Антитезис

Глава 7

Спалось Лукшину плохо. За ночь он просыпался раз двадцать, наверное. Обреченно смотрел на мерцающий экран компьютера, опасаясь, что через полчаса придется вставать и принимать решение. Потом видел, что до утра еще несколько часов, облегченно вздыхал и задремывал, чтобы через полчаса снова проснуться. Крепко заснул только под утро.

На будильнике телефона у него стоял звук обычного дребезжащего звонка, он уже полтора года просыпался только под него и к этому звуку привык. Но сейчас у него на компьютере стоял «Будильник для РС» и Дима не успел (да и не захотел) разобраться с настройками. Поэтому, когда в шесть часов грубый мужской голос заорал «Боевая тревога! Рота подъем!» и комната наполнилась топотом множества ног, Дима просто грохнулся с кровати. Перекатился вбок и уже начал под нее заползать, когда шум разбуженной казармы сменился негромким мелодичным звуком и мягкий женский голос произнес: «Милый, вставай, завтрак проспишь».

— Вашу мать, — сказал Дима, выползая из-под кровати, — приколисты хреновы. Нет нормальный звук поставить.

Но, несмотря на экстремальную побудку (а может, благодаря ей), состояние было бодрым и решительным. Видимо, правы были предки, откладывая все важные дела на утро — еще вчера вечером он гнал от себя мысли о возможном будущем, а сейчас ситуация предстала как-то очень ясно и логично.

Да, наверняка Вирджил не врал — сейчас действительно можно без потерь выбраться из этой непонятной и зловещей ситуации. (Кстати, не факт, что это будет возможным после). Да, он уйдет не просто без потерь, но даже и с приобретением. С неплохим приобретением — пусть пистолет придется сдать, зато у него останутся две с лишним тысячи евро и около сотни тысяч рублей — неплохой задел на будущее. Да, смотря передачи вроде «Поля чудес» или «Кто хочет стать миллионером», он считал, что большинство игроков могли бы получить больше, если бы умели вовремя остановиться. Синица в руках лучше журавля в небе.

Но…

Нет, насчет синицы и журавля его мнение осталось неизменным. Но что делать, когда в руках — синица, а в небе — звездолет, который может стать твоим личным? Такой шанс каждый день не дается. Уйти сейчас, а потом всю свою оставшуюся — жалкую и суетливую — жизнь казнить себя на дыбе упущенных возможностей?

Это с одной стороны. А с другой — Антон и Юля. Два совершенно разных, в сущности, малознакомых Диме человека. И пусть неприятный осадок от разговора с Антоном не прошел даже после известия о его гибели, а вопрос отношений Барона и Юли так и не перестал его тяготить. Все равно, он не мог просто взять и отмахнуться от них — от смерти Антона и от судьбы Юли. Хотя пока и не знал, что будет с этим делать. С Юлей понятно — надо с ней встретиться и все рассказать. Пусть сама решает, с кем ей быть… во всех смыслах. А вот с Антоном. Во-первых, то, что его убили из-за флешки — это только его, Димы, подозрения. Во-вторых, даже если это — так, не факт, что его убили именно Димины работодатели. И в третьих, даже если его застрелил лично Вирджил — Дима-то не знает, за что. За кем была правда? Не факт, что за «Бульварной звездой» с ее сомнительным содержимым и неизвестным покровителем. Вполне возможно, что какие-то акулы масс-медиа просто использовали ребят втемную. Надо сначала разобраться.

А что насчет просветки мозгов — даже если Вирджил и врал насчет того, что они никого не принуждают, скорее всего, до конца испытательного срока его трогать не будут. А потом… потом либо придется все рассказать Вирджилу, либо проверить, правду ли он говорил.

Дима нашел в шкафу коробку от телефона, кинул в нее мобильник, задумчиво посмотрел на лежащую полкой выше кобуру. С пистолетом — в съемочный павильон? Пожалуй, в приемной Единой России у него было бы больше шансов отвертеться от обвинений в терроризме. «В конце концов», — подумал Дима, одеваясь, — «разве это не было одной из самых светлых твоих мечт — вести какую-нибудь острую и умную программу на телевидении? Вот и радуйся» Но тут его мысли приняли другой оборот. «Кстати… вполне возможно, что они эту мечту у меня просто считали…». Почему-то это, вполне логичное, предположение ему очень не понравилось. Казалось бы, какая разница, каким именно способом сбудется твоя мечта — главное, чтобы сбылась, а вот поди ж ты… Оказывается, мечта, которую кто-то подсмотрел, становится намного менее привлекательной. «Как будто ты ныкал в холодильнике кусок торта, предвкушая, как съешь его за чашкой чая перед уходом домой с работы. Открываешь вечером холодильник, а твой кусок кем-то надкушен», — годы мелкой офисной грызни не прошли для Димы даром, — «Суки… справедливость справедливостью, но вот так вторгаться в чужой мир — нельзя. Мечта — это святое, пусть даже это банальная до пошлости „мечта идиота“. А вот интересно, то, что моя работа — практически полный набор аналогичных мечт — это случайно так получилось или как? Оружие выдают с возможностью „мочить козлов“, в телевизоре вот светят, про деньги и не говорю — их они тут не просто не считают, а как будто даже не умеют считать. Интересно, где же подстава? И бывает ли в принципе такая подстава, которая все эти плюсы на минус сведет?»

Из метро Дима вышел на полчаса раньше назначенного времени. Съемочные павильоны находились в бывшей промзоне минутах в пятнадцати ходьбы от метро, так что запас времени у него был. Дима закрутил головой в поисках нужного переулка и вдруг увидел большую вывеску «Sony». Присмотрелся к табличке у дверей и скорее угадал, чем прочитал надпись «Авторизованный сервисный центр». «На ловца и зверь бежит», — подумал Дима, переходя дорогу.

— Гарантийный срок вышел, — строго сказала ему девушка за стойкой, — ремонт будет платным.

Дима пожал плечами. А то он не знает.

— Да, конечно. Сколько?

— Техники посмотрят, скажут. Оставьте ваш телефон.

— Э-э-э, — сказал Дима, оглядываясь. Продиктовал свой номер, задумался. Можно, конечно, купить первый попавшийся телефон с витрины, но даже и это может занять некоторое время. А еще первый попавшийся покупать не хотелось, хотелось повыбирать.

— Понимаете, я сейчас занят буду, ответить не смогу. Давайте, если я часа через два, как освобожусь, зайду к вам, вы к этому времени будете знать, что сломалось.

— Зависит от характера поломки, — равнодушно сказала девушка, что-то помечая на своем бланке приемки, — я скажу техникам, чтобы постарались ваш телефон в первую очередь посмотреть. Заходите.

— Спасибо, — Дима уже выбегал на улицу — запас времени неостановимо таял. Обидно сойти с поезда жизни, и застрять на каком-нибудь затхлом полустанке, но еще обиднее — просто опоздать на него.

Большие электронные часы над проходной показывали 8:57, когда Дима разглядел на заполненной стоянке серебристый «Джип Коммандер». «Хорошо, что у него тачка такая приметная», — порадовался Дима, пробираясь мимо плотно стоящих машин, — «а то бы…». Попытался разглядеть Вирджила в машине через затонированное стекло, но ничего не увидел и просто постучал в окно согнутым пальцем.

Никакого эффекта.

Нахмурившись, Дима поднял руку для повторного стука, и замер, глядя в свое отражение. «У Вирджила же не было тонировки!». Стараясь не паниковать, — «Может, на днях затонировался?», — Дима вытянулся, заглянул в салон через лобовое стекло и зло выругался. Лобовуха, против всех правил, тоже была затонирована, но не так глухо и салон Дима разглядел. Это была другая машина. Дима отошел к проезду, попытался окинуть взглядом стоянку. «Черт, залезть бы куда… о!». Лаврируя между машин побежал к проходной, поднялся на пару ступенек, огляделся. «Да блин! Вон же она!» В другом углу стоянки стоял еще один «Коммандер» и сквозь его прозрачные стекла Дима даже разглядел знакомый грузный силуэт.

Вирджил мрачно глянул на подбежавшего запыхавшегося Диму, потом — на проходную, потом — снова на Диму. Покачал головой и вылез из машины. Дима осторожно скосил глаза в сторону проходной и с трудом сдержал улыбку. Часы показывали 9:00.

Вирджил закрыл машину, шумно выдохнул, поморщился.

— Специально подгадал? — кивнул в сторону часов.

Дима напряг губы, чтобы не разулыбаться.

— Просто к словам моим прицепился или догадывался, что нам надо в девять уже внутри быть?

— Ну… — сказал Дима и состроил неопределенное выражение на физиономии, — вообще-то, догадывался, — «Ай да я, оказывается»

— Ладно, — Вирджил снова вздохнул, — молодец, добился своего. Мне впредь урок. Пошли.

И он энергичным шагом направился к проходной. Дима поспешил следом, в который раз удивляясь неожиданной прыти своего куратора.

Вахтер на проходной то ли знал Вирджила в лицо, то ли был просто для проформы — ни требовать пропуска, ни документов, ни даже спрашивать «к кому?» он не стал. Вирджил быстрым шагом прошел пару коридоров и остановился у очередной двери.

— Нам сюда, — он распахнул ее и посторонился, пропуская Диму.

Лукшин шагнул внутрь и закрутил головой, осматриваясь. После яркого коридорного освещения полумрак студии показался ему поначалу непроглядной темнотой, из которой лучи софитов выхватывали только небольшой участок в центре. Там, разделенные длинным прямоугольным столом, сидели на креслах два человека. Высился за столом большой угловатый стенд с надписью «К барьеру!», светились светодиодами большие камеры на треногах, нацеленные на освещенный пятачок, да стояло в торце стола пустое кресло.

— Где вы шляетесь? — быстрым злым шепотом спросил кто-то сбоку, Дима проморгался и понял, что темнота уже не такая чернильная, что вокруг освещенного пятачка рядами стоят стулья, создавая небольшой зрительный зал, впрочем, почти пустой — был занят только первый ряд, и то — не полностью. А появившийся сбоку человек уже бесцеремонно тащил Диму за рукав к столу, продолжая шипеть.

— Заставка прошла, рекламный блок вот-вот кончится! Прямой эфир, соображать надо!

«Прямой эфир?!» Дима затравленно оглянулся на идущего следом Вирджила, но тот негромко сообщил:

— А что это меняет? От тебя никто не ждет импровизации, совсем наоборот. Там экранчик…

— Я сам все объясню, — перебил его голос все тот же злой шепот, — спасибо, Вирджил Сидорович. Когда-нибудь был в студии?

Дима не сразу понял, что вопрос адресован к нему, поэтому ответил с задержкой.

— Нет…

— Ну не уроды? — злой шепот стал еще злее, — когда в запись пристраивают мальчика-мажора, в первый раз камеру видящего, это ещё куда ни шло, но чтобы в прямой эфир?! А ну как ляпнешь чего?

— Я не мажор, — Дима прищурился. Переход от полумрака студии к ярким лучам софитов оказался неожиданно неприятным. Их свет бил прямо в глаза, и был настолько ярок, что Дима даже забеспокоился — если он будет всю передачу изображать из себя китайца, идущего навстречу урагану, это может плохо сказаться на его карьере телеведущего.

— Садись в кресло. Экран видишь? Над левой камерой?

Дима нащупал спинку кресла, сел, присмотрелся. Камера отсюда выглядела неясным силуэтом, но над ней отчетливо светились яркие зеленые буквы: «Дамы и господа, рад приветствовать вас на двадцать шестой передаче цикла к барьеру».

— Вижу. Когда читать?

— Когда красная лампочка загорится, жди. Текст вверх поедет. Следи за темпом. Вперед не забегай, не отставай, но и как робот по слогам не цеди. Говори естественно, как в обычном разговоре. Как истукан, не сиди. Жестикулируй, нагибайся к говорящему, но все в меру. Ты — не мим, ты — ведущий. Ошибешься — не паникуй. Улыбнись, исправься. Все понятно?

— Вроде… — Дима сглотнул и облизал пересохшие губы. Возникшая, словно из ниоткуда девушка наклонилась перед Лукшиным и закрепила ему на груди микрофон. Дима глянул на себя, поморщился.

— Может, пиджак какой дадите, а то я что-то…

— Нет-нет, — девушка мотнула головой, — ни к чему. Неформальный стиль, свитер поверх сорочки — самое то. Разве что… голову поднимите, — быстрым движением она расстегнула ему верхнюю пуговичку, расправила воротник, прогладила плечи и руки.

— Виктор Семенович, сколько еще?

— Полторы минуты.

— Ага. Тогда так, — она взяла Диму за подбородок и повернула его голову к себе, — Закройте глаза.

