Антология советского детектива-22. Компиляция. Книги 1-24

Глава первая

Вечерний телефонный звонок Уильяма Прайса прервал размышления начальника разведывательного управления.

– Приезжайте немедленно. Лучше – самолетом. Я на Гудзоне.

Слышно было, как где-то, далеко-далеко, упала на рычажок телефонная трубка.

Аллен Харвуд недовольно повернулся в кресле и закурил. Черт побери! Этот человек смеет командовать им – самим шефом разведки?! Но уже через минуту, подавив раздражение, Харвуд по обыкновению ровным голосом приказал появившемуся на звонок секретарю:

– Тэдди, самолет!

– Он ждет вас, сэр.

Самолет всегда ждал его – таков был порядок, заведенный здесь еще задолго до появления Аллена Харвуда.

– Машину! – приказал он.

– У подъезда, сэр. Прикажете сопровождать?

– Нет, можете идти.

Секретарь вышел.

Харвуд медленно прошелся по комнате. Он мучительно думал сейчас над тем, что от него потребовалось этому выскочке, счастливчику Прайсу, которого ныне в США не без основания величают королем урана. Он начал со скотобоен в Чикаго, со свиной тушенки, затем путем каких-то невероятных по смелости и ловкости спекуляций приобрел колоссальное состояние и стал одним из фактических хозяев страны. С этим следовало считаться тем более, чем менее сам Уильям Прайс считался с чинами и положением тех, кого он в любое время мог вызвать к себе.

Харвуд подошел к зеркалу, чтобы поправить прическу: из зеркала на него смотрел весьма уже пожилой человек с седыми подстриженными усами и оловянно-безучастными глазами на круглом лице. Серый костюм, галстук-бабочка на белой сорочке придавали ему вид провинциального профессора или успевшего выслужиться банковского клерка. Харвуд усмехнулся: первейшим условием каждого разведчика должна быть заурядная, не выделяющая его из толпы внешность. Правда, на самого-то шефа разведки это правило могло и не распространяться: от него до толпы слишком большое расстояние.

«Да, но что же все-таки нужно от меня Прайсу? – ломал голову Харвуд. – И почему он предложил воспользоваться самолетом? Ведь до Прайсхилла, где расположено поместье „короля урана“, не так уж далеко». Теперь Харвуду показалось даже, да нет, он мог в этом поклясться, что в голосе Уильяма Прайса чувствовалась какая-то тревога. В чем же дело? Эту загадку обязательно следовало разгадать прежде, чем лететь в Прайсхилл. Он поднял трубку внутреннего телефона:

– Полковник Спаркмэн? Сейчас же отправляйтесь к себе. Поняли? И подготовьте Двадцатого… да, да. Возможно, сегодня ночью я буду у вас. Поспешите.

– Кажется, я понимаю, в чем дело, – прошептал Харвуд, направляясь к двери.

Машина оставила позади себя беснующиеся рекламные огни Бродвея, центральные авеню, выбралась за город и, набирая скорость, помчалась к аэродрому.

Харвуд теперь не сомневался, что все дело в Двадцатом. «Но что же все-таки нужно Прайсу? – думал он в самолете. – Украсть для него ценный патент, похитить или убить человека? Захочет ли он дать, соответствующие объяснения?»

Осторожно держась за поручни, Харвуд сошел на землю. Прожектора, за исключением одного небольшого, погасли. В глубоком ночном небе мерцали желтые и зеленые звезды. Рядом с аэродромом шумел вековой лес. Пахло сыростью и цветами.

Огромный черный автомобиль остановился в двух шагах. Из автомобиля выскочил высокий, с длинными, как у гориллы, руками человек.

– Это ты, Скаддер? – спросил Харвуд.

– Да, сэр. Прошу в машину, сэр. – И длиннорукий верзила поспешно открыл дверцу автомобиля. – Мистер Прайс ждет вас, сэр, – добавил он, когда машина уже развернулась и устремилась в темноту, по направлению к Прайсхиллу.

Харвуд сидел на заднем сиденье. За окнами стояла густая весенняя темь, перед глазами маячил затылок Скаддера, этого, пожалуй, наиболее близкого к Прайсу человека, его телохранителя и секретаря. О, Харвуд отлично знал, что за субъект этот Скаддер: гангстер и содержатель публичных домов, он возглавлял затем «команду смерти» в одном из преступных концернов Нью-Йорка, то есть отправлял на тот свет тех, кого ему приказывали. Но на одном из убийств Скаддер попался и очутился в камере смертников в Синг-Синге. Ему оставалось уже немного дней до казни на электрическом стуле, когда в Синг-Синг явился Уильям Прайс-старший. Он искал себе как раз такого человека – и Скаддер не только очутился на свободе, но и стал его доверенным лицом.

Нашлись, конечно, недоброжелатели – и чудесное превращение Скаддера из висельника в приближенного самого мистера Уильяма Прайса не прошло бесследно: судья Смит внес протест в Верховный суд. Но старика Прайса это нисколько не смутило. В интервью корреспонденту газеты «Нью-Йорк таймс» он заявил:

– Скаддер совершал преступления по приказу Франка Костелло. Если вы хотите, чтобы казнили моего Скаддера, тогда арестуйте и судите Франка Костелло. Но этого делать, кажется, никто не собирается: на именинах Костелло недавно присутствовал сам президент, министры, члены Верховного суда, в том числе почтенный Смит.

Это была правда, об этом случае знала вся Америка – и газеты умолкли.

Кресло, в котором сидел Прайс, казалось слишком большим для его маленького, тщедушного тела. Внешность старика производила отталкивающее впечатление. У него была лишенная растительности, обтянутая желтой старческой кожей голова. Его худое, испещренное продольными морщинами лицо отнюдь не украшали тонкий крючковатый нос и глубоко запавшие в орбиты маленькие глаза.

Бросив на своего собеседника острый, почти неприязненный взгляд, Прайс заговорил:

– Я не буду извиняться за беспокойство, Аллен, – интересы страны выше всяких условностей. Не так ли?

Ничего еще не понимая, Харвуд кивнул и, по привычке, сжал в руке трубку, с которой никогда не расставался.

– Можете курить, – сказал ему Прайс и продолжал: – Вы видели сегодня шифровку из Москвы за номером ноль двенадцать восемьдесят три?

Харвуд наморщил лоб: он хотел вспомнить о какой шифровке идет речь, но так и не вспомнил – документов поступало в управление слишком много.

– Так вот, – продолжал Прайс. – Я давно ждал документа, подобно тому, который получил сегодня. Час настал… Теперь медлить нельзя ни одной минуты… Сейчас я вам все объясню.

Прайс уже не сидел в кресле. Он нетерпеливо двигался взад и вперед по ковру, застилавшему пол кабинета.

– Сейчас я вам все объясню, Аллен. Между нами, вы считаете меня несколько… экстравагантным, не правда ли? – старик хихикнул и выжидательно посмотрел на Харвуда. Но тот продолжал оставаться невозмутимым. Неожиданно голос Прайса стал резким и повелительным.

– Вы хотите знать, в чем дело? Хорошо… Я заинтересован в том, чтобы вы, помогая мне, работали с открытыми глазами, знали, ради чего мы с вами рискуем. Я люблю называть вещи своими именами. – Прайс передернул плечами и остановился у стола. – Я стремлюсь как-то спасти себя… себя и вас, Аллен, и других, подобных нам. И я должен теперь спешить. Наши генералы и сенаторы кричат о необходимости войны против Советов… Ваш родной брат надрывается о том же… Но, избави бог, если мы сейчас развяжем эту войну – коммунисты правы, тогда мы погибнем.

Лицо Аллена Харвуда сделалось не только серьезным, но и зловещим: подобного рода шуток он не любил.

Но Уильям Прайс, кажется, и не собирался шутить, наоборот.

– Мы с вами живем в страшное время, Аллен, – продолжал он. – Я часто думаю о том, чем оно определено: непонятным мне роком или просто тем, что в наши дни развелось так много идиотов, воображающих себя умниками. Почти сорок лет я слежу за нашей внешней политикой и вижу, как мы с непостижимым упорством делаем одну ошибку за другой. Я не собираюсь читать вам лекцию, я просто хочу, чтобы вы поняли мой образ мыслей, сегодня это необходимо для дела… Итак, мы последовательно приводим в движение силы, которые в конечном счете погубят нас с вами. Да, да… погубят! Главная наша опасность – ограниченность. Это ужасная вещь! Смотрите: в тридцать втором году к нам приехал Яльмар Шахт. От имени деловых кругов Германии он просил нас благословить приход к власти Гитлера. Мы благословили. В ноябре тридцать седьмого года сенатор Ванденберг, глава концерна Дюпон, и мистер Слоун из «Дженерал моторс» тайно встретились с представителем Гитлера в Сан-Франциско и обещали ему поддержать фашизм… А через четыре года мы оказались вынужденными вместе с Советами воевать против Гитлера! Мы-то с вами знаем, что, взяв в руки оружие, Гитлер всерьез мечтал и о завоевании Америки… Гитлер съел почти всю Западную Европу и подбирался к Англии. Но наши надежды сбылись – он все-таки набросился на Россию. Вся Европа была его тылом и арсеналом. Он оказался в состоянии сразу бросить против России почти двести восемьдесят дивизий и… был разбит наголову!

Прайс умолк. Аллен Харвуд продолжал сидеть молча.

– А ведь Россия тогда была одна, – продолжал Прайс. – Одна! А теперь? Теперь мы боремся почти против миллиарда человек. Вот они, плоды нашей внешней политики!

– Вы считаете в этих условиях нашу победу невозможной, а борьбу бесполезной? – спросил Харвуд.

– О нет! – воскликнул Прайс. – Я считаю, что мы должны извлекать уроки из наших провалов и тогда уже действовать. Однако вся беда в том, что у нас не находится желающих признаться в своих провалах. Удалось нам сделать Гитлера своим военным союзником, заставить его уйти из захваченных им государств Западной Европы, дать гарантию Великобритании и безоговорочно выполнять наши указания? Нет, нам это не удалось. Во время прошлой войны вы, Аллен, три года просидели в Швейцарии, руководя оттуда заговором против Гитлера. Вы должны были убрать Гитлера и поставить во главе Германии наших людей, но вам и этого не удалось сделать! К концу войны вы обязаны были создать в Баварских Альпах неприступный бастион, в котором могли бы отсидеться и прийти в себя гитлеровские армии, чтобы продолжать войну, но…

– Я не понимаю, что вы всем этим хотите сказать, – сжав губы, сказал Харвуд и поднялся.

Но Прайс словно не хотел замечать возмущения начальника разведывательного управления.

– Я говорю все это не для того, чтобы обвинять вас в чем-то… – сухо сказал он. – Я это делаю для того, чтобы вы лучше поняли меня… Только и всего… Рузвельт сделал великую тупость, сообщив Черчиллю, что он отдал приказ приступить к изготовлению атомной бомбы. Я до сих пор не понимаю, зачем он это сделал.

– Но ведь Гитлер… – начал было Харвуд.

– Знаю, знаю, – бесцеремонно перебил его Прайс. – Гитлер до последней минуты надеялся, что немецкие ученые преподнесут ему атомную бомбу, которую он немедленно пустил бы в ход… Но этого, к нашему счастью, не случилось – они опоздали. И все же, за каким чертом было сообщать о нашем секрете англичанам?

Харвуд молча пожал плечами. Прайс продолжал:

– По-моему, это была чудовищная ошибка… Не так ли?

Харвуд кивнул головой.

– Что же случилось потом? – продолжал Прайс. – В Белом доме очутился Трумэн. Ему бы радоваться, что вместо двенадцати тысяч долларов в год – сенаторского жалованья, он стал получать оклад президента, но нет, этот парень решил увековечить свое имя в истории и приказал сбросить атомные бомбы над Японией. Я хотел бы, чтобы когда-нибудь его судили за это, как военного преступника! – злобно вскричал Прайс.

Харвуд с величайшим изумлением смотрел на собеседника.

– Если бы я мог, – кричал Прайс, бегая по кабинету, – я приказал бы судить Гарри Трумэна. Нет, не за погибших японцев, до них мне нет никакого дела. Но я считаю поступок Трумэна актом величайшей национальной измены: он окончательно рассекретил наше важнейшее оружие. Понимаете? И сделал это без нужды, это же нам всем ясно: известно, что Япония капитулировала не потому, что сгорели деревянные домики в Нагасаки, а потому, что русские разгромили Квантунскую армию, заняли Маньчжурию и не сегодня-завтра могли высадиться на островах, вступить в Токио. А рассекретив атомную бомбу, мы проиграли нашу будущую победу над Советами, Аллен, – таково мое глубокое убеждение.

Как бы устав, Прайс на некоторое время умолк.

– Потом нашлись безответственные карьеристы, вроде Брэдли, и подняли крик о превентивной войне, – сказал он с тихой злобой.

Харвуд решил активнее включиться в беседу.

– Вы забываете, сэр, о необходимости подготовить соответствующую обстановку для принятия военных кредитов, – сказал он.

Прайс отлично понял намек.

– Я сам заинтересован в кредитах, – ответил он, – но ведь для этого можно было ограничиться версией о предстоящем нападении на нас, а вовсе не кричать о том, что мы первыми сбросим на Москву атомную бомбу. Тем более я убежден, что практически это вряд ли осуществимо. А вся эта идиотская болтовня рассекречивает наши планы. Какая же это превентивная война, если мы о ней изо дня в день трубим на всех перекрестках? Это наша вторая ошибка.

Мы рассчитываем на немцев, турок… Но боже мой! Кто знает, когда же мы будем, наконец, иметь настоящую армию, которую можно было бы бросить против Восточной Европы и Китая? Не надо забывать: нас с вами, Аллен, преследуют неудачи – бесславно провалились подготовленные нами заговоры в ГДР и Польше, не удалось организованное нами восстание в Венгрии.

Не возражайте: мы снова провалились, это следует признать честно. Путч в Венгрии подавлен, а переброшенные нами через венгерскую границу кадровые офицеры Гитлера и Хорти разбежались кто куда. Часть их схвачена советскими войсками и солдатами Яноша Кадара…

Потом мы затеяли сложную игру на Ближнем Востоке, вдохновили авантюру против Египта… Все шло, как мы и предвидели, – оккупационным войскам Англии, Франции и Израиля пришлось ретироваться. Мы отлично знаем почему – вмешался Советский Союз.

– Мы предвидели и это, – холодно заметил Харвуд.

– Да, конечно, предвидели. – Прайс яростно запрыгал на месте. – И что же дальше? На свет появилась «доктрина» Эйзенхауэра, президент просит у конгресса полномочий по его личному усмотрению использовать наши войска на Ближнем и Среднем Востоке, мы должны поскорее и любыми средствами занять позиции, с которых вынуждены были уйти англичане и французы! А это значит?.. – Прайс выжидательно посмотрел на собеседника.

– Война, – бросил Харвуд,

– С поправкой на блеф. – Прайс на минуту умолк. – Но мы стремимся к войне, это надо признать, – заключил он.

Кивком головы Харвуд согласился с выводами «короля урана».

– Вы не согласны с политикой правительства? – осведомился он.

– Мы проиграем войну, – ответил Прайс уставшим голосом. – К сожалению, в Вашингтоне этого не хотят понять – одни по глупости, другие из корысти. Но верьте мне, Аллен, мы будем биты. – Прайс бессильно опустился в кресло.

– Так какой же выход? – усмехнулся Харвуд. – Принять предложение русских о мирном сосуществовании?

– К черту! – злобно вскричал Прайс, вскакивая на ноги. – Мы обязательно будем воевать, для этого у нас есть и оружие, и деньги. Деньги! Вы понимаете, Аллен?!

Харвуд понимал, но он недоумевал: зачем все же Прайс вызвал его?

– Но воевать иначе, совсем иначе, – неожиданно спокойно заговорил Прайс. – Мы должны быть крайне осторожны, предвидеть возможные неожиданности… Лучше подготовиться. Однако перейдем к делу. Я скупаю урановую руду повсюду и хочу точно знать, каковы же запасы этого сырья в Советском Союзе? И именно с этой точки зрения меня интересует вот этот район. Подойдите сюда, Аллен.

Вслед за хозяином Харвуд подошел к стене. Прайс дернул за шелковый шнур, шторы ушли в стороны, и перед ними оказалась огромная карта Советского Союза.

– Вот, смотрите, – продолжал Прайс, вооружившись длинной указкой. – За этим районом я слежу уже в течение нескольких лет… Есть предположение, что там у русских колоссальное, практически неисчислимое количество уранового сырья.

Они снова возвратились к письменному столу. Прайс что-то вынул из стоявшего рядом большого стального сейфа и положил на стол перед Харвудом.

– Посмотрите на этот документ, – сказал он.

Перед Харвудом лежал старинный манускрипт, написанный какой-то выцветшей краской на коже. Документ был составлен на китайском языке. Иероглифы стройными колонками бежали сверху вниз. Рядом лежал сделанный, по-видимому сравнительно давно, перевод на английском языке. Харвуд присмотрелся: текст был стихотворный. Он с интересом и недоумением взглянул на Прайса. Тот явно был доволен произведенным впечатлением и, забравшись в свое кресло, бросал торжествующие взгляды.

– Этому документу нет цены, – сказал он. Харвуд пожал плечами:

– Нечто антикварное. Но объясните, какое отношение имеет этот лоскут ослиной кожи к срочному приглашению меня сюда?

– Самое непосредственное, – оживился Прайс. – Видите ли, в сорок пятом году мои люди появились в Западной Германии вслед за нашей армией. Они мне кое-что привезли оттуда, в частности один весьма секретный архив с бумагами, касающимися попытки немцев сделать атомную бомбу. Среди секретнейших документов мои сотрудники обнаружили вот этот уникум, что лежит сейчас перед вами. Прочли и решили было выбросить. Но когда доложили мне, я заинтересовался…

Не будут же немцы строжайше хранить всякую чепуху! Посмотрел: стихи. Заглавие – «Поэма на пальмовых листьях». Но я чувствовал за всем этим что-то другое, какой-то тайный смысл, пока скрытый от меня. И вот помог случай! На листе перевода мне удалось обнаружить гриф «Д.Р.» Видите, вот тут, сбоку. Это же явно чьи-то инициалы! Но чьи? Я и мои помощники пришли к выводу, что поскольку документ, судя по всему, восточного происхождения, то он мог попасть в немецкий государственный архив от какого-то частного лица. Навели справки: оказалось, что «Поэма на пальмовых листьях» принадлежала англичанину, профессору Джону Рэдуэлу, который еще в молодости приобрел ее в одном из буддийских монастырей где-то на северо-востоке Тибета. По словам Рэдуэла, автором «Поэмы на пальмовых листьях» считается Суань Цзян. Вам знакомо это имя?

– Нет, – признался Харвуд.

– Я так и думал. Суань Цзян – китаец, ученый, буддийский монах. Он жил в седьмом веке, много путешествовал. В частности, он посетил те места, – при этих словах Прайс подошел к карте СССР и ткнул указкой в то самое место, которое, как он только что говорил Харвуду, его весьма интересует, – через которые несколько столетий спустя прошел знаменитый венецианец Марко Поло. Н-да… Возник вопрос: каким же образом принадлежащий Рэдуэлу документ оказался в гитлеровском архиве? Но это скоро выяснилось. По словам профессора, частым гостем у него бывал некий молодой немец Генрих фон Краус, ученый-физик. Будучи профаном в востоковедении, этот Краус, тем не менее, почему-то интересовался творением древнего китайского ученого, и когда в тридцать восьмом году «Поэма» исчезла, Рэдуэл решил, что ее похитил Краус. Но зачем? Этого Рэдуэл разгадать не смог. Да и я вряд ли догадался бы в чем дело, если бы не обнаружили «Поэму» среди документов, относящихся исключительно к атомной энергии. Итак, Краус. Я стал наводить справки о нем. И что же? Он оказался одним из тех, кого Гитлер не успел повесить за неумение своевременно дать ему атомную бомбу.

– Краус… Это имя мне знакомо, – заметил Харвуд.

– Превосходно. Итак, Краус-то должен был знать в чем тут дело. Мои люди отыскали его и привезли к нам в Штаты.

– И он все объяснил вам? – улыбнулся Харвуд.

– И не подумал! Мне пришлось купить, понимаете – купить у него тайну «Поэмы на пальмовых листьях». Я дорого заплатил ему, Аллен. Не буду отнимать у вас времени и подробно объяснять в чем дело. Скажу только, что при изучении «Поэмы» у Крауса появилась одна оригинальная мысль, которую он решил проверить. С этой целью он поехал в Советский Союз и посетил то место, о котором стихотворно рассказывает Суань Цзян. Предположение немца подтвердилось – поэма оказалась просто-напросто путевыми записками древнего ученого и таким образом в силу обстоятельств из художественного произведения превратилась в деловой документ величайшей важности и секретности. Убедившись в этом, Краус похитил документ и передал его в секретный архив гитлеровской атомной лаборатории. Бедняга Рэдуэл так и не догадался, какой ценности документом он располагал! – заключил Прайс.

– Но я все еще жду разъяснений, – заметил Харвуд.

– Представьте, Аллен; все, что я так пространно рассказывал вам, относится к делу. Вот в этом районе Суань Цзяна поразили некоторые странные явления. Как только Краус ознакомился с текстом «Поэмы», он заподозрил, что, сам о том не ведая, Суань Цзян рассказывает в ней о бурном проявлении радиации, получаемой, как мы теперь знаем, в результате естественного внутриатомного распада. Понимаете? У Крауса имеется своя теория о причинах этого бурного процесса в природе – я не буду ее вам излагать. Меня сейчас интересует другое: путем научных изысканий установить наличие в этом районе урановых руд, определить их залегание и общее количество. А тогда уже, при последующих подсчетах, мы примем во внимание и теорию Крауса. Вы должны помочь мне в этом.

Харвуд несколько растерялся.

– Это не простое дело – произвести геологическое исследование одного из районов страны, где за каждым нашим шагом следят, – возразил он.

Прайс рассмеялся.

– Я не предлагаю вам организовать посылку в этот район американской экспедиции, – сказал он почти весело. – И знаете почему? Не потому, что для вас это было бы весьма затруднительно, а потому, что я поверю научным данным только советских ученых.

– Почему? – спросил Харвуд.

– Потому что они-то врать не будут, ведь их изыскания радиоактивных элементов предназначаются для Советского правительства. Понимаете меня?

– Не совсем еще, – признался Харвуд.

Прайс протянул ему шифровку.

– Читайте… Вот что сообщает мой агент Снэйк из Москвы… Геологическая экспедиция Лучинина уже выехала на восток. В ней принимает участие друг Лучинина, профессор ядерной физики Александр Ясный. Об этом же вами сегодня получена шифротелеграмма номер ноль двенадцать восемьдесят три от Шервуда. Ваше дело, Аллен, перебросить на территорию Советского Союза того человека, о котором мы говорили раньше, и дать ему указание помочь Снэйку в этом деле. Мне нужна геологическая карта района; эту карту – итог работы экспедиции – надо изъять так, чтобы у русских не осталось и черновика ее. Лучинин и Ясный должны быть затем уничтожены, но опять-таки так, чтобы на нас не пало подозрений. Все должно выглядеть естественно.

Зажав в губах потухшую трубку, Харвуд снова сидел в автомобиле, который мчался с аэродрома на этот раз на юг от Нью-Йорка. Было уже поздно. Городишки, через которые проносилась машина Харвуда, спали. Но вот шофер повернул направо. Показались крыши строений, обнесенных глухой стеной. Ворота тяжело, как бы нехотя, открылись, и машина въехала во двор. Здесь было пустынно и тихо, но Харвуда это нисколько не смутило. Выйдя из автомобиля, он уверенно направился по асфальтированной дорожке к подъезду главного здания. На ступенях лестницы Харвуда встретил одетый в штатское худощавый подвижный человек.

– Хэлло! Полковник Спаркмэн, – приветствовал его Харвуд. – Пройдемте к вам.

Они вошли в здание, Спаркмэн включил свет и повел Харвуда по длинному коридору, мимо многочисленных дверей. Толкнув одну из них, он ввел Харвуда в довольно большую, почти лишенную мебели комнату. В стороне от бюро полковника находились простенький канцелярский стол и пара стульев. На стенах висели портреты Макартура и одной из голливудских звезд в довольно непристойной позе.

– Где Двадцатый? – резко спросил Харвуд.

– Здесь, его доставили сюда час назад, – ответил Спаркмэн.

– Под каким именем он знает вас? – поинтересовался Харвуд.

– Под именем инструктора Боба, сэр, – ответил полковник.

– Хорошо. Покажите мне его документы. Я хочу знать, каковы его успехи в науках… усвоил ли он что-нибудь, – сказал начальник разведки.

– Я приготовил их для вас, сэр, – с готовностью ответил Спаркмэн и подал шефу папку с документами того, кого они называли Двадцатым.

Харвуд уселся за бюро и стал внимательно рассматривать бумаги.

– Ого! Это хорошо, – заметил он. – Двадцатый получил у нас солидные познания и в геологии и в минералогии…

– Таков был ваш приказ, сэр, – отозвался Спаркмэн. – Я лично все это время следил за учебой Двадцатого. Помимо того, он окончил школу наших агентов в Пулсвилле: стрельба, радиодело, тайнопись, яды, ну и все, что положено по программе.

– Вы уверены в нем? – спросил Харвуд. Полковник изобразил на своем лице улыбку.

– Этот вопрос излишен, сэр, – ответил он. – Двадцатый – золотой агент: он ненавидит Советский Союз, как бы это сказать… по-звериному. Такая ненависть не иссякает! И к тому же он очень умен и ловок.

– Хорошо. Именно такой человек нам и нужен, – согласился Харвуд. – Сейчас вы пригласите его сюда и сообщите ему, что настала пора действовать… что ему поручается весьма важная операция. – Харвуд подчеркнул слово «весьма», но сейчас же спохватился. – Нет, – сказал он. – Вы, Спаркмэн, не обращайте внимания нашего агента на особую важность поручаемого ему задания. Не надо. Пусть он приучится думать, что у нас все одинаково важно и ко всему надо относиться серьезно. Зовите его.

Спаркмэн позвонил.

– Пришлите ко мне Двадцатого, – сказал он появившемуся дежурному. – Передайте ему, что мистер Боб ждет его.

Дежурный исчез. Уже через минуту в пустом коридоре послышались гулкие, тяжелые шаги и в кабинет вошел Двадцатый. Он с любопытством взглянул на Харвуда, но не поклонился ему, а лишь слегка кивнул головой.

Полковник Спаркмэн обратился к секретному агенту:

– Готовы ли вы?

– Да.

– Знаете ли вы, что вам грозит смерть, если вы попадете в руки советских властей?

– Да.

– Понимаете ли вы, что задание, которое вы сейчас получаете здесь, равносильно боевому приказу, выполнить который вы обязаны, хотя бы это стоило жизни?

– Да.

– Мы перебросим вас в Советский Союз. Вы снова будете там… Но вы можете сто раз умереть, прежде чем возвратитесь к нам. Готовы ли вы к этому?

– Да, готов.

Спаркмэн взглянул на шефа. Харвуд протянул агенту пакет, полученный им недавно от Прайса.

– Вот инструкции, – произнес он. – В них сказано, что вы должны будете делать, очутившись на территории Советского Союза, и как вести себя. Сейчас вы пойдете к себе – изучите эти инструкции. Ровно через час вы возвратите пакет инструктору Бобу, который тотчас же отвезет вас на аэродром. Вам надо спешить, Двадцатый. Утром вы вылетите на специальном самолета в Европу. Курс – на Пирей в Греции. Там вас встретят, снабдят всем необходимым и переправят в Советский Союз. Надеюсь, вы неплохо себя чувствуете при прыжках с парашютом?

– Да, сэр.

– Можете идти. Счастливого пути.

Двадцатый по-военному четко повернулся и вышел, унося с собой инструкции Уильяма Прайса.

Тяжелые его шаги постепенно замерля в гулком коридоре.

– Мне пора, – сказал Харвуд, вставая. – За Двадцатого вы отвечаете головой, Спаркмэн.

Полковник вытянулся.

Большая черная машина выехала из ворот и помчалась туда, где сверкал огнями ночной Нью-Йорк.

Глава вторая

На одной из центральных улиц Москвы расположено красивое здание с просторными, светлыми комнатами. В этом доме помещается учреждение, в котором не говорят по-русски. Это не значит, что сотрудники не владеют русским языком (владеть русским языком, постоянно изучать его они обязаны по роду своей службы), но в своей повседневной работе, общаясь друг с другом, они предпочитают говорить на своем родном языке.

В тот весенний день, о котором пойдет речь в этой главе, сотрудники не раз осторожно и несколько боязливо стучали в дверь находящегося на третьем этаже кабинета, но, не получая ответа, уходили прочь.

«Мистер Шервуд, по-видимому, еще не приехал», – говорили они. Девушки, работающие в канцелярии, которым положено знать о своих сослуживцах все, загадочно молчали.

«Шервуд проводит акцию», – догадывались сотрудники. Слово «акция» в переводе с английского означает не только денежный документ, которым владеют акционеры. Оно еще означает и «действие». «Проводить акцию» – значит заниматься каким-то определенным, конкретным делом, и не просто заниматься делом, а делом, обязательно направленным против кого-то.

Дверь кабинета оставалась закрытой до обеда: Шервуд действительно «проводил акцию». Он начал ее с того, что накануне не приехал домой ночевать – миссис Шервуд не беспокоилась, она к этому привыкла. А на следующее утро Шервуд появился у Абельмановской заставы. Несколько сутулый, с большими серыми навыкате немигающими глазами, и отвисшей тяжелой челюстью, одетый в летнее пальто и низко надвинутую на лоб черную шляпу, он остановил такси, уселся на заднее сиденье и дал шоферу адрес – Лефортово. Но до Лефортово он не доехал, вышел из машины на тихой, почти безлюдной улице, расплатился по счетчику и быстро скрылся за углом. Шервуд шел, озираясь, кружил по улицам и переулкам – он хотел убедиться, что за ним не следят. Так, петляя, ходил он не менее часу, после чего сел в трамвай и доехал до Трубной площади. Здесь с тревогой посмотрел на часы и пешком направился вверх по бульвару, по направлению к Петровским воротам. Выйдя на Пушкинскую площадь, Шервуд, осторожно осмотревшись, открыл дверцу одного из стоявших тут такси, быстро уселся в уголок и приказал шоферу отвезти его на Дмитровское шоссе.

– Я очень тороплюсь и хорошо заплачу вам, – прибавил он при этом.

Шофер, молодой парень, сложил газету, которую читал в ожидании очередного пассажира, сунул ее в карман, включил мотор, и машина помчалась в сторону Савеловского вокзала. Шервуд сидел притаившись и часто нервно посматривал на наручные часы – он боялся опоздать на условленное свидание.

Шофер оказался человеком словоохотливым.

– Сегодняшнюю «Правду» читали? – спросил он пассажира, не поворачивая головы.

– Нет еще… А что там? – поинтересовался Шервуд.

– Да опять же американцы войной грозятся, – шофер в негодовании покрутил головой. – Так вот и не терпится им войну начать. Советский Союз им поперек горла встал.

– Ну и как вы думаете, будет все-таки война? – спросил Шервуд.

– Все возможно. – Шофер немного помолчал. – Они, известно, на авантюру какую ни на есть рискнуть могут…

Машина миновала Лихоборы. Шервуд выругался.

– В чем дело? – спросил шофер.

– Да вот папиросы второпях забыл захватить, – ответил Шервуд, все еще продолжая с растерянным видом шарить по карманам. – Простите, нет ли у вас папирос?

Шофер вынул из кармана пачку.

– Пожалуйста, – предложил он.

– «Беломор»? – Шервуд опустил протянутую было руку. – Нет, я обычно курю «Казбек», – сказал он с кислой миной.

– Как хотите, – и шофер спрятал папиросы в карман.

– Придется, видимо, у кого-нибудь одолжить, – сказал Шервуд. – Как назло чертовски хочется курить.

Некоторое время они ехали молча.

– Остановите на минутку, – неожиданно предложил Шервуд.

Шофер с удивлением взглянул на него, но все же затормозил. На обочине дороги стояла коричневая «Победа», у поднятого капота которой возился плотный человек в кожаном пальто.

– Может, у него есть, – сказал Шервуд и вышел из такси.

– Извините, – произнес он нарочито громко, – нельзя ли попросить у вас закурить? Оставил дома папиросы…

– Пожалуйста, – буркнул человек в кожаном пальто. Продолжая возиться с карбюратором, он вытащил из кармана коробку папирос «Казбек», спички и протянул их Шервуду.

– Благодарю вас, – сказал Шервуд, закуривая с видимым удовольствием. Он возвратил человеку в кожаном пальто папиросы и спички.

– Ну, поехали, – обратился Шервуд к водителю такси. Он был доволен: дело сделано!

Когда машина уехала, человек в кожанке осторожно вынул из папиросной коробки маленький, вырванный из блокнота листок бумаги, на котором рукой Шервуда по-русски было написано: «Приказ получен. Приступайте к акции немедленно».

Вот оно что! Снэйк давно ждал этого приказа, и вот он получен – теперь за дело! Снэйк тщательно порвал бумажку на мельчайшие кусочки и бросил в сторону. Ветер подхватил и понес их…

– Ваши документы! – неожиданно раздался голос рядом.

Снэйк оторопел: как мог он так задуматься, что не заметил, как к нему подошел постовой милиционер? Но что это значит, зачем ему документы?

– Документы? – переспросил Снэйк. – Какие?

– Шоферские права и паспорт.

Снэйк не спеша вынул из бокового кармана документы.

– Силин Михаил Иванович, – прочитал постовой вполголоса, – инженер. Та-ак… А что у вас случилось с машиной? – спросил он.

– Карбюратор засорился, пришлось вот повозиться… Теперь исправил. – И Снэйк-Силин полез в кабину.

Постовой внимательно смотрел на Снэйка. У него появились смутные, еще не осознанные подозрения. Не первый год дежурил он в этих местах, но до сегодняшнего дня ему еще ни разу не приходилось видеть, чтобы пассажир такси специально останавливал машину и лез на обочину дороги только для того, чтобы выпросить папиросу у незнакомого ему гражданина, ведь папиросы здесь можно купить через какие-нибудь три – четыре минуты езды, в первом встречном ларьке или магазине… И почему этот сутулый в черной шляпе подошел именно к инженеру Силину? На шоссе было много и других прохожих и проезжих. Стало быть, папироса – лишь предлог, сутулому нужно было зачем-то встретиться вот так именно с Силиным. Но, в таком случае, почему же оба они сделали вид, что незнакомы? Нет, тут что-то не то…

Когда коричневая машина скрылась из виду, милиционер возвратился на то место на обочине дороги, где она стояла, и стал внимательно осматривать цветы, траву.

«По-моему, он что-то тут бросил», – вспоминал милиционер, убеждая себя, что здесь произошла не просто случайная встреча. Ему пришлось довольно долго ползать на коленях, но все же он обнаружил и подобрал несколько крошечных кусочков бумаги. Разложив найденные обрывки на служебном блокноте, он принялся за поистине мозаичную работу. После некоторых усилий ему удалось восстановить слово «приказ». Что бы это значило? Бумажку эту инженер Силин порвал и бросил сейчас же после того, как от него отошел высокий гражданин в черной шляпе. Очевидно, именно тот человек и вручил ему эту бумажку, так как трудно предположить, что Силин, возясь с карбюратором своего автомобиля, стал бы зачем-то держать ее в кулаке. К тому же, хотя бумажка и измята, но она чистая, стало быть, находилась в руках этого Силина всего какую-нибудь минуту и не успела загрязниться. Не значит ли это, что сутулый мужчина в черной шляпе и вручил Силину эту бумажку, прочтя которую Силин немедленно уехал? Что-то он ковырялся-ковырялся, а тут вдруг сразу исправил свою машину! Очевидно, здесь Силин поджидал того, другого. Та-ак… Но что значит «приказ»? По-видимому, Силину или приказали что-то сделать, или сообщали о каком-то приказе, который имеет к нему непосредственное отношение. Надо действовать! Номера обеих автомашин были записаны. Прежде всего следовало установить личность того, кто ехал в такси. Приказ Силину он передал, и теперь ему вряд ли есть смысл уезжать очень далеко, он должен скоро возвратиться. И действительно, прошло не более получаса, как постовой увидел знакомое такси, шедшее теперь к Москве. Он сделал шоферу знак остановиться и бросился к машине: пассажира в черной шляпе в ней не было.

Расставшись со Снэйком, Шервуд продолжал с лихорадочной быстротой разрабатывать план дальнейших действий. Возвращаться в Москву той же дорогой нельзя. Следовало избавиться и от шофера.

Неожиданно слева, несколько в стороне, показался заводской поселок, и по требованию Шервуда машина свернула влево. У большого четырехэтажного дома Шервуд предложил шоферу подождать.

Он вошел в подъезд дома и остановился: ему нужно было выиграть хотя бы минут десять, чтобы шофер убедился в том, что его пассажир находится у человека, к которому он и ехал по срочному делу. Однако не прошло и двух минут, как на лестничной площадке показалась молодая женщина.

– Вам кого, гражданин? – спросила она, с явным любопытством рассматривая незнакомца.

– Я ищу Стрекопытова, – соврал застигнутый врасплох Шервуд. – Вы не знаете, в какой квартире он живет?

– Стрекопытова? – повторила женщина. – У нас такого нет.

– Значит, я спутал… в другом доме…

– Я тут в поселке всех знаю, – сказала женщина. – Никакого Стрекопытова у нас нет. Да вам какой адрес-то нужен?

Шервуд пробурчал что-то неопределенное и решительно направился к выходу. За женщиной закрылась дверь, и, несколько успокоившись, Шервуд вышел на улицу.

– Я останусь здесь, у приятеля. Вам придется возвращаться одному, – сказал он шоферу и, расплатившись, снова вошел в подъезд. Но на этот раз он оставался в подъезде какие-то доли минуты: едва машина скрылась за поворотом, как Шервуд вышел на дорогу и быстро пошел по направлению к станции Лианозово. Если бы Шервуд не так спешил, возможно, он заметил бы, что невдалеке от него, в том же направлении, шла и женщина, которую он видел на лестничной площадке: она слышала, как, расплачиваясь с шофером, Шервуд говорил, что он останется здесь у приятеля. И удивилась: ведь никакого Стрекопытова поблизости не было, это-то она хорошо знала. Когда же она увидела, как, отделавшись от шофера, незнакомец немедленно отправился на станцию, это ее насторожило. Что все это значило? Зачем этот человек приезжал сюда из Москвы, заплатив сорок рублей за такси? Движимая любопытством и еще не совсем осознанным беспокойством, женщина пошла следом за Шервудом, стараясь не быть им замеченной.

Они пришли на станцию. Шервуд подошел к кассе, взял билет на электричку до Москвы и стал с нетерпением ожидать поезда. Женщина же направилась к уполномоченному государственной безопасности.

Минут через десять Шервуд сидел в чистом и светлом вагоне поезда, который вез его в Москву.

Как только машина Снэйка оказалась в черте города, он поспешил к телефону-автомату.

Ему ответил молодой мужской голос.

– Товарищ Красавин, вы сейчас свободны? – спросил Снэйк.

– Да, в чем дело?

– Я хотел бы часика через два встретиться с вами.

– Где? – поинтересовался собеседник. – Там, где прошлый раз?

– Нет-нет, – усмехнулся Снэйк. До чего же наивен этот Красавин, не понимает, что два раза подряд встречаться в Измайловском парке не следует. Подумав, он сказал: – Придется вспомнить о втором варианте.

Красавин ответил:

– Я сейчас выезжаю.

– Хорошо.

Снэйк повесил трубку, вышел из кабины и, воровато оглядываясь, юркнул в автомобиль. Ничего подозрительного он не заметил и уже спокойнее включил мотор.

Два часа еще не миновало, как Снэйк вышел из автобуса номер пять.

Одет он был теперь в светло-серый костюм. Такого же цвета шляпа и изрядно нагруженный портфель придавали ему солидный вид. Его можно было принять и за почтенного ученого и за крупного хозяйственника.

Выйдя из автобуса, он немного подождал, пока «пятый» повернул направо, в сторону высотного здания Московского университета, и, внимательно осмотревшись, направился прямо, вдоль шоссе, затем свернул в сторону и пошел полем, параллельно большим зданиям новых домов. Минут через десять Снэйк вышел к новой автобусной остановке. Здесь была конечная остановка, и автобусы приходили полупустыми.

Красавин еще не приехал.

Снэйк начинал злиться. Так он, чего доброго, мог обратить на себя внимание. Но вот у окна очередной машины он увидел полное румяное лицо Красавина.

Тогда Снэйк, не дожидаясь, пошел прочь от остановки, вышел на Боровское шоссе и, аккуратно придерживая портфель, спокойно зашагал в сторону от города. Краешком глаза он следил за высокой атлетической фигурой Красавина, видел, как тот, осмотревшись по сторонам, устремился за ним и теперь быстро его нагонял. Он позволил Красавину догнать себя как раз там, где шоссе пересекала пешеходная дорожка, через пустое поле уходящая к видневшимся вдалеке новым строениям. Они свернули на тропинку и пошли полем. Здесь можно было разговаривать – подслушать их было невозможно, и любого, кто стал бы за ними следить, Снэйк легко заметил бы. В этом и было преимущество второго варианта, к которому он нередко прибегал для своих встречь с нужными ему людьми.

– Ну, рассказывайте, как дела, – обратился Снэйк к своему спутнику. – Занимаетесь ли спортом, как я вам рекомендовал, посещаете ли стадион?

Красавин пожал плечами:

– Спортом занимаюсь, что ж… а дела мои… я думаю, что вы вызвали меня сюда не для того, чтобы выслушивать болтовню о моих делах, которые не представляют для вас никакого интереса.

Снэйк исподлобья посмотрел на Красавина.

– Вы чем-то расстроены? Что-нибудь случилось? – спросил он.

– Мне надоело все это. Я не хочу больше работать на вас, понимаете – не хочу! И сегодня я приехал сюда для того, чтобы сказать вам об этом. Я требую, чтобы вы оставили меня, наконец, в покое. Поймите – я не желаю зачеркивать свою жизнь из-за преступной ошибки, совершенной, когда я еще был мальчишкой-студентом. Михаил Иваныч, не могу я больше!

– Так, так, Красавин. – Снэйк строго посмотрел на парня. – Но вы же знаете, что за этим последует?

– Вы выдадите меня, разоблачите? – Красавин сжал кулаки. – Я готов нести любую ответственность за прошлое, но я не хочу кошмарного настоящего. Я не хочу умирать заживо, ежедневно… все время думать о том, что вот сейчас придут и арестуют меня.

– Для того, чтобы вас арестовали, надо провалиться, а до этого не дошло, – заметил Снэйк. – Но вы опасный человек, Красавин. Это я говорю вам доверительно… И что же вы решили, если сегодня я отвечу вам отказом? Пойти на Лубянку и сообщить…

– О том, что некий гражданин Силин Михаил Иванович принуждает меня работать на иностранную разведку, – твердо закончил Красавин.

– И меня сейчас же арестуют! – Снэйк зло рассмеялся. – А вы уверены, что я действительно проживаю под той фамилией, под которой вы меня знаете?.. Но дело не в этом.

Голос американца стал жестким и угрожающим.

– Мы с вами люди дела и давайте решать их по-деловому. Итак, вы поступили на работу?

– Конечно, нет, – ответил Красавин. – С того времени, как меня уволили по сокращению штатов, я давно мог бы устроиться на производство, но вы почему-то мне не разрешили. И в то же время избегали разговора со мной.

– Это естественно, – усмехнулся Снэйк. – Во-первых, я знал, о каком разговоре со мной вы мечтали, а такая беседа, как вы сами понимаете, не очень приятна мне; во-вторых, мне нужно, чтобы вы до поры до времени были свободны.

Красавин остановился.

– Михаил Иваныч, или как вас там еще, – начал он. – Повторяю, я не хочу и не буду больше работать на вас. Довольно! И учтите, я не боюсь вас.

Снэйк тихо рассмеялся.

– Не кажется ли вам, дорогой мой, – сказал он, – что вы ломитесь в открытую дверь? Вы не хотите больше иметь со мной дела – я согласен. Вы удивлены? Да, да, я согласен. Почему? Да потому, что я тоже живой человек, и мне жизнь дорога, а иметь дело с вами опасно. Вы, Красавин, человек неуравновешенный, и кто знает, что вы можете выкинуть.

– Например, пойти на Лубянку? – иронически спросил Красавин.

– И это не исключено, – спокойно согласился Снэйк. – Или взбредет блажь наброситься на меня при встрече на улице. При вашей силе…

– Это могло бы случиться, – со смехом заметил Красавин.

– Шалишь, этого не могло бы случиться, – сказал Снэйк неожиданно новым, злым голосом. От его напускного спокойствия ничего не осталось. Он подошел к своему спутнику вплотную, подняв на него застывший в бешенстве взгляд. – Если бы я считал это нужным, я уже сегодня двадцать раз отправил бы вас на тот свет, Красавин. Я могу сделать это и сейчас безо всякого шума… Не думаете ли вы, что кто-нибудь увидит, как я расправлюсь с вами и брошу ваш труп вот в эту канаву? И ваши мощные мускулы не спасут вас, вы это отлично знаете.

Слово «снэйк» в переводе с английского на русский означает «змея». Вот сейчас Снэйк и действовал, как змея, он шантажировал Красавина и грозил ему смертью. И тот понял, что оказался в дураках: к чему, в самом деле, было бахвалиться своей силой, когда вот этот безжалостный, с оловянными глазами человек может в любую минуту лишить его жизни? Снэйк видел, как его молодой спутник вздрогнул.

– Я приказываю вам, – жестко сказал Снэйк, – быть умнее, если вы, конечно, на это способны. Отпустить вас «на волю» я согласен, черт с вами, вы слишком играете на моих нервах, и мне это надоело. Но вам придется выполнить еще одно мое поручение. Только одно, даю вам в этом честное слово. И, можете мне поверить, что, если бы я давно не наметил вас для этого дельца, когда вы еще не ставили вопроса о разрыве с нами, я уже сегодня отпустил бы вас на все четыре стороны. Понимаете, Красавин? Выполните еще одно задание, получите вознаграждение и можете жить, как вам заблагорассудится. Идет?

Красавин думал: «Ну, а если не „идет“, тогда что? Можно ли быть уверенным, что тогда „Михаил Иванович“ оставит меня в живых? Стоит ли из-за одного, последнего, задания рисковать жизнью?»

– Что вы от меня хотите? – спросил он.

Снэйк без труда разгадал тот психологический перелом, который произошел в его собеседнике.

– Вы должны сказать своим родным и знакомым, что решили поехать на целину.

– На целину? – почти вскричал Красавин. Снэйк саркастически улыбнулся.

– Что же в этом особенного? Сейчас многие едут на целинные земли. А вам ведь нужно устраивать свою жизнь, и специальность у вас подходящая – электрик.

– Но что же я буду там делать? – спросил Красавин.

– Об этом я скажу позднее, – ответил Снэйк. – А пока вы скажите, что поедете не работать, а только посмотреть, чтобы уже затем решить вопрос окончательно. Вы должны подготовить ваших родных и знакомых к мысли о том, что уедете не менее чем месяца на два, и к тому, что, поскольку вы все время будете разъезжать, они не смогут вам писать. Поняли?

– Та-ак… – произнес Красавин, явно сдаваясь. – А я действительно поеду на целину и куда именно?

– О том, куда и зачем поедете, вы узнаете от меня за час до отхода поезда, когда я вручу вам билет, – резко сказал Снэйк. – Вы поедете через пять – шесть дней, но готовы к отъезду должны быть через три дня. Побольше будьте дома. Я хорошо, очень хорошо заплачу вам за это дело, Красавин! Вы будете обеспечены на всю жизнь, можете мне поверить.

– Хорошо… Но это будет последний раз, – напомнил Красавин.

– Я уже дал вам слово.

Они не спеша вышли на шоссе и разошлись в разные стороны.

Глава третья

Капитан Дуглас Нортон – молодой голубоглазый летчик атлетического телосложения – был явно сильнее нескладного увальня Каррайта. Тот был и значительно старше Нортона. Но Каррайт обладал одним редким качеством: он мог в невероятном количестве поглощать спиртное. При этом, как заметил Нортон, он не пьянел, лишь его квадратное лицо, лишенное какой-либо мысли, все более багровело, а оттопыренные уши странным образом шевелились.

Сегодня с самого утра Каррайт был занят коктейлями: бутылки стояли вдоль полок бара, как войско. Все бы ничего, но он дьявольски надоел летчику. Он надоел ему еще там, в Азии, откуда они вместе недавно прибыли…

…Аэродром, крепость в горах, секретная лаборатория, гитлеровец Краус, таинственные звонки, часовые на каждом углу подземных коридоров, идущих не только горизонтально, но и почти вертикально. Что они делают там: Прайе, Каррайт, Краус? И хотя Нортону никто не говорил, что Краус – фашист, он чувствовал это всем своим существом. Каррайт ездил куда-то в автомобиле, верхом, был подвижен, энергичен… И чем больше суетился этот неприятный человек с хриплым голосом пропойцы, тем более в Нортоне росла уверенность, что по приказу своего шефа, Уильяма Прайса, Каррайт занимается чем-то преступным. Завеса тайны приоткрылась, когда Нортон узнал о научной экспедиции ботаника Смита, прибывшей в глубину Азии из США: в экспедиции были геологи, геофизики, топографы и просто агенты Центрального разведывательного управления. Но в ней не было ни одного ботаника, а под именем Смита фигурировал сам Каррайт. Члены экспедиции поселились в специальном лагере на горном плато, в двух шагах от секретной лаборатории Крауса. Они тренировались в лазании по горам, совершали большие переходы. Зачем все это? К чему они готовились? Чего ждали?

Нортон заметил, что в адрес лаборатории часто приходили грузы. Большие ящики поднимались кранами в расположенные в скалах помещения и исчезали. В ящиках – какое-то оборудование, но какое именно, Нортону так и не удалось выяснить. Потом на базу прибыл профессор Старк. Это озадачило летчика еще больше и заставило его задуматься: вместе с Робертом Оппенгеймером Старк в течение ряда лет трудился над изготовлением атомного оружия в Лос-Аламосе. Что же ему нужно здесь, в горах Азии? Ответить себе на этот вопрос Нортон был не в состоянии. Но он не мог не заметить, что после приезда Старка людей из «экспедиции ботаника Смита» совсем изолировали от лаборатория, а Краус, Старк и Каррайт после нескольких путешествий по подземным помещениям и бесед за закрытой дверью сделались раздражительными и в то же время замкнутыми. Какая кошка пробежала между ними? Что нового в работу лаборатории внесло посещение ее Старком? Что не понравилось в ней известному ученому-атомщику? И зачем он здесь появился? Не свидетельствует ли его визит в Гималаи о том, что Прайс занимается и здесь разработкой все тех же проблем, связанных с использованием чудовищной силы атомного ядра? Дело, по-видимому, обстояло именно так. Этим, кстати, объяснялось и то обстоятельство, что лабораторию создали под видом военной базы, да еще в такой глуши, куда вряд ли мог бы пробраться самый ретивый репортер газеты или радио. К тому же весь обширный район вокруг лаборатории, с ее скрытыми между скал поселком научных работников и мощной электростанцией, находился на особом положении: въезд сюда посторонних, неизвестных местным властям лиц был совершенно исключен.

И чем больше Нортон присматривался к Старку, тем более приходил к уверенности, что ученый чем-то поражен и подавлен, что он растерян и в то же время глубоко озабочен. Чем?

Всю прошлую войну Нортон провел на фронте, боролся с фашизмом. Теперь же он заподозрил себя в том, что является соучастником каких-то грязных дел, и ему стало не по себе.

Однажды он возвращался с прогулки. На окраине селения его догнал автомобиль Старка. Ученый сидел за рулем. Нортон окликнул его, и Старк притормозил.

– Садитесь, – предложил он.

– Как ваше здоровье? – обратился к нему Нортон. Тот с яростью посмотрел на него.

– Черт бы вас побрал! – почти крикнул Старк в гневе. – Не думаете ли вы, что честный человек может здесь хорошо себя чувствовать!

– Сэр, к сожалению, я не знаю назначения лаборатории, я только летчик…

Старк внимательно посмотрел на собеседника.

– Почему «к сожалению»? – спросил он почти миролюбиво.

– Потому что я воевал против Гитлера, мистер Старк, – тихо ответил Нортон.

– И что же вас беспокоит?

– Всё. – Нортон повел рукой перед собой. – Для чего все это? Зачем здесь вы? – Он сказал это зло, с вызовом.

Тормоза резко скрипнули, и машина остановилась. Старк всем телом повернулся к Нортону, и на его лице летчик увидел выражение тревоги.

– Вы понимаете, чего вы хотите? – спросил он. Нортон несколько растерялся, но все же ответил:

– Кажется, понимаю.

– Нет, вы не понимаете! – вскричал Старк. – В тот момент, когда вы станете обладателем тайн Уильяма Прайса, вы можете заказывать по себе панихиду, – и он решительно взялся за руль.

Но Нортон не хотел так легко сдаваться.

– Я должен знать, что делают люди в этой чертовой лаборатории, – упрямо произнес он.

– Почему? – Старк пытливо посмотрел на него.

И тогда Нортон понял, что ученый не доверяет ему, не уверен в том, что его, Нортона, не подослали к нему. И, поняв это, почувствовал свое бессилие. Чем, в самом деле, мог он убедить Старка в своей искренности? Больше он не мог оставаться с ученым. Он пожал плечами и, положив руку на руль машины, попросил остановить ее. Старк усмехнулся:

– Обиделись, капитан Нортон?

– И да, и нет. По-своему вы правы, – ответил летчик. – Но мне от того не легче. Я хочу быть уверен, что дело, которому меня сейчас заставляют служить, не связано с новой мировой войной.

– Вас беспокоит совесть? – почти весело спросил Старк.

– Я не думаю о своей шкуре, – ответил Нортон. Старк задумался.

– Вам не следует знать тайну этой адской лаборатории, – произнес он. – Вы все равно ничего не сможете изменить, Нортон. Да я и ничего не могу вам сообщить, на это потребовалось бы слишком много времени, а за мной здесь следят. Если вы честный человек, уходите от Прайса. Этот человек полон чудовищных замыслов. Сейчас он пытается осуществить свои планы диверсий против Советского Союза и Китая, планы «Бездна», – при этих словах Старк протянул руку в сторону синеющей невдалеке громады гор, где находилась лаборатория Крауса, – и «Космос».

– Стало быть, он пытается развязать новую войну… – сказал Нортон.

– Боюсь, что его замыслы идут дальше. – Лицо профессора стало непроницаемым. – Прощайте, мне пора.

Нортон вышел из машины и по тропинке направился в сторону: ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. Автомобиль Старка исчез в облаках пыли.

«Бездна» и «Космос», что же означает этот шифр? По-видимому, в них и скрыта суть проводимой по приказу Прайса работы. Но какой работы? Что же все-таки Краус и его американские коллеги делают в лаборатории Прайса здесь, в Гималаях? И какое отношение эта их работа имеет к экспедиции Смита? А что какая-то связь имеется, в этом Нортон был уверен.

Летчик думал о словах ученого: «Если вы честный человек, уходите от Прайса». Но Нортон не мог согласиться с ним. Ему казалось сейчас, что, наоборот, если он честный человек, то должен не уходить от Прайса, а оставаться возле него, проникнуть в его тайны, чтобы затем вступить с ним в борьбу. Он, к сожалению, не знал, что только что люди Прайса видели его беседующим со Старком и что участь Нортона была уже тем самым предрешена. Впрочем, не знал об этом и Каррайт, иначе он, конечно, не пришел бы во флигель, временно предоставленный летчику на вилле Прайса на Гудзоне, и не стал бы столь беззаботно с утра возиться с коктейлями.

На этот раз Каррайт был все же пьян.

– Бо-та-ни-ки!.. – бормотал он и грозил кому-то пальцем. – Но я-то здесь при чем? Пусть уж с ними возится Краус. Я устал жить одними нервами. Да, да! Мне надоело рисковать жизнью. Краус!.. Этот чертов проныра думает снова выехать на мне… Шалишь! Не поеду, и все! Какое мне дело до этих русских ученых – Ясного и Лучинина? Черт побери, не бандит же я, чтобы заниматься мокрыми делами!

Он помолчал.

– Н-да… – снова вполголоса заговорил Каррайт, – их есть кому ликвидировать и без меня, будьте покойны… А мне пора в Военно-связной комитет. Правда, Дуглас?

Нортон сделал вид, что спит.

Так вот оно что! Каррайт ждет от «короля урана» за свои заслуги тепленького местечка в Военно-связном комитете при Комиссии по атомной энергии. И это вполне возможно: формально Каррайт военный, по существу – верный слуга Уильяма Прайса, одного из архимиллионеров США. Ловко! Но при чем тут какие-то русские ученые, Ясный и Лучинин? «Ботаники»! Так, стало быть, «экспедиция Смита» имеет какое-то отношение к предстоящему покушению на двух русских, о котором только что проболтался Каррайт? Надо что-то предпринять, а немедленно, но что?

Старк медленно поднимался по ступеням лестницы, Он был недоволен собой, недоволен тем, что согласился приехать в Прайсхилл. Зачем, в самом деле, было приезжать? Разве не ясно заранее, что предстоящий разговор с Прайсом не даст ничего нового, что он в сущности на нужен? Конечно же, это совершенно очевидно, по крайней мере для самого Старка. Но Прайс почему-то упорно не хочет понять этого, он предпочитает считать свои грязные дела бизнесом и делает вид, что не видит в них ничего из ряда вон выходящего. Во всяком случае так он говорил во время последнего коротенького разговора по телефону. И вот вместо того, чтобы послать Прайса к черту, Старк сдался на уговоры и приехал на его виллу для последней беседы. Ученый сердито фыркнул и остановился, чтобы поправить пенсне. Он посмотрел назад на деревья, закрывающие отсюда широкую гладь Гудзона, взглянул на уже высоко поднявшееся солнце и вдруг неожиданно рядом с собой заметил Нортона.

– Хэлло, профессор, – почти вплотную приблизился к нему летчик.

– Хэлло, капитан. – Старк приветливо и несколько смущенно поднял шляпу.

Он сделал шаг навстречу Нортону и тихо произнес:

– Я приехал сюда для последней беседы. Вы меня понимаете?

– Если я вас правильно понял, вы поступили опрометчиво, – сказал Нортон. – Будьте осторожны… Вы даже не представляете, что эти люди могут с вами сделать.

– Наоборот, я хорошо представляю это, – ответил профессор, – но следует иметь в виду, что опасность теперь угрожает мне или может угрожать, независимо от того, где я буду находиться, – здесь или дома… Послушайте, – быстро проговорил он, – если со мной что случится, разыщите мою дочь и помогите ей… Чармиан останется совсем одинокой.

Нортон молча кивнул, пожал ученому руку и, круто повернувшись, пошел к флигелю, видневшемуся невдалеке.

Старк, высокий, худой, с плотно сжатыми челюстями, решительно поднялся по ступеням, прошел по коридору, постучал в дверь кабинета Прайса. Он был так поглощен своими мыслями, что совершенно не обратил внимания на то, что его почему-то никто не встретил.

– Кам ин! Войдите! – послышался голос Прайса, и Старк толкнул дверь.

При виде профессора Прайс поднялся из-за массивного письменного стола и с протянутой рукой сделал несколько шагов навстречу.

Они уселись в глубокие кожаные кресла. Прайс с нескрываемым любопытством смотрел на Старка, но Старк молчал. Он справедливо считал, что на этот раз молчание будет убедительнее слов: Прайс сразу должен понять, что он, Старк, тверд в своем решении и категорически отказывается сотрудничать с ним. Он пытливо взглянул на Прайса, ожидая увидеть на его лице так хорошо знакомое ему выражение недовольства и озлобленности. Однако, к своему удивлению, Старк заметил, что Прайс чем-то весьма доволен.

– Признайтесь, вы здорово напуганы? – спросил Прайс со смешком, хлопнув собеседника по коленке.

Ученый неопределенно пожал плечами.

– Вот как!.. – протянул Прайс, наморщив лоб. – В таком случае, в чем же дело, почему вы не желаете взяться за работу? Я хотел бы, чтобы вы помогли мне в работах лаборатории Крауса в Гималаях и в моих космических затеях, – Прайс хихикнул, желая, по-видимому, подчеркнуть не совсем обычный характер этих его «затей». Кажется, он хотел, чтобы Старк рассматривал их как чудачества миллиардера.

– Я много думал, – сказал Старк, – и пришел к выводу, что, независимо от того, удастся или нет вам осуществить ваши планы, они направлены против мира, против человечества, и я не могу помогать вам.

На испещренной морщинами птичьей физиономии Прайса появилось выражение искреннего изумления.

– Вы в чем-то ошибаетесь, мой друг, – сказал он мягко. – Я первый готов отдать все, что имею, для блага человечества, и прежде всего для блага моей страны.

– Под словами «благо страны» каждый из нас понимает нечто различное, – жестко сказал Старк. – По крайней мере то, что я видел своими глазами, никак не может служить на пользу моей Америке!

Прайс едва сдерживался.

– Вы ошибаетесь, друг мой, – он попытался улыбнуться. – Мои планы, в осуществлении которых мне нужна ваша помощь, преследуют лишь цели обороны.

– Обороны? От кого? – Старк рассмеялся. – Я, право, не ожидал, что вы со мной начнете разговаривать, как с мальчишкой, – продолжал он почти обиженно. – Басни об обороне вы можете рассказывать кому-нибудь другому. Это не в Гималаях ли вы собираетесь обороняться? Но я не расположен шутить, мистер Прайс. Я приехал сюда по вашей просьбе, но не могу ничего сказать иного, кроме того, что вы уже знаете: моя совесть ученого не позволяет мне принять ваше предложение.

Но Прайс, кажется, и не слышал, что ему говорили.

– Скажите откровенно, – обратился он к ученому, – что вы думаете насчет теории Крауса?

– Я уверен, что, к счастью, теория Крауса – авантюра, – ответил Старк резко. – Пытаться добиваться расщепления атомного ядра в естественных условиях, – это же фантазия и блеф. Краус напоминает мне древних алхимиков, трудившихся над изготовлением золота.

– Ну, – усмехнулся Прайс, – как вы знаете, в принципе алхимики были правы. Теперь, когда мы научились превращать элементы, мы умеем изготовлять и золото.

– Да, теперь, – согласился профессор, сделав ударение на последнем слове.

– Я исхожу из того, что, как правило, всякая теория, особенно такая дерзкая, как та, что выдвинул Краус, сначала кажется вздорной, – заметил Прайс. – Так вы, стало быть, не хотите работать со мной именно потому, что боитесь зря потерять время?

Старк почувствовал, как в нем поднимается гнев.

– Терять время на всякие антинаучные фантазии у меня действительно нет никакого желания, терять же время на попытку осуществить не только бредовые, но и чудовищные по своему замыслу теории я считаю для себя принципиально неприемлемым, – с прежней резкостью пояснил он.

– Политика вас не касается, – быстро перебил его Прайс. – Я предлагаю вам выгодные условия, даю вам лабораторию, подобной которой в США не имеет ни один ученый. Я прошу вас только об одном – думать не о политике, а о науке. Что же вам еще нужно?

Старк с изумлением посмотрел на Прайса: на этот раз даже он, привыкший ко всему, удивился.

– Мне ничего не надо, – стараясь сохранить самообладание, ответил он. – Я не могу принять ваше предложение, мистер Прайс.

На физиономии Прайса появились красные пятна.

– Черт возьми! Вы загнали меня в тупик, – закричал он со странным, не подходящим к случаю весельем. – Говорите же, какие ваши условия. Я заранее на все согласен.

Старк не мог понять, почему его доводы не доходят до сознания Прайса.

– Я не буду трудиться над осуществлением ваших планов вовсе не потому, что меня не устраивает жалованье, мистер Прайс, – холодно пояснил он. – Я не хочу заниматься сомнительными делами.

– Вы… вы… – Прайс в бешенстве вскочил на ноги. Старк не смутился.

– Ваши замыслы грозят миру войной, – сказал он.

– Если я буду вынужден действовать, то это будет лишь превентивная война!.. – вскричал Прайс.

– То, что вы замышляете, – не война, а убийство, массовое убийство мирных людей, – сурово прервал его ученый. – И я не хочу быть соучастником ваших преступлений. Войну же правомочны объявлять только правительство и конгресс.

Прайс расхохотался.

– Пусть этот вопрос вас не беспокоит, – произнес он сквозь смех.

Старк отлично понял значение этого презрительного смеха: Прайс всерьез думал, что Америка – это он.

– Я не знаю, выйдет ли что-либо из ваших планов, но совесть ученого не позволяет мне отдавать свои знания и опыт делу истребления людей.

– Черт возьми! – сердился Прайс. – Можно подумать, что до сих пор вы занимались изготовлением кукол, а не атомных бомб в Лос-Аламосе! Разве это я, а не вы убили сотни тысяч японцев в Хиросиме и Нагасаки?

Теперь настал черед Старка в гневе подняться с места.

– Их убил Трумэн и его советники! – вскричал он. – Мы, ученые, были против истребления людей с помощью атомной бомбы…

– Против! – презрительно перебил его Прайс. – Разве вы изготовляли атомные бомбы для того, чтобы они лежали без действия? Разве не ради изготовления вами атомной бомбы мы тогда затратили огромные деньги на постройку атомных заводов в Хенфорде и Окридже? Тогда вы работали…

Старк провел рукой по лбу.

– Тогда нас уверяли, что атомная бомба нужна для победы над фашизмом, – перебил он Прайса. – Нас уверяли, что если мы не создадим атомную бомбу раньше, чем ее создаст Гитлер, то Америке и нашим европейским союзникам будет плохо. Поэтому мы и работали изо всех сил. Но нас подло обманули! И больше работать на войну я не желаю, с меня довольно.

Прайс пристально посмотрел на него.

– Тогда вы помогали нам в борьбе против Гитлера, против фашизма, сейчас я прошу вас помочь нам в борьбе против коммунизма, не менее, а, может быть, более опасного для нас врага. – Он говорил размеренно и почти спокойно. – И я не понимаю, почему же теперь вы отказываетесь…

– Я не буду работать для того, чтобы вы могли убивать людей.

Старк взял вторую сигарету, но не закурил, а незаметно для себя раскрошил ее.

– Хорошо, – спокойно произнес Прайс. – Крайности в ваших выводах пусть останутся на вашей совести… – он пожал плечами. – Не могу же я насиловать вашу волю. Я считал вас человеком дела и расчета. Увы – я ошибся. Уверен, что вы сумеете сохранить в тайне все, что узнали о моих делах, и то, что вы видели у меня в Стальном зале.

– Безусловно, – заверил Старк.

– Будем считать, что на этом наши деловые отношения кончились. – Прайс задумчиво прошелся по кабинету, затем подошел к профессору и пожал ему руку.

– Гуд бай, – сказал он прощаясь.

Старк направился к выходу. Ему стало неожиданно легко, точно он сбросил с себя тяжелый груз, давивший его. Было приятно сознавать, что кончился кошмар, мучивший его последнее время. Напрасно еще совсем недавно, перед входом в этот дом, он беспокоился о том, что Чармиан может остаться одинокой.

Прайс смотрел профессору вслед тяжелым, злобным взглядом.

За Старком закрылись тяжелые двери кабинета. Мысль о Чармиан в этот момент была его последней мыслью…

Дуглас Нортон долго еще стоял у окна, дожидаясь, когда Старк выйдет из дому, но он так и не появился. А некоторое время спустя Нортон увидел, как машина, на которой профессор приехал, ушла из Прайсхилла без Старка. Летчику стало ясно, что с ученым случилось несчастье, что, к сожалению, оправдались самые худшие его опасения.

А Прайс еще добрых четверть часа после того, как за профессором закрылась дверь, продолжал бегать по кабинету.

– Он считает авантюрой дело всей моей жизни, – шептал он сквозь стиснутые зубы. – Идиот!

Дверь бесшумно открылась, и в кабинете появился Скаддер.

– Готово, босс… сделано, – доложил он.

– Все так, как я приказал? – осведомился Прайс.

– В точности. – На уродливой, лошадиной физиономии Скаддера появилось подобие улыбки.

– Хорошо, идите и позовите ко мне мистера Каррайта, – приказал Прайс.

Каррайт не заставил себя ждать. Несмотря на изрядную выпивку накануне, а может быть, именно потому, он держался бодро и предупредительно: он боялся вызвать недовольство своего шефа. Каррайт ожидал обстоятельной беседы и готовился к докладу о ходе выполнения задания в Азии, но получилось совсем не так, как он ожидал. Прайс указал ему рукой на кресло и, как только Каррайт раскрыл папку с бумагами, прервал его:

– Не надо. Я сам прочту… в ближайшее время я вызову сюда Крауса, он и доложит. Вам же следует возвратиться в Азию и всецело заняться вашими «ботаниками». Вы должны немедленно тронуться в путь и, оставив лабораторию в Гималаях на Крауса, перевалить через горы, незаметно пробраться на территорию Западного Китая. Вас не должны обнаружить ни советские, ни китайские власти.

Прайс посмотрел в сторону Каррайта: на квадратном, лишенном выразительности лице он не уловил ни тревоги, ни сомнений, ни мысли – ничего. Прайс продолжал:

– Позднее вы установите связь с Ла Лоу.

Каррайт кивнул, но ничего не сказал.

– Ла Лоу – ваш козырь, – сказал Прайс.

– Установить связь с ним будет трудно, – пробурчал Каррайт.

– Знаю, – согласился Прайс. – Его гоняют с места на место… но он может оказаться вам совершенно необходимым – как-никак у Ла Лоу несколько сот человек, и если ваша «экспедиция» очутится в критическом положении, он выручит вас. Связь с Ла Лоу должна быть абсолютно секретной.

Каррайт снова молча кивнул. Он ждал, когда же шеф скажет ему, где, как и по какому сигналу ему следует попытаться перейти советскую границу, но Прайс опять озадачил его.

– Вам не надо переходить советскую границу, – сказал он. – В этом нет никакой необходимости. Руководство разведывательным управлением предложило другой вариант, с которым я согласился. Это – вариант номер один.

Каррайт с недоумением посмотрел на него. Прайс усмехнулся.

– По этому варианту основное задание будет выполнено не вами, – пояснил он. – Лучинин и Ясный будут ликвидированы в горах Тянь-Шаня без вас. Вы должны лишь пробраться вот в этот пункт, – Прайс ткнул пальцем в разостланную на столе карту Западного Китая, – встретить там Двадцатого, получить от него материалы для меня – и только!

Каррайт вопросительно взглянул на шефа: что тот хотел сказать словами «и только»? Получить и доставить материалы… А как же быть с самим Двадцатым? Но уточнять не имело смысла – Прайс любил, чтобы его понимали с полуслова: тайна должна остаться тайной – таков был его девиз.

Казалось, Прайс понял мысли собеседника.

– Двадцатый может мне потребоваться, – бросил он. Каррайт внутренне усмехнулся: никто не знает, какие трудности придется преодолевать там, на территории Синцзяна, и окажется ли возможным вместе с материалами доставить в сохранности и живой груз – Двадцатый не бумажка, его не спрячешь в карман!

Прайс отлично знал, что поездка в Азию, особенно нелегальный переход в Синцзян, Каррайту не по душе, знал он и причины плохого настроения Каррайта – у того свежа была травма, полученная в результате провала его шпионско-диверсионной деятельности в Урумчи и Кашгаре. Но Прайс не был сентиментален, и сейчас он сочувствовал не столько Каррайту, сколько самому себе: важнейшее дело приходилось доверять человеку, у которого до сих пор не прошел озноб от пережитого им в Синцзяне, именно там, куда ему придется отправиться снова. А это плохо. Но, с другой стороны, пожалуй, вряд ли можно найти другого, кто знал бы районы Западного Китая лучше Каррайта. К тому же Каррайт лично знаком с гоминдановским генералом Ла Лоу, продолжающим со своей бандой рыскать то на границе Тибета, то в оазисах пустыни Такла-Макан. Эти-то обстоятельства и решили вопрос о том, кому поручить выполнение очередного задания в Синцзяне.

Прайс понимал, что Каррайта следует морально поддержать, и знал, как это надо сделать.

– Это будет ваше последнее задание такого рода, – сказал он. – Как только операция с Двадцатым будет успешно доведена до конца и нужные документы окажутся в моих руках, вы получите назначение в Военно-связной комитет при Комиссии по атомной энергии.

Каррайт с благодарностью пожал шефу руку.

– Вы сказали, что встреча Двадцатого со мной у Небесных гор – вариант номер один. Следовательно, если ему почему-либо не удастся пробраться ко мне, то придется вводить какой-то другой вариант для того, чтобы организовать его переброску через советскую границу? – обратился он к Прайсу.

Прайс передернул плечами.

– Вы страшно догадливы… Раз есть вариант номер один, то, естественно, должен быть и вариант номер два. И он есть. Но не беспокойтесь, во-первых, я думаю, что мы ограничимся операцией в Центральной Азии, во-вторых, если придется применить и второй вариант, то для этого, наверное, будут подобраны новые люди. Ваше участие может не потребоваться.

На минуту в комнате установилось молчание.

– Я понимаю ваше нежелание снова оказаться под угрозой быть пойманным китайскими коммунистами, – начал Прайс. – Но, к сожалению, ваша поездка совершенно необходима. Было бы лучше, если бы мы в свое время купили у Чан Кай-ши Синцзян и Тибет, как когда-то купили Аляску у русского царя. Я поддерживал проект покупки Синцзяна и Тибета, выдвинутый генералом Ченнолтом, но, как вы знаете, миссия генерала Ведемейера, которая вела переговоры с Чан Кай-ши, не имела успеха потому, что китайские красные слишком быстро развивали свое наступление с севера на юг, и Чан Кай-ши пришлось бежать на Тайвань. Мы не успели.

– Да, все это так, – согласился Каррайт. – Получив в свою собственность территорию Западного Китая, мы здорово улучшили бы наши стратегические возможности в предстоящей войне с Советским Союзом.

– Миссия Ведемейера опоздала, – продолжал Прайс. – И я до сих пор не могу понять, о чем думал генерал Маршалл, ведь он-то имел все возможности заблаговременно договориться с гоминдановцами о приобретении нужных нам территорий в Китае. И тогда прежде всего не существовала бы Китайская Народная Республика, и мне незачем было бы теперь ломать голову над тем, как ее уничтожить.

– Мы получили бы прекрасную базу для наших бомбардировщиков и истребителей, – мечтательным тоном пояснил Каррайт. – И я не пробирался бы туда тайком, рискуя жизнью.

– Я всегда говорю, что наши дипломаты ни к черту не годятся, – желчно проворчал Прайс.

– Когда мне выезжать к моим ботаникам? – спросил Каррайт.

– Как можно скорее. Во всяком случае, через две недели вам надо находиться уже в Гималаях, близ китайской границы, – ответил Прайс.

– Я поеду с Нортоном?

– Нет. – Голос Прайса сделался резким. Я подозреваю, что этот человек может оказаться предателем.

– Что? – Каррайт побледнел. Он старался сейчас вспомнить, не наговорил ли он чего-нибудь лишнего летчику, к которому чувствовал симпатию.

– Краус сообщил мне, что была отмечена продолжительная беседа Нортона со Старком. Да и сегодня он снова о чем-то шептался с ним. Не исключено, что профессор мог наболтать Нортону лишнее. Понимаете?

Но Каррайт не понимал. Он давно ждал дальнейших объяснений, и Прайс дал их.

– Старк овладел секретом моих планов, проник в тайну лаборатории в Гималаях, а затем вот здесь, час назад, отказался работать со мной, и мне, естественно, пришлось обезвредить его. Видит бог, – Прайс поднял глаза кверху и молитвенно сложил руки, – я не хотел ему зла, но он оказался опасно наивным, и мне пришлось принять кое-какие меры. Он должен был заранее предвидеть такой конец нашей дружбы. К сожалению, он живет книжными представлениями.

– Ну и черт с ним, – сказал Каррайт. – Меня больше занимает Нортон. Кто же у вас будет вместо него? Кто сможет управлять таким самолетом, как ваш «Метеор»?

– О, пилота мне уже подыскали, – ответил Прайс. – Его фамилия Гейм, капитан Стивен Гейм, боевой офицер, не интересуется политикой. Через несколько дней он будет здесь. Я сумею найти с ним общий язык.

– А как же с Нортоном?

– Капитан Нортон отправится для прохождения службы в Гренландию.

Глава четвертая

Полковник Бриджес подошел к висящей на стене большой карте и ткнул пальцем куда-то в самую верхнюю часть изображенной на ней территории.

– Что вы видите здесь? – обратился он к капитану Гейму.

– Пустое место, сэр.

– Уже завтра оно перестанет быть пустым… Завтра туда вылетим мы с вами, капитан.

– Но у меня нет самолета.

– На этот раз вам придется быть пассажиром. Вы включены в нашу экспедицию в качестве специалиста по посадке самолетов в сложных условиях. Мы с вами должны найти там площадку для строительства новой авиационной базы.

– Как, еще одной? – спросил Гейм.

Бриджес пояснил:

– Капитан, наша задача – создавать не только как можно больше баз, но и как можно дальше от собственной нашей территории. В условиях Гренландии, где мы с вами сейчас находимся, это означает прежде всего продвижение на север, поближе к полюсу. Понимаете?

– Н-да… – Гейм кивнул головой. – Как называется это чертово место, куда мы полетим завтра?

– Земля Пири, а может быть, земля Кронпринца Христиана – решим, когда будем в воздухе над теми местами.

– Разрешите мне, полковник, захватить с собой моего бортмеханика?

– Как его фамилия? – спросил Бриджес, вооружаясь карандашом

– Роберт Финчли, сэр.

– Хорошо. Мы возьмем его с собой. Рекомендую учесть, Гейм, – экспедиция наша весьма рискованная. Если что случится, придется уповать на всевышнего. А теперь идите собирайтесь.

И Гейм очутился на улице.

Полуденное, незаходящее солнце Заполярья освещало бескрайние ледяные просторы, играло на острых гранях огромных ледяных гор, окрашивая их то в сапфирово-голубой, то в изумрудно-зеленый цвет. Серебристо-белым пологом поднимался остров к горизонту и, пересеченный бликами солнечной позолоты, обрывался к востоку.

Поселок датских заполярников Туле расположен на западном берегу Гренландии, на семьдесят шестом градусе северной широты, далеко на север от Полярного круга. Ледяное безмолвие Баффинова залива и постоянные снежные штормы безлюдных арктических пустынь, казалось Гейму, превратили поселок в забытый богом уголок. Но таково было лишь его первое впечатление: гигантский аэродром, отрытые в скалах бензохранилища, множество военных самолетов и пять тысяч американских солдат придавали поселку вид гарнизонного городка, выдвинутого далеко в сторону противника. Датчан, которым формально принадлежит Гренландия, летчик не увидел.

Мрачный и сосредоточенный вошел Гейм в отведенный ему домишко. Постоянный спутник и помощник капитана – бортмеханик Финчли, которого Гейм мысленно не называл иначе как Крепыш Боб, был занят тем, что пытался придать жилищу «одомашненный» вид: на стенах уже появилось несколько фотоснимков родных и друзей.

– Отставить, – сказал ему Гейм и лег на койку. – Собирайся.

– Когда вылет?

– Через несколько часов.

– Куда?

– К дьяволу в пасть, – ответил Гейм серьезно. Крепыш Боб – коренастый, черноглазый, несколько ниже Гейма ростом. Долгие годы совместной службы крепко сдружили этих двух как будто противоположных по характеру людей. Боб Финчли много читал, имел свое суждение о людях, явлениях, событиях. Последнее обстоятельство, в сочетании с необычной склонностью Боба Финчли поговорить, часто причиняло Гейму изрядное беспокойство. Иногда капитан наставлял помощника:

– Вот что, Боб, я разрешаю тебе заговорить меня до смерти, так и быть… но умоляю: держи язык на привязи, помолчи, когда вокруг нас болтаются разные субъекты, среди которых, ручаюсь, немало секретных осведомителей Бюро Федеральной Разведки. Не хочешь же ты, в самом деле, чтобы нас вызвали в какую-нибудь комиссию конгресса…

Надо отдать справедливость Финчли: увещевания друга подействовали на него, и в конце концов почти единственной жертвой его любви поболтать стал Гейм.

– К дьяволу в пасть… – повторил Боб задумчиво и проворно вынул из чемодана карту Гренландии. – Значит, полезем на север.

– Почему ты так думаешь? – поинтересовался Гейм.

– Посуди сам: в центре этой огромной ледяной пустыни, именуемой Гренландией, нам делать нечего. На юге и востоке имеется достаточно других ребят на наших базах, там обойдутся без нас. Остается северная часть этого злосчастного острова, в насмешку над нами с тобой названного «Зеленой землей». Север, север – тем более, что нас ведь так и тянет к полюсу! Абсолютно ясно. Так… – продолжал Боб. – Куда же нас забросит рок? Ты говоришь, в пасть? Выше этого паршивого поселка даже наши ледоколы по Баффинову заливу не поднимаются… С востока – Гренландское море, тоже для судов фактически недоступное из-за льдов. Ясно, дружище Стив, если пастью дьявола нельзя назвать, к примеру, землю Пири, то я… впрочем, готов поставить сто против одного… Идет?

Рассуждения Боба Финчли были не лишены логики.

Немного отдохнув, Гейм и Финчли отправились на вещевой склад – нужно было подготовиться к полету на север, в места ледяной стужи и ужасных снежных ураганов. Летчики подобрали себе одежду, сшитую из нескольких слоев меха, надели по четыре пары перчаток и толстые фетровые сапоги. Рядом со складом что-то делали десятки рабочих. Оказалось, что это строители будущей военной базы. В ожидании отправки еще дальше на север они приводили в порядок приготовленные для обитателей базы разборные домики. Каждая часть такого домика состояла из предназначенной для отражения тепла алюминиевой пластинки на внутренней стороне, затем фанеры, стекла, асбеста, досок и, наконец, слоя брезента. Все это соединено вместе при высокой температуре и под огромным давлением.

– Опыт полярников-датчан, – пояснил летчикам очутившийся рядом с ними полковник Бриджес.

– Теперь спать, – скомандовал Гейм, и они отправились в свое временное убежище.

– Попробуй поспи тут, – ворчал Боб Финчли, – солнце лезет во все щели. И вообще, то ли сейчас полночь, то ли полдень, не могу понять.

– Спать, спать, – торопил Гейм. – Через несколько часов вылет.

И, наконец, кое-как закрыв окно, друзья уснули.

Глава пятая

Двухмоторный снабженный лыжами самолет С-47 уже несколько часов находился в полете. Гейм рассматривал своих спутников. Вот прильнул к окну полковник Бриджес. Рядом с ним хмурый капитан воздушных сил Дуглас Нортон. Группу рабочих и техников возглавляет Джо Брэй, «Человек с Аляски», в штанах из шкуры белого медведя, с паяльной лампой у пояса. Позади полковника устроились неизвестно зачем попавшие сюда тщедушный старичок Лоусон и верзила Скаддер. Как сказал Гейму полковник, Лоусон – крупный ученый-геолог. Что же касается его спутника, не то секретаря, не то ассистента, Скаддера, Гейм никак не мог определить его роль в этой экспедиции.

Самолет стремительно шел на север, затем повернул на северо-восток. Финчли уткнулся в карту – он разыскивал на ней пункт, где, по его предположению, должна быть совершена посадка. Гейм присматривался к Нортону. Погруженный в свои размышления, тот, казалось, мало обращал внимания на окружающее и едва ли слышал слова полковника, обращенные к ученому.

– Мы находимся на верхушке мира! Это – знаменательный факт, – произнес с воодушевлением Бриджес. – Здесь проходит наш новый ледяной фронт – от залива Моулд и земли Элсмира в Канаде до земли Пири и земли Кронпринца Христиана в Северной Гренландии. Эти территории находятся на пятьсот пятьдесят миль ближе к полюсу, чем мыс Барроу в Аляске.

Полковник говорил о значении военной базы, которую им предстоит построить «на вершине мира».

Гейма же занимал вопрос, что произошло с Нортоном, с тем чудесным веселым Нортоном, с которым он во время войны с гитлеровской Германией не только неоднократно встречался, но и принимал участие в совместных военных операциях. Разве можно забыть «челночные» полеты над Южной Европой, с остановками на аэродромах в России? Однако Нортон, сильно осунувшийся и погруженный в какие-то невеселые думы, кажется, даже не хотел узнавать Гейма.

Самолет стремительно мчался все дальше и дальше, рассекая пространство, наполненное безмолвием, холодом и светом полярного дня.

– Знаете, господа, – сказал полковник, – если когда-нибудь вспыхнет война, этот район, один из самых безлюдных в мире, станет ареной битвы огромных флотов бомбардировщиков и истребителей.

«Неужели он действительно верит всей той чепухе, которую говорит? – думал Гейм. – Нет, вряд ли».

– Я был там, – продолжал Бриджес, простирая руку вперед. – Мне удалось найти такое место, что я едва мог себе поверить: под самолетом находилась долина, достаточная для того, чтобы вместить полдюжины аэродромов такого размера, как нью-йоркский аэродром Ла Гардиа. И я решил, что это место, откуда широко открываются просторы Северного Ледовитого океана и Атлантики, является идеальным для создания военной базы.

Гейм взял у Финчли карту.

– Где мы? – спросил он.

– Подходим к мысу Риксдаген, – пояснил бортмеханик.

Полковник поднялся и прошел в кабину пилота.

– Я думаю, – тихо сказал Финчли Гейму, – что пасть дьявола, о которой ты вчера говорил, находится теперь где-то под нами.

Бортмеханик оказался прав. Только Бриджес уселся на свое место, С-47 пошел на посадку. Полковник торжественно улыбался.

– Здесь, – проговорил он и ткнул пальцем в окно.

Гейму казалось, что самолет падает, но нет, вот моторы опять заработали четко, и вдруг сильный удар потряс машину. Удары следовали один за другим. Предохранительные пояса оборвались, и людей стало бросать из стороны в сторону. Выпавший из сетки термос больно стукнул Гейма по колену. Внезапно окна закрыло огромное снежное облако, моторы перестали работать, и самолет остановился.

Бриджес был взбешен.

– Что такое? Ничего не понимаю! – кричал он, потирая ушибленные места. – Мы у мыса Риксдаген? – спросил он пилота.

– Так точно, сэр.

Все стало ясно, как только пассажиры выбрались на лед. Там, где, по мнению полковника, должна была находиться зеркально-чистая поверхность, оказались высокие ледниковые наносы. Слева, в море, было много айсбергов, отсвечивающих жутким зеленым светом.

Термометр показывал двадцать градусов мороза. Стояла тишина, не нарушаемая ни криком птиц, ни шорохом зверя.

Люди разбрелись. Джо Брэй, бригадир строителей, угрюмо и встревоженно оглядывался по сторонам. Гейм отлично понимал его: в таком месте строить аэродром нельзя. Впрочем, последнее обстоятельство было ясно и обескураженному Бриджесу.

– Куда завезли нас, черт вас возьми? – кричал он пилоту.

– Я приземлился в точно указанном пункте, сэр, – оправдывался тот.

– Ты не думаешь, что мы уподобимся экспедиции Амундсена? – приставал к Гейму Боб.

Гейм, как всегда, был спокоен.

– Поживем – увидим, – ответил он и обратился к Нортону: – Что ты думаешь о нашем положении, Дуглас?

Нортон пожал плечами.

– Идиотское положение, что и говорить. Сомневаюсь, что оно кончится для нас благополучно. И знаешь, поделом нам – что мы тут потеряли, в этой ледяной пустыне?

Бриджес, Лоусон и верзила Скаддер возвратились после небольшой экскурсии.

– По местам! – скомандовал полковник. Все полезли в самолет. Уселись.

– Я не успел написать завещание, – шепнул Финчли приятелю. На этот раз Гейм отнесся к его словам серьезно.

Воздушный корабль не мог набрать скорости на снежных сугробах. Пилот стал раскатывать его взад и вперед, стремясь сгладить ледниковые наносы и подготовить площадку для взлета. Но это не помогло: взлет был невозможен из-за сильного бокового ветра. Неожиданно заглох один из моторов. Пилот перекачал горючее для его питания и вновь начал заводить мотор. Затем он развернул самолет почти под прямым углом. И вдруг, к ужасу пассажиров, силой ветра самолет стало относить со скоростью ста миль в час к видневшейся невдалеке горе.

Каким-то чудом пилоту удалось снова развернуть машину, двинуть вперед и буквально заставить её прыгнуть в воздух с вершины снежного сугроба. На какие-то секунды огромная металлическая махина повисла в воздухе… Но страшный порыв ветра снова подхватил самолет и, как игрушку, бросил вниз.

Удар… Снежный вихрь брызнул в разбитые окна. Моторы смолкли. Оглушенные пассажиры лежали на полу и ждали, что будет дальше. Всем было ясно, что самолет потерпел аварию. Пришлось опять выбираться из кабины на лед. Пилот оказался опасно ранен. Бриджес указал место для палаток. В одну из них Гейм, Нортон, Финчли и Брэй осторожно положили истекающего кровью пилота.

– Проклятое место… – бурчал Боб, с сожалением смотря на потерпевшего.

Установили рацию.

На горизонте появился самолет В-17. Бриджес приказал летчику приземлиться и забрать раненого, но пилот ответил, что у него неисправен мотор, и скрылся.

Пока полковник вызывал по радио военную базу в Туле, Гейм и Нортон отправились на поиски сколько-нибудь сносной площадки для посадки самолета. Им удалось обнаружить ее на расстоянии примерно одного километра от места аварии. Правда, площадка эта никак на походила на ту, о которой так красноречиво рассказывал Бриджес во время полета, но на худой конец ее все же можно было оборудовать для приема одного – двух самолетов.

Гейм и Нортон стали отмеривать шагами на льду полосу в 5000 футов, отмечая захваченными с собой красными флажками каждую тысячу футов. После этого на концах «взлетной дорожки» они положили самосветящиеся панели, а присоединившиеся к ним Финчли и Брэй написали красной краской на снегу огромными буквами: «87 дюймов».

Они работали быстро, так как хорошо понимали, что от этого зависит спасение жизни их товарища.

– Проклятое место, – продолжал бормотать Боб Финчли. – Не успели прибыть – жертва.

Через несколько часов прилетел двухмоторный С-119, доставивший бочки с маслом и бензином и небольшой снежный вездеход, которому Финчли тут же дал имя «Норд». Раненый пилот был отослан на базу в Туле. Бриджес объявил, что утром он отправится к полуострову Принцессы Дагмар на поиски площадки, виденной им с самолета. Ему стало почему-то казаться, что площадка обязательно должна быть там, а не здесь, у мыса Риксдаген. Чтобы оправдать себя, он «запамятовал», приказывал ли пилоту, чтобы тот приземлился здесь, среди ледяных торосов.

– Нет, не приказывал, – поддакивал Лоусон, качая головой, как заведенный болванчик. – Летчик сам ошибся и сам же пострадал. Кхе-кхе…

Утро при незаходящем солнце – понятие довольно относительное. Отдохнув после нервного напряжения в течение прошедшего дня, стали готовить экспедицию на полуостров Принцессы Дагмар. По распоряжению полковника с ним отправлялись Гейм, Нортон, Брэй, Финчли, Лоусон и Скаддер. К вездеходу были прикреплены сани, на которые погрузили горючее и продукты. Люди разместились, Брэй занял место водителя – и вездеход тронулся в путь.

Шли долгие часы. Сидеть в «Норде» можно было, лишь поджав колени к подбородку. Именно в такой позе сидели Бриджес, Лоусон и Гейм. Остальным, разместившимся на санях, было еще хуже – от арктического холода их не спасали оленьи шкуры и брезент.

Гейм видел, как с каждым часом испарялась самоуверенность полковника Бриджеса. Он, собственно, не руководил экспедицией. Брэй и Финчли поочередно садились за руль и вели машину. Куда? Сколько времени предстояло еще пробыть в пути? Этого никто не знал. Гейм понимал, что Бриджес рассчитывает лишь на случайность. «Черт побери! – возмущался Гейм, стиснув зубы. – Взять людей в рискованную поездку и не знать даже, куда он их везет, – это уже слишком!»

Стив Гейм много передумал за эти долгие часы блуждания среди вечных льдов Гренландии… Он вспоминал себя маленьким-маленьким там, на отцовской ферме в цветущей Калифорнии. Потом – школа, мечты о том, чтобы выучиться и стать ученым. Но в Европе началась война, и Гейм очутился в летной школе. Все шло как-то само собой, Гейму не приходилось думать ни о смысле происходящих событий, ни о своем будущем. Казалось, все уже давным-давно кем-то продумано за него, определено, и ему остается лишь спокойно шагать по жизни. Он был спокоен.

Так продолжалось до того дня, когда он впервые почувствовал приступ ярости и гнева. Это случилось во время полетов с бомбардировочной эскадрильей над Германией: ему приказали сбрасывать бомбы над объектами, которые никак нельзя было считать военными. Позже он участвовал в «челночных» полетах на Восток и видел поруганную фашистами выжженную землю, загубленный труд честных людей в России, Польше, Венгрии. Советские солдаты показали себя хорошими бойцами и отличными товарищами. Война кончилась. Гейм хотел возвратиться к отцу на ферму, но дела старика шли неважно, а из армии не отпускали. И вот вместе со своим неразлучным другом бортмехаником Финчли Гейм очутился в Гренландии и сейчас, скорчившись в крохотной кабине вездехода, наблюдает за полковником Бриджесом.

Машина останавливается через каждый час, и, хотя ровный морской лед, низкие острова и полуострова позволяют видеть на огромном расстоянии, все вылезают на ледяной ветер, разбредаются в стороны и ищут площадку. Даже Лоусон вертит головой, пытаясь что-то разглядеть между сугробов и льдин. После таких остановок приходится снова забираться на свои места и скрючиваться. Мускулы тела болят все больше, болят невыносимо. Не поездка, а пытка. Бриджес побледнел и иногда стонет.

Ветер неожиданно прекратился, и все увидели десятки огромных айсбергов, отражающих розовые лучи солнца. Но когда к ним приблизились, айсберги исчезли.

– Вот эта точка, прямо перед нами! – вскоре обрадованно вскричал Бриджес. Но это тоже оказалось миражем: перед экспедицией по-прежнему расстилалась ледяная пустыня Северной Гренландии.

Когда экспедиция приблизилась к Данмаркс-фиорду, путники увидели нечто, отчего полковник Бриджес едва не потерял сознание. Гейм, Нортон и Финчли не были малодушными людьми, но и им стало не по себе. Издалека, с юго-востока, несся воздушный поток, поднимавший за собой снежные тучи. Огромная грязно-серая масса охватила горизонт, закрыв расположенные неподалеку острова.

Свирепый ледяной ураган набросился на экспедицию.

– Туда! Туда! – кричал сидевшему за рулем Брэю полковник, указывая на видневшуюся в стороне гору.

Но было поздно. Мгла окутала все вокруг. Мороз усилился. Крошечные льдинки впивались в лица, как иглы. Двигаться дальше было немыслимо, оставаться на месте – значило замерзнуть. Все ждали распоряжений руководителя, но Бриджес был настолько испуган, что никак не мог прийти в себя.

Надо было спасать себя и других. Гейм понял – надо действовать. Он осторожно вылез из машины и, держась за веревку, другой конец которой был у Финчли, отправился вперед. Казалось, стоит сделать еще один – два шага в этой непроглядной ревущей мгле, и вихрь собьет с ног, унесет… И все же разведка оказалась успешной: Гейм завел экспедицию в распадок между ледяными торосами, и здесь удалось наконец поставить две палатки. В одной из них разместились Гейм, Нортон и Финчли.

Глава шестая

– Ну как, Боб? – спросил Гейм.

– Ничего не получается, – ответил Финчли, не поднимая головы от дорожного примуса, с которым он возился.

Нортон молчал, углубившись в свои размышления.

Вот уже часа полтора они, скорчившись, сидели в крошечной палатке, которую с великим трудом удалось поставить под прикрытием огромного тороса.

Сухой спирт наконец вспыхнул под дорожной конфоркой, и Боб Финчли занялся консервами.

– Зачем нас дьявол занес в эту преисподнюю? – бормотал он. – Недаром покойная сестра моей достойной мамаши утверждала, что я окончу свою жизнь во цвете лет и обязательно при исключительных обстоятельствах…

Гейму было и смешно и грустно слушать болтовню приятеля.

– И ты думаешь?.. – спросил он.

– Я думаю, Стив, – сказал бортмеханик поднимаясь, – что сейчас эти исключительные обстоятельства наступили.

– Ну, ну, старина, не вешай носа! Выберемся отсюда, будь уверен!

– Нет, в самом деле, зачем нас сюда дьявол занес? – настойчиво повторил Финчли. – Уж если придется погибать в этом ледяном аду, то хотелось бы знать – во имя чего.

Гейм пожал плечами.

– Нашим ребятам на севере еще хуже, – произнес молчавший до сих пор Нортон.

– На севере? – Финчли даже подпрыгнул от удивления. – Каким ребятам? Где?

– Во льдах Северной Гренландии сейчас находятся наши подлодки.

– Что они там делают? – допытывался Финчли.

– Проводят опытные плавания подо льдом, тренируются, – пояснил Нортон.

– Та-ак… Понятно. Набеги на Россию со стороны полюса!

– Потише, потише, Боб, – по привычке вмешался Гейм и пояснил Нортону: – Ему не мешало бы научиться сдерживаться.

Финчли орудовал ножом у примуса.

– Готово!

Он снял с огня сковородку, но ему никто не ответил: Нортон снова погрузился в свои размышления, а Гейм внимательно смотрел на него. И чем больше Гейм наблюдал за своим фронтовым товарищем, тем больше ему становилось жаль этого хорошего, храброго и честного солдата. Он положил руку на его плечо.

– Послушай, друг, – почти нежно сказал он. – Что с тобой? Куда делись твое веселье, твоя жизнерадостность?

Нортон поднял голову и посмотрел прямо в глаза Гейму.

– Меня угнетает предчувствие страшного несчастья, – сказал он едва слышно.

– У тебя неприятности по службе?

– Пожалуй… Но дело не во мне.

– А в ком же?

Нортон колебался.

Финчли поставил перед приятелями разогретое на примусе консервированное мясо.

– Прошу! – пригласил он.

Некоторое время ели молча, прислушиваясь к завываниям вихря. Финчли хотел было уже пуститься в какие-то рассуждения, когда, к его крайнему удивлению, Гейм жестом остановил его – он хотел говорить сам.

– С тобой что-то случилось, друг, – обратился он к Нортону. Тот неопределенно качнул головой.

– Я не любопытен, ты это знаешь, – продолжал Гейм, и Финчли весь превратился во внимание. – Не могли бы мы помочь тебе?

– Нет, – ответил Нортон колеблясь. – Я не могу, не должен ничего говорить тебе, дорогой друг.

– Почему?

– Потому что я хорошо знаю твой характер.

Гейм и Финчли удивленно переглянулись. Нортон слегка улыбнулся.

– Я доверяю вам обоим, дело не в этом, – пояснил он. – Но иногда лучше не знать чего-нибудь… Да, да… Особенно, когда все равно ничего нельзя сделать.

Гейм с недоумением посмотрел на него.

– Видишь ли, Дуг, – заговорил он медленно. – Если эта тайна касается лично тебя, то давай вообще ее не касаться.

Нортон отрицательно покачал головой.

– Нет, нет, не то… Меня очень беспокоит тайна, в которую я не посвящен, но которой я слегка коснулся… Слегка. Я пришел к выводу, что всем нам угрожает страшная опасность.

– Опасность?! – крикнул нетерпеливый Боб Финчли.

– Да… Катастрофа. Возможно, я не прав, кто знает… Но какое-то внутреннее чувство говорит мне, что опасения мои обоснованные. Эта тайна – страшная, и вам лучше ее не касаться. Ведь ничего ни изменить, ни предотвратить вы все равно не имеете возможности. Нортон умолк.

– Если, по твоему мнению, существует какая-то опасность для всех нас, то ты не имеешь права молчать, – твердо сказал Гейм. – Ты узнал о подготовке какой-нибудь авантюры?

Нортон утвердительно кивнул головой.

– Ты не должен молчать, – продолжал убеждать его Гейм.

– Я боюсь без пользы навлечь на вас беду. – Нортон явно начал сдаваться. На него надо было еще «поднажать», и это сделал Финчли.

– Есть тайны, владеть которыми одному – преступление… Мало ли что может случиться.

– А за нас с Бобом ты не беспокойся, – заверил приятеля Гейм.

– Ну, раз так – слушайте… – сдался, наконец, Нортон. – Вас интересует, чем я занимался последнее время?

– О да!

– Ну так я служил у Уильяма Прайса.

– У Прайса? – Что ты у него делал? – с удивлением спросил Гейм.

– И как ты к нему попал? – добавил Финчли. – Ведь Прайс – это свиньи, холодильники, банки…

Нортон грустно улыбнулся.

– Вы ошибаетесь… Свиньи, банки составляют прошлое этого человека. Банкир Прайс – это прежде всего уран, атомная энергия.

– Вот как? – с удивлением протянул Гейм. – Этого я не знал.

– Однако это так, – продолжал Нортон. – Я служил у Уильяма Прайса, этой злобной скотины, и еще пять дней назад. Прайс регулярно переводил на мой текущий счет доллары – мое жалованье. На прошлой неделе он уволил меня, и командование направило меня сюда, в Гренландию. Теперь я должен быть готов к прыжку через полюс на Советский Союз.

– Час от часу не легче! – проворчал неисправимый Финчли. – Но что же ты все-таки делал у Прайса? Вел его конторские книги? Помогал ему искать уран?

– Ни то, ни другое – я летал.

– Стало быть, ты был личным пилотом Прайса?

– И да, и нет. Я был его личным пилотом, но мне ни разу не довелось иметь Прайса на борту моего «Метеора».

– «Метеора»? Так ты назвал свою машину? – полюбопытствовал Гейм. – Судя по названию, это реактивный самолет?

– «Метеор» – так называется тип машины, существующий всего в одном экземпляре. Ты прав, Стив, это реактивный самолет. Но от всех имеющихся у нас в Штатах он отличается двумя особенностями: скоростью, намного превышающей скорость других реактивных машин, и бесшумностью… абсолютной бесшумностью полета.

– Интересно… – бросил Гейм. – Что же ты возил на этой своей машине и куда?

– Что я возил, этого я в точности не знаю, – ответил Нортон. – А куда? Вы слышали что-нибудь о научной экспедиции профессора Смита в глубь Центральной Азии? Нет? Я так и знал. – Неожиданно Нортон зло расхохотался. – Жулики! Мошенники! – говорил он сквозь смех. – Экспедиция Смита! Но там нет никакого Смита! Понимаете – все это вранье.

– Если там нет профессора Смита, то кто же вместо него?

– Профессор Смит – знаменитый ботаник, но там нет никакого Смита, все это блеф, понимаете? Он вовсе не Смит…

– Но кто же он в таком случае? – потерял терпение Финчли.

Нортон наклонился к друзьям и шепотом произнес: – Каррайт. Джеймс Каррайт – известный шпион.

– Фашист Каррайт? Поклонник Гитлера? – Гейм с интересом посмотрел на Нортона. – Что же он там делает?

– И при чем здесь ты? – вставил Финчли.

– Не спешите, друзья, сейчас я вам все расскажу. Итак, я летал на специально приспособленном для этого «Метеоре» от резиденции Прайса на реке Гудзон до лагеря Каррайта в Азии, в горах, неподалеку от китайской границы, и обратно. Возил какие-то ящики с оборудованием туда и какие-то документы в запечатанном портфеле – обратно. Так продолжалось до прошлой недели…

– Когда Прайс прогнал тебя?

– Вот именно.

– Но за что же он уволил тебя? И какое это имеет отношение к страшной тайне, о которой ты упомянул?

– Сейчас узнаете… Я думаю, что все это находится в какой-то связи с исчезновением профессора Старка и с попытками покушения на русского ученого Ясного. Видите ли, Старк каким-то образом проник в тайны Прайса, в тайну экспедиции Каррайта. Мне не известно, в какой мере Старк был осведомлен, но, кажется, он знал много. А тут еще Чармиан, дочка профессора… она ничего не знает о судьбе отца. Прайс держит ее при себе в качестве заложницы… По-видимому, Прайс решил, что я знаю больше, чем следует, и убрал меня.

– Но что же все-таки они делают там, в Азии? – спросил Гейм.

– Сопоставляя различные, известные мне факты, я пришел к выводу, что они замышляют нечто ужасное.

– Тсс… – шепнул Гейм и приложил палец к губам. – Мне показались, что кто-то притаился у стены палатки.

Финчли вскочил на ноги и в следующий же миг выбежал наружу.

– Обошел вокруг, никого нет, – сказал Боб, возвратившись через несколько минут и занимая свое прежнее место.

– Ну, значит, мне почудилось, – произнес Гейм с сомнением.

Нортон хотел было продолжать рассказ, но в этот момент полог палатки открылся и перед друзьями появился Брэй – Паяльная лампа, Человек с Аляски.

– Там очень тесно, – пояснил он, делая неопределенный жест рукой. – Стеснять полковника неудобно, и я решил перебраться к вам, если вы, конечно, не имеете ничего против.

– Располагайтесь, места хватит, – предложил Гейм, поневоле вынужденный быть гостеприимным.

Финчли поставил перед Брэем остатки еще теплых консервов.

– Говорят, ты давно служишь в Арктике, – обратился он к Паяльной лампе. – Не понимаю, приятель, что тебя прельщает в таком адском климате.

– Доллары, – пробормотал в ответ Брэй, энергично уничтожая пищу.

– Послушай, друг, – сказал Нортон, – мы люди военные, подневольные – это понятно. Но ты-то вольнонаемный, разве тебе так хочется разбогатеть на новой войне, которую ты помогаешь готовить?

– Я не думал об этом.

– Напрасно.

– Но ведь, если здесь не будет меня, все равно будет кто-то другой, кому доллары необходимы, как и мне. Так уж лучше пусть эти доллары получу я.

Нортон хотел что-то возразить, но Гейм взглядом остановил его: ведь они совсем не знают этого парня с Аляски, как же можно рисковать!

В палатке воцарилось – молчание, нарушаемое лишь воем бури, доносившемся извне.

– Ну, давайте-ка спать, – предложил Гейм.

– С вашего позволения, я сейчас… – пробормотал Брэй, просматривавший при свете свечи вынутую им из кармана помятую газету.

– Интересно… – продолжал бормотать он. – Очень интересно.

– Опять что-нибудь насчет «летающих тарелок»? – иронически спросил Финчли.

– Н-нет… Интересная заметка…

– Дай-ка, приятель, я прочту вслух. – И Финчли бесцеремонно взял из рук Брэя газету и прочитал: – «Как сообщает агентство Франс Пресс, газета „Энтрансижан“ опубликовала сегодня статью, полученную от своего корреспондента в США. В пустыне штата Новая Мексика, где когда-то было произведено испытание первой атомной бомбы, специальная группа американских ученых и инженеров недавно взорвала атомную бомбу последней модели. В результате взрыва образовалась воронка в девятьсот метров глубиной и диаметром в шестнадцать километров. Постройки самого различного типа, включая специальные железобетонные сооружения, все без исключения разлетелись, и наблюдатели нашли на их месте только громадный кратер, глубина которого в три раза превышает высоту Эйфелевой башни. Технические подробности еще неизвестны в связи с тем, что опыт производился в секрете».

– Запугивают, – заключил Финчли, возвращая газету Брэю. – Весь мир стараются запугать наши вояки своей атомной бомбой. А не думаешь ли ты, парень, что у русских атомная бомба хуже?

– Все это чепуха, детские игрушки, – прошептал Нортон, склонившись к Гейму. – Не в атомной бомбардировке теперь дело.

Гейм вопросительно посмотрел ему в глаза.

– При первой же возможности я расскажу вам в чем дело… Помни о Прайсе, – едва слышно сказал Нортон, склонившись к самому уху друга. – Завтра расскажу.

Однако «завтра» Нортону рассказывать ничего не пришлось. События продолжали развиваться быстро. Друзья, к сожалению, не знали, что произошло в то время, когда Нортон повествовал им о своей загадочной службе у Прайса и о полетах куда-то в глубь Центральной Азии. Но об этом будет рассказано позже.

Глава седьмая

Ветер внезапно прекратился, и экспедиция снова тронулась в путь. Ехали все в том же порядке. Бриджес выглядел весьма озабоченным. Нортон по-прежнему сидел в прикрепленных к вездеходу санях, а Гейм – рядом с полковником и временами сменял за рулем Брэя – Паяльную лампу. Так проехали несколько десятков километров. Погода снова изменилась. Опять возникли зловещие грозные снежные тучи на юго-западе, солнце скрылось, пронизывающим холодом задышала ледяная Арктика.

Что делать? Бриджес растерялся. Как и все люди его склада, в эти минуты опасности он буквально позеленел от страха. Его мало волновала сейчас судьба экспедиции – он дрожал только за свою шкуру.

– Давайте убираться отсюда, – сказал он дрожащим голосом.

Но куда? На этот раз даже спасительных торосов поблизости не было видно. Брэй посмотрел на Гейма, и тот понял, что Паяльная лампа ждет его решения. Бриджес сейчас был не в счет.

– Вперед! – приказал Гейм, и машина двинулась на север, по направлению к полуострову Принцессы Дагмар.

Машина и люди как бы находились внутри беснующегося снежного кома.

– Как будет называться военная база, которую мы должны создать здесь, сэр? – спросил Гейм полковника.

– «Норд», – ответил тот, с тревогой осматриваясь вокруг.

– Я думаю, ее следовало бы назвать Дантовым адом, сэр, – сказал Гейм с гневом. – Для чего нам нужна база в этом проклятом богом месте? Здесь не могут жить даже эскимосы!

– Приказ есть приказ, капитан, – пожал плечами Бриджес. – Имел же где-то неподалеку отсюда свои метеорологические радиостанции Гитлер, почему же не иметь их нам, американцам?

Гейм предпочел не отвечать на этот вопрос. «И тут мы идем по следам Гитлера, – подумал он и решил смолчать. – Нужна осторожность», – еще раз повторил себе Гейм.

Некоторое время машина двигалась наугад, затем Гейм вынул из кармана крошечный компас и, передав его Нортону, попросил летчика отойти от вездехода за пределы действия металла и определить направление. Но все равно показания компаса были неточны, часто на целых девяносто градусов, так как экспедиция находилась севернее магнитного полюса.

Неожиданно буран прекратился, но это не принесло облегчения людям. Что-то странное творилось в природе, казалось, воздух начал перемещаться вертикально, и постепенно белая поверхность острова слилась с неестественно белой атмосферой.

– В Арктике это называется «белизна» – страшная штука, – пояснил Брэй.

– Выберемся ли мы отсюда? – пробормотал Бриджес в смятении.

Ему никто не ответил.

Во время очередной остановки Нортон с компасом в руках отошел от машины и неожиданно совсем исчез, как если бы он растворился в воздухе.

Гейм с тревогой выскочил из кабины и несколько раз крикнул, подавая приятелю сигнал вернуться. Ответа не последовало. Странная, не виданная им никогда раньше светящаяся белизна, казалось, струилась перед глазами и скрывала от взора даже пальцы собственной вытянутой руки.

– Кажется, случилось несчастье, – сказал Паяльная лампа, тоже вылезая из кабины и становясь рядом с Геймом. – Подошли выбравшиеся из своего убежища в санях тщедушный Лоусон, его спутник Скаддер, Боб Финчли. Узнав об исчезновении Нортона, Лоусон в выражениях, не идущих к его ученому званию, принялся бранить летчика, а Скаддер обратился к полковнику с требованием немедленно ехать дальше.

– Иначе мы все из-за него погибнем, – скулил он. Бриджес некоторое время колебался, не зная, как быть. Затем махнул рукой и приказал двигаться.

– Нет, сэр, мы не поедем дальше, – возразил Гейм и положил руку на плечо Брэя, давая тому понять, что он надеется на его помощь.

Паяльная лампа нерешительно мялся, но занять свое место за рулем не спешил.

Гейм поднял револьвер и несколько раз выстрелил. Вспышки выстрелов гасли в странном ослепительно белом сиянии. Финчли притащил связку веревок, привязал один конец веревки к раме вездехода, и Гейм тотчас понял его замысел.

– Идемте с нами на поиски Нортона, – предложил он Брэю.

Но Брэй, отойдя на несколько шагов от машины, у которой Лоусон и Скаддер продолжали наседать на полковника, тихо сказал Гейму:

– Вы ступайте одни, я останусь здесь. Так будет лучше… При случае я вам расскажу об одной непонятной штуке… Нет, черт побери, я должен быть возле машины и дожидаться вас. Идите и не беспокойтесь.

Гейм и Финчли отошли на несколько десятков метров от вездехода, стараясь выстрелами и ракетами привлечь внимание Нортона. Так продолжалось довольно долго.

– Вот она – пасть дьявола, – вытирая с лица пот, промолвил утомившийся Финчли. – И боюсь, что Нортону не удастся из нее выбраться.

– Вздор! – рассердился Гейм. – Мы спасем его.

Прошел еще час. И в минуту, когда Гейм усиленно размышлял над тем, что же делать дальше, он неожиданно столкнулся с Нортоном. Они крепко пожали друг другу руки и направились к машине.

– Как же ты допустил такую неосторожность? – упрекнул Гейм приятеля.

– Что-то произошло с компасом. Он неожиданно отказал. К несчастью, я обнаружил это, когда уже потерял вас из виду. Вот и все.

Гейм задумался.

– Что же с ним случилось? Давай-ка посмотрим. – Он взял из рук Нортона компас и тотчас спросил: – Ты давал мой компас в руки кому-нибудь из твоих спутников на санях?

– Нет, – с недоумением ответил Нортон. – А что?

– А то, что это вовсе не мой компас. Такой же, но не мой.

Нортон, пораженный остановился.

– Рядом со мной в санях лежал Лоусон, – медленно сказал он. – Н-не может быть… Зачем ему нужно было подменить компас?

– Не знаю, – буркнул Гейм. – Как-нибудь выяснится… А пока, думаю, подмену компаса следует скрыть.

Снова Гейм занял место в кабине рядом с притихшим Бриджесом, и вездеход тронулся вперед. Брэй вел машину мастерски.

Прошло, по-видимому, еще часа два, прежде чем задремавшие Бриджес и Гейм очнулись от толчков. Машина шла зигзагами, делала крутые повороты.

– Что случилось? – испуганно закричал полковник, вскакивая на сиденье и сильно при этом ударившись головой о крышу кабины.

Брэй неожиданно остановил «Норд».

– Не могу, – простонал он. – Началось…

– Что началось? – продолжал допытываться у него Бриджес, испуганно озираясь.

– Видения, сэр.

– Что за чертовщину ты городишь!

– Нет, сэр, я знал, что при «белизне» это случается, но со мной – впервые. Мне казалось, что я еду по людным улицам города. Понимаете?

Бриджес явно ничего не понимал.

– Галлюцинации, – произнес Гейм и занял место у руля.

– Вот что, капитан, – сказал Бриджес. – Я устал сидеть здесь, скорчившись, пойду отдохну в санях.

Место полковника занял Лоусон, и управляемый Геймом вездеход продолжал свой путь.

И вдруг видения начались и у Гейма. В призрачной белизне он неожиданно увидел яркую зелень растений.

Ему захотелось рассмотреть, что это такое, и он узнал знакомую аллею, ведущую к отцовской ферме в Калифорнии. Машина плавно мчалась по этой аллее, ставшей бесконечной.

Гейм очнулся – видение исчезло, и он свободно вздохнул. Ему не хотелось, чтобы спутники увидели, что с ним творится неладное. Но никто ничего не заметил. Так прошел еще по крайней мере час. Внезапно высокие снежные сугробы преградили путь, и Гейму пришлось проявить все свое искусство, чтобы вести «Норд», почти не снижая скорости.

– Куда мы, собственно, едем? – спросил Финчли у своего друга.

– Пытаемся пробраться к северной оконечности мыса Риксдаген, откуда мы начинали эту злосчастную поездку, – ответил Гейм. – Разве ты сам не догадался об этом?

– Боюсь, – с некоторой тревогой возразил Финчли, – что мы прямиком направляемся к полюсу. Ведь до него отсюда примерно четыреста пятьдесят миль.

Гейм только пожал плечами.

– Могу тебе порекомендовать обратиться к полковнику, – с грустной иронией ответил он.

Но мысль о том, не направляются ли они к Северному полюсу, встревожила Гейма. Полковник Бриджес явно заболел от страха и давно уже не руководил экспедицией. Гейм хотел посоветоваться с Нортоном, но профессор Лоусон упорно не уступал тому, своего места в кабине – совершенно очевидно, он стремился помешать Нортону остаться с Геймом.

Вдруг Паяльная лампа во весь голос крикнул:

– Смотрите! – и резко затормозил.

– Что такое? – спросил Гейм, не понимая в чем дело.

– Приливная трещина. – Брэй многозначительно посмотрел на Гейма, и тот понял, что вопрос об их местонахождении мучил не его одного.

Погода прояснилась, туман исчез, и перед взорами членов экспедиции открылось нечто поистине их поразившее: они находились на краю огромной арктической равнины, гладкой, покрытой легкой рябью снежных волн.

– Вот оно! – вздохнул Бриджес. – Нашел!

Спорить с ним было некому, хотя все знали его роль в этом опасном путешествии. Бриджес был здесь начальником, и он не замедлил дать это понять: по его приказанию для него и профессора Лоусона была немедленно поставлена отдельная палатка, в которой Брэй установил походную рацию.

– Вот тут будет наша военно-воздушная база «Норд», – заявил снова ставший спесивым полковник. – Отсюда мы будем угрожать северному побережью Советского Союза.

Его не слушали – все это было не ново, воспринималось каждым по-своему, а главное – надо было разбивать лагерь и без конца карабкаться по сугробам и косогорам, обследуя окружающую местность.

Как-то неожиданно для Гейма, он во время одной из таких вынужденных прогулок очутился в паре с Лоусоном. Летчик и геолог на лыжах возвращались с юго-запада. Крошечный пока лагерь экспедиции был скрыт от них высоким ледяным куполом. Они двигались прямо, намереваясь достигнуть лагеря кратчайшей дорогой. Неожиданно путь им преградила трещина, достигавшая трех – четырех метров ширины. Трещина уходила далеко в обе стороны, и пришлось потратить немало сил и времени на то, чтобы миновать ее.

Какова причина возникновения этой трещины? На эту тему, воспользовавшись представившимся случаем, Лоусон прочел летчику целую лекцию. По его словам выходило, что вся Гренландия покрыта мощным ледниковым щитом. Откуда же взялся этот щит? За короткое и суровое лето снег не успевает растаять. Так он накапливался в течение тысячелетий. Под давлением собственной тяжести снег превратился в колоссальные толщи льда. Толщина покрывающего сейчас остров ледникового щита, с изумлением узнал Гейм, достигает в среднем двух – трех километров. Поверхность гренландского ледникового щита уступами спускается к окраинам. Ученые высчитали, что объем гренландского льда равен трем миллионам кубических километров; если этот лед растопить, то уровень мирового океана поднимется на восемь метров, и воды океана затопят низменные берега всех материков.

Под толщей льда в центре острова лежит равнинная поверхность суши, возвышающаяся всего на триста – пятьсот метров над уровнем моря и повышающаяся к окраинам. Поверхность ледника очень неровная, ее рассекают бесчисленные трещины, достигающие порой десятков метров ширины.

– Нам с вами повезло, мистер… э-э-э… Гейм, – бормотал Лоусон. – Мы могли бы встретить вот такую трещину, скрытую тонким покровом рыхлого снега… Тогда наша песенка была бы спета…

– Стало быть, глубина этой трещины… – попытался уточнить Гейм.

– Никак не меньше километра, – ответил Лоусон. Гейму сделалось несколько не по себе. «Это же ледяная бездна», – подумал он.

Далеко обойдя ледяной купол с юга, Гейм и Лоусон достигли лагеря.

Финчли угостил друга горячим чаем, и тот завалился спать. Но на этот раз отдыхать ему пришлось недолго – его растормошил Брэй.

– Вас вызывает к себе полковник, – извиняющимся голосом сообщил он.

Наскоро приведя себя в порядок, Гейм в сопровождении Паяльной лампы направился к палатке, над которой возвышалась антенна походной рации.

Как только они очутились на открытом месте, Гейм почувствовал, что Брэй хочет что-то сообщить ему, и он не ошибся.

– Я хочу сказать вам… Но дайте слово, что вы меня не выдадите, капитан.

Гейм насторожился.

– Можете не сомневаться во мне, Джо, даю слово. В чем дело?

– Эта собака Скаддер… Он что-то замышляет скверное.

– Почему вы так думаете?

– Потому что он странно ведет себя. Зачем собственно он здесь, кто он, что ему тут нужно? – Брэй гневно сжал кулаки. – Но это не все, капитан… Помните, как я пришел к вам в палатку в ту бурю? Вы о чем-то беседовали с Бобом Финчли и мистером Нортоном.

– Помню. Ну и что?

– А то, капитан… Мне почему-то кажется, что вы настоящий человек – за прошедшие дни мы с вами многое испытали вместе за рулем «Норда»… Мы свободно могли погибнуть в этой богом забытой стране… И я говорю вам, капитан, – берегитесь Скаддера! Тогда, идя к вам, я натолкнулся на него – он подслушивал разговоры в вашей палатке.

Гейм с недоумением пожал плечами.

– Мы, помнится, не говорили ни о чем особенном… Но за предупреждение спасибо вам, Джо, – и Гейм от души пожал руку Брэя.

Оставшись один, Гейм задумался. Прежде всего он попытался вспомнить, о чем говорилось в палатке в то время, когда Скаддер хотел подслушать их разговор. Без особого труда летчик вспомнил: Нортон сказал им кое-что о своей прошлой работе у Уильяма Прайса, о полетах на «Метеоре»… Может, Скаддер слышал, о чем говорил Нортон? Нет, вряд ли – тогда бушевали снежные вихри, разговаривали они тихо. Но что нужно здесь Скаддеру? Кто он?

Гейм вошел в палатку полковника. При первом же взгляде на начальника летчик понял, что тот сильно навеселе. Бриджес трудился над очередной порцией своего любимого коктейля «Фиалка вечных льдов».

– Хэлло, капитан, – приветствовал он Гейма. – Ну как вам нравится база «Норд»?

– О, это будет первоклассная база, сэр, – в тон ему ответил Гейм.

– Вы ошибаетесь, капитан, база «Норд» не будет, а уже есть… Я приказал перебросить сюда нашу стоянку… Я связался со штабом округа, – Бриджес сделал рукой жест в сторону рации, – и с минуты на минуту жду сюда самолеты с грузом, оборудованием. Мы немедленно приступаем к строительству «Норда». Выпьемте по этому случаю, капитан.

Гейм проглотил стакан дрянной смеси.

– Да, капитан, – еще более захмелев, игриво заговорил Бриджес, хлопая летчика по плечу, – я и не знал, что вы такой скрытный.

Гейм вопросительно посмотрел на своего начальника. Тот продолжал:

– Но раз так, то и у меня имеется тайна… Это касается вас, но поиграем в прятки, капитан, я вам ее не сообщу. Выпьемте еще по одной – в этом ужасном климате моя «фиалка» чертовски полезное снадобье, можете мне верить.

– Я не понимаю, о какой тайне, которую я будто бы скрываю от вас, вы говорите, сэр, – осторожно начал Гейм, осушив очередную порцию коктейля. Полковник приятельски подмигнул ему:

– Ну, не будем больше об этом, капитан… Я не знал, что вы доверенное лицо старого дракона – Уильяма Прайса.

«Что он этим хочет сказать? – думал ошеломленный Гейм. – Как надо реагировать на его болтовню?» – И так как ответить себе на эти вопросы Гейм пока не имел возможности, он решил вести себя уклончиво.

– У каждого имеются свои тайны, сэр, – сказал он выжидательно.

– Верно, верно, – охотно согласился полковник. – Бизнес есть бизнес! Не осуждаю вас, капитан. Признаюсь, когда мне сообщили об этом, – он снова сделал непроизвольный жест в сторону рации, – я вам позавидовал. Иметь своим патроном самого Прайса – это… – и будучи не в состоянии выразить свою мысль словами, Бриджес выразительно щелкнул пальцами. – Но мою тайну я вам пока не выдам, это послужит вам уроком на будущее. – Он захохотал.

Гейм решил перевести разговор на другую тему.

– Сэр, – осторожно начал он. – Я хотел бы обратить ваше внимание на одно обстоятельство, которое меня, как офицера, не может не смущать.

– Что вы имеете в виду, Гейм?

– Было бы правильно, если бы вы приказали Лоусону и Скаддеру… Они люди штатские и здесь мне представляются лишними…

– Чтобы я приказал Лоусоиу и Скаддеру? – перебил его полковник с изумлением. – Но скорее они могут что-нибудь приказать мне, чем я им.

– Но кто же они? – в упор спросил Гейм. Бриджес бросил на него беглый взгляд и в тот же миг, задыхаясь от смеха, буквально свалился в заскрипевшее под ним походное кресло.

– Э-э-э… да вы еще и шутник, капитан! – говорил он сквозь взрывы душившего его смеха. – Вы решили и тут испытать меня…

– Но кто же они? – повторил свой вопрос летчик. Бриджес стал серьезен.

– Доверенные люди Уильяма Прайса, – торжественно ответил он. – И я уверен, что вам это известно так же, как и мне. Впрочем меня это не касается… Оставьте ваши шутки, капитан.

Люди Уильяма Прайса – вот оно что!

После непродолжительной беседы, во время которой Бриджес интересовался соображениями Гейма о технике посадки тяжелых самолетов в условиях перекрещивающихся вихрей, типичных для данной местности, летчик покинул полковника и в глубоком раздумье направился к своей палатке. Какой, касающейся лично его тайной владеет Бриджес? Лоусон и Скаддер – люди Прайса. Лоусон явно пытался погубить Нортона, подменив тогда компас. Скаддер же пытался подслушать беседу в палатке… Содержание чьих слов его интересовало? Конечно, Нортона.

Мысль, мелькнувшая, как молния, поразила Гейма: это был ответ на все мучившие его сейчас вопросы.

– Эх, Джо, почему ты поздно сообщил мне эту историю со Скаддером!.. – почти закричал он и бросился к своей палатке. Нужно было немедленно, не теряя ни секунды, предупредить Нортона о смертельной опасности, которая, по-видимому, ему угрожает.

– Где Дуглас? – с тревогой спросил он Боба Финчли, вбегая в палатку.

– Он пошел туда, на вершину ледяного купола, – ответил бортмеханик, не понимая причин волнения своего друга.

– С кем?

– Со Скаддером.

– Что? Со Скаддером? Давно они ушли?

– Да, когда ты еще спал. Полковник приказал произвести измерение силы ветра на подходе самолетов к посадочной площадке.

Гейм уже не слушал: в крайней тревоге бросился он из палатки.

В двух километрах, на юго-запад от лагеря, по склону ледяного купола к самой его вершине поднимались два человека. Это были Нортон и Скаддер.

Полуденное полярное солнце отражалось в тысячах сверкающих ледяных брызг. Зеленые и фиолетовые призрачные огоньки искрились по всему склону мощного купола, того самого, у крутого подножия которого, как это хорошо знал Гейм, расположена ледяная бездна.

Вот оно что! Стало быть, Лоусон успел сказать Скаддеру! Гейм стремительно бежал вперед. За ним спешил Боб Финчли, еще не понимавший, в чем дело.

Две фигурки достигли самой вершины и остановились осматриваясь. За это время Гейм и его бортмеханик успели пробежать не более километра. Но теперь и Скаддер, и Нортон им были отчетливо видны. По-видимому, они в свою очередь заметили направляющихся к ним Гейма и его помощника – Дуглас Нортон приветственно замахал руками. Гейм свободно вздохнул – еще немного, и они будут вместе! Но в этот момент на вершине ледяного купола что-то произошло, Скаддер отскочил в сторону, раздался отчаянный крик, и Нортон исчез.

– Поздно, – прошептал Гейм сквозь стиснутые зубы.

– Что там случилось? – вскричал еще не понимающий смысла происшедшего бортмеханик.

– Убийство, – ответил Гейм.

– Я пристрелю эту обезьяну! – рванулся Боб Финчли навстречу Скаддеру, который в это время гигантскими прыжками бежал по направлению к лагерю и что-то истошно вопил.

– Спокойствие, Боб, – и Гейм железной рукой сжал плечо приятеля. – За мной, и ни слова о виденном. Понял?

Они рванулись вперед. Идти на лыжах было трудно – увеличивалась крутизна подъема. Скоро мимо них, как огромный кенгуру, промчался Скаддер с выражением крайнего смятения на тупой физиономии и с раскрытым в крике ртом. Финчли вопросительно посмотрел на Гейма.

– Искусный симулянт, – пояснил летчик и еще быстрее пошел вперед.

Финчли отстал, и на вершину ледяного купола Гейм поднялся один. Он оставался там не более минуты. Казалось, для него было достаточно бросить мимолетный взгляд, чтобы убедиться в том, что несчастье уже непоправимо. Он сделал Бобу знак не подниматься и стремительно начал спускаться.

Финчли не задал ему ни одного вопроса – все было ясно и без того.

– О преступлении Скаддера надо доложить полковнику, – предложил он.

Гейму сейчас же пришла на память фраза, слышанная им от Бриджеса всего несколько минут назад: «Скорее они мне могут приказать что-нибудь, чем я им».

– Нет, – отрывисто броскл он.

– Но что же в таком случае должны предпринять мы? Должны же мы что-нибудь придумать?

– Молчи, Боб, молчи! Ни словом не проговорись о виденном, – почти прошептал Гейм. – Во имя жизни.

– Во имя жизни? – иронически спросил бортмеханик. – Я не узнаю тебя, честный и смелый Стив, – возмутился он.

– Сержант Финчли, – свирепо шепнул Гейм. – И как друг, и как твой командир приказываю молчать! Это очень важно.

И они поспешили навстречу остальным участникам экспедиции, уже поднимавшимся по склону с веревками и прочими приспособлениями для спасения Нортона.

– Он поскользнулся и свалился в трещину, – слышался лающий голос Скаддера.

– Что там? – спросил полковник. Гейм с мрачным видом махнул рукой.

– Карабкаться туда излишне. Спасение Нортона – дело абсолютно безнадежное: скала с той стороны почти отвесная, а трещина проходит у самого подножия. Глубина же трещины… Какова глубина, профессор? – обратился он к Лоусону.

– Не менее километра, – с готовностью ответил тот.

– Так что нам придется смириться с фактом – капитан Нортон был слишком не приспособлен к здешним условиям, джентльмены, – и Гейм обнажил голову.

Все в молчании последовали его примеру.

– Чертовски жаль парня, он был хорошим офицером и мог бы здорово пригодиться мне тут, – искренне пожалел Бриджес и повернул к лагерю.

На горизонте, с востока, появилось несколько стремительно увеличивающихся точек.

– Капитан Гейм, – обратился полковник к летчику и протянул руку по направлению к приближающимся самолетам. – Вот и моя тайна, о которой я недавно вам говорил.

– В чем дело, полковник? – спросил Гейм.

– Через час мы покинем это место… Здесь останется пока лишь Брэй со своими рабочими. Строить аэродромы, склады, жилища – дело для него привычное по его службе на Аляске… Что касается вас, Гейм, вам дьявольски повезло – вы возвращаетесь в Штаты.

– В Штаты? – спросил пораженный летчик.

– Да, да… Это и есть моя маленькая тайна, касающаяся вас.

– Но почему меня отсюда отзывают?

Бриджес игриво подмигнул:

– Об этом, я полагаю, лучше всех осведомлены вы сами. В штабе части в Туле вам вручат направление, и вы тотчас, не мешкая, покинете Гренландию.

– В чье распоряжение я направляюсь? – допытывался летчик.

– В личное распоряжение Уильяма Прайса, – и полковник дружески хлопнул капитана Гейма по спине.

– Но…

– Не беспокойтесь, Гейм, вы остаетесь на действительной службе в армии. Ну, а теперь идите и готовьтесь к отъезду. – И вместе с Лоусоном и Скаддером Бриджес поспешил вниз.

Самолеты кружили над долиной и первый из них уже заходил на посадку. Это был двухмоторный С-47, снабженный лыжами.

По приказанию Гейма Финчли торопливо направился к палатке. Брэй повернулся было для того, чтобы идти с ним, но Гейм задержал его. Когда полковник и его спутники удалились на значительное расстояние, Гейм твердо сказал, смотря Брэю в глаза:

– Джо, вы погубили капитана Нортона. Вы это понимаете и сами, не правда ли?

– Это Скаддер? – спросил человек с Аляски, и в глазах его вспыхнул гнев.

Гейм утвердительно кивнул.

– Я расправлюсь с негодяем, – и Брэй сжал кулаки, порываясь идти вслед за преступником.

– Этим вы ровным счетом ничего не добьетесь, – произнес Гейм. – Я хочу, чтобы вы поняли, что ваши колебания – сказать ли мне о поведении Скаддера, тогда, во время бурана, привели к потере времени и дали ему возможность совершить преступление. Вы погубили Нортона.

Брэй горестно смотрел на летчика.

– Но что… что же я могу сделать теперь? – бормотал он.

– Вы погубили Нортона, но… вы же должны и спасти его, – продолжал Гейм.

– Спасти? – в крайнем изумлении прошептал Брэй.

– Да, спасти. Слушайте меня внимательно, Джо… – и Гейм торопливо заговорил.

В конце этой короткой, но весьма важной беседы Брэй заверил Гейма:

– Будет сделано, капитан.

Когда Гейм вошел в свою палатку, Финчли уже все подготовил к отъезду.

– Дуглас Нортон погиб… – страдальческим тоном говорил он. – Дуг был таким прекрасным летчиком, таким добрым товарищем! Помнишь, Стив, как нас почти подбили над Баварией? Дуглас тогда…

Но Гейм прервал приятеля.

– Ты должен забыть, Боб, что когда-нибудь знал Нортона, – тихо сказал он. – Никогда впредь, ни при каких обстоятельствах, ты не должен упоминать о нашей дружбе с Нортоном.

Финчли возмущенно вскочил на ноги. Он хотел было разразиться проклятиями, но, увидев выражение лица Гейма, только спросил:

– Что еще случилось, Стив?

– Неужели ты еще сам не понимаешь?

Финчли молча поднял глаза на друга и затем необыкновенно серьезно произнес:

– Тайна, о которой говорил нам Нортон? Каррайт, профессор Ясный… Ты думаешь, что Прайс хочет заменить Нортона тобой?

– Я в этом почти уверен, – ответил Гейм.

– Итак, мы счастливчики, на которых почему-то остановил свой выбор сам Уильям Прайс, – произнес Финчли.

Гейм сурово поправил приятеля:

– Мы не счастливчики, а очередные жертвы Прайса. Можно не сомневаться, что настанет час, когда по замыслу Прайса и нас уничтожат за одно соприкосновение с его страшными делами. Мы обречены, Боб.

– Не хочешь ли ты отказаться от службы у Прайса, Стив?

– Нет, ни за что! – энергично сказал Гейм. – То, что не удалось сделать Нортону, должны сделать, мы. И не только проникнуть в его страшную тайну… Ты понимаешь?

– Да. Мы должны помешать Прайсу, – и Финчли крепко пожал руку Стива Гейма.

Снаружи доносился шум готовых к старту самолетов.

Глава восьмая

Как это ни странно, но заехать к родным Боба Финчли, проживающим в Нью-Йорке, друзьям не разрешили. С аэродрома их доставили на вокзал и усадили в поезд.

– Какая учтивость! – язвительно бормотал Боб. – Просто не верится, что у нас могут так нянчиться с простым сержантом.

Гейму была понятна досада бортмеханика. Бобу, конечно, не только хотелось снова очутиться в квартире своих стариков, где-то у самого Гарлема, но и еще раз увидеть милое ему личико Лиззи – симпатичной девушки, работающей продавщицей в большом галантерейном магазине. Боб так надеялся снова увидеть ее большие серые глаза, услышать ее чудесный голос, но, увы! Из этого ничего не вышло.

– Вот брошу все, демобилизуюсь и женюсь, – с досадой ворчал Боб в вагоне. – Надо же когда-нибудь кончать эту идиотскую жизнь, что я им путешественник или разъездной торговец подтяжками? Хватит с меня…

Гейм молчал. Поезд мчался вперед. За окнами мелькали города и поселки, стаи автомобилей у бензозаправочных колонок, пустыри, одинокие фермы.

Под мерный перестук колес летчик вспоминал свой путь оттуда, из Гренландии. Собственно, ничего примечательного-то и не было. Бросилась в глаза лишь странная поспешность, с которой полковник Бриджес погрузил их в первый же самолет, предварительно заставив Гейма еще раз выпить с ним стакан отвратительной смеси, именуемой коктейлем «Фиалка вечных льдов».

– За ваши успехи, капитан! – кричал полковник. – Вы меня, конечно, понимаете?

Гейм, конечно, его не понимал, но сути дела это не меняло, и вместе с Бобом ему пришлось занять места в кабине самолета, возвращающегося в штаб части, на западное побережье острова. А через несколько часов, когда самолет уже подходил к Туле, Гейм заметил внизу странное движение и посмотрел в бинокль. От городка на север цепочкой уходили люди, одетые по-эскимосски. Они тащили на себе какой-то скарб, волочили санки с пожитками, женщины несли детей.

Пилот охотно объяснил Гейму в чем дело. Оказалось, что отныне Туле как датского поселка, населенного коренными обитателями острова – эскимосами, больше не существовало. По приказу американских военных властей датчане выбросили эскимосов из их домишек, и они должны были переселиться в бухту Ингфильд, 160 километров севернее.

Гейм посмотрел вниз… На огромном снежном плато виднелась вереница обездоленных людей, беженцев в мирное время, уходящих навстречу своей судьбе туда, где до сих пор еще не смогла выжить ни одна эскимосская семья.

Гейму не пришлось даже заезжать в штаб части: приказ о его назначении был вручен ему прямо при пересадке на другую машину, которой надлежало доставить его в Штаты. Потом Нью-Йорк, вокзал, поезд и вот теперь – брюзжание раздосадованного бортмеханика да привычные виды северо-восточной части Штатов.

Поезд остановился на небольшой станции, и летчики покинули вагон.

– Капитан Гейм и сержант Финчли? – спросил подошедший к ним человек в штатском.

Получив утвердительный ответ, он усадил их в автомобиль, отдал какое-то приказание шоферу, и машина рванулась вперед. Друзья думали, что вот пройдет несколько минут, шофер затормозит и наконец-то они будут на месте. Но ничего подобного. Время шло, все так же гудел мотор, все так же молчал водитель, а конца пути не было видно. Сначала они мчались по широкой автостраде. Местность постепенно менялась, появились холмы, леса, небольшие озера. Все реже стали попадаться города и поселки, сиротливо выглядели одинокие, почерневшие от времени фермы. Неожиданно шофер резко свернул в сторону, автострада осталась позади, машина двигалась теперь по проселочной дороге. Лес подступал здесь с обеих сторон. Порой ветви деревьев почти преграждали путь. Зеленый полумрак господствовал в лесу. Оттуда тянуло запахом цветов, сыростью, прелыми прошлогодними листьями. Так ехали, наверно, не менее получаса. И вдруг густой лес остался позади – летчики неожиданно оказались на берегу широкой, многоводной реки. Величественное зеркало воды отражало лучи предвечернего солнца. Тугие волны, одна за другой, шли к океану.

– Гудзон, – прошептал Гейм.

Да, они были на берегу реки Гудзон. Теперь их машина повернула вдоль берега, вверх по течению. Прошло еще часа два. И вот наконец показалась серая каменная ограда, ворота. Через несколько минут автомобиль остановился у подъезда большого двухэтажного дома.

«Так вот где она находится – вилла короля атомной энергии, могущественного Уильяма Прайса!» – думали друзья, осматриваясь по сторонам.

Заходящее солнце ласкало мягкую хвою окружающих дом сосен и елей, аккуратно подстриженную лужайку, клумбы георгин, флоксов и роз. Неподалеку слышались веселые молодые голоса, смех – там была площадка для тенниса.

Летчиков встретил невысокий толстый человек с совершенно лысой головой, густыми седыми бровями и румяным лицом. Он улыбался. Добродушие и благожелательность, казалось, излучались из каждой клетки его упитанного, шарообразного тела.

– Томас Вуд – управляющий, – представился он, энергично и с выражением крайнего дружелюбия пожимая им руки. – Ваш покорный слуга… Рад приветствовать вас, капитан, и вас, сержант… Полагаю, вы будете очень довольны… Можете звать меня просто старина Том – в обиде не буду.

Продолжая с простодушным видом болтать, Томас Вуд привел друзей в просторную комнату на первом этаже.

– Располагайтесь пока тут, – сказал он. – Здесь хорошо, не правда ли? – И, не дожидаясь ответа, понизив голос, сообщил: – В этой самой комнате еще недавно помещался кабинет самого хозяина, понимаете? Мистера Уильяма Прайса… Между нами, только сегодня мы оборудовали ему кабинет в другом помещении. Отдыхайте, сейчас я пришлю вам что-нибудь покушать. Джентльмены извинят меня, но я не хотел бы, чтобы вы предстали уставшими и голодными перед гостями мистера Прайса, а их сейчас у нас много, впрочем, как обычно. Вон, видите, идет корреспондент светской хроники нью-йоркской «Таймс».

Летчики бросили взгляд в окно и увидели спешащего куда-то мужчину в клетчатом, в обтяжку, костюмчике.

– Светская хроника? – с недоумением протянул Финчли.

Вуд, казалось, только и ждал этого выражения недоумения. Он рассмеялся добродушным смехом, отчего его лицо стало еще симпатичнее.

– Именно, сержант, именно. Почти не проходит недели, чтобы у мисс Бэтси – это единственная дочка Уильяма Прайса, сами увидите, очаровательное создание, – не проходит недели, чтобы у нас тут не гостила молодежь из высших кругов. Мистер Уильям не жалеет денег на развлечения дочери.

– Когда я мог бы увидеть мистера Прайса? – спросил Гейм.

– Сейчас хозяина здесь нет. Когда приедет, полагаю, он сейчас же пригласит вас к себе.

Наконец не в меру болтливый управляющий исчез. Вскоре слуга принес закуски, вино. И только теперь друзья почувствовали, что они действительно проголодались. Молодой слуга негр, с открытым лицом и большими печальными глазами, молча накрывал на стол и казался чем-то напуганным. Желая как-то ободрить парня, общительный Финчли дружески хлопнул его по плечу и сказал:

– У вас здесь всегда так хорошо, приятель?

– О да! – поспешил ответить негр, но в голосе и в выражении его глаз скрывалось что-то иное, и Финчли стало жаль его.

– Да что ты трясешься? – дружески спросил он. – Уж не нас ли ты испугался?

– О нет, что вы… Я вас знаю, – смущенно ответил негр.

– Ты нас знаешь? – с удивлением спросил сержант.

– Да, во время войны я служил в части аэродромного обслуживания и не раз встречал вас на фронте… Я знаю – вы хорошие, настоящие люди.

– Тогда выпьем за встречу, – добродушно предложил Финчли.

Но негр отрицательно покачал головой.

– Мне нельзя задерживаться тут, – шепотом пояснил он. – Я хотел бы только предупредить вас: эта вилла – сам ад. Если вам дорога жизнь, не оставайтесь здесь ни минуты. Здесь – страшное место.

Послышались шаги, и в комнату вошел Томас Вуд.

– Ты что-то замешкался тут, Джо? – обратился он к негру. В его тоне и взгляде, который он бросил на слугу, друзья отчетливо заметили плохо скрытую подозрительность.

Негр пробормотал что-то в свое оправдание и выскользнул из комнаты. А вслед за ним удалился и управляющий.

Что хотел сказать им негр, о чем предупредить?

Приятно было, вытянувшись в удобных креслах, сидеть у открытого окна и попивать вкусное виноградное вино, привезенное из Франции. Солнце уже село. С Гудзона потянуло холодком, тени сгустились. Зашелестели ветви деревьев. За деревьями меж цветочных клумб виднелись группы оживленных людей. Гирлянды разноцветных электрических лампочек разгоняли наступающую темноту. Слышалось пение; кто-то играл на рояле.

– У меня такое ощущение, будто нас поместили в один из лучших отелей на побережье Флориды, где-нибудь в Миами-бич, – тихо произнес Финчли.

Гейм молча пожал плечами. Вспомнилось то, о чем рассказал Дуглас Нортон. Тревожно стало на душе. Вдруг кто-то неожиданно спросил:

– Вы у себя, сэр?

– Да, – буркнул Финчли. Он ответил раньше, чем подумал над тем, что вопрос, собственно, вряд ли относится к ним, так как слово «сэр» не принято в Америке в обращении к простому смертному. Голос продолжал:

– К мистеру Гарольду идет фон Краус. Включаю помещение мистера Гарольда.

Голос умолк. Что-то слегка щелкнуло. Послышался тихий, непонятный шум.

Летчики вскочили на ноги и с изумлением посмотрели друг на друга: в комнате, кроме них, никого не было. Откуда же исходил голос и к кому он обращен?

Ясно, что обращались к Уильяму Прайсу, и тот, кто говорил, по-видимому, не знал двух обстоятельств: того, что кабинет Прайса отныне находится в каком-то другом помещении и что хозяина вообще сейчас нет на вилле. Но кто такой Гарольд, помещение которого включено для подслушивания? И кто этот фон Краус, который идет к нему с визитом? И удобно ли, что они будут сейчас слушать чужой и совсем не интересный для них разговор? Какое им в сущности дело до какого-то Гарольда или Крауса? Но сколько они ни пытались определить источник проникающих в комнату звуков, им этого не удалось установить. По-видимому, где-то в стене был скрыт микрофон. Что же далать? Уйти? Но куда? Да и почему, собственно, они, уставшие с дороги люди, должны куда-то бежать только потому, что нерадивые хозяева вовремя не предупредили своего доверенного по подслушиванию, что кабинет Уильяма Прайса переведен в другое помещение? Гейм с досадой махнул рукой, сделал знак Бобу, и приятели тихо опустились на свои места. А непонятный шум все нарастал. Вот отчетливо послышался скрип двери, шаги, кто-то, по-видимому Гарольд, тяжело двинул кресло, очевидно, вставая для приветствия, вслед за тем незнакомый мужской голос вкрадчивым тоном произнес:

– Добрый вечер, мистер Прайс. Явился по вашему вызову.

«Вот оно что, этот Гарольд – тоже Прайс!» – друзья значительно переглянулись – это становилось интересным; оказывается, один Прайс шпионил за другим.

Гарольд Прайс ответил. У него был грубый, слегка хриплый голос, с повелительными интонациями человека, привыкшего к бесцеремонности.

– Хэлло, Краус, рад вас видеть. Мне казалось, что вы и без моего вызова должны были поспешить ко мае. К сожалению, этого не случилось. Хотел бы знать, почему?

– Это допрос, мистер Прайс?

– К чему формальности? Не хватало еще, чтобы вы величали меня мистером Гарольдом Прайсом-младшим.

– Это только соответствовало бы действительности, – заметил Краус.

– Шутки в сторону, дружище, садитесь вот сюда, поближе, и давайте побеседуем.

Последовала пауза – очевидно, Краус занимал указанное ему место, затем Гарольд Прайс продолжал:

– Куда вы столь таинственно исчезли после того, как я избавил вас от суда и тюрьмы там, в Западной Германии?

– Меня пригласил к себе на службу ваш отец, мистер Уильям Прайс.

Вот оно что, Гарольд Прайс – сын хозяина виллы!

– И куда же вы спрятались от меня? – допытывался Гарольд Прайс.

– Я получил специальное назначение и уехал… – Краус замялся, не желая, видимо, сообщить, куда именно он уехал.

Пока все это для летчиков не представляло никакого интереса. Но уже следующий вопрос Прайса-младшего заставил их насторожиться.

– И вы уехали в Азию? Не так ли? Могу вас заверить, это-то мне известно. Но я хотел бы, чтобы вы информировали меня об условиях вашей работы там под руководством Каррайта.

– Н-но в моей работе нет ничего примечательного…

Прайс-младший хрипло рассмеялся.

– Об этом предоставьте судить мне, – в его голосе послышалась скрытая угроза. – Вспомните, Генрих фон Краус, некоторые детали вашей биографии: служба в эсэсовских частях, вы – доверенное лицо ставки Гитлера… Затем вам не повезло, вы встретились со своим старым коллегой, этим русским профессором Ясным, и попали к партизанам. Встреча стоила бы вам головы. Вы спаслись тогда не только благодаря случайности, но и потому, что мои люди вовремя пришли вам на помощь. Так или нет?

– Да, так…

– Затем печальные события мая сорок пятого года – русские взяли Берлин, вы бежали на запад, попали в руки французов и очутились в тюрьме. Вас должны были предать суду военного трибунала и судить. Так? Конечно же, так. Но я снова пришел к вам на помощь – это стоило мне немало денег и забот, – и вы снова оказались на свободе. Не думаете ли вы, что я все эти годы опекал вас из филантропических соображений? О нет, просто вы нужны мне, ведь мои заводы изготовляют оружие, и атомное в том числе. Но вы исчезли, даже не оставив адреса.

– Чего вы хотите от меня? – упавшим голосом спросил Краус.

– Вы должны рассказать мне, чем занимаетесь на службе у моего отца.

– Я не могу никому говорить об этом, не имею права, – почти прошептал Краус. – Если я нарушу свои обязательства перед вашим отцом, я погиб, и на этот раз даже вам не удастся спасти меня.

– И все-таки вам придется отвечать мне, – жестко сказал Прайс-младший. – У меня нет иного выхода. Я работаю, прилагаю все усилия к тому, чтобы заводы нашей фирмы производили как можно больше оружия, я мечусь по всему свету… Вот только что возвратился из Испании, где вел переговоры с Франко… А мой отец… С некоторого времени я не понимаю его: он слушает меня, но не слышит, мои дела мало интересуют его. Он смотрит на меня, как будто я занимаюсь какими-то пустяками, и лишь он один знает смысл, так сказать, всего сущего. Это очень грустно. Я пришел к выводу, что стариком овладела какая-то навязчивая идея. А я знаю моего отца – он не такой человек, чтобы не работать практически над осуществлением этой, засевшей в его мозгу идеи. Так в чем же дело? Объясните мне.

– Я не могу говорить на эту тему, – повторил Краус.

– Не можете? Как бы вам не пришлось в этом раскаиваться, – заговорил Прайс требовательно. – Я хорошо знаю своего отца… Боюсь, что он задумал нечто страшное, необычное и именно поэтому и не посвящает меня в свои дела. Впрочем, я в этом абсолютно уверен. Скажите, Краус, где находится профессор Старк? Он нужен мне.

– Он в заключении.

– Об этом я догадывался. Где именно?

– Не знаю.

– Вы лжете, Краус… Скажите, по какой причине Старк впал в немилость? Ведь он и мой отец были друзьями.

– Не могу утверждать определенно, – неохотно заговорил Краус, – но, кажется, именно это-то и погубило его… Сэр Уильям посвятил профессора в свои дела, а тот… не согласился с ним, и тогда сэру Уильяму пришлось его… изолировать.

– Что же стало известно Старку?

– Он узнал о назначении Стального зала. Этого вполне достаточно, чтобы остаться без головы.

– Вы часто бываете здесь, на вилле отца?

– Н-нет… Два дня назад я прибыл сюда по специальному вызову.

– Да, но вы не хотите сказать мне, что вы несколько раньше прожили здесь целый год… Молчите! Не отрицайте!.. А вы не такой человек, чтобы не ориентироваться в обстановке… Где находится этот Стальной зал?

– Не знаю.

– Вы опять лжете.

– Я знаю только, что пройти в Стальной зал можно лишь через личный кабинет вашего отца. Но мне неизвестно, где именно находится этот кабинет, а стало быть, и о Стальном зале я вам ничего определенного сказать не могу. Прошу верить моему слову.

– Кто же имеет туда доступ, кроме моего отца?

– Мистер Джонстон…

– Как, этот выживший из ума звездочет? Еще кто?

– Кажется, Чарли Скаддер.

– Что вам известно об этом субъекте?

– Чикагский гангстер… Скаддер был присужден к казни на электрическом стуле за многочисленные убийства. Он уже сидел в камере смертников, когда в Синг-Синг пожаловал ваш отец… И теперь Скаддер – его раб.

– Да, мой отец умеет подбирать себе помощников… Жаль, что вы сегодня неразговорчивы, Краус. Решили отмалчиваться? Поздно! Я сумею заставить вас говорить, сумею заставить вас служить мне!.. Вы думаете, что я еще ничего не знаю… Ошибаетесь. Посмотрите сюда… Что вы видите?

Краус ответил:

– Клочок копировальной бумаги.

– Да, это всего лишь клочок копировальной бумаги, но он из того самого кабинета моего отца, местоположение которого вам якобы неизвестно. И вот по этому клочку бумаги я узнал, что старик занят работой над планами «Бездна» и «Космос». Знаете ли вы, что это за планы, осуществлению которых он посвятил всего себя? И почему эти секретные планы зашифрованы названиями «Бездна» и «Космос»?

Снова заговорил фон Краус, и в его голосе слышался теперь неподдельный ужас:

– Я не знаком с этими планами, нет, я ничего не знаю… «Бездна»! Я знаю лишь то, что касается непосредственно моей работы, а это только один небольшой участок того дела, которым занят ваш отец. Гарольд Прайс, во имя моей преданности вам, заклинаю вас оставить попытки проникнуть в тайну…

– Стального зала?

– Вы погубите себя, – продолжал почти кричать Краус. – Если Прайс-старший увидит в вас помеху к осуществлению своих замыслов, он не остановится ни перед чем. Он беспощаден.

Гарольд Прайс ответил почти равнодушным тоном:

– Спасибо за предупреждение, Краус. Я тоже не из сентиментальных, вы это знаете. Сейчас я очень обеспокоен, только и всего. Я вооружаю против Советского Союза всех, кого еще можно вооружить, а моего отца, смертельно ненавидящего русских, все это как будто ничуть не интересует. Чем же он занят? Это я должен узнать во что бы то ни стало. Почему он скрывает свои замыслы от меня?

– А вы бы прямо спросили об этом его самого, – посоветовал Краус.

Гарольд Прайс иронически возразил:

– Вы же сами предупреждали меня… К тому же отца сейчас нет здесь, он у себя в правлении «Интэрнейшнл Уран» на Уолл-стрите. Итак, Краус, прежде чем вы покинете виллу, вы должны получить мои указания в отношении дел, которыми волею судеб вам приходится заниматься.

– Слушаюсь, – покорно ответил Краус.

В микрофоне что-то щелкнуло, по-видимому его переключили, и невидимый голос спросил:

– Запись беседы представить вам, сэр?

Агент Уильяма Прайса, снова по ошибке, обратился к летчикам. Гейм и Финчли обменялись взглядами. Надо было что-то ответить, немедленно ответить, чтобы не возбудить подозрений.

– Нет, – пробурчал Финчли.

– Запись беседы хранить или прикажете уничтожить, сэр? – продолжал допытываться агент.

– Уничтожить, – снова пробормотал Финчли, намеренно глухим, искаженным голосом.

– Слушаюсь, сэр.

Снова послышался легкий щелчок. Друзья вскочили на ноги и бросились вон из комнаты. Никем не замеченные, они прошли между цветущих клумб и по дорожке направились в глубь парка. Здесь было сыро и совершенно темно. Молча удаляясь от дома, летчики оставили затем дорожку, поднялись на невысокий холм и уселись прямо на траву.

Говорить не хотелось – не было никакой уверенности в том, что аппараты подслушивания и звукозаписи не расставлены и здесь, где-нибудь совсем рядом. Наоборот, можно было быть уверенными, что дело обстоит именно так.

Пребывание на вилле «короля урана» началось для летчиков не весьма благоприятно. Прежде всего, что хотел сказать им молодой негр, о какой страшной опасности хотел их предупредить? Впрочем, это-то можно будет выяснить в самое ближайшее время, например, утром, когда Джо принесет им завтрак. Что это за немец, с которым беседовал Гарольд Прайс? Какое он имеет отношение к делам Уильяма Прайса? Почему в самом деле старый Прайс не посвящает в свои дела сына? Нортон был прав – знаменитый профессор Старк находится в заточении, сегодня Краус подтвердил это. Но где? Может быть, где-нибудь поблизости отсюда? Что это за Стальной зал и почему он доступен астроному – Джонстону? Наконец, что значат планы Прайса под шифром «Бездна» и «Космос»?

В глубокой задумчивости долго сидели друзья среди деревьев. Метрах в ста от них парк пересекала высокая стена, из-за которой виднелось озеро. Огромное, бесформенное, похожее на башню строение поднималось будто из самой воды и высоко уходило в ночное небо. Гейму показалось, что одно из окошек башни неярко светилось. Очевидно, это и есть обсерватория Джонстона.

Свежело. Как-то незаметно появилась на вечернем небе луна. Зеленые призрачные лучи упали на вершины деревьев. Гейм встал и сделал знак своему помощнику. Они дошли до высокого забора и повернули в южном направлении: Гейму казалось, что, идя таким путем, они рано или поздно выйдут на какую-нибудь тропу, ведущую к главному зданию. Но никакой тропы не попадалось. Летчики сделали огромный круг и примерно через час вышли на площадку перед воротами. Электрические огни между клумбами погасли, машины с гостями одна за другой покидали виллу, разворачиваясь на берегу Гудзона, и с ревом уходили в ночную темь.

Друзья прошли в отведенную им комнату и устало опустились у окна. Почти тотчас вошел Джо, неся ужин.

– Джентльмены гуляли… – заметил негр каким-то странным голосом, в котором слышались и удивление, и тревога, и желание о чем-то предупредить. Именно так и понял его Гейм. Он решил не терять времени.

– Почему гости так поздно покидают виллу? – спросил он.

– О, они просто отправились ночевать в другое помещение, километрах в десяти отсюда, – ответил слуга. – У нас такой порядок – гости никогда на вилле не ночуют. Для ночлега имеется «Приют Бэтси» – так зовут дочь хозяина, джентльмены.

Финчли уже раскрыл рот для того, чтобы спросить Джо о причине этого, не совсем обычного гостеприимства, но в комнате появился управляющий со своей обязательной улыбкой и настороженным взглядом, и негр выскользнул в коридор.

– Гуляли? – проговорил Вуд не столько вопросительно, сколько утвердительно.

Гейм кивнул.

– Я боялся, что вы можете заблудиться, ведь территория виллы весьма обширна, – продолжал Вуд, и в его голосе послышались плохо скрытая тревога и любопытство.

Гейм и Финчли незаметно переглянулись: что значит тревога управляющего? Разве они не могли никуда выходить без того, чтобы заранее не предупредить его? Ведь они здесь не пленники! Но кто же они тут в самом деле?

Чтобы успокоить Вуда, Гейм произнес безразличным тоном:

– Хотели прогуляться, да забрели на какой-то холм, а дальше уж и идти не захотелось. – Гейм понимал, что в этом доме, где за ними, по-видимому, тщательно следят, нужно держать ухо востро. Его ответ, казалось, успокоил управляющего, и он собрался уходить.

– Когда же я увижу мистера Уильяма Прайса? – спросил его Гейм.

– Не спешите, капитан, не спешите, – заулыбался Вуд, – сейчас хозяин в Нью-Йорке. Когда будет надо, он пригласит вас. Спокойной ночи, – и он удалился.

– Теперь спать! – скомандовал Гейм и решительно подошел к одной из двух находившихся в комнате кроватей.

Все выше поднималась луна на темном ночном небе. Погасли огни во дворе, в саду. Огромная уродливая тень от башни-обсерватории лежала на тихих водах озера.

Сколько так прошло времени – сказать трудно. Гейм проснулся внезапно, как если бы его толкнули. Но нет, все было спокойно, он по-прежнему лежал в своей кровати. Летчик повернулся на другой бок и бросил взгляд в сторону окна. Но что за чертовщина? Никакого окна он не увидел. В комнате стояла абсолютная темнота. Гейм прислушался: дыхание спящего помощника не доходило до него. Легчик почувствовал, как у него напряглись все мускулы. Он осторожно слез с кровати и сделал шаг вперед: его руки уперлись в стену. Держась за нее, он обошел вокруг своей кровати: сомнений не было – он находился не в той комнате, в которой лег спать, а совсем в другом помещении, похожем на карцер. Снова и снова исследовал он стены, но двери обнаружить ему не удалось. Что же делать дальше? Оставалось одно – ждать. Гейм пытался понять, что же с ним произошло? Кому и зачем нужно было похищать его? Неожиданно его обожгла мысль: а что, если Вуд установил, что он с Бобом слышал беседу Прайса-младшего с фон Краусом? Может быть, кому-то все-таки стало известно о том, что им тогда в Гренландии сообщил Нортон? Но что стало с сержантом Финчли, где он? А главное, каким образом он, капитан Гейм, очутился в этой странной западне? Нужно было во всем этом разобраться. Как бы то ни было, летчик решил мужественно встретить любое новое испытание. Пока же ему не оставалось ничего иного, как терпеливо ждать.

Неожиданно где-то под потолком загорелась лампочка-ночничок и тотчас послышался. несколько насмешливый голос Вуда:

– Вы уже проснулись, капитан?

– Да, – сердито ответил Гейм, еще не зная, как надо вести себя.

– Одевайтесь быстрее, – опять послышался голос невидимого Вуда. – Платье рядом, на стуле. Вас вызывает к себе мистер Уильям Прайс.

Вспыхнула другая лампочка. Яркий свет залил крошечную комнату. Гейм быстро оделся. Внезапно открылась не замеченная им ранее дверь, и Гейм увидел себя стоящим в самом начале длинного, теряющегося в темноте туннеля. В нескольких шагах от летчика находилась обыкновенная железнодорожная дрезина.

– Поспешите, я жду вас, – послышался нетерпеливый голос управляющего, и в тот же миг Гейм увидел его. Вуд вынырнул из темноты и поспешно усаживался в дрезину. По знаку Вуда летчик занял место рядом с ним, и машина устремилась вперед. По мере того как она продвигалась по невидимым рельсам, вверху и с боков автоматически зажигались и снова гасли крошечные лампочки дневного света. Вуд повернул какой-то рычажок, дрезина остановилась, и вверху вспыхнули залившие все светом электрические лампочки.

Гейм очутился посреди круглого, увенчанного белым лепным куполом, зала, похожего на небольшую станцию метро. Это сходство только усиливалось тем, что темная пасть туннеля уходила куда-то дальше.

Вуд открыл находящуюся в углублении дверь и пропустил Гейма.

– Ждите. Вас позовут, – сказал он.

Гейм остался один. Он находился теперь в обширной, почти совершенно пустой комнате. Несколько написанных темными красками картин на стенах, круглый, заваленный газетами и журналами стол посредине и два кожаных кресла возле стола. Вот и все. Комната, которая, очевидно, служила приемной, была освещена слабо, единственной настольной лампой, прикрытой плотным абажуром. Гейм опустился в кресло и приготовился ждать вызова к Прайсу.

Неожиданно в комнате очутился еще один человек. Откуда и как он появился – Гейм не заметил. Услышав тяжелые шаги, летчик повернулся и увидел Скаддера. Да, да, это был тот самый напоминающий гигантскую обезьяну человек, которого он недавно оставил на базе «Норд» в Гренландии. Теперь он подходил к Гейму с протянутой рукой.

– Вы удивлены, увидев меня здесь, капитан? – начал Скаддер голосом, в котором не трудно было уловить оттенок торжества и иронии.

– Нет, – сухо ответил Гейм.

– Почему?

– Я солдат.

– Правильно, – покровительственно согласился Скаддер.

– Меня вызвал сюда мистер Уильям Прайс, – сказал Гейм.

– Знаю, – ответил Скаддер. – Сейчас он примет вас.

Как бы в подтверждение его слов раздался звонок.

Скаддер заторопился.

– Вас зовут. Пойдемте, – сказал он. – Оружие оставьте здесь, оно вам не понадобится.

– Нет, – резко сказал Гейм. – Я нахожусь на военной службе в армии Соединенных Штатов.

Скаддер с нескрываемым презрением посмотрел на него.

– Вы служите Прайсу, и только Прайсу, советую вам понять это, – произнес он. – Впрочем, как знаете, капитан, мое дело предупредить вас. Идемте.

Гейм переступил порог, и дверь за ним захлопнулась с глухим шумом.

Он очутился в обширном, залитом ярким электрическим светом кабинете. Ковровая дорожка вела к огромному, заваленному бумагами письменному столу, за которым сидел Прайс. У стены, рядом со столом, стоял большой сейф. Прямо перед столом Гейм заметил закрывающие что-то металлические шторы, а в стене, позади кресла, в котором сидел хозяин, – три одинакового размера двери.

Четким военным шагом Гейм пересек кабинет и остановился у стола. Прайс поднял голову и в упор посмотрел на него. Длинный и тонкий нос миллиардера, наподобие птичьего клюва нависший над верхней губой, старое, в многочисленных складках лицо производили отталкивающее впечатление. Особенно неприятны были глаза Прайса, в которых Гейм увидел беспредельную жестокость. Он понял, что перед ним фанатик или сумасшедший.

Прайс молча протянул ему руку.

– Известно ли вам, капитан, что вы откомандированы сюда в мое полное распоряжение? – раздался скрипучий голос старика.

Гейм подтвердил, что ему это известно.

– Я знаю о вас все, – продолжал Прайс, сверля Гейма злобными глазами. – Это естественно… У вас произошло несчастье там, на базе «Норд». Погиб ваш коллега…

Гейм пожал плечами и как можно безучастнее сказал:

– В армии все случается… Что же касается капитана Нортона, то я почти не был знаком с ним – он был замкнутым человеком.

– Был… – казалось, Прайс прислушивался к тому, как звучит это «был», и Гейм отлично понимал его: если Нортон «был», значит, его нет; это для Прайса очень важно.

– Вы интересуетесь политикой? – спросил Прайс, меняя тему разговора.

– Моя специальность – самолеты, – сухо ответил Гейм.

– Мне рекомендовали вас как патриота, капитан. – Прайс откинулся в кресле.

Гейм молча поклонился.

Следующий вопрос застал Гейма врасплох.

– Вы счастливы? – неожиданно спросил его Прайс. «Что он хотел этим сказать? – думал летчик. – Хочет убедиться, что находящийся у него на службе человек счастлив? Нет, пожалуй, нет. Вряд ли такой человек вообще понимает, что такое человеческое счастье».

– Я не задумывался над этим, – уклончиво ответил Гейм, – но вряд ли могу считать себя счастливым, сэр.

Казалось, Прайс только и ждал этого ответа. На его лице мгновенно появилось выражение удовольствия, глаза засверкали каким-то неестественным восторгом. Он соскочил с кресла, подбежал к летчику и вцепился ему в рукав.

– Я не ошибся в вас… вы молодец, капитан. Откровенность со мной – прежде всего. Вы несчастливы, значит, вы чувствуете жизнь! Да, да, вы далеко пойдете… Слушайте, что я вам скажу: если сейчас кто-либо не чувствует себя несчастным, то он чудовище, святой или идиот! Вам необходимо наблюдать за окружающей вас Вселенной – она разваливается над вашей головой… Вы понимаете меня?

– Да, да, конечно, – бормотал ошеломленный Гейм. Возбуждение, охватившее Прайса, казалось, оставило его. Он снова занял место в кресле.

– Теперь перейдем к делу, – сухо, почти враждебно произнес он. – Вам предстоят совершать полеты по маршрутам, которые я вам буду давать в каждом отдельном случае. Вам придется летать на машине, которую, надеюсь, не трудно будет изучить. Это самолет марки «Метеор». У него есть некоторые особенности, с которыми я вас познакомлю. Пройдемте со мной.

Гейм с готовностью поднялся с места. Они прошли приемную, где к ним присоединился Скаддер, и вышли в туннель. Дрезина стояла на месте, но Вуда нигде не было видно. Скаддер включил рычаг скоростей, и машина снова устремилась вперед, на этот раз несколько под уклон. Когда Гейм вслед за Прайсом сошел с дрезины, он увидел, что туннель в этом месте упирался в большую стальную дверь. Скаддер вложил в замок ключ… Гейм ожидал, что вот сейчас они переступят порог нового помещения и начнут выбираться на поверхность, но ничего подобного не произошло. За открытой дверью находился лифт. Скаддер нажал одну из многочисленных кнопок, и кабина лифта, точно оборвавшись, стала падать вниз. Впрочем, ощущение движения тотчас же прекратилось, и определить, на какое именно расстояние они опустились, Гейм не смог.

– Свет! – скомандовал Прайс, когда они вышли из лифта.

Скаддер привел в действие какой-то механизм, мощный луч прожектора ушел в глубину и стал что-то нащупывать.

– Ну! – нетерпеливо понукал Прайс.

– Сейчас, сейчас, сэр… – бормотал Скаддер. Наконец луч прожектора метнулся влево и снова замер.

– Видите? – обратился Прайс к летчику. Но тот пока ничего не видел.

Прайс торжествующе рассмеялся:

– Вот вам первая особенность вашего «Метеора», капитан, – вы не видите его.

Но теперь, напрягая зрение, Гейм различил неподалеку что-то смутно отсвечивающее на фоне темной стены.

– Идите сюда, – и Прайс, взяв Гейма под руку, отошел в сторону.

Луч прожектора переместился, и теперь перед Геймом оказалась не черная, а белая стена.

– Видите? – снова спросил Прайс.

И опять, лишь напряптти зрение, Гейм сумел различить на белом фоне нечто весьма неопределенное по форме, а по цвету напоминающее морскою звезду.

Прайс ждал ответа. Гейм молча пожал плечами. Тогда Прайс, сделав летчику знак следовать за ним, торжествующе направился к тому месту, где луч прожектора упирался в стену. Только подойдя почти вплотную, Гейм увидел своеобразный, с короткими стреловидными крыльями самолет, сделанный из какого-то незнакомого ему материала, способного как бы просвечиваться на любом фоне. Самолет стоял на платформе, которая, по-видимому, и выбрасывала его в нужный момент в воздух.

– Мой «Метеор», капитан, следовало бы именовать одновременно и хамелеоном, – сказал Прайс. – Свойство этого самолета – мгновенно применяться к фону, на котором он появляется, и в зависимости от угла, под которым на него смотрят. Это весьма ценно. Я не предлагаю вам сейчас же заняться изучением «Метеора», для этого у вас еще будет время. Мне просто хотелось, чтобы вы поняли, на какой необыкновенной машине я даю вам возможность летать, поняли и оценили это.

– Подземный ангар великолепен, – произнес Гейм.

– Вы находите? – Прайс был явно польщен. Он шепнул что-то Скаддеру, тотчас прожектор погас, и они очутились в полнейшей темноте. Не успел еще Гейм сообразить в чем дело, как Прайс приказал: – Смотрите вверх!

Летчик поднял голову. Где-то высоко-высоко раздвинулся потолок, и Гейм увидел спокойное ночное небо, усеянное крупными и яркими звездами. Ему казалось, что он стоит на дне необычайной глубины колодца. Но вот Прайс распорядился, и обе половинки потолка сошлись.

Когда дрезина двинулась обратно и остановилась у знакомой двери, Гейм подумал, что уже теперь-то Прайс отпустит его спать, но тот снова пригласил его в свой кабинет.

– Мне осталось сегодня сказать вам немного… – начал Прайс, закуривая сигару. – Скажите мне, мистер Гейм, вы верите во всемогущество атомной бомбы?

Капитан с изумлением посмотрел на Прайса: какого же ответа ждет он от него, от офицера воздушных сил?

Прайс, прищурившись, молча смотрел на него, затем, довольный, захихикал.

– Вы не верите в нашу атомную бомбу, Гейм, – тихо, заговорщическим тоном продолжал Прайс. – Вот за это вы мне еще больше нравитесь. Вы молодец, капитан. Но боже вас избавь где-нибудь проговориться, это будет не патриотично и может стоить вам головы, особенно если об этом узнает мой сын Гарольд.

Гейм хотел возразить, но Прайс жестом остановил его:

– Меня вы можете не опасаться, я тоже не верю в то, что с помощью атомной бомбы Соединенным Штатам удастся установить свое господство над всем миром. К тому же русские тоже владеют этим секретом, а Китай давно выбросил Чан Кай-ши и стал союзником России. Мы с вами понимаем, что все это значит. Но пусть мой Гарольд пока тешится, ему нужна вера во всемогущество оружия, которое он производит и которым торгует. Сейчас вы отправляйтесь спать, а завтра вместе с вашим помощником выедете на юг…

Гейм вопросительно взглянул на Прайса.

– Через несколько дней, – продолжал тот, – на атомном полигоне Юкка-Флэтс, в штате Невада, состоится очередное испытание атомной бомбы. Оно будет произведено в присутствии подразделений армии. Там будет и Гарольд, чтобы еще больше уверовать в свою идею, там будете и вы, но для того, чтобы воочию убедиться в иллюзорности этой идеи. Гуд бай, Гейм, – и Прайс углубился в свои бумаги.

Гейм встал.

– Слушаюсь, – ответил он. – В котором часу завтра я должен покинуть вашу виллу?

– В двенадцать за вами придет Скаддер.

Летчик возвращался в свою комнату в сопровождении Скаддера, через главный подъезд. Кровать его стояла на прежнем месте, а на соседней, как ни в чем не бывало, безмятежно спал Финчли.

Было уже поздно, когда Гейм очнулся от тяжелого, не давшего ему отдыха сна. В открытые окна врывался свежий ветерок с Гудзона и аромат цветов. Мурлыкая что-то себе под нос, Финчли возился у чемодана.

– И здоров же ты спать, – сказал он, заметив, что Гейм проснулся.

– Что ты делаешь? – спросил его Гейм.

– Разве не видишь? Распаковываю наши чемоданы, пора переходить на оседлый образ жизни, – бодро ответил бортмеханик.

– Ну так укладывай все обратно, – приказал Гейм и начал поспешно одеваться.

– А в чем дело? – осведомился Финчли. Гейм взглянул на часы:

– Через два часа мы покидаем виллу Прайса.

– Почему?

– Мы отправляемся в штат Невада.

– Зачем?

– Для участия в испытании атомной бомбы на полигоне Юкка-Флэтс.

Финчли в крайнем изумлении посмотрел на приятеля.

– Тебе что-нибудь приснилось, Стив? – с тревогой в голосе спросил он.

Гейм возразил:

– Я слишком мало спал в эту ночь, чтобы видеть сны, Боб. После я тебе все объясню, а сейчас давай собираться. Скоро за нами придет Скаддер.

– Как? Эта горилла здесь? – Финчли от удивления даже присвистнул и принялся поспешно укладывать вещи в чемоданы.

Скаддер подал автомобиль точно в 12.00.

Глава девятая

Командировка кончалась. Капитан государственной безопасности Сергей Русаков и его начальник полковник Соколов должны были возвратиться в Москву с поездом, который проходил через Краснотал на следующий день рано утром. Русаков чувствовал себя превосходно: задание, с которым он приезжал в Краснотал, удалось выполнить успешно и в срок. Пришлось, правда, основательно поработать, порядком устать, но теперь все уже было позади, завтра утром он покинет Краснотал, а сегодня можно не спеша пройтись по чистым, тенистым улицам этого украинского городка и пораньше лечь спать, чтобы вовремя поспеть к отходу поезда.

Но ни Русакову, ни его начальнику полковнику Соколову не пришлось отдохнуть перед дорогой, а утром поезд на Москву ушел без них. Неожиданно им пришлось заняться операцией, которую полковник назвал «Незваный гость».

…В семь часов вечера полковник Соколов возвратился в гостиницу и немедленно вызвал капитана, только что вернувшегося с прогулки.

– Будьте готовы в восемь ехать вместе со мной к генералу Бондаренко, – сказал он Русакову.

– Разрешите спросить – зачем? – обратился к нему капитан.

– Приглашены на ужин перед отъездом, – пояснил Соколов.

Русаков хотел было от участия в ужине уклониться, но полковник рассердился.

– Раз приглашают, надо идти, – сказал он неожиданно сурово и, помолчав, добавил: – Боитесь оказаться лишним? А генералу-то, может, вас будет приятнее видеть, чем меня. Эх, комсомолия… не понимаешь!

Русаков действительно ничего не понимал и продолжал молча смотреть на шагавшего взад и вперед начальника. За два года службы под его руководством Русаков впервые видел полковника столь глубоко взволнованным. Что же случилось? Генерал Бондаренко был старым другом Соколова. Почему же ему будет приятнее видеть у себя Русакова?

– Простите, Иван Иванович, – сказал он, обращаясь к полковнику, – а не тактичнее ли мне все-таки не идти?

Соколов строго взглянул на него.

– Нет, – ответил он. – Мы пойдем вместе. Во-первых, это будет приятно генералу Бондаренко, во-вторых, легче мне… Дело в том, – пояснил полковник, – что у Бондаренко был сын… Генерал на днях сказал мне, что вы, капитан, напоминаете ему его Сашу.

Генерал извиняющимся тоном сказал жене:

– Мы пройдем ко мне, потолкуем, а ты вели подать нам туда чаю.

В сопровождении хозяина Соколов и Русаков прошли в его залитый ярким светом вечерней зари кабинет. Русаков полагал, что вот сейчас генерал скажет им на прощанье что-то веселое, шутливое и что именно эти, последние минуты встречи друзей и будут самыми легкими и приятными. Но, к его удивлению, произошло нечто совсем обратное. Никто не шутил и не смеялся. Как только закрылась дверь кабинета, и Бондаренко и Соколов, казалось, даже внешне изменились: у генерала опустились плечи, он согнулся так, будто какое-то горе придавило его. Соколов же сразу подтянулся и стал строже обычного. Это было заметно по блеску глаз, по плотно сжатым губам, – уж Русаков-то знал своего начальника. Бондаренко сказал Соколову:

– Расскажи… Я для этого и пришел сюда… чтобы тут без Маши (так звали жену генерала) спросить у тебя подробности гибели моего сына.

– Я уже писал тебе, – тихо ответил Соколов. – Мне тяжело, очень сейчас тяжело, друг.

И Русаков видел, что полковнику действительно было очень тяжело.

– Я знал, что, встретив меня, ты будешь спрашивать, – снова заговорил Соколов, – и… боялся этой минуты.

Наступило тягостное молчание.

Лучи предзакатного солнца наполняли комнату золотым светом.

Генерал сказал:

– Саша был моим единственным сыном. Я так любил его…

– Он погиб с честью, – перебил его Соколов.

– Да, знаю, он не нарушил присягу. Но… я хочу услышать от тебя, понимаешь, услышать, как произошло несчастье.

– Хорошо, – глухо ответил полковник. – Как ты знаешь, гитлеровцы тогда свирепствовали в Крыму. Партизанский отряд, в котором случайно очутились вместе я и твой Саша, был окружен в южной части Яйлы. – Полковник взял лежавший на письменном столе лист бумаги и стал набрасывать на нем схему расположения отряда. – Мы находились вот здесь, среди скал, без продовольствия и боеприпасов. Гитлеровцы наседали на нас со всех сторон… Мы знали, что скоро нам помогут, выручат. Единственно, что угнетало нас, – наши раненые товарищи, которые были обречены на верную смерть.

Резкое, крупное, будто вырубленное из гранита лицо Соколова выдавало волнение. Серые его глаза, прикрытые нависшими над ними густыми бровями, пристально смотрели на генерала.

– Нужно было во что бы то ни стало достать хоть немного хлеба, спасти людей… Но к кому обратиться? Население окружающих деревень само голодало – фашисты всех обобрали до нитки. Русских арестовывали, истребляли – и гестапо и карательные отряды. Пока мы ломали себе головы над тем, что делать, Саша, твой сын, попросил разрешить ему попытаться пробраться в долину и там, у верных людей, достать хлеба для раненых.

Генерал опустил голову.

– Дело в том, – продолжал полковник, – что у нас в отряде был один партизан из местных жителей, молодой человек лет двадцати, высокий, сильный. Звали его Али Каримов. До войны он учился в одном из московских вузов. Война застала его в Крыму, у родных. На фронт он почему-то так и не попал, но когда фашисты ворвались в Крым, ушел к партизанам. После того как отряд Карпенко наскочил на засаду, Али вместе с несколькими уцелевшими партизанами пробрался к нам, воевал с нами плечом к плечу, часто ходил в разведку и всегда приносил ценные сведения. Он первым сообщил, что немцами сформирован новый карательный отряд во главе с предателем Абдуллой Османовым. Отряд этот состоял из уголовников. Много наших людей погибло от их рук. Говорили, что главарь банды – молодой парень, сын человека, владевшего в прошлом огромными виноградниками в Крыму. Одно время немцы бросили карателей Османова на ликвидацию партизан под Феодосией, а затем бандиты полезли против нас. Это они помогли гитлеровцам окружить наше убежище. Али Каримов часто скрежетал зубами, рассказывая нам о преступлениях бандита Абдуллы Османова, и жалел, что тот до сих пор не попал к нему в руки. А что бывало с попадавшими к нему в руки карателями из того же отряда Османова, мы знали: их Али собственноручно уничтожал. Саша сдружился с Али, иногда вместе с ним ходил в разведку, а однажды во время стычки с бандой Абдуллы Османова Али своим телом прикрыл Сашу. После этого случая дружба Саши и Али стала еще теснее, и вот Саша пришел к нам и сообщил, что среди местных жителей имеется много людей, преданных Советской власти, тайно сочувствующих нам, и если бы мы смогли установить с этими людьми связь, можно было бы получить у них немного хлеба для наших товарищей, находящихся в тяжелом состоянии. Идти на это дело одному Саша считал слишком рискованным. Сопровождать его вызвался Али.

Посовещавшись, мы решили все же воздержаться пока от их предложения. Оба они ушли от командира огорченные. «Поверьте, – говорил нам Саша со слезами на глазах, – не могу же я сидеть тут сложа руки и спокойно смотреть, как умирают от голода мои боевые друзья!» А друзей у Саши – весь отряд, партизаны любили его за чистую душу, за горячее сердце. Саша ушел дежурить в наш полевой госпиталь, а потом, ночью, куда-то исчез. Нашли его записку командиру, в которой он сообщал о том, что вместе с Али идет в долину за хлебом для товарищей. Он просил не беспокоиться и заверял, что через день вернется. Решили мы серьезно поговорить с Сашей… Но прошел день, другой, прошло четыре дня, а Саши все не было. Больше мы его не видели…

Полковник умолк. Бондаренко всем телом тяжело подался в его сторону.

– Что ж было потом? – проговорил он сдавленным голосом.

Полковник продолжал машинально чертить ненужную уже теперь схему.

– Через несколько дней нам стало известно, что Саша вместе со своим другом Али попал в лапы немцев. Сперва их допрашивали в гестапо, потом передали Абдулле Османову.

– Дальше, дальше, – почти беззвучно шептал Бондаренко.

– Бандиты согнали окрестное население в село Покровское, и… там, на площади, Саша героически погиб.

Генерал встал с кресла. Лицо его, казалось, окаменело.

– Я хочу знать подробности, – сказал он сурово.

– Бандиты хотели запугать партизан, – опять глухо, через силу заговорил полковник. – Сашу… распяли. Сначала распяли, а потом… сожгли живым.

Генерал пошатнулся. Русаков бросился поддержать его, но он вдруг выпрямился во весь рост и странно спокойным голосом приказал:

– Дальше.

Полковник поднял голову и вопросительно посмотрел на генерала.

– Ты не все рассказал мне, – сурово сказал Бондаренко. – Ты не сказал мне, кто командовал тогда бандитами и что стало с Али Каримовым.

– Казнью распоряжался Абдуллэ Османов… А… Али, друг Саши, оказался… на самом деле это был…

– Кто же он был на самом деле? – почти вскричал генерал Бондаренко.

– Абдулла Османов.

– Что?! – генерал гневно смотрел на Соколова.

– Да, это был он…

– Где этот бандит теперь? – спросил генерал.

– По нашим сведениям, он бежал вместе с немцами, был завербован американской разведкой, позднее перебрался в Стамбул, к туркам, – ответил Соколов.

Молчаливые возвратились Соколов и его помощник в гостиницу. Полковник долго стоял у открытого окна, курил. Русаков снова и снова вспоминал его рассказ о героической смерти Саши Бондаренко, пытался представить себе предателя Абдуллу Османова.

– Спать, – скомандовал Соколов.

Но сон не шел к ним. Русаков видел в темноте огонек папиросы в зубах своего начальника, слышал шум ветра за окнами – после захода солнца погода неожиданно изменилась, небо покрылось тучами, было похоже на то, что дело шло к дождю.

Зазвонил телефон. Русаков поднял трубку и услышал голос Бондаренко.

