать? Извольте. Пей со мною, паршивая сука… Не морщите носик, это тоже Есенин. Хотя я ни за что не стал бы пить с прошмандовками вроде вас…

— Слушайте, вы!

— Возможно, я и был бы с вами более галантен.

Очень может быть. Но здесь убивают людей, вы понимаете? Людей убивают. В том числе и совершенно непричастных, виновных только в том, что в их смерти кто-то увидел неплохую декорацию…

— Не понимаю, о чем вы, — сказала она высокомерно. — Я в жизни и пальцем никого не тронула. И мои знакомые тоже.

А ведь я ее ненавижу, подумал Данил. За прошлое, пусть она к нему и непричастна. Нет ни капли ненависти к тем вождям, которых охранял когда-то, зато скулы сводит при воспоминаниях о той своре дочки, племянники, дядья, холеные бляди, прихлебатели, мужья внучек-страшилок, трахавшие их исключительно в темноте, стиснув зубы… И это вовсе не злоба безропотного лакея, тут нечто серьезнее: свора сама по себе была скопищем пустышек, ничтожеств, процветавших исключительно за счет близости к охраняемому телу.

Вожди, как к ним ни относись, все-таки были личностями, по крайней мере, пока не одряхлели до маразма…

Так что очаровательная Ада — всего лишь скверное, дешевое, в мягком переплете переиздание. Из той же своры.

— Удивляюсь я твоему ангельскому терпению, — подал голос Франсуа. — Я бы не смог с этой блядью столько времени вести светские беседы, да еще улыбаться почти мило.

— Ларчик просто открывается, — усмехнулся Данил. — У нас немало времени, можем себе позволить многословие… Впрочем, времени не так уж и много…

Ада, мне интересно, вы хоть понимаете, что своей алчностью мно-огое запороли? Если бы не ваши ставочки против Батьки, на вас могли и не выйти вообще, остальных так и так взяли бы за хобот, но вы могли проскользнуть сквозь невод, оставшись совершенно мне неизвестной…

— Послушайте, — досадливо поморщилась Ада. — Не пора ли кончать этот балаган? Я совершенно не представляю, чего вы от меня требуете. Я хочу встать и уйти отсюда. Я понимаю, вы мне не дадите подбежать к окну, разбить стекло, заорать на всю улицу… А вы-то понимаете, что вам оторвут головы?

— Антураж виноват, — снова вмешался Франсуа. — Я тебе говорил, такие декорации ей внушают ложное спокойствие. Обычная городская квартира, за окном солнышко светит, машины ездят… Ее надо сунуть в какой-нибудь подвал и для начала дать пару раз по гладкой мордашке. Можно, я с ней поработаю?

Сыграем в Билла и Монику, красотка, а если начнешь кусаться, кости поломаю, они у тебя тоненькие…

Ада, сбросив его руку, вскочила:

— Вы, пидора, понимаете или нет… Данил с превеликим удовольствием залепил бы оглушительную, смачную пощечину — так, чтобы рухнула в кресло.

Замахнулся — и с трудом удержал руку, сообразив, что ему хочется бить эту сучку. Не ради информации, не истины для, попросту бить и бить, пока с холеной мордашки не пропадет всякая спесь…

Он перевел дух, громко позвал:

— Митрадора Степановна!

Вошла Митрадора, в тренировочном костюме, без всяких, конечно же, регалий. Воззрилась на Данила с равнодушной готовностью обученной овчарки.

— Вот такое дело, Митрадора Степановна… — протянул он, сам чуточку испугавшись полыхнувшей в нем вспышки злостной радости, чуть ли не садистского удовольствия. — Эта дама никак не хочет быть со мной откровенной, а мне меж тем жизненно необходимо, чтобы она спрятала подальше гонор и ответила на все вопросы… Не проведете ли воспитательную беседу? Я вас не ограничиваю ни временем, ни прочим… Только чтобы соседи, боже упаси, не подумали ничего такого…

— Слушаюсь, — невозмутимо сказала Митрадора, подошла к сидящей, взяла двумя пальцами лацкан серого пиджачка в стиле «унисекс» со сверкавшей на нем затейливой брошью, россыпью немаленьких бриллиантиков. — Упаковку беречь?

— Желательно, — кивнул Данил.

— Понятно… Франсуа Петрович, не одолжите ли ремешок? — она требовательно выкинула руку так, что Франсуа, не медля, расстегнул тяжелую пряжку. — Благодарю вас, голубчик…

Ада, наконец, начала всерьез беспокоиться, но до полной кондиции не дошла. Вскочила из кресла, вскрикнула с истерической ноткой в голосе:

— Уберите эту старую…

Данил едва успел проследить движение руки своей верной сподвижницы.

Короткий безжалостный тычок в солнечное. Ада вмиг захлебнулась собственным дыханием, обмякла Митрадора ловко притиснула ее к стене, сжав двумя пальцами горло под подбородком, свободной рукой проворно расстегнула пуговицы сверху донизу, в секунду справилась с застежкой черного кружевного лифчика, погладила по груди с грубой, расчетливой медлительностью:

— Если начальство приказывает, нужно быть откровенной, дукат мой фирменный…

— Не увлекайтесь, — бросил Данил через плечо, направляясь к двери. — Дело прежде всего.

— Так точно, — промурлыкала Митрадора, не оборачиваясь, сделала что-то, отчего Ада тихонько вскрикнула. — Делу время, но и потехе час…

Если Данил и презирал себя, то лишь самую чуточку, для порядка. Вот жалости не было ни капли — перед глазами стояло лицо другой, получившей заточку в сердце… Он курил сигарету за сигаретой, отвернувшись к окну. В комнате за неплотно прикрытой дверью раздался треск нескольких пощечин, звонкий, с оттяжкой, удар ремнем, вспыхнула и угасла короткая возня. Ада застонала, после нового удара затихла, скрипнула постель, возня стала безостановочной. Поплотнее прикрыв дверь, Данил отошел подальше, к окну, повторяя про себя бессмертное изречение Вилли Старка: ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать… Прости меня, господи, но такая уж мне выпала доля: постоянно делать выбор меж большим злом и меньшим, спасая меньшим то, что мы осмеливаемся считать добром…

Он не смотрел на часы. Нетерпеливо обернулся, когда дверь открылась.

Раскрасневшаяся Митрадора, в общем, так и не выбившаяся из образа заслуженной учительницы, надела очки в тонкой золотой оправе, усмехнулась:

— Данила Петрович, завернуть вам товар или так возьмете?

Удавил бы старую стерву, но кто за нее будет работать? Войдя, Данил прикрыл за собой дверь, достал диктофон, присмотрелся. Голая растрепанная женщина, сжавшаяся в комочек на ковре возле постели, уже ничем не напоминала холеную и уверенную в себе особу, без всяких комплексов решившую сделать свой маленький бизнес на государственном перевороте. «Не все из прошлого надо отбрасывать», — вспомнил он привязавшуюся когда-то фразу, но так и не доискался, откуда она взялась. Не все из прошлого надо отбрасывать… пока имеешь дело с этими.

Проверки ради поманил рукой, громко расстегнул «молнию» на джинсах снизу доверху:

— Иди сюда, тварюшка.

Ада подползла на коленках, задрав заплаканное личико, каждую секунду ожидая удара. Следы от ремня, покрасневшие укусы — ничего, спишется…

— Отставить, — сказал Данил застегиваясь. — Прикройся, мочалка, — швырнул ей простыню, сел на краешек постели и нажал кнопку диктофона. — Так вот, первым делом вдумчиво осветишь контакты…

Глава 5

После первого удара он не разозлился и не встревожился — просто удивился.

Времени на раздумья не было: пожилая седовласая тетка, увиденная им впервые в жизни, молниеносно развивала успех. Звеня медалями, принялась лупить его по голове раскрытой сумочкой, крича:

— Что ж это делается, люди? В карман залез при всем честном народе… Вот он, кошелек! Успела выхватить!

Пацей недоуменно отстранялся, пытаясь одной рукой отодвинуть нападавшую подальше. Что вызвало лишь новый вопль:

— Помогите, люди! Мало того, что кошелек вытащил, он еще и старуху бьет!

Людей возле магазина было не так уж много — человек пять. И все, конечно же, смотрели, как пожилая женщина в очках, очень похожая на учительницу, с орденом Красной Звезды и десятком медалей на груди, лупит сумочкой неприметного мужчину, одетого не богато и не бедно. Облик мужчины, в общем, не вызывал ни симпатии, ни антипатии, зато облик женщины заставлял тут же проникнуться к ней доверием… Молодой мужчина, уже было собравшийся сесть в старенький «Москвич», резко развернулся и направился к месту действия, многозначительно покачивая головой, а за ним рванулась еще парочка доброхотов.

— Послушайте… — заикнулся было Пацей. Его заглушил крик пожилой орденоносицы:

— До пенсии еще две недели, люди! Чуть без гроша не оставил, мерзавец!

— А ты погоди, погоди… — сказал молодой мужчина, ухватив Пацея за рукав. — Ты не торопись, разберемся…

— Товарищ…

— Так, граждане, разомкнемся, — послышался профессионально уверенный, хорошо поставленный командный голос усатого подполковника, судя по форме из «Ястреба», моментально пробившегося сквозь растущую толпу в сопровождении статного лейтенанта того же подразделения. — Доложим, что происходит… Кто у кого кошелек вытащил?

— А вот этот, вот этот! Я сама видела! — заорала старушонка с кислым лицом трамвайной склочницы. — Я сама видела!

Пожалуй что, она верила, что и в самом деле видела. Успела поверить. Еще не понимая, что принужден плыть по течению, Пацей отстранил махавшую сумочкой орденоносицу, коснулся локтя «ястребовца»:

— Подполковник, здесь какое-то недоразумение, отойдем…

— Отчего ж не отойти, — согласился бравый. — Михась, ты пока потерпевшую опроси, свидетелей, соответственно… Вы, гражданин, не так быстро поспешайте, не успеваю за вами… а вы, гражданочка, погодите, никуда он не денется… Значит, пенсионерок обижаем? Последние деньги крадем?

— Послушайте!

— Слушаю, — невозмутимо сказал подполковник.

Пацей оглянулся и, убедившись, что остальные находятся на приличном расстоянии, авторитетным голосом начал:

— Сейчас я покажу удостоверение… Кто-то схватил его сзади профессиональным приемом. Пацей рассмотрел, что зажавшая ему горло рука — в форменном рукаве, и тут же дернулся от боли. Что-то вонзилось в бок прямо сквозь пиджак, и от того места по телу пошел парализующий холодок…

Вполне возможно, он успел что-то понять. Поздно. Пока двое подчиненных бравого подполковника волокли его к машине, носившей все отличительные признаки милицейской, усатый служака бодро распоряжался:

— Расходитесь, граждане, расходитесь, нету тут никакого цирка с верблюдами и клоунами! Все, хорошие мои! Взяли голубчика, давно искали… А вы, бабушка, как потерпевшая, пожалуйте до машины, мы без ваших показаний, как без рук… Все, граждане, повязали карманничка, и уж, будьте благонадежны, никто его не отпустит, пока свое не отсидит…

…Обходиться с этим клиентом стоило гораздо осторожнее, нежели с Адой, и Пацей был давно уже пристегнут наручниками: за кисть правой руки — к батарее, за щиколотку левой — к ножке неподъемного стола, оставшегося от прежних хозяев.