Дима послушно зажмурился, ощутил прикосновение чего-то мягкого к нижним векам и щекам.

— Откройте.

Девушка отстранилась, наклонила голову и изучающим взглядом осмотрела Диму.

— Может, так?

— Да определенно, — согласился с ней Виктор Семенович, его голос оставался таким же шипящим, но злости в нем было намного меньше, — спасибо, Леночка, просто отлично. Все, все, время. Выходи из кадра! Миша, камеру!

Девушка быстро отошла в сторону и почти сразу же зажглась красная лампочка над камерой. Дима вздохнул, выпрямился и сделал одухотворенное лицо. По спине стекали струйки пота. Текст на экране медленно пополз вверх.

— Дамы и господа, рад приветствовать вас на двадцать шестой передаче цикла «К барьеру», — сказал Дима и легонько кивнул в камеру, — вести сегодня передачу буду я…

И в самый последний момент — удержался, не повторил прочитанное в экранчике «имя, фамилия».

…Я — Дмитрий Лукшин, — «Кошмар, кошмар! А если бы сказал? Вот позор был бы — век не отмыться», — мертвея от запоздалого ужаса, Дима онемевшими губами читал медленно ползущий по экрану текст:

— Тема сегодняшней передачи — ревизионизм в религии. Должна ли церковь придерживаться канона многовековой давности или настала пора пересмотреть его с учетом современных реалий. Представляю вам сегодняшних оппонентов.

Дима скосил взгляд, украдкой рассматривая, сидящих за одном с ним столом, людей. Последние события так его ошарашили и произошли в таком быстром темпе, что он не то что рассмотреть своих будущих собеседников не успел, но даже взглядом окинуть. Слева сидел бородатый мужчина в длинной, похоже — церковной — одежде, справа — тоже мужчина, но в обычном костюме. Дима вернул взгляд к камере.

— С левой стороны стола, — «Черт! Левая! Левая! Это в телевизоре — левая, а от меня? Правая? Вроде да. Точно, правая.» Дима немного повернул голову вправо, — патриарх эк… — Дима запнулся и вчитался в текст, — простите, экклессиалогической православной церкви — Михаил Самойлов.

Лукшин осторожно кивнул сидящему справа от него человеку и тут же пожалел об этом «Патриарх! Я же только что сказал — патриарх! Наверное, это который слева, вон какая… ряса. Наверное, все же слева от меня… блин!» Дима посмотрел на мужчину в рясе и уже собрался ему что-нибудь сказать «от себя», но тут, к его громадному облегчению, мужчина в костюме приподнялся с кресла, коротко поклонился в камеру и сел обратно.

— С правой стороны, — вздохнув, продолжил Дима, — епископ на покое русской православной церкви Иосиф.

Мужчина в рясе кивнул в камеру, густым голосом произнес:

— Здравствуйте, братия и сестры, — повернулся к Лукшину, — мне было сказано, что собеседником моим будет представитель иной конфессии, но никто не предупредил меня, что им будет сектант.

Дима моргнул. Бросил взгляд на экран, но он был пуст — видимо, такой поворот авторами программы не предусматривался.

— Сектант? — наклонил голову Самойлов, — Пусть даже так, но почему это столь вас возмущает? Владыка, не забывайте, христианство первые два века было всего лишь иудаистской сектой.

— Ложь, — спокойно возразил Иосиф, — в сорок девятом году от рождества Христова, апостольский собор, под председательством самого Петра, принял решение: крещеным — иудейские законы не соблюдать.

— Это всего лишь легенда, не подтвержденная документально — Самойлов мягко улыбнулся, — символ веры, определивший, что есть христианство, был принят на первом вселенском соборе в четвертом веке. Тогда же было насчитано более полутора сотен ересей — христианских сект, чьи догматы немного отличались от утвержденных Никейским собором. До этого момента христианство, как единая религия, фактически не существовало.

— Блаженны невидевшие и уверовавшие, — сказал Иосиф, — но вы требуете доказательств.

Дима растерянно крутил головой, не зная что делать.

— Я не требую! — Самойлов привстал со стула, — я всего лишь хочу…

Но тут на экране вдруг пополз текст, Лукшин прочитал первые строчки, облегченно вздохнул и поднял ладонь перед собой. То ли разыгранная сценка была заранее спланирована, то ли авторы программы сориентировались и решили вмешаться.

— Стоп, стоп! — сказал Дима, — без сомнения, история зарождения христианства — очень важный и интересный вопрос, к которому, мы, возможно, еще вернемся. Но этот вопрос выходит за рамки сегодняшней передачи, поэтому, прошу вас вернуться к объявленной теме. Как известно, христианство, за историю своего существования, не раз претерпевало попытки реформации. Некоторые из них оказывались удачными и приводили к расколам некогда единой религии, породив, на сегодняшний день, не один десяток направлений, как в рамках трех основных течений, так и вне оных. Можно по разному относиться к внесениям изменений в догматы церкви, но отмахиваться от них и отрицать их влияние на облик христианства, пожалуй, не станет ни один разумный человек. Может ли быть от них польза? Для христианства, для человечества? Вот первый вопрос, который я бы хотел задать моим собеседникам. Михаил?

— Несомненно.

Самойлов откинулся на спинку стула и уперся ладонями в край стола.

— Более того, изменения — необходимы. Я предвижу ваше несогласие, Владыка, но если мы хотим, чтобы люди шли к Богу, чтобы вера в Спасителя помогала людям находить путь к Свету, тогда без реформ — не обойтись.

— Реформы, — Иосиф откашлялся, — реформам рознь. Мы, служители православной церкви, исповедуем истинную веру, дошедшую нам от господа нашего Иисуса Христа и двенадцати апостолов его. Дух Православия — это дух соборности, в котором сохраняется Священное Предание. Если вам столь нужны реформы, может, не стоит плодить ереси и апокрифы, а стоит лишь обратиться к Римско-католической либо протестантской церквям? Однако ж, — Иосиф повернулся к камере, — меньше всего хочу я создать впечатление, что православная вера закоснела в своей неизменности, ибо сказано: «всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое». Посему, прежде чем выразить свое отношение к реформам, хотел бы я знать, в чем они заключаются.

Иосиф замолчал, выжидательно и (как показалось Диме) с некоторой хитринкой, глядя на Михаила.

— Рад слышать, Владыка, — улыбнулся Самойлов, — что ж, не буду скрывать, тем более, что скрывать нечего. Мы полагаем, что настала пора пересмотреть состав Библии.

Иосиф поперхнулся, вздрогнул, но ничего не сказал. Михаил сглотнул и продолжил:

— Тем более, что нечто подобное происходило в истории даже православной церкви. Разве не церковные соборы решают, какие тексты считать богодухновенными, а какие — апокрифами? Так же и состав библии был дан нам не Сыном Господним, а первыми вселенскими соборами. Это церковь, опираясь на свои тогдашние представления о мире и людях, решила, какие из текстов считать вдохновенными свыше, а какие — нет. У нас нет Евангелия от Христа, все наши священные тексты писаны всего лишь людьми, которые, не по умыслу, но по незнанию, могли извратить слово божие.

— Вот как? А разве ты, брат мой, не всего лишь человек? Разве не люди всего лишь те, кому ты сейчас доверишь толковать Слово?

— А я… а мы и не собираемся что-либо добавлять к библии. Ее следует сократить. Потому что сегодняшние достижения науки входят в конфликт с текстами Писания, что отвращает от веры многих мыслящих и образованных людей. Это большинство текстов Ветхого завета, некоторые послания апостолов. Взять, к примеру, Ноев ковчег. Я знаком с допущением, что ковчег принял на борт не всех животных, а только тех, кто не мог самостоятельно спастись от наводнения. И они вроде как помещаются. Сто лет назад эти расчеты подтверждали веру. Но сегодня любой мало-мальски образованный человек знает, что популяция в несколько пар обречена на вымирание через несколько поколений по генетическим причинам. Конечно, можно истолковать книгу Бытия в свете современных достижений науки. Принять, что Господь наш особым образом изменил избранные пары, позаботившись о сохранении генофонда. Но в Писании об этом не сказано, и как раз таковое толкование и будет его искажением!

— И что же, — негромко и спокойно спросил Иосиф, — вы предлагаете просто выкинуть книгу Бытия из Писания?

— Почему же — выкинуть? Отнести к апокрифам. Толковать как древнюю легенду, и тогда она будет вести людей к истинной вере, а не отвергать от нее. Ибо мифы и легенды не есть просто ложь, а суть отражение жизни людей того времени. Еще триста лет назад конфликт между отдельными книгами Писания и наукой не был столь велик и многие ученые тех лет были людьми верующими и в вере своей крепкими. Сегодня же ученый должен либо отказаться от знания в пользу веры, либо от веры в пользу знания. И это отвращает от Бога многих мудрых людей.

Иосиф вздохнул.

— Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же. Никто не вправе менять хоть слово в Писании, ибо оно — единое целое. В Евангелиях от Матфея и от Луки Иисус говорит нам о Ное и о его временах. Ужель отнести к апокрифам и евангелия? Что же тогда останется в писании? Одумайся, патриархом себя зовущий. Подумай о душе своей, ибо грех есть то, что ты задумал.

— Сказано: потерявший душу свою ради Меня сбережет ее. Не ради себя, а ради веры задумал я. Не о своем спасении должна заботиться церковь. И если реформы приведут к Богу множество из сомневавшихся, не будет ли в том блага?

— Под чей алтарь придут они? Сказано: человек, усомнившийся в слове Божьем, продаст его дьяволу вместе с собой.

— Сказано также, что только на двух заповедях утверждается весь закон и пророки. Они суть главное, а не богословские споры о том, исходит ли святой дух только от Отца или же и от Сына тоже. Почему церковь взяла на себя единственное право решать, что есть слово Божье, а что нет?!

Михаил уже почти кричал, наклонившись к столу.

— Потому, — веско сказал Иосиф, — что не люди, но Сын человеческий создал церковь. Он дал право связывать на земле то, что будет связано и на небесах, и разрешать на земле то, что будет разрешено и на небесах. И не в людской власти уничтожить то, что не людьми создано. И уж точно — не во власти лжепророков в овечьих одеждах, которые внутри суть волки хищные.

— Это, видимо, я — лжепророк. Ладно же. Сказано также: по плодам их узнаете их. Беспошлинные сигареты стоит ли отнести к таким плодам? Или вот, не далее как вчера снял с двери храма, — Самойлов достал из-за пазухи свернутый лист и предъявил его в камеру. Подержал пару секунд, сложил пополам, затем спохватился и протянул Диме со словами, — вот, посмотрите тоже. Я намеренно не говорю с двери какого храма я это снял, потому как случай сей далеко не единичен. Увы, я бы сказал даже, что он типичен. Видимо, РПЦ такую практику если и не поощряет, то, как минимум ей не мешает. Как тут не вспомнить об изгнанных Христом из церкви торговцах?

Дима скосил взгляд на листок. Крупным шрифтом на листе А4 было отпечатано: «Братия и сестры! Убедительная просьба покупать свечи только в храме! Свечи, купленные вне храма, не являются жертвой, угодной богу».

— Мы живем в вещном мире, и содержание храма божьего тоже денег стоит, — Иосиф помолчал, — действительно, настоятели порой перегибают палку — не в их власти судить, какая жертва угодна богу, а какая — нет. Но как храму зарабатывать на жизнь, чтобы были в нем вода и электричество, если не торговлей?

— На пожертвования прихожан, — отрубил Самойлов, — на десятину. Тут и стимул для настоятеля со священниками — мало пожертвований, значит, плохо дело свое делают.

Иосиф задумчиво покачал головой, потом обернулся к Диме.

— Скажите, Дмитрий. Вот вы считаете себя духовным человеком?

Дима с надеждой посмотрел на экран, но он был пуст. Лукшин выждал секунды полторы, вздохнул и твердо сказал:

— Да, считаю.

— Отлично, — Иосиф кивнул, — когда вы в последний раз были в православном храме?

Дима посмотрел на пустой экран и пожал плечами:

— Никогда.

— Так вы не христианин? — удивился Иосиф. Глянул с прищуром, — вы иудей?

Дима слегка разозлился.

— Нет. И вообще, я не считаю духовность синонимом религиозности.

Иосиф отстранился.

— Так вы атеист, — протянул он, — верите, стало быть, что все сущее образовалось случайно. Ну, коли так…

— Нет, — перебил Лукшин. Посмотрел на по-прежнему пустующий экран, поморщился, — нет. Если это вас так волнует, то я — креационист. Я верю, что наш мир был кем-то создан. Но, видя множество версий относительно процесса создания и личности самого создателя, я не вижу никаких причин считать истинной какую-то одну из них. Если уж на то пошло, я вообще не вижу причин как-то почитать этого неведомого создателя.