– Вас спрашивает генерал, – сказал он полковнику. Русаков не слышал, что именно говорил генерал, весь разговор продолжался какие-то доли минуты.

– Да, да, – ответил Соколов, – конечно. Хорошо, – и включил свет.

– Одевайтесь, быстро, – приказал он помощнику. – Машина, наверное, уже у подъезда. Дорога каждая минута.

– Разрешите спросить, что случилось? – обратился Русаков.

– Мы примем участие в операции… Получено сообщение о том, что в районе Большого Гая с неизвестного самолета сброшены парашютисты.

У здания областного Управления государственной безопасности к ним в машину подсел генерал Бондаренко. Следом двинулись в ночную темь грузовики с солдатами.

– На помощь не мешало бы привлечь колхозников, – сказал полковник Соколов, обращаясь к генералу.

– Я это и сделал, – ответил Бондаренко. – В селениях, расположенных поблизости от Большого Гая, объявлена тревога, и люди, наверное, уже направились к лесу.

Генерал посмотрел на светящийся циферблат своих часов и спросил шофера:

– За час доберемся?

– Доберемся, – уверенно ответил тот.

Действительно, не прошло и часу, как они очутились на опушке леса, вставшего перед ними огромной темной массой. Слегка накрапывал дождь. Русакову впервые приходилось принимать участие в такой операции, и она увлекала его.

На опушке их встретили прибывшие ранее заместитель генерала по управлению безопасности и председатель ближайшего райисполкома. Генерал Бондаренко проинструктировал собравшихся. Была дана команда зажечь факелы, и мгновенно вспыхнула нескончаемая линия огней.

По новой команде цепи пришли в движение, факелы мелькнули среди деревьев и, разгоняя темноту, двинулись в глубь леса.

Русаков шел рядом с полковником Соколовым. Вместе с группой солдат и колхозников им предстояло пройти через топь к пересекающей лес речке, выйти к месту, которое местные жители зовут Вороньим островом, и тщательно обследовать его.

Полковник приказал внимательно осматривать все канавы, лощины, густые кроны деревьев.

– Они должны были спуститься где-то тут, в отведенном нам секторе, – сказал Соколов.

– Почему? – спросил его Русаков.

– В свое время мне пришлось основательно изучить Большой Гай, – ответил полковник, – и если бы мне предстояло быть сброшенным здесь, то я постарался бы приземлиться именно на этом участке. Тут кругом трясина – «Гнилая топь», а рядом, у самого Вороньего острова, – речка. А вы знаете, что значит речка для любого заброшенного в наш тыл врага.

Русаков понимал, конечно, какое значение для врага имела речка – по воде он мог скрыться бесследно.

– Так вот, – продолжал полковник Соколов. – Надо думать, что речку эту вражеские парашютисты имели в виду, еще находясь за кордоном.

По голосу полковника Русаков почувствовал, что тот усмехнулся – стало быть, в поимке вражеских парашютистов он был уверен.

– Но в таком случае их наверняка уже нет здесь, – заметил Русаков. – Ведь с момента приземления диверсантов до того, когда Большой Гай был нами оцеплен, прошло довольно много времени. Вряд ли они сидели тут и дожидались, пока мы явимся.

– Конечно, – ответил Соколов. – Генерал учел это и уже принял кое-какие меры. Но лес прочесать все-таки надо.

С этим Русаков не мог не согласиться. «Раз над Большим Гаем сброшены парашютисты, то необходимо обыскать его вдоль и поперек: мы ведь не знаем, с какими заданиями заброшены к нам вражеские лазутчики», – размышлял он.

Начало рассветать. Соколов со своими людьми упорно продвигался к Вороньему острову.

– Теперь надо бы идти осторожнее, – сказал молодой парень, местный колхозник. – Тут вот, товарищ полковник, и начинается «Гнилая топь».

«Гнилая топь». Вековые замшелые коряги, густые папоротники, воздух, пропитанный болотными испарениями…

Где-то прокричала вспугнутая выпь, и опять стало тихо. Люди продолжали идти вперед. Вернее, они теперь не шли, а прыгали с кочки на кочку, с коряги на корягу: впереди проводник, молодой колхозник, за ним полковник, капитан Русаков и все остальные. Остановиться нельзя, да и негде.

Это был на редкость утомительный поход. Даже молодой и закаленный регулярными занятиями спортом Русаков почувствовал, как у него от усталости дрожат ноги. А конца пути все не было видно. Наконец удалось добраться до небольшой полянки.

Стало совсем светло.

Люди расположились на короткий отдых в густой тени раскидистого дуба.

– Дальше будет легче, – заметил Соколов. – Скоро мы дойдем до канавы и пойдем по ее гребню.

Русаков с удивлением посмотрел на него.

– Никакой иной возможности добраться до Вороньего острова у нас нет, – пояснил полковник.

– Вы так говорите, точно сами были в этой местности, – сказал капитан.

– Да. Вы слышали о моем друге, профессоре Ясном Александре Ивановиче? Так вот, в этих гиблых местах мы с Александром Ивановичем воевали против немецких фашистов в сорок первом году. Я тогда командовал соединением, а Ясный работал при штабе партизанского отряда переводчиком. Время было тяжелое, немцы бросили против нас огромные силы: танки, самолеты. Орудия били по лесу со всех сторон. Шли мы тогда на Вороний остров. Шли ночью, с ранеными и больными… Жертвы были. Видите, топь какая – засосет мигом… Короткая остановка вот на этом самом месте и опять в путь, чтобы к утру добраться до Вороньего острова.

– И долго партизаны оставались здесь? – спросил Русаков.

– Долго… Сначала мы притихли – нужно было собраться с силами. Немцы решили, видно, что с нами покончено. А когда подморозило, нагл стало сподручнее воевать – опять поезда полетели под откос. Был однажды и такой случай: пошел я с несколькими бойцами в разведку… Только выходим на шоссе, смотрим – мчатся несколько машин, фары потушены… Рассчитывали проскочить. Залегли мы…. Александр Иванович Ясный рядом со мной, локоть к локтю. Думать-то особенно некогда, машины – близко. Ударили мы сначала по покрышкам, а потом по людям. Полетели гранаты, пустили в дело автоматы. Немцы врассыпную и палят куда придется. Бросились мы к лимузину… огромный такой… Шофер убит, а внутри немец в форме полковника эсэсовских войск. Молчит, смотрит волком. Мы с Ясным обезоружили его, схватили в охапку да через болото на Вороний остров. Немцы позади галдят, пули по деревьям шлепают… Ух и намучились мы с ним, нести пришлось до самого острова.

– Ну и что же вы сделали с этим эсэсовским полковником? – спросил Русаков.

– Допрашивал его Ясный в штабе. Потом отправили к тайному партизанскому аэродрому, чтобы доставить на Большую землю, да неудачно – и немец этот и конвоиры попали под бомбы…

– Погибли? – спросил Русаков.

– Трудно сказать, я в расследовании не принимал участия, но по заключению тех, кто расследовал, – погибли.

– Что же это за птица была, что его потребовалось отправлять через линию фронта? – спросил Русаков.

– Из бумаг, которые мы взяли вместе с ним в машине, выяснилось, что наш пленный не только эсэсовский полковник, но и ученый специалист по ядерной физике.

– Вот оно что!

– Впрочем, это обстоятельство мы имели возможность выяснить и без документов.

– Каким образом?

– Александр Иванович Ясный встречался с ним во время своих научных командировок в Англию и Германию. Во время неожиданной встречи с нами в лесу этот ученый фашист ехал в штаб своего фронта, чтобы потом направиться в ставку Гитлера. Но, как видите, доехать ему было не суждено – погиб.

– А вы не помните фамилии этого ученого-эсэсовца? – полюбопытствовал капитан.

– Фамилию? Н-нет… Впрочем, погоди, барон… барон Генрих фон Краус, – вспомнил полковник. – Пошли, товарищи, – скомандовал он, быстро поднимаясь.

Лишь минут через тридцать удалось добраться до острова… Несколько гектаров твердой земли в самом центре болота. Холмы, овраги, ручьи, светлые родники, вековые дубы, празднично-белые березы, густые заросли орешника, кусты дикой малины, белая пена черемухи… Над холмами и вершинами деревьев веселый птичий гомон.

Не прошло и десяти минут, как неподалеку раздался крик: там что-то нашли. Вслед за полковником Соколовым Русаков быстро прошел в ту сторону – солдаты и колхозники, бросив ненужные уже теперь факелы, из-под кучи хвороста вытаскивали сверток.

– Парашют, – произнес полковник.

Да, это был военный парашют иностранного образца. Недалеко от того места, где был найден парашют, солдаты обнаружили остатки костра. Русакова это несколько озадачило: неужели диверсант позволил себе такую неосторжность – начал разводить костер?

– Вы упускаете из виду, – сказал ему полковник, – что враг наверняка надеялся на то, что сбросивший его самолет не был своевременно нами обнаружен, так как летел очень высоко, и к тому же ночь была выбрана облачная, темная. Совершенно очевидно, что костер разводил именно парашютист.

– Да, – вынужден был согласиться Русаков. – В такую глушь местным жителям ходить незачем. Но для чего ему понадобился костер? Вряд ли он успел настолько проголодаться, чтобы, добравшись до земли, сразу же начал разогревать консервы.

Соколов тщательно осматривал место, где был разведен костер.

– Посмотрите, – указал он на обугленную, черную землю.

Зная своего начальника, Русаков понял, что тот обнаружил нечто весьма важное.

– Да тут, кроме обугленной земли, ничего нет!.. Ни одного кусочка дерева! Ни одного сучка! Что же это значит?

– А вот что, – сказал полковник и, взяв в руку горсть почерневшей земли, протянул ее своему помощнику. От земли исходил неприятный запах, похожий на запах ацетилена при газосварке.

– Что это такое?

– Это значит, что никакого костра тут и не разводилось, – твердо произнес полковник. – Да, да. Здесь что-то жгли, но не огнем, а специальной кислотой.

– Что же он жег? – протянул капитан. Соколов пожал плечами:

– Это-то и предстоит нам выяснить.

Они прошли немного по направлению к речке. Русаков сказал:

– Судя по следам, вражескому парашютисту посчастливилось приземлиться на поляне, а не застрять где-нибудь на вершине ели или дуба. Вот его следы у костра, они же идут к речке.

Полковник не торопился с ответом. Он продолжал тщательно осматривать местность. Русакову непонятно было, зачем Соколов снова осматривает следы диверсанта, но, через минуту внимательно всмотревшись в следы, капитан сам вскрикнул:

– Что за черт?

– Что случилось? – странно усмехнувшись, спросил полковник.

– Да посмотрите, товарищ полковник, оказывается, диверсант шел вовсе не к речке, а от нее, туда, в глубь леса! Как же это мы не обратили внимания! Вот же отпечаток каблука – он ясно виден. Надо возвращаться.

– Нет, надо идти вперед и как можно скорее, – твердо возразил Соколов. – Иначе будет поздно.

И он бросился вперед. Вот она – неширокая речонка, заросшая лозняком и осокой. Следы обрывались у воды. Осмотрев их, полковник сказал:

– Надо быть внимательней, капитан. Не следует забывать, что враг хитер. Диверсант шел не отсюда, не от речки, а сюда.

Полковник распорядился, чтобы участвовавшие в облаве люди тщательно осмотрели оба берега речки, вверх и вниз по ее течению.

– А мы задержимся на минутку, – сказал он капитану. – Мне нужно проверить свое предположение и еще раз осмотреть берег вблизи того места, где диверсант вошел в воду.

– Для чего? – спросил Русаков.

– Для того, чтобы взглянуть еще раз на след, приведший нас сюда, – усмехнувшись, ответил Соколов.

– Уж не думаете ли вы, что парашютист, войдя в воду, сейчас же вылез на берег для того, чтобы продемонстрировать нам отпечаток своей ноги? – недоверчиво осведомился капитан.

– Да, именно это я и думаю.

На этот раз повезло Русакову: у самой кромки воды, примерно в полусотне шагов от того места, где враг вошел в речку, он обнаружил отпечаток ног.

– Что же это значит? – спросил несколько растерявшийся капитан.

Как раз в этот момент подошел генерал Бондаренко, и Соколов начал ему докладывать.

– Знаю, знаю, – перебил его генерал. – Как ты думаешь, куда он направился?

– Ближайшая отсюда станция, кажется, Никитовка? – спросил Соколов.

– Да. Туда я с самого начала послал опергруппу.

– По-моему, нам следует тоже поспешить на станцию, – сказал Соколов.

Генерал не возражал. В сопровождении Соколова и Русакова он вышел на опушку леса. Здесь они сели в машину и помчались целиной. Следом направился газик заместителя генерала.

Машины выскочили на шоссе и повернули влево. Навстречу на нескольких подводах ехали крестьяне.

– Сегодня воскресенье? – спросил полковник.

– Да, воскресенье, – ответил Русаков.

– Какое это имеет значение? – осведомился генерал,

– Я пытаюсь разгадать, было ли и воскресенье принято в расчет там, за кордоном, – пояснил полковник.

Генерал понимающе посмотрел на него.

– Думаю, что они там и о воскресенье не забыли, – сказал он.

По приказанию генерала шофер остановил машину, не доезжая моста, переброшенного через речку. Все вышли из автомобиля и поспешно подошли к обочине дороги. Здесь они снова увидели свежий след, такой же глубокий и такой же непонятный: он вел не от речки к шоссе, а наоборот – от шоссе к речке.

– Расторопный, подлец, – бросил генерал.

– Он, – уверенно произнес Соколов. – Видите, товарищ генерал, отпечатки каблуков? Обратите внимание – на одном подбита подковка, а на другом торчит широкая шляпка гвоздя.

– Вижу. Но куда же он направился?

– Постараемся разобраться в этом. Возвратились на шоссе. Следы нарушителя здесь кончались – они смешались со многими другими.

– Куда же он все-таки делся? – размышлял генерал.

– На станцию Никитовка, – уверенно сказал Соколов, внимательно осмотрев многочисленные следы на дороге.

Полковник отвел генерала в сторону, и они о чем-то долго говорили. Русаков видел выражение удивления и недоверия, появившиеся на лице генерала, и услышал, как он произнес:

– Да… день воскресный, колхозники едут в Краснотал на базар, любой может подвести человека до города…

Генерал дал своему заместителю какие-то инструкции, и тотчас машина с ним ушла к городу.

Бондаренко и Соколов направились в Никитовку. Теперь Русаков уже ничего не понимал: вражеский парашютист определенно направился к станции Никитовка, так почему же приказано искать его в Краснотале?

Справа промчался скорый поезд, тот самый, с которым Русаков с Соколовым должны были выехать в Москву. По утренней заре слышимость была великолепная – где-то впереди, за скрывающими горизонт невысокими холмами, лязгнули буфера, и поезд остановился.

– Неужели ему удастся удрать? – с досадой произнес Соколов.

– Не думаю, – ответил Бондаренко. – Я послал туда толковых ребят.

Шофера торопить не приходилось – он выжимал из мотора все, что мог.

Но вот опять лязгнули буфера… Недолго в Никитовке стоят скорые поезда. Русаков слышал, как сидевшие позади него Бондаренко и Соколов со сдержанным возбуждением переговаривались.

Вот и Никитовка… Их встретил начальник оперативной группы.

– Вы не обнаружили здесь человека с рюкзаком? – спросил его Бондаренко.

– Так точно, товарищ генерал, обнаружил.

– Он уехал с прошедшим поездом?

– Нет, он здесь.

– Пытался ли он уехать?

– Да.

– Купил ли он билет?

– Нет, к кассе ои не подходил.

– Стало быть, решил ехать на чаевых… Та-ак… И почему же он все-таки не сел в поезд?

– Заметил, что мы следим за ним, товарищ генерал.

– Где же он сейчас и что делает?

– На этот вопрос, наверное, могу ответить я, – вмешался полковник Соколов. – Сейчас он… – полковник осмотрелся, – сидит вон там, в помещении буфета, и пишет.

– Так точно, товарищ генерал, сидит и что-то пишет, – с нескрываемым удивлением подтвердил начальник опергруппы.

– Разрешите, товарищ генерал? – обратился Соколов.

– Действуйте, – согласился Бондаренко.

– Капитан Русаков, идемте, – приказал полковник. Они вошли в просторное помещение буфета. В нем никого не было, лишь в дальнем углу, за столом, сидел какой-то человек и писал.

Повинуясь взгляду полковника, Русаков направился к незнакомцу.

– Гражданин, предъявите ваши документы.

Незнакомец не выказал никаких признаков испуга или удивления.

– Сию минуту… – произнес он, бросив на Русакова мимолетный взгляд и ставя свою подпись на листке блокнота. Вслед затем он встал и, вынув из кармана паспорт, протянул его капитану.

– Струнников Петр Петрович, – прочитал Русаков.

Перед Русаковым стоял плотный, выше среднего роста мужчина. На нем были ситцевая рубаха-косоворотка, легкий парусиновый пиджак и такой же, только давней носки, картуз, простые яловые сапоги, сбитые и сильно покрытые грязью и пылью. С этим нарядом резко контрастировала откормленная и холеная физиономия его обладателя.

Русаков встретился с тяжелым взглядом Струнникова: его веки, по-видимому в силу какой-то болезни низко нависшие над глазами, дрожали. Русаков отлично понял – враг все еще надеялся, что ему удастся уйти.

– Я должен задержать и обыскать вас, – сказал капитан и сделал знак сопровождавшим его солдатам.

– Это совершенно излишне, – правое веко незнакомца запрыгало и почти наполовину закрыло глаз. – Я сам намерен был обратиться к властям, да, как видите, – не успел. – И человек протянул Русакову вырванный из блокнота исписанный листок. – Сдаю вам и все снаряжение, с которым я прибыл. – Он ткнул рукой в стоявший рядом со столом большой рюкзак, за который уже взялись солдаты.

– Обыскать, – приказал капитан.

На листке блокнота было написано:

При обыске у парашютиста изъяли два пистолета, патроны к ним, приемопередаточную радиостанцию, шифр, код, фотоаппарат, набор фальшивых печатей и бланков советских учреждений и семьдесят тысяч рублей…

Задержанного отправили в Краснотал, куда еще раньше уехал генерал Бондаренко.

В Краснотале Струнникова немедленно допросили. Когда допрос приближался уже к концу, полковник Соколов, с разрешения генерала, задал задержанному несколько вопросов.

– Вы подтверждаете свои показания о цели, с которой появились на территории Советского Союза? – спросил он Струнникова.

– Конечно, – в голосе арестованного послышалась обида.

Соколов продолжал задавать вопросы:

– Где вы приземлились?

– На поляне, на Вороньем острове. Вы, наверное, знаете.

– Подумайте лучше, вспомните, где вы приземлились с вашим парашютом? – Соколов подошел к Струнникову и с нескрываемой насмешкой в упор посмотрел на него.

Тот сделал вид, что ему непонятна настойчивость полковника. Но, по-видимому, он был единственным среди присутствовавших, кому вопрос Соколова был понятен. Русаков хорошо знал своего начальника и теперь видел, что тот доволен тем, что какие-то его предположения подтвердились и что врагу не удалось провести его.

– Повторяю – я приземлился на поляне, – бесстрастно сказал Струнников.

– Допустим… Что же вы сделали потом?

– Собрал свой парашют и спрятал его под кучей валежника.

– Зачем?

Казалось, этот вопрос никогда не приходил Струнникову в голову, и Русаков снова увидел, как у него дрогнули веки: нервы сдавали.

– Очевидно, я сделал это бессознательно, – подумав, ответил Струнников.

– Допустим. Но вы уверены, что под валежником спрятали именно свой парашют?

Струнников тревожно посмотрел на полковника.

– Я был сброшен один, – ответил он наконец. – И вы это знаете.

– Допустим… Тогда, может быть, вы объясните нам, зачем вы подходили к дубу, находящемуся на некотором расстоянии от места вашего приземления?

– Я сделал это в поисках места, где можно было бы положить парашют.

– Допустим и это… Затем вы возвратились назад. Зачем вы становились на кучу валежника?

– Уверяю вас, что ни на какую кучу валежника я не становился, – ответил Струнников.

– На этот раз я вам верю: я так и думал, что это были не вы, – усмехнулся Соколов. – Но, может быть, вы нам объясните, с какой целью к дубу вы шли в одной обуви, а от дуба в другой, уже вот в этих сапогах?

– Уверяю вас, что вы ошибаетесь – я не переобувался.

– О нет, я не ошибаюсь! Вы действительно не меняли обуви, в этом я был заранее уверен. Скажите, что вы жгли там, на поляне? И где же сосуд из-под кислоты? Куда вы его девали?

Русаков отчетливо увидел, как задержанный вздрогнул и побледнел.

– Я ничего не жег и ничего не знаю, – ответил он, стремясь подавить волнение.

– Допустим… Но почему вы шли к речке задом наперед, а войдя в воду, приблизились к берегу и на кромке оставили свои следы?

– Тут вы что-то путаете, гражданин полковник. – Струнникову явно нечего было больше сказать.

– Как будто? – усмехнулся Соколов. – А почему вас отправили в такую ответственную операцию в сбитых сапогах, на одном каблуке которых отчетливо видна шляпка гвоздя?

Струнников пожал плечами:

– На гвоздь я не обратил внимания, в этих сапогах я хожу давно.

– Вы не обратили внимания! Но при чем тут вы? Ведь дело-то не в вас, а в представителях американской разведки, пославших вас именно в этих сапогах. Почему же они приказали вам надеть эти сапоги, а не другие? Вот вопрос… Ну и последний. Вы в самом начале сказали, что семья ваша живет вблизи Краснотала, что вы стремились к жене, к детям, почему же вы вместо того, чтобы направиться в город, направились в другую сторону, на станцию? Вы пытались договориться с проводником вагона, чтобы уехать без билета с московским скорым поездом. Как же так, вы страстно мечтали о родине, о доме, о семье, а прибыв, можно сказать, – домой, и прибыв очень дорогой ценой, ценой измены Родине, вдруг захотели немедленно же уехать от этого дома подальше? Объясните нам, как все эти ваши действия следует понимать?

Струнников бросил на полковника опустошенный взгляд и ничего не ответил.

Соколов обменялся взглядом с генералом Бондаренко.

– Как видите, гражданин Струнников, ваша карта бита, – сказал он жестко. – Вам ничего не остается, как рассказать обо всем откровенно и раскаяться в ваших преступлениях против Родины. А для того, чтобы вам было ясно, что иного выхода у вас нет, я расскажу вам об обстоятельствах вашего появления в районе Большого Гая. Этот район вы сами предложили своим шефам – вы из здешних жителей и хорошо знакомы с местностью, – но вам не повезло, вы попали не на поляну, как нас уверяете, а на верхушку того дуба, о котором я уже упоминал. Вы запутались в стропах и как долго оставались бы на дереве – трудно сказать, но вас выручил ваш спутник, сброшенный одновременно с вами, тот, которому посчастливилось упасть на поляну.

Русаков со смешанным чувством восхищения и изумления посмотрел на своего начальника: мысль о наличии второго диверсанта до сих пор не приходила ему в голову. Но Бондаренко, по-видимому, так же как и Соколов, был в этом вполне уверен. Так вот кого ловить в Краснотале были посланы люди!

Парашютист сидел сгорбившись, молча устремив неподвижный взгляд в пол. Он понимал, что разоблачен, что проиграл.

Соколов продолжал:

– И тут вы немедленно приступили к исполнению ваших шпионско-диверсионных обязанностей. От дерева ваш спутник уже не шел. Куда же он делся? Улетел на небо? Конечно, нет – просто он забрался вам, Струнников, на спину, и вы понесли его. Как вы понимаете, вам была отведена не очень почетная роль. Не правда ли? Но прежде чем покинуть место приземления, вам было приказано один парашют уничтожить, а другой спрятать, чтобы в случае, если ваш самолет будет засечен и начнутся поиски, был обнаружен только один парашют, который заставил бы нас поверить, что сброшен только один человек. Чей же парашют был спрятан, а чей уничтожен предусмотрительно захваченной кислотой? Ясно, что обнаруженный нами парашют принадлежит вашему спутнику, ваш же должен был в какой-то мере пострадать от ветвей дерева, и именно его-то, чтобы избежать разоблачения, и следовало сжечь. Все это совершенно ясно. Уничтожали свой парашют вы лично, Струнников, а своего спутника вы на это время поместили на кучу валежника, дабы не было заметно его следов. Но он уже наследил, и дважды: – когда плел к дубу вам на помощь и на валежнике, – он не мог стоять спокойно и повредил кору сучьев. Затем, неся на себе второго диверсанта, вы отправились к речке. Нелегкое это было путешествие, черт возьми! И тем не менее вы шли задом наперед, чтобы, в случае преследования, снова попытаться сбить нас с толку. Но одновременно вы оставляли характерный след, эту шляпку гвоздя на каблуке, а войдя в воду, постарались оставить именно этот свой след на кромке берега. Случайно? Конечно, нет. Вам, Струнников, было приказано маскироваться только наполовину, в случае же преследования увлечь нас в свою сторону и в последнюю минуту, когда вам станет предельно ясно, что провалились, преподнести нам вот это заявление, которое было для вас составлено за кордоном.

Стало быть, на то, что вам удастся благополучно скрыться, американская разведка не очень рассчитывала.

А это значит, что основной агент не вы, а ваш спутник, «агент-невидимка», которому вы помогли скрыться. Но мы найдем его, в этом вы можете не сомневаться, главное – мы теперь знаем о его появлении на территории Советского Союза.

Струнников не отвечал. Казалось, он ничего не слышал. Он был поражен и подавлен.

Глава десятая

Дезерт-Рок означает «Каменистая пустыня». Название это полностью соответствует местности, по-видимому, самому дикому и пустынному уголку во всем штате Невада. Всюду, куда хватает глаз, лежит серая каменистая почва, безжизненная, лишенная красок, изрезанная овражками да кое-где поднимающимися грядами холмов. На западе высоко в небо уходят гребни Скалистых гор. Атомный полигон в Юкка-Флэтс, на котором производилось испытание атомной бомбы, находится примерно на расстоянии сорока миль от Дезерт-Рок.

В течение многих дней перед испытанием войска и наблюдатели стекались в Дезерт-Рок поездами, автобусами, самолетами.

Гейма и Финчли, как только они вышли из вагона, направили в канцелярию временного военного лагеря. Полковник, чем-то напоминавший Бриджеса, человек лет под пятьдесят, в нескладно сидящем мундире, вскрыл переданный ему конверт и поднес к самому носу письмо Уильяма Прайса. Придирчиво озирая прибывших, он сурово спросил Гейма:

– У вас, капитан, есть, я полагаю, и другие документы, которые бы удостоверяли ваши личности?

– Да, конечно. – Гейм подал документы.

– Та-ак… – произнес полковник, тщательно просмотрев бумаги. – Добро пожаловать, капитан, в Дезерт-Рок. Но у меня к вам есть дело. – И, обратившись к Финчли, он неожиданно приказал: – Отправляйтесь, парень, в третий сектор, дежурный офицер укажет вам палатку, отведет место.

Финчли вышел. Делая соответствующие отметки в документах, полковник сказал Гейму:

– Вы, конечно, понимаете, капитан, что у нас тут… э-э… несколько особые условия… специфика секретности, так сказать.

– Да, да, еще бы. Но ведь комиссия по атомной внергии, очевидно, не допускает сюда людей непроверенных.

– Нет, что вы! – воскликнул полковник. – Сюда прибыли только те, кто прошел проверку с точки зрения возможности участия в таком сек-рет-ней-шем деле, как испытание атомной бомбы. Это проделано независимо от того, идет ли речь о генерале или простом солдате. Но, тем не менее, мы здесь вынуждены снова проверять все данные о прибывающих. Специальная служба следит, конечно, за каждым временным обитателем Дезерт-Рок, но это не снимает ответственности с военной администрации. Понимаете?

Гейм молча кивнул головой.

– Каждый офицер, – продолжал полковник, – полностью несет ответственность за две палатки с солдатами. Вам тоже придется взять на себя две палатки в третьем секторе. Кроме того, из некоторых офицеров, не вызывающих у нас абсолютно никаких сомнений, мы создали так называемые «взводы доверенных офицеров», организации негласные, примите это к сведению, капитан. И хотя вы прибыли всего за день до испытаний, я почту за свой долг включить вас в один из таких офицерских взводов, – полковник заглянул в лежащую перед ним конторскую книгу, – именно в сорок шестой взвод майора Кросби. Вы найдете его в третьем секторе.

Гейм распрощался с полковником и отправился разыскивать майора Кросби, оказавшегося пожилым артиллерийским офицером. Майор без видимого удовольствия поделился с Геймом соображениями по поводу того, как, по мнению начальства, следовало бы организовать подслушивание и слежку за подчиненными им обитателями палаток, но при этом не мог не признать, что Гейм прибыл слишком поздно для того, чтобы успеть что-либо предпринять.

– Все же я занесу вас в списки своего взвода доверенных. Вы будете восемнадцатым по счету.

От Кросби Гейм узнал, что на демонстрацию взрыва приглашены люди самых различных военных профессий.

Так, «взвод доверенных» по третьему сектору состоит из нескольких офицеров, работающих в области атомной энергии на заводах Прайса, которые еще не видели производимую ими атомную бомбу в действии, офицера-химика, офицера инженерных войск, лейтенантов авиации и военно-морского флота.

Гейм отправился было знакомиться с лагерем, но уже вскоре ему пришлось от этой затеи отказаться: военная полиция, специальные патрули и какие-то офицеры, по-видимому из «взводов доверенных», то и дело останавливали его, проверяли документы и с нескрываемым подозрением осматривали с ног до головы. Он возвратился в свою палатку и лег спать.

На другое утро Гейму все же удалось уединиться со своим помощником.

– Ты знаешь, зачем всех нас собрали сюда? – обратился к нему Финчли.

– Показать атомную бомбу в действии и вселить в нас веру в ее мощь, – иронически ответил Гейм.

– Как бы не так, – зло прошептал бортмеханик. – Вселить веру – это только одна из нескольких задач. Но главное не в этом… Во время испытаний в атолле Бикини, как ты знаешь, использовались для опытов морские свинки, козы, овцы. Ну, а на этот раз, кроме морских свинок, будем мы с тобой. Поведение солдата в условиях атомной войны, изменения в его психике – вот что интересует наших генералов. Поняли, капитан? И затем уже чисто военная тренировка, в первую очередь маневры по занятию вражеской территории, подвергшейся атомной бомбардировке, немедленно после взрыва.

Финчли думал о том же, о чем думал и Гейм. Капитану приятно было это отметить. Они понимали друг друга с полуслова.

Вскоре Гейма вызвали в управление коменданта лагеря. Тут он застал довольно много офицеров из «взводов доверенных». Знакомый Гейму полковник обратился к собравшимся:

– Джентльмены, испытание атомной бомбы состоится завтра утром. Не пытайтесь почему-либо покинуть лагерь – вас не выпустят. Вокруг лагеря поставлена охрана… А теперь идите к себе и смотрите в оба за вверенными вам людьми: все должны находиться на своих местах. Помните, наступает решительный час.

Солдаты нервничали, шепотом делились друг с другом тревогами: а вдруг летчик ошибется расстоянием? Правильно ли рассчитан размер бомбы? Как далеко они будут находиться от нулевой точки, от места взрыва?

Под вечер лагерь Дезерт-Рок огласился шумом и ревом моторов – многотонные грузовики остановились у самых палаток. Офицеры с секундомерами в руках расположились вокруг них. Солдаты опрометью, с ошалелым видом прыгали через высокие борта. У автомобилей получалась давка, офицеры неистово свистели и кричали:

– Отставить!

– Стой, начинай сначала.

– Что тут происходит? – спросил своего приятеля Финчли.

Остановившийся возле них майор Кросби пояснил:

– Мы должны научиться как можно быстрее погружаться в автомобили, чтобы занять подвергшуюся атомной бомбардировке территорию немедленно после взрыва, пока противник еще не пришел в себя.

– А кто ж это знает, сколько противнику нужно времени, чтобы прийти в себя?..

Шум, гам, крики солдат и рокот автомобильных моторов продолжались не менее двух часов.

Усталость и раздражение не проходили и после ужина.

Вечер на этот раз наступил как-то совсем незаметно. В палатке, в которой помещались Гейм и его бортмеханик, как, впрочем, и в большинстве других, началась игра в покер. Люди стремились убить время, успокоиться. Но отдохнуть не удалось.

Ночью в лагере объявили тревогу. Где-то выли сирены. Группа совершенно незнакомых людей в форме и без формы ввалилась в палатку, и один из штатских, по-видимому сыщик Федерального бюро, обратился к Гейму:

– Ваши люди все на месте, капитан?

– Да, – ответил Гейм.

– И вы могли бы поручиться, что они будут на своих местах до самого утра, пока начнется погрузка?

– О да, конечно, – заверил Гейм.

– Хорошо, посмотрим. Помните, что вы своей головой отвечаете за каждого из них. – Пересчитав присутствующих в палатке полуголых людей, сыщик удалился вместе с сопровождавшими его людьми.

После торопливого завтрака людей построили и провели перекличку. Все они были одеты теперь в специальное защитное противоатомное обмундирование с противогазами.

Длинные ряды грузовиков и автобусов поджидали солдат.

Уже почти рассвело, в пустыне заиграли светло-голубые предутренние тона, розовые блики заревом вспыхнули на далеких вершинах гор.

– До места испытаний сорок миль, – шепнул Кросби Гейму.

Длинная цепь машин медленно двигалась из низины к проходу в горах, в направлении на Юкка-Флэтс. Через каждые полкилометра стояли проверочные посты.

Миновали горный проход, вышли на плато и несколько прибавили ходу. Гейм и Финчли молча смотрели вперед, туда, где в утренней дымке скрывался атомный полигон.

Но вот машины остановились. Офицеры построили солдат и снова провели перекличку.

Из-под ног первых же шеренг поднялась сухая, плотная пыль. Тысячи людей сквозь эту пыль направились к месту, откуда они должны были наблюдать взрыв. Впереди каждой группы шел военный полицейский с номером автомашины на спине.

Вот и цепь траншей, одинарных и парных окопчиков.

Гейм и Финчли поместились вместе. Было шесть часов тридцать минут. Вокруг снова стало тихо. Тысячи людей молча следили за несколькими самолетами, летевшими на большой высоте.

– Уф… – с облегчением произнес Финчли, опускаясь на дно окопа. Наконец-то можно было отдохнуть – до момента взрыва оставался еще целый час. Заговорило радио. Сперва это были уже успевшие за эти дни надоесть наставления, как вести себя во время взрыва, какими при этом можно пользоваться очками и почему нельзя смотреть в бинокли, но потом ведущий передачу произнес нечто такое, отчего даже мужественный Гейм почувствовал себя в окопе не весьма уютно: надо было определить местонахождение нулевой точки, то есть той точки на поверхности земли, называемой иначе эпицентром взрыва, которая находится непосредственно под местом предстоящего взрыва атомной бомбы, взрыва, который будет произведен в воздухе, на сравнительно небольшой высоте.

Нулевая точка! Где она? Это сейчас был вовсе не теоретический вопрос для большинства находящихся здесь людей.

По радио объяснили, что нулевая точка находится близ стыка дорог. Гейм и его бортмеханик вместе с тысячами других солдат добросовестно пытались найти эту проклятую нулевую точку, до которой по прямой было семь миль. Но далеко это или близко – семь миль? Поскольку между застывшими в нервном напряжении людьми и нулевой точкой не было никаких естественных преград, она казалась неприятно близкой.

Откуда-то донесся отдаленный гул. На расстоянии двух миль поднялось небольшое облачко пыли. Что это? Взволнованное оживление прошло по траншеям. Но радио успокоило: это было подорвано триста фунтов тринитротолуола для предварительной проверки работы многочисленных приборов. Ведущий передачу добавил, что самолет, который сбросит атомную бомбу, уже находится в воздухе и сейчас сделает заход.

Гейм и Финчли взглянули направо: высоко над горами летел самолет В-50. Надо обязательно смотреть, что будет дальше. Но в этот момент раздалась команда: «Отвернуться от взрыва и сесть на землю. Исключение только для тех, у кого есть специальные очки».

Теперь минуты казались вечностью. Разговоры прекратились. Кое-кто пытался украдкой взглянуть назад, но тотчас испуганно отводил глаза, боясь, что именно в этот момент взорвется бомба. Голос по радио громко отсчитывал секунды, затем произнес: «Бомба сброшена».

Гейм и Финчли невольно приподняли плечи. И вдруг гигантская вспышка белого света возникла перед их глазами. И тотчас же по радио раздалась команда: «Повернись!» Вместе с пятью тысячами солдат и офицеров Гейм и Финчли повернулись; страшный жар, как из жерла доменной печи, обдал людей, а над землей повис огромный раскаленный огненный шар, который обычно образуется за вспышкой атомной бомбы. Бомба взорвалась на высоте 3,5 тысячи футов. Огненный шар был столь ослепителен, что на него невозможно было смотреть. Но так продолжалось какие-то секунды. Тонны земли и песка оторвались от поверхности пустыни и оказались втянутыми в беснующееся, ослепляющее пламя огненного шара. В высоту устремились облака пыли. Вверх начал подниматься гигантский столб грязно-серого цвета диаметром в несколько километров.

Прошли секунды – и вдруг земля стала раскачиваться, как при землетрясении. Казалось, воздух, земля, все живое рушится под ужасными ударами сил природы, ударами такой силы, которой никто из присутствующих на полигоне солдат не только никогда не слышал, но и не мог себе представить – шла ударная волна.

Следом за первым раздался второй удар. Возможно, это было эхо, кто знает.

Поднимавшийся все выше и выше грязно-серый столб быстро принимал пурпурные и голубые оттенки – чудовищное пламя бушевало в нем. Адская энергия, равная энергии взрыва сотен тысяч тонн тринитротолуола, билась над землей, готовая испепелить все живое. Затем чудовищный столб превратился в бурлящий и переливающийся гриб ярко-белого цвета сверху. Коричневые, оранжево-кровяные и нежно-розовые струи пробивались в середину белой раскаленной массы. Прошло несколько минут, верхушка гигантского атомного гриба поднялась почти на шесть тысяч метров и двинулась по ветру в сторону Скалистых гор.

А колоссальный бурлящий столб газов, пыли и пламени все втягивался ввысь, как в воронку, – неведомая сила рвала его верхушку и громадными хлопьями разбрасывала по опаленному небу.

Гейм уже заметил геликоптер, некоторое время тому назад поднявшийся с командного пункта, что находился на расстоянии нескольких миль позади траншей и околов. Геликоптер сделал круг над самой землей в районе взрыва. Капитан понимал в чем дело – шла проверка состояния радиации. Он мрачно улыбнулся: радиация – главное пугало. От жары и взрывной волны еще могут защитить окопы, убежища. Другое дело радиация!

Сколько же времени противник должен будет находиться под действием смертоносного атомного излучения?

С геликоптера дали сигнал и по радио объявили, что опасность радиации миновала.

Теперь нужно было как можно быстрее занять подвергшуюся атомной бомбардировке территорию «противника». Гейм и Финчли имели возможность воочию убедиться, как мало пользы принесла проведенная накануне тренировка солдат. Наконец, машины устремились вперед, туда, где был произведен взрыв.

В машину, где находились Гейм и Финчли, влез один из инструкторов, которые были приданы каждому подразделению.

– Как с радиацией? – спросил офицер артиллерист.

– О, не беспокойтесь, – успокоил его инструктор. – Пятьдесят процентов радиации пропадает через одну секунду после взрыва атомной бомбы в воздухе. Всякая опасность остаточной проникающей радиации исчезает через полторы минуты.

Финчли это показалось невероятным:

– И вы утверждаете, что я могу безопасно ходить по этой только что облученной земле? – спросил он.

Инструктор рассмеялся.

– Конечно, – сказал он. – Если вас волнует вопрос о том, какова возможность попасть под действие радиации, можете об этом не думать – она меньше нуля.

Заметив недоверие в глазах солдат, инструктор отвернулся. «Если радиация столь безопасна для нас самих, то почему же она убийственна для противника? Где тут правда?» – думал Финчли. Понимал и Гейм, что выводы делать еще рано.

Машины прошли несколько миль, и все увидели основательно подготовленные оборонительные сооружения пехотного батальона. Тут были стрелковые ячейки, заграждения из колючей проволоки, пулеметные гнезда, артиллерийские позиции… Повсюду было расставлено оружие, которым обычно располагает стрелковая часть. Оружие находилось и в окопах и прямо на земле. Вместо людей здесь всюду были овцы.

Инструкторы принялись объяснять действие взрывной волны на таком расстоянии от эпицентра.

До нулевой точки осталось менее двух миль. Дозиметрические приборы со счетчиками Гейгера щелкали как сумасшедшие, но инструктор, стараясь успокоить солдат, заметил:

– Они так же будут щелкать, если их поднести, например, и к циферблату моих часов. Все в порядке.

Встречавшаяся скудная растительность обгорела, редкие кустики отклонились в сторону от центра взрыва.

У самой нулевой точки земля оказалась опаленной адским пламенем… Пласты черной окалины, сплав песка, глины и камня источали тяжелый запах тлена и удушающих испарений…

Оружие, лежавшее на поверхности земли, оказалось непригодным к употреблению. Гейм взглянул на танки – жара обрушилась на них сверху и оплавила металл… Потоки уже застывшей стали закрыли смотровые щели, заклепали орудийные башни. Некоторые танки будто вдавило в землю, с других сорвало башни.

Неподалеку от себя Гейм увидел орудия: их перевернула взрывная волна и разбросала в разные стороны. Орудийные стволы были изогнуты и порваны.

При осмотре оружия было установлено, что то, которое находилось в укрытиях под землей, пострадало меньше.

– Обыкновенный окоп – надежная защита от действия атомной бомбы, – говорил инструктор, и солдаты соглашались с ним.

Гейм обратил внимание на группу высших офицеров. Среди них он заметил человека в штатской одежде, лицо которого выражало явное недовольство.

– Генерал Стоун, – заговорил он странно знакомым Гейму голосом, – доложите, как велики разрушения от взрывной волны.

Ответственный за проведение испытания атомной бомбы генерал Стоун ответил:

– Неподалеку от центра взрыва обвалились крепления траншей, но крепление было не весьма прочным, сэр. На фронте в наше время строят траншеи гораздо более солидные.

– Там были люди?

– О нет, не беспокойтесь.

Гейм отчетливо услышал, как человек в штатском грубо выругался и быстро пошел в сторону.

– Куда же вы, мистер Прайс? – вслед ему закричал генерал Стоун.

«Прайс? Так это Гарольд Прайс?» – Гейм с интересом посмотрел теперь на него. Летчику была понятна причина, вызвавшая у этого человека приступ гнева. Взрыв атомной бомбы должен был, по замыслу Прайса, продемонстрировать перед всем миром разрушительные свойства атомной бомбы, оружия, которое он производит. Ему было бы только выгодно, если бы при этом погибла часть солдат. Тогда он мог бы сказать: «Вот она какая нужная штука, моя атомная бомба!» А вместо того Стоун успокаивал его!

«Что сегодня нам хотели показать здесь? – размышлял Гейм по дороге в Дезерт-Рок. – Силу оружия, которым мы, американцы, владеем? Нас хотят убедить, что от этого оружия должен пострадать Советский Союз. Но если не предаваться угрызениям совести, не думать о моральной стороне дела – о гибели ни в чем не повинных людей, то сам собой возникает другой вопрос: кто даст гарантию, что однажды я, Стив Гейм, не увижу картину, подобную той, которую я видел сегодня, но уже не на полигоне Юкка-Флэтс, а где-нибудь в одном из многочисленных городов восточных штатов – ведь там, вдоль всего побережья Атлантики, куда бы ни упала бомба, она попадет в цель. Война, развязанная злодеями, всегда несет за собой возмездие. Неужели мои соотечественники поймут это, когда будет слишком поздно?»

Солнце уже поднялось высоко. Пустыня дышала жаром. Душный, перемешанный с мельчайшей пылью воздух был неподвижен и плотен. Колонна автомашин двигалась к лагерю Дезерт-Рок на этот раз без особых задержек. Погруженные в невеселые размышления, солдаты ехали усталые, раздраженные. Над пустыней, колонной, людьми нависло зловещее молчание. Даже Боб Финчли за всю дорогу не произнес ни слова.

Глава одиннадцатая

Бобу Финчли нравилась эта комната. Она была проворной, в ней много света и воздуха. Бортмеханик готов был примириться с некоторыми ее неудобствами, связанными с аппаратами подслушивания, которыми она была оборудована еще тогда, когда служила кабинетом Уильяма Прайса. Тяжелые дни, сперва в Гренландии, а потом в пустыне Дезерт-Рок, изрядно утомили парня, и отдых, простой, незатейливый отдых даже в этом помещении, он встретил с величайшим удовольствием и завалился спать.

Гейм отдыхал иначе: он отправился на прогулку в окрестности Прайсхилла, как называлась территория, занятая виллой короля урана.

Сначала капитан шел по берегу Гудзона, вверх по течению, затем свернул в лес и по встретившейся ему тропинке направился на северо-восток.

Гейм затруднился бы сказать, сколько времени он бродил. Почувствовав усталость, он осмотрелся и увидел себя в густом подлеснике, окружавшем небольшую, залитую солнцем полянку. Выбрав место под ветвистым дубом, где трава была особенно густа и высока, летчик с наслаждением растянулся на земле. Пряный запах трав и цветов напоминал ему дни его юности, когда он вот так же отдыхал, бывало, где-нибудь в поле на отцовской ферме.

Некоторое время Гейм бездумно следил за копошащимися в траве насекомыми и незаметно для себя задремал. Очевидно, прошло не менее часа, прежде чем охваченный чувством какой-то тревоги и настороженности он очнулся.

Сперва Гейм не мог понять причин, пробудивших в нем беспокойство, – в лесу было по-прежнему тихо и спокойно. Но он уже не доверял этой тишине, он больше верил теперь себе и не ошибся – послышался мерный конский топот, и на поляну выехали два всадника: молодая девушка и средних лет мужчина, оба в костюмах для верховой езды. По-видимому, близ того места, где отдыхал Гейм, проходила тропинка. Мужчина придержал своего коня и обратился к спутнице:

– Здесь нам никто не помешает, мы могли бы закончить наш разговор.

Девушка подняла на него большие серые глаза и несколько вызывающе спросила:

– О чем же мы должны еще договариваться? Я уже ответила, что нам обоим лучше забыть о вашем предложении.

Гейм видел, как побледнело и исказилось гневом лицо мужчины, но, казалось, он овладел собой, когда заговорил спокойно и назидательно:

– Вы не любите меня… Но мы могли бы все-таки быть вместе. Я не могу сказать вам всего того, что мне известно, но поверьте, настало время, когда вам не следует оставаться одной, без… друга. Это просто опасно для вас…

Девушка звонко и беззаботно расхохоталась.

– Желая жениться на мне, вы пытаетесь запугать меня, – и она шутливо погрозила спутнику хлыстом.

По примеру мужчины, девушка сошла с лошади и уселась на ствол полусгнившего дерева. Мужчина хотел привязать лошадей к росшему по соседству деревцу, но вдруг остановился напротив девушки и резко сказал:

– Вы никак не хотите поверить, что именно вам угрожает серьезная опасность. Однако это так. Сегодня я все объясню вам… И я хотел бы быть возле вас, чтобы иметь возможность защитить, позаботиться о вашей безопасности. Я же люблю вас…

Девушка рассерженно вскочила на ноги, и теперь летчик заметил, что она стройна и красива. Смотря на своего спутника блестящими от возмущения глазами, она почти выкрикнула:

– Я запрещаю вам так разговаривать со мной! Вы не нужны мне ни в качестве жениха, ни в качестве опекуна.

Черт возьми, девушка определенно нравилась Гейму – в ее движениях чувствовались и прирожденная женская грация, и сила тренированной спортсменки.

Летчику было неприятно, что он является невольным свидетелем чьих-то любовных объяснений, хотя он и сознавал, что вины его в этом никакой нет. Но что же ему собственно делать? Уйти незаметно было уже невозможно, а встать и удалиться вот так, прямо на глазах, тоже не годилось – эти незнакомые люди могли плохо подумать о нем. Приходилось оставаться на месте и ждать, когда путники отправятся в свой дальнейший путь. Однако все получилось иначе, чем он рассчитывал.

– Вы не нужны мне! – гневно кричала девушка, подняв хлыст над головой. – Я не верю в вашу любовь, слышите? Еще недавно вы ухаживали за моей подругой, Чармиан Старк, клялись в любви ей. Оставьте меня в покое!

Лицо мужчины покрылось красными пятнами, рот судорожно искривился.

– Хорошо, – медленно, с угрозой произнес он. – Вы еще пожалеете об этом…

После этих слов из-за ближайшего дерева неторопливо, какой-то переваливающейся походкой вышел еще один человек. Ему было на вид никак не меньше шестидесяти лет. Верхняя часть крупного обрюзгшего лица была гладко выбрита, а нижнюю закрывала длинная рыжая борода. Видавшая виды шляпа каким-то чудом держалась на самой макушке. В правой руке старик держал массивный кольт, дулом которого он, очевидно шутовства ради, лениво чесал у себя за ухом. Вперив в девушку наглые глаза, он насмешливо произнес:

– Хэлло, мисс… Вот и я… Да, да, это я.

– Кто вы? – закричала девушка. И в тот же миг вскочила в седло.

– Не спешите, мисс, – рассмеялся рыжебородый. Дулом пистолета он указал куда-то в сторону: на тропинке, недалеко от девушки, Гейм увидел двух вооруженных молодчиков, и в тот же момент еще трое стали приближаться к ней, поднявшись из-за соседних кустов.

– Банда Старого Бена, – прошептала девушка своему спутнику. – Я погибла… Они требовали денег, шантажировали.

Старый Бен продолжал издеваться:

– Узнали меня, мисс? Ха-ха-ха… Я пришел за ответом на мои письма, на которые вы не изволили отвечать. Но теперь уж вместо ответа я заберу вас. А разговаривать будем позже.

Летчик сразу понял, в чем дело. Это был случай типичного киднапинга. Киднапинг – термин, означающий похищение детей. В англосаксонских странах, особенно в США, киднапинг превратился в обычный и весьма выгодный бизнес. В свое время жертвой киднапинга стал известный американский летчик Чарльз Линдберг, превратившийся впоследствии в поклонника Гитлера. У Линдберга украли ребенка, которого затем бандиты убили, так как не получили от папаши требуемой суммы выкупа. Но став для уголовного мира промыслом, киднапинг в США давно перестал быть связан только с детьми – бандиты похищают и взрослых, судьба которых целиком зависит от того, внесут ли за них родные требуемый выкуп.

Гейм поднялся и прижался к стволу раскидистого дуба, в тени которого он лежал. Летчик хотел присоединиться к спутнику девушки, чтобы защитить ее. Как-никак – два против шести, не так уж мало. Но мужчина вел себя странно – он не проявил никаких признаков отваги и, кажется, не собирался оказывать сопротивления.

– Эй вы, мистер, как вас там… – обратился к нему главарь банды. – Можете себе улепетывать пока живы, вы нам не нужны. Марш!

Спутник девушки вскочил в седло, повернул лошадь и во весь опор погнал ее через поляну. Бандиты, очевидно, ожидали, что девушка последует за ним, и группой бросились наперерез. Однако они ошиблись: девушка соскочила на землю, повернула своего коня, слегка ударила его хлыстом и приказала:

– Домой, быстро.

Лошадь тотчас исчезла. Бандиты бросились к своей жертве, но первый же из них упал, убитый наповал, – в руке девушки блестел небольшой пистолет.

– Неплохое начало, – прошептал Гейм. В эту минуту летчик не задавал себе вопроса, должен ли он прийти на помощь незнакомке, которой сейчас угрожала смертельная опасность. Он презирал бы себя, если бы даже подумал об этом. Единственное, что его волновало, это как сделать так, чтобы и защитить девушку, и уцелеть самому. Прежде всего ему не следовало показываться бандитам: они разрядили бы в него полдюжины револьверов, и он погиб бы бесславно и без пользы, только и всего.

Кровь пролилась. Гейм знал, что по неписаным законам уголовного мира теперь девушку, попади она в руки бандитов, не спас бы уже никакой выкуп – она была обречена на смерть.

По-видимому, девушка сама понимала это и решила защищаться до последнего. Но незнакомка допустила ошибку – вместо того, чтобы спрятаться за дерево, а затем попытаться скрыться в лесу, она, думая лишь о том, чтобы подороже продать свою жизнь, опустилась на землю и притаилась в небольшой канавке. Среди бандитов поднялся хохот.

– Сейчас мы ее усмирим! – угрожающе произнес Старый Бен.

– Эй, Длинный Хью! – позвал он сутулого парня и отдал ему какое-то приказание. Длинный Хью скрылся в лесу.

– А ты, Красавчик Гарри, – обратился главарь к другому бандиту, – потренируйся-ка! Сначала бей в правую руку, а затем займись ее ушами. Она будет хороша и без этих принадлежностей красоты.

Красавчик Гарри, высокий, с опухшим от пьянства лицом сухопарый детина, явно красуясь перед приятелями, заложил левую руку назад, а правую, с револьвером, опустил вдоль тела.

Гейм понимал, что Красавчик Гарри решил щегольнуть своим искусством. И он не ошибся: спокойно опущенная вниз рука молниеносно взлетела вверх, блеснуло дуло револьвера, раздался выстрел и… в следующий же момент оружие выпало из рук бандита, а сам он, схватившись за окровавленную, пробитую пулей правую руку скорчился от боли.

Хитрость Гейма удалась: прежде чем бандиты поняли, что стрелял не Красавчик Гарри, а, наоборот, кто-то, опередив, подстрелил его самого, прошло не меньше минуты, которой летчик и воспользовался.

– Ко мне, скорее! – крикнул он девушке, и та одним прыжком очутилась возле него, но в то же мгновенье Длинный Хью, совершивший обход с тыла и, по всей вероятности, не заметивший притаившегося летчика, схватил девушку в охапку. Он успел издать торжествующий крик, но тут же со стоном выпустил свою жертву и опрокинулся навзничь – Гейм нанес ему страшный удар рукояткой револьвера по голове.

Поняв, что на них самих напал кто-то, кого они еще не сумели увидеть, бандиты мгновенно скрылись в лесу.

Девушка схватила Гейма за руку, порываясь бежать: казалось, только теперь, увидев, что ей пришли на помощь, она испугалась.

– Нет… – высвободился из ее рук летчик. – Бежать они нам сейчас не дадут.

Он подобрал оружие Длинного Хью и снова скрылся за толстым стволом дуба.

– Что же мы должны делать, чтобы спастись? – спросила девушка. – Есть ли у нас какой-нибудь выход?

Гейм слегка улыбнулся:

– Выход один – перебить бандитов одного за другим или нанести им такие потери, чтобы они отступили, оставив нас в покое.

Девушка с изумлением посмотрела на капитана – ведь он же был один. Но никакого иного выхода действительно не существовало: бежать по лесу бессмысленно – там наверняка находились люди из шайки Старого Бена, которые без труда расправились бы с ними. Им ни минуты нельзя было оставаться и на месте, у подножья дерева, – Гейм не сомневался, что бандиты, как только придут в себя, возьмут их в кольцо и поведут атаку по всем правилам. Он указал девушке на соседнее, такое же мощное дерево и приказал:

– Лезьте вверх… осторожнее – не оставляйте следов и не показывайтесь им…

– А вы? – спросила девушка, подняв на него свои необычайно ясные и глубокие серые глаза.

– Я последую за вами, – прошептал Гейм. – Скорее!

По-видимому, капитан не ошибся, угадав в ней спортсменку, – девушка быстро поднялась по стволу дерева и притаилась в его густой кроне. Он последовал за ней.

Гейм и спасенная им девушка сидели не шевелясь. Позиция была не из отличных, но отсюда они по крайней мере могли видеть каждого, кто захочет к ним приблизиться… Прошло полчаса, час. Девушка несколько раз вопросительно вскидывала на Гейма глаза: не пора ли спускаться? Но каждый раз капитан отрицательно качал головой.

Неожиданно девушка сделала беспокойный жест… Гейм посмотрел туда, куда она ему указала: густая, высокая трава шевелилась, кто-то осторожно полз сюда, по направлению к ним. Трава шевелилась и в ряде других мест, и даже на открытой поляне, однако людей нигде не было видно. Лицо девушки явно выразило недоумение: она не понимала в чем дело. Но разве можно было обмануть Гейма?! Там, в южной части Калифорнии, на ферме отца, играя с товарищами в индейцев и «отправляясь в поход» на вероломных апачей, он, Стив Гейм, изображавший вождя команчей, не раз маскировался сплетенной из травы сеткой, точь-в-точь как это сейчас делали люди Старого Бена.

Но они не учли, что их противники могут видеть их сверху. По-видимому, им пока и в голову не пришло, что их враги могут скрываться на дереве. Это обстоятельство давало Гейму хотя и временное, но совершенно очевидное преимущество.

Летчик решил во что бы то ни стало пристрелить в первую очередь бородатого главаря. Но как угадать, под какой травяной сеткой скрывается его рыжая борола? Оставалось следовать уже избранной тактике, и Гейм продолжал выжидать.

Бандиты двигались со всех сторон, находясь друг от друга примерно на равном расстоянии, и останавливались ровно через каждые двадцать секунд.

Двадцать секунд! – вот собственно на что и мог рассчитывать Гейм. Первые двадцать секунд движения, в течение которых он откроет огонь, должны обеспечить ему победу. Будет ли он потом еще иметь время, угадать заранее было трудно, но эти двадцать секунд необходимо использовать во имя жизни.

Вот первый из бандитов вплотную приблизился к распростершемуся невдалеке телу Длинного Хью и в испуге с криком вскочил на ноги. В то же мгновенье раздался выстрел, и он ткнулся головой в высокую траву. Новенький автомат отлетел в сторону. Бандиты замерли на месте: они пытались определить, откуда стреляли по их демаскировавшемуся товарищу, но все было тихо – Гейм продолжал скрытно наблюдать. Вот одна из сеток слегка сдвинулась, и на миг рыжая борода главаря блеснула под яркими лучами солнца. Теперь капитан знал, с кого начинать в данные ему судьбой двадцать секунд.

И этот момент настал – растерявшиеся было бандиты по свисту Старого Бена снова двинулись вперед.

Огонь, огонь, огонь… Выстрелы, быстрые, как на зачетных стрельбах. Девушка следила за движениями Гейма и, очевидно, за его мыслями… Хлоп, хлоп, хлоп, точно взрывались петарды. Двадцать секунд – половина шайки перестала существовать, за это Гейм мог ручаться. Вон там лежит рыжебородый, предсмертными движениями сбросивший маскировку…

Летчик знал, каковы американские гангстеры: беспредельно жестокие и столь же беспредельно трусливые.

Четверо из них вскочили на ноги и, увидев трупы товарищей, поспешно бросились в глубь леса. Стало опять тихо.

Гейм подождал еще немного, затем с облегчением сказал:

– Ну, теперь они, кажется, не сунутся. Какой позор, – продолжал он, помогая девушке спуститься на землю. – В двух шагах от Нью-Йорка приходится вести войну с бандитами.

Теперь, когда опасность, казалось, миновала, наступила реакция: девушка едва могла стоять на ногах. Нервное потрясение было слишком велико.

– Я провожу вас, – предложил Гейм.

Она кивнула головой и благодарно посмотрела на него.

Они молча направились по тропинке. Гейм поддерживал девушку. В сущности, ей следовало бы отдохнуть и уж тогда трогаться в путь, но Гейм видел, что ей так хочется поскорее уйти подальше от этого страшного места, что и он не стал задерживаться.

«До сих пор она не назвала себя, – подумал летчик, – что бы это значило?» Ему хотелось спросить, кто она, как попала в этот лес, но он не решался. Какие-то неясные еще ему предчувствия мешали расспрашивать ее, заставляли быть осторожным. Он вспомнил, что во время ссоры со своим спутником она назвала имя какой-то Чармиан Старк. Не имеет ли ее подруга какого-либо отношения к несчастному узнику Уильяма Прайса – профессору Старку? В таком случае Гейм обязан был проявить сдержанность.

Трудно сказать, сколько времени продолжалось бы это молчание, если бы неожиданно впереди не послышался топот многих копыт. Выглянув из-за деревьев, Гейм и его спутница увидели мчащуюся прямо на них группу вооруженных людей. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что спешат детективы, охраняющие эту девушку и теперь потерявшие голову от страха. С ними были шериф и тот мужчина, который воспользовался разрешением Старого Бена и сбежал. Заметив его, девушка зло сказала:

– Негодяй!

– Кто он? – спросил Гейм.

– Подлый негодяй, Генрих фон Краус… капитан…

– Гейм… Стив Гейм, – представился летчик и тут же шепотом спросил: – А вы, кто же вы?

Девушка, с чувством сжав его руку, ответила:

– Меня зовут Бэтси… Бэтси Прайс. Вы придете ко мне, Стив Гейм? Да?

– Да, да, – прошептал Гейм в крайнем волнении. – О да, я приду к вам. Но я прошу вас как о великой милости…

– О чем, Стив? О чем?

– Если вы чувствуете хоть каплю признательности ко мне, Бэтси Прайс, ни одному человеку, слышите, ни одному человеку не говорите, что это я выручил вас сегодня. Помните, моего имени не должен знать никто, а особенно ваш отец и этот немец Краус. Во имя моей жизни, Бэтси Прайс, я прошу об этом.

Судя по топоту невидимых из-за густых деревьев коней, всадники были уже совсем рядом.

Гейм пристально посмотрел – в глаза своей спутницы.

– Во имя жизни, – шепотом повторила она и твердо сказала: – Не беспокойтесь, я обещаю вам… но вы должны навестить меня в «Приюте Бэтси»…

– Я приду, – ответил Гейм и быстро скрылся в чаще леса.

Он шел на север, стремясь еще засветло выйти к берегу Гудзона.

Глава двенадцатая

Русаков стоял у окна своего кабинета и смотрел на площадь имени Дзержинского. Мчались автомобили, шли троллейбусы. Но молодой чекист ничего этого не замечал, занятый своими мыслями. Затем он подошел к письменному столу и поднял телефонную трубку.

– Здравия желаю, товарищ полковник. Говорит капитан Русаков. Разрешите зайти к вам по важному делу.

– Заходите, – ответил полковник Соколов. Русаков по привычке одернул на себе китель, поправил прическу и, взяв со стола папку с документами, вышел из комнаты.

– Вовремя вы, – встретил его полковник. – Я как раз собирался вызвать вас с докладом по делу о «Незваном госте».

– О «Незваном госте» я и хочу доложить. Разрешите?

– Докладывайте.

– Начну с того, что час тому назад арестованный Струнников попросил свидания со мной.

– Стало быть, он решил прекратить играть в молчанку?

– Вот именно, – подтвердил Русаков. – Я велел сейчас же привести его ко мне. И вот его показания. – Русаков протянул полковнику протокол допроса. – Струнников признал, что собранные о нем данные правильны. В плену он, конечно, не был. Сын крупного кулака, высланного в свое время с Украины, Петр Струнников через десять лет вернулся в родные места под другой фамилией, устроился преподавателем русского языка в средней школе, женился… Но ненависть к народу, к советскому строю не давала ему покоя, и он примкнул к банде уголовников, совершавшей нападения, на магазины, сельские кооперативы, на партийных работников… Бандиты грабили и убивали. Двойную жизнь Петр Струнников вел до конца тысяча девятьсот сорокового года, когда ему стало ясно, что его уголовным похождениям скоро наступит конец. Тогда он скрылся, уехал в западные районы Советского Союза и сумел тайно удрать за кордон. Семью, детей бросил. Банда вскоре была обезврежена. Струнников, которого судили заочно, был приговорен к двадцати пяти годам тюремного заключения. В годы войны он помогал гитлеровским аккупантам, после войны перешел на службу к новым хозяевам, окончил шпионско-диверсионную школу, там же преподавал разговорную практику русского языка. Затем его решили использовать, так сказать, по прямому назначению, и вот теперь перебросили на территорию Советского Союза для того, чтобы помочь пробраться в нашу страну другому, основному агенту, после чего Струнников должен был приехать в Киев и там ждать, когда с ним свяжется разведка. Арестованный признал, что он и второй агент приземлились в районе города Краснотал, именно так, как это установили вы, товарищ полковник.

– Что же арестованный сообщил о личности другого агента, нелегальную переброску которого в Советский Союз он должен был замаскировать? – спросил Соколов.

– Струнников утверждает, что о втором агенте и о задании, которое ему было дано разведкой, он не имеет ни малейшего представления. После долгих размышлений я пришел к выводу, что этому можно поверить.

– Допустим… – согласился полковник. – Но что он сообщает о личности своего напарника?

– Вот тут положение осложняется, и эту часть показаний Струнникова на веру принимать никак нельзя, – продолжал Русаков. – Арестованный утверждает, что он не только не знает сброшенного вместе с ним человека, но и не видел его лица и не слышал его голоса. По его словам, лицо второго агента было скрыто повязкой, а объяснялся он с ним, со Струнниковым, жестами.

– Н-да… И что же вы думаете о показаниях арестованного? – спросил полковник.

Русаков немного подумал и затем уверенно ответил:

– Я думаю, что в этой части своих показаний арестованный не говорит правды.

– То есть?

– Я думаю, что перед ним поставлена задача не только замаскировать выброску на нашу территорию «агента-невидимки», но и помогать этому агенту в дальнейшем. Возможно, что именно тот агент и должен был позднее связаться со Струнниковым в Киеве.

Полковник встал и прошелся по кабинету.

– А почему арестованный не хотел дать таких показаний сразу или хотя бы немного раньше? – спросил он, круто повернувшись и остановившись против капитана.

– Он объясняет это тем, что боялся за свою семью. Не за ту, которая у него была в Краснотале, а за другую… В Западной Германии Струнников успел обзавестись новой семьей. Согласно его показаниям, у него там жена и двое детей, которые сейчас находятся на положении заложников у американской разведки.

Полковник задумался.

– Ну, все это, полагаю, со временем выяснится, – произнес он. – Думаю, в одном и очень важном пункте вы не правы. Да, да… – повторил он. – В важнейшем пункте вы не правы. Видите ли, анализируя показания арестованного Струнникока, вы не можете забыть, что его личность не внушает нам доверия, и, таким образом, инстинктивно, так сказать, ищете какие-нибудь обоснования для выводов, противоположных тем, на которые рассчитаны показания. Так ведь?

– Так, – согласился Русаков.

– Это естественно и понятно, – продолжал полковник. – Вот почему опытные враги иногда охотно дают более или менее правильные показания – они рассчитывают как раз на то, что им не поверят и следствие пойдет по ложному пути. Чтобы избежать подобной ошибки, надо при оценке искренности показаний исходить не только из отрицательного представления о личности того, кто дает эти показания, но и из всего, что мы знаем по делу. Разберемся же в том, что нам удалось пока выяснить. Нас, понятно, главным образом интересует сейчас не Струнников, а тот агент, что был с ним. Итак, во-первых, мы теперь определенно знаем, что такой человек существует, что он был сброшен над нашей территорией с американского самолета и где-то пока скрывается. Во-вторых, нам известно и такое очень важное обстоятельство, что заброска в нашу страну вражеского лазутчика была организована так, чтобы мы не могли узнать о его существовании. С этой целью ими и был использован Струнников. Все это бесспорно, но я чувствовал, что чего-то нам не хватало. Чего? Уверенности в том, что выводы о методе заброски к нам вражеского агента были именно таковы, какими они мне представлялись.

– Но теперь Струнников подтвердил это, – вставил Русаков.

Полковник усмехнулся.

– Эта часть показаний арестованного не имеет сейчас для нас большой цены, – сказал он. – Подтвердить то, о чем мы уже знаем без него, – подумаешь, большая заслуга! Он же знал с самого начала, из беседы с ним тогда в Краснотале, что мы разгадали трюк пославшей его разведки. Дело, милый мой, не в этом, а в том, что он, наверное, сам о том и не догадываясь, сообщает нам весьма важную недостающую деталь к делу о «Незваном госте».

– Какую? – спросил Русаков. – Я что-то плохо понимаю.

Соколов в упор посмотрел на него.

– Струнников не только ничего не знает о сброшенном вместе с ним парашютисте, но действительно не видел его лица и не слышал его голоса. Я абсолютно уверен, что в этой части показания арестованного правдивы.

– К чему им весь этот детектив? – спросил Русаков. Полковник прошел на свое место и опустился в кресло.

– Детектив? – иронически произнес он. – Это смотря что считать детективом. Если под ним подразумевать необычные поступки людей, то ведь нельзя забывать, что вся грязная, кровавая работа иностранных разведок построена на чем-то необычном, проводится необычными методами; люди, которые при этом ими используются, тоже в своей тайной, предательской деятельности раскрываются не с той стороны, с которой их знают на службе, а часто и дома, а совсем с другой. Но вернемся к тому, чего вы не поняли в показаниях Струнникова… Сейчас мне ясно, что вражеский агент, засланный к нам в качестве «агента-невидимки», имеет какое-то весьма серьезное задание. Разведка позаботилась не только о том, чтобы сделать неизвестным для нас факт его выброски с парашютом в районе Краснотала, но и о том, чтобы Струнников в случае провала не мог опознать его и выдать. Понятно?

– Теперь понятно, – отозвался Русаков. Он был обескуражен.

– Ну, ну, не унывайте, – ободрил его полковник. – Вы на чекистской работе недавно, опыт придет со временем. По-моему, дело это сложное. «Невидимку» мы должны найти и обезвредить. Вынырнет же он где-нибудь! А как только нос покажет – тут ему и конец! Теперь перейдем к другому – доложите о случае на Дмитровском шоссе. Как идет операция?

Русаков подробно рассказал о замеченной постовым милиционером встрече двух мужчин на шоссе, о странном поведении владельца коричневой «Победы» инженера Силина, о найденных в придорожной траве обрывках записки и посещении пассажиром такси заводского поселка в поисках несуществующего гражданина Стрекопытова.

– Придя вслед за незнакомцем на станцию Лианозово, – докладывал Русаков, – домашняя хозяйка Лебедева обратилась к уполномоченному органов государственной безопасности и сообщила о своих подозрениях. За незнакомцем было установлено наблюдение. Он купил билет до Москвы, сел в вагон первого же электропоезда и уехал. В Москве неизвестный нанял такси и направился к центру. Здесь он вышел из автомобиля и пешком отправился к зданию, в котором помещается одно иностранное учреждение. Удалось установить, что человек этот занимает там солидный пост.

– Вы узнали фамилию любителя путешествий? – осведомился полковник.

– Да, его фамилия Шервуд… Хью Шервуд.

– Вот как? – полковник забарабанил пальцами по столу. – Очевидно, резидент. Ну что ж, на этот раз он съездил плохо. Неудачная поездка, прямо скажу: не трудно догадаться, что она была совершена с единственной целью – встретиться с человеком, именующим себя Силиным, и передать ему какой-то приказ. Что удалось узнать о Силине?

Русаков развел руками.

– Ничего.

– Как так? Почему?

– Силиных в Москве оказалось много, но среди них не обнаружен тот, которому Шервуд передал записку на Дмитровском шоссе.

– Та-ак… – произнес Соколов. – Значит, липа?

– Да, документы, которые он предъявил милиционеру, были фальшивые. Тогда мы стали искать машину с номером 30-40. Нашли. Но и машина оказалась совсем другая, выкрашенная в серый цвет. Это персональная машина, прикрепленная к одному из руководящих работников Министерства угольной промышленности. Тогда мы стали проверять, где и когда была отмечена коричневая «Победа» с номером 30-40. Вот тут и выяснилось интересное обстоятельство: оказалось, что именно эта машина систематически появлялась на окраине Загорска, у домика, принадлежащего некоему Ухваткину.

Русаков увидел, как полковник оживился и удивленно вскинул вверх свои мохнатые брови.

– Ухваткин? – протянул он. – Как его зовут? Не Василий Иванович?

– Так точно, Василий Иванович.

– Ну, докладывайте, докладывайте, – приказал полковник.

– Ухваткин – человек одинокий. Семью он якобы потерял в Ленинграде, во время блокады… работает в артели «Труженик» разъездным фотографом – разъезжает по стране, главным образом по сельским местностям, и убеждает граждан сфотографироваться у него, обещая выполнить заказ отлично и быстро.

– И многие у него фотографируются?

– Еще бы! Приедет в какую-нибудь деревню со своим фотоаппаратом, как-никак столичный фотограф, – улыбнулся Русаков.

– Так… Давайте дальше.

– Домик маленький, скрытый зеленью, в сторонке от других. Уютное местечко. И вот сосед Ухваткина, инвалид Отечественной войны Петухов, бывший танкист, заметил, что у домика Ухваткина нет-нет да и появится коричневая «Победа» номер 30-40 с бледнолицым, сутулым мужчиной за рулем. По-видимому, это тот же самый человек, который встречался с Шервудом на шоссе.

– Интересно, – заметил Соколов.

– Петухов обратил внимание на одно обстоятельство, – продолжал капитан. – Обычно через день – два после посещения его человеком, разъезжающим в «Победе», Ухваткин уезжал в командировки.

– Совпадение, конечно, не случайное, – сказал полковник.

– Но последний раз Ухваткин уехал из Загорска лишь через неделю после очередного посещения его агентом.

– Куда он уехал?

– Этого пока установить не удалось… Ухваткин уехал не в командировку: он якобы решил отдохнуть и выпросил себе продолжительный отпуск. В артели Ухваткин на хорошем счету, его хвалят как энергичного работника и активного общественника. О человеке же, который, по свидетельству Петухова, систематически посещал Ухваткина, в правлении артели ничего не знают. К слову сказать, помещение артели «Труженик» находится на противоположном от домика Ухваткина конце города.

– Гм… Ну, а есть ли у Ухваткина в Загорске какие-нибудь родственники? – спросил полковник Соколов.

– В Загорске у него родственников нет, это мы выяснили точно, – ответил Русаков. – А руководство промартели родственниками Ухваткина не интересовалось и ничего о них не знает.

– Что же вы обо всем этом думаете?

– Известно, что в подвергшихся блокаде городах-героях погибло немало мирных советских граждан, – сказал капитан. – Так что то обстоятельство, что Ухваткин потерял свою семью, родных в Ленинграде, само по себе могло бы не вызвать подозрений.

– Правильно, – подтвердил полковник.

– Но, – продолжал Русаков, – мы знаем, что нередко для того, чтобы скрыть о себе концы в воду, всякого рода враги пытаются связать свою родословную с якобы погибшими мифическими родственниками.

– И это правильно, – снова согласился полковник Соколов. – Ну и какой же вывод?

– Я думаю, что документы Ухваткина такая же липа, как и того, кто назвался Силиным.

Полковник снова заходил по кабинету:

– Полагаю, что на этот раз вы опять допустили ошибку, – сказал он наконец.

– Объясните, товарищ полковник.

– Пожалуйста. Вы, Сергей, забыли о том, что первым условием, которое иностранная разведка ставит перед своими агентами, заброшенными на территорию Советского Союза, является приобретение настоящих, подлинных документов. Верно?

– Верно, – не мог не согласиться капитан.

– Пойдем дальше… – продолжал полковник. – Если исходить из того, что Ухваткин связан с иностранной разведкой, а мы имеем основание исходить из этого предположения, то он должен был стремиться получить подлинные документы. Так?

– Так, товарищ полковник.

– Идем дальше… Сколько лет Ухваткин живет в Загорске?

– Лет десять.

– Лет десять… Стало быть, срок, в течение которого он должен был стать обладателем каких-то подлинных документов, если он агент иностранной разведки, давно уже истек. Какой же следует сделать из этого вывод?

– Что документы у Ухваткина не фальшивые, – с некоторым разочарованием ответил Русаков.

– Правильно, – подтвердил полковник. – Но это не меняет сути дела. Думайте, думайте! В нашей работе полезно думать. Вам надо научиться делать правильные выводы. Без размышлений нет правильного анализа, а без правильного анализа нет успеха в проведении операции вроде «Незваного гостя». Поняли?

Русаков поднял голову и внимательно посмотрел в лицо полковника.

– Но если документы у него не фальшивые… – начал он запинаясь, – то…

– Что «то»? Ну, ну, смелее.

– То значит сам Ухваткин фальшивый, – твердо сказал Русаков. – То есть, что он вовсе не Ухваткин, а какой-нибудь Веревкин.

– Совершенно правильно! – с удовлетворением подтвердил Соколов. – Теперь нам надо установить, куда он направился и почему присвоил себе именно эту фамилию, фамилию безусловно когда-то проживавшего в Ленинграде Ухваткина. Но прежде всего следует принять все меры к выяснению его местонахождения.

– Я уверен, что он куда-то направился для выполнения того самого приказа, который Шервуд передал своему агенту на Дмитровском шоссе, – сказал Русаков. – Линия связи Шервуд – Силин – Ухваткин нами определенно выявлена.

– Все это так, но всем этим мне придется заняться уже без вас, – неожиданно сказал полковник.

– Почему без меня? – удивленно спросил Русаков.

– Потому что завтра утром вы вылетаете во Фрунзе, в Киргизию. Вопрос о командировке согласован с начальником управления, билет на самолет ждет вас у моего секретаря.

– В город Фрунзе? Зачем? – допытывался капитан.

– Мы вспомнили о том, что вы у нас спортсмен, альпинист, и решили предоставить вам возможность побыть на лоне природы, – шутливо продолжал полковник. – Собственно город Фрунзе лишь пункт, куда вас доставит самолет. Из Фрунзе вы автобусом доберетесь до города Пржевальска и очутитесь на берегу озера Иссык-Куль. Там свяжетесь с полковником Харламовым, а затем уже отправитесь в самые дебри Тянь-Шаня, Небесных гор. Чудесная поездка, не правда ли?

– Но… я только что начал заниматься операцией – «Незваный гость», а теперь, стало быть, должен бросать… – смущенный неожиданным поворотом дела произнес капитан Русаков. – Откровенно говоря, мне очень жаль, товарищ полковник.

– Жаль ни жаль, а завтра утром надо лететь, – сказал Соколов неожиданно посуровевшим голосом. – А прослушав ваш доклад, я рад, что вопрос об этой поездке был решен своевременно. Вам надо добраться до гор Тянь-Шаня как можно скорее, не задерживаясь нигде ни одной минуты.

– Что же я буду делать в глубине Небесных гор? – спросил Русаков.

– Охранять Александра Ивановича Ясного и его друга, известного геолога Лучинина, они там с геологической партией, – пояснил полковник. – Правда, Харламову дано приказание выделить для сопровождения экспедиции Лучинина и Ясного одного – двух пограничников, но нам кажется, что не лишне будет направить туда и оперативного работника из центра: профессоры Ясный и Лучинин заслуживают того, чтобы мы о них позаботились. Ну, а поскольку вы у нас альпинист, выбор пал на вас. Никто из членов экспедиции не должен знать, что вы сотрудник органов безопасности, вы будете просто родственником Харламова, приехавшим в Пржевальск отдохнуть.

Полковник снова прошел на свое место и остановился за столом – строгий, со сдвинутыми над переносицей бровями.

Русаков поднялся и вытянулся.

– Вот что, капитан Русаков, – официальным тоном начал полковник. – Успешное выполнение возложенного на вас ответственного поручения потребует не только специальной альпинистской подготовки, но и большой смекалки, силы воли, напористости. Возможны всякие неожиданности, ведь враг хитер и коварен. Учтите, кстати, что где-то там, возле экспедиции Ясного и Лучинина, вы почти наверняка встретите Ухваткина, о котором мы с вами так много сегодня говорили.

– Ухваткина?! – не удержался от восклицания Русаков.

– Именно его, – подтвердил полковник. – Мне осталось рассказать вам об одном деле, которым мне пришлось заниматься сегодня утром вместе с инспекторов уголовного розыска.

Полковник сделал Русакову знак садиться и сел сам.

– Так дело вот в чем… – продолжал он. – В степи, у железнодорожной линии неподалеку от города Фрунзе найден труп мужчины лет тридцати пяти. При убитом оказались документы на имя некоего Иванова из города Арзамаса, направлявшегося из Москвы на работу в школу в качестве учителя русского языка. Как произошло преступление? Следственные органы на месте пришли к заключению, что Иванов был убит в поезде ударом в голову каким-то тяжелым предметом, а затем выброшен из вагона. Женщины-проводники ничего подозрительного ночью не заметили, ключа от входной двери вагона никому не давали. По мнению следователей, преступление совершено с целью ограбления, так как багаж убитого оказался похищенным.

– Да, не повезло человеку, – заметил капитан.

– Кому? Иванову-то? – усмехнулся полковник.

– Конечно. Поехать на работу и вдруг…

– Ну, я не сказал бы, что Иванову не повезло. Скорее наоборот.

Русаков с изумлением посмотрел на своего начальника, но тот отнюдь не шутил.

– Я ничего не понимаю, – признался капитан.

– Очень просто. Иванов жив, хотя и не здоров. Он действительно должен был выехать из Москвы во Фрунзе и даже с тем самым поездом. Но накануне выезда с ним произошел несчастный случай в Загорске, и его лишь под утро нашли километрах в сорока от этого города в придорожной канаве с пробитым черепом. Иванова немедленно доставили в Институт Склифосовского, где он и находится по сей день. Опознали его личность только через несколько суток.

– Он в сознании?

– К сожалению, пока нет, но врачи уверяют, что все будет в порядке.

– Но какое отношение имеет этот случай к моей командировке? И при чем тут Ухваткин? Неужели он пошел на такое дело?

– А вот при чем… – продолжал полковник, взяв лежащую на столе папку и перелистывая подшитые в ней документы. – Вот тут в деле имеется не лишенное для нас интереса свидетельское показание гражданина Бехтеева, кстати, одного из соседей Ухваткина. Бехтеев доводится дядей пострадавшему Иванову. По словам этого Бехтеева, Иванов последнее время жил в Москве, где он снимал комнату, но часто бывал у него, в Загорске. За некоторое время до предстоящего отъезда Иванова на работу в Киргизию Бехтеев созвал в гости ближайших родственников и друзей. Каким-то образом в гостях у него очутился и Ухваткин, который и предложил желающим на прощанье сфотографироваться. Иванов и другие присутствовавшие с удовольствием приняли это предложение. Ухваткин сделал ряд снимков, пообещав срочно изготовить фотокарточки. Однако, ссылаясь на занятость, он тянул. Ухваткин при этом знал, что Иванов очень хочет иметь фотоснимки: вместе с ним сфотографирована молодая женщина, с которой Иванов мечтал впоследствии связать свою жизнь. И вот когда остался один день до отъезда Иванова в Киргизию, Ухваткин вечером явился к Бехтееву со снимками. В этот раз Иванов пробыл в Загорску долго, сначала у дяди, а потом у своей знакомой. На станцию он ушёл к последней электричке на Москву. Что с ним случилось по дороге на станцию и кто на него напал, пока неизвестно. Когда под утро его обнаружили прохожие, неподалеку от него случайно нашли порванные фотоснимки, благодаря которым удалось впоследствии установить личность пострадавшего: рядом с Ивановым был снят Бехтеев, которого хорошо знают во всей той округе. Ни денег, ни документов при Иванове не оказалось. Исчез и железнодорожный билет, чему никто не придал значения: кому и зачем нужен железнодорожный билет! Таким образом, налицо было типичное покушение с целью ограбления. Появилась было и другая версия – о покушении из-за ревности, но она вскоре отпала как неосновательная.

– А как с Ухваткиным? – с интересом спросил капитан.

– В том-то и дело, что он обеспечил себе алиби – был в ту ночь далеко за городом, отвозил снимки, там и заночевал. Теперь, когда нам известно, что он связан с агентами иностранной разведки, я уверен, что тут без него не обошлось, и по-ново смотрю на это покушение.

– Следовательно, вместо Иванова в Киргизию с его документами ехал кто-то другой, кого и убили? – спросил Русаков.

– Вы думаете, что убили того, кто присвоил себе документы учителя Иванова? – Соколов выжидательно посмотрел на капитана.

Русаков на этот раз не спешил с ответом.

– Сложное дело… – неопределенно сказал он наконец. – Кто-то бросил Иванова в канаву, будучи уверен, что он мертв…

– Безусловно, – согласился полковник.

– Затем этот «кто-то» едет в поезде с документами Иванова и в свою очередь становится жертвой покушения. В такое стечение обстоятельств трудно поверить.

Соколов с удовлетворением потирал руки.

– Дальше, дальше, – торопил он.

– Скорее можно предположить, что в поезде был убит кто-то другой, кого преступники хотели выдать за Иванова, – продолжал свои рассуждения Русаков. – Ну, запросят Арзамас, оттуда ответят: да, уехал в Киргизию наш Иванов. Кто поедет в такую даль устанавливать личность убитого?

– Ваши предположения не лишены интереса, особенно если не забывать, что Иванов – человек одинокий, – заметил полковник. – Стало быть, вы думаете, Сергей?..

– Я уверен, что кому-то были нужны документы Иванова!

– Я вам скажу, кому его документы потребовались, – спокойно произнес Соколов.

– Вы имеете в виду тех, кто встречались на Дмитровском шоссе?

– Безусловно! Ведь Ухваткин с ними связан.

– Но кому и зачем потребовалось убивать еще кого-то и подбрасывать ему документы Иванова? – задумчиво произнёс капитан.

Полковник Соколов развел руками:

– Это нам предстоит выяснить.

Неожиданно Русаков вскочил на ноги.

– Я, кажется, понял, – взволнованно заговорил он. – Посмотрите, товарищ полковник, что получается: Шервуд передал лже-Силину какой-то приказ…

– Который в свою очередь кто-то передал Шервуду, – вставил Соколов.

– Лже-Силин что-то приказал Ухваткину, и вот – один почти убитый в Загорске, второй определенно убитый в Киргизии, неподалеку от города Фрунзе. Вот куда тянется линия: Шервуд – неизвестный, выброшенный с поезда в киргизской степи. И это еще не конец ниточки! Так куда же она тянется? – и Русаков посмотрел прямо в глаза полковника.

– Возможно… – сказал тот, – возможно и это… Я рад, что вы теперь начинаете понимать в чем дело. И заметьте, Сергей: ниточка тянется не от Шервуда, а наверняка через Шервуда от кого-то, кого мы еще не знаем. Куда она тянется? Вчера конец ниточки показался близ города Фрунзе, а кто знает, где он покажется завтра? Этого мы сейчас определенно сказать не можем, но профилактика никогда не мешает, особенно когда дело касается таких людей, как Лучинин и Ясный, – а вдруг ниточка-то тянется к ним! Пока мы тут будем разматывать клубок, вам, Сергей, нельзя терять ни минуты. Итак, в горы Тянь-Шаня, догонять геологическую экспедицию.

– Слушаюсь, товарищ полковник. Разрешите идти готовиться к отъезду?

– Идите, да не забудьте поддерживать со мной регулярную связь.

– Слушаюсь, – капитан Русаков пожал руку своему начальнику, повернулся и четким шагом вышел из кабинета.

Глава тринадцатая

Рано утром летчикам нанес визит Томас Вуд. Он был по прежнему вежлив и гостеприимен.

Удобства капитана и его бортмеханика, казалось, составляли отныне его главную заботу. Но Гейм и Финчли были теперь насторожены больше, чем когда-либо: пребывание в Прайсхилле не прошло для них бесследно.

Как и раньше, завтрак подал Джо. Молодой негр был явно чем-то напуган. Хотелось расспросить его, но в доме все время вертелся Вуд. Собирая со стола посуду, Джо сумел все же подсунуть им крошечную записочку, написанную химическим карандашом: «Я знаю вас как честных солдат. Почему же теперь вы помогаете Прайсу? Никуда не отлучайтесь сегодня – я постараюсь пробраться к вам».

Друзья тревожно посмотрели друг на друга. В этот момент в комнату почти ворвался Вуд.

– Чем обязаны, мистер Вуд? – обратился к нему Гейм.

– О, извините, джентльмены, – заулыбался управляющий. – Мне казалось, что я по рассеянности оставил тут черновик делового письма, написанного мной еще сегодня вот этим карандашом. – И внимательно следя за выражением лиц своих собеседников, Вуд протянул им крошечный химический карандаш.

«Черт возьми! – подумал Гейм. – Рассеянность допустил не Вуд, а Джо, обронивший где-то карандаш, которым он писал записку». Гейм обвел комнату рукой:

– Нам ваше письмо не попадалось. Посмотрите сами…

– Что вы, что вы! – заметил управляющий и попятился к выходу. У самой двери он остановился и произнес таким тоном, как если бы только что – вспомнил: – Да… Совсем из головы вон – у меня имеется для вас приказание мистера Уильяма Прайса. Мне велено показать вам кое-что, капитан. Вам и сержанту Финчли. Мы отправимся сегодня речером.

– Слушаюсь, – по-военному отчеканил Гейм.

Первое, что надо было сделать после ухода управляющего, – это уничтожить записку, о существовании которой он, вероятно, подозревал. Гейм немедленно сжег ее. Теперь нужно было обсудить, как же обезопасить себя от опасности, которая их здесь подстерегала и о которой хотел их предупредить Джо? В комнате их могли подслушать. Покинуть ее – значит нарушить с таким трудом сделанное негром предупреждение. По молчаливому уговору летчики остались.

Обед не принес ничего нового. Вуд буквально не отходил от стола, слуга негр двигался безмолвно. Гейм и Финчли делали вид, что им тут весело, приятно и хорошо.

И снова потянулись долгие часы ожидания, но Джо почему-то не шел.

Из аллей парка доносились веселые голоса молодежи. Джо все не было. Вместо него снова появился Вуд.

– Я жду вас, джентльмены, – сказал он.

Вслед за управляющим они пошли к ожидавшему их закрытому автомобилю. Неожиданно откуда-то из-за угла веселой стайкой выбежала группа юношей и девушек, на минуту очутилась между летчиками и автомобилем, и в то же мгновенье глаза Гейма встретились с глазами Бэтси Прайс, в которых он прочел изумление, гнев и тревогу.

Некоторое время шофер вел машину по дороге, идущей берегом Гудзона, затем круто свернул, и летчики с удивлением обнаружили, что их везут по какой-то давным-давно заброшенной тропинке, уходящей в глубь леса.

Ямы и пни не позволяли ехать быстро. Нет, это не было похоже на прогулку! Но размышлять пришлось не долго. Прошло минут десять – пятнадцать, и автомобиль почти уткнулся радиатором в серый каменный забор. Черт побери, да ведь это все та же усадьба Прайса!

– Прошу следовать за мной, – произнес Вуд и направился к узкой калитке в стене.

Друзья еще раз осмотрелись – сомнений не было: это Прайсхилл, только на этот раз их подвезли к нему совсем с другой, противоположной Гудзону стороны. Что все это значит? Управляющий вложил в замочную скважину ключ, и чугунная калитка со скрипом отворилась. – Прошу за мной, джентльмены, – снова произнес Вуд. Летчики вслед за ним переступили порог. Вуд закрыл калитку. Они очутились в странном узком коридоре, сооруженном из фанеры, в конце которого виднелась кирпичная стена с небольшой дверью. Здесь было сыро, пахло гнилью. Вуд открыл дверь, и летчики оказались во дворе, обнесенном со всех сторон высокой стеной. Посреди двора находился двухэтажный коттедж, на пороге которого стоял старик негр.

– Это ваш Сэм, джентльмены, – сказал Вуд с оттенком насмешки в голосе и, подойдя к старику, стал объясняться с ним на пальцах. – Он глухонемой, – пояснил Вуд.

Финчли взглянул на приятеля. Лицо Гейма было непроницаемо-спокойным.

– Вам не надо беспокоиться, – продолжал Вуд. – Физические недостатки Сэма не мешают ему прекрасно справляться со своими обязанностями: он знает, когда и что именно подать. Надеюсь, вы отлично сумеете договориться с ним.

– Разве мы будем жить здесь? – спросил Финчли.

– Да. – Почему именно здесь?

– Таков приказ хозяина.

– А наши вещи? – спросил Финчли.

– Они уже здесь. – Вуд распахнул дверь в переднюю, и летчики увидели свои чемоданы, аккуратно поставленные у стены.

– Вы будете жить здесь, в этой комнате, капитан, – сказал Вуд, когда они поднялись на второй этаж, и обратил внимание Гейма на телефонный аппарат, стоящий на письменном столе, и на большой звонок возле него. – Если раздастся звонок – это значит вас вызывает к себе мистер Прайс. В ответ вы нажмете вот эту кнопку и немедленно отправитесь к хозяину. Если вам нужен буду я, переведите рычажок вот сюда и снимите трубку, если Скаддер – переведите вот сюда. Поняли, капитан?

Гейм кивнул головой.

– Теперь подойдите сюда, к этому шкафу, – продолжал Вуд. – Вот вам ключ – за этой дверью находится лестница, спускаясь по которой вы быстро дойдете до входа в лифт… Помните?

Гейм снова подтвердил. Теперь ему было все ясно. Он взглянул в окно: в легких сумерках, на расстоянии примерно четверти мили виднелась мрачная башня таинственной обсерватории – он, Гейм, был в своем служебном помещении, рядом с подземным ангаром, в котором находится «Метеор».

– Тайна этого хода доверяется вам, капитан, – говорил Вуд, – вам и, разумеется, вашему помощнику. Негр не знает и не должен знать, где скрывается потайной ход – именно для этого ход сделан прямо отсюда, из вашей комнаты, Уильям Прайс вызовет вас сегодня, капитан. Ну, а теперь до свидания, закройте за мной дверь, – и Вуд исчез за потайной дверью. Гейм положил ключ в карман. Вошел Финчли.

– Это твой кабинет, Стив? А где же управляющий?

Гейм указал на дверь, Финчли присвистнул.

– Час от часу не легче… И часто нам придется карабкаться по этой лестнице?

– Часто ли – не знаю, а начать это занятие мне придется сегодня же, – ответил Гейм и сообщил о предстоящем вызове его к Уильяму Прайсу.

– Ну, раз уж мы вынуждены отныне жить в этой трущобе, – сказал бортмеханик, – то первое, что я сделаю и сделаю немедленно, – это проверю, не скрыты ли в стенах всякие там микрофоны-диктофоны.

И он с энтузиазмом принялся за дело.

– Как будто ничего нет, – сообщил он спустя некоторое время, на минуту задумался и решительно тряхнул головой: – Нет, не верю… Что-нибудь да есть. Наверное, я не сумел обнаружить. А ты что думаешь, Стив?

– Думаю, что твои опасения не лишены оснований, – сказал Гейм и тихо, почти шепотом добавил: – Ни одного лишнего слова, Боб, понял?

Летчики вышли на небольшой балкончик, – здесь, на открытом воздухе, можно было, пожалуй, не опасаться подслушивания.

– Что ты думаешь о нашем глухонемом слуге? – тихо спросил Финчли.

Гейм неопределенно пожал плечами.

– Вот то же думаю и я. – Финчли покосился на входную дверь. – Возможно, он и не глух и не нем. А?

– Поживем – увидим, – ответил Гейм.

Он вспомнил взгляд, который бросила на него Бэтси Прайс там, во дворе, когда он садился в машину. Что-то большее, чем дружеский интерес и радость встречи, ощутил он в глазах девушки. Его тревожило: сумеет ли она сдержать свое слово и не искать его, не рассказала ли она кому-либо о его схватке с бандой Старого Бена?

– Посмотри, посмотри, – прервал его размышления Финчли. Он протянул руку. – Ты что-нибудь видишь?

– Ничего, – ответил Гейм.

– Вот именно – ни-че-го! – торжественно произнес бортмеханик. – Там теперь ничего нет. Ты понимаешь, что это значит, Стив?

– Коридор?

– Да. Пока мы осматривали наше помещение, коридор исчез.

Финчли был прав. Деревянный коридор, которым летчики пришли в этот коттедж, перестал существовать.

– Мы в западне! – произнес Финчли.

– Да, – подтвердил Гейм.

В это время старый негр пригласил летчиков к столу. Им пришлось спуститься в первый этаж, где помещалась маленькая гостиная.

После обеда они снова поднялись на второй этаж. Звонки, телефоны пока молчали.

Настала ночь. Черные силуэты деревьев скрывали очертания двора, стены.

И вдруг раздался звонок, резкий, требовательный. Гейм медленно поднялся с дивана, положил на столик последний номер «Таймс» и решительно направился к двери, ведущей к Прайсу.

– Жди, – сказал он Финчли. Тот крепко пожал ему руку.

Лестница привела Гейма к уже знакомому ему лифту. Дрезина стояла у самой стальной двери, Скаддер занимал свое место у рычагов управления.

– Скорее, вас ждут, – неприветливо сказал он летчику.

Опять Гейм очутился в слабо освещенной приемной. Но ждать ему на этот раз не пришлось: сейчас же открылась дверь, и Скаддер пропустил его в кабинет. Прайс, как и в прошлый раз, сидел на своем месте за большим письменным столом. Три двери, расположенные почти рядом, находились позади него.

«Одна из них ведет в Стальной зал, – мелькнуло в голове летчика, когда он пересекал кабинет. – Но как узнать – какая? И куда ведут две другие?»

Подняв от стола немигающие красные глаза, Прайс попытался выразить нечто вроде улыбки.

– Я вами очень доволен, капитан, – сказал он и указал на кресло, приглашая летчика сесть. – Перейдем сразу же к делу… Как вам понравился атомный фейерверк на полигоне? – Старик нервно захихикал, соскочил с кресла и забегал по кабинету. Гейм тоже было поднялся, но Прайс его остановил.

– Боже вас избавь, капитан, – произнес он, – заниматься шагистикой по моему кабинету – это может стоить вам жизни. Смотрите… – и он увлек летчика к трем таинственным дверям. – Видите?

Перед одной из дверей в пол был вмонтирован овальный металлический лист размером примерно три метра на два.

– Один неосторожный шаг и… – Прайс сделал довольно красноречивый жест. – У меня тут, как в сказке: налево пойдешь – под землю придешь, направо пойдешь – на небо попадешь, а прямо пойдешь – с жизнью расстанешься.

«Вот где вход в Стальной зал», – подумал Гейм. Прайс, сам того не подозревая, выдал ему свою тайну, ту самую тайну, за которой почему-то охотится его сын Гарольд.

– Но перейдем к делу, мистер Гейм, – Прайс вернулся к столу и уселся в кресло. – После того, как вы побывали на испытании атомной бомбы, я могу поговорить с вами о моих, вашего шефа, взглядах на сей предмет. Думаю, что вам не лишне знать мои взгляды получше… Итак, меня, кажется, зовут «королем урана»? Но слава атомщика создана мне моим сыном Гарольдом, мистер Гейм, Гарольдом, с которым я совершенно не согласен относительно будущего использования атомной энергии. Я не верю во всемогущество нашей, американской атомной бомбы, не верю, что с ее помощью мы, американцы, сумеем добиться того господства над миром, которое завещал нам всевышний.

Что такое атомная бомба? Это новое оружие, начиненное взрывчатым веществом, гораздо более мощным, чем те, которые человечество знало раньше. Оно может убить человека своим гамма-излучением на расстоянии мили. Винтовка Спрингфильда убивает его на расстоянии четырех миль… В тысяча девятьсот четырнадцатом году скорострельный пулемет казался изумительной выдумкой. Мы были в восторге; ведь пулемет пробивал одной пулей нескольких дюжих солдат. Он выпускал четыреста пуль в минуту. Находились люди, которые утверждали, что война с помощью пулеметов не сможет продолжаться больше двух – трех недель. А что вышло на деле? Пулемет затянул ведение войны, создал более благоприятные условия для обороны! Первая мировая война продолжалась не четыре недели, а четыре года. Потом появились новые, более совершенные виды оружия. Но вторая мировая война продолжалась уже шесть лет. Теперь мы создали атомную бомбу и считаем, что дело в шляпе, мы хозяева мира. Соединенные Штаты провозгласили принцип массового истребления необходимым условием победы. Какое безумие… Ведь в конечном счете от этого наиболее катастрофически пострадает Америка же. Почти пятая часть наших людей живет в городах с населением в полмиллиона человек, тогда как в Советском Союзе в аналогичных условиях живет только семь процентов населения! Все побережье Атлантики, от Гудзона до Флориды – сплошной город. Мы куда более уязвимы, нежели наши противники. Я хорошо помню перелет русского летчика Чкалова… А ведь это было в 1937 году, капитан! Брэдли проповедует атомный блицкриг. Иллюзия!

По моим указаниям наши ученые подсчитали, что для того, чтобы причинить России такой же ущерб, какой причинили ей гитлеровцы за одну сталинградскую кампанию, потребуется по меньшей мере тысяча атомных бомб. Мои специалисты, основываясь на огромном опыте отбора объектов для бомбардировок, пришли к выводу, что для уничтожения крупных городов противника потребуется около десяти тысяч атомных бомб. Предположим, что они у нас имеются, но кого мы пошлем в бой? Турок? Битых немцев? – Прайс презрительно скривил губы. – А наших парней туда посылать нельзя – их наверняка будут бить нещадно, русские это умеют делать. И тогда мамаши и папаши поднимут тут такой вой, что все может полететь к черту. Это будет обязательно так, Гейм, можете мне поверить.

Гейм не возражал.

– Точка зрения американского командования для меня ясна, – говорил Прайс с сарказмом, – если от нас потребуется принять участив в новой большой войне, то нам хотелось бы сидеть перед большой приборной доской с множеством кнопок, циферблатов и колесиков. Эта доска должна быть получена с завода Вестингауза и смонтирована на Лонг-Айленде. Так вот, нам хотелось бы сидеть за такой доской, читать показания приборов, производить расчеты, переводить рычаги и затем, не поднимаясь с места, сбрасывать управляемые по радио атомные снаряды на объекты, расположенные где-то на востоке от Минска. Но ведь все это бредовая фантазия, понимаете, Гейм?

– Да, сэр, – ответил Гейм. – Совершенно с вами согласен.

– В основу нашей стратегии положена идея превентивной войны против Советского Союза… Да, внезапное мощное нападение дало бы нам какой-то шанс… Но о какой же внезапности может идти речь, если мы трубим об этом на всех перекрестках? Да и как можно рискнуть на превентивное нападение, когда неизвестно, не останемся ли мы после этого один на один с Советским Союзом! Союзники наши внушают мне серьезные сомнения. Но если бы нам и удалось ударами с воздуха вывести из строя промышленные центры, то чьи бы сухопутные войска навязали нашу волю Советскому Союзу на всем его огромном пространстве? Таких войск я что-то не вижу. И кто гарантирует Америку от ответных атомных бомбардировок? Западная Европа была бы быстро оккупирована советскими войсками, в этом я не сомневаюсь. Тогда нашим войскам пришлось бы бросить все, что мы завезли в Европу, и удирать домой.

– Вы говорите очень убедительно, сэр, – искренне сказал Гейм.

Прайс встал из-за стола, нервно прошелся по кабинету, остановился против летчика и снова разразился неестественным смехом.

– Представляю себе наших стратегов во время бегства океаном… Ведь они надеются, что наш огромный флот их вывезет… но Маршалл, Брэдли, да и мой Гарольд при этом падут жертвами ими же разработанной теории использования атомной бомбы в море: опыты, проводившиеся в атолле Бикини, показали, что атомная бомба, взрываемая под водой, выбрасывает на поверхность тонны радиоактивной воды и пара, распространяет на значительном расстоянии туман, пропитанный радиоактивными веществами. Радиоактивность в воде сохраняется в течение многих недель и даже месяцев. Понимаете, Гейм? Наш флот как в море, так и в гаванях будет уязвим для атомных бомбежек со стороны авиации противника. Вот закрываю глаза и вижу наши корабли, идущие на всех парах домой, а над ними – вражеские самолеты… бомбы… огромные фонтаны радиоактивной воды, пар и туман, пропитанные убийственной радиацией… Это будет похуже фейерверка генерала Стоуна в Юкка-Флэтс.

Прайс, казалось, в изнеможении снова опустился в кресло.

– Вы согласны со мной, мистер Гейм? – спросил он.

– Все это очень сложно… Я не думал над этими проблемами, – уклончиво ответил летчик. – Но, не скрою от вас, сэр, я поражен тем, что услышал от вас.

– Уж не считаете ли вы меня коммунистом, черт возьми?

– Нет, конечно… но… ведь вы обосновали победу красных, сэр.

Гейм действительно несколько растерялся, но совсем не от того, что говорил ему сейчас Прайс, а по совсем другой причине: теперь, именно теперь ему, Гейму, представился случай выяснить, над чем же работает этот зловещий человек, что за тайна связывает его с профессором Ясным, с Центральной Азией, с Каррайтом? Сумеет ли он хотя бы краешком коснуться его страшной тайны? На миг перед глазами встал образ Дугласа Нортона…

Прайс бросил на летчика быстрый пронзительный взгляд, но на лице Гейма не дрогнул ни один мускул.

– Я не понимаю, сэр, – бесстрастно произнес он. – Зачем же готовиться к борьбе, которая заранее обречена на неудачу?

– Победа будет за мной, – выкрикнул Прайс. – Вы не понимаете, мистер Гейм? А между тем все очень просто: если наши вояки вроде Брэдли, Норстэда, Грюнтера, Редфорда затеют войну с Советским Союзом, к которой они так стремятся и которую они готовят, они ее проиграют. В этой развязанной ими же войне они будут биты. Но я… Я выиграю войну. Это будет моя собственная война, – визгливо закричал он. – И я уже веду ее, веду… Враги падут. Мужчина у станка, женщина у очага, ребенок в колыбели, все, все погибнет.

Прайс в исступлении взмахнул руками.

– Цивилизацию спасу я, Уильям Прайс, моим именем будет открываться история вселенной…

Гейм с отвращением смотрел на Прайса. Однако в чем же все-таки суть его тайны?

– Я не понимаю, сэр, – пробормотал Гейм, вынуждая Прайса открыться.

– Вам непонятно, как я собираюсь спасать планету от коммунистической заразы? Ну так вот… Вы знаете, какие меры надо принять, если виноградник окажется зараженным филоксерой?

На ферме Гейма, в Калифорнии, были и виноградники, и летчик знал, что такое филоксера, этот опасный вредитель виноградников.

– Опылять ядом… – нерешительно произнес Гейм, пытаясь вдуматься, какой страшный смысл может скрываться за вопросом Прайса. Но Прайс отрицательно качнул головой.

– Нет, не то, – резко сказал он. – Крайняя и лучшая мера – начисто вырубить виноградники, мистер Гейм. Я, именно я сделаю то, что наверняка не удастся ни Гарольду, ни нашему генеральному штабу. Этим я занимаюсь теперь, капитан, и вы как подлинный патриот Америки должны помочь мне. За мной не пропадет, Гейм. Теперь вы знаете все и вам не о чем больше думать. Ваша голова нужна мне для «Метеора». Можете ли вы, капитан Гейм, поклясться, что готовы отдать свою жизнь за достижение великой цели?

Гейм выдержал подозрительный взгляд Прайса и не колеблясь ответил:

– Клянусь.

– Хорошо, капитан Гейм, вы не раскаетесь, – произнес Прайс. – Черт побери, вы мне определенно нравитесь. Итак, через неделю – в полет. Маршрут – Центральная Азия, точнее – аэродром в горах, на юго-запад от китайской границы. Вы повезете Каррайта, я вас познакомлю с ним. Затем я сообщу вам еще один маршрут… Вы будете пользоваться полным моим доверием, Гейм, вам придется совершать полеты и на «Остров возмездия» к инженеру Шиплю. Не ломайте головы, капитан, ни на одной карте мира вы не найдете «Остров возмездия». Придет время, и я вам дам его координаты… А сейчас идите к самолету, не теряйте времени – мы должны спешить. Скаддер проводит вас. Но обслуживать вас будет не Скаддер, а ваш помощник Финчли. Во второй рейс вы возьмете с собой одного из моих людей – его зовут Генрих фон Краус. Да, он немец, но это не должно вас смущать. Краус мой сотрудник, преданный мне человек, вам придется иметь с ним дело… Итак, я позову вас через неделю, вы должны быть готовы к вылету.

Знакомой дорогой Гейм добрался до входа в подземный ангар.

– На меня не рассчитывайте, капитан, – пробурчал Скаддер, включая свет. – Я в этих штуках не разбираюсь. Хотите, я вызову сюда вашего помощника?

Но Гейму не нужен был бортмеханик: он не собирался сейчас детально изучать машину, а хотел лишь бегло ознакомиться с ней, понять, чем она отличается от обыкновенных реактивных самолетов. Надо было основательно подумать и над тем, что ему сегодня говорил Прайс.

Когда Гейм возвратился к себе в комнату, он не застал в ней Финчли. А ведь Финчли должен был его ждать. Где же он? Что с ним? Гейм встревожился. Он подошел к лестнице, ведущей на первый этаж. Внизу было темно, лишь из-за двери гостиной пробивался свет. Капитан открыл дверь… Первый, кого он увидел, был Боб. Он лежал на диване с забинтованной головой, а старый негр поил его каким-то снадобьем.

При виде Гейма Сэм с поклоном удалился, а Финчли попытался было сесть, но со стоном снова опрокинулся на диван.

Гейм не спешил задавать вопросов.

– Это был Джо!.. – простонал Финчли. Гейм внимательно осмотрел приятеля.

– Когда это случилось? – спросил он.

– Не более получаса назад.

Превозмогая боль, Финчли рассказал о том, что с ним произошло. Он терпеливо ждал Гейма, но тот все не возвращался. Тогда Боб отправился на прогулку. Его мучил вопрос: неужели, убрав, по-видимому, наспех сооруженный деревянный коридорчик, их действительно полностью изолировали в этом страшном месте? Для того, чтобы иметь возможность осмотреться, он взобрался на дерево. Облака бросали на землю темные пятна. Но иногда среди облаков появлялся сияющий диск луны, и тогда все вокруг переливалось в желто-зеленом тумане. Финчли готов уже был спуститься с дерева, когда его внимание привлекли какие-то звуки: неподалеку, за внешней стеной Прайсхилла, по-видимому, дрались. О, драку Боб отлично чувствовал на расстоянии. Но на этот раз он несказанно удивился – кому это потребовалось размяться ночью, да еще в таком глухом месте? Неожиданно он увидел яркий свет – на стене появился человек. К величайшему удивлению Боба Финчли, забравшийся на стену человек оказался Томасом Вудом. Отсвет факела, который он держал в руке, позволил Финчли увидеть Вуда на этот раз вовсе не таким добродушным, каким он обычно старался казаться.

– Давайте его сюда, – говорил кому-то Вуд. Среди деревьев парка вспыхнули еще два – три факела, и вслед затем через стену был переброшен связанный по рукам и ногам человек.

– Я видел его лицо… Это был Джо, – снова простонал Финчли.

Факелы мгновенно погасли, послышались звуки новых ударов, отчаянный крик…

Спасти, во что бы то ни стало спасти несчастного Джо! Эта мысль, всецело овладевшая Бобом Финчли, заставила его забыть обо всем на свете, он сделал неосторожное движение и полетел на землю. При падении он ударился обо что-то твердое головой и потерял сознание. Его нашел старик Сэм, он же кое-как приволок его сюда, сделал перевязку.

Гейм молча снял фуражку; вот как Прайс расправляется с неугодными ему людьми…

Но зачем Джо очутился ночью поблизости от их коттеджа, куда он шел в такое позднее время?

– Я думаю, он пытался установить связь с нами, – прошептал Финчли. – Зачем? Эту тайну Джо унес с собой.

Гейм помог Бобу подняться наверх и уложил его в постель. Уже совсем рассвело. Утренним холодком потянуло в открытое окно.

Гейм лежал с открытыми глазами. Теперь он знал, что «король урана» активно занимается подготовкой новой войны; он замыслил нечто такое, перед чем злодейские планы его сына Гарольда кажутся пустяками. Но что же он готовит здесь, где-то в районе Небесных гор и па таинственном «Острове возмездия»? Кто такой инженер Шипль, о котором упомянул Прайс? Какова во всем этом роль Крауса? На кого теперь, после беседы с Гарольдом, работает Краус – на отца или на сына? Двойник ли он? Что значило его поведение тогда: трусость или сознательное желание помочь гангстерам похитить дочь Прайса? По-видимому, он хотел, чтобы затея Старого Бена имела успех. Но зачем ему нужно было похищать девушку? Не для того ли, чтобы превратить ее в заложницу?

«Теперь ясно одно, – подвел невеселые итоги Гейм, – доверие, которое Прайс нам оказывает, означает, что мы обречены им в конце концов на уничтожение. Своей беседой сегодня ночью он подписал нам смертный приговор».

Дни и ночи друзья не отходили от «Метеора».

Гейм со своим бортмехаником возился у самолета, когда однажды в подземном ангаре незаметно появился Уильям Прайс вместе со Скаддером и Краусом.

– Можете лететь? – обратился он к Гейму

– Да.

– Сейчас?

– Да.

– Отлично. Это Краус, о котором я вам говорил, – и Прайс показал рукой на стоявшего рядом с ним человека. Затем он что-то сказал Скаддеру, и тотчас высоко-высоко раздвинулся потолок и показалось темно-синее ночное небо с разбросанными по нему звездами.

Прайс скомандовал:

– В путь! – и пошел обратно к лифту.

Краус несмело приблизился к «Метеору» и полез в кабину. Финчли возился у двигателя. Гейм занял свое место, и тотчас платформа, на которой стоял «Метеор», стала стремительно подниматься к поверхности земли, к звездам, к тому неведомому, что ждало Гейма и Финчли в просторах Вселенной, над холодными водами Северного океана, над бескрайними просторами Азии…

В синей ночной дымке самолет легкой тенью, беззвучно рванулся в бездонную глубь неба и исчез.

Глава первая

Не было прошлого. Не было будущего. Не было ничего. А в настоящем существовал лишь белый полог палатки, скрывавший от глаз Дугласа Нортона весь мир. Если бы летчика спросили, кто он, как его зовут, где он жил, он даже не был бы в состоянии понять смысла этих вопросов.

Сколько так продолжалось, он не знал. В какой-то, по-видимому кем-то определенный, час в палатку входил Брэй. Паяльная лампа подсаживался к подобию постели, на которой лежал Нортон, и принимался кормить его, как ребенка. Нортон ел, смотрел на огненно-красную шевелюру Джо Брэя и силился что-то вспомнить. Появлялся врач, заставлял летчика глотать лекарства. Нортон подчинялся, но продолжал молчать. Потом наступили отрадные минуты, когда будущее было еще чем-то тревожно-неясным, зато прошлое перестало быть неопределенным и неизвестным. Летчику вспомнились: родной домик на окраине Нового Орлеана, в устье величественной Миссисипи, военное училище, полеты над Германией и в Россию, потом Прайс с его злыми, ненавидящими весь мир глазами и изогнутым, похожим на клюв птицы носом… Затем огромное ледяное поле – Гренландия. Снова все завертелось в голове: аэросани, люди, жгучая пурга, несущая с собой холодное дыхание Арктики… и трещина, колоссальная трещина у подножья ледяного купола; страшный и одновременно торжествующий взгляд Скаддера, грубый толчок и стремительное падение в бездну… Все!

Нортон делает судорожное движение и поднимается на локтях: нет, не все, он же остался жив! «Спокойнее, спокойнее», – приказывает он себе и снова напрягает память: там внизу было ледяное ребро – выступ, незаметный сверху. Нортон собрал тогда все силы, он как бы не падал, а совершал не совсем удачный прыжок с трамплина. Секунда – и, оттолкнувшись от выступа, он снова начал падать, но уже не по прямой вниз, а совершая траекторию. Потом удар – и больше Нортон ничего не мог припомнить.

Паяльная лампа окончательно подвел черту под прошлым, рассказав, как он после отлета Бриджеса, Гейма и Скаддера с базы разыскал полузамерзшего, оглушенного ударом Нортона на самом краю ледяной бездны. Летчик долго не приходил в сознание.

Паяльная лампа не умел быть многословным, но из его слов Нортон понял: и кто хотел уничтожить его и кому он обязан жизнью. Почему Гейм и Финчли возвратились в Туле, Джо Брэй не знал.

– Капитан Гейм настоящий парень, – несколько раз повторил человек с Аляски.

Так было покончено с тревожным прошлым, и, едва придя в себя, Нортон вынужден был задуматься над ближайшим будущим. Принять какое-то решение следовало немедленно: итак, Прайса, оказывается, совершенно не удовлетворяло, что, по его же указанию, Нортона отправили по сути дела в ссылку в этот ледяной ад, в Гренландию, – ему хотелось бы уничтожить летчика! Нортон постарался преодолеть головокружение и встать. Будущее теперь представлялось ему в достаточной степени определенным. По крайней мере ему казалось, что он знает, что именно теперь должен делать.

Крепко обняв на прощание Джо Брэя, Нортон погрузился на борт В-47 и отправился в штаб части в Туле той же дорогой, которой совсем недавно летели Стивен Гейм и Боб Финчли. Человек с Аляски приветственно махал ему вслед до тех пор, пока самолет не исчез за горизонтом.

Дуглас Нортон принялся строить будущее на свой собственный лад. Прежде всего он прошел медицинское освидетельствование и подал рапорт о предоставлении ему продолжительного отпуска в связи с контузией. Его просьбу удовлетворили. Полковник Бриджес искренне радовался воскресению Нортона из мертвых и по этому случаю угостил его своим любимым коктейлем.

– Отдыхайте, отдыхайте, капитан, – дружелюбно говорил подвыпивший полковник. – Когда вы возвратитесь сюда, мы с вами будем тренироваться в ночных полетах над Северным полюсом, до него же рукой подать.

С очередным рейсовым самолетом Нортон вылетел на материк, приняв решение не возвращаться в Гренландию как можно дольше.

В штабе части Нортон случайно узнал о судьбе Гейма, и его не оставляла в покое мысль: как это могло случиться, что именно Гейма избрал Уильям Прайс взамен его, Нортона? Знал ли об этом Гейм тогда, до покушения Скаддера? Понимают ли Гейм и Финчли, в каких страшных делах они должны будут помогать Прайсу? Будут ли они служить «королю урана» или же попытаются бороться с ним? Зная характер Гейма, Нортон не сомневался, что его друзья изберут путь борьбы. Но бороться в одиночку, значит потерпеть поражение, теперь это ему было совершенно ясно. Стало быть, прежде всего следовало установить контакт с теми, кто уже борется против развязывания новой войны, а затем связать их с Геймом. С одним из таких людей Нортон когда-то встречался – это был известный прогрессивный деятель писатель Артур Гибсон.

Прибыв в Нью-Йорк, Нортон первым делом сменил военный костюм на гражданское платье, затем зашел в будку телефона-автомата и позвонил.

– Я хотел бы говорить с мистером Гибсоном, – сказал он. – С Артуром Гибсоном, писателем.

– К сожалению, ваша беседа состояться не может, – ответил женский голос. – Писатель Артур Гибсон путешествует по Аппалачам.

– Жаль, жаль… – сказал несколько обескураженный летчик. Но в его голове мелькнула спасительная мысль.

– Послушайте, – произнес он. – Мне очень важно, чтобы мистер Гибсон как можно скорее получил от меня письмо. Мне кажется, что оно должно заинтересовать его. Не можете ли вы сообщить, по какому адресу я мог бы написать ему?

Женщина старательно объяснила. Из автомата Нортон вышел, весело насвистывая. Он и не думал, конечно, писать Гибсону: время было слишком дорого, чтобы заниматься перепиской. К тому же можно не сомневаться, что адресованная писателю корреспонденция предварительно вскрывается органами Федерального Бюро. Оставался единственный выход – самому отправиться в Аппалачи.

Часа через два Нортон сел в поезд, идущий на юг, и покинул Нью-Йорк.

Аппалачи… Признайтесь, читатель, едва ли вы слышали о них, а между тем они тянутся более чем на дв тысячи километров вдоль восточной части США, от Алабамы до Ньюфаундленда. Горные кряжи, синие, покрытые дымкой леса, говорливые горные потоки, светлые струи безымянных водопадов… И почти вдоль всего горного хребта проложена тропа – дорога для туристов и путешественников, для тех, кому средства позволяют отдыхать, охотиться, ловить рыбу в этих местах.

Артур Гибсон только что подписал к печати книгу очерков и памфлетов и теперь обдумывал свой новый роман. Отдохнуть и помечтать он приехал на Аппалачскую тропу вместе со своим сыном, студентом одного из колледжей, и его другом лейтенантом Лайтом. Всю эту компанию Дуглас Нортон не без труда разыскал в лесных дебрях, на восточном склоне гор.

Гибсон и Лайт внимательно выслушали короткий взволнованный рассказ летчика. Писатель задал Нортону несколько вопросов. Лайт молча курил одну сигарету за другой.

Гибсон прошелся немного и в глубокой задумчивости остановился у обрыва. Он был подвижен и строен, высоко держал тронутую сединой голову. Погруженный в свои мысли, Гибсон устремил взгляд туда, где за широкой равниной на востоке угадывался океан. На далеком горизонте видны были одинокие фермы и чуть заметные струйки дыма из заводских труб, а дальше дым огромными грязно-серыми клубами поднимался к небу – там находился промышленный район Америки.

Гибсон, наконец, заговорил:

– Я знаю Гарольда Прайса и внимательно слежу за его делами. Он один из тех, кто стремится во что бы то ни стало разжечь новую войну. Но он ничем, абсолютно ничем не выделяется из среды себе подобных. И пути борьбы с ним мне ясны – наш народ должен еще энергичнее сказать свое «нет» войне. И народ скажет это «нет», черт побери! Но Уильям Прайс, по-видимому, тип более сложный…

– И он, может быть, более опасен, – заметил Лайт.

– Вот именно, – согласился Гибсон. – Мы не знаем, чем Прайс занимается, но при желании он имеет возможность натворить много бед, за которые всем нам придется отвечать.

– Самое страшное то, что он хозяин урана, – бросил Лайт.

– Но продукция атомной промышленности принадлежит государству, – заметил Нортон.

Гибсон усмехнулся.

– На бумаге, – возразил он. – Урановое сырье принадлежит Прайсам и его друзьям. Органы комиссии по атомной энергии на заводах состоят из служащих тех самых компаний, которым принадлежат заводы. Помимо того, работают тайные частные лаборатории.

– Вы понимаете? – обратился Лайт к Нортону. Нортон внимательно взглянул в суровое, обветренное лицо лейтенанта.

– Я, кажется, понимаю вас… – медленно произнес он. – По-видимому, Прайс строит свои планы именно на этом.

Артур Гибсон продолжал озабоченным тоном:

– Мы должны так или иначе вмешаться в планы Уильяма Прайса. Но для того, чтобы решить, что именно лам следует предпринять, чтобы помешать ему осуществить эти планы, надо знать их содержание.

– А свои замыслы он не открывает даже собственному сыну, – вставил Лайт.

– В том-то и дело. Вы уверены в капитане Гейме? – спросил писатель.

– Как в самом себе, – ответил Нортон. – С ним надо обязательно установить связь.

Гибсон перебил его.

– Все это верно – связь с ним нам необходима. Но ведь пока Гейму удастся проникнуть в планы Прайса, может пройти много времени, а мы не должны сидеть сложа руки.

– Что же вы предлагаете? – обратился к нему Лайт.

– Постараться как можно быстрее разобраться в затеях старого маньяка, – спокойно ответил писатель.

– Да, но ведь мы профаны в атомных делах, – заметил Лайт с огорчением.

Но Гибсон не смутился.

– У меня есть на примете один человек, который будет незаменим в борьбе с Прайсом, – сказал он. – Я имею в виду Эрла Тэйлора. Он инженер, большой знаток атомной физики, долго работал в лабораториях различных институтов. Эрл не захотел делать бомбы и уехал к себе на родину.

– Тэйлор, Тэйлор! – обрадовался Лайт. – Как же, слышал о нем. Он сейчас в опале.

Нортон вспомнил, что и он кое-что читал в газетах об ученом, отказавшемся работать на войну. Тэйлора обвиняли в симпатиях к коммунистам, ему грозили расправой за «измену». Конечно же, инженер Тэйлор сумеет разобраться в затеях Уильяма Прайса.

Нортон облегченно вздохнул.

– Но где и каким образом мы могли бы повидать его? – обратился он к Гибсону.

Тот задумался.

– Самое главное – не надо терять времени, – сказал он решительно. – К Эрлу Тэйлору мы с вами отправимся сегодня же.

– Правильно, – поддержал Лайт. – И я поеду с вами.

Они возвратились в хижину. Таких незамысловатых, сколоченных из бревен и досок легких строений, предназначенных для того, чтобы дать ночлег путнику, или защитить его от непогоды, на Аппалачской тропе построено много.

– Майкл, – позвал Гибсон сына. И когда откуда-то из-под скалы с удочками в руках появился дюжий Майкл, приказал ему: – Готовь машину, проверь мотор. После обеда мы покидаем это место.

Парень молча кивнул и направился к стоящему под навесом потрепанному форду.

Автострада пересекала обширное плато, окруженное горами. Причудливые очертания далеких хребтов со всех сторон скрывали горизонт. Гудронированное шоссе проходило по безжизненной, выжженной солнцем и высушенной ветрами земле.

– Это место называют здесь «Долиной вихрей», – сказал Гибсон Нортону. – Позднее вы поймете, почему оно получило такое название.

Городок, в котором жил инженер Тэйлор, производил довольно жалкое впечатление: каждый второй дом в нем давно был оставлен владельцами. Время сделало свое дело и придало покинутым зданиям вид развалин. Городок обезлюдел. В нескольких милях на восток от него посреди голой равнины возвышалась огромная, неправильной формы гора, на склонах которой даже издали можно было видеть нагромождения камней.

– Гора Карибу, – показал на нее спутникам писатель.

На совершенно плоской вершине Карибу, как заметил летчик, не росло ни деревца, ни кустика.

Гибсон бывал в этих местах, и по его указаниям Майкл уверенно вел машину вперед.

Эрла Тэйлора они нашли в чахлом садике – он помогал старику отцу. Перед Нортоном стоял высокий, кряжистый человек с загорелым лицом, на котором выделялись большие глаза, смотревшие открыто и смело. Он приветливо пожал руку летчика, и даже такой силач, как капитан Нортон, почувствовал это рукопожатие и с восхищением посмотрел на играющие силой мускулы рук инженера: физически Тэйлор, по-видимому, не уступит ни Лайту, ни Майклу, с недюжинной силой которых Нортон имел уже возможность познакомиться за время путешествия от Аппалачских гор до «Долины вихрей».

Тэйлор оказался любезным хозяином, и после непродолжительного отдыха Гибсон изложил ему суть дела.

– Лаборатория в Гималаях… – сказал, наконец, Эрл Тэйлор. – Почему именно в Гималаях? Об этом надо подумать, учитывая ряд особенностей той части земного шара. – Он помолчал, затем продолжал рассуждать вслух: – О Краусе я слышал…. В научном отношении, по-моему, он – ничтожество, но Краус опасный человек, фашист и авантюрист, готовый на все. Сочетание Уильям Прайс и гитлеровец Генрих Краус внушает мне беспокойство. Тут придется о многом основательно подумать. Сразу сказать что-нибудь определенное нельзя. А вы не пробовали, – обратился инженер к Нортону, – установить, какое отношение загадочные дела Прайса имеют к экспедиции русских ученых в Тянь-Шане?

Нортон пожал плечами.

– Мне известно только одно: кто-то, – кто – я не знаю, – должен по приказу Прайса уничтожить профессора Ясного. Почему Прайс заинтересован в том, чтобы ликвидировать Ясного, я тоже не знаю, так же, как и того, каким именно образом агенты Прайса намерены это осуществить. Группа Каррайта – Смита должна, очевидно, принять какое-то участие в этом преступлении.

– Мало же мы знаем, очень мало, – сказал Тэйлор. – Следовало бы забросить своего человека к этому «ботанику Смиту», но теперь поздно – группа давно составлена и находится в сборе…

– Поздно, – признал и Гибсон.

– Вам придется установить связь с вашим приятелем Геймом, – продолжал инженер, обращаясь к летчику.

– Может быть, для этого подошел бы кто-нибудь другой, – сказал Лайт, – капитана Нортона в Прайсхилле хорошо знают, и его появление там вызовет только переполох.

– Верно, – согласился Гибсон. Но Тэйлор возразил:

– Капитану вовсе не обязательно ехать в Прайсхилл. Если Гейм честный человек, то он будет бороться против злодейских замыслов Прайса и обрадуется возможности вести эту опасную борьбу не в одиночку. К тому же заменить Нортона некем. Лейтенант Лайт, к сожалению, должен будет на днях уехать в Западную Германию, к месту своей службы.

Мнения сошлись на том, что Нортону придется все же отправиться в район Прайсхилла и приложить все усилия к тому, чтобы установить связь с Геймом. Отъезд Нортона должен был состояться через день. Однако события, происшедшие на следующее утро, заставили друзей изменить их планы.

Тэйлор, вставший чуть свет, не позволил своим гостям долго спать. За завтраком он сказал:

– При движении как-то лучше думается, не так ли? У меня есть предложение совершить экскурсию на гору Карибу, там на свежем воздухе и договоримся окончательно.

Предложение было принято, и вскоре два автомобиля отправились в путь.

Нортон понял, наконец, почему это неуютное место называют «Долиной вихрей»: чем дальше на восток продвигался старенький форд, тем сильнее свистел вокруг него ветер.

Машины пришлось оставить у груды серых камней. Начался подъем. Друзья шли по довольно крутому каменистому склону к плоской вершине Карибу. И тут впервые в жизни Нортон увидел прибор со счетчиком Гейгера, который Эрл Тэйлор на всякий случай захватил с собой. Наполненная смесью разреженных газов металлическая или стеклянная трубочка с тонкой вольфрамовой нитью внутри – таков этот счетчик – распространенный прибор, с помощью которого узнают о наличии радиации. Каждая пролетающая через трубочку частица ядерного излучения урана вызывает в ней «толчок», вспышку электрического тока. Эти вызванные микрочастицей «толчки» усиливаются специальным приспособлением, и их можно услышать. Если в приборе послышались щелчки, значит где-то рядом находятся радиоактивные элементы.

– По старой привычке, я никогда не расстаюсь с этой игрушкой, – смеясь, говорил инженер. – Недавно неподалеку отсюда нашли смоляную руду, ту самую, в которой содержится уран. Как вам, наверное, известно, уран встречается не в чистом виде, а исключительно в смеси с медью, золотом, серебром, оловом, вольфрамом, железом, свинцом, никелем, кобальтом, а также с таким редким металлом, как радий. У нас, в штате Колорадо, имеется немало давно заброшенных серебряных копей. Как когда-то в поисках золота, всякого рода авантюристы бросились теперь в заброшенные копи искать уран. Говорят, и здесь шатаются бродяги и прислушиваются к счетчику Гейгера. Ходят слухи, что кто-то уже нашел тут урановую руду.

– Возможно, на Карибу действительно имеется уран, – заметил Гибсон. – Ведь здесь когда-то велась добыча серебра.

– Может быть, – согласился Тэйлор. – История этой горы довольно любопытна.

И он рассказал все, что ему было известно о ней. В конце прошлого века район Карибу был, как уверяли склонные к сенсациям и преувеличениям американские газеты, «серебряным центром мира». Из шахт Безымянная и Бедняка на горе Карибу было добыто серебра столько, что когда президент Штатов посетил городок, в котором ныне временно поселился Эрл Тэйлор, он, выйдя из кареты, шел по кирпичам, сделанным из серебра.

Трудно сказать, выдумка это или быль, но в Колорадо до сих пор существует легенда о жившем здесь когда-то старом охотнике Сэме Конджере, которому его друзья индейцы из племени арапао, в изобилии носившие серебряные украшения, поведали тайну горы… Одна из старых шахт на Карибу носит название шахты Бедняка Конджера; Конджер и пять его партнеров имели на нее свидетельство. Как бы то ни было, шахты и подземные галереи длиной в целую милю пронизали гору, а неподалеку от нее вырос город. Но постепенно серебра добывалось все меньше, и к началу тридцатых годов нашего века серебряные копи были заброшены, некоторые шахты наполнились водой, а когда-то цветущий городок пришел в упадок и обезлюдел. Так закончила свое существование легенда о «серебряном центре мира», существовавшем почти столетие на территории США, в штате Колорадо.

Друзья поднялись уже довольно высоко и вышли на не защищенную камнями площадку. Погода ухудшилась. Пронзительный ветер со страшной силой дул из долины. Невидимые струи воздуха, сталкиваясь, образовали вокруг Карибу чудовищной силы завихрения.

Тэйлор уверенно вошел в подземный коридор.

– Шахта «Айдахо», – сказал он. – Ею мы спокойно пройдем на восточный склон и отдохнем. Я знаю там одно укромное местечко, где нас не достанет даже этот проклятый ураган.

– Вот послушайте, – обратился Тэйлор к Нортону, когда они вышли на поверхность земли, и поднес к его уху счетчик. Нортон отчетливо услышал – счетчик ожил, внутри него раздавались щелчки.

Майклу не давало покоя упоминание о людях, которые, возможно, и на Карибу ищут уран.

– Что же в этом удивительного… – сказал Тэйлор. – Каждый из этих бродяг хочет иметь свой бизнес, и им нет никакого дела до того, что всякие там Прайсы из урана делают атомные бомбы.

– «Решающее оружие»! – насмешливо заметил Гибсон.

– В свое время о «решающем оружии» мечтал Гитлер, а теперь о нем всерьез думает кое-кто у нас, – вставил Лайт.

– После войны тысячи фашистских ученых из Германии переброшены к нам, в Штаты. Они должны были помочь всякого рода Прайсам в изготовлении атомной бомбы, – с негодованием сказал Гибсон.

– Как бы то ни было, – продолжал Тэйлор, – богатые первосортным ураном рудники Катанги в Бельгийском Конго или «Эльдорадо» в Канаде давно прибраны к рукам Прайсами и их коллегами. Вот различные авантюристы и пытаются теперь найти такого же качества урановую руду у нас.

– Насколько мне известно, в Колорадо добывается лишь корнотит, – вмешался в разговор Нортон.

– Верно, – подтвердил инженер. – Но это не довод для всяких бродяг и авантюристов, которые тешут себя надеждой, что когда-нибудь и им повезет.

Майкл вынул из предусмотрительно захваченной с собой корзины провизию, все уселись вокруг расстеленной на земле скатерти. Вдруг Лайт сказал:

– Тс… Я слышу чьи-то голоса.

Все прислушались… Действительно, порывы ветра порой доносили непонятные обрывки слов.

– Разрешите мне пойти посмотреть, – загорелся любопытством Майкл.

– Ни в коем случае! – резко возразил Тэйлор. – В подобных местах встречи не приводят к добру.

– Я пойду с Майклом, – предложил Нортон.

– В таком случае идемте все, – сказал Тэйлор с некоторой досадой. – Но надо, чтобы нас не заметили.

В одном месте вход в шахту был загроможден большими камнями. Нортон н его друзья, дойдя до них, остановились. Чуть ниже входа в шахту на покрытой глыбами обрушившейся породы площадке расположилось четверо мужчин…

– Лоусон… – прошептал Нортон при виде одного из них.

Доверенный человек Прайса – это меняло дело! Рядом с Лоусоном сидел огромного роста человек со шрамом, пересекавшим всю правую часть его лица. Шея у него казалась сдвинутой в сторону – он был кособок. Лоусон вел спор с бедно одетым мужчиной, рядом с которым стоял юноша, совсем мальчик.

– Господь бог накажет тебя, Конджер, – убеждал Лоусон собеседника. – У тебя нет никаких прав на заброшенные здесь старые серебряные копи и тебе нечего тут делать.

– У меня нет прав? – сердился собеседник Лоусона. – Я – Конджер, всем известно, что я тут хозяин. А кто ты?

Конджер! Очевидно, он был потомком «того самого» бедняка Сэма.

– Хорошо, – согласился Лоусон, не отвечая на вопрос. – Я предложил тебе большие деньги за то, чтобы ты ушел отсюда, но ты не хочешь – пеняй на себя, с тобой поговорит Кейз, – кивком головы он показал на кособокого.

– Я нашел тут уран, а вы пронюхали об этом и гоните меня! – закричал Конджер. – Но я не уйду отсюда, слышите, – не уйду! – Конджер угрожающе поднял винчестер.

– Глупец, – бросил Лоусон и, поднявшись, поспешно скрылся в шахте.

Тэйлор выразительно посмотрел на своих товарищей: слухи о находке урановой руды на Карибу оправдались, и Прайс первым узнал об этом.

Кособокий сидел молча, как если бы ему не было никакого дела до того, что здесь происходит.

– Начинается… – предостерегающе шепнул Лайт.

И он оказался прав. Конджер стоял в нерешительности, он не знал, как вести себя с молчавшим спутником Лоусона.

Кейз не собирался терять времени.

– Я – не ученый, – пренебрежительно кивнул он головой в сторону трусливо сбежавшего Лоусона. – У меня другая специальность. Уходи отсюда, слышишь? Я считаю до трех. Если после этого ты не уйдешь, тебя унесут отсюда мертвым. Раз…

Конджер не тронулся с места.

– Два…

Не выжидая больше ни секунды, человек со шрамом бросился на Конджера и нанес ему удар рукояткой кольта. Винчестер выпал из рук Конджера, и сам он не упал только потому, что вовремя прислонился к большому камню. Кособокий в свою очередь неожиданно получил затрещину от юноши, устремившегося на помощь товарищу. Тогда кособокий, по-видимому, решил пустить в ход револьвер. Но в этот момент из шахты поспешно выскочило еще несколько человек. Они набросились на Конджера и его приятеля и мгновенно сбили их с ног.

– Скаддер! – прошептал Нортон в бешенстве. Да, это был Скаддер.

«Еще один человек Прайса, что же это значит?» – подумал Гибсон.

В этот момент Лайт сердито прошептал:

– Пора вмешаться, – и решительно шагнул вперед из-за укрытия. Но еще раньше его на площадке появился Дуглас Нортон. Сильным движением он оторвал Скаддера от теряющего сознание Конджера. При виде летчика глаза бандита округлились в ужасе. Он хотел закричать, но не успел: страшный удар опрокинул его навзничь. Он упал, не издав ни звука. Нортон стоял над ним с занесенной для нового удара рукой. И в это мгновение кто-то схватил его сзади. Стремительно обернувшись, Нортон увидел перед собой молодую девушку, наступающую на него с поднятым хлыстом. Несколько выше среднего роста, с гордо поднятой головой, она, кажется, была готова ударить его. Светлые волосы, большие голубые, сейчас потемневшие от гнева глаза… Что-то знакомое почудилось Нортону во всем ее облике. Летчик хотел объяснить ей в чем дело, но не успел.

– Успокойтесь, мисс Старк! – произнес кто-то совсем рядом, и на площадке появился наряд полиции во главе с пожилым, добродушным на вид сержантом.

– Ай-ай… Успели все-таки передраться, – продолжал сержант. – Конджеру, кажется, основательно попало? Ай-ай, как глупо.

Кособокий и его приятели, захватив с собой Скаддера, быстро скрылись в глубине шахты. Но сержант и не думал преследовать их.

– Глупо, – осуждающе продолжал он, обращаясь к Конджеру. – Пока ты тут работаешь кулаками, он купил и старые серебряные копи, и всю эту старушку-гору.

– Кто? – спросил Конджер, еле ворочая языком.

– Уильям Прайс, – пояснил сержант. – При мне и документы были оформлены.

– Разве Прайс здесь? – обратился к сержанту Артур Гибсон.

– Конечно, здесь. Сегодня утром прилетел. А это все его люди. И земля эта теперь его, и так что драки тут затевать нечего.

– Нельзя же убивать этих людей, – Гибсон показал на Конджера и его товарища, – только потому, что копи купил Прайс, о чем они даже и не знали.

Полицейские удалились, захватив с собой пострадавших.

– Не заблудитесь, мисс Старк, – сказал сержант уходя. – К тому же это, кажется, за вами мистер Прайс послал своего человека. Он шел следом за нами.

«Старк? Не Чармиан ли?» – мелькнуло в голове Нортона.

– Иду, – ответила девушка и, обратившись к летчику, брезгливо бросила: – Вы неплохо орудуете кулаками. Бедный Скаддер будет помнить вас.

Сказав это, девушка быстро повернулась, чтобы уйти.

– Подождите, – остановил ее Нортон. – Вы дочь профессора Старка?

– Да, – несколько удивленная тоном вопроса, ответила она.

– И вы работаете у Уильяма Прайса?

– Да. А почему это вас интересует? Мистер Прайс – старый друг моего отца, – начиная сердиться, сказала девушка.

– Друг вашего отца? Но где он сейчас находится, ваш отец? Да знаете ли вы, что этот зверь сделал с вашим отцом?

Лицо девушки стало бледным.

– Что? Вы что-нибудь знаете о моем отце? Разве он не уехал в научную командировку в Европу?

– Нет, он не уехал в научную командировку, – ответил Нортон.

– Боже мой! Где же он? Кто вы?

– Я тот, кого они, – Нортон сделал жест в сторону шахты, – считали мертвым. Я видел вашего отца и говорил с ним в тот день, когда он исчез.

– Исчез… – неожиданное известие ошеломило Чармиан, и она опустилась на камень. – Я что-то подозревала… – тихо продолжала девушка. – Стало быть, Прайс обманывает меня. Хорошо же – теперь я не поеду секретарем экспедиции Смита в Азию…

– Нет, именно теперь вы обязательно должны поехать в эту экспедицию, – сказал Гибсон.

– Нам нужно поговорить с вами, – обратился Нортон к девушке, – тут неподходящее место.

– Хорошо, – поняла Чармиан. – Я иду с вами.

Друзья возвратились на прежнее место, где на скатерти в ожидании их лежали бутерброды и фрукты. Нортон рассказал Чармиан о его последней встрече с профессором Старком в Прайсхилле. Но нужно было еще успеть о многом договориться с ней, объяснить, почему она должна не отказываться от поездки в Азию, к «Смиту». Разговор неожиданно прервал появившийся у входа на площадку Майкл.

– Рядом с нами бродит какой-то человек. По-видимому, он ищет мисс Старк, – сообщил юноша.

– Я постараюсь направить его в другую сторону, – предложил летчик и подошел к краю площадки.

По склону горы прямо на него шел высокий мужчина. Минуту летчик внимательно всматривался в него, потом, радостно воскликнув: «Гейм! Да это же Стив Гейм!» – побежал ему навстречу.

Глава вторая

«Британия» стартовала с аэродрома «Ла Гардия». Никто не обратил внимания на плотного мужчину в широком летнем пальто, с низко надвинутой на глаза шляпой, который не спеша поднялся по трапу на борт самолета и занял свое место у окна. Рядом с ним расположился его спутник в форме генерал-майора американской армии. Почти тотчас же воздушный корабль поднялся и взял курс на восток. И одновременно, опережая «Британию», в том же направлении пошли шифрованные телеграммы: в адрес главнокомандующего вооруженными силами стран Атлантического блока в Париже и в расположенный в Рьюслипе, близ Лондона, штаб 3-й воздушной армии США.

Самолет летел высоко. Где-то внизу, под слоем фиолетовых и темно-багровых облаков, был океан. Иногда в разрывах туч можно было видеть серые волны Атлантики, сизую дымку, будто перемешанную с водяной пылью и повисшую высоко над гребнями волн. Но пассажиров мало занимали красоты природы: каждый из них на свой лад коротал время. Не поднимая низко опущенных полей шляпы, Гарольд Прайс вытянулся в кресле и задумался. До сих пор он был абсолютно убежден в своем уме, прозорливости, до сих пор ему казалось, что он хорошо разбирается в той сложной машине, которую принято называть деловой жизнью. Но неожиданно выяснилось, что это вовсе не так. Прайс-старший куда опытнее и умнее его. Тот курс наук, который Га-рольд прошел среди бетонных ущелий центральной части Нью-Йорка, в районе Уолл-стрита, оказался явно недостаточным.

Разговор с Прайсом-старшим состоялся, но он получился совсем иным, нежели ожидал Гарольд – вице-президент концерна «Интернэшнл Уран» и глава одного из консультативных комитетов при Комиссии по атомной энергии. И вот сейчас неожиданно для себя он очутился на борту иностранного пассажирского самолета, да еще под вымышленной фамилией коммерсанта из Балтиморы.

Недавно возвратившийся из поездки по Гренландии профессор Лоусон докладывал Уильяму Прайсу о результатах своих исследований. Гарольда это не особенно интересовало.

Когда Лоусон ушел, Гарольд сказал:

– Я полагал бы, отец, что нам надо поговорить.

Уильям Прайс бросил на него исподлобья пронзительный взгляд.

– Слушаю тебя, – сказал он.

– Вы, отец, почему-то не посвящаете меня в свои дела, хотя я не только ваш заместитель, но и сын, – сказал Гарольд. – У меня создается впечатление, что, помимо концерна «Интернэшнл Уран», вы занимаетесь какими-то другими и, по-видимому, важными делами.

Прайс-младший хотел даже сказать, что ему известно, что эти секретные дела зашифрованы названиями «Бездна» и «Космос», но это значило бы признаться в шпионаже. Уильям Прайс, по-видимому, в какой-то мере понял его.

– И что же ты от меня хочешь? – все так же спокойно спросил он. – Да, у меня имеются кое-какие проекты, над осуществлением которых я работаю. Привлекать к ним тебя я не считаю целесообразным: наши силы расставлены, по-моему, правильно, и пусть все остается, как было до сих пор.

По тону, каким были сказаны эти слова, Гарольд понял, что решение отца бесповоротно, но он не хотел мириться с подобным положением вещей.

– Почему же вы не хотите посвятить меня в свои дела? – спросил он.

Теперь Уильям Прайс уже не мог спокойно сидеть за столом. Он вскочил с кресла и нервно забегал по кабинету.

– Мои дела – моя тайна, – резко произнес он. – Но вопрос, к сожалению, не только в этом. Тебе надо быть в стороне от моих частных дел, Гарольд, для того, чтобы не осложнять положение нашего концерна.

– Почему? – Гарольд тоже встал. Уильям Прайс злорадно рассмеялся.

– Ты, кажется, воображаешь, что, бывая иногда и в конгрессе и Белом доме, ты уже основательно изучил линию нашего правительства… но эта линия может меняться. Разве могу я ставить в зависимость от курса правительства осуществление цели всей моей жизни? Я был бы идиотом, если бы поступил столь опрометчиво.

Гарольд Прайс не мог не согласиться с тем, что доводы отца основательны.

Уильям Прайс развивал свою мысль:

– Сейчас положение концерна довольно прочное. Не следует, однако, забывать, что при первой же возможности Дюпоны и Морганы вставят нам палки в колеса. Чем бы, ты думал, занимался я последнее время? Отбивал атаки агентов Моргана и Рокфеллеров на наши позиции в африканском уране. О, это было нелегко! Уран двести тридцать пять и плутоний – два основных расщепляющихся ядерных материала. К сожалению, эти ядерные материалы у нас не союзники, а враги, конкуренты, потому что каждый из них имеет своего хозяина.

С этой истиной Гарольд Прайс был хорошо знаком. Кто же не знает, что хозяева атомной промышленности имеют свои планы, проекты, свои тщательно охраняемые от «чужой» фирмы производственные секреты, материалы по технологии, имеют своих агентов, подрядчиков и субподрядчиков. И каждый из них утверждает, что именно его ядерный материал необходим для обеспечения американского господства во всем мире.

– Так как ядерная энергия интересует нас исключительно с военной точки зрения, то надо признать, что будущее за водородом, – озабоченно заговорил Уильям Прайс. – В первую очередь за водородной бомбой. Уран будет иметь значение только постольку, поскольку он необходим как детонатор для взрыва водородной бомбы.

Гарольд кивнул головой, – ему были давно знакомы и эти истины, но куда клонит старик?

– Стало быть, нам с тобой отводится подсобная роль при Дюпоне. С этим я никогда не примирюсь! Я хочу поставить Дюпона в зависимость от нас: ведь без уранового «запала» нет и его водородной «супербомбы»! Понял?

Нет, Гарольд ничего не понял. В полном распоряжении Дюпона находится огромный завод, построенный на реке Саванна исключительно для изготовления водородной «сверхбомбы». Мысль отца казалась весьма заманчивой, но ведь очищенный уран мог поступать на Саванну и из других источников: с завода Моргана по изготовлению плутония в Хэнфорде или с двух заводов по выделению чистого урана-235 в штате Теннесси, принадлежащих химической компании «Юнион-Карбид».

Старик Прайс, кажется, понял, что смутило Гарольда.

– У меня есть кое-какие личные проекты, над которыми я работаю, и их тебе лучше не касаться. – Он усмехнулся. – Но отрываться от грешной земли я не собираюсь, не беспокойся… И главное, к чему я стремлюсь, – овладеть всеми источниками уранового сырья. Ни одно месторождение радиоактивных руд не должно принадлежать кому бы то ни было, кроме нас.

Вот теперь все было ясно!

– И я вынужден действовать, – злобно сверкая глазами, продолжал Уильям Прайс. – Посмотри, – он вынул из специального сейфа кусок руды грязно-серого цвета. – Это мне доставили из заброшенных серебряных копей на горе Карибу. Я уже купил эти копи. Мне пришлось поторопиться, пока об уране не пронюхали другие.

Ого! Оказывается, Гренландия вовсе не была блажью старика! Прайс-младший почувствовал необходимость быть внимательнее к тому, что сейчас говорил ему отец.

– Меня зовут «королем урана», – продолжал тот, – но для того, чтобы быть им, мне надо добиться еще многого. – Уильям Прайс положил на стол кипу бумаг. – Как видишь, мне удалось заключить выгодную сделку в Южной Африке, рудники в золотоносных районах Ранда будут давать уран мне, а не англичанам! Я же буду теперь получать уран из Австралии. В Австралии я опередил наших конкурентов – захватил не только урановую руду Северной территории, – но и месторождение Рам-Джангл на юге. В Рам-Джангл залежи урановой руды находятся в мягкой, похожей на сланцы, почве, что, как ты понимаешь, весьма затрудняет разработку… Я послал в Австралию своих людей, и вот – читай: в ста тридцати милях от Рам-Джангла они нашли новое месторождение, где залежи можно разрабатывать легко: там известняк и гранит. А главное – Радиум-Хилл! По моим сведениям, вскоре этот район будет одним из важнейших источников урановой руды на всем земном шаре. И эта руда – наша!

Почти все, о чем сообщил ему отец, Гарольду было известно, но, занятый своими делами, он не придавал сделкам по закупке, урановой руды того значения, которого они, по-видимому, заслуживали. Гарольду было сейчас непонятно другое – что же, собственно, беспокоило его отца, если дела по захвату урановых месторождений идут совсем неплохо?

– Торий, – сказал Уильям Прайс в ответ на недоуменный взгляд сына. Он произнес только одно слово, но Прайсу-младшему тотчас все стало ясно.

Торий – радиоактивный элемент, из которого легко можно получить атомное горючее, уран-233, в атомной промышленности имеющий такое же значение, как и плутоний. Запасов тория на земном шаре значительно больше, чем урана. Но так как черные монацитовые пески, содержащие торий, находятся главным образом в Индии и хозяином месторождений до недавнего времени являлся английский Имперский химический трест, то в атомной промышленности США торий до сих пор не играл почти никакой роли.

– Если бы кто-нибудь сделал попытку войти в переговоры с англичанами по поводу тория, – несколько встревожено сказал Гарольд Прайс, – то я первый знал бы об этом.

Старик желчно расхохотался.

– А мне достоверно известно, что в ближайшие дни в Лондоне появится кое-кто из наших друзей для того, чтобы начать переговоры с англичанами. Как видишь, Гарольд, они не дураки и понимают, что если действовать через Комиссию по атомной энергии, то, с твоей помощью, я стану у них на дороге. Поэтому они умно решили – обойтись пока без атомной комиссии.

– Вы придаете этой затее большое значение? – спросил Гарольд, уже понимая, что сейчас старик даст ему какое-то распоряжение.

Вместо ответа Уильям Прайс спросил:

– Через несколько дней ты должен быть на маневрах наших войсх в Западной Германии?

– Да. Через два дня я вылетаю в штаб генерала Келли.

– Ну так вот. – Уильям Прайс взглянул на календарь. – Ты вылетишь не через два дня, а завтра утром, но вылетишь пока не в Германию, а в Англию. Твою поездку следует предпринять в тайне. В качестве официального предлога посещения Лондона можно, пожалуй, выдвинуть желательность инспекции нашей атомной базы… Ну, например, в Скалторпе. Соответствующие документы ты получишь в течение дня из Вашингтона, а вечером я дам тебе подробные инструкции по поводу того, как тебе следует разговаривать с англичанами. Лучше всего, если ты поедешь под вымышленной фамилией. Пассажир, как и все…

– Хорошо, – согласился Прайс-младший.

Вечером Уильям Прайс представил сыну обрюзгшего субъекта лет пятидесяти с детски наивным взглядом больших навыкате глаз и бицепсами отставного боксера.

– Профессор Ваневар Хиггинс, руководитель одной из моих (Прайс подчеркнул это слово) лабораторий.

Хиггинс встал и поклонился. Некоторое время они стояли друг против друга: уже начинающий тучнеть, с отвисшим тяжелым подбородком и ничего не выражающими рыбьими глазами вице-президент концерна Прайс-младший и настороженно-почтительный ученый-атомщик.

Гарольд Прайс пытался понять, зачем его отцу понадобился этот человек и чем именно он занимается.

– Профессор, – сказал старик, обращаясь к сыну, – поможет тебе в решении проблемы повышения эффективности атомной бомбы при взрыве.

Гарольд с интересом посмотрел на Хиггинса и в знак согласия наклонил голову.

При взрыве любой атомной бомбы около восьмидесяти процентов ее энергии расходуется на образование ударной волны и световое излучение и двадцать процентов идет на радиацию, на заражение воздуха и почвы радиоактивными микрочастицами. Усовершенствование атомной бомбы путем придания точно рассчитанной направленности взрыву означало бы повышение убойных свойств бомбы вдвое. Значит, при успешном завершении работ по «усовершенствованию» бомбы вдвое повысился бы запас имеющегося у Прайса уранового сырья.

Направленность взрыва! Попробуй-ка добиться тут чего-нибудь, если сам взрыв протекает в течение всего нескольких миллионных долей секунды! И вот в течение этого ничтожно малого отрезка времени в атомной бомбе не успевает расщепиться, или, как говорят специалисты, сгореть, все ее атомное содержание: уран или плутоний. Увеличить же убойную силу бомбы можно, лишь устранив этот явно убыточный дефект.

– На него можно положиться? – спросил Гарольд отца, когда Хиггинс ушел.

Прайс-старший пожал плечами.

– Во всяком случае он в состоянии сделать то, перед чем его коллеги пасуют. Я думаю, что Хиггинс будет полезен тебе потому, что в моей частной лаборатории он занимается схожей, хотя и более сложной проблемой.

Гарольд насторожился: может быть, теперь старик приоткроет завесу своих тайн?

– Какой именно? – быстро спросил он.

– Моя лаборатория работает над тем, чтобы сила атомного взрыва увеличилась во много раз. Я надеялся на помощь Старка, но увы! – на лице Прайса-старшего появилось выражение скорби. – Он не захотел понять меня… Пришлось возложить все надежды на его коллегу, профессора Хиггинса.

– Мы должны спешить, – заметил Гарольд. Старик внимательно посмотрел на него и усмехнулся.

– И отнюдь не потому, что нас с тобой могут опередить наши конкуренты в Штатах, – угрюмо сказал он. – В первую очередь следует не забывать о русских.

– О русских? – Гарольд Прайс пренебрежительно махнул рукой.

– Да, да, представь себе, о русских, – зло закричал Прайс-старший. – Мы уже поплатились за недооценку их способности создать сперва атомную, а затем и водородную бомбу. Неужели ты еще ничему не научился? Они упорно работают над проблемами, связанными с расщеплением атомного ядра. Будет очень плохо, если им снова удастся опередить нас.

На лбу Гарольда выступил холодный пот.

– Этого нельзя допустить, – пробормотал он хрипло. – Вам известно, кто возглавляет эти работы у русских?

– Да. Профессор Ясный.

– Его надо уничтожить. Немедленно.

– Я принял кое-какие меры, – сухо бросил Уильям Прайс.

Он сказал сейчас больше, чем раньше Харвуду. Никто еще не знал того, что истинной причиной его, Уильяма Прайса, попытки уничтожить русского ученого было желание затормозить, сорвать ту работу, которую, как сообщили Прайсу его агенты, Ясный вел в руководимой им лаборатории.

Гарольд Прайс ушел огорченным. Ему так и не удалось проникнуть, в тайну «Бездны» и «Космоса».

Глава третья

Пассажиры «Британии» немало были удивлены встречей, оказанной на аэродроме тому, кого они принимали за скромного коммерсанта из города Балтиморы. Целая вереница американских военных машин выстроилась вдоль шоссе у входа на аэродром. Американские офицеры высоких рангов с заранее приготовленными подобострастными улыбками стояли толпой, задрав головы. Гарольд Прайс, по своему обыкновению чванливый и грубый, ни на кого не глядя, спустился по трапу. На некотором расстоянии за ним следовал его спутник.

– Гаррис, вы сядете со мной, – бросил Прайс. Подошел не молодой уже, но весьма подвижный офицер.

– Адъютант генерала Стивенсона, – отрекомендовался он, отдав честь. – Прошу вас в машину.

Вереница автомобилей с ревом понеслась по асфальту. С востока свежий ветер доносил пряный привкус моря – шоссе шло неподалеку от берега. Все чаще навстречу попадались виллисы и грузовики, полные американских солдат. Через час автомобиль остановился у высокого забора, оплетенного колючей проволокой. Офицеры и генерал Гаррис вошли в помещение караульного начальника. Прайс сидел в машине, высокомерно выпятив массивную нижнюю челюсть.

Ворота распахнулись, колонна автомобилей двинулась вдоль внутренней стороны забора и вскоре остановилась перед зданием, в котором помещался штаб части.

Гостя встретил командир 49-й авиационной дивизии генерал Стивенсон.

– Рад приветствовать вас, сэр, – обратился он к Прайсу.

Генерал-майор Гаррис мало беспокоил командира дивизии, это был свой человек – армеец. Другое дело Гарольд Прайс, о влиянии которого в высших кругах Вашингтона и Нью-Йорка Стивенсон был отлично осведомлен.

От отдыха Прайс решительно отказался – у него было слишком мало времени. Он согласился лишь пройти в офицерский бар и выпить бокал коктейля, приготовленного тут же по его вкусу. Затем в сопровождении Гарриса и Стивенсона он прошел в кабинет начальника базы полковника Джонса. Прайса поразила окружающая обстановка – никакой роскоши, ничего лишнего! Было такое ощущение, как если бы он находился в штабе воинской части, только что прибывшей на это место. Но это было не так. Прайс хорошо знал, что авиационная база Скалторп была построена англичанами для своих военно-воздушных сил еще в 1942 году и затем передана ими США.

Стивенсон положил на стол карту.

– Насколько я понимаю, сэр, – начал он несколько напыщенным тоном, – вас интересует степень нашей готовности к боевым действиям с применением атомных бомб.

Прайс молча наклонил голову.

– База Скалторп, сэр, это то место, откуда в воздух поднимутся наши главные силы с атомными бомбами и обрушатся на Советский Союз. Скалторп – самая большая база американских реактивных бомбардировщиков в Западной Европе. Прощу взглянуть на карту, сэр… Наши основные авиационные базы здесь, на островах Великобритании, сведены в два аэродромных узла. Вот расположение одного из этих узлов, он называется «Восточная Англия»: Лейкенхит, Бентуотерс… Со Скалторпом всего девять баз. А вот второй аэродромный узел – «Южная Англия», четыре базы, созданные нами на месте старых английских аэродромов. На указанных базах дислоцированы главным образом бомбардировщики и истребители-бомбардировщики.

Прайс внимательно рассматривал карту. То, о чем докладывал сейчас генерал Стивенсон, было, конечно, очень важно, но он думал о черных монацитовых песках с драгоценным радиоактивным торием в неведомом штате Траванкор-Кочин, в далекой Индии. В боковом его кармане лежало письмо Уильяма Прайса к одному из руководителей Имперского химического треста. И вот сейчас, слушая Стивенсона, Прайс-младший все больше проникался верой в успех предстоящих щекотливых переговоров. Ему казалось, что английские партнеры его концерна должны были бы сами преподнести ему торий. Как-никак, американский 3-й воздушный флот собирается принять участие в новой мировой войне с баз, расположенных на территории Великобритании, а уж раз, рассудку вопреки, англичане согласились на это, то неужели они будут спорить с ним из-за каких-то монацитовых песков? Это было бы совсем не логично.

Стивенсон продолжал докладывать:

– Здесь, близ Ливерпуля, расположены наши базы снабжения и ремонта в Бертонвуде и Силэнде. В Шефтсбери – наш транзитный лагерь. Реактивные истребители-перехватчики базируются на берегу пролива Па-де-Кале, в Монетоне, район Дувра.

– Сколько на этом пятачке наших ребят? – поднял голову Прайс.

– Пятьдесят тысяч, – сказал Гаррис.

Прайс удовлетворенно хмыкнул: пятьдесят тысяч солдат и офицеров. Это же целая оккупационная армия!

– В состав третьей воздушной армии, кроме моей сорок девятой, входит еще седьмая авиационная дивизия, тридцать вторая бригада зенитной артиллерии, а также отдельные авиационные и аэродромно-строительные части, – пояснил Стивенсон.

Прайс решительным жестом остановил его:

– Довольно, генерал. Лучше взглянем на ваше хозяйство.

Прайс осматривал атомную базу. Он видел огромные подземные ангары, готовые к вылету боевые самолеты.

Показывая Гарольду Прайсу свое хозяйство, полковник Джонс хвастливо сказал:

– Мы являемся воинской частью, которая готова для немедленных боевых действий…

– Для массированных ударов по врагу на востоке, – дополнил командир 49-й дивизии.

Гаррис, казалось, забыл о присутствии Прайса, он внимательно ко всему присматривался, делал заметки в своей записной книжке, мимоходом давал указания офицерам.

Машины остановились на краю аэродрома. Перед Прайсом расстилалось огромное поле.

– В настоящее время наша воздушная база занимает площадь с периметром ограды в десять миль, – продолжал свои пояснения Джонс. – Бетонное покрытие аэродрома составляет двести пятьдесят акров. Общая длина бетонной взлетной дорожки – пять миль.

Внимательно слушая Джонса, Прайс вдруг увидел далеко на юге несколько стремительно приближающихся точек.

– На этот раз возвращаются почти вовремя, – сказал Джонс, обращаясь к Стивенсону.

– Это из триста тридцать первого авиаполка стратегической авиации? – спросил Гаррис.

– Да… Первая эскадрилья.

Шестимоторные реактивные бомбардировщики В-47 были уже над аэродромом и заходили на посадку.

– Они доставляют нам много хлопот, – заметил Стивенсон, обращаясь к Гаррису.

– Ничего не поделаешь. По плану мы должны пропустить через здешние базы как можно больше наших авиасоединений, – надо же, чтобы экипажи самолетов получили возможность потренироваться в условиях, близких к будущей боевой обстановке.

– Это, конечно, так, но надо иметь в виду, что таким образом наши задачи здесь усложняются, – сказал полковник Джонс.

– Откуда возвратилась эта эскадрилья? – прервал их спор Прайс.

– Из полета над Англией, Францией и Западной Германией, с атомными и водородными бомбами, – ответил Стивенсон.

– Вы, наверное, хотите познакомиться с хранением атомных бомб, сэр? – обратился Джонс к Прайсу.

– Обязательно.

По дороге к складу генерал Гаррис напомнил Прайсу:

– Сорок девятая авиадивизия занимает особое место в вооруженных силах Атлантического блока: она полностью обеспечена атомным оружием.

Машины остановились у внушительных размеров бетонного здания. Наступающие сумерки прорезали мощные лучи прожекторных установок. На углах и у входа в помещение склада стояли усиленные наряды часовых с автоматами, взятыми наизготовку. Полковник Джонс пригласил генералов следовать за ним. Миновав караульное помещение, Гарольд Прайс очутился в ярко освещенном зале с целым рядом дверей. И тут стояли вооруженные автоматами часовые. По знаку полковника Джонса офицер охраны открыл одну из дверей, и Прайс вместе с его спутниками оказался в просторном лифте. Офицер нажал кнопку на щитке управления, и кабина лифта стала опускаться. К удивлению Гарольда Прайса, спуск продолжался довольно долго. Выйдя из лифта, Прайс оказался в зале, напомнившем ему тот, который они только что покинули наверху. Здесь тоже стояли часовые. Помещение было залито светом скрытых где-то под потолком электроламп. Но этот находящийся глубоко под землей зал существенно отличался от первого: как с удивлением отметил Прайс, в нем совсем не было дверей. Ни одной! Джонс подошел к пульту, вмонтированному в поверхность небольшого стола в одном из углов зала, и набрал какой-то номер, состоящий из комбинации цифр. Прозвучал сигнал, отрывистый и резкий, как удар гонга, и в то же время открылся потайной ход в коридор, выложенный массивными, в несколько метров толщиной бетонными глыбами.

– Для срочной транспортировки бомб на поверхность, к самолетам, имеется специальный лифт, канал которого закрыт сверху крышкой, по примеру тех крышек из комбинации бетона, чугуна и особой стали, которые, как вы знаете, используются в атомных котлах, – сказал полковник Джонс.

На каждом повороте в коридоре путь неизменно преграждали массивные, в несколько тонн каждая, стальные двери. Замки дверей открывались по электрическим сигналам. Наконец, Прайс и его спутники вошли в большую квадратную комнату. Здесь был свой пост охраны, свой офицер. Полковник Джонс подошел к противоположной от входа стене и поднялся по ступенькам каменной лестницы, которая странным образом упиралась в глухой серый бетон. Лестница никуда, собственно, не вела, но Джонс уверенно поднялся по ней, и по его знаку офицер привел в движение какие-то рычажки на пульте управления.

– Взгляните на ваших питомцев, сэр, – предложил генерал Стивенсон и посторонился, пропуская вперед Прайса.

Замаскированная под цвет стен, стальная заслонка ушла в сторону, и Прайс увидел смотровое стекло.

Атомные бомбы по размеру несколько, пожалуй, больше тех, что когда-то были сброшены на Хиросиму и Нагасаки, стояли, будто заключенные в соты из чугуна и бетона, по внешнему виду они были похожи на обычные авиационные бомбы. Бомб тут было много.

– Отлично, – пробурчал Гарольд Прайс и быстро спустился по лестнице. – Я спешу, – сказал он, посмотрев на часы. Время действительно подгоняло его.

Генерал Гаррис еще не успел устроиться поудобнее в постели и предаться сну, как в дверь постучали, и в его комнату вошел Прайс, одетый по-дорожному, так же, как днем, когда он летел на «Британии». Генерал не успел открыть рта, чтобы спросить в чем дело, как Прайс отрывисто приказал:

– Утром, когда вы будете уезжать отсюда, передайте нашим любезным хозяевам мою благодарность за прием. Меня вы найдете в Лондоне, в посольстве. А сейчас я покидаю вас.

– Но, сэр… – попробовал что-то возразить Гаррис. Гарольд Прайс резко и недовольно перебил его:

– Никаких «но»! Интересы дела прежде всего. Спите, – и он вышел.

Подняв воротник пальто и низко нахлобучив шляпу, Прайс-младший зашагал по улицам военного городка, прочь от дома, в котором ему было предоставлено комфортабельное жилье. Предъявив несколько раз пропуск, разрешающий ему свободное передвижение в районе базы Скалторп, он беспрепятственно вышел из ворот городка и быстро пошел по дороге. Несколько раз Прайс подносил к глазам часы со светящимся циферблатом, после чего каждый раз старался идти еще быстрее. Но вскоре он отчетливо понял, что способ пешего передвижения, по-видимому, не для него: он обливался потом, ноги немилосердно болели, а расстояние до автострады, выйти на которую он спешил, было все еще велико. Мимо него часто проносились виллисы, штабные машины. Воспользоваться их услугами Прайс считал невозможным: он не хотел, чтобы кто-нибудь мог выследить его и, возможно, помешать ему. В этом было все дело. Наконец, когда с ним поравнялся очередной грузовик, полный солдат, он сделал шоферу знак, и тот остановил машину. Подвыпившие солдаты пели непристойную песню о девочках, которые ждут их в кабачке «Олений рог». Сержант стоя дирижировал и в такт куплету основательно хлопал Прайса по спине. При первом, довольно увесистом шлепке Прайс было вскочил с ящика, на который его усадили; но тут же понял, что раз уж с ним столь вольно обращаются здешние джимми, стало быть, он действительно не похож на самого себя. Пусть уж и тут он будет «коммерсантом из Балтиморы»!

Кто-то произнес слово: «Скоттсборо». Так называлась деревушка на автостраде, до которой хотел добраться Прайс, и он попросил остановить машину.

Грузовик ушел дальше в темноту, увозя американских джимми к английским девочкам в соседнем городке, а Гарольд Прайс зашагал к окраинным домикам Скоттсборо. Сейчас он найдет здесь автомобиль и спокойно отправится на север.

Прайс размышлял о предстоящей встрече. Почему бы, в самом деле, англичанам не пойти ему на уступки? Ведь все равно им не устоять! В 1941 году они считали, что в области атомных исследований Англия идет впереди США: лорд Резерфорд работал над строением атома, Джеймс Чедвик обнаружил нейтроны, без которых немыслимо получение атомной энергии. К сентябрю 1941 года кабинет министров утвердил проект работ по производству атомной бомбы… Американцы в то время определенно отставали. Но положение вскоре изменилось: Черчилль испугался, что однажды Гитлер выбросит на Британские острова десанты с моря и с воздуха, и стал готовить чемоданы к переезду правительства через океан, в Канаду. Страх Черчилля перед Гитлером положил конец работе англичан над получением атомной энергии, документы, оборудование и даже специалисты были направлены в Соединенные Штаты.

Вспоминая сейчас об этом, Гарольд Прайс не мог удержаться от самодовольной улыбки: англичане так хотели знать, над чем в Соединенных Штатах работают их ученые, каковы результаты их работы! Но, черт побери, это же военная тайна, сообщить которую кому бы то ни было американцы решительно отказались. Тресты Моргана и Дюпона быстро договорились со своими старыми друзьями, английскими фирмами, которым когда-то было поручено заниматься развитием атомной промышленности. Одной из двух английских фирм, легко уступивших натиску американцев, был Имперский химический греет, с руководителями которого Гарольду Прайсу и предстояло вести теперь переговоры по поводу дьявольски необходимых ему черных песков, которые пока что без всякого толку лежат где-то в далекой Индии. Впрочем, Прайс хорошо понимал, что договориться все же, пожалуй, будет не очень просто – обстановка после войны изменилась, англичане построили у себя завод для получения очищенного урана, создали в Харуэлле научно-исследовательский центр и пустили там в ход два атомных котла, построили большие циклотроны для опытных работ. Больше того, англичане создали полигон для испытания своего собственного атомного оружия на необитаемых островах Монте-Белло, у западного побережья Австралии, как раз напротив расположенного в пустынной части австралийского материка гигантского полигона, на котором они проводят испытания реактивного оружия. Да, беседа предстояла нелегкая!

Кто-то тронул Прайса за локоть. Он быстро обернулся. Перед ним стоял одетый в штатское человек. Что-то знакомое было в его движениях, манере держать голову, в жестах…

– Вас просит к себе один джентльмен, сэр, – сказал человек в штатском. – Прошу следовать за мной.

– Меня? – спросил Прайс с удивлением.

– Именно вас, мистер Прайс, – подтвердил незнакомец и пошел вперед. Прайс последовал за ним.

Они миновали несколько домов и остановились у входа в одно из зданий.

По знаку незнакомца Прайс, толкнув дверь, вошел в просторную комнату. Навстречу ему из-за стола поднялся седоватый человек с подстриженными щеточкой усиками и внимательными глазами. При одном взгляде на него Гарольд Прайс отпрянул, как ужаленный.

– Харвуд! – выдохнул он с негодованием. Черт побери, этот разведчик занимается рискованным делом, устраивая, да еще столь демонстративно, слежку за ним, за одним из тех, от кого зависят его, Харвуда, судьба и карьера. При одной мысли о том, что весь маскарад, на который ему пришлось пойти во время этого последнего визита в Англию, оказался ни к чему. Прайс-младший затрясся от приступа бешенства.

Но Харвуд сохранял полное спокойствие.

– Прошу к столу, – произнес он не особенно любезно. – Подкрепитесь кофе с виски. Автомобиль ждет вас.

Прайс, не снимая пальто, тяжело опустился в кресло и поднял на собеседника свои тусклые глаза, округлившиеся от гнева. Он молчал.

Харвуд рассмеялся.

– С вами опасно иметь дело, мистер Прайс, – сказал он. – Но ситуация сложилась так, что я, чтобы не порвать с «Интернэшнл Уран», вынужден был вмешаться…

– В чем дело? – спросил Прайс.

– Дело в том, что вы опоздали, сэр, – и Харвуд начал раскуривать трубку.

– Опоздал? – Прайс вскочил на ноги.

– Ваши конкуренты опередили вас, они уже на месте. Но не волнуйтесь, я принял меры, и пока они будут сидеть там в ожидании представителей Имперского химического треста, вы встретитесь с англичанами в другом месте, куда мне удалось затащить их. Они ждут вас.

Прайс облегченно вздохнул.

– Я приехал сюда по другим делам, – продолжал Харвуд, – но если бы вас опередили другие именно тогда, когда я нахожусь здесь, – это могло бы быть вами превратно понято и повлиять на мои отношения с концерном.

Гарольд Прайс издал какой-то утробный звук и вопросительно посмотрел на Харвуда.

– Я не мог рисковать появлением в Скалторпе, – сказал Харвуд, – это возбудило бы толки и… вы меня понимаете, сэр?

Прайс удовлетворенно мотнул головой.

Харвуд явно боялся тех, кому могла не понравиться услуга, оказанная им сегодня концерну Прайсов, – стало быть, никакого подвоха не существовало.

– Поэтому я оказался вынужденным сидеть вот здесь и ожидать вас, ведь миновать Скоттсборо вы никак не могли, – продолжал Харвуд.

– Я спешу, – и Прайс поднялся. Ни к кофе, ни к виски он так и не притронулся – ему все еще было не по себе и от мысли, что его перехитрили, и от того, что только Харвуду, постороннему для него человеку, он будет обязан встречей с нужными людьми из Имперского треста. К тому же можно не сомневаться, этот Харвуд предъявит к оплате солидный счет за оказанную им услугу, независимо от того, чем кончатся переговоры с англичанами.

– Тэдди, проводи мистера Прайса к машине, – приказал босс появившемуся на его зов человеку, в котором Гарольд узнал теперь секретаря Харвуда.

Сопровождаемый Тэдди, Прайс нашел неподалеку ожидавший его новый «Ролс-Ройс» и отправился по адресу, указанному ему Харвудом.

Харвуд не солгал, сказав Прайсу, что он оказался в этих краях по другому делу. Проводив Прайса, он уселся у стола и, вынув из бокового кармана небольшую записную книжку, открыл ее на букве «В». Сверху шифром было написано – «Вирус». Шифром Харвуд обозначал разведывательные, диверсионные или террористические операции на территории иностранных государств. Думая сейчас над операцией «Вирус», Харвуд в деталях вспоминал инструкции Уильяма Прайса Двадцатому и последние донесения Шервуда и Снэйка из Москвы. Пусть тайной Прайса будет суть задания Двадцатому, но за выполнение этого задания несет ответственность в первую очередь он, Харвуд. И хотя до осуществления «первого варианта» оставалось еще достаточно много времени, Харвуд все же решил перестраховаться и сделать новый ход, ввести в игру новую фигуру для того, чтобы спутать карты чекистам из КГБ, которые вздумали бы идти по следу засланного им в Советский Союз Двадцатого. Харвуд сидел сейчас над своим «Вирусом», как шахматист над шахматной доской, и чем больше он размышлял, тем больше в нем росла уверенность в том, что придуманный им новый ход обеспечит успех операции.

В дверь тихо постучали, и вслед затем в комнату вошел мужчина лет тридцати пяти. На вошедшем были довольно потрепанный макинтош и старая фетровая шляпа. Во внешности незнакомца не было бы ничего примечательного, если бы не его длинное костлявое лицо и хищное выражение маленьких, глубоко запавших в орбиты глаз.

– Наконец-то, – сказал Харвуд. – Я давно жду вас, Фокс. – И не давая ему времени для объяснений, продолжал: – Я прочел представленные вами материалы и принял решение.

Фокс бросил на него вопросительный взгляд.

– Профессор Джон Макгайр должен ехать в Россию, – сказал Харвуд.

– Я не понимаю, сэр, что значит «должен», – произнес Фокс. – Макгайру никто и не мешает ехать в Россию, приглашение из Москвы от советской Академии наук он уже получил. Но…

– Что вас смущает?

– Профессор Макгайр определенно красный. А прежде чем стать красным, он работал не только в Харуэлле… он был занят военным применением атомной энергии.

– Очень хорошо, это как раз то, что мне нужно, – весело произнес Харвуд. – Послушайте Фокс, вас не удивляет мой приезд сюда?

– Откровенно говоря, шеф, я не рассчитывал так скоро видеть вас тут, у себя, – ответил Фокс. – Но мне, кажется, удалось изучить людей, которые могли бы представить для вас интерес.

– Это вам зачтется. А сейчас слушайте меня внимательно. Макгайр поедет в СССР… Но он должен поехать не через неделю, а послезавтра.

– У Макгайра билет на советский пароход, который из Саутгемптона пойдет прямо на Ленинград, – заметил Фокс.

– Но он должен уехать отсюда не через неделю, а через день, понимаете, Фокс, – через день! Это не трудно будет сделать… Среди ваших агентов имеются ведь и друзья Макгайра, не так ли?

Фокс подтвердил это.

– Ну так вот… Завтра утром ваш агент должен быть б гостях у Джона Макгайра и передать ему вот это приглашение посетить Западную Германию.

– Он может отказаться от поездки в Германию, – сказал Фокс.

– Не откажется, – Харвуд чистил свою трубку. – Времени для поездки у него хватит… Его надо лишь заинтересовать. Пусть ваш агент напомнит ему о том, что немцы снова приступили к изготовлению ракетных снарядов «Фау-1» и «Фау-2», к изготовлению атомного оружия, что вполне соответствует действительности.

– Макгайр – противник перевооружения Германии, – заметил Фокс.

Харвуд усмехнулся.

– Но для чего Макгайр должен посетить Западную Германию раньше, чем он окажется в России? – спросил Фокс.

– Сегодня я объясню вам это, – ответил Харвуд. – Но я хочу, чтобы вы отдали себе отчет в том, что за доставку профессора Макгайра в Германию вы отвечаете в буквальном смысле головой, – голос Харвуда стал жестким. – Сегодня я скажу вам, что произойдет с Макгайром в Германии… Этим делом придется заняться тоже вам, я не хочу посвящать в него лишних людей.

– Слушаюсь, – Фокс исподлобья посмотрел на шефа. – Что я должен буду делать потом, возвратившись сюда?

– Вы не возвратитесь сюда, – холодно ответил Харвуд. – Вам придется проводить эту операцию до конца.

– С Макгайром? – Фокс явно ничего не понимал.

– Отчасти с Макгайром… – не спеша продолжал Харвуд. – Как только операция с Макгайром в Германии вами будет завершена, вас немедленно посадят в самолет и отправят в другое место, откуда затем перебросят на территорию Советского Союза, – при этих словах Харвуд внимательно посмотрел на Фокса: тот сидел совершенно спокойно, ни один мускул не дрогнул на его лице. Возможно, до его сознания не дошел смысл сказанного шефом. Харвуд продолжал: – Вы будете моим уполномоченным по операции «Вирус».

Фокс стремительно встал с кресла и вытянулся перед начальником: сейчас он получал военный приказ, выполнение или невыполнение которого в одинаковой мере могло стоить ему жизни. Он был достаточно старым и опытным разведчиком, чтобы понимать это. При том же в данном случае речь шла не о выполнении какого-то отдельного задания, а о руководстве всей операцией: он будет тенью Харвуда там, в России, будет организовывать, вербовать, контролировать, судить и приводить в исполнение свои приговоры.

Фокс почтительно ловил теперь каждое слово Харвуда.

– Нам надо знать, – говорил тот, – где находятся атомные заводы русских, какова их мощность, сколько Советы имеют атомных и водородных бомб и где хранят их, где находятся рудники по добыче урана и других радиоактивных руд, сколько экспедиций и где именно занимаются разведкой месторождений урана, где точно производятся испытания атомных и водородных бомб. Я дам вам кое-какие адреса… Во всем этом вам поможет Макгайр, который, правда, будет занят выполнением более конкретного задания, – он должен проникнуть в лабораторию профессора Ясного и раздобыть материалы о его работах. Письменные инструкции он получит в Берлине. Кстати, Макгайр знает вас в лицо?

– Нет.

– Это нам наруку, – сказал Харвуд.

Фокс пока многого не понимал. Особенно не понимал он того, каким образом шеф собирается использовать «красного» Макгайра в качестве своего шпиона, но он давно уже разучился удивляться и теперь терпеливо ждал разъяснений.

– Садитесь ближе к столу, – приказал Харвуд, – и слушайте меня внимательно. Вы должны будете…

Полковнику Соколову и его сотрудникам предстояло в ближайшее время столкнуться с новыми врагами. Харвуд действовал активно – операция «Вирус» продолжала развертываться.

Глава четвертая

В один из воскресных вечеров в локале, что находится на углу Кляйнерштрассе и Кайзерплац, собралось много посетителей.

Локаль, собственно, не что иное, как пивная. Но в Германии исстари локаль является не только местом, где можно не спеша тянуть черное пиво и перебрасываться незатейливыми новостями с соседом по столику. Нет, локаль в Германии – будь то в горных селениях Баварских Альп, в увитых виноградными лозами и залитых солнцем городках Рейнской долины или в закопченных, пропахших дымом и гарью шахтерских поселках Рура, – место, где вершатся дела общины, где перед собравшимися выступают политические деятели. В локалях подчас проводятся конференции, собрания, слеты. Там же можно послушать и незамысловатый концерт местной самодеятельности.

В тот вечер, о котором идет здесь речь, в локале, что на углу Кляйнерштрассе, выступала исполнительница популярных романсов и народных песен. Она часто бывала тут, пела бесплатно, и рабочие этого района привыкли к ней. Не зная настоящей ее фамилии, они звали артистку «товарищ Брунгильда».

Брунгильда вышла на маленькую эстраду, и зал замер. Она оглядела аудиторию, приветливо улыбнулась, поправила прядь волос и с подкупающей искренностью запела старинную шуточную песенку. Потом она, по требованию своих восторженных слушателей, исполнила еще несколько песен. Певица устала и хотела покинуть эстраду. Снова раздались дружные аплодисменты, и никто не удивился букету, брошенному кем-то к ногам девушки.

Брунгильда нагнулась к цветам – она хотела поднять их и прижать к груди в знак признательности тому, кто проявил к ней внимание и уважение. Но, протянув руку к букету, девушка в то же мгновение с криком отпрянула назад. Послышалось противное шипенье, и из-за цветов показалась плоская, в серых продольных полосках голова змеи. Пресмыкающееся, казалось, не видело ничего, кроме остановившейся Брунгильды. Змея готова была броситься на оцепеневшую в ужасе девушку. Но блестящий клинок охотничьего ножа, брошенного со страшной силой, рассек гадину пополам. С разных мест на эстраду бросились два человека – это были Лайт и профессор Макгайр. Взглянув на конвульсии змеи, Лайт сказал:

– Вы превосходно владеете холодным оружием.

Англичанин поклонился.

Лайт взял девушку под руку и что-то стал тихо говорить ей.

В зале поднялся негодующий шум. Все громче раздавались голоса:

– Это «Консул» прислал ей змею.

– Молодчики из «Консула» не хотят, чтобы она пела нам.

– «Консул» приговорил Брунгильду к смерти.

Искали того, кто бросил на сцену букет, но он сумел незаметно скрыться.

«Консул» – подпольная террористическая организация, существующая в Германии с начала двадцатых годов. Ее эмблема – змея. «Консул» обычно посылает ядовитую гадину тому, кого хочет уничтожить.

Девушка пришла в себя и сказала:

– Друзья, не произошло ничего особенного. Да, да… Ничего особенного. Никому не удастся запугать меня. Я немного отдохну, а потом еще спою вам.

Посетители громкими криками выражали свое восхищение ее смелостью. Лайт сказал Брунгильде:

– Вы позволите мне проводить вас после выступления? Мало ли что еще может случиться…

– Хорошо… – ответила девушка. – О, я даже не успела поблагодарить его, – с сожалением шепнула она, указывая взглядом на Макгайра, который, подобрав свой нож, направился к выходу и занял место у крайнего столика.

– Я его позову, – сказал Лайт.

В зале находился еще один человек, внимательно и с интересом следивший за всем происходящим. Фокс, уполномоченный Харвуда, прибыв в Германию, ни на минуту не спускал глаз с обреченного разведкой ученого. Операция «Вирус» продолжала разворачиваться, и то, что сейчас происходило в этом немецком городе, имело непосредственное к ней отношение.