— Опасаетесь? — Пацей старался улыбнуться.

— Стараюсь исключить всякие случайности, — серьезно ответил Данил, придвинул ногой стул и сел напротив. — Сейчас мне никак нельзя нарваться на случайность, пусть уж лучше буду выглядеть смешно…

— Ну, а на неслучайность нарваться не боитесь? — поинтересовался Пацей. — Вы примерно представляете, сколько статей Уголовного кодекса нарушили?

— Бог ты мой, почему «примерно»? — пожал плечами Данил. — Хорошо представляю, не примерно, а точно. Наизусть могу перечислить. Знаете, чем меня порой привлекают польские термины? Очень уж удачны. На российской мове кодекс — «уголовный», а вот по-польски «карны». По-моему, это звучит гораздо внушительнее: карный…

Кодекс карны, карающий…

— Я повторяю, вы понимаете, во что ввязались?

— Ну, не надо, — поморщился Данил. — Давайте сойдемся на простой истине: вы знаете, что я знаю, и я знаю, что вы знаете… Так что не будем оба валять ванечку, мы ж профессионалы… Положение у вас хуже пресловутого губернаторского. Вы, кстати, не знаете, что это за бедолага губернатор ухитрился таким вот манером угодить в пословицу и в чем там было дело? Жаль, я тоже не знаю. Но положение у вас хреновое. Бедный папа, бедный папа, ты не вылезешь из шкапа, ты повешен нашей мамой между платьем и пижамой… Это не детская дразнилка, это, как ни удивительно, название модернистской пьесы…

Интересно, вы все-таки Пацей или все же Бажан?

— Это вопрос?

— Да нет, пожалуй что. Мысли вслух. Ваша девичья фамилия меня не интересует, времени нет… Дать минералочки? Я не казенную доброту проявляю, откуда у меня к вам доброта, просто у вас не могло в глотке не пересохнуть после укола, а мне нужно, чтобы вы без запинок болтали… Дать? Ладно, вижу, чересчур горды, чтобы просить, но я-то не гордый… — Данил поднес к его губам стакан. — Оп, оп, хорошо пошла… еще? Как хотите, могу налить еще, пытку жаждой устраивать не буду… Итак. Не будет у нас с вами никаких преамбул, потому что мы ребята из одного ящика, меня даже не интересуют многие мелкие детали — каким именно образом вам удалось справиться с моими людьми, кто конкретно ставил те или иные акции, кто подсовывал президенту компромат на нашу честную фирму… Это сейчас неважно. Я четко и внятно очерчу круг вопросов, которые меня интересуют немедленно: второстепенные детали завтрашнего танца. Я уже догадался, что в Лукашевича должен стрелять снайпер. Знаю, откуда он будет стрелять. Знаю, для чего нужен был гексотан.

Знаю, на кого вы работаете. Но, откровенно вам признаюсь, мне пока что неизвестен круг фигурантов завтрашней игры. Обязательно будут какие-то перемещения силовиков, какие-то действия подразделений… Ну, вы лучше меня знаете. Вот эту информацию вы и должны мне слить немедленно.

— Вы уверены, что она у меня есть?

— Уверен, — сказал Данил. — Вы — моторчик. Кто-то — аккумулятор, сиречь финансирующий предприятие, кто-то — простой манипулятор, а вот вы моторчик. Пружина часового механизма. И никакой ошибки быть не может, я о вас знаю достаточно.

— Вопрос можно?

— Прошу.

— Сердюк не у вас?

— Ага-а… — осклабился Данил. — Вы уже начали молниеносно анализировать ситуацию, прогоняете в уме варианты… Что ж, я и не держал вас за растяпу… Должен вас разочаровать — Сердюк мне ничего не выдал, я до многого добрался исключительно своим скудным умишком. Вообще, ваш Сердюк сейчас мирно разлагается — я в прямом смысле — на квартире у Багловского. Вы не решились кого-то туда послать, и это объяснимо: конспирацию нужно было соблюдать, а по-настоящему доверенных людей у вас мало… Да и день приближается… Вы будете говорить?

Пацей поудобнее устроился на полу, насколько удалось, долго разглядывал Данила с непонятным выражением лица, потом хмыкнул:

— Значит, вы тоже идете ва-банк?

— Время подпирает, — сказал Данил.

— А вы не боитесь, что меня будут искать?

— Ваше легальное начальство или левые боссы?

— Все равно.

— Не боюсь, — сказал Данил. — Я сам — старый гэбэшный кадр, я пришел в контору, когда вы листали под партой книжки про шпионов… И я насквозь пронизан логикой структуры. Мне очень легко поставить себя на ваше место — в том числе и прикинуть, как провел бы завтрашний день я сам на вашем месте…

В чем-то я могу ошибаться, но главное вряд ли упускаю, для легальных шефов вы уже подыскали какой-то ход, позволяющий вам завтра выйти из поля зрения начальства… а для левых… Думаю, все то же самое. Вам нет необходимости завтра что-то утрясать, все уже поставлено и должно работать без вашего участия… а вот вы, как профессионал, просто обязаны отводить некий процент на неудачу, на провал. И потому подыскали местечко, где будете отсиживаться.

В конце концов, любой профи на вашем месте должен еще допускать и то, что именно его попытаются сделать козлом отпущения. Одним словом, со всех точек зрения для вас самым безопасным будет отсидеться где-то в сторонке. И никто не станет вас искать — по крайней мере до тех пор, пока что-то пойдет наперекосяк или возникнут сложности… Так я рассуждаю в скудоумии своем.

Поэтому это направление у меня не вызывает ни малейшей нервозности. Вы у меня в гостях надолго, и я не стану из-за вашего присутствия на одной из моих явок терять спокойствие… Вы будете говорить? Пацей молчал, едва заметно улыбаясь. — Трудный вы клиент, — сказал Данил без раздражения. — Боитесь блефа? Ну, логично… Что ж, придется затянуть нашу беседу за счет ненужных, в принципе, подробностей… Нет здесь, конечно, ни особой идеологии, ни лирики. Есть концерн «Карл Везер ГМБХ», который контролирует уже шестьдесят процентов рынка тяжелых грузовиков на том пространстве, что генерал Лебедь удачно обозвал Сборищем Ненормальных Государств. Учитывая, что на этом самом пространстве не действуют никакие антитрестовские законы и подобные им западноевропейские заморочки, работать нашему концерну не в пример легче, нежели в благополучных Европах. Шестьдесят процентов — это, конечно же, мало. Аппетит приходит во время еды. Обладая шестьюдесятью процентами, по вполне естественным человеческим побуждениям будешь стремиться к ста. И в это самое время на территории Рутении наблюдается удручающее оживление: некие фирмы собираются вкладывать немалые денежки в здешние заводы тяжелых грузовиков. Что, как легко догадаться, при разумном ведении дела заметно потеснит «Карла Везера» и создаст ему нешуточные проблемы на будущее. Есть, конечно, и некоторые другие аспекты, в конце концов, концерн наш не единственный, кто собирается переменить ситуацию в Рутении резко, другие по разным причинам тоже хотят избавиться от Батьки, можно даже нецивилизованными методами, тут, по большому счету, не Европа. Но нас интересуют не все заинтересованные стороны, а в первую очередь «Карл Везер». Поскольку вы работаете именно на него. Работаете, милый друг, работаете, не нужно хлопать ресницами и теребить подол платьица. Никакая вы не невинная школьница, а опытная блядь…

— К чему это? Мы профессионалы… — поморщился Пацей.

— Слишком много вы положили моих, я не всегда и сдерживаюсь… — честно признался Данил. — Но хорошо, постараюсь без оскорблений. Пойдем дальше…

Хотя, собственно, к чему размазывать манную кашу по чистому столу? Вас интересует, сколько я знаю, и ничего более… Я уже сказал, знаю почти все главное. Конечно, вы долго и старательно лепили из нас врага исключительно оттого, что нас следовало скомпрометировать всерьез и надолго, при любом раскладе вышибая из игры с грузовиками. Отсюда и вербовки, и оружие в климовской квартире… Но вот то, что вы опечатали «РутА», я никак не могу отнести к очередной пакости в рамках компрометации. Чересчур уж многозначительное совпадение, а я нисколечко не верю в совпадения. Очень уж удобное место… Это будет снайпер, ведь правда? Не зря в квартиру Климова подкинули в числе прочей дребедени и снайперскую винтовочку — вы не просто пакостили, вы на будущее след создавали, четкий, крепко пахнущий дичью…

Снайпер завтра будет стрелять из комнаты «РутА». Вы каким-то макаром контролируете именно этот участок, ему обеспечат туда доступ, создадут все условия… Интересно, а прикончить его потом вы собираетесь? Я бы на вашем месте прикончил — чересчур уж большие денежки, чересчур серьезные люди в игре, чтобы всякие снайперы потом болтали… А?

— Вы сами с собой разговариваете, — усмехнулся Пацей. — И сами за себя придумываете…

— Да ну? — хмыкнул Данил. — Ладно, пойдем дальше. Ваша цель не может заключаться в простом устранении президента — как-никак остается команда, пусть и не являющая собой грозную харизматическую силу, и тем не менее…

Значит, должны немедленно последовать другие действия. Выглядит это примерно следующим образом: в нескольких десятках километров от столицы внезапно происходит наблюдаемое многими зрителями явление, чрезвычайно похожее на ядерный взрыв. Сколько вы накопили гексотана? Тонн полсотни? И взрывчатки запасли для шума? Нужно же создать шумовое оформление, ядерный взрыв сопровождается грохотом. Идея, конечно, не ваша, тут работали режиссеры покрупнее. И задумка неплоха: насколько я успел вникнуть в проблему, гексотан точно даст впечатляющий «ядерный гриб». Население атомом пугано и без вашей тщательно подготовленной кампании в прессе, многие помнят Чернобыль… Легко представить, что вся округа мгновенно впадет в состояние полнейшей паники. В столицу будут звонить ответственные лица, местные милиционеры, сотни людей ринутся куда глаза глядят, распространяя панику дальше… В это самое примерно время страна уже останется без президента он будет убит на площади. Довольно продуманный хаос, неразбериха, взаимоисключающие рапорты, паника, недоумение, замешательство… В этих условиях даже два-три хорошо тренированных подразделения способны быстро и эффективно провести нужную вам зачистку — кого-то арестуют, кого-то, не исключаю, ваши боевики попросту уберут посреди суматохи. Вероятнее всего, рядовые зольдатики даже не будут знать, что они старательно исполняют левый план. А вот некоторые отцы-командиры как раз прекрасно будут знать, что творят, — но, повторяю, в обстановке неразберихи, паники, полнейшего непонимания происходящего выход бронетехники на улицы никого не удивит, как и предпринятые силовые акции. Масштабного заговора нет — иначе давно просочилось бы хоть что-то наружу… Есть небольшая группа людей, наделенных полномочиями отдавать легальные приказы. И для того сценария, что вы собирались раскрутить , этого, признаю, вполне достаточно. При другом раскладе у вас были бы огромные шансы на успех. Это не авантюра — все продумано. План был неплох и имел столько шансов на успех, что профессионал просто не имеет права называть его авантюрой…

— Был?