Иосиф поднял брови.

— Отца и мать своих ты тоже причин почитать не видишь? — спросил он холодно.

— Если бы я знал своего отца только по книгам да по рассказам, при том, что он жив и здоров — тогда — да! Потому как отцовство — не заканчивается с рождением ребенка.

— Отлично! — зло сказал Иосиф, вставая и снимая микрофон, — отлично! Ересь на ереси!

— Э… — Дима отодвинулся, бросая панические взгляды на пустой экран, — «че это он задумал? Драться полезет? Вот блин!»

— Вы очень подходите друг другу, — Иосиф обвел взглядом сидящих за столом, — а я слышал достаточно и мне нечего здесь больше делать. Глубока ересь ваша, нет вам спасения.

Развернулся и тяжелым шагом пошел к выходу из студии.

— Э! — Дима вскочил в ужасе, — гос… святой отец! Подождите!

Но тот даже шага не замедлил. Дошел до выхода, хлопнул дверью и был таков. Дима остался стоять, растерянный и опустошенный. В студии послышалась возня и негромкие голоса. На освещенном участке появилась все та же девушка, наклонилась к Самойлову, сняла с него микрофон.

— Леночка, подожди! — донесся голос из студии, — сейчас, снимем еще пару кадров. Э… Дмитрий, сядьте.

Дима упал в кресло и вытер лоб. Украдкой посмотрел на экранчик — но он был не только пуст, красный светодиод, загорающийся при записи, не горел, да и камера смотрела куда-то в сторону — видимо, оператор как снимал выходящего из студии Иосифа, так потом камеру и оставил. Дима прищурился и присмотрелся — похоже, и оператора-то на месте не было. Со стороны «зрительного зала» доносились отголоски какого-то спора.

— Ох, наделал я делов, — пробормотал Лукшин сокрушенно. «Я же ведущий, я должен был их беседу направлять, а не сам в нее вступать, да еще с такой позицией. Ой, дела. Но и эти хороши! Какого хрена! Я в жизни этого не делал, могли бы что-нибудь подсказать, что делать! А вдруг кто знакомый смотрел? Ох…»

— Не переживайте.

Дима вздрогнул и поднял голову. Самойлов смотрел на него спокойно и сочувствующе.

— А?

— Вы были искренни, а владыка был предвзят. Не расстраивайтесь. Бог есть любовь, помните? Шанс спастись есть у всякого, даже самого закоренелого негодяя и отступника, а вы-то таким не являетесь.

— Да я не поэтому, — Дима махнул рукой, — Как-то… нехорошо получилось.

— Все в руце божией… Дмитрий, что же вы так обижены на отца своего? Вы полагаете, он вас бросил?

Дима оторопел.

— С чего вы взяли? Не бросал он меня, да и не обижен я на него ничуть. У него своя жизнь, у меня — своя… мы созваниваемся… иногда.

Самойлов улыбнулся.

— Я не про того отца. Он не помог вам, когда вы были в нужде и вы решили не верить в него? Назло ему?

Дима поморщился.

— Да с чего вы взяли? Я не назло, я просто не верю. Ни в Христа, ни в Аллаха, ни в Будду. А если кому-то из них действительно есть дело до их «детей» — могли бы как-то… помочь, что ли. В мире порой такое творится…

— А говорите, не обижены, — Самойлов улыбнулся, — Вы полагаете, он бросил человечество на произвол судьбы? А как бы вы отнеслись к тому отцу, который трясется над чадом своих до его седин, контролирует каждый его шаг и не позволяет делать ничего, что могло бы пойти ему во вред?

— Ну, — Дима пожал плечами, — совсем-то уж забывать тоже не годится. Я вот с отцом своим несколько лет не виделся, но я знаю — если я чего попрошу, он всегда поможет. Другое дело, что я сам просить не стану…

Самойлов негромко рассмеялся.

— Вы полагаете, Он — не помогает тем, кто нуждается в нем? Вы когда-нибудь просили его о помощи?

— Нет, пожалуй. Я же неверующий и привык полагаться на свои силы. Разве что… Дима усмехнулся, — было однажды. Давно. Меня с друзьями физрук в школьном туалете за курением поймал. И я молился, чтобы случилось чудо и надпись из дневника исчезла. Я, пожалуй, больше никогда так искренне не ждал чуда и не верил в него.

Самойлов широко улыбнулся, — но Господь остался глух к мольбам и с тех пор вы в него не верите. Но Дмитрий, вы же уже взрослый человек теперь. Думаете, было бы правильнее, если бы надпись исчезла и вы бы не получили наказания за свой проступок?

— Ну… — Дима пожал плечами.

— Мудрый отец не станет направлять каждый шаг своего чада. И не помешает ему оступиться, упасть и набить шишку. Поверь мне, сердце Отца нашего полно боли за наши ошибки, но мы сами должны, оступаясь и вновь поднимаясь, найти свой путь, и Он, в мудрости своей, это понимает. Свободная воля — величайший дар, который только может предложить отец своему сыну. И она дана нам не для того, чтобы мы губили свои души, но без таковой возможности — не будет и свободной воли.

— Ну, — Дима вздохнул, — я не силен в богословии и не стану с вами спорить. Скажу лишь, что будь религия на всю планету одна, еще можно было б о чем-то говорить. А так — где гарантия, что я правильно угадаю?

— Не надо гадать!

— Простите что перебиваю, — голос Виктора Семеновича ворвался в их разговор, — но здесь студия, у нас все время расписано. Вы можете продолжить свой спор за переделами студии. Михаил Федорович, благодарю вас и более не задерживаю. Дмитрий, внимание на камеру, сейчас пойдут реплики.

— Секундочку! — Самойлов поднялся, посмотрел на Диму, — вы зря считаете, что ваша душа столь ценна, что Он сам должен бегать за вами. Ценна она в первую очередь для вас и я бы рекомендовал вам не откладывать ее спасение.

Самойлов повернулся к камере.

— Благодарю вас и да пребудет с вами Господь.

Дима кислым взглядом проводил выходящего Самойлова, потом посмотрел на камеру и удивился. «Вы полагаете?» — светилась на экранчике надпись.

— В смысле? Что я полагаю? — спросил он громко.

— Чего непонятного? — Виктора Семеновича не было видно за светом софитов, но голос его звучал недовольно, — видишь текст, повторяешь! Камера!

Загорелся красный светодиод, текст в экране пополз вверх.

— Вы полагаете? — спросил, недоумевая, Дима.

— Стоп! Дмитрий, что за хрень? Ты как будто только что узнал, что Деда Мороза не существует. Ты разговор ведешь. Вот и спрашивай нормально: «Вы полагаете?». В камеру не таращься, голову немного вправо поверни, как будто к собеседнику обращаешься. Давай, камера!

Снова загорелся светодиод.

Дима, продолжая недоумевать, повернул голову к невидимому собеседнику:

— Вы полагаете?

На этот раз, видимо, это прозвучало получше. Камеру никто не остановил, текст уполз за край экрана, вместо него выполз другой.

— Вы считаете, что церковь не имеет права осуждать секты и прочие учения, подобные вашим?

— Ваше Священное Писание как-то отличается от общепринятого?

— Вы полагаете, нет ничего плохого в том, чтобы изменить текст Библии — текст слова божьего?

Дима недоумевал все больше и больше — «Все же, эфир кончился… наверное… так зачем это им? Это… из-за меня, из-за того, что я наговорил? Как-то хотят исправить мою оплошность, что ли? Но как?»

— Многие монастыри и церкви являются памятниками культуры, общенародным достоянием и фактически функционируют, как музеи. Как вы полагаете, на какие средства должны производится их обслуживание и реставрация?

— Простите, что перебиваю…

— Достаточно, спасибо!

— Благодарю вас.

— Что ж. Итак, с вами был Дмитрий Лукшин, передача «К барьеру». Увидимся через неделю. Благодарю за внимание.

— Все, стоп! — светодиод погас, — Дмитрий, спасибо.

В студии зажегся свет, софиты погасли. Дима проморгался, украдкой оглядел зал. Никто не обращал на него внимания, сидевшие на первом ряду люди не спеша поднимались, негромко переговариваясь друг с другом. Вирджил стоял в стороне и что-то обсуждал с высоким мужчиной в сером свитере — Дима не был уверен, видя его со спины, но, похоже, это был тот самый Виктор Семенович — очевидно, местный начальник. Неслышно подошла все та же девушка — «Леночка» — и молча сняла с Димы микрофон.

— Это все? — неуверенно спросил Лукшин.

— Да, конечно. Можете идти. Спасибо.

— Не за что, — Дима проводил ее взглядом, вздохнул и встал. Поежился: рубашка была мокрая вся сверху до низу и похоже, свитер тоже слегка промок. Аккуратно обошел съемочную технику и неуверенно остановился шагах в трех от разговаривающих. Вирджил бросил на него взгляд, усмехнулся.

— А вот у него и спросите, — сказал он собеседнику, указывая ладонью на Диму.

Виктор Семенович обернулся.

— Э… — сказал Дима, — я все испортил, да?

— Отчего же, — Виктор хмыкнул, — все пучком. Конец смазанный вышел, это да, но ничего, твою речь мы вырежем, а что наш поп так некрасиво ушел, так это очень даже хорошо.

— В смысле: вырежете? — Дима хлопнул глазами, — говорили же — прямой эфир…

— Ты что — поверил? — Виктор вытаращил глаза, потом расхохотался, — с ума сошел? Да кто тебя такого в прямой эфир выпустит? Да случись такое, через час все руководство канала за яйца подвесят. Ты что?

Дима почувствовал, что краснеет. В самом деле, мог бы и догадаться. Хотя, когда ему было догадываться? Все так навалилось, что времени обдумать просто не было.

— Ну… вы же сами сказали, — пробормотал он, пряча взгляд.

— Это Вирджил, — Виктор ткнул пальцем, — надоумил. Я сам не настолько дурной, такое придумать — прямой эфир, ха! А ты поверил, надо же.

Дима сжал зубы. Вирджил! Ну разумеется!

— И зачем… вы это придумали? — спросил он, исподлобья глядя на Вирджила. Но его такой мелочью было не пронять. Смущаться или выглядеть виноватым он даже не пытался.

— Чтобы почву у тебя из под ног выбить, зачем же еще? Посмотреть, как ты себя вести будешь.

— И… как я себя вел? — осторожно спросил Дима.

— Достойно, — сказал Вирджил, — с учетом того, что ты первый раз перед камерой — твердая тройка.

— Я бы даже сказал — с плюсом, — вмешался Виктор, — парочка моментов вышла очень удачно, пусть даже это и получилось случайно. Одно «эк, простите, экклесиалогической» чего стоит. Пожалуй, мы этот синхрон лейтмотивом пустим. Короче, задачу ты нам облегчил и за это спасибо.

— Какую задачу?

— Закопать этого сектанта, разумеется. Вместе с его сектой. А ты как думал?

— Самойлова? Но… Я думал, это просто передача.

— Просто передача? — голос Виктора стал снисходительным, — телеэфир — слишком дорогая штука, чтобы тратить его на «просто передачи».

Вирджил хмыкнул, но ничего не сказал.

А сектант — тоже хорош, — продолжал Виктор, — совсем не чует, откуда ветер дует. Придумал — на РПЦ наезжать. Это ж Боже упаси! Лучше б уж на ЕдРо гнал — это еще немножко можно и даже вроде как модно. Только осторожно, разумеется. А церковь трогать — ни-ни, это святое.

Дима нахмурился.

— Но… Самойлов вроде не совсем сектант. Да и ничего такого он не говорил, чтобы…

— Не говорил, так скажет. Это же запись, — Виктор усмехнулся, — да с записью можно такого накрутить, что он сам признается, будто готовит приход Антихриста. Только это грубо слишком будет, мы все же профессионалы. Мы тоньше работаем. Вот к примеру, он говорит: «Несомненно!». А мы перед этим пустим твой вопрос «Вы считаете, что церковь не имеет права осуждать секты?». И что выходит?

— Но… но… — Дима потрясенно хлопал глазами, — это же… нечестно!

— Боже мой, — Виктор воздел очи горе, — наивная душа. Вирджил, ты откуда его откопал? Мальчик, оглянись, это дерьмо вокруг тебя — это жизнь. Ты думаешь, на телевидении по-другому? Ты телевизор-то хоть смотришь, нет?