Фокс занял место за столиком, неподалеку от того, за которым расположился ученый.

Лейтенант подошел к Макгайру и отрекомендовался. Англичанин пожал ему руку.

– Вы, профессор, чертовски хорошо владеете ножом, сказал Лайт с восхищением. – Где вы научились?

– О, я много путешествовал по Индии… Там, в джунглях, поневоле пришлось овладеть искусством метать нож.

Лайт внимательно посмотрел на собеседника. Перед ним сидел худощавый, лет сорока от роду мужчина с волевым лицом.

– По-видимому, ей грозит серьезная опасность, – заметил Макгайр, имея в виду девушку из локаля.

– Я не боюсь за нее, – ответил лейтенант. – Теперь она будет осторожна – только и всего.

– Вы хорошо знаете немцев? – спросил Макгайр. Лайт сделал неопределенный жест.

– Я служу здесь довольно давно в органах военной администрации, – ответил он. – И в силу моих служебных обязанностей изучаю жителей Германии.

– Когда-то и я жил в Германии, – сказал Макгайр. – И мне казалось, что я знал немцев. А теперь… Теперь я перестал понимать не только их, но и вас, и себя. Я, например, никак не могу понять, почему мы не прогнали со своих островов вас, американцев. Вы меня понимаете?

Лайт промолчал.

– Если вы, американцы, втянете нас в войну, – продолжал Макгайр, – мы погибнем. Это ясно у нас каждому. Правительство же не считается с интересами и волей народа и проводит политику самоубийства. В Саутгемптоне есть школа, в которой проходят переподготовку немецкие летчики, те самые, которые в прошлую войну бомбили Лондон, разрушили Ковентри. Что может быть кощунственнее! Бандитов готовят к новым убийствам на востоке. Но кто поручится, что они не повторят своих налетов на запад – ведь до нас же значительно ближе… Вы не согласны со мной?

– Согласен, – тихо ответил лейтенант.

Англичанин откинулся на спинку стула и пристально взглянул на него.

– Наше начальство в этом пункте допускает просчет, – сказал Лайт. – Мне как военному это ясно. Силы, которые мы стремимся развязать, погубят нас же самих.

– Вы имеете в виду атомное оружие? – осведомился англичанин.

– Да.

– Я как физик, как специалист могу лишь присоединиться к вашему выводу, – произнес Макгайр. – И меня угнетает то обстоятельство, что, видя опасность, я ничем не могу ее предотвратить. Здесь, в Западной Германии, немцы уже давно возобновили производство «Фау-1» и «Фау-2». А теперь им дали возможность изготовлять и атомное оружие. Они особенно специализируются на производстве «песка смерти» – радиоактивной пыли. Их ученые без помехи пытаются изготовлять ториевые батареи с примесью окиси урана, которые должны служить для того, чтобы с их помощью можно было получить радиоактивные яды. Это подло и бесчеловечно!

Лайт внимательно слушал Макгайра.

– Как вы очутились здесь? – спросил он.

– Захотел посмотреть, как отдыхает и веселится немецкий рабочий, – сказал Макгайр.

Лайт усмехнулся:

– Теперь видели?

– О да!

– Идемте ближе к эстраде, – предложил Лайт, – сейчас она снова будет петь, а потом я вас познакомлю с ней. Ее зовут Эрика… Эрика Келлер.

Макгайр остановился.

– Как вы сказали? Эрика Келлер?

В его голосе чувствовалось волнение. Они встали и направились к эстраде. Следом за ними шел Фокс.

Недавно отшумел дождь, и на листьях, как крошечные хрустальные подвески, раскачивались прозрачно светлые капельки воды.

В номере гостиницы, занимаемом Макгайром, разговаривали профессор и Эрика Келлер. Лайт расположился в стороне и молча курил. После встречи с Нортоном, а затем и с Геймом его не покидала надежда проникнуть в тайну Прайса.

Лейтенант возвратился из отпуска всего несколько дней назад. Генерал Келли поручил ему работу в бюро информации при штабе, а затем сообщил, что он прикомандировывается к Прайсу-младшему, приезд которого ожидается с часу на час.

Прайс! Несмотря на всю его уравновешенность, Лайта взволновало распоряжение Келли. Но сможет ли он что-нибудь увидеть, узнать, понять, находясь возле Прайса? Сможет ли он как-то помочь друзьям в той борьбе с замыслами «короля урана», о которой они договорились недавно на горе Карибу? Только что Лайт услышал уже известное ему зловещее имя Крауса и знакомую фамилию Ясного…

Макгайр с сочувствием смотрел на девушку.

– Мне не хотелось бы растравлять ваши раны, но вы взрослый человек и должны узнать, наконец, правду о судьбе вашего брата Фридриха Келлера.

– Он казнен по приказу Гитлера – это я знаю, – взволнованно произнесла девушка. – Но мне до сих пор не известно, кто предал его.

– Имя предателя – Генрих Краус, – сказал Макгайр. – Мы с Фридрихом были тогда очень молоды и работали в лаборатории фон Грозова, в горах, неподалеку от австрийской границы. Лабораторию посещало тогда немало иностранных ученых. Из русских одно время работал Александр Ясный, но мне не пришлось встречаться с ним: когда я приехал в Альпы, Ясного я там уже не застал.

С Фридрихом дружил некий Краус. Мне почему-то всегда казалось, что Краус лицемер, и я предостерегал вашего брата, советовал ему быть с ним осторожнее, но Фридрих, к сожалению, был слишком доверчив и горяч. Гитлеру нужна была атомная бомба, он систематически следил за нашей работой, но ни я, ни ваш брат не имели об этом никакого понятия. Мы были убеждены, что наши изыскания направлены на расцвет науки, на благо человечества. – Макгайр горько улыбнулся. – Однажды нам с Фридрихом сообщили, что внутри той самой горы, на которой находилась наша лаборатория, выстроен секретный завод, на котором проводятся эксперименты по применению в военных целях полученных нами в лаборатории результатов. Келлер был выдающимся ученым, и, как нам стало известно, именно его исследования в первую очередь использовались на заводе. Он не хотел трудиться для того, чтобы дать Гитлеру оружие массового уничтожения ни в чем не повинных людей. Кто же передавал на завод результаты нашего труда? Фон Грозов? В этом мы не сомневались. Однако существовало одно «до»: руководителю лаборатории не были известны полностью те данные о работе Келлера, которыми располагал завод. Единственным человеком, который мог сообщить эти данные, был Генрих Краус. Сколько мы ни следили за ним, мы так и не могли поймать его, но сведения о нашей работе продолжали систематически поступать на секретный завод. Каким же образом? И вот, я отчетливо помню тот день… По моему настоянию, мы с вашим братом обратились к начальнику лаборатории за разрешением отлучиться по личным делам в долину. Нам разрешили, и мы, миновав контрольный пост, ушли. Но уже через несколько минут другим путем мы незаметно вернулись, проникли в лабораторию и увидели Крауса. Он уверенно направлялся в одно из помещений, прозванное сотрудниками «тупиком» – оно находилось у самого края маленького плато, одна из стен дома была даже врезана в гору. После окончания работы в здании никого не было, и мы подумали: что же Краусу могло там понадобиться? Недолго пришлось нам ломать голову над этим… Незаметно следуя за Краусом, мы очутились в последней комнате, непосредственно примыкающей к скале. Краус подошел к стене, отделанной под мореный дуб, в которой, оказывается, был замаскирован ход в туннель. Мы увидели освещенное электричеством маленькое помещение и открытую дверь лифта слева. Вооруженные автоматами часовые приветствовали Крауса, которого они, по-видимому, отлично знали.

– Швальбе, – обратился Краус к встретившему его гестаповцу, – мне надо срочно видеть рейхсфюрера СС, – и вошел в кабину лифта.

Краус отправился к Гиммлеру! Теперь нам стало ясно, кто передавал на военный завод сведения о нашей работе. Фридрих Келлер пришел в ярость и немедленно заявил фон Грозову о своем уходе из лаборатории, но его не отпустили и приказали продолжать начатую им работу. Тогда Краус сбросил маску друга и явился к Фридриху в качестве представителя Гиммлера… Да, да, дело обстояло так, Эрика Келлер. Я покинул Германию и возвратился на родину в тот день, когда Фридриха арестовало гестапо… Его заключили в Дахау… Остальное вы знаете.

Эрика Келлер поднялась.

– Я рада, что встретила друга моего погибшего брата, – произнесла она с глубоким волнением. – Мне предстоит многое продумать… Не знаете ли вы, где находятся сейчас профессор фон Грозов и Краус?

Англичанин усмехнулся.

– С Грозовым я имел беседу только вчера: он все там же и, кажется, занят изготовлением радиоактивного «песка смерти», а о Краусе я с тех пор ничего не слышал и не знаю, чем он занимается.

– Ну, тут, кажется, могу вам помочь я, – вмешался Лайт. – Насколько мне известно, этот авантюрист состоит теперь на службе у Прайсов.

– Ого! – воскликнул Макгайр. – Этого можно было ожидать.

Эрика поблагодарила профессора и выразила желание еще раз повидать его, но оказалось, что на рассвете Макгайр вылетает на Восток, в Советский Союз, где, кстати, ему придется встретиться с Александром Ясным, тем самым русским ученым, о котором он упоминал.

Эрика распрощалась и ушла.

Встал и лейтенант Лайт.

– У этой девушки тяжелая жизнь, – сказал он Макгайру. – Еще ребенком она осталась одинокой. Мечтала быть артисткой, училась в консерватории, но… Работы для нее не оказалось. Тогда она взялась за перо и создала себе имя книгой рассказов о второй мировой войне. Но у нее неистребимое желание петь, петь свои песенки простым людям. И вот она приходит туда, в локаль, и выступает под именем Брунгильды. Она – талантливый человек, эта Эрика Келлер.

Лайт пожелал ученому счастливого пути и удалился.

Под утро Макгайр позвонил портье и попросил вызвать для него такси. Не прошло и нескольких минут, как портье сообщил профессору, что автомобиль дожидается его. Макгайр с небольшим чемоданом в руке спустился вниз, вышел из здания гостиницы и в недоумении остановился: такси нигде не было видно, лишь у подъезда кого-то дожидался вместительный «крейслер». Профессор уже хотел повернуть назад, когда шофер с «крейслера» окликнул его:

– Сюда, сюда, господин профессор, – и бросился предупредительно открывать дверцу.

Макгайр подошел к неосвещенной внутри машине и протянул вперед руки – он хотел поставить на сиденье свой чемодан. В тот же миг на кистях его рук щелкнули наручники и кто-то с силой втянул его в машину. В ту же минуту автомобиль, набирая скорость, стал удаляться от гостиницы. Следом за ним шла другая, закрытая машина.

Макгайр, полагая, что случившееся с ним – результат какого-то недоразумения, поспешил назвать себя, но его спутник расхохотался.

– Благодарю вас, – насмешливо сказал он. – Весьма приятно знать, что я не ошибся и везу того, кто нам нужен. Вы меня успокоили.

Обе машины вскоре покинули пределы города, некоторое время мчались по автостраде, а затем свернули на проселочную дорогу. Темнота перед рассветом стала еще гуще, а воздух свежее. Неожиданно сзади послышался шум сильного мотора, длинный черный автомобиль на большой скорости проскочил вперед и стремительно скрылся за поворотом…

Спутник Макгайра зло выругался.

– Кого это дьявол носит в эту пору!

«Крейслер» несколько раз менял направление и, наконец, остановился у длинного унылого здания, окруженного лесом. Макгайру приказано было покинуть машину и пройти в дом.

А через несколько минут из этого же здания с чемоданом Макгайра вышел закутанный в просторное пальто рослый широкоплечий мужчина. Он подошел к автомобилю, который привез профессора, и приказал:

– На аэродром. Я опаздываю.

Сзади него по-прежнему шла закрытая машина, в которой находился Фокс.

Автомобили с ходу ворвались на широкое поле аэродрома, человек с чемоданом Макгайра в руке бросился бегом к самолету и поднялся по трапу в кабину. Взревели винты, самолет побежал по стартовой дорожке, незаметно оторвался от земли и взял курс на восток.

Задрав голову, Фокс следил за самолетом. Теперь он был полностью удовлетворен: агент отправлен, одно из звеньев операции «Вирус» благополучно завершилось, приказание Харвуда выполнено. Удар нанесен поистине в темноте! Пришло время отправляться и самому.

Через несколько минут с аэродрома поднялся скоростной бомбардировщик, единственным пассажиром на борту которого был Фокс. Бомбардировщик, набирая высоту, направился на юг.

Глубоко взволнованная Эрика Келлер подбежала к автомобилю и заняла свое место рядом с водителем.

– Едем, – коротко сказала она.

Автомобиль подался назад, затем, урча, выполз на дорогу и, оставив позади себя унылое здание, в которое недавно был привезен Макгайр, помчался вперед.

На одном из поворотов путь машине преградил американский патруль.

– Я депутат ландтага Герман Гросс, – сказал спутник Эрики.

Их пропустили.

– Не находите ли вы, Эрика, что мне следовало бы все-таки знать, что случилось и зачем мы с вами совершили эту неожиданную прогулку? – обратился Гросс к девушке.

– Нет, не нахожу.

Гросс посмотрел на нее: нет, она не шутила.

– Случилось что-нибудь серьезное? – спросил он.

– Кажется, да.

– Почему вы ничего не хотите сказать мне? – продолжал допытываться он.

– Мне самой еще не все понятно, – объяснила Эрика Келлер. – И пока будет лучше, если вы ничего не будете знать. Я была бы вам благодарна, – добавила она, – если бы вы никому… Именно никому не проговорились о нашей сегодняшней экскурсии. Для меня это очень важно.

– Пожалуйста, – согласился депутат ландтага и зевнул. – А что, это была опасная прогулка?

Эрика Келлер внимательно взглянула на него.

– Да… Я думаю, что да, – ответила она. – Возможно, от этой нашей поездки будут зависеть чьи-то жизни.

Гросс готов был осудить ее за безрассудность, с которой она ввязалась в эту непонятную ему историю.

Распрощавшись с Гроссом, Эрика вошла к себе в квартиру. Она вспоминала события прошедшей ночи…

Вечером от Макгайра она отправилась к Гроссам – там отмечали удачу Германа: он закончил строительство большой плотины на реке, несколько выше города. О Гроссе, талантливом строителе, кричали газеты, его льстиво называли новым Тодтом. Правительство публично заявило, что Гросс – величайший строитель среди немцев. Радио с утра до вечера под всякими предлогами склоняло его имя, передавало интервью с ним. Этот действительно талантливый инженер рассказывал о своей созидательной работе и тем самым опровергал обвинения коммунистов и социал-демократов в адрес правительства, которое будто бы занято перевооружением. Издательство «Вольф» еще до окончания строительства плотины заключило договор с Эрикой Келлер: она должна была как можно скорее написать книгу о Гроссе.

И вот вчера вечером в доме Гроссов собрались немногочисленные друзья Германа и поздравили его с успехом. Эрика пришла поздно. Она находилась под впечатлением события в локале и беседы с Макгайром о трагической судьбе своего брата Фридриха. Когда гости один за другим уехали и Герман предложил отвезти ее домой на новой, подаренной ему правительством гоночной машине, у нее мелькнула мысль, что в этот час англичанин уже не должен спать и что перед его отъездом на аэродром она сумеет еще задать ему несколько вопросов, связанных с ее братом. Попросив Гросса подождать ее за углом, Эрика направилась было к гостинице, но не успела сделать и нескольких шагов, как увидела спускавшегося по ступенькам Макгайра. На ее глазах профессора втащили в черный «крейслер». Что же это значит? Кто эти люди? По своей работе в отделе информации газеты «Штадтблад» Эрика знала, что «крейслер» принадлежит английской военной администрации. Куда же хотят отвезти ученого? Зачем? Следуя затем за «крейслером», Эрика поняла, что Макгайра везут куда-то за город. Но куда? И тут на выручку пришла интуиция. Она кое-что слышала об унылом здании в лесу: там размещалось одно из учреждений разведки бывшего гитлеровского генерала Гелена. По предположению Эрики, Макгайра везли именно туда. Новенькая гоночная машина Гросса без труда обогнала и «крейслер», и сопровождавший его автомобиль и значительно опередила их. Пока Гросс размышлял о странностях девушки, которой было поручено написать о нем книгу, Эрика успела разглядеть то, что ей было нужно… Макгайра действительно привезли в этот застенок… На его руках Эрика отчетливо увидела стальные наручники.

Если бы Фокс мог знать, что его ночная операция с Макгайром прошла не без свидетелей, вряд ли он чувствовал бы себя так спокойно на борту скоростного бомбардировщика, летящего вдоль побережья Адриатики, все дальше на юг.

Глава пятая

Бомбардировщик приземлился на острове, расположенном в восточной части Средиземного моря: тут была одна из баз 6-го флота США.

С самолета Фокс пересел в автомобиль и поехал вдоль берега. В уединенной бухте он вошел в здание сторожевого поста и расположился на отдых. А ночью, когда море играло перекатами невысоких волн, Фокс подошел к самому берегу – его ожидали… Несколько ударов весел, и он очутился на борту подводной лодки. Скользя по ночному морю, лодка пошла на север, к Дарданеллам.

Фокса не интересовала романтика морского путешествия, он знал, что в ближайшее время ему предстоят дела, которые потребуют от него напряжения всех сил.

Снова и снова продумывал он различные варианты порученной ему операции. Провал плана «Вирус» был бы для него и личной катастрофой даже в том случае, если бы ему и удалось уцелеть в России, не быть схваченным чекистами. Харвуд все равно уничтожил бы его как агента, неспособного, но слишком много знающего.

Малейшее нарушение разработанного в Москве Шервудом и принятого Харвудом плана проникновения его, Фокса, на территорию Советского Союза может сразу же поставить его в тяжелое, а может быть, и безвыходное положение. Можно ли рассчитывать на то, что резидент в Черноморске сумеет организовать все так, как условлено?

На второй день на рассвете дежурный офицер пригласил Фокса следовать за ним. Они пошли на центральный пост. Там, застыв у перископа, стоял капитан.

– Взгляните, – буркнул он и уступил Фоксу место.

Упругие, с легкими гребешками пены волны раскачивались на огромном пространстве. Далеко-далеко впереди чернели подернутые густой дымкой прибрежные горы, бесконечной чередой уходящие за горизонт по правому борту.

– Нам повезло, – сказал капитан, – погода здесь стоит великолепная.

Фокс взглянул на часы.

– Успеем, – успокоил его капитан. – Начинаем подъем.

– Связь через три минуты, – с беспокойством произнес Фокс.

Фокс прошел в радиорубку.

Подводная лодка поднималась. Радист безучастно смотрел на рацию – на условленной волне молчали. Фокс сжал кулаки и бешено выругался.

– Еще одна минута, и мы погружаемся, – сухо предупредил капитан. – Иначе нас обнаружат радары.

И тотчас радист оживился: с берега подавали на ультракороткой волне: точка – тире, точка – тире. Фокс быстро прочел сообщение резидента и ответил одним словом «понял».

Лодка погрузилась и на полной скорости пошла прочь от того места, где только что состоялся радиоразговор. Она должна была вовремя прийти в назначенный ей пункт.

– Ровно в полдень, – сказал Фокс капитану. – У нас есть еще время.

Капитан явно нервничал.

– Мои вещи отошлете по адресу, который я вам оставлю, – сказал Фокс и начал раздеваться. Под трусиками находился специальный резиновый пояс: он спрятал туда деньги. Затем вынул из чемодана и надел на голову синюю резиновую шапочку, точно такую, какими пользуются многие отдыхающие на курортах Черноморского побережья.

– Ровно двенадцать, – доложил капитан.

– Высота слоя воды над нами? – спросил Фокс.

– Тридцать футов, – ответил дежурный офицер. – Многовато…

Фокс, однако, понимал, что рискованно поднять лодку выше, и решительно шагнул через порог торпедного отсека. Ему не впервые приходилось делать это, но сейчас, как и раньше, его охватил страх: жизнь снова зависела от расчетов, составленных другими, от расчетов, проверить которые он не имел возможности, которым он просто обязан слепо довериться.

Солнце ударило в глаза, и в первые минуты он ничего не видел, кроме ослепительной радуги, стоящей перед его глазами. Фокс плыл к берегу. Он с удовлетворением отметил, что городской пляж в это время действительно оказался переполненным, в море – десятки людей. Плохо было то, что до буйков, дальше которых заплывать запрещалось, еще довольно далеко. Фокс спешил смешаться с купающимися. На многих из них были такие же синие резиновые шапочки, как и та, что закрывала его голову.

Когда до буйков осталось всего несколько метров, к Фоксу приблизилась спасательная лодка.

– Гражданин! – закричал один из гребцов. – Так далеко заплывать нельзя. Вы нарушаете порядок.

– Я не знал… Я уплачу штраф, – ответил Фокс.

– Ну, ничего, ничего, – примирительно произнес второй гребец, молодой парень, – следующий раз воздержитесь.

– Воздержусь, – покорно сказал Фокс, желая как можно скорее выпутаться из этой истории.

– Гражданин совсем белый, незагорелый, значит, новичок еще и порядков наших не знает, – втолковывал второй паренек с лодки своему напарнику.

Через минуту Фокс затерялся среди отдыхающих. Он не спешил выходить на берег, лег на спину и, отдохнув немного, осмотрелся. Все как будто было спокойно. Поплавав еще минут двадцать, он вышел на берег и направился к одному из двух полосатых тентов… Вот и она – груда осторожно сложенной для него одежды, прикрытая сверху не первой свежести мохнатым полотенцем. Фокс не спеша вытерся и прилег на камнях – уходить сразу нельзя было, сначала следовало убедиться, что никто не обратил внимания на то, что вещами, оставленными тут полчаса назад одним человеком, теперь распоряжается совсем другой. Пролежав ровно столько, сколько нужно было, чтобы убедиться в возможности уйти отсюда, не обратив на себя внимания, Фокс поднялся, оделся в поношенный костюм и желтые ботинки, прикрыл голову широкополой войлочной шляпой и пошел вверх, к видневшейся на набережной гостинице.

Фокс шел по аллее, на ходу проверяя содержимое своих карманов: паспорт на имя Федора Хмелько, проживающего в городе Чернигове, небольшую сумму денег, простые часы «Победа» и железнодорожный билет на поезд, отходящий из Черноморска в этот же день. Он зашел в магазин, чтобы купить дорожный чемодан и какие-нибудь вещи – не может же человек ехать без вещей.

В тот же день полковник Соколов докладывал начальнику управления генералу Тарханову:

– Из Черноморска получена телеграмма – сообщается о шифрованной радиопередаче на ультракоротких волнах.

– Удалось установить район? – осведомился генерал.

– Да… Но это пока ничего не дало. Розыски продолжаются.

– Был ответ?

– Да. Определен сектор моря вне наших территориальных вод.

– Проверили?

– Никого обнаружить не удалось.

– Что вы думаете по этому поводу? – спросил генерал.

– Полагаю, ответ по радио был дан с подводной лодки.

– Гм… – начальник управления забарабанил пальцами по столу. – Выброска агентов на нашу территорию?

– Но пограничники пока нигде не обнаружили ни нарушителей, ни попыток прорваться в наш тыл, – ответил Соколов.

– Это значит лишь одно, что и мы с вами и пограничники еще не разгадали какого-то нового хода врага, только и всего, – резко сказал генерал. – Посудите сами, товарищ полковник… Иностранная подводная лодка появляется вблизи нашего побережья и связывается по радио со своим агентом в нашем тылу… Командир подлодки понимал, конечно, что мы сейчас же запеленгуем его, и потому немедленно отправился в какое-то другое место. Куда именно он направился, мы не знаем… Чего мы должны ожидать: либо подводная лодка должна ночью в море взять на борт своего агента, и, по-видимому, не рядового, либо она договорилась с агентом о приеме нового лазутчика. Так?

Соколов внимательно посмотрел в лицо генерала.

– Наши пограничники приняли меры к усилению охраны морской границы, – осторожно сказал он.

– Меня интересует, что думаете вы? – перебил Соколова генерал.

– Пока не расшифрована беседа по радио, я исхожу, естественно, лишь из предположений, – сказал полковник.

– И что вы предполагаете?

– Я полагаю, что на этот раз враг перехитрил наших пограничников, – твердо сказал Соколов.

– Какие основания так думать?

По выражению лица генерала Соколов понимал: генерал тоже пришел к такому же выводу и теперь лишь проверяет себя. Но Соколову пока в этом деле было не все ясно.

– Командир подводной лодки знал, – сказал он, что, вступив в разговор по радио, он обнаружил себя, что наша погранохрана будет теперь усиленно разыскивать его в море и что ночью ни одна лодка не сумеет отойти от берега незамеченной. Стало быть, он и не мог рассчитывать на благополучное проведение подобной операции.

– Гм… – генерал вышел из-за стола и заходил по кабинету. – Теоретически вы, конечно, правы.

– Могло быть и так, что лодка приблизилась к нашему побережью лишь для того, чтобы получить те сведения, которые ей, возможно, и были переданы, – продолжал Соколов.

Генерал снова перебил его:

– Я этого не думаю. С таким заданием гонять подлодку они вряд ли стали бы. Для этого имеются иные возможности.

– Совершенно верно, – продолжал полковник Соколов, – следовательно, остается последнее – с подводной лодки должен быть направлен к нам новый агент.

– Я тоже так думаю, – согласился генерал Тарханов.

– Но им теперь трудновато будет это сделать, – заметил Соколов. – С наступлением ночи и море, и все побережье будут взяты под наблюдение.

Генерал вплотную подошел к Соколову и с сочувствием посмотрел ему в глаза.

– Вы устали, Иван Иванович… – произнес он мягко. И последний понял, что в своих выводах он допустил какую-то ошибку.

– Устал… – сознался он. – Но я не вижу пока, товарищ генерал, в чем мной допущена ошибка.

– В выводах, в выводах, Иван Иванович, – продолжал Тарханов мягко и настойчиво. – Вот давайте-ка разберемся по порядку… Итак, мы с вами оба согласны, что единственной целью появления иностранной подводной лодки у нашего берега является заброска в наш тыл агента, и, по-видимому, не рядового агента.

– Так, – согласился Соколов.

– Будем рассуждать дальше. Переправить к нам своего агента тут же после разговора по радио командир подлодки не мог – это ясно, тем более, что он наверняка спешил удрать из того района, откуда велся разговор. Дальше, командир лодки и пославшие его отлично понимали, что в последующие ночи осуществить высадку на наш берег своего агента они не смогут. Это тоже ясно.

Соколов сделал нетерпеливое движение:

– Стало быть…

– Стало быть, остается день, – сказал генерал. – И вся операция была заранее рассчитана на проведение ее не ночью, а именно днем.

– Вы совершенно правы, товарищ генерал, – согласился Соколов. – Совершенно правы, – повторил он. – Разрешите мне продолжить.

– Пожалуйста. – Генерал прошел к своему месту за столом.

– Организаторы этой операции там, за кордоном, не могли не учитывать того, что наблюдение за побережьем мы установим не только в ночное время, но и в дневное. Следовательно, они должны были постараться осуществить заброску своего агента к нам не теряя времени, – сказал полковник.

– Когда? – спросил Тарханов настойчиво. И Соколов опять понял, что у генерала уже есть ответ и на этот вопрос.

– Конечно, сегодня, – сказал он.

– Я полагаю, что вы правы: именно сегодня днем, – согласился генерал. – Итак, Иван Иванович, как видите, мы с вами не так уж беспомощны… Я ничуть не сомневаюсь, что это Харвуд послал к нам своего очередного агента… Зачем он его послал, об этом мы с вами обязаны основательно подумать, чтобы методом исключения постараться предугадать, где именно мы должны ожидать появления этого субъекта. Надо подумать, не послан ли он возглавить проведение какой-то операции, с которой у них не получается… Не послан ли он, так сказать, в порядке укрепления…

– Слушаюсь, товарищ генерал. Я сегодня же просмотрю все имеющиеся у нас в производстве дела, – сказал Соколов.

– И доложите мне ваши соображения ровно в 23.00, – приказал генерал.

– Слушаюсь!

– Но мы несколько отошли от нашего разговора о действиях командира подводной лодки, – продолжал генерал. – Как они могут незаметно высадить его с подлодки? Вероятнее всего – через торпедный аппарат, это не ново. Для нас важнее другое – где же следует ожидать высадки вражеского агента днем?

Но теперь полковнику Соколову уже было ясно.

– Конечно, в оживленном месте, – ответил он. – Иными словами, по соседству с каким-нибудь пляжем.

– Правильно, – заметил Тарханов.

– И не с небольшим пляжем санатория, где отдыхающие знают друг друга, – продолжал развивать свою мысль полковник, – а у городского пляжа, где собирается много людей, друг друга не знающих. На Черноморском побережье Кавказа такие пляжи наперечет…

– К тому же надо иметь в виду, что место высадки лазутчика вряд ли должно находиться уж очень далеко от того, где была запеленгована подводная лодка, – заметил генерал.

– Совершенно правильно. Таким образом, количество мест, где с наибольшей вероятностью можно ожидать высадки агента, сокращается, – заключил Соколов.

Он взял листок бумаги, быстро написал на нем несколько названий и протянул генералу.

– В Сухуми, Черноморске… – прочел Тарханов. – Да, думаю, что скорее всего он направился куда-то в эти места. Ну-с, теперь о часах, в которые сей посланец Харвуда сочтет наиболее безопасным для себя появиться на пляже. Вспоминая свои поездки на юг, я, знаете, думаю что наиболее удобными часами будут те, когда в море больше всего купающихся.

– То есть примерно часов с одиннадцати утра до двух дня, когда обычно люди идут обедать, – уточнил Соколов. – И затем часов с пяти до семи вечера.

– Та-ак… – генерал стремительно поднялся и с гневом сказал: – Если наши выводы правильны, то ему уже удалось проникнуть на советскую территорию… – Тарханов взглянул на часы – они показывали 17.00.

Полковник не нуждался в разъяснениях: ему было понятно, что, боясь в любой момент быть обнаруженной, подлодка должна была совершить свою операцию не мешкая. Командир лодки не стал бы подвергать себя напрасному риску, болтаясь у нашего берега.

– Нужно немедленно принять все меры, – сказал Тарханов.

Меры были приняты, но ни в тот день, ни в следующие агента Харвуда задержать не удалось. Фокс оказался опасным и хитрым врагом. Но как и в случае с Макгайром, он не все учел. Органы безопасности знали о его появлении и уже разыскивали его.

Глава шестая

Утреннее солнце бросало на долину золотистый водопад ласковых лучей, песок на дорожках стал розовым, а влажные еще от невысохшей ночной росы листья на деревьях – изумрудными. Воды озера лежали тихие, ничем не потревоженные.

Лейтенант Лайт прошел по дорожке парка, свернул к расположенному на самом берегу озера летнему кафе и занял столик. Кроме него, тут находился еще только один посетитель: пожилой мужчина с правильными чертами лица, серыми, со стальным отливом глазами и изрядно тронутыми сединой висками. Тщательно сделанный пробор, монокль, которым он в задумчивости играл, какие-то слишком прямые движения подсказывали Лайту, что перед ним военный немец. Это, очевидно, его «оппель» стоял у ворот парка. Но не незнакомец сейчас интересовал офицера… Лайт посмотрел на ручные часы и, решив подождать еще несколько минут, откинулся на спинку бамбукового кресла. Его окликнули. Лайт быстро обернулся и увидел Эрику Келлер: она сидела в лодке, точно собиралась на прогулку.

– Идите сюда, – сказала она смеясь. – Занимайте ваше место на веслах.

– Фрейлен Келлер, не лучше ли нам покататься по озеру после завтрака, – ответил ей Лайт.

– Садитесь, садитесь, мы еще успеем… – настаивала девушка на своем.

Лайт не мог не залюбоваться ею, стройной, с обаятельной улыбкой на тронутом нежным румянцем лице. Дружески и доверчиво смотрели ее голубые глаза.

Лайт взялся за весла, и лодка отошла от берега.

– Куда грести?

– Направо, там будет заливчик, достаточно широкий, чтобы мы поболтались на его середине без боязни быть подслушанными, – ответила Эрика.

– Но, в таком случае, вы не все учли, – бросил Лайт.

– Чего именно?

– В кафе находится человек, который, несомненно, видел вас.

– Это мой спутник, – улыбнулась девушка. – Я не хотела знакомить вас, боялась, что вы не захотите вести беседу втроем.

– Он военный?

– Да. Это мой старый друг, генерал-полковник Шулленбург, – пояснила Эрика.

Лайт перестал грести.

– Граф Рихард фон Шулленбург! Правая рука фельдмаршала Рунштедта в Арденнах… – это было для него полной неожиданностью.

– Он самый, – подтвердила девушка. – Тогда, в сорок пятом году, он изрядно потрепал вас и англичан в Арденнах. Черчилль до того перетрусил, что попросил русских немедленно перейти в наступление на Востоке.

– Помню… – невесело сказал Лайт. – Что же делал этот ваш друг потом?

– После разгрома вашей армии в Арденнах Шулленбург заявил Гитлеру, что удержать фронт на западе не составит труда даже с теми силами, которые у него тогда были. Такого заявления оказалось достаточно для того, чтобы нажить опасных врагов.

– Каким образом?

– Ни Гитлер, ни его окружение к тому времени уже и не думали всерьез о военных действиях на западных границах Германии – ими овладел ужас перед наступающими советскими армиями с востока. Они видели свое спасение именно в том, чтобы вы и англичане успели занять как можно больше территории нашей несчастной страны, пока ее полностью не захватили русские, – говорила Эрика. – К тому же и возле Гитлера и в штабах на местах активно действовали предатели, ваши старые агенты, Шулленбургу пришлось уехать в свое имение и стать отшельником.

Лайта несколько оскорбляло то, что она отождествляет его, как американца, с теми, другими, к кому у нее нет оснований питать симпатию, но он смолчал, понимая, что его лично она не хотела обидеть.

– Это были не военные действия, а фарс, – возбужденно продолжала девушка. – В то время как на восточном фронте шли кровопролитные бои и солдат расстреливали за действительно вынужденное отступление, на западе целые батальоны сдавались одному вашему пьяному мотоциклисту. В ваше распоряжение был предоставлен мост через Рейн у Ремагена: идите, пожалуйста, ждем. Вы же и ваши английские коллеги, – сказала она смеясь, – двигались, как черепахи.

Лайт промолчал. Выгребли на середину залива и остановились.

– Теперь что? – спросил он.

Она сделала вид, что не расслышала.

– Признайтесь, вы не ожидали увидеть меня так скоро? – кокетливо сказала она.

– Да, не ожидал. После того, что случилось вчера вечером в локале на Кляйнерштрассе, вам следовало бы отдохнуть дома. Если бы не Макгайр…

– Вы, вероятно, еще не видели сегодняшнего номера «Штадтблад», – перебила она его. – Взгляните-ка, – она вынула из сумочки газету. – Прочтите хронику.

Лайт внимательно пробежал глазами заметку: «Сегодня… с аэродрома… отбыл в Советский Союз… находившийся проездом известный английский ученый Джон Макгайр…»

– Стало быть, наш друг скоро может швырять свой нож в белых медведей, их, говорят, иногда можно встретить даже на улицах Москвы, – шутливо заметил он.

Эрика пристально, очень пристально посмотрела на него.

– Нет, – сказала она многозначительно. – Джон Макгайр не сможет в ближайшее время встретиться с белыми медведями, если бы они действительно там и были.

– Почему? – спросил он, удивленно подняв брови.

– Потому что… Он не вылетел сегодня утром в Советский Союз…

– А газетное сообщение?

– Фальшивка, которую приказали напечатать, – пояснила она. – Смотрите, они допустили промах, указав час и минуты, когда самолет поднялся в воздух. Я точно знаю, что в это время Макгайра не могло быть на аэродроме.

И не называя Гросса, Эрика Келлер рассказала о тех событиях, свидетелем которых ей неожиданно пришлось быть прошлой ночью.

– Макгайра привезли в один из филиалов шпионской организации генерала Гелена, замаскированный под вывеской «фирма Карла Майера».

– Генерала Гелена? – переспросил Лайт. – Зачем им англичанин?

Эрика пожала плечами:

– Трудно сказать… Но я хорошо знаю, что везли его в автомобиле майора Дженкинса из британской военной администрации. Однако люди, схватившие Макгайра, по моему убеждению, и не англичане и не немцы.

– Понятно, – буркнул Лайт. – Вы не пытались позвонить на аэродром? Может, он все-таки улетел?

– Звонила. Мне ответили, что мистер Макгайр занял свое место. И все же я утверждаю, что Макгайр никуда не улетал и находится сейчас в руках банды Гелена.

Лайт задумался.

– Что вы хотите от меня? – спросил он наконец.

– Чтобы вы, лейтенант, помогли мне спасти Макгайра.

Американец задумался.

– Я ничего не могу обещать определенного, – произнес он. – Я не имею непосредственного отношения к органам разведки, и в данном случае это осложняет дело… Мы должны спешить, если хотим сохранить ему жизнь, но тут нельзя действовать опрометчиво, Эрика.

Он посмотрел в ее голубые глаза, и перед ним предстал образ Чармиан Старк, которая тоже мечтает о спасении ее отца, тоже ученого. Лайт вздрогнул: странное совпадение – в обоих случаях речь идет об ученых-атомщиках. Он снова почувствовал себя среди друзей, там, на неуютном склоне скалистой Карибу. Нет, нет, здесь не совпадение! В случае со Старком виноват Уильям Прайс. А кому нужно погубить Макгайра? Гелену? Но Лайт хорошо знал, что созданная гитлеровским генералом Геленом шпионская организация фактически руководится американцами. Кто из американцев мог дать команду Гелену? Конечно же, Аллен Харвуд! Харвуд, о связях которого с Прайсами еще недавно там, на Аппалачской тропе, рассказывал Артур Гибсон. Неужели и тут Прайс? Который же, отец или сын? Впрочем, сейчас это несущественно. Ясно было одно: спасение Макгайра – дело весьма трудное, но оно, по-видимому, одно из звеньев в той борьбе за мир, вести которую они недавно еще поклялись друг другу. Война против тех, кто хочет любыми средствами развязать новую войну! Война против тех, кто во имя наживы хочет обречь на кровь, страдания, слезы и унижение миллионы ни в чем не повинных людей, кто уже давно обрек и его, Лайта, и его семью. Лицо Лайта побагровело от сдерживаемого гнева.

– Даю вам слово сделать все, что в моих силах, чтобы помочь спасти Макгайра, – сказал он, протягивая девушке руку. – Я уверен, что это нам удастся. Будьте осторожны… Скажите, есть ли у вас верные друзья, которые пошли бы за вами, не боясь драки?

– О да! – воскликнула девушка. Лайт улыбнулся.

– Я был в этом уверен, – произнес он. – Думаю, что ваши друзья пригодятся вам в этом деле. Как вы сами понимаете, Макгайра не отдадут добровольно… Если мы вздумаем только заговорить об этом, его немедленно уничтожат.

– Понимаю. Нам придется попросту силой отбить его.

Лайт улыбнулся.

– Возможно… возможно… Но я предпочел бы придумать что-нибудь поостроумнее. Для этого все-таки нужно время.

– К сожалению, вы правы, – с грустью согласилась она.

– А теперь будет лучше, если вы сойдете, – ласково, но решительно сказал Лайт. – Мне нужно побыть одному.

Несколько ударов весел – и лодка была у берега. Эрика распрощалась.

Он долго смотрел с лодки, как она шла по дорожке парка. Видел, как к ней присоединился ее спутник, и они направились к машине у ворот.

Еле заметные волны относили лодку к противоположному берегу. Лайт перестал грести и закурил. Легкие кружева сизого папиросного дыма медленно таяли перед его глазами, Гарольд Прайс прилетит из Лондона только после полудня, можно было немного отдохнуть, побыть наедине с самим собой…

Лайт считал себя сторонником мира и противником новой мировой войны. Таковым он был по своему внутреннему, если можно так сказать, стихийному сознанию. Говорить вслух чужим людям о своих убеждениях он остерегался: это могло бы без всякой пользы для дела повредить ему – и только. Потом встреча с Нортоном, Геймом, Чармиан определила его участие в борьбе против замыслов Прайса, участие, формы которого для него не были еще ясны. Борьба, к которой он стремился вместе с Гибсоном, Тэйлором и их друзьями, являлась для него полнейшей абстракцией; он догадывался, что фактически эта борьба проходит мимо него, где-то далеко от него. Но теперь за последние несколько часов положение резко изменилось, и он оказался выдвинутым на первый план. Этими обстоятельствами были приезд сегодня в штаб Келли Гарольда Прайса и похищение Макгайра. Обстоятельства сложились так, что от Лайта требовалось уже не внутреннее чувство стихийного протеста против сторонников войны, а действие, осознанное, осмысленное, немедленное действие. Но для этого он должен был прежде всего ответить себе на вопрос: «Почему я против развязывания новой мировой войны?»

Сочувствовал ли он, американец Лайт, левым убеждениям, взглядам? В отличие от Артура Гибсона нет, не сочувствовал. Был ли он сторонником того демократического строя, который создан в ряде стран Восточной Европы, в Китае, сторонником социалистического правопорядка в Советском Союзе? Нет, не был. Всей своей душой Лайт был против того, что не походило на капитализм или угрожало его существованию. Ведь он, Лайт, не только офицер американской армии, но и один из владельцев влиятельного на Среднем Западе банка «Лайт энд компани». И все-таки, несмотря ни на что, он очутился в одном лагере не с Прайсами, а с Нортоном, Гибсоном и их друзьями. Почему? Размышляя сейчас над этим, Лайт нашел в себе мужество честно признаться: потому что он боялся той самой войны, которую стремились развязать некоторые весьма влиятельные государственные и политические деятели на Западе, особенно в Штатах. Он боялся этой новой войны не потому, что дрожал за собственную жизнь. Нет! Но он знал, что новая война никого не пощадит, что она опасна для человечества. В ход будет пущено слепое оружие массового уничтожения. Но таким же оружием располагают и те, кого принято считать врагом №1. Что же принесет народам, государствам такая война? В прошлом, после гула сражений, Лайт слышал грохот рушившихся в ряде стран тронов и видел рождение той самой социальной жизни, противником которой он был. К чему же приведет новая война? Термоядерное оружие обрушится не только на него, который должен будет драться где-то здесь, на Рейне, но и на территорию Штатов. Лайт закрывал глаза, и перед его мысленным взором вставало пламя пожаров… Казалось, он слышал взрывы, плач, стоны… Нет, он не хотел допустить, чтобы его родину постигла такая страшная участь во имя интересов кучки миллиардеров, владельцев огромных концернов, тех, кто мечтает спокойно отсидеться дома, за океаном. Лайт хорошо понимал то, чего упорно не хотели понимать они – спокойно отсидеться дома им не удастся, война разразится и над их головами. Опыт, полученный Лайтом в Германии, служил зловещим предостережением; казавшаяся многим непобедимой фашистская Германия была наголову разбита теми, против кого теперь хотят начать новую войну, а территорию Германки оккупировали иностранные войска. Лайт решительно ни в чем не видел гарантии того, что в случае новой войны нечто подобное не случится и с его родиной.

Нет, до этого допустить нельзя. Раз нет гарантии победы, надо жить в мире или, как предлагают русские, – «мирно сосуществовать». А почему бы и нет? Почему? Зачем развязывать войну, которая не только может лишить жизни его, Лайта, но и плачевно кончиться для страны, начавшей ее? Здравый смысл говорил, что такую войну лучше не начинать и не разжигать, тем более, что, как это лейтенант хорошо знал, народ Штатов не хочет войны, а особенно войны у себя дома – собственная смерть никогда еще не была бизнесом.

Лайт лучше многих понимал: то, что принято называть «холодной войной», есть подготовка к войне горячей, настоящей, ни лично ему, ни его народу не нужной и опасной. А раз так – он ненавидел и не мог не ненавидеть рискованные происки всякого рода прайсов.

Лайт взялся за весла – пора встречать Гарольда Прайса. С Макгайром поступили подло. Никто, кроме Аллена Харвуда, не мог рискнуть на такое дело! Нужно помочь Эрике. Только как?

Лодка уткнулась во влажный берег. Блестя золотым ободком, недокуренная сигарета полетела в воду. Лайт поспешно направился к своему автомобилю.

Гарольд Прайс был не в духе: переговоры с англичанами насчет тория не дали ничего, кроме неопределенных обещаний. Но с одним соображением своих собеседников он не мог внутренне не согласиться – монацитовые пески лежат в Индии, а Индия теперь уже не колония Великобритании, а суверенная Республика.

Прайса просили набраться терпения и ждать. Но он не принадлежал к тем, кто может ждать, да и чего, собственно, ждать, если англичане перестали быть хозяевами в Индии? Пусть старик сам занимается монацитовыми песками. Он ведь стоит во главе концерна. Прайс же младший займется Западной Германией. Здесь ему все было знакомо, и он чувствовал себя более уверенно.

Вереница автомобилей промчалась по улицам города и остановилась у штаба командующего армией генерала Келли.

В кабинете командующего остались четверо: Келли, Прайс, генерал Гаррис и референт по внутригерманским вопросам Лайт.

Прайс поднял тяжелые веки, взглянул на Келли. Среднего роста, румяный и тучный, он поражал своей энергией, подвижностью, выразительностью лица и казался прямой противоположностью гостю.

– Как дела, Джо? – обратился к нему Прайс.

– Великолепны, сэр, – живо ответил тот. – Моя армия готова к походу на Восток.

Прайс раздраженно заметил:

– Я приехал сюда не для того, чтобы выслушивать пустую похвальбу, Джо,

Келли изменил тон.

– Страна разъединена, – угрюмо сказал он, – и это связывает нас по рукам и ногам.

Глотая горячий кофе, Прайс спокойно произнес:

– Скоро мы «объединим» Германию, можешь не волноваться.

Келли заметил:

– Меня с ума сводят разговоры наших дипломатов с русскими.

Прайс и Гаррис рассмеялись.

– В политике я разбираюсь неплохо, – говорил Келли, – но именно это-то и сводит меня с ума. Когда дипломаты заседают где-нибудь в Женеве, я здесь, на Рейне, не могу спокойно спать… Мне все кажется, что однажды наши дипломаты вынуждены будут сдаться: немцы с востока и запада сядут за один стол и договорятся… Стоит нам лишь отвернуться, мистер Прайс, и они обязательно договорятся.

Прайс выпучил на него бесцветные рыбьи глаза.

– Этот вопрос решаем мы, а не они! – воскликнул он. – А мы никогда не допустим этого. Слышишь, Джо, никогда не допустим. Мы создаем объединенную Европу. Нам не нужна нейтральная Германия.

Келли бросил реплику:

– В нейтральной Германии мне было бы нечего делать.

– Тебе не терпится начать драку? Рано. Мы должны помнить урок, полученный нами в Корее, – сказал Прайс невесело. – Прошло несколько лет с того дня, когда мы были вынуждены прекратить военные действия в Корее, но о нашем поражении не забыли и здесь. Мне рассказывали о песенке – немцы ее распевают в своих пивнушках. Как это?..

– Вы должны знать, лейтенант, – обратился к Лайту Келли.

Лайт нараспев продекламировал:

Прайс нетерпеливо прервал его:

– Благодарю, у вас хорошая память.

– На этот раз мы пустим в дело атомное оружие, – сказал Келли. – Ваши бомбы и снаряды, мистер Прайс, обеспечат нам победу.

– Хотел бы надеяться, – ответил Прайс.

– Вы увлекаетесь, – неожиданно вмешался Гаррис. – Необходимо еще создать огромную армию.

– Гаррис прав, – вздохнул Прайс. – Но теперь этот вопрос решен. Закон о воинской повинности в Западной Германии принят. Многое зависит от того, кто возглавит вермахт. Сначала мы имели в виду Гудериана. Он умер.

– Можно ли полагаться на «восточный» опыт бывших гитлеровских генералов? – уклончиво заметил Лайт. – С Востока они вернулись не победителями, а побежденными.

– Не все, – возразил Гаррис.

– Например, Кессельринг, Шпейдель, – подсказал Келли.

– Но они в основном находились на других фронтах, один отсиживался в Италии, другой в штабе Роммеля во Франции, вешал и расстреливал заложников в Париже, – не уступал Лайт.

– Во главе высшего военного совета мы поставили Хойзингера, – сказал Прайс и посмотрел на Лайта.

– Хойзингер – один из авторов «плана Барбаросса», плана нападения на Советский Союз, и все же он только штабист.

– А что вы скажете о других? – Прайс был явно обеспокоен.

– Манштейн, – назвал Келли.

Беседа принимала официальный тон, и Лайт понял это. От него требовали не рассказа за чашкой кофе, а доклада. И, конечно, Гаррис найдет, о чем потом сообщить в Вашингтон. Но Лайт не собирался делать военную карьеру, и соображения о возможных личных неприятностях мало беспокоили его.

– Эрих фон Манштейн, – начал он, – десятый сын рано умершего прусского генерала фон Левинского, был усыновлен бароном Йорком фон Манштейном. Приверженец гитлеровского блицкрига, любимчик Гитлера, Манштейн по жестокости не уступал самому фюреру. У Манштейна своя теория: успех войны зависит не от военных действий регулярных войск, а от действий специально обученных, готовых на все отрядов головорезов. Во время польской кампании по приказам Манштейка была истреблена масса людей – гражданского населения, военнопленных, заложников. В период войны гитлеровцев на Западе он прославился, в частности, тем, что осуществил прорыв на Сомме. Одно время его объявили даже «первым полководцем рейха». Но на советско-германском фронте ему не повезло с его доктриной молниеносной войны к поголовного уничтожения населения. Манштейну пришлось худо: он провалился на южном фронте и под Ленинградом, не смог со своей группой войск «Дон» пробиться на выручку шестой армии в Сталинград, затем был разбит на Орловско-Курской дуге, где в тысяча девятьсот сорок третьем году он попытался начать летнее наступление. Но в то время как других Гитлер за такие провалы смещал, лишал званий, предавал суду, Манштейна он лишь перебрасывал «для укрепления позиций». Гитлера с Манштейном связывала долголетняя интимная дружба. Манштейн играл фюреру на пианино фуги Баха и одновременно доносил ему на кого только мог. Говорят, что он доносил Гитлеру на своих коллег не хуже удавленного в Нюрнберге Йодля. По этой причине генералы и офицеры, принимавшие участие в различных заговорах против Гитлера, в частности в тысяча девятьсот сорок четвертом году, весьма боялись, что Манштейн узнает об их заговорщической деятельности и донесет своему благодетелю. В тысяча девятьсот сорок третьем году, когда положение на восточном фронте осложнилось для немцев, генералитет посоветовал Гитлеру поставить Манштейна во главе армии. Но и Манштейн потерпел поражение. Два его сына были убиты в России.

– Что вы скажете о Мантейфеле? – спросил Прайс. Лайт скривил губы.

– Из битых. Считается специалистом по танкам. Последние годы по нашему заданию работает с молодежью: организовал «особые группы», «группы прорыва» и даже специальные группы «пилотов-смертников», которые должны во что бы то ни стало таранить самолеты противника. За последнее время отмечен ряд неудач – на митингах немецкая молодежь не хочет слушать его. Неприятные в связи с этим происшествия. Зря кое-кто у нас намечает Гассо фон Мантейфеля командующим всеми бронетанковыми силами Западной Германии – опытные офицеры не видят в том особого прока.

– Варлимонт?

– Советник канцлера? – Лайт рассмеялся. – Большой ловкач, это бесспорно. При Гитлере, однако, у него были и неприятные переживания.

– Почему?

– Ну как же, его мучило, что его предки – бельгийцы, а не немцы. Когда началась война с Францией, гитлеровский генштабист Варлимонт стал именовать себя еще и фон Грейфенбергом.

– Он, кажется, и учился у нас, в Штатах, и женат на американке? – осведомился Прайс.

– Так точно, – подтвердил Гаррис.

– Это-то и определило его связи с нами еще очень давно, – заметил Лайт. – Но для нас это не фигура, он просто ловкий приспособленец.

– Но, лейтенант… – возмутился генерал Гаррис.

– Это так, и мы должны отдать себе отчет в этом, – твердо сказал Лайт. – Ведь это он вместе с повешенным в Нюрнберге Йодлем на все лады убеждал Гитлера взять командование армией в свои руки. Гитлеру это льстило, и совет Варлимонта он выполнил… Для нас это оказалось невыгодно. В военном отношении сей генерал не имеет никакого значения – бумажный стратег, только и всего…

– Гальдер? – допытывался Прайс, мрачнея.

– Наш старый друг, – заметил Гаррис. Келли молча курил. Лайт задумался.

– Я обязан быть объективным, – сказал он. – Генерал Гаррис назвал Гальдера нашим старым другом… Очевидно, вы, Гаррис, имеете в виду откровенные беседы Гальдера с нашими дипломатами еще в тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда он убеждал нас дать Гитлеру полную свободу рук на Востоке, заключить с ним военный союз, а затем и информировал нас о военных мероприятиях, намечаемых Гитлером?

– Я имел в виду именно это, – заносчиво подтвердил Гаррис.

– В таком случае вы упускаете из виду, – спокойно сказал Лайт, – что поведение Гальдера было хитростью и наверняка инспирировалось Гитлером. Теперь имеются документы, из которых видно, что Гитлер мечтал о завоевании не только всей Европы, но и Соединенных Штатов Америки. И он, естественно, хотел, чтобы мы не мешали ему. Гальдер делал вид, что не понимал политики невмешательства, убеждал нас не обращать внимания на концентрацию фюрером войск у границы Франции, заверял нас, что, мол, фюрер сам знает, кого ему кушать сначала. Он обманывал нас.

– Я с вами не согласен… – визгливо начал Гаррис, но Прайс жестом приказал ему замолчать.

Лайт продолжал:

– Почему наше командование ценит сейчас генерал-полковника Гальдера? По трем причинам: во-первых, он издавна считается специалистом по Востоку, всегда был душой и телом за войну против Советского Союза; во-вторых, одно время он был начальником гитлеровского генштаба, в его руках сконцентрировались все старые оперативные планы войны против Советского Союза и, наконец, в-третьих, еще незадолго до прошлой войны он выступил на совещании в Военной академии в Берлине… Присутствовали высшие офицеры и верхушка гитлеровской партии… Гальдер изложил перед ними свой план ведения будущей войны. «Новая война, – заявил тогда Гальдер, – это будет комбинация воздушных атак, потрясающих своим массовым эффектом; новая война – это захват врасплох, террор, саботаж, убийства руководителей правительства; атаки, подавляющие численным превосходством во всех слабых пунктах, неожиданные штурмы, невзирая на резервы и потери». По Гальдеру, война против Советского Союза должна была быть закончена в течение трех месяцев: месяц для «решающих боев», еще два – для «завершения операции». План Гальдера предусматривал «общее непрерывное наступление германских армий вплоть до Урала». Нетрудно видеть, что теория Гальдера совпадает с нашей нынешней военной доктриной.

– Это и ценно, – заметил Келли.

– Не спорю, – парировал Лайт. – Мне хотелось лишь обратить ваше внимание, джентльмены, на одну неточность, а именно, я не считал бы план Гальдера чем-то принципиально новым. Придерживаясь его, Гитлер вел войну на Востоке и был разбит.

Это было рискованно: выходило, что, следуя той же самой военной теории, армии, брошенные на Восток в будущей войне, будут разбиты. Но Лайт пошел на этот риск – он должен был предупредить, предостеречь.

– Мы не видим возможности пересматривать наши стратегические планы, – вмешался Гаррис.

Заговорил Прайс.

– Беспокойство лейтенанта Лайта мне понятно, – сказал он. – Лайт боится риска. Мы – тоже. Однако, Лайт, не утоните в вашем пессимизме. Что бы вы ни говорили, без германской армии дело у нас не пойдет. Вам это должно быть и самому ясно. Не правда ли? Возможно, они будут воевать, и не очень хорошо, допускаю, но ведь, между нами говоря, больше-то воевать некому. А нам нужна огромная армия.

– Советская зона, Германская Демократическая Республика, застряла у меня, как кость в горле, – Келли стукнул кулаком по столу.

– Рано или поздно этот орешек тебе придется раскусить, – сказал ему Гаррис.

– Я за реальный подход к делу, – сухо заметил Лайт. – Что нам нужно с военной точки зрения? Сотни отмобилизованных дивизий, придвинутых к советской границе.

– Правильно, – бросил Гаррис.

– Но этих дивизий у нас нет, и неизвестно, когда они будут…

– Они будут, – вставил Прайс.

– Допустим, будут, – продолжал Лайт. – Но прежняя ситуация все равно не повторится; для того, чтобы добраться до советской границы, им надо с боем пройти территорию двух давно готовых к нашему нападению государств.

Келли пренебрежительно махнул рукой.

– Восточную Германию я беру на себя.

– Громкие фразы всегда находятся в противоречии с чувством ответственности, – сказал Лайт. – Что, собственно, мы можем взять на себя? Начать военные действия? Это-то не трудно… И получится у нас тут Корея номер два.

– Русские вряд ли полезут, – заметил Гаррис.

– Думаю, что вы ошибаетесь. Да если бы они и не полезли, у Восточной Германии имеются сейчас сильные соседи на юго-востоке, они-то, наверное, придут на помощь немцам по ту сторону Эльбы. Я лично в этом ничуть не сомневаюсь. А что все это будет означать? Вместо того, чтобы бросить наши армии на Восток, мы застрянем здесь, а армия, созданная нами в Западной Германии, прежде чем добраться, скажем, до Вислы, будет вести братоубийственную войну у себя дома, в долине Рейна, на Эльбе, у Одера. Что же получится? Если мы будем сидеть сложа руки и ждать, пока кончится война тут, на территории Германии, то мы рискуем очутиться в такой ситуации, при которой начать войну против Советов будет самоубийством. Если же мы обрушим на Советы атомный удар с воздуха одновременно с вторжением в Восточную Германию, действия авиации не получат поддержки армии на суше и будут по сути дела не только бессмысленны, но и преступны по отношению к самим себе.

– Что же вы предлагаете? Сосуществовать? – Гаррис не скрывал своего озлобления.

Лайт снова уклонился.

– Я предлагаю не доверять слепо опыту гитлеровских генералов, – сказал он.

– Новая Корея? – произнес Прайс. – Тоже будет неплохо… А там видно будет…

Прайс неуклюже встал:

– Я спешу.

Келли сказал предупредительно:

– До поездки на маневры у нас имеется еще время, сэр. В Пфальце вы увидите в действии атомную артиллерию…

– Прочти, Джо, – и Прайс подал ему вынутые из бокового кармана документы.

– Карл Функ! – Келли был приятно поражен. – Давно, давно пора выпустить его из тюрьмы. Функ – это…

– «Тигры», «пантеры», «фердинанды», – перебил его Прайс. – Знаю. Именно поэтому я сам буду присутствовать при объявлении Функу решения об его освобождении.

– Как, вы поедете в тюрьму? – удивился Келли.

– Безусловно. И поеду туда немедленно.

Келли взглянул на огромные, стоявшие в углу кабинета часы.

– Просил бы отложить наш визит в тюрьму на пару часов, сэр, тогда я имел бы возможность познакомить вас с результатом работ другого заключенного, генерал-лейтенанта Дрейнера. Ваши указания он выполнил – разработка плана закончена.

Прайс оживился.

– Об этом никто не знает? – Ни одна живая душа.

– Великолепно! А я боялся, что Дрейнер все еще сидит над своей фамильной картотекой.

– Ему было не до того. А вообще-то, скажу я вам, немцы большие мастера по составлению картотек. – Келли рассмеялся.

– Я слышал о картотеке беженца из Прибалтики, Альфреда Розенберга, – сказал Прайс.

– В нее были занесены фамилии трех миллионов евреев, подлежащих уничтожению, – пояснил Келли.

– У гестапо, – вмешался Лайт, – была составлена картотека на пятьдесят миллионов опасных или внушающих сомнение немцев.

– Поистине шедевр! – вскричал Прайс. Он не понял иронии Лайта.

В открытое окно репродуктор донес очередное радиосообщение: «По приказу американских властей, пересмотр дела бывшего врача концлагеря в Саксенгаузене госпожи Ильзы Грубер отложен на месяц. В свое время госпожа Ильза Грубер была осуждена на смертную казнь за так называемые военные преступления».

– Ты не знаешь, что это за особа? – спросил Гаррис Келли.

– Как не знать… – усмехнулся тот. – Твое счастье, что ты не имел случая познакомиться с ней, возможно, это из твоей кожи она выделала бы абажур для настольной лампы.

– Почему же она до сих пор жива?

– Не только жива, но и на свободе. Я предоставил ей отпуск, – хладнокровно сообщил Келли. – Она нужна нам.

– Вообще?

Келли хохотнул.

– Не вообще, а совершенно конкретно.

– Черт знает что, не женщина, а людоед – и на свободе!

– Ильза Грубер нужна главным образом вам, сэр, – обратился Келли к Прайсу. – От нее в значительной мере будет зависеть выполнение сверхсекретного плана генерал-лейтенанта фон Дрейнера, разработанного по вашему поручению.

Келли сболтнул лишнее.

– Пора ехать в тюрьму, – сердито прервал его Прайс и направился к двери.

– До вечера вы свободны, – обратился Келли к Лайту и вместе с Гаррисом бросился вслед за Гарольдом Прайсом.

Глава седьмая

– Что там, Швальбе?

– Опять он, господин майор.

– Что он делает?

– Слушает.

– За каким дьяволом ему понадобилось шататься возле тюрьмы?

– Не знаю, господин майор.

– Пойди и надавай ему по шее.

– Нельзя, господин майор.

– Что ты сказал, Швальбе? Повтори.

– Я один не справлюсь с ним, господин майор. Он отчаянный парень. С ним лучше не связываться. И… Мне известно, что он не расстается с револьвером.

– Кто он?

– Депутат ландтага Герман Гросс.

– Ах, этот… Ну, черт с ним!

Сквозь скрежет и грохот, неожиданно возникший в репродукторе, послышался отрывистый, как команда, голос диктора:

– Господа, внимание! В город только что вступила прославленная американская бронетанковая дивизия «Ад на колесах». Солдаты дивизии имеют опыт войны в Корее.

– Ура! Еще одна наша дивизия…

– Потише, господин майор, он еще не кончил.

Действительно, диктор продолжал:

– По приказу американских властей из Ландбергской тюрьмы за хорошее поведение досрочно выпущены сорок шесть так называемых военных преступников. Повторное рассмотрение дела Ильзы Грубер отложено на месяц.

Репродуктор умолк.

– Швальбе, что делает этот депутат Гросс?

– Слушает… Он, кажется, рассержен.

– Каналья! Идем дальше.

– Вы слишком быстро ходите, господин майор.

– Вы ожирели, Швальбе. Хо-хо! Смотрите на меня.

Швальбе умоляюще глядит на своего начальника: майору Грину можно позавидовать – высокого роста, в меру худ, сильные мускулы ног и рук, упрямо поднятая голова. Единственно, что, пожалуй, несколько портило его – шрам, проходящий через всю левую щеку. Но и шрам на лице не уродство, если на плечах погоны, – солдат! Другое дело Швальбе – невысокий толстяк, ноги – бревна, каким-то образом втиснутые в лакированные сапоги, физиономия похожа на огромный блин, всегда лоснится от жира и пота. Маленькие свиные глазки прикрыты клочками рыжих волос. Голова – голая.

– Господин майор шутит.

Но Грину явно некогда.

– Какие могут быть сегодня шутки! – с досадой бросает он.

– Что случилось, господин майор? – из-под ярко-рыжих клочков волос на Грина преданно смотрят свиные глазки помощника.

Грин нетерпеливо махнул рукой:

– Сегодня день больших событий… Но, послушайте, сколько раз я вам говорил, черт возьми, не стучите так сапогами, тут не парад эсэсовцев, а тюрьма.

– Извините, господин майор, привычка… Постараюсь…

Грин по-приятельски хлопнул Швальбе по спине:

– Олл-райт, Швальбе! Вот в это помещение завтра переезжает какой-то бывший фельдмаршал… Поставь на лампы специальные колпачки, говорят, он не выносит яркого света. Всем надзирателям, которые будут проходить мимо помещения фельдмаршала, поверх сапог надевать войлочные туфли: старик не любит шума.

– Слушаюсь, господин майор. Будет исполнено.

– А теперь, – говорит Грин, – ступайте к генералу Дрейнеру и предупредите – скоро он будет вызван.

– Кем вызван, господин майор?

– Он знает. Иди.

Переваливаясь, Швальбе выходит за дверь. Грин фальшивым голосом напевает:

Но телефонный звонок прерывает его. Грин поднимает трубку.

– Хэлло! – басит он. – Смелей, малютка! Отвечает тюрьма. Ах, это вы, фрейлен Луиза… Да, это я, начальник тюрьмы. Беспорядки? На заводах? – в голосе Грина появляется сочувствие. – Коммунисты и социал-демократы? Черт побери! Извините, фрейлен, это я в отношении саботажников. Принимаются меры?.. Хорошо, передам, господин Функ гуляет в саду…

Грин кладет трубку и, продолжая напевать, подходит к письменному столу. Но сегодня ему определенно не везет – в дверях появилась коренастая фигура мужчины средних лет с проседью в волосах.

– Мистер Грин! – резко произносит он. Грин делает шаг от стола и выпрямляется.

– Что вы здесь делаете? Исполняете служебные обязанности?

– Так точно! – поспешно отвечает майор.

– Ну хорошо, не будем ссориться, – говорит вошедший. – Что у вас?

– Вам надо поторопиться, господин Функ. – Грин смотрит на ручные часы. – С минуты на минуту должны приехать генерал Келли и мистер Гарольд Прайс-младший.

– Я иду принимать ванну, – говорит Функ подчеркнуто безразличным тоном. – Распорядитесь.

– Но они сейчас будут здесь! – почти кричит Грин.

– Ванну, – повторяет Функ. – И умерьте ваше любопытство, майор, все, что нужно, ваши власти знают. Вам надо возвращаться к своей профессии разведчика, Грин, – насмешливо продолжает он.

Грин пытается улыбнуться, но его душат досада и гнев: черт побери, ему делает замечание, и кто же? Заключенный? Но этот заключенный – Карл Функ, пушечный король Германии, и приходится терпеть.

Функ уходит в ванную. Стуча каблуками, поспешно появляется Швальбе.

– Исполнено, предупредил, – говорит он задыхаясь.

– Вот что, – стараясь успокоиться, говорит Грин. – Заключенный моется, а я пойду встречать Келли. Проведи еще раз осмотр помещения.

– Слушаюсь, господин майор.

Грин быстро выходит, а Швальбе садится на краешек стула и начинает «осмотр» тюремных аппартаментов Функа, обставленных старинной мебелью и устланных дорогими коврами.

– Все в порядке… – бормочет он.

Но ему явно не до выполнения распоряжения: майора, его одолевают мысли, связанные не столько с прошлым, сколько с будущим. Он бессмысленно повторяет:

– Ильза Грубер… Непостижимо – жива, до сих пор жива!.. И, конечно, на свободе…

– Кто здесь? – спрашивает входя генерал фон Дрейнер. – Ах, это вы, штурмбанфюрер Швальбе! Что вы тут делаете?

Швальбе поспешно вскакивает и подтягивается.

– Думаю, экселенц!

– Что такое? Думаете? – Приступ смеха не дает Дрейнеру говорить.

Он стоит перед Швальбе, одетый в спортивную куртку и широкие габардиновые брюки. Как всегда, на нем синий вязаный галстук. Он похож сейчас на атлета с рекламы мужских воротничков, Швальбе млеет перед ним: когда-то Дрейнер был адъютантом Гитлера!

– По-видимому, случилось что-то невероятное… – наконец произносит Дрейнер. – О чем же вы думаете?

– Об американской политике, экселени.

Дрейнер рассматривает Швальбе сквозь монокль, как ископаемое.

– Что случилось? – повторяет он.

– Ильза Грубер жива до сих пор, а ее повторный процесс снова отложили, – пытается объяснить Швальбе.

– Только и всего? – цедит Дрейнер и на минуту задумывается. – Ильза Грубер… помню.

– Ее должны были казнить еще в сорок седьмом году, – говорит Швальбе. – Тысячи людей послала она на уничтожение в печи Освенцима. Вы же знаете, какие опыты производила она над заключенными в Дахау, Саксенгаузене… там были и американцы… Абажур ее лампы – из человеческой кожи… Я знал того парня, он был поляк, экселенц.

Дрейнер с досадой заметил:

– Вы стали болтливы, Швальбе. Я буду в саду.

Дрейнер так и не понял того, что занимало сейчас бывшего штурмбанфюрера СС и офицера гестапо Швальбе: уж не думает ли он, что пора ему браться за старое? В тюрьме наград не дождаться…

Едва Швальбе покинул комнату, как в ней появились Прайс, Келли и Гаррис.

– Садитесь, господа, – пригласил Келли.

– Итак, сегодня Функ… – сказал Гаррис.

– В самое время, – поддержал Келли. – Мы восстановили его заводы… Функ – это подводные лодки, танки, самолеты.

– Помогите Функу, Джо, навести порядки на его заводах, – сказал Прайс.

– Мне говорили, что здесь верховодит всем какой-то коммунист, – подал голос Гаррис.

– Какой-то! – зло произнес Келли. – Курт Рихтер не «какой-то», а один из лидеров запрещенной компартии. Народ прислушивается к нему.

– Тем хуже для него. – Прайс сжал кулаки. – Я не узнаю тебя, Джо. Скажи, почему этот Рихтер до сих пор не убран?

– Это не так просто. Но я сегодня же займусь им…

Развить его мысль генералу не удалось – в комнату вошел Карл Функ. Прайс поднялся с кресла и стал рядом с Келли.

– Я счастлив, – напыщенно произнес он, – что именно на мою долю выпала честь привезти вам сообщение о досрочном освобождении. Вы свободны, господин Функ, и можете покинуть стены тюрьмы хоть сейчас.

– Наконец-то! – вырвалось у Функа, и он бросился пожимать руки гостям. – Я так страдал…

– Надеюсь, мы, как и прежде, будем плодотворно сотрудничать, – ободрил его Прайс.

– Да, да, конечно…

Со стороны улицы послышался нарастающий шум.

– Грин! – крикнул Келли и, когда майор появился, приказал: – Выясните, что там?

– Демонстрация рабочих завода Функа, – ответил Грин – Требуют изменения условий труда… Повышения заработной платы… Возражают против перевооружения…

– Та-ак… – зловеще протянул Прайс.

Он подошел к окну и стал смотреть на улицу.

– Вот он, Рихтер, – указал Келли.

– Бывший токарь на моем заводе, – злобно бросил Функ. Никто не заметил, как в комнате появился Дрейнер. Он тоже подошел к окну.

– Рихтер! Опять Рихтер! – вскричал он. – Эй, Швальбе!

Швальбе буквально ворвался в помещение:

– Слушаю, экселенц!

Все смотрели теперь не только на то, что делалось вне стен здания, но и на сцену, разыгравшуюся перед их глазами здесь, в аппартаментах Функа.

– Я помню приказ, который тебе дал фюрер, – резко сказал Дрейнер. – Уничтожить Рихтера. Я сам передавал тебе этот приказ. Почему же ты до сих пор не выполнил его?

Швальбе растерялся…

– Но, экселенц… – начал он заикаясь. – Я гонялся за ним несколько лет. Мне удалось арестовать его.

– Почему же он жив? Ты не выполнил приказа фюрера!

– Рихтера бросили в концлагерь…

– Таким мы рубили головы, – сказал Дрейнер.

– Участь Рихтера была хуже: я передал его в руки Ильзы Грубер… Он должен был погибнуть мучительной смертью во время опытов. Но ему повезло – он был еще жив, когда концлагерь заняли русские.

– Курта Рихтера уничтожить, – продолжал Дрейнер, не сводя глаз с Швальбе. – Приказ есть приказ. Ты слышишь?

– Да, экселенц.

Функ быстро подошел к Дрейнеру и пожал ему руку. Келли сделал вид, что он ничего не слышал:

– Грин, – обратился он к майору, – с сегодняшнего дня вы возвращаетесь в отдел разведки. Возьмите с собой и вашего помощника, – кивнул он в сторону Швальбе.

Когда Грин и Швальбе удалились, Келли объявил бывшему адъютанту Гитлера о досрочном его освобождении.

Итак, человек, по приказу Прайса-младшего разработавший какой-то секретный военный проект, был на свободе. Никто не спорил о его достоинствах и недостатках, для Прайса и его спутников он являлся непререкаемым авторитетом. Лайт отсутствовал и не имел возможности дать Прайсу очередную справку о бывшем адъютанте Гитлера, генерале Дрейнере. А Лайт мог бы сказать о нем следующее.

Имя генерала Герхарда фон Дрейнера принадлежало к одной из старинных графских фамилий. В 1918 году Дрейнер служил в германской нефтяной фирме и попал в Польшу и Румынию. Там он завязал дружбу с американскими бизнесменами. В 30-х годах он приехал в США. Доверие к нему за океаном было велико – он стал секретным экспертом американской армии и, таким образом, превратился в двойного агента: германскому генштабу поставлял данные о секретных военных мероприятиях США; американской разведке передавал секретные сведения о вооружении и обучении гитлеровской армии. На родину Дрейнер вернулся накануне войны, в 1938 году, и поступил в генштаб.

Дрейнер резко возражал против войны на Западе, а когда война все-таки началась, ушел из генштаба.

После гитлеровского нападения на Советский Союз Дрейнер командовал отборной 116-й танковой дивизией «Гончая». Армия Холлидта, в которую входила дивизия, была разбита частями 3-го Украинского фронта. Головорезы «Гончей» не раз с позором бежали с поля боя. Как объяснял Дрейнер однажды в рапорте Холлидту, солдаты и офицеры 116-й дивизии «двинулись в том направлении, куда их вел инстинкт». Больше всего подверженным «инстинкту» оказался командир дивизии Дрейнер – он бросил своих солдат, вооружение, штабные документы и бежал в тыл. Холлидт приказал ему сдать командование дивизией другому и представить в главную квартиру объяснения, возникло дело «о самовольном оставлении командиром 116-й моторизованной дивизии графом фон Дрейнером занимаемых им позиций». В своих рапортах Холлидту и командиру 30-го корпуса Фреттер-Пико генерал Дрейнер писал: «Все в целом можно приравнять к такому случаю, когда солдата сначала лишили ног, чтобы он не мог больше двигаться, а затем рук, чтобы он не мог больше драться, и, наконец, заткнули ему рот, чтобы он не мог призывать и приказывать. Эта жалкая беспомощность перед катастрофой приводит каждого, над кем бы такая катастрофа ни разразилась, все равно офицер он или солдат, в состояние шока».

Кое-как уйдя от расплаты за трусость, Дрейнер отсутствие храбрости как в себе, так и у своих подчиненных возместил затем свирепостью: убивать стариков и детей, мирных безоружных людей оказалось занятием и нетрудным и выгодным. О Дрейнере заговорили, и одно время он очутился в приемной Гитлера в качестве его военного адъютанта и советника. Однако на новом месте дела генерала пошли неважно: вешать и расстреливать он тут никого не мог, удивить фюрера никакими, самыми неожиданными проектами массового уничтожения людей он был не в состоянии – у Гитлера фантазия была богаче; в военных же его советах особой нужды не ощущалось: другие генералы до него и за него разработали планы ведения войны с Россией и «уничтожения азиатских орд». В соответствующий момент Дрейнеру удалось ретироваться, и он снова появился в 116-й дивизии. Однако «шок», полученный им на фронте ранее, не прошел – полководца из него не получилось.

Но вот кончилась война, открылись ворота тюрем и концлагерей, народы заговорили о наказании военных преступников, и Дрейнера посадили на целых двадцать лет за каменные стены каземата: ему вспомнили виселицы и расстрелы заложников. Это могло быть концом карьеры и жизни. Но не успел еще Дрейнер испугаться и хотя бы в помыслах отрешиться от мирских дел, как в его камере появились из-за океана представители тех, кто сотрудничал с ним на протяжении многих лет. Двери камеры распахнулись. Но теперь Дрейнер не скулил и не спешил бежать из тюрьмы, он снова «работал» совместно со своими старыми друзьями. И основное задание, над которым ему пришлось потрудиться, Дрейнеру было передано от имени Прайса-младшего. Дрейнер забыл об «инстинкте», когда-то приведшем его под суд. Свойственные прусскому юнкеру надменность и чванство, а также сознание, что Прайсы в нем нуждаются, пробудили в бывшем адъютанте Гитлера высокомерие и наглость, качества, как известно, присущие в первую очередь именно трусам. Вот и теперь, услышав о том, что он «досрочно»-освобождается из заключения, Дрейнер брезгливо скривил губы и произнес:

– Благодарю… Мое пребывание в тюрьме слишком затянулось.

Демонстранты шли по улице мимо тюрьмы. Отчетливо слышались лозунги, которые выкрикивали рабочие:

«Долой ремилитаризацию!»

«Янки, убирайтесь домой!»

Функ, казалось, был потрясен.

– Германия, я не узнаю тебя! – патетически восклицал он, стоя у окна.

Прайс недовольно и резко бросил ему:

– Но вам придется иметь дело именно с такой Германией. Тут уж ничего не поделаешь… – Он обратился к Дрейнеру: – Покажите!

Тот подошел к стене и быстро повесил большой белый лист – это была карта, выполненная от руки. На белом поле зловеще лежали жирные, черные, непомерно большие стрелы.

Карта испещрена знаками и надписями:

Дрейнер пояснил:

– Днем «икс» в приказах Гитлера назывался день внезапного нападения. По привычке я сохранил старую терминологию.

Прайс и Функ приблизились к карте.

– Это ваше дело, – пробурчал Прайс. – Но вот сроки надо сжать. Семнадцать дней до Варшавы очень долго… Кстати, у вас отправная точка Берлин, а сколько же времени потребуется на то, чтобы отсюда добраться до Берлина?

– Это в компетенции генерала Келли, – сказал Дрейнер.

– Ну а где же «план Дрейнера»? – спросил Прайс. Дрейнер подал запечатанный портфель.

– Здесь. Но истинным автором этого плана являетесь вы, сэр. – Дрейнер говорил по-английски безупречно, хотя и несколько медленно.

– Этот сверхсекретный план, – ответил Прайс, – ваш. Вы его создали – и никто другой. Я сегодня же изучу его в деталях… Кого вы думаете привлечь к выполнению плана?

– Германа Гросса, конечно, – вмешался Функ, который был в курсе плана Дрейнера.

– Но он может и не согласиться… И тогда он разоблачит нас, – заметил Прайс.

На губах Функа появилась насмешливая улыбка:

– Мы и не собираемся посвящать Гросса в наши дела… Это не обязательно… Герман Гросс, сам о том не ведая, уже работает над претворением «плана Дрейнера» в жизнь.

Прайс удивленно поднял бесцветные брови:

– Я всегда говорил, что немцы отличные организаторы, – и направился к выходу. – Теперь создайте армию и тогда с богом – опять на Восток! – бросил он и, по-видимому вспомнив изречение из библии, по-своему перефразировал его: – «Кто убоится крови своей, да преклонит колени свои перед нами и положит знамена свои к ногам воинов наших».

Генералы Келли и Гаррис переглянулись.

– А если не преклонят и не положат?.. – с тревогой шепнул Келли и поспешил вслед за Прайсом.

По радио опять передавали сообщение об Ильзе Грубер.

Глава восьмая

– Как ты думаешь, Боб, кого из нас двоих он стережет? – спросил капитан Гейм, с наслаждением растянувшись на траве.

– Смешной вопрос, – ответил Боб Финчли. – Конечно, тебя. Ты же доверенное лицо Уильяма Прайса. Что касается меня, то я, кажется, имею шанс выжить. А?

Небольшое, с темной водой, озеро, у которого они расположились, образовало неправильной формы круг среди векового леса. Километрах в десяти отсюда находилось то место, где недавно произошло не очень приятное столкновение Гейма с бандой Старого Бена.

Понимая, что за каждым их шагом следят, Гейм и его помощник начали искусную игру: они сделали вид, что весьма удовлетворены вынужденным одиночеством и стряпней глухонемого негра. Гейм совершил уже несколько полетов не только на «Метеоре», но и на личном самолете Прайса. Он слетал в Колорадо, где, к великой его радости, сумел встретиться и договориться с друзьями. После этой поездки Гейм почувствовал себя увереннее, хотя тяжесть и ответственность, принятые им на себя, не уменьшились, а, наоборот, увеличились – надо было немедленно действовать для того, чтобы раскрыть замыслы Прайса, а затем разрушить их. Во время беседы на горе Карибу инженер Тэйлор высказал предположение, что шифром «Бездна», по всей вероятности, обозначена таинственная работа лаборатории Крауса в Гималаях. Под «Космосом» Прайс, очевидно, имеет в виду дела, которыми его люди занимаются где-то в другом пункте земного шара. Где? Возможно, на «Острове возмездия», о котором старый маньяк мельком упомянул во время одной из бесед с Геймом. Но где находится «Остров возмездия»? Ни на одной географической карте его нет.

Большую помощь оказала им Чармиан Старк. По ее рекомендации Прайс принял на службу инженера Эрла Тэйлора и тотчас же послал его в Гималаи. Чармиан выехала туда же, в «экспедицию Смита».

Нужно было проникнуть в тайну Стального зала. Но как? Никому из них не разрешалось самовольно покинуть коттедж.

И вот «сезам» открылся: вчера управляющий Прайс-хилла Вуд, как всегда улыбающийся и настороженный, предложил им поразвлечься охотой в окрестных лесах.

«Что может означать это неожиданное предложение Вуда? – думали летчики. – Может быть, эта любезность продиктована необходимостью произвести обыск в их домике? Или желание подставить их в лесу под пули гангстеров?» Основательно вооружившись, друзья отправились на «охоту».

Они находились уже довольно далеко от Прайсхилла и тут обнаружили, что по их пятам неотступно следует какой-то человек. Наблюдая за ним, друзья заметили, как незнакомец то и дело прикладывался к предусмотрительно захваченной им с собой фляге. Гейм и Финчли перебрались на крошечный, заросший лозняком островок, а незнакомец притаился на берегу.

– Наемный детектив, не из первосортных, – определил Финчли.

Гейм рассердился: пьянчуга сыщик все же, наверное, сообщит о том, что летчики не охотились, а о чем-то совещались… Да и трудно строить хитроумные варианты проникновения, например, в Стальной зал, чувствуя на себе взгляд агента Прайса даже здесь, у тихой глади заброшенного озера.

– Я возьму его на себя, – предложил Финчли.

Гейм согласился. Бортмеханик, с сожалением причмокивая языком, забрал с собой все запасы спиртного, прихваченные ими на охоту, незаметно для детектива перебрался с островка обратно на берег и, как бы случайно, увидел благодушествующего шпика.

Гейму было отлично видно, как Финчли заговорил с незнакомцем, затем сел рядом с ним. Боб не жалел виски. Вскоре, до того уже основательно подвыпивший, шпик свалился и уснул. Финчли не отходил от него.

Внимание Гейма привлек всплеск воды. Не прошло и минуты, как он увидел возле себя верхом на лошади Бэтси Прайс. Одетая в костюм для верховой езды, она спрыгнула с седла.

– Капитан Гейм! – радостно крикнула девушка. – Как вы ни прятались от меня, я все же нашла вас. – И она пожала летчику руку.

Бэтси присела на ствол поваленного бурей дерева, сделала летчику знак приблизиться и тихо, взволнованно заговорила:

– Я должна была во что бы то ни стало встретить вас… Предупредить… Будьте осторожны.

Гейм молча и вопросительно смотрел на нее.

– Вам угрожает большая опасность, – продолжала она. – Я знаю – вы смелый человек, но вероломство и коварство иногда побеждают храбрость и отвагу. Случайно я слышала, как отец приказал Каррайту… Вы знаете такого?

Гейм отрицательно покачал головой.

– Каррайт – правая рука моего отца в каких-то неизвестных мне делах… Так вот, отец сказал ему, что скоро вы полетите в его лагерь в Центральной Азии, полетите на «Метеоре»… Вы, наверное, знаете, что это такое… И что при малейшем подозрении он, Каррайт, или Краус, там, в Гималаях, должны немедленно уничтожить вас. Я хотела предупредить об этом вас или вашего друга, но в Прайсхилле это оказалось невозможным – вас спрятали где-то на закрытой части парка и лишь сегодня мне сообщили, что вы пошли на охоту. Слава богу, я предупредила! А я боялась, что уеду и не сумею ничем отблагодарить вас.

– Спасибо, мисс, – сказал Гейм и почти машинально спросил: – Куда вы уезжаете?

– О, далеко… – лицо девушки выразило тревогу. – Я еду на далекий остров, куда-то в Тихий океан, к самому экватору – там находится мой жених, человек, которого я люблю. Мы давно не виделись, и я упросила отца разрешить мне навестить Артура.

– Кого?

– Артура Шипля, так его зовут.

– А как называется остров, на котором он находится?

– Н-не знаю… Нет, подождите… Отец как-то, смеясь, назвал его «Островом возмездия».

– «Остров возмездия»?!

– Вы что-нибудь знаете об этом месте? – она судорожно сжала ему руки. – Ну, скажите же…

– Нет, нет, что вы… – сказал Гейм как можно спокойнее. – Просто я не могу припомнить, чтобы когда-либо видел на географических картах остров с таким названием. Но почему вы, мисс, тревожитесь? Боитесь ехать туда?

– После попытки похитить меня я всего боюсь, – тихо произнесла Бэтси Прайс. – Мне все кажется… нет, я почти уверена в том, что Краус не отказался от своих преступных намерений.

– Вы думаете, что он был заинтересован в том, чтобы вас похитить?

– Да.

– Какие основания есть у вас так думать?

Лицо Бэтси Прайс побледнело от гнева:

– Он хотел жениться на мне. Однако из этого ничего не вышло – я люблю Артура Шипля, друга моего детства. Тогда Краус посоветовал отцу отправить Артура с каким-то важным поручением на острова Тихого океана… Потом… Он стал преследовать меня, утверждая, что мой отец почему-то не посмеет отказать ему. Я сказала Краусу, что никогда не буду его женой. Он был взбешен и пригрозил мне. И вот… вы же, наверное, помните, при каких обстоятельствах состоялось покушение и как он вел себя тогда…

– Краус любит вас?

Девушка скривила губы в насмешливой улыбке.

– Что вы, Стив Гейм! Краусу нужны деньги для каких-то фантастических замыслов, вот он и пришел к выводу, что для того, чтобы получить деньги моего отца, ему было бы выгодно жениться на мне. Или жениться, или…

– Иными словами – не приданое, так выкуп.

– Я пыталась говорить с отцом, – продолжала девушка, – но он и слушать меня не захотел, он уверен, что все это плод моей фантазии. Краусу же он верит больше, чем тот заслуживает.

– Понятно. Если так, то вам, пожалуй, действительно следует быть поосторожнее и прежде всего не разгуливать одной по лесу, – сказал Гейм.

– Я почти не выхожу за ограду Прайсхилла, – ответила девушка. – Но ведь завтра я выезжаю в Сан-Франциско, а оттуда на яхте в море.

– И вы боитесь?

– Боюсь, – подтвердила она. – Правда, со мной все время будут люди, но в случае чего они мне не защита, они приставлены ко мне отцом скорее для контроля. И я подумала о вас…

Мозг летчика лихорадочно работал: сейчас следовало принять важное решение. Но какое именно? Ехать с дочерью Прайса на «Остров возмездия»? Однако можно было заранее сказать, что из этой затеи ничего хорошего не выйдет. Во-первых, Прайс, по-видимому, намерен использовать его в Центральной Азии, где-то там, в районе деятельности таинственной лаборатории Крауса и банды Смита – Каррайта, и Гейм не должен потерять возможность очутиться в тех местах; во-вторых, Прайс, конечно, не позволит ему сопровождать его дочь, с подозрением отнесется и к самой идее этой поездки Гейма и к тому, что летчику стало известно местонахождение острова, с которым, возможно, так или иначе связаны те самые планы, раскрыть которые Гейму представлялось совершенно необходимым. А если только это так, то Прайс постарается немедленно избавиться от летчика, как он уже рекомендовал Каррайту: Гейма просто без промедления уничтожат, только и всего.

Решение надо было принимать сейчас, пока дочь Уильяма Прайса сидит рядом, пока она не ушла.

Бэтси ждала.

– Вы можете выслушать меня? – спросил ее Гейм после глубокого размышления.

– Да, капитан, – она шутливо козырнула.

– Я не прошу от вас признательности за оказанную мной услугу. Однако я вправе просить вас не обрекать меня на гибель. Да, да, на гибель, Бэтси Прайс. Сэр Уильям не захотел даже выслушать вас, свою дочь, когда дело коснулось Крауса, которому он слепо доверяет… Так можете ли вы поручиться теперь, что он пошлет меня с вами в далекое путешествие под предлогом защиты вас от козней этого немца? Нет, вы не можете поручиться, что все будет именно так, как хотите вы, мисс Бэтси.

– Пожалуй, вы правы, – тихо произнесла девушка и посмотрела на него повлажневшими глазами. – Но я…

– Я продолжаю… Итак, вы уезжаете неведомо куда, я отправляюсь в дебри Азии, к Краусу, который будет знать о том, что это я однажды встал на его дороге… И как же поступит негодяй? Он захочет на всякий случай устранить меня. Разве вам самой это не ясно?

– Он не посмеет! – прошептала девушка.

– Нет, он посмеет, – твердо сказал Гейм. – Приказ, который ваш отец дал Каррайту, а вы слышали его своими ушами, в этих условиях окажется смертельным приговором мне. Вы же сами только что говорили, что вероломство и коварство иногда побеждают отвагу – для такого негодяя, как Краус, не составит никакого труда выдумать предлог для убийства. Теперь вы понимаете, почему я просил вас тогда никому не называть моего имени?

Бэтси была совершенно подавлена.

– Я сдержу свою клятву, – заговорила она, в волнении стискивая руку Гейма – Я не обращусь к отцу с просьбой о вас… но если бы вы знали, как мне будет не хватать вас в этой поездке…

Гейм пристально посмотрел на нее: решение пришло.

– И все же я, кажется, мог бы помочь вам.

– Каким образом? – обрадовалась девушка.

– В Сан-Франциско к вам от моего имени явится мой друг, с ним вы можете не бояться Крауса. Согласны?

– О да!

Договорившись обо всем с летчиком, она удалилась. А капитан Гейм в сопровождении Боба Финчли поспешно направился через лес к ближайшему поселку.

Беседа с Артуром Гибсоном по телефону была непродолжительной. В ту же ночь капитан Дуглас Нортон выехал из Нью-Йорка в Сан-Франциско для того, чтобы оттуда вместе с Бэтси Прайс направиться в Тихий океан, к «Острову возмездия».

Глава девятая

– Итак, профессор, что же вы думаете о содержании этого письма? – спросил полковник Харламов.

Александр Иванович Ясный положил на стол исписанный карандашом листок бумаги. Писавший был, по-видимому, человеком малограмотным – строчки шли неровно, в словах были пропущены буквы. И письмо, и конверт со штампом городского почтамта были нещадно измяты.

Полковник ждал. Ясный не спешил с ответом. Потерев по привычке лоб, он, наконец, заговорил:

– Что же тут можно сказать? «Черная пасть», судя по всему, какое-то ущелье, в результате катастрофы, возможно лесного пожара, лишенное растительности. Отсюда и название «Черная»… Дальше. У входа в «Черную пасть» автор этого послания обнаружил какие-то странные письмена, высеченные на скале. Известно, что кое-где здесь, в горах Тянь-Шаня, подобные надписи были уже обнаружены – они оставлены людьми, жившими в этих местах в весьма отдаленные времена. Племена, народы двигались тогда с северо-востока, с гор Алтая, на юго-запад, затем на запад, в степи Приаралья, на берега Джейхуна и Яксарта…

– Это было во времена движения гуннов? – спросил полковник.

– Да… – и Ясный пожал плечами, давая этим понять полковнику, что больше, собственно, ему сказать нечего.

Но Харламов бросил из-под густых бровей хитрый взгляд и произнес, явно стараясь быть деликатным:

– В этом послании есть еще, по крайней мере одна заслуживающая внимания деталь, на которую вы, профессор, по-видимому, не обратили внимания.

– Какая же? – спросил Ясный. Ему было досадно, что его небольшая хитрость не удалась и придется говорить на важную тему, не имея времени для предварительных размышлений. Но он понимал, что Харламов прав – ведь, в самом деле, не для консультации же по кем-то обнаруженной древней надписи на скале пригласил он к себе ученого-физика!

– А вот какая… – задумчиво заговорил полковник, в который уже раз внимательно рассматривая письмо. – Автор сообщает, что он задерживается, потому что заболел неизвестной болезнью, от слабости почти не может двигаться, и что после того, как ему удалось уйти подальше от страшного места, появилась надежда на то, что он останется в живых. А вот тут прямо написано: «…земля и камни „Черной пасти“ источают неведомые силы, убивающие все живое». Что бы это могло быть?

Ясный пожал плечами.

Харламов грузно склонился над столом, всем телом подавшись в сторону своего собеседника.

– Александр Иванович! – с подчеркнутой серьезностью заговорил он. – Я не хотел бы, чтобы у вас сложилось впечатление, что мы, военные люди, занимаемся в данном случае пустяками, придавая значение подобным каракулям. Но, не скрою от вас, вот это письмецо, случайно попавшее в наши руки, весьма и весьма нас интересует, и интересует, так сказать, с двух сторон. С вами мне хотелось проконсультировать одну сторону вопроса… с точки зрения науки, и не вообще науки, а той ее отрасли, признанным специалистом который вы являетесь…

Ясный откинулся в кресле и задумался. Полковник не торопил его с ответом.

– Прежде всего, – продолжал он, – сведения о таинственном и страшном месте, которое именуется «Черной пастью», мы получали и раньше, еще до этого послания… Где оно, это место, находится, мы пока не смогли установить даже приблизительно. Естественно, нас в первую очередь интересует – насколько правдоподобна версия о «земле, источающей неведомые силы, убивающие все живое». Насколько можно допустить, что автор этого письма мог видеть и испытать на себе то, о чем он пишет.

– Вы предполагаете радиацию? – в упор спросил Ясный.

– Да. – Харламов развел руками. – Ничего другого мы предположить не можем.

– Следовательно, речь идет о каких-то содержащихся в почве металлах, которые и выделяют невидимые смертоносные лучи?

– Вот именно.

– По правде сказать, если допустить, что автор письма не преувеличивает и не искажает действительности, такой вывод можно сделать, – согласился Ясный.

– Это именно то, что я хотел от вас узнать, – с живостью произнес полковник. – Значит, вывод такой допустим?

– Теоретически вполне, – подтвердил Ясный. – Но тут слово уже за геологами.

– Извините, Александр Иванович, за дилетантский вопрос, но что именно в природе способно быть радиоактивным?

Ясный усмехнулся.

– Прежде всего так называемые тяжелые металлы: уран, торий, радий, полоний… Вообще же радиоактивные вещества содержатся и в воде, и в воздухе, в растениях. Радий, например, обнаружен и в человеческом организме. Вот сейчас, когда вы беседуете со мной, ваш организм излучает примерно двести альфа-частиц в секунду.

Полковник с удивлением посмотрел на ученого.

– Да, да, – продолжал тот, – радиоактивные излучения имеют три вида: альфа-, бета – и гамма-лучи. Альфа-частицы летят во всех направлениях со скоростью подчас до двадцати тысяч километров в секунду.

– Ого! – полковник был явно поражен.

– С такой скоростью можно долететь до Луны за двадцать секунд… Но вернемся к интересующему нас вопросу, – продолжал Ясный. – Если допустить, что содержание письма верно, то природное явление, о котором сообщается, заслуживает серьезного внимания.

– Благодарю вас, – сказал полковник с признательностью. – Именно об этом мы и хотели знать ваше мнение, профессор.

Тема разговора, казалось, была исчерпана.

– Я отниму у вас еще несколько минут, – сказал полковник Харламов. Ясный с готовностью кивнул и поплотнее уселся в кресле.

– К вам сейчас личная просьба, Александр Иванович, – сказал Харламов. – У меня гостит родственник, Сережа Русаков. У него отпуск. Он мечтает побывать в здешних горах. Я хотел бы, чтобы он сопровождал вас в странствиях по Тянь-Шаню. Русаков неплохой альпинист, и он не будет вам в тягость.

Ясный с неудовольствием взглянул на начальника погранотряда: что это значит? Нет ли указания ограничить его путешествие по здешним дебрям?

– Что ж, я не возражаю, – нерешительно произнес он. – Боюсь только, что ему будет скучно с нами. Геологическая экспедиция – не экскурсия.

Но Харламов понял причины замешательства ученого и от души рассмеялся.

– Вы напрасно опасаетесь, что я намерен как-то помешать вам в путешествии по намеченному маршруту. Скорее наоборот.

– Хорошо, – согласился Ясный. – Пусть ваш родственник примкнет к нам. В этом году мы хотели бы познакомиться с некоторыми уголками в горах Тянь-Шаня. Нашей маленькой геологической партии придется проходить интересными местами. Так, мы перевалим через хребет Сары-Джас и по леднику Инылчек поднимемся к самому подножью Хан-Тенгри, хотя совершать восхождение на него мы и не намереваемся.

– Кроме вас, никто из ваших спутников, кажется, в Тянь-Шане прежде не бывал? – поинтересовался Харламов.

– За исключением Степана Ильича Лучинина. Сам я практически знаком с этими местами слабо. А наша молодежь, – улыбнулся Ясный, – совершала раньше альпинистские походы по Кавказу, по Памиру. Однако Тянь-Шань давно тянет меня, ведь здесь и по сей день еще имеются «белые пятна».

– Да, – согласился полковник и, по-видимому машинально, посмотрел на письмо неизвестного, все еще лежавшее перед ним. Этот беглый взгляд не укрылся от Ясного: значит, и беседуя с ним совсем о другом, Харламов не забывал о письме и о том, что сообщается в нем о странном месте, именуемом «Черной пастью»!

– Мне хотелось бы без промедления познакомить вас с Русаковым. – И полковник нажал кнопку звонка.

Одетый в штатское Русаков дожидался в приемной. Через минуту он вошел в кабинет полковника. Представив его Ясному, полковник сказал:

– Видите ли, Александр Иванович, может быть, вся эта история с таинственной «Черной пастью», о которой мы с вами говорили, и выдумана… Да, да. Но, возможно, что для этого письма и имеются основания.

– Какие, например? – поинтересовался Ясный, внимательно рассматривая Русакова.

– По дошедшим до нас сведениям, – пояснил начальник погранотряда, – по ту сторону границы, по Кашмиру, бродят подозрительные американские «экскурсанты». Вот совсем недавно нам стало известно об обосновавшейся там экспедиции ботаника Смита, приехавшего в Азию собирать цветочки.

– Интересно… – задумчиво проговорил профессор. – И что же их притягивает к Западному Китаю?

– О, многое… Ну, например, наша граница… И, конечно, ищут уран.

– Уран?

– Именно, – подтвердил Харламов. – Уран… И ищут, заметьте, упорно. Извините, Александр Иванович, задержал я вас…

– Ничего, что вы! – и Ясный встал, готовясь покинуть кабинет.

– Сергей, – обратился Харламов к Русакову, – проводи профессора на моей машине в гостиницу.

– Экспедиция этого ботаника Смита заставляет меня насторожиться, – доверительно сказал полковник, прощаясь с Ясным. – Такая уж наша пограничная служба.

– Понятно. Но разве вы совсем не допускаете, что это действительно ученые-ботаники?

– Нет, Александр Иванович, не допускаю.

– Почему? Разве имеются какие-то… э-э-э… симптомы?

– Имеются, Александр Иванович. Вам, я полагаю, надо знать об этих «симптомах». По моим данным, в лагере этого «ботаника» вообще нет ни одного ботаника, а во главе экспедиции – старый, опытный разведчик и диверсант. Спрашивается, зачем этот субъект находится в районе, примыкающем к границам Советского Союза?

– А что вы сами думаете по этому поводу? – поинтересовался Ясный.

– Думаю, что замышляется какая-то очередная пакость. Но тут выводы надо делать осторожно. Возможно, этому Смиту, а на самом деле Каррайту, поручено заняться какими-нибудь авантюрами в Западном Китае. Возможно… Там до сих пор бродят остатки вооруженных банд, созданных в свое время американскими агентами.

Вошел Русаков и сообщил, что машина у подъезда. Ясный распрощался с полковником Харламовым и в сопровождении капитана Русакова вышел.

Русаков был доволен – все шло так, как решено в Москве: ни Ясный, ни Лучинин, никто из его спутников не должны знать истину. Русаков для них будет товарищем по экспедиции, только и всего. Находясь на положении отдыхающего, ему легче будет разобраться в людях, окружающих обоих ученых, и в любой момент быть начеку.

Улицы города Пржевальска лежали тихие, залитые солнцем. Стройные тополя бросали тени на мчащуюся «Победу», с запада, с Теплого озера, тянуло свежим ветерком.

Прежде всего надо было выяснить, откуда это письмо попало в город? Сотрудник областного управления государственной безопасности майор Ундасынов утверждал, что ответить на этот вопрос невозможно, и в десятый раз рассказывал Харламову о том, как дети счетовода промартели Уразова, играя на улице, у домика Юлдаша Байсеитова, заметили торчащий из-под двери краешек вот этого самого конверта, вытащили его и по своей несознательности, вследствие малого возраста, вскрыли, а так как читать они еще не обучены, то принесли письмо отцу, который к тому времени пришел домой обедать. Думая сначала, что письмо адресовано ему, Уразов прочел его, и так как оно показалось ему весьма странным по содержанию, принес и сдал его в органы безопасности.

– Может быть, дети, играя, и измяли конверт и письмо? – допытывался Харламов.

– Да нет же, – говорил Ундасынов. – Уразов показал, что дети вручили ему это письмо, как только извлекли его из-под двери и вскрыли. К тому же, обратите внимание, товарищ полковник, листок бумаги, на котором написано письмо, старый, измызганный, по-видимому, он таким был еще до того, как кто-то вздумал воспользоваться им для своего послания.

Умный человек – майор Ундасынов! Вот именно – возможно, листок измызган, истерт еще до того, как неизвестный написал на нем письмо.

– Да, но ведь о «Черной пасти», в которой якобы погибло все живое, мы уже слышали и раньше, – осторожно заметил Харламов.

– Кто-то пустил слух, а кто – пока не удалось установить, – и майор с сожалением пожал плечами.

– Не удалось? А что собой представляет Юлдаш Байсеитов?

– Тракторист, член партии, хороший человек. Сейчас вместе с женой временно находится в пригородном колхозе, помогает в полевых работах.

– Я думаю о том, каким образом письмо из той чем-то пораженной местности попало сюда, в город Пржевальск? – сказал Харламов.

– В самом деле, – оживился Ундасынов, – если тот, кто его писал, лежит где-то там… больной, то кто же доставил письмо сюда?

– Ни о каких своих спутниках человек не пишет, – заметил полковник. – И о том, с кем посылает письмо, тоже умалчивает.

– И еще один вопрос: почему тот, кто доставил письмо в город, не принес его Байсеитову на дом, а отправил по почте? – продолжал размышлять Ундасынов.

– Ну, это-то, положим, понятно, – заметил Харламов, – некто, пославший это сообщение, не хотел, чтобы его видели соседи вашего тракториста. Проще опустить конверт в почтовый ящик. Это же ясно. Но надо бы выяснить, ждет кого-нибудь к себе Байсеитов или не ждет.

– Это мы уже проверили, – сообщил Ундасынов. – Установлено, что он никого к себе не ждет. Да и насколько нам известно, ждать-то ему действительно некого: у него родных вообще нет, родственники жены проживают в том самом колхозе, где сейчас Байсеитов находится, а несколько его приятелей – все на месте, в городе.

– Та-ак… – продолжал размышлять полковник. – Что же еще у вас не ясно в этой истории? Мне, например, непонятно, почему письмо написано по-русски.

Ундасынов вопросительно посмотрел на него.

– Мне кажется, что писавший письмо плохо владеет русским языком, – пояснил свою мысль полковник. – Это бросается в глаза. Адресовано письмо не русскому, а киргизу, почему же в таком случае оно написано по-русски, а не по-киргизски? У нас много вопросов и мало ответов, – сумрачно усмехнулся Харламов после продолжительного молчания. – Нам же, товарищ Ундасынов, надлежит найти ответы на все вопросы, и найти их как можно скорее.

Ундасынов встал.

– При этом мы должны ответить, – продолжал полковник, – и на такой вопрос: почему это письмо появилось именно теперь, а не раньше и не позже?

– Вы думаете?..

Харламов развел руками:

– Возможно, оно сфабриковано, и именно теперь, с какой-то определенной целью. Разве нельзя допустить, что пославший Байсеитову письмо был отлично осведомлен, что адресата в городе нет и письмо это до него не дойдет?

– Да, но Юлдаш мог быть и дома, и дети могли не вытащить письма из-под двери, и оно пролежало бы там не известно сколько времени, – возразил майор.

– И это верно, – неохотно согласился Харламов.

– Будем искать, – энергично тряхнул головой Ундасынов и распрощался.

Как только за ним закрылась дверь, полковник Харламов нажал кнопку звонка.

– Соедините меня с комендантами участков, – приказал он вошедшему на звонок секретарю и, вынув из ящика своего письменного стола какой-то документ, углубился в чтение.

Рослый широкоплечий мужчина с большой русой бородой, подстриженными усами, с нетронутой еще сединой шевелюрой и добрыми светлыми глазами – таков известный геолог Степан Ильич Лучинин, старый друг профессора Ясного.

Кроме двух ученых, в экспедиции принимали участие: сухощавый светловолосый юноша Вадим Волков и сравнительно молодой человек атлетического сложения – Борис Сахно. Первый из них был помощником и учеником Лучинина в институте, второй исполнял обязанности врача экспедиции. Тесная дружба связывала этих двух людей: молодого научного сотрудника института геологии и человека, всю Отечественную войну проведшего на фронте, бравшего Берлин, награжденного боевыми орденами и медалями. Волков и Сахно вместе совершили не один альпинистский поход. И, наконец, пятым членом экспедиции была радистка Женя Громова, взявшая на себя и обязанности повара.

Румянец и ямочки на щеках, русые волосы, уложенные жгутом вокруг головы, уверенные движения, упругая походка спортсменки делали Женю Громову очень привлекательной.

«Дотянулась уже сюда или нет линия Шервуд – Силин?» – думал капитан Русаков, познакомившись с участниками маленькой экспедиции. Все как будто говорило за то, что среди членов экспедиции их агентов еще не было. Однако это можно было лишь предполагать. Следовало быть начеку.

Лучинин и Волков возвращались в город довольные – они нашли хорошего проводника. Все в один голос рекомендовали им старого опытного охотника Садыка. Вот он шагает рядом с ними, неутомимый и быстрый, несмотря на свои пятьдесят лет, с лицом, опаленным солнцем и ветрами тянь-шаньских нагорий. Спокойствием и добродушием веет от всей его подтянутой, худощавой фигуры, от добрых, чуть-чуть прищуренных глаз, обрамленных лучиками морщин. И Лучинину и Волкову Садык очень понравился, и они не сомневались, что Александр Иванович Ясный одобрит их выбор.

Шли берегом Иссык-Куля. Озеро волновалось, огромные волны ходили по его бескрайним просторам.

Вадим Волков восторженными глазами смотрел вокруг; вот там находится знаменитое Боомское ущелье – древний путь из долин и степей Средней Азии в горные дебри Небесных гор и через них берегом Иссык-Куля – в Малую Бухару, в таинственную Алтышаари, в Кашгар, Яркенд, к подножию Гималаев, к заоблачным безлюдным и невыносимо холодным плоскогорьям Северного Тибета, в сказочную Шангрила, с ее запретной для европейцев Лхасой, с крытым золотом Потала – величественным дворцом далай-ламы.

Геологи шли сейчас по земле древней цивилизации. Караваны купцов проходили здесь из царства в царство. Колонны жестоких воинов двигались этим путем во всех направлениях, и вслед за ними пылали сады и селения, замирали светлые арыки, жизнь уходила из богатого края. Вот изваяния каменных «баб», в изобилии встречающиеся вдоль восточного берега Иссык-Куля. Эти скульптуры остались от жившего здесь когда-то светловолосого и голубоглазого народа усуней. Сокрушительный поток варваров-гуннов, двинувшихся из Китая на запад, в страну скифов, к границам древних королевств Европы, опалил и сжег все на своем пути – и усуни исчезли, как подхваченные вихрем лепестки цветущего урюка.

– Посмотри, да ведь это Женя! – сказал вдруг Лучинин. – Чем это она занимается?

Женя о чем-то разговаривала с высоким незнакомцем. Когда в сопровождении Садыка Лучинин и Волков подошли ближе, они увидели, что она с интересом рассматривает фотоснимки.

– Глядите, какие чудные виды! – закричала им Женя. Виды были действительно разнообразны и сняты со вкусом.

– Василий Иванович Ухваткин – разъездной фотограф промартели «Труженик», – представился нескладный детина и предложил посмотреть его товар. Но геологам сейчас было не до него. Однако Ухваткин не хотел отставать: не успеют же они сами побывать везде! Но если уж не хотят покупать его открытки, он хотел бы подарить им что-нибудь на память и просит разрешения преподнести альбомчик с видами профессору Ясному.

Ясного они застали у входа в гостиницу.

– Приношений от незнакомых не беру, да и отдаривать нечем, – резко сказал он в ответ на льстивые реверансы чересчур любезного фотографа и пригласил друзей следовать за ним.

Ухваткин пристально посмотрел ему вслед и отправился в свой номер. А через час ему неожиданно сделалось плохо, он заявил, что чувствует сердечную слабость, и вызвал врача. Доктор неотложной помощи ничего опасного в состоянии больного не обнаружил, но Ухваткин продолжал стонать, жаловаться и попросил посоветовать, в каком из местных санаториев ему было бы целесообразнее отдохнуть, провести свой отпуск. Джеты-Огуз, Аксу или, может быть, Койсара? И не успел доктор еще и рта открыть, как больной принял решение: он немедленно отправится на курорт Койсара: фронтовые ранения обязывают его заботиться о здоровье, ничего не поделаешь! И Ухваткин немедленно покинул Пржевальск.

В тот же вечер Харламов читал документ, подписанный майором Ундасыновым: «Ухваткин Василий Иванович, разъездной фотограф, работает в промартели „Труженик“ (г. Загорск, Московской области). Ленинградец. Семья погибла во время блокады. Участвовал в Великой Отечественной войне, рядовой. В 1944—1945 гг. находился на излечении в госпитале № 375 по поводу ранения в область правого бедра и в голову».

Глава десятая

– Александр Иванович, это он? – порывисто спросила Женя Громова, устремив взор на восток.

– Да, – спокойно ответил профессор Ясный.

«Он» – означал впервые увиденный Женей Хан-Тенгри, «Повелитель духов».

Горные хребты шли во всех направлениях, пересекая друг друга, громоздясь ввысь, подавляя человека своей грандиозностью. На северо-востоке над всем этим первозданным хаосом возвышалась колоссальная белоснежная пирамида Хан-Тенгри. Да, это был «Повелитель духов», повидать который так мечтала Женя.

Не один день прошел с того времени, когда экспедиция прибыла в эти места. Позади остались озеро Иссык-Куль, Пржевальск с памятником знаменитому путешественнику, отдавшему всю свою жизнь исследованию Центральной Азии. Позади остались первые перевалы и нагорья.

Горная долина, в которую геологи вышли после бесконечных спусков и подъемов в этом каменном лабиринте, представляла собой типичный сырт – плоскогорье, поросшее буйной травой. Заросли берез и рябины с обеих сторон окаймляли неширокий светлый ручей, текущий с недалеких гор. Ледяная прозрачная вода быстро бежала по наклонному ложу, перебирая мелкие камешки на своем пути.

Четырехгранная пирамида невиданной красоты гигантским белым шпилем уходила в небо. От покрытого вечными снегами массива Хан-Тенгри сюда, в долину, доносилось мощное ледяное дыхание. Красота и необъятная мощь таинственной горы захватили воображение молодых спутников профессора Ясного и геолога Лучинина.

– Пора за дело, друзья, – сказал Лучинин и сделал знак Борису Сахно.

Принялись ставить палатки. Проводник Садык развьючил лошадей и пустил их пастись. Женя Громова снова принялась было за коробки с пищевыми концентратами, однако Ясный остановил ее:

– Я предложил бы сегодня иное блюдо на ужин.

– Какое, Александр Иванович?

– Форель-фри, или рыбные котлеты де-воляй, – пошутил Ясный и уже серьезно сказал: – Здесь в горных реках водится форель. Рыба эта любит холодную чистую воду и, поднимаясь навстречу течению, преодолевает перекаты и даже небольшие водопады. Так она доходит почти до самых ледников. Но в ледниковой воде форель мало находит съедобного и вынуждена заходить вот в такие ручьи, как этот.

Первым выразил свою готовность заняться рыбной ловлей самый молодой из участников экспедиции – Вадим Волков. Однако Ясный предостерегающе остановил его: ловля форели требует большого искусства и осторожности. Если рыболов сядет на берег и забросит удочку, он может сидеть так до нового пришествия, но ничего не поймает – форель пуглива, сквозь прозрачную воду она отлично видит, что происходит на берегу, и никогда не возьмет приманку, если заметит рыболова.

Выслушав инструкции Ясного, Вадим и Женя бросились к кустам и уже через несколько минут, вооружившись прутами для удилищ, крючками и леской, осторожно и медленно пошли вдоль ручья.

На вершинах седых гигантов гасли красные отблески заходящего солнца. Хан-Тенгри долго пылал в невидимых лучах далекого солнца, отсвечивая ярким рубиновым цветом. Но постепенно поблекло и это видение, названное учеными «мерцанием» гор, и глухая темь опустилась на лагерь. Тотчас же в стороне ущелья послышался вой.

– Волки, – сказал Русаков, бывший сегодня дежурным по лагерю.

В тот вечер засиделись долго. Рыбы в ручье было много, и уха у Жени получилась отменная. Пили горячий чай. Слушали по радио музыку Чайковского. Не спалось.

– Ну, как понравился вам «Повелитель духов»? – спросил Женю Ясный.

– О да! – восторгалась девушка. – И какая поэтическая правда в этом названии – «Повелитель духов»!

– Китайцы большие мастера метких названий, – сказал Сахно. – У меня такое впечатление, что все это нагромождение скал явилось следствием вулканической деятельности.

– Видный немецкий ученый Гумбольдт такого же мнения, – заметил Лучинин. – Он был убежден в том, что Тянь-Шань – продукт вулканической деятельности и что в Тянь-Шане и по сей день имеются действующие вулканы. Однако он ошибался. Наш знаменитый русский географ Семенов-Тян-Шанский совершил в эти горы несколько экспедиций и доказал, что никаких вулканов здесь нет. Горы Тянь-Шаня – результат не вулканической, а тектонической деятельности.

– А как же Байшань? – спросил Сахно.

– Китайские летописи сообщали о существовании в этих горах грандиозного вулкана Байшань, – ответил Лучинин. – Вера в существование Байшаня удерживалась до недавнего времени. Но теперь доказано, что такого вулкана нет. Древние летописцы принимали, вероятно, каменноугольные пожары за извержение вулканов. Мы забрались в места малоисследованные.

– А я вот закрываю глаза и вижу себя на восточных склонах Небесных гор, – мечтательно сказала Женя. – Мы высоко-высоко, а под нами, внизу, пустыня Такла-Макан, степи Джунгарии, Кашгария. Пржевальский был там.

– Так то Пржевальский, а не мы… – вздохнул Вадим.

– Наши люди бывали в тех местах задолго до Пржевальского, – заметил Лучинин.

– Степан Ильич, расскажите, – обратилась к геологу Женя.

– Хорошо, – согласился Лучинин. – Расскажу вам о двоих… В начале второй половины восемнадцатого века сержант Нижегородского полка Филипп Ефремов был послан нести пограничную службу на заставе Донгуз, которая находилась в Оренбургских степях. Через несколько дней после прибытия Ефремова в Донгуз на заставу, где находилось всего двадцать солдат, напали пятьсот яицких казаков, восставших против крепостничества. Ефремов попал к ним в плен, вскоре бежал, направился к Оренбургу, но в степи был схвачен бандой кочевых любителей легкой поживы и продан ими в рабство в Бухару. С этого и начались замечательные странствования русского солдата.

Долго жил он в Бухаре, Хорезме, Фергане, побывал в пустынях Кара-Кум и Кызыл-Кум, ездил в Иран. Так достиг Филипп Ефремов и Кашгарии, что в двух шагах отсюда. А уж из Кашгарии направился он в Тибет, а затем в Индию. Целых девять лет продолжалось странствование Ефремова по азиатским землям.

– А кто был второй? – спросила Женя.

– Чокан Валиханов, казах. Представитель знатного султанского рода, Валиханов был офицером царской армии. Но его влекла к себе наука, и он с увлечением собирал сведения о неисследованном Тянь-Шане, о неведомой Джунгарии. Увлекаясь этнографией, Валиханов хорошо изучил народы, населявшие бассейн Иссык-Куля и Небесные горы… В Омске Валиханов сдружился с Достоевским, отбывавшим там ссылку. Научную судьбу ученого-казаха решила его встреча с Семеновым-Тян-Шанским. Именно по его рекомендации Чокан Валиханов был командирован в страну Алты-шаари…

– Куда, куда? – заинтересовался Вадим. – Алты-шаари… Никогда не слышал.

– Алты-шаари в переводе на русский язык означает «Страна шести городов». Так прежде называли южную часть Западного Китая, – продолжал Лучинин. – В Кашгаре, куда въезд европейцам был запрещен под страхом смерти, погиб путешественник Адольф Шлагинтвейт. Валиханову поручили выяснить, не остались ли после погибшего ученые труды, путевые заметки. Должен вам сказать, друзья мои, что до Валиханова Кашгар удалось посетить только Марко Поло в тринадцатом веке и иезуиту Гаесу в тысяча шестьсот третьем году. Побывал там еще безвестный офицер Ост-Индской компании, но его до полусмерти избили бамбуковыми палками и выгнали. А отважившийся на поездку туда Шлагинтвейт бесследно исчез, и лишь спустя долгое время до ученого мира дошли слухи о его гибели.

Теперь туда, в неведомую Алты-шаари, отправлялся новый исследователь – Валиханов. Поездка была очень опасной: разоблачение чужеземца, да еще русского офицера, грозило ему неминуемой смертью. Валиханов отправился в это путешествие под именем Алимбая – кашгарца, двадцать лет назад ребенком вывезенного из Восточного Туркестана. Пришлось обрить голову, сменить мундир на восточный халат, назваться родственником караван-баши Мусабая… Первым из европейских путешественников Валиханов пересек Тянь-Шань и отсюда проник в Кашгарию…

– Алты-шаари! – мечтательно произнес Вадим.

– Да, так звали тогда обширную страну, расположенную словно на дне чаши, между хребтами Тянь-Шаня, Памира, Куэнь-луня и Каракорума. Пустынная страна с селениями на берегах рек… Караван шел Заукинским ущельем, это к югу от того места, где мы сейчас отдыхаем… Китайский генерал и хаким-бек, так назывался местный правитель, с недоверием отнеслись к прибывшему из России каравану, но, убедившись, что среди купцов и рабочих нет ни одного европейца, все же впустили караван в город. Ну, пришлось Валиханову в Кашгаре временно жениться…

– Ученый, и «временно жениться!» – Женя презрительно фыркнула. Все весело рассмеялись над ее горячностью.

– Напрасно вы возмущаетесь, Женя, – сказал Лучинин, – в разных странах – разные обычаи. В Кашгаре существовал обычай, по которому прибывший купец должен был вступить во временный брак с молодой женщиной на срок своего пребывания в городе. Женщины эти назывались «чаукен». Валиханову попалась толковая чаукен, оказавшая ему большую помощь, и кто знает, не она ли способствовала тому, что он смог затем живым возвратиться на родину… Вы все знаете, что «узун-кулак» – этот беспроволочный телеграф пустынь и степей – всегда работал в Азии безотказно. Не успел еще Валиханов-Алимбай прибыть в Кашгар, как весть о возвращении Алимбая дошла до Коканда, и проживавшая там бабушка настоящего Алимбая прислала «внуку» дорогие подарки. А в Кашгаре снова и снова возникали слухи, что с караваном Мусабая прибыл русский офицер, который, мол, не смея показаться в городе, скрывается где-то поблизости. Местные чиновники разыскивали этого русского. От своей чаукен Валиханов узнал правду о смерти «длинноволосого» френга, то есть чужеземца, Адольфа Шлангинтвейта. «Я видела, – говорила она ему, – как френга вели к городским воротам, через новую площадь с мечетью. Ветер раздувал полы его халата и разметал волосы. Френг шел быстро и глядел на вершины гор». Перед самой своей смертью путешественник увидел, наконец, вершины таинственных Небесных гор, к которым привела его судьба.

– Что же сделали с ним? – спросил Борис Сахно.

– Ему отрубили голову и бросили ее на кучу голов, которые валялись на берегу Кызылсу. Голова путешественника долго отличалась от других своей белизной, пока солнце и ветер не сделали ее такой же черной, как и остальные. Путешествие Валиханова продолжалось десять с половиной месяцев, – закончил свой рассказ Лучинин. – Положение купца дало ему возможность изучить страну Алты-шаари, ее народ, собрать коллекции старинных книг и монет.

– Ну, теперь-то вся Центральная Азия изучена хорошо, – заметил Вадим.

– Вы не совсем правы, – возразил Ясный. – И лучшим тому доказательством может служить открытие всего несколько лет тому назад пика Победы, самого высокого в Тянь-Шане.

– Скажите, Степан Ильич, – обратился Сахно, – какой район Тянь-Шаня, на ваш взгляд, наименее исследован?

– Я думаю, что не ошибусь, если назову Центральный Тянь-Шань и особенно район, прилегающий к хребту Кок-шаал-тау. Правильно я говорю, Садык?

– Верно говоришь, профессор. Там… О! – и проводник, словно что-то вспомнив, умолк.

– Кок-шаал-тау… Это, кажется, самая восточая горная цепь Небесных гор? – сказал Ясный.

– Совершенно верно, это – граница с Китаем.

У входа в палатку показалась Женя.

– Степан Ильич, вас по рации вызывает погран-отряд.

– Хорошо, иду. – Лучинин направился в палатку, где помешалась рация.

Замолкший было аппарат ожил и дробно застучал: точка – тире, точка – тире. Женя тихо читала: «Начальнику экспедиции Лучинину. Прошу немедленно остановиться на привал и дождаться прибытия посланных к вам из отряда майора Проценко с двумя пограничниками. Весьма важно. Полковник Харламов. Прием подтвердите». Снова заработала рация. Женя отвечала: «Будем ждать».

Лучинин вышел из палатки огорченный. Он сообщил о радиограмме только Ясному. Русаков же узнал о ней от Жени, с которой он успел подружиться.

Ночью спали, как обычно в экспедиции, – и крепко, и чутко. Перед рассветом на смену дежурному Русакову встал дюжий Борис Сахно.

Солнце золотым кругом поднялось над вечными снегами горных хребтов. Засверкал, заискрился четырехгранный Хан-Тенгри. Подгоняемые пронзительным ветром над близкими нагорьями плыли сизые, как дым, облака.

Участники экспедиции оставили свои спальные мешки, проделали гимнастические упражнения, выкупались и засели каждый за свое дело.

Солнце упорно шло на запад. Длинные тени легли на края сырта, громче зажурчал ручей – наступал уже вечер, когда со стороны ущелья появились всадники.

Майор Проценко оказался крупным мужчиной с несколько замкнутым выражением волевого лица. Сопровождали его сержант Глыбин и ефрейтор Акопян. После непродолжительной беседы с учеными Проценко передал Русакову письмо от Харламова и сказал, что ему надо поговорить с ним с глазу на глаз. Они отошли в сторону и уселись на берегу ручья.

Майор вынул из планшетки конверт и извлек из него фотокарточку размером с почтовую открытку.

– Что это? – спросил Русаков.

– А вот взгляните… – и майор подал ему снимок, с которого приветливо улыбался профессор Ясный.

– Я пока ничего не понимаю, – сказал Русаков, покусывая стебелек травы. – Объясните, откуда и зачем у вас эта фотография? Кто, где и когда сфотографировал Ясного?

Майор Проценко пояснил:

– Рядом с профессором снят один из его друзей, тоже ученый. А смутные контуры дальше – это фигуры людей, сидящих и лежащих на берегу речки. Как нам сообщили, снимок сделан незаметно, на даче приятеля профессора под Москвой, между станциями Болшево и Валентиновка. Они купались тогда в Клязьме.

– И когда это было? До или после того, как Ясный решил ехать в Тянь-Шань?

– После… Буквально накануне его отъезда.

– Откуда у вас этот снимок?

– Нам передали его из органов государственной безопасности. Его изъяли у одного субъекта, в прошлом связанного с басмачами, – пояснил Проценко. – Снимок прислан ему из Москвы заказной авиапочтой. Адрес и фамилия отправителя оказались вымышленными.

– Что же говорит в связи с этим ваш подозрительный субъект?

– Он якобы и понятия не имел, что в конверте находился этот снимок. К нему будто бы зашел знакомый и попросил передать профессору Ясному письмо, которое будет прислано из Москвы, но что он не мог этой просьбы выполнить потому, что получил письмо уже после того, как геологическая партия отправилась в горы. Все это, конечно, вранье, за исключением того, что письмо действительно пришло из Москвы уже после вашего отъезда из Пржевальска.

– Ну, и что вы думаете о назначении этого снимка? – спросил Русаков.

– Пока что можно только гадать… Возможно, с профессором Ясным хотят установить связь. Для чего? На этот вопрос ответить трудно. В условиях столицы сделать это было или трудно или нецелесообразно, но вот кому-то стало известно, что он отправляется в наши места, и вот вам – готов фотоснимок, который затем срочно отправляется сюда.

– Интересные соображения, – заметил Русаков.

– Конверт со снимком предназначается для человека, который не знает ученого в лицо, – продолжал майор.

– Но разве этот человек не мог бы и без снимка найти его здесь?

– Конечно, мог бы, – ответил Проценко. – Но ведь для этого он должен был разыскать его, кого-то спрашивать, искать встречи с ним и всем этим мог навлечь на себя подозрения.

Русаков задумчиво заговорил:

– Раз снимок не привезен из Москвы тем, кто должен был вступить с Ясным в контакт, а прислан для него авиапочтой, то или этот человек не из местных, или он выехал вслед за Ясным и его не успели снабдить вот этим фото в Москве. Но, по-моему, последнее обстоятельство отпадает – ведь в таком случае было бы проще показать Ясного кому-то в Москве, хоть на той же Клязьме. Впрочем, кто знает…

– Все это логично, – не мог не согласиться Проценко. – Начальник погранотряда и решил прислать меня сюда с пограничниками. Мы теперь не оставим вас до самого возвращения на Иссык-Куль.

– Профилактика, конечно, не мешает, – сказал Русаков, вспомнив излюбленное выражение полковника Соколова.

Проценко предупредил:

– Об истории с фото – Ясному ни слова.

– Понятно.

На следующий день задолго до рассвета экспедиция покинула место привала и направилась на северо-восток, по направлению к массиву Хан-Тенгри. Ущелья, горные долины, гребни скал… Роскошным многоцветным ковром раскинулись высокогорные альпийские луга. Радовали взор серебристые эдельвейсы. На далеких скалах мелькнули силуэты каких-то горных животных.

– Эх, свежего мяса бы! – с вожделением произнес Лучинин. – Архары, это скажу я вам – вещь! – и он выразительно прищелкнул языком. Неожиданно Садык сказал:

– Кочкары.

– Что? – не понял Вадим.

– Правильно, – поддержал проводника майор, – это не архары.

– Что же это за животные?

Ясный пояснил:

– Мы с вами неоднократно встречали огромные черепа, намного крупнее черепов архаров. Так вот, друзья, перед вами живые обладатели этих черепов. Это «овис полли», бараны Марко Поло. Долгое время считалось, что «овис полли» вымерли, но, как видите, это не так.

После полудня снег стал заметно рыхлее. В горах до самого вечера падали лавины.

Однажды, когда, оставив лошадей в ущелье, участники экспедиции поднимались по крутому склону горы, с ними едва не произошло несчастье – на расстоянии всего нескольких метров от них вдруг образовалась извилистая трещина шириной около десяти сантиметров. После образования таких трещин обычно слышится характерное шипение движущегося снега и… спасение попавших в лавину – дело счастливой случайности.

Люди стояли, не отводя глаз от опасного места. Оторвавшийся от горы пласт повис в непонятном равновесии. Кто знает, может быть, стоило сделать одно движение – и лавина оторвалась бы…

– Замыкающим повернуться кругом и выйти из опасной зоны, – приказал Ясный. – Остальным не шевелиться!

Осторожно, один за другим путники повернулись и, лишь отойдя далеко в сторону, облегченно вздохнули.

Через несколько дней экспедиция достигла озера Мерцбахера, расположенного на пути к подножью «Повелителя духов». Это был тяжелый путь: два десятка километров по долине Инылчека людям пришлось перебираться с холма на холм, таща на себе рюкзаки со снаряжением. Тут перед ними встало новое непредвиденное затруднение. Вступить на ледник Инылчек оказалось невозможным – произошел очередной прорыв озера Мерцбахера, и бурная река преградила путь несколькими новыми руслами. Вода ревела и бесновалась, билась о берега и полностью преградила подходы к кромке ледника на всей его пятикилометровой ширине.

Два дня безуспешно искали брода. Вода же не убывала. Зеленое озеро лежало среди покрытых льдом и вечными снегами горных пиков, сказочно прекрасное и недоступное. Дальше пути не было. Поневоле пришлось задержаться.

Ясный решил использовать вынужденный «простой» и подняться на склоны Хан-Тенгри – об этом он давно мечтал.

– Я пойду один, – сказал он.

Майор Проценко возразил было, что это крайне опасная затея, но ученый прервал его:

– Здесь сфера чисто альпинистская. Ну, а мои взаимоотношения с природой не входят в круг ваших обязанностей, не правда ли, майор?

Проценко развел руками.

Ясный ушел на рассвете, ушел налегке, без палатки, захватив с собой лишь спальный мешок и немного продуктов… Большой опыт в высокогорном спорте и закаленное в тренировках тело альпиниста помогли ученому пробраться по скалам и выйти на ледник Северный Инылчек.

Ледник уходит вверх. Снег, камни морены. И только теперь Ясный с какой-то предельной отчетливостью понял: что бы с ним ни случилось, помощи здесь ждать неоткуда…

Ясный шел, лавируя между трещинами, обходя зияющие провалы… Опытный глаз альпиниста помогал ему избегать опасности. Вот лед молочного цвета – надо быть крайне внимательным, это слабый фирн; лед черный, натечный – этот слишком крепок, на нем с трудом можно удержаться даже на кошках; а там дальше виден снег более темный по сравнению с окружающим – осторожность! – под таким снегом находятся трещины, чудовищной глубины пропасти. Неосторожность или неопытность – и смерть.

По-видимому, усталость, естественная после почти акробатического перехода вокруг озера, привела к несчастью – при обходе очередной довольно широкой трещины у Ясного подвернулась левая нога. Он сделал еще несколько шагов и понял, что двигаться дальше не сможет.

В горах появились густые облака, скрывшие до этого отчетливо видные контуры Хан-Тенгри.

Ясный сел на камень и внимательно осмотрел ногу. Никаких внешних повреждений не было заметно, хотя при малейшем движении боль пронизывала все тело. Очевидно, были повреждены мускулы ноги, требовался отдых. Но когда и где тут отдыхать?

Вытянув ногу, Ясный неподвижно лежал на снегу, ругая себя за неосторожность, приведшую к несчастью. Он и не подозревал, что происшедшее с ним, может быть, и не столь тяжело по сравнению с тем, что могло бы случиться, если бы нога не подвернулась.

Наступал вечер Ясный почувствовал себя значительно лучше. Сейчас нужно было думать о ночлеге. Он выбрал для ночевки небольшой карниз на извилине гребня, тщательно вбил в скалу крюк и привязал себя к нему веревкой. Повесив защитные очки на шею, чтобы нечаянно не раздавить их, влез в спальный мешок.

Карниз висел над пропастью, в которой всю ночь гудел ветер. В голову ученого лезли разные мысли. Уснуть не удалось.

Наконец скалистые великаны выбрались из тумана, наступило утро. Ясный потрогал ногу – все в порядке, можно идти. Он вылез из мешка и приготовился покинуть карниз. В это время послышался резкий свист и мимо, совсем рядом, что-то пролетело, словно пуля. Ясный вовремя остановился на месте: со скалистой стены с грохотом и свистом летели камни – начался камнепад.

Постепенно стало по-прежнему тихо, и Ясный смог покинуть свое убежище. Он снова двинулся вверх по леднику, но шел на этот раз медленно и осторожно. Ветер постепенно разгонял облака, и Хан-Тенгри с каждым шагом было видно все отчетливее.

Прошло несколько часов. Противоречивые чувства обуревали Ясного: стремление дойти до самого подножья «Повелителя духов» и мысли об оставленных на базе товарищах, которые, наверное, уже тревожатся за него.

Нет, следовало возвращаться. Ясный повернул обратно.

Он прошел не более трех километров, когда, к великому своему удивлению, на камнях морены, совсем близко от себя, увидел трех человек. Откуда и каким образом они появились здесь? Прийти от озера раньше его они не могли, иначе он давно обнаружил бы их следы, а после его ухода с базы им просто не разрешили бы прийти сюда до его возвращения. Со стороны Хан-Тенгри они тоже появиться не могли. Очевидно, они перевалили через непроходимые хребты Сары-Джаса. Но зачем им понадобилось идти этим путем? Что их заставило лезть сюда, да еще через дикое нагромождение неприступных гор? Как бы то ни было, неожиданно для себя профессор очутился лицом к лицу с тремя незнакомыми людьми, появление которых встревожило его.

Нащупав в кармане пистолет, Ясный медленно двинулся вперед. Его тихо окликнули: из-за груды валунов поднялся Русаков. Ясный посмотрел на него с радостным удивлением: он оказался отличным верхолазом, этот родственник полковника Харламова!

Тем временем один из трех незнакомцев, оставив на камнях рюкзак, бросился с протянутыми для приветствия руками навстречу Ясному и Русакову. Этому человеку не было, наверное, и тридцати лет. Широкоплечий, с крупными чертами лица и открытым взглядом, он, видимо, совсем недавно отпустил небольшие усики, русые, не успевшие еще выгореть на солнце. Сильные, уверенные движения незнакомца выдавали в нем хорошо тренированного спортсмена. Его спутниками оказались казахи, по-видимому, местные жители: один – высокий, худощавый, с гибкими стремительными движениями. У него было продолговатое, гладко выбритое лицо, на котором блестели мутно-желтоватые глаза. Другой – уже пожилой и невзрачный, со сморщенным лицом.

Словно не замечая настороженности Ясного и Русакова, человек с усиками предложил им отдохнуть и разделить с ними завтрак.

– Мы должны спешить, нас ждут, – сухо сказал Ясный.

Однако для тревоги, казалось, не было оснований: один из незнакомцев оказался альпинистом Камзоловым, имя которого Русакову было давно известно, а двое других – Керим и Муса – его проводниками. Они действительно попали сюда «тропами нехоженными», как, смеясь, сообщил Камзолов, то есть перевалив через чудовищные кручи с севера.

Личность профессора их, кажется, вовсе не занимала, имени его они не выспрашивали. Узнав о несчастье, постигшем Ясного, Камзолов отложил свой поход к подножью Хан-Тенгри, чтобы помочь Русакову проводить профессора до базы на берегу озера.

Теперь уже вместе, весело разговаривая, они тронулись вниз по леднику.

Русаков внимательно рассматривал Камзолова и его спутников: случайно ли появились они в этом диком месте? Нет ли среди них агента Шервуда?

Глава одиннадцатая

Сравнительно хорошая дорога продолжалась недолго. Скоро пришлось повернуть вправо для того, чтобы, поднявшись на горный хребет и обогнув озеро Мерцбахера, выйти к базе экспедиции. Пришлось связаться веревкой. Первым уверенно и ловко шел Камзолов. Русаков помогал Ясному, они шли последними. Темные очки и гусиное сало, которым были смазаны их лица, предохраняли от действия лучей горного солнца.

На одном из спусков Русаков упал на бок и покатился по крутому ледяному скату. Лишь в самый последний момент, когда обе его ноги уже провалились в трещину, ему ледорубом удалось замедлить движение и смягчить удар. Когда его вытащили из трещины, идти он некоторое время не мог.

А путь предстоял тяжелый. Камзолов вел всю группу прямо в лоб по склону горы. Подниматься зигзагом было значительно легче, но куда опаснее: можно было лыжами подрезать снежный пласт и вызвать лавину.

Штурм крутого склона увенчался успехом. Когда же альпинисты поднялись еще выше, их путь на добрую сотню метров извилистой чертой перерезала трещина, и чудовищной величины пласт снега с зловещим шипением пополз вниз. Людей сносило по крутому склону, лишь рывки веревки напоминали им о том, что где-то рядом находятся спутники. Лавина, в которую попали и Русаков с Ясным, сползла в широкую впадину, замедлила свое движение и остановилась у края обрыва. Когда Русаков поднялся, наконец, на ноги, он увидел глубоко внизу скрытый острыми выступами скал знаменитый ледник «Звездочка». Вот куда они могли бы сорваться!

С трудом выбрались из впадины и снова двинулись было в путь. Неожиданно посыпался обильный снег. Потемнело.

– Стоп! – сказал Русаков. – Придется тут заночевать.

– Придется, – согласился Ясный.

Вместе со своими спутниками они принялись рыть в снегу пещеру. Уставшие люди быстро уснули. Не спал лишь Русаков. Да разве мог он уснуть?

Возле Ясного и Лучинина появилось трое новых людей… Они лежат тут же, рядом с ним, Русаковым. Можно ли верить версии, которой они объясняют свое появление в этих местах? Слов нет, вместе с ними идти обратно безопаснее, но все же не для того они совершили труднейший путь через непроходимые скалы Сары-Джаса, чтобы помогать Ясному и идти теперь не к Хан-Тенгри, а в противоположную сторону! Но может быть он, Русаков, увлекается в своем стремлении встретить агента Шервуда и видит врагов в честных людях? Почему, в самом деле, не объяснить поведение инженера и известного альпиниста Камзолова просто гуманностью, свойственной подлинно советскому человеку? У Ясного повреждена нога, стало быть, ему надо помочь, и, пожалуй, Камзолов и не мог поступить иначе. Но какие-то моменты продолжали подсознательно тревожить Русакова. Тогда капитан решил продумать создавшееся положение с другого конца…

Из письма полковника Харламова, переданного ему накануне, он знал, что предположение полковника Соколова оправдалось – Ухваткин здесь, в Тянь-Шане. Покрутившись возле экспедиции в Пржевальске, он уехал отдыхать в Койсара. Таким образом, линия Шервуд – лже-Силин – Ухваткин прочерчивается отчетливо. Ну, а куда же эта ниточка тянется дальше? Почему же вражеский агент, скрывающийся под фамилией Ухваткина, бездействует? Теперь о фотокарточке Ясного. Что, если она нужна была кому-то для покушения на профессора? Этот «кто-то», разумеется, агент Шервуда, но если Ухваткин и есть этот агент, то почему он торчит в Койсара, вдали от экспедиции? Да и вряд ли нужно было посылать ему сюда из Москвы фотоснимок Ясного. Ухваткин ведь фотограф и мог бы сам заснять профессора в Пржевальске. Нет, тут скрывается что-то другое. Ухваткин, вероятно, чего-то ждет. Чего именно? Встречи с другим агентом? В таком случае он не поселился бы в столь легко просматриваемом месте, да и не стал бы связывать себя санаторными условностями, ограничивающими свободу его передвижения. Нет, для мимолетной встречи с кем-то Ухваткин не отправился бы в Койсара. Ну, а если пребывание на курорте Ухваткину нужно на продолжительный срок, значит он намерен или руководить оттуда какой-то операцией, или дождаться там осуществления преступления, которое под его наблюдением должен совершить кто-то другой.

Поразмыслив, капитан Русаков решил остановиться на этой последней версии, после чего снова вернулся к происшествию с фотокарточкой. Неизвестному агенту Шервуда требовалась фотография профессора Ясного. Ухваткин, конечно, мог сфотографировать ученого уже в Тянь-Шане и вручить снимок другому агенту… Поскольку оказалось необходимым срочно высылать карточку из Москвы, Ухваткин этого не сделал. Почему не сделал? Судя по всему, в дело включен еще один агент. Но кто же он, этот другой агент? Среди трех членов экспедиции – Волкова, Сахно и Громовой – его не было, в этом Русаков был почти уверен. Следовательно, враг должен каким-то образом проникнуть в экспедицию, прийти извне. И вот в этой самой снеговой пещере лежат сейчас трое незнакомцев. Нет ли среди них агента Шервуда? Не дотянулась ли вот сейчас ниточка из Москвы, от Шервуда, сюда – до Русакова и Ясного, на ледяные склоны угрюмого хребта Сары-Джас? Русаков решил не спускать глаз с Камзолова и его спутников.

Рано утром все выбрались из пещеры и, наскоро позавтракав, тронулись в путь. К полудню внимание всех привлекло облачко снежной пыли, падавшее с вершины ближайшей горы. Облачко разрослось и обратилось огромной ослепительно-белой массой сухого снега. Снег клубился гигантскими столбами. Лавина устремилась вниз и с тяжким стоном рухнула в пропасть.

Ледяная броня Сары-Джас начала подтаивать на солнце. Срывались лавины. Но теперь было не страшно. Еще несколько усилий – и у темных вод бушующего озера Мерцбахера путники увидели палатки экспедиции. Навстречу спешили встревоженные и радостные люди.

Наблюдая за Камзоловым и его спутниками, капитан Русаков отметил, что присутствие пограничников их ничуть не смутило. Камзолов, оказавшийся инженером-строителем по специальности, был общительным и располагающим к себе человеком. Впрочем, Русаков заметил и то, что проводник их экспедиции Садык изменился в лице, когда увидел новых людей.

Вечером, улучив момент, капитан спросил проводника, почему он испугался при виде незнакомцев.

– Мне показалось, что я когда-то встречал его… – сказал Садык. – Но это, верно, только показалось. Как-нибудь я расскажу тебе одну старую историю. – И Садык ушел по своим делам, так и не объяснив, кого это «его» он имел в виду.

– До чего величественны и красивы здесь горы! – сказала Женя Громова, входя в палатку. – А людям эти места стали известны совсем недавно!

– Вы так думаете? – заметил Лучинин. – А хотите, я вам процитирую на память сказанное об этих местах знаменитым ученым еще тысяча триста лет назад? Слушайте же: «И с востока на запад, и с севера на юг эти горы простираются на тысячи ли; в них есть несколько сот крутых вершин; долины темные, наполнены пропастями; там видны во всякое время кучи льда и снега; чувствуется жестокий холод и дует сильный ветер».

Все рассмеялись. Женя смутилась.

– Это Суань-Цзян, – сказала она. – Я просто упустила его из виду. Ведь он жил так давно…

– Что вроде бы его и не было, – в тон ей сказал Ясный.

– Придет время, и о нас с вами, Степан Ильич, будут так говорить, только, конечно, не через тысячу лет, а куда раньше!

– Да, места здесь стоящие, – вступил в разговор Камзолов. – Я хоть и строитель по специальности, а все же наслышан: руд всяких в Тянь-Шане залегает масса! Редкие металлы, радиоактивные элементы… и притом порой эти ценнейшие ископаемые находятся не в недрах, а прямо на поверхности – подходи и бери.

– Ну, это вы, положим, несколько упрощаете, – заметил Лучинин.

– Да нет, честное слово, я не преувеличиваю, – горячился Камзолов. – Мне пришлось неоднократно слышать об одном странном месте… Фу ты, дьявол, забыл, как оно называется… Так там даже все живое гибнет.

– Вы что ж думаете, это результат радиации? – спросил Степан Ильич.

И в ту же минуту Ясный вспомнил, точно такой вопрос задавал ему недавно полковник Харламов.

– Вы говорите о «Черной пасти»? – обратился он к Камзолову.

– Да, да, – обрадовался тот. – О ней самой.

– Сказки, бредни, – пренебрежительно отмахнулся Лучинин.

– Бредни? Ну нет, – решительно возразил Камзолов. – Прежде и я так думал, а теперь я знаю, что такое место существует!

– Где же оно находится?

– В одном из неисследованных отрогов хребта Кок-шаал-тау.

– На восток отсюда?

– Скорее – на юго-восток.

– Гм… А откуда же у вас такая уверенность? – спросил профессор Ясный.

– По ту сторону хребта Сары-Джас я встретил несколько человек из местного населения, побывавших в разное время в тех гиблых краях. Одного из этих людей, Мусу, я нанял в проводники себе.

– Вы что же, сами собрались пробраться туда? – спросил Лучинин.

Камзолов хитро улыбнулся.

– Представьте, имею такое намерение. Подъем на Хан-Тенгри – бог с ним, на него и до меня поднимались, а вот попасть в эту «Черную пасть» – другое дело. Плохо, что я не геолог и не смогу произвести необходимых исследований, но, так сказать, визуальное наблюдение тоже иногда имеет свою ценность. Если то, что я слышал, соответствует действительности, не нужно обладать большой фантазией, чтобы понять значение этого открытия для родины.

– Гм… – Лучинин определенно заинтересовался. – Александр Иванович, а ты ничего об этом не слышал?

– Как же, слышал и я, – неохотно ответил Ясный.

– Интересно, интересно… – проговорил геолог.

Ясный старался сейчас вспомнить все, что ему сказал о «Черной пасти» Харламов, но он решительно не мог восстановить в своей памяти какие-либо детали, которые определяли бы отношение самого полковника к слухам об этом месте. Полковник консультировался с ним, с Ясным, следовательно, он тоже заинтересован в том, чтобы установить истину, и хотел бы получить в этом деле квалифицированную помощь со стороны ученых. Да, помощь…

Профессор задумался. Вот когда ему пригодилось бы знание подробностей, связанных с письмом, о котором с ним и с майором Ундасыновым беседовал начальник погранотряда.

Лучинин обратился к Камзолову:

– А ваш этот… как его… Муса, мог бы нам рассказать, что он знает о тех местах?

– Конечно! Сейчас я его попрошу…

Муса, очень слабо владеющий русским языком, рассказал примерно то же, о чем было написано в знакомом Ясному письме. Он прибавил лишь одну любопытную деталь: по его словам, когда-то, очень давно, в «Черной пасти» добывали руду, и остатки разработок в виде шахт и штреков сохранились до сих пор. Но потом что-то, по-видимому, случилось, и то ли земля, то ли воздух стали источать смертельный яд, от которого гибнет все живое.

– Атомная радиация… – прошептал Камзолов. – Муса завтра же поведет меня туда!

Лучинин насмешливо взглянул на него:

– Будете заниматься визуальным наблюдением?

Камзолов с огорчением развел руками.

– Н-да… Атомная энергия – как она нужна и для промышленности, и нам, в медицине, – вмешался врач Сахно. – Но пока атомная энергия для многих из нас нечто вроде черной магии.

– Почему же «черной магии»? – улыбнулся Ясный.

– Разговоров об атомной энергии много, а вот представления о ней у рядовых людей мало, – сказал Сахно. – И я вот часто думаю: почему это крошечный атом обладает такой уму непостижимой силой?

– Подъехал… Вы что ж, хотите, чтобы я рассказал вам об атомной энергии?

– Коротенько!

– И я прошу вас, товарищ профессор, – поддержал майор Проценко.

– Стало быть, придется мне сегодня читать лекцию… Только учтите, что говорить я буду не с кафедры, а из спального мешка.

– Как вы знаете, – начал профессор Ясный, – у нас, в Советском Союзе, атомная энергия уже широко применяется в самых различных областях науки и техники. На атомной энергии у нас работает первая в мире атомная электростанция. Атомы радиоактивных веществ, или, как их называют, «меченые атомы», повседневно используются в металлургии – в мартеновских и доменных печах, а излучение этих атомов применяется для просвечивания металлических слитков, чтобы безошибочно обнаружить в них внутренние дефекты. «Меченые атомы» нашли применение в сельском хозяйстве… Радиоактивные излучения и радиоактивные элементы, или, как их принято точнее называть, радиоактивные изотопы, используются у нас в медицине, особенно при лечении таких болезней, как рак, волчанка, для исследования сложных процессов, происходящих в человеческом организме. В пищевой промышленности применение атомной энергии облегчает консервацию продуктов… Степан Ильич мог бы рассказать нам о помощи, которую атомная энергия оказывает теперь геологам в их поисках ценных руд.

Все это еще только начало. Но мы уже вступили в атомную эпоху, и нам теперь нетрудно представить себе, какие грандиозные перспективы открывает перед человечеством атомная энергия. Достаточно сказать о густой сети электростанций, не нуждающихся ни в угле, ни в нефти, и от которых не будет ни дыма, ни копоти, ни золы. Такие станции будут созданы и в самых отдаленных районах нашей страны. А какой переворот в транспорте совершит ядерное горючее! На железных дорогах появятся мощные тепловозы, способные без пополнения запасов топлива пробегать десятки тысяч километров. А автотранспорт! «Победе» нужно не менее тонны бензина на каждые десять тысяч километров, да и снабжать горючим ее необходимо ежедневно. В недалеком будущем на автомобилях могут быть установлены портативные атомные двигатели, а заправку их необходимым ядерным горючим произведут один раз – при изготовлении машин на заводе. Еще легче установить атомный двигатель на кораблях: он не только позволит судам совершать далёкие плавания без огромных запасов топлива, но и повысит их скорость.

Атомный двигатель не нуждается в воздухе. А это значит, что он найдет себе самое широкое применение на подводных лодках и самолетах. На подводной лодке, имеющей атомный двигатель, можно целыми месяцами плавать под водой, не поднимаясь на поверхность.

Самолеты будут совершать рейсы в стратосфере, где воздух сильно разрежен. Атомный двигатель даст самолету колоссальные возможности, которых он сейчас не имеет. Наконец, именно ядерное горючее позволит ракете развить ту скорость, которая поможет ей не только покинуть пределы атмосферы и стратосферы, но и преодолеть силу притяжения Земли.

– Межпланетные путешествия!.. – замирая от восторга, прошептал Волков.

– Да, атомная энергия решит и эту задачу. Сила атома преобразит жизнь людей.

– А из нефти и каменного угля, которые мы пока используем как топливо, – сказал Лучинин, – мы будем добывать ценнейшие вещества для нашей промышленности, для медицины.

– Продолжаю, друзья, – Ясный постучал по походному котелку. – Итак, прежде всего, что же такое атомная энергия? Атомной принято называть ту энергию, которая выделяется – я подчеркиваю это – при превращении атомных ядер. На что именно я хотел обратить ваше внимание, выделяя слова «при превращении» ядер атома? А вот на что… С тех самых пор, как человек научился добывать огонь, он уже поставил на службу себе силу атома. Вы удивлены? Да, я не оговорился: это в результате превращения атома происходит горение, вследствие которого человек получает тепло. Благодаря атому происходят буквально все химические реакции, ну, такие, например, как взрыв. Атом дает человеку и электричество, ибо освобождение химической энергии атома связано с превращением в энергию световую, электрическую, механическую. Но все же между этой энергией, получаемой в результате химических реакций между элементами и атомной энергией, которую, правильнее было бы назвать ядерной энергией, имеются два существенных отличия. Первое отличие то, что ядерная энергия неизмеримо мощнее той, которую нам до сих пор удавалось получать химическим путем, при горении, взрывах и так далее; второе отличие состоит в том, что вся получаемая химическим путем энергия, которой человечество до последнего времени пользовалось, возникала исключительно за счет энергии движения электронов, частиц внешней оболочки атомов, этих мельчайших частиц, из которых состоит вся живая и мертвая природа. Представьте, возле нашей палатки горит костер… это «горят» оболочки атомов. Только оболочки! В атоме, кроме оболочки, имеется и ядро. Именно в ядре-то и заключена колоссальная энергия. Таким образом, при химических превращениях освобождается лишь незначительная часть содержащейся в веществах энергии, однако никакие происходящие на земле химические реакции не способны пробудить энергию ядра атома – атомную энергию. И вот теперь мы пробудили эту энергию и научились пользоваться ею на благо мира.

– Как в сказке!.. – прошептала Женя.

– Пожалуй, – усмехнулся профессор. – Ну-с, что же это за зверь – атом? Вы, конечно, знаете, что это мельчайшие частицы материи? Мне хотелось бы дать вам… гм… так сказать, осязаемое представление о микроскопичности атома. Попробую… с чем бы его сравнить? Ну вот… первым в таблице Менделеева стоит водород. Диаметр атома водорода равен одной стомиллионной доле сантиметра. Другими словами, если сто миллионов атомов водорода расположить цепочкой, то длина такой цепочки будет равняться всего одному сантиметру. Если, скажем, равномерно распределить на территории города всего один грамм сажи, вылетевшей из трубы какого-нибудь завода, то на каждом квадратном сантиметре окажется по пятьсот миллиардов атомов углерода, из которого состоит сажа. Еще пример. Под микроскопом можно еле-еле разглядеть бактерию, даже увеличив ее в полторы тысячи раз. Но в одной бактерии атомов значительно больше, чем имеется людей на земном шаре. Вот до чего мала величина атома. Однако ядро в десятки тысяч раз меньше самого атома.

– Черт возьми! – произнес Камзолов.

– Представьте себе, – продолжал профессор, – атом в виде высотного здания, уходящего метров на двести ввысь, к облакам. В таком случае ядро этого атома было бы не больше вишни. И вот именно ядро-то атома и является кладовой колоссальной энергии. Поэтому атомную энергию часто так и называют – ядерной энергией.

Ученым удалось установить, что, казалось бы, неимоверно микроскопическое по своей величине ядро атома – очень сложного устройства, оно состоит из нейтральных, не имеющих электрического заряда, частичек нейтронов и положительно заряженных – протонов. Кстати, в самое последнее время мы обнаружили, что и протон в свою очередь частичка сложная и внутри себя тоже имеет ядро.

– Честное слово, фантастика какая-то! – заметил Камзолов.

– Не фантастика, а наука, товарищ альпинист. По величине атомы различных элементов мало отличаются друг от друга, но по весу они отличаются основательно. Так, атом последнего в составленной Менделеевым таблице элемента – урана в двести тридцать восемь раз тяжелее атома первого в таблице, самого легкого элемента – водорода. И если атомная энергия, которую мы уже поставили на службу человечеству, получается нами из атомов самых тяжелых элементов – урана и тория, то атомы самого легкого элемента – водорода тоже дают ядерное горючее, только дают его не путем расщепления ядра атома, а, наоборот, путем синтеза гелия, то есть в результате слияния атомов водорода и образования таким образом нового элемента – гелия, занимающего в таблице Менделеева второе место за водородом. Но так как регулировать энергию, полученную в результате синтеза ядер водорода, мы еще не научились и она пока может применяться лишь для военных целей, для создания водородных бомб, я буду говорить вам только об атомной энергии, которую дают нам уран и торий и которой мы уже практически пользуемся.

Ученые обнаружили, что некоторые тяжелые элементы радиоактивны, то есть в этих элементах происходит ядерный самораспад с выделением сильного излучения. Почему же происходит самораспад некоторых элементов и какие лучи они при этом выделяют? Изучение строения ядра помогло нам ответить на эти вопросы. Известно, что заряженные частицы отталкиваются друг от друга электрическими силами. Стало быть, заряженные протоны, входящие в состав ядра атома, могли бы разорвать атом любого химического элемента, но этого не случается потому, что действие внутриядерных сил сцепления значительно больше. Чтобы добиться распада ядра такого, например, легкого элемента, как гелий, необходимо применить огромное внешнее усилие. Однако в ядрах тяжелых элементов наблюдается совсем другая картина – самораспад. Почему? Да потому, что их ядра имеют очень много частиц и содержат большое количество электрически заряженных протонов. Так, в ядре урана двести тридцать пять насчитывается девяносто два протона. Общая сила отталкивания этих девяносто двух протонов не только значительно ослабляет внутриядерные силы сцепления, но способна порой и разорвать ядро урана. Ядра радиоактивных элементов недостаточно прочны и поэтому сами, без всякого внешнего воздействия, постепенно превращаются в более простые и устойчивые ядра других элементов. Существуют целые цепочки подобных превращений элементов. Тот же уран в конце концов превращается в простой свинец. Все радиоактивные вещества, постоянно распадаясь, рано или поздно превращаются в элементы нерадиоактивные. Но этот самопроизвольный распад радиоактивных элементов – в большинстве случаев процесс весьма длительный. Достаточно сказать, что если, например, взять один грамм радия, то половина его распадется лишь через тысячу пятьсот девяносто лет, а еще через тысячу пятьсот девяносто лет радия останется четверть грамма… Для распада урана двести тридцать восемь требуется четыре с половиной миллиарда лет.

Однако ядро атома радиоактивного вещества может быть разрушено и другим путем, ну, скажем, если в очищенный от примесей уран двести тридцать пять попадет нейтрон. Нейтронов в ядре урана такой избыток, что всегда находится свободный или так называемый «блуждающий нейтрон», а проникнуть в ядро атома нейтрону легче всего – ведь он нейтрален, электрические силы отталкивания со стороны положительно заряженного ядра атома не в состоянии «оттолкнуть» его, и нейтрон вторгается в ядро. Что же затем происходит? Ядро мгновенно взрывается, раскалывается надвое, и осколки его разлетаются в противоположные стороны со страшной скоростью – до пятнадцати тысяч километров в секунду. При этом из ядра выбрасывается не менее трех новых нейтронов, которые попадают в ядра других атомов и взрывают их. Лавина распада, или как ее принято называть – цепная реакция деления, нарастает, и при наличии определенного количества урана, если ее не регулировать, она обязательно приведет к взрыву колоссальной силы.

При самопроизвольном распаде не только урана, но и радия, полония, тория из их атомов с громадной скоростью вылетают тяжелые альфа-частицы, являющиеся атомами другого вещества – гелия, и легкие – бета-частицы, которые представляют собой электроны. Напомню вам, друзья, что электрический ток есть не что иное, как поток электронов… Радиоактивный распад с выделением тяжелых и легких частиц сопровождается мощным излучением исключительно коротких электромагнитных волн, – гамма-лучей, которые обладают проникающей силой, в сотни раз превышающей лучи Рентгена. Радиоактивное излучение очень опасно для жизни человека, вот почему при исследованиях, например, в Института ядерных исследований и на нашей атомной электростанции Академии наук приняты все меры к защите человека бетоном и сталью от губительного излучения, а управление радиоактивными процессами производится дистанционно, то есть на расстоянии, иногда даже из другого помещения.

– Вот тебе «черная магия», – заметил Вадим, обращаясь к Сахно. Тот задумчиво тряхнул головой.

– Каково же полезное действие, например, от одного килограмма урана? – обратился он к ученому.

– В результате деления ядер одного грамма урана, не килограмма, а грамма, выделяется двадцать один миллион килокалорий тепла, это в три миллиона раз больше энергии, получаемой при сжигании одного грамма хорошего каменного угля, иными словами, чтобы заменить энергию одного грамма урана, потребовалось бы сжечь три тонны каменного угля. Килограмм урана обладает энергией, равной двадцати пяти миллионам киловатт-часов, и дает энергию, способную заменить труд нескольких десятков миллионов человек в течение целого рабочего дня. Для того, чтобы дать столько электроэнергии, электростанция должна предварительно сжечь много тысяч тонн угля.

– Экую силу взнуздали наши ученые! И как только справились, – сказал Сахно.

– Справились… – профессор посмотрел сквозь окно палатки в темное, покрытое мерцающими звездами небо. – Не пора ли спать?

Сахно возразил:

– Александр Иванович, вы рассказали нам о загадке атома, но хотелось бы услышать и о том, как именно из ядра добывается атомная энергия… Ведь вы сами сказали, что на распад радиоактивных веществ иногда требуются миллиарды лет.

– Хорошо, – согласился Ясный. – Так вот, первейшей задачей ученых и было заменить длящийся миллионы и миллиарды лет естественный атомный распад искусственным делением ядра, происходящим в течение ничтожнейших долей секунды. Но тут возникла другая трудность – цепная реакция в куске урана завершается взрывом в течение всего одной миллионной доли секунды… Стало быть, второй задачей являлось научиться управлять цепной реакцией, регулировать ее, не доводить до взрыва, который нужен только в бомбе.

Итак, добывается атомная руда, так называемая урановая смолка, очищается от примесей… Естественный уран представляет собой смесь трех изотопов, то есть трех разновидностей урана, единых по химическому составу, однако отличающихся по количеству нейтронов в ядре атома. Изотопов урана двести тридцать пять, в котором только и возможно возникновение цепной реакции, в этом естественном уране находится всего ноль целых семь десятых процента. Остальные девяносто девять три десятых приходится в основном на уран двести тридцать восемь и на совершенно ничтожное количество урана двести тридцать четыре.

Разновидность урана – уран двести тридцать восемь не только не вступает в цепную реакцию, но даже мешает или совершенно не дает ей возникнуть в уране двести тридцать пять. Вот почему первым делом ученым пришлось решать сложную задачу: научиться отделять уран двести тридцать пять от урана двести тридцать восемь. Это – труднейшая задача, друзья, ведь как я уже говорил вам, изотопы ничем не отличаются друг от друга по химическому составу, а раз так, то и отделить их друг от друга можно лишь физическим методом, с учетом ничтожной разности в весе ядер и атомов. Как вы понимаете, оперировать в заводском масштабе с ультрамикроскопическими величинами – занятие сложное. Но и это затруднение было преодолено.

Для того, чтобы в уране двести тридцать пять осуществить цепную реакцию, пользуются реактором, или, как его часто называют, атомным котлом. Берется определенное количество урана, в форме блоков или стержней; если урана будет меньше, чем нужно, цепная реакция в нем не начнется. Для регулирования реакции употребляются специальные, поглощающие избыточные нейтроны стержни из кадмия или бора, которые, когда надо, опускаются внутрь атомного котла.

– Извините, товарищ профессор… – произнес майор Проценко. – Сколько раз слышал про тяжелую воду, а вот что это такое? Почему она называется «тяжелой»?

– Тоже какая-то «магия»… – рассмеялся Сахно.

– Как вы знаете, водород входит в состав воды, – продолжал Ясный. – В природе, кроме обычного водорода, существует еще «тяжелый» водород, в ядрах которого содержится один протон и один нейтрон, почему этот водород и называют тяжелой водой. В незначительном количестве, не более двух сотых процента, тяжелая вода содержится во всех водоемах земного шара. Тяжелая вода резко отличается от обычной: замерзает она не при нуле градусов, а при плюс три восемь десятых градуса по Цельсию, кипит не при ста, а при ста одном и четыре десятых градуса. В тяжелой воде невозможна жизнь ни растений, ни животных. Получение тяжелой воды производится так: через обычную воду пропускают электрический ток, легкая вода при этом быстрей разлагается на водород и кислород, которые выделяются в виде пузырьков газа. Тяжелая вода за это же время разложиться не успевает и остается на дне. Процесс этот требует очень много электрической энергии. Есть еще третий вид водорода – тритий. В естественном виде в природе тритий в заметных количествах не существует. Его добывают из металла лития, подвергая литий бомбардировке нейтронами в атомном котле. Но тритий употребляется пока только для начинки водородных бомб…

Продолжу, друзья, мой рассказ об уране. По очень неточным подсчетам ученых выяснилось, что имеющиеся на земном шаре запасы радиоактивного урана и тория могут дать человечеству энергии примерно в двенадцать раз больше, чем та энергия, которую человечеству дадут запасы всех имеющихся на Земле горючих ископаемых, вместе взятых.

– Да, уж очень мал процент урана двести тридцать пять, который один и способен на цепную реакцию, – заметил Сахно.

– Это препятствие удалось давно устранить, – разъяснил Ясный. – И вот как… Свойства обоих видов урана в отношении деления различны. При делении ядер образуются «быстрые» и «медленные» нейтроны – часто их называют «тепловыми». Уран двести тридцать пять делится под воздействием и тех и других. На уран двести тридцать восемь «тепловые» нейтроны никак не действуют, они не в состоянии проникнуть в ядра его атомов. Другое дело «быстрые» нейтроны! Оказалось, что если замедлить их скорость и снизить энергию примерно в десять тысяч раз, то они легко «засасываются» ядрами урана двести тридцать восемь, составляющего почти всю массу естественного урана. И вот что происходит дальше: ядро урана двести тридцать восемь превращается в уран двести тридцать девять, жизнь которого весьма коротка – уже через двадцать три минуты он превращается в совершенно новый элемент, в естественном виде в природе не существующий, – нептуний. Но и нептуний живет всего два – три дня, после чего он превращается в новый элемент – плутоний. Ну, а плутоний делится так же, как и уран двести тридцать пять, и при этом выбрасывает из себя нейтроны, способные тоже вызвать цепную реакцию. Как видите, вся масса урана представляет собой ядерное горючее, дает нам атомную энергию.

Альпинисты поблагодарили ученого за интересную информацию. Камзолов мечтательно произнес:

– А я вот теперь еще сильнее хочу повидать «Черную пасть»… Жаль только – специальность у меня другая, не много сумею сделать.

– Вы что ж, всерьез думаете, что там выходят на поверхность радиоактивные элементы? – повернулся к нему Лучинин.

– Уверен в этом, – сказал Камзолов. – Завтра можно и тронуться, Муса быстро доведет… Послушайте, – обратился он к Лучинину и Ясному, – а что, если бы мы вместе отправились туда? Быть рядом с таким интересным местом и не посетить его – ей богу грешно!

– А что – это мысль!.. – ответил геолог и вопросительно взглянул на Ясного.

– Утро вечера мудренее.

Вскоре все уснули. Бодрствовал лишь дежурный – сержант пограничник Глыбин да сторожко, «вполуха», спал Русаков.

В середине ночи Глыбин разбудил майора Проценко.

– В чем дело? – спросил майор.

– Ракета. Акопян подает сигнал, – сообщил сержант и поспешно добавил: – Смотрите, товарищ майор.

К югу от лагеря высоко в ночном небе рассыпалась вторая ракета, за нею тотчас третья. Проценко вскочил на ноги.

– Сигналы по таблице, как было условлено, – сказал он. – Мне надо спешить, а вам, товарищ сержант, приказываю остаться и нести службу при экспедиции, – и майор быстро скрылся в темноте.

Пограничник Акопян в пути повредил ногу и был временно оставлен на расстоянии одного перехода от лагеря. Теперь он сигналами вызывал к себе майора. Что случилось?

Ранний рассвет синевой расцветил небосвод вдоль от рогов гигантских гор. Голубые полосы нагорных снегов побелели. Над пиками клубились темные облака с багровыми краями, будто подпаленными далеким, невидимым солнцем.

– Что будем делать? – спросил Лучинин своего друга.

Ясный лукаво улыбнулся.

– Знаю, знаю, чего ты хочешь, – сказал он. – Сознавайся, Степан, хочется проверить слухи о «Черной пасти».

– Как же иначе? – притворно вздохнул Лучинин. – На то я и геолог.

– Ну, если так, пойдем вместе с товарищем Камзоловым к тому странному месту, раз оно здесь недалеко.

– Правильно, – согласился заметно оживившийся Лучинин.

Экспедиция меняла маршрут. Палатки были сняты, и вскоре все двинулись на юго-восток, к неисследованным отрогам восточной части хребта Кок-шаал-тау. Ясный торопил спутников, чтобы до полудня, пока солнце не поднялось к зениту и не наступило время падения лавин, выбраться из теснин на широкое плато первых сыртов с их пронзительными ветрами и высокими, по-степному привольными травами.

Русаков ехал рядом с Лучининым, Ясным и Камзоловым, ехал навстречу опасности, которой он не мог ни предотвратить, ни избежать.

Глава двенадцатая

«Блэк эрроу» – «Черная стрела», как называлась яхта Прайса, покинула Сан-Франциско немедленно после того, как Бэтси и ставший чем-то средним между ее личным секретарем и телохранителем-детективом капитан Дуглас Нортон вступили на борт судна. Длинная, с узким бронированным корпусом и вооруженная пушками и зенитными пулеметами, оснащенная радиорубкой и радарной установкой, «Черная стрела» производила впечатление не прогулочной яхты, а скорее военного корабля.

Пройдя около двух тысяч миль, яхта бросила якорь на внешнем рейде Гонолулу. Пока капитан занимался выполнением каких-то формальностей, Нортон совершил прогулку по городу. Дочь Прайса не захотела принять в ней участие, ей всюду мерещились люди Крауса, подосланные для того, чтобы похитить ее. Она тосковала, по Нортон мог бы поклясться, что причина тому – не долгая разлука с Артуром Шиплем. Нортону она говорила о Шипле неохотно и без того трепетного чувства, которое обычно свойственно тем, кто любит. Девушка чаще вспоминала Стивена Гейма, и тогда она действительно преображалась. К Нортону она относилась с полным доверием, как к другу Гейма.

На рассвете «Блэк эрроу» покинула Гаваи. Некоторое время яхта шла курсом на остров Гуам, известный как крупная база американской авиации и армии, с которой проводились военные действия против Японии во время второй мировой войны, но затем, когда «Черная стрела» вышла на траверз рифов Схьетмэн, она резко повернула на юг, к экватору.

Стояла изнуряющая жара. Опаленное неистовым солнцем небо бессильно распростерлось над тихими водами Великого океана. Нигде не было видно ни клочка суши, перестали встречаться корабли – яхта шла пустынным районом, стороной от большой морской дороги.

Как-то под вечер вооруженные матросы вывели на палубу высокого мужчину, на широких плечах которого болтался мятый пиджак. Мужчина остановился у борта и стал смотреть на бьющие о корпус яхты мелкие волны. Конвоировавшие его матросы расположились с обеих сторон.

Летчик подумал: «Что бы это могло значить?» Заложив руки за спину, он пошел по палубе. Когда он поравнялся с матросами, охраняемый ими человек обернулся – это был Старк, предельно измученный, похудевший и, по-видимому, основательно избитый. Старк с изумлением бросил на Нортона быстрый взгляд и тотчас отвернулся.

Нортон растерялся: нетрудно было догадаться, что ученого по приказанию Уильяма Прайса везут на «Остров возмездия». Если его не убили в Прайсхилле, вряд ли, по крайней мере, в ближайшее время его уничтожат и в Тихом океане. По-видимому, Прайс не отказался от своей мысли любыми средствами заставить знаменитого ученого работать на себя. Как бы то ни было, следовало немедленно установить с ним контакт, и именно теперь, до прибытия на остров. Но каким образом? Не возбудит ли это подозрений у капитана судна, получившего, вероятно, строгие и точные инструкции относительно пленника? «Однако, – размышлял летчик, – кто хочет съесть плод, должен влезть на дерево, и, в конце концов, все равно, за что быть повешенным – за овцу или ягненка!» Нортон поднялся на мостик.

– Послушайте, – обратился он к капитану, – что это за бродяга у нас на борту? Я не знал, что на «Блэк эрроу» перевозят преступников.

Капитан, заискивавший перед секретарем Бэтси Прайс, понял вопрос по-своему: вот сейчас этот молодчик пойдет к своему патрону в юбке и, чего доброго, напугает ее басней о преступнике, которого капитан зачем-то держит на борту яхты. Начнутся неуместные вопросы, отвечать на которые он, капитан, не имеет права. Он уже выругал себя за то, что удовлетворил просьбу задыхающегося в душном трюме заключенного и разрешил вывести его погулять.

– Не беспокойтесь. Наш пассажир, – сказал капитан, – не бандит. Я сдам его на «Острове возмездия». Он, кажется, ученый.

– Ученый… – как бы размышлял вслух Нортон. – Мне бы тогда хотелось побеседовать с этим человеком. Сбежать ему от меня не удастся, да и куда тут бежать? Разве акуле в брюхо!.. А конвойных отошлите, они своим видом могут напугать мисс Бэтси. Возможно, ученый позабавит нас чем-нибудь интересным…

– Вряд ли позабавит… – но капитан все же приказал матросам уйти.

Первая беседа была непродолжительной. Нортон убедился в том, что пытки не сломили Старка, а лишь ожесточили и закалили его.

– Я фермер. – сказал он Нортону. – Понимаете, фермер… Ученым я сделался потом… Да, да… И я привык своими, вот этими руками драться за жизнь, за справедливость, за мир. Мои последние иллюзии оказались разбитыми в тот день, когда я, помните, приехал в Прайс-хилл… Я был наивен, и вот… Но, как говорится, кто никогда не карабкался, тот никогда и не падал. Я упал, однако я уже встаю. – Старк сжал кулаки. – Спасибо вам за весточку о Чармиан… Теперь – борьба! И я рад, что буду там, на «Острове возмездия», не один… Вы мужественный человек, капитан Дуглас Нортон.

– Вы будете работать на Прайса? – спросил летчик. Старк гордо поднял голову.

– На Прайса? Нет! – с достоинством ответил он. – Я постараюсь лишь узнать все, что можно, о том, что делается здесь, чтобы затем любой ценой сорвать планы этого людоеда…

– Я поздно понял, что за человек Уильям Прайс, – глухо продолжал Старк. – Многому в нем я, по наивности моей, не придавал значения, некоторые его мысли принимал за нелепые шутки. То, что я воспринимал как стоящее вне понятия о человеческой чести и несовместимое с разумом (настолько это было чудовищно), оказалось свойственным Прайсу, и именно оно-то и составляет сейчас содержание его жизни. Капитан, я не хочу, чтобы вы подумали, что я что-то преувеличиваю или во мне говорит оскорбленное достоинство гражданина Соединенных Штатов, над которым совершено насилие… Нет, я совершенно трезво и здраво смотрю на вещи, когда заявляю вам: самый кровожадный зверь или самый чудовищный преступник невинен и чист по сравнению с Прайсом… Я знаю, что Прайс постарается убить меня, как только убедится, что работать на него я не буду, – и Старк сжал кулаки. – Уверен, что на сей счет Шиплю уже даны определенные инструкции. Я обречен на уничтожение. Но я буду бороться!

– Я буду вместе с вами, – тихо сказал летчик. Старк с чувством пожал ему руку.

– Вы подвергаете себя смертельной опасности, – произнес он.

Нортон ответил:

– Не более, чем вы, профессор.

Явились матросы и увели Старка.

Скоро профессору было разрешено выходить на палубу и днем, когда Бэтси Прайс отдыхала в каюте.

– Ну, как ваш ученый? – спросил однажды Нортона капитан яхты.

– О, забавный парень, – ответил летчик.

«Черная стрела» снова повернула на запад. На экране локатора запульсировали точки, капитан судна обменивался с кем-то радиограммами. Несколько раз над яхтой пролетали гидросамолеты, а как-то совсем рядом на поверхность океана поднялась подводная лодка и некоторое время следовала за «Блэк эрроу».

– Запретная зона, – сказал Старк летчику. – Вы знаете хотя бы приблизительно, где мы находимся?

– Подходим к Маршальским островам, – ответил Нортон.

– Ах, вот что! – почти вскричал Старк. – Теперь мне все понятно – это же район, в котором проводятся секретные испытания атомного и водородного оружия.

Старк на листке из записной книжки начертил карту.

– Вот, смотрите, две цепочки коралловых рифов, – пояснил он. – Они вытянулись с северо-востока на юго-запад. Вот тут, в восточной группе – остров Румянцева, остров Кутузова… На краю архипелага, вот здесь, вверху – Бикини и Эниветок, у которых и производились испытания водородного оружия. Те у нас, в Штатах, кто, подобно Прайсу, мечтают о новой войне, полагают, что водородная «сверхбомба» обеспечит им победу… Они ошибаются – изобретение водородной бомбы означает, наоборот, их поражение.

– Я плохо разбираюсь в тонкостях водородно-атомной технологии, – с сожалением произнес летчик.

– И напрасно, – строго заметил ученый. – Кто знает, возможно, уже через несколько дней вам, Дуглас, придется столкнуться с этими проблемами. Если вы ничего не имеете против, я мог бы дать вам кое-какие элементарные сведения о водороде и о водородной бомбе. Иметь представление о водородной бомбе вам необходимо, – продолжал ученый. – Как же вы будете бороться против чудовищных замыслов Уильяма Прайса, если не сможете в них разобраться? Итак, капитан Нортон, я расскажу вам кое-что, кратко, насколько позволяет обстановка. Идет?

Летчик с радостью принял предложение Старка.

– Вы видите солнце? – неожиданно спросил профессор.

– Вижу, конечно, – с недоумением ответил летчик.

– А что, собственно, представляет собой солнце? Об этом вы никогда не задумывались, не правда ли? А зря… Все на Земле существует только благодаря Солнцу. Растения, животные, полезные ископаемые, энергия ветра и воды, дождь… Солнце – источник жизни на нашей планете. При этом не забудьте, что на Землю попадает лишь незначительная часть солнечной энергии, большая же ее часть рассеивается во Вселенной.

В одну секунду Солнце отдает четыре миллиона тонн световых лучей. Я обращаю ваше внимание – «лучей»… В переводе на электрическую энергию это составит ни много ни мало – сто миллиардов миллиардов киловатт-часов энергии. Миллиарды миллиардов! В секунду! И так продолжается уже несколько миллиардов лет. Откуда же Солнце берет эту энергию? И что собственно с Солнцем происходит?

Люди долго думали, что Солнце светится и греет за счет горения каких-то веществ. Однако постепенно пришлось от этого предположения отказаться: любое горючее давно кончилось бы и к тому же оказалось, что на Солнце почти нет кислорода, без которого горение вообще невозможно. Стало быть, горение пришлось отбросить.

– Многие думают, что на Солнце происходит радиоактивный процесс, – заметил Нортон.

– Знаю, – сказал Старк. – Но никаких радиоактивных элементов на Солние обнаружить не удалось. Во всяком случае урана там нет. Это факт.

– Следовательно, водород, – заметил летчик.

– Совершенно верно, – подтвердил ученый. – Солнце состоит на сорок два процента именно из водорода. Оказалось, что энергия солнечного света является результатом освобождения атомной энергии, но совершенно по другому принципу, чем при расщеплении ядер атомов урана. Вы слышали что-нибудь о «цикле Бете»?

– Нет, – признался Нортон.

– Ганс Бете, бежавший в Соединенные Штаты из гитлеровской Германии, долго изучал процессы, происходящие на Солнце. Он знал, что в центре Солнца температура около двадцати миллионов градусов по Цельсию, знал, что давление внутри Солнца настолько сильно, что даже газообразный водород там сжат до такой степени, что весит в семь раз больше свинца. Бете был отлично осведомлен о том, что ядерные реакции происходят при больших скоростях и что именно атомы водорода, составляющего почти половину всей массы Солнца, обладают наибольшими скоростями при любой температуре.

Ганс Беге задался целью отыскать такую цепь последовательных реакций, при которых атомная энергия высвобождалась бы в количестве, достаточном для объяснения происхождений солнечного тепла. И он вскрыл такую серию ядерных реакций – это и есть «цикл Бете», о котором я упоминал, иначе его называют «углеродным циклом». В чем же оказывается дело? При существующей на Солнце температуре и плотности вещества ядра атомов большей частью лишены своей электронной оболочки, беспрерывно сталкиваются и проникают друг в друга. Еще бы им не проникать – при температуре двадцать миллионов градусов ядра водорода движутся со скоростью семьсот километров в секунду! Происходят непрерывные ядерные превращения с высвобождением колоссальной энергии. В состав Солнца и других звезд, как вы, наверное, знаете, помимо водорода, входит углерод, который и помогает водороду превращаться в гелий. Происходит это так: при столкновении ядер водорода и углерода получается легкий азот; при этом излучаются убийственные для человека гамма-лучи. Легкий азот неустойчив, он выбрасывает из себя частичку, обладающую большой энергией, и превращается в разновидность тяжелого углерода.

Обратите внимание на два важнейших обстоятельства: первое – между отдельными превращениями проходят сотни тысяч и даже миллион лет, и второе – именно тяжелый изотоп углерода – С-13, как утверждают некоторые ученые, делает невозможным использование водородных бомб на Земле: ведь для того, чтобы в ядро этого С-13 попало следующее ядро водорода и он, выбросив порцию гамма-лучей, превратился в ядро обычного азота, должно пройти какое-то время, а в условиях не Солнца, а Земли тяжелый углерод может умертвить на нашей планете все живое за сравнительно короткий срок.

Но я отвлекся… Возвратимся к реакции, беспрерывно происходящей на Солнце. Когда в образовавшееся ядро азота попадает очередное, третье по счету, ядро водорода, возникает ядро неустойчивого кислорода, которое живет недолго, испускает из себя электрически заряженную частицу и превращается в устойчивый тяжелый азот. Но вот наступает мгновенье, когда в ядро тяжелого азота попадает четвертое по счету ядро водорода. Что же при этом происходит? Должно образоваться ядро кислорода шестнадцать, но это ядро, едва успев возникнуть, мгновенно взрывается на ядра – обычного углерода, с которого все началось, и гелия. «Углеродный цикл» термоядерных превращений оказывается на этом завершенным, в результате шести атомных превращений из одного ядра атома углерода, с которого и начинается цикл, и четырех ядер водорода, или, как их обычно называют – протонов, образуются такое же ядро углерода и ядро гелия. В результате всех этих превращений количество водорода убывает, гелия – увеличивается, а количество углерода, которым все кончается, – остается неизменным, и цикл превращений начинается сначала. Как видите, энергия Солнца – та же самая атомная энергия, только получаемая в результате не расщепления ядер тяжелых элементов, а соединения, или, как принято говорить, синтеза ядер атомов легких элементов.

Насколько велика энергия, выделяемая при образовании гелия из водорода, можете сделать вывод сами: для того, чтобы получить энергию, равную той, которая возникает при образовании из водорода только одного килограмма гелия, потребовалось бы сжечь около пятнадцати тонн бензина.

Ганс Бете сделал свое открытие давно, еще в годы мирового кризиса. Но кого тогда мог заинтересовать «взрыв», происходящий на Солнце уже миллиарды лет? Все равно люди не имели в своем распоряжении средств, способных воспроизвести те колоссальные, в десятки миллионов градусов, температуры и давления, которые существуют на Солнце и которые совершенно необходимы для того, чтобы «углеродный цикл» начался и завершился. Однако с течением времени положение изменилось: благодаря созданию атомной бомбы люди научились воспроизводить, хотя всего на несколько миллионных долей секунды, неимоверную температуру Солнца – двадцать миллионов градусов! Теперь надо было найти способ произвести взрыв, длящийся на Солнце около пяти миллионов лет, – время, необходимое для шести ядерных превращений, о которых я только что говорил, – тоже в течение нескольких миллионных долей секунды.

Какие же атомные ядра подходят для мгновенной термоядерной реакции? Выяснилось, что быстрее всего такая реакция происходит, когда в ней участвуют ядра двух разновидностей водорода: получаемого из тяжелой воды дейтерия и трития. Образование гелия при соединении ядер атомов тяжелого водорода получается при мгновенном взрыве, во время которого энергии высвобождается во много раз больше, чем при делении ядер урана и плутония, при взрыве атомной бомбы. Создание водородных сверхбомб – вот чему посвятили все свои усилия некоторые мои коллеги в физической науке. Наши промышленники, вроде Дюпона, и военные на корню купили этих людей.

– Вы участвовали в испытаниях атомных и водородных бомб у атоллов Бикини и Эниветок? – спросил Нортон.

– Да, конечно. Я расскажу вам об этих экспериментах… В тысяча девятьсот сорок пятом году по приказу Трумэна на Японию были сброшены те две единственные бомбы, которые к тому времени удалось сделать за колючей проволокой в лабораториях Лос-Аламоса… Теперь там изготовляют водородные бомбы, а атомные в Сандии. Но не будем отвлекаться… Итак, у нас нашлись люди, которые наивно думали, что стоит погрозить атомной бомбой, как Советы поднимут руки и позволят нам творить безобразия. И вот с этой целью немедленно же после окончания войны, в начале сорок шестого года, было проведено испытание «Эйбл». Чтобы от радиации не пострадала Америка, для испытаний избрали атолл Бикини в Тихом океане… Было собрано и поставлено на якоря около ста кораблей. Там были и отжившие свой век американские военные суда, и трофейные. Посреди обреченного флота находился наш линкор «Невада». Неподалеку от него покачивался на волнах японский линкор «Нагато». Несколько поодаль стоял немецкий пинкор «Принц Евгений». Вокруг них разместились подводные лодки, эсминцы, транспорты, десантные суда, был даже один авианосец.