— Ну конечно, — сказал Данил устало. — Был. Мы взяли Аду — и Ада долго лепетала насчет известных ей переговоров с «Везером», ваших ниточек в Москве, насчет информационного обеспечения всего прочего… Дурачка Чемерета, конечно, опять сыграли бы втемную, но у меня достаточно материала о людях, которые играли как раз сознательно. А теперь и вы в гостях. И вы мне расскажете то, чего я не знаю. Кто. Какими силами. Куда. Кого. И так далее…

— А не много ли?

— В плепорцию, как выражались предки, — сказал Данил. — Меня, конечно, интересуют многие подробности, но это потом. Скажем, завтра к вечеру…

— А вы уверены, что у вас будет завтра?

— Отчего же нет?

— Хорошо, — сказал Пацей. — Не будем валять ваньку, это разговор профессионалов. — Он кивнул в сторону молчавшего Лемке, все это время сидевшего поблизости с пистолетом на коленях. — Судя по тому, как держится этот мнимый подполковник, он тоже не из любителей… Данила Петрович, дорогой мой, вам ведь мало все знать, вам нужно еще вы играть. Ну объясните вы мне, как вы собираетесь в этой ситуации выиграть? Когда до акции осталось менее двадцати часов? Вы, как в дурном фильме, прорветесь к президенту и успеете ему все прокричать? Не прорветесь. Ни за что. Можете втыкать мне иголки под ногти, но я и в самом деле не знаю всех, кто подстраховывает.

Зато представляю — да и вы, наверное, тоже? — как неповоротлива государственная машина. Вы ничего не успеете. И Басенок ваш ничего не успеет — слишком долго придется раскручивать машину. Кеннеди нельзя было спасти за двадцать часов до покушения — махина не успела бы прийти в движение, даже если кто-то им вскрыл бы в главном замысел. Положительно, вы не успеете. У вас здесь, я понимаю, есть люди, которых мы не выявили, у вас есть контакты, связи, ходы… Но вы все равно не успеете добраться до людей, которые принимают серьезные решения. А посему нам лучше отбросить эмоции и как-то договориться. Я вас недооценил, согласен. Меня утешает при этом один приятный фактик: другие вас тоже недооценили… Что мне, льщу себя надеждой, позволяет не стать козлом отпущения за этот театр… — он оглядел обе пары наручников. — Данила Петрович, давайте договариваться. Вы, в конце концов, не скаут и не герой голливудского боевика, вы представляете достаточно серьезную корпорацию. Есть немало вещей, которые компенсируют ваш отказ от проекта с тяжелыми грузовиками. Наконец, мы оба сотрудники КГБ, вы, правда, бывший…

Данил метнулся к нему и сгреб за глотку. Он ничего не мог с собой сейчас поделать — и тряс Пацея, как крысу, крича ему в лицо:

— Это ты — КГБ? Ты, сука?! Ты сраная подметка, пешком под стол ходил, когда… Это мы — КГБ СССР, это мы — имперские волки, и будем рвать глотки, пока живы… Это ты нас остановишь, блядь?!

Опомнился наконец. Мотая головой, чтобы отогнать мельтешившие перед глазами алые круги, сел на стул и едва попал в рот сигаретой. Пацей, выждав немного, сказал не без вкрадчивости:

— Данила Петрович, я понимаю, каждый может сорваться… Но будьте профессионалом… Хорошо?

— Хорошо, — отозвался Данил, почти спокойно, кривя рот. Встал, присел над Пацеем на корточки и расстегнул ему рубаху сверху донизу. — Вот с этим парнем, что все время молчит, мы когда-то долго ошивались южнее реки Пяндж… Там был такой Мансур — дикарь, зверь, великолепный образчик зверя, первобытного вождя племени. Но, кстати, он на свой манер воевал честно, он творил с пленными жуткие вещи, но никогда не трогал тех, кто не воевал непосредственно против него, женщин не обижал, штатских типа геологов или врачей отпускал, лишь ухо отрезав или там палец — что с его стороны было прямо-таки царской милостью… У нас была с ним хитрая партия, мы его убили в конце концов, и еще три раза прихлопнули бы, но он был правильный враг…

Ладно, я отвлекся. В общем, Мансур не любил сдирать кожу с человека вульгарно, «чулком», изобретателен был. — Данил достал зажигалку и принялся, легонько касаясь кожи, водить по груди и животу майора. — Вот так идут надрезы, потом так, следите за мыслью… кожа с человека сдирается, надо вам сказать, легко, если имеешь сноровку… Представляете? Вы весь, от пояса до глотки, покроетесь фестончиками кожи, я попытаюсь в точности воспроизвести Мансуровы изыски… Будете похожи на новогодний фонарик знаете, такие пышные? Мы найдем способ сделать так, чтобы вы не орали — или, по крайней мере, чтобы в соседних квартирах ваше мычанье не расслышали… Я не ручаюсь, что вы не сойдете с ума, когда увидите себя… Ну, а снадобья от болевого шока у меня есть. Хватит, Пацей, кончились разговоры, началось зверство. Вы положили столько моих парней, что я без малейшей брезгливости буду резать из вас арабески и узоры… А потом будет поздно. Потом вас, такого, ни в коем случае нельзя будет оставлять в живых. Да вы и сами будете просить, чтобы нас дорезали. Это не поэтическое преувеличение, бывают ситуации, когда то, что от человека осталось, умоляет его добить… Хватит разговоров. Могу гарантировать одно: вы никогда не попадете в руки Батькиных спецслужб. Это я гарантирую. Пошел счет. После «нуля» меня не останов ит никакая сила… Три, два, один…

— Подождите, — сказал Пацей, глядя ему в лицо и бледнея на глазах.

…Лемке, отвернувшись от Данила, негромко сказал:

— А ведь прав, сукин кот. Мы ни за что не успеем раскачать махину. И к президенту не прорвемся.

— А кто собрался к нему прорываться? — пожал плечами Данил. — Уж не я, по крайней мере.

Пятнадцать человек, не считая нас с тобой, некоторое количество транспортных средств, некоторое количество стволов… А кто сказал, что этого недостаточно? Дивизия против нас, что ли?

— Это точно, — отозвался эхом Лемке с тем же блеском в глазах, что давно уже настораживал Данила.

— Капитан, — сказал он, помолчав. — Я тебя умоляю, возьми себя в руки. И быстрее.

— Я спокоен.

— Ты танцуешь, — сказал Данил, — В старые времена это именно так и называлось.

— Кажется тебе.

— Нет. Капитан, соберись. Я в тебе не сомневаясь, но ты танцуешь… А это хреновый симптомчик, чуть ли не та самая пресловутая печать на челе. Ваську помнишь? А Хобота?

— Да ладно тебе, — сказал Лемке серьезно. — Я соберусь, Данил, соберусь…

Давай командуй.

— Магазины еще не закрыты, — сказал Данил. — Нужно в темпе достать хорошую фототехнику и, что здесь будет немного труднее, приличную порнографию.

Смачную, цветную, замысловатую…

Глава 6

Милицейский генерал-майор вышел из подъезда привычной, наработанной походкой: деловой и вместе с тем лишенной всякой суетливости. Легонько, порядка ради одернул парадный китель. До черной «Волги» с особыми номерами оставалось не более восьми шагов.

Пройти их генерал так и не смог. Неведомо откуда вынырнув, курчавый негр вьюном пошел вокруг него в лихой пляске, чем-то напоминавшей камаринскую, а частично и смахивавшей на здешнюю лявониху. Из одежды на нем имелся лишь веревочный поясок, кое-как прикрывавший срам гирляндой банановой кожуры правда, при особо азартных пируэтах кожура так и взметалась.

— Симба, бвана, симба! — самозабвенно орал негр. — Рамамба хара мамбуру, мамбуру! Моя Ма-самба пляшет самбу!

Генерал был скорее ошарашен — никаких других чувств пока что и не успел испытать. Свидетелей не было. Он растерянно покосился на водителя, уверенный, что тот поспешит моментально восстановить общественный порядок и субординацию, но водитель, такое впечатление, дремал, привалившись виском к полуопущенному стеклу.

На самом деле он был вырублен коротким мастерским ударом и должен был очнуться лишь через четверть часика. Знать этого генерал не мог — и затоптался, ощущая некую обидную, пожалуй что, и унизительную чуточку не правильность происходящего. С генералами, особенно милицейскими, так себя вести не положено.

Негр, однако, плевал на субординацию — извивался всем организмом, подлец, выкрикивая свои непонятные припевки.

Окончательно разъяриться генерал не успел. В мгновение ока сорвав крышку с пластикового желтого ведерка, негр широко размахнулся — ив лицо генералу, в грудь, в живот ударил вязкий густой поток кроваво-красного цвета, невыносимо резко пахнущий свежей краской (каковой и являлся).

Ослеп генерал мгновенно. Фуражка слетела, он попробовал было протереть глаза кулаками, но лишь усугубил этим ситуацию, взвыв от боли, намертво сжав веки, под которые словно песок насыпали. Закричав, наконец, в полный голос что-то непонятное ему самому, он не мог видеть, как негр опрометью кинулся за угол, так и не испачкавшись в краске. Вскочил в гостеприимно распахнутую для него дверцу «Москвича», прилег на заднее сиденье, чтобы никто не узрел.

Глядя в потолок «Москвича», Франсуа Петрович Пормазов, сугубый профессионал, осклабился в гнусно-довольной улыбке. Он снова сработал чисто — в переносном смысле, конечно, никак не в прямом.

Поставьте себя на место путчистов, которых, если сосчитать, довольно мало, которые сейчас под расстрельной статьей, которые, как положено любому путчисту, себя не помнят от напряжения, а нервы напоминают предельно натянутые гитарные струны, готовые пронзительно взвыть от легкого касания.