— Нет, — сказал Дима, — у меня его и нету. Я вообще, через интернет…

— Счастливый, — Виктор подмигнул Вирджилу, — я бы и сам так же делал, если б мог, а то даже меня временами подташнивает. Профессионалов мало, лезет в эфир всякая шваль, и что грустно — пипл хавает. Вон, про Шевчука передача недавняя — ну слепому же видно, как грубо все склеено, фразы почти нигде не подчистили, слышно, что из контекста выдернуто — а нет, крутят только так. Не востребован профессионализм, вот что огорчает.

— Так это… часто так делается? Эти перестановки фраз? И вы так просто об этом говорите?

— Да всегда, — Виктор махнул рукой, — делается. И что бы мне об этом не говорить? Тоже, нашел страшную тайну. Об этом все знают. Ну, кто хочет знать.

— И те кто… кому фразы переставляют? Я бы в суд подал…

— Да на здоровье! — Виктор всплеснул руками, — будет еще один сюжет в копилку. Что ты там скажешь, на суде? «Я этого не говорил»? Еще как говорил — вот запись. Не так говорил? А докажи. Кто тебе оригинал записи даст? И потом, мало-мальски опытный журналист никогда не скажет в камеру такого, за что его можно привлечь к суду. Зачем говорить «Такой-то такой-то — педофил», когда можно сказать мрачным голосом: «в последнее время его часто видят в компании несовершеннолетних» — и тут же пустить эпизод с бабулькой у подъезда, которая умиляется в камеру: «А он детей любит. У него все время в квартире ребятишки, он добрый такой». Потом — дать статистику судебных решений по педофилам, особо подчеркнуть количество оправдательных приговоров, посокрушаться по поводу несовершенства российского законодательства, оставляющего кучу лазеек для педофилов — и всё, дело сделано.

— Это — подло, — твердо сказал Дима, — так нельзя делать.

— Да что ты говоришь? — Виктор разозлился, — ты, между прочим, сам только что в этом участвовал. Еще скажи, что через неделю не придешь на следующую запись.

— А… — Дима посмотрел на Вирджила, но тот молчал, с нарочито отстраненным взглядом глядя куда-то в сторону, — не приду!

— Ну и на здоровье! Думаешь, жалеть буду? Да ты себе хоть представляешь, сколько тут желающих на это место? И что они готовы сделать, чтобы их заметили?

— Представляю, — мрачно сказал Дима, — и еще. Я против, чтобы вы этот сюжет… ну, со мной — выпускали. Я не знал, что вы мои слова так использовать собираетесь. И не хочу в этом участвовать.

— А повторное использование студии ты мне оплатишь? А?

— Но…

— Я думаю, мы договоримся, — мягко вмешался Вирджил, — в конце концов, он же бумаг никаких не подписывал.

Виктор выдохнул и немного поник, словно из него выпустили воздух.

— Чистеньким хочешь остаться, да? Думаешь, мне — не противно? Думаешь, я об этом мечтал, когда сюда рвался? А что делать? Ну, оставлю я сейчас эту передачу, как есть — чего я этим добьюсь? Не я же эфир утверждаю. Меня выставят на улицу, а передачу смонтирует кто-то другой. И смысл?

— Чистая совесть?

— Ха. Ха-ха. Ты знаешь хоть один магазин, в котором совесть вместо денег принимают? У меня жена и двое детей, между прочим. Что я им скажу? Что для меня моя чистая совесть важнее их будущего? Тебе легко меня осуждать — ты молодой, ни семьи, ни детей, ни положения. Не за что тебя цеплять, понимаешь? А мне что делать? И главное — зачем? Что, эфир чище станет, если я уйду? Да ничуть! Найдется тысяча желающих на мое место — смеяться только будут над моей глупостью.

— Если все так будут думать, то, конечно…

— Замолчи, я тебя умоляю, — Виктор сморщился и закрылся от Димы выставленной ладонью, — Вирджил, забирай своего проповедника и сам проваливай. У меня через пятнадцать минут очередная съемка, а я тут с вами…

— Конечно, — Вирджил кивнул и положил руку Диме на плечо, — пойдем. Спасибо, Виктор. Не сердись.

— А! — Виктор махнул рукой и отвернулся.

— Пошли, — Вирджил подтолкнул Диму к выходу и сам пошел туда же.

Дима пару секунд стоял, задумчиво глядя на возню в студии, потом вздрогнул и бросился за Вирджилом. Догнал его уже в коридоре, пошел рядом. Перевел дыхание и спросил:

— А вы сами как думаете? Так можно делать?

Вирджил хмыкнул.

— Неделю назад, — сказал он, не глядя на Диму, — кто-то утверждал, что работа журналиста — освещать любое событие с той стороны, с которой пожелает заказчик. Не помнишь, кто это был?

— Ну… Э… — Дима смутился.

— А сейчас ты не хочешь, чтобы смонтированная запись с тобой шла в эфир. Неужели тебе не хочется, чтобы твои знакомые увидели тебя в роли ведущего? Они же не будут знать, что всё смонтировано. Будет выглядеть так, будто ты злобного сектанта на чистую воду вывел. Честь тебе и хвала. А?

— Хочется, — признался Дима, — очень хочется. Но… Самойлов… он же знает, что всё было не так. И подумает, что я…

— Ага, — Вирджил мельком глянул на Лукшина, — вот как? Что ты сам думаешь, неважно? А что он подумает — важно? Тебе какая разница? Боишься, что он тебя у подъезда с топором подкараулит?

— Нет, — Дима поморщился, — не боюсь. То, что я сам думаю — тоже важно. На самом деле, даже важнее. Но себя можно как-то убедить… а тут как подумаю, что он про меня подумает… черт, как-то… ну вы поняли.

— В газету заметки в нужном ключе писать тебя вроде совесть не глодала?

— На бумаге проще, — Дима усмехнулся, — Здесь все-таки живой человек. И вроде — неплохой человек. Видно же, что он — не со злым умыслом. Он правда верит, что хорошее дело делает.

Вирджил остановился у проходной.

— А на бумаге, значит, человек не живой? А? Чего молчишь?

— Задумался, — Дима встряхнулся, — и на бумаге — живой. Я понял, Вирджил Сидорович. Я просто не видел этого, да и не хотел видеть — так проще. Я… буду стараться. Видеть живого человека.

— Хм, понял он, — пробурчал Вирджил. Тяжело вздохнул, — если бы все так просто было. Ладно, остановимся пока на этом. Я еще тут задержусь, а ты езжай в офис, подождешь меня там. Хотя нет… езжай лучше в «Нуар». Я там буду где-то через час, там и встретимся.

Вирджил повернулся и ушел по коридору влево. Дима проводил его взглядом, потом пожал плечами и вышел на улицу. «А вот интересно», — подумал он, не спеша пробираясь через стоянку — «если б это не Вирджил меня сюда привел? Если б я сюда на работу устроился? Хрень, конечно, ведущих для таких программ с улиц не набирают. Но если б каким-то чудом… если б я не чувствовал, что это — очередной тест на честность, а точно знал, это — мой шанс пробиться наверх? Возможно, единственный. Стал бы я тогда за правду воевать? М-да, скорее всего, что нет. Позлился бы, посокрушался бы, но — промолчал. Как ни грустно. С житейской точки зрения этот Виктор прав. Работа-то такая, от которой не отказываются. Мечта, не работа… Всё же не зря китайцы пожелание „пусть сбудется твоя самая сокровенная мечта“ считали проклятием». Тут Димины размышления прервал чей-то оклик:

— Дмитрий, Дмитрий Лукшин! Извините…

Дима обернулся и увидел спешащего за ним долговязого мужчину в нелепо-сиреневом пальто и серой кепке. Мужчина улыбался, так широко и искренне, что Дима тоже неуверенно улыбнулся в ответ.

— Э… — сказал он, — привет…

— Здравствуйте, — мужчина кивнул, — вы на меня, наверное, не обратили внимания, я сидел в студии… ну сейчас, на передаче.

— А! — сказал Дима, — да, знаете, там свет так в глаза бьет, что кроме стола ничего не видно… ну, неважно, — «Может, это продюсер какой? Предложит мне сейчас другую передачу? А что?», — слушаю вас.

— Я занимаюсь вопросами групповой экстрасенсорики («Чем-чем?» — нахмурился Дима) и знаете, ваш ответ… насчет создателя и веры в него… как бы это сказать… звучит в одной тональности с моими собственными измышлениями.

— Понятно, — сказал ничего не понимающий Дима.

— Вот, — мужчина вытащил из-за пазухи небольшую брошюрку и, заметно смущаясь, протянул Диме, — я еще и писатель… немного и вот… в сем труде изложил некоторые свои мысли… там и визитка моя есть, если что…

Лукшин взял брошюрку, глянул мельком, с трудом удержав брезгливую гримасу — бумага — плохая, печать (а скорее даже ризография) — еще хуже, обрезка кривая, на пол-обложки — отвратительного качества фотография, в которой только очень наблюдательный человек смог бы опознать Диминого собеседника. Ну и название очень органично ложилось в ту же кучу: «Коллективное бессознательное и трансформация реальности».

— Э-э-э, — сказал Дима, — спасибо.

— Не за что. Вы ознакомьтесь, ознакомьтесь.

— Обязательно, — кивнул Дима, — но попозже, у меня скоро встреча…

Он надеялся, что странный тип этим удовлетворится и оставит его в покое, но «тип» его словно и не слушал:

— Вы знаете, я очень рад, что попал на эту запись. Во-первых, один из ваших, — мужчина покрутил в воздухе пятерней, словно ловя какое-то насекомое, — ваших… собеседников! Второй. Который, не поп — он очень интересные вещи сказал. Насчет того, что вера сегодня слабее, чем в прежние времена, потому что… канон веры уже совершенно… не коррелирует с современными представлениями об устройстве мироздания. Если вы понимаете, о чем я. И это справедливо не только для христианства, нет-нет, даже не возражайте!

— Я, как бы… — Дима начал понимать, что — попал.

— Все современные религии насчитывают хотя бы тысячу лет истории и неудивительно, что каноны этих религий — устарели. Сегодня даже самый набожный человек относится к своим священным книгам как к набору притч… даже… легенд. А не как к исторически достоверным хроникам. Потому что совершенно невозможно быть в своем уме и верить во все эти… писания, когда вот он — телевизор и там — ничего подобного! И это — намного хуже, чем может показаться!

— Почему же? — Дима уже подыскивал пути к бегству, но последнее заявление его немного удивило.

— Потому что то, во что верит множество людей — становится реальным! Не делайте такого лица! То есть… делайте конечно, вы вправе не верить, но… у меня есть доказательства! И я вам их предъявлю! Чуть позже… пока следите за ходом моей мысли. Вы помните Библию?

— Нет.

— А… ну ладно. Просто уже там есть подтверждения моей идее — самое страшное противоречие учению Христа находится в самих евангелиях и на них никто не обращает внимания. Вот я вам зачитаю… евангелие от Матфея, тринадцать-пятьдесят четыре, — мужчина откашлялся и напевным баритоном произнес:

— И, придя в отечество Свое, учил их так, что они изумлялись и говорили: откуда у Него такая премудрость и силы? Не плотников ли Он сын? не Его ли Мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда? И сестры Его не все ли между нами? Откуда же у Него всё это? И соблазнялись о Нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем. И не совершил там многих чудес по неверию их.

Мазнул по Лукшину совершенно безумным взглядом вытаращенных глаз.

— Не совершил чудес по неверию их! Вы поняли?! Не совершил, потому что там — в него не верили! Какое дело Господу всемогущему, верят ли в него? Он же всемогущ независимо от веры в него, разве нет? Или же… нет?! Понимаете?

— Не совсем…

— Все просто. Бог питается верой в него. Чем больше людей в него верят, верят истово и самоотверженно, тем он реальнее. Тем реальнее канон его. Так что нельзя сказать, что какая-то религия — ложна. Нет, вовсе нет. Если все люди Земли поверят в Библию, или в Коран или в Тору — неважно, главное — что все люди — то эта религия — станет истиной. И станет все так, как написано в каноне. Но сейчас — тенденция обратна. Каноны устаревают и все меньше людей искренне верят в них. Боги слабеют. И это плохо.

— Почему же? — возразил Дима. Мужик, конечно, был сдвинутым совершенно, но тема Диму вдруг заинтересовала, — зачем человечеству боги?

— Затем же, зачем государственность и корпорации. Потому что религия — это — колхоз. Вера среднего человека слаба, да и тратит он ее нерационально и неэффективно. Он верит, что может продвинуться по службе, верит, что вырастит хорошего сына и тут же верит, что его коллегу шеф ценит меньше, чем его самого, а ребенок соседа — растет лоботрясом. Все суммируется и в итоге — выходит пшик. Мусор, от которого плохо всем. А если всю веру организованно направить в одно русло, да еще и назначить хозяином этого ресурса существо неподкупное и беспристрастное — то результат… о-о-о, хотел бы я посмотреть на этот результат! А сейчас что?