С Б-29, летевшего на высоте тридцати тысяч футов, была сброшена бомба

Мощь атомной бомбы не произвела на присутствовавших большого впечатления. Многие были разочарованы. Журналисты называли этот взрыв гигантским фейерверком. Все с нетерпением ожидали результатов следующего испытания – «Бейкер», когда атомная бомба будет взорвана под водой. Накануне испытания «Бейкер» в наших газетах высказывались самые невероятные предположения: поднимется гигантская волна, которая может пронестись через весь Тихий океан и затопить ряд крупных островов, например Гаваи. Страхи умышленно раздувались. Но вот в трех милях от берега небольшого острова Бикини произошел подводный атомный взрыв, и хотя волна не затопила даже Бикини, опасность, страшная в первую очередь для самой Америки как для морской державы, страшная для нашего морского флота, стала совершенно очевидной от образующейся при взрыве ударной волны в воде, которая по силе и скорости распространения превосходит воздушную ударную волну и способна причинить повреждения кораблям, находящимся даже на значительном расстоянии от эпицентра взрыва. Возрастала и угроза от проникающей радиации. Я помню, как мой коллега Ваневар Хиггинс успокаивал участников испытания, уверяя их, что бешеная трескотня счетчиков Гейгера не имеет-де никакого значения. Это был обман с целью успокоить рядового американца: в результате подводного взрыва атомной бомбы на поверхность лагуны была выброшена огромная масса радиоактивной воды, обрушившейся на собранные там корабли. Того, что было в Хиросиме, когда возникшее в результате произведенного довольно высоко над землей взрыва грибообразное облако унесло с собой большую часть радиоактивных частиц, в Бикини не произошло. Как это бывало неоднократно и впоследствии, наши вояки и их пособники, вроде Хиггинса, впали в противоречие: когда журналисты, не заметив сколько-нибудь существенных повреждений флота, охарактеризовали испытание как простой фейерверк, им яростно возражали; когда же нашлись люди, заговорившие о страшной опасности от проникающей радиации, – им тоже стали возражать, доказывать, что на радиацию не стоит вообще обращать внимания. Оказалось необходимым повести решительную борьбу против тех свидетелей испытания, которые, возвратившись в США, заявили: «Взрыв ста атомных бомб в любом месте нашей планеты сделает жизнь на земле невозможной». Такие утверждения угрожали прибылям Дюпона, Моргана, компании «Юнион Кэрбид», ибо непонятно, почему американский народ должен из своего кармана финансировать их работы по производству атомного оружия, если оно, и не в последнюю очередь, угрожает самому американскому народу. Но не будем отвлекаться…

Два года в Лос-Аламосе велась работа над новыми типами атомной бомбы. Теперь решили посмотреть, какое действие новые типы атомного оружия окажут на танки, самолеты и сотни других предметов военного снаряжения. И вот за испытаниями «Эйбл» и «Бейкер» последовала «Операция Сэндстоун», но не на Бикини, а на расположенном в двухстах милях от него атолле Эниветок, который с тех пор превращен в полигон для испытания атомного оружия.

Поскольку Комиссия по атомной энергии очень спешила, подготовительные работы были завершены быстро. Строительные рабочие установили на бетонных основаниях стальные башни и построили специальные укрытия, из которых можно наблюдать за взрывом. На всех четырех островках, образующих атолл Эниветок, через определенные интервалы было установлено множество всевозможных приборов. Весной тысяча девятьсот сорок восьмого года в предрассветной тьме взорвались три атомные бомбы. Не буду говорить вам о чисто научном значении испытания – «Операция Сэндстоун» преследовала иную цель: припугнуть несговорчивый Советский Союз атомным оружием, мощь которого превосходила прежние типы бомб в шесть раз, то есть каждая взорванная бомба по силе взрыва соответствовала не двадцати, а ста двадцати тысячам тонн тротила.

Прошло еще три года, и на Эниветоке была проведена «Операция Гринхауз». На крошечные островки атолла Зниветок прибыло из Соединенных Штатов девять тысяч участников испытания, представители всех родов войск, приехала большая группа специально приглашенных ученых – биологов, медиков… Для изучения воздействия атомных бомб на бетонные сооружения, на танки, самолеты, на различные виды военного имущества, включая дозиметрические счетчики, снаряжение и одежду, потребовалась масса сложной аппаратуры.

Более ста самолетов различных типов, начиная с легких связных и кончая тяжелыми бомбардировщиками типа Б-47 и Б-50, поднялись в воздух. Самолеты потребовались как для наблюдения за взрывом, так и в целях изучения воздействия на них этого взрыва.

Затем мы подняли невероятный шум вокруг водородной бомбы, над созданием которой в великой тайне трудились с 1946 года. Бомбы у нас еще и не было, а мы уже во весь голос кричали, что она есть и что с ее помощью мы уничтожим Советский Союз и навсегда покончим с коммунизмом.

Наши ученые, инженеры искали возможности создать термоядерный заряд, достаточно маленький для того, чтобы его можно было поместить в баллистическую ракету, и в то же время мощный, способный нанести удар порядка миллиона тонн. Такой заряд был создан. В марте 1954 года, вот здесь, у атолла Эниветок, мы успешно испытали его. Русские вынуждены были тоже заняться водородной бомбой. И что же? Кончилось тем, что они опередили нас: термоядерное оружие они создали раньше нас, еще в 1953 году! Нет, не Советам, а нам следовало бы бояться! Но нас успокаивает уверенность, что русские все равно не нападут на нас первыми. Однако вернемся к рассказу о бомбе.

Опасность заражения населения радиоактивными частицами при взрыве водородной бомбы значительно больше, чем при взрыве атомной. Огромное количество радиоактивных частиц, смешанных с пылью, песком, землей, уносится ветром и потом, оседая на поверхности земли, заражает местность на большом расстоянии. В условиях войны, если нашим воякам удастся все-таки развязать ее, это приведет к гибели массы ни в чем не повинных людей. Наши генералы полагают, что этими людьми будем не мы, не американцы. Но я уверен, что, начни они войну, им придется убедиться в их ошибке. Их очень прельщает то обстоятельство, что в отличие от атомной водородную бомбу можно изготовлять любой величины, так как сколько бы ни было в бомбе тяжелого водорода, он все равно самостоятельно взорваться не может. Как вы, наверное, знаете, водородная бомба представляет собой комбинацию бомб – обычной атомной из урана или плутония, и другой, начиненной тяжелым водородом. Атомная бомба в данном случае играет роль запала – она взрывается первой и дает ту самую двадцатимиллионную солнечную жару, которая необходима для термоядерной реакции, то есть для превращения водорода в гелий в виде взрыва, по своей силе значительно превосходящего взрыв обычной атомной бомбы. Таким образом, фактические размеры водородной сверхбомбы теоретически пределов не имеют, тут все зависит исключительно от таланта конструкторов, возможностей самолетов, которые должны перевозить эти огромные бомбы, и от военной необходимости.

Как вы знаете, атомные бомбы, сброшенные нашими летчиками на Японию, по мощности взрыва равнялись двадцати тысячам тонн тротила. Стремясь к созданию гигантских бомб, наши генералы и военные специалисты создали атомную бомбу мощностью в пятьсот тысяч тонн. Этого им показалось мало – они создали затем водородную бомбу, по силе взрыва равную миллиону тонн. Но и этого мало! В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году вот здесь, у Бикини, были проведены испытания водородных бомб, по силе взрыва равных четырнадцати и семнадцати миллионам тонн тринитротолуола! Бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, кажутся теперь жалкими малютками. Если для водородной бомбы, по мощности равной одной из тех, что были сброшены на Японию, нужно иметь только от пяти до десяти фунтов жидкого тяжелого водорода, то заряд сверхбомбы составляет уже несколько тонн дейтерия и трития. «Площадь поражения бомбой в один миллион тонн так велика, что сможет покрыть любую цель военного значения», – заявляют наши военные и ученые. Но это ложь! Для поражения военной цели нет необходимости в водородных сверхбомбах, которые на самом деле изготовляются для беспощадного истребления гражданского населения, для уничтожения мирных городов, столиц государств, крупных промышленных центров, для того, чтобы сжечь огромную часть Европы и Азии. Под предлогом нашей безопасности, хотя на нас никто и не собирался нападать, мы создали водородную бомбу, мечтая именно ее использовать в качестве решающего оружия для нанесения внезапного, обязательно внезапного удара. Но когда неожиданно для нас выяснилось, что Советский Союз тоже создал водородные бомбы, да еще получше наших, мы оказались в проигрыше, ибо каждому ясно, что в нашей стране объектов для такого рода оружия куда больше, чем у тех, с кем наши вояки собираются драться. Мы поставили под удар себя и тем самым сделали атомную и водородную войну кошмаром для нас самих, для американской нации.

Нет, не русским с их колоссальной территорией страшна водородная бомба, а нам и особенно нашим компаньонам в Западной Европе: земли – горсть, населения – муравейник. Поистине, тот, кто живет в стеклянном доме, не должен швыряться камнями. Ясно, конечно, что социалистические страны в результате нашего атомного нападения на них понесут очень большие жертвы, главным образом среди гражданского населения, но в следующий же час такие же, а возможно, и значительно большие потери понесем и мы у себя на континенте Америки. Что же касается наших союзников по Атлантическому блоку в Европе, то их положение будет еще хуже: в результате атомной и водородной войны могут оказаться стертыми с лица земли целые нации, это теперь общеизвестно. И зря, по-моему, не думают как следует об этой опасности правительства таких стран, как Англия, Франция, Турция, Западная Германия. Им следовало бы более трезво относиться к возможностям возникновения новой мировой войны.

Присутствуя при испытаниях атомного и термоядерного оружия, я понял, что дальнейшая моя работа на войну будет преступлением против моего гражданского долга, как я его понимаю, и занялся разработкой вопросов использования атомной энергии в мирных целях.

Кончилась эта моя деятельность, как видите, весьма плачевно. – Старк с горечью улыбнулся.

– Ну, ваша деятельность, возможно, еще только начинается, – заметил капитан Нортон.

– Постараюсь, чтобы это было так, – и Старк сжал кулаки. – Все, что я знаю о Прайсе, – продолжал он, – убеждает меня, что именно при помощи водородных бомб он надеется осуществить свою опаснейшую для человечества авантюру. Я уверен, что здесь, на заброшенном в океане островке, готовится то оружие, которое он мечтает пустить в ход! Поймите, Прайсу наплевать на человечество, на свою родину, на свою планету… Для него важно одно – осуществить овладевшую им навязчивую идею войны. А что будет потом, его мало интересует, во всяком случае он-то надеется остаться при этом живым и невредимым.

– И когда же может настать момент для авантюры? – спросил Нортон.

– Трудно сказать… Во всяком случае не раньше, чем кончится затея с лабораторией Крауса, а также будут преодолены те трудности по проведению плана «Космос», единственно ради работы над которыми мне пока и сохранена жизнь.

– Прайс, кажется, спешит?

– Да. Он слишком умен, чтобы не понимать, что ему могут не позволить бесконтрольно баловаться бомбами, вот почему он и торопиться, пока его не схватили за руку, осуществить свои замыслы.

– В чем сейчас опасность наличия у нас, у американцев, атомных и водородных бомб? – продолжал ученый. – В том, что именно у нас и ни в какой другой стране маньяки и психопаты вроде Прайса, не считаясь ни с разумом, ни с интересами человечества, могут пуститься на авантюру и развязать новую мировую войну. К тому же Прайс хитер и осторожен: он прячет свои дела не только от «красных», но и от народа Штатов, он боится, что победит идея мира между народами, и поэтому действует в одиночку и в секрете от кого бы то ни было.

– Прайс не одинок… В кровожадности генералы из штаба НАТО – Норстэд, Грюнтер, Монтгомери – не уступят ему, – заметил летчик.

– Это так, но Прайс не верит ни в их таланты, ни в их способы вести войну, – сказал профессор. – Он доверяет только себе. Прайс не случайно избрал этот район для своих преступных дел: он забрался в запретную зону, куда никто не может проникнуть без специального разрешения военных властей и Комиссии по атомной энергии. Здесь он имеет возможность спокойно, без помех, готовиться к исполнению своих планов массового истребления людей.

Беседа была прервана словами команды, возгласами.

– В чем дело? – громко спросил Нортон.

– Подходим к «Острову возмездия», – ответил с мостика капитан.

Старк и Нортон тревожно переглянулись. Из кубрика появились вооруженные матросы и увели Старка вниз.

Нортон один остался на палубе «Черной стрелы». Настал вечер. Золотое созвездие Южного Креста повисло высоко над головой. Летчик упорно думал о том, как уйти от смерти и победить Прайса.

Глава тринадцатая

Гейм чувствовал себя скверно – время шло, а его усилия проникнуть в замыслы Уильяма Прайса ни к чему пока не привели. Как проникнуть в Стальной зал? Одно появление вблизи подземного кабинета хозяина Прайс-хилла могло вызвать подозрение Скаддера, Вуда и их помощников. Туннель же всегда залит электрическим светом. Двери, ведущие непосредственно в кабинет Прайса, день и ночь на запоре. И, наконец, главная трудность – надо преодолеть преграду перед дверью в Стальной зал, выключить ток высокого напряжения, пропущенный через специально вмонтированное в пол металлическое полукружие, и уже затем суметь открыть дверь, ведущую в святая святых «короля урана».

Слепки удалось снять – риск оправдал себя. Изготовить по ним ключи и получить их не представило особого труда – Артур Гибсон оказался человеком действия, а его сын Майкл вот уже несколько дней неизменно совершал на своем форде прогулки в окрестностях Прайсхилла.

Финчли скопировал устройство на пульте, управляющем электрическим током высокого напряжения, и довольно скоро добился успеха: ток удалось выключить. После этого можно было получить ключ-дублер к двери Стального зала; об этом позаботился опять-таки Артур Гибсон.

Теперь, когда ключи от тайника Прайса находились в их руках, друзья с нетерпением ожидали возможности проникнуть в него. Надо было спешить – в любой момент Прайс мог приказать Гейму вылететь в Центральную Азию или еще куда-нибудь.

Случай не замедлил представиться: однажды старик остался на ночь в своем нью-йоркском особняке на Пятом авеню. Сдерживая нетерпение, тревогу и несколько экспансивного Боба Финчли, Гейм назначил операцию на полночь. Еще и еще раз друзья обсудили детали предстоящего дела: как и саперы на фронте, они могли ошибиться только один раз – их ошибка была бы равна смерти.

Стрелки часов ползли медленно. В окнах Прайсхилла погасли огни. Летчики молча стояли на балконе своего коттеджа.

– Пора, – произнес Гейм. Финчли крепко пожал ему руку.

– Вперед, – тихо и энергично сказал он.

Старый глухонемой негр давно спал в своей каморке внизу, но все же Боб тщательно запер дверь, ведущую из «дежурной» комнаты на первый этаж.

Гейм бесшумно открыл вход на крутую лестницу, и они отправились.

…Благополучно пройден залитый электрическим светом туннель, открыта дверь приемной. Летчики закрыли дверь за собой и снова замкнули ее. Теперь пришлось включить карманные электрические фонарики. Открыта вторая дверь – они в кабинете. Финчли быстро подошел к пульту и заученным движением привел в ход механизм с цифрами. Готово! Он двинулся вперед, но Гейм решительно отстранил его и вступил на металлическое полукружие, преграждавшее путь в Стальной зал. Еще усилие – открыта и эта дверь. Закрыв ее за собой, Гейм нашел выключатель и повернул его. Летчики с удивлением переглянулись: огромное помещение Стального зала оказалось пустым, в нем ничего не было, если не считать колоссальной величины глобуса, укрепленного посередине, да странного вида снимков, карт и диаграмм, развешанных по стенам и укрепленных на специальных стендах.

Гейм переходил от одного документа к другому… Тут были какие-то астрономические вычисления, схемы Вселенной, снимки неба и карты с указанием местонахождения масс метеоритов в межпланетном пространстве. Особые диаграммы рассказывали о силе и распространении космических лучей и радиоизлучений, идущих из космоса. Один из стендов занимали чертежи и схемы какого-то странного механизма, похожего на летательный аппарат. Чертежи снабжены вычислениями и пояснениями. Рядом на стенде – изображение планет солнечной системы. Уж не собирается ли Уильям Прайс предпринять путешествие на Марс? Однако рядом с этим стендом на пюпитре лежала отпечатанная на машинке рукопись, заглавие которой не могло не привлечь к себе внимание летчика: «На других планетах нам делать нечего». Это был ответ на вопрос, возникший было у Гейма. Так в чем же дело?

И на рукописи, и на диаграммах, и снимках Вселенной можно было разобрать подпись Джонстона, по-видимому того самого, которого Гарольд Прайс презрительно назвал звездочетом. На чертежах незнакомого Гейму летательного аппарата стояли инициалы «А.Ш.» Не означают ли они имя жениха Бэтси, Артура Шипля, того самого, которого старик Прайс держит на одном из островов Тихого океана?

Гейм быстро фотографировал на пленку один документ за другим. Утром микропленка должна быть отправлена Гибсону, тот найдет возможность разобраться в этой странной «космической» выставке.

«На других планетах нам делать нечего». Но в таком случае в чем же смысл затеи Прайса?

Кажется, правы были друзья Гейма по военной службе, в шутку утверждая, что он родился с серебряной ложкой во рту – ему, мол, во всем везет. Летчику удалось сфотографировать и рукопись Джонстона, страницу за страницей.

Вот и все! Свет выключен, дверь снова закрыта на ключ, цифры на специальном пульте у письменного стола приведены в прежнее положение. Друзья направились к выходу из кабинета.

Стояла тишина, но Гейм и Финчли интуитивно почувствовали, что впереди, там, куда они должны выйти, находится враг. Сделав бортмеханику знак следовать за ним, Гейм скользнул за портьеру и погасил фонарик. Друзья оказались в возвышающейся над полом нише. Здесь был небольшой диван: очевидно, Скаддер или другие помощники Прайса дежурят здесь, когда это бывает нужно их хозяину.

Прошло несколько томительных минут. Боб хотел было выйти из укрытия, но Гейм заставил его опуститься на диван и не шевелиться. И это спасло их: отчетливо послышались голоса, дверь из приемной отворилась, кто-то включил лампу на письменном столе. Гейм осторожно посмотрел – в кресле сидел Уильям Прайс, а перед ним стоял тучный мужчина с бицепсами отставного боксера и юношески румяным лицом. Прайс сверкнул злобными глазками и обратился к своему собеседнику:

– Садитесь, Хиггинс. Помните, что вы пользуетесь моим полным доверием.

– Я оправдаю его, – поклонился Хиггинс. «Полное доверие»! Гейму хорошо знакома эта песня.

Но неужели и Хиггинс обречен? Нет, старик намерен о чем-то договориться с ним.

– По вашему приказанию я детально ознакомился с тем, какую помощь в области производства атомного оружия наша страна оказывает Европе, – сказал Хиггинс. – Эта наша помощь главным образом идет в Западную Германию. Мы предоставили немцам самое современное научное оборудование… Теперь там организованы атомные лаборатории, ведутся большие исследовательские работы, в первую очередь по созданию кобальтовой бомбы. Я уверен, что в области атомного оружия Западная Германия скоро станет ведущей страной в Европе.

Хиггинс говорил бодрым тоном, видимо, ему было приятно сознавать, что при помощи США Западная Германия превратится в мощную военную державу, оснащенную атомным оружием. Но Прайс жестом остановил его. Старик смотрел теперь в упор на собеседника, губы его сжались и глаза сверкали тем мрачным, уже знакомым Гейму огнем, который свидетельствовал о его крайне возбужденном состоянии.

– Перейдем к делу, профессор Хиггинс, – сухо произнес он. – К тому делу, из-за которого я заставил вас тащиться сюда в такой час.

– Слушаю вас, мистер Прайс, – ученый угодливо склонил голову.

Прайс сверлил его злобным взглядом.

– Вы работаете у меня… Все это время я изучал вас, Хиггинс…

Профессор испуганно задвигался на месте.

– Я пришел к выводу, что вы мне подходите, – продолжал Прайс, – и решил купить вас. Да, да, купить. Я знаю, что вы больше всего любите деньги – я дам их вам. Я умышленно подчеркиваю, Хиггинс, – я не нанимаю, а покупаю вас. Это значит, что и вы, и ваши знания целиком принадлежат мне. Согласны? Размеры материального вознаграждения не имеют для меня значения.

– Конечно, согласен, – ответил Хиггинс. – Можете располагать мной, как вам заблагорассудится, но предупреждаю – я запрошу много.

Прайс не обратил никакого внимания на эти слова. Он продолжал:

– Я решил, что наступило время, когда вам следует приступить к выполнению ваших обязанностей. Работы, которые велись вами в моей лаборатории, вы продолжите в другом месте… Но не они сейчас главное для меня… Вам придется забрать с собой семью и исчезнуть. Вы нужны мне там… – старик махнул рукой.

Хиггинс с готовностью поклонился.

– Вы нужны мне. Но наша сделка может и не состояться…

– Почему же? – испугался профессор.

– Прежде чем я вам доверю дело, для которого вы мне нужны, я хочу знать, являетесь ли вы моим единомышленником. «Опять! – подумал Гейм, – старый прием». Но ученый ничего еще не понимал.

– Я всегда был уверен, что… – начал он, однако Прайс нетерпеливо прервал его.

– Вы всегда были уверены, что я сплю и вижу очередную потасовку с Советами и их друзьями, не так ли? – ехидно спросил он.

– Да, – откровенно признался Хиггинс.

– А я не хочу, слышите, не хочу этой потасовки! Не хочу, чтобы возникла новая война.

– Для чего же, в таком случае, я нужен вам? – спросил Хиггинс.

– Для того чтобы помочь мне подготовиться к новой войне с коммунизмом.

Тщетно пытался Хиггинс сообразить, что же от него требуется.

– Вам придется понять меня, Ваневар Хиггинс, – жестко сказал Прайс. – Уже лет десять вы возглавляете различные комиссии конгресса, заседаете в комитетах, и всем известно, что ни в патриотизме, ни в знании атомной физики вы не уступите никому из ваших коллег.

Гейм старался угадать, куда метит старик.

– Однако, – продолжал Прайс, – если вы хотите подписать вот этот контракт… – он вынул из ящика письменного стола документ и показал его профессору, – то вам придется подняться на несколько голов выше и ваших коллег и наших генералов из военного министерства. Это – обязательное условие! Я хочу, чтобы вы стали дальновиднее стратегов из генштаба. Я хочу, чтобы, помогая мне, вы отдавали себе отчет в том, что иного выхода, кроме указанного мной, у нас с вами нет. Если вы, Хиггинс, согласитесь со мной, согласитесь разумом и сердцем, я разрешу вам подписать контракт, и этим самым вы впишите свое имя в историю цивилизации!

Боб Финчи порывисто сжал руку Гейма.

– Сегодня я пригласил вас сюда для того, – говорил Прайс, – чтобы окончательно решить вопрос – можно ли доверить вам важное дело, связанное с абсолютной тайной. Вам, конечно, известно, что у меня твердая репутация делового человека, далекого от политики?

– О да! – Хиггинс произнес это таким проникновенным тоном, что Прайс с любопытством посмотрел на него: он не любил излишнего подобострастия, оно всегда опасно для истинно деловых людей.

– Ну, так постарайтесь, чтобы на эту мою репутацию не легла тень, – резко сказал он. – Я сегодня даже Скаддера отослал… Мы с вами здесь совершенно одни, Хиггинс… Приступим же к делу. Прежде всего мы с вами должны разобраться в планах нашего военного командования, – с этими словами Прайс быстро подошел к сейфу и вынул из него какие-то бумаги. – Вот точные копии тех документов, которые нам с вами надлежит сейчас рассмотреть, – и он положил бумаги на стол. – Их достаточно для того, чтобы заставить рассмеяться даже кошку. – Старик презрительно фыркнул.

– Война следует за войной, и все-таки люди так и не научились воевать по-настоящему, – заговорил он после короткой паузы, – и эти планы убедительное тому доказательство. Вот первый план, составленный вскоре после окончания прошлой войны в Европе. Тогда наши стратеги из Вашингтона мечтали о молниеносной войне против Советского Союза и их приятелей в Восточной Европе. Атомный блиц! Он казался таким легким и привлекательным… Через несколько лет от этой химеры пришлось отказаться и прийти к выводу, что хотим мы того или не хотим, но война, если мы ее начнем, будет затяжная. Почему же нашим стратегам пришлось отказаться от плана молниеносной атомной войны?

Прайс остановился и, внимательно посмотрев на собеседника, с прежней страстью продолжал:

– Да потому, что он оказался совершенно нереальным. Что в первую очередь имело бы значение для успеха такого рода войны? Ну, прежде всего подрыв морального состояния народа, против которого будет применено ядерное оружие. Нам удалось поднять большой шум вокруг атомной бомбы, обыватели склонны иногда приписывать ей такую мощь и эффективность, которыми она не обладает. У нас любят ссылаться на Японию: она-де капитулировала после того, как мы сбросили две бомбы. Однако это самообман, с очевидностью которого нашим военным пришлось, наконец, согласиться: Япония все равно капитулировала бы, она была разгромлена нами на море и на суше русскими раньше, чем Трумэн принял решение сбросить атомные бомбы.

Говорят, что именно в результате действия наших атомных бомб нам удалось ввести в Японию свои войска и помешать сделать то же самое русским. С моей точки зрения, выгода оккупации Японии ничтожна по сравнению с тем вредом, который нам причинило рассекречивание Трумэном атомной бомбы. Но я немного отвлекся…

Итак, единственный вывод, который должен быть сделан из нашего опыта с Японией, тот, что атомная бомба представляет собой эффективное оружие, позволяющее убедить, – я подчеркиваю это, Хиггине, – убедить уже разбитого врага в том, что дальнейшее его сопротивление безнадежно. И только!

Как вам известно, наши стратеги делали ставку на новизну оружия. Но ведь напав на Польшу, Гитлер применял методы разрушения, которые по эффективности были равны действию многих атомных бомб и новизна которых должна была оказывать ужасающее психологическое воздействие на людей. Стоит лишь вспомнить беспрецедентное разрушение Варшавы с воздуха… Это уже не селение вроде чешской Лидице, на этот раз была стерта с лица земли столица государства! Такой акт Гитлера вызвал ужас во всем мире, но, обратите внимание, не сломил волю поляков к сопротивлению. Затем немцы совершили ужасный по силе разрушений налет на Роттердам, однако и голландцы, скажу без преувеличения, не испугались смертоносного налета.

А англичане? Разве их моральное состояние и воля к борьбе были сломлены в результате яростных бомбежек немцами Лондона, уничтожения Ковентри? Ничуть. Между нами говоря, Хиггинс, больше всех тогда испугался Черчилль, он уже совсем собрался бежать в Канаду… Народ же продолжал оставаться стойким, несмотря на массовые налеты гитлеровской авиации, на взрывы «Фау-1» и «Фау-2». Все это общеизвестно. Основной вывод, к которому пришлось прийти там, в Вашингтоне, – вряд ли можно атомной бомбой терроризировать народ сильной страны и принудить к капитуляции его правительство.

Второй важный момент: атомные и водородные бомбы слишком дороги, чтобы швыряться ими куда попало. Мы должны четко и точно знать адрес, по которому пошлем наши бомбы. Но дело даже не в экономической стороне вопроса: молниеносную атомную войну можно вести только при условии уничтожения с первого же, заметьте, Хиггинс, с первого же удара военного потенциала противника, и не вообще, а совершенно конкретно – наши молниеносные атаки должны разом ликвидировать запасы имеющихся у Советского Союза атомных бомб, средства их производства и доставки к аэродромам, с которых могут предприниматься ответные атомные атаки на нас. Совершая нападение, нужно быть твердо уверенным в том, что наша разведка обнаружила местонахождение всех атомных бомб Советов. Но наша разведка не в состоянии ни дать нам таких сведений, ни гарантировать, что представляемые ею сведения не устарели. И Аллен Харвуд и его предшественники провалились. Они жалуются на то, что советские люди будто бы проявляют ужасную бдительность и таким образом мешают нам совершить на них смертоносный массовый налет, – Прайс злорадно усмехнулся. – А раз так, Хиггинс, раз нет гарантии, что запас атомных бомб у русских будет уничтожен с первого удара, атомный блиц пришлось сдать в архив.

– Из-за боязни ответного удара?

– Вот именно. И если благодаря бдительности людей там, в Советской России, мы не знаем, куда посылать наши самолеты с атомными бомбами, то у русских на случай ответного удара имеются точные координаты всех наших атомных заводов, реакторов, лабораторий. И не в результате шпионажа, нет!

– Мы сами раструбили, где у нас что находится, – угодливо заметил профессор.

– И это при истошных криках о «красном шпионаже»! – зло вскричал Прайс. – Ответный атомный удар со стороны Советского Союза – вот чего до коликов боятся наши стратеги! Итак, обратите внимание, Хиггинс, два важнейших, совершенно необходимых для атомного блица фактора у нас отсутствуют… Этот вот план нашего генштаба, – Прайс хлопнул ладонью по лежащим перед ним бумагам, – предусматривает полную блокаду Советского Союза, которая должна произойти немедленно после начала войны.

Но ведь это сейчас звучит до смешного архаично. Мы знаем, что фактическая блокада, которую мы давно уже применили к ряду стран, не только ничего не дала нам, но, наоборот, способствовала их укреплению. Это тоже бесспорно.

Следующий момент – применение атомного оружия против промышленности. У нас создалось было мнение, что стоит лишь на какую-либо страну сбросить соответствующее количество атомных бомб, и она не сможет уже сопротивляться. Эти соображения были приняты в расчет при разработке плана молниеносной войны. Однако, когда некоторое время спустя мы хладнокровно ознакомились с некоторыми данными, то убедились, что и тут у нас просчет. На Германию было сброшено такое количество бомб, которое по разрушительной мощи эквивалентно пятистам атомным бомбам. Производство основных военных материалов германскими заводами сократилось менее чем на три процента и продолжалось до тех пор, пока русские с востока, а мы с запада не ворвались на территорию Германии и не отняли у Гитлера заводы.

Немцы энергично пытались уничтожить английские заводы, но не добились существенного успеха. Не дали больших результатов и англо-американские воздушные налеты на промышленные районы Северной Италии. На последнем этапе войны наша авиация господствовала над Японией, однако мы так и не смогли помешать японцам строить самолеты.

Таковы факты, не считаться с которыми нельзя. Правда, мы могли бы попытаться подвергнуть массовому налету и разрушить или заразить радиоактивностью целый индустриальный район на территории противника… Допустим, нам удалось бы это сделать. Но ведь индустриальные центры Советов расположены слишком далеко от фронта возможных боев и нападение на них все равно не обеспечило бы нам победы.

Блицпланом был предусмотрен сокрушительный атомный удар по коммуникациям противника. Опыт прошлого как бы убеждает нас в первоочередной необходимости этого. Когда Гитлер вторгся в Польшу и начались военные действия, поляки понесли не очень ощутимые потери в живой силе, но они не смогли эффективно защищать свою страну не только потому, что Рыдз-Смиглы и Бек трусливо бежали, но и потому, что их железнодорожный транспорт, узловые железнодорожные станции были разрушены. Примерно такое же положение создалось и во время нападения немцев на Францию.

Изучая опыт прошлого, наши военные специалисты пришли к выводу, что атомная бомба будет весьма эффективна при нападении на транспорт. Но каждому здравомыслящему человеку ясно, что бомбить станции и порты атомными бомбами – такое расточительство, такая роскошь, которую мы вряд ли можем себе позволить. Тем более, что в наше время большое значение приобрели такие средства связи, как автомобильный и воздушный транспорт. Рассчитывать же на то, что нам удастся разбомбить все советские аэродромы и бензозаправочные колонки, было бы просто глупостью. И, наконец, имеются еще два обстоятельства, которые никак не способствуют нашей молниеносной атомной войне. Первое – атомное нападение на Советы вызовет, несомненно, ответные действия не только со стороны России, но и со стороны ряда государств Европы и Азии, дружественных или даже союзных России, которые понимают, что наша атомная война против Советов направлена в равной степени и против них. Второе обстоятельство – весьма трудно заранее определить политическое влияние такого рода войны на третьи страны.

И вот к тому времени, когда Чан Кай-ши бежал на Формозу, а в Пекине коммунисты провозгласили Китайскую Народную Республику, нашим стратегам пришлось окончательно признать невозможность проведения молниеносной атомной войны против Советов и садиться за составление другого оперативного плана, рассчитанного на то, что война будет затяжной и продлится по крайней мере два-три года.

Вот он лежит перед нами этот нынешний план разгрома Советского Союза, который считают непревзойденным шедевром нашего военного гения. Признайтесь, профессор Хиггинс, вы тоже высокого мнения об этом проекте!

– Я незнаком с ним в деталях, – ответил профессор.

– Не скромничайте, Хиггинс, с этим планом нашего генштаба хорошо знаком весь мир, – ведь о нем кричали генералы Омар Брэдли и Хойт Ванденберг, бывший министр авиации Стюарт Саймингтон, министр национальной обороны Луис Джонсон, командующие войсками Атлантического союза генералы Грюнтер, Норстэд. Наша новая стратегия была раскрыта в публичных заявлениях и на заседаниях различных комиссий конгресса, в печати. Правда, каждый раз речь шла о каких-то частностях, но объединить все эти сведения в единое целое для того, чтобы получить четкое представление о новом плане в целом, не представляет особого труда. Да мы и не хотели скрывать наличия у нас такого плана по той же самой причине, по которой мы подняли такой шум, что в большом количестве производим атомные бомбы В тайне хранятся лишь подробности: численность войск, типы оружия, тактика. Между нами говоря, Хиггинс, я не думаю, чтобы и это представляло такую уж большую тайну для русских… Но нас с вами сейчас интересует новый план разгрома России, разработанный стратегами из Вашингтона, наш, так сказать, «план Барбаросса».

Прайс принялся ходить по кабинету. Хиггинс настороженно следил за ним глазами. Гейм и Финчли слушали затаив дыхание.

– Итак, разберемся в этом новом плане наших горе-стратегов, – заговорил Прайс. – Теперь ведение войны разбито на три этапа. Первый – внезапная бомбардировка России атомными и водородными бомбами. Другими словами, то, что прежде мыслилось как самостоятельная блицвойна, теперь является лишь первым этапом военных действий с нашей стороны. Второй этап – сковывающие операции с использованием войск наших союзников в Европе. Третий – комбинированное наступление через Европу на Восток и вторжение на территорию Советского Союза.

– Великолепно! – не удержался Хиггинс. Прайс бросил на него презрительный взгляд.

– Совсем наоборот, – отрезал он. – Но не будем отвлекаться… Итак, на первом этапе войны Соединенные Штаты должны бросить всю свою стратегическую авиацию на Советский Союз для нанесения ему сокрушительного удара. Решающее значение имеет, конечно, выбор объектов, техника и тактика. И тут повторяется старая история – наша разведка оказалась не в состоянии дать объединенной группе начальников штабов ту ценную информацию, которая позволила бы нам безошибочно определить цели атомной бомбардировки.

– И тогда возникла идея аэрофотосъемок? – заметил профессор.

– Вот именно… идея «открытого неба». Добавлю от себя, Хиггинс, – неумная идея! Но делая свое предложение, мы совершили серьезную ошибку: показали, что именно нас интересует с разведывательной стороны, и расписались в бессилии нашей разведки.

– С этим нельзя не согласиться, – сказал Хиггинс.

– Тем, каким образом получить совершенно необходимые нам сведения, пришлось, как вы знаете, заниматься не одному Аллену Харвуду… Создана межвойсковая группа по определению объектов бомбежки, в которую входят и гражданские эксперты. Дело же не очень подвинулось.

О технике и тактике. В атаку с атомными бомбами предполагается послать бомбардировщики Б-36, а главным образом новые реактивные бомбардировщики Б-52.

По словам генерала Ванденберга, план заключается в том, чтобы все эти атомные бомбардировщики летали со своих баз в Штатах до любой точки на территории Советского Союза, а затем возвращались на наши базы в Европе, на Ближнем Востоке или в Северной Африке.

Уничтожение русских военных предприятий или вооруженных сил с помощью налетов атомных бомбардировщиков должно производиться ночью, с высоты более сорока тысяч футов. Особое внимание обращается на точность предстоящей бомбардировки. Саймингтон утверждал, что в результате нашего бомбардировочного наступления с использованием атомного оружия участия в боях наземных сил не потребуется или по крайней мере наступление с использованием атомной бомбы приведет к тому, что потери наших наземных войск, которые примут участие в боях, окажутся небольшими.

После проведения этой первоначальной воздушной атомной атаки наступает второй этап войны, на котором основное значение имеют наши войска и войска наших союзников в Западной Европе. Вот, посмотрите, что сказал Брэдли по этому поводу: «На втором этапе войны… В то время как противник наводняет соседние с ним государства войсками и штурмует наземную оборону, мы должны целиком посвятить свои силы удержанию опорной базы для конечной, решающей наземной атаки».

Новый план предусматривает, что на втором этапе войны странам Европы, входящим в Западный союз и Атлантический пакт, придется принять на себя атаку советских войск и удержать первую линию обороны в Европе. Военные действия на двух первых этапах должны занять примерно один – два года, после чего наступает третий, завершающий этап. Читайте вот здесь, Хиггинс, что по этому поводу говорит один из авторов этого нового плана: «Если противник неожиданно не свалится от ран, нанесенных ему этими двумя первыми ударами, Соединенные Штаты должны быть готовы к тому, чтобы в третьем раунде войны нанести удар по вооруженным силам противника, лишить его баз и уничтожить армию в широких наземных атаках. Независимо от того, будут ли эти решающие атаки подвижных механизированных войск предприняты в результате высадки десанта с воздуха или с моря, они являются единственным оружием, с помощью которого можно сломить сопротивление противника, разгромить его и подавить».

Наши сухопутные войска будут участвовать только на третьем этапе войны – при вторжении в Советский Союз. Поддерживать их будут сильные американские и английские воздушные соединения. Таков вкратце наш план ведения войны против Советов. – Прайс испытующа посмотрел на Хиггинса. – Гладко все, не так ли?

Хиггинс молчал.

– Вы находите этот стратегический план… недостаточным? – спросил он наконец.

Прайс был в бешенстве:

– Я нахожу, что вести войну по этому плану было бы безумием и самоубийством!

Хиггинс вскинул на Прайса широко отрытые глаза.

– Я слушаю вас, сэр.

Прайс почти бегал по кабинету. Неожиданно он остановился, потер пальцами виски и опустился в свое кресло.

– Самомнение и чванство, к сожалению, мешают всем этим брэдли и ванденбергам понять не никчемность этого их плана, нет, хуже – его величайшую опасность для американской нации. Счастье для нас, американцев, что все эти прожекты наших вояк пока на бумаге и в речах…

– Вы пугаете меня, мистер Прайс, – произнес Хиггинс. Он действительно начал волноваться, ерзал на месте, вытирал со лба пот.

Но Прайс, казалось, не обратил внимания на его реплику.

– Теперь смотрите, Хиггинс, что получится, если мы рискнем начать драку с Советами. Прежде всего зададим себе вопрос: возможен ли атомный удар по Советскому Союзу врасплох? Я утверждаю – совершенно невозможен. Советский Союз располагает отличной службой оповещения, новейшими радарными установками… Против наших самолетов с атомными бомбами советское командование использует тысячи своих реактивных самолетов-перехватчиков и не только зенитную артиллерию, но и противовоздушные управляемые снаряды. Советские летчики известны нам как опытные и смелые солдаты. И, наконец, наше нападение не может быть неожиданным для русских уже потому, что мы давно и не один раз предупреждали их о нашем намерении совершить такое «внезапное» нападение. Они стерегут каждый наш шаг. Это должно быть совершенно ясно всякому, кто не разучился думать и трезво смотреть на вещи.

Вот почему, по-моему, первый этап войны не имеет никаких шансов увенчаться успехом. Если же мы все-таки ввяжемся в войну, то и при неудачном для нас первом этапе второй этап войны, к несчастью для нас, обязательно наступит, в этом нельзя сомневаться! С чего он начнется? Можно с уверенностью сказать – с ответного атомного удара русских непосредственно по нашей стране и с мощного и, по всей вероятности, действительно молниеносного удара по нашим войскам и базам в Западной Европе. А раз у нас нет никаких шансов добиться успехов в результате первого же воздушного удара, положение и на втором этапе войны будет совершенно иное, чем это у нас запланировано.

Прайс вскочил и снова начал бегать по кабинету.

– Не будет второй этап войны продолжаться ни год, ни два, Хиггинс, можете верить мне! – почти кричал он. – Советский Союз – это атомная крепость, которую нашим воякам разгромить не удастся. И полезнее это понять раньше, чем тогда, когда будет уже поздно…

Первая линия обороны на Западе! Где именно она находится? Этого никто не знает. Кто будет защищать для нас эту первую линию? Первоначально ставка была на французские бронетанковые дивизии. Но французы заняты в своих колониях, да и дивизий этих нет и что-то не предвидится. Англичане? Они смогут помочь только авиацией. Немцы? Но наши дипломаты явно провалились – им не удалось вырвать у советских лидеров согласие на «объединение» Германии на наших условиях и включить всю Германию в Атлантический пакт.

Народы Европы не верят в угрозу нападения со стороны Советского Союза. Мои агенты сообщают, что в Европе нас, американцев, называют интервентами; там говорят, что под предлогом зашиты их от несуществующей опасности с Востока мы, американцы, оккупировали Западную Европу и что поэтому врагами европейских народов являемся мы, а не русские. Таково моральное состояние в Европе, оно не в пользу войны, не в нашу пользу. И вот эти-то люди должны удерживать «первую линию обороны»! Смешно, не правда ли? Вместо того, чтобы видеть, как у них над головами свистят пули и рвутся бомбы, они предпочтут договориться с Советами о мире. О, им это будет нетрудно сделать, уверяю вас, Хиггинс. Это можно заранее предсказать. Если же мы начнем войну и заставим наших союзников в Европе драться под нашей командой, этим мы все равно войну не выиграем, так как против «сковывающих операций» в Западной Европе Советский Союз использует свое колоссальное превосходство в численности войск.

Нам с вами нет нужды подсчитывать количество дивизий, которые будут брошены против нас – не надо забывать о Варшавском пакте. Даже если бы нам удалось поставить в Европе под ружье пять – шесть миллионов человек, русские выставят против них десять – двенадцать миллионов своих солдат с танками и артиллерией… Мы пренебрежительно относимся к республике, созданной немцами на Эльбе, забывая, что население этой республики равно примерно населению Турции, а во главе ее воинских формирований станут опытные военачальники. Плечом к плечу с восточными немцами будут сражаться польские легионы. В бой наверняка вступят румынские и венгерские дивизии – они же поймут, что им никак нельзя оставаться в стороне. А Чехословакия? Гамелен в свое время утверждал, что, отдав эту страну Гитлеру, союзники потеряли около тридцати прекрасно обученных боеспособных чехословацких дивизий и заводы Шкода, которые еще тогда производили оружия, пушек и пулеметов столько же, сколько их выпускала вся военная промышленность Англии. Эти дивизии и оружие будут брошены теперь против нас. Я уже не говорю об албанцах и болгарах, занимающих важные стратегические позиции на Балканах… А Китай? Что мы сможем сделать для предотвращения вмешательства Китая? Высадить Чан Кай-ши на побережье, где-нибудь возле Кантона? Это был бы блошиный укус – с Чан Кай-ши они покончат в два счета и Формозу у него отберут. Вы, может быть, скажете, что наш седьмой флот не позволит им это сделать? Седьмому флоту будет тогда не до того, нам придется отозвать его в Европу или для защиты американского континента.

Не следует забывать и об атомной бомбе. Одна угроза применить против нас атомную бомбу по меньшей мере нейтрализует наш флот у Формозы. Стало быть, необходимо признать, Хиггинс, что при любой ситуации Китай будет иметь возможность активно вмешаться в войну. Мао Цзэ-дун и его друзья хорошо понимают, что война против Советского Союза одновременно является и войной против них. И тогда… О! Они рассчитаются с нами сполна за все, можете мне поверить!

Итак, к десяти миллионам русских солдат добавьте еще десять – пятнадцать миллионов отлично вооруженных человек. И это в условиях, когда наши горе-стратеги вынуждены признать, что успех войны будет решаться наземными армиями, а это значит, что славяно-китайские орды полностью раздавят любое наше сопротивление в Западной Европе. Нашим сторонникам там придется худо, а наши базы и склады со снарядами и оружием будут захвачены и обращены против нас.

К сожалению, то время, когда Россия была одинока, прошло, об этом не следует забывать.

А знаете ли вы, Хиггинс, под каким лозунгом бросят русские и их друзья свои армии в Европу? Под лозунгом освобождения Западной Европы от американских интервентов, во имя мира. Мне это совершенно ясно! И тогда те, кто писали вчера и пишут сегодня «Янки – убирайтесь домой!» – помогут нашим врагам расправиться с нами. Разве в этом можно хоть минуту сомневаться?

– К сожалению, вы, кажется, правы, – прошептал дрожащим голосом Хиггинс. – И я жалею, что не подходил критически к нашей военной доктрине.

Но Прайс не слушал его.

– Русские имеют десятки тысяч боевых самолетов прекрасных марок, – злобно продолжал он. – Они бросят эти самолеты против наших войск на Западе. Мы, правда вполголоса, говорим о том, что вынуждены будем вести войну на уничтожение, как это попытался сделать Гитлер… Русские же – вегетарианцы, они не любят вида крови, однако я не сомневаюсь в том, что они последуют нашему примеру и пустят в ход и атомные и водородные бомбы. Что будет тогда с Англией, Хиггинс? – Прайс на мгновение застыл на месте, вытаращив в ужасе глаза. – И все это – на фоне колоссальных взрывов и пожаров над нашей головой тут, в Штатах, – в этом я тоже ничуть не сомневаюсь. Что скажут тогда наши парни из Нью-Йорка и Чикаго, рабочие заводов Форда? Наши атомные заводы и центры взлетят на воздух, и нам будет, даю вам слово, не до Европы!

– Но мы можем послать на выручку в Европу морской флот, – заметил Хиггинс.

Прайс язвительно рассмеялся.

– Преимущества и тут не на нашей стороне. Как вы знаете, во время прошлой войны немцы своими подводными лодками почти полностью прервали линии снабжения союзников в Атлантике. А у русских сейчас подводных лодок по меньшей мере раз в десять – пятнадцать больше, чем их было у немцев.

– В таком случае, Дюнкерк?

– О нет, Хиггинс, Дюнкерка не будет: нам не дадут благополучно удрать домой с живой силой, боевой техникой, снаряжением. Даже если бы нам и удалось погрузить часть войск на суда, им не уйти от атомных бомб.

– Следовательно, мы не выиграем войну? – прошептал в ужасе Хиггинс.

– Хуже, Хиггинс, хуже! – кричал Прайс. – Мы проиграем ее! О нет, это не одно и то же, – он покачал головой. – Когда Гитлер развязал войну, он был разбит, а Германия оккупирована… Я скажу вам, что я думаю. Слушайте внимательно, Хиггинс.

Итак, до третьего этапа войны, предусмотренного новым планом нашего генштаба, то есть до наступления на Восток, вторжения в Советский Союз и ведения на его территории истребительной войны против населения, по-моему, дело не дойдет, нас разобьют значительно раньше. Западная Европа в ее нынешнем виде прекратит свое существование – народы прогонят правительства, обрекшие их на опасность войны, и создадут другие правительства, дружественные Советскому Союзу. В этом, можно не сомневаться, проявят инициативу местные коммунисты.

В результате нашего поражения и политических изменений в Западной Европе страны Азии, Африки, а возможно, и Латинской Америки взбунтуются против нас.

– Это ужасно, сэр!

– Совершенно согласен с вами, Хиггинс. Однако я еще не кончил. Мне хочется обратить ваше внимание еще на некоторые моменты, важность которых неоспорима. В свете того, о чем я вам только что говорил, подойдите теперь к оценке политики «системы политического предупреждения». Она выразилась в создании нескольких военных блоков, что помогло нашим деловым людям занять те позиции в ряде стран земного шара, где еще недавно хозяйничали англичане, французы, бельгийцы, португальцы… Курс на создание «отборочной мощи для нанесения ответного удара» способствует существованию у нас военной промышленности в том объеме, который нас с вами, Хиггинс, устраивает. Но для решения основного вопроса – военной победы над коммунизмом, такая политика ничего не дает.

Наши дипломаты мечутся и ставят себя в смешное положение, даже не подозревая об этом. Я имею в виду глупую надежду наших прожектёров путем всеобъемлющей пропаганды оказать давление на Советы и добиться изменения строя у восточных немцев и в странах так называемой народной демократии. Это же нелепо и смешно! Мы уже провалились в Восточной Германии, Польше, Венгрии. А наша политика экономического бойкота? Кому она нужна и кому она выгодна – нам или им? Чего мы ею добились? Я утверждаю, что нам она приносит большой вред.

И, наконец, последнее… Представьте себе, Хиггинс, совершенно невероятное – мы выиграли войну против Советского Союза и его друзей.

– Разве это было бы плохо?

– Да, – отрезал Прайс. – Смотрите, что получилось бы… Как бы то ни было, из войны мы вышли бы изрядно потрепанными. Единственной реальной силой в Европе была бы восстановленная нами Германия Круппа, Манштейна, Кессельринга, морского разбойника Деница, Германия, отмобилизованная и перевооруженная, снабженная атомной бомбой и атомной артиллерией, имеющая у себя атомную промышленность… Что случилось бы дальше? Немецкие реваншисты немедленно захватили бы все районы Европы, в которых говорят по-немецки, Австрию, часть Швейцарии, Тироль. Под предлогом восстановления старых границ они предъявили бы претензии на Западную Польшу, Мемель, Судеты, Саар, Эльзас-Лотарингию, ведь этого совершенно не скрывают нынешние руководители Западной Германии.

Вслед затем и довольно скоро наступила бы очередь Франции и Англии снова подвергнуться германскому нападению. В этом можно не сомневаться. Чем мы могли бы в таком случае остановить немцев, помешать захвату ими всей Европы, как ее однажды уже захватил Гитлер? Мы абсолютно ничем не могли бы помешать новому вермахту снова оккупировать европейские государства и ввести там тот самый «новый порядок», который Гитлер пытался установить во всем мире еще недавно.

Нужно быть до предела слабоумными, чтобы воображать, что немецкие промышленники и генералы, сделавшись с нашей помощью сильными, откажутся от мечты о мировом господстве, удовлетворятся второстепенной ролью, которую мы им отвели! Согласятся ли они вечно оставаться на положении наших ландскнехтов? Нет, Хиггинс, нет, они же окажутся сильнее нас в военном отношении, они безусловно обернутся против нас и вышвырнут нас из Европы. Таким образом, ставя нацию на край гибели перед риском войны, мы собираемся всего-навсего таскать из огня каштаны для недобитых гитлеровцев, они, а не мы господствовали бы на земном шаре в случае нашей победы в той войне, о которой мечтают наши стратеги. Мне такая перспектива определенно не нравится, а как вам, Хиггинс? Вы же только что с удовлетворением сообщили мне об успешном ходе оснащения Западной Германии атомным оружием… – Прайс злорадно расхохотался. – Возражайте мне, профессор Хиггинс, если можете!

Но Хиггинс был совершенно подавлен.

– Я вынужден согласиться с вами, сэр, – проговорил он мрачно. – Что же делать? Бог мой, что же делать?

– Помочь мне подготовить мою, слышите, мою, войну. В этом мире слишком многие мечтают о мировом господстве, но лишь весьма немногие имеют представление, как этого добиться, и никто не имеет возможности осуществить свою мечту. Никто, кроме меня! Слышите, Хиггинс. Господь бог, – тут Прайс по привычке ханжески закатил глаза и воздел руки кверху, – возложил на меня, недостойного грешника, великую миссию пойти войной на тех, кто восстал против цивилизации!

Гейм в гневе сжал кулаки.

– Что же требуется от меня, мистер Прайс? – спросил деловым тоном Хиггинс.

Прайс подал ему бумагу.

– Подписать вот этот контракт.

Хиггинс медленно прочитал документ и, вооружившись вечным пером, не спеша подписал его.

– Все! – произнес Прайс торжественно и быстро спрятал контракт в сейф. – Теперь садитесь и постарайтесь понять меня, профессор. Признайтесь откровенно, когда вы слушали меня, у вас мелькала мысль – не собираюсь ли я выступить с призывом принять предложение советских лидеров о мирном сосуществовании. Не возражайте, такая мысль у вас была. Так вот: я за войну с Советами, однако за войну особого рода. Это моя личная война и запомните, Хиггинс, до какого-то времени война анонимная. Сейчас вы поймете в чем дело… Вы, конечно, знаете, что ученые ряда стран собираются запустить в межпланетное пространство искусственный спутник Земли.

– Величиной с бейсбольный мяч, – вставил Хиггинс.

– А Советы предлагают шар размером около метра. Слышали вы об этом?

– О да! Пресса, радио, телевидение – все у нас будто помешались на идее межпланетного путешествия. Неужели и вас увлекла эта идея, сэр?

– Я не собираюсь сам и не имею намерения предложить вам лететь на другие планеты. Перед нами с вами другая задача – навести порядок на нашей старушке Земле! Вы говорили об искусственном спутнике Земли размером с бейсбольный мяч… А что, если я вам скажу, что в укромном месте у меня уже заканчивается строительство искусственного спутника размером с солидную яхту?

– Какая сенсация! – вскричал в восторге Хиггинс.

– Никаких сенсаций! – оборвал его Прайс. – Если вы проговоритесь об этом, я просто уничтожу вас, профессор Хиггинс. Меня не интересуют бейсбольные мячи, я пошлю в небо межпланетный бомбовоз, нагруженный атомными и водородными бомбами. Этот бомбовоз, или атомную станцию, я назвал «Космос». И когда мой атомный бомбовоз преодолеет силу земного притяжения и станет искусственным спутником нашей планеты, с высоты тысячи километров я начну войну: атомные и водородные бомбы будут посланы по моему приказу в любой пункт планеты!

Прайс торжествующе прыгал по кабинету.

– Только так можно надеяться на успех в войне с атомной крепостью, которой является Советский Союз… Расстояние от Земли до Луны триста восемьдесят четыре тысячи километров, однако сильнейшие из уже существующих телескопов позволяют видеть на Луне трещины шириной всего в два метра! И это, не забудьте, Хиггинс, на расстоянии в триста восемьдесят четыре тысячи километров. Представьте же себе, что бы мы с вами могли видеть с помощью даже более слабых телескопов с нашего «Космоса» на расстоянии всего одной тысячи километров? Разведка Аллена Харвуда нам не потребуется: ничто на земле не скроется от наших взоров!

– Это увлекательно…

– И вот в один поистине прекрасный день я сброшу супербомбы на ненавистные мне страны, не боясь при этом ответного удара русских. О, тогда я смогу предъявить им любой ультиматум! И не только им – я деловой человек и не собираюсь загребать жар для Дюпонов, Мелонов, Морганов, Рокфеллеров, Гарриманов…

– М-да… – промычал Хиггинс.

– Я – Уильям Прайс буду не претендентом на мировое господство, а именно тем, кто будет диктовать свою волю всему миру, – глаза старика горели зловещим огнем, желтые старческие щеки раскраснелись. Гейм снова увидел перед собой маньяка, дошедшего до исступления.

Прайс остановился и своим обычным, жестким, несколько скрипучим голосом сказал Хиггинсу:

– Я должен спешить с осуществлением моего плана «Космос», иначе русские опередят меня. Понимаете? Когда они овладеют искусством межпланетных полетов, а они им овладеют, – тогда все! Тогда мне незачем больше жить…

Хиггинс осторожно заметил:

– Сначала им придется создать межконтинентальную баллистическую ракету, построить двигатели невиданной мощности! Лишь после этого они могли бы попытаться забросить в космическое пространство искусственные спутники Земли. Но до этого еще очень далеко – даже наши специалисты с межконтинентальной баллистической ракетой терпят пока неудачи – одна за другой взрываются через пару секунд после старта.

– Но это вовсе не значит, что я должен медлить, – возразил Прайс. – Русские могут опередить меня.

– И напасть на Америку? – в голосе профессора звучало сомнение. – Я почти уверен, – продолжал он, – что если Советы опередят нас в области вооружения, они снова предложат нам мирно сосуществовать с ними.

Прайс усмехнулся.

– Меня беспокоит не то, что, создав межконтинентальную баллистическую ракету, русские нападут на нас, а что тем самым они не позволят мне напасть на них, – пояснил он.

– У вас имеются какие-нибудь новые сведения? – насторожился Хиггинс.

Прайс с ожесточением посмотрел на него:

– Они что-то определенно затевают… В частности, для консультации при постройке искусственных спутников Земли привлечен такой видный ученый, как Александр Ясный.

– Физик, специалист по атомному ядру…

– Вот именно. Понимаете? – Прайс неожиданно зловеще рассмеялся. – Впрочем, ему уже не придется больше никого консультировать, об этом я побеспокоился. Мои люди уничтожат его.

Гейм вздрогнул: так вот в чем дело! Гейм и Финчли узнали сейчас то, о чем не было известно даже Харвуду: Прайс не захотел быть с ним до конца откровенным.

– Теперь я скажу вам, Хиггинс, – продолжал Прайс, – в какой помощи от вас я нуждаюсь. Вы, конечно, представляете себе опасности, с которыми нам придется встретиться в безвоздушном пространстве: космические лучи, метеориты, летящие со скоростью, в десятки тысяч раз превышающей скорость полета пули… Мои люди, особенно Джонстон и Шипль, занимаются этими вопросами. Но нам никак не удается преодолеть одно встретившееся препятствие… Вот почему я и вынужден обратиться к вам, я верю, что вы-то сумеете помочь мне.

– Слушаю вас, сэр. Что же от меня требуется?

– Дело вот в чем… – Прайс сделал многозначительную паузу. – Как вы знаете, на Землю почти беспрерывно падает огромное количество метеоритов… Летят они к нам со скоростью большей, чем скорость звука, – десятки километров в секунду. Однако до поверхности нашей планеты метеоритам удается долетать редко – вследствие огромной скорости они сгорают в верхних слоях атмосферы, на расстоянии не менее шестидесяти – восьмидесяти километров от Земли. Атмосфера нашей планеты – благодарная броня Земли, она предохраняет все живое от убийственного действия космических лучей и ливня метеоритов. Но эта благодарная броня оказалась, Хиггинс, проклятием для меня! Представьте, по моему приказу на Землю полетели водородные супербомбы, но что с ними случится, как только они с огромной скоростью ворвутся в атмосферу? Они сгорят, вернее, они взорвутся где-то высоко над землей. Вместо атомной и термоядерной бомбардировки получится безобидный фейерверк! Можно атомную бомбу заключить в оболочку весом в сотни тысяч тонн, с расчетом, что такая махина не сгорит полностью, пока она долетит до земли. Но и это весьма сомнительно. К тому же поднять даже одну бомбу подобной величины на высоту в тысячу километров просто немыслимо. Парашют тоже отпадает – он же совершенно неэффективен в безвоздушном пространстве и не сможет замедлить скорости падения сброшенной с «Космоса» бомбы. Надо найти выход, Хиггинс.

Профессор развел руками.

– Я не волен повелевать природой, сэр, – произнес он растерянно.

– Молчите, Хиггинс! – бешено заорал Прайс. – Вы не думаете, что говорите, безумец. Разве вы не понимаете, что с этого часа перед вами одно из двух: или вы поможете мне или умрете! – и, схватив ученого за руку, он потащил его к входу в Стальной зал. – Вы немедленно же поедете на «Остров возмездия» и займетесь этим делом. Ваши лаборатории я отправлю туда же! – кричал он, увлекая за собой Хиггинса.

Дверь за ними захлопнулась.

Одним прыжком Гейм очутился в приемной. Боб не отставал от него. Друзья бесшумно выскочили в туннель и бросились к себе. Они уносили с собой тайну Стального зала, секрет плана «Космос».

В «дежурную» комнату снизу доносился мощный храп глухонемого Сэма.

Верхушки деревьев подпирали уже побледневшее небо С Гудзона тянуло свежим предутренним ветерком.

В тот же день Майкл Гибсон получил от Боба Финчли микропленку и письмо Гейма с подробным изложением событий минувшей ночи.

Глава четырнадцатая

Остановив автомобиль на углу Большой Ордынки, полковник Соколов отправился дальше пешком. Через несколько минут он очутился перед зданием, построенным в старинном русском стиле. В этом, по виду напоминающем боярские хоромы доме помещалась знаменитая Третьяковская картинная галерея, или, как ее обычно называют, Третьяковка.

Полковник купил билет и поднялся по лестнице. Когда четверть часа тому назад в его кабинете раздался звонок и капитан Пчелин доложил об очередной поездке Шервуда, он решил, что полезно бы и ему самому понаблюдать за этим матерым разведчиком с дипломатическим паспортом: дела, какими полковнику Соколову пришлось заниматься последнее время, так или иначе были связаны с именем Шервуда. Пчелин сообщил, что Шервуд сначала заехал в часовую мастерскую, где пробыл всего несколько минут, а затем отправился в Третьяковку. Рабочий день, утро, почему же Шервуду оказалось необходимо именно в это время бросить все дела и мчаться в Замоскворечье, чтобы полюбоваться произведениями искусства? На Шервуда непохоже, чтобы он стал попусту шататься по Москве.

Соколов прошел несколько комнат и наконец увидел капитана Пчелина. Проследив за взглядом капитана, Соколов увидел Шервуда, пристально рассматривавшего какой-то пейзажный этюд. Вместе с группой экскурсантов, приехавших в Москву для участия в Сельскохозяйственной выставке, Соколов и Пчелин прошли ряд выставочных залов, очутились у полотен Васнецова. Неожиданно полковник услышал женский голос, быстро-быстро говоривший что-то по-английски: миловидная девушка давала, по-видимому, объяснения своему спутнику, средних лет мужчине с несколько брезгливым и высокомерным выражением лица. Англичанин кивал головой и иногда вставлял какие-то замечания. Полковнику не пришлось ломать голову, чтобы догадаться, кто перед ним: обращаясь к иностранцу, девушка, очевидно переводчица, несколько раз назвала его Макгайром. Имя известного ученого-атомщика было знакомо Соколову, он знал и о том, что Макгайр недавно прибыл в Советский Союз.

Взглянув на Макгайра, полковник Соколов заметил выражение тревоги, внезапно промелькнувшее в его глазах: англичанин увидел Шервуда. Взгляд, которым они обменялись, свидетельствовал о том, что они знакомы! Но почему же, в таком случае, они не поздоровались и не подошли друг к другу?

Шервуд прошел вперед. Англичанин остался позади него. Полковник Соколов с интересом следил, что будет дальше.

Переводчица предлагала Макгайру что-то посмотреть, но теперь незаметно для нее роль гида перешла к нему – Макгайр увлекал ее в том самом направлении, в котором уходил Шервуд. Они прошли значительную часть помещения и очутились в довольно обширном зале, одна из стен которого целиком была занята огромной картиной «Явление Христа народу». У самого шнура, мешающего публике подойти к полотну вплотную, толпилось много народу. Экскурсанты делились впечатлениями, которое на них произвело мастерство художника. Здесь находился и Шервуд. Соколов увидел у него в руке свернутую газету. Подошедший сюда же англичанин о чем-то спросил свою спутницу, и та, сосредоточив свое внимание на картине, с увлечением приступила к объяснениям. И вот то, чего ожидал полковник Соколов, случилось: Шервуд повернулся и, расталкивая экскурсантов, направился прочь. Газета, которую он только что держал в руках, выглядывала теперь из кармана пиджака англичанина. Шервуд передал ее ему с ловкостью иллюзиониста. Соколов бросил взгляд на Пчелина и по выражению его лица понял, что тот тоже заметил проделку Шервуда. Слушая свою переводчицу, Макгайр движением руки убедился в том, что газета ему вручена. Затем, осторожно осмотревшись, быстро переложил газету в боковой карман.

Шервуд уходил.

Немного выждав, полковник Соколов и капитан Пчелин тоже направились к выходу. Больше им тут делать было нечего: они предвидели, что произойдет дальше, – Макгайр скоро сошлется на усталость и, отделавшись от переводчицы, возвратится в гостиницу, закроется на ключ в своем номере и примется расшифровывать сообщение Харвуда, написанное на полях газеты симпатическими чернилами.

– Вы видели, как Христос явился народу? – спросил полковник Пчелина, когда они вышли на улицу.

– Видел, – понимающе ответил капитан. – А хотите, товарищ полковник, я незаметно лишу Макгайра полученного им подарка? И не почувствует!

– Н-нет… – ответил полковник – Этого не нужно делать. Пусть англичанин и не подозревает о своем провале, о том, что мы взяли его под наблюдение.

– Слушаюсь. Что мне делать теперь?

– Вместе со мной возвратитесь в управление.

В машине полковник молчал.

– Я так и думал, – сказал он Пчелину, как только они вошли в кабинет. – Англичанина вчера не было в Москве, вместе с группой других иностранных ученых он находился далеко за городом и вернулся к себе поздно ночью. Это обстоятельство объясняет нам, почему Шервуд оказался вынужденным сегодня с утра превратиться в любителя живописи – он должен был передать англичанину какое-то срочное сообщение, вчера он не смог этого сделать, сегодня сделал в не совсем подходящих условиях, на людях, потому что был обязан спешить. Это абсолютно ясно. Стало быть, Макгайр – агент Шервуда или связанный с Шервудом. Зная кое-что о прошлом Макгайра, я этим обстоятельством, признаюсь, удивлен… Но сейчас дело не в этом… Сегодня утром, до свидания с англичанином, Шервуд посетил часовую мастерскую. Вы ничего странного не видите в этом его визите?

– Мне бросилось в глаза одно обстоятельство, – проговорил Пчелин, – человек едет от места службы совсем в другой район Москвы, чтобы показать мастеру свои часы. Довольно странно – ведь прежде, чем до этого мастера добраться, он проехал мимо многих мастерских.

– Стало быть, его в этой мастерской кто-то знает?

– Да, товарищ полковник. И этот «кто-то» – тот самый парень, который сидит у окошка и принимает часы в починку, ставит им, так сказать, диагноз. Кроме него, Шервуд ни с кем не разговаривал, – это я утверждаю.

– Вы рассмотрели парня? Какое он на вас произвел впечатление?

– Лет тридцати, по наружности – хлыщ, одет так, как одеваются стиляги, – все не по-нашему, с претензией на буги-вуги… Сытая физиономия, черные масленые глазки и усики, за которыми он, кажется, ухаживает больше, чем иная модница за ногтями.

– Портрет красочный! Теперь о помещении мастерской.

– Типичная забегаловка. Комнатка, в которой приходится стоять в очереди к окошку, – размером не больше трех квадратных метров.

– Та-ак… – полковник оживленно потер руки. – Именно в таком помещении удобно устраивать встречи: каждый посетитель на виду, для наблюдений тут уж незаметно не задержишься – моментально засыпешься! Ясно… Допустим, стиляга связан с вражеской разведкой… Зачем же в таком случае Шервуд приезжал к нему? Чтобы что-то получить от него, и, скажем, передать англичанину? Нет, Шервуд на роль «почтового ящика» никак не подходит. Н-да… Ну, а если предположить, что он приезжал туда для того, чтобы не получить, а, наоборот, – передать? Кому-то что-то передать… Ваш стиляга по роду его работы вполне может оказаться «почтовым ящиком» – это раз. Передал же Шервуд какое-то срочное сообщение Макгайру, почему бы не предположить, что это или другое сообщение он должен был передать кому-то другому, с кем непосредственно встретиться не рискует? Конечно, может быть, я ошибаюсь, но проверить это предположение мы обязаны.

– Разрешите, товарищ полковник, – сказал Пчелин. – Мне хотелось бы продолжить вашу мысль… Итак, если предположить, что Шервуд передал тому парню с усиками какое-то сообщение, то ведь за этим документом кто-то обязательно должен явиться. Для вручения шпионского документа вражескому агенту – связному Шервуда незачем даже отлучаться со своего рабочего места, именно оно и дает ему возможность выполнять поручения Шервуда. Если принять это предположение, то мне следует спешить к часовой мастерской.

– Идите, капитан, – полковник пожал Пчелину руку. – Будьте осторожны. Если наша версия правильна, – ваш стиляга передаст сообщение Шервуда сегодня же, у нас нет оснований предполагать, что оно менее срочно, чем то, которое Шервуд вручил Макгайру.

– Когда прикажете доложить вам об инженере Горелове? – спросил капитан, направляясь уже к двери.

– Вечером. Полагаю, к тому времени вы вернетесь с задания. Не забывайте о тщательной маскировке.

– Слушаюсь…

За Пчелиным закрылась дверь.

Горелов… Макгайр… что ни день – какая-нибудь загадка, которую полковник Соколов обязан разгадать и в одном случае схватить вражеского лазутчика, а в другом – спасти советского человека от гибели. Англичанин – одно дело, но инженер Горелов – что с ним? И ведь не подойдешь к человеку и не спросишь, все установить надо, проверить и тогда уже решать. А медлить нельзя: удары в темноте всегда неожиданны, об этом забывать не следует.

Совместные усилия генерала Бондаренко и Соколова дали результаты: удалось проследить путь сброшенного у Краснотала «невидимки» до Загорска, а затем установить, что именно он покушался на убийство учителя Иванова.

– Для чего ему потребовался именно Иванов? – генерал Тарханов в упор посмотрел на Бондаренко и Соколова. – Для того, чтобы заменить липовые документы настоящими? Но мы знаем, что документы Иванова были подброшены убитому в поезде…

– Следовательно, агент «невидимка» взял себе документы убитого в поезде, – заметил Бондаренко.

Начальник управления укоризненно покачал головой:

– Я тоже уверен теперь, что человек, труп которого обнаружен возле железной дороги там, в Киргизии, – жертва вражеского агента, сброшенного близ Краснотала, – сказал он. – Однако не надо думать, что враг работает уж очень топорно. Нет, я полагаю, он действует по сценарию, куда более сложному, Харвуд – специалист на замысловатые ходы. Но ваша настойчивость, товарищи, оправдала себя, дело все более проясняется.

Бондаренко с сожалением произнес:

– Плохо, товарищ генерал, то, что мы не всегда оказываемся в состоянии быстро найти и обезвредить врага.

Тарханов с удивлением взглянул на него.

– Это происходит, во-первых, потому, что свои планы он нам предварительно, естественно, не сообщает; у агента, попавшего на нашу территорию, всегда сто дорог, а у нас в поисках его – куда меньше. Однако мне кажется, что для пессимизма у нас оснований нет.

Конечно, не все обстоит так хорошо, как иногда пишут в книжках, но кое-какие успехи по «Незваному гостю» мы имеем: своевременно откомандировали Русакова в Киргизию, Ухваткин – под наблюдением, пограничники там начеку. Шервуда нам удалось разоблачить… А сегодня удалось установить связь с Шервудом еще одного иностранного агента. Правда, я пока не могу понять, как такой прогрессивный ученый, участник конференций сторонников мира в Англии мог вдруг оказаться самым вульгарным сотрудником разведки Харвуда… Тут нам придется кое-что проверить. Но полковник Соколов своей оперативностью сделал сегодня большое дело – ведь Макгайр атомщик, гость нашей Академии наук, вы понимаете, какие возможности он имел бы в качестве разведчика? Этот случай лишний раз напоминает нам о необходимости быть все время начеку. Харвуд из кожи лезет вон – это вы знаете. А Уильям Прайс – так тот черт знает до чего додумался!

– Что же он придумал? – спросил Бондаренко. Генерал Тарханов усмехнулся.

– Несколько лет тому назад в американском журнале «Кольерс» была опубликована статья «Крепость в небе». «Кольерс» призывал американских миллионеров к созданию управляемого небесного спутника Земли, с которого можно было бы беспрепятственно и безнаказанно сбрасывать атомные бомбы на Советский Союз, на Китай, на страны народной демократии в Европе. Подобных статей в американской прессе опубликовано много, никто всерьез их и не принимал. Но вот оказалось, что Прайс посвятил себя осуществлению этой мечты – поскорее забраться в межпланетное пространство! Особенно его расстроили разговоры наших ученых о предполагаемой в ближайшие годы посылке искусственного спутника Земли. Прайс рвет и мечет – боится опоздать: а вдруг мы не пустим его на небо?!

Тарханов внимательно посмотрел на Бондаренко и сказал подчеркнуто значительно:

– Аллен Харвуд, шеф разведки – интимный друг Прайса, он и материально заинтересован в делах его концерна.

– А это значит – Харвуд бросит своих псов на выполнение любого задания Прайса, – заметил Соколов.

– У меня есть кое-какие соображения относительно вашей дальнейшей работы, – сказал Тарханов Бондаренко. – Отдохните два-три дня и – прошу ко мне.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

От начальника управления Бондаренко и Соколов вышли озабоченными.

– Может, пообедаем вместе? – предложил Бондаренко.

Соколов взглянул на часы:

– Не успею. Пора ехать.

– Далеко собрался?

– За город, в Институт ядерных исследований. Хочу еще раз посмотреть на Макгайра.

Капитан Пчелин правильно рассудил… Прежде всего нужно было создать предлог, который позволил бы ему в нужную минуту зайти в часовую мастерскую. Он снял с руки часы и старательно покрутил завод – пружина лопнула.

Вручив сидевшему за окошечком парню с усиками свои часы, Пчелин, сославшись на спешное дело, ушел, пообещав скоро возвратиться и забрать их.

Дело было сделано. Пчелин вышел из мастерской и смешался с толпой людей, рассматривавших фотоснимки на уличных витринах, посвященные показу жизни Китая, Монголии, Индии… Народу тут всегда было много, одни уходили, другие приходили. Рассматривая большой снимок дворца Тадж-Махал, капитан Пчелин увидел возле себя высокого сутулого человека с асимметричной физиономией. Глубоко в орбитах спрятались маленькие злые глаза. Просмотрев снимки, человек этот ушел. Капитан Пчелин даже не поинтересовался, в каком направлении он удалился, его занимали лишь люди, направлявшиеся в мастерскую. Каждый раз, когда туда кто-либо входил, капитан спрашивал себя: не стоит ли ему вот именно теперь оставить свой наблюдательный пост и пойти следом, посмотреть, как будет вести себя парень у окошка? Но Пчелин останавливал себя – нет, это не тот! Потом капитан пришел к выводу, что вражеский агент появится в мастерской перед самым концом работы. Придя к такому заключению, Пчелин почувствовал голод и вспомнил о том, что с утра еще ничего не ел. Купив в палаточке несколько пирожков, он прошел в сквер и уселся на скамейке. Отсюда ему хорошо был виден не только вход в мастерскую, но и стиляга за окошком.

Прошло никак не менее трех часов, но ничего, вернее никого подозрительного, капитан не заметил. Он гулял, удаляясь от мастерской и снова приближаясь к ней, но подсознательное чувство говорило ему, что тот, кого он ждет, еще не появился.

Русоволосый, кареглазый крепыш, молодой чекист считался в управлении способным оперативным работником. Он много читал, учился и, как говорили товарищи, был более других склонен к философствованию и тонкому психологическому анализу. О шутках по поводу его склонности к психологии капитан Пчелин сегодня впервые вспомнил с досадой, когда, сидя в сквере, поглощал пирожки с повидлом: неожиданно ему показалось, что на него кто-то смотрит. Он осторожно и внимательно огляделся, но ничего подозрительного не заметил. Однако ощущение чьего-то неприязненного взгляда, наблюдающего за каждым его движением, не покидало его. Потом он ушел из сквера, ходил по улице, снова толкался у витрин, однако избавиться от ощущения, что за ним следят, ему так и не удалось. Это обстоятельство наконец рассердило его. Ну кто и зачем стал бы следить за ним? Да и нет никого. Просто устал, распустились нервы. Правда, в подобных случаях чекисты говорят, что они «слышат» врага. Пчелин знал об этом, но был уверен, что его ощущение сейчас всего лишь результат усталости и замеченной сослуживцами избыточной склонности к «тонкой психологии».

Время шло. Остались уже считанные минуты до закрытия мастерской. «Неужели я просмотрел, не почувствовал врага?» – нервничал Пчелин. Еще десять минут – и придется зайти за своими часами… И в этот момент у входа в мастерскую появился человек, при одном виде которого в капитане Пчелине все напряглось: он! Так вот это кто! Полный, с бледным одутловатым лицом, с мешками под глазами, в сером костюме, с портфелем, он подошел к окошку и протянул часы. Пчелин стоял позади него.

– Посмотрите, что-то испортилось, – произнес вошедший.

Мастер за окошком открыл крышку часов, посмотрел в лупу на механизм и, вооружившись инструментом, стал что-то делать. Минуты через три он неожиданно опустил руки с часами под стойку и тотчас же с улыбкой протянул их владельцу.

– Можете получить, – сказал парень со слащавой улыбкой, – немного разладились, только и всего. Теперь будут ходить.

Пчелин мог поклясться, что парень подал клиенту не те часы, которые он у него брал, а другие. И он тотчас убедился в справедливости своей догадки: новый ремешок мешал человеку с одутловатым лицом надеть часы на руку, он не был еще обмят, топорщился. У тех же часов, которые он снял, был старый ремешок, приспособленный к его руке.

Парень за окошком рылся в ящиках: он делал вид, что ищет часы Пчелина, явно стремясь дать возможность этому человеку уйти. И лишь когда мужчина в сером вышел, Пчелин получил свою вещь.

Выйдя на улицу, Пчелин повернул налево и быстро пошел по направлению к площади за сквером.

Дойдя до угла сквера и внимательно осмотревшись, Пчелин увидел интересовавшего его человека: тот быстро входил под арку большого проходного двора. Капитан почти бегом пересек площадь и устремился за агентом Шервуда, который несколько опередил его. Расстояние сокращалось, и когда человек в сером выскочил в переулок и бросился к машине, Пчелин был от него на расстоянии всего десяти – пятнадцати метров. «"Победа" выкрашена в серый цвет», – отметил про себя капитан и подумал: «Сейчас я увижу ее номер, а затем возьму такси и двинусь следом». Но увидеть номера машины Пчелину не пришлось: кто-то сзади неожиданно нанес ему сильный удар по голове, и он без сознания упал на ступеньки подъезда.

«Что ему нужно здесь?» – думал полковник Соколов, внимательно рассматривая английского профессора-атомщика, в то время как академик, еще не старый и энергичный человек, давал пояснения группе иностранных ученых, приехавших в Институт ядерных исследований. Одетый, как и научные сотрудники института, в белоснежный халат, Соколов присутствовал при встрече академика, одного из крупнейших физиков нашей страны, с иностранными учеными.

Полковника Соколова, естественно, занимало, какие шпионские сведения агент Шервуда хочет получить, используя для этого свое положение специалиста-атомщика и репутацию честного и прогрессивного человека.

В неожиданной метаморфозе с профессором Макгайром, в превращении его в агента одной из иностранных разведок, во вражеского лазутчика было что-то непонятное, загадочное… Соколов знал, что генерал Тарханов через особые каналы примет все меры к тому, чтобы выяснить эту неприглядную сторону биографии Макгайра. Однако именно теперь, когда Макгайр получил от своих хозяев какое-то новое указание, за ним следовало смотреть в оба с тем, чтобы установить, во-первых, с кем он будет пытаться наладить связь, во-вторых, выяснить, что его конкретно интересует. Вот он приехал в Институт ядерных исследований – зачем? Для отвода глаз или ему некуда девать время? Вряд ли, раз Шервуд вынужден был спешить с передачей ему какого-то распоряжения, наверное, и Макгайр должен спешить и не стал бы тратить дни на развлекательные экскурсии – ведь он мог бы сегодня поехать не сюда, а туда, где ему нужно быть в соответствии с приказом Шервуда или самого Харвуда. Не значит ли это, в таком случае, что полученный им сегодня утром в Третьяковке приказ и обязывал его быть именно здесь и слушать объяснения маститого советского академика?

Но то, о чем с интересом может слушать известный английский ученый, профессор ядерной физики Джон Макгайр, ничего не даст Макгайру – шпиону Харвуда и Шервуда. И Соколов, внимательно слушая академика, продолжал незаметно наблюдать за англичанином.

Если сто миллионов атомов расположить в ряд, вплотную друг к другу, то длина этого ряда составит всего один сантиметр. А «сердце» атома, его ядро, примерно в сто тысяч раз меньше самого атома! Если мысленно увеличить атом до размеров здания в три десятка этажей, то мысленно увеличенное в такой же пропорции ядро атома имело бы размеры песчинки диаметром в несколько десятых долей миллиметра. Однако вся масса вещества атома заключается именно в его ядре, плотность которого тоже не имеет ничего общего с обычными представлениями, к которым человечество привыкло за тысячелетия своего существования: если например, спичечную коробку наполнить атомными ядрами, то она весила бы более трех миллиардов тонн.

Но и ядро атома не является чем-то неделимым, оно в свою очередь состоит из мельчайших частиц – нейтронов и протонов, количество которых в атомах таких тяжелых элементов, как, например, уран, превышает две сотни. Лишь ядро атома простейшего элемента – водорода состоит из одного протона. Однако недавно сотрудникам Института ядерных исследований удалось установить, что и протон – не простая элементарная частица, ибо он в свою очередь имеет ядро и оболочку. Гениальное утверждение В И. Ленина о неисчерпаемости атома в каждой его частице подтвердилось.

Что же удерживает вместе частички ядра? Внутриядерные силы. Сила внутриядерного сцепления чудовищна.

Ученым пришлось вести изучение столь малых частиц материи, что по сравнению с ними частицы, видимые под микроскопом, – гиганты. С помощью какого же инструмента можно производить операции над «сердцем» атома и отдельно над каждой его частицей, порой одной из многих, входящих в ядро? Никакой самый тонкий инструмент тут не годился. Пришлось прибегнуть к бомбардировке атомов атомными же частицами, которые принято называть «элементарными», а чаще – частицами высоких энергий. Попадая в ядро атома, такая частица, к примеру, нейтрон, электрически незаряженный, расщепляет ядро. При этом происходит превращение одного элемента в другой. Осколки ядра и радиоактивное излучение внимательно изучаются в лабораториях. Но, естественно, для работы нужны не отдельные частицы, а мощные потоки их. И чем выше быстрота движения этих частиц, чем больше их кинетическая энергия, тем большую возможность получают физики заглянуть в бездну мира бесконечно малых величин, имеющих колоссальное значение для овладения энергией атома, а также, в конечном счете, для судеб человечества в будущем. Ведь то, чего пока достигло человечество в подчинении себе энергии атома, – лишь первый шаг. Мы научились расщеплять только ядро атома урана, да и то плохо – в результате цепной реакции освобождается лишь ничтожная доля грандиозных запасов энергии в ядре атома урана – менее одной тысячной доли всей скрытой в нем «волшебной силы»! Так что работать ученым физикам есть над чем. Но им для этого нужен «инструмент» – частицы высоких энергий. Однако получить такие частицы было нелегко, добиться этого удалось лишь на ускорителях – огромных и сложных установках, перед одной из которых и находился сейчас полковник Соколов.

Он вспомнил о недавно прочитанной книге «Жизнь с молнией»… Соревнование с молнией устарело. Но колоссальные установки сверхвысоких электрических напряжений подвели к энергии только в 5-10 миллионов электрон-вольт. И стоп! Природа не хотела сдаваться: утечки электричества и сокрушительный пробой изоляторов не давали двигаться дальше.

Атака в лоб не удалась. Тогда ученые пошли в обход – решили вообще избавиться от необходимости идти только по пути увеличения мощности «прямого» напряжения электрического тока, а заставить ускоряемые частицы много раз подвергаться воздействию одного и того же электрического напряжения. Дело было в том, чтобы, обращаясь по почти замкнутой орбите, частицы с каждым оборотом накапливали все большую скорость. Так был создан циклотрон Лоуренса, позволивший, не прибегая к высокому напряжению, сообщать частицам энергию, равную 10-20 миллионам электрон-вольт. Однако этого было совершенно недостаточно, ибо чем выше скорость частиц, тем больший эффект получают ученые при изучении ядра атома. Но и позволив опередить молнию, природа снова не хотела открывать своих тайн: 20 миллионов вольт стали пределом на целое десятилетие – при попытке дальнейшего ускорения частиц циклотрон вместо того, чтобы способствовать их ускорению, наоборот, замедлял их движение. И вот ученые одержали новую победу: Векслер в Советском Союзе, а затем Макмиллан в Америке нашли выход из тупика. Векслер предложил принцип автофазировки, открывший дорогу для колоссального повышения энергии ускорителей ядерных частиц. На этом принципе в Советском Союзе и был построен мощный ускоритель – синхроциклотрон, дающий пучки прогонов с энергией в 680 миллионов вольт, нейтронов – с энергией в 600 и альфа-частиц с энергией в 840 миллионов вольт. В синхроциклотроне «элементарные» частицы ускоряются ритмическими толчками электрического поля. По спирали частицы заставляет двигаться сильное магнитное поле – только магнит установки весит 7 тысяч тонн, ширина его полюса достигает шести метров. Между полюсами магнита помещена камера для разгона частиц размером с большую комнату. Воздух из камеры выкачан. В стенке камеры – «окна» из алюминия, через которые поток частиц проходит так же легко, как свет через стекло.

Но для развития советской науки об атоме и этого оказалось недостаточно. Ведь чем выше будет скорость частиц, тем больший эффект получают ученые при изучении ядра атома. И вот советские ученые и промышленность создали и ввели в 1957 году в строй крупнейший в мире ускоритель ядерных частиц – синхрофазотрон, дающий протоны с энергией… в 10 миллиардов электрон-вольт! Вес магнита новой установки – 36 тысяч тонн, а диаметр его достигает почти шестидесяти метров. Потребляемая синхрофазотроном электроэнергия составляет почти четверть мощности Днепрогэса. Ускорение протонов в синхрофазотроне происходит всего за 3,3 секунды. За это время они успевают совершить в камере ускорителя четыре с половиной миллиона оборотов и проходят путь в два с половиной раза больший, чем расстояние от Земли до Луны.

Полковник Соколов с любопытством смотрел на пронзившие восьмиметровую бетонную стену стальные трубы, похожие на орудийные стволы, – через них мощные потеки частиц высоких энергий выбрасываются в соседний зал, на экспериментальные установки – в одних приборах они пролетают через пар и за ними остается туманный след, в других – они вторгаются в доведенную почти до кипения жидкость, и след их обозначается полосой из крошечных пузырьков. Поток частиц падает на твердые тела и проникает в них, разбивая ядра атомов.

Почему ученым нужно изучать именно «элементарные» частицы? Потому, что они – эти «элементарные» частицы – активные участники сложнейших процессов, происходящих в глубине атома. Да, в глубине. Чтобы вникнуть в смысл этого слова, достаточно сказать, что входящий в оболочку атома электрон легче входящего в ядро атома протона в 1836 раз. А только протонов в ядре, например, урана 92 штуки. А сам-то атом – величина, находящаяся вне досягаемости микроскопа!

И вот с помощью синхрофазотрона, который академик сейчас показывал иностранцам, в Институте ядерных исследований удалось искусственно, в лабораторных условиях, получить ряд таких «элементарных» частиц, которые до этого были обнаружены только в космических лучах, да и то в мизерном количестве.

Соколов продолжал наблюдать за англичанином: агент Шервуда заметно насторожился лишь тогда, когда академик рассказывал о том, что в институте удалось получить частицы огромной скорости, что в Советском Союзе ведутся работы по созданию ускорителя невиданной мощности – на 50 миллиардов электрон-вольт. И уж совсем в охотничью собаку на стойке превратился Макгайр, когда академик упомянул об успехах сотрудников института, добившихся рассеяния нейтронов пучками нейтронов же. Полковник Соколов не был большим специалистом в области атомной энергии, но все же его знаний оказалось достаточно для того, чтобы понять, что именно в сообщении академика могло так заинтересовать англичанина: в военных условиях, в случае применения атомного оружия, именно мощное нейтронное излучение обрушивается на землю и, мгновенно разбивая ядра атомов элементов, входящих в состав земли, камней, материалов, из которых построены здания и укрепления, превращает в смертельно-радиоактивное все, что окружает человека. Соколов представлял себе, какие переживания обуревали сейчас вражеского лазутчика, – ведь ему так и не сказали ничего о конкретных данных, позволивших советским ученым добиться таких успехов.

Гости, наконец, стали прощаться. Англичанин растроганно пожал академику руку.

– Уэлл… Карашо… – говорил он, широко улыбаясь. – Я хотел бы остаться на некоторое время у вас, поработать с моими русскими коллегами.

– Пожалуйста, – радушно ответил академик. – В какой области вы хотели бы поработать у нас?

Казалось, англичанин на мгновенье задумался, но полковник Соколов понимал, что он хитрит, что ответ у него готов давно, еще до сегодняшнего визита в институт.

– Я с удовольствием отдался бы любимому делу под руководством такого вашего прославленного ученого, как профессор Ясный, – произнес он наконец.

«Вот оно что – опять Ясный!» – полковник понял, что, приехав сюда, он не потерял времени даром. Академик выразил сожаление:

– С этим придется пока повременить, мистер Макгайр.

– Почему?

– Потому что в лаборатории, которая вас интересует, как, впрочем, и в любой другой, можно работать только с разрешения ее руководителя, а профессор Ясный в настоящее время находится в командировке. Но скоро он вернется, и мы этот вопрос уладим.

– Извините, я не знал, что мой коллега Ясный в отъезде. Скажите, как скоро он возвратится в Москву?

– Недели через полторы.

– Так долго еще… – Макгайр был явно обескуражен. Соколов крепко пожал академику руку и сел в свою машину. Когда он возвратился в управление, его немедленно вызвали к генералу Тарханову, и тут он узнал о покушении на капитана Пчелина.

– Я только что от него, – сказал генерал. – Мы с вами еще поговорим насчет этого покушения. Сейчас же надо действовать. Дело в том, что, по описанию Пчелина, личность человека, за которым он следил, соответствует внешности неизвестного, с которым Шервуд встречался на Дмитровском шоссе и которого мы знаем под фамилией Силина. Второе важное обстоятельство – крупный инженер одного из номерных институтов Павел Васильевич Горелов, человек семейный, увлекся молодой особой, некоей Аллой Цветковой, часто посещает ее на даче. Капитан Пчелин решительно утверждает, что, интересуясь обитателями дачи, на которой бывает инженер Горелов, он заметил там того самого человека, который явился в часовую мастерскую. Вы понимаете, Иван Иванович, что это значит?

– Это значит, что линия Харвуд – Шервуд – Силин – Макгайр не случайна. По-видимому, все это звенья одной шпионской операции, – твердо произнес полковник.

– Я тоже так думаю, – сказал генерал. – Нужно сейчас же взять под непрерывное наблюдение этого англичанина. Я принял кое-какие меры, чтобы выяснить, как могло случиться, что зарубежный прогрессивный деятель, приехав к нам, оказался самым обыкновенным лазутчиком, правда, с далеким прицелом. Но вы обратите внимание вот на что… Из вашего недавнего сообщения видно, что и тут их интересует Ясный, работа его лаборатории. Значит, мы правильно поняли, куда они целят. Боюсь, что капитану Русакову будет трудновато. Ему надо помочь. Этим сейчас же займусь я. А вы организуйте наблюдение за англичанином и дачей Цветковой. Вот адрес Цветковой… Станция… улица… номер дома. Пчелин пока вам не поможет – ему предписано недельку полежать.

– На станцию я поеду сам, – сказал Соколов. – Там – Силин.

– Правильно, поезжайте, Иван Иванович, сами взгляните. Об установлении нами оперативного наблюдения не должна подозревать ни одна живая душа!

Снэйк-Силин переходил от приступов бешенства к унынию. Виной этому было сообщение, полученное им сегодня в часовой мастерской. В крошечной шифрованной записке Шервуда, спрятанной под крышкой часов, Снэйк-Силин обнаружил приказ Харвуда и даже самого Уильяма Прайса: с этой минуты он, Снэйк, терял самостоятельность и поступал под начало Чумы, который уже прибыл на территорию Советского Союза. Чума – уполномоченный Харвуда и Прайса по проведению операции «Вирус», и теперь не только благополучие, но и жизнь Снэйка зависели от этого страшного человека. Снэйк никогда не видел Чуму и не знал его настоящей фамилии, но о репутации этого человека был достаточно наслышан. Товарищи по работе в разведке не раз с восхищением рассказывали ему об этом человеке, которому они хотели бы подражать: его специальностью являлся главным образом террор, убить человека для Чумы столь же легко, как для заядлого курильщика выкурить сигарету «Кэмэл». Убийство людей шло, естественно, неразрывно с предварительным выслеживанием жертв. В этом деле Чума добился поразительных успехов. Переброска сюда «Чумы» не умаляла роли Снэйка, наоборот, придавала особый вес и особое значение делам, которыми он занимался. Но Снэйку было известно, что среди жертв Чумы находился не один провалившийся разведчик. Вовремя убрать своего агента – великое дело, и Аллен Харвуд, когда требовали интересы разведки, не признавал другого исхода. «Убить самим своего агента, но не допустить его ареста» – стало неписанным правилом, которому шеф разведки неукоснительно следовал. И Чума – это не являлось секретом – «вовремя», как раз накануне предполагаемого ареста, устранял своего же агента, ставшего опасным или просто нежелательным. Для секции «И», в которой Чума работал, подобного рода убийства являлись обычным делом. В разведке сложились легенды насчет того многообразия способов, при помощи которых Чума убирал с дороги ставших ненужными разведке людей.

Снэйк отнюдь не был сентиментальным, и на его совести имелись чужие жизни. Но одно дело иметь жертвой кого-то и совсем другое – самому оказаться жертвой, хотя бы потенциально. Это – вещи разные! А Снэйк хорошо понимал, что уполномоченный Харвуда получил от шефа право на жизнь и смерть своих подчиненных, в число которых совершенно неожиданно для себя попал и он, Джо Снэйк, попал, очевидно, потому, что вся операция «Вирус» – предприятие Уильяма Прайса, для которого Харвуд и старается. Вот почему при мысли о предстоящей встрече со своим новым начальником он определенно трусил.

Шервуд сообщал, что в соответствующий момент Чума явится к нему, к Снэйку, сам или вызовет его к себе. Пароль: «Далеко ли до Подольска?» – «Это совсем в другом направлении».

Пробыв довольно долго в одном из летних кафе, Снэйк сел за руль и не спеша повел машину по Ярославскому шоссе. Он ехал на дачу, снятую по его указанию Аллой Цветковой и ее «теткой», – они работали по его заданиям и на его деньги. Инженер Горелов мог сообщить много важного, нужно было только взяться за него как следует. Собственно, Снэйку вовсе не следовало бы ехать к Цветковым, но беспризорная и бесприютная жизнь холостяка утомила его, а «тетка» Аллы еще хорошо сохранилась и была к нему благосклонна. Это обстоятельство и привело к тому, что иногда «Михаил Иванович», то есть Снэйк, появлялся на той самой даче, куда с некоторого времени зачастил инженер Павел Горелов. Сумерки сгущались. У поворота с шоссе на проселок незаметно возникла высокая фигура. Это был тот самый человек, которого днем капитан Пчелин заметил у стенда с фотоснимками Индии. Незнакомец спросил несколько насмешливым тоном:

– Далеко ли до Подольска? – и, не дожидаясь ответа, поспешно открыл дверцу и сел на заднее сиденье. – Сейчас будет дорога направо, сверните на нее, – резко приказал он.

– Почему? – спросил Снэйк.

– Боитесь? – Фокс-Чума явно издевался, – Я должен был бы вот сейчас убить вас, Джо Снэйк, но не бойтесь – вы будете жить, в этой стране нам трудно.

– Почему вы хотите, чтобы я ехал по той дороге? – хрипло повторил свой вопрос Снэйк; в нем боролись испуг и гнев.

– Потому, что вам нельзя больше появляться на даче, вы провалились, Джо Снэйк, – спокойно сказал Чума. – И теперь, если хотите, чтобы вы, а заодно с вами и я, не попали в лапы чекистов, гоните машину подальше отсюда. У вас должно быть еще несколько квартир, не правда ли?

– Я провалился? – почти вскрикнул Снэйк; он не верил этому человеку.

– Провалились, – подтвердил Фокс. – Но я думаю, мы еще выкрутимся, – и он коротко рассказал о том, что случилось в этот день неподалеку от часовой мастерской.

Автомобиль опять выскочил на шоссе и пошел на предельно дозволенной скорости. Снэйк был подавлен: он не мог простить себе беспечности, хотя тогда, когда он шел на явку, ему казалось, что им приняты все меры предосторожности. Чума спас его, с этим нельзя было не согласиться.

Снова ехали проселком. Чума часто смотрел на часы.

– Здесь, – Снэйк остановил «Победу» в самом конце безлюдной улицы, такой, какие под Москвой часто называют просеками. На этой улице было всего несколько домов, отгороженных один от другого высокими глухими заборами, над которыми поднимались фруктовые деревья. Где-то яростно лаяла собака. Улица упиралась в лес.

Снэйк закрыл за собой ворота.

– Эту половину дачи вместе с участком снимаю я, – пояснил он.

Вошли в комнату.

– Нас здесь не могут подслушать? – спросил Фокс.

– Нет. Можете говорить свободно. Вы, наверное, хотите есть?

– Да, я голоден. Но сейчас некогда. Впрочем, я вижу у вас коньяк, налейте мне рюмку. Не наливайте себе, Джо Снэйк, я не разрешаю вам пить ни капли, – голос Фокса стал резким. – Вам сегодня предстоит еще одно дело… Я вижу тут телефон – это очень кстати. Соедините меня вот с этим номером, у вас это получится, наверное, скорее. Спешите, он ждет моего звонка.

Снэйк дозвонился. К аппарату подошла женщина. Под диктовку своего нового начальника Снэйк попросил ее позвать к телефону товарища Чурсина, который в данный момент у них обедает. Затем трубку взял Фокс.

– Узнаете? – почти весело проговорил он. – Вам надо сейчас же уходить из ресторана. В гостиницу не заходите. Поняли? Возьмите такси и отправляйтесь к Рижскому вокзалу. Там к вам подойдет человек от меня и доставит вас куда нужно. Всё. Спешите. Дорога каждая минута.

Фокс швырнул телефонную трубку, устало откинулся на спинку стула и выпил коньяк. Снэйк со страхом смотрел на его уродливое костлявое лицо, на котором почти не было видно глаз. Фокс заговорил.

– Вы, должно быть, поняли, что к Рижскому вокзалу придется ехать вам. Вы привезете сюда того парня, с которым я только что разговаривал. Но предварительно я все же скажу, Снэйк, что оба вы с Шервудом – болваны и ослы. Не возражать! Шервуду придется немедленно убраться из Москвы, теперь он тут бесполезен, а насчет вас я подумаю…

– Но как это случилось? – Снэйк трусил все больше. Фокс рассмеялся.

– Очень просто: Шервуд когда-то успел провалиться, и чекисты установили за ним слежку. Не подозревая этого, Шервуд явился на явку в часовую мастерскую и притащил за собой «хвост». Я решил сам проверить, засекли или нет чекисты вашу явочную квартиру. Когда через некоторое время за мастерской стали следить, я понял, что это провал. Мне удалось спасти вас – это было очень рискованно, и я пошел на этот риск только потому, что не хотел позволить им изолировать меня, превратить меня в полководца без армии.

Парень следил за мастерской несколько часов, но бросился только за вами: это значит – он знает или где-то встречал вас. Вот почему вы не должны больше появляться на даче у Цветковых – если парень не умер, то еще сегодня ночью агенты КГБ возьмут дачу в кольцо, и вы, Снэйк, оказались бы в незавидном положении! Вас мне удалось спасти, а вот с Алхимиком покончено – этот осел Шервуд, провалив явку в часовой мастерской, отправился в картинную галерею в Замоскворечье и, вступив там в контакт с Алхимиком, провалил и его. К сожалению, я не знал, куда и зачем Шервуд едет, и ничего не мог сделать. Ну, а чекистов, следивших и за Шервудом и за Алхимиком, я видел своими глазами. Один из них был тот самый, которого я пристукнул. Теперь Алхимику нельзя уже оставаться в роли английского профессора Макгайра. Но я дам ему другое задание, а чекисты… Посмотрим кто будет смеяться последним… Как только вы встретите Алхимика, позвоните по автомату Шервуду и прочтите ему вот этот текст. – Фокс написал несколько строк. – Пусть он немедленно передаст этот шифр в Берлин: раз мы провалились с нашим англичанином тут, пусть на Рейне займутся операцией с настоящим Макгайром. Понимаете, Снэйк, это будет великолепно – сначала все газеты мира поднимут вой о том, что в Советском Союзе похищен известный английский ученый-атомщик, а потом все газеты сообщат: изуродованный труп англичанина обнаружен на территории Восточной Германии. Его пытали и убили большевики, к которым он приехал как друг. Это будет здорово!

Через несколько минут серая «Победа» мчалась по направлению к Москве. За рулем сидел Снэйк.

Глава первая

Поиски ничего определенного не дали: с англичанином не произошло несчастного случая, – об этом знала бы милиция, он не подвергся ни ограблению, ни нападению хулиганов, и тем не менее его нигде не было. После отъезда из Института ядерных исследований Макгайр не появлялся у себя в гостинице.

Думая над тем, куда мог иностранец отправиться вчера вечером, после беседы с академиком, полковник Соколов решил проверить, не заехал ли Макгайр в какой-нибудь ресторан. В какой из них он мог направиться? Вероятнее всего, в один из расположенных по пути следования машины из института в город. Однако никаких следов Макгайря в этих местах обнаружить не удалось. Наконец, сотрудница находящегося на окраине одного отнюдь не перворазрядного кафе сообщила о таком факте: вчера вечером на открытой веранде занял столик средних лет мужчина в клетчатом костюме. У гражданина был пыльник и тяжелая на вид трость с замысловато инкрустированной ручкой. Аккуратно выбритый, с ровным, в ниточку, пробором посередине головы, с серыми глазами, скрытыми за большими в золотой оправе очками, посетитель несколько отличался от обычных клиентов кафе, большей частью проживающих в этом районе. Кушал он мало, просматривал газеты и явно «убивал» время, очевидно кого-то поджидая. Официантки успели уже перекинуться замечаниями по поводу внешности той, которая, как они были уверены, должна прийти на свидание, но почему-то запаздывает. Но «она» так и не пришла. Неожиданно посетители попросили к телефону, который находится в конторе. Администратор кафе решительно утверждала, что звонил мужчина.

Бросив несколько слов в телефонную трубку, посетитель рассчитался и быстро ушел.

Судя по внешнему виду, это был несомненно Макгайр. Немного смущало, что этот гражданин говорил по-русски без акцента и что при вызове по телефону его назвали не то Чуркиным, не то Чурсиным. И все же в конце концов пришлось прийти к выводу: посетителем кафе был именно Макгайр. Ему или было назначено там свидание, или же он должен был сидеть там в ожидании какого-то распоряжения по телефону, которое и получил. То обстоятельство, что агент Шервуда отлично владел русским языком, не могло ввести в заблуждение Соколова: как раз этого и следовало ожидать.

Итак, Макгайр исчез.

При докладе полковника Соколова начальнику управления присутствовал и генерал-майор Бондаренко. Генерал Тарханов внимательно выслушал сообщение Соколова.

– Вы пришли к правильному выводу: Макгайр попросту скрылся, – сказал Тарханов. – Спрашивается, от кого и почему ему потребовалось прятаться, да еще так срочно? Вот в этом мы с вами и обязаны сейчас разобраться. Что мы знаем определенно? Пожалуй, только то, что скрылся он в результате приказа, полученного им от кого-то. У вас не возникают в связи с этим никакие соображения?

– По-моему, – заметил Бондаренко, – исчезновение англичанина связано с его провалом вчера в Третьяковке.

– Я тоже в этом уверен, – произнес Соколов. Генерал Тарханов внимательно, чуть усмехнувшись, посмотрел на нею.

– И все же это еще не ответ на интересующий нас вопрос. – Он покачал головой. – Допускаю, что некто позвонил ему и сообщил: «Твоя связь с Шервудом обнаружена чекистами», ну и что же из этого? Разве отсюда следует, что Макгайр должен перепугаться, отправиться на тайную квартиру вражеской разведки и притаиться там? Нет, это еще не основание для испуга. Зная, что он в какой-то мере разоблачен, Макгайр мог бы просто быть поосторожнее и при первой же возможности уехать из Советского Союза.

– Правильно, – согласился Бондаренко.

– Но он поступил иначе, – продолжал генерал Тарханов. – Можно ли допустить, что он поступил так потому, что у него сдали нервы? Нет, конечно! Его дело – подчиняться кому-то, кто и приказал ему поступить именно так. Так что нервы тут ни при чем… Иван Иванович, – обратился генерал к Соколову, – что могло заставить их пойти на подобный шаг?

– Кажется, догадываюсь, – ответил полковник. – Метаморфоза?

– Да, я думаю, все дело в этом. – Тарханов сдвинул брови. – Надо признать, что мы имеем дело с опытным разведчиком… Я говорю не о Макгайре… Кто же он, этот наш враг? Занимаясь «Незваным гостем», мы до сих пор знали Шервуда и Силина… Но теперь появился третий. Еще вчера мы не знали о его существовании, и это обстоятельство дало ему возможность, как мне ни неприятно в этом признаться, спутать нам карты.

– Я думаю, это тот посланец Харвуда, которого мы ожидали из Черноморска, – заметил Соколов.

– Возможно, – согласился генерал. – Во всяком случае для меня ясно: установив, так сказать, контроль за своей явкой в часовой мастерской, этот субъект сумел обнаружить, что за ней ведется наблюдение, и помешал Пчелину преследовать того, кого мы знаем пока как Силина. Кого еще этот разведчик мог вчера видеть в мастерской? Шервуда. Он, естественно, не мог не понять, что слежка возможна и за Шервудом. Вероятно также, что он видел, как Шервуд установил связь с Макгайром в Третьяковке, а поблизости от них заметил капитана Пчелина. Что же стало ясно посланцу Харвуда? Что и Шервуд, и Макгайр разоблачены нами. Но только ли поэтому Макгайру приказано спрятаться? Анализируя ход врага, я отвечаю: нет, они боятся разоблачения не только шпионской деятельности Макгайра, они боятся какою-то другого разоблачения. Я полагаю, что вы, Иван Иванович, правы: метаморфоза… Помните, еще когда вы докладывали тут о встрече Шервуда с Макгайром, меня это весьма удивило – мы знаем этого выдающегося ученого как честного человека, искреннего сторонника мира и хороших отношений с нашей страной… И вдруг такое странное превращение! Что-то не то! Я сегодня кое-что выяснил – он приехал не на нашем теплоходе через Саутгемптон, как намечалось, а летел через Западную Германию, где пробыл два-три дня.

– Получается так: из Англии в Германию вылетел, будучи нашим другом, а из Германии к нам приехал уже нашим врагом и агентом Харвуда, – заметил Бондаренко.

– Именно. Хотя, я думаю, дело обстояло несколько иначе, – сказал Тарханов и снова заходил по кабинету. – А вы как думаете, Иван Иванович?

– Ваше подозрение с самого начала оказалось правильным, товарищ генерал, и исчезновение Макгайра полностью подтверждает его обоснованность, – ответил полковник. – Полагаю, что дело тут не в политическом перерождении английского профессора Макгайра, а в другом: разведка Аллена Харвуда заманила его на Рейн, а оттуда отправила к нам под его именем своего агента.

– Это вернее всего, – согласился Тарханов. – Стало быть, у нас есть основания предположить, что настоящий Макгайр находится сейчас не в Москве, а где-то в Западной Германии… Это пока предположение, но мы постараемся его проверить…

– Мне кажется, положение несколько сложнее, – заметил Бондаренко. – Разрешите, товарищ генерал…

– Прошу, прошу.

– Мне представляется, что Харвуд продумал и этот ход до конца… Тут, кроме всего прочего, заранее запланирована провокация: приехал в Советский Союз из Англии физик-атощник профессор Джон Макгайр? Судя по документам – приехал, его многие видели, говорили с ним. Кто же сейчас исчез у нас тут, в Москве? Пока мы не докажем, что настоящий профессор Макгайр и не вступал в пределы нашей страны, исчезнувший будет считаться профессором Макгайром.

Тарханов задумчиво посмотрел на собеседников.

– Генерал-майор Бондаренко прав, – обратился он к Соколову. – И я думаю, что нам с вами пора готовиться еще к одной операции…

– Иностранные газеты завтра же поднимут шум, – бросил Бондаренко.

– Вы ошибаетесь, – прервал его Тарханов. – Пока что иностранные газеты будут молчать.

– Почему?

– Потому что, выражаясь вашими же словами: «Харвуд продумал и этот ход до конца». Еще несколько дней, по крайней мере, газеты будут молчать… Но они должны скоро заговорить! И тогда мы нанесем разведке Харвуда ответный удар!

Соколов понимающе произнес:

– Когда прикажете мне быть готовым к этой операции?

– Через три дня. – Тарханов повернулся к Бондаренко. – Я не случайно пригласил вас к себе, отдыхать вам не придется.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Тарханов продолжал:

– В связи с последними событиями нам следует пересмотреть и свое отношение к «Незваному гостю»… Вся эта задуманная Харвудом операция вырисовывается теперь более ясно: ведь и лже-Макгайр направлен к Ясному! Харвуд идет в атаку с нескольких направлений, и мы не можем рассчитывать только на капитана Русакова, у него нет даже тех полномочий, какие ему могут быть нужны. Я думал направить туда полковника Соколова, однако ему теперь придется заняться новым делом… Ниточка от Краснотала через Загорск протянулась куда-то в сторону Фрунзе! Одним словом – ехать в Киргизию придется вам… Ваш «невидимка» где-то там.

– Слушаюсь. Когда я должен выехать?

– Медлить нельзя. Вылетите завтра на рассвете, А сегодня вечером заходите ко мне, мы с вами кое-что продумаем. Нужные документы я вам вручу.

И когда дверь за Бондаренко закрылась, Тарханов указал полковнику Соколову на кресло у стола:

– Ну, а мы с вами, Иван Иванович, давайте займемся предстоящей операцией. Садитесь вот сюда и постарайтесь вспомнить все, что вы знаете о шпионской организации генерала Гелена и о ее связях с разведкой Аллена Харвуда.

Глава вторая

– Ты слушаешь меня, Швальбе?

– Так точно, господин майор.

– Ты, кажется, вообразил, что в разведке генерала Гелена можно ничего не делать?

– Никак нет, господин майор. Я занят Рихтером. На этот раз я сам, лично, выполню приказ…

– Фюрера? – Грин расхохотался.

– Так точно, господин майор. На генерала Дрейнера была возложена обязанность проследить… Теперь он повторил мне приказ Гитлера.

– Когда же ты покончишь с этим делом, Швальбе?

– Сегодня, господин майор.

– Та-ак… Но Рихтер – твой старый долг. Меня лично сейчас больше занимает Макгайр. С ним надо спешить. Ты хорошо помнишь, о чем тебе говорили сегодня?

– Так точно, господин майор. К проведению операции с Макгайром я приступаю.

– Когда?

– Сегодня же, господин майор.

– По-моему, твой план хорош, – похвалил Грин и вышел из автомобиля. – Действуйте, – бросил он на прощание.

Машина тронулась дальше. Швальбе развалился на заднем сиденье.

– Вилли, Мольткештрассе, сто десять, – дал он новый адрес шоферу.

Русоволосый юноша, сидевший за рулем, слышал разговор Швальбе и Грина. «О каком фюрере шла речь? – думал Вилли. – Неужели о Гитлере?» В семье Швальбе культ фюрера был незыблем. Но что за приказ? И кто такой Рихтер? Этого юноша не знал.

Машина пересекла добрый десяток улиц и наконец остановилась у небольшого дома, скрытого густой зеленью.

– Я сейчас, – Швальбе с трудом вылез на тротуар. Красивая, элегантно одетая женщина встретила его у калитки.

– Я жду вас, Швальбе, – в ее голосе слышалось нетерпение. – Вот мои чемоданы. – Женщина сделала широкий жест, и два дюжих молодца, отнюдь не похожие на профессиональных носильщиков, потащили за ней чемоданы, на которых красовались разноцветные наклейки с наименованиями далеких городов: Буэнос-Айреса, Монтевидео, Гаваны, Нью-Йорка…

– Садитесь, фрейлен Цандер. – Швальбе услужливо распахнул дверцу автомобиля. – Я приготовил вам отличный номер в «Адлоне».

Через минуту машина тронулась дальше, но вовсе не к гостинице «Адлон». Вилли слышал обрывки разговора. Цандер сказала:

– Прайс настаивает на своем…

– Тебе досадно или ты боишься провала? – спросил Швальбе.

– Брось болтать! Я свое сделаю. Но знаешь ли ты, что это за штука – «план Дрейнера»?

– Догадываюсь, – недовольно буркнул Швальбе. – Но нас с тобой это не касается, Ильза. Им виднее… Значит, в случае неудачи с Гроссом тебе опять…

Цандер перебила:

– Я не вижу пока для себя перспектив.

– Тебе просто не верится, что ты снова будешь ходить с хлыстом, как тогда в концлагере?

– Да…

Машина вылетела на тихую широкую улицу и остановилась на углу. Швальбе вылез на тротуар и привычным движением поправил в кармане пистолет.

– Тебе хочется обязательно дождаться меня здесь? – спросил он спутницу, и в его голосе Вилли уловил страх.

– Да, – ответила женщина.

Швальбе ушел. Было уже поздно. Позолоченное звездной пылью ночное небо распростерлось над городом.

Вилли сидел, положив руки на руль, и думал о женщине, которая позади него курила сейчас одну сигарету за другой. Вилли мог поклясться, что когда-то он уже видел ее, но тогда она была иной, совсем иной. Однако, где и когда встречался с ней – этого он не мог вспомнить, по-видимому, это было давно. Юноша начал вспоминать краткие годы своей жизни… Как всегда, эти воспоминания начинались с врезавшейся в память сцены: огромный, залитый грязными лужами двор концлагеря, серый забор, колючая проволока, вышки с пулеметам и толпы оборванных, разутых, изможденных людей. Вилли держится за платье женщины, в широко открытых глазах которой застыл ужас. Потом появились эсэсовцы из охраны лагеря, овчарки на сворках… Кто-то схватил мальчика и отбросил в сторону. Страшные крики поднялись над толпой заключенных, и больше Вилли ничего не помнил. С тех пор он жил в семье эсэсовца Швальбе. Его старательно обучали русскому языку, который казался удивительно знакомым и легким.

Дети из соседних домов никогда не играли с Вилли – они относились к нему враждебно. Какие-то невысказанные обидные мысли читал мальчик и во взглядах взрослых людей, с которыми ему приходилось общаться. Ему хотелось иногда осмыслить все, что мучило и угнетало его, но и этого он не мог сделать – он знал только то, чему его учил Швальбе. А тот не раз говорил ему, что на востоке Европы и где-то в Азии живут русские – проклятие всего человечества, те самые люди, из-за которых оказалась каким-то образом сломанной и судьба маленького Вилли. Швальбе обещал ему помочь «за все расплатиться» с русскими.

Шли годы. На улицах заиграли военные оркестры, толпы молодчиков раза в два старше Вилли горланили воинственные песни того недавнего прошлого, о котором он ничего не знал… Вилли стал шофером своего приемного отца.

Но где же он все-таки видел эту Ильзу Цандер? Снова и снова память возвращала его к тому страшному часу, к тому, что в течение многих лет он считал навязчивым видением… И всегда было одно и то же: крики, от которых останавливается сердце… его оторвали от женщины… Но полно, так ли? Чувствуя непонятное волнение, юноша сейчас снова и снова мысленно возвращался к залитому грязными лужами двору. Нет, теперь он чувствует – там произошло что-то такое, чего его детская память не сохранила. Но что же? Он обязательно должен вспомнить – и именно сейчас!

Вот он как бы снова слышит отрывистые и резкие, как собачий лай, слова команды, видит охранников – они колотят прикладами автоматов направо и налево… И – вот оно! Молодая женщина в форме остановилась в двух шагах от мальчика, это она хлыстом указала на него охранникам. Ребенок посмотрел в глаза женщины – в них были холод ненависти и пустота. Ребенок видел ее раньше и знал, она – главный врач, доктор, но она не лечила больных, а составляла из них большие партии, которые эсэсовцы увозили из лагеря в Освенцим и Майданек.

Юноша вздрогнул. Вот она, эта женщина, указавшая на него хлыстом, сидит позади него… Это, несомненно, она! Но если это так, то мучивший его все эти годы кошмар оказывался не видением, а явью, реальным эпизодом из его, Вилли, жизни. Вилли? Он силится вспомнить, как называла его та женщина во дворе концлагеря, и не может… У него было другое имя. Юноша чувствует, что у него кружится голова, – для того, чтобы во всем разобраться, нужно время.

Ильза Цандер курит сигарету за сигаретой и нетерпеливо посматривает на часы.

Где-то неподалеку раздались выстрелы, слабые, приглушенные расстоянием.

Появился запыхавшийся Швальбе.

– Скорее… – бросил он Вилли, залезая в автомобиль. Машина пошла к «Адлону».

– Приказ выполнен, – сказал Швальбе. – Рихтера больше нет.

– Поздравляю, – произнесла Ильза Цандер с облегчением. – Я боялась, что он будет мешать мне в деле с Гроссом.

– Ильза Грубер боялась Рихтера? В таком случае вы мой должник, Ильза…

Ильза Грубер! Да, да, ту женщину-врача из концлагеря звали Ильзой Грубер. Теперь сам Швальбе помог юноше развеять сомнения. Вот она – та, о которой кричало радио в последние дни! Но почему же она Цандер? И почему она едет в «Адлон»?

Носильщики подхватили и унесли чемоданы, Ильза Грубер поднялась по парадной лестнице и скрылась в вестибюле гостиницы.

– К «Мейеру», – скомандовал Швальбе.

Машина легко развернулась и пошла за город. Теперь Швальбе сидел рядом с Вилли.

– Я давно собираюсь поговорить с тобой, – неожиданно начал бывший эсэсовец. – Детство кончилось, Вилли, пора тебе браться за. дело.

Вилли молчал – его сейчас занимала Ильза Грубер и эпизоды из его далекого прошлого, о котором в доме Швальбе ему ничего не говорили.

Швальбе продолжал:

– Для начала мне придется провести испытание твоего мужества… Ты не бросил тренироваться в тире?

Вилли отрицательно качнул головой.

– Превосходно, мой мальчик, скоро это тебе пригодится, пора начинать помаленьку расплачиваться… Сегодня я покажу тебе человека – он твой враг, он тот… Впрочем, об этом потом. Но ты постараешься хорошенько запомнить этого негодяя англичанина…

Англичанина? Что плохого ему, Вилли, сделал какой-то англичанин?

Машина свернула на проселочную дорогу и остановилась у подъезда унылого здания «фирмы Карла Мейера».

– Пошли, – произнес Швальбе, вылезая из автомобиля.

За дверями их встретили часовые, но пропусков ни у Швальбе, ни у его спутника они не спросили. Бывший эсэсовец шел по гулкому коридору, печатая шаг, как когда-то, при Гитлере, на парадах. Встречные отдавали ему честь. Швальбе отвечал небрежно, но, как показалось Вилли, не столько потому, что хотел этим самым показать юноше, какое высокое положение он занимает здесь, в таинственном учреждении, сколько из-за каких-то забот и сомнений, все более овладевавших им.

Они спустились в подвал. Тут тоже были двери – глухие, замкнутые на тяжелые замки. Везде стояли часовые. По знаку Швальбе одну из дверей открыли, и они вошли в камеру. Швальбе, по-видимому, хорошо знал расположение этого помещения: щелчок выключателя – и под потолком зажглась тусклая лампочка. Вилли увидел на койке у стены спящего человека. Окна в камере не было.

– Макгайр, встаньте! – скомандовал Швальбе, и Вилли вздрогнул, как от удара: вот точно такими злыми и отрывистыми фразами кричали тогда эсэсовцы, угонявшие людей в Освенцим! Человек у стены застонал и поднялся на койке.

– Что вам еще нужно от меня? – спросил он по-немецки. В его выговоре почти не слышалось иностранного акцента.

Вилли с любопытством посмотрел на англичанина: Макгайр был небрит, волосы на голове торчали клочьями во все стороны, лицо в синяках и ссадинах – очевидно, его тут не раз били.

– Встать! – крикнул Швальбе, и в его голосе Вилли услышал звериную злобу.

Англичанин резко выпрямился.

– Послушайте, вы! – обратился он к Швальбе. – Меня заманили сюда, посадили в этот застенок. Меня истязают здесь. Но я не могу понять, что вам все-таки от меня нужно? Зачем вы держите тут меня? К смерти я давно готов!..

– Успокойтесь, профессор Макгайр, – произнес почти добродушно Швальбе. – Кажется, произошло недоразумение, все обойдется, уверяю вас.

Англичанин сделал шаг вперед, и в его блестящих гневом глазах Вилли заметил тоску.

– Я не верю вам, – он повернулся и отошел к койке. Швальбе толкнул юношу локтем.

– Смотри, пристальнее смотри на него, – прошептал он.

Дверь камеры за ними закрылась. Они поднялись наверх.

– Ты отправишься домой, Вилли, – сказал Швальбе, – а я останусь здесь до приезда Грина… Мне лучше пока не показываться в городе. – Он проводил юношу до дверей, у которых стояли часовые. – Ну, поезжай. Да не забудь о человеке, которого я тебе только что показал, – он наш враг, и тебе придется иметь с ним дело, мой мальчик. Завтра я тебе все объясню.

Ночь была на исходе. Деревья стояли темные, притихшие. Где-то бушевала гроза, и далекие молнии голубыми мечами рассекали небосвод.

Автомобиль миновал проселок и выполз на автостраду. И вдруг в абсолютной тишине юноша услышал возглас. Он машинально затормозил и поднял глаза. Перед ним стояла незнакомая ему молодая женщина, она улыбалась ему, и юноше было приятно видеть ее стройную фигуру, большие голубые глаза и разбросанные по плечам белокурые волосы. Он спросил:

– В чем дело, фрейлен?

– Я ждала вас здесь, Вася Румянцев, но вы задержались там дольше обычного, – и женщина положила руку на оконное стекло.

– Я Вилли Швальбе, – возразил юноша, с недоумением смотря на женщину, но та резко сдвинула брови:

– Это ложь! Ты сын не эсэсовского убийцы Швальбе, а советского офицера и зовут тебя не Вилли, а Василий, Вася. Послушай, разве ты не помнишь о концлагере Саксенхаузен? Твою родную мать убили Фриц Швальбе и его друзья, а тебя самого отдали на воспитание эсэсовцу… Твой отец, русский офицер, прибыл в Германию и настаивает на том, чтобы тебя возвратили к нему, на Родину.

– Отец! Родина…

– Да, отец, Вася Румянцев, разве в твоей памяти ничего не сохранилось и ты не помнишь своей матери?

– Помню… – почти беззвучно прошептал он. – Боже мой… Значит, это была моя мать! Я русский… – казалось, силы покинули его.

Девушка открыла дверцу и прыгнула на заднее сиденье.

– Меня зовут Эрика Келлер. Нам надо срочно поговорить, – быстро сказала она. – Негодяй Швальбе к его друзья поставили твою жизнь на карту. Скажи, ты видел сегодня англичанина Макгайра?

– Да… – юноша с удивлением взглянул на свою неожиданную спутницу.

– Я так и думала: они решили спешить. Но мне посчастливилось вовремя встретить тебя, – она с облегчением вздохнула.

– Швальбе обещал Грину сегодня же приступить к операции с Макгайром, но, должно быть, передумал и отложил, – сказал юноша.

Эрика отрицательно покачала головой:

– Ты ошибаешься, Вася Румянцев, операция началась в срок и в твоем присутствии… По их замыслу, это ты и должен провести операцию по ликвидации Макгайра.

Эрика Келлер говорила о страшных вещах. Сын советского офицера Василий Румянцев слушал ее с глубоким вниманием.

Генерал Гаррис позеленел от бешенства, когда ознакомился с приказом военного министра: Гуго Лайту присваивалось звание капитана. Лайт с удовольствием улыбался – черт возьми, банкирский дом на Среднем Западе тоже чего-нибудь стоит! Во всяком случае повышение в звании пришло как нельзя кстати – и Келли и Гаррис убедились, что их кляузы успеха в Вашингтоне не имеют. Теперь Лайт дорого дал бы за то, чтобы иметь возможность посоветоваться с Артуром Гибсоном.

Но прежде всего надо было помочь Эрике Келлер спасти профессора Макгайра.

Так как Макгайр числился за организацией бывшего гитлеровского генерала Гелена, то Лайту пришлось придумать благовидный предлог для поездки в штаб этой шпионской организации, расположенной в небольшом городке Пуллах, близ Мюнхена, на территории американской запретной зоны.

«Организация Гелена!» Лайт знал, что во время нападения Германии на Советский Союз генерал Райнхардт Гелен занимал пост начальника отдела иностранных армий в германском генеральном штабе и ведал всей разведкой на Восточном фронте. Его непосредственным начальником был адмирал Канарис, возглавлявший «Абвер», то есть гитлеровскую военную разведку.

Через Канариса американская разведка знала и о подготовке Гитлером нападения на Советский Союз, и с начала 1941 года Канарису было дано задание – торопить фюрера начать войну на Востоке. И вот Канарис, перед началом войны на Западе говоривший Гитлеру, что он «полон мрачных опасений» и что лучше подождать, с увлечением принялся убеждать фюрера: победа над Советами обессмертит его имя и обеспечит арийским господам толпы рабов на Востоке, неисчислимые богатства, заводы, руды, плодородные земли… Канарис говорил Гитлеру, что поход против СССР – пустяк, продлится он всего полтора месяца. Гитлеру было приятно слушать речи начальника своей разведки. Канарис получил щедрую оплату за «услуги». Вернувшись в Штаты, американский военный атташе перевел Канарису деньги, на которые тот купил себе роскошную виллу в Целлендорфе, самой аристократической части Берлина.

Летом 1944 года о связях Канариса с американской разведкой стало известно Гитлеру, и тот приказал повесить шпиона. Гелен продолжал верой и правдой служить фюреру. Через год после разгрома фашистской Германии он сколотил свою «организацию»: в нее вошли остатки шпионско-диверсионных служб Гитлера, люди, ранее работавшие с Гиммлером, Канарисом, Шеленбергом, Кальтенбруннером… Шефами отделений и филиалов «организации» оказались офицеры американской разведки Аллена Харвуда, с которым Гелен систематически встречается. В деньгах недостатка не было: американцы передавали Гелену крупные суммы, которые они получали с населения Западной Германии по репарациям. Таким образом, они даром поставили на службу себе шпионскую организацию, о которой Харвуд не без гордости говорил как-то, что из всех разведок Западной Европы западногерманская шпионская служба Гелена располагает самой разветвленной агентурной сетью.

У Гелена «работает» более пяти тысяч агентов: тысяча только по военному шпионажу, не менее трех тысяч в «политическом» отделе, остальные заняты «штабными и специальными» делами.

Одна шпионско-диверсионная затея следует за другой: разведка против советских войск, дислоцированных на территории Германской Демократической Республики, вредительство, шпионаж и диверсии против молодой республики «восточных немцев», затем «операция Пфиф-фикус» – сбор сведений о Советском Союзе, Китае, восточноевропейских странах народной демократии, засылка своих агентов…

В «служебных инструкциях» шпионского центра Гелена говорится: «СССР – вот главная и в то же время самая трудная цель нашей работы». Представителям печати Гелен заявил как-то, что он мечтает распространить свою сеть «вплоть до Урала». Но об одном существенном обстоятельстве хранят молчание и бывший гитлеровский генерал и его шеф Аллен Харвуд: агенты Гелена энергично действуют против стран Западной Европы, Франция является предметом их особенно пристального внимания.

Лайт знал, что Гелен давно уже входил в «кружок фон Шверина», биография которого до мелочей совпадала с жизненным путем генерала Дрейнера. В этом узком «кружке» состояли такие высшие офицеры гитлеровской армии, как бывший начальник штаба Роммеля генерал-лейтенант Ганс Шпейдель, бывший начальник оперативного отдела генштаба Адольф Хойзингер, командующий бронетанковыми войсками на западе в 1944 году генерал-лейтенант Гейер фон Швеппенбург и бывший начальник штаба фельдмаршалов Рунштедта и Кессельринга генерал-лейтенант Зигфрид Вестфаль. Этим воякам не терпится начать новую войну, с вожделением составляют они очередные военные планы и пишут на эту тему исследования, которыми по секрету обмениваются между собой.

Лайт видел, что опасные замыслы этих людей постепенно претворяются в жизнь: Хойзингер и Шпейдель – официальные руководители возрождающегося вермахта. Дрейнер занят «специальным заданием», а Гелен руководит разведкой, убийствами, диверсиями.

Лайт приехал в Пуллах на этот раз тоже с разведывательной целью – в судьбу Джона Макгайра следовало внести ясность. Как ему удастся добиться этого он еще не знал, но ему казалось, что при разговоре о «незавершенных» делах ему удастся завести речь и об англичанине.

Лайт недаром придумал этот предлог для поездки и не ошибся: сидя в кресле против генерала Гелена он как бы вскользь сказал:

– Да, генерал Келли, кажется, что-то говорил еще о каком-то иностранном ученом-атомщике…

– Очевидно, о Макгайре… – сказал Гелен. – Но он изъят из моего ведения. Вам придется вызвать к себе полковника Шервуда, Харвуд поручил операцию с Макгайром лично ему.

По каким-то интонациям в голосе Гелена Лайт почувствовал, что за его словами скрывается насмешка – по-видимому, произошло нечто не весьма приятное для разведки Харвуда, доставившее Гелену профессиональное удовлетворение.

«Разве Шервуд не в Москве?» – удивился Лайт, но он не подал и виду, что о приезде Шервуда ему не было известно.

– Шервуд прибыл сюда только сегодня. Я прикажу пригласить его к вам.

– Нет, нет, я увижусь с ним позднее. – И Лайт поднялся.

«Кажется, этот немец воображает, что я приехал сюда только для того, чтобы повидаться с Шервудом?» – подумал он, когда за ним закрылась дверь кабинета. Однако свидание с Шервудом, которого он знал давно, откладывать не стал.

Шервуда Лайт нашел в угловой комнате, он выглядел усталым и бледным, больше обычного сутулился.

– Поздравляю, – проговорил Шервуд, пожимая ему руку. – Ты, кажется, идешь в гору?

Лайт промолчал.

– Что стряслось? – спросил он наконец. – У тебя неприятность в Москве?

Шервуд попытался улыбнуться.

– О нет! Просто Харвуд безжалостно загружает меня делами, которые, по его мнению, могу выполнить только я. – И он небрежно развалился в кресле. – Мало у меня своих хлопот в Москве, как будто без меня тут некому заняться важными делами!..

– Тебя вызвал сюда Харвуд? – схитрил Лайт.

– Да! – В подтверждение Шервуд открыл сейф и, вынув из него документ, положил его перед Лайтом. – Читай.

Это была копия донесения Харвуду, всего три абзаца, в конце – чья-то приписка от руки: «По приказу мистера Аллена Харвуда, проведение „Акции "Б"“ возложено лично на Шервуда, с вызовом его из Москвы. За успешную ликвидацию Макгайра Шервуд отвечает персонально. Вызов Шервуду срочно послан».

– Приедешь в наши края, остановиться можешь у меня, – по-дружески сказал Лайт, ничем не выдав своего отношения к делу с Макгайром.

– «Акция "Б"», – повторял Лайт, возвращаясь домой. При одной мысли о том, как он «подложит свинью» Харвуду и особенно этому зазнайке Шервуду, Лайт испытывал чувство удовлетворения.

На станции в купе внесли свежие газеты. Лайт принялся небрежно перелистывать их…

Легко ранен лидер местных коммунистов Курт Рихтер, тяжело – его друг, рабочий Ганс Зиберт. Нападавший скрылся. Рихтер утверждает, что стрелял Фриц Швальбе, который гонялся за ним еще при гитлеровском режиме.

А вот еще. Лайт вскочил на ноги – все газеты опубликовали сообщение о таинственном исчезновении в Москве крупного английского ученого-атомщика Джона Макгайра…

Итак, день «Акции "Б"» приближался! Медлить нельзя…

Глава третья

Изящный ящик радиорепродуктора на столе Функа сотрясался от звуков. Курт Рихтер половину своей жизни проработал токарем на заводах Функа, здесь его знали все. Поэтому, когда в цехи пришла весть о том, что на митинге будет выступать Рихтер, – заводской двор оказался переполненным.

Митинг был созван по поводу ночного покушения на Рихтера и тяжелого ранения Зиберта.

Гневно сжимая кулаки, рабочие слушали выступления ораторов. О самих Рихтере и Зиберте говорили мало, больше – о причинах покушения на них.

– Американцы хотят, чтобы им не мешали начать войну с немцами на Эльбе.

– Зиберт против братоубийственной войны одних немцев с другими.

– Рихтер срывает планы Карла Функа и его подручных, бывших гитлеровских генералов, готовящихся напасть на Германскую Демократическую Республику.

Потом говорил сам Курт Рихтер; говорил смело, правдиво.

– Функ и его подручные пытаются запугать меня. Им это не удастся! Американские лидеры не скрывают, что в своих военных планах они рассматривают нашу страну, как «фронт №1». Они запланировали у нас тут вторую Корею. В Корее, правда, не дошло до использования атомных бомб, а у нас мечтают начать с них!

Империалисты превратили Западную Германию в главную военную базу в Европе: надо довести до сознания населения Западной Германии, что возрождение германского империализма, превращение нашей территории в военную базу неизбежно означает крушение Германии.

Мы должны сесть за один стол с немцами из ГДР и договориться. Мы не пойдем на братоубийственную войну, не допустим здесь у себя повторения того, что было в Корее…

Послышались крики, неясный шум, выстрелы…

Карл Функ в бешенстве вскочил с кресла и выключил радиоприемник, транслировавший митинг с его завода…

– Когда же, наконец, их разгромят?! Слышали? – обернулся он к Гроссу. – Рихтер честит меня империалистом. Меня, всю жизнь отдавшего обороне родины!

– Вы пригласили меня для каких-то переговоров, я слушаю вас, – сказал Гросс, бесстрастно смотря на разгневанного хозяина, и добавил: – Я инженер и не вмешиваюсь в политику.

– Вот как! – Функ насмешливо склонил голову. – К сожалению, это ваше утверждение, кажется, не соответствует действительности. Можете не задавать мне вопросов, я и сам скажу, что следует… Итак, у американского командования, так же, впрочем, как и у наших властей, сложилось впечатление, что, говоря о своей аполитичности, вы попросту хитрите.

– Я хитрю?

– Именно вы. – Функ нервно прошелся по комнате. – Вы не хотите работать на оборону…

– На войну.

– Ну хорошо – на войну, не будем спорить… Но вы не желаете возглавить Управление гражданского строительства. Разве вы думаете, что дороги, мосты, аэродромы нам нужны только для военных целей?

Герман Гросс стоял перед Функом, вытянувшись во весь рост.

– А почему вам нужен для этого обязательно я? – спросил он.

Функ помолчал.

– Сказать откровенно? Хорошо! Вы – талант, гений строительного дела. Затем всем известно, что вы человек далекий от политики и не станете заниматься делами, имеющими отношение к войне. Поэтому, если бы во главе гражданского управления встали вы, это облегчило бы нам положение с кадрами рабочих, а красные вынуждены были бы прекратить свои нападки на управление. Но вы почему-то отказываетесь… Почему? Может быть, вы согласны с коммунистами? Нет? Значит, генерал Келли ошибается…

– Путать меня не следует, – все так же спокойно произнес Гросс. – О предложении я должен подумать. Полагаю, я имею на это право. Мне нужно несколько дней. – Он раскланялся.

Но Функ жестом удержал его.

– Послушайте, Герман, – заговорил он. – Я поддерживал вас всю вашу жизнь, вы знаете это… Вы построили колоссальную плотину. По моей рекомендации правительство поручило это строительство вам. Надеюсь, вы не будете утверждать, что выстроенная вами плотина имеет хоть какое-нибудь военное значение?

– Нет, я этого не думаю.

– И правильно делаете, – подхватил Функ с воодушевлением. – Но почему же вы не сдаете властям документацию, планы, чертежи вашего сооружения?

Гросс слегка улыбнулся:

– Я хочу быть уверенным, что с моей плотиной не произойдет недоразумение.

– Вы наслушались Рихтера?

Гросс нахмурился.

– Ни для кого не является тайной, что министерство внутренних дел выдало американцам планы мостов и иных сооружений на нашей территории. Многое теперь заминировано… Я не хотел бы, чтобы подобная участь постигла и мою плотину.

– Вы с ума сошли! Да как вы смеете предполагать подобное? Ведь… понимаете, это привело бы к затоплению огромной территории, к гибели миллионов жителей немцев! – Функ вытер платком покрасневшие глаза.

– Вот я и хочу быть уверенным, что подобного несчастья не произойдет, – бесстрастно произнес Гросс и еще раз откланялся.

Функ подошел к нему вплотную.

– Мне жаль вас, Герман… Ваше поведение может быть истолковано в невыгодном для вас смысле и тогда ничто не спасет вас от неприятностей… Правительство отберет у вас планы, чертежи. А работа… Тогда уж вы не получите никакой работы.

– Вы зря запугиваете меня, – ответил Гросс. – Мне надо подумать. Документацию же я сдать пока что не смогу.

Он повернулся и вышел. И почти в то же время из смежной комнаты в кабинет вошел Грин.

– Отказался? – озабоченно произнес он. – А мистер Прайс-младший требует ускоренного проведения мероприятий по «плану Дрейнера».

– По-видимому, я утратил на него влияние. – Функ явно был не в духе. – Придется отступить?

– Ни в коем случае! – возмутился Грин. – Не хотел добром, прибегнем к другому средству. – Он набрал номер телефона и кому-то приказал: – Немедленно доставить Гроссу телеграмму из Гамбурга.

Функ вспомнил разговор Келли с Прайсом в тюрьме.

– Ильза Грубер? – спросил он. Грин утвердительно кивнул.

– «План Дрейнера» должен быть выполнен, так хочет Прайс-младший, – сказал он сухо.

У Германа Гросса в этот день было прескверное самочувствие – его не оставляла внутренняя уверенность, что с ним пытаются разыграть скверную шутку. Какую – он еще не мог понять, однако ему казалось, что это имеет непосредственное отношение к предложению возглавить Управление гражданского строительства. Гросс не очень доверял Карлу Функу, но сегодня тот сказал ему правду – рабочие не идут в это управление. Почему? Ведь, по словам Функа, это совершенно безобидное предприятие, не имеющее отношения к перевооружению Западной Германии. И все же что-то не то! По-видимому, он, инженер Гросс, знает об этом учреждении меньше многих из тех, кто говорит о нем вещи, неприятные Карлу Функу. Но при чем тут Функ? Очевидно, кто-то попросил его оказать давление на инженера. Кто же мог обратиться к Функу? Правительство и американские власти – в этом можно было не сомневаться. Но ведь Келли меньше всего интересуется гражданским строительством, и прибегать к давлению на него, Гросса, к угрозам только для того, чтобы он возглавил управление, он не стал бы. Нет, тут что-то другое. Но что именно?

Эрика Келлер пришла, как всегда, очень оживленная.

– Вы расстроены?

Гросс меланхолично смотрел в окно – оно выходило в сад.

– Наседают? – участливо спросила девушка.

– Да.

– Отказались?

– Да.

– Правильно сделали, документацию им передавать нельзя.

– Знаю… Но дело не только в этом… Вы сегодня чем-то возбуждены. Эрика?

– Все-таки заметили? У меня много причин быть возбужденной.

– Секрет?

– Нет, почему же… Начнем по порядку: сегодня утром я получила от «Консула» очередной сюрприз.

– Негодяи! Расскажите, что произошло.

– Ничего особенного… Почтальон принес мне письмо. Я проявила некоторую осторожность и попросила дворника отойти с ним в глубь сада и там вскрыть его… Предусмотрительность оказалась не лишней, но все кончилось маленьким фейерверком.

– Они упорно пытаются убить вас!..

– И знаете, это несколько удивляет меня… Они могли бы подождать, когда истечет срок представления мной в издательство рукописи о вас, тем более, что только вчера директор издательства просил меня поспешить.

– Какая же связь между действиями негодяев из «Консула» и вашей книгой обо мне? – спросил Гросс.

– Я прихожу к выводу, что связь тут имеется. Об этом я и решила поговорить с вами – это вторая причина моей… ну, взволнованности, что ли. Я боюсь, что вы не поймете меня, Герман Гросс.

– Постараюсь понять… Я не так безнадежен, как вам представляется, Эрика. Говорите.

– Вы не задавали себе вопроса, почему издательство поручило именно мне написать книгу о вас?

– Нет.

– Напрасно. Я тоже сначала об этом не подумала, меня радовала возможность писать о вас… говорить с вами… видеть вас, Герман… – голос девушки дрогнул.

– Эрика!.. – Гросс почти растерялся: что значит этот ее тон? Разве он не безразличен ей?

– …Мне было приятно и то, что директор издательства захотел, чтобы о вас писали как о человеке, не имеющем ничего общего с перевооружением страны.

– Но это только правда, – заметил Гросс.

– Возможно… Кто же мне все-таки скажет, почему потребовалась книга о вас? Потребовалась именно сейчас? Почему ваше имя приходится то и дело слышать по радио? Наконец, почему эту книгу поручено написать именно мне, если не совсем «красной», то во всяком случае «ярко-розовой», человеку, статьи которого расцениваются, как вредные, только потому, что я против Круппа, Функа, против войны.

– И что же вы по этому поводу думаете, Эрика?

Она грустно посмотрела ему в глаза.

– Я начинаю думать, что нас с вами дурачат, что мы, сами о том не подозревая, играем скверные роли, которые кто-то нам дал.

– Яснее, Эрика, яснее.

– Вам не предлагали возглавить какие-нибудь военные работы?

– Военные? Нет. Они знают, что я никогда не соглашусь. Но… вот Функ настаивает на том, чтобы я занялся делами Управления гражданского строительства. – Гросс сделал ударение на слове «гражданского».

– Все понятно, Герман. – Эрика стиснула руки. – Вот для чего им нужна моя книга о вас! И когда книга вышла бы в свет, в газетах можно было бы напечатать некролог обо мне, о красной, почти коммунистке, павшей жертвой террористов из «Консула», – им это было бы выгодно, да нет, просто необходимо для того, чтобы придать вам в глазах народа тоже красноватый оттенок.

– Я решительно ничего не понимаю, – сказал Гросс. – Если вы думаете, что вас убьют, когда вы окончите книгу, – не пишите ее.

– Нет, я напишу книгу о вас, Герман, но не для них, и окончу ее чуточку позже, когда вы будете лучше разбираться что к чему.

– Но я хочу разобраться сейчас, мне это необходимо.

– Хорошо, я скажу вам… На Управление гражданского строительства все чаще возлагаются поручения военного характера, особенно по подготовке к взрыву всевозможных сооружений. Рабочие не хотят иметь дело с этой «гражданской» организацией, тем более, что упорно говорят о секретном плане превращения нашего города в «немецкий Сталинград» на Рейне. Все это штучки генерала Келли и его хозяев, но нашим недобитым воякам эта мысль нравится. В связи с этим возлагаются особые задачи на Управление гражданского строительства. Назначая туда вас, они сразу убивают двух зайцев: приобретают талантливого специалиста и могут использовать в своих целях репутацию человека, не желающего работать на войну, – это облегчит им дело, рабочие вам верят, к вам они пойдут. Да и самые работы получат, по крайней мере на некоторое время, иной, безобидный вид. Вы им нужны как ширма.

– Гм… гм… – Гросс шагал из угла в угол. – В этом придется разобраться. Спасибо вам, Эрика. А в затеи «Консула» я вмешаюсь.

– Не спешите, Герман. Пока будем делать вид, что работаем над книгой, какую им хочется получить от меня.

– Хорошо. Пусть будет так. Какие еще причины вашего возбуждения?

– Как, разве недостаточно того, о чем я рассказала? – она усмехнулась.

Гросс чувствовал, что Эрика чего-то недоговаривает, но не хотел допытываться. А девушка действительно о многом умолчала. Не сказала она о взволновавшем ее свидании с американцем Лайтом, вместе с которым ей пришлось долго ломать голову над тем, как спасти Макгайра. Не рассказала и о том, как бросилась за помощью к Курту Рихтеру, беседа с которым неожиданно оказалась иной, чем Эрика ожидала: он был серьезно озабочен заигрыванием Функа с Гроссом и просил ее быть настороже. Не сообщила она Гроссу и о том, что после обстоятельной беседы с Рихтером побывала в Берлине, повидалась с ранее незнакомыми ей людьми и только сегодня возвратилась домой; она была в курсе «Акции "Б"» и делала все необходимое, чтобы провалить ее.

Гросс сказал:

– Они хотят запугать меня! Я люблю играть честно, в открытую: когда они откроют свои карты, тогда и поговорим.

– Они никогда не откроют перед вами своих карт. – Эрике стало жаль этого хорошего, честного, но несколько наивного человека. Она всем сердцем понимала, что Рихтер прав: против Гросса затеяна сложная игра, смысл которой заключается в том, чтобы во вред нации использовать его имя, репутацию, знания. Она подошла к нему и взяла его за руку:

– Вы очень хороший человек, Герман, но вы, друг мой, неопытны в интригах. Будьте осторожнее – они сделают все, чтобы сломить вас. Сделают все, – последние слова она произнесла с особой силой. – Не забудьте, «Консул» может взяться и за вас. А может, за вас уже принялись псы генерала Келли, как знать!

У входной двери раздался звонок. Послышались шаги.

– Луиза, – позвал Гросс прислугу. Но вошла его мать, седая, строгая на вид женщина.

– Тебе телеграмма из Гамбурга, – сказала она, обращаясь к сыну.

Гросс быстро прочел текст и закрыл глаза рукой.

– Прошлое возвращается… – тихо сказал он счастливым голосом. – Ильза, Ильза Цандер едет ко мне. Наконец-то… – и он направился в свой кабинет.

Фрау Гросс с непонятной Эрике горечью прошептала:

– Несчастный день. Два несчастья, одно за другим…

Эрика не понимала.

– Ильза Цандер – его невеста, – пояснила фрау Гросс. – Во время войны она неожиданно куда-то исчезла, а затем очутилась в Аргентине. Писала – от гитлеровского режима спасалась. И вот… Цандер возвращается сюда, к нему.

– Она хорошая? – почему-то шепотом спросила Эрика. Фрау Гросс посмотрела ей в глаза.

– Нет… Я всегда боялась ее…

Эрика направилась к выходу, но фрау Гросс встала на ее пути.

– Помогите же мне спасти сына от этой женщины, – произнесла она в отчаянии.

– Он любит ее?

– Любил… они оба были тогда юны… Но, клянусь, она – страшный человек… Где она была до сих пор? Чем занималась? Почему именно сейчас появилась?

– Я буду приходить сюда, – успокоила ее Эрика. – Но разве с вами случилось сегодня еще какое-то несчастье?

– Да. Больше я не главврач клиники и вообще не врач, сегодня меня уволили.

– За что?

– Я дала медсестре почитать книгу русского писателя Горького «Мать», за это меня обвинили в коммунистической пропаганде.

– Так было при Гитлере. – Эрика пыталась подыскать слова утешения и не могла найти их. Все ее существо говорило: надо не хныкать, а бороться и за Германа, и за эту женщину, его мать, и за какую-то новую жизнь в стране.

Швальбе определенно не везло – поторопившись, в темноте он вместо Рихтера стрелял в рабочего Ганса Зиберта. Зиберт всю жизнь проработал на заводах Функа и был профсоюзным активистом. Газеты писали, что Швальбе в темноте ошибся, но сам-то Курт Рихтер хорошо знал, что дело обстояло иначе – Ганс, старый друг, в последнюю минуту заметив Швальбе, своей грудью защитил его, Рихтера, от пули убийцы. Об этом Рихтер рассказал тысячам рабочих на митингах. Поэтому, когда Анне Гросс стало известно об аресте сына Ганса Зиберта – юноши Вальтера, она неожиданно обратилась к Герману с просьбой вмешаться. «Ты же депутат ландтага», – сказала она.

– Я не хочу вмешиваться в политику, мама, я инженер. – Герман Гросс недовольно поморщился: – Пусть мальчишки не суют носа в дела, которые их не касаются. Кстати, а за что его арестовали, этого парня?

Пристально смотря на сына, фрау Анна ответила:

– Ночью он разминировал мост, подготовленный американцами к взрыву. На всякий случай, ты же знаешь. Тебе следовало бы вмешаться.

Герман Гросс лениво потянулся в кресле:

– Я не занимаюсь политикой. Конечно, Ганс Зиберт – герой, он не пожалел своей жизни ради старого приятеля… Но… Его сын понесет наказание, если он виновен. Мне, право, до всего этого нет никакого дела.

– Да? – Мать подошла вплотную. – Так знай же, сын Зиберта арестован за то, что разминировал мост, недавно построенный тобой.

Инженер медленно поднялся. Анна Гросс знала своего сына: он вмешается, поедет в министерство внутренних дел и вырвет юношу из тюрьмы.

Гросс, ничего не говоря, взял трость и вышел, все такой же сосредоточенный и молчаливый. После увольнения матери с работы в больнице это второй удар, полученный в течение последних нескольких часов.

«Куда он пошел? В „Адлон“, к только что приехавшей из-за границы Ильзе Цандер, или к властям по поводу Вальтера?»

Время шло, а Герман не возвращался. Под вечер раздался звонок – на пороге дома встала огромная фигура Рихтера.

– Курт! Рада вас видеть. – И Анна Гросс обеими руками горячо сжала огромную ладонь Рихтера.

– Я пришел к вам, фрау Анна, потому, что верю в вашу способность возвращать людей к жизни. – Рихтер еле заметно улыбнулся. – В концлагере Саксенхаузен Ильзе Грубер почти удалось доканать меня своими опытами.

– Ваш могучий организм… – заметила женщина. Но Рихтер мягко перебил ее:

– Я жив потому, что меня вылечили вы, фрау Анна. Теперь тяжело ранен мой друг Зиберт. Его положение опасно, и я пришел к вам за помощью: спасите его!

Анна Гросс выпрямилась, глаза ее строго блеснули из-за стекол очков:

– Я пойду к нему с вами, Курт. Пройдите в кабинет моего покойного мужа и посмотрите его библиотеку… Мне надо подготовить инструментарий, переодеться.

Рихтер поклонился.

В кабинете вдоль стен стояли массивные шкафы, полки которых были заполнены любовно подобранными старинными, в тяжелых переплетах изданиями. Неожиданно открылась входная дверь и Рихтер услышал голоса – с Германом Гроссом была женщина. Рихтер подумал, что ему, пожалуй, надо выйти к ним в гостиную, нельзя же было оставаться, хотя бы и невольно, на положении подслушивающего чужие разговоры. Но первая же сказанная женщиной фраза, которую он услышал, заставила его замереть на месте.

– И плотина твоя прекрасна, и ты прекрасен, – весело смеясь, говорила женщина, – но пойми, Герман, милый, мне надо спешить, я ухожу. Лучше я приеду к тебе вечером, и мы куда-нибудь отправимся.

Гросс запротестовал:

– Нет, нет, Ильзен, ты должна побыть со мной… Я истосковался по тебе… Всю жизнь я любил только тебя, веришь?

– Тебе верю, – это было произнесено подчеркнуто серьезно.

– Но скажи, почему ты все эти годы ничего не писала мне из Аргентины?

Послышались поцелуи.

– Пусти, сумасшедший… Я же опять с тобой. Почему не писала? Я жила в Патагонии – это на краю света… жалкий поселок, и в нем я, твоя бывшая невеста Ильза Цандер…

– Почему же бывшая?

– Я думала, ты давно забыл обо мне, милый.

– И все же я получил от тебя телеграмму.

– Какую телеграмму?

– Как это какую? Из Гамбурга.

– Ах, да… Забыла.

Рихтер стоял как вкопанный: неужели это она, ведь это ее голос! Инстинктивно он сделал шаг вперед, взглянул в приоткрытую дверь и отшатнулся… Теперь ему было все ясно: спасать следовало не только Ганса Зиберта, но и Германа Гросса!

Инженер вышел проводить невесту.

Рихтер не почувствовал прикосновения руки вошедшей в кабинет Анны Гросс, смотревшей на него с удивлением.

– Что-нибудь случилось, Курт?

– Пока не знаю, – ответил он уклончиво. – Мне нужно поговорить с вашим сыном… Сейчас, немедленно.

– Хорошо, подождите его здесь. А я поеду к Зиберту.

Возвратился Гросс.

– Вы хотели спросить меня об этом мальчике, Вальтере? – обратился он к Рихтеру. – Его освободят.

– Я хочу говорить с вами о другом, господин Гросс… – начал Рихтер. – Я не собираюсь льстить вам, вы и сами знаете, что нашему народу не безразлично, чем вы, известный инженер, занимаетесь, чему отдаете ваш талант…

– Вы пришли сюда для того, чтобы читать мне мораль? – сказал Гросс. – Не кажется ли вам, что это уж слишком?

Рихтер тепло посмотрел на него.

– Я пришел сюда не для того, чтобы втягивать вас в политику, а для того, чтобы спасти для Германии очень нужного ей человека… И спасти – не в переносном, а в буквальном смысле.

– Черт возьми, это становится интересно. – Гросс не перил словам Рихтера. – А я-то полагал: вам известно, что защитить себя я всегда сумею.

– Вы заблуждаетесь… Но у нас с вами нет времени для пререканий, далекий от политики человек! Перейдем же к делу… Последнее время я много думал о том, чего собственно хотят от вас такие негодяи, как Келли и Функ, ответ на этот вопрос я получил всего несколько минут назад.

Гросс весело взглянул на собеседника:

– Может, вы поделитесь со мной вашими соображениями на сей счет, господин Рихтер?

– Обязательно. Но чтобы не продолжать серьезную беседу в несерьезном тоне, я сначала задам вам один, только один вопрос интимного характера, на который попрошу вас ответить. Согласны?

– Согласен.

– Вам лучше будет сесть в это кресло, – указал Рихтер.

– Ого! Вы полагаете, что ваш вопрос свалит меня с ног?

– Полагаю.

– Хорошо, я сел. Спрашивайте.

– Кого вы целовали несколько минут назад? Кого вы ходили сейчас провожать?

Гросс сделал протестующий жест, но Рихтер резко произнес:

– Мы честно договорились – я жду ответа.

– Гм… Черт возьми! Вы не очень деликатны, Рихтер, но это моя бывшая невеста Ильза Цандер.

– Ошибаетесь. Это была Ильза Грубер, жена бывшего коменданта концлагеря Саксенхаузен.

Почти беззвучно Гросс прошептал:

– Патагония…

– Вздор! Она – заключенная Ландсбергской тюрьмы.

Гросс молчал.

– Вы все сказали? – произнес он наконец с трудом. – Я проверю сам.

– Нет, я не все сказал. Американец Келли предоставил Ильзе Грубер месячный отпуск и дал ей какое-то секретное задание, от успешности которого зависит ее дальнейшая судьба – быть ей снова в тюрьме или нет. Мне известно больше – поручение ей дано по указанию другого американца – Прайса-младшего. Чем же занимается Ильза Грубер, временно покинув тюрьму? Она является к вам и разыгрывает известную вам роль. Зачем все это? Ведь ей не до флирта, у нее каждый день на счету! Вывод – ее направили именно к вам. И если так, то становится понятен и весь шум, поднятый в последние дни вокруг вашего имени, им нужны вы, в крайнем случае припрятанные вами чертежи плотины. Зачем? Сейчас объясню… Вы помните те дни, когда перед советскими дивизиями на берлинском направлении отступала гитлеровская девятая армия под командой генерала Буссе? О, это была крепкая армия, уверяю вас, Гросс, в нее входили пятый горнострелковый корпус СС, одиннадцатый танковый корпус СС, пятьдесят шестой танковый и сто первый армейские корпуса. Помимо шестнадцати дивизий в первой линии, Буссе имел еще бесчисленное множество различных запасных, охранных, полицейских, рабочих, саперных и фольксштурмовских батальонов.

В помощь дивизиям первого эшелона гитлеровское командование ввело в бой двадцать третью и одиннадцатую мотодивизию СС, танковую дивизию «Мюнхеберг», мотодивизию «Курмарк», сто пятьдесят шестую пехотную, восемнадцатую и двадцать пятую мотодивизии и танко-истребительную бригаду «Гитлерюгенд». В бой была брошена превращенная в пехоту первая учебная авиадивизия генерала Виммера… В общей сложности Берлин защищало около миллиона солдат, но все усилия Гитлера были напрасны.

– Вы торжествуете?

– А почему бы нет? Советская Армия смела гитлеровский «новый порядок». Берлин очутился в «котле», его не смогли уже спасти ни генерал Вейдлинг, поставленный во главе обороны, ни генерал Венк, командующий двенадцатой резервной армией в районе Магдебурга, открывший по приказу Гитлера фронт американцам и поспешивший на выручку Берлина. Советская Армия шла вперед, заняла Мекленбург, Бранденбург, Саксонию. Сталинградцы пришли теперь штурмовать Берлин.

– Избавьте меня от лекций, – резко сказал Гросс, – они меня не интересуют.

– Напрасно, Герман Гросс, – Рихтер сдвинул брови. – Но я вовсе и не читаю вам лекции. Имейте же терпение выслушать меня… Итак, Гитлеру стало ясно, что война им проиграна. Он отдал приказ о выполнении заранее составленного для него Гудерианом секретного плана – «Нахт унд небель» («Ночь и туман»). «Ночь и туман» должны были окутать территорию всей восточной части Германии – превратить ее в мертвую зону. Понимаете, Гросс, какое злодейство было задумано Гитлером, и если оно не выполнено, то только потому, что этому помешало стремительное наступление Советской Армии.

– К чему вспоминать прошлое?

– Потому, господин Гросс, что оно само пришло к вам. – Рихтер выпрямился во весь рост. – Оно пришло к вам в отвратительном облике Ильзы Грубер… Я видел на ее столе абажур из человеческой кожи, она сама изготовила его… Смотрите, – и Рихтер сбросил с себя пиджак и сорочку. – Это сделала она, ваша нежная голубка. Вы видите следы ее опытов! Прошлое пришло к вам, Герман Гросс, от вас теперь требуют участия в новом плане превращения нашей родины в выжженную землю. Такой план существует, он составлен гитлеровским генералом Дрейнером по указке американца Прайса. Битые гитлеровцы вместе с американцами готовятся к новому походу на Восток. Они хотят напасть и на наших братьев немцев, живущих в созданной ими республике, – это общеизвестно. Но, готовясь наступать, они заранее готовятся и к отступлению. Как раньше Гитлер, эти авантюристы говорят, что если им суждено погибнуть, то пусть вместе с ними погибнет и вся Германия! Душой и вдохновителем нового плана уничтожения Германии является американец Гарольд Прайс, ему плевать на немцев.

– Но я отказался работать даже в Управлении гражданского строительства.

– Скажем точнее – еще не отказались, тянете. Разве не так?

– Что вам еще нужно от меня?

– Предупредить вас и поправить… Да, да, Гросс, поправить: к выполнению нового, теперь американского издания, злодейского плана «Ночь и туман» вы уже приступили.

– Вы с ума сошли!

– Ничуть… Планом Прайса-Дрейнера предусмотрен взрыв театров, больниц, заводов, туннелей, шлюзов, водохранилищ. Почти все уже заминировано. Вы же знаете, что подготовлена к взрыву скала Лорелей для того, чтобы преградить путь Рейну и затопить огромный район, включая и такие города, как Франкфурт-на-Майне, Вормс, Людвигсгафен, Майнц, Маннгейм. На гибель обречены миллионы ни в чем не повинных немцев.

Тактика «выжженной земли» в Германии – что может быть ужаснее? Однако в связи именно с этой тактикой и создается гигантское водохранилище, плотину которого вы, Гросс, только что построили. Вы, Гросс, кричали в газетах о том, что трудитесь на благо мира. Я не в претензии – вы не подозревали чудовищной истины. Вот оно прошлое, Герман Гросс, – оно пришло к вам в дом и взяло за горло: отдай чертежи и планы твоей плотины, ее надо по всем правилам подготовить к взрыву, чтобы миллиарды кубометров воды утопили миллионы наших граждан, нас самих, наши жилища. Вот она – истина, господин Гросс. Вы наивны и не искушены. Вот к вам и подпустили Ильзу Грубер, они надеются, что она-то сумеет обвести вас вокруг пальца, уговорить, выведать, в случае нужды – уничтожить вас… Да, да, не сомневайтесь в ее способностях, если этот проходимец Келли прикажет – сна отправит вас на ют свет любыми способами, в этом деле она имеет опыт. Она не посмеет ослушаться Прайса и Келли, ведь смертный приговор, вынесенный ей когда-то, не отменен, и они в любое время могут привести его в исполнение. Я сказал все, Гросс. Захотите посоветоваться, я к вашим услугам. А от политики, как видите, вам никуда не уйти.

Рихтер вышел. Гросс сидел в кресле и широко открытыми, застывшими в бешеном гневе глазами смотрел прямо перед собой: вот они – мирный труд, шум, слава, многочисленные интервью с руганью по адресу «красных», телеграмма из Гамбурга, нежная Ильзен… Где же ты, славный мой друг, Эрика Келлер? Твои худшие опасения оправдались.

Глава четвертая

Келли предпочел заняться делами со своим партнером – Функом, но Гарольд Прайс не утерпел – в сопровождении Лайта он отправился по указанному адресу.

Еще не доезжая до места назначения, пришлось миновать немало полицейских постов – собрание «Зеленых дьяволов» тщательно охранялось. Лайту не по душе было это сборище гитлеровцев, но противоречить Келли и Прайсу он не стал.

«Зеленые дьяволы» – одно из многих солдатских объединений, созданных в Западной Германии за последние годы. Уцелевшие гитлеровские генералы возглавляют эти «традиционные сообщества», которые на самом деле являются воинскими формированиями, в том самом виде, в каком они были созданы при Гитлере. В длинном списке военных организаций можно найти и объединение личного состава 116-й танковой дивизии «Виндхунд», той самой, которой командовал Дрейнер, и «бывших военнослужащих частей „Фау-2“», 2-й истребительной эскадры «Рихтгофен», легиона «Кондор», парашютно-танкового корпуса «Герман Геринг», Африканского корпуса, эсэсовских частей: «Великая Германия», «Гренадерская дивизия фюрера», «Дивизия сопровождения фюрера» и бесконечного множества им подобных.

Прайс и Лайт вошли в огромный зал пивной, в нем собралось четыре тысячи парашютистов корпуса «Зеленые дьяволы». До одури пахло пивом и табаком. Повсюду были развешаны дубовые листья – эмблема парашютистов, значки с изображением устремившегося вниз орла, фотографии и рисунки, изображавшие боевые действия парашютистов, и призывы объединиться в военное товарищество по роду оружия. На штатских костюмах большинства присутствующих – серебряные парашютные значки и гитлеровские военные ордена.

Громкоговорители помогали разыскивать старых друзей. Представитель «товарищества» «Зеленых дьяволов» раздавал бесплатно газету того же наименования с портретами «героев» войны, с большим изображением «железного креста» на первой странице. Оркестр играл военные марши и песни.

Гарольд Прайс и Лайт заняли места. Неожиданно у дверей раздалось громкое «хох!», и солдаты на плечах внесли в зал своего командира генерала Рамке – он был в форме парашютиста.

Рамке сел за стол и начал было речь. Говорить ему, однако, не пришлось: у входа снова послышался шум, крики «хох!»: в зал вошел генерал Фалькенгаузен, бывший гитлеровский гаулейтер Бельгии, а вслед за ним появился фельдмаршал Кессельринг. Это по его приказу эсэсовцы сравняли с землей итальянское селение Марцаботто, а 24 марта 1944 года в Риме были расстреляны из пулеметов триста тридцать пять заложников, ни в чем не повинных мужчин и женщин. Когда он командовал 1-м воздушным флотом, по его приказу гитлеровские летчики, бомбили мирные города и села Польши, Норвегии, Франции, Советского Союза… За военные преступления Кессельринг был осужден к расстрелу, но после непродолжительного пребывания под арестом в тюрьме «Верль» отпущен англо-американскими властями на свободу. И пока Дрейнер составлял для Прайса планы военных походов, Кессельринг еще в тюрьме «Верль» был назначен председателем военной фашистской организации «Стальной шлем». И вот сейчас, гордо подняв голову, этот убийца шел к почетному креслу, приготовленному специально для него. Рамке отдал ему рапорт.

На некоторое время в зале воцарилась тишина. Рамке произнес речь – она была явно обращена к американцам, к Прайсу, о присутствии которого он, конечно, знал. Лайта покоробила откровенная наглость гитлеровца: немецкие солдаты безоговорочно возьмутся за оружие и вместе с американцами пойдут на Восток в том случае, если… Этих «если» было очень много. Среди них – требование немедленно предоставить свободу таким военным преступникам, как Дениц, Редер, Гесс…

Гарольд Прайс недовольно пробормотал:

– Мы сами знаем…

После Рамке выступил Фалькенгаузен. Старчески дребезжащим голосом он говорил о том, как послушен ему был Чан Кай-ши, когда Фалькенгаузен находился при его особе в качестве военного советника. Но потом на смену немцам в Нанкине появились американцы… Без видимого логического перехода Фалькенгаузен с сожалением вспомнил о потерянных Германией колониях в Китае, в Океании, в Африке… Камерун, берег Миклухо-Маклая на Новой Гвинее. Солдаты сдержанно шумели, не понимая хитрого хода оратора. Кессельринг же согласно кивал головой. Лайт раздраженно поднялся и, взяв удивленного этим Гарольда Прайса под руку, покинул зал. Вслед им раздалось «Дойчланд, Дойчланд юбер аллее», подхваченное четырьмя тысячами глоток.

Открывая дверцу автомобиля. Лайт сказал:

– Вслед за Шпандау Камерун – для одного дня этого многовато, сэр. Мы с вами можем попасть впросак, выслушивая без возражения подобные претензии: бывшие немецкие колонии принадлежат нашим союзникам.

– Опять дипломатия… – Прайс сердито засопел. Усаживаясь в машину, он убежденно произнес: – Превосходные парни, я в них уверен. Запомните, Лайт, немцы – вот наши естественные союзники в будущей войне. Они опытные солдаты…

– Я не разделяю вашего оптимизма, сэр, – ответил Лайт. – Приходилось ли вам беседовать с рядовым немцем, ну, с таким, которого у нас принято называть «средним американцем», или с бывшими солдатами?

Прайс опять недовольно засопел. Глаза Лайта заблестели – ему пришла удачная мысль:

– Вы ничего не имеете против такой беседы, сэр?

Прайс сказал что-то неопределенное. По знаку Лайта машина развернулась и пошла вдоль набережной к окраине города, к знакомому ему локалю на углу Кляйнерштрассе.

– Опять воевать? – заговорил грустным голосом парень. – Я провел три года в русском плену, с меня вполне достаточно. Пять лет в армии и три года в плену – это очень долго… И чем дольше это тянулось, тем меньше мы, солдаты, понимали, почему все это должно продолжаться. Нет ничего более ужасного, как находиться на фронте, дожидаться писем из дому и вдруг узнать, что ваш родной город подвергся бомбежке… Вам, американцам, не понять этого, нет, нет… А я не желаю снова переживать это.

Однажды мне дали отпуск… Я не стал об этом сообщать родным, хотел доставить им неожиданную радость. С вокзала я направился к нашему дому… Но дом уже не существовал: накануне ночью город бомбили ваши самолеты, и теперь передо мной были развалины. Мои мать и сестра погибли. Пережить подобное еще раз? Нет! Спасибо, господа американцы!

Прерывая неловкое молчание, Прайс заметил:

– Но ведь дело обстояло бы совсем иначе, если бы вам пришлось защищать свою страну от вторжения русских…

– Да, разумеется, огромная разница. Но Гитлер говорил нам то же самое. Все они так говорят… Русские еще никогда не нападали на нас… А если война начнется, по-моему, нас определенно разгромят. Нет, не сражаясь, мы будем в лучшем положении, в таком случае боевые действия будут вестись во Франции, если только и у французов не хватит ума отказаться от драки.

Прайс побагровел.

В разговор вступил второй немец с открытым лицом человека, не привыкшего вилять.

– Разве мы можем победить русских? Гитлер пробовал – не вышло, а ведь у него было почти триста дивизий. А сколько можем иметь мы? Тридцать? Некоторые американцы утверждают, что русские немногого стоят… Разрешите мне сказать вам: и я, и многие мои друзья считаем русских самыми стойкими солдатами из всех тех, с которыми нам приходилось сражаться. Что касается лично меня, то я предпочел бы сражаться с американцем, а не с русским. Я считаю, что нет никакого смысла заставлять германскую армию снова воевать с русскими – мы наверняка опять потерпим поражение.

Прайс хотел что-то возразить, но первый солдат остановил ею:

– Вы обещаете помочь нам авиацией… Но как сможете вы атаковать русских, не атакуя в то же самое время нас? В прошлую войну вы бомбили союзную вам Францию, а на этот раз хотите бомбить нас.

Прайс возразил:

– Войны здесь не будет…

Второй немец хмуро заметил:

– Немцы на востоке, за Эльбой, тоже умеют драться… Им чертовски нравится жить по-ново в своей республике…

Прайс пытался выйти из тяжелого положения:

– Война может возникнуть только в случае вторжения сюда русских или их подручных.

– Тогда ее никогда не будет.

Медленно отпивая из кружки пиво, бывший пленный сказал:

– Если нет достаточно крупных сухопутных сил, пехоты, которая в случае чего могла бы не пустить сюда русских, то ваша авиация принесет нам больше вреда, чем пользы. По-моему, им, – он сделал неопределенный жест, – следовало бы договориться с Пиком. Немцы сами должны решать свои дела, чтобы не допустить взаимного истребления. Если наши не согласятся сесть за один стол с Пиком, это к добру не приведет: народ перестанет верить, что правительство хочет мирного урегулирования с Востоком. А если оно хочет этого, то почему же отказывается вести переговоры с восточными немцами?

– Это сложные вопросы, – деликатно заметил Лайт. У стола остановился направляющийся к выходу парень в потрепанном костюме.

– А за что мы будем сражаться? – развязно вмешался он. – За двести марок в месяц? Мы знаем, воевать с русскими тяжело – для них любые условия хороши, они не боятся ни грязи, ни морозов… Черт возьми, я пошел бы к вам, в американскую армию, говорят, вы хорошо платите тем, кто умеет убивать красных… Но идти в нашу армию, благодарю – я лично не хочу быть под палкой прусских фельдфебелей. А вообще-то драка есть драка, но пока у вас нет сильной армии, вам все-таки лучше не затевать потасовку и не агитировать нас.

Парень ушел, насвистывая модный мотив.

– Такой будет служить, – деловито бросил Прайс. Бывший пленный с неожиданной насмешкой произнес:

– У нас немногие согласились бы служить в армии добровольно, немногие… И заметьте, господа, это как раз самые худшие элементы: бездельники, нацисты и беженцы с Востока, которые хотели бы начать войну, чтобы получить обратно свои земли там – в Силезии и Пруссии. Потом они опять потянули бы нас за собой дальше, им было бы мало границы на Висле, они снова кричали бы об Урале и Волге. – Он с гневом махнул рукой: – Нам нужен нейтралитет! – Он повторил это слово несколько раз. Вокруг раздались одобрительные возгласы.

Прайс побагровел:

– Усилия коммунистов приносят плоды, – и в сопровождении Лайта направился к выходу. – Либо они не видят советской опасности, либо не хотят ее видеть, – усаживаясь в автомобиль, растерянно пробормотал он.

Лайт еле заметно усмехнулся.

– К Функу, – приказал Прайс.

До отъезда на маневры в Пфальц осталось несколько дней.

Глава пятая

Генерала Тарханова и полковника Соколова не могло не удивить то обстоятельство, что после покушения на капитана Пчелина и исчезновения «Михаила Ивановича» внимание Аллы Цветковой и ее тетки к инженеру Горелову не только не ослабло, а, наоборот, явно возросло: они часто звонили ему по телефону и заставляли все свободное от работы время проводить у них на даче. Создавалось впечатление, что помощники Силина идут ва-банк, спешат «закруглить» операцию с интересующим их инженером. Это не могло не навести на размышления. Элементарная логика, казалось бы, требовала от шпионов, потерявших связь с шефом, прекратить на время работу, затаиться, выждать. Однако этого не случилось. Возникал вопрос: кто и каким образом приказал им форсировать дело с Гореловым? Люди из группы капитана Пчелина, ведущие наблюдение за дачей, категорически утверждали, что ее обитатели сиднем сидят дома, в Москву не ездят, ни у кого не бывают, их никто не навещает, телефона у них нет.

– Так ли? – усомнился полковник Соколов. – Связь имеется, и ее надо обнаружить. Есть ниточка от шпионок-домоседок к шпиону Силину, или как его там, а от него к человеку, засланному к нам Харвудом.

О том, что на территорию Советского Союза заброшен новый лазутчик Харвуда, теперь было известно доподлинно: подлодке, доставившей Чуму к Черноморску, не удалось благополучно удрать в нейтральные воды. Был обнаружен целлофановый мешок, в котором находились одежда и личные вещи шпиона, с письменным указанием адреса, по которому их следовало переслать.

Итак, во что бы то ни стало необходимо нащупать ниточку, которая каким-то образом связывает Аллу Пветкову с теми, кто ею руководит.

И как всегда в подобных случаях, Соколову не давала покоя мысль о судьбе советского человека – Павла Горелова. Понимает ли тот, что вот сейчас он на линии фронта, где решается и вопрос государственной важности, и судьба его самого, и счастье его семьи, детей? Борется ли он или уже сдался? А может, он настолько увлечен молодой красивой женщиной, что не замечает еще опасности? Но если так, то настанет момент, когда он все поймет и должен будет принять решение: кем же он тогда окажется – советским человеком или предателем?

Состояние инженера Горелова можно было сравнить с больным, у которого вот-вот должен наступить кризис, когда человек или погибает, или, по выражению врачей, «умерев, начинает оживать». Что же будет в момент кризиса с Гореловым?

Было уже поздно, когда калитка дачи распахнулась и появился инженер Горелов. Его никто не провожал.

Бросив взгляд на часы, Горелов направился к станции. В течение нескольких минут его худощавую невысокую фигуру можно было видеть спокойно идущей по безлюдной, окаймленной высокими деревьями дорожке к линии железной дороги.

Он шел, не обращая внимания на окружающее – дорога ему была отлично знакома, ведь за последнее время почти не было дня, чтобы он не проходил по ней дважды: от станции к даче и обратно. Однако на этот раз Горелов неожиданно изменил маршрут: не пройдя и половины пути, он круто повернул в сторону – там находилось шоссе, ведущее к Москве. Теперь он спешил, почти бежал пустынным, залитым лунным светом полем, к серой асфальтированной полосе, видневшейся вдалеке.

Горелов выскочил на шоссе и остановился. Прошла груженная лесом пятитонка – и всё. Инженер начинал нервничать – легковых машин не было видно. С противоположной стороны появился сравнительно молодой, по-будничному одетый человек. По-видимому, он тоже спешил, так как часто поглядывал на часы.

– Вам до Москвы? – спросил он Горелова.

– Да, – неохотно ответил тот.

Из-за поворота выскочила серая «Победа» с пояском вдоль корпуса – такси.

– Если не возражаете, захватите и меня до Москвы, – обратился незнакомец к инженеру.

– Пожалуйста, – согласился Горелов.

В пути молчали. Горелов о чем-то напряженно размышлял. Проскочили Ярославское шоссе, поравнялись с Рижским вокзалом, шофер обернулся к Горелову:

– Вас куда доставить?

– Площадь Дзержинского, к зданию КГБ.

Спутник наклонился к нему и тихо произнес:

– Вам не надо туда ехать, Павел Васильевич. Дайте шоферу вот этот адрес…

Горелов отшатнулся.

– Кто вы?

Такси свернуло в сторону, пошло по новому направлению и наконец остановилось у подъезда многоэтажного дома.

– Приехали, – коротко сказал спутник Горелова. Они прошли обширным двором, затем поднялись в лифте на пятый этаж и позвонили.

Им открыл пожилой коренастый мужчина с внимательно-строгими глазами из-под кустистых бровей.

– Вы хотите видеть меня, Павел Васильевич? Проходите, – предложил он. – Я полковник госбезопасности Соколов. Давно жду вашего прихода. – И он протянул руку. – Горелов пристально посмотрел ему в глаза, мускулы на его лице ослабли, он глотнул воздуха и молча пошел за хозяином квартиры: он все понял. Они сели у стола.

– Курите, – предложил Соколов, но Горелов отказался. Он начал говорить…

Как обычно в подобных случаях, знакомство с Аллой Цветковой состоялось как бы случайно. Инженер Горелов прочел публичную лекцию о мирном использовании атомной энергии. После лекции его окружила группа людей. Среди них была и Алла Цветкова.

Горелов проводил ее до дома, в котором она жила, потом вместе с ней сходил несколько раз в театр и неожиданно почувствовал себя влюбленным. Вся личная жизнь в прошлом теперь представлялась ему ошибкой, стало досадно, что семья у него совсем не та, какой она могла бы быть. Что же делать?

Однажды в солнечный полдень они сидели на открытой веранде кафе «Красный мак» на углу Петровки и Столешникова переулка. Там произошел памятный разговор. Алла, запинаясь от волнения, призналась ему в том, что она не может жить без него. Его семья, сказала она, не должна быть помехой их любви. Она согласна жить с ним «просто так»; пусть он приезжает к ней домой, на дачу.

Это был тот выход из положения, от которого Горелов не смог отказаться.

Так инженер Горелов стал частым посетителем дачи, которую снимали Алла и ее тетка.

Но с некоторого времени в поведении Аллы появились странности. Оказалось, что молодая женщина очень жадна – она стала требовать подарки, и обязательно дорогие. На подарки нужны деньги, и большие. Где взять их? Инженер выкручивался как мог, выполнял внеплановые работы, читал лекции, написал брошюру. Но требования возлюбленной росли и росли. Откуда у нее такая жадность к вещам? Думая над этим, Горелов обратил внимание и на такое удивившее его обстоятельство: добившись от него очередного подарка, Алла тотчас же теряла всякий интерес к купленному и просила его о новом подарке. Он терпел, надеялся, что когда-нибудь она «придет в себя», ведь она любит его! Но все продолжалось по-прежнему. Он запутался в долгах. Корыстная женщина бросила бы его теперь, но Алла Цветкова повела себя иначе, казалось, именно в трудные для него дни она по-настоящему только и полюбила его. Теперь уже не он ей, а она ему стала давать деньги – его подарки она без сожаления, по дешевке отдавала в скупочные пункты. Непонятная жажда стяжательства сменилась приливом бескорыстия и, казалось, подлинной, глубокой любви.

Горелов был счастлив. Но через некоторое время положение снова изменилось – не было уже ни денег, ни дорогих вещей, а у Аллы снова пробудилась страсть к роскоши, удовлетворить которую инженер не имел никакой возможности. Он видел ее несчастной и, сознавая, что это глупо, мучился. И вдруг, как-то неожиданно для себя, он сделал неприятно поразившее его открытие: в течение некоторого времени она ведет с ним разговоры по вопросам его специальности и при этом вовсе не кажется такой несведущей, как тогда в день их первой встречи. Горелов подумал, что ее интерес к его работе в институте объясняется ее любовью к нему самому, но все же, поскольку о служебных делах разговаривать строго запрещено, он старался переводить беседы на другие темы. Но она неизменно так или иначе продолжала выспрашивать о том, чем он занимается в своем институте, и это насторожило его.

И вот сегодня произошла первая ссора: она плакала, утверждала, что из-за любви к нему ведет нищенский образ жизни, намекала, что в его силах изменить это положение, и предложила встретиться с каким-то важным лицом, чтобы посоветоваться. На вопрос Горелова, о чем собственно он должен советоваться с неизвестным ему человеком, Алла Цветкова намекнула, что речь идет о его, Горелова, институтской работе, которая интересует этого человека. Они поссорились. По дороге на станцию он понял, что надо ехать на Лубянку.

– Вы хотели посоветоваться с нами? – спросил Соколов.

Горелов устало сказал:

– Да, товарищ полковник. Теперь я все понял… Больше я не пойду к ней.

– Вы хотите помочь нам?

– Да.

– В таком случае вы обязательно пойдете туда… – настойчиво произнес Соколов. – Я верю вам, но как же вы сможете помочь нам, если не покажетесь больше в том шпионском гнезде?

– Вы правы.

– Вот почему вас и привезли сюда, – продолжал полковник. – Если бы вы отправились к нам на площадь Дзержинского, вы были бы уже бесполезны для дела, скажу больше – вам следовало бы основательно подумать о собственной безопасности. Как видите, мы подумали об этом. Скажите, как зовут вашу приятельницу? Откуда она родом?

– Алла Петровна Цветкова. Из Рязани.

– Ошибаетесь. Ее имя – Луиза Вернер, родилась она в Прибалтике, затем жила в Берлине и Мюнхене. Вместе с отцом – он был крупным гестаповцем – всю войну пробыла на оккупированной гитлеровцами территории. Оставлена у нас для шпионской работы.

Горелов растерянно смотрел на полковника.

– Бывает… – произнес полковник. – Вы будете встречаться со мной здесь. Вам надо завтра же помириться с ней. Вот вам деньги, берите, берите… Купите ей все необходимое, вы уж сами знаете, и поезжайте. От предложенной встречи с ее шефом не отказывайтесь, но постарайтесь оттянуть ее на несколько дней: я хотел бы, чтобы их игра продолжала развиваться при мне, а я через час покидаю Москву и возвращусь только послезавтра.

– Будет выполнено, товарищ полковник.

– Ни в коем случае не ищите встречи с нами, за вами наверняка следят. Когда будет нужно, я позову вас. – И Соколов протянул инженеру руку для прощания.

Уже знакомый Горелову чекист проводил его черным ходом – во дворе дожидалась машина. Горелов забрался на заднее сиденье и попросил отвезти его на Добрынинскую площадь. Там он спустился в метро и быстро добрался до дому.

Глава шестая

Старый друг писателя Артура Гибсона инженер Эрл Тэйлор из штата Колорадо успел уже несколько освоиться на территории военной базы, являющейся гигантской лабораторией Уильяма Прайса. Господствовал здесь Краус. В оборудованных разнообразной аппаратурой кабинетах велась работа по физике атомного ядра. На первый взгляд эта научная работа велась примерно в том же направлении, что и в известных атомных лабораториях в Штатах. Лишь присмотревшись более внимательно, Тэйлор обратил внимание на такую деталь: во всех планах и инструкциях говорилось об экспериментах по расщеплению ядра в неполностью очищенном от примесей уране. Зачем и кому это нужно? Эти опыты представлялись Тэйлору тем более абсурдными, что накопленный учеными-атомщиками опыт свидетельствовал о нереальности той задачи, разрешить которую, видимо, пытался Краус. Однако Тэйлор достаточно хорошо знал Прайса, чтобы сомневаться в серьезности его намерений, связанных с работой лаборатории в Гималаях. Постепенно он пришел к выводу, что собственно не эти, отрытые в глубине скал научные кабинеты-пещеры являются основной частью лаборатории, а та часть территории базы, где обосновался сам Краус и вход куда разрешался по особым пропускам, подписанным лично Прайсом.

Тэйлор не раз проходил, а чаще проезжал в электрокарах по подземным туннелям, вдоль и поперек прорезавших горный массив и порой уходящих глубоко вниз. Он заметил огромные ниши, в которых стояли часовые: где-то рядом гудели лифты, но у них было запрещено останавливаться. Что там? Куда и откуда идут лифты, вверх или вниз? Ответ на этот вопрос пришел довольно быстро. Краус приказал как-то инженеру проверить работу дозиметрических приборов на нижнем горизонте. Спутником Тэйлора оказался тщедушный старичок с лисьей физиономией и настороженно-бегающими глазами – Лоусон.

Стальная дверца за ними захлопнулась, и лифт стал стремительно падать. Очевидно, нужный горизонт был где-то ниже. Спуск продолжался довольно долго. Наконец они вышли из кабины, и если бы инженер не знал, что находится теперь глубоко под землей, он подумал бы, что в путешествие с Лоусоном и не отправлялся – здесь были точно такие же туннели, ниши, лифты. Но одна особенность, пожалуй, отличала второй горизонт от первого – душный, почти горячий воздух, несмотря на работу мощных вентиляторов.

Тэйлор думал, что теперь его приведут в помещение, где расположены те самые дозиметрические приборы, правильность показаний которых ему и надлежит проверить, но он ошибся. Лоусон прошел к ближайшей нише, и спуск в лифте продолжался еще довольно долго. Наконец они очутились, по-видимому, у цели: в обширной комнате, из которой куда-то вела лишь одна маленькая стальная дверь.