Теперь представьте, что человек, на которого возложена одна из ключевых ролей, не прибывает в нужное место в нужное время, а потому и не отдает необходимых приказов. Когда с ним срочно пытаются связаться, зажав нервы в кулаке, обеспокоенные соратнички, им преподносят следующую историю: Икс не смог приехать, потому что голый негр у подъезда облил его краской из ведра…

Интересно, кто-нибудь поверит в такую отговорку? Вряд ли. Ну, а за недоверием непосредственно следует растерянность, самые печальные предположения — вроде тех, не вздумал ли хитрый генерал соскочить с готового тронуться поезда? А далее, словно бы сама по себе, разгорается и тихая паника…

Именно так и произошло, даже быстрее, чем планировали Данил с Франсуа.

Милицейский сводный батальон — ни о чем и не подозревавший, понятно остался в месте прежней дислокации.

Столица, 09.00 Генеральская супруга, само собой, давно была строжайшим образом мужем проинструктирована насчет особой бдительности в открывании двери на звонок.

Однако в дверном глазке она узрела по ту сторону двери не мрачного грабителя с ломиком наперевес, а пожилую женщину со строгой прической, в очках в тонкой золотой оправе, к тому же на груди у звонившей красовались орден Красной Звезды и немалое число медалей. Не отдавая себе в том отчета, супруга моложавого армейского генерала подсознательно связала эту несомненную ветераншу какого-то из славных фронтов, то ли боевого, то ли трудового, с сегодняшним праздником.

И открыла дверь.

Пожилая ветеранша, вроде бы и не прилагая каких-то особенных усилий, в две секунды ухитрилась оттеснить хозяйку в глубь обширной прихожей — да что там, холла — и неумолимо надвинулась, а за ней, всхлипывая, то и дело промокая глаза платком, уныло тащилась довольно юная особа с явственно выпирающим под платьем животиком.

Ошеломленная генеральша, уже не пытаясь хоть что-то понять, отступила в комнату, оглянулась на последнюю линию обороны — законного супруга, как раз накинувшего на белоснежную крахмальную рубашку парадный армейский китель.

Справедливости ради следует отметить, что планок у него было поболее, нежели регалий у пожилой гостьи в золотых очках.

Он тоже не успел открыть рот, замер в странной позе, потянувшись за фуражкой к столу.

— Ну так как же, Игнась Петрович? — напористо заговорила пожилая орденоносица, подойдя почти вплотную. — Заранее знаю, что вы скажете: и снова вам некогда, и праздник сегодня, и на службу вам пора… Сколько ж можно, прости господи? Вы только посмотрите на девочку! И попробуйте прикинуть, на каком она месяце. — Она взяла генерала за лацкан отутюженного кителя, встряхнула с неженской силой и почти крикнула:

— Обрадовались, что больше нет ни парткомов, ни месткомов? По-вашему, и правду простому человеку найти негде? София, ты что молчишь?

Хныкающая девчонка проворно вступила:

— Игнась Петрович, вы ж сказали, что к праздникам непременно разведетесь со своей пилой… Я вам и поверила, дура… Вы не думайте, я бы ничего не сказала, тетя сама фотографии нашла…

Поскольку генерал видел эту парочку впервые, то, как всякий нормальный человек, решил на миг, что сошел с ума или просто еще не проснулся. Однако все чувства свидетельствовали, что вокруг самая доподлинная реальность. Вот только язык прирос к гортани. Не в силах повернуть голову, он смог лишь пробормотать:

— Карина, это недоразумение какое-то… И, не успев еще осознать произнесенные супругой слова, похолодел от самого тона:

— Так, и кто же тут пила, Игнасик? Опять?! Только на сей раз еще и с прибавлением? — Она, дрожа от сарказма и охотничьего азарта, указала наманикюренным пальчиком на задорно бугрившийся животик юной гостьи. — Ну, это уже переходит…

Генерал лихорадочно пытался придумать хотя бы парочку дельных, убедительных фраз и с ужасом убеждался, что не в состоянии ничего сообразить.

— Ошибаетесь, милочка, — спокойно и где-то даже величественно сказала генеральше пожилая гостья. Полезла в сумочку, вытащила пачку цветных фотографий и прямо-таки сунула их в руки Карине (надо добавить, отнюдь не старой и определения «пила», в общем, не заслуживавшей). — Вот это как раз всякие границы переходит. Узнаете, надеюсь? Позвольте полюбопытствовать, с вами ваш супруг, надеюсь, такого непотребства не учиняет? А с бедной неопытной девочкой, как видите, можно… Посмотрите на нее — ведь совсем ребенок… Встретился генерал, красивый, импозантный, красиво набрехал, что непременно женится… София, не плачь! Правду мы еще найдем!

Генеральша, задыхаясь от ярости, перебирала фотографии. Очень может быть, она слыхивала что-то про фотомонтаж, но была теперь не в том состоянии, чтобы рассуждать логично и здраво. Не осталось ничего, кроме бивших гейзером эмоций…

Генерал тоже увидел одну из фотографий — и содрогнулся от дикой нереальности происходящего. Но опомниться ему не дали.

— София! — воскликнула пожилая тетушка залетевшей племянницы. — Хватит распускать сопли! Повернись и выйди. Гордо выйди. На экспертизу мы обязательно подадим, товарищ генерал, ваше превосходительство, и уж тогда вам ни за что не отвертеться. Я вам абсолютно не верю насчет женитьбы, да и не хотела бы иметь такого зятя, как вы, — должно быть, каждой дурочке одно и то же твердите? Но правду найдем, да-с, можете не сомневаться!

Она неожиданно для генерала взмахнула рукой, вмиг с извечным женским умением оставив у него на щеке четыре длиннющих царапины. Гордо подняв голову, фыркнула ему в лицо:

— А еще военный! — повернулась и горделивой походкой наполеоновского маршала прошествовала к выходу, подталкивая перед собой безропотную племянницу. Хлопнула входной дверью так, что хрустальные висюльки люстры задребезжали длинно, жалобно.

Супруги остались одни. К генералу, наконец, вернулся дар речи.

— Кариночка! — воскликнул он елико мог убедительнее, морщась от боли, царапины уже обильно кровоточили. — Я этих баб впервые…

Фотографии полетели ему в лицо. За ними последовала фуражка, за ней некстати для генерала подвернувшаяся под руку разъяренной супруге ваза.

Митрадора Степановна с Надюшей уже садились в машину, когда у подъезда притормозил «уазик» и в дверь кинулись двое статных милиционеров. Они были вызваны Волчком заранее, но оказались как нельзя более к месту. Поскольку вызов оказался ничуть не ложным — в квартире и в самом деле имела место не просто ссора, а настоящая драка, причем контуженному вазой генералу срочно требовалась медицинская помощь.

Прибыть в нужное место к нужному времени он не смог.

Столица, 09.04 Вышедшая из подъезда молодая женщина не привлекала к себе особенного внимания — лишь приглядевшись как следует, можно было заметить, что лицо у нее словно бы стянуто в гримасе напряженной злобы.

Катя Зерникова нервно поправила на плече сумку — самую обычную, женскую, летнюю, но несомненно таившую внутри что-то тяжелое, заставившее тонкий ремешок врезаться в плечо. Шагнула к автобусной остановке.

Оглушительно трещащий японский мопед, юркий и легкий, едва не впечатался прямо в нее, и женщина инстинктивно шарахнулась. Мопед вылетел с тротуара на мостовую, ловко разминулся с отчаянно завизжавшим тормозами «жигуленком», свернул вправо и в три секунды исчез за углом.

Катя перевела дух. И только теперь сообразила, что ее внезапно ограбили на стандартный западноевропейский манер. На плече уже не было сумки с заряженным холостыми револьвером и большим красивым пропуском на площадь.

Гнаться за мопедом было, конечно, бесполезно. Эти детские игрушечки при нужде могут выжать и девяносто.

Она стояла, как столб, и до нее медленно начинало доходить, что все пропало.

Столица, 09.45 Лейтенант, прикрыв ладонью последний сладкий утренний зевок, поправил фуражку и приказал часовому:

— Открывай.

— Что, на выезд?

— Да говорят…

Часовой тоже с удовольствием зевнул бы во всю хавалку, но рядом стоял офицер, и парень, героическим усилием сведя скулы, сдержался. Налег на створку, выкрашенную в защитный цвет, и она, визгнув на роликах, покатилась в сторону.

Длинный, отчаянный автомобильный гудок моментально смахнул с часового дремоту, — и он шарахнулся в сторону.

Грузовик влетел в ворота задним ходом, наискосок, в секунду их плотно закупорив. Часовой отпрыгнул еще дальше — как раз вовремя. Из кузова обшитого жестью короба — почти на то самое место, где он только что стоял, полетели горящие, дымящие, остро воняющие паленым тряпьем комья. Звонко разлетелась на асфальте огромная бутыль, взвилось желтое пламя, распространилось, отрезая грузовик от оторопевшего часового и застывшего в полуобороте лейтенанта. Еще одна бутыль. Высокое пламя. По асфальтированному плацу загремели сапоги, послышались крики, никто ничего не понимал, пламя вырвалось уже из кузова — и из боковой дверцы спрыгнули две фигуры, бросились к остановившемуся впритык «жигуленку». Взревев мотором, он унесся так быстро, что никто не рассмотрел не только номера, но и цвета, и модели.

Взорвался бензобак, столб пламени прямо-таки запечатал ворота единственные ворота, через которые могли покинуть территорию колесные бронетранспортеры с солдатами. Бежавшие к пожарищу военные успели остановиться на безопасном расстоянии, пятились, прикрывая лица локтями, из-за угла караулки улепетывал тоже оставшийся невредимым часовой.

Говорить о панике вряд ли стоило, но определенная деморализация личного состава имела место.

Военный прокурор, люди из КГБ и милицейские машины к месту происшествия примчались уже через несколько минут. Оперативность эта объяснялась предельно просто: всем им от имени дежурного воинской части было сообщено о ЧП гораздо раньше, чем оно состоялось.

Костя Шикин, командовавший крохотной группой поджигателей, имел все основания гордиться собой.

Пожар потушат, конечно, быстро, но не это главное. Главное, перед лицом стольких должностных лиц — и, вдобавок, срочно примчавшихся своих собственных высоких командиров — полковник и не подумает вывести бронетранспортеры с территории, не говоря уж о том, чтобы выполнять возложенную на него путчистами задачу. Чтобы решиться на это в присутствии двух начальствующих над ним — и, что характерно, ни во что не посвященных генералов, полковнику нужно быть либо идиотом, либо самоубийцей. При том, что его солдаты опять-таки ни во что не посвящены, представления не имеют, что ими, как пешками, собирались сыграть втемную. Один-единственный недоуменный взгляд, один-единственный вопрос: «А куда это вы ведете технику, полковник, ежели никто вам такого приказа не давал?» — и можно стреляться…

Костя — вернее, Данил Черский — рассчитал все правильно. Когда полковник улучил момент и на секунду остался один, к нему, конечно, кинулся старлей, единственный, кроме командира, знавший. Ничего не сказав, вопросительно уставился одуревшими глазами.