— Что? — Дима полез в карман за сотовым, чтобы разыграть сценку со срочным звонком, но вспомнил, что оставил телефон в сервисе.

— Сейчас весь этот ресурс просто выливается в грязь! Вы почитайте, почитайте книжку, что я вам дал. Помните, было время, когда стали модными фильмы про олимпийских богов и древнюю Грецию? Я подбил статистику — именно на это время приходится всплеск явлений всяких сатиров невинным девушкам и прочих чудес, явно относящихся к древнегреческим. А период веры в НЛО? И тысячи документальных свидетельств, сошедших на нет, как только прошла истерия? А этот миф про конец света по предсказаниям майя? А?

— Ладно, — Дима решил, что пора заканчивать, — зачем вы мне все это говорите?

— Сейчас объясню. Видите ли, поняв все это, я решил создать… не то, чтобы религию, вовсе нет… скорее сообщество людей, которые смогут вкладывать свою силу в общее дело. Благо сейчас технические возможности позволяют это сделать. Я создал — социальную сеть в интернете! Пока там немного участников — чуть больше тысячи. Но она уже работает! У меня есть доказательство!

— Какое же?

— Я установил себе веб камеру и настроил с нее трансляцию на главный сайт. То есть не я сам, конечно, а программист, но неважно. Перед этой веб-камерой я установил маятник — стальной шарик на тонкой нити. И разослал всем объявление — поверить, что этот маятник сейчас отклонится влево. И через день он отклонился!

— Да ну? — не поверил Дима.

— Слушайте дальше. Отклонился он, потому что я его тянул в сторону леской. Камера плохонькая, на ней леску не видно. Но тянул я его не просто так, а через цифровые весы. Очень точные, марки сименс. И что вы думаете? Уже через день усилие на весах снизилось на две тысячных грамма! А к концу недели — на пять тысячных! И продолжает падать! Представляете?

— Обалдеть, — грустно сказал Дима, — поздравляю. Так всё же — что вам от меня надо?

— Вы не поняли? — мужчина огорчился, — так ведь чем больше людей участвуют в этом, тем больше их сила. А вы — на телевидении. Миллионы людей смотрят вашу передачу. Вам стоит только упомянуть как-нибудь мой проект, и… что?

Дима смеялся. «Вот блин», — думал он, — «один-единственный раз… не успел даже в эфир выйти, а уже… представляю, каково всяким Познерам да Малаховым… ужас просто».

— Извините, уважаемый, — Дима посмотрел на брошюру, — Андрей. Вы совершенно зря расходуете на меня свое красноречие. Это была не запись передачи, а… ну, кастинг. И я его не прошел, понимаете? Я не ведущий, и пока им не буду.

На Андрея было грустно смотреть. Он выглядел как ребенок, у которого забрали по ошибке подаренную ему игрушку его мечты.

— Вы уверены? — с надеждой спросил он, — может… еще нет?

— Уверен, — Дима печально кивнул, — этот выпуск в эфир не пойдет. И больше я его вести не буду. И никакую другую передачу — тоже.

— Жаль, — Андрей вздохнул и скосил взгляд на брошюру которую Дима все еще держал в руке. Похоже, он думал, следует требовать ее обратно или нет.

— Но вы все же почитайте, — сказал он грустно. Повторил:

— Жаль.

И, кивнув на прощание, повернулся и пошел куда-то в сторону, сгорбившись и втянув голову в плечи. Лукшин покачал головой, вздохнул и закинул брошюру в стоящую неподалеку урну. «А Корвач-то», — подумал он, — «кое в чем был прав. Иногда легче быть никем».

Про сервис Дима как-то позабыл по дороге и вспомнил в самый последний момент — он уже в метро зашел, карточку из кармана достал и к турникету подносил, когда в мозгу вдруг мелькнуло — «телефон». Дима чертыхнулся, спрятал карту и вышел из метро.

Девушка в сервисе была та же, но Диму забыть успела напрочь — хмурясь, разглядывала его секунд двадцать, прежде чем лицо ее прояснилось и с восклицанием, — «а, это вы», — она вытащила из-под прилавка бумажный пакет. Достала оттуда телефон, небольшой листок, положила его перед собой, нахмурилась.

— А… знаете, мы не можем вам помочь.

— Почему? — удивился Дима.

— Это не настоящий Сони-Эриксон. Подделка.

Дима чуть не упал.

— Вы что? Какая подделка?! Я его в салоне на Бутырской купил!

— Тут так написано, — девушка пожала плечами.

Дима возмутился.

— Ну, знаете! Кто это написал? Да не может такого быть! Я его, между прочим, по гарантии ремонтировал, когда он зависать начал — и никаких проблем. А вы…

Девушка подняла трубку телефона, ткнула пару кнопок.

— Миша, зайди пожалуйста. По поводу Эрика, — и подняла взгляд, — сейчас техник выйдет.

Техник появился меньше чем через минуту. Вышел из двери с надписью «Посторонним вход воспрещен», огляделся, наткнулся на ожидающий Димин взгляд, кивнул.

— Ваш Сони-Эриксон?

— Да, — агрессивно сказал Дима.

— Мне самому не до конца понятно, — сказал техник примирительным тоном, — Тань, достань, пожалуйста с витрины триста тридцатый.

— Сам достань, — хмыкнула девушка и протянула технику внушительную связку ключей. Миша пробормотал что-то, судя по тону, нелицеприятное, и пошел к витринам.

— Вот, — сказал он, попытки с пятой открыв стеклянную дверцу, — та же модель, что и у вас. Взгляните.

Он ловко поддел крышку, снял ее и отложил в сторону, снял аккумулятор.

— Смотрите.

Диме приходилось несколько раз заглядывать внутрь телефона — когда в одно время он начал виснуть, сбросить его можно было, только вынув аккумулятор, поэтому картинка была ему знакома.

— И что? — спросил он, пожав плечами.

— А теперь ваш телефон.

Миша снял крышку, и, не вынимая аккумулятора положил второй телефон рядом. Отличия были, что называется, налицо. Даже аккумулятор был почти в полтора раза меньше.

— Видите? Фирменного лейбла нет, аккум другой, причем я даже не пойму, от какой модели, я таких вообще не видел. Камера немного сдвинута, динамик, вот… видите? Тоже другой. Это другой телефон.

— Может, модификация? — неуверенно спросил Дима. Неуверенно, потому что внутренности его телефона показались ему самому менее знакомыми, чем внутренности телефона с витрины.

— Нет, — Миша помотал головой, — у этого телефона нет модификаций. Это подделка.

— Но смысл? — возмутился Дима, — он стоит две тысячи! На хрена его подделывать? Я его, между прочим, по гарантии ремонтировал…

Миша демонстративно пожал плечами:

— А я понимаю? Я сам удивился! Я его даже разобрал немного, хотя сразу ясно было, что не то тело. Так вот — в нем GPS-модуль есть! Понимаете? В этой линейке жэпээса отродясь не было. Да и вообще — этот модуль сам шестьдесят баксов стоит, так что в таком бюджетном телефоне… говорите, по гарантии ремонтировали? Сходите туда, где ремонтировали. Вряд ли сознаются, конечно, но вдруг. Мало ли — какая-нибудь партия Китая бракованная… взяли за бесценок, запихнули… но я вам ничем помочь не могу. Я не знаю, что это за аппарат.

— Да мне, в общем-то, он сам и не нужен, — грустно сказал Дима, — мне б контакты достать…

Но техник только мелко помотал головой и развел руками. Повернулся к продавщице, положил перед ней связку ключей, и, не попрощавшись, ушел в ту же дверь, откуда пришел.

— Миша! — возмутилась девушка, — а на место положить?

Но ей никто не ответил, и, что-то недовольно ворча, она выбралась из-за прилавка и направилась к стеллажам. Дима молча сгреб свой телефон.

— А может, это вы его подменили? — негромко спросил он. Но девушка даже оборачиваться не стала, только фыркнула.

— Извините, — пробормотал Дима и вышел на улицу.

История с телефоном не столько его расстроила, сколько повергла в недоумение. Если бы в сервисе запросили за ремонт в два раза больше, чем стоит сам телефон, это было бы возмутительно. Но — было бы понятно. А так… Это походило на какой-нибудь фильм, который, будучи в целом неглупым, и, имея вполне осмысленный сюжет, содержал маленький, но совершенно нелепый эпизод. И в целом, это портило впечатление от фильма даже больше, нежели если бы он весь был глупым и нелепым.

Сначала — полусумасшедший мужчина у павильонов, потом — странная история с телефоном, в итоге, задержали Диму, пожалуй, на целый час. Во всяком случае, когда он добрался до галереи, машина Вирджила уже стояла наискосок от тротуара прямо под вывеской «NOIR». «Забавно», — подумал Дима, с усилием открывая массивную дверь, — «сколько прошло? Всего ничего. А как я тогда комплексовал по поводу костюма! А сегодня — я в свитере и мне насрать». Зашел, не глядя на швейцара, бросил:

— Дмитрий Лукшин.

И направился к лестнице. Швейцар не издал ни звука.

Дима поднялся к галерее, осмотрелся. Вирджила не было видно и Дима уже забеспокоился, но его вдруг отвлекла другая мысль, — «вороны! Что-то мне там приснилось про эту картину… что-то про небо. Надо посмотреть». И Лукшин прошел налево по крылу, приглядываясь к картинам в поисках искомой. К его разочарованию, поиски оказались тщетными. Дима внимательно просмотрел все картины еще раз, а потом, на всякий случай, осмотрел и правое крыло — картины не было. Дима остановился в конце правого крыла, обескуражено огляделся и тут до его ушей донесся знакомый голос с лестницы. Вирджил!

Лукшин обрадовано поспешил в центр галереи — и в самом деле — Вирджил поднимался по лестнице, что-то горячо обсуждая с Бароном.

— Здравствуйте! — Выпалил Дима. Вирджил с Бароном подняли на него недоумевающие взгляды.

— Здравствуйте, — повторил Дима уже потише, — господин Барон, а вороны куда подевались?

Барон поднял брови и слегка наклонил голову, а Вирджил — Вирджил, первую секунду выглядел оторопевшим, зато потом натурально согнулся, схватившись руками за живот, и заржал, как сумасшедшая лошадь. Барон поморщился, бросил недовольный взгляд на Лукшина, и укоризненный — на Вирджила. Но тот, толстокожий, и ухом не вел — хлопал себя ладонью по бедру, повизгивал и повторял: «Господин Барон! Вороны! Ха-ха-ха! Умыл, умыл!». Барон, в конце концов, не выдержал.

— Господин Наливайко, — процедил он голосом, от звука которого любой человек застыл бы ледяной статуей. Любой, но не Вирджил — он даже смущенным не выглядел. Шмыгнул, утер губы согнутым пальцем и сказал негромко, пряча улыбку:

— Простите. Прикажете принести ваш красный камзол?

Барон смерил его взглядом, зло дернул щекой и пошел вниз по лестнице. На середине пролета остановился, посмотрел на Диму и сказал холодно:

— Я бы предпочел, чтобы в следующий раз вы называли меня по имени-отчеству.

— Д-да, — Дима машинально кивнул. Барон снова дернул щекой, спустился вниз и, не сказав более ни слова, вышел на улицу. Дима перевел дух и посмотрел на подходящего Вирджила.

— Я что-то не то сказал? — спросил он.

— Нет-нет, — Вирджил хрюкнул, — ничего такого… А кстати, он ведь прихрамывает…

— Кто? — удивился Дима.

Вирджил хихикнул.

— Неважно. Не беспокойся.

— Я всего-то хотел узнать, куда делась та картина — с воронами. И только лишь.

— Да я понял, — мягко сказал Вирджил, — уверяю тебя, Александр Викторович это тоже понял. Так что — забудь. Просто некоторые внутренние разногласия. Подробности тебе знать незачем.

Дима хотел спросить, куда же все таки делась картина и как ему теперь на нее посмотреть, но потом вспомнил недавно подслушанный разговор и спросил не то, что собирался:

— Вы полагаете эта ваша… революция — может пойти не так, как планировалась?

— С чего ты решил? — быстро спросил Вирджил. Ни тени недавней улыбки не осталось на его лице, выглядел он теперь предельно собранным и — очень опасным. Дима сглотнул и осторожно сказал:

— Я нечаянно ваш разговор подслушал. Вчера.

Вирджил хмыкнул и отвел взгляд.