– Одевайтесь, – коротко бросил Лоусон.

Следуя его примеру, Тэйлор надел специальный, похожий на одежду пожарников костюм, закрытые резиновыми чехлами сапоги, противогаз и защитную накидку. Теперь он понял сразу две вещи: шифр «Бездна» действительно означает бездну, с непонятной ему пока целью созданную по приказу Прайса; они вступают в активную зону проникающей радиации. Но откуда здесь радиация?

Лоусон привел в действие систему электрических запоров, и дверь перед ними медленно открылась. Тэйлора уже не удивило, что пришлось пройти несколько таких изолированных сталью и бетоном помещений, но куда же все-таки его ведут?

Они остановились у слабо освещенной шахты, уходящей вниз, по-видимому, на большую глубину.

– Нижний горизонт. – Лоусон ткнул пальцем в открытую пасть шахты.

Они сидели в странном приспособлении, похожем на большую открытую клетку. Клетка скользила по блокам, автоматически останавливалась у приборных досок и снова падала. Было очень жарко. Наконец опустились – вот он, нижний горизонт. Тэйлор хотел знать, как глубоко под землей они находятся, но задавать вопросы спутнику представлялось рискованным – любопытных здесь не потерпят.

В небольшой ярко освещенной комнате у пультов находилось несколько операторов. По знаку Лоусона они подали Тэйлору листы с записями, и инженер принялся осматривать приборы. Лоусон сидел в стороне и через стекла противогаза внимательно следил за ним.

Сомнений больше не было – где-то тут, глубоко под землей, совсем рядом находились атомные установки, в которых происходили процессы превращения химических элементов с выделением – как об этом свидетельствовали приборы – очень сильного радиоактивного излучения. Вот она где настоящая лаборатория Прайса! Но каким образом и откуда Краус ею управляет? Очевидно, дистанционно, сверху.

Осмотр нижнего горизонта продолжался в течение нескольких часов. Тэйлор был крупным специалистом-электриком, и он без труда понял назначение некоторых устройств – нижний горизонт был подготовлен Краусом к взрыву! Электропровода от установок шли наверх, к Краусу. Где-то там, у самой поверхности земли, достаточно включить рубильник, чтобы установки сработали и произошел взрыв, в характере которого у Тэйлора не было никаких сомнений – тротил играл лишь роль запала, вся суть – в атомных установках.

Но кому и зачем нужен тут такой эксперимент? Какова будет судьба людей – персонала всей военной базы?

Изнемогая от жары и усталости, Тэйлор и Лоусон поднялись наверх. Переоделись, приняли душ.

Инженер видел: старик следит за ним, мучительно пытается отгадать, что именно он понял из этой экскурсии на «нижний горизонт». Когда они должны были уже расстаться, Лоусон спросил:

– Вы что-нибудь читали об извержении вулкана Кракатау в Зондском проливе?

– Что-то слышал, – неопределенно ответил инженер. Лоусон презрительно фыркнул:

– Что-то слышал! Так могу вам сообщить точно: во время извержения Кракатау массы горных пород были подняты на высоту в десяток километров, мельчайшие частицы породы распространились в верхних слоях атмосферы по всей планете; волна, вызванная извержением Кракатау на поверхности моря, трижды обошла все океаны земного шара. – И старик гордо поднял голову, как если бы это он своей волей вызвал столь грозное явление природы.

Тэйлор с подчеркнутым изумлением посмотрел на Лоусона:

– К сожалению, я занимаюсь не геологией, а физикой.

Старик еще раз бросил на него уничтожающий взгляд и молча удалился.

Тэйлор усмехнулся: провокация Лоусона не удалась, инженер не показал и виду, что заметил приготовления Крауса к новому Кракатау здесь, в центре Азии.

Глава седьмая

Бывший генерал-полковник граф фон Шулленбург подошел к обрыву. Отсюда открывался великолепный вид. Утверждают, будто в хорошую погоду с этого места можно рассмотреть Вену. Адольф Шикльгрубер – Гитлер любил стоять здесь, по привычке грызть грязные ногти и обдумывать свои авантюры. Шулленбург задумчиво посмотрел вниз. Ему было над чем думать – сначала вызов в столицу, затем предложение приехать сюда… Он, конечно, сразу понял, что означало приглашение в Берхтесгаден – приближалось время действия. По правде говоря, ему повезло – более десяти лет после окончания войны он спокойно трудился у себя в имении. Правая рука фельдмаршала Рунштедта, представитель аристократического рода, в душе он оказался якобинцем, черт его знает, когда и как в нем зародился и окреп внутренний протест против того, чему его заставляли следовать. Сначала Шулленбурга, как и большинство других людей его круга, занимали лишь соображения о личном благополучии, карьере, назначениях. Затем в течение некоторого времени он добросовестно верил, что ему вообще не обязательно думать, за него думает фюрер, в первую мировую войну успешно дослужившийся до звания ефрейтора. Потом, очевидно с возрастом и по врожденному упрямству, он твердо решил иметь собственные суждения, и когда гитлеровский «третий райх» рассыпался, Шулленбург уже отдавал себе отчет во взаимосвязи событий на фронте, в тылу, за границей. Политика Гитлера и тех, кто его поддерживал, кончилась крахом: в страну пришли иностранные интервенты – американцы, англичане, французы. Шулленбург был солдатом всю свою жизнь и всем своим существом и внутренне, разумом и сердцем, он восстал против интервенции иноземцев – они пришли в Германию не потому, что победили с оружием в бою, а потому, что в силу политической ситуации с ними не сражались, им открыли фронт, их торопили поскорее захватить страну. Нет, нет и еще раз нет – этого решения Шулленбург не признал ни справедливым, ни целесообразным: надо было не только уметь драться с русскими, но и обладать способностью договориться с ними. Однако этих способностей ни у кого не оказалось, и янки, шутя и поплевывая табачной жвачкой, уселись на спину великой немецкой нации. Позор! Что же можно было тогда предпринять? Ничего.

Довольно быстро все началось сначала. Шулленбург внимательно следил за событиями, но упорно держался в стороне и даже тешил себя надеждой, что о нем забыли. Но о нем не забыли. Больше того, его, кажется, решили использовать на роли «черной лошадки» – именно он должен будет принять на себя ответственность за грядущее. Вправе ли он взять на себя такую ответственность? Они знали, что он будет колебаться, сопротивляться, и именно поэтому свиданье назначено здесь – это имеет глубоко символический смысл, это психическая атака. Они сидели за круглым столом до обеда, теперь у него есть несколько часов для размышлений. Для беседы с ним в Берхтесгаден пожаловали Карл Функ и генерал Ганс Шпейдель.

Они говорили не от себя, а от лица «Союза промышленников» и генералитета – поистине ход конем.

Шулленбург задумчиво смотрел вдаль. Он бывал здесь не раз и раньше, на приемах у Гитлера.

Курорт Берхтесгаден. У подножья горы поселок Оберзальцберг с виллой Гитлера – Берхгоф. Здесь Гитлер принимал государственных деятелей многих европейских стран, кричал на них, угрожал, диктовал им условия. Так было с Чехословакией, Венгрией, Польшей. Сюда на поклон к Гитлеру приезжал английский премьер-министр Невиль Чемберлен.

Сегодня утром Шулленбург снова проехал прежним, хорошо знакомым путем: асфальтированная дорога поднималась в гору, а на полпути от Берхгофа вырвалась на окруженную скалами площадку. Впереди поднималась гора с видневшимся на ее вершине замком Гитлера. Гора обнесена высоким забором, сложенным из тесаных камней. Как и не раз раньше, сегодня перед Шулленбургом медленно открылись железные ворота, украшенные барельефами. За воротами дорога спирально извивалась по склонам горы. Мощный «Хорх» упрямо лез все выше и выше.

Шулленбург снова прошел у знакомой скалы и попал в широкой грот. Его ждали: офицер распахнул дверь подъемника и пропустил генерал-полковника вперед.

Подъем продолжался несколько минут – глубина пробитой в скале шахты превышала сто метров. Никакого иного пути попасть в «Орлиное гнездо», как Гитлер называл свой замок, не имелось.

Офицер молча провел Шулленбурга в большую круглую комнату, где, кроме стола да нескольких кресел, ничего не было. Тотчас вошли генерал Шпейдель и Карл Функ – хмурые, озабоченные. Шулленбург понял – час решений настал.

Теперь, за время послеобеденного перерыва, надо было еще и еще раз о многом подумать и найти выход.

Шулленбург видел и понимал комбинации, к которым прибегали другие, но сам так действовать не мог. Лучше честно уйти в сторону, чем вести себя так, как вели себя крупные промышленники и генералы при Гитлере: старались, как говорят, и невинность соблюсти и капитал приобрести, заботились о фальшивом алиби. Как только Гитлер решал приступать к очередной авантюре, так Шредер, Тиссен и их приятели мчались за границу. Вместе с Гитлером генералы старательно разрабатывали планы походов на Восток, но когда поход начался и блицкриг провалился, они заметались, стали думать о будущем. Шулленбург с горечью усмехнулся: немцы слишком много думают о своем будущем, но, кажется, думают не с того конца… Фельдмаршал фон Браухич тоже думал о том, чтобы «сохранить себя для нации», и как только русские начали крепко драться под Москвой, он явился к Гитлеру и предложил отступить. Его поддержал один из крупнейших гитлеровских генералов – фон Бок. Это произошло 15 октября сорок первого года. Гитлер грыз ногти, страшно пучил глаза и бешено ругался: наступать, только наступать, русским скоро конец! Но генералы перетрусили: конца сопротивлению не было видно, кажется, наоборот, русские только-только начали воевать… Вскоре – первое крупное контрнаступление советских войск: «Они даже наступают, громят нас!» Это было ужасно смешно – можно подумать, что Гитлер и его генералы собрались не на войну, а на пикник, из которого, к сожалению, ничего не получилось.

Но генералы вспоминали 1918 год: они не хотели «снова быть захваченными врасплох». Девятое декабря. Опять совещание в ставке Гитлера. Фон Бок, фон Лееб, Рунштедт, Клейст, Манштейн, начальник генштаба Гальдер тряслись в панике и довели фюрера до исступления. Через три дня Браухич подал в отставку. Генералы шушукались о будущем, веру в которое они потеряли, как только поняли, что из молниеносной войны ничего не вышло. Гитлер послал Гиммлера на юг, к Рейхенау. Но теперь речь шла не только о назначении на пост главнокомандующего, а о большем… Гиммлер предложил Рейхенау ввести эсэсовских офицеров во все штабы, а разведывательный отдел армии слить со «службой безопасности СС» – это было условие: Гитлер попытался заставить своих генералов думать о войне, а не об их личной судьбе. Через две недели, одиннадцатого января сорок второго года, Рейхенау поставил в известность Гиммлера о том, что он не возьмет на себя командование и что требования СС армия не примет. Так повел себя Рейхенау, интимный друг Гитлера, этого терпеть было нельзя… Еще через пять дней эсэсовские офицеры Фриц Лайне, Пауль Радунский и Макс Пельке по поручению Гиммлера посетили Рейхенау в его штабе в Полтаве. Они ушли через полчаса, заявив, что с господином Рейхенау произошел удар и он скончался. Рейхенау был здоровяк, спортсмен, но фюрер оказался сильнее.

Потом поднялась возня, как в банке, наполненной скорпионами: генералы искали ту «черную лошадку», которая возьмет на себя ответственность за исход войны и за их военные преступления. Это было не ко времени и чертовски мешало успешному развитию военных действий, по крайней мере так думали за океаном, и американские агенты Канарис и Варлимонт убедили Гитлера самому превратиться в «черную лошадку» – фюрер стал главнокомандующим. Вот когда генералы почувствовали себя в «седле», теперь они не стеснялись: истребляли и угоняли на каторгу женщин, детей и стариков, расстреливали заложников и пленных – закона для них не существовало. Гитлер отдал приказ: всех голландцев выселить из их страны, чехов поголовно истребить. Топоры палачей падали на шеи тех немцев, которые пытались как-то возражать. Гестапо и СС, созданное Гиммлером специально на случай гражданской войны, бесчинствовали. Все эти функи и шредеры превозносили фюрера. Шулленбург отлично помнил бронепоезд, преподнесенный ими в подарок Гитлеру. Это был роскошно обставленный поезд из двенадцати вагонов, выкрашенных в маскировочный зеленый цвет: один вагон для географических карт – Гитлер часами изучал их, другой – для совещаний, третий – спальня, салон-вагон, в двух – личная охрана во главе с Дитрихом. Стекла окон, сделанные из непробиваемого пулями материала, почти всегда закрыты стальными шторами. Восемь зенитных пушек, от которых не отходили солдаты. К поезду не смел подойти никто, не принадлежащий к непосредственному окружению Гитлера или за кем он специально не посылал. Шулленбург помнил свой последний визит в ставку – тогда в вагоне Гитлера он встретил фельдмаршалов Листа, Кейтеля, проходимца Йодля. Шофер Гитлера – штурмбанфюрер СС Кемпа, провожая генерал-полковника, озабоченно шепнул: – Кажется, конец.

До катастрофы под Сталинградом все шло как будто ничего – война есть война. Однако гибель 6-й армии Паулюса и разгром южных группировок Манштейна и Гота изменили положение и поставили вот сейчас, через двенадцать лет после окончания войны, генерала Шулленбурга перед решением, которое он теперь должен будет принять.

После траура по трехсоттысячной 6-й армии Гитлер тоже принялся размышлять о будущем и разработал «план реванша». Он предельно конкретен, этот план: сохранить нужные кадры фашистов и военных специалистов и перевести побольше награбленных денег в заграничные банки. План строго секретный, выполнение его было поручено Гиммлеру и Мартину Борману, секретарю нацистской партии.

Подводная лодка доставила в Южную Америку представителя разведки генерала Фаупеля, в наличии «прочных связей» с Северной Америкой Гитлера заверил Канарис.

В голубом небе летели тяжелые, изуродованные свастикой и крестами гитлеровские самолеты: курс – Испания, Португалия. В Барселоне гитлеровские самолеты совершали посадку через каждые четыре часа. Кого тут только не было: нацистские чиновники, гестаповцы, авиаконструкторы, промышленники, эксперты, генералы, банкиры. Многие спешили скрыться подальше, в Бразилию, Аргентину. Это происходило, когда Шулленбург дрался в Арденнах, тогда он ничего об этом не знал.

Война шла к концу. В действие вступил первый, – Шулленбург усмехнулся, – «первый, конечно, относительно», американо-германский план, составленный Алленом Харвудом совместно с гитлеровским командованием.

Австрийские, Баварские и Северо-Итальянские Альпы поспешно превращались в «южный редут» – отступающая с Востока гитлеровская фашистская армия должна была получить возможность закрепиться там, выстоять против «орд варваров» – русских, украинцев, белорусов, казахов, сынов Поволжья, Кавказа, Средней Азии, Сибири и Дальнего Востока, степных джигитов и таежных охотников, бьющих белку в глаз. Одновременно с созданием «южного редута», в котором могла бы отсидеться, прийти в себя и уцелеть от разгрома армия фашистской Германии, должно быть прекращено сопротивление «союзникам» на юге и западе, открыт фронт.

Сначала, казалось, все шло хорошо: укрепления строились, в Баварию прилетел непомерно толстый, заплывший жиром рейхсмаршал Геринг и объявил себя преемником Гитлера; англо-американским войскам открыли «зеленую улицу» – путь свободен, спешите на восток, берите Берлин! Наиболее боеспособные гитлеровские дивизии переброшены на восток. Под ружье поставили подростков и стариков – фольксштурм. По секретному приказу Гитлера на Восточную Германию пали «ночь и туман» – фашисты приступили к тактике «выжженной земли»: гремели взрывы, полыхали пожары, желтое пламя ненависти билось над фатерландом. Но заговор провалился – советские войска наступали слишком быстро, их танки и самолеты, сокрушая оборону гитлеровцев, стремительно промчались на запад и встретились с американцами на Эльбе. Поздно, слишком долго медлили с открытием второго фронта. Не учли умения русских воевать – Берлин пал под их ударом, и Германии пришлось капитулировать. Теперь вступал в действие предусмотрительно разработанный Гитлером «план реванша», рассчитанный на многие годы. И одновременно – второй – «второй, конечно, относительно», – опять усмехнулся Шулленбург, – заговор американских и германо-фашистских любителей «крестовых походов». Утверждали, что этот совершенно секретный план разработала гитлеровская военная академия. Однако Шулленбург-то знал, как было дело: в конце тревожного сорок четвертого года из американского плена вернулся майор фон Этрцен, он-то и привез из-за океана уже готовый план, составленный в Вашингтоне и Нью-Йорке. По этому плану в Западной Германии в течение первых же двух лет должны быть созданы замаскированные военные организации – костяк вермахта; следующие три года – второй этап заговора – отводились для массового вовлечения в эти организации солдат и унтер-офицеров и на подготовку перехода к открытому перевооружению страны; год пятидесятый – третий этап заговора – время «отпущения грехов» гитлеровским военным преступникам, превращения их в «мучеников», в «оппозиционеров» Гитлеру и в «жертвы» солдатскому долгу.

В январе пятидесятого года фельдмаршал Рунштедт созвал в Штуттгерте секретное совещание бывших офицеров генштаба – так приказали американцы. Было решено объединить всех офицеров и генералов в организацию «Союз имперского братства» – «Брудершафт», а еще через две недели в Ганновере состоялась первая конференция этого военного ордена, о создании которого мечтал Гитлер. Но у Гитлера не дошли до этого руки. Теперь орден был создан, он-то и занялся воссозданием вермахта. Во главе «Брудершафта» поставили гитлеровского фельдмаршала Гассо фон Мантейфеля.

Немецкие генштабисты снова заработали: планы, карты с черными стрелами – сроки наступлений, длительность маршей. Столицы европейских стран опять оказались объектами внимания гитлеровских «военспецов». Генерал Геккер приступил к составлению картотеки всех бывших военнослужащих гитлеровской армии, находящихся в Западной Германии. По «плану Гальдера» Западную Германию разделили на двенадцать военных округов, для каждого определили численность подлежащих формированию частей. Для начала всего двадцать шесть дивизий и одна бригада горных стрелков. В Мюнхене, Мюнстере, Киле и Брауншвейге разместились центры воздушных округов, в Бонне, Ганновере и Нюрнберге – штабы командования армейских групп «Вест», «Норд» и «Зюйд».

По морским и воздушным путям в Западную Германию бросились те, кто в тревожные дни кануна разгрома Гитлера покинули ее. Из-за границы вернулись Мессершмидт, Хейнкель, Фокке-Вульф, Дорнье, создатели тех самых самолетов, что с отвратительной паучьей свастикой на бортах несли смерть мирному населению стран, подвергшихся разбойничьему нападению гитлеровцев. Орудийного короля Круппа американцы не только выпустили из тюрьмы, но и возвратили все то, что раньше ему принадлежало. Семья Круппов стояла во главе огромного военного концерна. За помощь в захвате им власти Гитлер в сорок третьем году издал специальный закон, по которому заводы передавались Круппу в вечное владение. В законе говорилось о «не имеющих себе равных усилиях Круппа по укреплению военного потенциала Германии». Акционеры очутились за бортом – фирму взял в свои руки старый член нацистской партии Крупп-сын, полковник гитлеровской авиации.

Американцы возвратили теперь Круппу все то, что когда-то было ему дано Гитлером в виде вознаграждения за преступления. Были забыты слезы и кровь томившихся на каторге, в цехах крупповских заводов семидесяти пяти тысяч иностранных рабочих, двадцати пяти тысяч военнопленных и пяти тысяч человек из концлагерей: ведь среди них почти не было американцев и англичан!

На глазах фон Шулленбурга ожили, воспрянули духом те, кто в соответствии с «планом реванша» некоторое время отсиживались в стороне от событий, порой скрывшись за несуразным камуфляжем. Генерал-лейтенант Курт Зингер бывший командующий армией на Балканах, превратился было в директора частной школы для девочек на Констанцском озере; генерал-майор Фриц Батерлейн, командовавший бронетанковой дивизией «Лер», стал заведующим гаражом под Франкфуртом; генерал фон Вехмар из «Африканского корпуса» – президентом клуба журналистов; Мантейфель – директором фирмы, производящей на экспорт болты, скобы, винты; генерал фон Шверин – коммивояжером по продаже фармацевтических товаров; фельдмаршал Шперрле, командовавший легионом «Кондор» в Испании, а затем 3-м воздушным флотом на побережье Франции, фашист, хваставшийся уничтожением Герники и бомбежками Лондона, спрятался в маленьком баварском городке как «избравший скромную жизнь штатского». Гальдер просил корреспондентов числить его ботаником, а Шпейдель – доктором философии.

Время маскировки кончилось – введена обязательная воинская повинность. В газетах пишут о генерале Зейделе – он проводил тактику «выжженной» земли на Украине! Возрождение вермахта взяли в свои руки графы Шверин и Кильманзег, генералы Шпейдель, Хойзингер и Венк. Комитет «трех баронов» во главе с генералом Кунце проводит «отбор» людей для армии. У Купце опыт – он в прошлом сотрудник отдела кадров гитлеровского вермахта. Генерал Хойзингер поставлен во главе высшего военного совета, он готовит парашютные и авиадесантные части. А Шулленбург все продолжал отсиживаться в своем имении. И вот, кажется, это кончилось – его призывают, ведь он соратник Рунштедта и Мантейфеля! Кажется, они всерьез воображают, что он все такой же, каким был когда-то. Но за прошедшее время он успел немало понять и о многом подумать. И теперь он знает: воевать не так-то просто. Всего за три десятилетия война дважды ставила Германию на край гибели. Войны готовили те же круппы и функи и люди вроде Ганса Шпейделя. Что же даст немцам новая война? Сегодня он терпеливо слушал, что говорили ему Карл Функ и генерал Шпейдель. Но, к его удивлению, они не сказали ему ничего нового и умолчали о главном. Неужели они считают его таким недалеким? Нет, черт возьми, он им покажет, что он солдат, а не дипломат, все должно быть ясно, прежде чем он примет решение.

Шулленбург отошел от обрыва и решительно направился к замку.

Они кончили свои бесконечные совещания, но Шулленбург продолжал молчать. Напротив него сидел Функ – их взгляды на мгновенье скрестились, и Шулленбург заметил, что тот основательно рассержен.

– Господа! – сказал Шулленбург. – Я не могу немедленно решить вопрос о том, чтобы взять на себя ответственность. Это естественно.

Функ зло бросил:

– Вы думали целых двенадцать лет.

Шпейдель спросил:

– Что вас смущает, генерал-полковник?

Шулленбург постучал карандашом по пепельнице.

– Вы предлагаете мне принять ответственность вместе с оперативными планами, которые составлены без моего участия и детали которых мне неизвестны…

– Разве вас устраивает судьба родины? Раскол страны, граница на Одере? – Функ почти с угрозой посмотрел ему в лицо.

– Я приехал сюда не играть словами… – Шулленбург старался говорить спокойно. – Нет, я, как и вы, не признаю границы на Одере и Нейссе. Но надо здраво смотреть на вещи: русские не только по ту сторону границы, которую мы не желаем признавать, они гораздо дальше – за Вислой, а американцы, англичане и французы здесь, у нас, и они будут на нашей территории целых пятьдесят лет! Господа, я немец и не признаю политики, в результате которой иностранные войска оккупировали мою родину. Я называю их интервентами, этих янки, – он в упор посмотрел на Функа и усмехнулся. – Первое, что я сделал бы, имея под рукой несколько дивизий, – выбросил бы отсюда, как щенка, Джо Келли с его блудливыми вояками.

– Вы ничего не поняли, – бросил Шпейдель.

– У себя дома мы можем управиться собственными силами, – отрезал Шулленбург. Он раскусил намек: эсэсовцев Гиммлера как организации подавления недовольства внутри страны не существует, американские солдаты выполняют функции жандармов в Германии и в других странах. Функу они нужны «на всякий случай».

– Мы усиленно готовимся к войне, – продолжал Шулленбург. – Первой страной, на которую мы нападем, будет республика восточных немцев… Как и вы, я против ее строя, против ее существования, но оно существует, это немецкое государство! Я подхожу к вопросу с военной точки зрения… Они будут драться с нами, мне это ясно. Их не оставят одних – в этом я тоже уверен. Что же тогда произойдет? Германия превратится в театр военных действий. Чем нам помогут американцы? Авиацией?.. Следовательно, они будут бомбить и нас атомными бомбами…

Второй вопрос – вы исходите в своих планах из того, что русские на нас первыми не нападут… Я не уверен, что они снова будут ждать, когда мы полностью отмобилизуемся и расположимся на их границах. Да и до границ-то теперь надо добраться с боем, а за это время они сто раз успеют принять меры. Это элементарно.

Третий вопрос – есть ли у нас шансы выиграть войну? Американцы собираются вести боевые операции вдали от своей собственной территории… Они думают, что они-то во всяком случае уцелеют, улетят и уплывут домой, за океан, а мы? Что станется с нами? Я не боюсь умирать, но не хочу гибели нации. Шпейдель быстро спросил:

– Вы за план Шлиффена?

– Уж если воевать, то – да.

Функ неожиданно добродушно рассмеялся:

– Моего приятеля Джо Келли мы разрешим вам выбросить отсюда, но… немного позднее…

Шпейдель склонился над разостланной на столе картой Европы.

– Вы отстали, сидя в провинции, – заметил он. – План Шлиффена в принципе остается… Именно поэтому мы и предлагаем вам возглавить группу «Вест», фактически вы будете командовать Западным фронтом. Вы разобьете Францию. В первую очередь Францию! – резко произнес он.

«Так вот оно что!» – Шулленбург бросил взгляд на лежавшую перед ним карту. Шпейдель продолжал:

– Но теперь мы будем воевать иначе. То, что пятнадцать лет назад мы захватили силой, теперь, с помощью американцев, мы получим без единого выстрела… Они понимают, что мы начнем поход на Восток только тогда, когда создадим сильную армию, а Западная Европа будет нашим арсеналом… Итак, прежде всего нам нужна сильная армия. А когда мы ее будем иметь, тогда мы уговорим с англичанами и французами!

Генерала перебил Функ:

– Вы можете быть спокойны, Шулленбург, прежде чем идти на Восток против русских, у нас с вами будет достаточно дел на Западе. Мы разобьем Францию… Англия? А что это такое? Где ее армия? Австралия, Канада, Индия не захотят умирать за Британские острова, можете мне поверить…

– Стало быть, план войны остается старый? – Шулленбург недоверчиво посмотрел на своих собеседников.

– Трудно сказать, могут быть изменения… – Шпейдель пожал плечами. – Но одно совершенно ясно: нам нужна армия, нам нужны колонии здесь, в Европе, откуда мы могли бы снова гнать в Германию рабов, получать продовольствие и снаряжение. Все это нам дадут те же страны, которые уже были нами оккупированы… У нас есть опыт управления ими, он нам пригодится. Но сначала с помощью американцев мы должны занять ключевые позиции в Европе, это прежде всего!

– Мы восстановим наш новый порядок в Европе, – заметил Функ.

Шпейдель поморщился:

– Это будет позднее… – он снова повернулся к Шулленбургу. – Что касается американцев, – они пока нужны нам, а там будет видно. Когда их надо будет гнать отсюда, мы поручим это вам. – Он рассмеялся. – Так вы согласны принять назначение?

Шулленбург молчал: было бы наивно ожидать откровенности от Функа, многое было для него неясным, но решение оставалось прежним – войны он не хотел, ни с Востоком, ни с Западом. Он был уверен, что теперь надо не лезть в драку с русскими, а договориться с ними. Однако высказать это сейчас здесь, в Берхтесгадене, было бы бесполезно и рискованно.

Функ продолжал:

– Будем считать, что в принципе договорились, но пусть генерал-полковник еще подумает над тем, что он от нас услышал.

Шпейдель кивнул в знак согласия и обратился к Шулленбургу:

– У вас большой опыт ведения войны на Западе, место командующего армейской группой «Вест» за вами. А пока вам предлагается присутствовать на предстоящих маневрах в Пфальце. С Келли вопрос согласован, – и он протянул Шулленбургу пропуск, подписанный американским генералом.

– Я буду на маневрах. – Шулленбург направился к выходу.

Карл Функ и Шпейдель раздраженно переглянулись: согласился он все-таки или нет стать во главе того, что они называли западным фронтом? Определенного ответа на этот вопрос они так и не получили.

Глава восьмая

– Послушай, Швальбе… Я хотел бы, чтобы ты знал об одном немаловажном для тебя обстоятельстве.

– Слушаю, господин майор.

– Ты только что вернулся из путешествия, из которого обычно не возвращаются, – Грин забросил ноги на стол и швырнул в рот сигарету «Честерфильд».

– Но… Я никуда не ездил, господин майор.

– Ты ошибаешься, Швальбе. Ты возвратился и сумел это сделать лишь благодаря мне. Не таращи глаза – Дрейнер решил, что в деле с Рихтером ты водишь его за нос, и за невыполнение приказа фюрера приказал пристрелить тебя. И не вмешайся я, ты уже где-нибудь гнил бы. Теперь понимаешь?

– Понимаю, господин майор, – от страха у Швальбе отвалилась челюсть.

– Мне пришлось поручиться за тебя. Все дело, видимо, в том, что за последние годы ты потерял квалификацию… По крайней мере так я оцениваю причины твоей неудачи с этим коммунистом.

– Вы правы, господин майор. Я исправлюсь. Генерал фон Дрейнер…

Грин перебил:

– Дело тут не только в Дрейнере. Твоя неудача привела в ярость Прайса-младшего, Функа, Джо Келли…

– Боже мой!

– Мне поручено передать тебе, что Рихтер за тобой. Приказ, наконец, должен быть выполнен. Ты тянешь целых пятнадцать лет – хватит! – Грин внимательно посмотрел в окно, на улицу. – Я знаю, ты скажешь, что теперь тебе трудно повторить операцию в ближайшее время – Рихтер насторожен, его, очевидно, охраняют друзья, тебя многие знают в лицо… Но все это нас не касается, это уж твое дело. Ну-ну, не вешай нос! Я дам тебе совет – с Рихтером не откладывай в долгий ящик, повтори заход завтра же. И знаешь, почему надо спешить? Именно потому, что нового покушения так скоро он не ожидает.

– Слушаюсь, господин майор.

– Подойди сюда, Швальбе, – и Грин ткнул сигарой в открытое окно. – Смотри, там идет эта птичка с золотыми волосами… Брунгильда! Видишь ее?

– Вижу, господин майор.

– Поручи своим парням немедленно устранить ее. Шеф хотел, чтобы она написала книгу о Гроссе, но теперь эта затея отпала. Ее надо убрать, она мешает… Генералы дали слово Ильзе Грубер.

– Слушаюсь, господин майор.

– Сегодня утром генерал Гелен подписал приказ – вы назначены начальником филиала организации «Фирма Карла Мейера», – продолжал Грин.

Швальбе стал во фронт, на его блинообразной, заплывшей жиром физиономии появилось выражение радости и собачьей преданности Грину.

– За Рихтера примешься после того, как сегодня. ночью проведешь «Акцию "Б"», – сказал американец. – Не беспокойся, за ликвидацию Макгайра отвечает Шервуд, он будет вместе с тобой – так приказал Харвуд.

Грин встал.

– Прощай, Швальбе. Через час я покидаю Германию. Как умный парень, ты не будешь спрашивать меня, куда я отправляюсь, не правда ли? Внесу только одну поправку, Швальбе, – я уже давно не майор, а генерал-майор. Не пучь глаза – так было нужно Харвуду. Но это секрет. Иди, Швальбе.

– Экселенц, экселенц… – бормотал Швальбе, пятясь к двери.

Грин остался один. Его лицо тотчас потеряло выражение беззаботности и игривости, тяжелые складки легли на лоб, побелел шрам, изуродовавший щеку…

Он, естественно, не мог сказать этому болвану Швальбе, что, покидая Германию, чувствует себя плохо, и даже очень. Работать во владениях Карла Функа – просто, тут вокруг свои, рядом – американские солдаты. Совсем другое дело – в Москве. Тем более, что Шервуд, на смену которому теперь направлялся Грин, привлек внимание чекистов, провалился сам и провалил других. В этих условиях будет трудно, тем более, что Харвуд не даст покоя – он очень торопится с операцией «Вирус». Ответственность за ее проведение возложена сейчас на Грина, хотя фактически его функции окажутся весьма ограниченными – быть связующим звеном между Харвудом и Фоксом – Чумой.

«Акция "Б"» началась точно по плану, утвержденному Харвудом. Вечером от унылого здания в лесу отошли три закрытых автомобиля. Урча моторами, машины выползли на автостраду, развернулись и пошли в восточном направлении.

Профессор Макгайр не сомневался в том, что враги задумали с ним расправиться. Он не знал, в какое место и зачем его везут, почему его не убили там, в подвале, где он часто видел вот этого субъекта с заплывшей жиром блинообразной физиономией, что сидит сейчас рядом с ним и поторапливает шофера.

До этого часа Макгайр никогда не видел сутулого человека, который сейчас бешено гнал первую машину, но во взгляде, брошенном им, он увидел столько ненависти, как если бы они давно были смертельными врагами. Макгайр, естественно, не знал, что Шервуд считал именно его виновником всех бед, постигших его в Москве: из-за него провалилась миссия Алхимика, поставлена под угрозу срыва вся операция «Вирус», и если не произошло международного скандала, то лишь благодаря талантам Фокса. Карьера Шервуда как разведчика может бесславно оборваться; ее может поправить только успешное проведение «Акции "Б"», продуманной Харвудом во всех деталях.

Швальбе успокаивал Макгайра тем, что его, мол, везут для передачи властям Германской Демократической Республики. Но ученый не верил ни одному его слову – почему в таком случае с него не сняли наручники? Зачем на расстоянии нескольких метров позади следует машина, переполненная молодчиками из того самого здания, в котором его пытали?

Было уже поздно, когда они прибыли в небольшой городок. Шервуд с облегчением вылез из-за руля: приехали. Макгайр почувствовал – сейчас ему конец. Шервуда и Швальбе встретил человек в штатском. Они говорили по-английски. До слуха Макгайра донеслись обрывки разговора. Шервуд спросил:

– Советский парашют доставлен на место?

Человек в штатском ответил утвердительно, но при этом начал возбужденно и как бы оправдываясь что-то объяснять.

– Я сам посмотрю, – раздраженно произнес Шервуд.

Тронулись дальше, но вскоре снова остановились, вышли на дорогу.

– Корреспонденты прибыли? – спросил Шервуд.

– Йес, – ответил человек в штатском.

Местность вокруг гудела голосами, слышались слова команды… По обочинам дороги стояли танки, наполненные солдатами грузовики.

– Какая часть? – спросил Шервуд.

– Дивизия «Ад на колесах».

Шервуд зло выругался и вместе с Швальбе отошел подальше от затемненной внутри машины – они о чем-то совещались.

И тут случилось то, чего Макгайр меньше всего ожидал:

– Руки! – тихо скомандовал ему юноша за рулем. И Макгайр почувствовал, как тот отомкнул наручники.

– Не снимайте пока, возьмите вот это. – И Вилли сунул англичанину пистолет. – Спрячьте в рукаве.

Шервуд и Швальбе были чем-то расстроены.

Неожиданно раздался рев сирены и из-за поворота вылетела большая гоночная машина: рядом с водителем, угрюмым на вид человеком, сидела молодая женщина, при виде которой Макгайр всем корпусом подался вперед – это была она, та, которой «Консул» послал змею! Что же делать сейчас ему, Макгайру?

– Молчите! – прошептал юноша за рулем. – Вас убьют на месте. Молчите же!

Макгайр в изнеможении откинулся назад. Обдав Шервуда и Швальбе пылью, гоночный автомобиль остановился.

– Пусть проваливают отсюда… – сквозь стиснутые зубы прошептал Шервуд и шагнул вперед. Но Швальбе вцепился в его руку.

– Оставьте их, – сказал он испуганно. – Это Герман Гросс, его боится даже Функ… Он отчаянный малый. – Швальбе не сказал другого – он узнал и женщину, ту самую, которую Грин приказал ликвидировать. Но Шервуду об этом говорить незачем. К сожалению, это не Грин – тот все понимал с полуслова.

Шервуд выругался и в сопровождении человека в штатском поспешно ушел.

Швальбе напряженно следил за черным автомобилем Гросса, появление которого здесь ему не нравилось. Интуиция старой ищейки подсказывала ему, что между появлением Гросса и его спутницы и операцией по ликвидации Макгайра существует какая-то связь. Но какая? Впрочем, в конце концов над этим не стоило ломать голову – все равно первый вариант проведения «Акции "Б"» отпадал: окрестности тихого, малолюдного местечка, где намечалось покончить с этим делом, оказались битком набитыми американскими и немецкими солдатами. В тщательно разработанном плане было что-то, как видно, не учтено.

Шервуд поспешно возвратился, озабоченный и мрачный: в действие вступал второй вариант проведения «Акции "Б"».

Машины рванулись дальше на восток. Автомобиль Германа Гросса остался на месте с открытым капотом – депутат ландтага копался в моторе, а его спутница стояла рядом с ним и, казалось, не обратила внимания на Швальбе и его компанию.

Если до сих пор Шервуд и Швальбе ехали, хотя и быстро, но «на глазок», то теперь иное дело – счет шел на секунды. Шервуд знал, что его телефонный звонок привел в движение механизм некоторых организаций в Берлине, явился сигналом для людей на границе и для корреспондентов, предусмотрительно собранных в Альтштоссе, по ту сторону границы.

«Кто-то в штабе, сам того не подозревая, подложил мне порядочную свинью, – размышлял Шервуд. – Неужели они не могли найти другого места для тактических занятий! Идиоты! Из-за них полетела к черту прекрасно подготовленная инсценировка со спуском Макгайра на советском парашюте и последующей затем расправой над ним советских агентов».

Швальбе устал от напряжения и уже не мог болтать. Все шло как обычно, он знал это по богатому опыту в прошлом – англичанин чувствует себя обреченным и бессильным, по существу его уже нет в живых, ни на какое сопротивление он абсолютно не способен. А Вилли и не догадывается, что и ему осталось жить каких-нибудь два часа. «По правде говоря, стрелять в Вилли – свинство, – размышлял Швальбе, – но и тут иного выхода нет: советские власти требуют его возвращения на родину, родной отец уже приехал за ним и болтается в Берлине в ожидании сына. Нет, не для того этот русский мальчишка был дан на воспитание Швальбе! Вилли выполнит свой долг так, как этому его учил Швальбе, – он убьет Макгайра, а затем умрет сам, умрет от руки того, кто долго заставлял его называть себя отцом». Швальбе покажет Гелену Функу, что он правильно понимает свой долг.

Молодчики генерала Гелена остановились, не доезжая пограничного знака, но две первые машины проскочили границу на полной скорости. Швальбе был удовлетворен: американец оказался неплохим организатором, «красных» пограничников немцев на месте не было, их заранее отвели отсюда. До конца операции остались минуты.

Шервуд был теперь позади, командовал Швальбе.

Не проехав и трехсот метров по территории Германской Демократической Республики, юноша по указанию Швальбе резко развернул машину в обратном направлении и остановился. То же самое проделал и автомобиль Шервуда.

Тихая ночь легла на землю. На опушке леса поднимались старые дубы, в подлеске скопилась непроглядная темь. Шервуд нервничал:

– Скорее. – Он отошел в сторону и, прислонившись спиной к дереву, взялся за фотоаппарат.

Швальбе кряхтя вылез из автомобиля – как-никак наступал конец этой чертовой «Акции "Б"»!

– Вылезайте, – скомандовал он англичанину и грубо рванул его на себя – в нем проснулся инстинкт натасканного на таких делах убийцы.

Макгайр следил за юношей: он боялся испортить дело поспешностью.

– Вилли, возьми его! – скомандовал Швальбе.

– Хорошо. – Юноша подошел к Макгайру и снял с него наручники. – Теперь бегите туда, – и жестом указал в ту сторону, откуда они только что приехали.

Англичанин понял: там граница, за которой находится страна, где его держали в застенке, пытали, откуда привезли сюда на смерть… Он не верил, что юноша будет стрелять в него, и побежал, пряча в руке оружие.

– Возьми эти документы, Вилли, с этой минуты ты советский гражданин Василий Румянцев. Настало твое время действовать, – и Швальбе торопливо сунул в карман парня пачку бумаг.

Макгайр не спеша бежал к границе. По гладкому асфальту прыгали лунные зайчики.

– Стреляй же, Вилли, черт тебя побери, он уйдет в лес, и тогда мы упустим его! – заревел Швальбе и с револьвером в руке стал позади.

Шервуд приготовился фотографировать.

В руке Василия Румянцева блеснул парабеллум, он вскинул его, но, не выстрелив, резко обернулся: Швальбе приставил дуло револьвера к самому его затылку. Вот оно что! Два выстрела раздались бы одновременно – ведь Швальбе знает, что Вилли бьет без промаха! Эрика Келлер была абсолютно права – задумано ловко.

– Стреляй же, говорю тебе, он уйдет! – бешено орал Швальбе, он топтался на месте, револьвер в его руке плясал. – Я убью тебя, негодяй!

– Кончайте скорей! – послышался резкий окрик Шервуда.

– Пожалуйста… – и Василий Румянцев несколько раз подряд выстрелил в беснующуюся перед ним физиономию эсэсовца. – За мою мать, за меня, за Макгайра! – отчетливо произнес он.

Бросив фотоаппарат, Шервуд рванул пистолет: надо было не упустить Макгайра. Но поздно: неожиданно сильным рывком кто-то скрутил его руки, заставив опустить оружие. Из-за деревьев вышла группа людей. Луна ярко освещала их лица – офицеры госбезопасности Германской Демократической Республики. Среди них Шервуд заметил коренастого человека в форме советского полковника. Где же он видел его раньше? Шервуд застонал от бессильной ярости: это с ним он столкнулся несколько дней назад у картины «Явление Христа народу» в Третьяковке.

В сопровождении пограничников возвращался Макгайр. На опушке вспыхнули фары притаившихся там автомобилей, десятки людей шумно направились к автостраде. Шервуд заскрипел зубами, это же иностранные корреспонденты, собранные в Альтштосс по его сигналу!

– Вы поспешили, – мягко сказал Румянцеву уполномоченный госбезопасности. – Этот прохвост мог бы кое-что сообщить нам, – и он ткнул ногой труп Швальбе.

– Как поживаете, Шервуд? – обратился к американцу полковник Соколов.

Шервуд молчал. Для него все было кончено.

– Господа! – обратился полковник Соколов к корреспондентам. – Вы приехали сюда, в Альтштосс, для того, чтобы иметь возможность передать вашим газетам сенсационное сообщение, не так ли? И вы не прогадали – сенсация в ваших руках: вот перед вами английский ученый профессор Макгайр.

Макгайр с достоинством поклонился.

– Ваши газеты, – продолжал полковник, – писали о его таинственном исчезновении в Москве, о том, что большевики похитили его и бросили в тюрьму, – профессор сам вам расскажет, кто и где его похитил. Господа! Сегодня на ваших глазах провалилась грязная провокация, задуманная Алленом Харвудом с целью еще больше разжечь «холодную войну». Захватив Макгайра, разведка Харвуда сделала его заложником, и как только засланному под его именем в Москву шпиону пришлось спрятаться, вам было сообщено о похищении большевиками ученого Макгайра, об этом писали все ваши газеты. Этой ночью перед вами должен был разыграться второй акт состряпанной Харвудом кровавой драмы: Макгайру удалось пробраться в ГДР, он бежит к границе, чтобы найти убежище в стране Карла Функа, но его настигает и убивает советский агент Василий Румянцев. Представители «западной демократии», шпионы Шервуд и Швальбе, пытаясь якобы спасти Макгайра от чекистов, вынуждены при этом уничтожить Василия Румянцева… Придумано было ловко. Крови эти господа не боятся…

Но постановка по этому сценарию сорвалась: уважаемый профессор Макгайр жив, тот, кому было приказано убить его, чтобы немедленно же и самому быть убитым – Василий Румянцев, перед вами. Он действительно советский гражданин. Но не преступник, а жертва нацизма, жертва прошлой войны. О подробностях всего этого дела в Берлине вам сможет дать интервью мистер Шервуд: им займутся немецкие органы безопасности. Я же прибыл сюда с поручением сопровождать профессора Макгайра в Москву, а Василия Румянцева передать его отцу – офицеру Советской Армии. Все, господа. Разве же это не сенсация? Кстати, скажите, мистер Шервуд, кто же теперь вместо вас в Москве?

Шервуд молчал. О назначении Грина он действительно ничего не знал – ему не доверили этой тайны.

Глава девятая

Снэйк обернулся быстро: у Рижского вокзала он встретил Алхимика и не мешкая доставил его в свое логово на даче.

– Вы свободны, Снэйк, – резко произнес Фокс, как только «Михаил Иванович» ввел Алхимика в комнату, где новый шеф все еще пробавлялся коньяком. Ослушаться Чуму было невозможно, и Джо Снэйк покорно удалился.

Гость стоял перед Фоксом с перекинутым через руку пыльником и выжидательно смотрел на уполномоченного Аллена Харвуда. В глубоко скрытых глазах Чумы блеснули холодные огоньки и тотчас погасли.

– Вы провалились, – почти прошептал он.

– Я так и думал… Шервуд?

– Да… Этот осел потерял тут чувство ответственности… Вы провалились, Алхимик, но я не виню вас. Бросьте к черту ваш пыльник и выпейте коньяку – успокаивает. Вышвырните и вашу дорогую трость, она вам больше не потребуется, профессором вам уже не быть. Признаться, когда я провожал вас сюда из долины Рейна, я никак не предполагал, что вся наша затея лопнет.

– Я нацелился было на лабораторию Ясного, но теперь мне придется думать о том, как отсюда выбраться за кордон. – Алхимик говорил тоном сожаления.

Фокс холодно посмотрел на него.

– Вы ошибаетесь, – заговорил он. – Вам поручается продолжать заниматься именно лабораторией Ясного, во что бы то ни стало получить нужные нам сведения о его работах, а потом взорвать лабораторию. Чекисты будут воображать, что вы испугались, спрятались и теперь уже Ясным заниматься не сможете. Мы поступим как раз наоборот.

– Это дерзко, – в голосе Алхимика послышалось восхищение изворотливостью шефа.

Чума продолжал:

– Прежде всего это не логично. И именно поэтому можно рассчитывать на успех. Бдительность в охране лаборатории будет усилена, как же иначе, но эта бдительность – чистая проформа, ведь в глубине души каждый из них будет думать, что именно теперь-то опасаться нечего… Мы воспользуемся этим. Но прежде всего надо установить местонахождение лаборатории. Нам пока известно – она находится не в Москве и не под Москвой. Где же?.. Кстати, с этой минуты вы не Макгайр, а Прохор Кузьмич Надеин. Сейчас мы возьмем из гардероба Снэйка соответствующий костюм, и вы преобразитесь в рабочего… Нам известно, что в лаборатории Ясного работал некто Семен Надеин. В результате несчастного случая в лаборатории он долго болел лучевой болезнью и теперь живет у себя на родине, адрес я вам дам. Вы явитесь к нему под видом двоюродного брата, которого он никогда не видел. Вам придется как следует изучить свою новую биографию. К сожалению, у нас мало времени. Вот ваши новые документы. Подробное ваше жизнеописание, сведения о родственниках, фотографии вы изучите в дороге и сожжете. Всё. Теперь за дело: с ближайшей электричкой вы должны уехать от Москвы подальше, а там – в гости к Надеину. Вот вам адрес для связи со мной – выучите и тоже уничтожьте.

Снэйк не видел, как через час из калитки осторожно вышел Алхимик. Теперь он был одет в короткий, не первой свежести пиджак и брюки, заправленные в сравнительно новые еще хромовые сапоги, на голове его ловко сидела военного образца фуражка с синим кавалерийским кантом. В руке Алхимик нес потертый чемоданчик. От изящного профессора англичанина в нем ничего не осталось.

Так «Прохор Надеин» с задворков вошел в жизнь. Сейчас он направлялся к станции. Осматриваясь по сторонам, он вспоминал свой полный опасности жизненный путь.

Родители – помещики средней руки где-то на Волге. Судя по фамилии, они, по-видимому, происходили из обрусевших немцев, но сами считали себя исконно русскими.

После свержения самодержавия барин Леонид Борисович Олиф появился на политической арене своего уезда: он утверждал, что только Временное правительство вместе с такими «просвещенными» державами, как Англия и Франция, даст матушке-России мир и процветание. Олиф без устали председательствовал в уездном «учредительном собрании» и, не смея открыто защищать павшую монархию, стал одним из местных лидеров социалистов-революционеров. Расчет, с его точки зрения, был правильный: его поддержали местные кулаки и приезжие краснобаи из «центра».

Так продолжалось до Октябрьской революции. Сразу после Октября Олифу пришлось бежать за Волгу. Позже вместе с Колчаком Олифы оказались в Сибири. Отступая с белыми частями все дальше, отец и старший брат Алхимика вступили в контакт с американскими и японскими оккупационными властями на Дальнем Востоке. Позже семья жила в Харбине и Мукдене. Тут на свет появился младший в роде господ Олифов – Валерий.

Он рос и воспитывался в среде белых эмигрантов, потерявших в России свои поместья, фабрики и заводы. Валерий Олиф окончил школу, овладел английским языком. О родовом имении, о котором знал только из рассказов старших, он вспоминал с вожделением; оно снилось ему по ночам как олицетворение райской жизни, отнятой у него хамами мужиками, превратившими барина Олифа и его чад в нищих.

Позже там же, в Маньчжурии, с японской разведкой пришлось установить контакт и младшему в роде, Валерию, «младшенькому», как его звали дома. Некоторое время дела шли как будто неплохо, «младшенький» обзавелся семьей, но вторая мировая война все перевернула: Квантунская армия капитулировала перед русскими, японцы поспешно удирали из Маньчжурии, «младшенький» остался без работы, а семья без хлеба. Сначала надеялись, что все как-то обойдется – на американских кораблях с юга прибывали гоминдановские дивизии Чан Кай-ши. Но вскоре стало ясно, что надеяться не на что – китайские коммунисты ударили с севера, и гоминдановцы покатились на юг. Вместе с ними, даже несколько опережая их, удирали бывшие русские помещики: боялись попасть в руки солдат Мао Цзэ-дуна. Задержались было в Шанхае, Кантоне, но пришлось бежать дальше – в Сиам. «Младшенький» же оказался предусмотрительней папаши и старшего брата: работая на японцев, он еще в Харбине запродался разведке Аллена Харвуда, его успели оценить и теперь направили в Соединенные Штаты для подготовки к дальнейшей «деятельности». В Америке ему пришлось не только окончить специальную шпионскую школу, но и по-настоящему заняться некоторыми науками, главным образом ядерной физикой. Мечты погулять, поораторствовать на собраниях таких организаций, как «Комитет освобождения России» или «Крестовый поход против Советского Союза», не осуществились; в разведке Аллена Харвуда существовали свои жесткие правила: агент, получивший кличку Алхимик, должен был быть тщательно законспирирован, и, таким образом, злоба против всего советского осталась неизрасходованной… Вместо того, чтобы спокойно доживать свои дни в родовом имении на Волге, отец теперь влачит жалкое существование в Кении, где старший брат служит в английских полицейских частях и может ежеминутно получить в голову партизанскую пулю. Вместо того, чтобы прожигать жизнь в ресторанах Москвы и Петрограда, делать карьеру, черт возьми, гвардейского офицера, он, Алхимик, вынужден денно и нощно молить бога за то, что его ценят в разведке Харвуда: он – специалист по России, он говорит по-русски без акцента! Ему удалось удачно выполнить несколько поручений Харвуда, но главным было хорошо сыграть роль английского профессора. Однако по вине Шервуда он провалился в самом начале.

…Рассекая ночную темь, электропоезд мчался от Москвы. В одном из вагонов, облокотившись на чемодан, дремал нестарый еще мужчина в фуражке с синим кавалерийским кантом.

Фокс не хотел задерживаться в этом месте дольше необходимого, надо было перебазироваться на новую, «свою», квартиру. Конечно, он не собирался среди ночи отправляться в давно приготовленный для него уголок, нет, верный себе, он еще некоторое время будет проверять, следить… Но отсюда следовало уходить немедленно – этого требовала тактика глубокой конспирации: Джо Снэйк все же мог оказаться более скомпрометирован перед КГБ, чем это пока известно ему, Фоксу. И он стал собираться в путь.

Снэйк казался пораженным, хотя, по правде говоря, предстоящий уход Чумы его очень обрадовал.

События этого дня утомили его до предела, и ему нужно было отдохнуть, остаться одному. Прощаясь с ним, Фокс был краток.

– Никуда отсюда не высовывайте носа, – приказал он. – Автомобилем пользоваться временно прекратите, спрячьте его в сарай. Продолжайте активно заниматься Гореловым и руководить операцией против Ясного и Лучинина в Тянь-Шане – приказ шефа должен быть выполнен в точности. Меня будете информировать через связного. Иногда я вам буду позванивать по автомату. Вносить что-либо новое в операцию «Вирус» без моего разрешения запрещаю: хватит с меня ваших провалов. Запомните – никаких вольностей! Прикажите Цветковой быть поактивнее с Гореловым – он человек осведомленный. У нее имеется диктофон?

– Да.

– Вот и хорошо… Я ухожу, Снэйк, возможно, мы больше не встретимся, для вас это будет только лучше. Не забывайте, я буду знать о каждом вашем шаге! Пока до моего звонка замрите и не двигайтесь. Поняли? Гуд бай.

Фокс выскользнул за дверь и повернул в сторону леса, который начинался совсем рядом. Где-то на соседней просеке заливались собаки.

Снэйк сидел усталый и опустошенный, с отвисшей челюстью и тяжелыми мешками под глазами на нездоровом, одутловатом лице. Глотая коньяк, он размышлял. Положение не из легких: ему не следует часто показываться на улице и в то же время приказано активизировать разведывательную работу. Он знал, что Цветковы, несмотря на его исчезновение, будут продолжать заниматься инженером Гореловым: об этом было на всякий случай условлено заранее. Но им может потребоваться его помощь, к тому же, если он в течение продолжительного времени не будет подавать признаков жизни, они свяжутся непосредственно с преемником Шервуда, а тот не замедлит появиться, и весь дорогостоящий материал передадут, конечно, ему. Этого допускать не следовало ни в коем случае – Снэйк потерял бы великолепную возможность увеличить свой счет в банке, да и сама по себе информация Горелова могла облегчить ему ту часть операции «Вирус», за которую отныне он отвечает перед Чумой. Затем нужно было по-прежнему оставаться в курсе дел, происходящих в далеких Небесных горах: «невидимка» не сегодня-завтра выполнит задание. Снэйк обязан немедленно об этом сообщить Прайсу, пусть тот поймет, черт побери, что это дело его рук, а не выскочки Фокса.

Едва рассвело, Снэйк вышел во двор и стал заниматься гимнастикой – он знал, что хозяин дачи Гавриил Самохин встает ни свет ни заря и обязательно пройдет мимо.

Дача двухэтажная, неуклюжей архитектуры: второй этаж выглядел пузатой надстройкой, по размеру больше первого. Таких уродливых дач под Москвой немало. Но в отличие от других себе подобных дача Самохина была архитектурно изуродована с расчетом и имела особенность, в которую Снэйк был посвящен… Снаружи во второй этаж вела крутая, с гнилыми перилами, деревянная лестница, упиравшаяся в небольшую дверцу, на которой всегда висел ржавый пудовый замок. Открыв эту дверцу, можно было увидеть длинную, заканчивающуюся большим окном комнату, совершенно пустую, если не считать грубо сколоченного стола и пары убогих стульев. От двери до окна шла бедная дерюжная дорожка. Больше в этой нежилой верхней комнате абсолютно ничего не было. Представители милиции не раз, для очистки совести, заглядывали сюда, наверх, в сопровождении весьма любезного в таких случаях хозяина, но дальше двери они не шли: с чердака несло запахом застоявшейся сырости, подгнившего дерева. И никто не интересовался, что же находится там, за фанерными стенами этой заброшенной мансарды. Но стены были выведены не случайно – за ними скрывалось несколько крохотных, в два-три метра, тайников, в которые вел тщательно замаскированный ход через чулан с той самой половины дачи, которую занимал Снэйк. Из тайников можно было проникнуть и в большую, с дерюжной дорожкой, комнату. В эти самые тайники Снэйк до утра перетащил все необходимое: продукты, гардероб, различные вещи. Кому придет в голову искать его там? При необходимости хозяин снова продемонстрирует любопытным необитаемый, пустой чердак, и те уйдут ни с чем.

Архитектура дачи была неслучайной. Дело в том, что в молодости, накануне революции, жена Самохина содержала нечто среднее между заезжим двором и публичным домом. В ее заведении на роли посыльного и вышибалы подвизался молодой деревенский парень – Гавриил Самохин. Парень был жаден до денег и до полнотелой хозяйки, и хотя та не стесняла себя с приезжими – лишним заработком пренебрегать грех – Гаврилу держала при себе.

После революции дела пошатнулись. Хозяйка притона бросила свое заведение, захватила накопленное золотишко и вместе с Гаврилой сбежала в его родную деревню в качестве скромной супруги. Самохины быстро отгрохали себе дом-хоромы, завели хозяйство, а заодно в большом секрете от окружающих занялись скупкой драгоценностей.

В тридцатых годах Самохин для вида вступил в колхоз, трудился в правлении, жена «по болести» сидела дома. По всему чувствовалось: события назревали тревожные, и по совету умудренной опытом жены Гавриил Самохин – еще в средних годах мужик – отпустил себе длинную рыжую бороду «для возраста», а заодно, за взятку, сумел приписать и года в свой паспорт.

Когда разразилась война, Самохин, ко всеобщему удивлению, оказался непризывного возраста. Но оставаться в деревне было опасно – могли докопаться до истины, и Самохины «эвакуировались» в Свердловскую область. Там в крупном районном центре Самохин, опять за взятку, определился на должность заведующего продуктовым складом. Завхозом работала его жена, к тому времени из Феклы превратившаяся в Федосью, Самохины жили в полном довольстве и систематически делали подношения начальству. Их хвалили и по окончании войны не хотели отпускать. Но – хватит! Самохин рвался в родную деревню. Он приехал домой ночью, шел босиком, чтобы не шуметь, пробрался к себе на усадьбу. От дома остались одни головешки – село шесть раз переходило из рук в руки.

Кубышка с драгоценностями оказалась на месте. В ту же ночь, боясь, чтобы его кто-нибудь не увидел, Самохин, как вор, бежал из родной деревни и обосновался под Москвой. Здесь, поблизости от старого «заведения» Феклы-Федосьи, Самохины приобрели участок и построили дачу, в архитектуру которой хозяйка перенесла кое-что от своего былого «заведения» – тайники на втором этаже.

Здесь, за глухим забором, находили себе приют беглые уголовники и спекулянты из различных городов страны.

Самохины всех встречали одинаково приветливо, документов не спрашивали, ни биографией, ни делами не интересовались – они понимали, с кем имеют дело, и брали с «постояльца» большие суммы. Копить деньги для кубышки стало их страстью больше чем когда-либо: в этом теперь был весь смысл их жизни.

Коровы у Самохиных не было. Федосья не стала бы возиться с навозом, собаки тоже не было – она беспрерывно лаяла бы на новых клиентов, чего допускать, понятно, не следовало, чтобы не возбудить лишних разговоров среди соседей.

Делами притона ведала Фекла-Федосья, а муж ее устроился в пожарную команду на соседней станции и, как и раньше в колхозе, пролез в актив. Он никогда не опаздывал на службу, был усерден, без устали поучал молодых и критиковал недостатки. Начальство не могло нахвалиться Самохиным, на него сыпались благодарности, премии.

Дачу Самохиных и облюбовал себе для резиденции Снэйк. Он отрекомендовался крупным профсоюзным работником – Михаилом Ивановичем. Попросил, чтобы никто из соседей не знал о его проживании здесь и чтобы никакие посторонние лица уже не появлялись у Самохиных. Новый постоялец готов бы оставить за собой дачу на десяток лет, и Самохины согласились на все его условия: денег он не жалел.

Скосив глаза в сторону калитки, ведущей на хозяйскую половину, Снэйк усердно занимался утренней гимнастикой.

Пожарник спешил на дежурство.

– Доброе утро, Гавриил Акимыч, – приветствовал его Снэйк. – У меня до вас дельце есть… собственно не дельце, а так – предложение.

Самохин остановился.

– Собаку нужно бы завести, – сказал Снэйк. – Только хорошую, овчарку или волкодава. Рискованно так-то, без собаки, место глухое, малолюдное, прирежут еще.

Самохин озабоченно взъерошил пятерней волосы.

– Да ить она сожрет… С потрохами сожрет, окаянная, – произнес он. – Ей, проклятой, ить одного хлеба сколько надо, а деньги… Где взять-то?.. Налоги замучили.

– Хорошо. – Снэйк с наигранной брезгливостью оттопырил губы, он ожидал этих слов. – Я оплачу содержание собаки, Гавриил Акимыч, нельзя же, чтобы нас с вами как-нибудь ограбили жулики…

– Вешепонятно, – пробормотал Самохин.

– Собака должна быть сегодня же. Достаньте позлее и покрупнее. Не торгуйтесь – дорого да любо, поняли?

– Вешепонятно, – повторил хозяин свою излюбленную нелепую фразу и поспешил за калитку. Снэйк, успокоенный, возвратился к себе – затея с собакой определенно своевременна – агенты КГБ не смогут установить за ним слежку возле самой дачи, собака почувствует и выдаст их, и он сумеет своевременно удрать или спрятаться.

Генерал Бондзренко внимательно рассматривал карту границы.

– Расскажите подробней, как погиб проводник Садык? – обернулся он к полковнику Харламову.

Начальник погранотряда стал показывать по карте:

– Вот озеро Мерцбахера, откуда экспедиция Лучинина и Ясного Двинулась в юго-восточном направлении.

– К «Черной пасти»? Поверив басне Камзолова? Дальше!

– Вот в этой точке находился рядовой Акопян. Здесь ночью на него совершено нападение, его обстреляли.

– Какова, по вашему, цель нападения?

– Заставить Акопяна вызвать на помощь майора Проценко.

– Дальше!

– Нападавших пока не обнаружили… Утром экспедиция тронулась в путь. Как сообщает по радио капитан Русаков, проводник Садык накануне обещал ему что-то сообщить, но не успел – при спасении из ледовой щели радиста Громовой он свалился в пропасть.

– Кто спас Громову? Где в тот момент находился капитан Русаков?

– Русаков был в другом месте с Ясным и Лучининым. Громову спасли Камзолов и его проводник Муса.

– Возможно, это о них Садык и хотел сообщить Русакову, и они просто столкнули его?

– Громова этого не подтверждает. Почему же, в таком случае, они заодно не отделались и от нее, а, наоборот, на себе притащили в лагерь?

– Н-да… Что-то тут не то. – Бондаренко на минуту задумался. – Где-то тут наш «невидимка» – раз. Группу Ясного-Лучинина определенно увлекают в сторону границы – два. Я знаю, вы скажете: «Это же граница с Китаем». Но это еще ничего не значит, вы же сами говорите, что по ту сторону границы шатается банда гоминдановца Ла Лоу. Вот видите.

– На линии границы мной меры приняты, товарищ генерал.

– Прекрасно. Но мы сделаем кое-что еще… Надо будет только предварительно согласовать с Москвой. Сейчас мы это сделаем. Товарищ майор, а что у вас с Ухваткиным?

– Лечится, товарищ генерал, – вытянулся Ундасынов. – Мои сотрудники держат его под наблюдением день и ночь.

– А он этого не замечает?

– Конечно, нет…

– Обольщаетесь, майор, – Бондаренко с удовольствием повторил любимое выражение генерала Тарханова. – Я уверен, что Ухваткин обнаружил вашу слежку и притворяется для того, чтобы в соответствующий момент удрать. Имейте в виду, этот момент обязательно настанет и, по-моему, скоро.

– Не упустим, товарищ генерал…

Бондаренко недовольно посмотрел на Ундасынова.

– Не будьте слишком самоуверены, майор, это может привести вас к провалу. Ухваткин – агент иностранной разведки, это нам уже ясно. И смешно думать, что он действительно решил отправиться из Москвы в Койсара полечиться… Тут тоже что-то не то, а что именно – это обязаны выяснить вы, майор. Надо нащупать связь агента, известного под фамилией Ухваткина, с «невидимкой», а этой связи не может не быть! И тогда, по этой ниточке, мы придем и к вражескому лазутчику, заброшенному на советскую территорию в районе Краснотала. Он где-то здесь. Но где – это нужно выяснить – и немедленно. Поймите, в любой час может случиться то самое, чего ждет Ухваткин, отсиживаясь в санатории. Немедленно отправляйтесь в Койсара и займитесь этим делом лично.

– Слушаюсь, товарищ генерал. – Ундасынов поспешно удалился.

– Теперь о спутниках Камзолова… – Бондаренко снова повернулся к полковнику Харламову.

– Колхозники… Камзолов очень спешил и оставался в селении, где нанял их, всего несколько часов.

– А кто же совершил нападение на Акопяна?

– Принимаем меры к выяснению, – хмуро ответил полковник.

– Проценко?

– Возвратился к группе Ясного.

– Ну хорошо, идемте к проводу, согласуем с Комитетом Государственной Безопасности одно мероприятие, без которого мы, наверное, не обеспечим успеха.

Ни Двадцатый, ни его шефы не предполагали, что советская контрразведка разгадает их ход и нанесет им удар там, где они этого меньше всего ожидали.

Ночевал Фокс в лесу, неподалеку от дачи Самохина. Рано утром он старательно обошел поселок стороной, полем добрался до станции и на электричке возвратился в Москву. День ушел на изучение того района, в котором ему предстояло на некоторое время поселиться, на ознакомление с расположением улиц, дворов и на то, чтобы еще раз убедиться в том, что за очередной резервной квартирой не наблюдают сотрудники КГБ. Как будто все было в порядке, но это «как будто» не устраивало Чуму – он не войдет туда до тех пор, пока у него не появится хорошо знакомое чувство уверенности, что опасности нет.

С наступлением темноты Фокс очутился совсем в другом районе столицы, в лабиринте тихих, малолюдных переулков и тупичков.

Где-то во дворе поют под баян, из открытых окон доносятся голоса – люди отдыхают после трудового дня. Фокс внимательно осмотрелся – в переулке ни души. Дошел до угла – вот он, столб с фарфоровыми изоляторами наверху. Столб почти вплотную примыкает к кирпичной стене дома. Осторожно осмотревшись, Фокс запустил пальцы в углубление, аккуратно сделанное в столбе на расстоянии примерно полутора метров от земли. Это был «почтовый ящик».

Пальцы нащупали и извлекли сверток завернутых в целлофан бумаг. В следующую же минуту Фокс энергично шагал к остановке троллейбуса. На небрежно оторванном от детской тетрадки клочке бумажки карандашом было написано по-русски несколько строк, из которых Фокс узнал о провале «Акции "Б"», аресте Шервуда и о том, что при аресте присутствовал полковник советской контрразведки Соколов. В свертке находились и новые документы – паспорт на имя Яна Медниса.

Макгайр!.. Вот как неудачно все вышло. Шервуд окончательно провалился. Что он может выболтать о нем, о Фоксе, и будет ли он вообще говорить? Конечно, будет, такие люди обычно трусливы. Известно или нет чекистам о прибытии в Советский Союз Чумы? Впрочем, теперь этот вопрос делался излишним – Шервуд скажет. Следовательно, он, Чума, допустил колоссальную ошибку, выпустив отсюда Шервуда живым. Правда, ошибку сделал и Аллен Харвуд, поручив именно Шервуду ликвидировать Макгайра. Все, казалось, было отлично подготовлено и хранилось в полнейшей тайне. Почему же произошел такой страшный провал? В случайность Фокс не верил. Советский полковник с площади Дзержинского приезжал в Альтштосс, конечно же, не для того, чтобы сопровождать Макгайра в Москву, – провожатых нашли бы и без него. Его появление там неопровержимо свидетельствовало о том, что «Акция "Б"» разрабатывалась одновременно, но совершенно по-разному, в двух местах, чего ни Харвуд, ни Шервуд не могли даже предположить.

Стало быть, в руках КГБ имеются какие-то нити, следовательно, операцию «Вирус» надо форсировать.

Идти на новую квартиру в таком «несобранном» состоянии Чума не мог. Но какую, черт возьми, он допустил оплошность, выпустив Шервуда живым! Его загипнотизировало высокое положение, которое этот осел занимал в разведке, и отсутствие на сей счет указания Харвуда. Но теперь-то Фоксу ясно, что он совершил большую ошибку.

Записка была подписана «Зеленый», следовательно, преемник Шервуда уже прибыл, ибо в переводе на английский язык «зеленый» означает «Грин».

Однако следовало подумать о том, где и как провести эту ночь. Снова ехать за город представлялось небезопасным, да и не хотелось оставаться наедине со своими тревогами, заботами. Поразмыслив, Фокс остановился на варианте, который неизменно выручал его во многих странах мира – нужно было немедленно завести знакомство с женщиной, и он направился к одному из кинотеатров в центре.

Судьба, кажется, улыбнулась ему: симпатичная на вид женщина предложила купить у нее лишний билет. Фокс согласился и хотел тут же оплатить стоимость билета, однако женщина, кокетничая, запротестовала: «После рассчитаемся». Фокс понял: она лгала, «лишний» билет приобрела заранее, чтобы иметь возможность познакомиться с мужчиной. Почему она так поступала – его не интересовало, он заранее знал, что будет дальше, и успокоился. Фокс сказал ей, что он с Украины, приехал в командировку, чемодан оставил у знакомых, но так как семья у них большая, то ночевать пойдет куда-нибудь в гостиницу.

После сеанса он пошел проводить женщину. Они зашли по дороге в гастроном, Фокс купил вина и закусок. Его новая знакомая жила в крошечной комнате, которая, к досаде Чумы, оказалась отделенной от соседей лишь фанерной перегородкой. Оттуда отчетливо доносилось каждое слово.

Выпили. Фокс вел себя нарочито несдержанно. Женщина умоляла его говорить потише, быть поскромнее, но на Фокса эти уговоры не действовали: нет, черт побери, там, за стеной, должны были поверить, что он пришел сюда не почему-либо, а лишь для этой приглянувшейся ему податливой женщины, что в нем говорит не хитрость врага, а темперамент мужчины. Впрочем, его бесцеремонность пришлась по душе хозяйке комнаты… В три часа ночи неожиданно раздался стук. Громкий голос за дверью произнес:

– Откройте, милиция.

Женщина с досадой сказала:

– Опять донесли! Теперь штрафа не миновать.

Дверь трясли, одеваться было некогда.

Лейтенант милиции просматривал паспорт Чумы.

– Хмелько Федор Иванович… Та-ак… Чернигов, улица Николая Щорса… Так… В командировке… Посмотрим тут: женаты на Ганне Хмелько! – милиционер сделал страшные глаза: – Ай-яй, женатый человек и такое дело! Ай-яй! Придется составить протокол, гражданин Хмелько, и сообщить в вашу организацию, по месту работы.

Фокс, прикинувшись сконфуженным, молчал. Женщина стояла рядом, кутаясь в простыню, и зябко перебирала босыми ногами.

– Я уплачу штраф, – тихо сказал Фокс.

– Это уж как положено, гражданин Хмелько, а по месту работы сообщим, лучше и не просите.

Подписав протокол и уплатив штраф, Фокс снова забрался в постель – уходить среди ночи никак не следовало. Женщина рядом канючила: «Теперь соседи меня со света сживут». Фокс был неспокоен: что если этот растяпистый лейтенант милиции сдержит свое обещание и о поведении «Федора Хмелько» будет сообщено в Чернигов? Его положение может еще более осложниться – чекисты станут на его след, и тогда они обязательно придут сюда, вот в эту комнату, к этой женщине. Ее станут допрашивать, и она расскажет, каков он, во что одет…

Он ушел в шесть утра, положив на стол сторублевую бумажку «за беспокойство». Настороженный, гулял по бульварам, просматривал газеты, затем зашел в комиссионный магазин и приобрел себе новый костюм, серый в «елочку», сорочку, потом купил продуктов, вина и, нагруженный свертками, поехал в такси к Ярославскому вокзалу.

Фокс сошел с поезда на одной из станций, не доезжая Лосиноостровской. Видя поднимающегося по дороге, идущей через заросшее лесом взгорье, мужчину, нагруженного свертками, некоторые пассажиры электрички, наверное, подумали, что перед ними заботливый семьянин, несущий покупки в дом, подарки детям.

Но Чума никогда не знал, что такое семья.

Он прошел по дороге лесом – кругом ни души, свернул вправо и вышел к обрыву. Внизу, на некотором отдалении, протекала речонка. Фокс положил свертки и опустился на траву – наконец-то можно было хоть немного отдохнуть – место подходящее, подступы просматривались во всех направлениях.

Перелистал напоследок паспорт, врученный ему еще в Черноморске, и сжег его – Федора Хмелько больше не существовало. Теперь появился Ян Меднис из Риги, так было сказано в паспорте, который он вчера вечером получил от Грина. Латыш – это, по мнению разведки, должно было оправдать не совсем правильное произношение им некоторых русских слов.

Фокс вооружился иголкой, ниткой, бритвой и принялся за дело – стал нашивать на новый костюм, на белье рижские фирменные знаки, предусмотрительно приложенные Грином к документам. Затем он переоделся, сложил, старый костюм и сжег его.

Теперь можно было позавтракать, а заодно и изучить свою новую биографию, вложенную в паспорт.

Он лежал, смотрел на речонку внизу, на какой-то парк на ее противоположном берегу и все отчетливее понимал сложность своего положения: арест Шервуда, слежка за Снэйком, провал Алхимика, нелепая история с Хмелько, – кажется, ему на этот раз не везет!

Чума вскочил на ноги – надо действовать! В этом залог успеха. Через несколько дней Алхимик сообщит, удалось ли ему развязать язык Семену Надеину; если нет, то дело с инженером Гореловым придется повернуть иначе: миндальничать теперь некогда, Горелов нужен не впрок, а вот сейчас он должен дать сведения о лаборатории Ясного, ее работе, людях, местонахождении. Если Горелову мало ласк Луизы Вернер, пусть берет деньги, но если он откажется от денег, то ему придется выбирать одно из двух: или стать послушным агентом Фокса, или умереть. Но, возможно, до крайности и не дойдет, это будет зависеть от исхода поездки Алхимика к «родственнику». Итак, Двадцатый, уничтожит профессора Ясного, Чума и Алхимик тем временем организуют взрыв его лаборатории, взрыв тем способом, который утвержден Харвудом. В соответствующий момент Фокс получит от Грина аппаратуру, с помощью которой и проведет диверсию. Убить же Горелова он прикажет Луизе Вернер, прикажет, конечно, через Снэйка, об участии в этом деле Чумы она знать не должна. Обрекать ее на арест и расстрел Фокс не хотел, она еще могла пригодиться. Чума решил сегодня же составить всесторонне продуманный план действий, чтобы затем через Снэйка передать его Алле Цветковой для выполнения.

Полковник Соколов разговаривал по внутреннему телефону.

– Когда начинать? – он немного подумал, – По-моему, первые анализы следовало бы иметь завтра утром. Не забудьте, никто не должен подозревать, что он находится под наблюдением врачей. Это имеет первостепенное значение. Хорошо. Благодарю. Вам поможет капитан Пчелин.

Соколов положил трубку и снова принялся за изучение лежащих перед ним материалов по делу о «Незваном госте». То, что сначала возникло как предположение: «Невидимка» нацелился на Ясного и Лучинина, – теперь переросло в уверенность. Что дело обстоит именно так, об этом убедительно говорили и первоначальные данные о «Незваном госте», показания Струнникова, связь Шервуда с лже-Силиным, а последнего с Ухваткиным…

Затем появился очередной вражеский агент под маской Макгайра и внес в дело нечто новое: Аллен Харвуд, оказывается, интересуется не только личностью профессора Ясного, но одновременно занят операцией, направленной против лаборатории, которой ученый руководит. Как только была установлена связь лже-Макгайра с Шервудом, не вызывал сомнений и характер задания, с которым его послали: шпионаж, сбор сведений о проводимых лабораторией работах в области ядерной физики. Иностранная разведка рассчитывала и на инженера Горелова: будучи завербованным агентами Харвуда, этот инженер мог бы давать им весьма ценную информацию.

Два новых документа, которые сейчас лежали перед Соколовым, вносили в этот вопрос существенную поправку – судя по всему, агенты Харвуда получили указание совершить диверсионный акт против лаборатории, уничтожить ее.

На первый взгляд могло показаться, что у КГБ имеется достаточно оснований для того, чтобы обезвредить интригу вражеской разведки против профессора Ясного и Лучинина. Но к подобному выводу могли бы прийти люди менее опытные и дальновидные, чем генерал Тарханов. Полковник Соколов только что имел с ним обстоятельную беседу…

В самом деле, что они могут сделать? Арестовать Ухваткина и начать следствие? Глупее этого ничего и придумать нельзя: враги изменили бы планы и тактику, возможно, произвели бы смену агентов и продолжали действовать. Сказал бы Ухваткин все, что он знает? На это заранее рассчитывать трудно. Опыт подсказывает, что в случае ареста Ухваткин стал бы тянуть, запираться, врать для того, чтобы и себя выгородить, и своим коллегам дать возможность выполнить шпионско-диверсионные задания. Да и неизвестно еще, в какой мере Ухваткин осведомлен относительно общего плана операции против Ясного. Нет, лучше его пока не трогать, достаточно неудачи Пчелина с Силиным, которая могла и без того насторожить врагов.

Кого же еще можно схватить за руку и немедленно взять под стражу? Аллу Цветкову? Рано: следует выявить ее задания, планы, связи, постараться через нее прийти к тем, кто ею руководит.

Где-то есть целая группа агентов Харвуда во главе с его уполномоченным, это теперь известно. Но где и под какой личиной они скрываются, следовало еще выяснить. Война с разведкой Харвуда идет в темноте. Враг уже не раз показал свою изворотливость, умение перестраиваться. Но сейчас Соколову показалось, что представилась возможность перехитрить вражеских лазутчиков, – об этом он только что говорил с генералом, тот одобрил его предложение.

Прошлой ночью инженер Горелов передал Соколову очередное донесение. Из него стало известно, что Алла Цветкова полностью раскрыла себя. Перед Гореловым была уже не фальшивая Алла Петровна Цветкова, а подлинная Луиза Вернер. Она прямо заявила Горелову, что является агентом иностранной разведки и что, если он откажется выполнить ее задание, она немедленно сообщит в КГБ и о том, что он разгласил государственную тайну, ставшую достоянием зарубежной разведки, и о его интимной связи с ней, врагом Советского государства. Луиза Вернер при этом дала обещание после выполнения инженером ее шпионского поручения больше не тревожить его. Горелов разыграл роль отчаявшегося любовника и насмерть перепуганного обывателя. Он умолял не губить его жизнь – ничто не помогло. Тогда он потребовал каких-то гарантий, что, как только он выполнит ее задание, его оставят в покое. Она откровенно удивилась наивности недавнего «друга», однако с каким-то странным жаром заверила его, что задание, которое он от нее получит, будет единственным, первым и последним. Горелов согласился. Тогда она потребовала сообщить ей местонахождение лаборатории профессора Ясного. Условились, что он сегодня же узнает, где находится лаборатория, а вечером, как обычно, явится к ней на дачу и сообщит ей адрес, сообщит обязательно запиской, написанной им от руки. Последнее условие она объяснила необходимостью иметь гарантию того, что он не выдаст ее органам государственной безопасности.

Итак, сегодня вечером Горелов должен вручить ей свое первое агентурное донесение.

С донесением инженера Горелова перекликалось срочное сообщение органов безопасности с периферии: проживающий ныне в своем родном селе бывший рабочий лаборатории Ясного Надеин Семен заявил, что у него в течение двух дней, проездом, гостил двоюродный брат Надеин Прохор Кузьмич, электромонтер одного из московских предприятий. Прохор Надеин, с которым раньше Семену не приходилось встречаться, неоднократно задавал ему вопрос о местонахождении того учреждения, в котором до возвращения в село он, Семен, работал. Видя, что родственника этот вопрос почему-то очень интересует, и желая от него отделаться, Семен сообщил ему вымышленный адрес. После этого Прохор еще раза два заводил разговор о том же. Семен Надеин не придал сначала должного значения этим расспросам родственника потому, что тот ни разу не спросил его, на каком именно предприятии он работал. Понятие секретности у Семена Надеина прежде всего ассоциировалось с названием и характером учреждения, в котором он ранее работал. Тот факт, что Прохор, казалось, совершенно не интересовался этими вопросами, сбил Семена Надеина с толку. И лишь когда Прохор Кузьмич сел в поезд, Семену впервые пришла в голову мысль: ведь тот мог и до приезда к нему знать, сотрудником какого именно учреждения он еще недавно являлся. А если так, то ему и незачем было настораживать Семена праздными вопросами, его просто интересовало местонахождение лаборатории, только и всего.

Предпринятые розыски Прохора Кузьмича в поезде не дали результатов. Затем было установлено, что рабочий Прохор Надеин в течение последнего времени вообще из Москвы никуда не выезжал, под видом двоюродного брата у Семена побывал неизвестный, отлично осведомленный о его семейных делах, о его родственниках. «Братец» привез из Москвы подарки – недорогие отрезы на платья, платки и галантерейную мелочь.

У полковника Соколова не оставалось сомнений – это был, конечно, агент Харвуда. Что же получается? Алла Цветкова пытается через Горелова установить местонахождение лаборатории, одновременно другой агент за этим же самым ездил к Надеину. Не трудно догадаться: интересуется этим одно и то же лицо, очевидно, резидент Харвуда. Зачем? Судя по бесцеремонности действий, вряд ли можно предположить, что в данном случае замышляется кропотливая «разработка» лаборатории, изучение ее сотрудников, попытка создания агентурной сети, на это потребовалось бы слишком много времени, а враги явно спешат. Не замышляют ли они, в таком случае, диверсию, для проведения которой их для начала могли бы устроить и данные о местонахождении секретной лаборатории?

– Капитана Пчелина ко мне, – приказал полковник по внутреннему телефону.

Пчелин, только что вышедший из больницы, бледный несколько более обычного, явился через несколько минут. Он старался скрыть мучительные переживания, связанные с неудачей у часовой мастерской. Какая-то допущенная им неосторожность, неверие в свое чутье чекиста и, по-видимому, недостаточная настороженность во время выполнения боевого задания привели к ряду неприятных последствий, помимо его ранения: враг получил сигнал об опасности и предпринял ряд мер, затруднивших разработку дела о «Незваном госте».

– Как себя чувствуете, капитан? В состоянии ли вы работать в полную силу, не считаясь со временем? – участливо спросил его Соколов.

– К выполнению боевого приказа готов, товарищ полковник.

Соколов внимательно посмотрел на чекиста:

– Переживаете? Вижу… И правильно, полученный вами урок стоит того, чтобы попереживать, подумать… Но сейчас поговорим о другом, надо спасать Горелова. – И пододвинул к нему папку: – Ознакомьтесь.

Пчелин внимательно прочитал бумаги.

– Вы полагаете, что Горелову грозит опасность? – спросил он.

– Да. Враг уже получил адрес лаборатории. Мы-то знаем, что адрес неправильный, но враг не знает этого. Что ему нужно теперь в первую очередь? Перепроверить – не обманул ли его Семен Надеин. С этой точки зрения шпионское задание, которое дано Горелову Луизой Вернер, имеет для резидента Аллена Харвуда неоценимое значение. Ясно?

– Ясно, товарищ полковник.

– Идем дальше. Есть ли у них необходимость вести дальнейшую работу с Гореловым? Вряд ли. Им надо обезопасить себя для проведения шпионско-диверсионной операции против лаборатории Ясного. Довериться Горелову, естественно, они не захотят: а вдруг он раскается и пойдет к нам? Нет, не думаю, чтобы они стали рисковать. Стало быть, они могут попытаться ликвидировать его. Каким образом? Думаю, что люди Харвуда постараются обойтись без кинжала и револьвера. Нынче у иностранной разведки существуют куда более удобные средства уничтожения людей: отравленные конфеты, пирожные, папиросы… да мало ли что еще! Ни шума, ни крика, ни крови, а глядишь, дня через три-четыре человек отправится на тот свет. Можно не сомневаться, если наши опасения подтвердятся, они прибегнут именно к такому методу.

– Судьба Горелова будет зависеть, мне кажется, от того, как он поведет себя у Цветковой сегодня вечером, – осторожно заметил капитан.

– Совершенно верно. К сожалению, сообщение о визите агента к Семену Надеину мы получили только сегодня утром. Когда ночью я видел Горелова, мы этими сведениями еще не располагали. А ждать новой встречи ночью некогда, ведь сегодня вечером он должен дать Луизе Вернер адрес. И он даст его, тот самый, который назвал Семен Надеин.

– Понимаю… – тихо произнес Пчелин. – Адреса совпадут, они поверят, и с этой минуты Горелов уже не будет нужен ни Алле Цветковой, ни ее шефу, мы обрекаем Горелова…

– Спокойнее, капитан, – жестко сказал Соколов. – Мы не обрекаем его, я принял меры. Он будет под наблюдением врачей. Об этом никто не должен знать, и организацией этого дела я поручаю заняться вам.

Соколов набрал номер и назвал себя.

– Петр Ильич, я попросил бы вас пообедать сегодня вовремя, ну так часика в три… Да, да, и обязательно дома. Правильно. От борща не откажусь. Но вот еще какая к вам просьба – пригласите к себе на обед инженера Горелова. Согласны? Приеду пораньше. До свидания.

Соколов положил трубку и повернулся к Пчелину:

– Понятно, капитан? Можно не сомневаться – Луиза Вернер сегодня постарается ошеломить Горелова переменой фронта: разыграет бурные страсти. Еще бы, ведь ей надо будет как-то отвлечь его внимание и заставить незаметно, понимаете, незаметно для самого себя проглотить снадобье, которое она ему подсунет. С Гореловым я встречусь у начальника института, там наедине его проинструктирую и сообщу ему вымышленный адрес лаборатории, указанный Надеиным. У нас нет гарантии, что Горелов не находится под наблюдением, поэтому квартира начальника, куда он приедет в автомобиле, наиболее подходящее место для нашей встречи. Немедленно пошлите людей к институту и к дому, в котором живет начальник. Понятно? Я приеду туда на полчасика раньше Горелова. Выполняйте.

– Слушаюсь. – Пчелин удалился.

Полковник Соколов снова погрузился в изучение документов: ходу врага надо противопоставить контрход – затеи Харвуда должны провалиться. Соколов с сожалением подумал о том, что Шервуд не у него под рукой, по сообщениям же из Берлина, он пока не сказал ничего существенно нового. Очевидно, выжидает, тянет с умыслом. А время не ждет, счет теперь идет на минуты.

Глава десятая

«Ботаники»-разведчики и диверсанты из отряда «Смита» давно ушли в горы на север и в ряде пунктов просочились через границу Китайской Народной Республики, но сам Каррайт задержался на военной базе, подолгу о чем-то шушукался с Краусом. Чармиан передала Эрлу Тэйлору, что ждут каких-то дополнительных инструкций от Уильяма Прайса, которые должен доставить Гейм. Какие еще «дополнительные» инструкции придумал старый маньяк?

«Метеор» прибыл на рассвете. Несколько человек из персонала, обслуживающего аэродром, осторожно вкатили его в закрытый ангар, захлопнулись железные ворота… Гейм появился через несколько минут – его дожидался «виллис». Летчик уселся на заднее сиденье, где уже находился солдат с автоматом. Рядом с шофером сидел офицер. Виллис по извилистой горной дороге рванулся к покрытому снежной шапкой хребту, туда, где находилась секретная лаборатория Прайса и резиденция Крауса.

Нежно-розовое зарево вспыхнуло на вершинах высоких гор. Вот тут, где-то совсем неподалеку – легендарная Джомолунгма, почти девять километров высоты… Гейма насторожила непонятная забота Крауса о его безопасности, все выглядело так, как если бы его взяли под стражу. Он усмехнулся: кажется, начинается именно то, что он предвидел еще там, в Штатах.

Круто петляя, виллис карабкался все выше…

Широкими шагами вошел Гейм в кабинет начальника лаборатории. В глубине кабинета за столом сидел Краус. Каррайт встретил Гейма холодно. Просмотрев инструкции Прайса, Каррайт глухо выругался.

– Мне пора, – произнес он. Краус встал.

– Я провожу вас, – обратился он к Каррайту. – А вас попрошу подождать меня на открытом воздухе, – сказал он Гейму. – Я скоро вернусь и вручу вам пакет для мистера Прайса.

За автомобилем, в котором уехали Каррайт и Краус, вилась легкая пыль. Гейм остановился на небольшой квадратной площадке. Мимо прошел человек в синем комбинезоне – Тэйлор.

– Будьте осторожны, – шепнул он Гейму. Инженер казался встревоженным.

Краус вернулся через час.

– Прошу, – не взглянув на летчика, бросил он и быстро направился к себе. На этот раз он шел довольно долго по уходящему в глубь скалы коридору.

Краус толкнул дверь, и они вошли в просторное помещение. Краус прошел к противоположной двери и быстро закрыл се за собой. Из-за двери послышался его хохот.

Гейм понял – он очутился в ловушке. Бросив взгляд на узкое, вырубленное в скале окно, Гейм увидел, что оно забрано железными прутьями.

– Глупо, – сказал он громко и сел на табуретку, замеченную в углу.

Гейм задумался. Он понимал, что случившееся с ним было прелюдией к какому-то объяснению с Краусом, от которого зависела его дальнейшая судьба.

Самое скверное – чувствовать себя беспомощным. Он знал силу своих кулаков, но это еще не давало ему преимуществ при стычках с таким подлецом, как Генрих Краус.

Так в довольно безрадостных размышлениях прошло немало времени. Неожиданно до его слуха донесся легкий шорох, по окну скользнула тень…

– Гейм… где вы? – послышался тихий голос.

– Я здесь, – отозвался летчик. Теперь он увидел Эрла Тэйлора: пользуясь обычным приемом альпинистов, тот закрепил на скале веревку, спустился на уровень камеры, в которой находился летчик, и, найдя в стене точку опоры, прильнул к окну.

– Вам надо немедленно бежать отсюда, – заговорил инженер. – Краус задумал убить вас. Если мы оба будем работать, то через два часа одолеем эти решетки. Чармиан будет караулить, она наверху, на скале.

– Разве она не с Каррайтом?

– Ей приказано вылететь отсюда только завтра.

– Спасибо, Тэйлор, – Гейм крепко пожал инженеру руку. – Бежать отсюда мне не удастся. Решетка двойная, до утра не успеем.

– Но что же делать?

– Если завтра я не выйду отсюда, найдите способ немедленно сообщить об этом Артуру Гибсону. Он знает, что следует предпринять. Еще раз спасибо вам. Передайте мою благодарность Чармиан… Вы оба – чудесные люди… Но… уходите, не рискуйте навлечь на себя подозрение из-за меня.

Тэйлор исчез. Летчик снова сел на табуретку и, прислонившись к стене, задремал.

Он очнулся, когда, по-видимому, было уже довольно поздно. Через несколько минут появился Краус.

– Как вы себя чувствуете, капитан Гейм?

– Несколько лучше, чем сегодня будете себя чувствовать вы.

Краус с презрением посмотрел на него:

– Как вы оцениваете все происшедшее с вами?

– Как недоразумение.

Краус достал папиросу и закурил.

– Скажите, капитан, вы имеете возможность подарить мне миллиард долларов?

Гейм молчал, он догадался, куда клонит этот гитлеровец.

– Нет? – Краус теперь открыто издевался. – А взять у меня из кармана эту сумму вы могли? Черт возьми, вы тогда показали себя отличным стрелком, и сегодня я выдам вам за это премию.

– Вы огорчаетесь из-за неудачи с бандой Старого Бена?

– Да. Теперь, когда вам осталось так мало жить, я могу признаться – вы сорвали мне важное дело, вы стали на моем пути. И это будет стоить вам головы. Откуда вы узнали тогда о киднапинге?

– Я ничего не знал. Мое присутствие там – чистая случайность, – откровенно признался Гейм.

Краус остановил на нем испытующий взгляд:

– Я не умею прощать. Вы понимаете, что сегодня умрете?

– Не кричите, – спокойно предупредил Гейм, и в руке его сверкнул револьвер. – Предлагаю считать нашу ссору недоразумением – соглашайтесь, пока не поздно. Вы все равно проиграли, Краус. Вы ничего не сможете сделать мне. У нас с вами есть несколько выходов из создавшегося положения… Выход первый – в порядке самообороны я сейчас мог бы пристрелить вас… Вы знаете – я не промахнусь. Выход второй – вы сумеете перехитрить меня и расправиться со мной. Это, конечно, не исключено… Но моя смерть автоматически означала бы и вашу гибель – сегодня же, запомните, Краус, сегодня же Уильяму Прайсу были бы вручены документы о том, что вы продали его тайны Гарольду Прайсу. И тогда по приказу старика Прайса вас отправят на тот свет. Как видите, Краус, пока я доберусь до апостола Павла, вы определенно успеете догнать меня. Как вам нравится такая перспектива?

Краус стоял ошеломленный.

Гейм продолжал:

– Приняв решение убить меня, вы думали прикрыть это преступление инструкцией Прайса, которую получили через Каррайта, но эта была лишь проверка вас, только и всего. Вы слишком спешите, Краус. Но я еще не сказал о третьем выходе из положения – предлагаю все случившееся считать недоразумением. Вам придется принять этот выход: я в вашей смерти не заинтересован, а вам убивать меня никак нельзя…

Темные громады гор отступили на юг. Отряд «ботаников» быстро уходил на северо-запад. Шли нехожеными тропами, стороной от жилых мест. И все же иногда на горизонте виднелись всадники. Каррайт, мрачно чертыхался, не стесняясь присутствия Чармиан. Он все чаще склонялся над картой Синцзяна.

– Лезем к дьяволу в пасть, – шептал он сквозь стиснутые зубы.

Чармиан знала предыдущий план: маленькими группами, по нескольку человек в каждой, выполняя свои задания по геологическим изысканиям и съемки местности, пробраться к самой советской границе и встретить там, в определенном пункте, Двадцатого, который придет «оттуда», из Советского Союза, с нужными Прайсу материалами. Но в последний момент Прайс несколько изменил и расширил инструкции: во-первых, теперь категорически предлагалось, не дожидаясь агента в указанном пункте, идти ему на помощь, то есть так или иначе прорваться на выручку ему через советскую границу.

Каррайт чувствовал себя обманутым, старый плут надул его, болтая о «первом варианте». И теперь уже нечего было и думать обойтись без поддержки Ла Лоу, связываться с которым Каррайт не хотел бы – он боялся демаскировать себя. Однако слово Прайса – закон, он знает, что и как надо делать, и, отправив своих «ботаников» вперед, Каррайт притаился в зарослях камыша на берегу степной речки – он ждал прибытия Ла Лоу, которому накануне своего отъезда с военной базы переправил большое количество военного снаряжения.

Была и другая причина вынужденной остановки Каррайта на пути к советской границе: Прайс приказал вступить в переговоры с руководителем одной из контрреволюционных банд в Джунгарии – Усманом. Отправляться так далеко на север Каррайт считал весьма рискованным и по радио передал Усману приказ тайно пробраться сюда, в самое сердце древней Алты-шаари.

Ночью в камышах стадами бродили кабаны, пронзительно кричали дикие кошки. На черном бархате неба, то вспыхивая, то замирая, трепетали большие южные звезды, загадочно-зеленые, как изумруды или желтые, как глаза тигра.

Каррайт лежал на кошме. Он вспоминал, как прошлый раз едва ускользнул из рук китайских властей, и его пробирал озноб.

Попытки купить Синцзян и превратить его в плацдарм для нападения на Советский Союз давно провалились. Но враги мира не оставили мысли о том, чтобы прибрать к своим рукам и использовать в своих интересах этот уголок Азии. Главный американский эксперт по Дальнему Востоку Оуэн Латтимор назвал Северо-Западный Китай «осью мира», лежащей на стыке Китая, Индии и Советского Союза. Отсюда было бы легко бомбить республики Средней Азии, промышленные центры Сибири, отрезать Советский Дальний Восток, держать в страхе Пекин и Дели, полностью оккупировать Кашмир. Американская и английская разведки вступили в контакт с крупными руководителями местных банд, и там, где недавно американские экспедиции искали залежи урановой руды и места для аэродромов, были организованы военные столкновения.

Но все оказалось тщетно – Народно-освободительная армия Мао Цзэ-дуна пришла в Синцзян. В сопровождении сотни русских белоэмигрантов резидент разведки Харвуда – Дуглас Маккирнан бежал в горы Фуй-юаня и присоединился там к своим агентам Усману и Джаним-Хану. Маккирнан снабдил их золотом и боеприпасами, проинструктировал и бросился на юг, чтобы через Тибет прорваться в Индию. Каррайт был тогда вместе с ним: им не повезло – по пятам гнались китайские коммунисты, а на самой границе тибетские солдаты застрелили резидента и двух находившихся с ним русских белых. Капрайту вместе с американским консулом удалось через Индию возвратиться на родину.

Тайная квартира Маккирнана в Дихуа была разгромлена китайскими войсками, склад боеприпасов и радиооборудование – захвачены. Немного позже власти разоблачили и английского резидента Фокс-Холмса, работавшего консулом. Отряды Усмана были разбиты, а сам он схвачен. Десятки тысяч людей со всех концов Синцзяна пришли судить его. Верному агенту Маккирнана и Харвуда предъявили обвинение в том, что он со своей бандой совершил 1175 убийств и 230 грабежей. Усмана казнили. С того времени прошло более пяти лет. И вот… Не роковое ли это совпадение – агента, которого поджидал теперь Каррайт, тоже звали Усманом.

Он прибыл только на следующий день к вечеру. Они закрылись в палатке, и Чармиан могла слышать лишь обрывки разговора.

Каррайт настаивал на том, чтобы Усман ехал с ним в Соединенные Штаты и там при поддержке соответствующих политических деятелей поставил в Организации Объединенных Наций вопрос о том, чтобы на границе с Советами был создан обширный по территории «свободный» район во главе с Усманом, при котором, естественно, будут находиться американские советники, военные миссии, «войска охраны». Усман наотрез отказался ехать за океан, но обещал немедленно выделить трех своих людей; те прибудут в пункт неподалеку от тибетской границы, и там их подберет самолет Каррайта.

Американцу пришлось согласиться.

Усман уехал на рассвете, когда седые клочья ночного тумана отделились от земли и поплыли к верхушкам гор, когда стала высыхать роса и в камышах затихла шумная ночная звериная жизнь.

Чармиан не спала – она думала о совете, который на прощанье Усман дал Каррайту: опасаться «красного» разведчика Абдурахмана Якубова, из местных уйгуров, которые, как известно, составляют подавляющее большинство населения Синцзяна.

У Чармиан зрела дерзкая мысль.

Ла Лоу прибыл с наступлением темноты, как шакал. А наутро небольшие отряды, на которые он заранее разделил свою банду, растаяли в степи: они направлялись на север – их притягивали к себе покрытые вечными снегами могучие вершины Кок-шаал-тау, самого восточного хребта Небесных гор.

Каррайт даже повеселел… Чармиан понимала: он надеется, что на этот раз счастье улыбнется ему, с частью банды он с ходу прорвется в известный ему условленный пункт по ту сторону границы, встретит Двадцатого и затем вместе с ним, не задерживаясь, бросится назад, постарается добраться до места, где у степного озерца его уже поджидает тщательно замаскированный самолет. Его нисколько не интересует, что будет с Ла Лоу и его людьми – они сыграют отведенную им роль. Единственно, что его еще может волновать, – результаты работы «ботаников», их материалы нужны Харвуду и Прайсу.

Но скоро настроение Каррайта резко изменилось: один за другим возвращались «ботаники», смущенные и встревоженные. И каждый из них говорил о какой-то тревоге, замеченной ими в селениях, о разведчике Абдурахмане, который рыскает где-то поблизости. Ла Лоу тоже забеспокоился – его люди отошли назад: небольшой отряд китайской армии шел навстречу. Каррайт заметался…

Банда бросилась в западном направлении, к самому подножью ледовых великанов, и притаилась среди скал. Каррайт и Ла Лоу рассчитывали, что отряд китайцев пройдет дальше на юг и откроет им путь.

В полдень американец опять потянулся к виски – он перехитрил, в степи на горизонте отчетливо были видны всадники, они двигались не спеша в том самом направлении, откуда пришла банда. Снова совещались. Никто не сомневался – красные, никого не встретив, возвратятся. Задание Прайса должно быть выполнено именно в этот промежуток времени. На обратном пути не страшна и схватка – это уже делу не помешает, тем более, что их раз в двадцать меньше, чем людей в банде Ла Лоу. Но двигаться в путь немедленно было бы неосторожно, следует выждать, выслать вперед разведку.

Чармиан не оставляла мысль как-то вмешаться и изменить ход событий. Ее жгла ненависть к тем, кто подло расправился с ее отцом и по существу держит ее заложницей.

Ночью в скалах бесновались ледяные смерчи – здесь было ничуть не лучше, чем в «долине вихрей» в штате Колорадо. На рассвете «секретарь экспедиции» с ружьем в руке покинула лагерь – она пошла на охоту.

Чармиан шла по горным кручам, все дальше – она искала, но не зверя… Она понимала, что именно в эти часы следует предпринять нечто, что сорвет планы Прайса. Нортон, Тэйлор, Гейм, Гибсон – все они что-то делают в той общей борьбе, о которой недавно договорились на горе Карибу, а вот она…

Тропинка вилась по крутому карнизу и заканчивалась маленькой площадкой, над которой громоздились все новые и новые, уходящие ввысь скалы. Чармиан присела на камень, положив ружье на колени.

Безлюдье, тишина и думы, в которых не было ничего радостного…

Чья-то сильная рука неожиданно опустилась на ее плечо. Чармиан быстро обернулась. Перед ней стоял еще молодой на вид человек, смуглолицый, кареглазый. Он не походил на китайца. «Уйгур», – догадалась девушка.

Незнакомец рассматривал ее с нескрываемым удивлением и, улыбаясь, что-то говорил. Девушка старалась понять его и молчала, она растерялась, не зная, что за человек повстречался с ней.

Незнакомец продолжал что-то говорить, но улыбаться перестал, и голос его стал требовательным.

Мозг Чармиан усиленно работал: кто этот человек, можно ли ему довериться? По-видимому, он не из банды гоминдановца, но не может ли он оказаться шпионом Усмана? Чармиан решила рискнуть.

– Мана Абдурахман… – сказала она, вспомнив несколько уйгурских слов, и вопросительно посмотрела на мужчину. Тот удивленно поднял брови. Он ткнул себя рукой в грудь и назвал имя разведчика, но девушка так и не могла понять, кто перед ней: сам Абдурахман или один из его людей.

Он взял ее за руку, и дважды она заметила выражение тревоги в его глазах.

– Орада Ла Лоу бар вэ америкэн (там находится Ла Лоу и американец), – отчетливо выговорила Чармиан и указала в сторону лагеря.

– Ла Лоу? – глаза незнакомца вспыхнули.

Чармиан вырвала из записной книжки листок и быстро начертила на нем маршрут движения банды.

– Бу Абдурахман ичин (это для Абдурахмана), – старательно выговорила она, протягивая ему листок.

Он стремительно пошел в сторону, сделав ей знак следовать за ним. Скоро они вошли в сложенную из камня хижину.

– Мен Абдурахман (я – Абдурахман), – он крепко пожал девушке руку. – Рахмат, бююк рахмат (спасибо, большое спасибо). – Он подошел к столику в углу, снял клеенку с портативной рации. Беззвучно шевеля губами, работал ключом, потом замер в ожидании. Рация снова заработала – связь установлена.

– Рахмат, – еще раз сердечно сказал он, приложив руку к сердцу.

Чармиан взяла свое ружье и вышла. Когда она возвратилась в лагерь, там все было в движении – банда трогалась в последний переход.

Черные птицы стремительно промчались под стоящем в зените солнцем – багровые взрывы потрясли степь. Вслед за бомбардировщиками пришла волна китайских пятизвездных штурмовиков – пушки и пулеметы били сверху.

Всего, чего угодно, но этого Каррайт не ожидал. Ла Лоу собрал часть своих людей и помчался с ними назад, он надеялся, встретив прошедший недавно отряд красных, с боем проложить себе дорогу. Но поздно: стальной шквал бушевал, перемешанная с кровью земля черными фонтанами поднималась к небу.

Каррайт понял, что он остался один: «ботаники» бежали в предгорья, и старый шпион знал – через час-два их выловят. Он вскочил в седло и поскакал обратно. Топографические карты, бинокль, шляпа остались на месте, Каррайт забыл о них. Трупы бандитов валялись везде, сзади осталось распростертое тело Ла Лоу. Каррайт спешил к самолету. Справа от предгорья показался отряд уйгурской конницы. С губ Каррайта сорвалось проклятье, и он помчался еще быстрее. Но счастье изменило ему – пуля с одной из ближних гор ударила ему в голову, и он упал. Чармиан казалось, что она видит там, на скале, Абдурахмана с винтовкой в руках. Она тоже мчалась вперед, к спрятанному самолету, чтобы поскорее добраться до военной базы и помочь Эрлу Тэйлору. Ее никто не преследовал. Впереди была тишина.

Глава одиннадцатая

Майор Проценко догнал экспедицию через несколько переходов. Он старался держаться, как всегда, спокойно, по Русаков видел, что майор нервничает, и было отчего: Акопян выведен из строя, Садык погиб, в горах оказались бандиты… Харламов приказал Процеико немедленно присоединиться к группе Ясного – бандой займется он сам. Майору предстояло решать сложную задачу с несколькими неизвестными.

Прибыв в лагерь, он в первую очередь побеседовал с Женей Громовой. Она уже совершенно оправилась от потрясения, вызванного падением в трещину и гибелью проводника.

Но ничего нового Женя не могла рассказать. Они втроем бросились ей на помощь: Садык, Муса и Камзолов, и когда уже вытащили ее на снег, Женя увидела, как Садык свалился в ледовую бездну, – по-видимому, он оступился. Странным казались два обстоятельства: Садык, такой опытный альпинист, не сумел сделать того, что удалось Жене: зацепиться за выступы в трещине и удержаться; и затем, он почему-то ни разу не крикнул, не позвал на помощь. Впрочем, Камзолов утверждал, что вскрикнуть Садык успел. Женя просто не слышала. Проценко нервничал: подозревать Камзолова в убийстве проводника не было оснований. К тому же трудно было предположить, что он и Муса расправились с Садыком на глазах Жени. Если бы они хотели уничтожить Садыка, зачем, в таком случае, они стали бы спасать девушку, ведь она могла свидетельствовать против них.

Во второй половине дня экспедиция вступила в глубокое ущелье, густо заросшее тянь-шаньской елью и арчой. Русаков внимательно наблюдал за шедшим впереди проводником Мусой.

В ущелье – душная сырость и полумрак. Высоко-высоко над головой виднеется узкая полоска неба, на вершинах скал бьется яркое пламя идущего к западу солнца.

– Где мы? – спросил Ясный проводника. – Что это за местность?

– «Черная пасть», – торжественно пояснил Муса. Русаков почувствовал, как все в нем напряглось до предела.

Ущелью, казалось, не было конца. Лошади выбились из сил, пришлось заночевать в этом неприглядном месте.

Арча горела почти без дыма. Не было на этот раз ни смеха, ни разговоров. Поужинав, все поспешили залезть в палатки.

Утреннюю зарю встречали у входа на небольшое горное плато. Поднимались по ущелью, которое все более сужалось и наконец превратилось в мрачную каменную щель. Потом поворот, и в самом конце ущелья путники увидели солнце – золотисто-розовое, подернутое прозрачной дымкой, оно стояло на самой кромке горизонта между двух скал, как страж в воротах.

Взглянув на проводника, Русаков заметил в его глазах злорадство. Но, возможно, капитану это лишь показалось.

От ущелья к горам на востоке уходила странного вида долина: безжизненная, черно-желтая, с растрескавшейся почвой. Всюду виднелись громадные валуны. С юга и юго-запада долину окаймляли горы, дикие в своей неприступности. У их подножья, как раз напротив гигантского ледника, и остановилась экспедиция. Неподалеку дымился водопад.

Жизнь лагеря сразу пошла своим чередом. Степан Ильич Лучинин ожил. С утра до вечера он возился с образцами пород, брал пробы, делал анализы. В ход пошли и счетчики Гейгера и радиометры.

– Это просто великолепно, – говорил он, составляя геологическую карту района «Черной пасти».

Ясный с доброй усмешкой смотрел на друга.

– В конце концов мы делаем полезное дело, – сказал он майору Проценко, как бы в чем-то оправдываясь.

Рослая, широкоплечая фигура Лучинина с утра до вечера мелькала среди скал. У него нашлись активные помощники – с Сахно и Вадимом Волковым успешно соревновались инженер Камзолов и оба его проводника.

Русаков зашел в палатку к Жене Громовой и присел у ее походного столика. За прошедшие недели совместного скитания они крепко подружились. К тому же с помощью Жени Громовой он поддерживал по радио связь с Пржевальском. Девушка понимала, что ему нелегко.

– Ты все думаешь… – она не договорила, капитан и без слов знал, что она хотела сказать: о Камзолове и Мусе, о Садыке.

Русаков утвердительно кивнул и добавил:

– Рацию береги, Женя…

Женя внимательно посмотрела ему в лицо.

– Не беспокойся… а как же это? – она указала на склон горы, где примерно на расстоянии полукилометра от лагеря трудились Лучинин и его добровольные ассистенты. Русаков пожал плечами:

– Поживем – увидим. Вечно так продолжаться не будет… Не спускай глаз с рации.

Так прошла неделя.

Ночью лагерь проснулся от грохота – камнепад. Глыбы обрушились на землю как раз у палатки Жени. Случайность? Утром Русаков и Проценко тщательно осмотрели склон горы, поднялись на гребень, но ничего подозрительного не обнаружили.

Утром генерал Бондаренко шифром сообщил по радио, что со стороны хребта Сары-Джас в направлении лагеря Ясного прошла небольшая банда, очевидно, та самая, которая обстреляла Акопяна, и что полковник Харламов принял меры к ее ликвидации. Бондаренко напоминал Русакову о необходимости быть начеку – бандиты могли пробраться по непроходимым кручам и появиться у лагеря экспедиции.

Такое же сообщение из штаба отряда получил и майор Проценко.

– Будем готовы к встрече, – сказал он Русакову. – Обратную дорогу на Иссык-Куль они нам отрезали.

Произошло еще одно немаловажное событие: сержант пограничник Глыбин заинтересовался отпечатками на песке «чужих» следов. Глыбин и Проценко отправились по следу, который привел их к подножью одного из холмов Там они нашли остатки костра и установили, что здесь побывало не меньше десяти человек. Кто они? Возможно, это и есть та самая банда, которая, судя по сообщению Харламова, рвется в район «Черной пасти». Глыбин снова пошел по следу… Открытие, которое он затем сделал, поразило и обоих ученых, и капитана Русакова, и Женю: следы, изрядно попетляв, неожиданно привели к скалам почти рядом с лагерем. Пробравшись между больших камней, пограничник неожиданно оказался у входа в пещеру… – следы шли от нее. И следы сравнительно давние.

– Меня смущает одно обстоятельство, – сказал Проценко Русакову. – Мы обнаружили много следов, идущих от входа в пещеру, но не нашли ни одного следа, ведущего в нее.

– Вы полагаете, что имеется другой вход?

– Это нам придется установить. Откровенно говоря, боюсь, другой вход имеется… Если предположить, что наша догадка правильная, становится понятным, почему мы не нашли следов, которые вели бы в пещеру с этой стороны.

Капитан понял, о чем думает Проценко.

– Вы опасаетесь, что этим путем люди, следы которых мы обнаружили, пришли с той стороны границы?

– Да, опасаюсь. Кстати, Сергей, вы не помните, кто предложил расположить наш лагерь именно на это месте?

Этого Русаков не помнил.

Оставив Бориса Сахно дежурным по лагерю, решили обследовать пещеру. В ней они обнаружили нечто вроде колодца. Степан Ильич бросил камень и, пустив хронометр, засек время.

– Н-да… – в задумчивости распушил он бороду. – Оказывается, довольно глубоко.

Первым в колодец спустился на веревке сержант Глыбин. За ним – Камзолов, потом Русаков, Женя… Подземным коридором попали в большой куполообразный зал. Черные каменные стены мрачно смотрели на пришельцев. Женя вскрикнула – у стены она увидела скелет.

Один из подземных ходов привел их в грот, здесь стоял сумеречный свет, проникающий сверху, через отверстие. Проценко направился дальше и вскоре очутился в другом гроте. Тут было темно. Тишину нарушал лишь стеклянный звон невидимых струй воды, падающих откуда-то сверху. Дальше вел узкий коридорчик, идти становилось все труднее.

Сержант Глыбин первым выбрался из узкого отверстия спустился по скале и остановился на выступе, повисшем над пропастью. Один за другим подтянулись остальные и зажгли факелы: перед ними зиял колоссальный подземный провал.

– Ну, теперь моя очередь, – и Лучинин первым начал спускаться по веревке.

Русакову показалось, что Камзолов и его спутники чем-то обеспокоены.

Пещера, в которую спустились, оказалась не менее шестидесяти метров в длину. От нее во все стороны уходили каменные тупики со следами рудничной крепи и со скелетами когда-то погибших здесь людей. И Русакова, и Проценко скелеты интересовали значительно менее, чем следы пребывания в этом подземном лабиринте живых людей, и, в частности, тех, следы которых были обнаружены в долине, у самого лагеря.

Длинным ходом Ясный и его друзья направились на восток, миновали ряд небольших гротов. Но вот ход разделился – геологи пошли по тому, который заметно поднимался. Вдали засерело, как будто забрезжил рассвет. И вдруг совершенно неожиданно высоко-высоко люди увидели узкую, как лезвие ножа, полоску неба – над провалом в земле навис край ледника. Сверху пахнуло пронзительным холодом.

– Что такое?! – бормотал Ясный, протирая глаза.

Русаков увидел, как профессор, подняв факел над головой, внимательно рассматривал стену пещеры. Там примерно на расстоянии двух метров от земли тушью было написано какое-то четверостишие. Профессор еще и еще раз перечитывал текст. Наконец он устало опустился на камень. Русаков слышал, как Ясный сквозь стиснутые зубы прошептал:

– Опять Краус!..

– В чем дело? – спросил Камзолов.

– Какие-то вирши, понять не могу, кто и когда их написал, – ответил спокойно профессор.

Проводники инженера не проявили ни малейшего любопытства к надписи на стене.

– По-английски, – заметила Женя.

Русаков не очень хорошо владел английским языком, но все же он разобрал – речь шла «о хладе и смраде», о каком-то «смертельном яде земли, убивающем все живое». Четверостишие оставляло впечатление цитаты.

– Пошли! – И Проценко тронулся дальше. Он казался весьма озабоченным – прогулка под землей не ответила на его вопросы: откуда и зачем пришли те люди, следы которых он видел в долине, можно ли быть уверенным, что в этом подземном лабиринте нет сейчас чужих людей?

Они выбрались на поверхность через «окно» одного из гротов в верхней части пещеры, усталые вернулись в лагерь.

В палатке Жени, у рации, сидели Русаков и Проценко, читали шифровки, полученные по радио от Бондаренко и из штаба погранотряда. В эту ночь капитан Русаков снова не уснул: со слов полковника Соколова он кое-что знал о Краусе и теперь пытался разгадать связь между пребыванием в этих местах гитлеровского ученого-атомщика в 1938 году, – дату на стене он хорошо рассмотрел – и появлением здесь же экспедиции Ясного и Лучинина теперь.

Ясный поднялся рано и, как обычно, вместе с Русаковым отправился к ручью умываться.

– Александр Иванович, почему вы думаете, что это был Краус? – прямо спросил Русаков.

Ученый усмехнулся: «родственник Харламова» был весьма осведомленным молодым человеком.

– Вы видели эти завитушки «Г.Ф.К.»? Это он, я знаю его манеру расписываться. Но это не все… Когда мы вместе работали в лаборатории фон Грозова, я много раз слышал, как он читал это четверостишие о «яде земли, убивающем все живое». По его словам, это из «Поэмы на пальмовых листьях», какого-то древнего поэта. Ну, а «хлад», «небесная твердь, закрытая бронею льда», вы ее сами видели и чувствовали, не так ли?

Русаков, зачерпнувший пригоршню свежей воды, стремительно выпрямился:

– Следовательно?

– Следовательно, древний автор поэмы написал свое произведение, побывав, в частности, там, где недавно стояли мы с вами. Следовательно, гитлеровец Краус пришел потом по его стопам и, очутившись как раз под «бронею льда», не удержался и от радости написал на стене то, что и привело его сюда.

– Но в чем все-таки дело?

– Видите ли, Сергей, некоторые немецкие ученые во главе с знаменитым Гумбольдтом ошибочно утверждали, что в Небесных горах имеются вулканы. Свою гипотезу они основывали на том общеизвестном факте, что в зоне Тянь-Шаня часты разрушительные землетрясения. Причины же как того, так и другого – деятельность атомной энергии в недрах нашей планеты. Вывод ясен: стало быть, именно в районе Тянь-Шаня и по обе стороны Небесных гор должно залегать колоссальное количество радиоактивных элементов. Кое-какие наблюдения иностранных, в частности английских и американских, ученых, побывавших в Синцзяне и Тибете, как будто подтверждали такое предположение, начали распространяться всевозможные слухи о наличии сильной атомной радиации в ряде мест, об убийственном влиянии исходящего из земли радиоактивного излучения на человека и вообще на все живое: «смертельный яд земли». Краус очень интересовался этим вопросом, и когда в его руки каким-то образом попала «Поэма на пальмовых листьях», он заучил ее назубок. Только вчера, там, в пещере, я понял, что его привлекала к себе не поэзия… Теперь мне понятно, какими соображениями он руководствовался, упорно работая над пробуждением цепной реакции в уране, не очищенном от примесей: ведь в недрах земли нет завода по рассортировке металлов, и все же там происходит выделение колоссального количества атомной энергии…

– Та-ак… – мысль Русакова лихорадочно работала. Не успели они вернуться к лагерю, как навстречу им показались Камзолов и его проводник, тот, что был помоложе. По растерянному выражению лица инженера Русаков понял, что произошла какая-то неприятность.

– Исчез Муса, – сообщил Камзолов.

– Не случилось ли с ним несчастья? Может, он попал в трещину? – сказал Ясный. – Надо организовать поиски.

Камзолов устало махнул рукой:

– Ну что вы! Муса просто удрал от нас ночью, сбежал, как вор, и это наводит меня на размышления – почему ему понадобилось бежать от нас? Вы ничего не замечали за ним?

– Нет. А вот что он, опытный проводник, оставил нас здесь одних, это скверно. Завел сюда и бросил.

Керим впервые за все время подал голос:

– Я и без Мусы проведу вас через эти горы.

Русакова поразили глаза Керима – мутно-желтые, налитые злобой. Когда-то он уже видел эти мутно-желтые глаза, в глубине которых внезапно вспыхивает ненависть! Когда? Где? Капитан усиленно тер себе виски, но вспомнить так и не мог.

Появился взволнованный Лучинии. Он отозвал в сторону Ясного и сообщил ему: исчезла геологическая карта района, над составлением которой он трудился вместе с Вадимом Волковым. Карта в основном была готова. Так вот почему сбежал Муса! Русакова точно ударило током: им была нужна геологическая карта! И пока он не отходил от Ясного, вражеский агент похитил карту. Но почему ее оказалось нужным похищать, разве нелегче было незаметно сделать с нее фотоснимок? Странно. «Следовательно, – размышлял Русаков, – я снова не сумел вовремя разгадать ход врага. И получилось нехорошо: пока я охранял Ясного, а майор Проценко следил за появлением здесь людей из той банды, которую преследуют пограничники Харламова, враг получил возможность без помех заниматься своим делом. Значит, дело не только в покушении на профессора Ясного! Враг снова перехитрил меня. Но кто же из трех посланец Харвуда? Муса? Камзолов?» При этой мысли молодой чекист несколько оторопел: получалось что-то непонятное, Камзолов никак не мог быть «невидимкой», сброшенным вместе со Струнниковым близ Краснотала, его личность установлена. Его проводник Муса? В радиосообщении из Пржевальска утверждалось, что и он, и Керим – колхозники, люди, не внушающие подозрений. Теперь ясно, что тут какая-то ошибка: Муса разоблачил себя. Но можно ли быть уверенным, что именно он – засланный сюда агент Харвуда? И что после его бегства можно быть спокойным по крайней мере за жизнь обоих ученых?

О похищении геологической карты и бегстве Мусы немедленно сообщили в погранотряд и в органы госбезопасности.

Майор Проценко был недоволен.

– Обыграли нас, как мальчишек, – раздраженно произнес он. – Этот негодяй свое сделал! Ну, схватят его наши пограничники, карту отберут, да нам-то стыдно.

Русаков присел на камень.

– Огорчаться не время, – сказал он. – По моим данным, основное, что привлекает внимание иностранной разведки к нашей геологической партии, это все же не карта, а наши ученые Ясный и Лучинин. Загадка с личностью Мусы скоро выяснится, сейчас дело не в этом…

– Ты ожидаешь покушения на Лучинина? – с тревогой спросил Проценко.

– Да. Фотокарточка Ясного, привезенная вами из Пржевальска, говорила о внимании иностранной разведки к Александру Ивановичу, и, признаюсь, что это не было для меня неожиданностью. Похищение карты свидетельствует, что в опасности и Степан Ильич Лучинин.

– Стало быть, по-твоему, эта троица?..

– Вся ли троица – не могу утверждать, – ответил Русаков, – но сейчас ясно одно: настал час большой опасности и для Ясного, и для Лучинина, о чем они и не подозревают. Мы с вами, товарищ майор, должны сейчас же выработать план действий. Похищение карты – это, по-видимому, первая часть задания вражеской разведки. Но после бегства Мусы им поневоле приходится спешить, тут уж прохлаждаться некогда!

– Правильно, – согласился Проценко.

– У меня есть такой план… – и капитан Русаков принялся излагать майору свои соображения: надо было действовать так, чтобы враги и не подозревали, что они разоблачены.

В призрачно-зеленом лунном свете мириады мелких капель воды крутились в воздухе, подобно крошечным драгоценным камешкам – со скал низвергался водопад. Он то успокаивался, то вспыхивал фантастическими красками, тона которых беспрерывно менялись.

Ясный и его друзья часто в вечерний час приходили сюда полюбоваться красивым зрелищем и отдохнуть под свежим дыханием мощного ледяного потока. Так было и сегодня перед ужином. На этот раз Ясного и Лучинина сопровождали Русаков, Проценко и Борис Сахно. Говорили о предстоящем возвращении в Пржевальск, снятие лагеря было назначено на следующее утро.

Возвращались тропинкой вдоль скал у подножия того самого гиганта со снежной шапкой, с другой стороны которого расположились палатки альпинистов.

И вдруг произошло нечто странное: один за другим послышались несколько ударов грома. Вечернее небо было совершенно чисто, а где-то над самой головой гремели грозовые раскаты. И в то же мгновенье все увидели, как с вершины горы будто кто-то мощным дыханием сдул снеговой покров. Снежные облака метнулись вдоль небосвода, на половине неба не стало видно звезд, а удары все продолжались.

Проценко и Русаков переглянулись: вот оно, началось!

– Лавина! За мной! – увлекая за собой других, Русаков бросился в сторону, к гроту, вход в который он и Проценко приметили уже давно. Они подбежали в самый раз. Скоро вход в пещеру оказался заваленным мощным слоем снега.

– Не выдержали! – сказал Проценко.

– Лавина!

– В это время суток не бывает падения лавин. К тому же с этой стороны горы лавина и не могла идти… – Сахно удивленно посмотрел на Лучинина.

Проценко и Русаков осмотрели пещеру и обнаружили, что она узким ходом сообщается с рядом небольших гротов, в которых имеются глубокие колодцы.

– Теперь ни слова, – прошептал Русаков.

Все отчетливо услышали движение, но не в глубине темных ходов, а где-то почти над головой, и не успели они опомниться, как из-за камней, нагроможденных в верхнем углу пещеры, с факелом в руке появился человек. Это был Муса, беглец возвратился. Муса поднял факел и неожиданно увидел перед собой Ясного. Выхватив, нож, он бросился на ученого. Ясный приготовился защищаться, но это оказалось излишним: Муса уже извивался в крепких руках Русакова, а майор Проценко вынимал из его кармана пистолет.

Майор по верхнему ходу, которым только что появился Муса, поднялся на склон горы: долину внизу до самого водопада забило мощным слоем снега, но по склону можно было выйти на другую сторону, к лагерю.

Русаков посоветовался с Проценко и решил остаться на месте.

– Я сейчас же пришлю сюда сержанта Глыбина, – пообещал майор.

Он ушел, захватив с собой и Мусу.

Русаков притаился и стал ожидать – для него вовсе небезразлично было, кто появится здесь раньше: сержант пограничник или бандиты, а что они должны появиться, он не сомневался. Они пустили в ход взрывчатку для того, чтобы таким образом искусственно вызвать лавину и покончить с Ясным и Лучининым, после чего рисковать оставаться в лагере им было уже незачем. «Невидимка», сброшенный на ларашюте близ Краснотала, действовал нагло, но на этот раз его постигла неудача – и Русаков и Процекко не позволили застать себя врасплох. Русаков не сомневался, что ни Камзолова, ни его проводника в лагере уже нет, но кто именно агент Харвуда и где он находится – этого капитан пока не знал. Ясный и Лучинин теперь в безопасности, а Муса явился сюда не зря, – наверное, в этом месте условлена встреча с другими.

Ждать пришлось недолго, но гости появились совсем не с той стороны, откуда Русаков ожидал их, а из дальнего подземелья. Это были Камзолов и Керим, снаряженные в дальнюю дорогу. Притаившись в нише за камнями, капитан слышал каждое их слово.

– Подождем, – произнес Керим по-ново повелительным тоном и поднял перед собой горящий факел. В отблеске огня Русаков снова увидел его мутно-желтые глаза и вздрогнул, точно от прикосновения тока: теперь он вспомнил, кого именно напоминает ему Керим… Да, да, это он! Русаков мог поручиться, что фотокарточку этого человека ему довелось не раз рассматривать в кабинете полковника Соколова.

– Подождем, – повторил Керим. – Он скоро должен быть здесь.

– Может, он попал в руки пограничников? – возразил Камзолов. – Нам лучше поскорее уходить отсюда.

– Ваше дело не рассуждать, а выполнять мои приказания, – резко возразил Керим. – Лучинин был вместе с профессором Ясным, следовательно, и он погиб.

– Хорошо, – после паузы примирительно заговорил Камзолов. – Но объясните мне по крайней мере, на кой черт вам потребовалось выдавать им нашего друга?

– Время, время, вот что нам надо было выиграть… Карту было приказано передать кому надо, а исчезновение нашего Мусы «просто так» навело бы майора на подозрение, не связаны ли мы через него с теми, кого пограничники преследуют по ту сторону хребта Сары-Джас. К тому же они нашли вход в пещеру и могли отрезать нам дорогу.

Камзолов выругался. Керим заговорил насмешливо:

– Вы странный человек, ваши руки в крови, а вы все еще мечтаете возвратиться к жизни честного обывателя! Вряд ли у вас что получится… Впрочем, мне до этого нет дела… Мне нужен Муса – так я привык называть нашего друга, только он знает все ходы и выходы в этом лабиринте и может под землей провести меня на ту сторону границы, туда, где уже ждут меня. И если бы вы были хоть немного дальновиднее, вы просили бы меня взять вас с собой.

– Почему? – вырвалось у Камзолова.

– Потому что час назад из погранотряда на имя Ясного и Проценко поступило сообщение: пограничники нашли тела убитых нами колхозников Мусы и Керима, тех самых, которых вы наняли себе в проводники и под именем которых мы вместе с вами появились в лагере экспедиции.

Камзолов издал проклятье. Его спутник рассмеялся.

– Игра стоила свеч, задание я выполнил полностью, – сказал он довольным тоном.

Теперь капитан Русаков не сомневался: перед ним стоял агент Харвуда, «Невидимка», тот самый, который нам известен как Двадцатый, маскировавшийся до сих пор под колхозника проводника Керима. Капитан мог сейчас легко перестрелять врагов, но он удержал себя от искушения – Двадцатого надо было во что бы то ни стало взять живым.

– Я приказал ему привести сюда своих людей. Пока их не переловили пограничники, надо уходить за кордон, – заговорил Двадцатый, имея, по-видимому, в виду того своего сообщника, который до сих пор именовал себя Мусой. Снова проклятье сорвалось с губ диверсанта. – Время истекло, а его все нет! Тут оставаться опасно. Идемте. Я знаю одну тропинку, ведущую на ту сторону, – и он решительно направился обратно, туда, откуда они недавно появились.

Русаков оставил Глыбину записку и осторожно последовал за врагами.

Они двигались быстро, освещая себе дорогу, иногда помогая друг другу. Русакову было неизмеримо труднее, он шел в темноте, и ему никто не мог помочь.

Сколько так шли, трудно сказать. Была уже поздняя ночь… Но вот свет факела исчез. Что это могло означать? Русаков осторожно продвигался по круто поднимающемуся ходу и неожиданно очутился на поверхности земли. Он осмотрелся: диверсанты разделились – один из них шел на север, другой – в нем капитан узнал агента Харвуда – уходил на восток. Русаков решительно бросился вслед за ним, к дикому горному хребту, черной стеной поднимавшемуся на горизонте.

Река шумела на дне ущелья. Двадцатый быстро продвигался по узкому балкону. Он смотрел то вперед, туда, где был конец опасного пути и спасение, то назад – он все-таки заметил, что его преследуют. Кто бы это мог быть? И вдруг Двадцатый узнал Русакова. Стало быть, ни он, ни Лучинин и Ясный не погибли! Как же в таком случае он, Двадцатый, может появиться теперь перед Прайсом и Харвудом? Его просто уничтожат. Что же делать? Сдаться Русакову? Нет, это смерть. Надо бежать вперед, на восток, бежать из этой страны… Стрелять в Русакова – значило бы поднимать шум, а это было крайне опасно. Придется, пользуясь расстоянием, просто опередить его и скрыться. И Двадцатый спешил. Каменный балкон привел его в подземный зал с открытым, точно большая дверь, выходом, в котором виднелись звезды. Вот оно – спасение: там Синцзян. Двадцатый рванулся вперед и тотчас отшатнулся – далеко внизу степь горела кострами – огни желтым ожерельем распластались вдоль самой границы. «Ботаники» Смита-Каррайта не стали бы выдавать себя. Со стороны степи доносилось конское ржанье, говор, смех. Это были приведенные в боевую готовность части китайской погранохраны.

Двадцатый прислонился к холодному камню, он понял, что «первый вариант» полностью провалился, а сам он оказался в западне. Он рванул ворот гимнастерки, ища зубами ампулу с ядом.

– Сдавайтесь! – послышался грозный голос. Двадцатый резко обернулся и поднял револьвер, пытаясь угадать, где сейчас находится Русаков, но в то же мгновенье он почувствовал прикосновение штыка к своей спине.

– Бросай оружие! Руки вверх! – приказал сержант Глыбин.

Диверсант вздрогнул и поднял руки.

– Обыщите его, – приказал Русаков сержанту и выстрелил из ракетницы.

Вертолет приземлился через полчаса. С него на поляну сошли генерал Бондаренко и полковник Харламов.

– Ну, капитан, показывайте ваш трофей. – И Бондаренко подошел к сидящему на камне диверсанту. – Так вы думаете, что это тот самый человек, которого мы искали под Красноталом?

– Да, товарищ генерал. Его зовут…

– Как? Вы успели узнать его имя? Как же его зовут?

– Абдулла Османов, – четко сказал Русаков. – Вот он перед вами собственной персоной.

Диверсант в ужасе вскочил на ноги. Бондаренко смотрел на него тяжелым взглядом.

– Убийца моего сына… Встретились-таки, – произнес он с ненавистью и презрением.

Глава двенадцатая

Майору Ундасынову пришлось перенести тяжелый удар: Ухваткин исчез. Недавний больной одного из санаториев в Койсара, он как сквозь землю провалился. Случилось это примерно в то же время, когда был схвачен Двадцатый. Генерал Бондаренко уничтожающим взглядом смерил Ундасынова с ног до головы.

– Вы, майор, понимаете, как это называется? Связь, которую Ухваткин поддерживал с Абдуллой Османовым, вы так и не сумели обнаружить. Больше того, Ухваткину была передана вторая кассета с микропленкой, однако вы и этого не заметили. И, наконец, человек, с которого вы не спускали глаз, – исчез.

Ундасынов молчал, не зная, куда деваться от стыда.

– Переживаете? – сказал Бондаренко. – Заслуженно. Но государству нет никакого дела до наших с вами переживаний, оно требует от нас обезвредить вражеского агента, и мы должны сделать это во что бы то ни стало.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

Бондаренко прошел к письменному столу и склонился над картой.

– Имейте в виду, майор, обыгравший вас вражеский агент сейчас далеко отсюда, в этом можно не сомневаться, в мышеловке он сидел поневоле. Но, с другой стороны, он, по-видимому, слишком опытный разведчик и не сразу отправится в Москву, к своему шефу. Вот и давайте сообразим, где он может быть. Медлить нам с вами никак нельзя.

Степь раскинулась бескрайним зеленым ковром от горизонта ло горизонта. Прошли обильные дожди, принесшие свежесть и аромат травы. Днями солнце катилось по голубому куполу величаво медленно, огромное, ласковое. По вечерам небо пылало багровыми закатами, рваные края темных туч, окаймленные лучами уже невидимого солнца, низко склонялись над потемневшей землей. С ночью снова приходил свежий звон крупных дождевых капель, и лужи не просыхали до полудня. Такой погоды в этих краях давно не было. Люди гадали – отчего бы такая перемена?

В поезде местного сообщения обращал на себя внимание нескладный детина с ружьем в чехле: он был общителен и любезен.

– Казахстан – рай для охотников, – говорил он, жестикулируя ружьем. – А охота, что может быть лучше для отдыха, для успокоения нервной системы, для восстановления и сил, и душевного равновесия.

Пассажиры вежливо поддакивали, энтузиазм охотника заражал и их. Но тот, кажется, адресовался главным образом к сидевшему напротив крепкого сложения человеку с небольшими рыжими усиками. Наконец он прямо сказал:

– Не хотите, ли составить компанию, а? Тут неподалеку есть такое озеро – чудо! Дичи – полно! А какая тишина, безлюдье, покой!

Мужчина с усиками нехотя потянулся, внимательно посмотрел на веселого охотника, подумал.

– Пожалуй, – согласился он. – Только как же я буду охотиться без ружья-то?

– Пустяки, – радостно засуетился охотник. – Вы с моим ружьишком, а я с удочками – вот они у меня, потом – наоборот. Идет?

– Идет.

Они сошли на ближайшей же станции и пошли по степи.

Солнце в зените. Озеро – в мелкой ряби ласковой, еле заметной волны. Утки лениво качаются на воде, неожиданно поднимаются в побледневшее от зноя небо, тянут в далекие камыши, густо обступившие тихие воды.

– Благодать, – сказал общительный охотник, снимая рюкзак. – Меня можете звать Василием Ивановичем. Ухваткин – моя фамилия. Между прочим, ленинградец, то есть, конечно, в прошлом.

Спутник Ухваткина молчал. Сбросив поклажу, он растянулся на берегу и как бы задремал.

– Между прочим, давайте-ка закусим, не мешает, – снова засуетился Ухваткин.

Выпили по маленькой. Закусили. Закурили. Мужчина с рыжими усиками снова растянулся отдыхать.

– Ну что ж, пора и за дело, – произнес Ухваткин, резко меняя тон разговора. – Между прочим, я сотрудник Комитета Государственной Безопасности… Долго мне пришлось гоняться за вами, гражданин Красавин.

Красавин одним прыжком вскочил на ноги, в руке его блеснул револьвер. Но на Ухваткина бурная реакция его собеседника, казалось, не произвела никакого впечатления.

– Не валяйте дурака, Красавин, – сказал он примирительно. – Я пригласил вас сюда отдыхать, вы и отдыхайте, а не прыгайте, как заяц. Я устал с вами, мой организм тоже покоя требует. Между прочим, можно и поговорить. Только на дуэль меня не вызывайте, нынче не то время. Садитесь.

Красавин, с любопытством глядя на собеседника, сел.

– Вы думаете, раз я чекист, так и враг вам? А между прочим, мне вас жалко, вы еще молоды, Красавин. – Ухваткин зевнул. – Какая жара! Придется поставить палатку… Да, так вот, на досуге тут вам придется подготовиться к допросу, честно надо будет все рассказать.

– Что именно рассказывать? – буркнул Красавин, который явно не знал, как ему следует держать себя

Ухваткин усмехнулся:

– Ну, это вы сами знаете: о ваших встречах с агентом иностранной разведки «Михаил Ивановичем»… О его заданиях… Вы же шпион. Не прыгайте, это, между прочим, факт.

– Вы хотите арестовать меня? – в голосе Красавина был ужас.

– Я уже арестовал вас, но вы, Красавин, не волнуйтесь, такова жизнь. И между прочим, вы бросьте эту мысль – пристрелить меня: весь район поставлен на ноги, чекисты знают, что мы с вами тут отдыхаем, сбежать все равно не удастся.

– Я и не собираюсь бежать, – устало произнес Красавин и отшвырнул от себя револьвер. – И запираться не стану, какую меру советский суд определит, будет правильно. Давно мне такая жизнь опостылела, да вот сил не было самому порвать.

Ухваткин подобрал револьвер Красавина.

– Слабость воли, понятно. Только вот мера наказания к вам, Красавин, между прочим, будет применена серьезная. Придется во всем сознаться, все рассказать.

– Все расскажу…

– Ну, ежели так… И как вы инженера Камзолова в поезде убили и из вагона выбросили недалеко от Фрунзе, рассказать придется.

Красавин снова стремительно вскочил и схватился было за карман, но оружия теперь у него не было. Ухваткин спокойно наблюдал за ним, играя ружьем.

– Зачем вы убили Камзолова? – продолжал он. – Разве вы не знаете, что есть закон о смертной казни за такие дела?

Красавин застонал, он был бледен, широко открытые глаза в ужасе остановились на собеседнике. Ухваткин продолжал:

– Вам придется рассказать, кто помогал вам, зачем и кому это убийство потребовалось, почему вы появились в Тянь-Шане под именем Камзолова. Между прочим, там вы убили проводника экспедиции…

– Это не я… Это Муса, ему показалось, что Садык узнал его.

– Ну что значит – Муса? Между прочим, и вы помогали. Нам известно. Вам придется рассказать и о том, как вы убили двух колхозников у Сары-Джас. Не волнуйтесь, Красавин, мне известно, что вы в этих делах были лишь соучастником. Затем вы приняли участие в организации искусственного падения лавины, в результате чего погибло четыре человека. Сможете ли вы чистосердечно во всем этом признаться?

– Смогу… – глухо ответил Красавин.

– Вот и хорошо. – Не спуская глаз с Красавина, Ухваткин подошел к берегу, густо заросшему камышом. – Какая благодать, верно?

Красавин молчал.

– Между прочим, вам повезло – ни Ясный, ни его спутники не погибли. Да, чуть не забыл – оба ваши сообщника арестованы, мы вам устроим очную ставку с ними. Будете давать против них показания?

– Буду…

– Вот и хорошо… Хотите выпить, там в бутылке осталось.

Красавин молчал.

– Ну что ж, договорились, я так и думал. – Ухваткин отошел от берега, все так же играя своим ружьем. – Не унывайте, Красавин, разное бывает в жизни. Хотите, я расскажу вам об одной жизни… – и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Его звали Конрад Зуппе, он родился под Херсоном, в семье немца-колониста. Он был ко-ло-нист!

Ухваткин произнес это слово с таким смаком, что Красавин с любопытством взглянул на него.

– Потом Конрад Зуппе был завербован на службу в разведку Гитлера, получил «железный крест», во время войны был принят самим генералом Геленом, руководителем разведки на восточном фронте… Но интрига… И Конрада Зуппе заставили возглавлять зондеркоманды. Вы знаете, что это такое?

– Гитлеровские карательные отряды?

– Вернее сказать – отряды истребления мирного советского населения. Много крови и мало шансов на большую карьеру. Но Зуппе не жаловался, он знал, что его время придет, и оно пришло: когда армия Гитлера отступила, Конрад Зуппе остался в России, правда, под другой фамилией… Опять разведка Гелена, новые шефы, доллары на текущем счету и вдруг – опять зондер-команда! Понимаете, ему опять пришлось убивать, хотя в этой стране за убийство грозит казнь. И между прочим, Зуппе не хнычет – зондеркоманда действует. Вы меня понимаете, Красавин?

– Н-нет…

– Зря. Конрад Зуппе – я, и зондеркоманда – я. Не кричите, Красавин, вас тут никто не услышит, да и какая для вас разница, кто казнит вас! «Михаил Иванович» поручил мне перед смертью напомнить вам: он держит слово, больше уже вам не придется выполнять никаких его поручений. Вы – предатель, Красавин, вы всех предаете походя. Мы не можем оставить вас в живых.

– Вы обманули меня… Пощадите!.. – взмолился Красавин. Он на коленях полз к Ухваткину.

– Ни с места! – Ухваткин поднял ружье.

Одним прыжком Красавин вскочил на ноги и бросился на врага.

Конрад Зуппе дважды в упор выстрелил в него.

– Зондеркоманда действует, – пробормотал он и стал обыскивать карманы убитого.

Но тут кто-то тронул его за плечо. Ухваткин-Зуппе стремительно выпрямился – на него смотрело дуло пистолета. Он покосился – вокруг стояли люди – и поднял руки.

Майор Ундасынов зло и презрительно сказал:

– Такой опытный шпион и пошел на мокрое дело. – Он обезоружил его – Ну, а теперь, Конрад Зуппе, давайте кассету с микропленкой, живо! Второй раз вам не удастся провести меня…

Шпион понял: конец. Он мелко, по-собачьи, затрясся всем телом и опустился на землю, с трудом снял сапог и отвинтил каблук – касета находилась в углублении.

– Теперь вперед! – скомандовал Ундасынов, и Зуппе, шатаясь, пошел. Навстречу им, к озеру, спешило несколько легковых машин.

Солнце в зените. Озеро в мелкой ряби ласковой, еле заметной волны осталось позади, окаймленное густыми зарослями камыша. «Камыш погубил меня», – думал Зуппе, шагая вперед с остановившимся взглядом.

Глава тринадцатая

Еще недавно эти места называли «Пфальцской Швейцарией»: дубравы, стройные сосновые боры, чистый воздух невысоких гор, тихие курорты в заповедных лесах.

«Нет в Германии уголка милее нашего Пфальца», – говорится в старинной народной песне.

Но так было раньше. Американские военные власти превратили этот обширный район Германии в «стратегический треугольник» между реками Рейн, Мозель и Саар. Аэродромы, казармы, полигоны и танкодромы, склады горючего и боеприпасов, запретные территории, лазареты, «маленькие Америки» – военные городки, выстроенные на немецкие деньги специально для янки военнослужащих. Там, где раньше тихо шелестели узорными листьями дубы и клены, выросли тысячи уродливых многоэтажных домов-коробок.

Гейм и Финчли приземлились на аэродроме неподалеку от Кайзерслаутерна. Проворный виллис промчал их лесом Рейхсвальд и доставил в центр «стратегического треугольника» – Уильям Прайс поручил Гейму вручить Гарольду Прайсу письмо.

Выпроваживая летчика из резиденции младшего Прайса, генерал Гаррис желчно сказал:

– Вам везет, капитан, на этот раз вы имеете шанс побыть наедине с атомной пылью.

В штабе Гейму дали назначение, и он, скрепя сердце, отправился вместе с Финчли в указанную часть.

Виллис проскочил какое-то селение, похожее не на немецкую деревню, а на заправский гарнизонный городок где-нибудь по ту сторону Атлантики: на главной улице выстроились в ряд «магазины сувениров», дансинги, бары. При выезде из селения Гейм и Финчли увидели атомную пушку, ее везли на вершину горы Карренберг, где на высоте шестисот метров в это время сооружались огневые позиции для дивизиона атомной артиллерии.

Саперы проверяли прочность моста через реку: вместе с двумя тягачами пушка весила восемьдесят тонн, нужно было убедиться, что мост выдержит такую тяжесть. 280-миллиметровое орудие выглядело каким-то ископаемым чудовищем, громоздким и неповоротливым.

Здесь, у атомного орудия, Гейм встретил майора Кросби, того самого, с которым он еще недавно принимал участие в «демонстрации» взрыва атомной бомбы в Дезерт-Рок. Майор был мрачен.

– Перевели сюда из Штатов как специалиста артиллериста. После окончания маневров придется возиться вот с этим динозавром.

– Что ж, это интересно.

– Я предпочел бы находиться у обычной полевой пушки, – возразил Кросби.

– Почему?

– Потому, что если вспыхнет война, по мне придется сразу же заказывать панихиду, а мои четверо детей останутся сиротами. Вы – летчик и должны понимать: именно позиции атомных пушек будет стараться в первую очередь уничтожить авиация противника. И разве, скажем, вам трудно будет с воздуха обнаружить меня с этой малюткой? – Майор с ненавистью хлопнул ладонью но стволу орудия.

– Пожалуй, не очень, – согласился летчик.

– А мне не удастся ни спрятать это чудовище, ведь оно в походном положении достигает двадцати пяти метров длины, ни удрать – его максимальная скорость пятьдесять шесть километров в час, да и то по шоссе – ни незаметно переменить позиции – это же совершенно исключено. Что же мне останется делать после того, как я выпущу из этой штуки несколько атомных снарядов? Мне придется выбирать одно из двух: или без оглядки бежать от нее, или покорно ожидать, когда меня уничтожат вместе с ней, будь она проклята!

Подошли озабоченные саперы… Взревели моторы обоих тягачей, стальная махина сдвинулась с места и медленно поползла.

Они ехали в одну часть – летчики и Кросби.

Время уже близилось к полудню, когда они прибыли наконец на место. Перед ними была опушка леса, левее которой расстилались крестьянские виноградники и поля с неубранной пшеницей, а дальше, за пшеничным полем, зеленел лес, но до него было довольно далеко.

Командир батальона, невысокий, худой офицер, часто поправляя съезжавшие с переносицы очки, рассматривал документы прибывших. Он явно нервничал.

– Вам придется присоединиться вот к той группе и прослушать инструктаж о порядке действий после сигнала атомной тревоги, – сказал он и подпрыгивающей походкой поспешно ушел.

Летчики и Кросби внимательно прослушали наставления инструктора и отправились туда, где походная кухня выдавала обеды. Гейм собирался после обеда отдохнуть, но опять появился Кросби и предложил вместе с ним сходить «на разведку», ознакомиться с местностью, с обстановкой.

– Это нелишне, капитан, – угрюмо сказал он. – Когда перед самым носом начнут рваться атомные снаряды, тут черт знает что может твориться, а ведь нам придется опрометью бежать тогда вперед. Так что лучше уж пойдемте заранее – оглядимся и посмотрим, что там делается.

Шли медленно, было жаль топтать чей-то труд, вложенный в это тщательно обработанное поле.

– Нам нужно подумать о себе, капитан, – говорил Кросби. – Как мне сообщил командир батальона, разрывы атомных снарядов должны лечь вот туда, как раз на середину поля. Должны! Впрочем, будем надеяться, что наши парни не ошибутся и не угодят прямо в нас… Если будет прямое попадание, нам уже не придется заботиться о своем будущем, – он нервно засмеялся.

– Такой шанс всегда имеется, – заметил Финчли. Кросби покосился на него. Вошли в лес. Розовые стволы сосен уходили вверх, подлесника почти не было. Пробрались на противоположную сторону леса и отсюда долго наблюдали за позициями «красных»: там, за рекой, поднимались зеленые холмы, покрытые садами.

– У них позиции удобнее наших, – заметил майор, – скаты, овраги, канавы… При атомных взрывах для солдата очень важно все эти неровности почвы иметь поблизости. От наших позиций атомные снаряды взорвутся на расстоянии всего полутора километров. Солдат в лучшем случае будет иметь в своем распоряжении только три секунды. А что можно сделать за эти три секунды?!

Гейму была понятна тревога Кросби. Три секунды! На ударную волну и световое излучение расходуется две трети всей энергии атомного взрыва, и значительная часть этой энергии обрушится сегодня на Гейма и его друзей. Три секунды после атомного взрыва действует световое излучение, достигающее в пункте взрыва тех двух десятков миллионов градусов, при которых все превращается в газообразное состояние, а солнце кажется в сто раз менее ярким, чем огненный шар раскаленных газов при взрыве. За три секунды взорвавшаяся атомная бомба излучает половину всей мощи своей проникающей радиации. И только три с половиной секунды нужно на то, чтобы ударная волна прошла полтора километра. А маневры и опыты показали, что человеку, даже хорошо натренированному, требуется три секунды на то, чтобы успеть занять ближайшее укрытие. Если в момент взрыва он окажется далеко от окопа или подбрустверных убежищ, он должен молниеносно – в течение всего трех секунд – успеть броситься плашмя в ближайшую яму или канаву лицом вниз, ногами в сторону взрыва. Он должен успеть сделать это именно за три секунды: еще половина секунды – и над ним пройдет ударная волна, сметающая на своем пути каменные дома, с корнем вырывающая деревья… Опоздание, неумение человека вовремя воспользоваться неровностями местности могут стоить ему жизни. За три секунды, совершенно необходимые даже хорошо натренированному солдату для того, чтобы воспользоваться преимуществами сложного рельефа и спастись от ударной волны, от верной смерти, он получит ожоги второй степени и значительную порцию проникаюшей радиации – 50-60 рентгенов. Правда, это всего лишь одна шестая той дозы, которая считается опасной и вызывает специфическую болезнь, так и названную врачами – лучевой.

Сколько же времени потребуется не защищенному от проникающей радиации человеку для того, чтобы незримые и неощущаемые гамма-лучи и поток нейтронов незаметно для него прошли через его тело и вызвали в нем цепную реакцию необратимых биологических и химических изменений, ведущих к смерти? Для этого нужно лишь не более четырехсот рентгенов, которые можно незаметно получить, если находиться на открытом месте те десять-пятнадцать секунд, в течение которых невидимый убийца – проникающая радиация – незаметно пронизывает все клеточки человеческого организма.

Гейм размышлял о страшном действии атомного взрыва. Как будто угадывая его мысли, Финчли заметил:

– Окоп – единственное спасение.

Да, это так. Хорошо отрытый окоп спасет от светового излучения, предохранит от ожогов, защитит и от ударной волны и от потока невидимых убийц – гамма – и других лучей.

В расположение батальона возвратились без воодушевления. Командир рассматривал в бинокль каких-то солдат, выходивших из расположенного поблизости селения и занимавших позиции на флангах. Он бросал обидные замечания и, кажется, был почему-то очень доволен собой.

– В чем дело? – поинтересовался Гейм.

Кросби объяснил – часть «новичков», недавно прибывших из Штатов, решила обосноваться в деревне. Но только что проезжавший офицер из штаба Келли выгнал их: эти желторотые птенцы, оказывается, понятия не имеют о косвенных последствиях ударной волны – в результате ударной волны и высокой температуры дома могут быть разрушены вдребезги, и тогда доски, бревна, кирпичи, стекло обрушатся на людей, как снаряды и пули. К тому же в деревне могут возникнуть пожары и завалы – солдаты окажутся в мышеловке.

Люди часто смотрели на часы, нервничали, обменивались невеселыми шутками. Даже всегда жизнерадостный Боб Финчли с грустью сказал другу.

– Я думаю, что наш старик когда-нибудь увидит мои останки, нашпигованные всякой атомной дрянью… В конце концов я не брал обязательств беспрерывно проходить атомное окуривание! Хорошо, если ребята артиллеристы знают математику и положат снаряды точно в указанном квадрате, а если они ошибутся? Тогда мои старики потеряют единственного сына и, между нами, Стив, толкового парня.

Подошел Кросби. Машинально взглянув на часы, майор присел рядом с Геймом.

– Тянут, – произнес он угрюмо. – Игра на нервах, а не маневры.

Гейм бросил на него вопросительный взгляд.

– В подобных маневрах слишком много условностей, – сказал Кросби. – Они слишком далеки от того, что было бы на войне. Начнем с того, что авиационная разведка неприятеля давно нащупала бы позиции атомных пушек и вывела бы их из строя. Н-да… – он посмотрел вокруг и неожиданно поднял вверх брови. – Эге! Наш командир, кажется, увлекся критикой соседей и не подумал о своем подразделении, – и он указал рукой на верхушки деревьев.

– Вы опасаетесь верхового пожара? – спросил Гейм.

– Да, капитан. Будет произведено несколько выстрелов. Расстояние – близкое, листва деревьев может мгновенно воспламениться, и мы тут окажемся в незавидном положении. Да и подлесник, как видите, не вырублен. Нет, как хотите, а я предпочитаю быть поближе к укрытию.

– Но когда же, наконец, начнется? – спросил Финчли.

Кросби пожал плечами:

– Теперь уже скоро… Завещание писать поздно, парень.

Командир батальона принял приказ по рации и созвал младших офицеров. Снова сигнал – люди бросились каждый к заранее указанному ему месту. По-видимому, действительно скоро должно было начаться – солдаты поспешно, без видимой охоты, молча облачались в защитные костюмы и накидки, надевали поверх обуви специальные чулки, натягивали на руки перчатки, а на голову противогазы. В таком не очень привлекательном виде они походили на пожарников или на водолазов.

Гейм прошелся по траншее глубиной в два метра, она была перекрыта бревнами, на которых лежал толстый слой земли. Кое-где он увидел крепление из досок, жердей и щитов из хвороста. Траншея делилась на обособленные участки, каждый из которых был рассчитан на несколько солдат. Здесь имелись ниши и блиндажи с крепкими дверьми. Впрочем, как убедился Гейм, дверей было, как правило, две: одна из них вела в небольшой коридорчик, в боковой стене которого находилась вторая, ведущая непосредственно в блиндаж. Это было сделано на тот случай, если бы ударная волна прошлась по траншее, тогда первая дверь разлетелась бы на куски, но при таком устройстве подземного убежища и при второй прочной двери осколки от первой не могли бы причинить вреда людям, находящимся в блиндаже.

Гейм обратил внимание на то, что подземные убежища были построены очень прочно, бетонированы и снабжены запасными выходами. В Юкка-Флэтс он ничего подобного не видел. Очевидно, это объяснялось специфичностью предстоящих атомных взрывов. Видя добротность инженерных сооружений, Гейм поневоле испытал чувство некоторого успокоения. От ударной волны и радиоактивного излучения можно найти надежную защиту лишь вот в таких блиндажах.

Главное при этом, конечно, предохранить солдат от электромагнитных гамма-лучей, которые имеют дьявольскую способность проникать через любое вещество. Но все же четырнадцать сантиметров грунта снижают дозу радиации вдвое, шесть сантиметров стали – в пять раз, а один метр грунта или шестьдесят сантиметров бетона над головой ослабляют силу гамма-лучей более чем в сто раз.

В условиях атомной войны старый испытанный друг солдата – окоп, несколько модернизированный, приобретает решающее значение для защиты от ядерного оружия, от атомного или термоядерного взрыва.

Время тянулось в напряженном ожидании. Минута, еще минута… Некоторые солдаты не вытерпели, сняли противогазы.

Неожиданно коротко завыла сирена. Всё! Ходы траншеи превратились в муравейник, на этот раз было не до шуток, это было «настоящее», и все спешили как можно скорее очутиться в надежном укрытии.

Топот ног, приглушенный грунтом, мгновенно смолк, и опять настала тишина, гнетущая до боли в сердце. Гейм снова подумал об игре на нервах, но в это мгновенье где-то, как ему показалось, над самой его головой, раздались удары – один, другой… Стены блиндажа затряслись, как при землетрясении. Гейм смотрел на часы – стрелка хронометра торопливо отсчитывала секунды…

Выскочив из траншеи, Гейм бросился к командному пункту. Группа солдат также покинула траншею – команда радиационной разведки, вооруженная дозиметрическими приборами, поспешно садилась в бронетранспортер. Сейчас разведчики определят районы и степень радиоактивного заражения, наметят маршрут, по которому батальон пойдет в наступление.

Остальные солдаты выскочили из траншеи и через стекла противогазов смотрели туда, где, как они заранее знали, посреди пшеничного поля должны были взорваться атомные снаряды. Впрочем пшеничного поля уже не существовало – перед Геймом лежала мертвая, обугленная земля. Над землей било ослепительное пламя, но огненного шара Гейм на этот раз не увидел. Перед ним кипел, бурлил и переливался гигантский куполообразный конус, в который с земли будто всасывались огромные седые и бурые полосы песка и пыли. Чудовищной силы атомная энергия билась над землей. Так продолжалось несколько секунд. Затем грязно-серый столб стал расти и превращаться в грибообразное облако, по сторонам которого сверкали огненно-яркие молнии. Бурые клубы извергали кровавые и нежно-розовые струи, мгновенно исчезавшие в раскаленной массе. Гигантский бушующий столб уходил все выше в побледневшее небо, черные облака, как огромные хлопья сажи, повисли высоко-высоко.

Появился самолет. Гейм понял его назначение – ориентировочно определить степень радиации. Но ретивый командир батальона на свой страх и риск послал радиационную разведку раньше и теперь нервничал: счет идет на секунды, а еще неизвестно, удастся ли перебросить батальон через зараженный участок в срок. Кто знает, какова степень радиации и на какой по величине площади она распространена… К тому же, говорят, Келли любит сопровождать маневры всевозможными, порой совершенно ненужными и рискованными, фокусами, а командиру, естественно, хотелось, чтобы у него все прошло гладко и вовремя.

В бинокль Гейм рассмотрел флажки, появившиеся на пути предстоящего следования батальона, – они обозначали зараженные радиацией участки.

Комбат нервничал все больше. Он знал, что в отличие от атомного взрыва, произведенного в воздухе, наземный или подземный атомный взрыв – вроде того, что имел место сейчас – ведет к сильному заражению местности: большая часть радиоактивных веществ в этом случае не уносится в верхние слои атмосферы, а, смешавшись с массами выброшенной из воронки породы, падает затем на поверхность земли.

Когда дозиметристы показали командиру батальона результаты своих наблюдений, тот принялся за несложный расчет: сколько времени уйдет на преодоление зараженного участка пешим порядком и на автомашине и какую дозу радиоактивного облучения за это время получат солдаты. Вывод был утешительный – полоса заражения оказалась неширокой. Из укрытий появились бронетранспортеры. Солдаты бросились занимать места. Каждому казалось, что чем быстрее он очутится за броней транспортера, тем безопасней ему будет от той самой проникающей радиации, которой его изо дня в день пугали, а главное – каждый думал, что чем раньше он погрузится на бронетранспортер, тем скорее минует страшное поле, действительно таящее в себе большую опасность.

Колонна машин быстро двинулась вперед. Гейм снова вспомнил об испытании атомной бомбы в штате Невада, однако здесь все проходило несколько иначе, и прежде всего он, как и другие, чувствовал какой-то инстинктивный страх – поистине, он сейчас в своем нелепом одеянии, в противогазе был наедине с атомной пылью, о которой тогда, в Дезерт-Рок, как-то и не думалось.

Вот она лежит перед ним, земля, которую Гейм – фермер и сын фермера – любил независимо от того, на территории какого государства он ее видел. Она лежит перед ним внешне такая же, какой он ее видел час назад. Но Гейм знал, что это не так: теперь, под действием атомного взрыва, земля тоже излучает невидимые радиоактивные лучи, способные убить человека.

Колонна преодолела значительную часть пути, когда был получен приказ вступить в «бой» на зараженной местности. Оказалось, что батареи «красных» выдвинулись на самую опушку леса и открыли огонь. Впереди показалась «неприятельская» пехота. Батальону пришлось спешиться и залечь.

Келли не забыл подложить комбату свинью, хотя, по мнению Гейма, он был абсолютно прав: маневры – так уж настоящие, а не экскурсия на автомобилях. Но это, так сказать, теоретически. Когда же Гейму рядом с Финчли и Кросби пришлось впервые лечь на землю, которая, как он это отлично знал, сочилась радиацией, испускала бета-частицы и альфа-лучи, он почувствовал себя весьма неуютно. Расчеты комбата полетели к черту, и кто знает, какую долю облучения получит он, валяясь на обугленной, зараженной земле когда-то прекрасного немецкого Пфальца.

Летчик подостлал под себя специальную подстилку и лопаткой осторожно снял вокруг себя верхний слой почвы, стараясь при этом не поднимать пыли. Как назло, страшно хотелось пить, но Гейм знал, что сейчас это является несбыточной мечтой, – находясь на зараженной территории, нельзя ни пить, ни есть, ни курить: радиоактивные вещества могут вместе с водой или пищей попасть внутрь организма. Нельзя было и снять противогаз – радиоактивные частицы могли попасть в легкие, в глаза, в нос, рот. Тогда человека может постигнуть лучевой удар. Гейм знал, что это такое. Невидимые лучи-убийцы поражают все системы, в теле человека происходят химические и биологические изменения, ведущие к интоксикации, заражению всего организма. В тканях тела находится натрий, он становится радиоактивным и тоже начинает испускать гамма-лучи, разрушая и убивая все вокруг. Гибнут белые кровяные шарики, опустошаются клетки костного мозга, хрупкими и ломкими делаются мельчайшие сосуды, кровоизлияния следуют одно за другим. И вот потеря аппетита, недомогание, лихорадка, смерть. Человек угасает самое большее в течение трех-четырех недель.

Гейм с остервенением отбрасывал прочь сухую, рассыпающуюся землю, такую обыкновенную и знакомую на вид и такую опасную для него сейчас, после выстрела атомной пушки.

Пришлось вскакивать, бежать, снова ложиться на подстилку и опять осторожно лопаткой снимать вокруг себя верхний слой почвы, напрасно стараясь при этом не поднимать пыли. Страшно хотелось пить, в противогазе было до предела душно, по всему телу струился пот. Но ни отбросить подстилку, ни снять противогаза Гейм не мог, он был сейчас наедине с атомной пылью и не хотел быть побежденным ею.

Батальон отошел за лес и рассредоточился. Гейм, Финчли, Кросби, как и другие, став с наветренной стороны, сняли защитные накидки, помогли друг другу отряхнуть и выколотить обмундирование, потом стащили с себя защитные чулки, перчатки, противогазы, тщательно промыли водой из походных фляг лицо, шею, руки. Это называлось проведением частичной дезактивации и санитарной обработки, смысл которой состоял в том, чтобы удалить попавшие на оружие, обмундирование и кожу радиоактивные элементы.

Удалить! Их нельзя растворить или обезвредить применением каких-либо химических препаратов, они ни в чем не растворяются, и обычная дезинфекция против них бессильна. Единственно, что возможно сделать во избежание радиоактивного поражения солдат, – это именно удалить попавшие на их одежду и кожу вместе с пылью и грязью мельчайшие радиоактивные частицы, образовавшиеся после атомного взрыва. Поэтому основательно вытирают оружие, трясут и выбивают обмундирование, обмывают те места тела, на которые могли попасть микроскопические крупинки, выделяющие невидимое излучение. Но друзьям не повезло: дозиметрический контроль показал, что усилия людей не дали решающих результатов, и командир приказал батальону отправиться для обработки на специальный пункт.

Специальный пункт, к счастью, оказался расположенным поблизости. На берегу небольшой речки были наскоро построены навесы, установлены палатки. Одетые в защитные комбинезоны люди в противогазах приняли у Гейма обмундирование и, отойдя довольно далеко, развесили его на перекладинах и стали палками выбивать из него пыль, точь-в-точь как это делают хорошие хозяйки при просушке своего добра в погожий летний день.

Гейм видел, как другие люди взяли его обувь и стали обрабатывать ее ветошью, смоченной водой, и щетками.

Очутившись в одном нижнем белье, летчики и Кросби направились в раздевальное отделение. Тут производился дозиметрический контроль. Как и следовало ожидать, наиболее зараженными участками тела у каждого оказались голова и ногти рук.

Перешли в обливочное отделение.

– Из-за этого стоило потерпеть, – произнес Боб Финчли с наслаждением намыливаясь мочалкой. Он уже хотел было яростно «продрать» и себе и друзьям спину, но инструктор вовремя остановил его:

– Так вы повредите себе кожу. И тогда в ранки могут попасть радиоактивные частицы. Это приведет к образованию язв.

Пришлось сначала слегка обтирать кожу мягкой мочалкой, смоченной водой, и уже потом мыться более или менее «по-настоящему».

Мыться полагалось стоя. Инструкторы внимательно следили за тем, чтобы солдаты выполняли рекомендации дозиметристов; стоять в воде нужно было так, чтобы вода, которой мылся один, не попадала тут же на другого.

Тихое течение уносило радиоактивную грязь к далекому немецкому селению. Друзья с наслаждением вытерлись, оделись и покинули специальный пункт.

– Сомневаюсь, чтобы во время войны часто пришлось побаловаться подобной банькой, – сказал Финчли.

Гейм подумал о том же, но промолчал. Майор Кросби, которого они отправились проводить, все более мрачнел.

– Ну, прощайте. – Кросби махнул им рукой. – Вернусь ли в Штаты – трудно сказать. Знаю только одно, ежели наши начнут эту проклятую войну, то мне не сдобровать.

Он направился к своему виллису.

Летчикам пришлось быстро забыть о Кросби: в телеграмме старшего Прайса, которую им вручили через четверть часа, Гейму предлагалось немедленно вылететь в Гималайи и помочь там Лоусону. Маршрут: Пирей – аэродром Хабанийе (близ Багдада) – база Прайса.

– Помочь Лоусону! – Боб вытаращил глаза. – Чем это мы ему можем помочь? И заметь, Стив, ни слова о Краусе. А ведь он там хозяин! Возможно, там что-то произошло. Но что именно?

Гейм и сам пока ничего не понимал. Нужно было немедленно возвращаться в Кайзерслаутерн и подготовить реактивный армейский самолет, на котором они сюда прилетели, к далекому перелету на Восток.

Но в штабе армии, в Кайзерслаутерне, их ждало новое чрезвычайной важности событие. В приемной командующего Гейм встретил Гарриса. При одном взгляде на генерала летчик понял, что с ним творится что-то неладное. И он не ошибся.

– Наши базы… Что теперь будет с ними? – почти в отчаянии прошептал Гаррис и, видя, что Гейм еще ничего не знает, сунул ему в руку радиосводку: – Прочтите.

Гаррис скрылся за дверью кабинета – там совещались Келли и Гарольд Прайс, а Гейм подошел к окну и в недоумении развернул так напугавший генерала листок бумаги. Это было сообщение ТАСС, в котором говорилось:

«В соответствии с планом научно-исследовательских работ в Советском Союзе произведены успешные испытания межконтинентальной баллистической ракеты, а также взрывы ядерного и термоядерного оружия».

Гейм читал: «На днях осуществлен запуск сверхдальней, межконтинентальной, многоступенчатой баллистической ракеты. Испытания ракеты прошли успешно, они полностью подтвердили правильность расчетов и выбранной конструкции. Полет ракеты происходил на очень большой, еще до сих пор не достигнутой высоте. Пройдя в короткое время огромное расстояние, ракета попала в заданный район. Полученные результаты показывают, что имеется возможность пуска ракет в любой район земного шара. Решение проблемы создания межконтинентальных баллистических ракет позволит достигать удаленных районов, не прибегая к стратегической авиации, которая в настоящее время является очень уязвимой для современных средств противовоздушной обороны».

В сообщении дальше содержался новый призыв Советского Союза к разоружению и мирному сосуществованию. Это было близко и понятно Гейму, но его сейчас занимало другое – поймут ли теперь Прайсы, отец и сын, что им надо идти иным путем, или они будут продолжать разжигать атомную мировую войну?

«Хиггинса подвело самомнение, – размышлял летчик, – русские создали-таки межконтинентальную баллистическую ракету и даже раньше американцев». Гейм отлично понимал, почему Гаррис в такой панике: теперь Советский Союз в случае нападения на него, в случае возникновения «большой» войны мог нанести молниеносный атомный удар по далекому заокеанскому агрессору, ответный удар страшной силы, предотвратить который у агрессора нет никакой возможности. И одновременно ракетами же русские уничтожат сотни военных баз, которыми их окружили американцы со всех сторон…

Келли и Прайс совещались за закрытой дверью, им было о чем подумать. Гейм поспешил на аэродром.

Глава четырнадцатая

Вот когда летчику пригодились документы, которые ему вручили друзья перед отъездом в Сан-Франциско – и Бэтси Прайс, и вся команда яхты знала его под именем Боллза. «Если меня кто-нибудь не узнает в лицо, то вместе со Старком мы сумеем что-нибудь сделать», – думал капитан Нортон.

Как только профессора Старка увели вниз, в эфир по условленному с Гибсоном адресу ушла безобидная радиотелеграмма Дугласа Боллза. Нортон спешил, он не знал, что ждет его на «Острове возмездия», вблизи берега которого «Блэк эрроу» бросила якорь, и хотел, чтобы его друзья в Штатах знали, что он прибыл уже на таинственный остров.

Старка увезли, как только корабельный якорь с грохотом опустился на дно.

Остров был совсем рядом. По ту сторону обширной лагуны поднимались зеленые пальмовые рощи, среди них виднелось какое-то строение. По лагуне промчался катер, вышел в открытое море и направился к яхте.

Загорелый, хорошо сложенный мужчина в белом костюме быстро поднялся на борт – это был Артур Шипль. Он искал Бэтси, но та не встречала его.

Нортон приблизился к инженеру:

– Мисс Прайс у себя в каюте. Она нездорова.

Шипль недоверчиво взглянул на Нортона, смерил его с ног, до головы и направился к указанной ему двери. Нортон стоял у борта – он пытался предугадать, что будет дальше.

Инженер и его невеста появились на палубе минут через двадцать.

– Мистер Боллз, вы будете сопровождать нас. – Бэтси Прайс направилась к трапу.

Нортон заметил, как по лицу инженера скользнула гримаса неудовольствия.

Строение на берегу, которой Нортон видел с моря, оказалось типичным для тропиков бунгало Шипля, просторным, полным света и воздуха. Пальмовая роща окружала его со всех сторон. Трудно было себе представить, что именно тут, где-то совсем рядом, люди Уильяма Прайса работают над осуществлением его злодейских планов, создают «Космос». Да и Шипль производил странное впечатление – он не был похож на научного работника. Внешностью он скорее напоминал обыкновенного колониста, стремящегося во что бы то ни стало разбогатеть, как на Малайе или Борнео, – рубашка с засученными рукавами, кольт в кобуре на бедре… Лишь несколько позднее Нортон убедился в том, что никакого противоречия в образе Шипля не было.

Бэтси нездоровилось: она жаловалась на утомительный переход через океан. Нортон был убежден, что дело в другом – она просто сильно нервничала. Инженер, кажется, тоже понимал это, и Нортон все чаще замечал на себе его ревнивый взгляд.

Прошел первый день пребывания на острове, в тишине, среди пальм и цветов. Нортон старался ничем не выдать своего интереса к тому, что находится там, за пальмовой рошей.

– Послушайте, Боллз, – подошел к нему на следующее утро Шипль, – я хочу поговорить с вами.

Нортон взглянул на инженера – тот что-то задумал.

– Для такого парня, как вы, – сказал ему Шипль, – могло бы найтись дело и более подходящее, чем сопровождать девушек в их поездках к возлюбленным.

– Мое занятие вполне устраивает меня, – ответил Нортон. – Мне неплохо платят.

– Но ваше занятие не устраивает меня, черт возьми! – сердито сказал инженер. – И я намерен предложить вам другое дело, достойное мужчины.

– Мне хорошо платят… – тупо повторил Нортон.

– Вам будут платить еще больше, – сказал Шипль. – Короче, я хочу, чтобы вы остались работать со мной. Не ожидали? – в его серых глазах Нортон увидел нескрываемое недоброжелательство. – Вы, конечно, сейчас скажете мне, что подумаете и так далее… Ну, так не трудитесь особенно голову ломать – «Блэк эрроу» уйдет отсюда без вас.

Нортон от души рассмеялся:

– Я умею постоять за себя, Шипль… Но мне не хотелось бы ссориться с вами… Не находите ли вы справедливым все-таки сообщить мне, что именно я тут буду делать?

– Законное желание… – сказал инженер. – Вы будете помогать мне… В чем помогать? Там видно будет. Но я хочу, чтобы вы твердо усвоили две вещи: больше у моей невесты вы не служите и остаетесь здесь.

– Я останусь здесь лишь в том случае, – ответил с достоинством Нортон, – если буду знать, для чего я вам понадобился, и если, конечно, вы дадите мне соответствующее жалованье.

– Хорошо, – согласился Шипль. – О деньгах можете не беспокоиться, вы будете получать не меньше любого конгрессмена… Едемте сейчас со мной, я вам кое-что покажу.

Нортон пошел предупредить о своей поездке Бэтси Прайс.

Она сидела у туалетного столика.

– Будьте осторожны с ним, Дуглас, – предупредила девушка, – да, да, не доверяйте ему… Я любила этого человека. Но с того времени прошло немало дней… И вот вчера я снова увидела его… Оправдались мои худшие опасения – он уже не тот Артур, который когда-то готов был молиться на меня. Любовь его незаметно ушла – ему все это время некогда было думать обо мне, да и незачем думать, не о чем беспокоиться, ведь мой отец обещал ему меня в качестве приза за успешное завершение какого-то дела. Я завтра же уеду домой. Мне душно с ним! Я, кажется, перестала даже бояться Грауса… Не опаздайте, Дуглас.

Завтра? Нортон понял, что решать надо сегодня же: так скоро покинуть остров его никак не прельщало.

Через несколько минут машина миновала пальмы и подошла к железным воротам в высокой каменной стене, которая уходила в обе стороны, насколько видел глаз. За воротами справа и слева находились длинные белые бараки, один из которых был обнесен колючей проволокой. У калитки, ведущей в это здание, стоял часовой. Сомнений не оставалось – здесь тюрьма. Для кого?

За первой стеной находилось несколько обширных участков, в свою очередь обнесенных каменными стенами и колючей проволокой. Надписи свидетельствовали, что по ту сторону заграждений расположены запретные зоны. Но долго Нортону ехать не пришлось – машина остановилась у ближайших ворот, и Шипль скомандовал:

– Пошли!

Миновали часовых, и вскоре Нортон увидел поле, напоминающее большой аэродром, на котором взлетными и посадочными полосами служил естественный грунт. Но это не был аэродром.

Посреди поля возвышалось какое-то гигантское сооружение, нечто вроде обоймы из десятка колоссальных тройных ракет.

– Вы могли бы послужить науке, жаль, что вы, Боллз, ничего не смыслите в технике.

Нортон молчал: он понял, что перед ним находится летательный аппарат Прайса, над постройкой которого все эти годы трудился Шипль. Вот он – «Космос»!

У летательного аппарата копошились люди.

– Идемте, Боллз, – и Шипль направился к ним. – Видите, трудимся на благо нашей американской науки. Пока русские собираются запустить в межпланетное пространство пустяковый шарик с аппаратурой, мы поднимемся туда сами и посмотрим что к чему… – инженер оглушительно расхохотался. – Я жду приезда сюда профессора Ваневара Хиггинса, хочу показать ему, что у меня все готово, теперь очередь за ним.

– Что же он должен сделать? – спросил летчик.

– Он… впрочем, вы ничего не поймете, Боллз…

– Но это, черт побери, действительно интересно! – воскликнул Нортон, протягивая руку по направлению к «Космосу». На этот раз он не кривил душой.

– Вы находите? – Шипль, польщенный, рассмеялся. – Ну, идемте, я покажу вам мой «Космос».

Нортон как энтузиаст летного дела и человек пытливый интересовался проблемой межпланетных сообщений, много читал о предстоящих космических рейсах, о создании искусственного спутника Земли. А в Америке, как ни в какой другой стране, проявляют интерес к Вселенной – там давно с аукциона распроданы Солнце, Луна, планеты, звезды. Документы, подтверждающие, например, право собственности мистера Фрэнка Могема на планеты солнечной системы, соответствующим образом заверены и утверждены. В прессе систематически печатаются статьи о возможности завоевания Соединенными Штатами межпланетного пространства. Нортон помнил, в одной из передовых статей «Кольерса» было написано: «Соединенные Штаты должны немедленно приступить к осуществлению рассчитанной на длительный период программе обеспечения Западу превосходства в межпланетном пространстве. Если мы этого не сделаем, это сделает кто-нибудь другой. Весьма вероятно, что этим другим будет Советский Союз… Безжалостный враг, обосновавшись на межпланетной станции, мог бы в конечном счете покорить народы мира. Вращающийся вокруг Земли по определенной орбите, подобно второй Луне, этот сделанный руками человека остров в небесах мог бы быть использован в качестве платформы для запуска управляемых снарядов. Снабженные атомными зарядами, управляемые радаром, эти снаряды могли бы быть направлены на любой объект на поверхности Земли со смертоносной точностью».

Рабочие продолжали возиться у «Космоса»… Что они делают? И вдруг Нортон увидел: в специальные отсека летательного аппарата загружались бомбы, по виду обычные, авиационные.

– Профессор Ваневар Хиггинс прилетит завтра утром, – продолжал Шипль. – И он убедится, что теперь дело за ним. Но я думаю, что вдвоем со Огарком они добьются успеха.

Нортон не допытывался, о каком успехе идет речь, его внимание было поглощено другим: «Космос» с грузом бомб, по-видимому, готов к отлету!

– Вы уверены, что эта махина полетит? – спросил он инженера.

– Вас смущают размеры «Космоса», Боллз? – ответил тот. – Да, она полетит. Смотрите сюда… Вот она, наша будущая планета… Воткнутая в землю стальная сигара… Ее нижняя и верхняя части совершенно самостоятельные, в соответствующий момент они автоматически, гм… отцепятся от нее и на парашютах опустятся. В нижней ракете имеются свой атомный двигатель, свой запас топлива: жидкого водорода и кислорода.

– Стало быть, нижняя ракета должна способствовать подъему «Космоса»?

– Совершенно верно, парень, – Шипль с удовлетворением рассматривал творение своих рук. – Таково же назначение и остальных девяти ракет – своими двигателями они поднимут мой «Космос» в верхние слои стратосферы, и там на высоте четырехсот километров от поверхности земли состоится старт «Космоса».

– Вы собираетесь лететь на другие планеты? – летчик с нескрываемым интересом взглянул на инженера. – Зачем же, в таком случае, в ракетоплан погружают бомбы?

Шипль слегка улыбнулся:

– Нет, мы не будем забираться так далеко. Просто покрутимся вокруг нашей старушки планеты, проведем научные наблюдения…

– И обратно.

– Обязательно. Ну, идите за мной.

Они поднялись по трапу и через входной люк проникли внутрь ракетоплана. Это было довольно просторное помещение, разделенное на ряд совершенно самостоятельных отсеков.

– Там атомный двигатель, – указал Шипль. – Вот пульт, управления им… Стоит повернуть вот этот рычажок – и мотор заработает. А вот, видите… – инженер нажал кнопку, и часть стальной обшивки ушла в стену, открыв широкую амбразуру, – телескоп…

– С помощью его вы будете изучать звезды? – поинтересовался Нортон.

– Вы забавляете меня, Боллз… Ну, так и быть скажу вам по секрету – с помощью этого телескопа мы будем рассматривать одну-единственную звезду – нашу планету, вернее, определенную часть её.

Нортон с видом ошалелого невежды пожал плечами.

– Все это не для твоей башки, Боллз… Но не вешай носа, и для тебя найдется работа. На первых порах я назначу тебя начальником «дома скорби», так эти скоты, корейские и китайские рабочие, называют тот барак, который ты, наверное, заметил у самого въезда на запретную территорию.

– Тюрьма? – догадался Нортон.

– Не совсем, – уклончиво ответил Шипль и многозначительно усмехнулся. – У меня тут на заводах и в лабораториях работают главным образом азиаты, и время от времени приходится среди них проводить чистку… Ну, а поскольку все работы на острове совершенно секретные, то я не могу негодных и политически неблагонадежных людей отсылать отсюда домой. Понимаешь? Сначала, пока из них комплектуются команды, они находятся в «доме скорби». Тебе придется заняться этим делом, Боллз.

Нортон промолчал – итак, ради сохранения тайн Прайса рабочие здесь обречены на истребление! «Это, конечно, не ново, – думал Нортон. – Немецкие и японские фашисты поступали так же».

Шипль переходил из одного отсека в другой.

– Вот наша РС – радарная станция.

– А что здесь?

– Кабинет шефа.

Они вошли в роскошно обставленный салон. Нортон обратил внимание на обилие всевозможных механизмов.

– А это что? – он положил руку на один из изящно отделанных рычажков.

Шипль в ужасе подскочил на месте:

– Снимите руку, Боллз! Осторожно, ради бога! Так… Уф-ф… – и он вытер пот с побледневшего лица. – Черт возьми, вы могли нажать на бомбосбрасыватель. Одна миллионная доля секунды – и нас бы с вами как не бывало!

Одна миллионная доля секунды? Нортон так и думал.

– Атомные? – спросил он, имея в виду бомбы, которые в это время погружались.

– И водородные, – ответил Шипль. – Не торчите там, Боллз… Теперь вы поняли, полагаю, что иногда профаном быть опасно.

– Вы уверены, что ваш «Космос» благополучно превратится в спутника Земли? – спросил Нортон.

– О да! Обратите внимание вон на того китайца, Боллз, – ею зовут Чжао Мин, инженер с Тайваня. Он здорово помог мне, но сегодня пришел и его черед отправиться в «дом скорби» – уж слишком хорошо он изучил этот летательный аппарат… оставить его в живых я не могу. Через два дня очередная партия будет укомплектована, и тогда тебе придется заняться им…

Они возвратились к обеду. В тот же день Нортон получил пропуск к запретную зону. На другой день с утра он и Шипль снова отправились на ракетодром.

– Вон в тех домах, – показал инженер, – находятся люди, которые скоро поднимутся на «Космосе». А вон дом с камерами, в которых они проходят тренировку, ведь им придется выдержать огромное давление в начале полета, а затем, когда ракета преодолеет силу земного притяжения – невесомость… Впрочем, вы в этих делах все равно ничего не поймете.

Шипль, оказывается, тоже тренировался. Днем прилетел Ваневар Хиггинс, румяный, с детски невинным выражением голубых глаз. Шипль показал ему «Космос» и подробно объяснил управление летательным аппаратом, назначение отдельных приборов и механизмов.

– А вот наши артиллерийские позиции, – пошутил он, входя в салон, предназначенный для Прайса.

Нортон старательно запоминал объяснение инженера.

Его беспокоило, что до сих пор на острове он нигде не видел Старка. Чжао Мина на ракетодроме уже не было, очевидно, его бросили за колючую проволоку «дома скорби», в барак смертников.

В бунгало они возвратились под вечер. По ту сторону лагуны в открытое море уходила яхта Бэтси Прайс. Нортон так и не понял: сбежала ли девушка от своего нелюбимого жениха или уехала по договоренности с ним. Шипль же сделал вид, что ничего не случилось.

После ужина Нортон стоял на веранде, погруженный в тревожные думы. И тут он вдруг почувствовал, как его крепко схватили за руки и мгновенно обезоружили. На кистях рук щелкнули наручники. Летчик не растерялся: прежде всего следовало выяснить в чем дело, возможно, Шипль просто решил свести с ним счеты…

Его ввели в ярко освещенную гостиную. За столом, уставленном бутылками, сидели Шипль, Хиггинс и третий, при виде которого летчик понял, что он погиб, – это был астроном Джонстон, приятель Уильяма Прайса, неоднократно встречавшийся с ним в Прайсхилле.

– Рад приветствовать вас на «Острове возмездия», мистер Нортон. – Джонстон иронически поклонился. – Зачем вы сюда пожаловали?

Нортон молчал.

– Что приказал шеф? – спросил Хиггинс.

Шипль бросил на Нортона взгляд, полный ярости, и протянул профессору телеграмму. Тот прочел.

– Я так и думал, – проворчал он. Шипль сказал:

– Этому негодяю повезло – его просто расстреляют… Если бы не приказ мистера Прайса, он умирал бы у меня в течение целого месяца, каждый день помаленьку. – Он встал и подошел к Нортону: – Кто тебя послал сюда?

Нортон молчал. Шипль размахнулся и изо всей силы ударил его по лицу. Нортон покачнулся, заскрипел в бешенстве зубами и всем телом рванулся к нему. Однако его оттащили в сторону.