— Видел, что делается? — прошептал полковник. — Куда ж тут…

— Так что, отбой?

Покосившись на кучку генералов, гэбистов, прокурора в полковничьем чине и прочих слетевшихся визитеров, полковник, от неимоверного испуга обретший нечеловеческую ясность мысли, поймал подчиненного-сообщника за рукав и жарко прошептал:

— Мы не виноваты, Михалыч, мы ни в чем не виноваты… Хай идет, как идет, а мы знать ничего не знаем… Беги к Жебраку, скажи, что все напутал, что не было никакого приказа… Ну!

Мотострелковый батальон остался в казармах — откуда его, впрочем, тут же выгнали с приказом вооружиться всеми имеющимися в наличии средствами пожаротушения и в темпе ликвидировать пламя до приезда пожарных, чтобы не уронить воинскую честь.

Окрестности Гракова, 09.46 Их было всего шестеро, а работать приходилось за добрый взвод, причем увильнуть от тяжелых трудов не было, понятно, никакой возможности.

Они старательно стянули выцветший брезент с огромной, как амбар, геометрически правильной кучи в виде параллелепипеда — проделав это еще затемно — и вот уже три часа кряду таскали со штабеля плосковатые мешки из пластика (каждый с европейской педантичностью украшен несколькими строчками цифр и букв, гласивших, что мешки содержат гексотан-15, и попутно содержавших еще немало абсолютно бесполезной сейчас информации).

Мало было просто перетащить из одного места в другое — уложив ряд, мешки старательно вспарывали отточенными до бритвенной остроты охотничьими ножами, крест-накрест, наискосок, поливали из хранившихся до того в огромной армейской палатке канистр синеватой, резко припахивавшей, слегка пенившейся жидкостью так, чтобы просочилось на совесть, образовало комковатую влажную кашу, а уж на эту кашу выкладывали следующий ряд. Спины, конечно, взмокли от стахановской работы, несмотря на респираторы и заботливо припасенные вместо очков маски для подводного плаванья, гексотановая пыль и пары жидкости с длиннейшим непроизносимым названием проникали в носы, в легкие, в глаза. Как ни заверяли отцы-командиры, что химия, в общем, практически безвредная, организму от этого легче не становилось. Перхали, кашляли, отплевывались и чихали, украдкой матерились, но прерывать работу, конечно, не решались.

Куренной атаман торчал тут же, временами, ради ободрения личным примером, сам хватал мешок или канистру. За три часа он разрешил лишь два кратких перекура. И сейчас, поглядывая то на растущую кучу опустевших канистр, то на квадратную неописуемую груду, тихо погонял:

— Хлопцы, поспеши, поспеши! Время! Хлопцы поспешали, ворча под нос нечто вовсе уж совершенно непатриотичное, пытаясь отвести душу хотя бы в матерках.

Пару раз куренному залетали в уши особенно смачные эпитеты — касавшиеся в том числе и его персоны, но он, как опытный командир, все пропустил мимо ушей. Дал выпустить пар, разрешил в третий раз перекурить на скорую руку.

Из-за забившей рты и ноздри химической вони вкус табака не ощущался совершенно, но замотанные «куренные стрельцы» старательно глотали дымок, радуясь передышке.

— Подымили? — осклабился командир и, подавая пример, первым натянул болтавшийся на шее «лепесток». — За работу швыдче, труд из обезьяны человека сделал… Глянь, мало осталось!

И они вновь ухватились за плосковатые мешки, казавшиеся все более тяжелыми. Последние три рядка носили почти бегом, то и дело с хрипом оглядываясь за спину, чтобы еще раз убедиться: клятой тяжести все меньше, меньше, меньше…

Все. Буздыган с напарником, по колени увязая во влажной каше, из розовой уже ставшей грязно-бурой, двигались задом наперед, держа перед собой в затекших руках наклоненные канистры, все чаще плеская себе на ноги.

— Добре! Горючку тащите!

Теперь уже все до одного, вкупе с командиром, старательно поливали уродливую гору бензином — обильно, тщательно, стараясь не наплескать на себя. В воздухе повис густой странноватый запах — окропленная бензином смесь припахивала сладковато, пронзительно.

— Дорожку делайте! Тройную!

Трое попятились к лесу, осторожненько переставляя ноги, за ними оставалась тройная влажная полоса. Командир проверил часы, предусмотрительно завернутые в полиэтилен. Без нужды, просто чтобы снять напряжение, почесал в затылке. Встал возле поваленного ствола, держа часы перед глазами. Времени оставалось минут восемь. Остальные кучкой сбились за его спиной, шумно переводя дух, отряхиваясь, кое-кто жадно дымил.

— Здоровы будете! Что это вы тут мастерите?

Командир взвился, словно его ткнули шилом куда-нибудь в чувствительное место.

На опушке стоял мужичок лет пятидесяти, низенький и лысоватый, в кирзачах, мятых штанах и неопределенно-серого колера пиджачке. В руке у него была длинная неоструганная палочка, у ноги, высунув язык, смирно сидела поджарая овчарка без ошейника.

Командир поборол удивление в секунду. Он прекрасно знал, что возведенный ими штабель со стороны выглядит самой что ни на есть чудасией: квадрат пятнадцать на пятнадцать метров, высотой человеку под горло, исполинская груда влажной рыхлой субстанции, из которой там и сям торчали уголки мутно-прозрачных мешков.

Удивляться нежданному гостю не стоило — гораздо практичнее было подумать: где караульные, мать их? Трое, на трех направлениях, хоть один да обязан был заметить и если не удержать, то хотя бы свистнуть…

— Ну ничего себе! — абориген прошелся вдоль штабеля, косясь на него с почтительным недоумением. — Это что ж такое будет, хлопцы? На удобрение похоже…

— Кино снимаем, — сказал командир, прекрасно помня, в каком кармане у него пистолет. Нет, даже сейчас нужно работать без шума. Особенно теперь…

Кинуть его на штабель, когда полыхнет, — одни косточки останутся…

Он легким мановением подбородка подал Буздыгану сигнал, тот понятливо кивнул и выдвинулся вперед, притворяясь, будто всего-навсего хозяйственно осматривает груду.

— Кино? — удивился мужичонка. — А камера где? Ох и смердит оно у вас, дядьки…

Все хмуро смотрели на этого живого мертвеца, которому, к его невезению, жить оставались какие-то секунды. И потому им, просчитавшим в голове все наперед, понадобилось не менее десяти секунд, чтобы осознать: длинная череда взлетевших меж ними и штабелем фонтанчиков пыли — автоматная очередь.

Которой отчего-то не было слышно…

В течение неуловимого мига ситуация повернулась на сто восемьдесят. Они застыли, понимая, но не в силах окончательно поверить, а из леса вышел человек, держа наизготовку автомат с очень толстым дулом. Осклабился, в рыжей кучерявой бороде блеснули великолепные зубы:

— Капитан Довнар, Советский Союз. Кина не будет, обормоты!

Рванувшегося к лесу Буздыгана сшибла с ног, прижала к земле овчарка.

Командир рывком бросил руку в карман — но неоструганная палочка, взлетев, угодила ему по глазам, и он, взвыв от боли, разжал пальцы, успевшие было стиснуть рубчатую рукоять. Еще два голоса прикрикнули за спиной:

— Р-руки!

И подкрепили приказ лязгом затворов.

Сопротивления они больше не встретили.

Окрестности Гракова, 09.52 Курить хотелось адски, как оно всегда и бывает. Время ползло, словно трехногая, да еще вдобавок обкурившаяся черепаха. Лемке достал из набедренного кармана сигарету, плавным движением поднес ее ко рту, откусил половинку, сунул под язык и принялся медленно жевать.

Он залег грамотно так, чтобы полностью держать в поле зрения доставшийся ему сектор, чтобы ни одна веточка не перекрывала обзор. Никого из своих он не видел вот уже полчаса, а это в первую очередь означало, что ребята отлично выполнили приказ, растаяли среди леса, замерли, словно их здесь и не было вовсе. В таких-то комбезах от лучших заокеанских фирм в лесной прохладе легко стать невидимкой, а поди-ка на сером склоне, где твоя хэбэшка издали бросается в глаза, где ни за что не прикинуться кустиком, потому что кустики в последний раз тут росли не ранее каменноугольного периода…

Стоп! Почувствовав, что непозволительно поплыл мыслью, Лемке постарался вытряхнуть из головы все побочное. Плавным движением подставил сложенную чашечкой ладонь, выпустил на нее струю перемешанной с табаком слюны, растер смесь по траве. Помогло, кажется, успокоил жаждущий никотина организм, словно дите пустышкой обманул…

Где-то на периферии сознания по-прежнему сидел легонько зудящий страх: а что, если Черский ошибся и они пройдут в другой стороне?

Это была блажь чистейшей воды. Черский не ошибается, снова и снова напоминал себе Лемке, — он же Капитан, он же Крокодил, он же Наша Рэмба.

Черский не умеет ошибаться. Он, как все живые люди, может лопухнуться, недоглядеть, недооценить, но вот ошибаться не умеет. Сам Лемке тоже повел бы диверсантов к месту именно этой ложбинкой. Задумано неплохо: когда всего в полукилометре отсюда рванут шумовые заряды и на полнеба медленно вспучится неотличимый от ядерного гриб, расчет ракетных установок и их охрана пусть ненадолго, но потеряют себя. Особенно если там есть вербанутый, в чью задачу входит диким голосом орать насчет атомного взрыва, а такой там должен быть, Лемке непременно ввел бы туда своего человечка на их месте, поручил бы ему осторожненько, за пару дней пустить нужный слушок, пошептать насчет ядерных зарядов, будто бы дислоцированных по соседству, только что привезенных.

Военные любят страшные слухи не менее всего остального человечества. Никто ничего и не заподозрит, конечно, даже если дойдет до офицеров…

А потом навалятся диверсанты. Черт их знает, из каких они, где готовлены и на каком наречии брешут.

Главное, они должны быть суперами. Ставки очень уж велики — электронные блоки из пультов управления. Это не просто С-300, сами по себе во многом превосходящие любые забугорные аналоги — это изделие под шифром Ум-5. У янкесов нет ничего даже отдаленно похожего, хотя иные шизы, характеризуя наше многострадальное отечество, и талдычат что-то про Верхнюю Вольту с ракетами. Нет, хоть ты тресни. А хочется позарез… Так что это и есть главная цель, ради которой случилось столько смертей, ради которой плелись все эти непонятки. Блоки, которые можно уместить в среднем чемоданишке.