— Я не полагаю, что она может пойти не так, как планировалась. Я знаю, что она пойдет не так, как планировалась. И не я один это знаю — как-то планировать такие масштабные мероприятия — практически бессмысленно. Вопрос скорее в том, насколько не по плану все пойдет. Но вопрос праздный, и здесь Александр Викторович прав. Праздный для меня и даже — для него. Не говоря уже о тебе, — Вирджил вонзил в Диму холодный взгляд, — поэтому тебе же будет лучше, если ты…

— Буду молчать, — кивнул Дима.

— Именно, — согласился Вирджил, — именно так. Хочу тебя предостеречь от излишнего любопытства. Сейчас я тебе кое-что покажу. Но сначала проясни-ка ты мне другой вопрос. Когда я сюда приехал — а было это пятнадцать минут тому — я, не найдя тебя в галерее, позвонил на твой сотовый. Как думаешь, с каким результатом?

— Э… — сказал Дима, — у меня телефон сломался. Вчера вечером. А новый я не успел купить.

— А пока ты его не купишь, у меня не будет никакой возможности выяснить, где ты находишься, — грустно констатировал Вирджил.

— Я сегодня же куплю! Вот вы меня отпустите и…

— Да-да, — Вирджил кивнул и вытащил из кармана небольшой черный параллелепипед, — на, держи пока мой старый. Вставь СИМку и немедленно включи. Зарядку найдешь. Если купишь себе новый — этот мне верни.

— Это же… — Дима покрутил телефон в руке, — Айфон!

— И что? — Вирджил поднял одну бровь, — не подходит?

— Нет-нет, наоборот, очень подходит, — Дима достал свой телефон и принялся выковыривать из него СИМ-карту, — когда мне его вам вернуть?

— Я же сказал — когда себе другой купишь. И пожалуйста. Впредь. Всегда. Будь. На связи. Я очень не люблю, когда у кого-то, кому я звоню, отключен телефон. Считай, что я тебя предупредил.

— Ага… сейчас… все!

Дима включил телефон, экран слегка посветлел, и, сопровождаемый негромкой музыкой, на нем появился логотип Apple.

— Вот, — Дима продемонстрировал телефон Вирджилу.

— Хорошо, — сказал тот, — тогда идем за мной.

Они спустились на первый этаж, через высокие ажурные двери прошли в большой, богато обставленный зал. Большая часть зала была свободна от мебели, но у дальней стены, вдоль окон, стоял длинный обеденный стол, а у правой и левой стены — по нескольку столиков. Два из них были заняты. Дима еще не успел оглядеться, как к ним незаметно подскочил невысокий мужчина в забавной одежде. Склонил голову.

— Чего желаете?

— Ничего, — отрубил Вирджил, — мы по делу, — и дернул за рукав слегка оторопевшего Диму. «Ливрея», — подумал Лукшин, встряхиваясь и спеша за Вирджилом, — «эта одежда называется — ливрея. Ну, ваще. Какой-то особняк князей Волконских прям…». Через дверь в боковой стене они зашли в другую комнату — с монументальными кожаными диванами и точеными журнальными столиками из стекла и черного дерева. Прошли ее наискосок и остановились у следующей двери — глухой, без стекла и даже без дверной ручки, зато с небольшой золоченой табличкой. По-русски и по-английски на ней было написано «Вход только для обслуживающего персонала. Authorized personnel only». Вирджил достал откуда-то из кармана небольшую круглую блямбу и приложил ее просто к косяку. Дверь негромко пиликнула и медленно приоткрылась. Вирджил толкнул ее и пропустил Диму вперед.

— Заходи.

Дима прошел и огляделся. За дверью обнаружился небольшой тамбур без малейших признаков барокко. Серые стены, серые двери, мягкий свет люминесцентных ламп, отражающихся в полированном кафеле пола.

— Ух ты! — сказал Лукшин, глядя, как Вирджил подходит ко второй двери и нагибается к торчащим из стены окулярам, — это я только в кино видел!

Вирджил хмыкнул, и открыл дверь. Дима, не дожидаясь приглашения, шагнул в проем и оказался в обычном офисном коридоре. Коридор тянулся метров на двадцать, в него выходило несколько дверей; отделка была той же, что и в тамбуре. Дима даже слегка разочаровался — во всех фильмах, стоит перешагнуть порог двери со сканером сетчатки — так там сразу беготня, движуха, носятся толпы ужасно занятых людей, все как один при оружии, висят очень сложные схемы чего-нибудь чрезвычайно секретного, ну и прочее в том же духе. А тут — даже огнетушитель на стене был самым что ни на есть обычным.

— Че встал? — Вирджил подтолкнул Диму в плечо, — заходи.

Лукшин повернулся и увидел, что Вирджил уже открыл одну из выходящих в коридор дверей и ожидающе стоит возле нее. Дима зашел внутрь, огляделся. Обычный кабинет — два стола, два компьютера, несколько шкафов. Вот только окон нет.

— Садись, — Вирджил подкатил к одному из компьютеров второе кресло, сам уселся перед экраном и положил ладонь на мышку. Экран засветился и потребовал ввести пароль. Вирджил вздохнул, глядя в потолок почесал пятерней в затылок, быстро набрал пароль и полез куда-то в закрома системы. Дима с интересом следил за его действиями. Видно было, что Вирджил в общении с компьютером не новичок, Дима едва успевал следить за его действиями. Похоже, он зашел по сети на какой-то сервер, мелькнули какие-то каталоги, потом был еще громадный список каталогов и за те полсекунды, что Вирджил выбирал нужный, Лукшин успел сообразить — названиями каталогов служили даты и Вирджил выбрал как раз сегодняшний. В каталоге обнаружился обширный список файлов с цифровыми названиями. Значок возле каждого файла свидетельствовал о том, что файл является видеозаписью. Дима нахмурился, какая-то мысль мелькнула у него в голове, но тут Вирджил выбрал один из файлов и открыл его.

Видеозапись начиналась с того, что камера смотрела в потолок. Потом в кадре появлялось мужское лицо. Очень странное лицо. У лица были большие выразительные глаза под аккуратной прической, здоровенный мясистый нос и тонкие ярко-красные губы. Все эти черты были словно наклеены на четкий розовый овал. Рядом с лицом висела надпись — «Доктор Борис Семеш». Дима нахмурился и понял, что лицо ему знакомо — это был тот самый врач, что снимал с него томограмму. Вот только картинка выглядела вовсе не как его фотография, а скорее как злобный шарж.

— А… — сказал, начиная понимать, Дима, — а говорили, не как вид из глаз.

Вирджил ничего не ответил, только хмыкнул. Прокрутил видеозапись где-то до половины. Снова хмыкнул и откинулся на спинку стула. Теперь видеозапись изображала какой-то темный коридор и стоящего в нем человека. Лицо человека опять было похоже на карикатуру — еще более злобную, чем в случае с доктором, одет человек был во что-то неопределенно-серое. Стена сзади тоже была серого цвета, на ней Дима с удивлением увидел несколько надписей, — «желтый металлический сайдинг», — в паре мест, — «вмятина», — в одном месте, — «грязное пятно». Рядом с человеком висела надпись «Миша майор милиции Федосов».

— Эта чья запись? — спросил Дима негромко, но тут, заставив его вздрогнуть, из динамиков зазвучал знакомый голос:

— Миша, ты меня прости, но это звучит, как полный бред.

Федосов нарисовано улыбнулся и ответил:

— Помнишь, как говорил Шерлок Холмс? Если…

— Помню-помню, — перебил его Барон. Изображение майора вдруг рывком придвинулось. По низу экрана пробежали какие-то надписи, из динамиков прозвучал сдавленный всхлип.

— Прости, Миша, — сказал голос Барона, потом исказившееся лицо Федосова сползло вниз. «Камера» отодвинулась. Майор лежал на черном полу с надписью «асфальт» и на его сером плаще расплывалось красное пятно.

— Это что же? — потрясенно сказал Дима, — он… убил?

Вирджил ничего не ответил, но Дима и не ждал ответа, продолжая расширившимися глазами следить за происходящим на экране. Там мелькали ступеньки лестницы — человек поднимался наверх, к свету. «Переход», — сообразил Дима, — «а это, видимо остановка…о!». К остановке подъехал троллейбус — почти как из компьютерной игрушки. Была на нем реклама «Колдрекса», покрытая нарочитым налетом грязи, у него был номер «10» и за плоским стеклом сидел нарисованный усатый водитель. Рядом с яркой надписью «колдрекс» значилось — «мелкий текст». А за троллейбусом текла река машин. Неопределенно-бесформенные, некоторые из них вдруг периодически обретали цвет и превращались в машину знакомой марки, некоторые так и оставались серыми. Из открывшихся дверей вышло неопределенное количество неопределенных людей, по экрану опять пробежали надписи, после чего камера прыгнула внутрь троллейбуса.

— А почему все такое странное? — спросил Дима, не отрывая взгляда от экрана. Там в это время Барон залезал в телефонную книжку знакомого Диме телефона. Вот «Нокия» выглядела почти как фотография — детально и четко — вплоть до потертостей на клавиатуре и царапин на экране.

— Мозг — очень сложная штука, — отозвался Вирджил, — он не запоминает картинку попиксельно, как фотоаппарат. Он раскладывает все на объекты и сохраняет картинку как набор ссылок на эти объекты. Многое зависит еще от того, внимателен в этот момент человек или рассеян, смотрит на какой-то отдельный объект или просто перед собой, ну и так далее. Поэтому предметы, на которые человек обратил внимание, запомнятся более-менее подробно, а некоторые…

Барон в это время звонил абоненту по имени «3». Увидев это, Дима слегка вздрогнул и скосил взгляд на Вирджила — не заметил ли он Димину реакцию. Но Вирджил молча смотрел в экран.

— День добрый, — сказал голос Барона, — проблема с газетой решена.

— Понятно, — отозвался другой голос, — и каким же образом она решена?

— Виктор, — сказал Барон, — если тебе так хочется, завтра сам посмотришь.

— Да и так догадываюсь, — голос Виктора выражал сильное недовольство, — я, тебе что приказал? Не убивать!

— Другого варианта не было, — сказал Барон желчно, — и — мы еще не победили. Поэтому приказывать тебе пока рановато.

— Мне это не нравится, — после некоторого молчания сказал голос, потом зазвучали короткие гудки.

Дима несмело потянулся к мышке.

— Можно? — спросил он.

— Пожалуйста, — Вирджил убрал свою руку. Дима остановил видеозапись и чуть-чуть отмотал назад.

— Что это за надписи?

— Которые?

— Все.

— Я же говорил, мозг хранит все ссылками и образами. Зачастую — словами. Эти надписи — просто обозначения объектов за окном. Оператор сейчас занят разговором и почти не обращает внимания на происходящее вокруг, поэтому четких образов нет. Эти надписи — ссылки на тех, кого оператор в этот момент не видит, но отслеживает. «Вроде контролер, мужик с черной сумкой» Вот эта надпись — «Андрей чистый третий» — это ссылка оператора на того, чей голос мы слышим из телефона.

— Оператор? — перебил Дима.

— Жаргон, — пояснил Вирджил, — имеется в виду, конечно же, тот, чью запись мы смотрим.

— Что значит «чистый третий».

— Ссылка. Понимаешь, то, что ты видишь — не копия той записи, что хранится в мозгу, а результат ее расшифровки. «Андрей чистый третий» — означает, скорее всего, третьего координатора Андрея Бесчестных. Поверхностное сканирование не отслеживает глубокие ссылки, но это, при желании можно сделать специально, тогда ссылка будет развернута и мы увидим всю информацию, которую оператор помнит по этой ссылке. У нас это называется «Досье».

— А это?

— Это мысли оператора. То, что здесь по низу проскакивает — ощущения, фоновые мысли, ассоциации.

— Понятно, — Дима вздохнул и посмотрел на Вирджила. Наверное, будь эта запись больше похожа на видео, а не на помесь дешевого мультфильма с дешевой компьютерной игрой, она произвела бы большее впечатление. А так — Дима никак не мог отделаться от впечатления, что его разыгрывают.

— Он убил майора милиции? Зачем?

— Майор пронюхал про Машину. Можешь сам послушать — там, чуть раньше.

— И ему за это ничего не будет?

Вирджил молча пожал плечами. Дима вздохнул:

— Ну, нормально. А мне вы это зачем показали? А вдруг Барон узнает, что я это смотрел?

Вирджил хмыкнул.

— И что? Ничего тайного, помнишь? Эти файлы тут для того и лежат, чтобы их каждый мог смотреть.

Лукшин поежился.

— А я разве…

— Ну, — Вирджил поморщился, — не совсем, конечно. Ты еще вроде как не допущен, но ничего страшного в этом нет. Довольно скоро просмотр записей будет одной из твоих обязанностей. А конкретно эту запись я тебе показал, чтобы ты сделал себе некоторые выводы.