– В «дом скорби»! – приказал Шипль.

Нортона втолкнули в закрытый автомобиль и повезли.

…Первые несколько минут, пока глаза не привыкли к темноте, он ничего не видел, но все же чувствовал – тут находятся люди. И он не ошибся.

– Вы ушиблись? – участливо спросил его кто-то, судя по выговору, не американец.

– Нет, – ответил Нортон.

– Идите сюда, отдохните. Здесь рисовая солома.

– Кто вы? – спросил Нортон, прислушиваясь к странно знакомому голосу.

– Я инженер Чжао Мин. – Китаец тронул его за локоть. – Ну как, видите теперь что-нибудь? Э, да на вас стальные браслеты! А я думал, вы поможете мне привести в себя еще одного заключенного. Его зверски избили. Идите сюда, я покажу его вам.

В углу, сверху, из крошечного зарешеченного окошка падал слабый свет то ли луны, то ли электрической лампочки, горевшей снаружи. Нортон увидел распластанное на охапке грязной соломы большое тело. Он наклонился и тотчас отшатнулся: перед ним был профессор Старк.

– Он очнется, – сказал Чжао Мин. – Жаль, что у нас нет ни капли воды

Нортон был в отчаянии. Вот и конец! Ему удалось пробраться на «Остров возмездия», проникнуть в тайну Прайса, но звездочет узнал и выдал его! Тут же, в бараке смертников, Старк…

Чжао Мин прервал его мысли.

– До сих пор здесь находились корейские и китайские рабочие, – сказал он. – Их расстреливали за внешней оградой, там, на южной стороне острова. Сегодня, когда наступил мой черед отправиться в царство теней, мне в спутники дали янки… мистер Боллз…

– Я – Дуглас Нортон, капитан военно-воздушных сил… Послушайте, Чжао Мин, неужели мы будем сидеть тут спокойно и ожидать, когда нас убьют эти подлые преступники?

– Да.

– Нет ли здесь камня, чтобы сбить с меня наручники?

– Нет.

Нортон заметался, как зверь в клетке.

– Я найду выход, – порывисто шептал он.

– Успокойтесь, капитан, – проговорил Чжао Мин. – Не нужно снимать наручников.

– Почему?

Китаец явно что-то недоговаривал.

– Скоро утро. Мы будем жить еще один день. Надо беречь силы.

…Нортон очнулся от забытья, по-видимому, не скоро. Старк тихо стонал. Китайца рядом не было.

– Чжао Мин, – шепотом позвал он. Откуда-то из дальнего угла послышались осторожные шаги.

– Я здесь, капитан.

– Пить… – простонал Старк.

Нортон был в отчаянии, где же взять воды? И вдруг он увидел, как Чжао Мин приблизился к профессору и приложил к его губам фляжку.

Старк постепенно пришел в себя. Он узнал летчика.

– Я не боюсь умирать, – сказал он ему. – Но только не так… Нет, нет… О боже! Дуглас, мое сердце разорвется от ярости!

– Как это с вами случилось? – спросил Нортон.

– Я не мог лгать и притворяться. У них тут, кажется, действительно все готово к тому, чтобы отправить «Космос» в полет… От меня потребовали произвести некоторые расчеты, опыты… Я отказался – играть слишком поздно. Я плюнул в бесстыжие морды Шипля и Хиггинса, и вот, видите…

– Я не верю в успех затеи Прайса с «Космосом», – сказал Нортон. – Вот уже несколько лет наши, американские, инженеры пытаются создать двигатели для межконтинентальной баллистической ракеты, однако успеха они пока не добились. Ракета «Атлас» закувыркалась в воздухе и начала падать, едва отлетела несколько километров от стартовой площадки. Во избежание катастрофы «Атлас» пришлось взорвать специальным радиосигналом. Та же участь постигла ракету «Тор». Возможно, тут играет роль и топливо, не знаю, но вряд ли Шипль окажется счастливее других, он не похож на тех, кто выдумывает порох. Скорее всего он просто морочит Прайса. Я уверен, что его «Космос» взорвется вот тут, над этим островом, никуда не полетит. Это русские могли бы теперь строить космические летательные аппараты, они могут посылать свои баллистические ракеты в любой район земного шара.

– У них уже есть межконтинентальные ракеты, – заметил Чжао Мин, – и мощные двигатели, и подходящее топливо для этих двигателей.

– А вдруг мы ошибаемся, и ракета Прайса все-таки полетит? – прошептал Старк. В его голосе слышалось мучительное сомнение. – Нет, нет, мы во что бы то ни стало не должны допустить старта «Космоса». – И профессор бросил на летчика взгляд, полный боли и гнева. Нортон пожал плечами.

– Согласен. Однако прежде всего нам следует подумать о том, как спастись самим. Нам осталось жить всего несколько часов, следующей ночью нас, наверное, расстреляют.

День тянулся медленно. В барак никто не заходил. Со стороны ракетодрома слышался оглушительный грохот.

– Проверяют работу двигателей, – сказал Чжао Мин. – Ракету загрузили атомными бомбами – завтра ее будет осматривать Хиггинс. О, если бы я мог сейчас очутиться там! Я уничтожил бы это создание Прайса, ведь я умею управлять «Космосом».

Весь день китаец пролежал как бы в забытьи, но с наступлением вечера он преобразился.

– Они придут за нами часа через два, – сказал он. – Теперь, если мы хотим попытаться спастись, надо действовать.

– Бежать? – гневно прошептал Старк. – Куда? Я должен уничтожить ракету Прайса.

– За дело! – скомандовал Чжао Мин и направился в дальний угол. Там он отодвинул от стены пустой ящик. – За мной… Наши друзья трудились тут не одну ночь…

Нортон вылез последним. Чжао Мин и Старк уже ждали его. Они очутились в узком пространстве между внешней стеной запретной зоны и тюрьмой. Чжао Мин быстро подошел к летчику и сбил наручники. Нортон с удовольствием растер затекшие кисти рук.

По знаку Чжао Мина, друзья стали ползком осторожно продвигаться вдоль стены, чтобы за ее выступом скрыться от внимания часовых, стоявших у ворот и у входа в «дом скорби».

– Скорее.

Они повернули направо и, оказавшись за поворотом стены, остановились.

– За мной, – тихо скомандовал Чжао Мин. Он собирался прыгнуть через стену, но неожиданно остановился: с той стороны отчетливо слышался топот идущих строем солдат.

– Поздно! – прошептал Чжао Мин. – Это за нами. Нам не удастся пройти и двух шагов, как нас схватят и убьют.

Итак, путь к отступлению был отрезан.

– Неужели такая бесславная смерть? – простонал Старк.

Летчик крепко сжал ему руку.

– У меня появилась мысль… Это очень опасно, но нам терять нечего. Все-таки мы вырвемся из рук этих убийц. Следуйте за мной. – И Нортон через открытое, ярко освещенное пространство быстро направился к воротам, ведущим на ракетодром. Старк и Чжао Мин, еще ничего не понимая, шли за ним.

– Быстрее! – скомандовал им Нортон и предъявил часовому пропуск, который при аресте в бунгало у него не отобрали. – Эти люди со мной.

– Почему так поздно? – спросил один из часовых. – Я должен буду проверить. – И он взялся за телефон.

– Срочное приказание мистера Шипля, – ответил Нортон. – Можете позвонить ему в контору… Живо за работу! – прикрикнул он на друзей, те бросились к гигантской ракете Прайса, возвышавшейся над полем.

Пронзительно завыла сирена. Со стороны ворот послышался топот множества ног:

– Скорее внутрь, или они перестреляют нас! – крикнул Нортон.

Вслед за Чжао Мином друзья быстро поднялись по трапу и захлопнули за собой стальной люк.

Сирена продолжала выть, вибрируя на противных низких тонах. В небо взлетели ракеты – красные, розовые, зеленые.

– Что это значит? – спросил Старк китайца.

– Они выбросили против нас самолеты, – пояснил Чжяо Мин.

– Вряд ли Шипль пойдет на то, чтобы разбомбить ракету, – сказал Нортон.

Чжао Мин надавил на кнопку, двойная обшивка ракеты ушла в стороны, обнаружив небольшое окно, сделанное из пуленепронинаемого стекла. Друзья отпрянули назад: со всех сторон к «Космосу» бежали люди. Завизжав тормозами, на полном ходу остановился виллис – с него соскочил Шипль. У инженера был вид безумного. Люди продолжали приближаться…

– Они хотят испортить механизм ракеты, – догадался летчик.

Шипль что-то истошно орал, размахивая руками.

– Послушайте, Чжао Мин, не найдётся ли здесь приличной винтовки? – спросил летчик, не отрывая взгляда от того, что творилось на ракетодроме.

– Вот. – И Чжао Мин сунул ему в руки оружие. В то же мгновенье оконное стекло опустилось. – Но вы не успеете перебить их всех, – добавил инженер.

Старк предложил:

– Надо бы включить моторы… Тогда они побоятся пламени двигателей.

Чжао Мин бросился к механизмам, и ракета задрожала от страшного грохота. Длинные языки ослепительно-белого пламени полоснули по земле во все стороны. Послышались крики ужаса и боли. Шипль все еще командовал. Из-за ворот выскочили мощные тягачи с орудиями на прицепе. Стало ясно – из двух зол Шипль выбирал меньшее: орудия с ходу разворачивались. Шипль бесновался, размахивая револьвером. Нортон тщательно прицелился в него и плавно нажал на спуск.

Шипля унесли. Орудия продолжали медленно поднимать стволы.

Старк пожал друзьям руки. Все без слов поняли, что теперь им следует делать…

Окно поднялось на место, стальная обшивка ракеты сдвинулась.

Чжао Мин повернул выключатель и одновременно пустил в ход двигатель. Страшный рев донесся откуда-то снизу, рев такой силы, что в нем потонули и запоздавший орудийный залп, и взрывы бомб, сброшенных с самолетов. Чжао Мин повернул к друзьям побледневшее лицо – «Космос» со сверхзвуковой скоростью летел в глубины Вселенной. Никто из обитателей ракеты не знал, что их ждет через секунду. Но как бы то ни было, созданный Прайсом для преступлений против человечества «Космос» находился сейчас в их руках.

Глава пятнадцатая

Герман Гросс сидел, облокотившись на подоконник. Он думал о той, которая в эту минуту играла ему на пианино вальсы Штрауса… Неужели Рихтер прав? Он пытался переосмыслить многое, чему раньше не придавал значения. Он полагал, что его работа не имеет никакого отношения к политике. Оказалось же, что она, как и вся его жизнь вообще, связана с политикой. Сейчас нельзя было уже отмахнуться от ответа на простой вопрос: какого же политического курса ты придерживаешься, с кем ты и против кого? Гросс с обычным своим упрямством заставил себя посмотреть правде в глаза – надо было искать выход. Выгода, корысть, карьера – тогда надо идти с Функом, Дрейнером и янки-интервентами. Народ, родина? В этом случае его пассивного сопротивления оказывалось мало. Больше того, изолировав себя от коллектива одинаково мыслящих немцев, он ослаблял свои собственные силы и в конце концов не мог не уступить требованиям Функа и компании. Стало быть, надо было, не откладывая в долгий ящик, пойти к Рихтеру и договориться. К сожалению, он чувствовал некоторое недомогание.

Ильза Цандер – он так любил ее еще недавно. И ему казалось, что вместе с ней, вернувшейся из далекой Аргентины, к нему возвратились покой, мир и любовь. Но, увы! С каждым днем в нем угасала вера в это, минутное настоящее представлялось иллюзией – Рихтер не мог солгать. И Гросс выжидал, что же будет дальше.

Ильза перестала играть. Она подошла и положила руки ему на плечи.

– Ты заболел, Герман? Я думаю, что это все из-за хлопот с чертежами и планами твоей плотины.

– Я тоже так думаю, – ответил Гросс. – Мне пришлось здорово побеситься. Но я не уступил им.

– Они не оставят тебя в покое. – Ильза вздохнула.

– Возможно, – согласился он.

– Послушай, ты только не сердись на меня… – начала она. Он кивнул головой. – Какой смысл имеет твоя борьба? Разве ты не знаешь, что почти вся Западная Германия заминирована, подготовлена к взрыву?

– Знаю. Но если бы все немцы оказали хоть маленькое сопротивление, этого не случилось бы.

– Ты хорошо припрятал чертежи?

– О да!

– Послушай, – сказала Ильза. – Мне со стороны виднее… В твоей борьбе ты начинаешь походить на Дон-Кихота… Не хмурься, это так, ты же один, как же ты можешь рассчитывать на победу?

Гросс молчал.

– Может, я глупа, но, честное слово, мне нравится мысль, что вот этот мой родной город в случае новой войны сможет сыграть роль немецкого Сталинграда! И я была бы счастлива, зная, что этому способствовал человек, которого я люблю… Мой муж… – Она увлеклась и не заметила, как исказилось лицо Гросса.

– Что ты предлагаешь? – спросил он.

– Отдай им документы… Не ссорься с Функом, прими его предложение, и тогда мы, наконец, создадим свою семью.

– Нет, я не уступлю.

– Но почему? – в ее голосе слышалось искреннее отчаяние.

Не глядя на нее, Гросс заговорил:

– Немецкий Сталинград?! Я не желаю, чтобы Германия была превращена в мертвую зону. Русские защищали свой город, когда мы вторглись к ним, а на нас никто не собирается идти войной. Да, янки, кажется, все у нас заминировали, подготовили к взрыву… Дошла очередь до нашего города – они хотят моими руками вырыть могилу моим соотечественникам, всем тем, кто уважает меня и верит мне. Нет, на это я не пойду! Ты говоришь о новой войне… Я много думал и пришел к выводу, что при существующем в мире соотношении сил воевать – безумие. Да и зачем воевать? Реванш? Но ведь в прошлую войну не русские напали на нас, а мы на них… Мы пришли на их землю, истребляли женщин, детей, стариков, ссылали их на каторгу, в концлагеря, душили их газами, сжигали в печах… Гитлер проиграл войну. О каком же реванше мы можем мечтать? Да и не в реванше только дело. Функу и Келли нужны земля и рабы. Но кто же имеет право обрекать во имя этого на уничтожение десятки, может, сотни миллионов ни в чем не повинных людей? Почему функи не хотят договариваться с русскими по-хорошему? Неужели две проигранные войны ничему не научили нас? Играть судьбой нации – преступление!

– Ты коммунист?.. – угрожающе спросила она. Гросс усмехнулся.

– Даже не социал-демократ.

В створке окна ему, как в зеркале, было отчетливо видно лицо Ильзы, выражение которого беспрерывно менялось: ужас, гнев… Рихтер, по-видимому, все-таки прав. Гросс вытер со лба холодный пот.

– Тебе следовало бы принять лекарство. – Ее голос чуть-чуть дрожал. Гросс кивнул, продолжая незаметно наблюдать за ней.

Она подошла к туалетному столику и из пузырька накапала в рюмку… Теперь уже следить не имело смысла. Гросс все видел. Он отвернулся и даже закрыл глаза.

– Ты уснул? – она ласково трясла его за плечо. – Выпей.

– Хорошо. – Он пристально посмотрел ей в глаза. В них дрожали нетерпение, ожидание, страх. – За твое здоровье, – пошутил он и, не отводя от нее взгляда, поднес рюмку к губам. В ее глазах блеснула искра радости. Но он отвел руку с рюмкой в сторону.

– Послушай, Ильзен, ты тоже нездорова, выпей сначала ты… – он шагнул в ее сторону.

– Нет, – она в страхе отшатнулась.

– Пей! – в его голосе было то самое упрямство, которого так опасался Швальбе.

– Нет, – она медленно отступала к двери, выставив к Гроссу обе руки.

– Ты примешь это лекарство. Я волью его тебе в глотку! – крикнул он в бешенстве, неумолимо приближаясь к ней.

– Не подходи! – она рванула из кармана пистолет. Гросс с презрением посмотрел на нее.

– Неужели ты не остановилась бы даже перед этим? Не пугай меня, Ильзен, садись. – Он поставил рюмку на столик.

С улицы доносились возгласы демонстрантов. Это рабочие орудийных заводов Функа требовали прекратить возрождение гитлеровского вермахта и перевооружение страны. Демонстранты заняли всю улицу. Они подходили к дому Гросса. Над толпой развевались красные знамена.

– А ты говорила, что я один! – Гросс кивнул в сторону улицы. – Нет, мы не позволим ни Прайсу, ни Келли, ни Дрейнеру устраивать у нас тут «немецкий Сталинград»! Ты сказала: «Давай, создадим семью…» С тобой? Но где гарантия, что ты, Ильза Грубер, не будешь из моей кожи выделывать абажур? Сейчас ты хотела отравить меня… Если представится случай, ты пустишь в меня пулю.

Она продолжала стоять на том же месте, бледная, устремив на него полные бешенства глаза.

– Уйди отсюда, Ильза Грубер! – крикнул он. – Отправляйся к Келли и Дрейнеру и доложи им, что их задание тебе не удалось выполнить. Иди, твой отпуск из тюрьмы кончается, но я уверен, они сохранят тебе жизнь: такие, как ты, им нужны.

Она стремглав выбежала из комнаты.

Гросс подошел к окну. Справа на демонстрантов наступала цепь полицейских и банда фашистов из неогитлеровской молодежи. Раздались выстрелы. Толпа заколебалась. Под ноги людям упало знамя. Гросс бросился вон из дому. Он поднял красное полотнище и пошел впереди демонстрации. Рядом с ним очутилась девушка с большими голубыми глазами и золотистыми волосами.

– Я знала, что ты поймешь и придешь к нам, – сказала она, с любовью глядя на него.

Глава шестнадцатая

Снежные, задернутые тучами горные хребты поднимались один за другим, громоздясь и уходя вдаль. Где-то тут и легендарная Джомолунгма, высочайшая гора в мире.

Виллис карабкался вверх. Но каменных завалов становилось все больше, и наконец летчикам пришлось идти пешком.

– Что здесь произошло? – Боба Финчли мучило любопытство.

Гейм тоже ничего не понимал: военная база почему-то обезлюдела. Куда и почему сбежали все? Откуда на дороге появились каменные завалы?

Луга, покрытые серебряными эдельвейсами, уходили ввысь. Идти было тяжело, горело сердце, подгибались колени, камни скользили из-под ног…

– Что-то тут произошло!.. – бормотал Финчли.

Но ответа на свой вопрос летчики получить не могли – кругом не было ни души.

– Мы, по-видимому, опоздали, – не унимался бортмеханик.

Гейм тоже начинал склоняться к этой мысли. Но все-таки надо было добраться до резиденции Крауса и выяснить в чем дело. Там должны находиться Лоусон и Кейз, в помощь которым Прайс и прислал сюда Гейма. Там находятся Эрл Тэйлор, инженер из Невады, и Чармиан…

Дорога перешла в тропинку. Изнемогая, Гейм и Финчли вышли к городку, в котором, как они знали, жили научные работники лаборатории. Но сейчас тут не было ни одного человека. Красивые коттеджи имели вид оставленных в страшной спешке.

– Что-то случилось, – только теперь Гейм высказал эту мысль вслух.

От городка к резиденции Крауса раньше вела асфальтированная дорога, по которой в определенные часы бегали красивые служебные автобусы. Но сейчас от дороги ничего не осталось: вспученная земля разбросала асфальт в стороны, всюду громоздились громадные кучи камней.

– Землетрясение? – пытался угадать Боб. – Грифы! – указал он в сторону. Там, на скале, действительно расположились отвратительные птицы-трупоеды, с длинными голыми шеями и сильными клювами. Грифы внимательно смотрели вниз и, казалось, намеревались приняться за свое обычное занятие.

– Кажется, там кто-то есть. – И Гейм свернул по направлению к скале. Финчли последовал за ним.

Черные птицы нехотя поднялись в воздух и опустились вблизи.

– Что-то они там приметили себе на обед. – Боб прибавил шагу.

Сегодня, кажется, летчики готовы были увидеть здесь что угодно, и все же этого они никак не ожидали: у их ног лежала Чармиан Старк с лицом, залитым кровью. Девушка была жива, но в глубоком обмороке. С помощью Боба Гейм обмыл ее лицо и влил ей в рот несколько капель рома.

Уставшие и встревоженные, летчики дожидались, когда девушка придет в себя. Из ее уст они узнали о том, что произошло на секретной военной базе Прайса.

Гибель Каррайта потрясла Крауса. Собственно, личность и судьба погибшего его не интересовали, но Каррайт должен был возвратиться из Синизяна не один, а с Двадцатым и привезти агентурные материалы, которых с нетерпением Краус дожидался. Эти документы были ему необходимы для того, чтобы подкрепить его собственную теорию превращения элементов и получения атомной энергии в естественных природных условиях. На основе этой своей гипотезы Краус строил далеко идущие выводы и работал над планом «Бездна», суть которого была известна лишь ему да Уильяму Прайсу. И вот теперь затея с Двадцатым провалилась. Краусу пришлось сообщить Прайсу какой-то новый проект.

Чем бы все это кончилось, трудно сказать, но тут случилось то, чего ни Краус, и никто другой на базе не ожидали.

Началось с того, что Прайс предложил Краусу возвратиться в Штаты. Краус потребовал ответа на свой очередной проект. Это, по-видимому, не на шутку рассердило всесильного «короля урана»: вместо ответа Краусу он прислал какой-то шифрованный приказ Лоусону и Кейзу, смысл которого стал ясен лишь несколько позднее. Оба агента Прайса стали совещаться, уединившись от немца. А затем случилось следующее.

В кабинете Крауса раздался телефонный звонок. Лоусон просил Крауса срочно спуститься к нему на «нижний горизонт». Однако, когда Краус наконец добрался до «горячей зоны», где пребывание даже в течение нескольких минут смертельно опасно, Лоусона там не оказалось.

Еще ничего не подозревая, Краус начал безуспешно разыскивать его по телефону. Взбешенный непонятным поведением Лоусона, Краус решил возвратиться к себе, но тут оказалось, что подъемные механизмы неожиданно испортились, и надо было ждать, когда их исправят. Тем временем все дозволенные сроки пребывания в «горячей зоне» давно миновали, и Краус, еще не веря себе, понял, что он погиб и что уже ничто не в состоянии спасти его. Он перестал буйствовать и звать Лоусона – он знал, что его убил Уильям Прайс.

Когда Крауса вытащили на поверхность, он был вял и апатичен. Чармиан слышала, как он, войдя в свой кабинет, обратился к Кейзу: «Гарри, за что шеф казнил меня»? Кейз ответил: «Кажется, вы кому-то продали его секреты». Тогда Краус пришел в ярость. Лоусон послал Прайсу очередное сообщение и куда-то исчез. Вслед за ним сбежал и Кейз. Краус заперся в своем кабинете, где находился замыкающий электроток рубильник, и заявил, что он немедленно все поднимет в воздух. Сотрудники лаборатории, охрана бросились бежать в долину: разговорами о колоссальной силе адских машин, заложенных внизу, они давно пугали друг друга.

Эрл Тэйлор решил было спасти людей, тех, кто работал внизу, и отправился к ним. Но он опоздал – Краус взорвал верхние горизонты, и хотя взрыв на «нижнем горизонте» был Тэйлором предотвращен, это не спасло заживо погребенных людей и погубило самого Тэйлора.

Летчики в глубоком молчании обнажили головы – потрясенные, они почтили память своего мужественного друга, погибшего в борьбе с Прайсом.

После катастрофы Чармиан все еще надеялась, что Тэйлору как-нибудь удастся спастись, и, даже будучи раненной, она не уходила от этого страшного места, пока обессиленная и истекающая кровью не упала без сознания.

– Где Краус? – спросил Гейм девушку.

– Наверное, у себя, он знает, что идти ему теперь некуда и незачем.

Гейм взял девушку на руки и пошел туда, где не так давно он сам провел ночь на положении заключенного.

– Капитан Гейм, ты пришел убить меня, не так ли? Ха-ха-ха!..

Летчик отшатнулся: перед ним кривлялся Краус. Но что за вид был у него: волосы вылезли, щеки провалились, физиономию изуродовали отвратительные белые пятна. Он был до предела худ, костюм болтался на нем, как на скелете.

– Ты опоздал. Гейм, меня уже убили… Прайс, судьба… Всю жизнь я думал о том, как бы убить других, и вот… Через несколько часов я умру. А Прайс будет жить! А все-таки я его перехитрил, он уже не воспользуется моим трудом – плана «Бездна» больше не существует! Это была моя идея, моя, и я не хочу, чтобы старый негодяй присвоил ее после того, как он убил меня…

Гейм начал догадываться о том, что произошло: Прайс узнал о том, что Краус торгует его тайнами.

– И все же вы унесете с собой тайну Прайса… – произнес он почти равнодушно.

На физиономии Крауса появилось выражение беспредельной ненависти.

– Нет, нет… – прохрипел он. – Пусть все узнают, все… – немец на минуту умолк, и когда снова с трудом заговорил, в его голосе было отчаяние: – Поздно! Он рассчитал точно – я умираю… – он пошатнулся и оперся о край стола.

Гейм стремительно приблизился к нему.

– Вы – чудовище, – гневно сказал он. – Околевая, убили многих людей, работавших в вашей лаборатории.

– Лаборатории? – Краус, кажется, попытался насмешливо улыбнуться. – Здесь не было никакой лаборатории.

– Как так? А что же было?

С выражением торжества Краус произнес:

– Заряд термоядерной энергии мощностью в несколько сотен миллионов тонн взрывчатки.

– Зачем? – вскричал капитан. Прерывисто дыша, Краус заговорил:

– Когда-то в мои руки попала рукопись древнего китайского ученого «Поэма на пальмовых листьях». Тогда же у меня появилась мысль – вызвать цепную реакцию в естественном, неочищенном уране. После войны я продал эту идею Прайсу, а он решил проводить опыты не в лаборатории, а в естественных условиях. Требовалось только найти место для опытов. Я предложил этот район.

– Почему именно этот?

– Еще Суань Цзян писал – тут земля источает радиацию…

– Понятно.

– Ты не все понял, Гейм. В недрах гор, под нами, – Краус рукой показал вниз, – мы пробили шахты и заложили туда смесь тяжелого водорода вперемежку с бомбами из плутония.

– Но это же гигантская мина! – вскричал летчик.

– Да, мина… – прохрипел Краус. – «Бездна»… Люди Прайса изучили направление рудных жил на огромном расстоянии вокруг. Мы надеялись, что цепная реакция пойдет отсюда веерообразно…

– В направлении Советского Союза, Китая, Индии, Афганистана?

– Да.

– Но цепная реакция в неочищенном уране… – Гейм не знал, можно ли этому верить.

Казалось, немец понял его сомнение.

– Прайс верил в мою идею и в соответствии с ней создал свой план «Бездна».

– Вы с Прайсом хотели произвести тут подземный атомный взрыв чудовищной силы?

– На тысячи миль вокруг земля, смешанная с радиоактивными частицами, поднялась бы на воздух и обрушилась на все живое, – казалось, Краус упивается несостоявшимся злодеянием. – Мощность заложенного в шахтах термоядерного заряда равна многим сотням миллионов тонн тротила, – повторил он.

– Когда же Прайс должен был произвести намеченный взрыв?

– Мы должны были уточнить некоторые данные в отношении Советского Союза. Каррайту было приказано пробраться к советской границе и доставить сюда геологическую карту района Кок-шаал-тау, который я когда-то посетил, и агента по кличке Двадцатый.

– Вас интересовало, не нужно ли будет вносить поправки в план «Бездна», в ваш план массового истребления народов Азии?

– Да. Прайс не хотел зря расходовать запас водородных бомб. Но Каррайт почему-то не вернулся…

Так вот зачем Прайс послал Двадцатого в Тянь-Шань! И на этот раз он не доверил Харвуду своей тайны, сказал ему лишь половину правды.

Краус все тише и тише бормотал:

– Кракатау не получилось, на нижнем горизонте не взорвались атомные бомбы. Но я разрушил тут все, все… я уничтожил мечту этого лживого янки… Он убил меня, убил! Но я доберусь до него! Доберусь… – он дико взмахнул руками и рухнул на пол. Началась агония.

Гейм с отвращением закрыл за собой дверь комнаты и пошел туда, где его ждала Чармиан.

Глава семнадцатая

Разбор только что закончившихся учений продолжался.

Гарольду Прайсу нелегко было выступать сегодня. Полученная от старика из Нью-Йорка шифровка выбила его из колеи. Он с трудом улавливал сейчас смысл того, о чем говорили собравшиеся в штабе Келли американские и западногерманские высшие офицеры. Тон телеграммы, почти враждебный, встревожил младшего Прайса. К тому же из шифровки было совершенно непонятно, что за болезнь внезапно сразила неутомимого «короля урана». Надо было немедленно вылетать в Прайсхилл.

Однако бизнес есть бизнес. Возвратившись в Штаты, он должен будет представить концерну заключение, подтвержденное авторитетом вот этих военных специалистов.

Прайс взял слово после бывшего гитлеровского фельдмаршала Кессельринга.

– Меня беспокоит только одно… – начал он. – Я хочу быть уверенным, что вы тут выстоите. Страшная опасность, которая всем нам угрожает с Востока, должна, гм… разбить себе голову о созданную нами первую линию обороны в Европе. Для этого мы дали вам несколько дивизионов атомных орудий. В отличие от авиации, наша атомная артиллерия может быть использована независимо от погоды, условий видимости. Мы прислали сюда управляемые ракетные снаряды «Матадор», дальность полета которых вдвое превышает расстояние, какое когда-то покрывали лучшие образцы «Фау-2», и достигает восьмисот километров. Но я думаю, что в условиях боя, для, так сказать, тактического использования, лучше малогабаритной атомной бомбы нет.

– Совершенно верно, – заметил Кессельринг. Прайс потер лоб.

– Что с ним? – Лайт обернулся к Гаррису. Прайс продолжал:

– Среди наших военных сильно стремление создавать запасы атомных бомб большой мощности. Опыт войны показал, что при массированных налетах на пункт, расположенный в глубоком тылу противника, приходится нести значительные потери. Поэтому военные считают желательным наносить удар небольшим количеством мощных атомных бомб. В пользу этого они выдвигают еще два соображения… Ну, во-первых, сам самолет-бомбардировщик обходится нам гораздо дороже бомбы. Выгоднее сосредоточить внимание на постройке скоростных бомбардировщиков – их нам потребуется не так уже много. Во-вторых, по мнению нашего авиационнего командования, бомба с большим радиусом действия обеспечивает возможность накрыть цель даже при отклонении от заданной точности при бомбометании, а это в боевых условиях имеет значение.

Разгорелся спор, в котором не принимали участия только двое – Лайт и фон Шулленбург. Причем, как заметил Лайт, немцы были за тактическое оружие, а американцы главным образом за стратегическое, которое можно было бы посылать на большие расстояния. Спор перерос в обсуждение проблем войны в новых технических условиях.

– А что думаете вы, генерал? – спросил Функ Шулленбурга.

Все умолкли, с нетерпением поглядывая в сторону Шулленбурга.

Генерал-полковник понял: Функ хотел заставить его вылезть из той скорлупы, в которой он сидел все последние годы. Функу, как и Шпейделю, и другим, нужно было, чтобы он публично заявил о том, что он вместе с ними готовит новую войну и принимает на себя ответственность за будущее. Отступать? Нет, ни за что! Возможно, именно подобного случая он сам, того не сознавая, и ждал все эти годы вынужденного молчания и бессильной ярости. Фон Шулленбург встал:

– Господа! – произнес он по обыкновению ровным, бесстрастным голосом. – Я весьма благодарен за доставленную мне возможность присутствовать на маневрах – они заставили меня еще раз подумать о судьбе нации. Я не хотел бы говорить громких слов и произносить политическую речь, я не политик, а военный. Однако не скрою, меня удивило и встревожило то, что я видел и слышал здесь. Меня не оставляет гнетущее ощущение того, что все мы занимаемся совсем не тем делом, и потому я считаю себя обязанным поделиться с вами не моими впечатлениями, а теми выводами, к которым я пришел. Заранее знаю, что эти мои выводы многим из вас не понравятся. Но как немец и солдат я просил бы иметь терпение выслушать меня до конца, ибо, не предупредив вас о том, что, по-моему, всех нас может ожидать, я не мог бы уйти отсюда со спокойной совестью. Разрешите?

– Пожалуйста, – буркнул Келли не очень любезно.

– Я не буду говорить о вреде войны и пользе мира – эти вещи многими понимаются по-разному.

– Война ради мира в будущем, – бросил Прайс.

– Я буду говорить только о войне. – Шулленбург поправил монокль. – Итак, нам надлежит разобраться в кое-каких выводах в связи с проведенными учениями по действиям войск в наступлении и обороне. Но для чего все это нам, немцам, нужно? Для того, чтобы с успехом вести бои на «первой линии обороны в Европе» в соответствии с оперативными планами, гм… разработанными не нами. В каком же случае нам придется обороняться, защищать свою страну от нападения с Востока? Мне ничего не известно о том, чтобы такое нападение на нас готовилось.

– Это слишком! – рассердился Функ. Шулленбург сделал вид, что он не расслышал Функа.

– Стало быть, версию о каком бы то ни было предупредительном, неспровоцированном нападении на нашу страну с Востока следует отбросить. Остается другое – предполагается, что мы тут должны открыть военные действия после того, как будет проведена колоссальная воздушная диверсия против Востока с применением атомного оружия.

– Атомное оружие будет применяться нами и на протяжении всей войны, – заметил Келли.

– Это не меняет существа дела. Главное – военные действия, к которым мы тут готовимся, должны рассматриваться как составная часть большой войны, начатой, как это предусмотрено штабами, нашим нападением с воздуха на некоторые страны на Востоке, а не в результате нападения на нас. Я хочу обратить ваше внимание, господа, на три взаимосвязанных вопроса: условия ведения атомной войны, новая военная техника и тактика. Буду предельно краток: ни то, ни другое, ни третье не в нашу пользу. Это нам следует знать заранее.

– Вы боитесь ответственности! – не удержался Шпейдель.

– Имейте терпение, я займу всего несколько минут… – продолжал Шулленбург. – Мыслится, что в подходящий момент два существующих в мире лагеря решат спор силой оружия… Допустим, что мы при этом решительно отвергаем возможность мирного сосуществования… Не буду останавливаться на этом вопросе… Но ведь для того, чтобы вступить в новую войну, надо иметь колоссальное количество танков, самолетов, артиллерии и обязательно огромную армию. Какую именно? Гитлер имел триста дивизий и был все-таки разбит, разбит на Востоке.

– Вы хотите запугать нас? – Келли попытался рассмеяться.

– Нет, я говорю об условиях, в которых нам придется начинать войну в случае, если мы на это пойдем. Где же нужная нам сухопутная армия? В Западной Германии? Но этого мало. К тому же мы не можем взять людей из промышленности, с заводов и шахт – они нужны там. Гитлер разрешил этот вопрос: рабочих ему прислали Лаваль и Муссолини. Но ведь сегодняшние Франция и Италия не пойдут по старому пути, Гитлер заменил наших рабочих пленными из стран Севера и с Балкан, он сделал это прежде, чем отправился на Восток, – сейчас у нас нет таких пленных и они не предвидятся. Мы должны исходить из того факта, что Европа не хочет новой войны и боится ее.

– С этим надо бороться. – Прайс стукнул кулаком по столу.

– С этим трудно бороться – в Европе теперь мало кто верит в угрозу нападения русских.

– Мы все это учли. – Келли даже удивился неосведомленности Шулленбурга.

– Я так и думал, – сказал генерал-полковник. – Рад, что не ошибся. Итак, следует признать, что сложившееся и продолжающее складываться не в нашу пользу международное положение заставляет нас основной упор сделать именно на применении атомного оружия. Так ли, генерал Келли?

– Так, – подтвердил американец.

– Хорошо, – продолжал Шулленбург. – Я не буду останавливаться на таких совершенно ясных для нас вопросах, как продолжительность атомной войны и неотвратимая угроза ответных ударов. Буду говорить только о технике и тактике ведения нами атомной войны. Чтобы не отходить от темы закончившихся маневров, я начну с того, что меня, не скрою, разочаровало использование нами атомного оружия в обороне. Мистер Прайс уже сказал, какую атомную технику мы имеем: пушки, ракеты, тактическую атомную бомбу. Людям несведущим может показаться, что при таких огневых средствах победа за нами обеспечена, однако мы с вами не должны забывать, что применение атомного оружия на войне совершенно изменило тактику ведения боевых действий. Атомные пушки не имеют решающего значения – их мало и они слишком уязвимы с воздуха. Действие ракет рассчитано на эффект в тылу противника. Стало быть, для непосредственного использования на поле боя остается главным образом малогабаритная атомная бомба. Может ли она обеспечить нам победу? По-моему, не может, и вот почему. Для успеха атомного удара по противнику, как вы знаете, необходимо сочетание трех главных факторов: непрерывность и точность разведки, уверенность в правильности выбора объекта бомбардировки и обеспечение взрыва бомбы в нужный момент.

Разведка. Допустим на минуту мысль, что противник сосредоточил на нашем участке целую дивизию. Прежде чем принять решение о том, чтобы на расположение этой дивизии сбросить атомную бомбу, потребуется убедиться, верны ли сведения и не устарели ли они. Как вы знаете, господа, получение на поле боя точных данных о противнике – дело чрезвычайно трудное, а при плохой погоде или в условиях сложного рельефа местности – почти невыполнимое. При этом нельзя ни на минуту забывать, что противник хорошо понимает ваше намерение сбросить на него атомную бомбу и может пойти на хитрость, чтобы заставить вас сделать это слишком рано или в невыгодных для вас условиях. Но допустим, что вы располагаете исчерпывающими данными разведки. В таком случае вам придется решить вопрос – стоит ли объект затраты атомной бомбы. Это ваше решение зависит от целого ряда соображений. В частности, вы должны будете при этом правильно оценить, насколько опасно ваше положение, сколько атомных бомб имеется в вашем распоряжении, каков характер местности, а стало быть, и какой эффект даст применение атомной бомбы, насколько глубоко войска противника зарылись в землю, какое расстояние отделяет передний край расположения войск противника от позиции ваших войск, ибо, как это совершенно очевидно, если позиции противника находятся слишком близко от ваших собственных, атомную бомбу пустить в ход нельзя из-за опасения поражения своих солдат.

Предположим, что всё вам благоприятствует. Тогда вам придется решить еще одну проблему – как же сбросить бомбу так, чтобы атака противника захлебнулась в самом начале? Решающее значение при этом имеет выбор времени: поспешность даже на секунды приведет к тому, что во время взрыва войска противника будут находиться еще в укрытии, а ничтожная задержка может застать их на открытой местности, однако на таком близком расстоянии от наших войск, что сбросить бомбу уже нельзя. Кроме того, господа, есть и такие факторы, при которых все наше умение пользоваться атомным оружием в бою бессильно. Один из этих факторов давно не составляет секрета: строить оборону только на использовании атомного оружия нельзя. Однако есть другое обстоятельство, о котором почему-то никто из вас еще не говорил… Позволю себе обратить на него ваше внимание.

– Элементарная лекция, – зло бросил Прайс.

– Но генерал кое-что понимает, – насмешливо шепнул ему Гаррис.

Шулленбург презрительно усмехнулся, нет, он не позволит им сбить себя.

– Применение атомного оружия, – сказал он, – как вы знаете, привело к новой тактике ведения войны, совершенно отличной от той, что существовала веками: для того, чтобы не подвести войска под удар атомных бомб, под уничтожение, придется очень осторожно обращаться со сколько-нибудь значительным скоплением живой силы, танков, артиллерии. Я тут не анализирую действия противника, я говорю о том, как должны будем действовать мы.

Итак, мы должны рассредоточиться. В таком случае сомнительным становится успех нашей обороны. Но я хочу остановиться и на другом: у нас нет полной, диктуемой новой военной тактикой возможности рассредоточиться. Я и раньше подозревал, что это так. Маневры же подтвердили мое предположение. Понимая необходимость рассредоточения, мы поступаем как раз наоборот… Пфальц, этот сплошной пороховой погреб, тому убедительный пример. Я не собираюсь бросать кому бы то ни было из вас упрека, нет, по-моему, в данном случае против нас действует важный объективный фактор – малый размер нашей территории находится в противоречии с той военной тактикой, применение которой диктуется новым оружием, нам попросту негде рассредоточиться. Если говорить откровенно, то лучшего объекта для атомных бомб, чем мы сами, и не придумать. Противник получит возможность наносить ответные удары без промаха. Собственно, ему не потребуется применять даже авиацию, он сможет без всякого риска насквозь простреливать всю нашу территорию атомными снарядами при помощи управляемых ракет дальнего действия. Значение фактора территории – вот то, о чем еще никто из вас не говорил.

Можем ли мы тут, на указанных нам командованием НАТО позициях, успешно защищать «первую линию обороны»? Мой ответ – нет, не можем. Ведь, кроме всего того, на что я позволил себе обратить ваше внимание, не следует забывать и того, что противник наш будет активен, что он постарается вести наступление по новой тактике: сосредоточиваясь в наикратчайшие сроки, скрытно, ночами и не медля, с ходу, бросаться в наступление. Противник будет тоже иметь в своем распоряжении все виды атомного оружия, которое он, естественно, не замедлит использовать против нас. Не надо забывать и о значении авиадесантных и парашютных частей, которые вряд ли дадут нам возможность сидеть в укреплениях и спокойно постреливать в восточном направлении.

– Вы утверждаете?.. – Келли поднялся.

– Я утверждаю, что мы должны быть довольны тем, что никто и не собирается нападать на нас. Я утверждаю, что лезть нам, немцам, в войну безрассудно. Понимает ли это командование НАТО? Очевидно, понимает. Об этом свидетельствует то, что вся Западная Германия подготовлена к тому, чтобы стать мертвой зоной: все должно быть взорвано, предано огню. – Шулленбург теперь заметно волновался. – Погибая, Гитлер хотел уничтожить Германию точно таким же образом, но он не успел. Вы, генерал Келли, хотите уничтожить Германию в том случае, если вы потерпите поражение в войне. Но сами-то вы надеетесь благополучно отступить, отправиться на родину, под неразрушенный кров. А куда же пойдем мы, немцы? Где будет наша родина, наш кров? Впрочем, – сказал Шулленбург с горькой иронией, – на этот раз я ошибаюсь, возможно, штаб НАТО учел, что в результате атомной войны, которая пронесется над Западной Германией, немецкая нация прекратит свое существование, и в таком случае наши разговоры о родине просто излишни…

Келли недовольно прервал его:

– Генерал фон Шулленбург нарисовал слишком мрачную картину. Он при этом забывает о том, что сдерживание азиатских орд здесь, в сердце Европы, есть лишь один из этапов войны. У нас есть армия, флот, авиация…

– Разрешите мне кончить, господа, – продолжал Шулленбург. – Теперь я позволю себе высказать некоторые соображения по поводу применения атомной бомбы в наступлении, особенно на первом этапе войны. Но прежде отвечу на замечание генерала Келли… Извините, но, насколько я осведомлен, американской сухопутной армии отводится особая роль – ей надлежит принять участие лишь на последнем этапе войны, когда противник, как на это надеются в штабе НАТО, фактически уже потерпит поражение, во что я лично не верю. Ваш военно-морской флот! Каким образом вы рискнете ввести его в дело? Основной принцип новой войны – рассредоточение. Но каким образом вы сможете рассредоточить флот, эскадры? Ведь общеизвестно: рассредоточенный флот – прекрасная мишень для вражеских подводных лодок. Эта реальная опасность диктует необходимость скопления военно-морских судов. А скопление судов в море, в портах, в гаванях – лучшая цель для атомных бомб… Вражеским летчикам при бомбометании с большой высоты нет нужды теперь пикировать как во время прошлой войны, стараться обязательно попасть в корабль. Им достаточно сбросить атомную бомбу в море поблизости от ваших военных судов, чтобы вывести их из строя и смертельно поразить их экипаж.

При атомной бомбардировке объектов, расположенных на суше, вряд ли целесообразно применять, скажем, кобальтовые бомбы, поскольку радиоактивность распыленного на территории кобальта сохраняется более пяти лет и не даст возможности в течение этого времени ни занять вражескую территорию, ни вести на ней бой. Но я не сомневаюсь, что если противник нанесет удар по вашему военно-морскому флоту, то именно подобным оружием. На мой взгляд, в условиях применения нового оружия ваш огромный флот особого значения иметь не будет: он слишком уязвим.

Господа! Как реалисты, мы должны трезво подходить к проблеме использования атомной бомбы в стратегическом наступлении. Прежде всего нельзя забывать, что атомная бомба еще с тысяча девятьсот сорок пятого года перестала быть идеальным наступательным оружием потому, что с тех пор она уже не является оружием неизвестным, неожиданным и не дает нам преимуществ, связанных с внезапностью. Затем, опасно преувеличивать эффективность атомной бомбы, как это, к сожалению, у нас принято. Мне только что довелось прочитать книгу видного английского эксперта Блэккэта. Он приводит некоторые цифры, заслуживающие того, чтобы над ними задуматься…

Атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, по ее мощи равнялась двум тысячам обычных бомб. Это – ужасающая разрушительная сила. Но оказывается, что во время последней войны союзники сбросили на Германию и Японию три миллиона тонн бомб. Для того чтобы произвести такое же воздействие на неприятеля силой атомного оружия, потребовалась бы тысяча атомных бомб. Такое количество атомных бомб на улице не валяется. Не правда ли?

Теперь всем нам уже ясно, что атомная война была бы длительной, что продолжительность войны не зависит от смертоносной силы оружия. Это подтверждается опытом двух последних великих войн. И все же наши военные пытаются представить атомную бомбу как то самое «решающее оружие», о котором так мечтал Гитлер. При этом наши военные любят ссылаться на пример с Японией, утверждая, что две бомбы, сброшенные на Японию, заставили, мол, ее выйти из войны. Господа, это опасное заблуждение. По мнению беспристрастных экспертов, капитуляция Японии была обеспечена раньше вследствие того, что ее сухопутная армия потерпела поражение от русских в горах Хингана и на равнинах Маньчжурии. И, наконец, сейчас все единодушно признают, что японское правительство воспользовалось тогда двумя атомными налетами, чтобы поскорее капитулировать перед одной Америкой и не подвергнуться оккупации Советским Союзом.

Об атомных налетах на Хиросиму и Нагасаки было сказано не все. Мне известно, что в одном из американских документов признается тот факт, что если бы в этих японских городах были тогда современные средства противовоздушной обороны, число жертв могло бы быть уменьшено до одной двадцатой. Не надо забывать и о том, что население этих городов ничего не знало о существовании нового оружия и потому атомным нападением было застигнуто врасплох. Когда в небе появился один-единственный самолет Б-29, не было даже объявлено воздушной тревоги, в результате чего в убежищах, приспособленных для сотен тысяч людей, в момент атомного нападения находилось всего несколько сот человек. Но, как показала проверка, даже не рассчитанные на атомную бомбу подземные убежища в обоих городах оказались очень надежными. В Хиросиме подземная канализационная система была повреждена только в нескольких местах. Крупные заводы в пригородах не пострадали, а из людей, в них работающих, жертвами атомного нападения оказалось всего шесть процентов. Железные дороги были отремонтированы уже через два дня после налета.

Разрушительная сила атомной бомбы по сравнению с обычной велика, но что касается поражения хорошо защищенных целей, она имеет лишь незначительное преимущество перед обычной. Атомная бомба разрушает бетонные сооружения в радиусе всего шестисот пятидесяти метров. Вполне вероятно, что заводы, имеющие большое значение, будут укреплены так, что смогут противостоять атомному взрыву даже на расстоянии в пятьсот метров и менее. Можно не сомневаться, что многие жизненно важные предприятия наш возможный противник построит под землей.

Господа, говоря об атомной бомбе в стратегическом воздушном наступлении, я остановлюсь еще на двух огромной важности вопросах. Первый – тактика.

Я не могу отделаться от впечатления, что в отношении принятой штабом НАТО тактики воздушного атомного нападения существует противоречие, ибо фактически имеются две совершенно различные тактики. Я не собираюсь здесь доказывать преимущество одной перед другой. К сожалению, обе они и вместе и порознь плохи тем, что не обеспечивают нам победу. Мы должны смотреть правде в глаза. Принято за аксиому, что первый этап войны должен представлять собой страшной силы атомный удар, нанесенный нами по противнику с воздуха, нечто вроде атомного блицкрига, после которого противника остается только добивать. Я хочу обратить ваше внимание лишь на то, что в случае подобного массированного атомного удара нельзя будет застать противника врасплох – у него есть система оповещения; противник будет активен и мгновенно начнет действовать по заранее на сей случай разработанному оперативному плану. Защищаясь от налета, он пустит в ход силы обороны – подчеркиваю это, господа, – силы обороны: перехватчики, истребители, специальную зенитную артиллерию, управляемые ракетные снаряды, которыми он вас встретит и с земли, и с самолетов. В колоссальном воздушном бою противник понесет, естественно, немалые жертвы, но, во-первых, эти жертвы, как всем нам очевидно, не способны быстро лишить его возможности вести войну; во-вторых, и это очень важно, противник в этой схватке понесет какие-то потери в средствах обороны, нанося нам урон в средствах атомного нападения на него. Другими словами, противник выбьет у нас из рук наступательное оружие, в то же время сохранив в основном свою оснащенную атомным же оружием стратегическую реактивную авиацию дальнего действия, которую он немедленно бросит в бой в виде ответного атомного удара по нашим странам.

К сожалению, подобная наша авиационная тактика не только не способна обеспечить нам победу, она не способна даже лишить противника возможности эффективно сопротивляться, больше того, она не снимает страшную угрозу ответного удара атомными и водородными бомбами, а, наоборот, как раз предполагает этот ужасный ответный удар с Востока. В военном отношении подобная тактика весьма опасна в первую очередь для нас самих. Можно не сомневаться, что противник в порядке ответного удара обрушит на нас тут не только атомные, но и водородные бомбы. Как показали недавние испытания, взрыв одной водородной бомбы способен вызвать страшные разрушения в радиусе до сотен километров. А ведь едва ли дело свелось бы к применению лишь одной такой бомбы. Что же сталось бы с нами, государствами Европы, согласившимися взять на себя роль американских атомных плацдармов против Советского Союза? На карту поставлено существование целых наций.

Существует и вторая тактика, о которой я не могу говорить без улыбки… Я внимательно следил за развитием военной мысли на Западе в течение всего послевоенного периода. В военных журналах печатаются многочисленные статьи, авторы которых утверждают, что количество бомбардировщиков, участвующих в атомных налетах, должно быть резко уменьшено. Этой же точки зрения придерживается кое-кто и в штабе НАТО. По этой второй тактике атомные налеты целесообразно совершать небольшими подразделениями в десять-пятнадцать машин, или даже одиночными самолетами с атомной бомбой, в ночное время и в сложных метеорологических условиях, при сверхзвуковой скорости и на большой высоте. Сторонники новой тактики утверждают, что теперь, когда с появлением атомной бомбы один бомбардировщик может нанести удар, равный по силе удару тысячи бомбардировщиков, нет смысла посылать в налет одновременно большое количество самолетов дальнего действия. В соответствии с этой тактикой были проведены некоторые учения ПВО. Основной особенностью учения «Моментум» являлся одновременный налет реактивных самолетов «Канберра» небольшими группами на шесть крупных городов Великобритании. Во время учения «Король джунглей» против определенной цели использовался всего один самолет. В обоих случаях самолеты днем и ночью действовали на высоте несколько больше двенадцати километров.

Почему я считаю эту тактику неудовлетворительной? Прежде всего не следует забывать, что наш возможный противник на Востоке располагает прекрасными средствами оповещения, радарными установками, отличными самолетами, подчас превосходящими наши в скорости и в высоте полета, и имеет большое количество воздушных асов, умеющих летать в любое время и в любых условиях. Затем, известно, что американское командование располагает огромным количеством военных баз, разбросанных по всему земному шару. Однако совершать воздушные атомные рейды возможно с тех из них, которые находятся в Европе, Северной Африке и на Ближнем Востоке и расположение которых, надо полагать, не представляет особого секрета для штаба стран Варшавского пакта.

Я убежден, что такой воздушный рейдер при выполнении задания почти не имеет шансов ни сбросить атомную бомбу на заданный объект на Востоке, ни даже уцелеть.

Кессельринг почти выкрикнул:

– Почему?

– Потому что при этом совершенно игнорируется весьма важный объективный фактор, убийственно действующий против нас.

– А именно? – Келли с нескрываемой злобой смотрел на Шулленбурга.

– Я имею в виду взаимозависимость, существующую между временем и территорией, – сухо пояснил генерал-полковник. – Странное дело, но об этом я ни строчки не нашел в военных журналах, хотя, по-моему, эта взаимосвязь должна бы быть одним из законов при разработке воздушной стратегии в атомной войне.

– Я не вполне понимаю вас, – сказал Прайс.

– Сейчас объясню… Отправляя в атомный налет реактивный бомбардировщик, командование исходит из предположения, что при его крейсерской скорости, при быстроте сближения с самолетом противника, составляющей примерно четыреста метров в секунду, истребитель противника не успеет занять исходную позицию для атаки, даже если он будет предварительно направлен наземной станцией наведения или самолетным локатором. Как установлено, при подобной атаке реактивного бомбардировщика истребитель-перехватчик, как правило, сможет открыть огонь лишь один раз и к тому же в течение всего одной секунды. Естественно, в этих условиях вероятность попадания и нанесения поражения бомбардировщику весьма незначительна. На этом и строится наша тактика. Однако при этом все рассуждение основывается на предположении, что пилот истребителя-перехватчика будет вести именно малоэффективную лобовую атаку. Но почему пилот пойдет в атаку в лоб, когда он отлично знает, что удобнее атаковать, пристроившись под соответствующим углом в хвост? И тут оказывается, что эта новая тактика могла бы с большим успехом применяться не нами, а против нас. Почему? Потому что даже при огромных скоростях реактивных бомбардировщиков колоссальная протяженность территории противника даст возможность его истребителю позволить себе ту роскошь, на которую не мог бы в подобном случае рискнуть наш истребитель-перехватчик над нашей территорией…

– А именно? – поднял голову Функ.

– Пропустить наш бомбардировщик впереди себя для того, чтобы бить его в хвост, и в течение, конечно, не одной секунды. Размер неприятельской территории дает вражескому истребителю возможность сбить наш реактивный атомный рейдер. Как видите, секунды и километры в новой войне будут взаимно связаны.

Еще больше эта связь скажется в действии управляемых реактивных снарядов, которые предназначены для стрельбы по самолетам. Я не сомневаюсь, что наш возможный противник на Востоке прикроет свои большие города, жизненные центры, важные объекты управляемыми снарядами класса «земля – воздух», наподобие американских снарядов «Найк». В случае, если нашему бомбардировщику удастся ускользнуть от истребителя, он все равно попадет затем в зону действия управляемых снарядов, летящих со скоростью более трех тысяч километров в час. На подготовку и запуск такого снаряда личному составу потребуется с момента оповещения пять минут. Для успешного перехвата самолет противника должен быть обнаружен на расстоянии не менее трехсот восьмидесяти километров. На равнинах Востока легко оперировать подобными расстояниями – они не опоздают: не один, так другой управляемый снаряд попадет в цель и собьет наш атомный рейдер. Фактор территории и в данном случае против нас, но это почему-то совершенно не учитывается в наших штабах.

И, наконец, последнее. Никто из присутствующих здесь не говорил почему-то о совершенно новом факторе военного значения… Я имею в виду советскую межконтинентальную ракету.

Келли резко прервал:

– Никакой межконтинентальной ракеты у русских нет и не предвидится. Все это блеф, большевистские выдумки.

Шулленбург с презрением посмотрел на американца.

– Вы отлично знаете, – холодно сказал он, – что, к сожалению, у Советского Союза межконтинентальная баллистическая ракета имеется. А что это значит? Это значит, что если вы все-таки решите внезапно напасть на Советы и пошлете на Восток реактивные бомбардировщики дальнего действия, то произойдет катастрофа… Еще до того, как масса ваших бомбардировщиков прорвется через советскую границу, преодолеет зоны противовоздушной обороны и подойдет к объектам бомбежки, ваши военные базы в Европе, Северной Африке и на Ближнем Востоке будут уничтожены русскими. Я подчеркиваю – ваши военные базы будут уничтожены раньше, чем «летающие крепости» успеют добраться до цели на территории Советского Союза. Чтобы понять, что дело будет обстоять именно так, не надо быть большим военным специалистом, для этого достаточно знать арифметику в размере программы начальной школы: вашим самолетам-бомбардировщикам на их рейд в Россию потребуется несколько часов, а межконтинентальные баллистические ракеты с водородным зарядом долетят из России до любой из ваших баз за каких-нибудь несколько минут.

Гаррис желчно бросил:

– Своим враньем насчет несуществующей межконтинентальной баллистической ракеты русские окончательно запугали вас, генерал Шулленбург.

Наступило тяжелое молчание, которое нарушил Шпейдель.

– Разрешите понять ваше выступление по проблемам атомной войны как ответ на сделанное предложение? – обратился он к Шулленбургу.

Шулленбург утвердительно кивнул.

– Но какие же выводы вы делаете? – враждебно спросил Функ.

– Я вижу один выход из положения, господа, – не стремиться к новой войне. Если вы начнете войну, вы проиграете ее. Не забудьте, я резко критиковал тактику только воздушной атомной войны именно потому, что никакой другой, при которой можно было бы рассчитывать на успех, вообще быть не может: народы Европы не хотят войны, она не нужна им. Вместо взаимного атомного истребления они хотят жить в дружбе с Востоком, проникаются все большим доверием к Советскому Союзу. И если мы с вами, господин Функ, будем идти и дальше этим же путем, мы скоро останемся в одиночестве. Я ничего не имею против американцев, я за дружбу с ними, но за такую дружбу, которая не угрожает гибелью немецкой нации. Мы, немцы, должны проводить свою национальную политику, а она, генерал Келли, не идентична вашей. Мы не должны довести дело до того, чтобы Германия была превращена в поле боя, чтобы на нас тут падали атомные бомбы, чтобы страна была превращена в выжженную землю. Я за то, чтобы мы, немцы, сели за стол и договорились между собой о воссоединении нашей страны мирным путем. Если мы хотим остаться в живых, мы не должны, мы не можем воевать, господа! Новая война была бы безумием! Я считал своим долгом предупредить вас.

Шулленбург холодно поклонился и, провожаемый тяжелым молчанием, покинул штаб генерала Келли.

Глава восемнадцатая

В блиндаже тихо. Ученые замерли, не отрывая взоров от стереотруб и телескопов.

Чудовищной силы грохот двигателей, приглушенный расстоянием и грунтом, донесся до слуха людей. Как будто десятки молний ударили в землю – в блеске огня мелькнул металлический переплет пусковой башни, и гигантская составная ракета стала подниматься в бездонно-глубокое ночное небо.

Ракета поднималась вертикально, казалось, как раз над блиндажом, в котором собрались ученые. Из сопла било ослепительно-белое пламя. Огненный хвост ракеты с каждой секундой становился все меньше.

Все шло так, как и ожидалось, и все же профессор Ясный волновался… Прошло несколько минут, показавшихся вечностью, и наконец Александр Иванович отчетливо увидел в телескоп, как отделилась первая ракета-носитель.

Оператор, сидевший у специального пульта, сообщил:

– Первая отработала.

Ясный продолжал вести наблюдения… Вот отделилась вторая ступень ракеты и наконец третья – последняя ракета-носитель, разогнанная до космической скорости, с вертикального полета перешла на горизонтальный – теперь она летела с невиданной скоростью – восемь километров в секунду!

Вот отделился защитный конус, и почти в то же мгновенье на темном бархате неба блеснула новая звезда.

Свершилось! Со скоростью почти двадцать девять тысяч километров в час над планетой летел сделанный руками советских людей первый искусственный спутник Земли.

У приборов разговаривали:

– Угол наклона к плоскости экватора?

– Шестьдесят пять градусов. Спутник выведен на орбиту.

Теперь спутник летел на высоте почти тысячи километров. Ясный встал и, пошатываясь от усталости, вышел на воздух. Ночь была полна покоя и осенней свежести. С полей ветер нес горьковатый запах полыни. Огненного следа новой звезды на небе уже не было видно, спутник находился теперь далеко отсюда, он летел сейчас над иными странами, над другими материками.

В глубокой задумчивости Ясный по тропинке направился к ожидавшей его машине – пора было возвращаться в Москву.

Уильям Прайс размышлял… Лоусон оказался жалким трусом, он испугался Крауса и не смог помешать тому уничтожить лабораторию в Гималаях. Вместе с Краусом погиб и план «Бездна». На «Острове возмездия» произошло нечто такое, во что Прайс отказывался верить – «Космос» уничтожен. И дело тут вовсе не в том, что его захватили Старк и Нортон, главное другое: через несколько секунд после старта он взорвался, его постигла участь неудачных американских межконтинентальных баллистических ракет «Атлас» и «Тор». Шипль уверял, что все в порядке, – по-видимому, он лгал, добиваясь руки Бэтси, денег и выгодных должностей. Парень хотел сделать бизнес и, наверное, еще долго обманывал бы Прайса. Но с Шипля не спросишь – он погиб от пули Нортона раньше, чем его «Космос» взорвался в воздухе.

Харвуд снова оказался несостоятельным, он потерял всякую связь с Двадцатым, а Каррайт бесследно исчез. Где Чармиан? Гейм говорит, что на базе в Гималаях он уже никого не застал. Никого… Гм… странно.

Раздался резкий телефонный звонок. Скаддер сказал:

– Босс, важное сообщение из Москвы. В эту минуту его передают все наши радиостанции.

Прайс настороженно спросил:

– В чем дело?

Скаддер замялся и пробурчал что-то нечленораздельное.

– Дайте текст, – приказал Прайс.

– Хорошо, – слышно было, как Скаддер положил трубку.

Прайс продолжал думать о своем… Как же теперь быть? Выводы, к которым он пришел уже давно, в последнее время подтвердились: советские инженеры сумели сделать то, чего до сих пор не удалось инженерам американским, – они создали межконтинентальные баллистические ракеты и имеют теперь возможность доставить атомные и водородные бомбы в любой район земного шара. Не считаться с этим нельзя. Советы снова предлагают сосуществовать с ними, мирно соревноваться, но такой вариант Прайса никак не устраивал: он хорошо понимал, что в таком соревновании ни он, ни другие капиталисты Соединенных Штатов победителями не будут. «Мирное соревнование, – губы Прайса скривились в насмешливой улыбке. – С чего же мы начнем это соревнование? С ликвидации военной промышленности? Но тогда все американское „процветание“, основанное исключительно на подготовке к мировой атомной войне, на колоссальных военных заказах и государственных субсидиях, лопнет, как мыльный пузырь, а Дюпоны, Морганы и сам Прайс потеряют свои доходы, превратятся в банкротов, станут нищими. Нет, подобная перспектива Прайсу не нравилась. Итак, мирно сосуществовать нельзя. А воевать? Можно ли воевать? На это Прайс ответил себе: воевать против Советов и их друзей не только надо, но и совершенно необходимо. Вопрос не в том – воевать или нет, а в другом – как воевать. Способы ведения войны, разработанные генералами из НАТО, вряд ли приемлемы были и раньше, а теперь, после того как русские построили свои межконтинентальные ракеты, – совсем не подходят. Однако, прежде чем отвергать планы и методы Гарольда и его приятелей, надо придумать что-то другое, лучшее. Уильям Прайс пытался это сделать, но безуспешно, и теперь ему было над чем подумать.

Скаддер почти вбежал. Прайс с недоумением взглянул на него: занятый своими мыслями, он совсем было забыл о какой-то новости из Москвы. Что там еще? Машинально Прайс взял из рук Скаддера листок и стал читать:

«Сообщение ТАСС

В течение ряда лет в Советском Союзе ведутся научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы по созданию искусственных спутников Земли.

Как уже сообщалось в печати, первые пуски спутников в СССР были намечены к осуществлению в соответствии с программой научных исследований Международного геофизического года.

В результате большой напряженной работы научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро создан первый в мире искусственный спутник Земли. 4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого спутника. По предварительным данным, ракета-носитель сообщила спутнику необходимую орбитальную скорость около 8000 метров в секунду. В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца при помощи простейших оптических инструментов (биноклей, подзорных труб и т. п.).

Согласно расчетам, которые сейчас уточняются прямыми наблюдениями, спутник будет двигаться на высотах до 900 километров над поверхностью Земли; время одного полного оборота спутника будет 1 час 35 минут, угол наклона орбиты к плоскости экватора равен 65°. Над районом города Москвы 5 октября 1957 года спутник пройдет дважды – в 1 час 46 мин. ночи и в 6 час. 42 мин. утра по московскому времени. Сообщения о последующем движении первого искусственного спутника, запущенного в СССР 4 октября, будут передаваться регулярно широковещательными радиостанциями.

Спутник имеет форму шара диаметром 58 см и весом 83,6 кг. На нем установлены два радиопередатчика, непрерывно излучающие радиосигналы с частотой 20 005 и 40,002 мегагерц (длина волны около 15 и 7,5 метра соответственно). Мощности передатчиков обеспечивают уверенный прием радиосигналов широким кругом радиолюбителей. Сигналы имеют вид телеграфных посылок длительностью около 0,3 сек., с паузой такой же длительности. Посылка сигнала одной частоты производится во время паузы сигнала другой частоты.

Научные станции, расположенные в различных точках Советского Союза, ведут наблюдение за спутником и определяют элементы его траектории. Так как плотность разреженных верхних слоев атмосферы достоверно неизвестна, в настоящее время нет данных для точного определения времени существования спутника и места его вхождения в плотные слои атмосферы. Расчеты показали, что вследствие огромной скорости спутника в конце своего существования он сгорит при достижении плотных слоев атмосферы на высоте нескольких десятков километров.

В России еще в конце 19 века трудами выдающегося ученого К. Э. Циолковского была впервые научно обоснована возможность осуществления космических полетов при помощи ракет.

Успешным запуском первого созданного человеком спутника Земли вносится крупнейший вклад в сокровищницу мировой науки и культуры. Научный эксперимент, осуществляемый на такой большой высоте, имеет громадное значение для познания свойств космического пространства и изучения Земли как планеты нашей солнечной системы.

В течение Международного геофизического года Советский Союз предполагает осуществить пуски еще нескольких искусственных спутников Земли. Эти последующие спутники будут иметь увеличенные габариты и вес, и на них будет проведена широкая программа научных исследований.

Искусственные спутники Земли проложат дорогу к межпланетным путешествиям, и, по-видимому, нашим современникам суждено быть свидетелями того, как освобожденный и сознательный труд людей нового, социалистического общества делает реальностью самые дерзновенные мечты человечества.»

Прайс закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

– Вам помочь, босс? – спросил Скаддер.

Прайс не ответил. Он почувствовал, что силы покидают его.

Спутник! Наука! Неожиданно Прайс в дикой ярости стукнул кулаком по столу: идиоты! Передавать такое сообщение о торжестве русских по всем американским радиостанциям! Зачем? Исследования верхних слоев атмосферы? Чушь! Выдумки большевиков! Прайс судорожно схватил со стола сообщение о движении искусственного спутника Земли и принялся изучать его. Так и есть! Несложный арифметический расчет – Прайс в бешенстве забегал по кабинету: от Вашингтона до Москвы спутник, оказывается, летит всего шестнадцать минут! Гм… А если предположить, что это не спутник, а межконтинентальный снаряд и летит он в обратном направлении? Русские бросили вызов Америке! Интересно, прочел ли это сообщение Гарольд? Прайс снова принялся изучать сообщение ТАСС и опять почувствовал себя плохо. Еще недавно он заявил Хиггинсу, что если русские опередят его, Прайса, ему незачем жить. Русские опередили… Прайс боком упал на стол. Подскочил Скаддер.

– Я сам, – Прайс почти не мог говорить. Из головы не выходило: «Русские опередили меня». Неожиданно он выпрямился и почти обычным своим голосом сказал:

– Позвоните Харвуду, я хочу его видеть.

Скаддер поспешно вышел из кабинета.

По совету Артура Гибсона, Гейм отправил Чармиан на ферму своего отца в Калифорнию. После пережитых потрясений девушке необходимо было основательно отдохнуть, и к тому же ей не следовало показываться на глаза старику Прайсу.

Гейм чувствовал, что с Чармиан его связывает уже не только общность борьбы с происками Прайсов, но и нечто глубоко личное: чувство, новое для него, трепетное и бесконечно волнующее, незаметно зародилось в его сердце – он полюбил девушку.

После отъезда Чармиан Гейм затосковал. Даже вечно веселый Боб Финчли не смог развеселить приятеля. Бэтси Прайс снова поселилась в своем «Приюте», поблизости от Прайсхилла, и пыталась повидаться с Геймом, но летчик тщательно избегал ее.

Последнее время Гейм был очень занят и не мог вырваться в Нью-Йорк, к Гибсону. А поговорить было необходимо, хотелось посоветоваться о том, что же делать дальше: продолжать находиться возле Прайса, злодейские планы которого провалились, или возвратиться в свою воинскую часть, а может быть, снять погоны и укатить в Калифорнию, к родным, к Чармиан? И вот он сидит в квартире писателя.

– Так, так, – Гибсон насмешливо посмотрел на летчика. – Потянуло на отдых… Рано, капитан, рано. Планы Уильяма Прайса окончились провалом, правильно. Но для того, чтобы сорвать замыслы Прайса, наши друзья Тэйлор, Нортон, Старк отдали свои жизни.

Гейму стало нестерпимо стыдно. Гибсон продолжал:

– После похода в Стальной зал вы, помнится, писали мне о том, что Прайс считал для себя невозможным существовать в случае, если Советский Союз опередит его. Русские его опередили, с момента запуска спутника прошло уже несколько недель, но Прайс продолжает спокойно жить! Поймите, Гейм, такой человек, как старик Прайс, не откажется от борьбы за осуществление своих навязчивых идей о власти над миром. Сейчас он придумает что-нибудь другое, применительно к изменившейся обстановке. Прайс – хитрый, умный и активный враг. К тому же надо иметь в виду, что он человек действия. Пока вы должны оставаться возле него. Уйти из Прайсхилла в данное время было бы равносильно дезертирству.

Летчик пожал Гибсону руку.

– Я остаюсь, – сказал он.

– Вот и отлично. Я был уверен, что вы поймете.

Писатель принялся весело рассказывать, что американские ученые передали русским деятелям науки свое поздравление в связи с запуском спутника. Ученые и политические деятели многих стран поздравляют творцов спутника с успехом. Выдумки, что русские отстали в отношении техники, теперь опровергнуты самым убедительным образом: советская научная лаборатория – искусственный спутник – ежесуточно совершает пятнадцать оборотов вокруг планеты, его видно простым глазом, и он беспрерывно подает радиосигналы, которые принимаются в радиусе до десяти тысяч километров. Со смехом Гибсон говорил:

– В барак появились коктейли «Спутник», в дансингах – разновидность танца эпилептиков рок-н-ролла, тоже «Спутник». Парикмахеры придумали новую прическу «Спутник». В разных странах люди называют Спутником новорожденных. Но, заметьте, Гейм, с пути подготовки новой войны наши вояки свернуть не хотят. – Голос писателя стал взволнованным. – Дошло до того, что у нас запрещают писать о великом научном достижении русских, обвиняют в пропаганде.

Гейм прямо спросил:

– Вы считаете, что новая война может возникнуть?

Гибсон возразил:

– Война, друг мой, и не прекращалась все эти годы: Корея, Вьетнам, Индонезия, Гватемала, Йемен, Оман, Алжир, Египет – всюду истребляются ни в чем не повинные люди, безоружных крестьян расстреливают из пушек и пулеметов. И делаем это мы, американцы, и наши друзья по НАТО. Затем готовилось нападение на Сирию… Если бы не Советский Союз, полыхала бы большая война на Ближнем Востоке. Без войны мир капитализма жить не может, об этом свидетельствуют факты. Но вас интересует, может ли возникнуть новая война, мировая, атомная война против Советского Союза и других социалистических стран? Отвечаю: такая война может возникнуть в любое время. Я посоветовал бы русским быть начеку. Кто поручится за то, что наши вояки уже завтра не рискнут на авантюру? Тем более, что они видят – Советы с каждым днем становятся сильнее.

Война была бы для Соединенных Штатов и наших партнеров по Антлантическому блоку самоубийством. Это теперь у нас многие хорошо понимают и все же от подготовки к новой «большой» войне не отказываются – ни правительство, ни военное ведомство, ни так называемые деловые круги.

В Прайсхилл Гейм возвратился встревоженным. Соблазнявшую его мысль об уединении на далекой отцовской ферме пока пришлось отбросить.

– Генерал Стоун, тот самый, который руководил испытанием атомной бомбы в Дезерт-Рок, недавно получил новое назначение – он стал одним из руководителей противовоздушной обороны в штабе командующего армией НАТО. Этим повышением он был обязан Гарольду Прайсу.

Приглашение на Уолл-стрит, к «королю урана», Стоуну льстило. Но особенно радушного приема он не встретил: старик был высокомерен и сух, а Гарольд почему-то предпочитал молчать. При встрече присутствовал и Аллен Харвуд.

По просьбе хозяина, генерал Стоун сделал обстоятельный обзор состояния противовоздушной обороны США и стран Атлантического блока в Европе. Развесив на стене предусмотрительно захваченные с собой схемы и карты, Стоун показал Прайсу, где проходят линии радиолокационных станций. Сеть станций оповещения опоясала северную часть Канады, Гренландию, Аляску… Скоро в строй будет введена автоматическая система оповещения «Сейдж». В Англии строится радиолокационная линия раннего предупреждения «Хоум Чейн», которая позволит обнаруживать самолеты противника за 320 километров от Британских островов.

Командование НАТО создает единую линию раннего радиолокационного обнаружения, она протянется от Северной Норвегии через Данию, Западную Германию, Италию, Грецию и Турцию. Система противовоздушной обороны строится с расчетом обнаружить противника на расстоянии 300—400 километров от границ Западной Европы, а затем контролировать полет вражеских самолетов на всю глубину обороняемой территории. Стоун признавал, что дело это трудное, тем более, что наиболее важные объекты союзников США в Западной Европе находятся от границ социалистических стран на расстоянии всего от 240 до 800 километров, то есть в пределах менее получаса полета реактивных бомбардировщиков.

Стоун доложил, что, по мнению военных специалистов, особую опасность с воздуха представляют низко летящие скоростные истребители-бомбардировщики, баллистические снаряды, управляемые самолеты-снаряды и высоко летящие бомбардировщики дальнего действия. Против этих четырех видов оружия нет еще достаточно эффективных средств защиты.

Прайс молчал.

Генерал Стоун в заключение сказал:

– С военной точки зрения, наших друзей в Западной Европе подводит близкое соседство с коммунистами. Положение же Соединенных Штатов опасений не внушает.

Прайс спросил:

– Вы, генерал, рассчитываете на наши силы или на расстояние?

Стоун с удивлением взглянул на Прайса и увидел на его лице выражение с трудом сдерживаемой ярости. Генерал перешел было к рассказу о последних марках самолетов-перехватчиков, но Прайс перебил его.

– Благодарю вас, мне все ясно, – сказал он не очень приветливо. – Очень обязан вам. Мы готовимся к войне, не так ли? И, естественно, я хотел знать, насколько мы в состоянии предотвратить ответный удар по нашей территории. – Он пожал руку генералу.

Стоун собрал свои карты и откланялся. Харвуд напряженно следил за Прайсом, он видел по выражению его лица, что старик едва сдерживается при Стоуне.

После некоторого молчания Прайс произнес злым голосом:

– У меня такое ощущение, как если бы я возвратился из путешествия в шестнадцатый век.

Гарольд возразил:

– Вы приувеличиваете, отец.

– Ничуть. По моей просьбе Джонстон подготовил мне справку… Вам это тоже полезно знать, Харвуд. Над нами летает советский спутник, его скорость составляет восемь километров в секунду – это первая космическая скорость. Почти двадцать девять тысяч километров в час! Но, оказывается, есть и вторая космическая скорость – одиннадцать две десятых километра в секунду. При второй космической скорости ракета преодолевает земное притяжение и уходит в межпланетное пространство. Русские, кажется, не спешат отправляться на другие планеты, но скажите, Харвуд, можете ли вы утверждать, что в ближайшее время русские не достигнут скоростей примерно десяти-одиннадцати километров в секунду?

Харвуд молча сосал свою трубку.

Прайс продолжал:

– Я задал вам не праздный вопрос. Стоун, к сожалению, плохо соображает. Линии радиолокационного оповещения, самолеты-перехватчики… смешно и нелепо! Зачем русские будут рисковать самолетами и людьми, если они имеют теперь возможность нанести ответный удар ракетами?

Я знаю – скоро и мы все-таки сумеем запустить спутник, но сути дела это не меняет. Важно не то, что будет у нас, а то, что уже есть у русских, а у них есть межконтинентальная баллистическая ракета, которой – напади мы на них – они могут нанести молниеносный ответный удар непосредственно по территории Штатов.

Вот уже ряд лет наши военные специалист ломают себе голову над тем, как защитить нашу территорию от вражеской межконтинентальной баллистической ракеты. При этом они имели в виду почему-то такую ракету, которая будет лететь к нам со скоростью от шестнадцати до двадцати тысяч километров в час. К чему же пришли наши военные специалисты? Своевременно обнаружить в воздухе ее нельзя – высотный радиус действия локатора слишком ограничен, всего несколько десятков километров. Услышать ракету нельзя – звук от ее полета достигнет до нас значительно позже того, когда она взорвется. Она бесшумна. Если допустить даже, что ракета будет снижаться далеко от цели, в которую она послана, то обнаружить ее можно в лучшем случае лишь за четыреста километров, то есть на расстоянии, которое она пролетит за каких-нибудь семьдесят-восемьдесят секунд, а открывать огонь по ней можно только тогда, когда она будет находиться от цели в двухстах шестидесяти шести километрах, приблизительно за двадцать пять-тридцать секунд до ее падения на цель. Перехватить и уничтожить такую ракету можно было бы, пожалуй, только залпом зенитных ракет с атомным или водородным зарядом, но это совершенно немыслимо, в этом случае мы сами во много раз усилили бы атомный взрыв и способствовали страшным разрушениям и бедствиям на нашей собственной территории. Больше того, наши специалисты установили, что успеть перехватить межконтинентальную баллистическую ракету за двадцать пять-тридцать секунд совершенно невозможно. Я обращаю ваше внимание, Харвуд, что в данном случае имелась в виду ракета со скоростью не больше двадцати тысяч километров в час, а Советы, по-видимому, могут уже посылать свои ракеты со скоростью около тридцати тысяч километров в час; стало быть, и двадцати пяти секунд для того, чтобы хотя бы узнать о приближении ракеты, мы иметь не будем. Вывод ясен. Рассуждения Стоуна выглядят до нелепого устаревшими.

– Я снова не понимаю вас, – заметил Харвуд. Прайс с досадой передернул плечами:

– Не воевать мы, по-видимому, не можем. Но прежде чем начать войну против Советов, следует обеспечить внезапность. Я не очень верю в нее, это сложное дело, однако, если мы хотим победить и при этом избежать ответного удара межконтинентальными ракетами по Америке, мы должны подумать о том, как обеспечить внезапность. Но это не все… Я много думал за последнее время и пришел к выводу: мы с вами, Харвуд, должны подумать о том, что мы можем сделать, чтобы отвести угрозу ответного удара со стороны русских. Для этого я и пригласил вас.

Харвуд сказал:

– Я разрабатываю один план совместно с военным командованием. В подходящий момент мы пошлем наши реактивные бомбардировщики дальнего действия в налет на районы стартовых площадок, с которых запускаются межконтинентальные баллистические ракеты. Мы начнем с этого.

Прайс с сомнением посмотрел на Харвуда. Тоном сожаления он произнес:

– Боюсь, ничего путного из этой затеи не выйдет: своими межконтинентальными баллистическими ракетами русские нанесут ответный удар по нашей стране раньше, чем наши бомбардировщики доберутся до цели. Да и вашим агентам будет нелегко установить районы стартовых площадок. Не надо забывать, что ракеты не нуждаются в аэродромах, их можно запустить с любого места, сегодня они будут здесь, а завтра за тысячу километров отсюда. Но мысль ваша правильная: внезапность и удар в первую очередь по стартовым площадкам. Вам придется послать туда людей.

Харвуд заверил:

– Уже посылаю.

Прайс неожиданно вспомнил:

– А что с лабораторией Ясного?

– В ближайшие дни она будет уничтожена.

Прайс снова бросил на разведчика недоверчивый взгляд и протянул ему руку. Харвуд направился к выходу, но не успел он подойти к двери, как в кабинет стремительно вбежал Скаддер и на ходу крикнул:

– Второй… Русские запустили второй спутник! В шесть раз больше первого… и в спутнике – собака!

Прайс побледнел и схватился за сердце. Харвуд поспешно вышел из кабинета.

Глава девятнадцатая

– С каким же заданием вас сбросили близ Краснотала? – повторил полковник Соколов свой вопрос.

– Я не знаю никакого Краснотала, – отвечал Абдулла Османов.

– И вы не знаете вот этого гражданина? – Соколов указал на Струнникова.

– Я его никогда не видел.

– Гражданин Струнников, вы не опознаете в этом человеке того агента иностранной разведки, вместе с которым вы были сброшены на парашютах в районе Большого Гая?

– Он, это он… И фигура, и весь облик, – подтвердил Струнников.

Абдулла Османов был изобличен фактами. Сейчас полковнику необходимо было проверить – действительно ли он тот самый агент, в результате переброски которого на нашу территорию и возникло дело «Незваный гость», одно ли и то же лицо арестованный Османов и тот, кого тогда Струнников тащил на себе от Вороньего острова до шоссе на Краснотал?

Струнников снова, в десятый раз, начал рассказывать подробности переброски его в Советский Союз. Абдулла Османов молчал; после того как его не только взяли с поличным, но и опознали в нем руководителя банды карателей в Крыму в годы войны, его песня была спета, он это понимал и не хотел ничего говорить. По крайней мере так он будет отвечать лишь за то, что Соколову уже известно. Но Харвуд допустил оплошность, послав его вместе со Струнниковым, с этой слякотью. «Впрочем, теперь оба они уже не нужны Харвуду – они провалились, – размышлял Двадцатый. – И, чем черт не шутит, может быть, еще удастся сторговаться, и ему сохранят жизнь? Что же изменится оттого, что полковник Соколов будет знать, что это именно его, Абдуллу Османова, сбросили на верхушку старого дуба там, в украинском лесу? Ничего не изменится, но в таком случае Струнников потеряет возможность выторговывать себе жизнь за его счет. Об этом следовало подумать». Полковник Соколов прервал Струнникова:

– Вы говорили, что вам было приказано направиться в Киев и там ждать указаний… От кого? От него?

– Думаю, что да.

– Лжешь, собака, – произнес Абдулла с ненавистью. Струнников вздрогнул и всем телом подался в сторону Двадцатого.

– Спокойно, спокойно, – по знаку полковника перед ними встал капитан Русаков.

Животный страх, исказивший сейчас физиономию Струнникова, казалось, доставлял удовольствие Абдулле Османову.

– Записывайте… – сказал он, не сводя глаз со Струнникова. – Этой крысе дано задание отвлечь на себя внимание, а затем отправиться в Москву и установить связь с агентом Прайса и Харвуда Джо Снэйком, который работает под кличкой «Михаил Иванович». То же самое этот субъект должен сделать и после отбытия срока в случае провала с приземлением.

– Это так, гражданин Струнников?

Ответа не было.

Создалась ситуация, к которой арестованный был явно не подготовлен.

– Вы будете теперь говорить? – Соколов пытался понять, почему Абдулла выдал своего коллегу.

– Буду. – Голос Двадцатого дрогнул: он вспомнил клятвы и заверения, которые давал Спаркмэну и Харвуду в последнюю ночь пребывания в Соединенных Штагах, – тогда будущее представлялось ему совсем в ином свете.

Струнникова увели.

Абдулла Османов говорил медленно, подбирая слова, которые Русаков старательно записывал в протокол допроса… Выброска, поездка в Тянь-Шань, снимок с геологической карты и покушение на Ясного… О прошлом там, в Крыму, гражданин полковник сам знает – это было, когда он, Абдулла, был еще очень молод. Война сделала его из честного советского человека предателем, но он всегда мечтал возвратиться к новой жизни. И если ему дадут эту возможность…

– Вы напишете показания о шпионской школе, в которой вас обучали?

– Да, напишу.

– Больше вы ничего не скажете нам?

– Я рассказал все.

Полковник Соколов с усмешкой посмотрел на арестованного.

– Если вы хотите, чтобы мы вам поверили, вы должны рассказать абсолютно все о вашей поездке в Тянь-Шань, подробно о полученных вами от Харвуда заданиях, о связях… при выполнении задания.

Не поднимая головы, Абдулла Османов произнес:

– Эти вопросы вам придется адресовать к Джо Снэйку, когда вы его поймаете… Я – только исполнитель,

– Не беспокойтесь, Джо Снэйка мы поймаем, – резко заметил Соколов. – Что же касается вас, вы зря преуменьшаете свою роль. Послушайте, Абдулла Османов, давайте перестанем играть в прятки, я хорошо понимаю вас: неудачная попытка шпионажа и неудачная попытка покушения на профессора Ясного… Заброска на нашу территорию… Ну, еще преступная деятельность во время гитлеровской оккупации Крыма… Так ведь?

– Так. Что же еще?

– Вы слишком легко расцениваете свои преступления, решив быть откровенным с нами только отчасти. Ну уж если так, мне придется предупредить вас, что ваше положение серьезнее, чем вам представляется. В Загорске вы чуть не убили Иванова, в поезде вы вместе с Красавиным убили Камзолова, а документами его воспользовались в преступных целях, у Сары-Джас вы расправились с колхозниками, чтобы под их видом проникнуть к Ясному и Лучинину. А в нашей стране, как вы знаете, существует закон о суровом наказании за убийство. Имейте в виду, отказываться нет смысла – агент Харвуда и Гелена, Конрад Зуппе, он же Василий Иванович Ухваткин, нами арестован.

Двадцатый съежился. Теперь он понял, что проиграл окончательно – установление его личности дало полковнику Соколову возможность предъявить ему те обвинения, которых он, Абдулла Османов, боялся больше всего.

– Операция «Вирус», – говорил генерал Тарханов. – Если о ней судить по показаниям шпиона Зуппе и по той информации, которую он на сей счет имел от своего шефа Джо Снэйка, можно прийти к выводу, что она уже закончилась провалом. Харвуд любит точные определения. «Вирус». Почему именно «вирус»? Не потому ли, что так же незаметно, как этот невидимый простым глазом микроб проникает в человеческий организм, должен был агент Харвуда под видом Макгайра проникнуть в лабораторию Ясного, а другой агент в его разведывательную группу в Небесных горах? Как вы думаете, Иван Иванович, а?

– Думаю, что смысл шифра операции вами, товарищ генерал, раскрыт правильно. Но я абсолютно убежден, что существует и второй вариант этой же операции, – ответил Соколов.

– Я тоже уверен, что дело обстоит так. Как видите, Харвуд неглуп, даже название операции он придумал таким образом, чтобы оно в случае провала с лже-Макгайром и Двадцатым могло сбить нас с толку, создав видимость отсутствия теперь всякой опасности.

– Но оно не собьет нас.

– Верно, Иван Иванович, – генерал говорил твердо. – А почему не собьет? Вспомните, как мы пошли по следу с самого начала: нам помогли рядовые советские люди, они указали нам на вражеских лазутчиков… А теперь? Если бы не рабочий Семен Надеин и не инженер Горелов, возможно, мы не имели бы и представления о дальнейших намерениях Харвуда и его резидента. Но нам надо спешить, мне кажется, что на этот раз дело идет к концу.

– Будем надеяться, товарищ генерал.

– Луизу Вернер арестовывать пока не надо.

– Понимаю, товарищ генерал. Разрешите идти?

– Да, конечно. Кстати, вы не читали интересное сообщение о том, что произошло в контролируемом американцами районе Тихого океана?

– Нет, а что?

– Вот посмотрите, что сообщают наши газеты в телеграммах из-за границы: «Как пишут газеты Австралии, Новой Зеландии, Японии и Индонезии, два дня тому назад с одного из островов запретной зоны поднялся неведомый летательный аппарат, по-видимому, космическая ракета. Достигнув высших слоев стратосферы, ракета взорвалась. Взрыв был виден на расстоянии тысячи километров. Судя по силе взрыва, на ракете имелись атомные бомбы».

– А нельзя предполагать, что имел место очередной опыт с атомной бомбой? – спросил полковник.

– Нет, нельзя. Как пишет в американских газетах прогрессивный писатель Артур Гибсон, одновременно со стартом космической ракеты на неизвестном нам пока острове началась расправа с рабочими… Спасаясь от уничтожения, многие бросились в море… Кое-кого из них удалось спасти японским рыбакам. Спасенные утверждают, что ракета – она называлась «Космос» – была захвачена обреченными на смерть людьми, среди которых будто бы находился известный китайский инженер Чжао Мин, американский ученый Джон Старк и капитан Нортон. Гибсон чтит память погибших.

Задача, поставленная Соколовым перед капитаном Пчелиным, была конкретна: установить, кому Луиза Вернер, она же Алла Цветкова, передает сведения, полученные ею от Горелова, касающиеся местонахождения секретной лаборатории Ясного.

На другой же день после последнего свидания с Гореловым молодая женщина отправилась на станцию и по автомату позвонила ему на службу. Ей ответили, что инженер Горелов заболел и поэтому не работает. Тогда она позвонила Горелову домой, сказав, что звонит-де ему со службы по распоряжению начальства. Ей ответили, что с Гореловым плохо, он находится без сознания, умирает. Тоном сочувствия она несколько раз переспросила, действительно ли Горелов не приходит в сознание: как это сейчас понимал капитан Пчелин, последнее обстоятельство ее устраивало как нельзя лучше, бывший возлюбленный не мог выдать ее.

Пчелин не спал всю прошлую ночь – ему пришлось отвезти инженера с дачи на медицинский пункт, где врачи нашли его состояние весьма опасным. Из разговора Горелова с полковником Соколовым капитан понял, что инженер проглотил солидную дозу сильного яда не потому, что Луизе Вериер удалось провести его, а просто, чтобы она не могла заподозрить, что ее замысел раскрыт. Горелову было ясно, что успех, с которым он сыграет свою роль при встрече с бывшей возлюбленной, необходим Соколову для дезинформации вражеской разведки – в этих условиях щадить себя он не мог. И теперь, когда, по замыслу шпионки, он должен был находиться в агонии, Горелов, наоборот, выздоравливал – врачи не отходили от него ни на минуту.

Накупив на станции продуктов, Алла Цветаева направилась к себе на дачу.

Когда же, кому и каким образом она передаст адрес лаборатории? Самый характер пущенного ею в ход яда – быстродействующего, давал основания предполагать, что она вынуждена спешить.

Но, как заметил Пчелин, она спокойно пообедала. И улеглась в гамаке отдыхать. Под вечер на веранде собралась шумная компания, играли в карты, пели… Люди из группы Пчелина продолжали следить за дачей…

Из калитки выскочила девочка лет двенадцати. Внимательно осмотревшись, она быстро юркнула в сторону и побежала по затененной густыми деревьями улице. Пчелин направился за ней. Так шли они довольно долго; сделали солидный круг, вышли на шоссе, идущее к Москве, и, пройдя по нему с четверть километра, приблизились к соседнему дачному поселку. Как отметил Пчелин, пройти в этот поселок девочка могла бы более близким путем, если бы она, выйдя из дачи, пошла напрямик открытым полем, а не петляла по улицам. Очевидно, ей было приказано идти именно этой дорогой.

Дойдя до поселка, девочка еще раз осмотрелась и резко свернула влево, к большой даче с мезонином. Но в дачу она не вошла, а перелезла через изгородь в сад и по дорожке направилась к расположенному в глубине его небольшому флигелю. Пчелин следовал за ней.

Дверь флигеля оказалась заперта, но девочку это не смутило, она тихо постучала. Кто-то отодвинул край занавески на окне, посмотрел. Потом в помещении вспыхнул свет, и девочка проскользнула в дверь, которую ей открыли. Одним прыжком капитан Пчелин очутился у окна: девочка со смешком, не отдавая, кажется, себе отчета в сущности порученного ей дела, вынула из кармана платьица записку и вручила ее стоящему перед ней мужчине. Тот повернулся лицом к окну, и в то же мгновенье Пчелин отпрянул в сторону: перед ним был тот самый стиляга с черными усиками, которого он хорошо знал по часовой мастерской – «почтовый ящик» вражеской разведки.

Девочка тотчас убежала обратно.

Теперь Пчелин решил проследить, что будет делать человек, получивший донесение Луизы Вернер.

Ждать пришлось недолго. Стиляга вышел на улицу – и, воровски озираясь, быстро направился к станции. «К автомату», – подумал Пчелин и не ошибся. Из телефонной будки шпион вышел раздосадованный, купил билет и стал нетерпеливо поджидать электричку. В вагон Пчелин вошел вслед за ним. Стиляга почему-то нервничал, очевидно, его смущала необходимость везти кому-то записку, иметь при себе документ, который в случае чего мог служить против него уликой, – по крайней мере так казалось Пчелину.

Они сошли на одной из станций, и капитану снова пришлось незаметно идти по следу врага.

С шоссе пошли на проселок, отсюда во все стороны расходились дачные, мало застроенные улицы, с глубокими колеями дорог, с домами, скрытыми за заборами, из-за которых поднимались верхушки плодовых деревьев. Невдалеке темнел лес.

Шпион не стал углубляться в просеки. Он прислонился к ближайшему забору и притаился. Не успел Пчелин сообразить в чем дело, как из-за угла показалась женщина. Она оказалась уже пожилой, толстой, с заплывшей жиром физиономией.

Шпион выступил ей навстречу. До слуха Пчелина донеслось: «Михаил Иваныч приказали…» Это сказала женщина. Она спрятала бумажку и направилась обратно. Пчелин осторожно двинулся за ней.

Итак, «Михаил Иваныч»! Наконец-то он, кажется, разыскал его логово.

Шли вдоль заборов по одному из проселков. Вот уже и лес совсем рядом… Женщина свернула в калитку. За забором залаяла собака. Послышался мужской голос:

– Федосья, это ты?

– Я, я, кто же еще… – затараторила женщина. – А ты, Гаврила Акимыч, спустил бы собаку-то! Пора уж, вишь, совсем темно.

Послышался лязг цепи, и собака бросилась к забору, у которого притаился Пчелин.

Настала ночь. Пчелин несколько раз подходил к интересовавшей его даче, он ничего не заметил – мешала собака.

Из осторожных расспросов редких прохожих капитан узнал, что дача принадлежит пожарнику Самохину. Таким образом, теперь чета Самохиных выступала на первый план. Но какова же роль Самохиных? Пчелин давно заметил телефонный провод, идущий в их дачу… Может, они тоже служат «почтовым ящиком» для Джо Снэйка – «Михаил Иваныча»? Но вскоре капитану пришлось от этой мысли отказаться: ночью ворота дачи, ведущие прямо на шоссе, неожиданно распахнулись, и из них в полной темноте выползла легковая машина.

– Осторожно, Михаил Иваныч, – тихо предупредил мужской голос у ворот.

– Так не забудьте, Гавриил Акимыч, о чем я просил, – произнес невидимый «Михаил Иваныч». Пчелин узнал его голос.

– Можете не сумлеваться, все будет в аккурате, – заверил хозяин дачи и захлопнул ворота.

Машина перевалила через кювет и с потушенными фарами помчалась по шоссе. Капитан Пчелин остался один: «Куда отправился Снэйк? Когда он вернется? Возможно, он повез кому-то донесение Луизы Вернер о лаборатории Ясного…» – размышлял капитан.

Теперь надо было срочно обо всем доложить полковнику Соколову, и капитан поспешил к станции – оттуда он мог вызвать автомобиль. Было досадно, что Снэйк уехал и он, капитан Пчелин, не имел возможности следовать за ним, но тот факт, что наконец-то удалось стать на его след, радовал. Полковник Соколов оказался прав, приняв решение до поры до времени не трогать стилягу из часовой мастерской, сегодня эта предусмотрительность себя целиком оправдала.

На следующий день Гавриил Самохин получил двухнедельный отпуск «по семейным обстоятельствам» и, не заезжая домой, исчез.

Самохин появился в Сосновском районе: рыскал по деревням, сидел в чайной, угощая случайных знакомых. Стежка-дорожка, на которую он вступил теперь, явилась логическим завершением всего жизненного пути этого хищника и лицемера. Единственное, что имело для него значение в жизни, были деньги, и он всегда и всеми средствами старался приобрести их как можно больше. Удобнее всего оказалось брать деньги, делая вид, что не знаешь, с кого их берешь и за что; этому правилу Самохины следовали неукоснительно, оно, как им казалось, застраховывало их от ответственности перед судом. Однако новое поручение «Михаила Иваныча» выходило за рамки обычного, за него браться с закрытыми глазами было нельзя: Снэйку пришлось основательно проинструктировать Самохина и выдать ему солидный аванс. Как всегда, при беседе присутствовала «сама» – Федосья-Фекла, она же завладела и деньгами Снэйка. Естественно, Снэйк не сообщил им, с какой целю он интересуется сведениями, достать которые поручил Самохину.

Очутившись в далеком Сосновском районе, Самохин говорил, что он будто бы разыскивает родственников, эвакуированных сюда еще в годы войны. Ему верили, сочувствовали, с ним охотно выпивали, без утайки отвечали на его многочисленные вопросы. Самохин восхищался действительно прекрасными видами района, лугами, лесами, речками. Среди случайных встречных словоохотливого пожарника были разные люди, но все они как бы просеивались им через крупное сито и уходили прочь, не задерживаясь – он искал подходящего человека. Таким, судя по всем сведениям, мог быть старик Егор Куприянов, в прошлом зажиточный хуторянин, приторговывавший скотом, а теперь работавший пасечником в крупном колхозе. Человек замкнутый, молчаливый, дед Егор остался доживать век в своей хате на опушке леса, хотя семья его, сыны и внуки давно переселились в деревню.

С Куприяновым Самохин познакомился в чайной: старик пил с ним водку и ронял скупые слезы на большую русую бороду. Собственно, плакать ему было не о чем, просто он вспомнил дни молодости, поездки по ярмаркам, сделки, барыши, гулянки. Потом все это пошло насмарку и пришлось жить иначе. Самохин усердно потчевал старика и, перегнувшись к нему через стол, пьяным шепотом бередил его воображение. Так они подружились, и Самохин появился в лесной усадьбе Егора Куприянова. Пробыл он там всего несколько часов, а возвратившись в Сосновку, сел в поезд и уехал. Но через день Самохин вернулся и, купив в местном гастрономе водки и закусок, снова направился к Егору Куприянову. На этот раз он никуда не спешил, и уже никто не видел пьяных слез деда Егора – они пили вдвоем. Самохин без умолку болтал, Куприянов молча глотал «столичную» и с аппетитом жевал копченую колбасу.

На следующий вечер, когда уже изрядно стемнело, с проселка к лесу свернула запыленная «Победа». Машина остановилась у избы, и из нее вышли трое мужчин, одетых в летние пальто, со шляпами и портфелями.

– Вот они, мои ученые-изобретатели, – указал на них Самохин. – Хлопот тебе с ними никаких, а заплатят хорошо, потому дело у них научное, первой срочности, спешить надо дозарезу, а в городе, сам понимаешь, какое может быть спокойствие – комиссии да корреспонденты замучили.

Егор был сильно под хмельком.

– Пусть живут.

Самохин не отставал:

– Уговор, Егор Спиридоныч, дороже денег, штоб об изобретателях ни гу-гу! Ни одной живой душе. А то опять понаедут тут и придется им и отсюда бежать.

– Об этом не сумлевайся, никто знать не будет, мне самому невыгодно.

– То-то!

Самохин представил деду Егору его будущих жильцов-«инженеров»: народ оказался хоть и городского вида, а простецкий: Михаил Иваныч, Валерий Борисыч… Не очень понравился старику только третий – латыш Ян.

Снова на столе появились вино и закуски, Егору это нравилось. Гости не сидели сложа руки, им же нужно было работать над изобретением – несколько в стороне от жилья, на лесной поляне, они с помощью Самохина быстро возвели высокий забор.

Через два дня на рассвете прибыла машина-трехтонка.

– Привезли научную аппаратуру, – пояснил старику Валерий Борисыч.

Чума нервничал: наступал решительный момент, еще несколько дней – и задание по уничтожению лаборатории Ясного будет выполнено. И в момент, когда, казалось, следовало лишь радоваться, Фокса начали грызть сомнения. Собственно, все говорило за то, что дело идет так, как ему и надлежало идти под руководством такого опытного агента, как он, но все же именно это его почему-то сейчас и смущало.

В рабочем грузчике, приехавшем на трехтонке, Фокс с удивлением узнал Грина. Они отошли в сторонку и уселись на краю канавы.

– Вы уверены в успехе? – спросил Грин.

– Это зависит от качества доставленной вами аппаратуры.

– За аппаратуру и взрывчатку я ручаюсь, Алхимик умеет обращаться с ней?

– Да.

– Когда же вы закончите операцию?

– Через неделю.

– Успеете?

– С трудом… Но приходится спешить – сидеть тут долго опасно.

– А старик хозяин? Он может догадаться и выдать вас потом…

– Он не сумеет сделать этого… Я поручу Самохину убрать его, но только после нашего отъезда отсюда. О нашем пребывании тут не знает ни один человек, поэтому никто нас ни в чем не заподозрит. Они подумают…

– Что залетел один из шаров, о которых так много было разговоров… Сегодня я сообщил Харвуду дату окончания операции.

– Хорошо.

Грузовик быстро ушел. В тот же день на пасеке неожиданно появились сын Куприянова с женой – они приехали за медом для колхоза и привезли новые ульи. Этот визит встревожил Фокса, – отослав своих подчиненных на окруженную высоким забором площадку, где монтировался аппарат, он решил сам понаблюдать за поведением старика хозяина. Однако ничего подозрительного не обнаружил. Сын Куприянова оказался статным и красивым парнем, загоревшим за лето до черноты, а сноха – молодой женщиной, ясноглазой и улыбчивой, с жгутом повязанных вокруг головы светлых волос.

– Прохожий, – махнул старик рукой в сторону сидевшего на завалинке Яна. Дети старика прохожим не поинтересовались, им было некогда, они спешили возвратиться в колхоз. Фокс посмотрел им вслед успокоенный. В этот момент он даже забыл о том, что еще недавно был Федором Хмелько и имел неприятную встречу с лейтенантом милиции, ему было не до воспоминаний.

– Неприятный тип, – брезгливо сказала молодая женщина, когда подвода отъехала на некоторое расстояние от домика деда Егора. – Ты заметил, Сережа, как он настороженно следил за нами?

– Судя по описаниям внешности Хмелько, это он, – сказал парень и хлестнул лошадь: – Ну, милая, поехали!

Девушка шутливо шепнула:

– Ну, не подкачай, капитан Русаков.

– С такой помощницей-то? Что ты, Женя!

Повозка скрылась. Ян поднялся с завалинки и пошел к своим людям.

Валерий Олиф-Алхимик с помощью Фокса и Снэйка возился с аппаратом, Самохин старался отвлекать внимание хозяина, который, впрочем, изобретательской деятельностью своих постояльцев ничуть не интересовался – он почти все время пропадал на пасеке с пчелами.

С вечера пошел дождь, неожиданно поднялся по-осеннему холодный ветер. К полуночи несколько стихло. Снэйк готовил автомобиль к далекому рейсу – из района следовало уезжать немедленно после взрыва. Самохин трусил – он не был уверен, что Егор Куприянов окажется недогадливым и снова поверит его басням; тогда старика придется ликвидировать, а как-никак ввязываться в такое дело ему очень не хотелось, да и не было нужного опыта. Но отказаться от выполнения поручения «Михаил Иваныча» Самохин боялся – теперь он целиком находился во власти этих страшных людей, которые в случае чего могут уничтожить и его самого. Нет, уж лучше пусть жертвой будет старик Куприянов.

Чума склонился над нарисованной от руки картой района. Вот она – река Соть, на крутом берегу которой издалека виднеются маковки церквей – там старинный монастырь. Фокс и его люди основательно изучили весь район и пришли к единодушному мнению: секретная лаборатория может находиться только на территории монастыря – это было единственное место в районе, окруженное тайной, вход за стены монастыря без специального пропуска строжайше запрещен, охрану несут военные. Сведения, полученные от Семена Надеина и инженера Горелова, совпали. Они не вызывали сомнений.

Фокс рассчитывал расстояние от хаты Куприянова до интересующего его объекта – монастыря: десять километров. Аппаратом же можно управлять по радио и на расстоянии ста километров.

Взрывной механизм поставлен на место – вес специальной, доставленной Грином взрывчатки вместе с оболочкой, в которую она заключена, составляет около полутонны. Взрыв будет произведен на высоте трехсот метров. Миллионные доли секунды, в течение которых ночь как бы превратится в день, – и с лабораторией Ясного будет покончено, от монастыря останется одно воспоминание.

Мотор тихо загудел: водород из баллонов шел в лежащую на земле оболочку, которая стала шевелиться, как живая, приподниматься, постепенно принимая форму шара.

Чума снова и снова высчитывал курс, по которому придется вести управляемый с помощью портативной рации воздушный шар. Взрыв следовало произвести точно над целью, когда шар появится над излучиной реки Соть, над блестящим куполом собора…

Алхимик хлопотал у рации, Снэйк и Самохин возились со стропами у шара.

Кто-то неожиданно приказал:

– Руки вверх!

Фокс метнулся к забору – там стояли солдаты. Тогда он схватил зубами ворот рубашки, но зашитой в нем ампулы с цианистым калием на месте почему-то не оказалось. Вот оно – мучившее его предчувствие! Чума поднял руки. Так же поступили и его помощники. На площадке появился полковник Соколов, а вместе с ним тот загорелый парень, принятый Фоксом за сына Егора Куприянова, и еще один в форме капитана.

– Отберите у них оружие, – приказал полковник.

– Вот мы и встретились, «Михаил Иваныч». – К Снэйку подошел капитан Пчелин. – Ваше оружие! Ба, да тут, товарищ полковник, и бывший Макгайр! – он насмешливо взглянул на Алхимика.

– Ладно, там разберемся, – сказал полковник и обратился к Фоксу: – Ну что ж, гражданин Хмелько, операция «Вирус» окончена. Надеюсь, вы уже сообщили об этом Харвуду?

Фокс молчал. Соколов внимательно рассматривал отобранную у него карту района.

– Мы так и думали – монастырь, – произнес он.

– Еще бы несколько дней… – в отчаянии прошептал Фокс.

– И воздушный шар был бы точно направлен на цель – в этих делах у вашей разведки имеется опыт. Но вы ошибаетесь, в монастыре нет никакой лаборатории.

Фокс почувствовал, что сейчас с ним будет плохо…

– Да, да, на этот объект нацелили вас мы. Так что вы тут зря старались.

Диверсантов привели к избе. С дороги сюда уже сворачивали автомобили. Старик Егор Куприянов сидел на завалинке и спокойно курил махорку.

– Спасибо, отец, – полковник крепко пожал ему руку.

– Чего уж… – Егор Спиридонова улыбнулся в усы. – Поиграли мы малость в прятки… потому они меня за прохвоста посчитали…

Только теперь Чума понял, что операция «Вирус» окончилась не сегодня, а значительно раньше, и окончилась не по плану Харвуда.

Глава первая

С секретного завода в Брайт-ривер исчез инженер Можайцев. Уильям Прайс узнал об этом из шифровки, полученной им на рассвете, и тотчас приказал своему пилоту готовить самолет.

– Через тридцать минут мы должны быть в воздухе, – сказал он с непонятной пилоту яростью. – Мы полетим в Брайт-ривер и разыщем этого русского инженера, хотя бы черти утащили его в ад. Идите.

Над виллой Прайса на Гудзоне, над обширным, густо заросшим парком метался порывистый, свежий ветер. Серые тени лежали на дорожке – близилось утро. Гейм спешил к самолету, у которого уже возился бортмеханик Финчли, «крепыш Боб».

– Готовься к полету в преисподнюю, – хмуро сказал Гейм.

– А почему такой курс и такая спешка?

Гейм проворчал:

– Исчез какой-то инженер Можайцев.

– Можайцев… исчез? – «крепыш Боб» даже засвистел от удовольствия. – Представляю, как это взбесило старика!

– Перестань болтать, идет Прайс, – шепнул Гейм. Уильям Прайс не шел, а почти бежал к самолету.

Посадив самолет, капитан Гейм огляделся: нет, он не ошибся – кроме бетонной дорожки аэродрома и караульного помещения, в этой заброшенной долине ничего не было.

Брайт-ривер – блестящая река! Но тут, в горной долине, не было не только реки, а и тощего ручейка. Горные кряжи, серые, безлесные скалы громоздились со всех сторон. Даже при ярком солнце здесь чувствовалась пронзительная свежесть слегка морозного утра, – тайный аэродром «короля урана» находился довольно высоко над уровнем моря.

Но где же все-таки секретный завод? Гейм недоумевал.

Прайс проворно выбрался из кабины самолета.

– Вы отправитесь со мной, капитан, – приказал он летчику.

– Слушаюсь, сэр.

Гейм отдал распоряжения своему бортмеханику и поспешил за Прайсом. И только теперь он увидел скрытый от посторонних взоров маскировочной сетью вертолет.

Навстречу им шел среднего роста пожилой человек в штатском, с седыми, подстриженными щеточкой усами и с трубкой в зубах. При одном взгляде на этого человека летчику стало ясно, что побег из этих мест инженера Можайцева – происшествие действительно из ряда вон выходящее: человек с трубкой в зубах был Аллен Харвуд, один из крупных специалистов разведки.

Вслед за Харвудом шел плечистый мужчина с большим рыхлым лицом, нижнюю часть которого скрывала густая борода.

– Не нашли? – спросил Прайс, здороваясь с Харвудом.

– Пока не удалось обнаружить… Надеюсь, Годдарт сумеет помочь нам. – И Харвуд кивнул в сторону своего спутника.

– Вознаграждение – десять тысяч долларов, – сказал Прайс.

Годдарт молча поклонился.

Подошли к вертолету. По знаку Прайса Гейм тоже занял место в пассажирской кабине.

Машина поднялась над аэродромом и, набирая высоту, ущельем пошла на север.

Вокруг вздымались горы, пересеченные во всех направлениях пропастями с голыми каменными ребрами, отполированными дождями и ветрами столетий.

Гейм размышлял: «Кто же он, этот русский инженер, и куда он мог деться тут, среди будто псами обглоданных скал?»

Через несколько минут вертолет приземлился на крошечной площадке, невдалеке от которой на склоне холма виднелись строения.

– Идите за мной, – приказал Прайс.

Поднялись на холм и, предводительствуемые Годдартом, который, казалось, знал здесь все и всех, торопливо прошли ряд помещений, у дверей которых стояли часовые. В обширных светлых комнатах располагались неизвестные Гейму приборы, кое-где люди трудились над чертежными досками. Потом прошли в длинное каменное строение, которое, как догадался Гейм, представляло собой небольшой экспериментальный завод.

Годдарт привел Прайса и Харвуда в скромно обставленный кабинет, в котором рядом с письменным столом стоял несгораемый шкаф.

– Здесь рабочее место инженера Можайцева, – пояснил Годдарт.

Прайс быстро подошел к сейфу.

– Бумаги… Покажите мне его бумаги! – отрывисто приказал он.

В следующее же мгновенье он со стоном застыл на месте: внутри шкафа на стальных полках лежали груды серого пепла.

– Копии… Где копии документов? – прошептал Прайс.

Годдарт уныло ответил:

– В целях особой секретности инженер Можайцев не делал копий. Он ссылался на ваше распоряжение.

Прайс захрипел и схватился за грудь.

Летчик взял старика под руку и помог ему добраться до кресла. Харвуд сохранял спокойствие.

– Пригласите сюда инженера Шольца, – приказал он Годдарту.

Годдарт вышел. Прайс произнес почему-то шепотом:

– Аллен, вы думаете, что Шольц знает, что сталось с главным конструктором и кто уничтожил его чертежи, расчеты?..

Харвуд пожал плечами.

– Они были большими друзьями… К тому же Шольц – ближайший помощник инженера Можайцева.

Летчику показалось, что Харвуд чего-то недоговаривает.

Можайцев… Инженер… Нет, сколько Гейм ни ломал голову – эта фамилия ничего ему не говорила.

Летчик отошел к окну. Утреннее, по-весеннему мягкое солнце золотило чахлые газоны во дворе. На изорванном каменными пиками горизонте синели далекие, застывшие на месте облака.

Прайс тихо произнес:

– Может быть, он упал в пропасть и разбился?

Но Харвуд, кажется, не хотел оставлять ему никакой надежды.

– Мы уже осмотрели все вокруг, исследовали каждый дюйм… К тому же… – Харвуд показал на сейф.

Стараясь говорить спокойнее, Прайс сказал:

– Нельзя ли предположить, что Можайцева похитили, а затем уничтожили результаты его труда?

– Не думаю. – Харвуд принялся раскуривать свою трубку. – Не думаю, – повторил он. – В этом деле есть одна деталь, о которой я сообщу вам позднее.

Прайс неожиданно вскочил на ноги.

– Черт вас побери, Харвуд, с вашими деталями! – крикнул он, задыхаясь. – Можете ли вы сказать мне, где сейчас находится Можайцев?

– Предположительно – неподалеку отсюда, в Канаде… Ведь от завода в Брайт-ривер до канадской границы рукой подать.

Гейму казалось, что вот сейчас «короля урана» хватит удар – его лицо посинело, глаза потухли…

– Вы в своем уме, Аллен?

– Вполне. Почему бы не предположить, например, что Можайцев бежал с вашего завода, предварительно уничтожив материалы, над которыми он работал по контракту с вами?

– Бежал? Зачем?

– Предположительно, – Харвуд усмехнулся, – для того, чтобы передать свое изобретение русским… Он же как-никак – русский, хоть и живет у нас.

– Если эта ваша версия верна… О боже, вы же знаете, что это должно значить для нас с вами, Аллен, – растерянно произнес Прайс.

– Успокойтесь, мистер Прайс, – в голосе Харвуда послышалось сочувствие, – я принял все меры. Ручаюсь, скоро вы получите разъяснения от него самого.

В дверь постучали. В сопровождении Годдарта вошел Шольц. Как отметил про себя Гейм, все в этом человеке было среднее: рост, возраст, румянец на округлых щечках. Он был похож не на ученого, а скорее на торговца из отнюдь не первоклассного универсального магазина.

Прайс молча рассматривал немца.

– Как вы объясняете исчезновение инженера Можайцева? – спросил он наконец.

Шольц заговорил. Никакого объяснения случившемуся он не находил и терялся в догадках. Слухи о его дружбе с русским преувеличены. Так, хотя он и являлся ближайшим помощником главного конструктора Можайцева, все же в деталях он с его изобретением незнаком: Можайцев не хотел посвящать в тайну своего изобретения кого бы то ни было и при этом ссылался на особую инструкцию по сохранению секретности, подписанную Прайсом и Харвудом. Отвечая на вопрос насчет самочувствия Можайцева на протяжении последних месяцев, Шольц сообщил, что пристрастие к алкоголю тот сумел в себе преодолеть, запоями уже не страдал, но внутренне был весьма угнетен, иногда жаловался на неудачно сложившуюся личную жизнь, говорил, что своим отношением к жене заставил ее уйти, порвать с ним.

– Он знал что-нибудь о судьбе его бывшей жены? – быстро спросил Харвуд.

– Нет, ничего не знал. – Генрих Шольц поднял на разведчика свои детски чистые, голубые глаза наивного человека.

Из дальнейшего его сообщения стало известно, что особенно Можайцев переменился с прошлой осени, после того как из пансионата близ Вашингтона был похищен его ребенок, мальчик, которого он очень любил и когда-то не отдал жене.

Прайс отрывисто спросил:

– Он не имел денег, чтобы выкупить ребенка?

Шольц деликатно заметил:

– Ребенок Можайцева исчез бесследно… Выкупа никто не потребовал.

Прайс удивленно поднял брови.

– Я ничего об этом не знал, – пробормотал он и посмотрел на Годдарта. – Вы должны были сообщить мне.

Годдарт промолчал. Харвуд сделал вид, что он не слышал того, о чем только что рассказал немец.

Шольц выразил беспокойство по поводу того, что теперь, после непонятного исчезновения главного конструктора, Прайс может задержать его отъезд в отпуск, а он, Шольц, устал, хотел бы побывать у родных на Рейне, жениться на девушке, что снится ему по ночам, и затем, уже с молодой супругой, вернуться в Брайт-ривер. Харвуд прервал инженера.

– Я уверен, что Можайцев заблудился в горах, скоро мы его найдем, – сказал он спокойным тоном. – И вам нет никакой необходимости терять время из-за нелепого происшествия с вашим начальником.

Прайс проворчал:

– Постарайтесь не задерживаться там… Я приготовлю свадебный подарок для вашей жены, герр Шольц.

Поблагодарив, немец ушел. Как-то странно усмехнувшись, Харвуд сказал:

– Герр Шольц завтра выедет в Западную Германию, чтобы узами брака соединиться с той, которую ему присмотрели родственники.

Прайс сердито заметил:

– Этот парень забыл наше условие – не переписываться с родственниками. Надеюсь, в его письмах ничего не было о работе? – И он вопросительно посмотрел на разведчика.

Харвуд ответил:

– Единственным человеком, которому Шольц как-то послал письмо, является некий Бодо Крюгер. В письме Шольц называл его дядей.

– Что вы узнали об этом человеке? – спросил Прайс с тревогой.

– Крюгер такой же дядя Шольцу, как мне дедушка. – Харвуд принялся не спеша выколачивать из трубки пепел.

Прайс задумался. Потом обернулся к Гейму:

– Готовьтесь к перелету через океан… Что-нибудь через недельку. Вы доставите мне оттуда инженера Можайцева, его поймает Годдарт. – Прайс вопросительно взглянул на Харвуда, тот кивнул.

– Слушаюсь, сэр. – Гейм пытался понять, зачем он должен лететь в Европу, если Можайцев находится в Канаде как только что сказал Харвуд. Гейм старался уяснить себе, почему при Шольце Харвуд говорил об исчезновении Можайцева совсем иное, чем перед его появлением в кабинете. И почему Харвуд и Годдарт так странно держали себя, когда зашла речь о похищении ребенка у русского инженера? И куда же в самом деле исчез инженер Можайцев?

Прайс поднялся с места.

– Годдарт, этого русского вы доставите мне живым или мертвым, – резко и зло произнес он. – Если Можайцев удерет в Россию, вы заплатите за это своей головой. – И он направился к выходу.

Аллен Харвуд предпочитал иметь свидания с Прайсом на уединенной вилле «короля урана», расположенной на берегу реки Гудзон. Тут, в Прайсхилле, можно было не особенно опасаться нежелательных встреч с пронырливыми репортерами.

После инцидента на заводе в Брайт-ривер прошло три недели. Все это время Гейм со дня на день ждал приказа принять на борт самолета Годдарта и вылететь в Европу, но приказа не поступало. Это могло означать, по-видимому, лишь одно – Харвуду не удалось пока напасть на след инженера Можайцева. Гейм и Финчли много думали об этом русском. Летчики давно поняли, что Прайс – человек страшный, что дела, которыми занимаются в его лабораториях, направлены на создание орудий массового уничтожения. С помощью все более совершенных средств ведения войны Прайс надеялся диктовать свою волю всему миру. В его замыслы Гейм и Финчли давно проникли. Симпатии летчиков были на стороне инженера Можайцева, таинственно исчезнувшего с завода. Не важно – как, при каких обстоятельствах, с чьей помощью сбежал он из Брайт-ривер, главное – он не захотел отдать Прайсу свое изобретение. Вот почему каждый прошедший день вселял в них надежду на то, что Центральное разведывательное управление не сумело напасть на след Можайцева. И вот – увы! – Харвуд прилетел в Прайсхилл.

Гейм, встречавший разведчика на аэродроме, пытливо всматривался в его лицо. Харвуд, видимо, заметил это, но объяснил по-своему.

– Готовьте самолет, капитан, – сказал он с довольным видом. – Завтра утром вы с Годдартом отправитесь в Европу.

– Куда именно, сэр?

– В Норвегию. К утру Годдарт будет здесь.

Харвуд уединился с Прайсом, а летчики отправились в ангар, невеселые, встревоженные. Кроме них, в ангаре никого не было. Разговор начал Боб Финчли – ему не терпелось проникнуть в тайну изобретения инженера Можайцева, которому придавали столь большое значение и старик Прайс и разведка.

– Понять не могу – в чем тут дело? – ворчал он. – Неужели Можайцев работал над проектом космического корабля? Может, Прайс оттого и бесится?

– Вряд ли… – Гейм с сомнением покачал головой. – Оборудование, которое я видел в Брайт-ривер, рассчитано на что-то иное.

– Но ты ведь читал заметку в «Нью-Йорк таймсе» об интересе Прайса к межпланетным полетам?

Гейм недоверчиво заметил:

– Все это камуфляж…

Пока летчики переживали из-за неизвестного им инженера, Аллен Харвуд беседовал с Прайсом.

Глава концерна «Интернешнл уран» неподвижно сидел в кресле, устремив на собеседника тяжелый взгляд. Прайса мало утешило сообщение Харвуда о том, что Можайцев выслежен. Пока инженер не в его руках – радоваться рано.

Харвуд напомнил Прайсу об обещании рассказать ему кое-что о деталях, имеющих отношение к бегству Можайцева из Брайт-ривер.

Прайс заметил:

– Я никогда не лез в ваши секреты, Аллен, но должен признаться, во всей этой истории кое-чего не понимаю… Итак, о деталях. Что же вы тогда нашли в Брайт-ривер?

– Портативную рацию в спальне Можайцева.

Против обыкновения, Прайс оставался спокойным.

– Еще что? – спросил он.

– Нам удалось обнаружить место приземления неизвестного самолета в одной из горных долин, на расстоянии примерно двенадцати миль от завода.

– Ваших людей надо судить! – яростно вскричал Прайс. – Я поручил им глаз не спускать с инженера Можайцева, а он, оказывается, спокойно договаривался с кем-то по радио и наконец сбежал! Я уверен: во всей этой затее с побегом у Можайцева был сообщник… Кто он?

– Генрих Шольц, больше некому.

Некоторое время Прайс молчал. Затем, немного успокоившись, сказал:

– Я, кажется, понимаю ход ваших мыслей, Аллен… Значит, это дело рук Шольца.

– По-моему, Шольц тут лишь исполнитель, – заметил Харвуд.

– Стало быть, русским удалось проникнуть в мои замыслы и установить контакт с Можайцевым…

Харвуд пожал плечами.

– Кто стоит за Шольцем, я еще должен выяснить.

После короткого размышления Прайс снова заговорил:

– Теперь я не сомневаюсь – Можайцев сам сжег документы, чертежи, предварительно сделав с них фотоснимки, не мог же он захватить с собой груду бумаг. – Прайс нервно забегал по кабинету. – Эти документы при любых обстоятельствах должны быть у меня. Вы, Аллен, плохо знаете, что такое установки инженера Можайцева.

Харвуд молчал.

– Тот, у кого будут установки Можайцева, – продолжал Прайс, – окажется хозяином неба.

Харвуд с интересом спросил:

– А советские искусственные спутники Земли, а ракеты с людьми, которые большевики запускают в космос, а полеты на Луну, научные исследования?

– О, русским будет не до того! Изобретение Можайцева позволит мне уничтожить все, что бы Советы ни попытались послать за пределы земной атмосферы. – После короткой паузы старик глухо сказал: – Но ни Можайцева, ни его материалов у меня нет, и удастся ли вам, Аллен, схватить этого негодяя, – неизвестно.

– Не сомневаюсь в успехе, – успокоил Харвуд. – Мои люди уже рядом с Можайцевым. Дня через два мы опять водворим его в Брайт-ривер.

Прайс с облегчением вздохнул:

– Дай бог. – И, уже провожая Харвуда к дверям, спросил: – Кстати, что это за субъект – Бодо Крюгер?

– Коммерсант. В прошлом – нацистский офицер. – Харвуд вынул из бокового кармана фотокарточку размером с почтовую открытку: – Вот он.

Со снимка смотрел худой, длиннолицый человек в черном эсэсовском мундире. На рукаве эмблема: кости и череп. Под чрезмерно высокой тульей фуражки виднелись глаза – наглые, навыкате.

Глава вторая

Весна только начиналась, но снег уже успел сойти и лишь на вершинах гор блестел под солнцем белыми пятнами да кое-где темнел слежавшимися пластами на самом дне ущелий, в тени.

Разноцветные бревенчатые домики норвежцев выглядывали из-за вечнозеленых елей – солнце шло сюда со стороны Швеции. Величавое, спокойно-золотистое, оно плыло над холмами и равнинами и по вечерам опускалось в море на западе. С запада, от берегов Англии и Шотландии, бежали сюда невысокие волны Северного моря – глубоко-синие, кое-где будто подкрашенные киноварью.

Эрика Келлер любила эти места. Тут всегда тишина, и в одинокой горной гостинице, расположенной в глубине бухты, можно без помех работать над новой книгой о судьбах ее родной Германии. Эта тема волновала молодую писательницу.

В то утро в гостиницу неожиданно нагрянул Герман Гросс, инженер, имя которого частенько упоминалось в газетах Западной Германии то как одного из крупнейших специалистов-строителей, то как «переметнувшегося на сторону красных», «друга коммунистов», противника вооружения нового вермахта атомным оружием. Эрику и Гросса связывала испытанная дружба и, пожалуй, нечто большее, в чем они не хотели себе признаться.

После завтрака они отправились на прогулку, потом забрели на ферму Петера Андерсена, где выпили парного молока, затем спустились к берегу бухты, пересекли широкую пешеходную тропу, идущую от гостиницы и, прыгая с камня на камень, пробрались на крошечный островок. Там у Эрики был свой любимый уголок.

Гросс привез неутешительные вести – реваншисты упорно продолжают толкать страну на гибельный путь. Концерн военного преступника Круппа начинает строить мощный подводный флот. В ФРГ приступают к постройке военных судов с ракетными установками. Завод известного гитлеровского авиаконструктора Мессершмитта в Мюнхене-Риеме уже полным ходом выпускает реактивные истребители и приступил к строительству бомбардировщиков, способных нести атомную бомбу. Фабриканты смерти вновь, как и во времена Гитлера, получили крупные военные заказы, но теперь они готовятся производить и ядерное оружие, несущее уничтожение самой Западной Германии. Страшно подумать: люди, толкнувшие немцев на две истребительные войны, причинившие им много горя, погубившие миллионы немецких жизней, приведшие страну к позору и оккупации, – с упорством и яростью маньяков стремятся ныне к возврату прошлого.

– Я утомил тебя плохими известиями, – грустно улыбнулся Гросс.

Девушка не ответила, смотрела в море.

– Ты чем-то озабочена? – с участием спросил Гросс.

– Да, – она зябко передернула плечами.

– Так расскажи мне.

– Хорошо… Мне надо собраться с мыслями… Я не знаю, что наиболее важно в этой истории…

Пенный бурунчик стремительно катился с юга наперерез волнам. Потом бурунчик исчез, и у самого его основания появился какой-то крошечный и почти незаметный предмет. Сомнений не было: над поверхностью моря возвышался перископ подводной лодки. Она поняла – с подлодки вели наблюдение за побережьем.

Гросс произнес раздраженно:

– Наверное, проводят очередные учения… Кораблям НАТО очень уж нравятся норвежские воды.

Девушка снова стала смотреть в сторону горной гостиницы, неподалеку от которой волны тихо плескались о каменный берег бухты. Оттуда шла сюда, на север, тропинка, сейчас безлюдная.

– Я слушаю тебя, Эрика, – озабоченно шепнул Гросс: подлодка потеряла интерес для него.

И Эрика Келлер стала рассказывать…

Он появился рано утром, и никто толком не мог понять – откуда. Автобусы с юга в это время суток не проходили мимо, а с севера они вообще курсировали другой дорогой, через долину, там, за горным хребтом. Администрации гостиницы он назвался Перси Паркером, сказал, что пишет в английских газетах и возвращается из поездки на норвежский Север, в Финмаркен. Паркер сказал, что ему нужен покой, он должен основательно отдохнуть.

Покоя в этом уединенном уголке было сколько угодно.

Англичанин почему-то избегал прогулок и почти все время проводил в своей комнате. Лишь к обеду он появлялся в общем зале и молча занимал место за столом, как раз напротив Эрики Келлер и ее соседа – Бодо Крюгера.

Паркеру можно было дать не больше сорока лет, росту он несколько выше среднего, – на продолговатом бритом лице залегли жесткие складки, в серых глазах, за стеклами очков в золотой оправе Эрика видела выражение отрешенности, тоски и непонятного ей гнева.

Было в Паркере нечто такое, что заставляло ее внимательно к нему присматриваться. Возможно, сначала на нее подействовала перемена в поведении соседа по столу – доктора Крюгера. Она отлично помнила, как странно до появления англичанина держал себя Бодо Крюгер, поселившийся в гостинице почти в одно время с ней: он выходил к прибытию каждого автобуса, с какой-то непонятной настойчивостью приглядывался к людям. Казалось, он с нетерпением ожидал или разыскивал кого-то, кто упорно не появлялся. От пристального внимания Крюгера не ушел и Перси Паркер, но и он, кажется, не принес ему ничего нового. Крюгер терял терпение, нервничал, много курил. Сколько времени так продолжалось бы – неизвестно… Но однажды после завтрака Паркер, уже успевший познакомиться с Эрикой, отозвал ее в сторону.

– Фрейлейн Келлер, – сказал он на чистом немецком языке, – мне не хотелось бы, чтобы вы пострадали, и я решил предостеречь вас…

Эрика с недоумением вскинула брови.

– Сейчас вы все поймете, – продолжал англичанин. – Мне доводилось читать ваши статьи, книги, и, стало быть, я знаю вас, ваши убеждения…

– Я и не скрываю моих убеждений, – холодно заметила Эрика, не понимая, чего, собственно, хочет от нее Паркер.

Англичанин скупо улыбнулся.

– Это делает вам честь. Однако можно не сомневаться, что за вами установлена слежка даже здесь. Мне хотелось, чтобы вы об этом знали.

– Слежка? За мной? Здесь? – Эрика искренне удивилась.

Паркер тихо рассмеялся.

– Не верите? Хотите убедиться? Пожалуйста. – И он положил ей в руку пачку микроскопических фото. – Вот снимки с документов, которыми вы пользуетесь при работе над вашей книгой. Очевидно, против вас замышляется провокация.

– Кто же сделал это? – она растерялась от неожиданности.

Вместо ответа Паркер показал ей в окно – на улице, возле автобуса вертелся Бодо Крюгер.

– Он?

Паркер утвердительно кивнул.

– Но каким образом?.. – начала было Эрика. Паркер перебил ее:

– Очень просто – я заметил, как он орудовал в вашей комнате, и мне пришло в голову лишить его трофеев. Только и всего.

А вскоре произошло событие, совсем сбившее Эрику с толку.

Началось с того, что ни к обеду, ни к ужину Паркер не вышел. Потом девушка видела, как в его комнату прошел доктор. Эрика заметила, как Бодо Крюгер шептался с врачом.

По-видимому, Крюгеру удалось-таки проникнуть к англичанину, а может быть, он сумел что-то выведать у хозяина гостиницы, – как бы то ни было, поздно вечером немец заказал разговор с небольшим городком на Рейне. Эрику в тот день не оставляла тревога, ей начинало казаться, что Крюгер следит не столько за ней, сколько за Паркером. Вот почему она сочла нужным проследить за своим соотечественником.

– Герр Шольц, – заговорил Крюгер, – я нашел его… Да, да, он прибыл сюда под видом английского журналиста. Приехал из Финмаркена… Ха-ха… Без сознания… – И Крюгер перешел на шепот.

Итак, беспомощному сейчас Паркеру угрожала какая-то опасность, – так, по крайней мере, казалось Эрике Келлер. И она решительно направилась в комнату англичанина, где дежурила медсестра. Паркеру стало лучше, он уже пришел в себя и выразил девушке искреннюю признательность за ее ночной визит. Ей не терпелось как-то сообщить ему о своих подозрениях, и как только медсестра отлучилась, она тотчас передала ему телефонный разговор Крюгера. Однако, к удивлению Эрики, ее сообщение ничуть не напугало Паркера, наоборот, он заметно повеселел.

– Наконец-то, – с облегчением произнес он. – Так это, значит, мой друг Генрих Шольц послал сюда Крюгера для встречи со мной… Не беспокойтесь, дорогая фрейлейн, мне ничто не угрожает… – Он был еще слаб, и ему нельзя было много говорить.

Она покинула его в недоумении. Кто же этот его друг Шольц, если своим доверенным он направил сюда Бодо Крюгера, человека, явно связанного с тайной полицией? Как мог Паркер забыть об этом?

Ни на следующий день, ни позже ничего не произошло. Только англичанин стал держаться, пожалуй, еще более замкнуто, а Крюгер теперь буквально не спускал с него глаз и всюду следовал за ним по пятам. Должно быть, он его охранял. Так прошло около двух недель. Эрика видела, как изо дня в день менялось настроение Паркера: первые несколько дней после той ночи он оставался спокойным, – наверное, был уверен, что вот-вот явится Шольц. Но тот не появлялся, и Паркер начал проявлять беспокойство, стал задумчивым и наконец перестал даже к обеду выходить в общий зал.

Англичанин продолжал представлять загадку для Эрики; подсознательно она чувствовала, что с ним творится неладное, и чего-то ждала.

И вот это случилось… Два дня назад произошел новый сильнейший приступ. Паркер опять потерял сознание. Врача дома не оказалось. Крюгер всполошился и куда-то исчез. На правах знакомой Эрика направилась к больному. Паркер находился совершенно один. Он страшно изменился, побледнел от боли и лежал молча, стиснув зубы. Но вскоре он заговорил в бреду, вернее, он что-то шептал тихо-тихо, «про себя». Эрика никак не могла понять произносимых им слов. Английским языком она владела недурно, но Паркер даже в бреду говорил почему-то не на своем родном, а на каком-то неизвестном ей языке. Прислушавшись, девушка уловила отдельные слова и тогда поняла: он говорил по-русски. Задыхаясь, Паркер выкрикнул: «Нет, нет, я не отдам вам… Лучше смерть!.. Установки… Родине, только Родине… и жизнь мою…» И через минуту: «Жена… Сын… Куда вы дели моего сына?» Эрика слышала эти слова, но, к сожалению, не знала, что они значат. Паркер заметался, мучительно застонал. И как раз в это время кто-то рывком открыл дверь комнаты. Эрика оглянулась: на пороге стоял молодой человек с обветренным лицом, коренастый, закутанный в легкий дорожный плащ. На минуту девушка встретилась взглядом с его мутно-серыми глазами. Несомненно, парень слышал выкрики больного.

– Что вам тут нужно? – спросила Эрика, загораживая собой Паркера.

Как бы не замечая ее, парень, ничего не ответив, поспешил прочь.

Она видела его днем возле гостиницы и приняла за американца.

Больной очнулся не скоро. Увидев возле себя Эрику, он радостно оживился и пожал ей руки.

– Что с вами? – спросила она.

Глухим голосом человека, еще не вполне вернувшегося из небытия, он сказал:

– Я очень болен… там и альпинист сломал бы себе шею… Двенадцать километров до самолета оказались Дантовой дорогой в ад. – Девушка ничего не поняла.

– Вам надо всерьез приниматься за лечение.

Англичанин молчал. Закрыв глаза, о чем-то сосредоточенно думал. Потом тихо спросил:

– Я что-нибудь болтал в бреду?

– Да, но я не знаю языка, на котором вы говорили, мистер Паркер.

Он опять о чем-то напряженно размышлял.

– Вам не следует так много думать, мистер Паркер, – произнесла она шутливо.

Он поднял на нее глаза:

– Всю мою жизнь я слишком мало думал. К счастью, это позади.

Эрика не хотела иметь дело с загадками, она поднялась с места, чтобы уйти, но больной жестом остановил ее. Казалось, он понимал ее состояние.

– Фрейлейн Келлер, – заговорил он тихо. – Я не Паркер. Я – русский… пробираюсь к себе на родину…

– Пробираетесь? – с удивлением переспросила Эрика. – А почему вам не обратиться в советское посольство в Осло и спокойно ехать в Советский Союз. Зачем вы здесь?

Он пробормотал:

– Обратиться в посольство… Может быть…

– Хотите, я помогу вам, вызову сюда советского консула?

– Нет, нет, пусть это вас не беспокоит. Я жду моего друга. Он должен быть с минуты на минуту.

Когда она уходила, в дверях столкнулась с Крюгером – тот спешил к странному русскому.

Все это происходило рано утром, а днем, совсем недавно, у подъезда гостиницы остановился черный лимузин – приехал-таки Генрих Шольц.

Гросс внимательно слушал рассказ Эрики.

– Генрих Шольц… – повторил он, – где-то я уже слышал это имя. Но где и что?

Неожиданно Эрика порывистым движением схватила его за руку:

– Смотри, это же русский и его друг Шольц. Они идут сюда…

От гостиницы по тропинке вдоль берега бухты действительно шли двое мужчин. Неожиданно Гросс посмотрел вправо и тотчас вскочил на ноги: на взморье за мысом быстро всплывала подводная лодка, та самая, перископ которой они с Эрикой недавно заметили.

Крюгер оставил пачку советских газет. Можайцев просматривал статьи, корреспонденции с мест – черные строчки текста рассказывали о жизни там, на родине, к которой он стремился, на родине – такой близкой и все еще далекой. Можайцев ладонями с силой сжал виски: он был в отчаянии. Существование за океаном, долгие годы работы, которую он выполнял, не всегда понимая, для чего и кому эта работа нужна, – затем уединенное, поднадзорное пребывание в Брайт-ривер, все это отнюдь не способствовало развитию в нем самостоятельности и уверенности, в которых он сейчас весьма нуждался. После долгих лет такой жизни Можайцев словно очнулся от кошмара: мир был ослепительно хорош, но полон опасностей. Где-то вокруг шныряли люди Прайса и Харвуда, но где и кто они и как их можно провести, чтобы благополучно вернуться на родину, – этого он не знал, во всем этом отлично разбирался только Генрих Шольц. Однако Шольц, как назло, не появлялся.

Снова – в который уже раз за эти дни! – вставала перед Можайцевым его жизнь на чужбине… Его отец работал на одном из заводов в Москве, слыл талантливым инженером. Его ценили как специалиста и жалели как человека, уж очень был он замкнут, нелюдим. Но что ж поделать – таков характер. И никому в голову не приходило, что человека гложет обида, обида за блага, которые революция отняла еще у его деда и которые, не будь революции, по наследству перешли бы к нему. Держался особняком, таился и все чего-то смутно ждал. Война застала его с женой и маленьким сыном Вадимом неподалеку от нашей западной границы – проводил отпуск у родственников. Эвакуироваться не успел, да и не очень старался, жадно хотел посмотреть и прикинуть, чего ему можно ожидать от немцев, на что рассчитывать. Скоро понял – и рассчитывать не на что, и связываться с ними он не будет, помогать им грабить и убивать своих же русских людей он не станет, не такой. В услужение к оккупантам не пошел, но и от партизан хоронился. Запил. Специальность скрывал. Устроился счетоводом. Прикинулся хворым. Так и жил под немцами почти всю войну. В конце сорок четвертого сунули его с женой и парнишкой в вагон для скота и как скот погнали в Германию. Где-то за Рейном бросили Можайцевых в концлагерь: голод, холод, избиения… Но весной сорок пятого появились американцы. Заключенных концлагеря стали сортировать по одним янки понятным признакам. Можайцев решил: от друзей-союзников таиться незачем и раскрылся перед американским офицером, как у попа на исповеди. Его быстренько перебросили в лагерь для перемещенных лиц, но на самый короткий срок. Узнав, что он опытный специалист, а Советскую власть считает для себя чужой и враждебной – его посадили на корабль и переправили за океан.

Америка – предел затаенных мечтаний, – вот она! Каждый в ней может быть президентом, банкиром. Неожиданно – и весьма скоро! – эта сказочная Америка куда-то исчезла, вроде ее никогда и не было, и инженер Можайцев почувствовал себя то ли в пустыне, то ли в джунглях: у него не было ни денег, ни работы, ни друзей, никакой поддержки, и до него никому не было никакого дела; у него же не было капитала, он всего-навсего нищий да к тому же беглец из родной страны, изгой. Здесь каждый норовил выжать из него побольше и уплатить ему поменьше. И не к кому было обратиться за помощью и некому жаловаться… Вот когда обиды и разочарование завладели старшим Можайцевым полностью! – горю конца не виделось. Жена в той жизни протянула недолго. Можайцев все помыслы свел к одному: дать образование сыну Вадиму, «поставить на ноги» и воспитать в ненависти к Советской власти, которую он винил во всех постигших его несчастьях. Старика наконец задушила желчь. Впрочем, и пил он много.

Вадим получил диплом инженера, в этом он пошел по стопам отца. Моральное состояние семьи, образ жизни отца, неосознанные горе и обида неизвестно на кого и за что – рано отравили Вадима, он тоже стал пить, и все больше. Жизнь его пошла кувырком. Но как ни поносил отец Советскую власть – ненависти к родине Вадим Можайцев в себе не чувствовал. Ни ненависти, ни любви – ничего. Так продолжалось годы, до переезда в Брайт-ривер, до похищения ребенка, до задушевных бесед с Шольцем. И однажды – он и сам не мог бы сказать, когда именно, – понял, что и у него есть своя подлинная родина. Тогда он решил бежать от Прайса, захватив с собой свои материалы, над которыми трудился в течение последних нескольких лет, – не хотел являться на родину как блудный сын. Вот они – материалы, в этом большом портфеле из желтой кожи.

Он, конечно, не герой, но в Россию вернется, и не с пустыми руками, чтобы там знали о делах Прайса.

Очнувшись от волновавших его дум, Можайцев поднял голову – на пороге стоял Шольц.

При виде друга Можайцев преобразился. Нездоровье и апатия, которым он был подвержен в течение своего пребывания в горной гостинице, были забыты. Он быстро двигался по номеру, собирая вещи, – надо было немедленно отправляться в Осло, а оттуда на родину. Минута, когда он вступит на советскую землю, казалось ему, стала близкой.

– Ты вряд ли можешь представить себе, Генрих, как глубоко я благодарен тебе за все, за все… Если бы не ты, я опустился бы и погиб там, на Брайт-ривер… Ты вдохнул в меня веру в возможность вернуться к моему народу…

Генрих Шольц, довольный, посмеивался.

– Я хотел, чтобы талантливый инженер Вадим Можайцев работал не на Прайса, а для своей родины, – говорил он. – Твои установки нужны человечеству, однако если бы я не убедил тебя в том, что они необходимы русским, ты ведь никогда не завершил бы свою работу, как бы Прайс ни бесился. Разве не так?

– Конечно, так.

– Вот видишь! Мне просто было противно смотреть, как Прайс обкрадывает твой мозг. Американцы без конца кичатся своими атомными и водородными бомбами, но эти бомбы, как ты знаешь, были в основном сделаны не американцами. Канадец Демпстер, итальянец Ферми, немцы Эйнштейн, Ган, Штрассман, датчанин Нильс Бор, венгры Вигнер, Сциллард и Теддер… Над созданием космических ракет для американских ВВС трудится мой соотечественник фон Браун, главный конструктор гитлеровских «фау»… Я решил не допустить, чтобы список гениальных ученых – да, да, ты, Вадим, – гений в технике, поверь мне… Так вот, говорю, я решил не допустить тебя до участи бессовестно ограбленного, а потом – кто знает? – может быть, и уничтоженного Прайсом.

Можайцев с чувством пожал Шольцу руку. Шольц посмотрел на часы.

– Я предложил бы немного прогуляться, – сказал он. – Полагаю, свежий воздух тебе не повредит?

– Конечно, нет.

– В таком случае пройдемся. Здесь в этом помещении я чувствую себя что-то неуютно.

– Хорошо, идем. – Можайцев уже надевал пальто.

– А портфель? Где же твой портфель с материалами? Его нельзя оставлять тут.

– Не беспокойся, я не расстаюсь с ним.

С моря дул по-весеннему свежий ветер. Можайцев зябко поежился. Пошли по тропинке вдоль бухты. Вокруг не было ни души. Тишина нарушалась лишь писком чаек над морем.

Можайцев сказал:

– Ты что-то хотел сказать мне? Слушаю тебя.

– Годдарт здесь.

– Что-о? Откуда тебе это известно? Ты видел его?

Шольц улыбнулся неопытности приятеля.

– Ты не спросил меня, дорогой герр Можайцев, почему я задержался, так долго не приезжал к тебе, – сказал он шутливо и в то же время с укоризной, – теперь можешь не спрашивать, сам скажу… Харвуд установил за мной слежку. Впрочем, я это предвидел еще до отъезда из Брайт-ривер. Они следили за каждым моим шагом, особенно после того, как Бодо Крюгер сообщил мне, что ты благополучно добрался сюда. Тогда по телефону Крюгер не сказал точно, где именно ты находишься… Но Харвуд отлично знал, что рано или поздно я опять брошусь выручать тебя. Понимаешь, в каком положении я очутился?

Можайцев внимательно слушал. В его глазах, скрытых за большими стеклами очков в золотой оправе, появилось выражение неистового гнева затравленного человека.

– Ты зря не приезжал, – произнес он сквозь зубы, – мне теперь не страшны ни Харвуд, ни наш тюремщик из Брайт-ривер – Годдарт.

Шольц пристально посмотрел на товарища.

– Не теряй чувства осторожности, – заметил он. – Остались считанные дни, и ты будешь в России. А до того будь начеку. Годдарт – один из опытнейших разведчиков Харвуда. К тебе его приставили не случайно: Годдарт отлично знает Советский Союз и не хуже тебя, абсолютно без акцента говорит по-русски.

Можайцев был искренне изумлен. Деловым тоном Шольц продолжал:

– Все годы прошлой войны Годдарт провел на советской территории.

– Что он там делал?

Шольц как-то странно ухмыльнулся.

– Сотрудничал с гестапо, выдавая себя то за немца, то за поляка, а при случае превращался в русского партизана.

– Понимаю… – медленно произнес Можайцев, сжимая кулаки.

Шольц продолжал:

– Я должен был соблюдать крайнюю осторожность: появись тут Годдарт до меня, он мог бы просто пристрелить тебя.

– Если этот негодяй попадется мне – я задушу его, – глухо сказал Можайцев, – рассчитаюсь сполна за все.

– Ты имеешь в виду похищение твоего сына? – осторожно осведомился немец.

– Да. Удивительно – как это я раньше не понял, что и это преступление – дело рук Харвуда и Годдарта… Таким путем они хотели держать меня в повиновении.

– Н-не знаю… – неопределенно пожал плечами Шольц.

Можайцев повернул обратно. Шольц с решительным видом встал на его пути.

– Ты с ума сошел?

– Я вернусь в гостиницу и позвоню в советское консульство в Осло. Мне надоело прятаться.

– В гостиницу тебе возвращаться нельзя. Вот-вот появится Годдарт и, конечно, не один… Они схватят тебя, посадят в самолет и водворят в Брайт-ривер.

Можайцев продолжал молча идти. Шольц рассвирепел.

– Стой, черт тебя возьми! Они обвинят тебя в убийстве американского гражданина и посадят на электрический стул.

Можайцев остановился.

– Какого американского гражданина? – спросил он с выражением крайнего изумления.

– Того самого, которого к тебе подослал Харвуд. Час назад Крюгер пристукнул парня, и теперь он лежит у себя в номере… Годдарт свалит убийство этого краснорожего субъекта на тебя, и тогда тебе крышка. Идем же, идем скорее, – почти закричал Шольц, увлекая за собой инженера.

Можайцев больше не сопротивлялся. Для того чтобы разобраться в создавшейся ситуации, требовалось время, то есть то, чего у него сейчас как раз и не было.

Тропинка уходила направо, в обход прибрежных скал, – гостиницы теперь не было видно. Впереди, на самой оконечности мыса, Можайцев заметил Крюгера.

– Зачем нужно было обязательно убивать его? – спросил Можайцев, имея в виду человека Годдарта.

– Иначе он выследил бы нас, и Прайс уже сегодня знал бы, где искать тебя.

Можайцев бросил на приятеля удивленный взгляд.

– Уверен, он и без того понимает, что разыскивать меня надо на территории Советского Союза, – сказал он.

– Возможно, возможно… – пробормотал Шольц. – Однако следовало бы прибавить шагу… Годдарт, наверное, уже прибыл в гостиницу… Сейчас он найдет там своего агента…

– Что это делает Крюгер? – задал неожиданный вопрос Можайцев.

Шольц почему-то смутился.

– Где ты его видишь? Ах, вон он где! Крюгер держит связь с советской подводной лодкой, которая доставит тебя в Ленинград или Мурманск, смотря по твоему желанию. Идем скорее, они ждут тебя.

Но Можайцев не двигался с места, – он заметил смущение Шольца.

– Прошу объяснить мне, – сказал он сухо, – каким это образом Бодо Крюгер превратился в твоего доверенного да еще в друга русских? Я имел возможность убедиться, что он – агент западногерманской тайной полиции. Я не доверяю ему.

Шольц явно не ожидал такого оборота и растерялся.

– Какая чушь! Крюгер – агент полиции! – он попытался рассмеяться, но у него из этого ничего не вышло. – Идем же, нас ждут. Смотри, с подлодки подают сигналы.

Можайцев недоверчиво покачал головой.

– Ты можешь поручиться, что Крюгер не подстроил мне ловушку? – спросил он. – Нет, я не взойду на борт этой подводной лодки, – и инженер снова повернул обратно.

Шольц рысцой бежал рядом с ним.

– Что за чушь! – снова растерянно заговорил он. – Крюгер, человек Функа, и вдруг – агент тайной полиции…

– Человек Карла Функа? – Можайцев побледнел от гнева. – И ты, ты знал об этом? Может, и сам ты подослан ко мне Функом?

– Перестань валять дурака. – Шольц старался как-то выкрутиться.

Можайцев уходил. Крюгер кому-то кричал по-немецки: «Сюда! Быстрей! Не стреляйте, его надо задержать!»

Ветер донес до Можайцева говор невидимых из-за мыса людей с подводной лодки: там были немцы. Можайцев схватил Шольца за шиворот.

– Что же это значит? Карл Функ, властелин Рура, прислал за мной советскую подлодку, чтобы доставить меня в Россию? – Он был в бешенстве. – Генрих Шольц – ты предатель!

Шольц почти плакал:

– Клянусь, все это недоразумение… Послушай, не возвращайся, там наверняка тебя поджидает Годдарт.

Можайцев продолжал поспешно уходить.

– Ну, хорошо, иди, – неожиданно спокойно произнес Шольц.

Можайцев с удивлением оглянулся. Следом за ним бежали Крюгер и матрос с лодки. Они приближались огромными прыжками.

– Хальт! – скомандовал Крюгер и поднял пистолет.

Можайцев сделал движение, чтобы броситься в сторону, но в этот момент Шольц ударил его камнем по голове.

– Поднимать шум стрельбой не следует, – деловито сказал Шольц, склонясь над залитым кровью Можайцевым.

Он поспешно схватил большой желтый портфель инженера и, приказав Крюгеру отнести русского в шлюпку, со всех ног бросился к морю. Главное – материалы об «установках Можайцева» – в его руках, задание Функа наконец-то выполнено.

Крюгер и матрос взялись за Можайцева, и в это время перед ними появились Гросс и Эрика Келлер.

– Отставить! – резко приказал Гросс. – Убирайтесь отсюда. Живо!

Годдарт и Гейм прибыли через несколько минут. Крюгер истекал кровью, матрос лежал ничком, судорожно сжав в мертвых ладонях придорожный гравий. Больше на тропинке никого не было.

– Бодо Крюгер, собака! – злобно зашипел Годдарт и ударил немца ногой в бок. – Где Можайцев? Куда вы с Шольцем его дели?

Крюгер молчал.

– Ты мне скажешь, где Можайцев! – заревел Годдарт. – Смотри… – он приставил пистолет к виску немца. – Если ты не будешь отвечать, я пристрелю тебя.

Веки Крюгера дрогнули, глаза остановились на американце.

– Ага! Ты все-таки ожил, герр оберст, – со злорадством произнес тот. – Где Можайцев?

Немец с трудом что-то пробормотал. Годдарт склонился к нему.

– Говорит, что Можайцева увез с собой Шольц, – сказал он Гейму. – Видишь, они основательно передрались тут… Русский, по-видимому, здорово сопротивлялся… Почему бы? Странно…

Какая-то мысль, должно быть, осенила его. Он снова склонился над Крюгером.

– Бодо, ты хорошо знаешь меня, – заговорил он. – Не так ли? – Немец пристально, с явным страхом смотрел на него. – Так вот, твоя жизнь зависит сейчас исключительно от твоего благоразумия. Мне нужна правда, – Годдарт зловеще играл револьвером. – Скажи, по чьему поручению Шольц похитил инженера Можайцева? Говори, даю слово – это останется между нами. Кто приказал ему?

С трудом, но внятно Крюгер ответил:

– Карл Функ.

Минуту Годдарт оставался на месте как пораженный громом, потом бросился обыскивать труп матроса.

– Немцы, – выдохнул он, рассматривая документы моряка и еще не в состоянии прийти в себя. – Следовательно, версия насчет участия в этом деле русских была придумана, чтобы сбить нас с толку!

Гейм стоял на самом берегу бухты. Обернувшись к Годдарту, он сказал:

– Нам следовало бы поторопиться. С подводной лодки сюда идет шлюпка.

Годдарт подскочил к нему: летчик оказался прав – шлюпка находилась уже недалеко, несомненно, немцы спешили, чтобы забрать Крюгера. А за шлюпкой возвышался корпус подводной лодки, на мостике которой стоял Шольц.

Годдарт потряс кулаками и злобно выругался.

– Он все-таки успел затащить туда инженера Можайцева, – произнес с отчаянием и, сделав знак Гейму, бросился к «виллису».

На губах Бодо Крюгера появилась торжествующая улыбка – он провел-таки этого прохвоста Годдарта, уверив его, что Шольцу удалось схватить Можайцева.

Годдарт гнал машину вовсю.

– Карл Функ… – говорил он растерянно. – Кто бы мог предположить?

Гейм понимал, что случилось нечто, чего ни Годдарт, ни его начальство не ожидали: в игру с «установками Можайцева» вступил Функ – некоронованный король Западной Германии.

Сообщение Харвуда о неудаче миссии Годдарта застало Уильяма Прайса врасплох. Втиснув свое тщедушное тело в уголок огромного кресла, он молчал. Харвуд пытался по выражению его лица угадать, какие мысли обуревают «короля урана», но тщетно – ни одна черточка не дрогнула на его аскетической физиономии.

– Мы в весьма тяжелом положении, – заговорил он наконец. – Прошло немного времени с того дня, когда мы досрочно выпустили Функа из тюрьмы, где он сидел за содействия Гитлеру… Мой сын и освобождал его… И вот он уже обнаглел и выступил против меня. Следует признать, Аллен, Карл Функ здорово провел нас с вами: подсунул нам Шольца, выкрал Можайцева вместе с материалами и попытался направить нас по ложному следу. Я уже было всерьез поверил в «руку Москвы»…

– Ему удалось обмануть нас лишь наполовину, – бросил Харвуд недовольным тоном.

– Да, благодаря Годдарту мы теперь знаем, для кого старался Шольц. В его вранье о невесте я не верил. Но ведь стремление Функа дезориентировать нас должно означать, что он планирует крупную операцию.

Харвуд поднял брови, – откровенно говоря, эту мысль он до конца не продумал, ему было не до того.

– Против нас? – спросил он недоверчиво. Прайс бросил на него пронзительный взгляд.

– Возможно, против нас, сделав вид, что это акция Советов… А может быть, против Советов – в таком случае он сможет все свалить на нас.

– Вы подозреваете провокацию?

Прайс желчно усмехнулся.

– А почему бы и нет? Я бы на месте Функа поступил именно так. Преимущество установок Можайцева, в частности, в том, что, очищая космос от всякого рода искусственных спутников, они не оставляют никаких улик, и таким образом никто не сможет доказать, кем, где и когда изготовлены средства нападения.

– У Функа будут затруднения с Можайцевым, – заметил Харвуд, стараясь проследить за нитью рассуждений Прайса.

– Не тешьте себя иллюзиями, – сухо возразил старик. – Вы же сами понимаете, в случае необходимости они отлично обойдутся и без него. У них в руках вся документация, у них есть Шольц, который кое-чему научился у Можайцева.

Помолчав, Прайс продолжал:

– Появление на моем пути Карла Функа настолько серьезный факт, что нам с вами придется подумать о нем обстоятельно, – в голосе Прайса послышалась тревога. – Прошу вас, Аллен, принять все меры, чтобы выяснить, зачем Функу понадобились установки Можайцева, что он задумал? Займитесь этим делом немедленно – я кое-что подозреваю… Однако Функу для его затей все-таки потребуется время, и к тому же еще неизвестно, чем все это у него окончится. А русские не теряют ни одного дня, не сегодня-завтра они выведут в ближний космос на постоянную вахту целую эскадру своих орбитальных станций с людьми на борту. Этого допустить нельзя! Поэтому мы с вами, Аллен, не должны, увлекшись борьбой с Функом, забыть о том, что я считаю сейчас не менее важным… Поскольку у меня нет пока оружия, установок Можайцева, при помощи которых я смог бы очистить небо от советских космических станций, Аллен, мы с вами должны во что бы то ни стало быть в курсе их космической программы, попытаться завладеть их секретами, опередить их!

Харвуд пристально взглянул на Прайса.

– Я давно предусмотрел возможность такой ситуации, – спокойна произнес он. – Вы хотите, чтобы я немедленно начал атаку на советских ученых, астрономов, инженеров?..

– Да, именно немедленно. – Прайс вскочил на ноги. – Вам придется всеми средствами форсировать проведение…

– Операции «Шедоу», – подсказал Харвуд. Прайс продолжал:

– Да, «Шедоу». Это сложное предприятие, я понимаю… Но главное – не теряйте ни минуты. И не жалейте ни денег, ни людей, мне важен конечный результат.

– Хорошо. – Харвуд бросил взгляд на часы и раскланялся. Прайс крепко пожал разведчику руку – наступила пора действий, действий там, на территории Советского Союза.

Глава третья

Жизнь сложна – эту истину Хью Годдарт усвоил давно. Однако было время, когда ему всерьез казалось, что и сложности ее и превратности – для него лично остались позади. Охранять такого человека, как Можайцев, всецело занятого своим изобретением и почти не обращавшего внимания на то, что творилось вокруг, не представляло никакого труда. Инженер Можайцев, которого Годдарт презирал, являлся для него залогом спокойной и богатой жизни, о которой он всегда мечтал. Но мечты пошли прахом, совершенно неожиданно оказалось, что все надо начинать сначала, о его прежних заслугах теперь и не вспомнили. У Годдарта имелась слабая надежда, что его отправят в Западную Европу доводить дело с установками Можайцева до конца, что ему поручат проникнуть в окружение Карла Функа, выведать, с какой целью тот заинтересовался работами русского инженера… Вызов к Харвуду положил конец иллюзиям: Годдарту надлежало заняться проведением операции «Шедоу». При этом Харвуд прямо сказал, что ему, Годдарту, отводится роль хоть и важная, но сугубо подчиненная – в Москве он должен будет действовать неукоснительно в соответствии с приказами Грина, любимца Харвуда, тот знает обстановку. Из слов Харвуда разведчик сделал вывод: ему придется заниматься осуществлением лишь части операции. Где-то уже есть или будут другие люди, о которых он ничего не знает и не должен знать. Смысл задания Годдарту стал ясен, как только он услышал имена тех, чьи работы интересовали «короля урана», – это было производное от несчастного для него происшествия с Можайцевым в Брайт-ривер. Прайс спешил теперь выиграть время, – знать труды русских ученых по созданию космических орбитальных станций.

«Почему сам Аллен Харвуд напутствует меня на этот раз?» – пытался догадаться Годдарт. Глубоко затаившееся тщеславие хотело бы, чтобы это обстоятельство объяснялось личностью Годдарта, но трезвый рассудок говорил иное: операция «Шедоу» исключительно важна, за ее ход Харвуду придется отвечать перед Уильямом Прайсом, а потому он и не мог никому передоверить это дело. Годдарт с предельной ясностью понимал больше – провал задания будет лично ему стоить головы, ему тогда вспомнят и бегство Можайцева и неудачу с Шольцем. Плата за промахи будет только одна – его, Хью Годдарта, жизнь. Так незаметно для самого себя он подошел к незримой грани, отделяющей его реальное существование от небытия, и ему стало страшно. Для того чтобы иметь право жить, Годдарт обязан выполнить приказание Харвуда, выполнить, пустив в ход все свои способности и опыт старого разведчика, хитрость, жестокость, коварство. Чужие люди, к которым он и раньше не питал почтения, отныне не имели для него никакого значения.

Некоторое время ушло на необходимую стажировку – сюда входили не только ознакомление с советской прессой, курс специальных лекций по ядерной физике, но и серия сложных мероприятий по спортивной тренировке. Годдарту пришлось тяжело, но он добросовестно спешил: от одной мысли, что Харвуд заподозрит его в умышленной проволочке, становилось не по себе. К тому же Прайс, чего доброго, мог и пересмотреть свои планы, – в таком случае нужда в нем отпала бы и тогда настало бы то самое, чего он боялся больше всего – расплата за Брайт-ривер.

Поездка до Франкфурта-на-Майне могла бы сойти за развлекательный вояж, о снедавших его заботах Годдарт старался не думать. Но уже в этом западногерманском городе он отчетливо понял – через считанные часы придется окунуться с головой в иную обстановку, полную неожиданностей и смертельной опасности…

Получив явки и пароли, Годдарт сумел затем благополучно перейти границу Германской Демократической Республики и, нигде не задерживаясь, начал продвигаться прямо на восток. На территории ГДР он удачно выдавал себя за немца, а перебравшись через Одер на польскую землю, превратился в поляка, специалиста, возвращающегося в Варшаву из командировки. Он хорошо знал места, через которые скрытно следовал, когда-то у него туг были и друзья и агенты, но сейчас разведчик стремился пройти до самой Москвы неслышно, невидимкой.

В ранний сумеречный час он оказался наконец-то на берегу Буга. От земли подымался еле заметный весенний парок. Река по обоим берегам густо заросла лозняком, ивами… Совсем близко, за спокойной водной лентой и кудрявым кустарником виднелись хутора, а немного правее – строения пограничного городка Пореченска. Там была Белоруссия, советская страна.

Вода в Буге струилась едва заметными перекатами, тихо плескалась у пологих берегов – чистая, темная на расстоянии.

Радомская, тридцать шесть. За забором обширный дом с мезонином, напоминающим старинную каланчу. На взгорье, в двух шагах, развалины старинного замка, и чуть подальше – Буг.

«Радомская, тридцать шесть, спросить Сатановскую». Его ждали. Пробираясь сюда, Годдарт думал, что встретит здесь пожилую, растолстевшую шинкарку, и был несколько озадачен, увидев перед собой женщину, пожалуй, не старше тридцати пяти, бесспорно красивую, элегантно одетую.

Годдарт не был поклонником прекрасного пола, женщины привлекательной внешности заставляли его инстинктивно настораживаться. Так и на сей раз – обменявшись паролем, он должен был сказать Сатановской еще нечто, что определяло способ его переброски через советскую границу, но решил не спешить с этим. На вопросительный взгляд хозяйки ответил лишь словом: «Спать». Она поняла по-своему – ему необходимо сбросить с себя усталость, избавиться от чрезмерного нервного напряжения, следствия далекого и опасного путешествия с Запада. Но он думал совсем о другом, о том, чтобы в эти последние часы перед броском через границу не «наследить», остаться «невидимкой». А для этого надо было прежде всего осмотреться, не столкнуться случайно с кем-то из старых знакомых. И его предосторожность оправдала себя.

Отдохнув в отведенной ему комнате, с наступлением вечера он отправился на разведку. Помещение Сатановской, как он вскоре заключил, представляло собой нечто среднее между рестораном, корчмой и домом свиданий. Внизу было весело, какие-то люди танцевали под радиолу, звенели бутылки, слышались пьяные возгласы…

Убедившись, что хозяйки там нет, Годдарт продолжал обследовать дом. Несмотря на большой рост и внушительную комплекцию, он умел передвигаться мягко, как кошка. В одной из дальних комнатушек Годдарт заметил наконец Сатановскую. Она сидела за крошечным столиком как раз лицом к стеклянной двери, за занавеской которой он неслышно притаился. Она беседовала с какой-то женщиной, лица которой разведчик видеть не мог. Разговаривали шепотом. Годдарт уловил слова незнакомки: «Не забудь купить холодильник. Маня». Голос показался ему знакомым. Сатановская сказала: «Хорошо. Я запомнила. Передам ему, пани Мария».

Мария! Женщина поднялась со стула, и в то же мгновенье Годдарт отшатнулся: он увидел ее лицо, еще не старое, по-прежнему красивое, такое знакомое… Он поспешно добрался до отведенной ему комнаты. Теперь было ясно – с переходом границы откладывать опасно.

Когда Сатановская вошла в его конуру, он сидел угрюмый, в глубокой задумчивости, которую не сумел скрыть, – пытался видеть себя уже там, по ту сторону Буга, в Белоруссии. Ему хотелось верить, что все обойдется благополучно, – тогда он вернется домой, возьмет из банка доллары, которыми Харвуд отметит успех его миссии в России – и заживет! Но до этого еще было очень далеко… Подняв голову, он сказал: «Дрисса». Теперь она знала, как именно и каким путем ей приказывают переправить его через границу. Но почему же он молчал раньше? Женщина в упор посмотрела в его большое рыхлое лицо и неожиданно вздрогнула. У нее задрожали руки, она постаралась спрятать их. Годдарт заметил и пристальный взгляд хозяйки и ее смущение, но объяснил это по-своему, расправил плечи и с самодовольным видом ухмыльнулся.

– Пану пора собираться, – оказала Сатановская. Резким, почти неприязненным тоном добавила: – Пана поведет женщина.

Годдарт спросил:

– Пани Мария?

Сатановская снова внимательно посмотрела на него, в углах ее губ зазмеилась презрительная улыбка: она поняла, что он выслеживал ее. После мучительно долгого молчания с трудом произнесла:

– Нет, другая.

В полночь разведчик покинул явку. Рядом с ним шла рослая женщина, под ватником которой он заметил автомат.

Непроглядная темь пала на землю. Где-то близко угадывался Буг. Годдарт никак не мог понять, куда его ведут. Женщина твердо, по-мужски взяла его за руку, и они вошли в развалины старого замка. А у него все не выходила из головы фраза: «Не забудь купить холодильник. Маня», повторенная ему на прощание Сатановской. Если в Смоленске он получит телеграмму до востребования с таким текстом, к поезду возвращаться нельзя, надо будет тотчас изменить маршрут.

Притаившись у окна мансарды, вслед Годдарту глядела Сатановская. За последние годы несколько тайных пришельцев с Запада ушло из ее дома на землю Советской Белоруссии вот так, ночью, в темень и непогоду, сопровождаемые все той же женщиной с немецким автоматом под ватником. И ни разу Сатановская не подумала о том горе, которое они, эти звери, могли причинить на территории Советского Союза, проникнув туда с ее помощью. Ни разу не подумала она об этом потому, что облик переходивших границу агентов ничего не говорил ей, не вызывал в ней никаких эмоций и не наталкивал на неприятные размышления – люди мелькали как тени и пропадали в ночи, навсегда уходя из ее жизни, так и оставшись неведомыми ей. Они не вызывали в ней ни гнева, ни симпатии, ни радости, ни ненависти – ничего! Но с тем, что вот сейчас уходил к Бугу, получилось иначе, встреча с ним неожиданно и глубоко встревожила ее: этого человека Сатановская знала, и знала слишком хорошо, на этот раз она уже не могла обманывать себя – он мог нести с собой только предательство, уничтожение, кровь и слезы людям, которые не ожидают этого, не имеют о нем ни малейшего представления и вот в этот полночный час, наверное, спокойно спят где-нибудь у себя – в Москве, Ленинграде, Минске… И это тревожило ее. Нет, нет – это не был голос совести, – Сатановской, пожалуй, были безразличны граждане соседней страны, люди, незнакомые ей. Переживать, и переживать сильно и больно заставляло что-то другое, чего определить словами она еще не могла. Может быть, остаток ранее ведомой ей гордости, самолюбие, может, странный каприз… Все возможно. Как бы то ни было, Сатановская чувствовала себя оскорбленной до глубины души. Если бы не этот человек, ее жизнь, возможно, сложилась бы удачнее и она не сидела бы долгие годы в пограничном польском захолустье, бесплодно ожидая обещанное ей счастье и благополучие. А годы уходят и безжалостно уносят с собой молодость, красоту и все то, что она, казалось ей, могла связывать с ними в своих мечтах.

Сатановская прошла в ту самую комнату, в которой недавно беседовала с Марией, вынула из шкафчика бутылку коньяку и тяжело опустилась в кресло.

Она пила и всеми силами старалась заставить себя не думать о прошлом. Но это ей не удалось, – прошлое вернулось и не хотело уходить…

Она родилась тут, в этом польском городке. У нее было короткое, но счастливое детство. Лучшего врача, чем Моисей Сатановский, не было, пожалуй, во всем воеводстве. Уважение и достаток не покидали дом, в котором росла красивая девочка Соня. Даже дядя Мордехай Шварц – чванливый, высокомерный, имевший обыкновение со всеми без исключения разговаривать в покровительственном тоне, и тот смотрел на нее как на чудо и порой о чем-то задумывался. Прошло много лет, прежде чем она поняла, о чем именно думал тогда Мордехай Шварц, но, к сожалению – поздно, ничего изменить уже было нельзя.

Дядя вырос в Одессе, веселом городе где-то на берегу Черного моря. Маленькой Соне Одесса представлялась райским местом, где никто не знает нужды, всегда светит солнце, а люди едят виноград и распевают залихватские песни. Но дяде Одесса почему-то не понравилась, и он сбежал: когда, куда, каким образом – это для девочки оставалось тайной. Мордехай Шварц с головой окунулся в то, что не без гордости называл бизнесом, он «делал деньги». Шварц стал своим везде, хотя, кажется, не имел постоянного пристанища нигде. Без устали колесил по земному шару, встречался с самыми различными людьми, заключал какие-то сделки и спешил дальше. Он постоянно спешил.

Подарков он ей никогда не привозил – то ли по жадности, то ли просто забывал купить хотя бы конфетку.

В сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года на польскую землю вторглись полчища Гитлера, те самые фашисты, о которых в семье доктора говорили всегда с ненавистью и презрением. Начались аресты и убийства поляков. Евреи подлежали поголовному уничтожению. Отца и мать схватили и увезли – больше она их никогда уже не видела. Ее спрятал поляк, которому незадолго до того доктор Сатановский спас жизнь. Поляк прятал ее долго – в подвале, на чердаке, потом помог ей уйти в лес, к обездоленным, а те переправили девочку за Буг, в Советскую Белоруссию. Так она очутилась в детдоме в Пореченске.

Через несколько дней в детдом явился ее дядя Мордехай Шварц. Он ни словом не обмолвился о тяжкой гибели близких, придирчиво осмотрел ее и пошел к советским властям хлопотать об отъезде за океан. Потом просидел с ней целый вечер, рассказывал об Америке. Страна эта, по его словам, была настоящим раем. Одессе с ее солнцем, виноградом и песнями с Америкой никак не сравниться. Девочка молчала, ей было все равно, лишь бы не гитлеровский концлагерь. Она легла спать с мыслями о предстоящем отъезде и со смутным подозрением относительно дяди: что-то он слишком щедр на обещания, она ведь всегда знала его сухим, расчетливым эгоистом. В родственные чувства Мордехая Шварца Соня не очень верила.

А под утро Гитлер напал на Советский Союз, началась новая война. Мордехай Шварц куда-то исчез, будто растаял в воздухе. Соня вскоре попала в концлагерь неподалеку от Гродно. С тех пор много воды утекло, но и поныне не может Сатановская без дрожи вспомнить о своем пребывании в том лагере. Каторжный труд, голод, горы трупов, погибших от истощения, издевательств, избиений, болезней. И казни, каждый день обязательно казни – несчастных подтаскивали к виселице, а оркестр из заключенных в это время играл марши, мазурки, польки. И зрители – несчастные, ни в чем не повинные люди, каждому из которых было суждено окончить жизнь или вот так, с петлей на шее, или от пули эсэсовца-конвоира. А у самой виселицы группа гогочущих, улюлюкающих садистов: комендант, совсем еще мальчишка, обер-шарфюрер СС, его жена – очень молоденькая и очень красивая, – говорили, что она полька, звали ее пани Мария. И ближайший помощник коменданта, сильного сложения человек с большой рыхлой физиономией, – в лагере звали его не иначе как «Палач»: он не только вел допросы, но нередко самолично вешал и расстреливал узников на глазах у всех.

День за днем одно и то же, – казалось, этому конца не будет. Девочка стала старше на два года и теперь с мучительной болью понимала то, на что раньше не обращала внимания – ее жизнь висела на волоске, тоненьком, незримом, и оборваться этот волосок мог в любой момент.

И все-таки Соне вторично повезло: в ту ночь, когда на охрану лагеря совершили нападение русские и белорусские партизаны, многим удалось бежать.

Полет на Большую землю, и опять советский детдом. Она была счастлива. Цветущая Фергана. Соне нравилось здесь все: улыбчивые люди, яркое солнце, вкусные плоды урюка, арыки, полные прохладной горной воды. Но агенты эмигрантского правительства генерала Сикорского взяли ее под свою опеку как ребенка, принадлежащего Польскому государству. Агентами дирижировал дядя Мордехай, тот самый, что когда-то сбежал из Одессы. Так, вместе с армией польского немца Андерса Соня Сатановская очутилась сперва в Иране, а потом в Палестине. Там, в Иерусалиме, перед ней появился Мордехай Шварц. Теперь он уже ничего не говорил об американском рае и не ругал русских, приодел девочку и отдал ее в школу. Оказывается, Шварц все-таки обзавелся домом, и там, в его доме, Соня должна была ежедневно заниматься английским языком, не забывая время от времени благодарить дядю за предоставленную ей возможность жить на благословенной земле «древнего еврейского очага» – последнее он требовал неукоснительно, с подлинно ветхозаветной суровостью, внушавшей ей трепет.

Давно окончилась война. Соня из девочки превратилась в девушку. В предприимчивой голове дяди зрели какие-то планы, о существовании которых Соня смутно давно уже догадывалась. Очевидно, он решил продать ее в жены богатому старичку, – думала она иногда и настораживалась. Но дядя перехитрил ее, обвел вокруг пальца, да так, что она и не заметила.

Началось с того, что в доме Мордехая Шварца появился некий Грин, офицер американской военной разведки. Впрочем, о принадлежности полковника Грина к разведке девушка тогда и понятия не имела. Все произошло, как в плохом банальном кинофильме: он был ранен арабским националистом и, забинтованный, лежал почему-то не в госпитале, а у ее дяди, был скромен и страшно переживал, опасаясь на всю жизнь остаться изуродованным. Она ухаживала за ним – как же иначе! – и влюбилась в него, нежного и беспомощного выходца из того самого американского рая, о котором ей когда-то так красноречиво рассказывал дядя.

И странное дело – Мордехай Шварц, кажется, перестал строить планы обогащения за ее счет, он, должно быть, раздумал выгодно продать ее и был доволен тем, что она нашла счастье с американцем. По неопытности Соня тогда еще не поняла, что он уже продал, и дорого продал ее иностранной разведке. Она наивно верила в любовь Грина, считала себя его женой, не подозревая о настоящей роли, которую Грину пришлось играть с ней. Ее заблуждение продолжалось довольно долго.

Грин на время уехал в Европу. Она не находила себе места от тоски и скуки. Потом на какое-то время он вернулся и под сугубым «секретом» сообщил ей: служит сейчас в разведке. Соня поинтересовалась: что такое разведка, чего это он разведывает? И тогда, к ее удивлению, оказалось, что Грин досконально разбирается в этом сложном деле. Он рассказал ей уйму романтических историй о подвигах женщин, героинь тайной войны, начиная с Мата Хари, и предложил так, для проведения времени, изучать коды, шифры, искусство тайнописи. Ей было все равно, чем бы ни заняться, ведь он снова уезжал в Западную Германию, на нее опять надвигалось беспросветное одиночество, и она согласилась. Грин присвоил ей агентурный номер, который Соня не имела права забывать на протяжении всей ее жизни. Грин исчез, и тотчас в доме появились люди из американской разведки. Соню стали терзать опасения, – занятия с офицерами из Управления стратегических служб никак не походили на любительские, скорее они напоминали прохождение ею военной службы специального назначения. Она встревожилась и побежала к дяде. Но Мордехай Шварц не стал слушать ее. А на следующий после этого день Соню посетил неприветливый человек из военного ведомства: оказывается, о ее беседе с дядей там уже были отлично осведомлены. Ее строго предупредили «не дурить», разъяснили, что хода назад для нее нет – вырваться от них невозможно. Неприветливый человек многозначительно заметил, что она зря подводит мистера Мордехая Шварца, – тот, как лишь теперь поняла Сатановская, давным-давно связан с разведкой и сумел к ее, Сони, несчастью убедить своих шефов в том, что она в силу ее внешних данных женщина «перспективная» и со временем, «пожалуй, не уступит Мата Хари». Но Сатановская не хотела быть Мата Хари, даже если та действительно была звездой разведки, – ее страшила расплата за шпионаж. Однако выхода как будто не было; ей пригрозили: за неподчинение в разведке имеется лишь одно наказание – смерть. И когда ей дали большую сумму денег и при этом пообещали ежемесячно откладывать на ее текущий счет в лондонском банке доллары, она согласилась, – стало быть, судьба! Ей приказали немедленно вернуться в родной польский городок, купить вот этот дом рядом с развалинами старинного замка на берегу Буга. Обещали немного погодя отпустить к Грину, в Западную Германию. Так она оказалась у самой советской границы и принялась за «работу», используя для маскировки любовь местного населения к ее загубленному гитлеровцами отцу – доктора Моисея Сатановского здесь хорошо помнили.

Отгоняя неприятные мысли, Сатановская работала не за страх, а за совесть, – если, конечно, это слово в данном случае можно применить по отношению к ней. Она четко и старательно выполняла задания центра на Западе и даже чувствовала себя не последней спицей в шпионской колеснице. Но через некоторое время она случайно узнала о том, что у Грина есть жена, семья, и о настоящей его роли в деле приобщения ее к шпионской работе на Аллена Харвуда. Сатановской овладело отчаяние – мир был полон людей, а она оказалась в этом мире до ужаса одинокой. Она твердо уверовала: любви нет и никогда не было, все это обман и детские иллюзии, – деньги представляют единственную ценность в человеческом бытии. Следовательно, все сводится к тому, чтобы заработать побольше долларов, – и она успокоилась.

Однажды ее связали с «пани Марией», проживающей на восточном, советском берегу Буга. «Пани Мария» оказалась той самой женщиной, которую она не раз видела в концлагере. Никогда не призналась она новой связной в том, что помнит ее, знает ее прошлое. Вынужденное сотрудничество с этой женщиной бередило старые раны, будило не то гордость, не то самолюбие. Но с течением времени она смирилась с необходимостью иметь дело с бывшей женой коменданта гитлеровского лагеря уничтожения. А вот теперь явился Палач. С ним вошло в ее дом гнетущее сознание обреченности – ибо такие, как эти двое, рано или поздно должны были поплатиться за все их чудовищные преступления – в этом Сатановская была твердо убеждена. То, что она оказалась вместе с ними, напугало ее. Хоть бы скорее прошел этот год – она уедет на Запад, разыщет там Грина, обязательно разыщет, чтобы плюнуть ему в глаза. Потом возьмет из банка заработанные доллары и заживет! Там, на неведомых ей «просторах», а не здесь, в захолустье, она развернется, там можно будет, пожалуй, вспомнить и о Мата Хари – разве она, Сатановская, перестала быть «чудом», заставлявшим впадать в транс даже Мордехая Шварца? А в таланты дяди она верила, ведь он даже на ней сумел заработать.

Глава четвертая

Мане пришлось остаться без холодильника, нужда в условленной телеграмме отпала, да еще при таких обстоятельствах, которых Годдарт никак не ожидал.

В сопровождении женщины в ватнике он шел всю ночь. Маршрут «Дрисса» оправдал себя полностью, и если в конце получилось не совсем так, как должно, то в этом виновата чистая случайность, по крайней мере так думал Годдарт. К утру они оказались далеко в тылу советской границы, где ни нарядов, ни дозоров пограничников опасаться уже было нечего. Разведчик, при всей его настороженности, не мог не радоваться: ему не пришлось преодолевать ни контрольно-следовую полосу, ни проволочных заграждений, и, таким образом, он, по сути дела, ни разу не встретился с опасностью лицом к лицу и мог быть уверен, что сумел остаться невидимкой. Основного в пути, чтобы о его проникновении на советскую территорию чекисты и не подозревали, – все-таки удалось добиться!

Рассвет наступал быстро. В лесу было тепло и сыро. Ночной туман постепенно поднимался все выше, день обещал быть солнечным. Это Годдарту не очень-то нравилось, но его утешала надежда на то, что к условленному месту он сумеет добраться вовремя, маскируясь в предутренней дымке леса. Он хорошо знал маршрут: вот сейчас они минуют этот обширный лесной массив, перейдут неширокое – на пять минут быстрого хода – колхозное поле, снова углубятся в чащу и там, на полянке, расстанутся. Женщина высказала готовность вести его и дальше, но Годдарт воспротивился этому: ее миссия кончалась на полянке, у сломанного дуба, дальше он будет пробираться сам, одному ему известной дорогой, посвящать же в свои планы кого-нибудь он не хотел.

Разведчик нервничал, ему казалось, что стрелки часов слишком спешат и могут подвести его. Женщина шла впереди, шагала размеренно и, как казалось Годдарту, без должной осторожности.

Деревья расступались все шире. Широкие прогалины незаметно сливались с яровым колхозным полем. Женщина-проводник шла не сбавляя шага, и Годдарт забеспокоился – он предложил не выходить на открытое место, сделать крюк и, не покидая леса, пробраться на условленное место у сломанного дуба. Она отрицательно покачала головой. Годдарт сердито предложил ей в таком случае не ходить дальше вообще, заявив, что дальше он пойдет один, в конце концов плевать ему на какой-то дуб, который лишь означает конец его маршрута в ее сопровождении, и больше ничего, она может возвращаться назад отсюда, не выходя на опушку леса. Спутница ничего не ответила, лишь посмотрела на него с невыразимым презрением не по-женски жестоких глаз. Годдарт растерялся. Ему чудилось, что опасность, страшная и неумолимая, уже нависла над ним, он всегда верил в свой инстинкт и не мог ошибиться и на этот раз. Решительно отстранив женщину, он вышел на опушку леса и тотчас шарахнулся назад: по пересекавшей поле дороге ехала повозка, на которой сидел, свесив ноги, офицер-пограничник.

Офицер глядел как раз в ту сторону, где притаились Годдарт и его спутница.

Отпрянув за дерево, разведчик в ту же минуту понял, что он совершил промах – надо было не прятаться, а как ни в чем не бывало идти вперед, и тогда ничего неестественного в его поведении не было бы, мало ли тут народу ходит по своим делам, здесь ведь не граница. Он слишком нервничал – и вот результат. Конечно, виновата во всем проводница, она слишком бравировала. А теперь не оставалось ничего иного как ждать, что будет делать офицер. Успел ли он заметить?

Женщина ухватила его за руку, куда-то тащила, но теперь разведчик хорошо знал, что именно ему надлежит делать. Прежде всего следовало проследить за повозкой, так неожиданно появившейся тут в этот утренний час.

Притаившись, Годдарт наблюдал. Повозка остановилась. Офицер что-то сказал солдату-повозочнику, взял с телеги автомат и, придерживая рукой фуражку, побежал к лесу, туда, где притаились нарушители. Теперь можно было не сомневаться – их заметили.

Женщина зло выругалась.

– Быстрей уходите, я задержу его… – сказала она Годдарту.

Разведчик исчез. Взяв автомат наизготовку, женщина прислонилась к широкому стволу дерева и приготовилась стрелять. Но пограничник – это был младший лейтенант – оказался хитрее, чем она предполагала, – он не пошел напрямик, а проник в лес на некотором расстоянии от того места, где заметил подозрительного человека, и теперь осторожно пробирался вперед.