Или…

Он мгновенно подобрался. Метрах в ста чирикнула птица — вроде бы самая обычная птаха… Набрав побольше слюны, смачно плюнул в глушитель: чтобы самый первый выстрел получился вовсе уж бесшумным. «Не мушкетерствуйте, — наставлял Черский. — Рискованно. Будьте негуманными с самого начала, мы, в конце концов, никого не заставляли играть в эти игры…» Золотые слова, сеньоры, сам Лемке считал точно так же…

Он непроизвольно расслабился на миг, увидев, как среди сосен перемещается бесшумная цепочка зеленых силуэтов. Молодец Черский, чтоб ему на том свету не провалиться на мосту. Рассчитал все точно. Комбезы явно из того же ателье, а вот стволы другие, но это, ребята, детали…

Молниеносная стычка битых волков лишена всякой красивости. Любой. Лемке просунул автоматный глушитель меж двух веточек так, что не шелохнулся ни один листик, даже пузатый паучок, висевший перед глазами, ничуть не обеспокоился. Небывало остро ощутив неведомый непосвященным миг рубежа — меж тишиной и боем, меж смертью и жизнью, — плавно потянул спусковой крючок второй фалангой указательного пальца.

Легонький толчок в плечо. Потом толчки слились в серию. И настал суд божий, парни, суд божий… Из засады обрушился на застигнутую врасплох семерку ливень бесшумного огня. И падали они, как и жили, ничуть не зрелищно — нелепое дерганье пробитых пулями тел, корчи, рывки по инерции, тут же обрывавшиеся на полудвижении…

Тухло воняла пороховая гарь, от которой никуда не деться. Услышав свист, Лемке выпрямился, обогнул дерево и в полный рост зашагал на поляну, держа автомат в опущенной руке, оскалив рот в улыбке облегчения. Кровь бурлила, как только что откупоренное шампанское, он мало что видел вокруг, себя не помнил от ликующего азарта, чертовски приятно было выигрывать. Из-за сосны показался Володя, значит, «второго эшелона» нет, была только эта группа, одна…

— Й-ю-ху-ху! весело рявкнул он, взмахнув автоматом над головой. — Господа мушкетеры…

— Капитан!!!

Он успел еще развернуться, успел заметить конвульсивный рывок гада, только что вроде бы лежавшего бездыханным, успел увидеть бледно-желтую вспышку, озарившую черный глушак, — а больше ничего не успел. Даже не услышал выстрела. Скорость пули превосходит скорость звука, и, если тебя убивает наповал, звука твоего выстрела ты уже никогда не услышишь…

Лемке уже не видел, как очухавшегося, непроверенного подранка решетили в четыре ствола. Капитана Лемке больше не было, он летел куда-то в ослепительный мрак, мрак, мрак…

Площадь Победы, 10.08 Удивительно, но курить не хотелось. Больше всего хотелось пить — с пяти утра Данил не отпил ни глотка, да и в течение ночи не увлекался водичкой, чтобы не задавать мочевому пузырю излишнего беспокойства. С пяти утра он сидел в этой тесной клетушке, откуда, естественно, не мог убрать пыль и мусор. Хорошо еще, хватало места, чтобы разминать ноги, вставать и даже делать шаг — один-единственный, налево-направо… Глаза давно привыкли к сумраку, и он не боялся за что-нибудь зацепиться, нашуметь.

Лемке, конечно, крутил носом, но Данилу удалось все же настоять на своем и пойти в «РутА» одному. Это было не так уж трудно — с помощью Волчка около полуночи аккуратненько убрать печать с двери и, отперев ее, проскользнуть внутрь. Потом Волчок аккуратно придал печати прежний вид и убрался.

Ни капли гусарства и прочего пижонства, один холодный расчет: двоих могли засечь, потому что места в чуланчике хватало аккурат для одного, второму пришлось бы прятаться где-то в кабинетах, а это чересчур рискованно.

Кабинеты они осмотрят не в пример тщательнее, а вот тесная клетушка удостоится лишь беглого взгляда с порога — очень уж много там хлама, сваленного как попало после недавнего обыска… И одному можно превосходно укрыться за прислоненной к стеночке деревоплитой, там есть нечто вроде ниши, куда как раз втиснется одиночка, а снаружи покажется, что плита стоит вплотную к стене…

Трудно определить, о чем он думал ночью. Ни о чем, наверное. Почти все время просидел у окна так, чтобы не заметили снаружи, смотрел на пустую площадь и с упорством испорченного патефона неизвестно в который раз прокручивал в голове все случившееся, снова и снова проверял комбинации, оценивал свои ходы и ходы противника, искал свою возможную ошибку и неожиданные каверзы, которых не предусмотрел в процессе.

И всякий раз возвращался к прежнему результату — он не мог ошибиться, потому что не имел такого права. Он рассчитал все точно. Он опережал на полшага, и этого хватало.

Но теория теорией, а жизнь жизнью — окончательно убедиться в своей правоте можно только после финала. А потому он все время старательно прогонял маячившую где-то в отдалении тоскливую тревогу. Поводов для нее, увы, хватало — когда игра начнется, когда ничего нельзя будет остановить, отменить, переиграть, случайности могут хлынуть, как зерно из распоротого мешка. Эти случайности сорвали столько безукоризненных операций, что невозможно и сосчитать…

В пять утра они пришли. Бегло осмотрели помещения. Данил слышал, втиснувшись в нишу, как совсем рядом раздается тоненькое электронное попискивание их раций. Приди в голову какому-нибудь ретивому служаке отвалить плиту — и рухнет все к чертовой матери.

Обошлось… Они ушли. Часа на четыре настала полная тишина — здесь, но не на площади, там уже после восьми ожили многочисленные громкоговорители, Данил переслушал превеликое множество напрочь, касалось бы, забытых песен, явственно долетавших до его укрытия. И приходилось напрягать слух, чтобы не упустить прихода…

Он пришел в восемь двадцать девять. Громко щелкнул замок на лестничной площадке, потом дверь захлопнули, не шумно и не тихо. Снайперу не было необходимости красться на мягких лапках — он потому и попал сюда, что его пропустил охранник, отвечавший за эти именно помещения. Еще одна ссученная рожа. Но план, надо признать, составлен безукоризненно: здешнее управление охраны президента работать умеет, площадь и ее окрестности взяты под контроль так, что любое покушение невозможно. И щелочка в этой непроницаемой броне может отыскаться в одном-единственном случае: ежели измена окажется внутри. Так и вышло. Вот только ни один аналитик не предусмотрел Данила Черского — что ж, бывает и на старуху проруха, то, что выдумал один человек, другой всегда сможет разгрызть… если только су-мест. Это разные понятия «уметь» и «смочь»…

Судя по звукам, снайпер чувствовал себя уверенно и даже непринужденно он пару раз выходил в туалет, один раз напился воды из-под крана. А это уже ключ, подумал Данил, стоя за своей деревяшкой, ни один западный человек из-под крана пить ни за что не станет, это только мы способны, тутошние…

В девять пятьдесят пять Данил обеими руками отстранил шершавую деревоплиту и, скользя по стеночке, потихоньку выбрался из своего убежища.

Достал из внутреннего кармана пистолет с глушителем — теперь можно было и плюнуть на предосторожности, — сунул его за ремень сзади. Постоял у двери (петли он смазал еще ночью, скрипнуть они не должны).

Девять пятьдесят девять. Тишина на площади. Потом, словно по мановению волшебной палочки, — волна рукоплесканий и криков. И вновь тяжело опустилась тишина… Голос Лукашевича:

— Земляки! Собрались мы здесь сегодня ради нашего старого праздника…

Все. Время принятия решения. Пошел отсчет. Бесшумно приоткрыв дверь, Данил выскользнул в коридор, на ходу достал пистолет и, держа его стволом вверх, двинулся по недлинному коридору. Если этот скот запрет дверь изнутри, придется шуметь, ничего тут не поделаешь, лучше попасться, но не оставить снайперу ни единого шанса…

Он скользил словно во сне, чувствуя себя невесомым и бестелесным. Бывший охранник Брежнева, меченный вечным клеймом «девятки», Данил Черский впервые в жизни вышел предотвратить настоящее покушение на главу государства — пусть и чужого. Он много лет был «человеком за спиной» — и ни разу не выпало случая заслонить первое лицо от реального супостата. И надо же, сподобил бог на старости лет…

Распахнув левой дверь, он ворвался в комнату, как учили. И обрушился на стоявшего у окна человека, когда тот еще не успел к нему развернуться. Удар.

Еще один. Третий — уже проформы ради. Потому что хотелось бить и бить…

Перевернув лежащего, Данил пару секунд разглядывал незнакомую, чисто выбритую физиономию, потом спеленал снайпера тем же скотчем. Обыскал. Не было ничего, кроме мелочей, решительно не способных вызвать подозрения.

Осмотрелся. В уголке стволом вверх стоит винтовка — весьма даже неплохой «Бреннер-56», с просветленной хитрой оптикой, благодаря которой можно без проблем лупить прямо через стекло. Дергал хорошо смазанный затвор, пока из казенника не выскочили все пять остроконечных патронов. Подошел к подоконнику и, приложив к плечу удобный приклад, посмотрел вниз сквозь оптический прицел.

Лукашевич был от него, казалось, в полуметре. Жестикулировал он скупо, телом не качал — идеальная мишень. На мгновение Данила охватило дикое, иррациональное желание нажать на курок так вполне разумного человека искушает какая-то неведомая сила кинуться вниз с высоты или встать на рельсы перед несущимся поездом.

Палец даже коснулся гладкого железа — и тут же отпрянул. Поставив обратно в угол разряженную винтовку, Данил переступил через лежащего — тот как раз начинал оживать, — сел в кресло Максима и придвинул к себе телефон, который, конечно же, никто не вздумал бы отключать.

Второго снайпера, засевшего где-то в столь же удобном месте, он не опасался ничуть — и не потому, что Пацей был искренен, борясь за свою поганую шкуру. Не может тут оказаться второго. В этой броне может отыскаться лишь одна-единственная щелочка.

Преспокойно набрал номер.

— Слушаю, — раздался почти спокойный голос Волчка.

Охваченный жаркой волной нетерпения, Данил сказал:

— Отчет.

— Ноль по всем группам. Повторяю — ноль по всем группам…

— И я — ноль, — сказал Данил, зажав в кулак эмоции. — Начинайте меня отсюда вытаскивать, все по плану…

Бережно положил трубку на рычаг. Оставались пустяки — продержаться минут десять, пока не ворвутся люди, от которых вряд ли стоит ждать подвоха.

Басенок должен прекрасно сработать, он слишком многое теряет со смертью Батьки, на него можно положиться, он рванется с цепи, как злющий кобель, или, по-местному говоря, — кусливый собака. Ну, а если наверх вздумает подняться тот сучонок, что пустил сюда снайпера, разговор с ним будет короткий.

Ноль по всем группам. Это означало, что не случилось ни единого прокола.

Что ж, бывают в жизни чудеса — особенно если готовить их долго и вдумчиво, сжигая мозг сложными комбинациями, плюнув на нервы, плюнув на сердце… И преспокойно растворяться потом в безвестной безымянности, нимало этим не терзаясь.