Дима задумался. А вот интересно…

— Кстати, — сказал он, стараясь говорить равнодушно, — а ведь Барон — не похож на «чистого».

— Ага, — кивнул Вирджил.

— Но он же начальник? Или нет? Ничего не понимаю, — Дима обхватил голову, — или он просто киллер?

— Мы еще не победили, — мягко сказал Вирджил, — и если поставить «чистых» у руля сейчас, то победить мы в принципе не сможем. Потому что «чистые» — альтруисты и человеколюбы, а противостоят нам «гнилые», для которых единственная человеческая жизнь, представляющая ценность — их собственная. Управление сейчас осуществляет совет координаторов — десятеро «чистых». Но есть еще несколько человек, чья задача — привести этот совет в кремль, поставить у руля и запустить механизм управления. Любыми средствами.

— Он врет, — убежденно сказал Дима, — так он и пойдет картошку сажать, когда вы победите. Да ни за что!

Лукшин не пояснял, кого он имеет в виду, но Вирджил догадался.

— Если и врет — то самому себе — тоже. Мысли в записи также сохраняются. И все люди его уровня обязаны проходить ежедневную просветку. Если кто-нибудь из них использует свою власть в личных целях, то… — Вирджил демонстративно провел пальцем по шее… — В принципе, Барон мог привлечь для акции какого-нибудь исполнителя рангом пониже, но во-первых, чем длиннее цепочка, тем выше риск, а во-вторых — чего такого-то?.

Дима резко выдохнул и удивленно покачал головой.

— Дичь какая-то. Средневековье. Чтобы человек высокого положения сам…

— А что тебя удивляет? Думаешь, никто из тех, кто сидел и сидит в высоких кабинетах, никогда не убивал людей? Не поднимал трубку и не говорил, что, к примеру, Иванов Иван Иваныч, очень ему мешает и надо с этим что-то делать? Или, по-твоему, это не убийство?

Дима пожал плечами.

— Ну так… цивилизованнее, что ли…

Вирджил невесело засмеялся.

— Цивилизованнее? Ну, скажешь… Хотя, в чем-то ты прав. Для западной модели цивилизации, утверждающей, что купить можно все — данное явление довольно характерно. Действительно, зачем самому марать руки, когда смерть ненужного человека можно просто купить, и — чаще всего — остаться безнаказанным. Но тебе не кажется, что это характеризуют цивилизацию не с лучшей стороны?

— Мне вообще не кажется цивилизованным — убивать людей.

— Согласен. Убивать — нехорошо. Но уж если ты принял решение кого-то убить, то сделай это своими руками. Как минимум, это честнее.

— Да у вас просто рай для маньяков какой-то. Принял решение — прирезал — гуляй дальше. Ему же вон, — Дима кивнул, — ничего не будет.

— Не факт.

— То есть? — Дима насторожился. Очень ему хотелось услышать, что Барон перегнул палку и его сейчас за это… ну, хотя бы посадят.

— Все файлы — в общем доступе. Принципы нашего мироустройства известны всем. Если ты однажды решишь, что чьи-то действия вредят нашему делу, ты вправе принять меры. Как и любой другой член нашего общества.

— Какие… меры? — спросил осторожно Дима.

— Любые, какие сочтешь необходимыми. Вплоть до того, что достать пистолет, пойти и грохнуть… вредителя.

Вирджил посмотрел на экран. «А ведь он его не любит», — подумал Лукшин, — «очень не любит. И совсем не против, что бы кто-нибудь его… грохнул». Вирджил перехватил задумчивый Димин взгляд и подмигнул ему.

— Если те, кто будет смотреть твою запись, согласятся с необходимостью твоих действий, тебе даже слова никто не скажет.

— А если не согласятся?

— Тогда они тоже вправе принять меры.

— Дикий Запад…

Вирджил улыбнулся и кивнул:

— Хорошая аналогия. Минимум государственности, максимум свободы, но и максимум личной ответственности.

— А как быть со… стрелками?

— С кем?

— Ну вот, скажем, понял я, что для пользы дела надо убить… — Дима поколебался, но вслух произносить не стал, а только кивнул в сторону экрана, — так он, небось не захочет! И вообще — он наверняка лучше оружием владеет. Начнет отстреливаться, и… Да и не только меня — вообще любого.

— Ну, у нас все-таки не совсем Дикий Запад. Даже совсем не. В Америке времен ковбоев контрольный механизм практически отсутствовал, предоставляя жителям практически неограниченную свободу. У нас же контрольный механизм присутствует, но он настолько совершенен, что не нуждается в предварительном ограничении свободы личности. Тем не менее, контроль близок к абсолютному, да ты и сам это видишь. Насчет «взять пистолет» это я, конечно же, утрировал. Очень сложно представить ситуацию, в которой подобное решение будет оправдано. У нас как-то не принято убивать друг друга. Обычно есть более эффективные способы. Снизить допуск на уровень принятия решений, сменить область деятельности…

— Угу. А если он не согласится с этим… снижением допуска? Вон, Барону его начальник прямо приказывал не убивать, так ему начхать. Он и на допуск ваш положит с пробором… да еще и того, кто ему допуск снизил — тоже. Положит. Что вы с ним сделаете, если он возьмет и заартачится?

Вирджил, сморщившись, почесал затылок, потом, с заметной неохотой, ответил:

— Все считыватели, — бросил взгляд на Диму, — ну… эти, томографы — снабжены иньектором с ядом. Люди из верхнего круга принятия решений проходят просветку ежедневно и, в принципе, любой из людей этого же круга знает, как привести иньектор в действие.

— Хренасе… — Дима отвесил челюсть.

Вирджил поморщился:

— Ну че ты вытаращился? Никто еще ни разу его не использовал. Этот яд там не как средство уничтожения провинившихся, а как средство сдерживания. И в общем-то, излишнее. Годится только чтобы производить впечатление на неподготовленных людей — вроде тебя. Пойми, у нас нет и быть не может самодуров, себялюбивых тиранов и кровожадных маньяков. Они отсеиваются еще на ранних подступах, потому что скрыть что либо — невозможно.

Дима задумался.

— А если однажды Барон откажется проходить просветку? Или это тоже невозможно?

Вирджил хмыкнул.

— Отчего же. Всякое может случиться. В будущем это будет приводить к поражению в правах, вплоть до статуса не-гражданина, но сейчас… Сейчас мы еще не можем допустить, чтобы некоторая информация дошла до некоторых людей. Это может очень осложнить наши планы. Поэтому, для людей верхнего круга отказ пройти просветку сегодня равносилен самоубийству. Барон — не единственный человек, способный держать оружие, более того — в верхнем круге любой способен воспользоваться оружием по назначению. Помнишь наш разговор, когда я вручил тебе пистолет?

— А если он сбежит? Спрячется?

— Куда?

Вирджил усмехнулся.

— Спрятаться — это вряд ли. От самого себя не спрячешься и за день все концы не обрубишь. Альтернативный вариант — попросить убежища в обмен на информацию, но это тоже ненадежно. Видишь ли, наши нынешние враги аморальны и их всегда можно купить. А честные и неподкупные люди — нам не враги. Два года назад был случай. Схема еще была не отлажена, верхний круг только собирался и в него проникло несколько людей, которым там было не место. И один из них решил всех «сдать». Собрал кучу материалов и направился в ФСБ, благо чекистов он и разрабатывал. Отлично понимая, что нечестный ФСБшник в первую очередь попытается продать его нам — а мы его выкупим за любые деньги — он выбрал честного ФСБшника. Причем — немаленького, аж целого генерала. Представляешь, бывают и честные генералы, оказывается.

Вирджил замолчал. Дима кашлянул.

— И что?

— Через день этот генерал на своем личном «Рено» приехал в наш центральный офис, продемонстрировал лежащего в багажнике связанного предателя и сообщил, что хочет работать с нами. Ты его еще увидишь — один из самых преданных нашему делу людей.

— Ладно… — Дима почесал нос, — еще вот… вчера вы мне говорили, что «чистые» будут управлять, а «порченые» — работать. Ладно, хрен с ним. В принципе, я не против, чтобы мной управляли кристально честные люди… черт побери, да я только рад буду! Но тут выясняется, что управляют не только они. Тот же Барон… да и вы… тоже. И мне вы пистолет дали и объясняете, что я запросто могу… то есть не запросто, но все равно могу… это что же получается? Кто же правит на самом деле?

— Закономерный вопрос. Наличие «порченых» в верхнем круге — вопрос времени. В будущем, их там не останется. Но со всеми уровнями управления так сделать не получится. «Чистых» очень мало. В России их — менее одной десятой процента и это еще очень высокий показатель. Сделать так, чтобы в каждой конторе из трех работников начальником сидел «чистый» — невозможно. Их на управление страной еле хватит. Но это не проблема. Главное, чтобы столпы общества, основные принципы мироустройства — охранялись «чистыми». У нас есть Машина. А в условиях полной информационной открытости любой начинает вести себя как «чистый». Чувствуешь прелесть идеи?

— Не совсем…

— Разумеется, мотивация «чистого» и находящегося под контролем «порченого» различна. «Чистый» искренне стремится улучшить жизнь, а «порченый» стремится к тому, чтобы просветка показала — он тоже трудится на всеобщее благо, по мере своих возможностей, разумеется. Мотивация различна, но внешний результат — почти одинаков. Да, это справедливо только для разумных людей, способных предвидеть последствия своих действий и отвечать за них. Поэтому, когда я говорю «все», я имею в виду людей, подтвердивших свою разумность и получивших статус полноценного гражданина. Разумеется, всегда присутствовал и будет присутствовать некоторый процент людей, неадекватно оценивающих или вообще не оценивающих возможные результаты своих действий. Никто не собирается селить их в резервации или как-то еще ущемлять, но прав у них будет меньше. Фактически, они не смогут принимать участие в принятии сколь-нибудь важных решений.

— Ага… экзамен на зрелость?

— Вроде того. Не сдав этот экзамен, не сможешь занимать сколь-нибудь важные посты, не будешь иметь доступа к оружию, не сможешь выбрать некоторые профессии, сопряженные с риском для окружающих, ну и так далее.

— А я?

— Что — ты?

— Вы мне уже пистолет дали, и вообще. А я никакого экзамена еще… или… Или я его сейчас и сдаю?!

Вирджил усмехнулся.

— И да и нет. Многое еще не отлажено. В том числе и этот — экзамен. Разумеется, он будет отличаться от того, что сейчас принято представлять при слове «экзамен». Наверняка, он будет отличаться от того, через что проходишь ты. В любом случае, он будет идти дольше. Возможно, месяцы. Возможно — еще дольше. Тебя же я тяну в интенсивном темпе и кое-что ты получаешь раньше, чем положено. Но делается это исключительно для ускорения процесса. И, как мне кажется, небезуспешно. Можешь мне поверить, осталось немного. Я почти уверен, что скоро ты вольешься в наш коллектив равноправным его членом.

— А… А все работники… ну, ваших фирм в курсе всего происходящего? И ваших планов?

Вирджил аж руками замахал:

— Да ты что? Ты представляешь, сколько у нас народу работает? Даже если предположить, что все они поголовно готовы принять нашу идею… я тебя уже сколько окучиваю? И не только я. Я даже не знаю, сколько людей и сколько времени конкретно тобой занимались — психологи, аналитики… Ты б хоть подумал, прежде чем спрашивать — это ж просто невозможно!

— А просветку все проходят?

— Ах, вон что тебя волнует, — Вирджил поморщился, — да, все. Но нечасто — в основном раз в полгода, а то и реже. Да и записи большинства даже не расшифровываются — только сохраняются и всё. Периодически просматриваются записи только тех работников, которые могут случайно узнать что-нибудь лишнее, — развел руками, — понимаю, выглядит не слишком красиво, но это вынужденная мера. И уж точно — временная.

— А здесь, — Дима кивнул на компьютер, — лежат записи всех сотрудников?

— Не здесь. Сервер — в главном офисе. Но вообще — да. В базе хранятся все записи всех сотрудников. Большая часть — в архиве, сразу не посмотришь, но запросить можно любую запись.

— И вы… смотрите?

Вирджил криво ухмыльнулся:

— Я не увлекаюсь вуайеризмом, а если бы и увлекался, то не стал бы этому увлечению потакать по вполне понятным причинам. Если у меня есть причина посмотреть какую-нибудь запись, разумеется, я ее смотрю. И праздный интерес таковой причиной не является. Да и нет в этих записях ничего интересного — когда привыкнешь — сам поймешь. Поэтому обычно я смотрю только те, что обязан смотреть.

— А какие вы обязаны смотреть?