Вступать в перестрелку на опушке было опасно, слишком большие расстояния между деревьями и отсутствие там подлеска не позволяли маскироваться, и женщина бросилась назад, в чащу. Она успела выполнить свое намерение, но тотчас остановилась, замерев без движения: пока жив этот пограничник, нечего и думать о том, чтобы спастись, он будет без конца преследовать ее, да скоро появятся и другие пограничники, которых приведет сюда солдат-повозочник. в этом можно не сомневаться. Поэтому бежать было просто нельзя. Она осторожно выглянула из кустов – пограничник находился сейчас на том самом месте, где только что прятались она и агент, которого она вела по маршруту «Дрисса». Пограничник тщательно исследовал следы, – значит, теперь он уже знает, что их тут двое. Женщина притаилась и, как только пограничник мелькнул между деревьев – дала по нему очередь. Он упал, она отлично видела это, но продолжала оставаться на месте, выжидая. И она оказалась права: кустарник зашевелился уже в другом месте, поняла – пограничник решил отрезать ей путь назад.

У него было большое преимущество перед нею: достаточно выиграть время до подхода пограничных нарядов – и ее песенка будет спета; ей же для того чтобы спастись, необходимо во что бы то ни стало уничтожить его, но сделать этого никак не удавалось, и потому волей-неволей приходилось отходить в глубь леса. Она видела, как он осторожно озирался, должно быть, хотел установить, где же мужчина, тот, что так неосторожно выскочил недавно на опушку, у ярового клина. Ее могут схватить – эта мысль внезапно обожгла ее, и она опрометью, что было мочи бросилась бежать – в конце концов можно ведь и оторваться от преследовавшего ее пограничника. Она бежала петляя, потеряв преследователя из виду. Он почему-то даже не стрелял по ней.

Подлесок неожиданно кончился, и она почувствовала, что вот теперь ей, пожалуй, не уйти. Она не слышала выстрела, того самого, после которого уже не могла идти – из левой ноги била кровь. И она переменила тактику – бросилась не от пограничника, как он, наверное, рассчитывает, а наоборот, навстречу ему.

Они встретились явно неожиданно для офицера-пограничника, этим следовало воспользоваться.

– Руки вверх! – приказал пограничник.

Она рванулась назад и с силой перебросила автомат из одной руки в другую, чтобы было сподручнее прошить его очередью.

Но в тот же момент что-то с силой вырвало оружие из ее рук – ремень зацепился за сук дерева, и автомат отлетел в сторону. Она стояла безоружная.

– Руки вверх! – повторил офицер.

Она сделала порывистое движение, но тотчас загремел выстрел, и ее перебитая рука повисла, – достать ампулу с цианистым калием ей не удалось. Дрожа, она подняла вверх вторую, здоровую руку.

Офицер осторожно сделал несколько шагов по направлению к ней. В тот миг он думал только о ней, женщине-враге, которую нужно взять живой и доставить на заставу. Он думал о ней одной, и это подвело его. Когда он рухнул ничком, продолжая сжимать в руках оружие, из-за дерева появился Годдарт. В глазах женщины мелькнуло удивление – она никак не ожидала от него такого рыцарского поступка. Годдарт нагнулся и выхватил у пограничника его автомат, он даже не поинтересовался – убит тот или только ранен.

– Мне надо перевязать ногу, – сказала женщина, опускаясь на траву.

– Поздно, – произнес Годдарт, приближаясь к ней. Она вскинула голову и на фоне ясного утреннего неба увидела большое, обрюзгшее лицо человека, которого привела сюда с той стороны Буга.

– Поздно, – почти беззвучно повторил Годдарт, вскидывая автомат. Она хотела понять, что он собирается делать, но ей уже не суждено было что-либо понимать…

Бросив автомат, Годдарт поспешно убегал прочь. Бежал, задыхаясь, обливаясь потом, и боялся взглянуть на часы – если посланец от Грина не захотел его ждать свыше положенного – то конец!

Выскочив на шоссе, осмотрелся. Невдалеке, у самого кювета стояла легковая автомашина. Человек от Грина оказался на месте.

Глава пятая

Генерал Тарханов – начальник одного из управлений Комитета государственной безопасности – размышлял над сведениями, ставшими ему известными в эти дни. Опять, кажется, его старые «знакомые» – Уильям Прайс и Аллен Харвуд появились на сцене… Некий русский инженер Можайцев изобрел какие-то «установки», за которыми гоняются Прайс и Карл Функ из ФРГ. Соперники! Не поделили изобретение русского инженера, изобретение, по-видимому, военного характера. Придется по этому вопросу проконсультироваться со специалистами. В полученных сведениях речь шла не только об установках «М-1», но и о пребывании Можайцева в Норвегии, о его встрече сперва с Крюгером, а затем с Шольцем, и обо всем том, что случилось с этим загадочным русским инженером на пустынном берегу Атлантики. Да, тут было над чем поразмыслить… Придется вернуться к материалам о затеях Харвуда, против которых нашей контрразведке однажды уже пришлось вести борьбу, – может быть, в них, в этих материалах, найдется ключ к новой тайне. Уильям Прайс снова что-то затеял. Стало быть, как, впрочем, и следовало ожидать, неудачи в прошлом отнюдь не положили конец его авантюрам. Но что же все-таки он задумал теперь?

Тарханов задумчиво перелистывал документы, когда зазвонил телефон.

– Товарищ генерал, разрешите зайти по срочному делу, – послышался как всегда спокойный голос полковника Соколова.

– Заходите, – бросил в трубку Тарханов.

В самом, деле, что же задумал Прайс? Он не такой человек, чтобы повторяться, вряд ли он опять строит «крепость в небе», космический бомбовоз, – очевидно, старик придумал нечто более страшное, фантастическое. Но что именно? И какое же к затеям Прайса имеют отношение установки Можайцева?

– Ну что у вас, Иван Иванович? – обратился Тарханов к вошедшему в кабинет полковнику Соколову.

– Разрешите доложить о происшествии в районе Пореченска, товарищ генерал.

– Докладывайте. – Тарханов откинулся на спинку кресла и приготовился слушать. Среднего роста, стройный, подтянутый, с черными, еще не тронутыми сединой волосами и карими глазами, он всегда производил на подчиненных впечатление человека никогда не устающего, всегда готового к действию.

Полковник Соколов был несколько старше Тарханова возрастом и резко отличался от него внешностью – подчеркнуто сильного сложения, со словно вырубленным из камня крупным, волевым лицом. Соколов считался опытным работником управления. Доложил он четко, ясно, сжато.

– Лейтенант Пинчук ехал к месту назначения, на пограничную заставу номер три, расположенную в районе Пореченска, – начал полковник. – Накануне из штаба во все пограничные части было передано сообщение о побеге из-под стражи крупного уголовного преступника. Имея в виду это сообщение, лейтенант, приближаясь к линии государственной границы, вел наблюдение за местностью. На опушке леса, в двадцати километрах от Пореченска, он заметил неизвестного, появившегося из-за деревьев. При виде пограничника неизвестный быстро скрылся в лесу. Лейтенант Пинчук решил проверить личность прячущегося от него человека. Взяв у солдата-повозочника автомат, лейтенант направился к лесу, скрытно пробрался к месту, где ранее заметил неизвестного, и по следам обнаружил, что скрываются там двое, мужчина и женщина. При попытке лейтенанта Пинчука проникнуть в лес он был обстрелян из автомата. Как ему удалось установить – стреляла по нему женщина, рослая, одетая по-дорожному и вооруженная автоматом. По-видимому, она решила не дать пограничнику задержать замеченного им мужчину. Так ее действия расценил лейтенант Пинчук.

Поскольку, не схватив женщину с автоматом, нельзя было преследовать ранее обнаруженного неизвестного, лейтенанту поневоле пришлось вступить в перестрелку с ней. Лейтенант хорошо понимал важность захвата ее живой, и это ему почти удалось – при встрече лицом к лицу она оказалась перед ним обезоруженной, принять яд он ей помешал. О дальнейшем лейтенант ничего не помнит.

– Увлекся? – с досадой заметил Тарханов.

– Так точно, товарищ генерал, – угрюмо улыбнулся Соколов. – Он был уверен, что замеченный им мужчина как раз и есть тот самый уголовник, о бегстве которого узнал накануне, и думал, что теперь этот субъект далеко. Лейтенант ошибся, враг оказался рядом и в решительную минуту послал в него пулю. Когда наряды прибыли к месту схватки, они нашли лейтенанта в тяжелом состоянии, а рядом с ним обнаружили труп женщины, которую он преследовал. Лицо женщины обезображено до неузнаваемости.

– Та-ак… – Тарханов подошел к стене и стал рассматривать карту района Пореченска. – Может, он все-таки сам выстрелил в нее?

– Нет, товарищ генерал, лейтенант Пинчук сейчас в сознании, и он утверждает, что не стрелял… Да и незачем ему было стрелять, ведь она была обезоружена и стояла перед ним с поднятыми руками.

– А что с уголовником?

– Его задержали у линии государственной границы за несколько часов до этого, еще ночью. Он к этому происшествию не имеет никакого отношения.

– Стало быть?

– Перешедший с помощью женщины линию нашей государственной границы вражеский агент обнаружил себя.

– Удалось ли установить личность убитой? – осведомился Тарханов.

– Да. Она проникла на нашу территорию из-за Буга. Польские товарищи сообщают, что они подозревали ее в темных делах, в занятиях контрабандой, но оказалось, что она занималась кое-чем поважнее.

– Надо попросить наших польских товарищей установить связи этой женщины, – сказал Тарханов.

– Это уже делается. В частности ее неоднократно видели в обществе некой Сатановской. Но разрешите продолжить… Отлично понимая, что его проводнику не уйти от пограничников и что она скорее всего будет схвачена живой, вражеский агент и не думал уходить далеко от нее, конечно же, вовсе не для того, чтобы оказать ей помощь.

– Она была обречена, даже если бы лейтенанту Пинчуку и не удалось схватить ее, – заметил генерал.

– Безусловно, – согласился Соколов. – Понимая, что ей уже не удастся благополучно уйти за кордон, что не Пинчук, так другие пограничники задержат ее, вражеский агент, которого она привела к нам из-за Буга, решил уничтожить ее. Сама того не подозревая, она всю ночь вела своего убийцу. Она, возможно, обрадовалась, увидев, как от пули ее спутника упал пограничник, но в следующую же минуту он убил и ее.

– Неглупо придумано: друг друга, мол, в схватке подстрелили, свидетелей нет, – усмехнулся Тарханов. – Но это наивно, мы бы все равно разобрались, что к чему.

– Агент очень спешил и, будучи уверен, что лейтенант убит им наповал, не стал проверять, жив он или нет, – продолжал Соколов. – А показания лейтенанта помогают нам сэкономить время. Теперь мы определенно знаем – на нашу территорию в районе Пореченска проник агент иностранной разведки.

– И довольно бесцеремонный, – Тарханов забарабанил пальцами по столу, задумался.

– Вот что, Иван Иванович, – сказал он после некоторой паузы. – Помните, мы с вами как-то, года два назад, разговаривали по поводу проникновения к нам вражеской агентуры в районе Пореченска? Именно Пореченска…

– Да, отлично помню, товарищ генерал, – оживился полковник.

– Так вот… Мы с вами тогда высказывали подозрение, что в том секторе нашей границы где-то есть «окно», которым изредка, в особо важных случаях, они и пользуются. Сдается мне, что в данном случае иностранная разведка снова воспользовалась тем же «окном». Очевидно, в распоряжении Аллена Харвуда имеется надежный маршрут, которым он очень дорожит. Ведь наши пограничники в Пореченске снова ничего не обнаружили, не так ли?

– Ничего не обнаружили, – подтвердил полковник Соколов.

– Стало быть, из этого обстоятельства мы обязаны сделать кое-какие практические выводы, – произнес Тарханов. – Прежде всего надо принять все меры к выявлению вражеского лазутчика на нашей территории. Это очень трудно, ведь он будет маскироваться… Подготовьте к утру ваши соображения.

– Слушаюсь.

– Во-вторых, немедленно договоритесь с пограничниками: надо срочно приняться за поиски «окна». Искать тщательно и осторожно, чтобы иностранная разведка ничего не заподозрила. И последнее… ну это я сам сделаю: сегодня же попрошу наших польских друзей не трогать Сатановскую с ее увеселительным заведением. Поскольку связь проводника через границу с Сатановской выявлена, можно предполагать, что и сама она играет какую-то роль в делах разведки Харвуда. Поэтому спугивать ее прежде времени, пожалуй, не следует.

– Разрешите идти, товарищ генерал?

– Да, да… Идите. Впрочем, постойте… Я все вот о чем думаю… Если Аллен Харвуд решил на сей раз для своего очередного агента воспользоваться каким-то весьма ценным маршрутом, значит, и дело у него важное, и агент не рядовой. Та-ак… – задумчиво продолжал Тарханов. – Но, в таком случае, к кому же этот агент идет? Мы с вами пришли к выводу, что резидентуру некоей иностранной разведки у нас тут возглавляет Грин, однако вот уже две недели, как он уехал из Советского Союза. В чем же дело? В общем, и об этом мы с вами должны будем подумать, Иван Иванович.

– Слушаюсь, товарищ генерал, – полковник Соколов покинул кабинет начальника управления весьма озабоченным… В самом деле, почему же в таком случае Грин отправился в Штаты именно в то время, когда его шеф перебрасывал к нам важного агента? Да, Тарханов тысячу раз прав – об этом тоже следует основательно подумать.

Глава шестая

За последнее время Гейм немало размышлял о «холодной войне». Эти раздумья летчика вызывались не только ненавистью к той будущей «большой» войне, о которой кое-кто любит кричать в его стране, но и непреодолимым желанием устроить наконец свою личную жизнь. Мысленно он видел себя обыкновенным гражданским человеком, на своей ферме в Калифорнии. Однако мечтам Гейма о такой жизни пока что не было суждено сбыться.

Сегодня Гейм и Финчли отправились на полевой аэродром, расположенный на территории Прайсхилла, и снова, в который уже раз, принялись за осмотр самолета, проверку всех его узлов. И хотя в отличие от приятеля Гейм обычно говорил мало, тут он все же не сдержался, высказал свою досаду. Боб Финчли отлично понимал товарища. Больше того, он не мог не признать, что с недавнего времени у того имеются основания к тревоге: жена Гейма, Чармиан довольно долго жила на ферме у стариков Гейма, но потом пребывание там показалось ей бесцельным, и она неожиданно примчалась в Нью-Йорк – решив бороться против опасных замыслов Прайса и заодно отомстить ему за смерть своего отца. Отец Чармиан – профессор Старк, не захотел стать послушным оружием в руках Прайса и погиб.

Чармиан разработала план, по которому могла бы появиться у Прайса и определиться к нему на службу, войти в доверие, получить доступ к важным документам… Гейм должен был сказать свое слово, напутствовать Чармиан, но он колебался, боялся за ее жизнь. Повидался с писателем Артуром Гибсоном. Как всегда суровый и непреклонный, Гибсон нашел желание дочери Старка понятным и оправданным. И все же Гейму было не по себе, Чармиан значила для него слишком много.

Прайс встретил дочку старого «друга» приветливо, с участием – он, видимо, думал, что она не знает, что ее отец погиб в результате его вмешательства. Прайс даже счел нужным как-то объяснить ей, что именно случилось с профессором Старком: ему заморочили голову красные агитаторы, завлекли, опутали, довели до гибели… Сдерживая гнев, Чармиан поблагодарила Прайса. Он принял ее на службу к себе, ему это было нужно, позволяло отвести от себя подозрения… Некоторое время Чармиан жила в Прайсхилле у своей подруги, дочери Уильяма Прайса – Бетси. Потом внезапно исчезла, должно быть, старик отправил ее в какую-то командировку. Куда? Что он ей поручил? Гейма мучила неизвестность, он нервничал, беспокоился.

Из отдельных высказываний Прайса в минуты откровенности Гейм понял, что кроме профессора Хиггинса, у него есть и другой специалист-атомник, некий профессор Райт. Из слов Прайса Гейм сделал такой вывод: сугубо секретные работы ведутся на Земле Бэтси. Чем же там занимаются люди Прайса и где именно находится эта самая Земля – было абсолютно неизвестно. Это следовало как-то выяснить, а затем постараться проникнуть на запретную территорию. Эти мысли не давали покоя Гейму. Однако следует честно признать – больше всего его, пожалуй, беспокоила сейчас судьба Чармиан.

Майкл Гибсон, сын писателя, прибыл под вечер, как обычно на своем стареньком «форде». Записка, которую он вручил летчикам, содержала совершенно неожиданную просьбу: следующим утром быть в одном из поселков на побережье озера Онтарио.

Завтра утром! Но ведь Гейм в любую минуту мог получить приказ о вылете куда-нибудь с Прайсом… Однако несколько слов, переданных Майклом устно, положили конец колебаниям: на лодочной пристани к нему подойдет человек и передаст привет от Чармиан. Что это за человек и при чем тут Чармиан?.. Майкл ничего по этому поводу сказать не мог и молча ждал ответа.

Поселок, в который Гейм добрался самолетом, был малолюдным, на лодочной пристани, кроме нескольких парнишек с удочками, никого не было.

Тишину пустынного в этот час озера неожиданно нарушил рокот мотора – к пристани медленно приближался катер.

Катер явно не собирался швартоваться здесь, он лишь бортом коснулся деревянных ступенек лестницы и на мгновенье замер. Незнакомый человек, стоящий на палубе, крикнул Гейму:

– Привет вам от Чармиан, Гейм. Прыгайте сюда.

Летчик не заставил себя ждать. Незнакомец поспешно увлек его вниз, в каюту под палубой. Здесь стоял легонький столик и пара тростниковых кресел.

– Профессор Райт, – произнес незнакомец, протягивая летчику руку.

Райт, тот самый, что наряду с Ваневаром Хиггинсом и инженером Норрисом работает над выполнением секретных планов Уильяма Прайса? Что это – провокация? Гейм не двинул ни одним мускулом.

Райт слабо улыбнулся.

– Вам пора бы привыкнуть к тому, Гейм, что среди нас, американцев, имеется много таких, которые ненавидят войну, – сказал он с упреком. – Я-то получше других понимаю, что новая война была бы чистейшим безумием! Ведь я принимал участие в работе по созданию атомной бомбы с самого начала… Тогда я отдал всего себя достижению успеха – мы хотели помочь союзникам разгромить Гитлера. Но настало время, когда я понял: атомная бомба в руках Прайсов несет смерть без разбору, и нам самим в том числе.

Так вот оно что! Райт против Прайса! Гейм обеими руками пожал руку ученого, но тот, кажется, и не заметил его жеста.

– Я хочу, чтобы вы относились ко мне с доверием, – продолжал он. – Никаких недоразумений! Мы и без того рискуем, не правда ли, дружище?

Гейм утвердительно кивнул.

Райт задумчиво посмотрел в иллюминатор – катер не спеша рассекал неспокойную гладь озера Онтарио – и уселся за столом напротив летчика.

– А теперь к делу. – Голос Райта посуровел. – Уильям Прайс предложил мне работать на него, и я это его предложение принял. – Профессор строго посмотрел на Гейма, тот понимающе кивнул.

– Работать я должен буду вместе с инженером Норрисом. В чем конкретно будет заключаться моя деятельность – сейчас сказать не могу, но, судя по тому, что в мою обязанность входит помогать Норрису, кое-что предположить можно. Дело в том, что Норрис один из тех, кто долгое время работал в фирме «Мартин» над созданием космических проектов, а также в фирме «Мак Донелл» над проектом «Меркурий», который предусматривает запуск в космическое пространство спутника с человеком. В той же фирме «Мартин» Норрис имел отношение и к проекту «Дайна-Сор», к созданию орбитального бомбардировщика, обладающего дальностью действия по всему земному шару.

– Вы полагаете, что Уильям Прайс занимается постройкой летательных космических аппаратов? – осведомился Гейм.

– В этом можно не сомневаться, – убежденно сказал Райт. – Он давно рвется в космос. Прайс уверен в том, что если ему удастся раньше Советского Союза запустить своих парней в космическое пространство, то он получит возможность диктовать свою волю всему миру и в первую очередь, конечно, красным, Советам. Во что бы то ни стало выиграть время, опередить русских – вот его генеральная задача сейчас. Каким путем он рассчитывает добиться этого? Во-первых, всемерно форсируя работы на Земле Бэтси. Затем, как я это понял из бесед с ним, у него будто бы имеются какие-то «установки», с помощью которых он попытается предотвратить появление в космосе советских орбитальных станций с людьми, и одновременно принимает меры к тому, чтобы быть в курсе работ русских ученых в этой области. Все это весьма серьезно.

– Странно… – протянул летчик, – неужели он надеется добиться своего?..

– А почему бы и нет? Это не странно, а опасно. Вам с Гибсоном всегда казалось, что Прайс витает в облаках, не так ли? – Райт язвительно посмотрел на Гейма. – Но это вовсе не так, он всеми силами стремится к своей цели. Обо всем этом я и хотел информировать вас. И не только об этом, есть и еще нечто крайне важное, Гейм. Слушайте внимательно… Как вы знаете, у Уильяма Прайса имеется сын… Пока папаша рвется в космос, сынок не отрывается от грешной земли, производит и продает так называемое обычное оружие, от пистолетов до пушек и ракет включительно. И хотя фирма у них общая, до недавнего времени мой шеф в бизнес, которым занимался Прайс-младший, почти не вмешивался. Сейчас положение и тут изменилось… Прайсу нужны деньги, а наилучший, самый прибыльный источник – война. Большую развязывать наши вояки пока боятся, теперь планируют целую серию войн «малых», «ограниченных», наподобие войны в Индокитае. Это очень опасно, Гейм. Передайте эту мою информацию Гибсону. И еще вот что: я как-то не уверен в том, что Прайс занимается на Земле Бэтси только тем, о чем я говорил, что-то подсказывает мне – он там задумал еще что-то не менее, а может быть, и более зловещее… Но это лишь мои догадки, правильнее сказать, даже не догадки, а… подозрение. Нам с вами необходимо разыскать Землю Бэтси и посмотреть, что там делают подручные Прайса. Поэтому я хотел заранее предупредить вас: эта «земля» не географическое название, а кодовое, на картах ее искать бесполезно. Ну, кажется, все. На том берегу озера, к которому приближается наш катер, – моя ферма, там я должен ожидать часа, когда меня переправят к месту моей новой работы, на Землю Бэтси. Сейчас я сойду, а в обратный путь вас проводит сотрудница Прайса, – Райт загадочно усмехнулся. – Ей придется вместе со мной отправиться на Землю Бэтси.

– Ей? – Гейм начинал догадываться.

– Да, да, – профессор грустно улыбнулся. – Недооценивать не следует, по-видимому, мы с ней окажемся в сложных условиях. Мне хотелось предоставить вам возможность повидаться с ней.

– Где она? – Гейм вскочил на ноги.

– Ваша жена ждет вас на берегу. – Райт взглянул на часы. – Через минуту она будет здесь… – Он распрощался и направился к выходу. – Не забывайте о нас. Привет Гибсону. И Лайту.

Он быстро сошел на берег. На катер по сходням вбежала Чармиан.

Они стояли у стены каюты, прижавшись друг к другу, и под сильными его руками плечи Чармиан вздрагивали. Молча он поцеловал ее. Она подняла голову, легким движением отбросила назад густые каштановые волосы и посмотрела ему в глаза.

– Я не могу иначе, Стив…

Сейчас, когда над Чармиан снова нависла смертельная опасность и Гейм, зная об этом, ничего не мог поделать, – он испытывал безмерное страдание.

Усилием воли они оторвались друг от друга. Кажется, он не произнес ни слова. Он поднимался вверх по набережной и никак не мог решить – кто же из них двоих оказался сейчас сильнее.

Рассекая волны, катер быстро уходил прочь.

Глава седьмая

Разработку операции «Шедоу» Грин получил от Харвуда давно, но до сих пор работа по осуществлению этой агентурной операции проводилась им ни шатко ни валко – исподволь накапливались материалы и создавались возможности к решительному броску вперед по знаку, который должен был дать Харвуд. И вот, очевидно, наступила пора действовать – его срочно вызывали. Он покинул Москву, в поезде проехал через Польшу и Германскую Демократическую Республику, пересек границу с ФРГ… Из Франкфурта-на-Майне вылетел в Штаты.

В военно-транспортном самолете Грин задумался… Годдарт перешел советскую границу благополучно, следовательно, наступила пора решительных действий, однако его, Грина, зачем-то именно в это время вызвали к высокому начальству, предупредив, что он покидает Советский Союз на продолжительный срок. В действиях Харвуда было на этот раз что-то такое, чего Грин не мог понять. Интуиция старой ищейки говорила ему также и о другом – в проведении операции «Шедоу» Аллен Харвуд всего-навсего играет роль подрядчика, – хозяин кто-то другой. Кто же он, кому нужна эта сложная и опасная игра в жизнь и смерть? Это отнюдь не праздный вопрос: карьера Грина таким образом будет отныне, по-видимому, определяться в первую очередь не Харвудом, а кем-то другим, кого он даже не знает.

Предчувствие старого разведчика оправдалось: после его пространного доклада шеф приказал ему немедленно выехать на Гудзон, в Прайсхилл, к Уильяму Прайсу.

Вот, оказывается, кто заказчик! Грину стало не по себе, его пугали слухи об эксцентричности всесильного старика…

Случайность – вот что часто имеет огромное значение. Гейм встретил Грина случайно, когда тот выходил из кабинета Прайса, но летчик обратил внимание на эту встречу с высокопоставленным разведчиком не случайно – он следил за Прайсом и его посетителями. Грина же Гейм встречал прежде в штабе американских войск в Западной Германии и отлично знал, чем тот занимался.

Летчик мог лишь гадать о характере беседы, только что состоявшейся в кабинете «короля урана». А беседа была продолжительная и к тому, что занимало и Гейма и Финчли, имела непосредственное отношение.

Некоторое время сидели молча, – старик откровенно изучал своего гостя, Грин поневоле потупился.

– Я просил мистера Харвуда дать мне возможность встретиться с вами, – заговорил наконец Прайс. – Я хотел посмотреть на вас поближе, чтобы составить мнение – можете ли вы выполнить мое задание.

Грин напряженно думал: вот оно – началось, сейчас решится его, по крайней мере ближайшее, будущее!

Прайс продолжал:

– Хорошо, что вы здесь, я имею возможность лично проинструктировать вас. Я внимательно следил за вашей работой в Москве, – вы пока что не повторили ошибок Шервуда, но у меня нет полной уверенности, что у вас все пройдет гладко, – «король урана» с откровенным сомнением посмотрел на разведчика. – Во всяком случае, попробуем… – Он помолчал. – Я намерен сегодня сказать вам о смысле всей нашей затеи с «Шедоу», тогда вы легче разберетесь, что и как нужно побыстрее освоить до отъезда в Советский Союз. Учтите, как только вы снова окажетесь там, вам придется немедленно всеми средствами форсировать дело.

Грин осторожно заметил:

– Мне будет очень трудно – едва я проеду пограничную станцию, как советские органы безопасности могут взять меня под наблюдение…

Прайс неожиданно рассмеялся.

– Разведчики, – заговорил он презрительно. – Впрочем, скажу вам о том, о чем вы и сами могли бы давно догадаться: вызывая вас в Штаты, я этим самым хотел облегчить вам проведение операции «Шедоу».

– Не понимаю, – откровенно признался Грин.

– А между тем все ясно… Советские органы безопасности уверены, что вы в Штатах?

– Д-да… Конечно.

– Русские будут уверены, что вас нет, а вы уже давно есть. Понимаете, Грин, это даст вам – по крайней мере на некоторое время – свободу действий, вы станете незримы для чекистов.

Прайс торжествовал, воображая, что придумал гениальный ход, но Грин почувствовал себя не весьма хорошо: в его мозгу мгновенно, как в калейдоскопе, замелькали одна ярче другой картины его будущего перехода через советскую границу – контрольно-следовые полосы, система скрытых препятствий, наряды солдат в зеленых фуражках, собаки, идущие по следу, по его – Грина следу… Ужасно! Вот она – ощутимая разница: одно дело руководить, и совсем другое – быть руководимым, да еще таким человеком, как Прайс.

– Но ведь в конце концов они обнаружат меня, – заметил Грин. – Как же в таком случае я объясню им свое появление на советской территории?

Прайс пренебрежительно махнул рукой:

– Если им удастся-таки вас обнаружить, – вы скажете, что вы никуда и не уезжали, документы на выезд в контрольно-пропускном пункте действительно оформили, но вместо того чтобы выехать с пограничной станции на запад, срочно вернулись на восток, в Москву. Только и всего. Мы переправим вас в Россию на подводной лодке с севера. Понимаете?

Грин кивнул, теперь все было ясно за исключением кое-каких деталей.

– Я хотел бы, чтобы вы ясно представляли себе всю сложность проблем, связанных с «Шедоу», – продолжал Прайс. – Я как-то уже говорил, что Советский Союз – это атомная крепость, которую нам не взять. Не буду распространяться на эту тему, все это вы, наверное, понимаете не хуже меня. Подчеркну лишь: я твердо убежден, что в случае возникновения большой войны победителем выйдет тот, у кого будет превосходство в космосе… Наши деятели допустили большую ошибку, чрезмерно увлекшись лунными проектами… В завоевании превосходства в космосе, того превосходства, которое однажды может решить нашу судьбу, достижение Луны не имеет большого значения.

Русские оказались практичнее нас, пока мы возились с сенсационными полетами на Луну, они кропотливо работали над созданием управляемых людьми, советскими людьми, Грин, – космических станций. Сейчас мириться с подобным положением уже нельзя! Я должен помешать им, дорога каждая минута… Вы меня понимаете, Грин?

– Да, да, – Грин изо всех сил пытался догадаться: при чем тут Уильям Прайс, какое ему, собственно, дело до космических проблем, да еще в явно военном аспекте; на всякий случай высказал несколько соображений по поводу трудностей конструирования мощных двигателей, подбора топлива для них…

– Можно не сомневаться, что рано или поздно мы возьмем все эти барьеры. Однако, как говорится в пословице: «Надежда хороший завтрак, но плохой ужин», а ждать до бесконечности мне некогда, – заметил Прайс.

– «Если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, делай его сам», – Грин тоже вспомнил подходящую к случаю поговорку.

Прайс внимательно посмотрел на собеседника.

– Вы поняли меня правильно, – сухо сказал он. – Я и решил делать мое дело сам… Поэтому вам придется срочно провести операцию «Шедоу».

Грин боязливо вставил:

– Это будет трудно, очень трудно, мистер Прайс. Конструкторы космических кораблей, ракет, двигателей, баллистических снарядов, ученые-атомники в Советском Союзе тщательно охраняются, даже имена большинства из них никому не известны.

Прайс зло усмехнулся.

– Не набивайте себе цену, – сказал он. – Пока что вам придется подобраться к тем специалистам, которых вы уже выявили по моему указанию. Да, да, это было мое указание Харвуду. Следует признать – вы с ним успешно справились, и сегодня я послал Харвуду чек для вас на крупную сумму – плата за умение и желание. Теперь осталось до вести дело до конца, достать материалы о работе этих советских ученых – и вы получите от меня новый чек. Десятки тысяч долларов – разве они не нужны вам?

Грин вытянулся перед Прайсом, но тот, казалось, не замечал этого.

– Из того, что я только что говорил, – сухо продолжал он, – вы должны были понять – мне нужно время для того, чтобы опередить русских. Для меня лично это не только вопрос нашего престижа, хотя, вообще-то говоря, это имеет колоссальное политическое и психологическое значение, ибо чего бы ни достигли потом – пальму первенства мы у них отнять не сможем. Убедительный пример – полет Гагарина, русского, советского человека… Но для меня, повторяю, вопрос отнюдь не в престиже – околоземные орбиты должны занять посланные мной решительные парни, и тогда я сумею пригвоздить русских к земле, тогда я добьюсь превосходства в космическом пространстве. Вы должны помочь мне в этом… При проведении операции «Шедоу» не церемоньтесь, я даю вам полную свободу.

– Я выполню ваш приказ, сэр! – заверил Грин. – Боюсь только, что на проведение операции «Шедоу» уйдет больше времени, чем мне хотелось бы. Но прошу верить – я не потеряю ни одного дня, – поспешно заверил он.

Прайс с трудом подавил брезгливую улыбку: оказывается, Грин более жаден, чем он предполагал! Деньги, обещанные ему доллары, сделали этого человека готовым на все.

Прайс дернул за шнур, и тотчас в кабинете неслышно появился его телохранитель, обезьяноподобный гигант Скаддер, сутулый, угрюмый. По-видимому, этот субъект во время беседы Прайса с Грином находился здесь же, за портьерой. Зачем он там прятался? Должно быть, в Прайсхилле заведен такой порядок. Прайс сказал Скаддеру:

– Проводи его, – он указал на Грина, – к мистеру Джонстону.

У самого выхода Грин столкнулся с Геймом, о котором не имел ни малейшего представления. Но летчик-то отлично знал его! Грин у Прайса? Стало быть, задумана какая-то новая грязная интрига.

С непроницаемым лицом Гейм переступил порог кабинета. «Король урана» возбужденно шагал из угла в угол. Летчик в ожидании остановился неподалеку от двери.

Словно очнувшись, Прайс посмотрел на пилота, собираясь с мыслями. Гейм сказал:

– Вы звали меня.

– Да, да… – и снова будто забыл о его присутствии. Неожиданно спросил: – Вы много думаете о возможной войне, капитан?

Гейм ответил уклончиво:

– Не больше других.

Прайс продолжал метаться по кабинету.

– Нас преследует рок, – заговорил он, собственно не адресуясь к летчику. – Мы, Прайсы, помогали Гитлеру, толкали его на войну с Советами, но Советы разгромили Гитлера… Мы мечтали пустить в ход против Советов атомную бомбу, но опоздали. Мы создали водородную бомбу, но оказалось, что русские создали ее и раньше нас и лучше. Мы подняли истошные крики о необходимости добиться мирового господства с помощью превосходства в космическом пространстве, распродали с молотка все известные нам планеты, призывали послать в космос «летающие крепости», но не мы, а Советы первыми построили искусственные спутники Земли и первую в истории космическую ракету, которая стала спутником Солнца, они первыми послали в космос человека… Мы окружили Советский Союз военными базами, оснастили эти базы ракетным оружием с атомными и водородными зарядами, но русские создали межконтинентальную баллистическую ракету, которой они в случае необходимости смогут не только уничтожить наши базы, но и нанести удар непосредственно по территории Штатов. Что же дальше? Пока мы возимся с Луной, они захватят околоземное космическое пространство! – Прайс умолк, провел ладонью по лбу. Гейм заметил:

– Межконтинентальные ракеты есть и у нас, и их много.

– Межконтинентальные баллистические ракеты? – лицо старика исказилось в гневе. – А зачем они нам? Советскому Союзу они нужны в качестве необходимого противовеса нашим военным базам в Европе, Азии, Северной Америке и для нанесения ответного удара по нашей территории. А зачем такие ракеты нам? Достать нужные нашим военным районы Советского Союза они давно могли вы с наших баз где-нибудь на Окинаве или в Англии. Наличие межконтинентальных баллистических ракет у нас лишь усиливает опасность ударов непосредственно по территории нашей страны, капитан.

– Возможно.

Прайс сказал:

– Наш вылет придется пока отложить.

– Слушаюсь, сэр, – летчик откланялся и вышел.

Глава восьмая

Всю ночь по крыше барабанил дождь. На рассвете Годдарт вышел из сарая, осмотрелся. Небо уже неделю источало влагу, земля пружинила под ногами, с ветвей деревьев стекали крупные капли воды. Окрест, до самого горизонта, над полями и перелесками, над взопревшей весенней землей колыхался туман. Он то непроницаемой пеленой опускался до самой травы, то слегка поднимался, и тогда было видно недалекое село, с острыми гребнями крыш и колодезными журавлями. От домов разбегались кудрявые яблони, приземистые, смутно различимые от сторожки лесника и от сарая, в котором Годдарту пришлось коротать долгие часы вынужденного безделия.

За все дни Годдарт не перемолвился с хозяином сторожки и парой слов, – не знал, кто тот, осведомлен ли, что собой представляет гость, впрочем, вряд ли, наверное, его уверили, что Годдарт всего-навсего неудачный мошенник, вынужденный временно скрываться от преследования уголовного розыска. К какому виду агентов принадлежит давший ему приют человек? Чутье старого разведчика безошибочно говорило: к злосчастной категории «грешников»: когда-то человек совершил преступление, – об этом пронюхали в разведке Харвуда, стали шантажировать, запугали разоблачениями и завербовали. Ну, а после того как завербовали, ему уже ничего не оставалось, кроме как безропотно выполнять волю новоявленных хозяев и все время дрожать от страха быть в конце концов разоблаченным. У него, конечно, есть хороший выход – явиться с повинной в органы государственной безопасности, но не хватает для этого силы воли.

Годдарт уходил от границы в глубь нашей территории, петляя, как заяц. Он должен был пробраться в Москву, но маршрут, разработанный Грином, пока что уводил его в сторону, все больше ему приходилось забирать на север. Годдарт иногда чертыхался, сознавая, что каждый лишний километр увеличивает опасность «засыпаться», однако изменить маршрут он никак не мог – тогда нарушились бы какие-то сроки, планы, связанные с его тайным путешествием к Москве. Но сейчас он должен пробраться в Ленинград и там притаиться на некоторое время. О том, где и у кого поселиться, он узнает из письма, которое ожидает его в одном из ленинградских почтовых отделений до востребования на имя Бориса Львовича Егорова.

Годдарт вынул из кармана паспорт, диплом, справку. Как будто все в порядке – отныне он доцент и кандидат физико-математических наук товарищ Егоров.

Справа – темно-серые приземистые колоннады Казанского собора, слева – внушительное здание Дома книги. По Невскому спешили толпы пешеходов, бежали автобусы, автомобили. Годдарт поднялся на второй этаж Дома книги, неспешно переходя от одного отдела к другому, ему нужно было убить время. Он старался определить, нет ли за ним слежки, но ничего подозрительного не обнаружил. Потом снова вышел на улицу…

За витринами Гостиного двора виднелись толпы покупателей. Годдарт прошел мимо этого огромного магазина, остановил такси и поехал по Невскому в сторону Васильевского острова.

Годдарт плохо знал Ленинград. Ему всегда было не по себе, если он заранее не представлял, что увидит за следующим поворотом, для человека его профессии такое отношение к незнакомому месту вполне понятно. Но сейчас, пока шофер добросовестно колесил по линиям и бульварам Васильевского острова, Годдарта занимало иное: из письма, полученного им до востребования, выяснилось, что женщина, к которой Грин направил его, агентом Харвуда не является… Так в чем же дело, почему резидент разведки уверен, что именно квартира Тамары Лиховой будет самым подходящим местом, в котором можно на время спрятать Годдарта? Ответа на этот вопрос в письме Грина не оказалось. Правда, кое-что можно было заключить из другого письма, которое следовало вручить Лиховой, но всего этого мало, весьма мало для того, чтобы решиться доверить свою жизнь неизвестно кому!

Было уже совсем темно, когда, добравшись до Острова Декабристов, отпустив такси, разведчик пошел дальше пешком, на ходу разыскивая номер нужного ему дома. Нашел. Поднялся по полутемной, тесной, заваленной стружками и опилками лестнице и остановился у двери, на которой по соседству со звонком была прикреплена небольшая дощечка. Из надписи следовало, что звонок не работает, и предлагалось стучать. Годдарт тихо постучал. Дверь открылась, и перед ним предстала женщина с обрюзгшей физиономией, подстриженными волосами, одетая в потрепанные сатиновые брюки и неимоверно широкий черный свитер.

– Егоров, – представился Годдарт и приподнял шляпу.

– Борис Львович! Заходите, пожалуйста, я ждала вас.

Пока Годдарт снимал в передней плащ, хозяйка успела на кухне поставить на газ чайник.

– Сейчас будем пить чай, – сказала она, – угощу вас вареньем моего собственного изготовления.

Годдарт поблагодарил и протянул письмо.

– От отца Геронтия.

– Знаю, знаю – вы его родственник. Отец Геронтий!!! Это же святой человек! – лицо Лиховой исказилось в подобострастии, отчего рыжие пятна на нем вы ступили еще ярче. – Я бываю так счастлива, когда мне удается исповедоваться у отца Геронтия!

Годдарт надеялся, что ему удастся остаться одному, отдохнуть, сбросить с себя нервное напряжение последних дней, однако получилось иначе. Пришла женщина средних лет, остроносенькая, с бегающими серыми глазами на упитанном лице. Лихова представила ей Годдарта в качестве близкого родственника отца Геронтия. Женщина была расстроена отказом сына пойти учиться в духовную семинарию.

Она сокрушалась:

– Что ты, говорит, мама, с ума сошла: мои товарищи будут космические ракеты, спутники запускать, на другие планеты собираются, а я пойду на попа учиться! Ни за что, говорит!

– Ты у отца Петра была, что он посоветовал? – озабоченно спросила Лихова.

Отец Петр, священник из церкви, которую Лихова почему-то именовала «пасхой с куличом», оказывается, поогорчался-поогорчался да и махнул рукой на парня – нельзя же силой на него воздействовать, но мать еще не хотела сдаваться, размышляла, как бы все-таки уломать юношу, за тем и к Лиховой пришла.

Пока женщины обменивались соображениями, Годдарт встал из-за стола, прошелся по коридору, размялся.

Облик Лиховой становился ему теперь понятнее, он даже пошевелил губами, не в силах справиться с удивлением: прожить всю жизнь среди советских людей и остаться вот такой, какая она есть, – это же надо уметь!

У Годдарта мелькнула мысль: а вдруг ему придется долго общаться с ней… Он возвратился в комнату, уселся на диване и стал внимательно слушать. Говорила почти исключительно Лихова.

– Мы живем по закону всемирного безобразия, – соловьем разливалась она, – и если еще отречься от существования потусторонней загробной жизни, то что же нам остается! Тогда я первая – веревку на шею… – у нее неожиданно краснели глаза, но Годдарт отлично понимал, что все это игра; уж эта-то ни при каких обстоятельствах вешаться не станет. Она явно кокетничала перед посетительницей, говоря, что у нее имеются свои, персональные, не только садовник и шофер, но и духовник, к которому она систематически ходит на исповеди, то в «кулич и пасху», то в Никольский собор.

– Да, да, – торопливо соглашалась женщина, – что-то есть свыше нас, над нами, – она вопросительно смотрела на Годдарта, желая убедиться, что тот не смеется над ней.

Годдарт чувствовал себя как в зверинце: Библию, Евангелие, псалтыри, молитвенники, которые он заметил и на столике и на этажерке, он не ожидал встретить здесь так скоро.

После ухода врачихи Годдарт прямо спросил хозяйку, не думает ли она о том, чтобы уйти от мира, где всё суета, в тихую обитель, в монастырь. И тотчас почувствовал, что допустил промах. Лихова, внимательно посмотрев на него, сказала:

– Да, конечно, разве отец Геронтий не говорил вам об этом?

Отец Геронтий, естественно, ничего Годдарту не сообщал, и это поставило его теперь в щекотливое положение.

– Он что-то упоминал, – осторожно увильнул разведчик.

Лихова вышла в другую комнату и принесла оттуда пачку писем. Оказывается, кроме бесчисленных святых отцов, о которых Годдарту довелось услышать в этот вечер, у этой странной ученой была еще уйма друзей и другого сорта: святые «матери» и «сестры», весьма ей близкие и, по ее словам, «вещие». Вот через них-то и велась главным образом переписка с Ясногорским монастырем, но все дело упиралось, как понял разведчик, в жадность возмечтавшей о тихой обители мирянки Лиховой – она никак не могла придумать что-нибудь такое, что позволило бы ей пользоваться такими атрибутами суетного мира, как ее автомобиль «Москвич» и дача за городом. Отец Геронтий, кажется, нашел приемлемое для нее решение – она пока будет «послушницей в миру»: и не в монастыре и в то же время подчиняться его приказам. Знать об этом, понятно, никто не должен – отец Геронтий наложил на нее строгий обет молчания. Вот оно что – «послушница в миру»! Ловко сработано, ничего не скажешь. Теперь Годдарту стало ясно, здесь ему можно прятаться столько времени, сколько будет необходимо до отъезда в Москву, до сигнала, который он получит от Грина. Тут он может устроиться по своему усмотрению, от имени неведомого ему отца Геронтия, командуя этой выжившей из ума ханжой.

Под монотонное бормотанье Лиховой, читавшей ему письма из монастыря, Годдарт стал думать о своем и неожиданно вздрогнул: перед его мысленным взором предстали красавица Сатановская, пани Мария, потом полянка в лесу, труп убитой им женщины и советский офицер-пограничник… Почему он, Годдарт, уверен в его, офицера, смерти, убежден в его гибели от первого выстрела из-за куста? В тот момент ему казалось, что все в порядке, но вот по прошествии некоторого времени Годдарт отчетливо понял: не выстрелив еще хотя бы раз, он допустил ошибку. Почему же он все-таки не задержался тогда в лесу, не удостоверился в смерти пограничника? Должно быть потому, что очень спешил, боялся опоздать на свидание с посланцем Грина, ведь если бы тот уехал, не дождавшись его, Годдарт наверняка попал бы в руки чекистов. А теперь он не мог обманывать себя – полной уверенности в том, что ему удалось тогда отправить пограничника на тот свет, у него не было.

Появление Годдарта в Ленинграде не было случайностью. После того как условленный срок возвращения женщины-проводника миновал, Сатановская взволновалась: похоже было на провал. Если та живой попала в советскую контрразведку, то кто знает? – может и не выдержать, испугаться, и тогда сотрудники органов безопасности немедленно появятся на маршруте «Дрисса», а сюда, в дом с каланчой-мезонином придут солдаты и офицеры польской пограничной охраны. И тогда конец! Доллары, положенные на ее текущий счет в лондонском банке, получать будет некому.

По одной ей известному каналу шпионской связи срочно сообщила своим шефам о случившемся и просила дальнейших распоряжений.

Сатановской почему-то казалось, что уж теперь-то, когда ей явно угрожает опасность, ей прикажут перебираться на Запад. Однако приказ пришел совсем иной – она должна до последней возможности оставаться на месте. Стало быть, ее обрекли! Страх впервые за последние годы охватил молодую женщину, страх, который уже не могло заглушить вино.

Шли дни, на маршрут «Дрисса» чекисты, кажется, не стали, но сообщение Сатановской сделало свое дело: на всякий случай Годдарту запретили приближаться к советской столице. Тревожная мысль, мелькнувшая в голове Годдарта в первый вечер его нелегального пребывания в квартире Лиховой, к резиденту пришла значительно раньше: советский пограничник все же мог выжить и сообщить властям о том, что кроме обнаруженной возле него убитой шпионки был еще и мужчина. А в таком случае органы безопасности примут все меры к тому, чтобы перекрыть пути-дороги на вероятных направлениях продвижения лазутчика из-за кордона, и естественно предполагать, что в первую очередь под строгий контроль они возьмут коммуникации, ведущие к Москве.

Трудно предположить, чтобы агент, направляющийся в Ленинград, стал пробираться через границу где-то в районе Белоруссии – именно поэтому и направился Годдарт на некоторое время в Ленинград.

Но была и еще одна очень важная причина, по которой приезд Годдарта в Москву являлся пока что нежелательным. Грин отлично понимал значение операции «Шедоу», ту ответственность, которую возложил на него Харвуд, и разработал свой план действий засланного Харвудом в нашу страну очередного помощника. По этому плану Годдарт одновременно с пребыванием в Москве под надежным прикрытием должен был получить и возможность, не откладывая в долгий ящик, приступить к делу, к тому самому «делу», из-за которого его и перебросили на советскую землю. А это требовало подготовки, на которую уходило много времени. К моменту перехода Годдартом советской границы подготовка не была еще завершена. То обстоятельство, что по вызову Уильяма Прайса и Харвуда Грин временно покинул территорию Советского Союза тогда, когда Годдарт еще пробирался к Ленинграду, не меняло положения, – у Грина имелся помощник, он-то в соответствующий момент и дал Годдарту сигнал отправляться в Москву. Однако до этого сигнала прошло немало дней.

Глава девятая

Среднего роста, плотный, упитанный мужчина под пятьдесят, с застывшей на лице благожелательной улыбкой рубахи-парня – таков Михаил Борисович Рахитов. Говорит негромко, рассудительно, а если с кем-либо один на один, то приглушенным, дружественно-сюсюкающим шепотком.

Рахитов держался скромно. Начальство было довольно покладистым ответственным товарищем. Потом оказалось, что Рахитов защитил диссертацию по дисциплине, не имеющей ничего общего с его работой, и получил ученое звание кандидата наук.

Полученная ученая степень принесла Рахитову свои плоды по службе – как-никак, в анкете Рахитова появился увесистый довод к тому, чтобы при первой же возможности продвинуть его выше по служебной лестнице. И такой момент наступил. К тому времени Рахитов числился в должности помощника заведующего отделом. Неправильное отношение руководителя отдела к сотрудникам привело к протесту, к резким столкновениям. Рахитов делал вид, что держится в стороне, в разговорах с сотрудниками один на один осуждал недостойное поведение начальника, однако открыто против него не выступал под тем предлогом, что, мол, поскольку он является его помощником, то руководители учреждения могут обвинить Рахитова в разжигании склоки, в стремлении «подсидеть». Приказом по учреждению прежний начальник был освобожден от занимаемой должности, а на его место назначен Рахитов. Сотрудники восприняли это назначение с радостью. Рахитов разводил руками: «Какой я зав? Я же ничего не знаю!» Он не прибеднялся – сидя за закрытой дверью своего кабинета, действительно ухитрился ничего не знать, даже о том, что касалось непосредственно дел, которыми он официально занимался уже в течение ряда лет. Рахитов видел наступающее у сотрудников разочарование им и решил принять меры. На вопросы и замечания недовольных его деятельностью руководителей учреждения он теперь неизменно отвечал, что-де ему «не с кем работать», что прежний руководитель подобрал исключительно угодничавших перед ним, неспособных и неквалифицированных людей, которые, мол, устраивают ему, новому начальнику, тайную обструкцию. Не поняв хитрого хода своего протеже, начальство дало согласие на увольнение и переброску неугодных Рахитову людей, – так начался разгром коллектива. И первым, кого выжил Рахитов, был Василий Прокудин, старый коммунист, пользовавшийся уважением за знание дела, принципиальность и отзывчивость, тот самый Прокудин, который фактически вместо него выполнял всю работу по руководству отделом. Теперь от Прокудина следовало избавиться, его присутствие было опасно – этот не станет молчать, видя бездарность и ошибки нового зава. В расправе с Прокудиным Рахитову помогла и случайность: нашлись люди, давно затаившие на Прокудина обиду за когда-то где-то сказанное тем прямое слово. Теперь они решили, что настала пора проучить строптивого сотрудника, и уволили его, снабдив при этом прекрасной характеристикой – видимость объективности была соблюдена. Прокудин попытался пожаловаться, но – иногда и так бывает – лишь нажил себе этим новых недоброжелателей. В конце концов все решал Ананий Федорович Баранников. А уж Рахитов постарался представить Прокудина в самых мрачных красках, как человека неуживчивого, склочного, высокомерного. Ананий Федорович принял решение. Рахитов торжествовал. Мог ли он представить, что, роя яму Прокудину, тем самым роет могилу самому себе. Но жизнь сложная вещь, случилось именно так.

Высокое служебное положение еще больше вскружило Рахитову голову. Он упивался достигнутыми в жизни успехами, карьерой.

Кое-кому из оставшихся в отделе старых сотрудников довелось случайно побывать на квартире Рахитова, оказалось, что всегда скромно, почти бедно одетый, он живет в роскоши, добытой одному ему известными средствами, – ковры, хрусталь, картины, антикварные безделушки…

Положение обязывало, и, разыгрывая из себя ценителя искусства, Рахитов довольно часто посещал театры, концертные залы.

Это, конечно, музыка Моцарта… Нет, пожалуй, Лист. Очнувшись от размышлений по поводу своих служебных дел, Рахитов пытался угадать, чье именно произведение он слушает. Угадать оказалось нелегко, сначала потому, что, несмотря на все его старания, он так-таки и не сумел проникнуть в музыкальное искусство настолько, чтобы узнавать великих композиторов по их манере, по стилю, а затем совсем по другой причине, к музыке не имеющей никакого отношения, – перед его взором всеми цветами радуги переливались бриллиантовые серьги, массивные и в то же время изящные, выполненные в оригинальной форме. При каждом повороте головы незнакомки, сидящей впереди него, бриллиантовые грани искрились, как снег на морозе. И где только она могла достать такую красоту? Рахитов окончательно забыл о Моцарте и о Листе. Он хотел слегка подтолкнуть локтем сидящую рядом с ним жену, но, взглянув на нее, увидел, что толкать ни к чему – та буквально впилась глазами в бриллиантовые украшения. Она, видимо, хотела что-то сказать мужу, беспокойно ерзала на месте. Но Рахитов и без слов понимал ее: следует как-то выяснить, где и как можно достать такие же серьги, и, не откладывая в долгий ящик, приобрести.

В антракте незнакомка направилась в буфет – она оказалась молодой, обаятельно-красивой. Пока чета Рахитовых ломала голову над тем, как бы потактичнее заговорить с ней, проблема разрешилась сама собой: они очутились за одним столиком.

Тщеславие любой женщины бывает удовлетворено вниманием, которое к ее одежде, нарядам проявляют другие, – Ирина Петровна не составляла исключения. Видя в жене Рахитова истинную ценительницу прекрасного, она решила пойти на жертву – расстаться с другой парой серег. Рахитов осторожно заметил, что, по-видимому, бриллиантовая вещь стоит дорого, но на лице его жены появилось такое страдальческое выражение, что он предпочел замолчать. Они долго еще болтали о том, о сем, а после концерта Рахитов в своей машине отвез Ирину Петровну к Покровским воротам. Договорились встретиться на следующий же день. Ирина Петровна многозначительно улыбалась, супруга Рахитова, поглощенная мечтой о серьгах, ничего вокруг не видела, а сам он никак не мог разгадать, чего в молодой красавице больше – наивной общительности или возможной доступности. Его к ней влекло, в этом он не мог себе не признаться.

Встреча состоялась на даче Ирины Петровны, в полусотне километров от Москвы. Каких только редких вещичек у нее не было! Рахитовы ходили из одной комнаты в другую, затаив дыхание от восторга и неожиданности, потом пили приготовленный хозяйкой чай и снова вели бесконечные разговоры о пустяках, каждый на свой лад стремясь закрепить наметившуюся дружбу.

К проданным бриллиантовым серьгам Ирина Петровна, в виде подарка, приложила пару каких-то необыкновенных чулок и нейлоновую кофточку.

Еще по дороге на дачу Рахитов обдумывал, как бы побольше узнать о новой знакомой, однако спрашивать ни о чем не пришлось: на стене гостиной он увидел портрет человека, перед которым трепетал, – самого Анания Федоровича Баранникова, Оказалось, что Ирина Петровна – племянница Анания Федоровича, а так как отца ее убили на фронте, то она является как бы дочерью его, почти постоянно видится с ним и в данное время очень обеспокоена состоянием здоровья дяди – у Анания Федоровича инфаркт. О том, что Баранников лежит с инфарктом, Рахитов знал, и теперь он осторожно постарался выведать – не помешает ли Ананию Федоровичу болезнь возвратиться к исполнению обязанностей. Молодая женщина успокоила гостя и обещала завтра же рассказать Баранникову о приятном знакомстве с его подчиненным, но Рахитов постарался отговорить ее от этой затеи: мало ли что может подумать Ананий Федорович.

С этого времени Рахитовы часто встречались с Ириной Петровной. Тимур – единственный сын Рахитова – аспирант одного из институтов, молчаливый, не очень-то жаловал молодую женщину, ставшую своей в их семье. Для такого настороженного и не весьма любезного отношения к ней у Тимура были основания. Во-первых, он любил Марину Нарежную, студентку, и опасался, что любимая им девушка неправильно истолкует визиты Ирины Петровны в его квартиру; во-вторых, он видел то, чего не видела его мать: она была искренне убеждена, что вся дружба с племянницей Баранникова основывается на общей для них страсти к скупке дорогих вещей и на расчете мужа через племянницу стать поближе к всемогущему начальнику.

Вдумчивый и неглупый парень, он не мог не обратить внимания на какую-то искусственность в столь внезапно вспыхнувшей дружбе. В самом деле, что могло быть у Ирины Петровны общего с людьми, по крайней мере в два раза старше ее по возрасту? Что она тут ищет? Удовлетворения духовных запросов? Об этом не могло быть и речи. Рахитовы не такие люди, да и беседы-то всегда ведутся неизменно торгашески-меркантильного свойства… Преследует женские свои интересы? Но Рахитов, ей-же-ей, ничем не блещет, да и незаметно что-то, чтобы она спешила приблизить его к себе. А главное – подруга Тимура, Марина Нарежная, нервничала: частые визиты Ирины Петровны в квартиру Рахитовых мешали ей заниматься и портили отношения между молодыми людьми.

Однажды Ирина Петровна со смехом призналась: о завязавшейся дружбе с Рахитовыми она дядюшке все-таки поведала, и тот просил передать привет и приглашение посетить его, как только он выйдет из больницы. Рахитов рассыпался в благодарностях и постепенно, как-то незаметно для самого себя, стал видеть в молодой красавице частичку могущественного Анания Федоровича. Через Ирину Петровну Баранников обратился к Рахитову с доверительной просьбой – переслать ему служебную справку, затрагивающую некоторые секретные вопросы: он чувствовал себя теперь уже не так плохо и хотел бы продемонстрировать перед начальством, что, мол, «есть еще порох в пороховнице» и он вполне в состоянии приступить к своей прежней работе. Помочь Ананию Федоровичу в такой момент было для Рахитова крайне важно, тем более что именно с его ответственной должностью связывал он устойчивость своего собственного нынешнего положения и свою дальнейшую карьеру. Справку Ирина Петровна получила.

Знакомство с молодой женщиной доставляло Рахитовым и неприятные переживания – на редкие вещи, которые она им уступала, денег не было, и приходилось брать их под расписки, с обязательством уплатить при первой же возможности. Недавнему кандидату наук все еще казалось, что разговоры о деньгах ведутся ею несерьезно, поскольку – он был в этом абсолютно уверен – она отлично знает, что их отношения вскоре примут иной, более интимный характер, и тогда будет не до счетов. Если бы Тимур не избегал оставаться дома, когда там появлялась Ирина Петровна, он, возможно, заметил бы, что молодая женщина действительно стала флиртовать. Рахитов неожиданно для самого себя увлекся ею и, как обычно бывает в подобных случаях, мечтал о новом счастье, готовый произвести, если потребуется, полный переворот в своей личной жизни: в конце концов иметь молодую красавицу-жену и могущественного покровителя в лице ее дяди было бы не так уж плохо, размышлял он.

И можно представить себе его радость, когда, однажды позвонив ему на службу, молодая женщина попросила срочно навестить ее.

Автомобиль пробежал по мосту через канал Москва-Волга, свернул налево, миновал несколько больших селений и уткнулся радиатором в калитку знакомой дачи. Ирина Петровна была одна.

Они поднялись наверх, в ее крошечный кабинетик. По знаку хозяйки Рахитов опустился в глубокое кожаное кресло у письменного столика.

– Полагаю, пора бы окончательно выяснить наши отношения, – сказала Ирина Петровна с многозначительной улыбкой, присаживаясь к столику с другой стороны.

Наконец-то! Рахитов порывисто схватил ее руку и покрыл поцелуями.

– Мы не можем терять время на нежности, – услышал он неожиданно спокойный, насмешливый голос. Не понимая, Рахитов поднял голову и встретился с ней взглядом – в глазах женщины светилось нескрываемое презрение. – Я не та, за кого вы меня принимаете.

Он хотел сказать, что любит ее, что мечтает навсегда связать с ней свою жизнь, но слова замерли у него на губах – со страшной быстротой в ней произошла перемена, и теперь перед ним была как будто другая женщина, со строгим и даже враждебным выражением лица.

– Да, да, Михаил Борисович, вы не ослышались – я не та, за кого вы меня принимаете, я не Ирина Петровна, в родственных отношениях с вашим покровителем не состою и, между нами говоря, никогда с ним не встречалась.

Рахитов еще надеялся, что все это глупая, неуместная шутка.

– Кто же вы такая? – произнес он хриплым голосом, выдавшим его волнение.

– Я не Ирина Петровна. Мое подлинное имя Ирэн Грант. Полагаю, вам теперь все ясно!

Рахитов почувствовал что-то липкое, мерзкое под рубашкой – по всему телу выступил холодный пот. Капкан! Западня! Он еще не успел продумать создавшуюся ситуацию, но уже понял, что в эти минуты решается вопрос его жизни или смерти. Он вскочил на ноги.

– Вы понимаете, как я сейчас поступлю с вами? – спросил он со страшной злобой и взялся за створку закрытого окна.

– Да, конечно, – подчеркнуто учтиво ответила она. – Вы намерены сообщить вашему шоферу-коммунисту о том, что женщина, с которой вы связаны, оказалась шпионкой, агентом иностранной разведки? Уверяю вас, Михаил Борисович, чистосердечного признания будет совершенно достаточно.

– Достаточно для чего?

– Для того, чтобы карьера ваша кончилась – как это по-русски? – раз и навсегда.

– Подумайте лучше о себе! – Рахитов не знал, как же быть дальше.

– Что же вы не зовете вашего шофера? – она явно издевалась над ним. – Вот что, господин Рахитов, пора кончать эту комедию. Никто вам не поверит, что вы не знали, кто я на самом деле. Ваши расписки на весьма значительную сумму – у нас. Спрашивается, за что же мы платим вам ценными вещами, бриллиантами?

– Шантаж! Провокация! – Рахитов заметался по комнате.

– Не шумите! – строго сказала она. – Мне поручено сказать вам, что справка по сугубо секретному вопросу, которую вы нам передали, оценена высоко самим мистером Харвудом.

– Ананий Федорович… – почти прошептал Рахитов, теряя голову от ужаса.

Она иронически рассмеялась.

– Не валяйте дурака, господин Рахитов. Вы отлично знали, для кого готовили справку. Ананий Федорович – ф-фу!.. Нет и не было никакого Анания Федоровича, он миф, придуманный вами. Может, вы вспомнили о его портрете, что висел на стене в гостиной? Разве вы не знаете, что любой портрет можно сделать со старого негатива? Мне так хотелось доставить вам приятное, вот я и заказала портрет вашего покровителя.

Он продолжал шептать сквозь стиснутые зубы:

– Знаете, как я с вами поступлю… что я с вами сейчас сделаю?

– Ровным счетом ничего, – сухо заметила она. – И давайте перестанем об этом болтать. Если вы вздумаете поднимать шум, то мы немедленно разоблачим вас: копии ваших расписок и секретной справки будут переданы в Комитет государственной безопасности. Вы сейчас соображаете, как бы выдать меня, не так ли? Но ведь вы тоже шпион. Могу сообщить вам вашу кличку – «Серый».

Он посмотрел на нее страшными глазами.

– Я убью вас!

Она спокойно произнесла:

– Но ведь это ничего не изменило бы – документы оказались бы в КГБ, и с вами все равно было бы покончено. Спокойно, спокойно – может ведь быть и другая развязка?

– Какая?

– Я сама пристрелю вас и объясню такой мой поступок необходимостью самозащиты. Должна же я защищать свою женскую честь, не так ли?

С губ Рахитова сорвалось проклятье.

– Что вы от меня хотите?

Она положила перед ним листок бумаги – это было обязательство работать на разведку Аллена Харвуда:

– Подпишите.

– Н-нет… – он забился в кресле и закрыл глаза.

– Тогда уходите отсюда, сейчас же уходите! – прошептала она. – Серый, я знала, что вы большой подлец, но что вы до такой степени трус – не предполагала. Вы сами губите себя. И зря – мне поручено передать вам, – нам нужна от вас еще только одна услуга. Только одна! Разве это не стоит всей вашей карьеры, всех благ, которых иначе вы можете лишиться? Подумайте хорошенько.

Рахитов в исступлении тряс головой отрицательно:

– Нет… Нет!

Ирэн Грант брезгливо сморщилась и рывком открыла дверь комнаты.

– Прощайте.

Он продолжал сидеть в кресле. Уйти? Куда? Ведь тогда жизнь для него кончится! Возможно, ему поверят отчасти, возможно, его и не посадят в тюрьму, но позор, невыносимый позор падет на его голову, – его выгонят с должности, у него отнимут высокий оклад, кабинет, автомобиль, отнимут ту жизнь, к которой он так привык и без которой уже не мыслил своего дальнейшего существования.

Женщина торопила:

– Уходите, у меня нет больше времени.

Дрожащей рукой Рахитов вывел на документе свою подпись.

Ирэн Грант положила документ в ящик стола.

– Вам нельзя показываться вашему шоферу в таком виде, – сказала она. – Выпейте.

С трудом понимая, что он делает, бледный от невыносимого страха, он залпом проглотил стакан водки.

– Помните – только одна услуга, – затравленно прохрипел он.

– Не беспокойтесь, мы оставим вас в покое. Итак, дня через два-три к вам явится человек. О, можете не волноваться – документы у него в полном порядке. Его фамилия Егоров, Борис Львович. Егоров от меня. Вы приютите его на время, только и всего.

– Хорошо, – Рахитов с облегчением вздохнул. – Я могу идти?

– Да, идите.

В дверях он на минуту задержался, с глубокой обидой шепнул:

– Вы жестоки со мной… Никогда за всю мою жизнь я ни с кем так бессердечно не поступал. Я всегда жалел человека.

– Да? – Она насмешливо вздернула брови. – А Прокудин?

Значит, и Прокудин – иностранный агент? Рахитов даже просиял при такой мысли. Ирэн Грант сказала:

– Вы ошибаетесь, Прокудин не наш человек. – В ее голосе была убедительная искренность, но ему так хотелось, чтобы сейчас она сказала неправду. Она, должно быть, поняла это.

– Если бы Прокудин был нашим агентом – я не назвала бы вам его имени, разве вы не понимаете таких простых вещей, Серый?

Он шел к машине скрипя зубами: значит, Васька Прокудин ходит в чистеньких! В то время как он сам…

– Едем! – буркнул Рахитов, открывая дверцу и залезая, против обыкновения, на заднее место – обычно он садился рядом с водителем.

Шофер включил скорость. Рахитов вдруг почувствовал, что его лихорадит, временами ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание – взять себя в руки ему никак не удавалось, и это его еще больше пугало.

…Годдарт-Егоров появился дня через три, на рассвете. Открывшая ему дверь супруга Рахитова с недоумением глядела, как ее муж лебезит перед незнакомым мужчиной с рыхлой физиономией и большой рыжей бородой.

– От Анания Федоровича, – шепнул ей Рахитов, – только ты никому ни гугу! Неудобно получится.

Тимуру Годдарт сказал, что работает в институте, приехал в столицу по делам и пробудет здесь, наверное, несколько месяцев. Молодой человек с неприязнью рассматривал незнакомца, морщился при звуках его скрипучего голоса и никак не мог определить, что связывает его отца с этим гражданином и почему все-таки Егоров поселился именно у них. Марина Нарежная ожила, – главное – почему-то сразу прекратились визиты Ирины Петровны.

Егоров целыми днями лежал на диване, курил, просматривал журналы, изредка куда-то ненадолго уходил, а по вечерам сражался с хозяином в шахматы. Рахитов уже начинал подумывать, что, собственно, зря он так перетрусил – не успеешь оглянуться, как пройдет какое-то время и Егоров исчезнет как дурной сон. Одна-единственная услуга, таким образом, будет оказана, его оставят в покое, и никто ничего не узнает. Но все оказалось по-другому.

– Закажите мне пропуск, – неожиданно сказал Рахитову Годдарт-Егоров, когда тот утром собирался ехать на службу. – Я буду у вас в три часа дня.

Это был приказ. Не желая в присутствии жены вступать в пререкания, Рахитов молча кивнул. Когда Годдарт появился в дверях кабинета, Рахитов приказал секретарю никого к нему пока не пускать, – будет занят с посетителем. Он был взволнован и взбешен бесцеремонностью гостя.

– Зачем вы приехали сюда? – резко сказал он. – Зачем ставите меня под удар? Это же риск!

– Ваше дело не рассуждать, а выполнять. Есть риск или нет его – об этом мы подумаем без вас. Давайте лучше не будем ссориться.

Рахитов хныкал:

– Теперь я понимаю, что моя судьба для вас ничего не значит, я – пешка, только и всего.

Годдарт задумчиво смотрел на него.

– Если вы будете такой мокрой курицей, я не смогу иметь с вами дела, – произнес он наконец, – а вы знаете, что это означает для вас?

– Выдадите меня КГБ.

– Не только это. – На физиономии Годдарта появилась гримаса, должно быть означавшая улыбку. – Мы уничтожим вас. И мы найдем способ сделать это быстро и незаметно.

Рахитова охватил страх, ему казалось, что Годдарт может умертвить его в любую минуту, вот сейчас. И Рахитов не сможет позвать на помощь – он же предатель! Только теперь, пожалуй, он понял, насколько запутался.

– Что вам надо, Егоров? – произнес он, стараясь не выдать своего волнения.

– Как вы знаете, Михаил Борисович, – заговорил ровным голосом Годдарт, – я инженер, специалист по созданию двигателей с использованием новых видов топлива. Другими словами – я специалист по созданию двигателей для межпланетных летательных аппаратов. Об этом я вам уже говорил. В силу чисто семейных обстоятельств я оказался в Москве, где пробуду, по крайней мере, полгода, возможно – год. Мне не хотелось бы в течение всего этого времени бездельничать, отвлекаться от науки.

– Но при чем тут я? Вы же отлично знаете, что я не имею никакого отношения ни к атомной физике, ни к созданию космических аппаратов.

– Не перебивайте меня, – строго сказал Годдарт. – С нас достаточно того, что вы знакомы с профессором Желтовским.

– Чисто шапочное знакомство.

– Этого достаточно. Сейчас вы снимете трубку, – Годдарт указал на телефон, – позвоните ему, расскажете обо мне все, что я вам говорил, представите меня как вашего ближайшего родственника и попросите принять меня на работу в редакцию журнала «Космос». Кстати, вы можете сказать ему, что я неплохо пишу статьи о двигателях и так далее. – Годдарт вынул из своей папки аккуратно подобранные вырезки статей инженера Егорова и потряс ими. – Профессор легко может убедиться в справедливости ваших слов.

Вжавшись в уголок кресла, Рахитов молчал.

– Берите, берите трубку и звоните Желтовскому. Не бойтесь же! Редакция журнала, которым Желтовский руководит, – не секретное учреждение.

– А если он откажет?

– В таком пустяке-то? Не откажет, тем более вам, – заверил Годдарт. – Марка вашего учреждения слишком солидная. Звоните!

Рахитов позвонил профессору, – тот не отказал.

– Вот видите, я был прав, – сказал Годдарт. – Звонок этот кое-что значит. А теперь напишите рекомендательное письмо, по всем правилам. Ученые – народ рассеянный, Желтовский может и забыть о разговоре с вами, а это поставит меня в неудобное положение, – Рахитов подвинул к себе лист бумаги. – Нет, нет, – заулыбался Годдарт, – пишите на бланке, так убедительнее.

Рахитов написал. Годдарт тотчас же отправился к Желтовскому. А вскоре он уже вышел на работу в редакцию журнала «Космос»: инженер Егоров был зачислен на должность эксперта-консультанта.

Глава десятая

Первые лучи солнца пробились сквозь штору и светлыми пятнами расплылись по полу. Спать больше не хотелось. Грин накинул на плечи теплый халат и открыл иллюминатор. Дневное светило только что поднялось над кромкой горизонта, встало над океаном гигантским пунцовым шаром, обрамленным золотым венцом, от которого во все стороны, искрясь и переливаясь, устремились лучи: светлые, розовые, опаловые, цвета раскаленного металла… С востока, казалось, от самого солнца, к шхуне пала багряно-фиолетовая дорога, широкая, с размывами по сторонам, с невысокими волнами, белыми и темными, усеченными пенным кружевом.

Тишина – ничем не нарушаемая, прозрачная и абсолютная до звона в ушах.

Шхуну почти не качало. Грин курил и думал. Кажется, никогда за всю свою жизнь разведчика он еще не чувствовал себя так хорошо, успокоенно. Не хотелось двигаться, вспоминать о прошлом и терзаться сомнениями о ближайшем будущем. Но он понимал, что все это иллюзия, – от жизни, полной хлопот, риска и страха, никуда ему не уйти. Уильям Прайс, бесспорно, гений по части бизнеса, делать деньги умеет, но в делах разведки младенец. Он воображает, что Грина запросто можно «начинить» специальными знаниями за какие-нибудь несколько недель. Но Грин-то понимает, как тяжело придется ему, слушая лекции приставленных к нему Прайсом инженеров, математиков, физиков и даже астрономов. Однако не это сейчас тревожило разведчика. Прайс уверен, что он и Харвуд придумали великолепный трюк, отозвав Грина в Штаты, чтобы затем забросить его на территорию Советского Союза на подводной лодке с севера. Но ведь на деле-то эта затея гораздо сложнее и опаснее, чем она представляется Прайсу. Грин часами простаивал у карты СССР, внимательно рассматривая очертания побережья от Берингова пролива до Киркенеса. Где-то там, по замыслу Прайса и Харвуда, он должен будет выйти на берег. Но где именно? Это отнюдь не праздный вопрос. Высаживаться следовало лишь в таком месте, где можно было легко и убедительно объяснить советским людям свое появление. Объявись он в пустынной тундре, где каждый человек на виду, – и провал обеспечен. Затем – у Прайса получается все весьма просто: в случае, если Грина «засекут», он скажет, что с пограничной станции вернулся в Москву, ну и присочинит что-нибудь еще в зависимости от обстоятельств. Но ведь каждому здравомыслящему человеку ясно, что до какого-то момента Грину придется выдавать себя за русского – не может же он при встрече с советскими людьми на побережье Северного Ледовитого океана назвать свое настоящее имя! А раз так, то необходимо не только иметь документы на какого-нибудь Иванова или Петрова – это дело нетрудное, – но и подходящую легенду – биографию человека, под видом которого он будет какое-то время жить на советской земле. Ну, а это обстоятельство, само собой понятно, крайне осложняет применение, в случае необходимости, версии о возвращении с пограничной станции в Москву. Итак, нужна легенда. Каждый работник разведки знает, какое значение имеет удачная легенда. Разведчик может быть весьма опытным, с железными нервами и исключительными актерскими способностями, но если легенда, которой его снабдили перед переброской через границу, окажется с изъяном, то рано или поздно он все равно будет разоблачен, схвачен и наказан.

Составление легенды – дело хлопотливое: надо успеть и суметь «подогнать» облик свой к сочиненному жизнеописанию – внешность должна соответствовать документам. После некоторых размышлений, Грин пришел к выводу, что лично для него это в данном случае означает наличие специфического северного загара и мозолей на руках. Ни загара, ни мозолей у него, конечно, не было, а на приобретение того и другого требовались и время и соответствующие условия. Увязать все это с лекциями людей Прайса будет вряд ли легко. Дальше, – как высадиться на советский берег, на чем? Прайс, вероятно, и не задумывался над таким вопросом, но Грин-то вынужден практически разрешить эту задачу, и задачу исключительно трудную. Пограничная охрана, пункты наблюдений, морские посты зорко охраняют советскую границу и подступы к ней. Эту линию бдительности необходимо преодолеть. Но как: пересечь или миновать? В первом случае способ проникновения на советскую территорию, собственно, мало чем отличался бы от методов заброски агентов с любого другого направления, и тогда теряла бы свою специфику попытка переправить его именно с севера, со стороны Ледовитого океана. Значит, лучше всего придумать что-то такое, что позволило бы вообще миновать линию охраны советской границы. Грин отлично понимал, что капитан подводной лодки не станет рисковать и не подойдет к советскому побережью вплотную. Да и для Грина будет безопаснее, если лодка остановится на некотором расстоянии от берега, – больше шансов, что ее не заметят советские радары. Стало быть, борт подлодки придется покинуть где-то в открытом море, но как покинуть? Ласты и маска не подойдут – для далеких путешествий, да еще в ледяной воде Северного океана, они не годятся. Подводный скутер? Он сможет исправно доставить до берега, возможно, доставить незаметно для постов наблюдения, но ведь в таком случае, как только Грин вышел бы из воды, он все равно сразу же оказался бы в руках советских пограничников. Скутер не давал ему возможности миновать линию советских застав и постов, расположенных на побережье. Требовалось что-то другое. Он вспомнил о самолете-амфибии инженера Дулиттла, но оказалось, что пользоваться этим летательным аппаратом пока что далеко не безопасно, его еще надо испытывать и испытывать. А где и когда? Времени у Грина было в обрез. Он хотел совместить приятное с полезным – на самолете-амфибии отправиться навестить тестя, – Люси никогда не простит ему, если он вернется из Штатов, так и не повидав ее отца. Однако самолет-амфибию пришлось отставить: оказалось, что Джозеф Боттом – метеоролог и климатолог – на этот раз забрался куда-то очень далеко от родных мест, где и возглавляет абсолютно секретную экспедицию. Для того чтобы добраться до него, следовало воспользоваться обычным армейским самолетом, летающей лодкой, – для «крошки» Дулиттла такая задача была бы не по силам. Вчера Грин прилетел сюда, на шхуну экспедиции мистера Боттома в глубине Атлантики, и вот теперь, под влиянием тишины и покоя здесь предается иллюзиям безмятежного существования. А вся работа – впереди, ждет его, и от нее не убежать. Операция «Шедоу» – серьезное дело, из-за нее легко можно остаться без головы. И медлить нельзя, получено сообщение, что Годдарт устроился-таки в редакцию журнала «Космос».

Грин, конечно, хорошо понимал, что ощущение охватившего его покоя – самообман, но ему так хотелось хоть немного забыться. В Нью-Йорке, когда он приехал туда после беседы с Уильямом Прайсом, он плюнул на все и отправился в ночной клуб: по такого рода удовольствиям, живя в Москве, он соскучился.

После нескольких бездумно-счастливых дней он поехал к отцу Люси – Джозефу Боттому…

Разведчик оделся и вышел на палубу. Утреннее солнце еще больше поднялось над горизонтом, но теперь оно стало менее величавым и радостным, темно-фиолетовая полоска облачка перечеркнула его пополам, в воздухе появилась почти незримая водяная пыль, сделавшая воздух тусклым и тревожным. С запада надвигались громады грозовых туч. Вокруг шхуны, на некотором отдалении от нее, виднелись сторожевики, несколько морских посудин, напоминавших по их внешнему виду огромные стальные баржи, и авианосец, на палубе которого виднелись готовые к старту самолеты. Грин круто повернулся, чтобы идти в каюту тестя, и почти столкнулся с Геймом: «Так вот кто, оказывается, пожаловал сюда прошлой ночью», – подумал он, тотчас вспомнив, что встречал этого летчика у дверей кабинета Прайса на Гудзоне.

Известный писатель Артур Гибсон получил предложение от журнала «Тайм» отправиться в Атлантику, чтобы написать серию очерков о научной работе, которую там ведет метеоролог и климатолог Джозеф Боттом. В очерках следовало отметить гуманный характер и общечеловеческое значение проводимых ученым исследований. Гибсон был слишком умен, чтобы не заподозрить ловушку, ибо знал – экспедиция Боттома была сугубо секретной, Гибсон пришел к выводу, что в данном случае предпринимается попытка использовать его доброе имя, как прогрессивного писателя, в неблаговидных целях, но твердо решил не упускать представившуюся возможность проникнуть еще в одну тайну тех, кто мечтает о новой большой войне: кое-что об экспедиции Боттома ему уже довелось слышать. И он согласился поехать. Изредка меняя место, шхуна крейсировала неподалеку от европейских берегов, несколько в стороне от проторенных путей океанских лайнеров. Боттом встретил Гибсона со сдержанной досадой: затея журнала «Тайм» и льстила и в то же время мешала ему. Писателю стало ясно, что если бы не приказание свыше, Боттом немедленно удалил бы его отсюда. Гибсон интервьюировал ученого, долгими часами простаивал на палубе, думал. Разговаривать с ним экипажу судна было, по-видимому, строго запрещено, а ознакомиться с помещениями оказалось невозможно – всюду, должно быть именно в связи с его пребыванием здесь, – на дверях красовались куски картона с предупреждением: «Посторонним вход воспрещен». Гибсон был тут единственным посторонним. Он наблюдал и терпеливо ждал, когда же сумеет все-таки проникнуть в то, что составляет самую суть деятельности экспедиции. За ту неделю, что он проторчал тут, кое-что интересное выяснить все же ему удалось – Боттом лгал, утверждая, что и он и его люди занимаются исключительно изучением температуры воздуха, силы и направления ветра, то есть тем, чем обычно занимается любой метеоролог. Гибсон делал вид, что верит, даже не спрашивал, почему в таком случае научно-исследовательское судно находится под бдительной охраной военно-морских сил. Гибсон надеялся, что рано или поздно найдется-таки возможность проверить возникшие у него предположения. Сегодня такой случай обещал представиться. Ночью прибыл сын Уильяма Прайса, его заместитель по руководству концерном «Интернешнл уран» – Гарольд. Тот факт, что он предпочел пожаловать сюда не на бомбардировщике, а на самолете отца, пилотируемом капитаном Стивеном Геймом, бесспорно, свидетельствовал о том, что Гарольд Прайс не хотел, чтобы о его поездке было широко известно.

Гибсон и Гейм обрадовались неожиданной встрече, В сопровождении Боттома и Грина Гарольд Прайс на катере отбыл на авианосец. Летчик и писатель сидели у иллюминатора предоставленной Гибсону каюты на шхуне и беседовали.

– Вам удалось разобраться, что тут происходит, чем занимаются люди Джозефа Боттома? – осведомился Гейм.

– Кажется, да, – мрачно ответил Гибсон. – И я думаю – вам об этом тоже следовало бы знать. Некоторым американским ученым-метеорологам и военным очень хотелось бы научиться использовать циклоны, тайфуны по усмотрению Объединенного комитета начальников штабов. Появилась идея – с помощью атомной энергии изменить направление тайфунов. Насколько я понимаю, до существенных успехов в этом отношении еще весьма далеко. Но вот опыты, которыми занимается здесь экспедиция Боттома, ушли далеко вперед, и игнорировать их опасность для дела мира нельзя.

– Что это? – перебил собеседника Гейм, всматриваясь в то, что творилось по ту сторону иллюминатора.

От нависших над океаном тяжелых луч потемнело. С борта авианосца катапульты выбрасывали в воздух самолеты, другие взлетали с огромных стальных платформ, находящихся на некотором отдалении от шхуны.

– Наконец-то! – прошептал Гибсон. – Я так и думал…

– Что случилось, в чем дело? – спросил летчик встревоженно.

– Сейчас сами увидите. Идемте на палубу. Однако я не хотел бы, чтобы наш интерес к экспериментам мистера Боттома кому-нибудь бросился в глаза.

Они расположились на палубе так, чтобы с авианосца их не могли заметить.

Самолетов уже не было видно, лишь где-то высоко, за бурным кипением густых темно-синих облаков слышалось гудение моторов, становившееся все слабее. Самолеты ушли в западном направлении, в ту же сторону напряженно всматривались Гибсон и Гейм.

Прошло, наверное, не менее часа. Вокруг стояла сумрачная, ничем не нарушаемая тишина.

– Нет, нет, я не мог ошибиться… – сжимая поручни, тихо произнес Гибсон. – Они поднялись сегодня впервые после моего появления на борту этой проклятой шхуны. – Надеясь, что ему удастся быстро выкурить меня отсюда, Джозеф Боттом временно изменил программу работ экспедиции, но я ждал случая… Стивен Гейм – вы привезли мне этот случай.

– Гарольд Прайс? – догадался летчик.

– Да. Прайсу некогда долго ждать, и Боттом оказался вынужден открыть карты, – приступил к проведению одного из тех опытов, ради которых он тут находится. Это – попытка наших военных разрешить еще одну проблему в деле использования метеорологии в военно-диверсионных целях… Вы слышите? – встрепенулся Гибсон.

– Да, они возвращаются, – сказал Гейм.

Один за другим самолеты пробивались сквозь тучи и поспешно, точно за ними гнались, шли на посадку. И тотчас пространство между плотной пеленой туч и поверхностью океана стало сначала седовато-серым, а затем темным – мгла пала на тихие волны, на корабли, водопады воды хлынули сверху с глухим шумом. Не было ни ветра, ни грома, ни молний, а вода все падала и падала сверху неисчислимыми тысячами тонн, тяжелая и холодная.

– Что это? – задыхаясь, произнес летчик. Гибсон молча увлек его в свою каюту.

– Это же не гроза, – прошептал Гейм.

– Нет, – подтвердил писатель.

– Так вот чем занимается «научная» экспедиция Боттома… – Гейм стоял с искаженным в гневе лицом и сжатыми кулаками. С его одежды на пол стекала вода.

– Да. Теперь вы понимаете, Стивен, в чем тут дело? Солнце гонит с юга раскаленный воздух Африки, над океаном он вбирает в себя массы влаги и в виде туч несет их на восток: над полями Поволжья, Украины и Белоруссии они прольются дождями, от которых зазеленеют всходы. Влага, которую приносят эти тучи, – залог хороших урожаев. Эти тучи несут хлеб миллионам людей на севере и востоке Европы.

– И мы проводим опыты, чтобы задержать эту влагу вот тут, над Атлантикой, чтобы голодом задушить русских, поляков, чехов, румын, венгров?

– Да, – подтвердил Гибсон, – мы хотим попытаться сделать именно это. Пострадает население и других стран: Германии, Дании, Швеции, Норвегии, но это не в счет, тем более что мы сможем выгодно продавать им излишки нашей пшеницы.

– Так вот почему экспедиция Боттома окутана такой тайной! – произнес летчик. – Какое варварство! Какая подлость!

– Вы правы, Стив, поэтому я здесь. Мне необходимо получить более подробные материалы.

Гейм с тревогой сказал:

– Вы сейчас в величайшей опасности, и опасность эту, сам того не подозревая, привез сюда я.

– Не преувеличивайте, Стив, – писатель постарался улыбнуться, – вообще-то говоря, раз уж мы с вами интересуемся тайнами тех, кто стремится так или иначе развязать новую войну, то от опасностей нам не уйти. Смотрите! – и он протянул руку к иллюминатору.

Шум падающей воды постепенно становился тише, мгла начала понемногу рассеиваться.

– Опыт заканчивается, и кажется, успешно, – заговорил Гибсон. – Скоро нам могут помешать. А я хочу, что бы вы на всякий случай уже сейчас знали, в чем тут дело. Итак, слушайте, капитан Гейм…

Вот уже более четверти века действует некий «Комитет по изучению европейских проблем». Занимается он созданием средств массового уничтожения людей. Немало разрабатывается там ужасных средств, и вот еще в сорок восьмом году в качестве одного такого средства была названа и, казалось бы, сугубо мирная наука о погоде – метеорология. Что имел в виду этот «Комитет» и как можно эффективно в военных целях использовать метеорологию, мне стало ясно, когда профессор одного из университетов Уайдер предложил с помощью особых механизмов, установленных на наших кораблях в Атлантическом океане, сократить количество осадков в Европе, в первую очередь, конечно, в Восточной, а затем и в Азии – хотя бы наполовину. Это значило бы обречь страны Востока на систематические засухи, а людей в них – на голодную смерть. Другими словами, речь идет об управлении выпадением атмосферных осадков во вред «противнику» – вот это и составляет суть так называемой метеорологической войны, которую наши военные и иные ученые были бы не прочь вести в Европе. Метеорологическая война, как одно из слагаемых большой войны, которую готовят наши вояки, могла бы и сыграть свою роль.

– Эта затея, на мой взгляд, наивна, – возразил Гейм.

– Отнюдь не наивна. Ты забыл о Вьетнаме – там наши специалисты вызывали ливни, наводнения, тут у них другая задача – только и всего… – продолжал писатель. – И недооценивать их усилия было бы неправильно, капитан. Итак, я решил выяснить, в чем тут дело. Естественно, прежде всего меня интересовали те самые «особые механизмы», с помощью которых будто бы можно добиться засухи в Европе и Азии. Что это за механизмы? В пятьдесят втором году один из генералов НАТО в своей обширной статье коснулся проблемы метеорологической войны, над практическим изучением которой, по его словам, работают у нас, в Америке. Вся суть, утверждал этот генерал, в том, чтобы основательно напрактиковаться в получении искусственных осадков на колоссальном пространстве. Добиться успеха можно двумя способами. Один из них – распыление в облаках углекислого снега. Самолеты поднимаются в воздух, как они только что делали, и там, над облаками, рассеивают твердую углекислоту, которая вызывает переохлаждение и укрупнение водяных капель, а затем выпадение их в виде дождя. И небо чисто, как вот сейчас.

Действительно, тучи будто растаяли в висевшей над океаном водяной пыли, и теперь на небосводе не было ни единого облачка.

Гибсон продолжал:

– Да, да, Стив, знакомый вам углекислый снег – с его помощью иногда «делают погоду» над аэродромами. Все дело в объеме. Как вы только что могли убедиться, наши ученые, вроде Боттома, пытаются научиться обрабатывать не «пятачки» над аэродромами, а грозовые фронты порой до тысячи километров шириной и на сотни километров в глубину – это дело сложное!

Но есть еще и другой способ, и, как утверждает наш известный физик Форнегю, более перспективный – рассеивание в атмосфере дыма йодистого серебра. Действие частиц йодистого дыма то же самое, что и ледяных кристаллов углекислоты. Но у них имеется весьма существенное преимущество – они невидимы, поскольку их диаметр составляет всего одну миллионную миллиметра. Форнегю утверждает, что одного килограмма йодистого серебра абсолютно достаточно для того, чтобы «осадить» облачный слой протяженностью в четыреста километров.

Протяженность всей облачности, которая движется с запада на восток, по широте составляет тридцать градусов, средняя скорость в течение суток – полторы тысячи километров. По расчетам Форнегю, для того чтобы в течение целого года задерживать всю эту влагу здесь, не пускать ее к большевикам, нужно израсходовать десять тысяч килограммов йодистого серебра, – это, конечно, не так уж много. В НАТО поговаривают о том, что не за горами время, когда именно йод займет первое место среди стратегических материалов.

– Ну, я полагаю, до этого еще далеко, – заметил Гейм.

– Это-то и хотелось бы мне выяснить, – сказал Гибсон. – Я был прав, видите, они возвращаются на шхуну, – он кивнул головой в сторону иллюминатора.

От авианосца отвалил и направился к шхуне катер, на борту которого были видны Гарольд Прайс, Джозеф Боттом и Грин.

– Неужели с показом опытов они сегодня покончили? – усомнился летчик.

– Думаю, что нет, – скорее всего это просто небольшой перерыв, – высказал предположение писатель. – Джозеф Боттом еще не показал своему гостю в действии генератор, рассеивающий дым йодистого серебра.

– Вы не знаете, где находится этот прибор? – осведомился Гейм.

– Здесь, на шхуне, я уверен в этом. Через несколько часов Боттом сможет показать Прайсу свой генератор в работе, – самолетам не придется уже подыматься в воздух. Одна из важнейших особенностей прибора состоит в том, что его работу весьма трудно «засечь» – распыляемые им частицы йодистого серебра, повторяю, невидимы.

Друзья поднялись на палубу. Солнце шло к зениту, набирало силу, играло в мелких, спокойных волнах.

Гарольд Прайс уединился с ученым, Грин пошел в буфет.

– Трудная задача перед Джозефом Боттомом, – усмехнулся Гибсон, – обратить этого бульдога в свою веру ему вряд ли удастся. Насколько я понимаю, Гарольд Прайс прилетел сюда для того, чтобы на месте разнюхать, что к чему – он опасается конкуренции новых отраслей военной промышленности. Прайс должен выбрать – влезать ему в метеорологию или игнорировать ее, продолжать держаться исключительно за атомные и водородные бомбы. Сомнительно, чтобы красноречие Боттома имело при этом сколько-нибудь большое значение.

Часа через полтора над кромкой океана на западе появились бесформенные фиолетовые и темные наплывы, где-то собирались новые массы туч, – солнце продолжало гнать сюда из Африки раскаленный воздух тропиков.

После обеда многослойная облачность полностью закрыла небо, снова стало сумрачно и душно. Гейм видел, что его друг чего-то с нетерпением ждет. Внезапно где-то совсем рядом послышался странный шум, – должно быть, заработали мощные насосы.

– Включили генератор, – сказал Гибсон.

Снова время потянулось в ожидании. Примерно через час повторилась прежняя история – тучи с невероятным шумом упали в океан, и на небе по-прежнему засверкало солнце.

– Все! – произнес Гибсон, вставая. – Что вы скажете, капитан Гейм?

– Это просто немыслимо, – сказал Гейм. – Для того чтобы добиться результатов, о которых они мечтают, надо, чтобы в Атлантике круглый год болтались целые эскадры специальных судов с аппаратурой, самолетами. А кто же в Европе и Азии позволит, чтобы мы воевали против них засухой без помех? – летчик насмешливо усмехнулся. – Эти наши секретные диверсии против стран Востока можно ведь, также по секрету, и ликвидировать. Способов для этого имеется много: авиация, подводные лодки, ракеты… Повторяю, по-моему, затея Боттома обречена на провал.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Гибсон.

В тот же день Гарольд Прайс возвратился на материк. Он был настолько любезен, что захватил с собой и Грина.

Глава одиннадцатая

След от хижины вел к ручью, из которого они обычно брали воду. Вот тут, за огромным валуном, человек некоторое время сидел, то ли отдыхая, то ли чего выжидая, курил. Незнакомец оказался предусмотрительным – окурка не оставил. Однако пепел с сигареты выдал его. Гросс хмуро размышлял. Рассматривая следы, молодой Андерсен заключил:

– Опять он. На этот раз ему удалось подобраться к нам так, что мы его не заметили. Не местный – у нас нет такой обуви.

Утро наступало пасмурное. На вершинах гор огромными лохмотьями висели седые облака, в ущельях клубился туман.

Продолжая идти по следу, Гросс и его спутник миновали заросли можжевельника, перебрались через расселину возле стремительного водопада и вышли на покрытую плоскими, будто отполированными рукой человека, камнями площадку. На гранитных плитах увидеть что-либо было почти невозможно, но наметанный взгляд норвежца все же сумел различить кое-где отпечатки чьих-то подошв, еле заметные кусочки сырой земли и капли непросохшей влаги – незнакомец прошел тут совсем недавно.

– Он торопился, – обеспокоенно сказал Андерсен, и Гросс хорошо понял, что встревожило его молодого друга.

Они подошли к краю площадки; след стал отчетливее, и теперь уже без труда можно было заметить, что вел он в долину. Идти дальше не имело смысла, наоборот, следовало скорее возвратиться назад, туда, к расположенной на склоне скалы старой хижине, в которой находились инженер Можайцев и несколько его друзей.

Герману Гроссу удалось отбить Можайцева у Крюгера и матроса, которые хотели схватить его и доставить на подводную лодку, присланную Карлом Функом. Спасти его Гроссу и Эрике Келлер помог Андерсен, тот самый, на ферму которого они заходили напиться парного молока. Петер Андерсен и два его дюжих сына были активными бойцами движения сопротивления, сражались в партизанском отряде против гитлеровцев. Петер Андерсен принял в судьбе раненого русского самое сердечное участие: Можайцева надежно спрятали на ферме, старательно лечили, Эрика Келлер не отходила от его постели. А когда он выздоровел – его переправили вот в это глухое горное место и поселили в хижине, служившей когда-то пристанищем Петеру Андерсену и его товарищам по партизанскому отряду. Тут Можайцев имел возможность набираться сил, не боясь быть выслеженным агентами Аллена Харвуда. Нашлись люди, которые по призыву старого Петера взяли Можайцева под надежную охрану: вместе с ним поселились на время его болезни и Герман Гросс и Эрика Келлер. Казалось – все шло как нельзя лучше, можно было подумать о том, чтобы в ближайшие дни покинуть этот пустынный район. Гросс и Эрика неоднократно пробовали заговаривать об этом с Можайцевым, по тот продолжал отмалчиваться. Целыми днями он о чем-то напряженно думал и однажды попросил Гросса послать телеграмму в Париж, инженеру Франсуа Леграну. Телеграмма оказалась явно шифрованной, и Гросс с некоторым беспокойством спросил Можайцева, что за человек этот Легран. Можайцев скупо улыбнулся, – он понял, о чем подумал Гросс: ведь совсем недавно он и Шольца считал своим близким другом.

– Ему можно доверять, – заверил он.

Можайцев рассказал о своей дружбе с Леграном, завязавшейся в Америке, о том, как Легран, молодой и сильный, талантливый инженер и горячей души человек, поверил в творческие замыслы своего русского коллеги, как он проникновенно говорил ему о Родине, России и настойчиво предостерегал не продавать себя Уильяму Прайсу. Не продавать себя Прайсу, – Франсуа Легран богат, ему легко говорить об этом! Но, черт возьми, он был прав. Можайцев поддерживал с ним связь, переписывался, но так, что даже Шольц об этом не знал. Теперь именно с Леграном Можайцев связывал какие-то свои надежды, о сути которых он предпочитал пока ничего не говорить.

Казалось, все шло как нельзя лучше, но так только казалось… Недавно друзья старого Петера Андерсена сообщили, что в окрестностях появился человек, пытающийся разыгрывать из себя туриста-одиночку. По его осторожным расспросам можно было сделать определенный вывод – он старается нащупать местопребывание Можайцева: делая все сужающиеся круги по придуманному им «туристскому» маршруту, он все больше приближался к тому месту, где находилась хижина. В последние дни он, почти не таясь, шнырял по горам, как заправская ищейка. Гросс не сомневался, что о существовании заброшенного партизанского жилья он уже успел пронюхать и не сегодня-завтра появится где-нибудь в непосредственной близости от него. И все же Гросс просчитался – более строгие меры предосторожности следовало бы принять раньше: минувшей ночью лазутчик, оказывается, подходил к самой хижине. Что он видел и слышал, удалось ли ему убедиться в том, что Можайцев находится здесь? Что это враг – можно было не сомневаться: ведь подобравшись тайком к самой хижине, он предпочел не показываться ее обитателям и еще до рассвета незамеченным возвратиться в долину. Гросс понимал, что сейчас мер пассивной самозащиты уже недостаточно – ему, а может, кому-либо из Андерсенов следовало сегодня же отправиться в долину и постараться узнать об этом человеке какие-то конкретные сведения, возможно, встретиться с ним и определить степень опасности, грозившей Можайцеву.

На совете, состоявшемся тотчас после возвращения Гросса и Андерсена, было решено послать на разведку Эрику; она иногда бывала в горной гостинице, к ее визитам там привыкли, у нее уже имелись там знакомства, которые ей могли пригодиться, к тому же она женщина и очередное ее появление в долине никого не удивит.

После завтрака Эрика ушла. Она перебралась через скалы и ущелья на восток, вышла к одинокой автобусной станции – до гостиницы было далеко, пешком добираться до нее не имело смысла. Коротая время до прихода рейсового автобуса с севера, Эрика обратила внимание на пожилого, элегантно одетого мужчину, внимательно ее рассматривавшего. По-норвежски он говорил плохо, с сильным акцентом. Судя по выправке, незнакомец был военным.

Часа полтора езды по отличной дороге – и впереди показалась знакомая Эрике гостиница на берегу моря. Отдохнув с дороги, Эрика отправилась на прогулку, она останавливалась с знакомыми и настороженно осматривалась – заинтересовавшего ее человека нигде не было видно, хотя он остановился в этой же гостинице. Он появился лишь к обеду. Поклонившись ей как старой знакомой, по привычке военных поднес ладонь правой руки к виску и представился:

– Гюнтер Курц.

Эрика невнятно пробормотала свое имя, разобрать которое можно было бы только чудом, но незнакомец неожиданно широко улыбнулся и протянул ей руку.

– Я хорошо знаю вас, фрейлейн Келлер, – произнес он с наигранной сердечностью. – И очень рад, что мне по счастливилось встретить вас, да еще значительно раньше, чем я рассчитывал. Право, мне повезло.

Эрика насторожилась, – встреча с соотечественником озадачила ее.

– Не помню, чтобы мы когда-нибудь виделись, – произнесла она холодно.

– Тем не менее я знаю вас, – повторил Курц. – Больше того, я намерен обратиться к вам с просьбой.

Эрика пожала плечами. Они прошли в имевшийся при гостинице садик и сели на скамейку.

– Разрешите? – Курц вынул из кармана портсигар, закурил и обернулся к ней: – Вас, без сомнения, обеспокоила обнаруженная слежка за вашим домиком там, на скале?

Вот оно что! Встреча лицом к лицу, кажется, состоялась значительно раньше, чем Эрика и ее друзья предполагали.

– Я вас не понимаю, – произнесла она, нахмурясь. Курц спокойно посмотрел на нее.

– Сейчас вы все поймете, фрейлейн. Американцы уверены, что это мы увезли тогда инженера Можайцева, вам удалось перехитрить их. Но только их. – Курц произнес эти слова подчеркнуто и снова внимательно взглянул на нее.

– Бодо Крюгер, ваш сосед по столу, жив, и он информировал нас, что ему удалось обмануть Годдарта, убедив его в том, что Можайцев на борту нашей подводной лодки. Но у нас Можайцева нет. Куда же он девался? Бежать не имел возможности – его могли только унести. Кто и куда? Я надеюсь, вы не принимаете нас за абсолютных идиотов, не правда ли? Поскольку предварительная разведка ничего не дала, в Норвегию послали меня, – собеседник Эрики слегка поклонился. – О, Гюнтер Курц кое-что значит, – произнес он самодовольно.

– Да? – Эрика с нескрываемым презрением взглянула на него. – Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете.

– Немного терпения, фрейлейн, – продолжал Курц, – первое, что я должен был сделать, это установить, где скрывается от нас герр Можайцев, ваш русский друг. Я пустил на это дело моих лучших агентов, и они разыскали его. А заодно и вас.

Эрика хотела вскочить с места, резко запротестовать, по Курц помешал этому – подняв вверх обе руки, шутливо сказал:

– Знаю, знаю, сейчас вы мне скажете, что понятия не имеете ни о каком Можайцеве и так далее, одним словом, все, что полагается говорить в таком случае. Но, поймите, я информирую вас об этом деле вовсе не для того, чтобы получить от вас подтверждение, что Можайцев находится именно там, где он есть, – в хижине на скале, под охраной, это я и без вас знаю. Не верите? Смотрите.

Курц вынул из бокового кармана и бросил Эрике на колени несколько прекрасно выполненных фотоснимков; Можайцев в группе своих друзей, среди которых Эрика увидела и себя. Как им удалось незаметно сделать эти снимки? Точно отвечая на ее вопрос, Курц, продолжая самодовольно улыбаться, пояснил:

– С помощью телеобъектива… С расстояния в три километра… Потом пришлось несколько увеличить, только и всего. Между прочим, такие же точно снимки можно сделать и на расстоянии в десять километров. Техника.

Эрика спокойно повернулась к Курцу, ожидая, что тот скажет дальше. Курц спрятал фотографии.

– Теперь перейдем к той просьбе, с которой я позволю себе обратиться к вам, фрейлейн.

Эрика хранила молчание.

– Прошу вас передать Можайцеву просьбу прибыть сюда, ну, скажем, послезавтра для серьезной беседы, на которую я уполномочен… – Он не договорил, сделав вид, что всецело занят очередной сигаретой.

– Уполномочены – кем? – в упор спросила Эрика.

– Функом… Карлом Функом, – тихо ответил Курц.

– Вряд ли Можайцев придет сюда, думаю, он не захочет разговаривать ни с вами, ни с Карлом Функом, – сказала Эрика.

– Как знать, фрейлейн Келлер, – Курц ухмыльнулся, – во всяком случае, не будем решать за него. Я прошу вас только об одном – передать ему мою просьбу.

– Он не придет, – повторила Эрика, еле сдерживая гнев.

– В таком случае пусть разрешит мне навестить его. О, не беспокойтесь, я не съем вашего Можайцева. Но поймите меня правильно – поручение Карла Функа я обязан выполнить. Дело Можайцева, как отнестись к предложению Функа, – я прошу лишь о том, чтобы он позволил мне повидать его.

– Полагаю, из вашей затеи ничего не выйдет, – сказала Эрика.

На этот раз пришла очередь Курца пожать плечами.

– Поживем – увидим, – философски заметил он при этом. – Давайте договоримся так: если послезавтра в это время Можайцева не будет здесь – на следующий день я отправлюсь к вам сам. Надеюсь, в меня не станут стрелять, не правда ли? Я должен говорить с ним во что бы то ни стало.

– Попытайтесь, – неопределенно бросила Эрика.

На этом беседа была окончена. В тот же день Эрика возвратилась к друзьям и рассказала о встрече с Курцем.

Карл Функ! Для Гросса это было полной неожиданностью. Он все время думал об опасности, грозившей Можайцеву со стороны разведки Аллена Харвуда, и не принял в расчет Функа. Наверное, сыграла свою роль уверенность в том, что, имея Шольца, Функу незачем гоняться за Можайцевым, и только теперь новая мысль молнией мелькнула в его мозгу, мысль страшная в своей реальности; завладевший изобретением инженера Можайцева Карл Функ, по-видимому, решил или захватить в свои руки и самого Можайцева, или уничтожить его, чтобы проектами установки не могли воспользоваться другие, будь то Прайс или Советы. А если так, то Можайцеву сейчас угрожала смертельная опасность. Беседа, о которой просил Курц, только разведка, за которой последуют какие-то действия, вплоть до попыток убийства русского инженера, в этом можно было не сомневаться. Как же отнестись к просьбе Курца? Этот вопрос должен решить сам Можайцев.

– Я приму посланца Карла Функа, – сказал Можайцев, выслушав соображения друзей. – Я должен услышать, чего от меня хочет Функ, и постараться выяснить, как обстоит с осуществлением его замыслов, ради которых он завладел технической документацией аппаратов «М-1».

– Вы хотите выиграть время? – задал вопрос Гросс встревоженно.

– Отчасти, только отчасти. Друзья мои, с самого начала, как только я пришел в сознание, я понял – Функ пустит по моему следу ищеек, он боится, что я восстановлю документы и выбью из его рук страшное оружие. Поэтому все, о чем болтал Гюнтер Курц, только увертюра. Поскольку они не сомневаются, что любое предложение Функа я отклоню, ясно, что разыскивали они меня вовсе не для того, чтобы вести со мной переговоры, наверняка приняты меры к тому, чтобы после получения отказа уничтожить меня.

– Мы защитим вас, – твердо произнес Петер Андерсен.

– Не сомневаюсь в вас, но не имею права подвергать опасности и вашу жизнь.

– Вы хотите капитулировать перед угрозами Функа? – с негодованием спросил старик.

– Нет, ни за что! – горячо заверил Можайцев. – Я своевременно подумал об опасности, в которой очутились ныне мы все. Вы помните о телеграмме, которую я посылал в Париж? Не так давно вы, дорогой Петер Андерсен, доставили мне ответ. Вот он, – Можайцев вынул из кармана бланк телеграммы. – Скоро сюда прибудет мой друг Легран, я исчезну с ним, на его яхте… Прошу вас, друг мой, – обратился Можайцев к молодому Андерсену, – помочь мне добраться вот до этого пункта на побережье, – он показал на карте, – там мы встретим Франсуа Леграна – и я вне опасности. Хотя бы на некоторое время.

– Но Легран может опоздать, – заметил Гросс.

– На один день, не больше, он любит точность и к тому же понимает, в каком положении я нахожусь. Легран не допустит, чтобы я попал в лапы Прайса или Функа. Я хотел уйти к побережью раньше, но когда обнаружилось, что за нами следят, – уходить было нельзя, – этим я мог бы лишь заранее привлечь внимание агентов Функа к приходу яхты. Я могу отправиться в условленное место только после встречи с Курцем.

– Они не потеряют этот день, – бросила Эрика. – Я в этом уверена.

Гросс обратился к Петеру Андерсену:

– Нет ли тут где-нибудь неподалеку места, куда мы могли бы переселиться тотчас после ухода отсюда Гюнтера Курца? Переселиться надо будет немедленно, – подчеркнул он. – Курц с удовольствием ликвидировал бы нас всех, и он без колебания даст приказ своей банде напасть на эту хижину.

– Вот что, – задумчиво произнес старик. – Есть тут одна пещера, партизаны пользовались ею. Но до нее отсюда не менее шести километров, – он с сомнением посмотрел на Можайцева.

– Дойду, – заверил его Можайцев и добавил: – Подготовкой к переходу займемся ночью: можно не сомневаться, что с помощью телеобъективов и стереотруб наблюдение за нами продолжается беспрерывно.

– Правильно, – согласился Гросс. На этом и порешили.

Можайцев лежал в постели. Бинты с головы не были еще сняты, лицо инженера казалось бескровным. Гюнтер Курц вежливо осведомился:

– Как вы себя чувствуете, герр Можайцев?

– Нахожу ваш вопрос бестактным, – заметил Можайцев, – Карл Функ, наверное, наказал своих людей за то, что они не сумели убить меня и тем самым причинили ему хлопоты… понадобилось искать меня, посылать сюда вас…

– О, от нас скрыться невозможно. Мы вас и под землей найдем.

– К делу! – резко сказал Можайцев. – Пока что вам хвастать нечем, и вы, Курц, это отлично понимаете. Не правда ли? Чего хочет от меня Функ?

– Чтобы вы поступили к нему на службу.

– Что я должен буду делать у него?

– Заниматься изобретенными вами установками.

– Как это понять?

– Вы займетесь монтажом и размещением их… – Курц замялся.

– Где, в Западной Германии? – быстро спросил Можайцев.

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– В таком случае беседу придется прервать. Вы явились ко мне с предложением Карла Функа? Так открывайте карты до конца – я хочу знать все, что имеет отношение к сделанному мне предложению. Итак?

– Это логично, – сказал Курц не очень уверенно. – Работать вам придется не в Германии.

– Я так и думал. – Можайцев откинулся на подушках. – Теперь начинайте прельщать меня. Я имею в виду не деньги, они для меня не представляют ценности, вы должны знать это от Шольца.

– Да, да, конечно, – деловито заговорил Курц. – Я вас понимаю. Вы из ошибочных расчетов едва не погубили себя. Я говорю не о происшествии на берегу моря, там, у гостиницы, нет, нет. В вас проснулась… как это, тоска по родине, и вы очертя голову решили передать большевикам свое изобретение.

– Прекратите, – резко перебил Можайцев. – Нельзя ли ближе к делу, из-за которого вы явились ко мне.

– Слушаюсь. – Курц смущенно улыбнулся. – Вы очень любите Советы…

Можайцев снова перебил его:

– И ненавижу германских авантюристов. Я изучал историю: вас, немцев, бил нещадно еще Александр Невский. Во-он когда это было! Однако вы снова и снова лезли на русскую землю, лезли в любую щель. Вы захватили в России фабрики, заводы, шахты, прекрасные угодья на Волге и Днепре, ваши люди уселись у трона, командовали нашими армиями, были губернаторами и академиками – душили все русское, душили и грабили. Из фатерланда на восток пробирались всё новые авантюристы. У вас на мою родину стали смотреть как на колонию, как на «жизненное пространство»! – в голосе инженера по слышалось озлобление. – Вы вообразили себя умнее русских, а о других народах России и говорить нечего – для вас они просто недочеловеки. Но пришли к власти большевики, Советы – и все пошло по-иному. Однако вы не унимаетесь, продолжаете нахально лезть на восток. Вас разбили в восемнадцатом году, растрепали в годы интервенции, расколошматили, когда Гитлер осмелился напасть на Советский Союз в сорок первом. Черт возьми! Почему ничто на вас не действует? Кстати, герр Курц, кем вы были при Гитлере?

– Служил в главном управлении службы безопасности СД, – сухо ответил немец.

– Гестаповец! Понятно – теперь вы доверенное лицо Карла Функа. А я – русский. Вы хотите, чтобы я помог вам подготовить войну против моей родины?

Курц с непроницаемым лицом взглянул на собеседника.

– К сожалению, вы заблуждаетесь, – заговорил он. – Герр Функ предлагает вам заниматься исключительно вашими установками, которые он не собирается использовать против вашей родины.

– Слово Функа для меня не имеет значения, – сказал Можайцев с презрением. – Но вы, кажется, хотели в чем-то убедить меня. – Он вскинул глаза на Курца. – Я вас слушаю. И покороче – по милости Функа я еще не совсем здоров, как видите.

– Мне поручено передать вам, что, отклонив предложение Карла Функа, вы совершите непоправимую ошибку. Нет, нет, я не беру на себя смелость поучать вас – человека, которого мы считаем гениальным и который к тому же ненавидит нас, – Курц криво усмехнулся. – Я просто передам вам то, что мне поручено Функом. Это займет две минуты. Разрешите?

Можайцев кивнул.

– Постарайтесь не перебивать меня. Еще четверть века назад в Европе существовал «новый порядок», установленный Гитлером в побежденных странах. Не будем скрывать правды – Советская Армия разбила нас, – вы совершенно правы. Но не торжествуйте! Поймите ход истории: Советская Армия освободила от оккупации страны Европы, захваченные Гитлером. Однако всего через несколько лет после капитуляции мы снова заняли важные позиции в этих странах и, заметьте, без войны, которую пришлось вести Гитлеру, без единого выстрела. Мы создали большую армию, не сомневаемся, что наши американские и английские друзья в нужный момент дадут нам ракетное и ядерное оружие. Согласен с вами, – Курц вежливо усмехнулся, – можно удивляться, как это наши бывшие враги, а ваши союзники по войне с нами, вообще идут на риск, вооружая нас, но история повторяется – только и всего, герр Можайцев. – Можайцев упорно молчал. – Они вооружали нас раньше, при Гитлере, а потом не поладили с ним, и нам пришлось бомбить Лондон, топить американские пароходы… Что будет через несколько лет – не будем гадать, но ведь это факт, что мы получили базы для бундесвера во многих странах и ввели на них своих солдат. Наши дивизии снова отправились в Италию, Испанию, Грецию, мы получили базы даже в Англии. Наш генерал уже командует армией Западной Европы, генералы Гитлера являются помощниками американского главнокомандующего войск НАТО, наш военно-морской флот снова расположился в Дании, Норвегии. Вы умный человек и, конечно, не строите иллюзий – мы: Функ, Крупп, «Фарбениндустри», генералы вермахта – остались прежними.

– Теми самыми, что установили в Европе рабство, торговали европейцами как скотом, бросали их в концлагеря, живьем сжигали в крематориях, душили газами, не щадили ни детей, ни стариков… – гневно бросил Можайцев.

– Да, – Курц спокойно посмотрел на инженера. – Отрицать нет смысла, да и нет, кажется, необходимости. Все это так: мы душили, травили, сжигали, убивали, насиловали… Но разве все это не известно тем, кто ныне снова вооружает нас, или тем, кто снова пускает нас на свою территорию? А мы прежние! Вы понимаете меня, герр Можайцев?

– «Новый порядок»? Снова? История повторяется?

– Не смейтесь… Чего же от нас хотят, вооружая нас, впуская нас в свой дом? – Курц пожал плечами. – В день «икс» мы повторим, правда несколько на иной лад, то, с чего мы начали в тридцать девятом году.

– И снова аресты, тюрьмы, расстрелы заложников, истребление неугодных?

– Да, – сказал Курц. – История повторяется. Стратегическое положение ряда стран таково, что при современной военной технике воевать им нельзя – война для них была бы самоубийством.

– А потом опять на восток? – насмешливо осведомился Можайцев.

Курц развел руками:

– Возможно, но до этого у нас все-таки будет много дел в Западной Европе, надо будет отделаться от американцев.

– Я, должно быть, начинаю понимать Функа: он предлагает мне заблаговременно примкнуть к лагерю завтрашних победителей, – насмешливо произнес Можайцев. – Так или нет?

– Вы поняли правильно, – подтвердил Курц. – Что же вы ответите Карлу Функу?

– Передайте ему, что история повторяется не всегда: если после поражения Германии в прошлой войне его не повесили, то после неизбежного разгрома в будущей – петли ему не миновать, – заговорил Можайцев. – Но, возможно, Функу не удастся дожить до новой авантюры – я постараюсь прервать его существование, – Курц в изумлении вскинул на него глаза. – Не удивляйтесь, – спокойно заметил инженер, – увы, всемогущие функи – смертны, не правда ли? Я этим воспользуюсь. Кажется, я теперь знаю, с чего начинать. Не подумайте, что я хвастаю. Функ не просто обокрал меня, он украл у меня плоды трудов моих и преградил мне путь на Родину. Что же мне делать? Служить ему? Зачем? Я много думал, передайте это ему… Я знал, что он рано или поздно разыщет меня, знал все, что может произойти со мной. И я решил повести против него борьбу, всеми средствами. Курц, смотрите на меня внимательно: я говорю об этом вполне серьезно, Шольц может засвидетельствовать, я слов на ветер не бросаю. Шольц – предатель и негодяй, я уничтожу и его. Функу война со мной обойдется дорого. А теперь уходите, Курц, я устал.

Кивнув, немец по-военному повернулся и покинул хижину. Курц шел по склону несгибающимися ногами и старался осмыслить то, что ему только что сказал этот странный русский инженер: он объявил войну Карлу Функу! И ведь при всем том – нормальный и, как утверждает Шольц, весьма серьезный человек. Но бороться с Функом ему не придется – при этом Курц не мог не усмехнуться – он со своей стороны примет кое-какие меры, после которых у Функа одним врагом будет меньше.

Как только стемнело, Можайцев, поддерживаемый друзьями, направился к пещере старика Андерсена. Шли по ущельям и кручам. Пещера оказалась отрытой почти на самой вершине нависшей над фиордом скалы. Глубоко внизу под лунным светом искрились будто позолоченные воды извилистого залива, серые прибрежные горы, безлесные, угрюмые. Можайцев с нетерпением смотрел в сторону моря – оттуда должна появиться яхта Леграна.

Ночь прошла спокойно. Гросс почти до утра просидел с Можайцевым, – он убеждал его, не откладывая, уехать в Советский Союз. Но Можайцев возражал: что скажет он о себе там, на Родине? Что он дал в руки врага Советского Союза оружие, которое тот может направить против ненавистных ему русских? Конечно, он, Можайцев, может засесть за работу и восстановить чертежи, расчеты, но на это уйдет уйма времени, и к тому же главное сейчас вовсе не в документации, а в том, чтобы выбить опасное оружие из рук Карла Функа, – это надо сделать в первую очередь, именно этим и займется он с помощью Франсуа Леграна.

Под утро Гросс и Эрика вернулись в хижину на скале: у людей Гюнтера Курца не должно возникнуть подозрения в том, что Можайцев ускользнул от них. До появления Франсуа Леграна необходимо выиграть время. Вечером они снова вернулись к пещере. Можайцев собирался уходить. Возле него стоял Франсуа Легран. Среднего роста, стройный, подвижный человек с открытым лицом. Его встретил и привел сюда младший из сыновей Петера Андерсена.

Можайцев сердечно распрощался с теми, кто спас ему жизнь; крепко пожал руку Эрике, обнялся с Гроссом и в сопровождении младшего Андерсена ушел к фиорду. Там его ожидала яхта.

Прошло часа три. Ветер постепенно усиливался. По небу мчались рваные лохмотья облаков, то и дело закрывая луну. Уродливые призрачные тени скользили по вершинам гор.

Вернулся провожатый и сообщил, что все обошлось без приключений.

Неожиданно послышался шум мотора вверху, высоко за облаками. Самолеты прошли почти над их головами и повернули на восток. Что это значит? Неужели?.. Но гадать было ни к чему: пробив облака, над землей повисла сброшенная на парашюте «люстра», ярко осветившая все вокруг. И хотя до того места, над которым висела «люстра», от пещеры было сравнительно далеко, друзья безошибочно определили – в центре освещенного круга сейчас находилась хижина, в которой они еще недавно обитали.

Послышался рев ракет, и тотчас загремели взрывы. Стиснув руки, Гросс не отрывал взгляда от места, где только что находилась хижина – самолеты уничтожили ее ракетами. Так вот какие еще полномочия от Функа имел бывший эсэсовец Гюнтер Курц! Он, должно быть, боялся, что при нападении на хижину его людей с обычным огнестрельным оружием Можайцеву посчастливится в темноте ускользнуть, – а тут – дело верное. Теперь Курц доложит, что все в порядке, Можайцев уничтожен вместе с его друзьями.

Глава двенадцатая

В Комитете государственной безопасности ни на минуту не забывали о человеке, прорвавшемся через границу на нашу территорию в районе Пореченска, однако самые тщательные поиски его пока что результатов не дали.

Перед чекистами Пореченска была поставлена боевая задача – во что бы то ни стало найти «окно», через которое, несомненно, проник на нашу землю и убийца женщины в ватнике, личность которой с помощью польских товарищей без труда удалось установить. Каким же образом смог он проникнуть к нам через Буг? Казалось, пробраться на территорию Советского Союза в районе Пореченска можно было лишь или незаметно для советских и польских пограничников переправившись через неширокий здесь Буг, или, приехав с Запада по железной дороге, обманув бдительность пограничников. Однако в данном случае возможность переброски агентов иностранной разведки непосредственно по железной дороге, по-видимому, отпадала: убитая диверсантом женщина была одета так, что не могла бы не привлечь к себе внимания. К тому же при ней имелся автомат. Нет, не по железной дороге попала она к нам. Пограничники же в свою очередь заверяли, что переплыть реку незамеченным вражеский агент не мог: дозоры и наряды пограничников бдительно несут службу по охране границы, да и самые тщательные поиски вдоль нашего берега Буга ничего не дали – следов не оказалось. Так откуда же агент иностранной разведки пробрался в лес, где его заметил лейтенант Пинчук, – с неба? Но ни в ту ночь, ни в предыдущие появления неизвестных самолетов над нашей территорией не отмечалось. И все-таки факт оставался фактом – чужие люди проникли на советскую землю, и именно в районе Пореченска. Каким же образом? Пограничники пытались пройти по предполагаемому следу, однако это ни к чему не привело: ясно различимых на местности следов было обнаружено не так уж много, а собака оказалась бесполезной – обувь нарушителей границы, видимо, была обработана химикалиями. Так поиски вроде бы зашли в тупик. Генерал Тарханов решил послать в Пореченск одного из своих офицеров. Выбор Тарханова пал на капитана Пчелина.

Среднего роста, крепкого сложения, кареглазый, русоволосый молодой человек, Пчелин сравнительно немного еще прослужил в КГБ. Он пришел в органы сразу же после окончания вуза с мечтами, свойственными хорошим юношам, желая всего себя отдать делу борьбы с врагами Родины, с пламенной любовью к заветам Дзержинского, понимая требования, которые предъявляются к службе государственной безопасности. Было в Пчелине то, что особенно нравилось генералу Тарханову в его сотрудниках: наряду с высокой бдительностью и способностями контрразведчика крепко развитое чувство заботы о советском человеке, гуманность и органический дар воспитателя. Чекист-воспитатель! Человек, призванный не только карать, но и заниматься «профилактикой», заботливо предупреждать некоторых неопытных и чрезмерно наивных советских людей о грозящей им опасности попасть в лапы замаскировавшихся иностранных шпионов. Не всегда нужно ждать, пока человек незаметно для себя окончательно запутается и попадет в хитро расставленные вражеские сети, порой имеется возможность вовремя вмешаться в развитие событий и спасти человека от гибели, позора и преступлений. Пчелин был горячим сторонником такой «профилактики». Но не только это определило в данном случае выбор генерала Тарханова, – в молодом чекисте имелись как раз те качества, которые при выполнении предстоящего задания могли весьма пригодиться: отличался он наблюдательностью, терпением и склонностью к анализу, которую его товарищи по работе иногда дружески вышучивали как неуместную тягу к «философствованию».

Поезд из Москвы, с которым Пчелин приехал в Пореченск, прибыл туда утром. Пчелин погулял по вокзалу, посидел некоторое время в ресторане, прошел в помещение, где таможенники привычно быстро проводили досмотр багажа, полистал книги, продававшиеся в киоске, походил, послушал и лишь потом отправился по адресу, полученному им в Москве. Инструкция генерала Тарханова была абсолютно ясной: вести жизнь частного лица, не контактировать с работниками госбезопасности, в случае нужды установить связь лишь с майором Тороповым, наблюдения и поиски вести скрытно, аккуратно, чтобы никому это не бросалось в глаза. Дело в том, что генерал Тарханов хотел не только найти лазейку на границе, но и не разглашать факт обнаружения этой лазейки. Никакого шума! Пчелин отлично понимал, что старший его начальник тайне установления маршрута вражеского лазутчика придает исключительное значение, связывая с ее соблюдением какие-то свои оперативные планы.

Городок, оказался небольшим. Домик, в котором поселился Пчелии, прятался за густо заросшим палисадником.

Так начались оперативные будни Пчелина в Пореченске. Пчелин снова и снова размышлял над планом своих действий, стараясь найти в нем изъян. Но нет, каждый раз он был вынужден приходить к заключению, что все правильно: «окно», через которое с той стороны, из-за кордона, к нам пришел вражеский лазутчик, по всей видимости, должно находиться именно в самом Пореченске, где-то вот тут, поблизости от Пчелина, и все дело только в том, что он не в состоянии обнаружить тщательно оберегаемый иностранной разведкой заветный «лаз» через нашу границу. Уверенность в этом крепла в Пчелине с каждым днем. Почему? Потому, что только такой вывод объяснял, то, что казалось необъяснимым: враг ухитрился проникнуть к нам, а пограничники не засекли его при переправе через реку. Еще не отдавая себе отчета в том, каким может быть характер шпионского маршрута, Пчелин тем не менее был убежден, что предчувствие не обманывает его. Предчувствие основывалось на фактах, на анализе их: вдоль границы, по берегам Буга проходит линия бдительности – с той стороны пограничники Народной Польши, с этой – советские пограничники. Прибытие агента, обнаруженного Пинчуком с женщиной-проводником в лесу, по железной дороге исключено. Стало быть, он появился сначала где-то вот тут, в самом городе, на возможность чего до сих пор не обращалось внимания, поскольку такая версия считалась невероятной.

Прежде чем ответить на вопрос, как агенты иностранкой разведки могли появиться в Пореченске, Пчелин задался другим вопросом, представлявшимся ему более важным, – где они могли появиться, у кого. Заманчивой для любого разведчика в подобных случаях может быть окраина городка, – тут и тише, малолюдное, и ближе «до лесу», легче уйти дальше, не обратив на себя внимания.

Пчелин внимательно изучал и самые окраины Пореченска, у людей, населяющих их, – это были в большинстве рабочие депо и различных предприятий, знающие друг друга в лицо, вместе или работающие, или проводящие досуг, заметившие бы любого чужака, появившегося неожиданно среди них. Нет, окраины отпадали. Круг сужался, и сужался к центру, туда, где за палисадниками прятались домики частных владельцев, туда, где сгрудились церкви и костелы, где всего гуще было «забегаловок» с продажей водки из-под прилавка, со случайными, порой никому не ведомыми посетителями.

Прошла еще неделя. Пчелин не переставал надеяться. Но следует признать – эти три недели ожидания, разочарований не прошли для него даром, все в нем было напряжено до предела. И наконец настало время познакомиться с какими-то фактами местной жизни, которые могли бы быть полезны в поисках. Пчелин позвонил в областное управление государственной безопасности.

Майор Торопов оказался человеком лет тридцати пяти. Спокойный, широкоплечий, с седой прядью волос, падавшей на лоб, он заполнил собой небольшую комнатку, в которой обретался Пчелин. Пришел он рано утром, как об этом и просил капитан. Выслушав Пчелина, Торопов задумался…

Где? У кого? Кто знает что-нибудь об этом проклятом «окне»? Действительно, задача не из легких. И вдруг, уже готовясь уходить, Торопов спохватился и рассказал об одном уголовном деле, о котором пока никто в городе и не подозревал. Не так давно скоропостижно скончался сторож одного из костелов, человек фанатично религиозный. Похоронили. А вскоре после этого следователь городской прокуратуры пришел к начальству и сообщил о возникших у него подозрениях. Дело в том, что как раз накануне смерти приходил тот гражданин в горпрокуратуру, несмело пытался с кем-нибудь поговорить, потом, видимо, раздумал и ушел. Подозрение следователя решено было проверить. Приняли меры… Одним словом, подтвердилось – умер сторож от отравления синильной кислотой. Сам ли решил покончить расчеты с жизнью или угостил его кто – еще не выяснено. Да и самый факт известен лишь следователю да прокурору. Жил сторож замкнуто, одиноко. Есть у него дочка, но она живет у дальних родственников в Минске, учится там в техникуме.

В тот же день капитан Пчелин наведался в прокуратуру. Листал тощую папку – «дело». В «деле» лежало "сего несколько бумажек. Пчелин слушал… Проверка возникшего подозрения была произведена органами прокуратуры тайком, так, чтобы никто, в частности церковные деятели, ничего не знали. Подозрение действительно подтвердилось, однако следствие не движется: кого допрашивать-то? Врагов у человека не было, ни ссор, ни свар не замечено. Его непосредственный, так сказать, начальник ксендз Чонка относился к нему как к родному, и это известно. Кого же подозревать? А что, если сторож по какой-то не выясненной пока причине сам отравился, по собственной воле или случайно? Опять же шум получится ни к чему, только ославишь человека. Вместо пользы один вред получится.

Доводы следователя Пчелин слушал без особого внимания: своей убедительностью они лишали это событие всякого интереса для него. И вдруг он почувствовал знакомое, еще не осознанное волнение – зарождалась страшно важная мысль. Какая? Стараясь не терять спокойствия, он вежливо взял из рук следователя «дело» и принялся перечитывать подшитые в нем документы.

Новое свидание с майором Тороповым состоялось в тот же день. На этот раз говорил Пчелин.

Из того, что он видел и слышал в городской прокуратуре, можно сделать совершенно определенные выводы… Оказалось: сторож костела скончался как раз на следующий день после того, как в двадцати километрах от Пореченска, в лесу была найдена пограничниками неизвестная женщина с немецким автоматом и обнаружен другой вражеский агент, сумевший скрыться. Простое совпадение? К сожалению, в областном управлении государственной безопасности на это обстоятельство не обратили внимания. Что же делать теперь? Пчелин предупредил: никакого шума поднимать не следует, таково указание генерала Тарханова.

Район наблюдений после этого открытия значительно сократился. Костел, буйно заросший парк за ним; в глубине парка, ближе к реке, заброшенная часовня… Пчелин инстинктивно чувствовал – именно здесь где-то лежит разгадка тайны «окна»! Нет, сказать, что он был осознанно уверен в этом, нельзя, капитан боялся увлечься призрачной надеждой, но что-то подсознательное говорило ему, что гибель сторожа костела имеет непосредственное отношение к его заданию. К тому же у него никакой иной зацепки и не было.

Однажды он довольно поздно задержался в старом парке, неподалеку от костела. Солнце уже скрылось за ветлами над Бугом, склонилось к закату. Задержался Пчелин не случайно. Скрытый кустами жимолости, он примостился на камне и внимательно смотрел на девушку, которую ранее здесь не встречал. Она сидела на скамеечке скорбная, печальная, погруженная в размышления и, казалось, ничего вокруг не замечала. Видимо, большое и еще не угасшее горе угнетало ее. Пчелин обратил внимание на такую особенность в ее поведении: она не столько плакала, сколько о чем-то размышляла, и на лице ее капитан без труда отметил растерянность, испуг, гнев, попеременно искажавшие черты. Создавалось впечатление, что она силится решить нечто жизненно важное для нее, сопряженное с чем-то невероятно трудным. Пчелин был от природы человеком душевным, – отчаяние незнакомки он почувствовал остро и, не зная, как и чем помочь ей, продолжал внимательно и с сочувствием наблюдать за ней.

Стало уже темно. Смутно белело платье девушки. Удивительно – и как это она не боится так поздно оставаться в столь неподходящем для нее месте.

Ничто не нарушало тут покоя, тишины. Пчелин продолжал выжидать, у него даже возникла тревога за юную незнакомку – все-таки одна, время уже не раннее… Сколько так прошло времени, он не знал. Неожиданно вдали послышались шаги, кто-то твердо, уверенно шел сюда по посыпанной песком дорожке. Вот грузная фигура мужчины в сутане проскользнула мимо Пчелина и остановилась. Пришедший заговорил, судя по тону – он что-то выговаривал девушке, – та еле слышно отвечала, и хотя обращалась она к пришедшему, как обращаются к священнику, почтения в ее голосе Пчелин не уловил, наоборот, она пыталась упрямо, с ожесточением в чем-то возражать тому, кого называла «святым отцом». Мужской голос, такой приторно-ласковый, полный увещевательных интонаций вначале, постепенно становился все менее любезным, а затем стал явно угрожающим. Теперь уже Пчелину удалось кое-что услышать. Ксендз решительно потребовал от девушки немедленно идти домой, прибавив при этом, что ее визиты сюда ему нежелательны, они могут обратить на себя внимание «недостойных в мире сем», вызвать кривотолки и посеять семена недоверия и подозрения к святой церкви римско-католической, чего он, духовник Ванды, не может допустить. Ксендз почти силой стащил девушку со скамейки и заставил покинуть «пристанище скорби», даже проводив ее немного. Они прошли мимо Пчелина. Капитан уже собирался подняться и последовать за ними, как ксендз неожиданно остановился в нескольких шагах от него, – дальше Ванда пошла одна, и скоро шаги ее замерли в отдалении. Ксендз, видимо, никак не мог успокоиться. «Дрянная девчонка! – прошипел он ей вслед. – Я сломлю твое упрямство… Недолго тебе бегать сюда, бросать тень на меня…» Человек в сутане повернулся и медленно направился в глубь парка.

Пчелин решил проследить за девушкой, поспешно направился к воротам кладбища, надеясь еще раз увидеть Ванду. Он успел приблизиться к воротам вовремя: погруженная в свои невеселые думы, девушка показалась в калитке. Пчелин ожидал, что вот сейчас она свернет в одну из ближайших улиц, но он ошибся. Ванда повернула к костелу. Пчелин незаметно последовал за ней. Девушка подошла к имевшейся при костеле пристройке, открыла ключом дверь и вошла внутрь. Стало быть, она жила тут, в домике, в котором обычно проживают сторожа, звонари. По-видимому, она имела какое-то отношение к костелу. Ванда, Ванда… Пчелин понял: стало быть, его неправильно информировали, дочь погибшего сторожа этого костела сейчас не в Минске, а здесь, – это она, Ванда… Та-ак… За что же ксендз, наверное, это и был Чонка, так ненавидит дочь человека, который еще недавно был его преданным слугой, чего он боится, что значат его угрозы, и вообще – почему он так боится каких-то подозрений, могущих почему-то пасть на него, служителя католической церкви, в связи со смертью отца Ванды?

Уснуть в ту ночь ему не удалось. События разворачивались не в том плане, в каком они рисовались ему ранее. В самом деле, разыскивая «окно» и сужая круг изучаемой местности, он стремился выявить людей, у которых могли в первую очередь появиться пришельцы из-за кордона, места, где они могли появиться. Однако вопрос, ранее оставленный Пчелиным на втором плане, – как, каким образом и маршрутом пробрались иностранные агенты к нам из-за кордона, из-за Буга, теперь приобретал большую важность.

Перебирая в памяти подробности встречи с ксендзом, Пчелин пытался понять, почему беседа с Вандой привела того в ярость. Вспоминая разговор Чонки с Вандой, капитан, казалось ему, раскрыл секрет его гнева: девушка что-то подозревает, возможно, не верит в естественную смерть отца. Чонка пытается убедить Ванду в том, что отец ее «почил в бозе» по воле всевышнего", «бог дал – бог взял». Но у Ванды, по-видимому, есть причины относиться с недоверием к заверениям ксендза. Поведение Ванды напугало и взбесило Чонку. Он явно потерял власть над собой. Что все-таки означают его слова, брошенные им после ухода Ванды? Пустая угроза раздраженного человека? Пожалуй, нет, не того сорта угроза-то, слишком серьезная. Проболтался? Кто же станет вслух говорить о своих замыслах подобного рода? А чего ему, собственно, было остерегаться? Ведь он на все сто процентов был уверен, что поблизости никого нет, кто же пойдет вечером на кладбище? Для прогулок место и время неподходящее, догадаться же, что следует опасаться специально приехавшего из Москвы некоего Пчелина, – ему, конечно, и в голову прийти не могло. Да и кто бы на его месте додумался до такого? Никто.

Отец Ванды умер от яда, а это обстоятельство в совокупности с брошенной ксендзом угрозой по-новому освещает фигуру Чонки.

Но если дело обстоит так, как оно сейчас рисуется капитану, то девушке грозит серьезная опасность. Ванду надо сласти во что бы то ни стало. Но как это сделать, не демаскируя себя? Как ему вмешаться в судьбу Ванды так, чтобы это не помешало выполнению приказа генерала Тарханова? Вмешайся Пчелин в судьбу Ванды неосторожно, с излишней поспешностью, и Чонка сумеет обнаружить его. Не следует упускать из виду – сама-то Ванда, вероятно, и не подозревает, какая угроза нависла над ней. А кто такой Чонка? Ныне это отнюдь не праздный вопрос.

И дальше, – размышлял Пчелин, – если Чонка как-то связан с тайной тропой, по которой к нам приходят из-за кордона иностранные лазутчики, то почему бы не предположить, что среди людей, проживающих неподалеку от костела, должен быть кто-то видевший непрошеных гостей.

Пчелину казалось, что найди он таких свидетелей-очевидцев – задача его значительно упростится. А раз так, значит, надо завести знакомство с кем-то из горожан, соседей Чонки.

Однако решение вопроса пришло с иной стороны и оттуда, откуда он меньше всего ожидал.

Совершая прогулки к Бугу, Пчелин всякий раз обращал внимание на прилепившийся на склоне холма домик, окруженный маленьким вишневым садиком и несколькими яблонями. Хозяйкой домика была старушка, которую почему-то называли юродивой. Никто ничего толком не знал о ней, жила она обособленно, дружбы ни с кем не водила. Вот эту-то старушку и встретил капитан в то памятное утро, после бессонной ночи, проведенной им в размышлениях. Высокая, худощавая, благообразно седая женщина вовсе не показалась ему юродивой. Совсем наоборот. Узнав, что ее собеседник приезжий, она любезно объяснила ему, как пройти на интересующую его улицу. Пчелин умел заводить знакомства. Вскоре он уже знал: она уроженка этого городка, вышла замуж за дворянина, офицера царской армии. Муж ее дослужился до воинского звания полковника, одно время числился в свите великого князя Николая Николаевича, но – увы! – судьба – из Петрограда пришлось отправиться за западную окраину России, где при подавлении очередного восстания он был убит. Оставшись вдовой, женщина приехала в родной городок, поселилась вот в этом жилище, и с тех пор жизнь пошла мимо нее, стороной… Произошла революция, прокатилась гражданская война, прогремела Великая Отечественная война, а она ни о чем не хотела знать, растила вишни и любовалась цветами, в изобилии росшими на склоне холма. Долгими часами могла она сидеть на одном месте, углубившись в свои думы. Она упорно ничего не желала знать о жизни, бушующей за ее окном, жила воспоминаниями далекого счастья короткой молодости в любви, в блеске петроградских дворцов. Впрочем, она любила Пореченск, ставший ее прибежищем в годы одиночества, внутренней опустошенности и нужды.

– Я жила во-он в том замке, – говорила она, протягивая руку на запад, туда, где на польском берегу Буга Пчелин без труда мог разглядеть развалины старинного замка. – Мы, девочки, любили прибегать сюда, на этот холм, – она показывала капитану на свой холм, с крошечным домиком и вишневым садиком. – Здесь всегда было прелестно.

– Позвольте, как же это вы могли с той стороны Буга прибегать сюда? – с сомнением в голосе поинтересовался Пчелин. Он сделал вид, что никак не может по верить этой женщине: река же широкая, а мост через нее, через реку-то, построили, помнится, только в прошлом году, да и мост-то через Буг – совсем в другой стороне отсюда.

– А мы туннелем, – пояснила старушка сурово, ее обидело недоверие собеседника. – Под Бугом есть подземный ход из замка…

– Туннель?

Женщина неожиданно замялась, казалось, она пожалела, что проговорилась.

– Нет, нет, никакого туннеля нет, – торопливо заговорила она. – Подземный ход существовал много лет тому назад, теперь его нет. Он весь обвалился уже тогда, когда мы, девочки, я и графиня, бегали сюда, мы еле пробирались им, а ведь с того времени прошло почти шестьдесят лет.

– Возможно, возможно, – охотно согласился Пчелин, – и где же вы выбирались из туннеля на этой стороне реки?

С женщиной что-то случилось. Или она действительно была все-таки не всегда в полном рассудке, или просто захотела уклониться от дальнейших расспросов Пчелина, судить трудно, только она неожиданно уставилась взглядом в одну точку и что-то зашептала. Капитан прислушался. С трудом ему удалось расслышать: «Черный крест… Черный крест… Это он покарал моего любимого». Шепот смолк. Старуха сидела низко опустив голову и, казалось, забыла о Пчелине. Подождав немного, он все-таки спросил:

Так где же вы с графиней выходили из тун неля?

Женщина взглянула на него диким, отсутствующим взглядом.

– Не помню! Ничего не помню! – шепнула она и поспешно направилась к своему домику.

Итак – туннель! Вот в чем, по-видимому, разгадка. Но где же вход в него с нашей стороны Буга?

Глава тринадцатая

Офицеры польской контрразведки по предъявленной им фотокарточке опознали в погибшем стороже костела человека, не раз замеченного в заведении Сатановской и, в частности, в обществе нарушительницы советской границы, убитой ее спутником в лесу. Польские товарищи понятия не имели о том, что этот человек с советской территории.

Это было очень важно: таким образом, Пчелин мог теперь не сомневаться в том, что туннель под Бугом существует и им пользуются; очевидно, этим же туннелем сторож костела перебирался на территорию сопредельного государства. А раз так, то подозрение в том, что он был «устранен» из-за боязни провала, перешло в уверенность. В самом деле, чем мог быть опасен своим хозяевам сторож костела, если бы его арестовали органы государственной безопасности? В первую очередь, конечно, тем, что мог раскрыть тайный маршрут, которым сам неоднократно пользовался, и уж во вторую очередь – назвать людей, ибо сомнительно, чтобы он многих знал. Стало быть, главное – шефы покойного, уничтожая его, стремились сохранить секрет «окна» на нашей границе. Но кто же отравитель? Кто был начальником сторожа, зачем-то посылавшим его через границу? И у Пчелина и у Торопова возникло предположение – ксендз Чонка. Естественно, следовало проверить, да и проверить-то не для того, чтобы затем возбудить против служителя католической церкви уголовное дело по обвинению его в убийстве, а пока что лишь, чтобы быть уверенным в основном, в том, что удалось наконец найти «лаз», так беспокоивший генерала Тарханова. Трогать же Чонку пока было нельзя, ведь факт обнаружения входа в туннель чекистами должен был остаться неизвестным зарубежной разведке.

Теперь надо было установить наблюдение за Чонкой.

– Поручим это моим людям? – предложил Торопов.

Пчелин отрицательно покачал головой:

– Нет, ксендзом займусь я сам.

Торопов озабоченно заметил:

– Не опоздать бы нам с Вандой… Пчелин не очень уверенно ответил:

– Думаю, что он не пойдет на новое убийство так скоро – это бросилось бы в глаза окружающим, да к тому же и особых оснований для беспокойства у попа нет. – Он задумчиво потер лоб. – Откровенно говоря, я боюсь, что без знакомства с этой девушкой мне не обойтись.

Торопов шутливо сказал:

– Ну, ну, поухаживайте за ней.

– Поухаживать? Вздумай я за нею ухаживать – ее часы были бы сочтены… Чонка всполошился бы и не стал медлить. Нет, тут другое…

– Именно?

– А что, если подозрение ксендза обоснованно?

– Вы хотите сказать, что и она владеет тайной туннеля? – оживился Торопов.

– А почему бы и нет? Отец ее был человек забитый, неразвитый, он мог быть использован ксендзом, сам не понимая незаконности своих действий, и ему незачем было таиться от дочери.

– Как же вы намерены действовать дальше, товарищ капитан?

– Круг замкнулся, – задумчиво сказал Пчелин. – Постараюсь поближе познакомиться с Чонкой.

Мог ли раньше Пчелин представить себе, что когда-нибудь излюбленным местом его одиноких прогулок, да еще в вечернее время суток станет густо заросшее кустарником кладбище? Однако получилось именно так. С наступлением темноты он перебирался через ограду и маскировался где-нибудь поблизости от дорожки, по которой, как он заметил, обычно проходил ксендз. За несколько дней лишь раз ему удалось увидеть Ванду – девушка медленно шла к воротам. Но ксендза Чонку он видел каждый вечер – тот осторожно, оглядываясь, пробирался по дорожкам и скрывался в часовне. Там он оставался недолго и с теми же предосторожностями возвращался обратно. Иногда он некоторое время оставался у часовни, как бы кого-то поджидая, но никто не появлялся. Должно быть, часовня была местом встреч Чонки с кем-то, кто рано или поздно, но обязательно придет к ней. Пчелин своевременно принял меры к тому, чтобы иметь возможность слышать, о чем будет вестись беседа в часовне. И такая минута наступила. Идя, как обычно, вслед за Чонкой, капитан Пчелин почти наткнулся на закутанную в просторный плащ фигуру, притаившуюся под деревом. Как дыхание до него донеслось:

– Вы?

Ответа не было.

Еле слышно Чонка повторил:

– Пани Мария? – В его голосе Пчелин почувствовал тревогу.

– Испугался, святой отец? – послышался женский голос. – Зачем ты звал меня? Разве ты не понимаешь, что сейчас неподходящее время для наших встреч.

Увлекая женщину в часовню, ксендз поспешно сказал:

– Святой крест в опасности. Черный крест…

Черный крест? Теперь надо было послушать, о чем они будут разговаривать.

В часовне было темно, зажженная Чонкой свеча в противоположном углу светила плохо и, к сожалению, не давала Пчелину возможности рассмотреть собеседницу ксендза.

– Я не хочу брать это дело исключительно на мою ответственность, – говорил Чонка, – там, – он сделал неопределенный жест, – могут не понять, почему вместо того, чтобы приумножать количество наших людей, я уничтожаю их.

– Ванда не наша, – заметила женщина.

– Это верно, – согласился ксендз, – но ведь скажут, что я мог бы не убивать ее, а завербовать.

– Правда, – согласилась женщина, – а почему бы нам не завербовать ее?

– Боюсь, – в голосе ксендза послышались страх и злоба, – я знаю, что она все равно предала бы нас.

– Догадывается?

– Да, Ванда бросила мне в лицо обвинение… Она назвала меня убийцей ее отца. Боже, разве мог я думать, что смерть старого идиота создаст мне столько хлопот. Я уверен, она знает о существовании туннеля, она упоминала о черном кресте. Пани Мария, скажите, как же мне быть?

Женщина деловито и холодно сказала:

– Мы головой отвечаем за безопасность маршрута «Дрисса». Ванда может знать о нем и предать нас. Ванда должна умереть. Я объясню им, что ликвидировать ее было необходимо.

– Благодарю вас, – облегченно прошептал Чонка. Женщина продолжала:

– От яда на этот раз придется отказаться… Лучше, если бы с Вандой случилось какое-то несчастье…

– Понимаю, – озабоченно сказал ксендз, – я над этим подумаю.

Мария предупредила:

– Не опоздайте, ее надо опередить. Если она успеет пойти к чекистам – мы пропали.

– Не успеет, – заверил Чонка, – завтра господь призовет ее к себе. А теперь я должен возвратиться в мой дом.

«Завтра господь призовет ее к себе!» Медлить было нельзя – до завтра, о котором говорил Чонка, осталось всего несколько часов…

Пчелин бросился вон из парка, перепрыгнул через ограду, и в тот же миг его тихо окликнули. Подошел майор Торопов.

– Я беспокоился за вас, – сказал он, – куда вы так стремительно бежали?

Пчелин с облегчением вздохнул – встреча с товарищем сейчас оказалась как нельзя кстати. Он поделился своими соображениями.

– Это риск, – с сомнением произнес Торопов. – Однако вы, пожалуй, правы, иного выхода нет, она должна понять вас. Идите к ней, я буду ждать вас поблизости.

Сначала Пчелин подумал, что это ему кажется, но, внимательно присмотревшись, отчетливо различил в темноте сутану ксендза, тот спешил к домику, в котором, как это знал капитан, проживала Ванда.

В первое мгновенье Пчелин не понял, зачем Чонка спешит туда, не хочет же он немедленно наброситься на девушку и убить ее… Но вслед за тем у Пчелина мелькнула новая мысль, заставившая его опрометью броситься вперед: а почему бы в самом деле Чонке не попытаться избавиться от Ванды сегодня же? Что, собственно, мешает ему уже сегодня – сегодня, а не завтра – привести в исполнение свой замысел? Именно страх и может толкнуть его на немедленное действие.

Пчелин решил во что бы то ни стало опередить Чонку.

В окно пробивался свет, Ванда дома. Пчелин проскользнул к двери и быстро вошел в комнату. Девушка сидела за столом. При виде незнакомца Ванда с испугом вскочила на ноги.

– Помогите запереть, быстро! – шепнул ей Пчелин. – Нельзя, чтобы он вошел сюда.

В его голосе было что-то, заставившее ее повиноваться, – еще не придя в себя от неожиданного визита, она подбежала и задвинула огромный засов. И вовремя – послышались торопливые шаги, кто-то с силой рванул дверь с той стороны. Пчелин и Ванда стояли не шевелясь. Дверь продолжали дергать. Послышалось приглушенное проклятие.

– Это Чонка… – шепнула девушка удивленно.

– Да, он, – подтвердил Пчелин. – И знаете, зачем он пришел? Чтобы убить вас так же, как ранее он убил вашего отца.

Неслышно они отошли в глубь комнаты и опустились на диван у стола. Чонка продолжал возиться у входа, он еще рассчитывал проникнуть в помещение.

Пчелин вполголоса рассказал девушке о свидании в часовне, свидетелем которого он оказался совсем недавно.

– Говорите, Мария? Ну, если появилась Мария, значит, они действительно решили убить меня. – Ванда зябко передернула плечами. – Но почему Чонка тотчас по шел ко мне?

– Они боятся опоздать, – сказал Пчелин и, видя, что она не понимает, пояснил: – Опасаются, что вы успеете побывать в управлении государственной безопасности и…

– Обвинить их в смерти моего отца?

– Нет, – и открыть там тайну черного креста.

– Черного креста? – девушка в ужасе вскочила на ноги. – Они догадались…

– Да, они почти уверены, что ваш отец посвятил вас в эту тайну. – Пчелин взял девушку за плечи и усадил ее на прежнее место. И почти в то же мгновенье она сдавленно вскрикнула и в страхе отшатнулась назад. Пчелин проследил за ее напряженным взглядом – там, за окном, стоял ксендз Чонка. Прильнув к стеклу, он, по-видимому, пытался рассмотреть Ванду. Он смотрел прямо в ту сторону, где за столом сидели Пчелин и Ванда, но, как понял капитан, в полутьме видеть их не мог.

Прошло минут пять. Ксендз отошел от окна, шаги его замерли.

– Вы спасли мне жизнь, – Ванда поднялась и крепко пожала капитану руку. – Сейчас же пойду к чекистам и открою им все. – Она шагнула к двери, но Пчелин удержал ее.

– Вам никуда не надо ходить, – произнес он и протянул ей свое служебное удостоверение. – Говорите, Ванда.

Она тяжело опустилась на прежнее место, казалось, силы опять покинули ее, потом заговорила.

Все было так, как и предполагали Пчелин и Торопов: отец девушки был верующим католиком, полностью доверял ксендзу Чонке, выполнял, не задумываясь, любое его поручение, – эта-то доверчивость и погубила старика… Чонка связал его с подозрительными людьми, посылая на ту сторону границы с заданиями, о сути которых он и понятия не имел. Ксендз доверил старику тайну черного креста, заставив принести клятву в том, что он никогда и никому не откроет ее. Чонка играл на фанатичной религиозности человека, – он нуждался в преданном помощнике. Старик долго искренне верил, что тайной тропой на территорию Советского Союза с его помощью пробираются католические священники, призванные нести людям проникновенное слово божие, наставлять их на путь истинный. Тайну черного креста – пути под Бугом, старик считал исключительно церковной. Ему и в голову не приходило, что служба ксендзу несовместима с его гражданским долгом. Но постепенно все изменилось. Началось с того, что повзрослевшей, вернувшейся с учебы из Минска Ванде бездумная преданность старика-отца католическому попу показалась оскорбительной и опасной, она стала выспрашивать его и тем самым заставила задуматься о многом. Старик впервые усомнился в том, что получаемые им от Чонки поручения носят церковный характер. Он припомнил, как однажды вместе со «святым отцом» встречал пришедшего с той стороны человека, в личности которого не мог сомневаться, – тот «посланец католической римской церкви» в прошлом служил в гестапо, занимался уничтожением мирного населения в оккупированном Пореченске. Чонка встречал его с подобострастием, а потом тот ушел с пани Марией и больше не появлялся. Старик не мог скрыть своей растерянности от этой встречи и, конечно, поделился сомнениями с ксендзом, однако тот постарался заверить его, что он ошибается, не гитлеровца он видел, а известного в Ватикане миссионера. Сторож не знал, что и думать, и замолчал. Позже Ванде он сказал, что тогда впервые не поверил Чонке. А совсем недавно, будучи по его поручению на той стороне границы, старик встретился с хорошо знакомой женщиной, занимавшейся переброской людей по тайной тропе через нашу границу. Будучи пьяной, женщина грубо высмеяла наивность старика: то, что он со всей убежденностью верующего католика воспринимает и хранит как тайну черного креста, на самом деле имеет кодированное наименование маршрут «Дрисса», по которому могут проникать шпионы. Только на днях прошел эсэсовский ублюдок, которого он и сам должен помнить еще с оккупации, недаром и кличку ему дали – Палач. Старик пришел в ужас и все рассказал дочери. Но продумать и решить, как им следует поступить, что делать, – они не успели, не прошло и двух дней после этого, как отец Ванды скоропостижно скончался. Правда, он заходил в прокуратуру, но чего-то испугался и ушел оттуда, так никому ничего и не сказав. Ванда, не имея понятия о происшествии с Годдартом и его спутницей, наверное, той самой женщиной, что информировала ее отца о маршруте «Дрисса», решила, что отец не сумел скрыть от ксендза того, что он прозрел, и в результате был уничтожен.

Вот оно что! Крест – символ религии прикрывает тайну разведки Аллена Харвуда.

Ванда пыталась скрыть от ксендза, к каким выводам она пришла, но смерть отца и связанные с нею обстоятельства неожиданно обрушились на нее с такой силой, что она растерялась и выдала себя – Чонка все понял.

– Они ведь убили моего отца, не правда ли? – с трепетом спрашивала Ванда капитана Пчелина.

– Да, убили, – и Пчелин рассказал ей о заключении врачей.

– Отец разоблачил бы их, но не успел, теперь это сделала я, – сказала она с облегчением.

– Вы еще не все сделали, – напомнил ей Пчелин. – Можете ли вы показать мне вход в туннель под Бугом?

– Да.

– Затем вам предстоит большое испытание, Ванда. Хватит ли у вас сил выдержать его?

Она безмолвно сжала руки, и это было красноречивее слов.

Пчелин пояснил:

– Вы должны будете уехать отсюда, ну хотя бы к родственникам в Минск завтра же, иначе вам здесь несдобровать. Но уехать надо так, чтобы ваш отъезд не походил на бегство. Постарайтесь обмануть Чонку, пусть он не догадается о настоящих причинах вашего отъезда, пусть думает, что вы ничего толком не поняли, со всем примирились… Вы даже извинитесь перед ним за некоторую резкость, допущенную вами под влиянием постигшего вас горя. Не бойтесь, я приму все меры к тому, чтобы за это время с вами ничего не произошло, Ванда.

– Благодарю вас.

– А теперь нам надо идти. Постараюсь, чтобы Чонка не заметил меня.

– Подождите, – прошептала девушка и скользнула вперед. – Тут есть лестница наверх. Я посмотрю.

Через минуту она позвала Пчелина, подвела к крошечному окошку.

– Смотрите, он следит за мной, – шепнула девушка. Присмотревшись, Пчелин увидел притаившуюся под деревом фигуру человека. Был ли это ксендз Чонка? Ванда решительно утверждала, что это он, что она узнает его. Да, собственно, кому другому потребовалось бы следить за Вандой?

Возвратившись в комнату, Пчелин задумчиво сказал:

– Чонка заставляет нас зря терять время. А ведь нам надо спешить… Вы обещали проводить меня к входу в туннель под Бугом и открыть тайну черного креста. Мы должны успеть сделать это сегодня ночью, днем вам придется уехать отсюда.

– К черному кресту мы пойдем сейчас, – произнесла она хрипло, с усилием. – Черный крест погубил мою семью, убил моего отца… Там вход в туннель. Чонка не знает, что из этой комнаты есть потайной ход. Отец никому, кроме меня, не говорил об этом.

Вслед за девушкой капитан спустился в подвал. Ванда прошла в дальний угол, отбросила в сторону старое тряпье и склонилась над полом. При слабом свете электрического фонарика Пчелин увидел чугунную плиту с кольцом посередине. Вдвоем они подняли плиту – снизу пахнуло сыростью и невыразимо тяжелым запахом болотной гнили.

– Спускайтесь, я – за вами, – сказала девушка.

На минуту, лишь на одну минуту, у Пчелина мелькнула мысль о том, что черный крест может погубить и его. Не ловушка ли это? Вот сейчас он вступит на шаткие ступени ветхой деревянной лестницы, ведущей неизвестно куда, а сверху упадет на прежнее место чугунная плита… Неужели интуиция капитана, которую частенько вышучивали товарищи по чекистской работе, на этот раз подведет его? Нет, нет, он твердо верил этой девушке, он чувствовал, что она неспособна на вероломство. Пчелин решительно шагнул к краю колодца, но Ванда мягко остановила его.

– Плиту следует закрыть, – сказала она, – вам легче будет сделать это. Поэтому я пойду впереди.

Колодец оказался довольно глубоким, а лестница надставленной.

Они шли глубоко под землей. Со стен и потолка сочилась вода. Подземный коридор несколько раз прерывался крутыми ступенями, ведущими вверх. Смрад не давал возможности дышать.

И вот опять каменные ступени. Ванда поднялась по ним, и только теперь Пчелин заметил, что они стоят у какой-то стены.

– Пришли, – шепнула Ванда.

Капитан увидел, как она отпирала узкую железную дверь. Вслед за девушкой он шагнул вперед и очутился в незнакомом помещении. В окна, высокие и узкие, забранные железными решетками, просачивался мутный ночной свет.

– Где мы? – тихо осведомился Пчелин.

– В часовне.

Конечно же, как он не мог догадаться об этом сам? Ведь именно здесь совсем недавно совещались ксендз. Чонка и неизвестная женщина по имени Мария.

Ванда снова направилась вперед, увлекая за собой и его. Капитан понял, она направляется к алтарю. К его удивлению, стрельчатая металлическая дверь оказалась запертой на замок, но и для этой двери ключ у девушки нашелся. Ванда рванула в сторону портьеру, и Пчелин вошел в новое помещение – небольшую, узкую, как щель, комнату с высоким потолком, без окон. В дальнем углу виднелся аналой, а на выкрашенной белой известью стеноза ним – огромное изображение черного креста-распятия.

Пчелин чувствовал, как нарастает волнение девушки, вот она точно обессиленная прислонилась к притолоке и молча протянула руку вперед, туда, где под несильным светом карманного фонарика зловеще блестел черной краской гигантский крест на стене. Капитан понимал состояние своей спутницы: секрет черного креста недавно стоил жизни ее отцу.

Ванда подошла к аналою, склонилась над ним, и часть стены с изображением черного креста ушла в сторону.

– Здесь, – почти беззвучно прошептала девушка. Перед Пчелиным темнело отверстие, из которого несло уже знакомым ему запахом затхлой гнили и смрада.

Так вот оно где – «окно», лазейка, которой воспользовался Аллен Харвуд на нашей западной границе! Пчелин уже знал, что ждет его впереди, и быстро начал спускаться в туннель. Ванда не отставала от него ни на шаг. Теперь они двигались под Бугом, и от сознания, что он идет по маршруту «Дрисса», по пути, которым пришел недавно на нашу землю лазутчик и убийца, капитан Пчелин не мог не испытать чувства удовлетворения – задание генерала Тарханова им все-таки выполнено!

Они шли узким, извилистым подземным коридором, полным воды и запаха тлена, перелезали через завалы и большие, неизвестно как и когда появившиеся тут валуны.

Потом снова поднялись по каменным ступеням и очутились у стены. Ванда привела в движение невидимый механизм, в стене открылась ранее не замеченная Пчелиным дверь. Капитану почему-то казалось, что вот сейчас они войдут в часовенку, но нет – они оказались в узкой, как щель, комнате, точной копии той, что покинули в Пореченске.

Войдя в помещение, капитан за своей спиной на стене обнаружил зловещее изображение огромного черного креста, а прямо перед собой высокое, забранное железными прутьями окно. Он подошел к нему. Начинало светать. Непосредственно под окном, а также справа и слева от него проступали руины старинного замка, того самого, о котором ему говорила «юродивая», а в нескольких шагах от развалин возвышалась громада с башней-каланчой – заведение Сатановской, бывшей возлюбленной Грина.

Глава четырнадцатая

Гейм находился в кабинете Прайса, когда тому вручили телеграмму. Прайс пробежал глазами текст телеграммы.

– Профессор Райт!.. Кто бы мог ожидать… – он отшвырнул от себя телеграмму, бессильно поник, потом, как это с ним обычно бывало, в ярости вскочил на ноги и схватил трубку телефона. По его знаку Гейм удалился.

Друзья много думали о том, что могло случиться на Земле Бэтси. Гейм беспокоился о Чармиан, ведь она тоже там, вместе с Райтом. Боб Финчли, как мог, успокаивал приятеля, хотя у него самого на сердце было тяжело, он отлично знал: с Прайсом шутки плохи, и если Райт как-то раскрыл себя как враг затей «короля урана»…

На следующий день летчики шли берегом реки Гудзон и увидели мчавшийся по автостраде огромный черный автомобиль. Рядом с шофером сидел управляющий Прайсхилла круглолицый, розовощекий Вуд, а на месте пассажира профессор Райт. Автомобиль с предельной скоростью промчался по автостраде и исчез в воротах поместья Прайса.

Гейм и Финчли встревожились: после гневного восклицания Уильяма Прайса по адресу Райта встреча проштрафившегося ученого самим управляющим могла быть отнюдь не свидетельством уважения к нему, но ученый, видимо, ничего не подозревал. За стеклами очков блеснули на миг его глаза – светлые, спокойные.

Летчики поспешили возвратиться на виллу и осторожно разузнали, куда поместили профессора. Одновременно им удалось установить, что принять Райта Прайс не успел, ему срочно пришлось отбыть в Вашингтон.

Зная повадки управляющего Вуда, летчики не спешили.

Солнце медленно спускалось над необъятно широкой рекой, деревья отбросили длинные тени, дохнуло прохладой. Потом огненный шар коснулся свинцовой глади воды и будто зажег ее – на далеком горизонте ослепительно яркими брызгами вспыхнули золотистые, белые и фиолетовые широкие полосы вдоль Гудзона. Постепенно солнце стало красным, но тускнело, лишенное лучей, оно как бы медленно погружалось в тихие воды реки. Сумрак пал на обширные парки Прайсхилла.

Вилла тщательно охранялась. В отсутствие хозяина, надо полагать, Томас Вуд будет особенно бдительным. Можно было не сомневаться, что он глаз не спускает с ученого. Риск представлялся слишком большим: малейшая неосторожность могла разоблачить их и вместе с тем поставить на край гибели и Райта и Чармиан. Как же быть, что делать?

Гейм решил не медлить, и как только на небе появились звезды, он в сопровождении верного Боба Финчли отправился в путь. Тихо открыв дверь, ведущую прямо из занимаемой ими комнаты на крутую каменную лестницу, они коридором прокрались в основное здание. Летчиков ободряло то обстоятельство, что, охраняя доступ на территорию виллы, Томас Вуд не беспокоился насчет того, что с Райтом попытается повидаться кто-то из уже находящихся на вилле, – а о том, что Гейм знаком с ученым, он не имел ни малейшего представления.

Профессор Райт не выразил изумления при виде Гейма, он знал, что летчик проживает где-то здесь, и был уверен: капитан постарается повидаться с ним. Райт передал друзьям привет от Чармиан и успокоил их: никакой опасности ему, как он полагал, у Прайса не грозит… Райт рассказал о том, что ему удалось узнать за короткий срок.

Итак, Землей Бэтси Уильям Прайс назвал приобретенный им обширный участок в северо-восточной части Аляски, на побережье Северного Ледовитого океана. Участок этот, названный Прайсом так в честь его дочери, строго охраняется, внешнему миру неизвестно даже о его существовании. Земля Бэтси – это комплекс возведенных по приказу Прайса заводов, лабораторий, складов. Работы там возглавляет инженер Норрис, он строит космические корабли, на которых собирается отправить в космос специально отобранных летчиков-офицеров, «парней Прайса». Свои корабли Норрис пытается построить кое-как, лишь бы поскорее. Райт обратил внимание: хотя Норрис полностью игнорировал при постройке своих кораблей элементарную безопасность будущих космонавтов, он не забыл сконструировать корабли такими, чтобы они были в состоянии нести на борту оружие. Нет, не бомбы для сбрасывания на Землю, а ракеты класса «космос-космос». Стало быть, перед «парнями Прайса» ставятся задачи отнюдь не научного характера, они должны будут то ли вступить в схватку с кем-то, то ли просто на кого-то неожиданно напасть и ударами ракет уничтожить. Нетрудно догадаться, против кого готовит их Прайс.

Отправляясь на Землю Бэтси, Райт был заранее готов к чему угодно, однако новый зловещий замысел Прайса поразил его своей подлостью и бесчеловечностью. Райт хорошо понимал – осуществить эту преступную затею Прайсу вряд ли удастся: во-первых, даже приблизительно было невозможно сказать, удастся ли Норрису вывести эти сооружения на орбиту вокруг Земли; во-вторых, русские уже посылают на орбиты свои обитаемые и управляемые космические станции. А у Норриса нет еще нужных двигателей, не решены важнейшие проблемы, и сколько бы Прайс ни рвался к звездам со своими ракетами – у него, по-видимому, ничего не получится. И все же – чем черт не шутит! – ведь и деньги и люди у него имеются. Как эксперт-консультант, Райт отказался одобрить и утвердить то, над чем упорно трудится Норрис: он заявил, что не может взять на себя ответственность за жизнь людей, которым придется в построенных Норрисом аппаратах уйти в космос, поскольку они будут совершенно лишены защиты от воздействия проникающей радиации любого вида. Он при этом пояснил Норрису:

– Исследования, проведенные с помощью искусственных спутников, показали, что наша планета окружена двумя поясами радиоактивных излучений. В восточном полушарии внутренний пояс радиации находится на высоте полутора тысяч километров, а над нашим, западным полушарием, на высоте всего пятисот. Второй, внешний пояс, удален от нас на расстояние, равное нескольким земным радиусам. Русские ученые установили: существует земное излучение внутренней зоны с протонами большой энергии, которые могут проникать даже через стальную броню, толщиной в сантиметр. Потоки радиоактивного излучения внутренней зоны по их мощности во много раз превосходят потоки космического излучения.

Райт подчеркнул: космического излучения, не ослабленного сопротивлением земной атмосферы. Райт сказал Норрису:

– Вы представляете себе, что это за дьявольская сила? Я мог бы и не поверить русским, но опыты и нашего, американского физика Ван Аллена подтвердили их выводы. Проникающая способность заряженных частиц внешней зоны сама по себе не так уж велика, но эти частицы образуют мощные электронные потоки исключительной интенсивности, а это вполне реальная опасность для жизни человека, и не учитывать эту опасность при постройке космических кораблей нельзя.

По словам Норриса, Прайс, все это зная, учел при этом одну деталь: в окружающих планету радиационных поясах имеется «дыра» – над полюсом, используя которую и можно избежать гибели его «парней», закупоренных в металлических посудинах.

Райт продолжал настаивать на необходимости проведения предварительно некоторой научно-исследовательской работы и на изменении конструкции космических кораблей с учетом защиты космонавтов от радиации. Поспешность должна быть разумной, возражал Райт, нельзя становиться на путь авантюр, во всяком случае, лично он этому способствовать не желает, и если Прайс действительно намерен послать в космос летающие гробы, то совершенно непонятно, зачем ему потребовался он, Райт, в качестве консультанта. Раздраженный сопротивлением профессора, Норрис сослался на категорическое распоряжение Прайса – спешить, изо всех сил спешить, чтобы опередить русских, послать в космическое пространство целую команду его «парней», которым перед самым стартом он скажет, как и что им надлежит сделать в случае, если русские будут продолжать выводить на орбиты свои космические лаборатории с учеными на борту. И не в амбиции тут дело, у Прайса имеются свои соображения: хозяином космического пространства, по крайней мере ближайшего к Земле, он намерен быть сам. Вот почему он и спешит с посылкой на орбиты вокруг Земли своих парней, они должны будут накрепко закрыть выход в космос кого бы то ни было. В пылу спора с Райтом Норрис наговорил много лишнего, о чем он после, наверное, пожалел. Между прочим, он сказал, что с той же целью – «не пустить русских в небо» – Прайс пытается создать какие-то «установки» в цехах предприятия, переброшенного недавно на Землю Бэтси с Брайт-ривер, однако пока у него ничего не получается.

Норрису так и не удалось уломать Райта, склонить его на свою сторону – профессор остался непреклонным: если вы пускаетесь на заведомую авантюру – ваше дело, и моих заключений тут не требуется; если же вы, заранее обрекая ваших будущих космонавтов на смерть, хотите затем вину свалить на меня, прикрыться вырванным у меня «заключением», то из этого ничего не получится, использовать свое, широко известное в научном мире имя он, Райт, не позволит и на явное преступление на пойдет. Тогда Норрис сообщил Прайсу о том, будто Райт срывает ему работу, и Прайс вызвал профессора сюда, в Прайсхилл, для беседы.

Гейм предостерег Райта, напомнил ему о судьбе профессора Старка – тот также был приглашен сюда под предлогом каких-то переговоров и живым отсюда не вышел.

Райт поблагодарил друзей за беспокойство о нем, заверил их, что он будет настороже.

– Я не дам Прайсу понять, что разобрался в нем, знаю все то, о чем я вам только что рассказывал, и таким образом у него не окажется причины что-либо замышлять против меня. Я ни одним словом не проговорюсь о том, что сгоряча говорил мне Норрис. Полагаю, Норрис об этом не рискнет информировать Прайса. Я буду твердо стоять на позициях ученого и не отойду от положений контракта, подписанного мной и Прайсом.

Финчли задумчиво произнес:

– Слишком все это фантастично, – он даже потер лоб, – как только люди могут додуматься до такого…

– Прайс и Норрис – это не совсем «люди», – заметил Гейм. – К тому же мы знаем: мысли Прайса на протяжении уже ряда лет направлены именно на овладение космосом, на то, чтобы получить возможность диктовать свою волю «красным». Мы должны наметить наш план действий, следует немедля что-то предпринять. Что думаете по этому поводу вы? – обратился он к профессору.

Райт медленно, не спеша заговорил:

– Я предложил бы не торопиться: знаем мы пока весьма мало, никакими документами не располагаем. Это одно. Второе – есть опасность и такого рода – если через нас с вами сведения о Земле Бэтси станут известны другим, а от них ненароком просочатся и дойдут до ищеек Уильяма Прайса – положение изменится не в нашу пользу. Прайс примет меры, и мы ничего не добьемся, лишь раньше времени поставим себя под угрозу, а особенно Чармиан, на которую я возлагаю большие надежды… Мы можем проиграть, если поспешим, сейчас наша задача – по-настоящему проникнуть в тайны Прайса, получить в свое распоряжение документы.

Условившись о следующей встрече, летчики покинули Райта.

Глава пятнадцатая

До отъезда на выполнение задания остались считанные часы. На этот раз самочувствие Грина было неважное. Напрасно он старался убедить себя, что все будет в порядке. Мысленно он много раз говорил себе: неудача с проведением операции «Шедоу» обернется для него трагедией, может стоить ему жизни, но эти не высказанные вслух слова не задевали его сознания, он воспринимал их так, как если бы они относились не к нему, а к одному из тех, кого ему часто приходилось посылать в рискованный путь. Он постоянно твердил их своим агентам, и они, слова-угрозы, как-то стерлись, потеряли для него свою остроту. Однако так продолжалось только до тех пор, пока не настала пора самому отправляться на проведение операции. Теперь уже не он, а ему говорили о расплате за провал, говорили Прайс и Харвуд, и он знал: они не шутят. Оказалось – руководить разведывательным центром – это одно дело, и совсем другое – очутиться на положении рядового разведчика, вынужденного с первых же шагов рисковать своей шкурой. Грин сейчас это хорошо почувствовал и испугался.

Время хотя и необходимых, но все же нудных лекций специалистов, приставленных к нему Прайсом, прошло, легенда придумана и соответственно «подработана»: появились и загар и мозоли, все, казалось, было продумано до мелочей. Но покой не приходил.

Во всем, безусловно, виноват Годдарт. Если бы Годдарт не упустил Можайцева – Грину не пришлось бы рисковать жизнью. Однако прославленный разведчик Годдарт дважды оказался бит – не сумев удержать инженера Можайцева в Брайт-ривер. а затем поймать его в Норвегии. Теперь, очевидно, Можайцев находится на территории Советского Союза, и его еще придется разыскивать там. Но главное – операция «Шедоу». Грин и раньше отлично понимал, что когда-нибудь ею придется заняться, но, во-первых, это могло бы быть и не так скоро, во-вторых, он никогда не думал, что дело обернется круто и в советский капкан придется лезть не кому-нибудь, а ему самому. И трудно сказать, кто сегодня в выигрыше – Годдарт, который как-никак сумел уже пробраться в Россию и устроиться в редакцию журнала «Космос», или он, Грин, которому еще предстоит пройти длинный путь от двери вот этой квартиры до явки в Москве. Все эти недели, тянувшиеся как вечность, Грин размышлял о том, как безопаснее миновать «линию бдительности» на советском побережье Ледовитого океана, и наконец разработал детальный план. План казался ему идеальным, но когда до отъезда из Штатов остались считанные часы – у него появились сомнения, и он был вынужден признаться себе, что просто испугался. Черт возьми, это было ново! Грин всегда верил в свои таланты разведчика, в умение быть хладнокровным при любых обстоятельствах, в способность убить и продать не задумываясь. Но в его голову никогда раньше не приходила мысль о том, что его самого могут продать и убить. Это почему-то начисто исключалось, хотя почему именно исключалось, Грин и сам сейчас никак не мог понять.

Он всегда думал только о деньгах, но, дьявол побери, деньги сами по себе не давали ему счастья, втайне он мечтал о чем-то лучезарно прекрасном, что обязательно ждет его впереди, о том, по существу неосознанном, для чего стоит и рисковать и мучиться. Люси буквально пожирала его жалованье, она без устали колесила по московским комиссионным и антикварным магазинам. И лишь теперь Грин почувствовал себя оскорбленным: разве следовало платить пустотой за безделушки из хрусталя и фарфора, которые приобретала нелюбимая жена? А жизнь уходила, большая ее половина оказалась прожитой зря. Может быть, поэтому он и считал себя смелым – ему же было безразлично все, за исключением долларов и рангов. А так как доллары и ранги давались за разведывательную работу – он никогда не думал об опасностях и риске, они считались неизбежными. Но вот что-то в нем надломилось. Наверное, это в нем назревало давно, он сам не замечал того, что творится у него внутри. Как бы то ни было, хлопоты с операцией «Шедоу», поездка в Штаты заставили его думать о прошлом и о будущем, и он испугался, испугался потому, что ни равнодушия, ни хладнокровия, ни безразличия в себе уже не нашел. Испугался потому, что слишком, как никогда ранее, хотел выжить. Порой Грину казалось, что его прошлая жизнь была сплошной ошибкой, но свернуть с пути разведчика было невозможно, да он по существу и не хотел этого. Нет, нет, он должен найти в себе силы для того, чтобы провести операцию «Шедоу», разработанную Харвудом. И он пойдет, и он будет шпионить и убивать там, на советской земле, тех, кого прикажут Харвуд и Прайс. Иного выхода нет. Сейчас он лишь пытался понять – для чего, так сказать, в личном плане, он должен изо всех сил стараться выполнить приказ Харвуда и Прайса. Какую выгоду для себя может извлечь он, Грин, в результате успешного осуществления операции «Шедоу» – «Тень человека»? Над этим разведчик много думал в дни отпуска, проведенного им в Нью-Йорке. Сомнения, колебания, досада, страх – нахлынули на него, но Грин не сдался… Когда пришел час – он сел в поезд и отправился в Прайсхилл, предстоял далекий путь в Советский Союз. К тому времени, когда Грин ехал на вокзал, он уже чувствовал себя прежним, таким же, каким был раньше, готовым на все: обмануть, выкрасть, убить… Ему казалось, что наконец-то он знает, во имя чего и дальше будет оставаться послушным орудием в руках Прайса и Харвуда: он мечтал заработать доллары, много долларов для того чтобы послать к черту опостылевшую Люси вместе с ее папашей. Он добьется развода и начнет жизнь сначала, возможно, тогда ему не захочется рисковать больше, но вряд ли Харвуд отпустит его просто так.

Неожиданно возникшая смутная мечта о какой-то новой жизни представлялась Грину символом его обновления и источником того, что он ошибочно считал мужеством, хотя в глубине души он не мог не понимать: одного этого мало, очень мало для того, чтобы оправдать шпионаж, предательство, убийства, которыми ему приходилось заниматься до сих пор и придется заниматься снова, как только удастся благополучно пробраться на советскую территорию. Но ведь ничего иного у него все равно нет! Настоящему моральному обновлению прийти к нему было неоткуда. Пойти вместе со своим народом, не желающим никакой войны, уважающим советских людей, Грин не мог – для этого у него не нашлось ни сил, ни желания.

– В течение ближайших нескольких лет мы запустим в небо пятьсот искусственных спутников-шпионов, однако ни один из них не в состоянии выследить сверху интересующих меня людей и затем осторожно, не оставляя улик, завладеть нужными мне документами. Это придется сделать вам, мистер Грин. – Уильям Прайс немигающими глазами уставился на разведчика. – Я знаю, вам, особенно после отдыха в Нью-Йорке, – старик игриво усмехнулся, – не хотелось бы рисковать жизнью.

Ого, Грин не зря опасался: по-видимому, с него не спускали глаз и Харвуд и Прайс…

– …но я верю в ваше благоразумие, – заключил Прайс сухо.

– Я выполню любое ваше приказание, – сказал Грин с неподдельной искренностью, – действительно, он жил уже только предстоящей операцией… «Тень человека»! Лучше не выразишь суть замысла и Прайса и Харвуда: и он, Грин, и его помощники там, на советской земле, должны быть для КГБ не больше как тенью, мимолетной, незримой, неуловимой. И тогда – успех обеспечен, успех и деньги, толстые пачки долларов.

Прайс вскочил с кресла, маленькими шажками заметался по устланному коврами кабинету. Казалось, погруженный в занимавшие его размышления, он совсем забыл о присутствии Грина. Так продолжалось довольно долго.

Потом он забрался на свое сиденье и вскинул на разведчика глаза, – серые, почти скрытые в складках старчески обвисшей кожи. Заговорил:

– Я далек от политики. Но меня сейчас интересует не допустить того, чтобы русские в ближайшее время установили на околоземных орбитах дежурство своих так называемых космических лабораторий с человеком на борту… кораблей, которые будут управляться космонавтами, по их воле менять орбиты, совершать различные маневры. Наличие такого рода космических аппаратов русских над планетой будет иметь самые нежелательные для меня последствия. Этого я не могу допустить, ни в коем случае!.. Недавно я присутствовал на совещании у наших генералов. Все дело в том, что русские оказались умнее – они уделили большое внимание именно околоземному космическому пространству, изучению и освоению ближнего космоса, созданию обитаемых орбитальных станций. И это, как меня убеждают, их мирная программа использования космоса. Но меня, Прайса, не проведешь! Мирный космос – это чепуха. Я уверен, что русские хотят отвлечь нас своими космическими мирными программами. А их наверняка интересует не только мирный космос, и я должен знать их истинные устремления. Необходимо помешать им в этом. И вы, Грин, должны помочь мне.

– Слушаюсь, сэр!

– Сегодня вы отправляетесь на выполнение задания… «Шедоу»…

– Слушаюсь, сэр!

Неожиданно физиономия Прайса приняла постное выражение, глаза уставились в потолок.

– Всевышний не оставит нас, – произнес он, стискивая руками край письменного стола. Беспокойно поворочавшись в кресле, сказал неожиданно сердито: – Сейчас Скаддер проводит вас в мой ангар, мой личный пилот капитал Гейм имеет инструкции. В соответствующий момент вы увидите милый вашему сердцу самолёт Дулиттла.

– Гуд бай, сэр, – несколько растерянно произнес Грин и вышел в приемную. Скаддер действительно ожидал его.

Самолет летел на большой высоте. Капитан Стивен Гейм упорно пытался разгадать, почему Уильям Прайс приказал именно ему доставить Грина в пункт, указанный в полученной им письменной инструкции, почему Грин не воспользовался возможностями покинуть Штаты на самолете военно-воздушных сил или Центрального разведывательного управления? Очевидно, Прайс счел целесообразным прервать всякие связи Грина с внешним миром непосредственно в Прайсхилле. Но с какой целью? Чтобы сохранить в тайне начало какой-то шпионской операции? Но кто знает, когда и где должна эта операция начаться и не началась ли она уже? Гейм и его бортмеханик и друг Боб Финчли ничуть не сомневались в том, что разведчик Грин и прибыл из Москвы в Штаты и покидает теперь свою страну по воле Уильяма Прайса. Они никак не могли отделаться от мысли, что очередная миссия Грина как-то связана с исчезновением русского инженера Можайцева с секретного завода в Брайт-ривер. Куда же теперь направляется шпион Грин? Конечно, в Советский Союз. Но почему же, в таком случае, приказано доставить его на Гавайи? Дальше, – каким образом и каким маршрутом приказано Грину пробраться на территорию Советской России? Вопросов было много, а ответов не находилось.

Бездонная, слегка затуманенная пустота окружала их. Далеко позади остались Великие озера, горные плато с истоками могучих американских рек, глубоко внизу распростерлись отроги Скалистых гор, с невидимыми отсюда заброшенными ранчо, стальными мостами над безднами и с туннелями, по которым бегут поезда.

Великий океан мчался навстречу. Точно прошитое солнечными нитями, распростерлось внизу бесконечное серое покрывало воды. Легким движением Гейм выровнял самолет и стал набирать высоту. Теперь в действие вступала вторая инструкция Прайса – капитан Гейм вскрыл конверт… Минуту он с изумлением смотрел на бумагу, затем протянул ее Бобу Финчли: вот он – ответ на первый вопрос, – на Гавайи, оказывается, лететь незачем, в повой инструкции полет к Гонолулу отменялся, указывался иной маршрут, на север, и пункт посадки в уединенной бухте на западном берегу Аляски. В новой инструкции все было расписано по минутам. Итак, в Советский Союз Грин отправляется вовсе не с Гавайских островов!

Самолет лег на новый курс, к берегам Аляски. Справа, вдали показались очертания материка, там находилось тихоокеанское побережье Канады.

Густо поросшие колючей елью скалы круто вздымались вдоль засыпанного мокрой галькой берега. Грин с облегчением сбросил с себя высотный скафандр. Молчаливый офицер с базы указал ему на готовый к взлету вертолет. Через несколько минут разведчик снова был в воздухе. Не забираясь высоко, вертолет поднялся над выступившим в океан мысом и потянул вдоль кромки прилива на север.