Потом его, без всякого перехода, скрутила слабость — реакция на все пережитое. Он поник, сгорбившись, с некоторым стыдом ощущая, как по лицу ползут слезы — мы стареем быстрее, чем нам хочется, — тело пару раз передернулось в спазмах плача, потому что слишком много отличных парней погибло здесь, и он, позволив себе на пару минут расслабиться абсолютно, слушал беззаботный рев динамиков на площади:

Только несколько минут, Только несколько минут Между нами длилась та беседа… «Как, скажи, тебя зовут?», «Как, скажи, тебя зовут?», И она ответила: «Победа…»

А потом тот Черский, которого никто не видел таким, и, надо верить, никто и не увидит, превратился в того Черского, которого знали все. Потому что это была еще неполная победа. Потому что он еще не доиграл партии. И когда в коридор, сгоряча не помня о предосторожностях, влетел белобрысый гад с бесшумкой — конечно же, озабоченный тем, что на площади все шло нормально, Данил был готов, с ходу срубил его двумя ударами, как сухую сосенку, принес из комнаты «Бреннер», держа за конец ствола, отпечатал на прикладе еще и пальчики бесчувственного. Строго говоря, это никак нельзя было назвать фальсификацией: коли уж белобрысый пустил сюда снайпера и подстраховывал его, отвечать должен был за компанию, а как же иначе?

Потом было совсем просто. Данил видел все из окна коридора: как легкие броневики влетели во двор, впопыхах круша клумбы и деревянные лавочки, как сыпанул из люков спецназ в своих марсианских нарядах, как несся впереди всех опальный генерал Басенок, судя по яростно-азартной роже, готовый, наконец-то, отплатить полновесной монетой за далекий девяносто первый год…

Глава 7

Он прошел мимо Волчка и Кости Шикина, торопливо вскочивших с дивана в вестибюле, при виде их радостных физиономий вовсе не ощутив триумфа, потому что лично для него все было далеко не кончено. Он шагал по пустым коридорам «Клейнода» словно в том сне, когда заранее знаешь, что спишь, но проснуться не удастся и придется досматривать кошмар до конца.

Без стука вошел, сел к столу и пытливо взглянул на Оксану. Его больше устроило бы не раскаяние, конечно, — ему-то откуда взяться, не тот кадр, но хотя бы тень тревоги или беспокойства.

Ничего подобного, напряженность в ней ощущалась, но и только. Вряд ли лицо у нее чуть осунулось — скорее всего, показалось.

— Что ты на меня так уставился? — спросила она совсем спокойно.

Данил не верил, что она будет стрелять, сомневался, есть ли у нее оружие вообще, но все равно был готов к неожиданностям: пресловутая женская логика берет свое даже в тайной войне, и возможны сюрпризы…

Нет, никаких танцев…

— Знаешь, я ведь не врал насчет «Трех мушкетеров», — сказал он, чувствуя, как что-то бесповоротно ломается в душе. — Я и в самом деле столько помню наизусть, что могу шпарить кусками…

— Ну и? — она улыбнулась почти непринужденно.

— «На губах Атоса мелькнула зловещая улыбка: он не ошибся — это была та самая женщина, которую он искал. Вдруг заржала лошадь. Миледи подняла голову, увидела прильнувшее к стеклу бледное лицо Атоса и вскрикнула…»

Она смотрела на него огромными синими глазами и молча ждала.

— Ты не хочешь как-то выразить недоумение моим странным поведением? спросил Данил. Оксана молча покачала головой:

— Мне просто интересно…

— А почему ты так уверена, что я прямо сейчас не сверну тебе шею? спросил он прямо. — Ну какие тут могут быть совместные лирические воспоминания…

— Потому что прекрасно известно, где я и с кем, — сказала она. — Тебе трудненько будет оправдаться…

— Пожалуй, в этом есть резон… — сказал Данил. — Но ты меня чертовски недооценила, а?

— Недооценила, — хладнокровно отозвалась она, как эхо. — Правда, утешает, что не только я…

— Вот то-то, — сказал Данил. — Досье у твоих шефов на меня было, прямо скажем, дерьмовое… Понимаешь, милая, я, стыдно сказать, человек с большим жизненным опытом. А в досье, надо полагать, отложились вершки… Иначе многое разворачивалось бы совершенно по-другому. Одним словом, я еще представления не имел, кто против меня играет и почему, но в происшедшем с моими людьми явственно просматривалась система. Пацей и Серегу Климова, и Веру Климову, и незадачливого педофила Багловского ловил на одну приманку: эротика с последующим компроматом… ну, в случае с Климовым было несколько иначе, но это не меняет сути. Нельзя сказать, что это устаревший или неэффективный метод, никак нельзя, черт-те сколько столетий успешно идет в ход… Но и в шаблон ведь превращать нельзя! Противник может в конце концов установить закономерности. Как я и сделал. Начиная с определенного момента, я уже не сомневался, что в самом скором времени кто-то под меня подстелется…

— А можно не столь вульгарно?

— Извини, — охотно сказал Данил. — Я ждал, что вскоре кто-то непременно проявит активность и разделит мое постельное одиночество… Против такой формулировки возражении нет? Вот и отлично. И появилась ты. Все можно было и списать на совпадения, но тут имелся еще один нюансик: я поймал себя на том, что с некоторых пор ты стала единственным каналом, по которому ко мне шла толковая информация. Шла настойчиво, безостановочно, удивительно вовремя…

Слишком много совпадений. Так не бывает. Особенно если учесть, что ты, как и следовало ожидать, напорола ошибок, это вполне объяснимо: те, кто за тобой стоял, торопили, нервничали… Оксаночка, у моих парней рука бы никогда не поднялась обозначать на карте интересующие их места жирным росчерком яркого фломастера. Не тому я их учил. — Данил достал из кармана и продемонстрировал ей те самые прозрачные, утяжеленные квадратики с дыркой посередине. — Вот этим в любом случае отметили бы на карте какую-то точку и Ярышев, и Климов.

Никаких следов не остается, но штучка тяжелая, сама по себе не свалится. И когда я увидел сразу две исчерканных карты… Когда я, развеся уши, слушал, как Климов с Ярышевым якобы у тебя на глазах седлали коней, чистили шпаги и, укутавшись в плащи, растворялись в ночи, чтобы отправиться выслеживать супостата… Это, прости меня, залипуха чистейшей воды. Могу тебя заверить: если бы они в твоем присутствии работали или собирались на работу, ты, при всем своем уме, и догадаться бы не смогла… Я их хорошо выучил, Оксана. А ты мне лепила такое… Ты меня очень красиво уводила в сторону. Нацеливала на Калюжин. А Калюжин был пустышкой. Гексотан-то складировали как раз в Гракове. И я не сомневаюсь, что Климов докопался. Даже сумел раздобыть образец. И эта бедная официантка из Дома писателя, Люда Дарышевская, наверняка работала для него, потому и попала под неотысканный грузовик…

— Интересно, а почему же в таком случае именно я тебе рассказала про Зою Лавецкую?

— Да потому, что я и так уже выходил на эту историю, — сказал Данил. — Не Атлантида, в конце-то концов, рано или поздно услышал бы… Вот ты и попыталась лишний раз втереться в доверие. А заодно и спровадить в Польшу, где меня вполне могли на известное время законопатить за кратки … И законопатили бы при другом раскладе, тут вы грамотно сыграли. Только, повторяю, плохо твои шефы знали мою трудовую биографию. В другой стране и прошло бы, но в Польше у меня с прежних времен были отличнейшие связи, там нашлось кому не дать меня в обиду… Кроме того, до поляков что-то такое донеслось, без сомнения. Есть силы, не горящие желанием таскать из огня каштаны для дойчей. И прогерманское правительство в Рутении их не устраивает. К чему такие клещи? Одно дело — НАТО, другое — германские территориальные претензии. В общем, меня побыстрее выставили. Впрочем, вы не впали в уныние, вы, как в этой истории частенько случалось, снова попытались убить двух зайцев, снарядили последнюю, уже ничего не решавшую машину с гексотаном, чтобы опять-таки вывести меня на Калюжин, чтобы я там увязал поглубже, чтобы бросал туда людей, рыл землю… чтобы я отвлекал людей на твою охрану. Чтоб я тратил время, спасая тебя от загадочных злоумышленников, — потому ты и устроила эту комедию с налетом на особняк за сутки до акции. Господи, ну разве так проводят налеты серьезные люди? Разве так стреляют серьезные люди, обученные обращаться с бесшумками? Когда пули стали шлепать на три метра поверх голов, я все окончательно понял то, о чем начал догадываться, когда нам столь любезно оставили неперекрытым путь к отступлению… Это ж каким идиотом надо быть. чтобы сразу не поставить человека на террасе? Этот цирк с отключением телефонов и света… Черт, да мало-мальски толковый профессионал вошел бы сквозь парадный вход под видом тамошнего сантехника — масса прислуги, всех в лицо не упомнишь, — прыснул бы в харю какой-нибудь химией… А потом поднялся наверх и преспокойно дал тебе по башке. Оксана усмехнулась:

— Могу тебя заверить: если бы все зависело от меня, я бы, поверь, выдумала что-то более изящное.

— Не сомневаюсь, — сказал Данил. — Ты умница. Вот только шефы сплошь и рядом наши мозги не ценят, упрямо гнут свою партию… Знакомо, как же. Не хочу тебя баловать комплиментами, но факт остается фактом: если бы мне довелось играть непосредственно с тобой, без посредников, пришлось бы труднее…

— А тебе не кажется, что в таком случае…

— Я мог бы и проиграть? Сомневаюсь. Очень сомневаюсь.

— Самомнение у тебя… — покачала головой Оксана.

— Да не в самомнении дело, — сказал Данил. — Может, кто-то и скажет, что я вновь оседлал любимого конька, но, видишь ли… У вас мы просто должны были выиграть. Потому что мы, прости за красивости, волки с раньшего времени. А твои шефы, по большому счету, играли, как примитивные гопстопники. Я не о Пацее говорю. Он-то, бедняга, как раз искренне верил, что он у тебя единственный босс. Интересно, ты его тоже ублажала со всем старанием?

Она пропустила мимо ушей последнюю фразу — смотрела на Данила с напряженной тревогой.

— Ну да, — сказал он, усмехнувшись. — Если уж я копаю, то копаю на совесть, так учили… Милая, неужели ты все еще думаешь, что я тебя считаю всего лишь одной из пешек на службе наших незадачливых путчистов? Что ты, я тебя ценю больше… — Данил прищурился. — Другого полета птичка… Слушай, самое время тебе хвататься за пушку, если она у тебя есть…

— Нет у меня никакой пушки, — быстро ответила Оксана.