— Те, которые мне пришлют на просмотр. Предполагается, что запись каждого человека моего уровня должна быть просмотрена минимум тремя другими людьми моего же уровня. Эти трое выбираются случайно и им рассылается моя запись. А мне — присылается чья-то другая. Довольно муторное занятие, на самом деле — изучать запись. Информации много, она зачастую бессвязна, плюс просмотреть в реальном времени даже одну запись целиком, сам понимаешь, невозможно.

— Почему? — удивился Дима. Вирджил окинул его ироничным взглядом. Дима задумался на секунду, потом сообразил и смутился.

— Ну да… глупость ляпнул. А обычных сотрудников записи кто смотрит? Тоже случайно присылают?

— Нет. Их слишком много, у нас где-то в Подмосковье большой отдел сидит и только этим занимается. Если там что-то всплывет необычное — тогда уже нас привлекают.

Дима уже хотел спросить, какая структура у этой базы записей и как узнать, где чья, но вовремя спохватился и затолкал мысль поглубже. Он еще не решил, что уйдет. И тогда незачем им знать, что ему очень хочется посмотреть записи одного сотрудника. Точнее, сотрудницы. Т-с-с.

— Кстати, — сказал Дима, — я придумал, как может действовать предатель. Надо, правда, свои мозги хорошо контролировать, но, по-моему, — ничего невозможного. Просто предательство надо кусочками обдумывать и шифр для себя придумать. Вот я сейчас думаю «надо узнать на какой полке в шкафу лежит конфетка». А на самом деле я подумал — «надо узнать, на каком этаже в офисе стоит сервер». А то, что конфетка — это сервер, я решил, скажем, минут десять назад. Или пятнадцать. И всё! Никакой проверяющий не сможет собрать по кусочкам эти секундные мысли из записи продолжительностью в целые сутки. Да так любую гадость можно втихаря обдумывать. Ерунда ваша просветка, короче.

— Ну не скажи. Во-первых — обдумывать — да, а сделать втихаря уже ничего не сможешь. А во-вторых — ты запись видел только конвертированную в видео. Если возникает надобность, запись можно на самой Машине рассмотреть. А там — полный доступ к памяти. Все структурировано и взаимосвязано. И цепочка твоих гадких мыслей будет там как на ладони. Так что предательство у нас — невозможно.

Вирджил довольно улыбнулся.

— Ну да лучше один раз увидеть. Скорее всего, послезавтра. Свожу тебя к Машине. Посмотришь на нее, увидишь, как работает.

— Да я видел, — пожал плечами Дима, — я тогда не знал, что это она, но…

— Ты про томограф что ли? Это не Машина, это просто считыватель. Их у нас много,-

Вирджил искоса глянул на Лукшина, — а Машина Бланка — единственная в своем роде. Кстати, это может стать проблемой — пока-то она с нагрузкой справляется, но, когда мы победим в масштабах страны, одной Машины станет мало. А нам пока так и не удалось ее повторить.

— Так она одна, — протянул Дима. Чувствовал он, что это очень важная информация, но пока не понимал — почему, — а что в ней такого… неповторимого?

— Расскажу — кивнул Вирджил, приподнимаясь со стула — точнее, покажу. Сразу поймешь. А на сегодня — все.

— А можно… — Дима потянулся к мышке, сам не до конца понимая, зачем это ему — я хотел еще взглянуть…

Вирджил поколебался, потом сел обратно.

— Ну… взгляни. Чего хотел-то?

Дима прокрутил запись туда, где, по его предположению должна была быть ночь. Но там был интерьер какой-то квартиры. Довольно бедный интерьер. Судя по освещению, он почти попал — если и не ночь, то поздний вечер. Дима хмыкнул и прокрутил еще чуть-чуть. Но тут уже был вид из широкого панорамного окна на реку. Потом вид сменился. «Это, видимо, его квартирка», — подумал Дима, — «а ничего так».

— Хотел на сон посмотреть, — пояснил он, снова сдвигая запись назад.

— А, — отозвался Вирджил, — так спросил бы меня. Сны вырезаются. Достоверной информации в них ноль, а запутать могут еще как. Кому они могут быть интересны, кроме психиатра?

Дима пожал плечами:

— Просто интересно стало… ну ладно, — и уже собирался отвернуться от экрана, как вдруг увидел там лежащее на лестнице тело. Лестница, похоже, принадлежала подъезду обычного многоквартирного дома. Тело, одетое в футболку и темно-синие штаны, лежало навзничь на середине пролета и на спине его расплывались два красных пятна. Дима замер. Над телом наклонился незнакомый ему мужчина. «Григорий, какого хрена ты делаешь?» — злой голос Барона. «Он убегал», — ответил незнакомый мужчина — очевидно, Григорий — и перевернул тело. Лукшин не вскрикнул и не вздрогнул только потому, что в глубине души уже догадался, кого он увидит. «Что-то я не помню у него таких мешков под глазами», — подумал Дима отстраненно. Относиться к картинке записи серьезно так и не получалось — мультик и есть мультик. «И подбородок у него не такой острый… хотя…».

«Ну куда бы он убежал?» — в поле зрения появилась рука Барона с пистолетом, нацеленным прямо в Григория. Дима ожидал, что сейчас прозвучит выстрел и этот Григорий грохнется на лестницу рядом с Антоном, но Барон то ли передумал, то ли сразу не собирался стрелять — поглощенный картинкой Дима не обратил внимания на пробегавшие по экрану мысли. «Побежал бы к ментам, достали б его оттуда, куда бы делся. А теперь что?» «Извините, Виктор Александрович, моя вина». Барон вздохнул, — «Ладно. Как так вышло-то? Он же связан был». «Сказал, что файлы в кармане пальто, предложил показать, я и отвязал. Он в прихожей полез в одежду, я отвлекся. А он вешалку на меня уронил — и тикать. Не ожидал я от него такой прыти. Простите.» «Плохо. Очень плохо. Все, уходим» «А флешка?» «Пусть менты ищут. Найдут, я заберу»

— Мда, — сказал Вирджил, выключая видео и вставая, — как видишь, их сиятельство времени не теряет.

— Ага, — Дима сглотнул и поднял взгляд на Вирджила. Перевел дух, — ваще маньяк какой-то, я же говорил.

Вирджил поморщился, но возражать не стал. Выключил компьютер, вышел из-за стола.

— Пошли.

Дима молча встал и пошел за Вирджилом. Выйдя из кабинета, Дима повернул налево, к двери, ведущей в тамбур и — к галерее, но Вирджил его остановил.

— Стой. Не туда.

И пошел в другую сторону. Дима удивился и немного напрягся. «Куда это мы? Может, я таки что-то лишнее увидел?» Но спрашивать ничего не стал. «Лишнее я определенно увидел, но понял ли это Вирджил? И что он сделает, если понял?»

Навстречу, негромко разговаривая, прошли двое мужчин, один из них поздоровался с Вирджилом, тот молча кивнул в ответ. Дойдя до конца коридора, Вирджил повернул влево и шагов через десять остановился перед массивной металлической дверью. Нажал кнопку и толкнул дверь. Дима напрягся, но тут же с удивлением увидел за дверью улицу.

— Э… — сказал он, — это… куда?

— Это туда, — сказал Вирджил, протягивая Диме свернутую купюру, — завтра выходной, в понедельник где-нибудь в половине девятого позвони мне, определимся.

— А… — Дима взял купюру и шагнул наружу, — в смысле, до свидания?

— До свидания, — согласился Вирджил и закрыл дверь.

Дима поежился, хотя на улице было довольно тепло. Покачал головой и медленно побрел по улице, сжимая в руке пятисотевровую бумажку. Думать ни о чем не хотелось. «Ладно», — решил, в конце концов, Дима, — «завтра подумаю. А пока — не буду. Может, напиться?» Задумчиво посмотрел на купюру, которую все еще держал в руке и сунул ее в карман брюк. «Ну, нормально», — усмехнулся про себя, — «как он в первый раз мне пятьсот евро всучил, так я прыгать от счастья готов был. А сегодня — так, пофиг. Подумаешь — пятьсот евро. Не год ведь прошел, не месяц даже! Но ведь правда пофиг… то есть, я рад, конечно. Не дай мне Вирджил сегодня пятисотку, я б с него наверняка потребовал. Но — скорее потому что договор был, а не потому что деньги нужны. Неужто правда — что деньги не главное? …Да ну, у меня еще ни машины, ни хаты. Вот когда будет свой автопарк и вилла на Канарах, тогда можно будет сказать, что я всё понял… а пока — не-е. Я еще не накушался». Дима хмыкнул, вытащил смятую купюру из кармана брюк, аккуратно ее расправил и переложил в пиджак. И только в этот момент обратил внимание на музыку. Она звучала уже давно, но тихо, а сейчас вдруг стала громче и — как будто ближе. Дима нахмурился, потом вытащил новообретенный айфон. На нем в, верхней части экрана, светился и помаргивал незнакомый Диме номер. А может, и знакомый — книга-то осталась на том телефоне. Лукшин хмыкнул и нажал большую зеленую кнопку внизу экрана.

— Димон? — спросил смутно знакомый голос

— Да…

— Это Андрей, слушай внимательно…

— Какой Андрей? — перебил непонимающий Дима.

— Завацкий… ну! «Бульварная звезда»!

— А! — Дима заулыбался, но потом вспомнил все события последних дней и улыбаться перестал, — слушай… я должен тебе сказать… насчет Антона…

— Я все знаю насчет Антона, — холодно сказал Андрей, — не будем об этом. Слушай сюда. Короче, прямо сейчас, бери все деньги что есть, документы — и вали на хрен! Понял? Вали из города, а лучше и из страны. Немедленно, ты понял?

— Э, — опешил Дима, — а че так сразу-то? Я ничего… у меня все в порядке, вообще-то…

Андрей раздраженно выдохнул в трубку.

— Ниче у тебя не в порядке. Я работаю в той же конторе, куда ты сейчас устраиваешься, понял? Работал, точнее. Это они нашу газету спонсировали. Это про них мы должны были цикл статей написать, но Тоха с Серым раскопали что-то, чего не должны были раскапывать. И с той лекции я тебя выдернул не потому, что тебя в коридоре увидел, а потому что мой шеф велел тебя вытащить. Понял теперь? Ты в жопе, Димон. Сваливай — прямо сейчас. Только не самолетом — электричками, автобусами, попутками — чтобы отследить сложно было, понял?

— Хрена себе… — пробормотал Дима, — спасибо, конечно… слушай, может пересечемся, а то…

— Нет. И так долго болтаем. На этот номер не звони, я телефон щас выкину и свой тоже выкинь. Поглядывай на почтовый ящик, я, когда где-нибудь осяду, напишу. Все, удачи, — и телефон замолчал.

— Блин! — сказал Дима, — погоди!

Путаясь в незнакомом меню, кое как нашел список принятых звонков, выбрал последний, ткнул «Позвонить»

— …абонент отключен или отсутствует в зоне…

— Блин! — Дима раздраженно ткнул «Отбой». Сунул телефон в карман и решительно направился к метро. Да, надо валить. Хрен с ними с перспективами, уж больно плохо начало все это пахнуть. Андрей прав, лучше — и из страны. Проще всего было бы в Казахстан, там родственники по маминой линии жили, Дима даже пару раз там бывал в детстве, но именно поэтому Казахстан отпадал — могут найти. Видимо, в Украину. Россию там недолюбливают и есть шанс, что зараза новой революции туда не перекинется. Решено — завтра же. Сначала — электричкой до Тулы, а потом — автобусом или попутками — в Украину. Надо только одно дело закончить.

Зайдя домой, Лукшин, не разуваясь, прошел к компьютеру, включил, дождался загрузки и запустил аську. Нашел нужный контакт.

«Привет», — написал он, — «ты вроде электроникой занимался?».

«Привет», — после недолгой паузы отозвался человек с ником AlexDragon, — «было дело, а что?»

«Сотовый починить сможешь?».

На этот раз пауза была подольше.

«Смотря какой и смотря что с ним.»

Дима начал набирать ответ, но тут пришло еще одно сообщение.

«Понимаешь, это вообще-то не мой профиль. В ремонт сдавать не пробовал?»

Дима стер, то что начинал набирать и быстро ответил:

«В ремонт не берут. Я заплачу. 500 евро пойдет?»

«Скока-скока? Тебе что, vertu отремонтировать надо?»

«Да, не обычный вполне. Даже не отремонтировать, а телефонную книгу достать, сам телефон нафиг не нужен. Очень важно. Прямо таки очень-очень. И срочно»

«Срочно, говоришь?»

Пауза

«Вези своё тело, посмотрю. Сегодня всяко уже поздно, завтра с утра пойдет?»

«Пойдет конечно. Спасибо большое!»

«Пока не за что. До завтра»

«Ага»