— Во-от… — сказал Данил. — Вот, наконец, и мелькнула у тебя в глазах легонькая тревога… Ты, конечно, знала, что покушение провалилось к чертям собачьим, — вон в холле телевизор орет, и давно уже сообщили, что Батька уехал с площади, а значит, цел-невредим… Не так уж трудно было и догадаться, что затея с «ядерным грибом» провалилась тоже — уже третий час дня, а до сих пор в городе ни тени паники… Значит, сорвалось. Но ты никак не могла знать, сидючи здесь безвылазно, что происходит возле ракет, уж этого-то тебе знать неоткуда… Это тебя главным образом и мучило: что происходит под Граковом, на позициях этих самых модернизированных С-300, с их приманчивой электронной начинкой… А ничего там особенного не происходит. Ударную группу, которая туда шла, мои парни перехватили в лесу и порезали из автоматов. Быстро и чисто, не впутывая местные власти. Водички дать?

— Не дождешься, — отрезала Оксана, сидевшая с бледным, напряженным лицом. — Не будет истерик.

— Тем лучше… Понимаешь, я в свое время долго ломал голову над всей этой затеей с «ядерным грибом». Во-первых, это со всех точек зрения представлялось совершенно напрасной тратой сил и времени, лишь усложняло операцию и расширяло круг посвященных в азы. Во-вторых, странным представлялось то, с каким старанием оборудовали площадку для «взрыва» в довольно людном месте — возле Гракова с его кучей санаториев и болтающимися по лесам отдыхающими… Это казалось бессмысленным. Я даже одно время подумывал, что гексотан сам по себе — грандиозная пустышка, ложный след… А потом задался бредовым вопросом: а что, если есть еще одна цель? Не имеющая никакого отношения к перевороту и покушению на Батьку? Впрочем, вопрос смотрелся не таким уж и бредовым, в этом деле почти с самого на* чала просматривалось две совершенно несовместимых игры. Селедка с вареньем, суп с кирпичом… Многое категорически отказывалось стыковаться, но стоило предположить, что против меня играют две разных силы, как картинка мгновенно становилась четкой. Плевать тебе было на успех или провал переворота. На дурака Пацея плевать. На него-то ты работала постольку-поскольку… Главная задача у тебя была другая — уводить меня в сторону от ракетных установок.

Твоим шефам нужна была электроника — и вот эта ставка искупала все. Даже вполне вероятный провал покушения. По большому счету, твоим шефам наплевать на проблемы «Карла Везера», что вполне понятно и объяснимо, учитывая, что ниточки ведут за океан… Что любопытно, кое-кто из путчистов определенно начал тебя подозревать, — насчет тех двоих, что тыкали в тебя ножами-стволами, ты, несомненно, наврала, но «куренные» за тобой и вправду одно время поставили слежку… Не знала? А я знал, мы их засекли. Вряд ли у них было что-то конкретное, они не успели… Но я-то успел. Везде. И Батьку, обормота, спас, и к ракетам вам больше не подобраться, там уже приняли должные меры… — Данил перевел дух, закурил и нехорошо усмехнулся: Серьезно, ты не боишься оказаться в речке с камнем на ногах?

Оксана долго смотрела на него, побледневшая, красивая до боли в душе.

Может быть, самая красивая из всех, кого он познал в классическом библейском смысле.

— Нет, — сказала она наконец, сумев улыбнуться почти ослепительно. — Не боюсь. Игра игрой, но ты не смог бы играть двадцать четыре часа в сутки, и никто не сможет, включая меня… Мне кажется, я тебя немножко поняла. Ты не сможешь, ты с раньшего времени. Ты меня ненавидишь, в глубине души мечтаешь растерзать, но у тебя рука не поднимется. И язык не повернется приказать другим. Тебе со мной было хорошо… Мне, кстати, тоже было не так уж плохо.

Мы в чем-то друг другу ох как подходили… Посмотри мне в глаза и честно признайся, что не сможешь.

— Не смогу, — сказал он глухо.

— А что до твоих любимых «Трех мушкетеров»… Вряд ли я могла уничтожить что-то по-настоящему тебе дорогое. Нечто, только и способное вызвать звериную кровавую месть… Ведь правда? Вот видишь… Кто ж виноват, что так вышло… А сдавать меня в местный КГБ ты не будешь. Чересчур мелко и унизительно в первую очередь для тебя. Еще и потому, что нет у тебя серьезных улик.

— Нет, — признался он мертвым голосом.

— Вот видишь… — повторила она. — Я могу уйти? Ну что нам еще друг другу сказать?

— Иди, — сказал Данил. — Твою машинешку подогнали к подъезду. Покрышки сменили. Только никогда больше не попадайся мне на глаза.

Оксана встала — гибкая, красивая, оставившая на сердце рану, которую он никогда не смог бы забыть и рассказать кому-то тоже не смог бы. Самая красивая и умная из всех, кто у него был. И сейчас, глядя, как она с чуточку неловкой улыбкой забирает сумку, идет к двери, Данил поймал себя на том, что никогда не сможет ответить на нехитрый вопрос: как он вел бы себя, встретив сейчас слезы? Мольбу о пощаде? Смог бы он переиграть?

Он не нашел ответа — и знал, что постарается забыть об этих мыслях навсегда. Обернулся:

— Подожди минутку…

— Да? — остановилась она в дверях в грациозном полуобороте.

— Я верю, что «Римские каникулы» — и в самом деле твой любимый фильм, — сказал Данил. — Затрагивает кое-какие струны в душе девочки, выросшей, как ты мимоходом обмолвилась, не в роскоши, несомненно, примеряла на себя образ…

Только ты ведь не была принцессой под маской плебейки, дорогая моя. Ты всего-навсего платный агент. В любой разведке контингент четко делится на сотрудников и агентов. Первые — свои, полноправные, а вот вторые, какую бы информацию они ни качали, какие бы миллионы им ни платили, всегда останутся подметками, как говаривали промеж себя господа офицеры отдельного корпуса жандармов…

— Хочешь уколоть?

— Нет, — сказал он. — Напомнить общеизвестные истины. Второе. Как говорил когда-то Эркюль Пуаро, он не одобрял убийств… Видишь ли, я никогда и никому не прощу смерть моих парней. Они были отличные парни, мои ученики, по они знали, в какие игры играют, выбрали эту дорогу вполне сознательно…

Есть другое. Олеся Данич.

— Никогда про такую не слышала.

— Охотно верю, — сказал Данил. — Ты ее никогда в жизни не видела. И пальцем не трогала. Но ее убили ваши. Милая девочка, только начинавшая жить… Ей вогнали заточку в сердце исключительно потому, что понадобилось скомпрометировать и меня, и некоего генерала. Вот этого, повторяя за Эркюлем, я не одобряю. Категорически. Иди. Тебя никто не тронет.

Когда за ней негромко закрылась дверь, он встал, с застывшей на лице яростной улыбкой взял со стола массивный письменный прибор — недешевое сооружение из блестящей меди и цветного стекла, маде ин — и колотил им по столу, пока не брызнули в разные стороны погнутые медные цацки, пока не разлетелось, звеня, по углам комнаты толстое витое стекло, пока в дверь не влетел Волчок, держа руку под полой пиджака, на пистолете.

— Отставить, — сказал Данил почти спокойно. — Психологическая разрядка.

Запускайте сигнал «Вендетта». Ты слышал?

— Есть. «Вендетта».

— Шагай.

Оставшись один, Данил подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. В голове неотвязно крутилось: «…и послал Иисус, сын Навин, из Ситтима двух соглядатаев тайно, и сказал: пойдите, осмотрите землю в Иерихон».

Два юноши пошли, и пришли в дом блудницы, которой имя Раав, и остались ночевать там. И далее по тексту. Только одна Раав уцелела после штурма Иерихона. В точности как наша Раав… которая спокойно уехала отсюда на вишневой «Оке», но будущего не знала…

Быть может, она и заметила помятое крыло — но, уж конечно, не стала возвращаться и задавать вопросы…

Ее еще не ищут по-настоящему — но скоро начнут искать. И вишневую «Оку», и отвечающую описаниям свидетелей женщину с длинными черными волосами, в белой летней курточке…

Оперативная группа уже, несомненно, шурует в квартире, куда ее вызвал телефонным звонком побоявшийся назваться аноним, чей чуткий слух привлекли шум драки и, главное, звуки, крайне напоминавшие выстрелы. В квартире, где на мятой постели так и лежат Ада Кавалерова рядышком с майором Пацеем, давно уже остывшие, принявшие почти всю обойму «Макарова», который сейчас покоится за батареей на лестничной площадке в доме, где живет Оксана. В квартире, где в ванной валяется кружевное бельишко Оксаны и отыщется еще несколько вещичек с ее пальчиками. В квартире, где некая женщина, застав неверного любовничка с другой, высадила сгоряча в обоих полную обойму.

И, что характерно, несколько человек видели, как эта самая женщина, разъяренной кошкой вылетев из подъезда, прыгнула в вишневую «Оку» и дала газу столь неосторожно, что помяла крыло о барьерчик из железных труб, ограждающий детскую площадку. И следы вишневой краски там остались, и длинные черные волосы свидетели помнят, и куртку, и номер машины — в чем особенно преуспела одна из них, ветеран МВД, кавалер ордена Красной Звезды и десятка медалей Митрадора Степановна Фомина, оказавшаяся в тех местах, в общем, случайно, но способная оказать неоценимую помощь следствию благодаря профессиональным навыкам, не забытым и на пенсии. Это хорошо, что Данил в свое время озаботился выучить Надюшу водить машину…

И никакого алиби. Никто в «Клейноде» не видел сегодня никакой Оксаны Башикташ. В «Клейноде» вообще никого не было весь день, и Черского тоже праздника ради отправились пропустить рюмочку. В общем, пусть выпутывается.

При удаче может и выпутаться, тут уж — как повезет. Оксана была права — он не смог бы. И приказать другим тоже не смог. Но и быть благородным до одури не согласен. Не его роль. Пусть выпутывается, если сможет. Это — за Олесю…

Басенок обойдется. У него и так есть снайпер, и белобрысый, и магнитофонные записи, и еще кое-что. Достаточно, чтобы надрать задницу конкурирующим службам, а самому предстать в белом. Потом можно будет спеть ему под водку чуточку переиначенную старую песенку польских улан:

Пики подняты, сабля — в ладонь, Де-мо-кра-та — гонь, гонь, гонь!

Басенку не может не понравиться.

А перед Пацеем и Адой Данил Черский, в принципе, чист. Он обещал и той, и другому не выдавать их местным спецслужбам — и слово свое сдержал свято. Тем более, что и не клялся сохранить им жизнь. Мансур, волчара, этот азиатский ход сумел бы оценить по достоинству, это ж он однажды обещал Данилову информатору, что тот уйдет на своих ногах — и слово сдержал. Правда, он не клялся, что не станет обрубать руки и отрезать уши — но это уже другой вопрос…

Да, Мансур бы оценил…