Гейм и Финчли внимательно наблюдали. Их миссия окончилась здесь, как только им удалось благополучно сесть на «пятачке» крошечной военной базы, о существовании которой тут, в заливе Бристоль, они никогда раньше не слышали. Пока Боб Финчли следил за тем, как заправляют их самолет, Гейм окончательно уточнял детали обратного полета, – лететь прежним курсом, естественно, не было никакой нужды. Обоих летчиков крайне занимало в настоящий момент другое – куда отправился Грин. Можно было не сомневаться, что борт вертолета он скоро оставит, – каким же транспортным средством воспользуется разведчик для своего дальнейшего путешествия? Чтобы иметь возможность установить это, следовало поспешить с заправкой самолета горючим, но именно потому, что сейчас летчикам была дорога каждая секунда, им казалось, что баки наполняются как никогда медленно. Наконец все закончено, получено разрешение на вылет. Старт! Набирая высоту, Гейм делал спирали все шире и шире – ему хотелось проследить за геликоптером так, чтобы это не бросилось в глаза наблюдателям на базе, не вызвало никаких подозрений. Однако сколько летчики ни ощупывали биноклями побережье – вертолета с Грином нигде не было, он как сквозь землю провалился. Стало быть, они все-таки опоздали! С огорчением Гейм повернул штурвал, пора ложиться на заданный курс, на юго-восток, и в тот же миг Боб, милый «крепыш Боб» подал знак: вертолет находился далеко в море и в эту минуту медленно поднимался над палубными надстройками подводной лодки. Так вот оно что – подводная лодка! Через считанные мгновения самолет промчался над интересовавшим летчиков квадратом океана: вертолет уходил по направлению к базе, последний человек покинул палубу подлодки, закрылся люк, судно стало погружаться. Летчики успели заметить: на боевой рубке не было никаких опознавательных знаков.

Глава шестнадцатая

По отсекам разнесся сигнал тревоги. Срочное погружение! Люк наверху захлопнулся.

Почему лодка с такой поспешностью ушла под воду?

Командир встретил Грина в помещении центрального поста. Оторвавшись от перископа, озабоченно произнес:

– Самолет. В эти минуты над нами не должно быть никакого самолета…

Грин с усмешкой сказал:

– Не беспокойтесь – за пилота я ручаюсь. Он доставил меня в залив Бристоль.

– Но… – командир казался все еще озабоченным.

– Личный пилот мистера Уильяма Прайса, – пояснил Грин. – Его нам опасаться незачем.

Командир в раздумье покачал головой и протянул Грину руку:

– Капитан третьего ранга Каррайт.

Грин с любопытством вскинул на него глаза: это имя ему было знакомо. Капитан понял взгляд разведчика и, скупо улыбнувшись, пояснил:

– Я его сын, сэр.

Так вот на кого он похож! Джеймса Каррайта, морского офицера и старого разведчика, Грин в свое время встречал довольно часто. Кто-то даже говорил Грину, что Каррайт погиб на территории Китая, куда был заслан Прайсом. Джеймс отдал жизнь во имя интересов «короля урана», его сын, оказывается, тоже служит Прайсу. Грин внимательно посмотрел на стоящего перед ним человека: такое же, как у Джеймса, квадратное лицо с оттопыренными ушами и невыразительными серыми глазами под бесцветными дугами бровей, широкий разворот плеч, разве только ростом капитан был пониже своего отца.

Командир отдал распоряжения дежурному офицеру и пригласил Грина пройти в отведенную для него каюту.

Электрические лампочки горели тускло и освещали узкие коридорчики, забитые приборами и всевозможными припасами. И хотя совсем недавно через рубочные люки в лодку поступал свежий воздух – уже сейчас дышать приходилось вызывающей тошноту сладковатой смесью запахов технических масел и пищи.

Указав на одну из дверей с торчащим в ней ключом, Каррайт сказал:

– Вот ваша каюта, сэр. Располагайтесь. Вам, наверное, нужно отдохнуть. Моя каюта напротив вашей. – Командир поклонился и оставил Грина одного.

Грин закрыл дверь каюты и тяжело опустился на диван – перехода через Северный Ледовитый океан он боялся.

Лодка шла под водой, движения ее почти не чувствовалось. Было необычно тихо, лишь изредка кто-то проходил по коридору.

Так начался поход к советским берегам. По привычке Грин старался поменьше показываться экипажу лодки, состоявшему, по-видимому, из нескольких десятков человек, целыми днями валялся на диване, читал отчеты о походах этим же маршрутом американских атомных подводных лодок «Наутилус» и «Сарго», о плавании в Арктике атомной подводной лодки «Скейт» и снова без конца продумывал детали своего предстоящего прорыва через советскую границу.

Богатые котиками и тюленями острова Прибылова давно остались позади. Подводная лодка двигалась южнее острова Лаврентия в залив Нортон.

Помимо обычных, на лодке имелось несколько эхолотов специально для измерения расстояния от лодки до находящегося над нею льда. За ледяными полями можно было следить и с помощью наружной телевизионной камеры, – на экране льды были похожи на облака.

Поздно ночью подлодка вошла в Берингов пролив. Над морем стоял туман, но с помощью радиолокатора не составило труда определить местонахождение – неподалеку в северном направлении виднелись острова Диомида – один из них принадлежит Советскому Союзу, другой – Соединенным Штатам, тут, возле них проходит граница между двумя государствами. В этом месте гигантские материки Азии и Америки отделяются друг от друга узким Беринговым проливом.

Как сообщил Грину капитан Каррайт, лодке предстояло пройти дальше Чукотским морем и на траверзе мыса Барроу повернуть на северо-восток. Задача нелегкая: как утверждали летчики расположенных вдоль побережья Аляски авиасоединений, ледяные поля продвинулись далеко на юг, и все побережье за мысом Барроу забито паковым льдом. Штурман проложил курс вдоль самой кромки моря Бофорта. Грин ломал себе голову, пытаясь догадаться, куда именно направляется Каррайт и где он увидит наконец амфибию Дулиттла.

Командир теперь не покидал центральный пост. Эхолот порой показывал столь незначительные глубины, что Грин поневоле зябко ежился. Несмотря на опыт и хладнокровие Каррайта, однажды чуть было не произошла катастрофа. Эхолот показывал глубину в сорок восемь метров. Осадка льдов, под которыми продвигалась подлодка, достигала всего трех-четырех метров. Казалось, волноваться не было оснований, но Каррайт и Грин продолжали с тревогой всматриваться в темно-зеленое поле радиолокационного экрана. Внезапно впереди отчетливо вырисовались контуры огромной подводной скалы, уходившей на глубину почти в двадцать метров. С непостижимой быстротой скала надвигалась. Каррайт тотчас приказал застопорить двигатели, а затем лодка легла на обратный курс и погрузилась на глубину почти в сорок три метра. Сорок три метра – почему именно сорок три, а не сорок? Каррайт и сам этого не знал, он отдал приказание, руководствуясь интуицией.

Громада ледяной скалы наплывала на экран телевизора, постепенно заполняя его до предела. Ближе, ближе… Грин инстинктивно втянул в плечи голову и бросил взгляд на командира, – тот стоял, точно окаменевший: какие-либо приказания отдавать было поздно, да и возможностей миновать надвигающуюся громаду не имелось, как показали приборы – ледяное поле достигало в длину нескольких километров. На экране гидролокатора закрутились серые хлопья, погасли краски, его как будто покрыли темным покрывалом. Грин отлично понимал, что это значит – теперь колоссальная ледяная гора находилась как раз над подводной лодкой. Никто не знал контуров ее. Грин посмотрел на стрелку эхолота: менее полутора метров отделяло ледяное поле от лодки! Грин с тревогой огляделся – он почувствовал себя будто в мышеловке: если случайно часть ледяной горы опустится на несколько метров – тогда конец! Стояла угнетающая тишина. Тускло светили электрические лампочки, нагоняя тоску, чувство обреченности и полнейшего бессилия. Минуты проходили томительно, и никто не знал, что произойдет через секунду. Теперь все зависело от случая…

Дежурные на боевых постах вполголоса докладывали командиру новые данные.

Каррайт вынул из кармана носовой платок и с облегчением вытер покрытое холодным потом лицо… Грин понял – опасность миновала.

Каррайт сказал, ни к кому не обращаясь:

– Наше счастье, что я приказал уйти на глубину сорок три метра… Одним метром меньше – и нам бы конец.

Теперь операторы принялись за поиски полыньи и вскоре нашли ее. Снова в отсеках послышался сигнал тревоги. Грин уже знал его значение: подлодка готовилась к всплытию.

Ограждение боевой рубки пробило легкую кромку льда, и сигарообразное тело подводного корабля появилось среди бескрайних просторов Северного Ледовитого океана. Немедленно был отдраен люк боевой рубки, и командир устремился по трапу наверх, на палубу. Шумно заработали насосы – в отсеки нагнетался свежий, чистый воздух. О Грине забыли. Он стоял у трапа в помещении центрального поста и, задрав голову, точно из глубокого колодца смотрел на небо, великолепное бледно-голубое небо, кусочек которого повис над его головой в аккуратном вырезе круглого входного люка. Грин вдохнул полной грудью и, выждав, когда трап опустел, стал карабкаться на палубу.

У Грина было неплохое зрение, ему не требовался бинокль, чтобы разглядеть и мощные льдины, проплывавшие мимо него, и темные разводья между ними. На северо-востоке значительное пространство было свободно от ледяных полей, и лишь одинокая ледяная гора величественно плыла на запад. Грани гигантской ледяной махины играли под солнцем всеми цветами радуги, зеленые, оранжевые и фиолетовые полосы извивались по ее склонам вперемежку с ярко-красными, опаловыми и ослепительно-золотистыми брызгами.

Выбирая свободные ото льда разводья, лодка продолжала двигаться вперед и вскоре очутилась в пространстве совершенно свободном от ледяных полей. И тотчас усилилась качка, белые барашки волн начали подниматься все выше, ветер стал пронзительнее. Грин неожиданно почувствовал усталость, покинул палубу и, добравшись до отведенной ему каюты, повалился на диван. В борт лодки, над самым его ухом, с силой били холодные волны Ледовитого океана, вода с беспрерывным шумом обтекала корпус подводного корабля. Ощущение легкости и радости избавления от страшной опасности, которая еще недавно угрожала гибелью кораблю, бесследно исчезло, и вместо него появилось до боли резкое чувство беспомощности. На кой черт Прайсу потребовалось посадить его в эту металлическую коробку и выбрасывать в море! А главное – как же все-таки удастся ему, Грину, пересечь линию советской границы? Грин с неожиданно возникшей неприязнью подумал о Каррайте и его помощниках: им-то что, они остановятся где-нибудь подальше от советского побережья, выбросят неизвестного и чужого им человека прочь, с облегчением отметят выполнение задания командования и спрячутся под лед. Им нет никакого дела до того, что произойдет с Грином дальше, удастся ли ему уцелеть… Они беспокоятся исключительно о собственной шкуре. Все так же дежурные будут на боевых постах, все так же временами по отсекам будут разноситься сигналы тревоги – предвестники всплытий и погружений… С помощью радиолокатора или телекамеры они имеют шанс заранее увидеть надвигающуюся на них опасность и так или иначе избежать ее. А кто предупредит об опасности его, Грина, когда он очутится на территории Советского Союза? Такого локатора еще не изобретено. Советские люди бдительны, это-то Грин отлично знал по собственному опыту, и это обстоятельство часто навевало на него смертельную тоску и тяжелые предчувствия.

С севера надвигались сплошные льды. Каррайт отдал приказ погружаться. Люк рубки задраили. Заработали насосы – в цистерны принималась забортная вода. Грин упорно думал о своем.

Так шли день за днем. Через две с половиной недели на экране радиолокатора появились контуры гористых островов – справа по борту показалась земля. Рано утром лодка в надводном положении вошла в пролив Баллантайн и направилась в крошечную бухту, на берегу которой виднелись какие-то строения. У пирса – несколько подводных лодок.

– Острова Пэрри, – пояснил разведчику капитан Каррайт, но Грин уже знал, в какое захолустье он попал, и отлично понимал, почему именно Прайс выбрал это глухое, заброшенное на самый север Канады военное поселение в качестве места свидания Грина с вожделенной амфибией Дулиттла: здесь, на канадской территории, хозяином было военное министерство США, льды Арктики и безлюдные пространства канадского севера отгородили эту гавань от всего мира.

Грин давно знал о том, что где-то на Крайнем Севере американские подводные лодки тренируются в плавании подо льдами, совершают длительные рейсы к полюсу, чтобы быть поближе к Советскому Союзу, и все же, увидев подводные корабли вот тут, в царстве снега и векового молчания арктических пустынь, изумился. Его невольная полярная тренировка скоро кончится, так или иначе, но обязательно кончится, а парни с точно застывших у невзрачного пирса подводных судов все так же будут мерзнуть у заграждения боевых рубок, с тоской взирая на молчаливые безлесные берега островов Пэрри.

Прибытие лодки Каррайта словно явилось каким-то сигналом – стоявшие у пирса подводные корабли один за другим снимались со швартовых и уходили в океан. Скоро в бухте осталось лишь судно, на котором прибыл сюда Грин. И тогда, как он и ожидал, из-за ближайшего мыса показались два сильных буксира, плавучие краны – они тащили вместительный металлический контейнер. Прибыл самолет-амфибия. Пилот амфибии и инженер с борта одного из буксиров руководили креплением контейнера к палубе подводной лодки Каррайта, стараясь совместить нижнее отверстие в контейнере с кормовым люком лодки. Они возились очень долго. Потом Каррайт куда-то ушел. Грин вовсе не был расположен сходить на берег, он предпочитал, чтобы его видело как можно меньшее количество людей, и, продрогший на свежем ветру, спустился в свою каюту. Однако вскоре вахтенный офицер вручил ему записку, при одном виде которой разведчику пришлось вскочить с места: на берегу его ожидал Уильям Прайс! Это было сюрпризом. Что нужно тут Прайсу? Что-нибудь случилось? Он намерен лично дать какое-то новое поручение? А может быть, он решил отстранить Грина от проведения операции «Шедоу»?

На берегу располагались приземистые, по большей части деревянные строения. На окрестных холмах вращались диски мощных локаторов раннего оповещения, а на равнине неподалеку виднелись ряды военных самолетов.

Прайса Грин нашел в домике, специально построенном для высоких посетителей, нет-нет да навещавших эту далекую арктическую базу. Сморщенное лицо «короля урана» ничего не выражало – он слушал доклад молодого Каррайта о только что завершенной части похода из залива Бристоль к островам Пэрри. По знаку Прайса Грин занял место у края стола. Кроме них троих, в комнате никого не было. Оратором Каррайт оказался не блестящим, но то, что он говорил об атомных подводных лодках, по мнению Грина, представляло известный интерес. Преимущества атомных подводных лодок по сравнению с обычными – совершенно очевидны.

Капитан Каррайт мельком упомянул о проведенных им по пути сюда изучениях рельефа дна, группировок льда, различных слоев воды подо льдом… Но не это занимало его. Походы «Наутилуса», «Сарго», «Скейт» – по его мнению, доказали, что в США созданы трансарктические подводные лодки и теперь имеется возможность держать атомные подлодки на позициях у северных берегов Советского Союза, – спрятавшись под мощными ледяными полями, они должны находиться в боевой готовности до получения сигнала о начале новой войны и тогда неожиданно нанести сокрушительные удары по важнейшим жизненным центрам Советов с помощью ракет «Поларис». Как утверждал Каррайт, наличие у американцев нескольких десятков атомных подводных лодок уже превратило Арктику в театр военных действий и дает возможность безнаказанно громить Советский Союз с севера.

Прайс внимательно слушал.

– Все это очень интересно, – сказал он, когда Каррайт умолк, – но я хотел бы, чтобы вы не забывали, что сейчас у вас задание несколько иного рода. Оно не менее важно, чем выиграть сражение. – Он немного помолчал, а потом произнес, остановив на моряке колючие глаза: – Вот ваша «Поларис», – он указал на Грина, – аккуратно перебросьте его на советскую территорию – и вы нанесете русским удар ужасной силы. Понимаете, удар… вот ваша «Поларис»… – он отвернулся в сторону и задумался.

Каррайт поднялся.

– Я выполню ваше приказание, сэр.

Прайс как бы очнулся и посмотрел ему вслед.

– Не позже полуночи вы отправитесь в путь, – сказал он резко.

– Слушаюсь, сэр. – За Каррайтом закрылась дверь.

Грин не знал, что делать, – оставаться или тоже уходить. Опустив глаза, Уильям Прайс барабанил пальцами по лежавшему на столе стеклу.

– Мне очень жаль, что я заставил вас выслушать весь этот бред, – он повернул к разведчику усталое лицо. – И теперь я вынужден кое-что объяснить вам, мистер Грин, без этого я не могу отпустить на важнейшее задание вас, человека, от которого зависит слишком многое… Я не считаю себя вправе разочаровывать офицера военно-морских сил, но ваши представления о положении в мире для меня важны, я хочу, чтобы вы действовали с открытыми глазами, без иллюзий.

Грин с удивлением поднял голову. Прайс пояснил:

– То, что говорил здесь капитан Каррайт о преимуществах атомных подводных лодок по сравнению с обычными – правильно. Мои возражения направлены против его детского лепета о значении для нас, американцев, Арктики, как будущего театра военных действий. В этом вопросе у вас, Грин, должна быть полная ясность, – Прайс вышел из-за стола и принялся, по обыкновению, в раздумье шагать из угла в угол. Неожиданно он круто остановился перед разведчиком и резко, почти враждебно заговорил: – Тот, кто работает со мной, должен быть умнее и дальновиднее тех деятелей, которые спят и видят третью мировую войну. Я внимательно присматривался к вам, Грин, и мне показалось, что в вас есть нужная мне искра разума…

Новая война, если она возникнет, будет вестись в трех измерениях, не ограничится сушей, а одновременно разразится на море и в космосе. На последнее обстоятельство обращаю, Грин, ваше особое внимание. Мы всех и постоянно убеждаем, что нам ничего не стоит в любой момент уничтожить Россию и ее друзей. Каким образом? Напустив на нее нашу стратегическую авиацию дальнего действия. Я абсолютно уверен, что если бы война велась и со стороны Советов исключительно с помощью авиации – мы войну проиграли бы. Представьте, Грин, наши самолеты, которыми мы все время пугаем русских, с ядерными бомбами, час за часом летят, чтобы сбросить на советские города свой груз. Представьте, нет, вы только представьте это себе, Грин: русские бросили на наши авиационные крылья воздушные эскадры своих истребителей и пустили в ход ракеты класса «воздух-воздух» и «земля-воздух».

Прорвется ли хоть один наш самолет через густые пояса заградительного огня русских зенитных батарей и истребителей? Это весьма гадательно. Но главное для нас заключается не в этом, а в том, что пока наши самолеты с грузом атомных бомб будут пробиваться в Россию по воздуху, русские, в порядке ответного удара, будут расстреливать нас своими межконтинентальными ракетами, сносить с лица земли на нашей территории все, что они сочтут нужным. И они в состоянии сделать это, не посылая к нам на истребление свои самолеты, своих летчиков, не пробиваясь для выполнения боевой задачи сквозь строй нашего заградительного огня, не потеряв при этом ни одного человека! Пока наши летчики будут барахтаться и истекать кровью на подступах к границам Советского Союза, из космического пространства и из стратосферы на нашу землю обрушится град мощных ракет, спастись от которых у нас нет никакой возможности…

Мы все больше производим стратегических ракет с радиусом действия в восемь тысяч километров, чтобы достать нашего потенциального противника. Допустим – мы нанесем и ими удар по советской территории. Принесет ли это нам победу? Нет, поскольку нам не избежать ответного удара, и, повторяю, у нас в такой ситуации не окажется ни малейшей возможности спастись, уцелеть. И я, как американец, утверждаю: навлекать на нашу страну такую войну, которая уничтожит нас самих, – преступно.

Так будет обстоять в воздухе. А как на море? Не лучше, Грин. У нас огромный надводный флот. Линкоры, крейсеры, фрегаты, авианосцы! Начнись война, мы не сумеем использовать их даже в качестве металлического лома, они окажутся на дне морском раньше, чем мы примем такое решение. Войну на море смогут вести только подводные лодки, точнее – атомные подводные лодки. О преимуществах таких лодок тут всего несколько минут назад хорошо говорил капитан Каррайт. Но беда в том, что у русских тоже имеются такие же лодки, причем не в меньшем количестве, чем у нас. Каррайт об этом не подумал. Советские подлодки вооружены ракетами, которые, по моим сведениям, превосходят «Поларис». А что это значит? Наши, американские, военные специалисты признали, что подводная лодка, – заметьте, Грин, не атомная, а самая обыкновенная, с дизелями и электромоторами, вооруженная ракетами типа «Поларис» со сравнительно незначительным ядерным зарядом, – сильнейшее оружие для действия как против береговых баз и портов, так и против кораблей в открытом море. Капитан Каррайт только что напомнил нам, – в отличие от обычной, атомная подводная лодка невидима и бесшумна, к тому же она располагает средствами противодействия работе радиолокационных станций противника и примет меры к тому, чтобы пройти в нужный ей сектор моря незамеченной. Имеем ли мы возможность как-то предотвратить появление в морях и океанах советских подлодок с ракетами? Нет, таких возможностей мы не имеем, и я абсолютно уверен, что они уже давно занимают соответствующие позиции под водой. А для ударов ракетами наш наступающий надводный флот явится отличной мишенью. Наши эскадры… Не отдельные корабли, а целые эскадры будут поражены, даже не успев увидеть противника: атомный взрыв на незначительной высоте мгновенно вызовет пожары на кораблях, наши моряки превратятся в огненные факелы, потоки гамма-излучений и нейтронов обрушатся на военные суда и их экипажи. Поражение завершит неизбежная взрывная волна. Может, вы скажете, что мощное соединение наших военных судов в море устоит против удара ракетой типа «Поларис»? Но как вы сами знаете, каждая подводная лодка имеет у себя на борту не одну ракету, а более полутора десятков. К тому же, если бы советские подводные лодки обнаружили в море подобное скопище наших наступающих линкоров, авианосцев – дело с самого начала приняло бы трагический оборот, наши специалисты еще лет пять тому назад весьма определенно сказали нам, что, по-видимому, произошло бы в таком случае… Установлено, что взрыв водородной бомбы мощностью в несколько десятков миллионов тонн на высоте ста километров над поверхностью земли сожжет все внизу на пространстве в несколько десятков тысяч километров. Я сказал: «над землей». Не приведи господь, чтобы когда-нибудь такой взрыв произошел над нашей страной, Америкой!

Известно, разрушительную силу ядерного оружия можно изменять в зависимости от цели, по которой собираются нанести удар. Установлено, что если взрыв водородной бомбы подобной мощности произвести на высоте не ста, а всего десяти километров – тепловой поток мгновенно испепелит наши надводные корабли, даже если они окажутся предусмотрительно разбросаны на площади в несколько сот квадратных километров. Какой же выход? Наше министерство военно-морского флота нашло, по его мнению, удовлетворительное решение: сократить ударные соединения до двенадцати кораблей – три авианосца, семь крейсеров и два корабля снабжения. Такая эскадра должна действовать рассредоточенно на пространстве до четырехсот километров, хотя нам отлично известно: рассредоточенные таким образом морские суда станут мишенью для подводных лодок противника, вооруженных ракетами типа «Поларис».

Допустим, что через десяток лет мы окажемся обладателями, например, сотни атомных подлодок. Даже сотни! Ну и что это нам даст, гарантирует ли это нам победу на море? Ни в коем случае. Во-первых, можно быть уверенным – у русских таких лодок, повторяю, обязательно будет больше. И затем другое обстоятельство, о котором наши вояки предпочитают не думать… Каррайт тут повторял чужие слова, слова, которые он вычитал в наших военных бюллетенях и не раз слышал от своего командования. И это очень опасно. Это заблуждение, которое однажды может привести к тому, что пока капитан Каррайт или ему подобный командир лодки будет прятаться на позиции под покровом пакового льда, он может лишиться родины. Понимаете, Грин?

Откуда наши подлодки с ракетами смогли бы подобраться к границам Советского Союза? Взгляните на карту. В Балтийское море с запада и в Черное море с юга русские их не пропустят, в этом можно не сомневаться. С востока? Сложно и весьма невыигрышно швыряться ядерными бомбами, нет подходящих объектов. Стало быть, с севера, отсюда подо льдами есть шанс на какую-то дистанцию приблизиться к берегам Советского Союза. Но опять же – по каким «жизненным центрам» Советов открыл бы огонь капитан Каррайт? Да и то при условии, что советские противолодочные корабли еще раньше не засекли его и в соответствующий момент не уничтожили, не позволив ему сделать ни единого выстрела. Но допустим – ему временно повезло. Бесспорно – он причинил бы на советской территории разрушения, убил бы там сколько-то людей. Но какое все это имело бы значение в развязанной нами же войне для нашей победы? Никакого.

От Берингова пролива на востоке до границы с Норвегией на западе – льды и тундра. До действительно жизненных центров русских слишком далеко. Как бы ни были сильны ракетные удары наших подводных лодок, они ничего не решат и лишь дадут русским лишний повод для нанесения ответного удара по нашей территории, по Штатам. Я ничуть не сомневаюсь, что в таком случае удар был бы комбинированным, у русских же давно есть межконтинентальные баллистические ракеты! Но не будем отвлекаться от аспектов именно морской войны. Послушать наших адмиралов, можно подумать, что мы в самом выгодном стратегическом положении, хотя на самом деле обстоит как раз наоборот.

У Советов нет, к их счастью, обременительного большого надводного флота, они с самого начала понимали, что если им в будущем придется воевать на море, то рассчитывать можно лишь на подводный флот. Все внимание они отдали подводному флоту. И если нанесение нашими подводными лодками сокрушительных ударов по жизненным центрам Советов с севера является чистейшей фантазией, то об ответных операциях советских подводных лодок этого сказать никак нельзя. И это должно быть понятно каждому, кто хоть немного знаком с физической и экономической географией. В данном случае география явно не на нашей стороне. Каррайт мечтает о превращении Арктики в театр военных действий… Да, так и получится, но произойдет это, мне кажется, совсем иначе, чем думает Каррайт. В арктическом бассейне военные действия приведут прежде всего к тому, что удар обрушится на наши военные базы и станции раннего радиолокационного оповещения, мы очень быстро лишимся здесь ушей и глаз. Как, посредством какого оружия русским удастся добиться этого, об этом гадать нет смысла.

Прайс устал. Он немного помолчал, закрыв глаза.

– Теперь взгляните, Грин, на наше тихоокеанское побережье, взгляните именно в аспекте морской войны, вероятного ответного действия подводного флота Советов. Тут нет нужды разыскивать наши жизненные центры, они расположены на самом берегу океана от Сиэтла на севере до мексиканской границы на юге. Сан-Франциско, Лос-Анжелос, Монтерей… Тихоокеанское побережье – это наши авиационные заводы, это предприятия фирмы «Локхид», той самой, которая выпустила высотный самолет «У-2»… Тихоокеанское побережье Штатов – это нефть Калифорнии, это ракетные и атомные полигоны за Скалистыми горами, стартовые площадки в туннелях и каньонах Скалистых гор. Наконец, это – базы и порты, линии наших коммуникаций с Востоком, с Гавайями, с Седьмым флотом. Что мы сможем противопоставить советским подводным лодкам с ядерным оружием, чтобы защитить свое тихоокеанское побережье? Ровным счетом ничего. Ведь радиус действия ракет составляет от двух с половиной до четырех тысяч километров, а для стрельбы ракетами с атомными и водородными боеголовками по объектам на нашей территории подводным лодкам нет даже необходимости всплывать, они будут без помех расстреливать нас из-под воды. И если наш флот в открытом море мы можем как-то рассредоточить, то строения на берегу, порты, базы, города – рассредоточить невозможно, все поглотит огонь, на все обрушится взрывная волна и гибельная для всего живого радиация. Для того чтобы представить себе весь ужас, который воцарится на побережье, следует вспомнить, Грин, что взрыв ядерного заряда одной ракеты типа нашей «Поларис» в пять раз превосходит силу взрыва атомных бомб, сброшенных нами на Хиросиму и Нагасаки.

Посмотрите на наше атлантическое побережье… Вдоль него сплошной город, там три четверти нашей промышленности… автомобильные заводы, атомные заводы в Теннесси, полигоны во Флориде, там такие наши поистине жизненные центры, как Вашингтон и Нью-Йорк. А наш юг? Кто может утверждать, что мы сможем запереть от подводных лодок противника Карибское море и Мексиканский залив? Крупнейшие наши города на Миссисипи, нефть Техаса, наши военные центры и форты будут подвергнуты ядерной бомбардировке ракетами с атомных подводных лодок, невидимостью и бесшумностью которых восхищался тут капитан Каррайт. Он и подобные ему наивные люди странным образом забывают о том, что со стороны морских побережий Соединенные Штаты уязвимы во много раз более, чем Советский Союз.

– Вы упомянули о космолетах… – заметил Грин.

– Одним из средств ведения будущей большой войны явятся управляемые находящимися внутри них людьми аппараты, способные совершать полеты на высоте нескольких сот километров над Землей, – сказал Прайс. – Но это сложный вопрос, и в каком направлении и как именно он решится – пока предвидеть трудно. Одно я знаю твердо: если мы с вами не помешаем русским, то такие аппараты, которые в отличие от самолетов я называю космолетами, – у Советов появятся очень скоро. Вы для того и посылаетесь в Советский Союз.

– Я все понял, мистер Прайс, – Грин постарался вложить в слова как можно больше искренности и твердости.

Прайс продолжал:

– Я был вынужден сказать вам слишком много, но вы хорошо знаете, какую ответственность это обстоятельство накладывает на вас.

Это была неприкрытая угроза, но Грин отлично понимал: о главном, основном Прайс предпочел говорить ему мало, а вот сейчас – не сказал ни слова: какое собственно ему-то лично дело до войны в космосе в неопределенном будущем и какое же это имеет отношение к операции «Шедоу»?

– Я не ожидал встречи с вами здесь, сэр, – пробормотал он.

– Ваша амфибия в самый неподходящий момент отказала, и в заливе Бристоль погрузить ее на подлодку не представилось возможным. Пришлось подготовить другой экземпляр и повозиться с его доставкой сюда. Не надеясь больше на других, я решил сам проследить… Заодно хочу вручить вам вот этот документ… Мистер Харвуд наконец-то сообщил мне дополнительные данные о некоторых советских ученых… – Прайс вынул из бокового кармана бумажку и протянул ее разведчику. – Знакомые вам имена. Главное внимание инженеру Ландышеву… Мы должны любыми средствами помешать русским, – пояснил Прайс.

Грин кивнул.

– А теперь желаю вам удачи, – почти сердечно произнес Прайс.

Через минуту Грин шагал к месту стоянки подводной лодки. Каррайт встретил его без особого энтузиазма – чувствовалось, что поручение доставить разведчика поближе к Советскому Союзу было отнюдь не тем, о чем он мечтал.

Над кормовой частью лодки возвышался огромный металлический ящик, отчего подводный корабль стал выглядеть неуклюжим и непривлекательным. Грин некоторое время задержался на палубе – неожиданно он почувствовал волнение: что это – самолет-амфибия, спрятанный внутри контейнера? В состоянии ли он помочь Грину миновать линию бдительности советской пограничной охраны?

Держась за скользкие и холодные поручни, Грин через рубочный люк спустился в лодку и направился в свое временное убежище. В офицерской кают-компании пил горячий чай с галетами пилот крошки-самолета, небольшого роста чернявый парень лет тридцати.

Грин закрыл за собой дверь каюты и, усевшись у столика, принялся изучать переданный ему Прайсом документ. Основной упор делался в нем на Ландышева и его институт, его помощников. Главная на этот раз задача – подобраться к Ландышеву.

Читая сейчас этот и другие документы, составленные специально для него, Грин не мог отделаться от впечатления, что для Прайса и Харвуда переход им советской границы почему-то не представляется рискованным и сомнительным. Они обращались к нему так, как если бы он уже проник за незримый и весьма опасный барьер. Почему это? Потому, что они уверены в нем, или потому, что им все равно, уцелеет он или нет? И кто может сказать, где, собственно, находится тот последний рубеж, проскользнув за который он окажется в безопасности? За врагами в России следят не только пограничники, чекисты, но и все советские люди – это Грин знал прекрасно, и это-то и беспокоило его сейчас.

С целью обеспечить подход к Ландышеву Харвуд, оказывается, заблаговременно принял кое-какие меры. Это оказалось весьма кстати. Грину теперь предлагалось, как только он доберется до Москвы, довести операцию против Ландышева до конца. Грин передернул плечами. «Довести до конца!» – легко сказать, но трудно сделать, крайне трудно, – это ему было ясно уже сейчас. Питать иллюзии значило подвергать себя огромной опасности, это Грин отлично усвоил уже много лет тому назад, как только пришел в разведку. Он долго изучал документы, запоминал указания шефа, запоминал фамилии, адреса…

Его тянуло немедленно взглянуть на амфибию, которой вскоре придется доверить свою жизнь, но он опасался помешать пилоту – парень, наверное, возится возле своего самолета, тоже беспокоится, переживает. Грин почувствовал страшную усталость и завалился спать. За перегородкой, в коридоре, шли последние приготовления, время от времени по переговорной трубе слышались отрывистые команды Каррайта или вахтенного офицера.

Когда Грин проснулся, на лодке стояла полная тишина. Он прошел в центральный пост – штурман молча показал ему разостланную на столе карту: подлодка шла на северо-восток, к полюсу.

Глава семнадцатая

Прошло несколько дней. И вот настала минута, когда Грину пришлось вслед за молчаливым пилотом пролезть через кормовой люк, забраться в тесную кабину самолета и ждать, что произойдет дальше. Ожидать – ничего другого ему и не оставалось. Снаряжение было заботливо, уложено в самолет. Лодка шла под ледяным полем, растянувшимся на добрую сотню миль, но, как показали приборы, впереди была обширная промоина, в которой можно будет всплыть. Каррайт нервничал. Грин понимал причины его волнения: во-первых, он боялся быть обнаруженным советскими патрульными самолетами, что грозило бы срывом рейса; во-вторых, он вообще боялся высунуть нос из-под покрова паковых льдов, ему, должно быть, мерещились всякие ужасы; в-третьих, следовало бы подойти поближе к советскому побережью, поскольку радиус действия самолета-амфибии Дулиттла невелик, но Каррайт на такое продвижение не решался, колебался, явно трусил.

И вот настала наконец минута прощания с подводной лодкой. Грин сидит в кромешной темноте и дышит в затылок чернявому парню, занявшему место спереди. Некоторое время пилот поддерживал связь с командиром лодки по телефону, но потом и эта связь была отключена – до старта оставались считанные минуты.

– Всплываем, – почему-то вполголоса сказал летчик.

Действительно, подводная лодка поднималась, льды остались позади. Лодка выровнялась и опять двинулась – в южном направлении.

Пилот включил зажигание, привел в действие какие-то механизмы, и в следующую минуту случилось то, чего Грин так давно ожидал и что все-таки показалось ему полнейшей неожиданностью: задняя стенка контейнера упала вниз и по ней скользнул самолет, – лодка ушла немного вперед и тотчас отвернула в сторону. Пилот запустил двигатель, огненные хвосты заплясали по воде, амфибия рванулась и с непостижимой скоростью помчалась на юг, рассекая килем темную полярную воду.

Они мчались к земле, к советскому берегу, буквально прильнув к воде, потом амфибия резко снизила скорость, погрузилась, правда, на весьма незначительную глубину и медленно направилась в устье реки, впадавшей тут в океан. Пилот то и дело на одну-две секунды поднимал перископ, пристально всматривался в окуляры. Грин и не заметил, как очутился посередине реки.

– Теперь смотрите вы, – сказал летчик хриплым от волнения голосом.

Светлые, еле заметные переливы волн плескались над самой головой, на реке, как и предвидел Грин, было безлюдно. По обоим берегам расстилалась зеленовато-серая, бескрайняя тундра, пустынная, поросшая оленьим мохом.

Все шло как нельзя лучше. Придуманный Грином трюк, по-видимому, оказался удачным: приблизившись к берегу на ничтожной высоте на летательном аппарате чрезвычайно малых размеров, развившем к тому же огромную скорость, кажется, удалось проскочить советскую границу незамеченными ни пограничной охраной, ни постами радиолокационного наблюдения.

Грин был почти спокоен, он знал конечный пункт путешествия в этой скорлупке – вот сейчас покажется озеро, обширное и глубокое… Но озера почему-то не было! Неужели он ошибся? Нет, нет, вот оно возникло на близком горизонте.

Самолет-амфибия всплыл и уже через минуту мчался по водной глади, но теперь это уже не был Северный Ледовитый океан, – Грин и его спутник находились на советской территории, на полуострове Ямал. На берегах озера не было заметно ни одной живой души.

– Давай, – произнес Грин, и пилот резко повернул к низкому озерному прибрежью.

Они пробирались еще, пока было возможно, когда же глубина уменьшилась до совершенно незначительной – амфибия остановилась. Разведчик взял свое тщательно увязанное снаряжение и прямо с борта шагнул в воду. Он пожал пилоту руку и стал осторожно выбираться на сушу. Он шел и чувствовал на себе безразличный взгляд летчика, который вот сейчас удерет отсюда и которому, собственно, наплевать на дальнейшую судьбу оставленного им тут разведчика. Грин выкарабкался на берег и оглянулся… Снова что-то замерло в груди, непривычно защемило, что это – трусость или предчувствие беды? Крошечный самолет-амфибия с почти незнакомым чернявым парнем на борту был сейчас единственным, что еще связывало его, Грина, с родиной, с Штатами… Летчик развернул машину, и через несколько секунд самолет поднялся в воздух и, распластавшись, почти задевая крыльями тихие волны озера, скрылся вдали, – он возвращался к подводной лодке Каррайта. Грин остался один.

Топор и пила-ножовка в парусиновых чехлах, ружье-двустволка тульского производства, потрепанная палатка, охотничьи боеприпасы, нож, соль, спички – вот, пожалуй, и все его снаряжение. При нем не было ничего американского, не имелось также кодов, шифров, средств тайнописи, ядов. Кроме паспорта на имя Иванова и нескольких справок, из которых следовало, что означенный Иванов является зоотехником и находится на полуострове Ямал в командировке, не имелось при нем и никаких других документов. Немного, именно столько, сколько, по его соображению, могло ему потребоваться, взял с собой Грин и денег в советской валюте. Ведь перед ним стояла пока что лишь одна-единственная задача – незаметно и в то же время как можно быстрей добраться до Москвы. Оружие, деньги, материалы – он получит после через своего заместителя и давнишнюю помощницу по работе в России Ирэн Грант, получит, когда уже очутится в Москве.

Грин осмотрелся. Вспугнутые появлением самолета птицы постепенно успокоились. Вдалеке он заметил небольшое стадо оленей, должно быть, где-то там находилось кочевье. Встреча с советскими людьми почти тотчас после проникновения на советскую территорию не устраивала разведчика, – он повернулся и, тяжело ступая, направился вдоль берега в южном направлении. Предварительно, еще в Штатах, он прекрасно изучил местность.

Надо миновать это обширное озеро и затем довольно изрядное расстояние пройти тундрой. Он заранее знал, что что будет нелегко, но прежде ему представлялось возможным проделать весь этот путь не спеша и не напрягаясь, однако на деле получилось не так – он оказался вынужденным без отдыха идти и идти вперед.

Почва пружинила, и часа через два Грин уже с трудом отрывал ноги от смешанной с мхом и кореньями хлюпающей земли. Грин все задавал себе вопрос, на который боялся ответить: почему он так старается обойти стороной замеченное им оленье стадо, действительно ли для него так уж опасно встретиться с одиноким пастухом-ненцем? Может быть, он просто боится, хочет во что бы то ни стало оттянуть первую встречу с советскими людьми после своего появления тут с рискованным заданием? Грин почувствовал, что окончательно выбился из сил. В небольшой ложбине, скрывшись от возможного наблюдения, он с наслаждением растянулся. Ходьба по тундре оказалась занятием мало привлекательным. Грин не позволил себе долго нежиться, – минут через сорок он был уже на ногах и продолжал свой путь. Какое-то подсознательное чувство, возможно, инстинкт хорошо натасканного хищника говорил ему, что следует как можно скорее оторваться от места проникновения на советскую землю. И он шел час за часом. Поздно ночью он свалился без сил и мгновенно уснул. Было холодно, пронзительная сырость пробирала до костей.

Так шли дни. Посмотрели бы теперь на Грина Уильям Прайс и Аллен Харвуд! Нелегко узнать холеного джентльмена в этом, гонимом страхом субъекте в высоких охотничьих сапогах, в потрепанном костюме, рубашке-косоворотке, с видавшей виды замызганной кепкой на голове, с густо обросшей физиономией.

Продвигался Грин, тщательно маскируясь на местности, всем существом своим боясь встречи с людьми, тайную войну против которых он вел. Порой им овладевал почти безотчетный ужас, заставлявший его с бессмысленным взором бежать по тундре, но все же инстинкт разведчика не изменял, Грин шел по маршруту, усвоенному наизусть. Иногда, боясь сойти с ума, он анализировал свои переживания, искал причины панического страха, – и тогда не мог не признать, что ему не хватает смелости, необходимой любому гангстеру и что в нем сказывается отсутствие привычки к опасности, которой ежедневно подвергается каждый его рядовой агент. На Ближнем Востоке он вел работу всегда в окружении сослуживцев, в Западной Германии – на положении победителя-оккупанта и в то же время благожелательного союзника. На этот раз все обстояло иначе, и от одной мысли Грина пробирала дрожь. Он уже не сидел в своем кабинете, а тайком крался по советской земле, под чужой фамилией, крался для того, чтобы выполнить приказ Прайса. Он не знал, как именно его выполнит, какими средствами и в каких условиях, но готов был на все, готов, если этого потребуют обстоятельства, не только обворовать, но и своими руками задушить или зарезать любого из перечисленных к списке Прайса советских ученых и в первую очередь, конечно, инженера Ландышева… Срыв выполнения задания на сей раз в представлении Грина означал для него не просто крушение шпионской карьеры, но и конец в физическом смысле – неважно от чьих рук, советских чекистов или подосланных Харвудом убийц. Как понимал Грин, выход ему оставался лишь один – идти напролом и таким образом добиться своего: денег, наград, возможности сбежать затем из этой страны за океан и зажить там в свое удовольствие. Однако принимать решения оказалось делом неизмеримо более легким, чем находиться в шкуре непосредственного исполнителя приказов Прайса и Харвуда. Теперь Грин отчетливо осознал это.

Следовало во что бы то ни стало преодолеть страх, и Грин благодарил судьбу за то, что она дает ему возможность до поры до времени побыть одному, привыкнуть к тому новому положению, в котором он очутился. Овладевавший им временами животный страх от мысли, что его могут разоблачить и схватить, он загонял глубоко внутрь и, наверное, оттого все более проникался злобой к тем, из-за кого по воле Прайса мог погибнуть, хотя ни одного из них он никогда в глаза не видел. Затаившись в очередной лощинке и наскоро глотая холодные мясные консервы, он с упоением предвкушал, как наконец доберется до них и заставит дорого заплатить за все пережитое им. Грин проклинал как в воду канувшего инженера Можайцева и с ненавистью думал о Годдарте, успевшем благополучно легализоваться в Москве, – он не мог ему простить того, что тот не сумел помешать побегу русского с завода в Брайт-ривер, после чего и начались все передряги.

Наконец настал час, когда Грин преодолел водораздел: река, на берег которой он вышел, текла уже не на запад и впадала не в Карское море, а несла свои воды на восток, в Обскую губу. По этому случаю посланец Харвуда достал из неприкосновенного запаса бутылку «Столичной». Отдохнув, он сменил изорвавшиеся охотничьи сапоги на запасные и не спеша побрел берегом дальше.

Он давно знал, что этот час наступит, еще в Штатах размышлял над тем, как однажды появится вот тут и будет с тоской и отчаянием осматриваться по сторонам, пытаясь отыскать какие-нибудь бревна, доски или деревья, срубив которые мог бы соорудить плот. Плот абсолютно необходим, сил для дальнейшего продвижения пешком не было. К тому же до Обской губы далеко и на то, чтобы добраться до нее пешком, ушло бы слишком много времени, которого в распоряжении Грина было в обрез. Ко всему прочему разведчику казалось, что путешествие на плоту избавит его от назойливого и опасного любопытства встречных людей – оно не будет выглядеть чем-то исключительным или даже подозрительным. Наоборот, стоит только ему появиться в первом же поселке вот так, пешим, оборванным и изможденным, как после кораблекрушения, – и он обязательно обратит на себя нежелательное внимание. Нужны деревья! Однако дерева не было, и снова пришлось тащиться, еле передвигая ноги по опротивевшей тундре.

На следующий день он наткнулся на крошечный домик, построенный, по всей вероятности, для охотников. Первый раз за последние дни Грин переночевал у очага, грелся у огня, нежился, ел горячую пищу, ночевал в тепле. А на рассвете он уже разбирал этот домик по бревнышку – все равно другого выхода не имелось, без плота о дальнейшем пути нечего было и думать. Весь день Грин лихорадочно работал, к вечеру плот удалось сколотить. Грин перебрался на него, разбил палатку. Волны подхватили суденышко и повлекли вниз по течению, туда, куда так страстно стремился Грин.

В Обской губе Грина подобрала рыбачья шхуна. Документы оказались в порядке: ударник коммунистического труда зоотехник Иванов командирован сюда с Камчатки с заданием: «изучить на Ямале опыт перегона оленей на далекие расстояния как в зимний, так и в летний период». Зоотехнику Иванову сочувствовали, его расспрашивали о Камчатке. Он отвечал не очень охотно, боясь попасть впросак. Неразговорчивость Грина рыбаки объяснили усталостью и оставили его в покое.

В Салехарде «зоотехник Иванов» приобрел билет на самолет и вскоре вылетел на юг. Он спешил. В Свердловске Иванов зашел в комиссионный магазин и купил себе отличный костюм, вместе с которым оказался обладателем и новых документов: зоотехник с Камчатки исчез, теперь появился гвардии полковник запаса Матвей Иванович Сырцов. Все это заранее подготовили остававшиеся в Москве его помощники, во всем этом чувствовалась пунктуальность Ирэн Грант. Казань, Горький, – отдохнувший, раздобревший, чисто выбритый «полковник запаса» проделал этот путь в самолете: зорко глядел на расстилавшуюся внизу необъятную советскую землю, сосал предложенные бортпроводницей конфеты и, настороженно озираясь, подкрадывался к Москве… Так добрался до Тулы. Здесь он отправился на автобусную станцию и оттуда уехал в Москву. Воспользоваться поездом поостерегся, показываться на столичных вокзалах, как и на аэродромах, считал весьма рискованным – можно было напороться на нежелательную встречу с кем-либо из знакомых, дипломатом или корреспондентом какой-нибудь иностранной газеты…

Автобус прибыл в столицу в конце дня. Грин попросил водителя высадить его, не доезжая до центра. Из первого же автомата он позвонил по телефону. Слышно было, как сняли с рычажка телефонную трубку, женский голос ответил. Грин тихо сказал:

– Ирэн?

Он отлично знал, что на другом конце провода Ирэн Грант, ему было нужно лишь, чтобы она услышала его голос, только и всего.

Она поспешно ответила:

– Да, да, все в порядке.

Он взял такси и отправился на Большую Тулинскую улицу.

Час «пик», народу не хватало места на тротуаре. Низко надвинув шляпу, Грин шел не спеша. Он видел, как у огромного серого дома остановилось такси, из которого вышла его помощница. Она заметила шефа и с наигранной поспешностью, расталкивая толпу, быстро пошла по тротуару. Грин двигался за ней на некотором расстоянии. Все спешили, у каждого свои дела, никто не обратил внимания на то, как хорошо одетая женщина незаметным движением обронила катушку, обыкновенную катушку, старую, неопрятную и уже почти без ниток. Никто на это не обратил внимания, за исключением «гвардии полковника запаса Матвея Сырцова». Грин-Сырцов остановился, сделав вид, что поправляет шнурки ботинок, и через полминуты свернул в переулок – записку, спрятанную в имевшемся в катушке тайничке, следовало прочесть немедленно. Грин проделал эту операцию с ловкостью фокусника и тихо, зло выругался: он чувствовал себя страшно уставшим, однако приходилось снова тащиться на противоположный конец гигантского города. Предстояла встреча с «почтовым ящиком», и это пугало, – а вдруг того засекли чекисты!

Грин оставил машину за несколько кварталов до нужного ему дома и пешком отправился дальше. Было уже темно, и его это устраивало как нельзя лучше. Он несколько раз прошелся по обеим сторонам улицы, но ничего подозрительного не обнаружил. Лишь после этого зашел во двор и постучал. Послышались шаркающие шаги, дверь отворилась, на пороге появился сухонький тщедушный старик, одетый в домашнюю пижаму. Включив в прихожей свет, старик ворчливо осведомился:

– Вам, гражданин, кого?

– Вас, – зло произнес Грин и быстро выключил свет. – У меня для вас посылка от Ирины Петровны.

– Давайте.

Разведчик молча подал старику ту самую катушку, которую недавно на Тулинской улице так удачно «обронила» Ирэн Грант.

– Подождите здесь, – с заметным испугом шепнул старик и исчез. Скоро он возвратился и вручил Грину небольшой ключ и шифрованную записку.

– Это все, – прошептал старик, открывая перед Грином дверь на улицу, он, должно быть, страшно боялся и спешил выпроводить опасного посетителя.

Грин ушел. Пройдя значительное расстояние, он рискнул остановиться, чтобы ознакомиться с содержанием адресованного ему послания, – оно было кратким, не отвечало на возникшие у Грина вопросы, и это ему не понравилось. Но он так устал, что даже не мог рассердиться на своих помощников, главное – у него есть пристанище: хозяева квартиры уехали на Крайний Север, а он будет проживать в ней на правах близкого родственника. По надежным, как ему казалось, документам. Поистине Ирэн Грант умеет находить нужных людей, хотя вряд ли польстившийся на деньги отсутствующий квартиросъемщик догадается, что за человек поселится в его квартире.

Автомобиль доставил Грина на одну из улиц неподалеку от станции метро «Сокол». Было уже поздно. Никого не встретив на лестнице, Грин тихо поднялся на третий этаж, без труда открыл ключом дверь квартиры номер семь. С помощью карманного электрического фонарика осмотрелся. Ничего подозрительного не заметил. По некоторым, одному ему бросившимся в глаза деталям, понял, что тут «наводила порядок» Ирэн Грант. Разделся и в тревожном раздумье сел у стола. Он чувствовал себя опустошенным в результате невероятного нервного напряжения последнего месяца и в то же время отчетливо понимал, что главное впереди…

Глава восемнадцатая

Работа в редакции журнала «Космос» давала возможность Годдарту-Егорову познакомиться с рядом советских ученых, но среди них не было пока тех, чьи имена сообщил ему Грин. Проклятая секретность русских и на этот раз встала перед лазутчиком преградой, преодолеть которую оказалось нелегко. Имена Ландышева и некоторых других намертво врезались в память агента Харвуда, но нащупать подходы к этим людям ему не удавалось. Больше того, он при всем его старании не смог даже получить каких-либо конкретных данных о работе интересовавших Прайса и Харвуда советских ученых.

Годдарт всем нутром чувствовал шаткость своего положения: время подгоняло его, однако проявить заметный интерес к занятым космическими проблемами выдающимся ученым, таким, как Ландышев, – он опасался. К тому же сказывалась явная недостаточность его специфической подготовки: в разведке Харвуда, естественно, сделать из него большого специалиста в вопросах астронавтики, астрономии, ядерной физики – не сумели, и теперь это обстоятельство могло подвести его, познания вновь испеченного эксперта-консультанта Егорова на деле оказались куда меньше знаний инженера Егорова, по документам которого Годдарт устроился на работу. На это могли обратить внимание. Лже-Егоров не сомневался, что рано ли поздно такой роковой для него казус может произойти, и мечтал о том, чтобы как можно скорее расстаться с «Космосом». Однако сбросить опасную маску инженера Егорова без разрешения свыше Годдарт не имел права. Он отлично понимал, что до тех пор, пока не будет завершена операция «Шедоу», об исчезновении из редакции нечего и думать. Сложилось крайне опасное положение, при котором вынужденное бездействие представлялось Годдарту рискованнее самого сложного агентурного дела.

Блестя золотыми очками, небрежно поглаживая длинную бороду, Годдарт-Егоров восседал за письменным столом, дружески улыбался, снисходительно похлопывал по плечу заходящих в редакцию молодых ученых и старался как можно меньше говорить на специальные темы.

Занятия в редакции оставляли много свободного времени, эксперт-консультант вовсе не был обязан сидеть в редакции с девяти утра до шести вечера и имел возможность по своему усмотрению распоряжаться рабочими часами.

Жил Годдарт по-прежнему в квартире Рахитова. Хозяин с семьей на лето поселился на даче, и потому лазутчик чувствовал себя в его квартире вольготно. Однако нервное напряжение последних месяцев сказывалось – оставаясь в четырех стенах, Годдарт часто хандрил, порой впадал в отчаяние и все чаще заглушал тревогу коньяком. Каждые вторник и пятницу он звонил по условленному номеру телефона, но каждый раз получал ответ, что для него «ничего нет». Все же настала минута, когда Годдарт получил приглашение приехать за «посылкой» для него «от Марьи Ивановны». Вот оно, начиналось! Годдарт доехал в метро до центра, там взял такси и отправился на Юго-Запад, туда, где далеко за город убегает к Внуковскому аэродрому чудесное шоссе, туда, где вдоль красавца проспекта выстроились прекрасные новые дома. От Ирэн Грант он кое-что знал о той, к которой сейчас направлялся и, говоря по совести, не был в восторге от предстоящей встречи… Это была женщина по профессии культурник-массовик, суматошно шумная, не очень умная, но очень жадная. Именно жадность и привела ее к моральному падению. В свое время Грин долго и внимательно изучал ее. Женщина проводила массовые занятия в клубах, парках. Она принадлежала к той категории работников-массовиков, которых русские не без основания называют «в два притопа, в три прихлопа», от работника-культурника в ней ничего не было. Деньги и вещи были тем богом, которому она поклонялась. Как уверяла Грант, эта женщина за соответствующую сумму, наверное, могла бы зарезать родного отца. Она прекрасно обеспечена – муж получает высокий оклад, и все же гонялась за любым заработком по всей Москве. Но и этого ей было мало – она стала спекулянткой, установила контакт с жульем в некоторых магазинах и с людьми, регулярно привозившими с Запада барахло с иностранными фирменными знаками, покупала и продавала оптом и в розницу. Это обстоятельство как раз и пугало Годдарта – за женщиной могла иметься слежка ОБХСС. Завербовал ее Грин. Он явился к ней домой в качестве покупателя, потом разыграл роль общественного инспектора-контролера, составил акт, пригрозил судом. В качестве «свидетеля» присутствовала при этом Ирэн Грант, предъявившая перетрусившей спекулянтке фальшивые документы. Понимая, что она «засыпалась», женщина согласилась выполнять поручения Грина, вряд ли даже отдавая себе отчет в характере этих поручений. Когда же она разобралась, что к чему, было поздно: Грин убедительно разъяснил ей, что она уже успела оказать значительные услуги разведке, и в случае отказа от дальнейшего сотрудничества пригрозил выдать ее органам государственной безопасности. Грин действовал наверняка – он хорошо изучил характер своей жертвы: она была слишком труслива и жадна, и когда он пообещал систематически выплачивать «вознаграждение», разговор завершился тем, что она дала подписку работать на разведку Харвуда.

Солнце нещадно жгло. У бочек с квасом стояли длинные очереди, Годдарт завернул во двор большого дома, быстро разыскал нужный ему подъезд. Квартира была расположена на первом этаже, а дверь в нее – в двух шагах от лифта. Это имело и свои преимущества – в случае чего можно было сделать вид, что пришел к кому-нибудь, проживающему повыше, по и свою отрицательную сторону – слишком часто у лифта торчали люди, особенно ребята-подростки, которым разведчик инстинктивно не доверял.

На этот раз в подъезде было безлюдно. Годдарт позвонил.

– За посылкой от Марьи Ивановны? – переспросила женщина, не проявляя желания вручить ему эту самую посылку. Она пригласила его занять место на стуле, у стола, продолжая пристально рассматривать.

– Да, да, я звонил вам, – подтвердил Годдарт и поло жил руки на стол. На мизинце правой руки сверкнул перстень с эмблемой. Женщина облегченно вздохнула – все в порядке. Но она не спешила, поставила перед Годдартом чай, без умолку болтала всякий вздор, не преминула сообщить о том, что муж – в продолжительной командировке. Годдарт отлично понимал ее, бесцеремонно рассматривал. Ей не больше тридцати пяти, крашенная под блондинку, под густым слоем пудры виднелась частая сеть склеротических прожилок, придававшая ее лицу неприятный синеватый оттенок. Явно желая установить с посетителем близкий контакт, она извивалась перед ним, «выламывалась». Годдарт выпил чаю и уже минут через десять решительно встал. Женщина поскучнела. Принесла с вешалки пиджак, новенький, по его росту. Он ни чуть не сомневался, что эта продувная особа основатель но прощупала пиджак в поисках записки и, наверное, была сильно разочарована – ни клочка бумажки в пиджаке не нашлось, тайна, связанная с «посылкой от Марьи Ивановны», прошла мимо нее. И какая тайна!

Добравшись до «дома», то есть до квартиры Рахитова, Годдарт немедленно отпорол подкладку, обработал ее специальным составом, и в одном месте на материи четко проступили столбики цифр. Расшифровав приказ Грина, Годдарт долго сидел в глубокой задумчивости. Указание приступить к делу, которое он с таким нетерпением ждал, повергло его в недоумение и основательно напугало. Он давно знал: начинать придется с Ландышева – и еще до перехода советской границы был осведомлен, с чего придется начинать, – Харвуд оказался не дурак, он не очень-то верил в то, что Можайцев безропотно будет иссушать свой мозг на потребу Прайса, и запасся, как ему казалось, убедительным аргументом, с помощью которого надеялся воздействовать на изобретателя. Однако обстоятельства неожиданно коренным образом изменились, и теперь эти «аргументы», вместо того чтобы помочь Харвуду шантажировать Можайцева, должны были обеспечить успех в операции против инженера Ландышева. Харвуд, по мнению Годдарта, оказался вдвойне провидцем, и это счастливое обстоятельство избавляло его, Годдарта, от необходимости самому придумывать подходы к Ландышеву. Все представлялось весьма просто – получив долгожданный сигнал действовать, он тотчас разыщет актрису Оксану Орленко, и все будет в порядке, она выполнит любой приказ, ей отступать некуда. С такой мыслью Годдарт давно сжился. Однако в этот план Грин почему-то внес дополнение: прежде чем встретиться с артисткой и попытаться принудить ее к выполнению задания Харвуда, Годдарту предписывалось установить контакт, встретиться лично с агентом по кличке Джим и обеспечить себе его помощь. Затем последовало новое указание – к Орленко подобраться через Джима, а не непосредственно.

Годдарт не на шутку встревожился. Кто мог поручиться, что этот проклятий Джим не изменился и не стал известен чекистам? Как Грин мог ручаться, что тот не провалился и не попал под наблюдение чекистов? Почему именно он должен пойти на встречу с Орленко? Стало быть, Грин заранее сомневался в том, что Годдарту удастся самому завербовать жену инженера Ландышева… Но почему? Какие у Грина основания не доверять ему? Черт возьми, ему-то хорошо отсиживаться в припасенной для него норе и отдавать непродуманные приказы. Встреча с каждым лишним человеком грозит лже-Егорову большой опасностью, и идти очертя голову на свидание с агентом, не будучи уверенным даже в необходимости этого знакомства, он просто не мог.

Годдарт попытался поставить себя на место Грина и проследить за ходом его рассуждений…

К Оксане Орленко с улицы не придешь. Провал у Орленко может зачеркнуть всю операцию «Шедоу», и Грин отлично это знает. А раз так, то приказ установить личный контакт с неведомым ему Джимом следует расценивать только как неверие в силы и способности Годдарта. Но почему же все-таки он, Годдарт, должен идти на такой риск? К тому же помощь Грина в деле с Орленко и затея с агентом снизят значение будущих успехов Годдарта в глазах Прайса и Харвуда и, естественно, отразятся на сумме вознаграждения, которую он надеялся получить по возвращении в Штаты.

Разведчик снова отправился на юго-запад. На этот раз культработник должна была проявить активность и передать его шифровку дальше, не дожидаясь, когда за ней кто-то явится.

Женщина опять пыталась кокетничать, но Годдарт решительно осадил ее, напомнил ей об обязанностях, о безоговорочном послушании.

В редакции Егоров сказался больным и безвылазно засел дома.

Через несколько дней раздался звонок. Годдарт открыл дверь – на пороге Ирэн Грант. В глазах очаровательной «Ирины Петровны» было нечто, не предвещавшее ничего хорошего.

Она пробыла в квартире с полчаса. Разъяснений Годдарт так и не получил, но приказ был подтвержден. Действовать предлагалось немедленно. Информацию о Джиме разведчик получил от Грант исчерпывающую. О предстоящем посещении Годдарта тот предупрежден. Грин не отказал себе в удовольствии сделать Годдарту выговор за недопустимую потерю времени, – тот проглотил пилюлю молча.

Ирэн Грант ушла с неутихшей яростью. Она очень спешила и не заметила в толпе прохожих молоденькую девушку, красивую, с бледным нервным лицом, приспущенными на лоб волосами. Это была подруга аспиранта Тимура Рахитова студентка Марина Нарежная. Именно в этот день Тимур договорился встретиться с ней. Она приехала несколько ранее условленного часа и терпеливо поджидала Тимура неподалеку от подъезда, – подниматься в квартиру не решалась, не желая встречаться наедине с антипатичным инженером Егоровым, которого, как она это хорошо знала, не уважал и ее друг. Она ждала уже минут двадцать. Тимура пока не было. И вдруг девушка увидела вышедшую из подъезда Ирину Петровну. Для Марины было несомненно: эта странная женщина приходила в квартиру Рахитовых, других знакомых у нее тут не имелось. А раз так, то к кому же она приходила? Сам Рахитов вместе с женой находился на даче и в городе последний месяц почти не появлялся, с Егоровым она незнакома и сидеть с ним, неизвестным ей человеком, по крайней мере двадцать минут, она никак не могла. Следовательно, она приходила к Тимуру. Пылкое воображение девушки мгновенно нарисовало ей картины, от которых у нее заныло сердце, но в этот самый миг она увидела Тимура, стремглав соскочившего с подножки троллейбуса. Как же так?

– Марина, что случилось? – спросил юноша.

Она безмолвно протянула руку вперед, туда, где по тротуару быстро удалялась стройная молодая женщина. Тимур узнал ее.

– Ирина Петровна… – с недоумением протянул Тимур. – Ты поссорилась с ней?

– Нет, просто мне на миг, ну на самую чуточку показалось, что ты уже давно дома, – неохотно призналась девушка. – С кем же еще она могла провести там столько времени?

Выслушав ее, юноша задумался: «В самом деле – к кому же она приходила? С кем была все то время, пока Марина ждала меня у подъезда? В квартире, наверное, один Егоров… Но в таком случае – они знают друг друга? Однако почему же, как только появился Егоров, Ирина Петровна куда-то исчезла и ни разу больше не показывалась в нашей квартире? А что, если Егоров – ее друг и она-то и рекомендовала его отцу? Но к чему же такая скрытность, почему отец ни разу не проговорился об этом? Почему он упорно выдает Егорова за своего друга детства, хотя на протяжении всей жизни Тимур ранее ни разу не слышал от него об этом друге? Да и мать как-то призналась, что Егоров и ей абсолютно неизвестен. Что же все это может значить?» Итак, прежде всего следовало удостовериться, дома ли Егоров. И затем – скажет ли он о приходе этой женщины? Если увидеться с инженером, к примеру, вечером или на следующий день и он промолчит о ее визите, это можно объяснить забывчивостью, но если он ничего не скажет сейчас, через несколько минут после ее ухода, тогда придется думать о чем-то серьезном. Юношу оглушила неосознанная еще тревога, его охватило беспокойство, причины которого он пока что не мог бы объяснить.

– Пошли, – сказал он Марине, взяв ее под руку. – О том, что мы видели сейчас Ирину Петровну, – ни слова. Так надо.

Они поднялись в квартиру. Инженер Егоров был дома, со скучающим видом просматривал журналы. О посещении Ирины Петровны он не обмолвился ни одним словом. Это была вторая ошибка, допущенная им за последние дни.

Волей-неволей приходилось ехать к Джиму. Поздно вечером Годдарт занял место в вагоне электрички и отправился на станцию Кратово.

За окном пламенел закат, над полями, вдоль самой кромки горизонта нависла малиновая дымка. Деревья по обеим сторонам железнодорожного полотна стояли, не шелестя ни одним листочком, умиротворенные. По дорогам, кое-где пересекавшим путь электропоезду, шли машины, за ними еле заметно курчавилась пыль. Массивы колхозных полей влажной зеленью стлались и слева и справа, скрывались вдали, сливались с вечерним небом. Годдарта не влекла к себе красота природы, его мысли сейчас были заняты исключительно предстоящей встречей. Интуицией старого шпиона он чувствовал, что эта встреча представляет собой начало нового этапа в его жизни, важного и крайне опасного, полного риска не сегодня так завтра быть схваченным чекистами, разоблаченным кем-либо из советских людей, разоблаченным, несмотря на тщательную маскировку и все предосторожности.

После свидания с Ирэн Грант Годдарт отчетливо себе представлял, что за человек агент, к которому ему пришлось-таки ехать. Джим обрел в его представлении зримые формы, плоть и кровь, и, еще не видя его, лже-Егоров, казалось ему, мог бы описать внешность и повадки этого страшного человека. Теперь он немало знал о нем… Но, в сущности, биографию Джима – если верить Ирэн – можно пересказать в нескольких словах. Родился и рос в семье служащего в районном городишке. Были у него братья, сестры, работали, учились. Он не хотел ни учиться, ни трудиться… Пьянство, буйство, озорство были его стихией. Сначала подружился с ножом, а потом раздобыл где-то наган. Старшие в семье его боялись – еще убьет!

Милиция никак не могла поймать с поличным. Наконец поймали. Увещевали: ведь из трудовой семьи, и паренек способный, мог бы учиться… Все бесполезно. А «дело по обвинению» все росло и росло. Осудили. Лето тысяча девятьсот сорок первого года встретил в тюрьме. Другой от стыда сгорел бы, испугался – он нет, чувствовал себя в тюрьме, как рыба в воде: характеры новых дружков близки и понятны. А о совести теперь можно было и не вспоминать: отныне у него появились личные счеты с Советской властью, с советскими людьми – они же упрятали его в тюрьму! Посадили за решетку! Когда началась война, заключенных стали эвакуировать на восток – он сумел в дороге сбежать и пробрался в родные места. Прятался в огородах, ждал прихода гитлеровцев. Дождался. Немцы зачислили его в зондеркоманду, и он принялся расстреливать попавших в лапы оккупантов партизан, уничтожать советских людей, заподозренных в симпатии к своей родине. Потом, когда гитлеровцев разбили, подался на Запад и очутился в лагере для перемещенных. Там его подобрали американцы. У них прошел курс обучения шпионским наукам. Удачно выполнил несколько заданий американской разведки. Хозяева убедились: этот не подведет, хитер, коварен, жесток, человека убить для него пустячное дело. Кончилось тем, что после очередной переброски на советскую территорию его тут и оставили, «в резерве», прикрыв новой легендой, под новой фамилией. Он осел на станции Кратово, обзавелся семьей. Замаскировался надежно – как уверяла Грант. Но Годдарта это ее заверение мало утешало.

Глава девятнадцатая

Как обычно, гостей в этот день на даче артиста Александра Лучепольского было много. Человек блестяще одаренный, прекрасный певец, хозяин к тому же умел мило острить и хорошо рассказывать забавные истории. Происшествия, о которых он мог говорить увлекательно и подолгу, всегда выдавались за истинные и главным образом из жизни самого прославленного артиста. Друзей Лучепольский имел великое множество, и покоя они ему не давали. По воскресеньям, особенно в погожие дни, они приезжали к нему целыми компаниями, и не только артисты, коллеги, так сказать, но и люди самых различных профессий, склада ума, наклонностей и характеров.

Полковник государственной безопасности Соколов, старый приятель хозяина, любил бывать здесь. У Лучепольского можно было часами сидеть в стороне, с книгой в руках, без опасения быть потревоженным: тут всегда толпилось много людей, отлично знавших друг друга, а партии для игры в преферанс прибывали из Москвы уже укомплектованными. Соколов любил отдыхать здесь и чувствовал себя уютно и непринужденно среди друзей и знакомых Лучепольского, людей в большинстве незаурядных, интересных.

А машины все подходили и подходили к даче. Сегодня день у Лучепольских особенный: сын прославленного артиста Андрей всего несколько дней назад получил ученую степень доктора физико-математических наук, а его научная работа о естественных спутниках планет – Государственную премию. Поздравить молодого ученого приехали его друзья, товарищи по работе. Андрей, такой же, как отец худощавый, с тонким лицом, с которого не сходила несколько сконфуженная улыбка человека, попавшего в переплет, приветливо смотрел на гостей из-под по-девичьи пушистых ресниц, пожимал руки. Соколов понимал его состояние сейчас: присвоение ученого звания доктора наук дает ему возможность осуществить заветную мечту – принять участие в изучении космоса непосредственно с борта межпланетной орбитальной станции. Ландышев – главный инженер проекта такой станции – привлек Андрея Лучепольского к практической подготовке будущей экспедиции «в окрестности Земли». Но это обстоятельство, так же как и само существование «проекта Ландышева», хранилось в глубокой тайне. Соколов знал, что пройдет не так уж много лет, и с поверхности Земли на точно рассчитанную орбиту будут выведены специальные ракеты – контейнеры… Там, в безвоздушном пространстве, где небо не голубое, а черное и откуда планета наша видится как окутанный зеленовато-розовой дымкой шар, под руководством Ландышева будет собрано невиданных размеров сооружение с обсерваторией, лабораториями… К причалу межпланетной станции станут швартоваться ракеты с людьми. Оттуда специальной конструкции космические корабли отправятся к планетам солнечной системы. Возможность старта космических кораблей не с Земли, а непосредственно с межпланетной станция откроет перед учеными колоссальные перспективы, а возможность такая вполне реальна, ведь там не будет нужна при старте вторая космическая скорость в 11,2 километра в секунду для того, чтобы преодолеть силу притяжения Земли, а раз так, то и космонавты не будут испытывать чрезмерных перегрузок, и горючего потребуется неизмеримо меньше.

Артист Лучепольский так и не сумел привыкнуть к тому, что Андрей пошел в жизни другой дорогой, ему это до сих пор казалось невероятным. Еще когда Андрюша учился делать первые шаги по квартире – отец пытался пробудить в нем интерес к пению. Он был уверен – его сын будет певцом. Но получилось по-другому, вместо музыки Андрюша пристрастился к алгебре, логарифмам, а потом и к изучению звезд, галактик… Отец терпеливо ждал, когда пройдет его «детская блажь», однако увлечение оказалось не блажью, а призванием – надежду видеть сына на сцене, преемником своей славы, пришлось оставить. Андрей оказался талантливым ученым – это и примирило отца с его выбором и породило искреннее уважение к нему, к его упорному труду.

Гости все прибывали. Приехал профессор Свиридов – председатель Комитета по космонавтике, вслед за ним появились физик Ясный, геолог Лучинин, редактор журнала «Космос» профессор Желтовский… Стало тесно и шумно, как за театральными кулисами в часы удачной постановки. Александр Лучепольский был в восторге, он и не подозревал о сокровенной тайне сына, о его мечта покинуть Землю, прекрасную, обжитую, хотя и не очень спокойную, и поселиться в безвоздушной бездне. Отец и сын в этот час были счастливы, но каждый по-своему.

Профессор Желтовский, близорукий, всегда несколько растерянный, и сюда приехал, не расставшись с портфелем. Уединившись на садовой скамейке, принялся вычитывать и править гранки очередной статьи для журнала.

– Не успеваю, – вздыхал он, посматривая в сторону друзей. Он говорил правду: служебных и общественных обязанностей, «нагрузок» у него было больше, чем у кого-либо другого, как говорили, главным образом потому, что он не умел от поручений отказываться, был слишком податлив.

Постепенно возле Желтовского образовалась группа, начались споры по различным проблемам. Обрывки разговора долетали до расположившегося неподалеку полковника Соколова. Лучепольский-младший говорил о загадках так называемых «стационарных звезд». Известно, что в этих звездах время от времени происходит мгновенное высвобождение энергии, или, попросту говоря, взрывы, по мощности превосходящие иногда взрывы водородных бомб в миллиарды раз! Лучепольский говорил о технике сверхскоростного фотографирования происходящих во Вселенной явлений: в Советском Союзе создана растровая камера, которая дает сто миллионов кадров в секунду. Скорость съемки этой камерой настолько велика, что за время экспозиции одного кадра космическая ракета сместится всего лишь на две десятых миллиметра. Такую камеру следует включать на чрезвычайно короткое время: пленку, снятую всего за одну секунду, пришлось бы просматривать целую неделю.

Соколов вышел за ограду. День обещал быть превосходным. Хотя шло к осени, солнце продолжало греть вполне добросовестно, по-прежнему ласково, там и сям виднелись спешащие от станции группы москвичей со свертками, корзиночками.

Соколов прислонился к изгороди и задумался. Мысли соскользнули на темы, близкие ему по службе… До каких пор Харвуд будет держать маршрут «Дрисса» в резерве? Значение маршрута «Дрисса» с каждым днем вырисовывалось все отчетливее. Теперь, когда усилиями капитана Пчелина «окно» на нашей западной границе было обнаружено, с него не спускали глаз чекисты в Пореченске, пограничники и с застав вдоль Буга и с контрольно-пропускного пункта. Однако сколько они ни следили – ничего нового не заметили. Вывод напрашивался сам собой – маршрутом «Дрисса» разведка Харвуда пользуется редко, в особых случаях. Проход этим маршрутом агента, убившего женщину, которая его сопровождала из-за кордона, и тяжело ранившего лейтенанта-пограничника, свидетельствовал, по-видимому, о том, что лазутчик этот не был рядовым и прибыл к нам для выполнения какого-то серьезного задания.

Ксендз Чонка после отъезда Ванды в Минск первое время был очень обеспокоен, – должно быть, боялся, что девушка много знает и захочет выдать его, но, не обнаружив за собой слежки, «пришел в норму». Одинокую часовню в глубине парка он не посещал, и новых его встреч с «пани Марией» не отмечено.

Соколов ее заметил, как подошла жена.

– Посмотри-ка, кто там едет в «Волге»? Никак твой Ландышев? Я давно хотела хоть краешком глаза взглянуть на его жену.

Соколов хорошо знал инженера, поскольку они встречались в разное время; помнит еще Ландышева ведущим специалистом научно-экспериментальных мастерских, а теперь Ландышев главный инженер «космического проекта». Высокий, с несколько замкнутым выражением сурового лица, он на первый взгляд не особенно располагал к себе. В научном мире его знали как широко образованного инженера, внесшего немало нового в то дело, которым ему довелось заниматься. В журналах печатались его статьи, где наряду с заманчивыми проблемами он развивал весьма интересные мысли. Вместе с тем его выступления в печати оставляли у читателей чувство неудовлетворенности – автор всегда как бы чего-то недоговаривал. Ландышева упрекали за это, он отмалчивался, и Соколов знал почему – инженер работал в сфере, не подлежащей гласности, и именно это обстоятельство обязывало его быть сдержанным.

До сравнительно недавнего времени знакомые считали Ландышева убежденным холостяком, чуть ли не женоненавистником – таким он сделался после неудачной попытки создать семью лет десять назад. Однако с некоторых пор Ландышев изменился и часто бывал на людях с женщиной, с которой познакомил его вот здесь же артист Александр Лучепольский. Поженились они совсем недавно.

Оксана Орленко выступала в концертах, пела по радио. Голос ее, мягкий, задушевный, принес ей популярность, известность. Оксана Орленко – это имя в мире искусства кое-что значило. Нет, не зря ей покровительствовал сам Александр Лучепольский – пела она поистине чудесна Много говорили и о красоте артистки.

Соколов отошел в сторону, хотел без помех рассмотреть жену инженера, но Ландышев заметил его.

– Не прячьтесь, полковник, – произнес он, широко улыбаясь. – Ксана, разреши представить тебе моего старого друга Ивана Ивановича, я тебе много раз говорил о нем…

Орленко улыбнулась и протянула Соколову руку. Она ничего не сказала. Полковник Соколов ответил ей крепким рукопожатием и поднял на нее глаза. Вот в этот, кажется, миг он и разглядел Оксану Орленко! Прежде всего его поразили ее глаза, – таких он ранее не видел: зеленые, с широкими темными зрачками, в глубине которых, казалось, билось пламя то ли страсти, то ли невысказанного желания… Зеленые, как уральские самоцветы, глаза женщины сверкали на мраморной белизны лице, обрамленном гладко причесанными огненно-красными волосами.

При всем том Соколов никак не мог отделаться от непонятного, ранее незнакомого ему ощущения: во взгляде Оксаны Орленко, устремленном на него, он почувствовал вопрос. О чем?

Орленко взяла его под руку, и полковник еле расслышал, как она задумчиво прошептала, точно выдохнула: «друга»… – в ее голосе ему почудилось сомнение. Почему? Он вспомнил все, что говорили о ней, а знать о человеке близком Ландышеву ему было не безразлично. Соколову хотелось лучше понять эту молодую женщину. Но, к сожалению, он просто растерялся – его ошеломила ее непривычная красота и озадачило волнение. Лучепольские выскочили встречать гостей: в их доме Оксана была почти дочерью, здесь ее приласкали, оценили, помогли стать на ноги, тут она подружилась с Ландышевым…

Соколов на какую-то минуту остался один и попытался разобраться в нахлынувших на него мыслях, ответить себе на назойливо возникавшие вопросы… Да, так что же все-таки он знал о ней?

Отец и мать были актерами. Жили в Киеве. В сорок первом гитлеровцы угнали их в Германию. Оксане было тогда всего несколько годочков. В Германии супругов Орленко пригнали на рынок, – это был своеобразный рынок: на нем торговали рабами. Орленко тоже были рабами, и их продали тому, кто больше дал. На глазах ребенка угасла ее мать. Немцы не хотели тратиться – зарыли без гроба. А отца вскоре загрызли специально натренированные хозяйские собаки за то, что он попытался повеситься, – такое своеволие жестоко каралось: ведь немец-хозяин заплатил за него сколько-то там марок и потому он был властен над жизнью попавшего к нему в рабство советского человека. Вспомнить, подумать об этом спокойно нельзя: полно, да могло ли такое быть? Было, и совсем недавно, с миллионами наших людей было такое. Кое-кто на Западе и сейчас не прочь бы взяться за старое, забывать об этом опасно. Но вернемся к Оксане. Она осталась одна. Ее сдали на военный завод, – там, в подземных цехах, без солнечного света и воздуха копошились наши советские дети: гитлеровцы заставляли их работать, заставляли даже их, наших детей, помогать им воевать против нас! Потом девочка очутилась в лагере за колючей проволокой среди множества детей и взрослых, с нетерпением ожидавших возвращения на родину. Оксана тоже ждала, однако вместо того их послали еще дальше на запад, прочь от наступающих солдат Советской Армии. Когда война окончилась, для Оксаны ничего не изменилось, лишь охранники говорили теперь не на немецком, а на английском языке.

В лагере вербовали для отъезда в Америку. Люди, с которыми Оксана дружила, завербовались, их чем-то запугали, убедили, что в Советском Союзе, на родине, они найдут скорую, без суда, смерть. Вместе с ними за океан уехала и Оксана.

Что же с ней произошло там, за Атлантикой? В поисках куска хлеба скиталась по всем штатам государства янки и наконец поняла: ее обманули, она снова оказалась на положении рабыни! Вся свобода, которой так кичатся капиталисты США, для нее лично свелась к свободе выбора: по доброй воле умереть с голода или же за гроши продать свой труд и красоту. Ей жилось тяжко… В те дни она, еще девочка, вышла замуж, но с семейной жизнью у нее почему-то не получилось. Ей удалось уехать в Европу, добраться до Финляндии, а уж оттуда репатриироваться на родину. Вот тут-то судьба и столкнула ее с Лучепольским, открывшим в ней чудесный талант певицы, давшим ей возможность получить музыкальное образование, найти призвание. Вот, кажется, и все, что рассказывали полковнику Соколову об этой женщине, поразившей его оригинальной красотой и чем-то, чему он пока не находил наименования.

К даче подошла очередная автомашина, на этот раз такси. Из автомобиля выбрался и направился к калитке высокий, несколько тучный мужчина с длинной холеной бородой, в очках, сверкавших золотой оправой.

– Я из редакции журнала «Космос», – отрекомендовался солидный мужчина. – Мне необходимо видеть профессора Желтовского.

Желтовский уже увидел его со своей скамейки, размахивал исчерканной вдоль и поперек статейкой, кричал:

– Борис Львович, идите сюда! – Он в этот момент о чем-то беседовал с Ландышевым. К ним подошла Оксана Орленко.

– Разрешите представить вам сотрудника моей редакции инженера Егорова, – произнес Желтовский, обращаясь к ним.

Годдарт-Егоров осторожно, точно боялся сделать больно, пожал руки Ландышеву и Оксане. Мог ли инженер Ландышев подумать, что пожимавший его руку человек в этот момент был наполнен ликованием, что все в нем буквально трепетало от сознания успеха: вот они – рядом с ним, Ландышев и Орленко, теперь оставалось только не выдать себя неосторожным словом, жестом, взглядом.

Желтовский продолжал:

– Видите, угнетаю я Бориса Львовича, без выходного оставляю… Гоняю, заставляю ехать черт те куда, – довольный собой, благодушно посмеивался, подбирал мате риалы, совал их Егорову.

Ландышев спросил с интересом:

– Это ваши статьи были напечатаны о новых сверхстойких материалах для двигателей космических ракет? Давно как-то читал…

Егоров-Годдарт с достоинством поклонился:

– Да, мои.

– Очень любопытные высказаны вами соображения, хотя кое с чем я и не согласен, – продолжал Ландышев.

– А вы встретьтесь и найдите истину, – подсказал Желтовский с лукавинкой в тоне. – Еще древние справедливо утверждали: истина рождается в споре.

Егоров с готовностью поклонился. Ландышев сказал:

– Что же, как-нибудь…

Лучепольский любезно просил Егорова остаться, но тот поблагодарил и решительно отказался – надо сдавать материал в типографию, и без того опоздали. Желтовский виновато вздохнул: «А все я не успеваю, хоть разорвись», – и сокрушенно развел руками.

Годдарт-Егоров раскланялся и уехал. Желтовский заметил:

– Исключительной скромности товарищ.

Позже Соколов слышал, как он говорил Ландышеву:

– Борис Львович – знающий инженер, аккуратный до педантичности. Я его, извините, нарочно сюда вытащил, хотел показать вам, ведь в вашем «проекте» опытные люди нужны, не так ли?

– Пожалуй…

– Да и ему-то нечего отираться в редакции, возиться с бумагами, пора возвращаться к живому делу, – продолжал Желтовский, уверенный, что он умно и на пользу делу проводит свою линию: и Ландышеву хорошо, и Егорову на пользу.

– Скажите, а разве инженер Егоров осведомлен о том, чем конкретно занимается товарищ Ландышев? – обратился Соколов к Желтовскому.

Профессор в негодовании отрицательно потряс головой.

– Нет, что вы! Егоров об этом не имеет ни малейшего представления. Это исключительно моя инициатива. Мне думается, что Николай Кузьмич, – Желтовский кивнул в сторону Ландышева, – нуждается в опытных, талантливых помощниках.

Соколов хотел еще что-то сказать, но не успел – кто-то тронул его за локоть. Соколов оглянулся, – мимо прошел капитан Пчелин. Соколов направился за ним к выходу. Когда вышли за ограду, Пчелин тихо сказал:

– Генерал прислал за вами, товарищ полковник. Пытались дозвониться, ничего не вышло – кто-то здесь повис на телефоне.

– Где же машина? – спросил Соколов, осматриваясь.

– А во-он, за углом… Не хотел, чтобы бросилось в глаза, мало ли что…

Они незаметно покинули дачу. Автомобиль мчал их в столицу.

– Что же все-таки случилось? – спросил Соколов Пчелина.

– Возвратился майор Русаков.

– Наконец-то!

Почему-то назойливо в голову лез приезжавший к Желтовскому инженер Егоров: кто, собственно, этот человек, откуда он взялся, не с умыслом ли появился сегодня у Лучепольских как раз тогда, когда там находился Ландышев? Интересно – почему Егоров сменил практическую инженерную работу на литературную? Почему он именно в «Космосе»? Может, от излишней мнительности грызет Соколова зародившееся сомнение, а все-таки проверить Егорова надо.

Генерал Тарханов сказал:

– Я внимательно просмотрел ваши предложения и, к сожалению, вынужден отклонить их, Иван Иваныч.

Полковник Соколов помрачнел. Тарханов успокаивающе заметил:

– Во сто крат лучше огорчиться вот здесь, в моем кабинете, чем после, наделав промахов. Так-то… Начиная любую агентурную операцию, руководство иностранной разведки не ставит нас об этом в известность и никаких данных о пей не сообщает, – это элементарно. И когда такая операция замышляется и начинается, мы обычно не имеем о ней представления. И тут удивляться нечему, иначе и быть не может. Потом начинает постепенно проясняться, где-то показывается кончик веревочки, и наша задача – не упустить момент, ухватиться за тот кончик и размотать всю затею иностранной разведки.

Мне кажется, вы не все учли, работая над своими предложениями. А мне, признаюсь, последние дни покою не дают кое-какие тревожные мысли. Давайте вместе посмотрим, какая картина вырисовывается. – Тарханов слегка стукнул ладонью по лежавшим перед ним документам. – Вот заключение наших крупных ученых: Можайцев работал в сфере, общей с Ландышевым. Но… изобретение Можайцева имеет одну важную особенность – оно по сути своей направлено как раз против всего того, чему посвятил свою жизнь инженер Ландышев. Точнее – оно направлено на создание возможности, подчеркиваю это, Иван Иваныч, – уничтожить плоды всей научной деятельности Ландышева, уничтожить не в отвлеченном понятии, а буквально. Заключение специалистов не оставляет на сей счет ни малейших сомнений.

После непродолжительного раздумья он продолжал:

– Можайцев работал на Прайса, но вот он почему-то от Прайса скрылся, и тот не получил ни установок, ни документации по ним… Понимаете… Агрессивное предназначение установок Можайцева очевидно. Что же происходит дальше? Прайс и Харвуд – мы знаем это – попытались схватить Можайцева в Норвегии, но неудачно. Прайс остался ни с чем. Та-ак… На первый взгляд представляется пустым занятием гадать, что же все-таки должен был делать Прайс в его положении. Но так может показаться только на первый взгляд. Вот это мнение ученых дает нам в руки кончик ниточки, и мы с вами не имеем права сейчас отбросить как несущественный тот факт, что вся работа Можайцева была направлена против Ландышева. Случайность ли это? А что, если Прайс с самого начала нацеливал установки «М-1» против результатов труда Ландышева? А если это так, то положение меняется, и мы обязаны особенно внимательно собирать и анализировать факты. Какие факты я имею в виду? Если допустить предположение, что Прайс с помощью установок Можайцева имел в виду ударить по «проекту Ландышева», то есть по советской программе создания обитаемых и управляемых человеком космических кораблей, то следует ответить на другой вопрос, который при этом возникает: стало быть, Прайс знает, и уже давно, чем именно занимается Ландышев. А дело, насколько я понимаю, обстоит именно так, иначе ему просто незачем было бы возиться с установками Можайцева, на кой черт они ему нужны… В такой ситуации у нас с вами не может быть уверенности в том, что где-то, когда-то мы с вами не просмотрели и Прайс сумел получить нужную ему информацию, заинтересовавшую и в то же время обеспокоившую его. Здесь нам с вами есть над чем подумать.

Дальше… Мы с вами немало говорили о заброске к нам агента маршрутом «Дрисса». По вашему мнению, иностранная разведка этим самым активизировала свою деятельность в районе Пореченска. Возможно, возможно, но в данном случае для нас имеет значение и другое… Обратите внимание, Иван Иваныч, агент заслан к нам почти тотчас после неудачи Прайса с Можайцевым в Норвегии. Что это – опять случайность, совпадение? Н-не знаю. А что, если не совпадение?

Затем мы с вами знаем, что какое-то время у нас, здесь, промышлял Грин. Нам известно, что он за фигура для Харвуда. Он покинул пределы Советского Союза тоже вскоре после провала Прайса с Можайцевым, уехал на неизвестный нам срок в Штаты. Что, и тут совпадение? Что-то многовато таких «случайных совпадений», не правда ли? Мы с вами неоднократно говорили об отъезде Грина в Штаты, и я, признаться, никак не мог уловить связь между этим его отъездом и преступными каверзами Уильяма Прайса, хотя в душе чувствовал: связь должна быть! Так вот, Иван Иваныч, сегодня мне известно – Грин уже пробрался на советскую территорию, на этот раз тайком, нелегально, чтобы мы не знали.

Генерал встал и подошел к огромной, во всю стену, карте СССР.

– Мы с вами допускали мысль, что он может вернуться в Советский Союз и нелегально. Вставал вопрос – где же он в таком случае перейдет границу? Мы запросили пограничников, заставы, посты наблюдения… Тщательно изучили представленные нам материалы, и оказалось – его забросили к нам с севера. Теперь и это факт, с которым нам следует считаться. Пункт наблюдения на берегу полуострова Ямал обнаружил небольшой самолет неизвестной государственной принадлежности, пытавшийся проникнуть в глубь нашей территории со стороны океана. Было высказано предположение, что пилот в последнюю минуту струсил и повернул обратно. Этим происшествием мне пришлось заинтересоваться вплотную, и выяснилось – видимо, в действительности это было не так… Никто не видел, когда именно неизвестный самолет повернул назад, на север. А это могло означать и другое – его заметили лишь тогда, когда он уже выполнил свою задачу и возвращался на базу. На какую же базу он мог возвратиться? До ближайших американских баз у берегов Канады – далеко, а самолет был крошечный.

– С подлодки, – встрепенулся Соколов.

– Безусловно. К тому же удалось установить – примерно в те дни, в которые подводная лодка с Грином на борту по нашим расчетам должна была находиться в районе Берингова пролива – подводная лодка без опознавательных знаков действительно скрытно прошла с востока на запад, в воды Северного Ледовитого океана. Стало быть, ошибочная версия пограничников о самолете-нарушителе дала возможность Грину выиграть время и уйти в наш тыл. Помните, Иван Иванович, я давал вам указание срочно запросить Камчатский облисполком – посылали ли они в командировку на Ямал своего зоотехника?

– Помню. Облисполком ответил, что у них зоотехник Иванов не числится и в командировку на Ямал они вообще никого не посылали.

– Я был в этом уверен, – продолжал Тарханов, – но проверка никогда не мешает. Так мы убедились: на Ямале был не зоотехник Иванов с Камчатки, а кто-то другой, назвавшийся Ивановым. Видел ли кто-нибудь этого человека и какова его внешность? Мы проверили. Оказалось, видели рыбаки со шхуны, взявшей его на борт в Обской губе. Им еще показалась странной чрезмерная молчаливость «Иванова». Нужно было немедленно основательно изучить всю эту историю, и я послал туда майора Русакова. Сегодня он вернулся. Майор Русаков проделал тяжелую работу: установил место высадки лазутчика на берегу небольшого озера и проделал весь тот путь, которым шел неизвестный, выдававший себя за Иванова. Путь оказался страшно тяжелым, продвигался человек, избегая встреч с людьми, ни разу не приготовил себе горячей пищи, боялся привлечь внимание пастухов-оленеводов. Миновав водораздел, – генерал показал на карте, – он разобрал построенный там охотничий домик, чего ни один честный обитатель тундры никогда не сделал бы. Зоотехник с Камчатки, очутись он на Ямале в аналогичных условиях, никогда так не поступил бы. Но чужаку на все наплевать, ему важно было поскорее добраться до Обской губы, а оттуда в Салехард. В тундре, на пути неизвестного, майор Русаков нашел сбитые, порванные сапоги, тщательно спрятанные под кучей мха. Зачем честному советскому человеку, износи он в дороге сапоги, нужно было так основательно запрятывать их? Русаков привез эти сапоги: в каблуках и в голенищах – тайники. Такая обувь могла быть нужна только разведчику, шпиону. Наконец, в Салехарде Русаков разыскал рыбаков и на основании бесед с ними составил словесный портрет пожаловавшего к нам субъекта. Вот это описание, посмотрите. Это, конечно, Грин, – его лицо, рост, манера ходить. Под фамилией Иванова он вылетел в Свердловск – и больше нам о нем пока ничего не известно. Но это не мало, а много.

Возникает вопрос, на который я уже обратил ваше внимание, Иван Иваныч, раньше: почему на этот раз Грин пожаловал к нам без обычного в таких случаях прикрытия, тайком?

Очевидно, разведка стремилась предохранить Грина от малейших наблюдений за ним с нашей стороны и таким образом развязать ему руки… Пока мы с вами будем думать, что он прохлаждается у себя в Штатах, он в это время без помех стал бы руководить порученной ему операцией, по-видимому имеющей важное значение.

Заниматься пустяками Грину не поручат. Таковы факты. И у меня определенно создается впечатление, что Прайс и Харвуд что-то затеяли, а вот что именно – в этом нам придется разобраться.

С учетом некоторых обстоятельств, о которых я говорил, мне кажется, и следовало бы разработать наши действия как можно скорее.

Глава первая

– Хайль! Хайль! Хайль!

– Хайль Гитлер!

– Зиг Хайль!

– Судеты наши! Варшава наша!

– Мы дойдем до Урала!

Выкрики нарастали, сопровождались хриплым, пьяным ревом тысячи глоток. Ночная темь вспыхнула чадным пламенем факелов над головами орущих людей, идущих по пять человек в ряд, в начищенных до блеска сапогах, перетянутых ремнями, занявших всю улицу. Они все ближе, вот уже поравнялись со зданием гостиницы.

– Хайль! Хайль! Хайль!

– Мы дойдем до Урала!

Выкрики сменились песней:

Внизу, под окном, шепотом переговаривались:

– Бывшие эсэсовцы, гвардия Гитлера…

– У них сегодня слет…

– А с ними и фашистские молодчики из национал-демократической партии…

Факелы багровыми всплесками плясали над неистова галдящей толпой. Под ногами гудела земля.

– Германия, проснись!

Топот и вопли постепенно затихали вдали.

– Что же это, а? – растерянно обратился Петер Андерсен к своим друзьям.

Для Германа Гросса и Эрики все это было не ново, но норвежец Андерсен не мог прийти в себя от изумления.

– Это невероятно, – говорил он, – так было при Гитлере… Прошло уже много лет, вермахт русские разгромили, фюреру пришлось принять крысиный яд, и вот… Непостижимо!

Гросс, Эрика и Андерсен очутились в этом городишке совсем недавно и почти случайно. После того как яхта Леграна с Можайцевым на борту покинула фиорд, друзья стали совещаться: что же делать дальше. Надо признать, об этом им следовало бы подумать несколько раньше, однако заботы о Можайцеве, о том, каким образом спасти его от банды Курца, – отняли у них все внимание и лишь теперь, когда Можайцев, хотя бы временно, но находился вне опасности, вопрос о ближайших действиях встал сам собой. До сих пор представлялось очевидным: они немедленно возвратятся домой, каждый к себе. Однако теперь это показалось несвоевременным – Гюнтер Курц и пославший его Карл Функ должны быть абсолютно уверены в том, что им удалось наконец покончить с Можайцевым, если же их ищейки узнают о том, что находившиеся вместе с ним люди остались живы и благополучно разошлись по домам, то они, естественно, догадаются, что ничего не случилось и с Можайцевым, и немедленно бросятся по его следам. Стало быть, с возвращением домой следовало повременить, этого требовало чувство долга и дружбы. Герман Гросс предложил Андерсену совершить небольшую поездку с ним и Эрикой – на лесистых склонах западногерманских приграничных гор имелся уединенный охотничий домик, в котором он часто бывал, – вот там-то и следовало на некоторое время притаиться. Эрика могла бы без помех продолжать свою работу о нацистских преступниках.

На территорию Западной Германии они въехали через голландскую границу. Здесь Гросс получил немало озадачившее его письмо от матери: Густав Дитц, муж единственной его сестры, неожиданно решил переменить место жительства. О Густаве Герман Гросс всегда отзывался тепло, – хороший семьянин, увлекается разведением цветов, собирает коллекции бабочек, обходительный. У него была другая жена, первая, но она погибла во время бомбежки. В семью Гроссов Густав Дитц вошел как близкий человек, с которым можно поделиться и радостью и горестями, к которому можно обратиться за помощью. Какая же муха его укусила, почему он срочно перебрался в Бонн? Мать, кажется, и сама не имела об этом никакого представления, и по тону письма Герман понял: она обеспокоена. Чем?

Они не собирались задерживаться в пограничном курортном городке и хотели сегодня выехать в горы, что в двух шагах от массива Арденн и герцогства Люксембург, однако отъезд не состоялся, к вокзалу не проехать: повсюду толпы молодчиков с «железными» крестами, гитлеровскими эмблемами.

Издали еще слышался шум «гвардии Гитлера».

Андерсен продолжал ворчать:

– Таких вот прохвостов, а может, и этих самых, видел я на норвежской земле, когда нас предал Квислинг. Они расползлись по нашей стране и сразу же принялись хватать.и убивать лучших норвежцев, патриотов. Понастроили у нас концлагеря, всю землю разделили на районы, во главе которых поставили гестаповцев. Жизнь и смерть норвежцев зависела от прихоти какого-нибудь ничтожества из Баварии или Пруссии. Вот когда мы узнали, что такое рабство! Я и мои друзья ушли в партизаны… – Андерсен насупился, запыхтел трубкой. После продолжительного молчания он продолжал: – За мою голову была обещана награда, однако ни предавать, ни продавать меня никто не хотел. Тогда фашисты пошли на дьявольский трюк… В Норвегию приехал оберфюрер СС Оскар Шванке, один из руководителей СД – службы безопасности, пес и палач… Вот он-то и придумал: гестапо предупредило меня, что если я не сдамся, то будут арестованы все мои родные, близкие. Я понимал, что это значит! На размышления мне дали час, только один час! За это время я успел спрятать жену и детей. Срок истек, они схватили моего отца, братьев. Я отдал себя в руки врага и тогда-то и встретился с этой грязной свиньей Оскаром Шванке первый раз. Как сейчас вижу его – высокий, тощий, с длинной худой физиономией, с глубоко ввалившимися глазами… Он подверг меня пыткам. Меня избивали, подвешивали на крючья, обливали ледяной водой… И все это делалось не для того, чтобы выведать у меня важную военную тайну, а просто так – они же садисты – ну и, конечно, попутно в надежде узнать, в каком тайнике скрываются от них мои дети. Шванке обманул меня – когда я оказался в его руках, он не только не освободил из-под ареста моего отца, братьев, но приказал схватить вообще всех моих родственников… Дяди, тети, двоюродные братья – родственников у меня набралось человек тридцать – были арестованы. Вместе с грудными младенцами всех нас на пароходе «Донау» доставили в Штеттин, а оттуда поездом, в наглухо закрытых товарных вагонах, в Освенцим, в лагерь уничтожения… Мне одному удалось уцелеть.

– Вы не знаете, что с Шванке, какова его судьба? – взволнованный рассказом друга, спросил Гросс.

– Вскоре после окончания войны мне довелось прочитать в газете: Шванке погиб у стен Берлина в мае сорок пятого года, погиб за рейх, за фюрера.

– Жаль, такого негодяя следовало бы повесить!

Андерсен пожал плечами:

– Такого и повесить мало!

Долго еще не расходились по своим комнатам, делились воспоминаниями, снова переживали былое… Эрика Келлер сказала норвежцу:

– Ваш рассказ поможет мне поскорее закончить книгу о военных преступниках.

– Шванке мертв, но он был не одинок… Те, о которых вы пишете, будьте уверены – не лучше фашистского зверя Шванке, – возразил Андерсен.

– У Эрики собран большой архив документов и фото, – заметил Гросс.

Эрика задумалась, припоминая.

– Шванке… Шванке… Да, да, конечно же, есть его фото. Фото и очерк о нем. Книжечка в цветной обложке. Шванке – образец истинно немецкого патриота. Одна из книжонок, которые издаются в Западной Германии огромными тиражами, – Эрика уже рылась в своем архиве. – Ага, вот она, эта пакостная стряпня, а вот и фотография. Посмотрите, он? – Эрика протянула фото норвежцу.

– Да, это он, – Андерсен дрогнувшей рукой протянул карточку Гроссу. – Смотрите, Герман, вот он – Оскар Шванке.

Гросс бросил взгляд на фотокарточку и неожиданно побледнел.

– Что, что вы сказали? Это… Кто это?

– Оскар Шванке, – твердо сказал Андерсен, не понимая.

– Что с тобой, Герман? – Эрика бросилась к нему, встревоженная.

Гросс стоял, стиснув зубы, вперив взгляд в изображение оберфюрера СС.

– Эрика, кто это? – переспросил он.

– Оскар Шванке.

Гросс некоторое время молчал.

– Старый трюк, Шванке вовсе не погиб, – прошептал он наконец. – Он «воскрес» под другим именем.

– Он жив? – изумился норвежец.

– Да, он живет под другим именем, теперь он уже не Оскар Шванке.

– А кто же?

– Густав Дитц.

– Что? – в ужасе Эрика смотрела на Гросса. Она поняла теперь, что безотчетно волновало мать Германа» она, стало быть, почувствовала неладное в неожиданном изменении образа жизни ее зятя, «отличного семьянина»» любителя цветов и порхающих бабочек. – Что?

– Да, это так, – с трудом произнес Гросс. – Бедная сестра, бедная мама.

Кудрявые склоны гор, светлые буковые леса, прозрачный воздух от зеленой земли до самого неба, недалекого» ласковой голубизны, покрытого белыми барашками облаков. Кое-где в укромных тенистых местах прячутся легкие строения – шале.

Гросс и Эрика занимались своими делами. Работа над книгой спорилась. Оскар Шванке, о котором ни Эрика, ни Андерсен старались не упоминать больше ни единым словом, как бы незримо присутствовал здесь же, рядом и угрожающе ухмылялся Эрике: «Не успеешь написать, разоблачить – я возьмусь за старое». Она писала, не отрываясь от рукописи до поздней ночи, до изнеможения. И все же, откровенно говоря, не была уверена, что успеет, что Шванке не опередит ее, – ведь недаром же мать Германа казалась такой обеспокоенной – переезд бывшего оберфюрера из захолустья в Бонн не мог не насторожить.

Андерсен бродил по окрестностям, скучал по родине, по семье, по своей ферме, и как-то так получилось, что он как бы принял на себя обязанности стража, охраняющего обремененных тяжелыми заботами друзей. И однажды, когда закат малиновым заревом опалил вершины округлых гор, а из долин уже просачивался еле заметный предвечерний сумрак, Андерсен быстро подошел к домику и несколько встревоженно сказал Гроссу:

– Поблизости шатается незнакомец. Мне почему-то кажется, что он ищет нас.

Действительно, на тропинке показался высокого роста мужчина. Шел он четким размеренным шагом, каким обычно ходят военные, прошедшие «прусскую школу».

– Если не ошибаюсь, депутат ландтага Герман Гросс? – осведомился незнакомец.

Гросс кивнул. Он хотел уже спросить имя незнакомца, но не успел сделать этого, – в дверях появилась Эрика.

– Вы? – она бросилась к пришедшему и крепко пожала его руку. – Как очутились вы здесь?

– Я искал вас.

Эрика повернулась к Гроссу и Андерсену:

– Наш гость – граф Рихард фон Шулленбург.

– Генерал-полковник фон Шулленбург? – Гросс приветливо улыбнулся. Эрика много рассказывала ему об этом человеке. Во время второй мировой войны генерал показал себя незаурядным военачальником, большим специалистом по танкам, инициативным и храбрым солдатом. Но только солдатом, – идеологию национал-социализма он не разделял, звериную жестокость осуждал и, поскольку это было в его силах, по возможности пресекал. Это, естественно, определило весьма прохладное отношение к нему и в штабе сухопутных войск, и в главном командовании вермахта. Но заменить Шулленбурга было трудно, – ведь его имя произносили наряду с именами Роммеля и Гудериана, и потому его терпели, предоставляя ему возможность делать черную работу на фронте. Шулленбург неплохо делал эту работу. Его мозг в те годы был занят исключительно вопросами военной стратегии, разработкой тактики ближних боев, выполнением приказов. Но когда война кончилась, и кончилась сокрушительным разгромом гитлеровской армии советскими войсками, когда война огнем и мечом прошлась по территории самой Германии, пролилась потоками крови и слез по земле немецкого фатерланда, а с запада, отплевывая табачную жвачку, пришли оккупанты: янки, англичане, те самые, которых Шулленбург неизменно бил на фронте и которых теперь из страха перед возмездием с востока без боя пропускали в сердце Германии, – тогда Шулленбург, кажется, впервые понял, что думать лишь о том, как бы получше выполнить приказы командования – мало, что в жизни и действиях он обязан руководствоваться интересами родины, а не кучки гитлеровцев, захвативших власть, которых до сих пор он ошибочно отождествлял с Германией. Шулленбург уединился в своем имении и занялся сельским хозяйством. В отличие от своих многочисленных коллег, он не писал мемуаров: уведомлять читателей о том, что лучшие годы жизни были ошибкой, не весьма приятно, да и ни к чему, а обманывать других не хотел, это значило бы пойти против своих собственных убеждений. Долго его не трогали, потом предложили высокий пост во вновь создаваемом вермахте, для маскировки названном бундесвером. Шулленбург отказался, не побоялся в глаза сказать своим бывшим коллегам, что он – убежденный противник развязывания третьей мировой войны, что новая война угрожает уничтожением германской нации. Он надеялся, что все-таки к его словам, обоснованным и справедливым, прислушаются, и снова ошибся. Он уехал домой, а бывшие гитлеровские генералы продолжали делать свое грязное дело. Все это Гросс давно знал со слов Эрики, с которой Шулленбург был в приятельских отношениях: она установила с ним контакт еще несколько лет назад, работая над книгой очерков и рассказов о второй мировой войне, – тогда он просил ее не упоминать о его «победах», забыть даже имя генерал-полковника фон Шулленбурга.

– Как вы нашли нас здесь? – поинтересовалась Эрика, приглашая гостя к столу.

Шулленбург грустно улыбнулся, и она поняла, что произошло что-то крайне важное, иначе он не помчался бы к ним.

– Я обратился к фрау Гросс, – пояснил Шулленбург. – Пришлось заверить ее, что мы с вами друзья и искать встречи с вами меня заставляют важные обстоятельства. Так я получил ваши координаты. Вот ее послание вам – моя верительная грамота, – пошутил он и протянул Гроссу письмо. Шулленбург помолчал, потом с заметным усилием сказал: – Дело в том, что я возвращаюсь на военную службу, на этот раз в бундесвер.

Гросс и Эрика растерянно молчали.

– Я так и думал, что вы не поймете меня, – снова заговорил Шулленбург. – Другие тоже не поймут. Это и хорошо и плохо. Поэтому необходимо было повидать вас. Именно вас. И потому, что я доверяю вам, и потому, что мысль о возможности такого свидания никому и в голову не придет: ведь власти полагают, что вас нет в Германии. Как мне кажется, у нас имеется возможность побеседовать. Я не хочу оставлять при себе мысли, выводы, решения… Наверное, вам покажется странным то, что я скажу, но для меня это вопрос жизни и смерти.

Гросс мягко заметил:

– Мы слишком вас уважаем, чтобы усомниться в ваших намерениях, но решение добровольно занять командный пост в армии, которую создают, обучают и воспитывают бывшие гитлеровские генералы и офицеры, естественно, требует объяснения.

– Вас принуждают? – неуверенно спросила Эрика.

– И да, и нет.

– Говорить уклончиво вам не было свойственно, – насторожилась Эрика.

Шулленбург в нетерпении передернул плечами.

– Прошу внимательно выслушать меня, – заговорил он. – За мной установлена слежка. Возможность снова повидаться с вами может не повториться. Я хотел бы воспользоваться сегодняшним вечером.

– Мы слушаем вас, – успокаивающе произнесла Эрика.

Генерал сидел, откинувшись на спинку кресла-качалки, остановив взгляд на открытом окне, за которым угасал по-осеннему посвежевший летний день.

– Несколько лет назад, – заговорил Шулленбург, – меня пригласили в Бергтесгаден, и там, в бывшей резиденции Гитлера, произошла моя встреча с Карлом Функом и генералом Шпейделем – они уговаривали меня вступить в ряды бундесвера. Я уклонился. Позже, побывав на маневрах в Пфальце, еще раз продумав положение нашей страны, нашего народа, я решил воздействовать если не на совесть, то хотя бы на разум и на чувство ответственности моих бывших коллег… На совещании я произнес, как мне казалось, убедительную речь, – генерал саркастически усмехнулся, – она никого ни в чем не убедила. С тех пор положение все ухудшалось. Политиканы, банкиры, бывшие гитлеровские генералы кричали о реванше, о необходимости нового похода на Восток. Народ наш сбивали с толку фальшивыми лозунгами защиты «тысячелетнего рейха», хотя Германия как единое государство просуществовало всего-навсего семьдесят четыре года. Бисмарк создал Германию из отдельных самостоятельных королевств и герцогств кровью и железом, однако это насильственное объединение не пошло нам впрок: империя кайзера – первая мировая война, империя Адольфа Гитлера – разбойничьи нападения на соседние государства, вторая мировая война – введение рабства в центре древней Европы. И все это под вопли о границах, о рейхе. Нас все время не устраивали границы, ни в тридцать седьмом году, ни в тридцать девятом, ни в сороковом. Все знают, к чему это привело… Кончилось тем, что наши армии были разгромлены, а страна оккупирована. Но наших политиканов и генералов это ничему не научило, и как только возникла Федеративная Республика Германии, они объявили ее наследницей пресловутого гитлеровского рейха и – смешно, но факт! – предъявили территориальные претензии к соседним государствам, к тем самым, которые совсем недавно подверглись нападению наших, немецких армий, были силой захвачены нами, упразднены как государства и превращены в колонии нацистской Германии. И вот теперь, после того как Советский Союз разбил немецкие армии на поле боя и принес освобождение порабощенным нами странам Европы, лидеры некоторых политических партий выступили в роли защитников якобы несправедливо обиженной Германии, подняли крик о реванше и стали готовиться к новому походу на Восток. Совершенно очевидно, что дело вовсе не в лишенном смысла и оснований реванше, а в стремлении реваншистов продолжить, на этот раз со своими новыми «союзниками» свой будущий разбойничий поход. Я много думал – что же мне делать? Выступать с речами о вреде войны и благе мира во всем мире? Я решил, что такая деятельность не для меня.

– Почему? – вырвалось у Эрики.

– Да потому, что и без меня имеется немало людей, которые изо дня в день говорят об этом, где только можно. Я чувствовал себя способным на нечто иное, такое, чего не в состоянии сделать пусть даже очень талантливый патриот-пропагандист… Я был уверен – они еще придут ко мне, и вот тогда… тогда мне надлежит хотя бы ценой моей жизни сделать нечто исключительно важное, может быть, решающее для судеб нашей родины.

– И ваши предчувствия оправдались? – недоверчиво спросил Гросс.

– Иначе я не был бы здесь, – ответил Шулленбург – Но разрешите мне продолжить… Как вы знаете, в Федеративной Республике Германии нашлись политические деятели, не побоявшиеся открыто признать реальность послевоенного положения в Европе, признать ныне существующие границы как между ГДР и Польшей, так и между ГДР и Федеративной Республикой, принять необходимые меры к улучшению взаимоотношений с Советским Союзом. Такая политика – жизненно необходима нашему народу. Эта политика уменьшает угрозу развязывания в Европе термоядерной войны. А поскольку эта новая политика снижает угрозу войны в Европе, отбрасывает фальшивый тезис о большевистской опасности с Востока, то мы получаем возможность независимо держать себя по отношению к США. В частности, теряет смысл дальнейшее пребывание на нашей земле американской армии, американских штабов и баз, и нам незачем больше ежегодно тратить на их содержание миллиарды марок.

Но в Федеративной Республике имеются очень влиятельные круги, которые делают все, чтобы свернуть страну на старый путь: это, как вы и сами понимаете, бывшие гитлеровские генералы и офицеры, высшее католическое духовенство, банкиры и крупные промышленники, главари созданного в Баварии, по образцу американского, военно-промышленного комплекса… Им нужна война, без подготовки к войне теряет смысл само их существование. Так разве они сдадутся без боя? Конечно, нет. Тем более что в их распоряжении огромные силы, и экономические и военные, почти миллион солдат под командой бывших гитлеровских генералов и офицеров, сотни организаций бывших эсэсовцев и так называемых солдатских союзов, реваншистские землячества…

Недовольные новой восточной политикой лица активно действуют. У них имеется свой фюрер – бывший министр Франц Штрадер, а у него свой личный штаб. Назревает заговор. Какими методами собираются противники новой политики добиться своего? Насколько мне известно, разработаны три варианта: возвращение к власти, соблюдая при этом видимость демократического пути, прибегнув к любым подтасовкам на выборах в федеральный парламент и в земельные ландтаги; не выйдет с выборами – захватить власть путем военного переворота; есть, как я уже сказал, и вариант третий, на мой взгляд, самый опасный, поскольку вооруженными силами фактически распоряжаются друзья и сторонники Штрадера и тех, кто стоит за ним, без ведома правительства, явочным порядком, однажды развернуть – конечно, молниеносную – войну против ГДР, Польши, Чехословакии, России… При этом замышляется захватить у американцев тысячи боеголовок с атомной начинкой, которые хранятся на складах в Федеративной Республике, и пустить их в дело.

В нынешних сложных условиях настал, кажется, и мой час – они снова, как я и ожидал, обратились ко мне; Франц Штрадер хочет, чтобы я был одним из его военных советников, но формально числился бы в кадрах бундесвера.

– Вы – известный авторитет по танкам, бывший командующий сухопутными войсками, – задумчиво заметил Гросс.

– Совершенно верно. Нетрудно догадаться, почему им понадобился именно я.

– И вы решили… – Эрика вопросительно посмотрела на Шулленбурга.

– Предложение Штрадера принять, – твердо сказал он. – Он принимает меня за человека, далекого от политики, я воспользуюсь этим его заблуждением для того, чтобы иметь возможность быть в курсе назревающего заговора и постараться сорвать его. Моя задача – выбрать подходящую позицию и в подходящий момент действовать. Мне кажется, я принял правильное решение, не так ли?

– Да, – сказали Гросс и Эрика.

– Но мне нужна связь с вами и через вас с вашими друзьями, – продолжал Шулленбург, – у меня должна быть возможность вовремя предупредить, вовремя передать какие-то документы – без этого вся моя затея теряет смысл, а кроме вас, я ни на кого не могу положиться.

– Вы можете рассчитывать на нас, – сказал Гросс.

– Я буду возле вас по первому же вашему зову, – заверила Эрика.

– Благодарю, я был в этом уверен, – тепло произнес Шулленбург. – Через два дня я должен явиться на новую встречу со Штрадером.

Гросс подошел к генералу и пожал ему руку.

– Вы мужественный и благородный человек, – взволнованно произнес он.

Эрика сказала:

– Вы не должны терять спокойствия, Рихард, иначе…

– Как и сапер на фронте: ошибиться я смогу лишь один раз, – согласился Шулленбург. – Но нет, я не позволю им перехитрить меня, ведь я знаю их куда лучше, чем они меня, и уже в этом залог успеха. – Генерал встал, сильный, напряженный, в суровых складках застыло лицо, непроницаемое, волевое. – Мне следует спешить.

– Когда настанет час – позовите нас, – сказала Эрика снова.

Шулленбург взял ее руку и поднес к губам.

– Вы даже не представляете, как много это для меня значит, – голос его дрогнул.

Было уже темно. Над покрытыми лесом горами распростерлось небо, усыпанное мириадами мерцающих звезд. Шулленбург уходил по тропинке, вьющейся между стволами буков и сосен. Друзья смотрели ему вслед, полные сдержанной гордости и тревоги за него.

В ту же ночь было решено, что назавтра Андерсен через Голландию возвратится на родину, а Эрика и Гросс отправятся домой. По расчетам друзей, инженер Можайцев имел возможность за это время достигнуть безопасного места.

Глава вторая

Посыльный из военного министерства вручил Шулленбургу пакет: им явно не терпелось поскорее заполучить его. Вручивший послание бывшего военного министра, «фюрера» внепарламентской оппозиции, полковник бундесвера Дитц был высок ростом, тощий, с серой незначительной физиономией, на которой тускло отсвечивали оловянным блеском глубоко запавшие глаза. Дитц замер перед генерал-полковником. Он кого-то напоминал Шулленбургу, но кого именно, тот никак не мог вспомнить.

– Вы свободны, оберст, – сказал Шулленбург.

– Никак нет, экселенц, – на лице Дитца не дрогнул ни один мускул.

Шулленбург с подчеркнутым удивлением вскинул на него глаза, поправил монокль. Дитц бесстрастно пояснил:

– Я прикомандирован к вам. Генеральный инспектор бундесвера герр…

Шулленбург сухо перебил его:

– Вы пока не нужны мне, можете идти, оберст.

На один миг что-то дрогнуло в складках рта Густава Дитца, в глубине глазных впадин, но он не проронил ни звука, поднес руку к высокой, по-гитлеровски, тулье фуражки, четко повернулся и ушел. Прошло всего несколько минут, и его «мерседес-бенц» выполз из ворот усадьбы, развернулся и. на большой скорости помчался по автостраде… Шулленбург думал о предстоящем свидании: он чувствовал – решается вопрос жизни и смерти для него, он не позволит ни Штрадеру и ни кому другому использовать себя во вред Германии, ни за что! У него, наверно, будет мало времени для того, чтобы суметь правильно ориентироваться, не ошибиться в решении, не насторожить их… И максимум бдительности – за ним безусловно уже «присматривают». Конечно, и этот оберст Дитц приставлен к нему в качестве шпиона Штрадера или генерального инспектора бундесвера Кривеля. А почему бы и нет? У него подходящая, умеющая ничего не выражать физиономия, он назойлив и нагл. С ним следует быть поосторожнее.

Итак, приходилось собираться в Мюнхен, – там, в центре Баварии, находился личный штаб новоявленного «фюрера» западногерманских фашистов. В этом факте Шулленбургу чудилось нечто зловещее. В Мюнхене начинал свою страшную политическую карьеру Адольф Гитлер. Франц Штрадер свою «политическую деятельность» тоже начинал в Мюнхене, в юности отирался возле штаб-квартиры Гитлера, с готовностью расклеивал по городу фашистские листовки. Когда подрос, по совету папаши, торговца мясом, определился в национал-социалистический автомеханизированный корпус. В тридцать девятом году он в рядах гитлеровской армии ворвался на землю Франции. Страна древней культуры пала, танковые клинья разрезали ее вдоль и поперек. Танки и самоходки шли по полям и виноградникам, в упор расстреливая обезумевших от неразберихи, брошенных командованием французских солдат. Война казалась приятной прогулкой, и лейтенант Франц Штрадер не раз благодарил умудренного опытом папашу – по его совету он поставил на лошадь, которая выиграла владычество над Европой! Но вскоре все оказалось иллюзией… В сорок первом танки ринулись на восток, в степи и болота России. Снова клинья, котлы – охваты частей противника, успехи… Однако на востоке было то, чего почти не было на Западе – русские, белорусы, украинцы жестоко сопротивлялись, вели кровопролитные бои, в превеликом числе отправляли гитлеровских бандитов на тот свет. Во Франции Штрадер чувствовал себя превосходно, в России ему очень скоро стало страшно, его охватил ужас, и он отчетливо понял – с военной карьерой у него ничего не выйдет, а политическую следует делать, находясь подальше от поля боя. Однако фашистская орда не выпускала его из своих объятии, увлекала все дальше на восток, и в составе Шестой армии Паулюса он очутился под Сталинградом… Это был ад! В котел попала огромная, отлично вооруженная немецкая армия, вернее, две армии – Паулюса и Гота. От страха почти потерявший рассудок обер-лейтенант Франц Штрадер понял, что спасти его может только случайность, – он все-таки верил в свою звезду, или, как любил говорить по примеру Гитлера, – «верил в провидение». Его мозг усиленно работал, отыскивая выход из опасного положения. И нашел – в союзники себе он призвал… русский мороз. Мороз и оказался тем самым провидением, которое помогло ему удрать из-под Сталинграда, из «котла», в который он неосторожно угодил. И больше уже на фронте бравого вояку не видели, он сумел устроиться в тылу, в милой его сердцу Баварии, преподавателем зенитного училища в Шонгау – с того дня война для него в сущности и не существовала, она шла где-то далеко от него, он затаился и дрожал при одной мысли о том, что на него обратят внимание и снова отправят на фронт, к русским. Советских солдат он боялся до коликов, о них он вспоминал с содроганием… Так прошло почти два с половиной года. Отгремели последние залпы, война кончилась, и вот тогда-то обер-лейтенант Штрадер и «бросился в бой» – наступило время делать политическую карьеру. Война, война – можно было подумать, что иного слова не было в его лексиконе. Главное – во что бы то ни стало обратить на себя внимание. И он вопил о пролитой им лично на Восточном фронте крови, хотя его персональные потери под Сталинградом никакого отношения к крови не имели – он отморозил зад. Надо же, – своевременно там, у берегов Волги, не додумался, что ведь подобным «ранением» хвастать будет невозможно. Но справок у него не требовали, и он продолжал шуметь, тем более что основное-то все-таки не в пролитой им крови… Германия разоружена? Ее надо немедленно вооружить. У Германии нет больше вермахта? Создать сейчас же. Концерны обессилели? Дать им кредиты, субсидии. Он своего добился – его заметили военные преступники из концерна «ИГ-Фарбен» и взяли на содержание. Приметили его и американцы. Общими усилиями протащили обер-лейтенанта в бундестаг и поставили во главе специального комитета, занимавшегося «обороной», кредитами. Обер-лейтенант из кожи лез, строчил законопроекты один другого круче. Обстановка в стране была для его «деятельности» самая подходящая: террор, шантаж, подкупы… В общем, доверие хозяев он оправдал, и в награду его стали «продвигать», весьма скоро он добился того, к чему стремился изо всех сил, – его назначили военным министром, он стал над гитлеровскими генералами и офицерами. Он отлично понимал: как обер-лейтенант он им не нужен, они истосковались по Гитлеру и его режиму и мечтают о появлении в Федеративной Республике «сильной личности», нового «фюрера», за которым они могли бы, не размышляя, снова пойти в огонь и воду, как в свое время за Гитлером. И Штрадер принялся вовсю изображать из себя эту самую сильную личность: по примеру Гитлера создал свою реваншистскую партию; по его же примеру организовал свой личный штаб, сочинил несколько «программных» книг, в которых с редкой наглостью требовал от Европы преклониться перед «восстановленной экономической и военной мощью» Германии (Западной) и добровольно принять у себя предлагаемый Штрадером режим, ничем не отличающийся от гитлеровского «нового порядка». И, конечно, Штрадер выступал с речами на всевозможных сборищах… Мудрость государственного деятеля в нем оказалась с успехом замененной оголтелой склонностью к авантюрам, опасной демагогией реванша, призывами к новому походу на тот самый Восток, с которого он еле ноги унес. Он сумел-таки стать кумиром тех, кто не мыслит себе жизни без войны, грабежей, кровопролитий, зверств. Он настойчиво шел к своей главной цели – до кресла канцлера Германии (Западной), казалось, остался один шаг, а там уж он развернется! Но – сначала интриги: друзья-приятели по реваншу вовсе не спешили пустить его вперед себя, они сами хотели быть канцлерами; а затем все окончательно испортили очередные выборы в бундестаг, в результате которых совершенно неожиданно большинство получили представители партий, ранее – на протяжении многих лет! – бывших в оппозиции и казавшихся безобидными. В результате – в оппозиции оказался Штрадер со своей партией, со своими единомышленниками, а безобидные стали у власти и – совершенно неожиданно для тех в стране, кто на протяжении четверти века готовил Республику к новой войне, – провозгласили политику установления нормальных отношений и взаимовыгодного сотрудничества с Советским Союзом и с другими социалистическими странами. Однако похоже на то, что нынешняя оппозиция – отнюдь не безобидная, и круги, взявшие себе в услужение нового «фюрера» – Штрадера, заставляют его рискнуть на борьбу методами, которые могут привести страну к гибели.

Сидя в автомобиле, мчавшемся по направлению к Мюнхену, Шулленбург с большой тревогой размышлял о сложившемся в стране положении, все говорило о том, что назревали события огромной важности и в них намерен сыграть роковую роль Штрадер, недооценивать его нельзя, Гитлер тоже был когда-то лишь ефрейтором…

Многое прояснилось, лишь только Шулленбург переступил порог обширного кабинета Франца Штрадера, – можно было подумать, что тот и по сей день продолжал оставаться военным министром: у его письменного стола почтительно сидели и внимательно слушали его наставления генеральный инспектор бундесвера Гейнц Кривель, командующий военно-воздушными силами генерал Ганс Хубер и какой-то офицер в погонах капитана пехоты. Тут же по стойке «смирно» стоял уже знакомый Шулленбургу полковник Дитц. Некоторый элемент гражданской атмосферы вносил, пожалуй, самодовольно развалившийся в кресле Карл Функ. «Опять Функ», – с досадой отметил Шулленбург.

При виде входящего графа Шулленбурга и Штрадер и его генералы встали. Лишь Карл Функ остался сидеть, приветствуя вновь прибывшего скупой улыбкой. Идя навстречу Шулленбургу с протянутой рукой, Штрадер подчеркнуто громко сказал:

– Ваш приезд сюда я расцениваю как согласие принять мое предложение… Я всегда был убежден в том, что ваше место в рядах бундесвера.

Шулленбург произнес с недоумением:

– Бундесвера? Но…

Штрадер дружески ухмыльнулся:

– Я вас понимаю… Какое, собственно, я имею сейчас отношение к командованию бундесвера? Это вас смущает? Сугубо между нами, граф, имею, и самое непосредственное, – он кивнул в сторону генералов. – Политики такого ранга, как я, ни на минуту не отходят от государственных дел, они всегда у власти, хотя бы и неофициально. И крайне важно, что мои друзья, – снова кивок в сторону генералов, – понимают это. К тому же у нас одинаковое отношение к положению в стране и одна цель. Впоследствии вы во всем этом разберетесь… Итак, я жду вашего ответа, герр генерал-полковник.

Функ заметил:

– Я уже второй раз присутствую при встрече с графом фон Шулленбургом по одному и тому же вопросу.

И смысл и тон его реплики были абсолютно ясны: сегодня они не останавливаются и перед угрозами! Шулленбург сделал вид, что не придал значения выходке Функа, сказал Штрадеру:

– Мое место рядом с вами.

– Благодарю. Иного ответа я и не ожидал от вас.

Генеральный инспектор бундесвера Кривель, явно отдавая дань прозорливости своего «фюрера», сказал Шулленбургу:

– Герр Штрадер был так уверен в вас… О, он великий политик и знаток людей… Он приготовил для вас сюрприз – вы уже зачислены в кадры бундесвера.

– Гауптман Лунг, – обратился Штрадер к капитану, – вручите генерал-полковнику приказ. – И пояснил Шулленбургу: – Лунг – адъютант военного министра, фактически выполняет функции офицера связи между некоторыми генералами из аппарата военного министерства и мной. Сегодня он прибыл сюда из Бонна специально, чтобы вручить вам приказ…

Подтянутый, молчаливый гауптман Лунг вынул из папки бумагу и протянул ее Шулленбургу.

– Разрешите поздравить вас, герр генерал-полковник…

Поздравления Шулленбург охотно принял. Теперь оставалось получить разъяснения: какое именно назначение ему предстоит, какие конкретно обязанности на него возлагаются. Эти разъяснения и должны были внести ясность – будет ли у Шулленбурга возможность осуществить его замысел. Сейчас он был очень обеспокоен и опасался, что это заметят, – осторожно повел глазами: оберста Дитца уже не было, тот незаметно покинул кабинет. Внешне бесстрастно генерал-полковник выслушал Штрадера:

– Формально вы будете числиться в штабе генерального инспектора, выполнять отдельные поручения военного министра, но основное – и в этом смысл моего обращения к вам – вы будете одним из моих военных советников, станете вместе со мной трудиться над обеспечением… существования нашего государства в определенных границах и при нами определенной внешней и внутренней политике…

Штрадер произнес целую речь. Шулленбург не без основания заподозрил, что напускным пафосом при этом тот постарался прикрыть нежелание сказать ему четко и ясно, чего от него, собственно, хотят. Штрадер говорил очень долго. Вкратце речь его сводилась к нескольким основным положениям: за четверть века усилий Франца Штрадера и его единомышленников, с помощью американцев, Федеративную Республику удалось довести до такого состояния, при котором она была абсолютно готова к ведению любой войны, большой или малой, – этому способствовал и захват немцами важнейших позиций в аппарате НАТО; Европу Штрадер хотел бы видеть «объединенной» под главенством Германии, в свою очередь «объединенной» силой оружия; в Европе должен быть снова установлен «новый порядок» с учетом «мощи Германии». Францию надо любыми средствами возвратить в НАТО, и ее армию снова отдать под команду генералов бундесвера, как это уже было недавно. «Объединенная» (западными) немцами и американцами Европа позволит Штрадеру и его хозяевам «без единого выстрела получить все то, за что вел войны на Западе Гитлер». Однако, к несчастью, – тут Штрадер буквально задохнулся от злобы, – ни о захвате Западной Европы, ни о молниеносной атаке на восточных соседей сейчас и думать нечего! – в ФРГ нашлись «предатели», вступившие в сговор с Москвой, признавшие как существующие границы по Одеру и Нейссе, так и между Федеративной Республикой и ГДР. Эти «предатели» провозгласили отказ от применения силы при решении споров в Европе и таким образом «продают Германию русским». Вывод: Германию надо срочно «спасать».

– Что же вы намерены предпринять? – прямо спросил Шулленбург.

– У нас имеется немало возможностей, я постепенно введу вас в курс, – заверил его Штрадер. – Но уже сейчас следует признать: рассчитывать на приход к власти так называемым демократическим путем, по-видимому, нельзя… Красные сбили народ с толку, и выборы в земельные ландтаги привели к совершенно неудовлетворительным результатам…

Шулленбург повторил свой вопрос. Штрадер остановил на нем острый взгляд и резко, с нескрываемой злобой ответил:

– Народ не всегда знает, что ему надо… Поэтому мы с вами должны действовать, и как можно скорее. Я пойду своим путем. У меня есть тщательно разработанные планы, и я уверен, что мои друзья за океаном отнесутся к ним положительно, они нам помогут…

– Боюсь, что для меня все это слишком сложно, – задумчиво произнес Шулленбург. – Я всего лишь строевой командир.

– Никакой ошибки нет. Приглашая вас сюда, я имел в виду прежде всего вашу военную специальность, герр генерал-полковник.

– Танки?

– В частности и танки. А вообще-то умелое командование сухопутной армией в условиях войны. – Штрадер сказал это, подчеркивая каждое слово, и снова пытливо посмотрел на Шулленбурга.

– Это уже понятнее, – сказал тот искренне, – можете располагать мной. Вы, вероятно, учитываете в ваших планах: армии стран Варшавского договора – мощная сила.

– Это не может остановить нас, – решительно заявил Штрадер. – Все будет как и раньше: тактика молниеносной войны, внезапное нападение – ныне этот принцип имеет неизмеримо большее значение, чем когда-либо прежде… Направление главного удара…

– Мы дадим вам новейшее вооружение, – вмешался Карл Функ.

Его дополнил генерал Кривель:

– И отличный, специально подобранный нами командный состав.

Вот теперь Шулленбургу стало ясно, чего хотят от него собравшиеся здесь заговорщики.

О деталях будущих действий по выполнению планов Штрадера и его компании во время этой встречи разговоров не было, но своего удовлетворения результатом переговоров с Шулленбургом Штрадер ни от кого не скрывал.

– Вы даже не представляете себе, граф, как я счастлив иметь такого военного советника, как вы, – откровенно и с чувством признался он. И Шулленбург тотчас отметил фальшь в его словах: то, что сказали здесь Функ и Кривель, свидетельствовало о том, что ему, генерал-полковнику фон Шулленбургу, отводится роль отнюдь не советника, что в советниках он должен ходить до какого-то заранее определенного Штрадером и его бандой часа, после чего действовать придется в соответствии с военной специальностью.

– А пока у меня к вам два предложения, – продолжал Штрадер.

– Слушаю.

– Первое – прошу сегодня вечером приехать ко мне – фрау Штрадер и я будем с нетерпением ждать вас, граф.

Шулленбург поблагодарил, предложение принял.

– Затем – в ближайшее время вам придется сопровождать меня за океан. Мы отправимся, конечно, неофициально и без шума: я, вы, командующий военно-воздушными силами генерал Хубер и гауптман Лунг. В Вашингтоне нас ждут, мы будем гостями Пентагона. Осмотрим на континенте Северной Америки базы авиации дальнего действия, стартовые площадки для запуска межконтинентальных ракет, полигоны.

– Я готов сопровождать вас, – сказал Шулленбург.

Все зашевелились, заговорили, послышался смех. Генерал-полковник почувствовал: они уверены, что он будет безропотно и ни о чем не спрашивая делать то, что они ему прикажут. И уж, конечно, все они знают в деталях чем именно предопределено ему заниматься но замыслу баварского «фюрера».

До машины Шулленбурга провожал адъютант военного министра, он же связной Штрадера, гауптман Вилли Лунг, скромный, подтянутый. Генерал-полковник шел по-военному выпрямившись, четко чеканя шаг. Неожиданно он почувствовал – Лунг хочет что-то сказать ему, и обернулся. Лунг молчал, светлыми глазами не мигая смотрел прямо к лицо Шулленбурга, повел головой в сторону. Шулленбург осторожно проследил за его взглядом: сзади неслышно двигался человек – генерал узнал оберста Дитца и в гневе сжал зубы… Вот оно что! У машины он сказал с признательностью:

– Благодарю вас, гауптман Лунг.

Тот понял – его предостережение понято и, отдав честь, возвратился в здание. Автомобиль тронулся с моста… Шулленбург размышлял – почему Лунг предупредил его об установленной за ним слежке? Кто же он, этот человек, друг или провокатор?

Штрадер нажал на кнопку звонка, и в кабинете появился Дитц.

– Шванке, – обратился к нему бывший военный министр, – с Шулленбурга не спускать глаз.

– Слушаюсь, экселенц.

– Постарайся войти к нему в доверие, Шванке. Ты же знаешь, чем ему придется заняться… Когда недавно Шулленбург поднялся с этого кресла, он и не подозревал, что с этой минуты он – командующий всеми войсками страны по осуществлению моего оперативного плана «Рейх-IV». – Штрадер самодовольно ухмыльнулся. – Об этом его фактическом назначении знали все здесь присутствовавшие, кроме него самого… Ты отвечаешь за него головой, Шванке. Ты знаешь – теперь мне шутить некогда, советую запомнить мои слова. Следи! Разговоры графа фон Шулленбурга, встречи, новые знакомства, попытки кого бы то ни было связаться с ним – обо всем этом ты обязан докладывать мне ежедневно. Возьми себе в помощь сколько хочешь людей из контрразведки военного министерства, но наблюдение обеспечь.

– Слушаюсь, экселенц, – вытянулся оберфюрер.

Они не заметили, как в соседнее с кабинетом помещение вошел адъютант министра гауптман Лунг, – он не пропустил из их беседы ни одного слова.

Как только Карл Функ возвратился в гостиницу, перед ним вырос Гюнтер Курц.

– Почему вы здесь, что случилось? – с тревогой осведомился Функ, бросив взгляд на его расстроенную физиономию.

– Мои люди встретили инженера Можайцева в Париже. – Голос Курца дрожал: еще бы! – он боялся.

– Что? – Функ в бешенстве сжал кулаки. – Вы же докладывали… Там, в Норвегии…

– Я был абсолютно уверен в гибели инженера Можайцева, но он…

– Уцелел! Что он делает в Париже?

Гюнтер Курц пожал плечами.

– За ним установлена слежка?

– Не успели, он исчез.

– Вы осел, оберст Курц, – Функ перестал сдерживаться, он задыхался от ярости. – Если Можайцев жив и не сбежал в Советский Союз, это может означать лишь одно – он ищет подходы к моему вольфшанце, – ведь он же отлично понимает, что мы овладели документацией о его установках не для того, чтобы терять зря время, знает, что Шольц работает на меня. Разве вы сами не в состоянии до этого додуматься? Немедленно усильте охрану вольфшанце и одновременно примите все меры к розыскам Можайцева.

– Будет исполнено, экселенц. – Курц почти бегом покинул кабинет Карла Функа.

– Жив! Это какое-то наваждение, – прошептал Функ, опускаясь в кресло и вытирая со лба холодный пот, – наверное, совсем некстати он вспомнил об угрозе Можайцева разделаться с ним. Они с Курцем посмеялись тогда над этой угрозой человека, которого считали уничтоженным, но теперь Функу сделалось не по себе, – что-то странное, необъяснимое чудилось ему в Можайцеве. Функ закрыл глаза, постарался сосредоточиться – к чему должен стремиться Можайцев, сумев обвести вокруг пальца Гюнтера Курца и незаметно пробраться во Францию? Безусловно, к тому, чтобы любой ценой сорвать работу Шольца над его установками, использование им, Карлом Функом, его изобретения. А раз так, то, естественно, он будет разыскивать место, где эти установки монтируются – вольфшанце Функа. Постарается проникнуть в это место. Надо сделать так, чтобы Можайцев пришел туда, но не смог уйти оттуда, и тогда можно будет заставить его приняться за работу, взяться за которую добровольно он отказался.

Потирая руки, Функ встал и подошел к карте на стене, разыскивая глазами пункт, в котором он спрятал свое «волчье логово», вольфшанце, – он взял это наименование у покойного «фюрера», оно всегда нравилось ему.

Глава третья

Август в Москве стоял дождливый, только что прошумел очередной, наверное десятый в тот день, ливень. Полковник Соколов сидел за столом. Оторвавшись на минутку от дел, полковник подумал, как должно быть сейчас хорошо за городом, в мягкой зелени подмосковных лесов, и с сожалением вспомнил, что так за все лето и не сумел совершить сколько-нибудь основательную вылазку с ружьишком или с рыболовными снастями, с ночевкой на берегу речки, с костром, над которым в казане варится незатейливая рыбацкая уха, с занятными охотничьими историями под ночные шорохи леса…

Размышления прервал звонок телефона. Говорил инженер Ландышев.

– Иван Иванович? Необходимо повидать вас… Очень нужно. Я бы сам к вам приехал, да мне сейчас отлучиться с работы нельзя, вы же знаете. – В голосе Ландышева полковник заметил непривычное волнение.

– Что-нибудь взять с собой? – осведомился Соколов.

– Нет, нет, ничего не надо. Но вопрос и важный и срочный. Приезжайте. Жду вас сегодня же. – Ландышев положил трубку на рычаг.

Сегодня же! Легко сказать! Полковник позвонил Тарханову; сообщил жене, чтобы не ждала к ужину, и вышел на улицу…

Ландышева он нашел в одном из цехов. Они вместе прошли в административное здание, поднялись в кабинет главного инженера. Через окна-стены отсюда были видны цехи, полигоны, массивы елей на далеких увалах.

– Как дела? – вежливо поинтересовался Соколов, хотя он видел, что Ландышев чем-то взволнован.

– Сборка отдельных агрегатов идет нормально. Сроки выдерживаем, думаю, результат не за горами, но дела еще очень и очень много.

Соколов отлично понимал, что именно имел в виду инженер Ландышев, говоря о конечном результате работы, – речь шла о выведении на орбиту целого роя космических аппаратов, из которых на заранее определенной и заданной высоте под руководством того же Ландышева будет построена обитаемая межпланетная станция для ведения научных работ в космосе.

Попросив полковника извинить его, Ландышев подошел к селектору, вызвал своих помощников и отдал им не терпящие отлагательства распоряжения.

– Ну, а теперь о деле, ради которого я попросил вас приехать ко мне, – обратился инженер к Соколову. Он минуту помолчал, бросил на собеседника испытующий взгляд, неожиданно спросил: – Вам знакомо имя инженера Можайцева?

– Можайцева? – у Соколова поползли вверх густые брови. Он вспомнил все то, что ему говорил об этом человеке генерал Тарханов. Но откуда это имя стало известно Ландышеву?

– Да, да, инженера Вадима Николаевича Можайцева, – торопил Ландышев. – Вы что-нибудь знаете о нем?

– Очень немного. – Полковник кратко рассказал все, что ему было известно. – А в чем дело? Почему вы спросили меня о Можайцеве?

Ландышев некоторое время молчал, кажется, даже не слышал вопроса Соколова. Он сидел, сосредоточившись на какой-то своей мысли.

– Иван Иванович, – заговорил он наконец, – я к вам за советом… Дело в том, что мне необходимо на один-два дня вылететь за границу.

Полковник посмотрел на инженера: он отлично понимал, что такая поездка безусловно представляла собой определенные трудности – инженер Ландышев был слишком известен а задание правительства слишком ответственное…

Точно угадывая мысли полковника, Ландышев сказал:

– Я все понимаю, но ехать мне надо, и срочно, – Ландышев стремительно встал и заходил по кабинету. – Я должен ехать!

– Вы так и не объяснили мне, в чем все-таки дело и для чего вы хотите вылететь за границу? – мягко напомнил Соколов.

– Для встречи с Можайцевым, – Ландышев на мгновенье остановился перед полковником, и тот увидел, как лицо инженера неожиданно исказила внутренняя боль. – Видите ли, – продолжал инженер, – сегодня утром я получил от Можайцева письмо, вот оно, – он вынул из кармана и протянул полковнику листок бумаги, исписанный крупным, резко изломанным почерком. – Письмо из Парижа. Можайцев сообщает мне, что ему давно известно, над решением какой именно научной проблемы я работаю… и просит меня прибыть для встречи с ним в Берлин. Он пишет, что намерен предостеречь меня от опасности, которая грозит и лично мне, и моему делу, что это, по-видимому, единственная возможность помочь мне избежать опасности и срыва моей работы. Можайцев собирается посвятить себя какому-то делу, что не позволит уже ему не только лично встретиться с кем-либо, но и даже писать куда бы то ни было… Тут он что-то недоговаривает. Так вот, мне немножко известно, чему посвятил свою жизнь инженер Можайцев, и пройти мимо его предостережения, даже призыва – я не могу, не имею права, Иван Иванович.

Соколов читал письмо Можайцева, адресованное инженеру Ландышеву.

– Почему бы не послать для встречи с Можайцевым кого-нибудь из ваших помощников? – осторожно спросил он.

Лицо Ландышева побагровело.

– Я сам знаю, следует ли мне лететь самому или кого-то послать, – произнес он дрожащим голосом. – Я тщательно продумал и твердо решил – ехать нужно мне, только мне!

Полковник Соколов смолчал, – вспышки гнева у Ландышева обычно быстро проходили. И действительно, после короткой паузы тот снова обратился к нему, и на этот раз с задушевной мягкостью:

– Дорогой Иван Иванович. Поймите, так нужно… Мне абсолютно необходимо повидать этого Вадима Можайцева! Есть личные мотивы, о которых я не могу говорить.

Полковник Соколов молча развел руками – при чем здесь, собственно, он. Но Ландышев тотчас разъяснил:

– Целесообразность поездки с деловой точки зрения ни у кого не вызовет сомнений, это я беру на себя.

Ах, вот оно что! Полковник усмехнулся: та самая ответственность, и действительно, огромная ответственность за жизнь и безопасность Ландышева во время этой поездки, которую, как он сам понимает, другие не захотят принять на себя, он предлагает Соколову взять на свои плечи добровольно. Психолог! Ставка на прямой, решительный, без уверток и колебаний характер старого чекиста.

– Я хочу обязательно видеть Можайцева. А сопровождать меня будет мой помощник Доронин, парень надежный. Да вы же сами и рекомендовали его мне.

– Ладно, посоветуемся, – сказал Соколов.

– Ну, хорошо, – Ландышев встряхнул головой и, настраиваясь на другой тон, деловито предложил: – Пойдемте на сборку, я хочу вам кое-что показать. Возвратиться в Москву вы сможете ночью.

Они ходили по цехам, и Соколов видел, с каким энтузиазмом трудились люди над выполнением почетного и ответственного задания правительства: создание межпланетных станций стало смыслом жизни всего коллектива этого огромного предприятия, отгороженного от внешнего мира барьером абсолютно необходимой секретности.

В Берлин Ландышев с помощником прибыли в середине дня, добрались до дома, отведенного для них немецкими товарищами. Домик расположен на восточной окраине столицы Германской Демократической Республики, в густой зелени садов, среди тихих, почти безлюдных улочек.

Поздно вечером отправились по адресу, указанному в письме. Лил дождь, улицы расстилались пустынные, безлюдные. На одной из них, в глубине сада, темнело строение с крутой черепичной крышей. Сквозь ставни пробивался свет.

Доронин позвонил. На пороге появился, очевидно поджидавший их, мужчина.

Доронин и на этот раз пошел первым.

Посередине обширной, почти пустой комнаты стоял лет сорока мужчина с продолговатым, иссеченным резкими складками болезненно-бледным лицом. Из-за очков в золотой оправе на вошедших внимательно смотрели немигающие глаза, серые, застывшие в напряжении.

– Инженер Ландышев? – он в упор смотрел на Доронина.

– Кто вы? – вместо ответа спросил Доронин.

– Моя фамилия Можайцев. Вы прибыли из Москвы?

– Да.

– Вам придется поверить, что я и есть инженер Можайцев, – говоривший слегка передернул плечами. – Документов, удостоверяющих мою личность, я вам представить не могу. Впрочем, это лучшее доказательство того, что я Можайцев, – будь я кем-то другим, наверное, имел бы ворох документов, сфабрикованных Алленом Харвудом. В мою пользу говорят два обстоятельства: кое-кто в Германии может при случае подтвердить, что я не шпион и не провокатор, и затем основное – я не имею намерения выспрашивать инженера Ландышева о его секретах, а наоборот, хочу сообщить ему нечто важное и передать документы, могущие представлять некоторый интерес для науки.

– Я Ландышев, – выступил вперед инженер. Можайцев некоторое время смотрел на него каким-то странным, замершим взглядом. На миг Доронину показалось: нечто вроде ненависти искрой промелькнуло во взоре Можайцева и тотчас исчезло. Он протянул инженеру руку и просто спросил:

– Вы доверяете мне?

– Иначе я не находился бы здесь.

Опять что-то странное, невысказанное обоими почудилось Доронину в словах этих впервые встретившихся людей, нечто такое, о чем знали лишь одни они.

– Вас охраняют, – с явным облегчением заметил Можайцев и с уважением посмотрел на Доронина. – Я должен был бы сразу догадаться, что вы приедете не один. Это очень хорошо. Вам угрожает большая опасность, инженер Ландышев.

– Надеюсь, вы пригласили меня сюда не только для того, чтобы предостеречь от грозящей мне опасности? – в голосе Ландышева Доронин снова почувствовал раздражение.

Можайцев остановил на нем суровый взгляд, немного помолчал.

– А почему бы и нет? – сухо заговорил он. – Я ценю вас как ученого и считаю себя обязанным поэтому сказать вам об опасности, о существовании которой вы можете и не подозревать. Кроме того, опасность, которая может угрожать вам, одновременно угрожает и тем, с кем вы работаете. Затем, удар против вас имеет целью сорвать успехи советской науки по освоению космоса, а для меня это не безразлично – Россия моя родина. Вам, наверное, трудно понять, что это такое – Родина для меня, у которого нет ничего другого в жизни и у которого, возможно, скоро не будет и самой жизни. – Он говорил внятно, бесстрастным, без интонаций тоном.

– Может, мы перейдем к делу, ради которого я прибыл сюда? – сказал Ландышев.

– Да, пожалуй, – Можайцев жестом пригласил присутствовавших занять места у стола. Он вынул из лежавшего на столе туго набитого портфеля какие-то бумаги. – В Париже, у друзей, я восстановил основную часть похищенных у меня чертежей тех установок, над которыми я работал в Брайт-ривер. – Мне придется объяснить вам назначение этих установок, названных Прайсом моим именем, расшифровать вам вот эти чертежи, а также рассказать о том, что не может не представлять для вас непосредственного интереса.

Ландышев, опускаясь в кресло, спросил:

– Откуда вам стало известно, над выполнением какой именно научной работы я тружусь?

– Там в разведке осведомлены об этом… Харвуд информировал Уильяма Прайса, а Прайс был вынужден сказать мне, ведь он был заинтересован в том, чтобы я во что бы то ни стало перегнал вас, опередил.

– И вам это удалось?

– Почти. Затем, совсем недавно, когда я был в Париже, меня разыскивали ищейки Карла Функа, – Можайцев на миг умолк, его лицо исказилось в гневе. – Они тоже говорили мне о вас, старались пробудить во мне ненависть к вам, Ландышев. – Он провел рукой по лбу. – Но я давно уже не тот, каким был когда-то в Штатах, ни Шольц, ни Боде Крюгер не учли этой перемены во мне и снова просчитались. Мне еще предстоит скоро встретиться с ними, они же ждут меня, – на губах инженера Можайцева заиграла насмешливая улыбка. С угрозой он произнес: – Они дождутся! И вот перед тем как отправиться к ним, я должен был встретиться с вами, боюсь, что другой такой возможности у меня уже не будет.

Доронин тихо вышел из комнаты, оставив Ландышева наедине с Можайцевым, он не хотел мешать их свиданию. Он вернулся в гостиную, к молчаливому хозяину.

За дверью слышались приглушенные голоса, иногда казалось – инженеры о чем-то спорили. Доронин возвратился к ним часа через два и застал их склонившимися над чертежами. Можайцев спокойно и, пожалуй, несколько монотонно говорил о своем детище:

– Это минное поле в безвоздушном пространстве, – заключил он.

– И оно должно быть поставлено на пути, по которому будет двигаться советский космический корабль, орбитальная станция с учеными на борту?

– Да, – подтвердил Можайцев. – По их подсчетам, они успеют подготовиться к моменту вывода на орбиту вашей межпланетной станции. Мечта у Прайса и Функа одна и та же – сорвать вашу работу, выиграть время, ну, а что они делают сами для того, чтобы поскорее забраться в ближний космос с оружием, я вам уже рассказал.

– Вы знаете место, где Функ монтирует ваши установки? – осведомился Ландышев.

– Да, приблизительно. И сегодня же я отправлюсь туда, – спокойно заметил Можайцев.

– Зачем?

Доронину показалось, что вопрос, заданный Ландышевым, имеет какой-то иной, отнюдь не непосредственный смысл, но Можайцев сделал вид, будто понял его буквально.

– Для того, чтобы уничтожить «волчье логово», в котором мерзавец Шольц, по приказу Функа, готовит удар по вашей экспедиции.

Ландышев взволнованно поднялся из-за стола.

– Вы рискуете жизнью, – произнес он.

Можайцев строго посмотрел на него.

– Я обязан уничтожить то, что я же разработал и чего не смог уберечь, – он слегка пожал плечами и продолжал: – Для меня дело чести рассчитаться с Функом и устранить опасность, которая возникла для вас по моей, хотя и невольной вине.

Ландышев стоял перед ним, погруженный в размышления.

– Я снова прошу вас подумать и принять мое предложение, – заговорил он с несвойственной ему мягкостью в голосе, – Я думаю, что все-таки затеи Прайса и Функа мы сможем предотвратить иным путем. Вам не следует идти в пасть к зверю, Вадим Николаевич, это и опасно и, кто знает, не бесполезно ли? Вы меня понимаете? – Он минуту помолчал и затем тихо закончил: – Я думаю о вас не только как о человеке науки, как о талантливом инженере, – он даже тряхнул головой в подтверждение своих слов, – но и как о человеке, русском человеке с тяжело сложившейся жизнью.

Можайцев побледнел, лицо его стало еще суровее, глаза почти скрылись в блеске стекол золотых очков.

– Благодарю вас, инженер Ландышев, – сухо и даже отчужденно заговорил он, – я не могу принять ваше предложение, оно не устраивает меня. Почему? Потому, что у меня есть долг, который я понимаю по-своему. Вы хотите, чтобы я жил, существовал? – Можайцев всем телом подался в сторону Ландышева.

– Да, конечно, – сказал тот.

– Я не только не думаю о том, что со мною будет там… – Можайцев сделал неопределенный жест, – но и не уверен, что мне стоит жить, – он сжал челюсти, и в глазах его Доронин опять заметил гнев и ненависть. – Кажется, я давно уже проиграл право на жизнь, однако некоторое время не понимал этого. И все же вы не смотрите на меня, как на самоубийцу – у меня нет настроения доставить такую радость Функу и Прайсу. А теперь нам пора расстаться. Принято у нас, у русских людей, перед расставанием и перед большим делом выпить по чарке водки, – он неожиданно широко улыбнулся, точно его подменили на этот миг, и откуда-то из-под стола вытянул бутылку самой настоящей «Столичной», поставил ее на скатерть, попросил молчаливого хозяина принести рюмки и что-нибудь на закуску.

– Ну, за ваши успехи, – громко произнес Можайцев, подымая свою рюмку, – за ваше здоровье, – сказал он Ландышеву тихо.

– За вашу победу и за то, чтобы вы поскорее вернулись на родину. – В голосе Ландышева Доронин отчетливо почувствовал не только взволнованность, но и непонятную ему растерянность.

Выпили по одной, закусили… Ландышев стал собираться, но Можайцев остановил его.

– Нет, я уйду первым, так надо, – заявил он.

Они стояли друг перед другом, два инженера, и, крепко сжав руки, будто задумались каждый о своем. И опять не мог понять чего-то Доронин.

Можайцев круто повернулся и пошел к выходу.

– Я хотел бы сказать вам несколько слов, – обратился он к Доронину, когда они вдвоем вышли в прихожую.

– Слушаю вас.

– Берегите инженера Ландышева, – тихо произнес Можайцев. – Я много думал о том, что должен был предпринять Уильям Прайс, оставшись без моих установок… Он не из тех, что сдаются без борьбы… Убежден, он сделает все, чтобы сорвать работу Ландышева, а возможно, и уничтожить его самого. Он пошлет к вам, а скорее всего, уже давно послал людей Аллена Харвуда – будьте внимательны!

– Ваше предупреждение примем к сведению. Благодарю, – Доронин с признательностью пожал Можайцеву руку. – Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? – продолжал он. – Вам или вашей семье?

Можайцев остановился у самой двери.

– У меня нет семьи, – с трудом заговорил он. – Ребенка похитил Аллен Харвуд для того, чтобы держать меня в руках… Что теперь будет с моим Сережей – не знаю. Они спрятали его от меня. Жена давно ушла от меня, и в этом виноват один я. Но она, кажется, счастлива.

– Где она? Кто она? – спросил Доронин с живым интересом.

– Оксана Орленко. Она иногда выступает по Московскому радио. – Можайцев поднял воротник пальто и шагнул за порог.

Так вот в чем дело! Жена инженера Ландышева Оксана Орленко – бывшая жена Можайцева! И Можайцев явно знает об отношениях, сложившихся между нею и Ландышевым, – вот что значат и некоторая странность в его поведении, и упоминание о том, что люди Карла Функа пытались возбудить в нем ненависть к Ландышеву. И вот откуда Ландышеву знакомо имя Вадима Можайцева, почему он так заинтересовался этим человеком! Оба они любят одну и ту же женщину…

К Доронину присоединился Ландышев.

Инженер спросил, имея в виду Можайцева:

– Он ушел?

Они стояли у окна и смотрели на удалявшегося от дома Можайцева, – вот тот прошел по дорожке, открыл калитку, на мгновенье остановился, оглянулся назад и тотчас шагнул в сторону, растворился в ночной тьме.

Ландышев сказал с грустью и болью:

– Я уговаривал его уехать вместе с нами в Советский Союз, но он считает, что пока не уничтожит изобретенные им установки, об этом не может быть и речи.

Дождь помельчал, надвигался смутный рассвет.

– Пора, – сказал Доронин.

Они распрощались с молчаливым хозяином и направились к месту, где их дожидался автомобиль.

Глава четвертая

Софья Сатановская запросила визу на въезд в Советский Союз в качестве туристки. Полковник Соколов пытался догадаться – что бы это могло означать? Ему было весьма трудно строить сколько-нибудь основательные предположения, поскольку знал он о ней мало, сведениями о ее прошлой жизни не располагал, о том, что в свое время иностранная разведка готовила ее на роль Мата Хари – понятия не имел. В его представлении она лишь ведала переправкой к нам особо важных агентов из-за Буга маршрутом «Дрисса», только и всего. Во всяком случае, ничего иного за ней замечено не было. Польские товарищи установили, что не так давно приезжал к ней заморский бизнесмен Мордехай Шварц, но особого значения этому не придали ни они, ни Соколов: старик приходится Сатановской родным дядей.

Так что же нужно Сатановской на нашей земле? Может, она хочет поближе познакомиться с людьми, против которых направлена ее агентурная деятельность? А не получила ли она все-таки задание встретиться с кем-то на советской территории?

Визу Софье Сатановской дали.

Работник областного управления государственной безопасности майор Торопов с интересом ожидал встречи с «хранительницей» маршрута «Дрисса». Интерес вполне понятный. Торопову, естественно, не могло и в голову прийти, сколько переживаний и огорчений будет связано для него с приездом этой неведомой ему женщины.

Пограничники, производившие таможенный досмотр вагонов после того как поезд пересек советскую границу, обратили внимание: изящно одетая, бесспорно красивая женщина будто прилипла к окну, смотрела во все глаза. Что она тут хотела разглядеть? Подступы к Пореченску от Буга через болотца и непроходимые заросли кустарника? Женщина была невесела, даже печальна. Кто же мог знать, что для нее эти несколько километров от линии границы означали приближение к полному несчастий и превратностей прошлому, к воспоминаниям о пребывании в гитлеровском концлагере неподалеку отсюда? Она – агент иностранной разведки, была все же живым человеком, со своей жизнью, со своим сердцем, неотзывчивым лишь на чужие страдания, но отнюдь не на свои собственные. Обещанная ей когда-то карьера, полная движения, блеска в каком-то «высшем» обществе, поклонников, любви осталась мечтой, превратившейся в совершенно очевидную иллюзию. Одинокое сидение в приграничном польском городке, в четырех стенах, не могли не отразиться на Сатановской – ей все чаще приходилось копаться в своем внутреннем мире, бередить старые раны, сходить с ума от бешеной злобы против тех, кто загубил ее молодость, проклинать Грина, соблазнившего, обманувшего и предавшего ее. И почти все ее несчастья начались вот в этих местах, по ту и другую сторону Буга.

Как это ни странно, в представлении майора Торопова, как же как когда-то в предположениях Годдарта, Сатановская представала толстой пожилой шинкаркой, развязно-вульгарной хозяйкой сомнительного заведения с выпивками под грохот магнитофона, с каморками для свиданий, с жадной дрожью потных рук, хватающих замусоленные кредитки у ночных посетителей. Однако она оказалась совсем иной, у окна стояла со вкусом одетая молодая женщина, с тонкими чертами нервного, ласково-улыбчивого лица.

Сатановская остановилась на несколько дней в Пореченске, поселилась в крошечной деревянной гостинице неподалеку от вокзала и стала совершать прогулки по городу. Трудно сказать – догадывалась ли она о том, что наблюдают за ней, но вела себя совершенно спокойно, уверенно, встреч ни с кем как будто не искала. А через несколько дней она выехала в Минск. В соседнем вагоне расположился широкоплечий мужчина, спокойный, сероглазый, с прядью преждевременно поседевших волос. Это был майор Торопов. В Минске он вслед за Сатановской покинул железнодорожный состав и направился в гостиницу, недавно отстроенную в центре столицы Белоруссии. Сатановская оставалась все время спокойной, подолгу сидела за столиком в ресторане, внимательно разглядывая людей, советских людей; с иностранцами, которых в гостинице проживало немало, никакого контакта устанавливать не стремилась, хотя и не избегала их; целыми часами ходила по прекрасным улицам Минска, построенным заново после войны, по проспекту Ленина, посмотрела кинофильм, посетила концерт. Она была все время в поле зрения чекистов, но ничего существенного это не дало. Спустя несколько дней туристка выехала дальше, в Москву. В том же поезде находился и майор Торопов.

Сатановская поселилась в гостинице «Пекин» и немедленно принялась за осмотр Москвы. Она, как и все! На этот раз майору пришлось переменить тактику: если раньше за Сатановской вели наблюдение другие, а он лишь ставился в известность о результатах, сам находясь в тени, стараясь ни в коем случае не обратить на себя ее внимания, то теперь именно ему было поручено неотступно следовать за ней, быть осведомленным о каждом ее шаге – в то, что она приехала в Советский Союз из простого любопытства, естественно, никто не верил. Полковник Соколов специально встретился с Тороповым и основательно проинструктировал его. Скорее всего, она приехала к нам для встречи с кем-то, для получения задания, возможно, как-то связанного с операцией, которую проводит сейчас зарубежная разведка. Какое же она получит поручение, где, когда, от кого, каким образом?

Как и в Минске, Сатановская неспешно осматривала город, гуляла по улицам, заходила в музеи, но прочих иностранцев-туристов упорно сторонилась, предпочитала совершать прогулки одна. Возможно, это объяснялось какими-то ее внутренними побуждениями к одиночеству, к тому, чтобы ей не мешали размышлять, вспоминать. Возможно, но – и на такое обстоятельство не мог не обратить внимание Торопов – именно так и должен был бы вести себя человек, приехавший для встречи с кем-то. Следовало быть начеку.

В пребывании Сатановской в Москве майор Торопов не обнаружил ни определенного плана, ни системы. Вот она поехала на Выставку достижений народного хозяйства, однако, очутившись там, не проявила ни к чему сколько-нибудь заметного интереса; вот она пришла на экскурсию в храм Василия Блаженного, но и тут со скучающим выражением лица прошлась по приделам и снова вышла на Красную площадь, потом долго стояла у Лобного места, будто перебирая в памяти какие-то события, имеющие к нему отношение. А однажды на такси отправилась за город, на реку Клязьму. Торопов издали наблюдал за ней: она просто отдыхала, нежилась на солнышке, дремала… Что бы могли означать эти поездки? Торопову казалось, что у нее каждый день на счету, и все-таки ничего не происходило и ни с кем подозрительных встреч у нее не было. Женщина отдыхала, только и всего. Майор, обычно спокойный, выдержанный, начинал нервничать, снова и снова перебирал в памяти все, что так или иначе было связано у него с ней после отъезда из Пореченска, искал – не совершил ли он какой ошибки, не выдал ли себя, не насторожил ли ее, однако ничего такого не находил. Он много думал о бросившемся в глаза несоответствии между ее профессией агента разведки Аллена Харвуда и ее внешним видом, полным внутренне чистой красоты.

За несколько дней он уже привык видеть ее отдыхающей на берегу Клязьмы, и все же ее, оказывается, повлекло в воду, прохладную, по-летнему ласковую. Сначала Сатановская плескалась на расстоянии всего двух-трех метров от берега, но потом, сильно загребая руками, поплыла на середину. Неожиданно до слуха майора донесся крик о помощи. Он вскочил, взглянул на реку – о помощи взывала его «подопечная». Должно быть, с нею что-то произошло, она беспомощно барахталась, порою скрывалась под водой. Торопов схватил ее в тот момент, когда силы женщины окончательно иссякли.

Так установился личный контакт с Сатановской. Торопов назвался вымышленной фамилией, сказал, что его специальность – живопись. Спасенная растроганно благодарила Торопова и не выражала желания на этом кончать знакомство, наоборот. Не поддерживать знакомство с ней представлялось совершенно невозможным, это могло бы вызвать в ней подозрения, сделало бы для него затруднительным дальнейшее наблюдение за ней. Торопов не кривил душой, говоря ей о том, что одинок, свободен распоряжаться своим временем, – ее это устраивало вполне.

Теперь характер ежедневных маршрутов Сатановской изменился, вместо посещения музеев и концертных залов она в сопровождении Торопова отправлялась за город, в тенистые рощи Подмосковья.

Поведение Сатановской наводило чекистов на размышления. Ни полковник Соколов, ни майор Торопов не сомневались, что приезд Сатановской в Советский Союз вызван какими-то деловыми соображениями и предпринят по распоряжению разведки: она или должна кому-то что-то передать, или, наоборот, от кого-то что-то получить, может – задание. И в том и в другом случае она, по-видимому, будет вынуждена с кем-то встретиться. Однако для того, чтобы обезопасить подобную встречу от посторонних взоров, Сатановской, казалось бы, следовало стремиться к тому, чтобы почаще оставаться одной, а она, напротив, тянется к Торопову, хочет быть с ним с утра до позднего вечера. Что же это значит? Очевидно, она действует по более сложному сценарию, и общество постороннего мужчины ей нужно в качестве маскировки.

При встречах с майором полковник Соколов, хмуря густые брови, неодобрительно говорил:

– Кокетничает?

Торопов молча кивал головой, хотя, если говорить по совести, он отнюдь не был убежден в этом: во-первых, ему казалось, что он ей и в самом деле нравится, ну и затем – уж очень она была с ним по-женски ласкова и открыта и на кокетство ее поведение с ним никак не походило.

Однажды Сатановская попросила отвезти ее в укромное место, где можно было бы отдохнуть от зноя и духоты. Торопов такой уголок знал…

Они лежали в прохладной тени, и она что-то рассказывала о прочитанном. Торопов думал о своем: «К чему все это?» Она повернулась к нему.

– Да вы меня не слушаете! – произнесла не то с удивлением, не то с укором и протянула к нему обнаженные руки. Он склонился над ней и почувствовал, что настала та самая минута, которой он так боялся, когда дружба могла перейти в нечто напоминающее любовь.

– Ну же, ну… – шепнула она.

Торопов отшатнулся, провел рукой по лицу, стремясь скрыть стыд и смущение.

– Извините меня, – глухо проговорил он. – Я забылся… Вы могли подумать…

Она тихо, хрипло рассмеялась.

«Неужели это провал?» – с ужасом спрашивал себя; Торопов.

Конец прогулки прошел в оживленной беседе, шутках – оба хотели как-то сгладить неловкость, возникшую между ними недавно.

– Будь начеку, – сказал майору полковник Соколов при очередном свидании в тот вечер. – Она, возможно, готовит тебе сюрприз.

Во время очередной прогулки они принялись за трапезу. На разостланной под деревом «походной» скатерти, предусмотрительно захваченной Сатановской с собой, лежали бутерброды, ломти семги, икра, стояли бутылки крымского вина… Внезапно майор почувствовал непреодолимую сонливость, стал зевать.

Женщина хлопотала возле него, положила ему под голову свой плащ.

Уже засыпая, не будучи в состоянии даже пошевелиться, Торопов все же старался сохранить ясность мысли.

Сатановская вскочила на ноги и все ходила тут же взад и вперед. Она определенно нервничала. Так прошло, наверное, не менее четверти часа. Послышались шаги, кто-то осторожно подходил.

– Наконец-то! – вырвалось у женщины по-польски.

– Из хи слиип? (он спит?) – спросил негромкий, грубый мужской голос.

– Иес, оф коос (да, конечно), – ответила Сатановская.

Итак, они будут разговаривать по-английски, на языке, которым майор, к сожалению, владел весьма посредственно. Невероятным усилием воли он осторожно чуточку приоткрыл глаза: рядом с туристкой стоял высокого роста незнакомый ему мужчина в советской военной форме, с погонами полковника авиации. Он сказал Сатановской что-то еще, шагнул к лежащему у его ног Торопову.

«Кто это, уж не Грин ли?» – подумал майор.

Лже-полковник произнес несколько слов, сунул руку в карман, возможно, за пистолетом. В тот же миг Торопов окончательно потерял сознание.

Он очнулся точно от удара и тотчас все вспомнил. Сколько времени продолжался его сон, он не знал, но, по-видимому, долго. Рядом с ним лежала его спутница, как всегда красивая, невинно-чистая, нежная, и с непонятной ему тревогой всматривалась в его лицо.

– Проснулся, да?

Он утвердительно закрыл ресницы. Она прижалась к нему, должно быть, говоря словами полковника Соколова – кокетничала, пытаясь усыпить в нем тревогу.

– Тебе хорошо со мной, да?

– Да, – ответил он. Его душила злость.

На следующее утро он, как обычно, пришел в ее номер в гостинице. Он ждал, что его «подопечная» предложит какой-нибудь очередной маршрут, но вместо того она сказала с улыбкой:

– Сегодня ты останешься здесь, со мной… «Очевидно, весь смысл ее приезда к нам, в Советский Союз, и состоял во встрече с Грином, – подумал Торопов. – Свидание это вчера состоялось, и теперь Сатановской незачем мотаться по лесам и полям».

Через полчаса позвонили снизу, и Сатановская спустилась в вестибюль. Она возвратилась с билетом в руке. – Вот мы и расстаемся, – заговорила она с грустью. Торопов с удивлением вскинул на нее глаза. – Я сегодня вылетаю на родину, – пояснила она, пряча билет в сумочку. Он продолжал молчать, соображая, как следует держать себя в такой ситуации. Она с грустной улыбкой посмотрела ему в глаза. – И я хочу попросить у тебя прощения за те неприятные минуты, которые тебе пришлось пережить по моей вине, но, честное слово женщины, у меня возникло к тебе искреннее чувство. «Что она этим хочет сказать?» – подумал Торопов. Она снова улыбнулась.

– Помнишь – там, на Клязьме? Ну да, я хотела, чтобы ты перестал прятаться от меня. Молчи, молчи! Я понимаю – страдает твое мужское самолюбие: «Она оказалась умнее, перехитрила меня!» Сейчас мы с тобой расстанемся, Андрей, и я на прощанье хочу обратиться к тебе с просьбой: не думай обо мне плохо.

– Это будет трудно, – сказал он.

– Ну как знаешь. И все же помни о моей просьбе.

Торопов круто повернулся и вышел из номера. Он немедленно поехал к Соколову и обо всем ему рассказал.

Полковник дал ему «выговориться», побарабанил пальцами по столу.

– Не следует преувеличивать, товарищ майор, – заговорил он. – Многое мы с вами предвидели… Да, у вас были и промахи, и вы сами их знаете и учитываете… Но жизнь сложна, и наша борьба с Грином – занятие непростое. Не терзайтесь, возвращайтесь в Пореченск и принимайтесь за работу. И помните – с «окна», которым воспользовался агент Харвуда, не спускайте глаз.

– Разрешите, товарищ полковник.

– Да, говорите, я вас слушаю.

– Если Сатановская знала, что я сотрудник органов безопасности, веду наблюдение за ней, то у нее наверняка возникли подозрения, что мы осведомлены и о маршруте «Дрисса», – заметил Торопов.

– Полагаю, что тут вы ошибаетесь, майор, – она не знала, кто вы. Больше того, вызов Сатановской сюда… да, да, майор, она приехала к нам по вызову Грина – связан именно с использованием «окна» на Буге при проведении той операции, которой ныне усердно занят Грин. Вы, должно быть, от огорчения совсем забыли о магнитофоне, которым воспользовались вчера. Сейчас я ознакомлю вас с записью на магнитофонной ленте… – Полковник поднял телефонную трубку и кому-то приказал принести «подарок майора Торопова», затем продолжал: – Если бы Сатановская и приняла вас не за влюбленного в нее молодого художника, а за чекиста, специально к ней приставленного, то и в таком случае наблюдение за нею и она сама и разведка могли бы приписать, и не без основания, тому обстоятельству, что ее поведение на берегах Буга обратило на себя внимание польских властей, которые и попросили нас на всякий случай присмотреть за ней, только и всего. А мы поглядели, ничего не заметили, работали топорно, рассекретили себя и так далее, так что и бояться нас нечего. Но главное, что нам было нужно, – мы теперь знаем. Сейчас вы в этом убедитесь, майор.

Полковник вставил в аппарат ленту и передал Торопову листки с переводом беседы Грина и Сатановской с английского на русский.

Лента некоторое время тихо шуршала, затем послышались голоса, мужской, грубый и резкий, и женский, по тембру майор узнал – Сатановской. Он слушал и в то же время внимательно читал лежавший перед ним перевод.

– Из хи слиип?

– Иес, оф коос.

Это Торопов и сам слышал. Теперь он читал перевод.

Грин злобно произнес:

– Я пристрелю его!

«Должно быть, он сказал это, когда сунул руку в карман и сделал шаг по направлению ко мне», – подумал майор.

Женщина почти вскричала:

– Ты этого не сделаешь!

– Какого черта он привязался к тебе?

– А ты хочешь, чтобы ко мне приставили чекиста?

– Ты крутишь любовь с ним!

– Не твое дело. Я приехала сюда по твоему вызову, кот и давай побеседуем о деле. Зачем я тебе нужна? – и опять почти крик: – Не тронь его! Если ты причинишь ему вред – меня арестуют. Неужели ты, Грин, не можешь понять этого?

Послышалась возня, – должно быть, она силой мешала ему приблизиться к уснувшему, потом тихое проклятие и голос Грина.

– Ну черт с ним! Пойдем отсюда, мне необходимо дать тебе поручение.

Некоторое время снова было тихо, очевидно, они уходили в сторону от распростертого во сне чекиста, затем снова заговорил Грин – разговор теперь доносился, приглушенный расстоянием:

– Соня, я счастлив тебя видеть… В моем сердце ты навсегда осталась любимой.

– Не смей прикасаться ко мне! – в голосе Сатановской слышалась злобная ярость.

– Я всегда любил только тебя.

– Молчи. Ты погубил мою жизнь… Соблазнил девчонку сказками, увлек и погубил… Я нужна была тебе потому, что тебе приказали завербовать меня. О-о!.. Как я ненавижу тебя!

Опять послышался голос Грина, на этот раз угрожающий:

– Ты уже не веришь мне – это плохо. Но дело не должно страдать. Твой дядя Мордехай Шварц передал тебе приказ управления разведки… Шварц доложил рапортом, что ты отказалась выполнить приказ.

– Да, отказалась.

– Потому, что считаешь себя обманутой? – с насмешкой осведомился Грин.

– А разве это не так? – Сатановская расхохоталась.

– Тише! – угрожающе заговорил Грин. – Пытаешься шантажировать нас, не понимая, что за это можешь поплатиться жизнью.

– Что ты хочешь от меня?

– Ты должна выполнить приказ шефа. Или ты умрешь… Я хотел поговорить с тобой потому, что мне жаль тебя, я же люблю тебя…

– Молчи! Ты подлец, Грин! – с негодованием вскричала женщина.

– Возьми себя в руки, Соня, – почти ласково заговорил Грин. – Мне поручено передать тебе: как только выполнишь этот приказ…

– Так меня тотчас отправят за ненадобностью на тот свет? Ха-ха… Я давно ожидаю этого, ведь я слишком много знаю, не так ли, мой друг?

– Мне поручено передать тебе, что как только ты выполнишь этот приказ шефа, – продолжал Грин, – ты получишь возможность выехать в Америку и начать новую жизнь. Тебя ждут большие деньги, Соня.

– Ты, как всегда, обманываешь меня, Грин, – заговорила Сатановская после небольшого молчания. – Вы завлекли меня в свои сети, отрезали путь назад… До сих пор я была послушной рабой своих хозяев. Но я не видела своими глазами тех ужасов, которые творят на этой земле наши люди, идущие маршрутом «Дрисса»… и мне было не так тяжело. Теперь же вы хотите, чтобы я стала палачом, истязала и губила детей! Нет, нет, я не согласна, – Сатановская почти кричала.

– Глупая, какая глупая, – в голосе Грина слышалось смущение и еле сдерживаемое раздражение. – Никто не требует от тебя таких жертв… Операцию эту проведут без тебя, твое участие тут будет самым незначительным, твоя роль в этом деле исключительно техническая. И, к твоему сведению, за операцию «Шедоу» в целом отвечаю перед Харвудом я. Подожди, не перебивай меня. – Грин снова заговорил с угрозой. – То, о чем тебе стало известно от Мордехая Шварца, будет выполнено независимо от того – нравится это тебе или нет. Твое дело повиноваться. Твой отказ будет означать для тебя только одно – смерть. Решай. Ответ я должен получить сейчас, сию минуту.

Опять тихо шуршала лента в аппарате – Сатановская молчала.

– Я должен спешить, – раздался голос Грина. – Решай.

– Хорошо, – с трудом заговорила женщина. – Я передам его…

– Ты сделаешь с ним то, что мы тебе прикажем, – прервал ее Грин. – В проведении операции «Шедоу» ты полностью в моем подчинении.

– Ладно, попробую поверить тебе последний раз, – в голосе женщины слышались слезы.

– Я знал, что мы с тобой договоримся, – весело сказал Грин. – Гора с плеч… Это же очень тяжело – ликвидировать ту, которую боготворил всю жизнь. Но ты любишь жизнь… жизнь и деньги – и это позволяет нам понимать друг друга.

– Ты убил бы меня? – спросила она с любопытством.

– Кто тебя уничтожил бы – для тебя, собственно, все равно. – Торопову почудилась в этом месте усмешка Грина. – Но в исходе ты могла бы быть уверена заранее. А ты такая красивая… Честное слово, ты стала…

– Прекрати, пожалуйста, – холодно перебила Сатановская. – Скажи лучше, каким образом ты собираешься получить от меня посылку с Запада?

– Это не твое дело, – недовольно заметил Грин. – Ты должна будешь держать его в полной изоляции. Никто не должен ничего подозревать, понимаешь… Когда придет время – я дам тебе знать, и мои люди заберут его. – Грин неожиданно злобно хихикнул. – А может, и не заберут, а сделают с ним что-нибудь другое, твоего чувствительного сердца сие не касается.

– Даже в том случае, если его зарежут на моих глазах?

– Даже и в этом случае, – резко заключил Грин.

– Но после я обязательно получу деньги, визу и смогу уехать? – спросила она с беспокойством.

– Безусловно. Даю слово.

– Хорошо, ты можешь быть спокоен, в последний раз я выполню твое поручение, – согласилась она. – Гуд бай, Грин.

– Ты спешишь к своему парню? Впрочем, можешь позабавиться с ним, – Грин, должно быть, ухмыльнулся. – Гуд бай, любимая.

– Не прикасайся ко мне, – сухо сказала Сатановская. – Ты мерзавец, Грин, и у меня еще нет никаких доказательств, что ты снова не обманываешь меня. А теперь уходи.

– Все! – полковник щелкнул выключателем и обернулся к Торопову. Тот сидел поникший.

Будто не замечая его состояния, Соколов заговорил:

– Теперь мы определенно знаем: иностранная разведка проводит какую-то операцию. Операции этой присвоено кодированное наименование «Шедоу», занимается ею у нас Грин. Знаем также, что Сатановская получила задание, связанное с «Шедоу», – она должна принять от кого-то «подарок с Запада» и передать его агентам Грина. Что это за «подарок»? По-видимому, речь идет о человеке, о том самом, которого она обязана где-то прятать от посторонних взоров, чтобы никто ничего не заподозрил. Кто этот человек, мы пока не знаем. Не исключено, что это ребенок, – ведь Сатановская – вы же слышали – возмущалась тем, что ее пытаются заставить стать палачом детей…

– За деньги эта особа способна на любое злодеяние, – с негодованием заметил Торопов.

– Люди Грина, по всей вероятности, получат какое-то жесткое приказание в отношении переправленного с Запада человека – об этом со всей очевидностью свидетельствуют слова Грина, которые мы с вами только что слышали, майор, – продолжал Соколов. – Возможно, они постараются уничтожить его, предварительно разыграв какую-то комедию, ради которой его и доставляют из-за границы, откуда-нибудь из Западной Германии или Америки. Когда все это произойдет – неизвестно, кажется, даже Грину. Но мне ясно: контакт с Сатановской Грин в связи с этим заданием будет поддерживать маршрутом «Дрисса», другими словами, через известное нам с вами «окно» на Буге. Стало быть, успех или провал всей его гнусной операции в наших руках! Понимаете? Отправляйтесь в Пореченск и не спускайте глаз с маршрута «Дрисса». Соколов встал и протянул Торопову руку на прощанье.

Долго еще после ухода майора Торопова размышлял полковник над полученными сведениями… Что это за операция «Шедоу»? Соколов неплохо владел английским языком, и для него не составило труда вспомнить: шедоу в переводе на русский язык означает «тень человека». Не вообще тень, а именно человека. Воображению Соколова это пока ничего не говорило.

Глава пятая

С течением времени Рахитов успокоился – никаких новых заданий разведки Харвуда он не получал. Что касается проживания у него «Егорова» и рекомендации этого человека профессору Желтовскому, то тут он рассчитывал как-нибудь выкрутиться. Да и неизвестно еще – нужно ли будет когда-нибудь выкручиваться, но зато отлично известно, что в конце каждого месяца неожиданно свалившийся Рахитову на голову «приятель» вручал ему солидную пачку банкнот. Деньги! К ним Рахитов никогда не был равнодушен, за них он готов был на все, потому что они давали возможность и делать «накопления», покупать ценные вещи в комиссионных магазинах, и чувствовать себя при этом не только богаче, но и выше, и умнее других. О том, каким путем все это приобретается, – думать не хотелось. В конце концов каждый понимает счастье по-своему и по-своему же «организовывает» это свое «счастье». Рахитов с истинным наслаждением открывал в ком-нибудь из знакомых отрицательные черты, стяжательство, лицемерие и, сравнивая таких людей с собой, неизменно приходил к выводу, что он лучше их хотя бы уже потому, что его нутро до сих пор оставалось недоступным наблюдению не только посторонних, но даже своих, например, сына Тимура. И все же имелся такой человек, который до конца понял Рахитова, разглядел его всего, – Василий Прокудин. С помощью высокого покровителя – Анания Федоровича Баранникова, в свое время Рахитову удалось расправиться с ним и изгнать его и из отдела, и из учреждения, которому коммунист Прокудин отдавал все свои силы и знания. А знаний и опыта у него было, безусловно, куда больше, чем у Рахитова, и одно это приводило скороспелого начальника в ярость и смятение. Однако у Прокудина не было некоторых качеств, имевшихся в избытке у Рахитова: коварства, таланта льстить начальству, не знать, что такое совесть, притворяться рубахой-парнем, думая в это время лишь о том, как бы половчее одурачить и использовать окружающих его людей. Василию Прокудииу все это было чуждо, и потому он в схватке с Рахитовым оказался бит. И чем упорнее Василий Прокудин пытался доказать свою правоту, тем больше врагов приобретал: он видел «механику» этого злополучного развития событий, но поделать ничего не мог. Рахитов злорадно потирал руки: теперь Прокудину о нем думать некогда, ему впору отбиваться от новых недоброжелателей. Раздраженные его настырностью, Баранников и его сотрудники усиленно отыскивали в нем черты и черточки, которые в подобных обстоятельствах обнаружить нетрудно у кого угодно: раздражительность (ее тут же выдавали за неуживчивость), напористость (ее тут те переименовывали в склочность), прямолинейность (ее истолковывали как грубость). А обнаружив в Прокудине столько «темных пятен», Баранников и его сотрудники окончательно успокоились и даже испытывали удовлетворение от того, что-де своевременно «приняли меры» против такого человека.

Никто, возможно, за отсутствием свободного времени, не задавался вопросом: а чего, собственно, добивается Прокудин и чему он сопротивляется? Во-первых, это никого не интересовало, во-вторых – было уже ни к чему, поскольку все отлично знали: «сам» Ананий Федорович недоволен Прокудиным и то ли оскорблен им, то ли вот-вот может оказаться оскорбленным. В этих условиях помочь Прокудину – значило бы сделать вызов могущественному начальству.

Попадались люди, и непричастные к затянувшейся интриге против Прокудина, но оттого ему не становилось легче: они с интересом знакомились с его поистине «золотой» анкетой, где значилось, что никто не сидел, не проживал, не придерживался вредных убеждений, а сам обладатель этой анкеты имеет высшее образование, знает иностранные языки, всю жизнь честно трудился, и все же ему отказывали в приеме на работу: на маленькую с такой анкетой зачислить никак невозможно, а на сколько-нибудь значительную после той должности, какую он занимал недавно, можно было оформить только по соответствующему направлению, тому самому направлению, которого Прокудину никто дать не желал.

Рахитов торжествовал, не подозревая, что всей сложности жизни он все-таки не познал и что изничтожая честного человека он тем самым роет себе же глубокую яму – вот уж действительно пути жизни неисповедимы!

Годдарт-Егоров жил то на даче Рахитова, то в его городской квартире, и этим, казалось, и ограничились претензии иностранной разведки к своему новому агенту.

Но не так давно Годдарт удивил Рахитова: попросил рассказать ему о Василии Прокудине. Рахитов хотел было увильнуть от неприятного разговора, но это не удалось – Годдарт смерил его уничтожающим взглядом и приказал приступить к информации. Рахитов подчинился. Сколько лжи и злобы излил он в тот час на Прокудина! Годдарт не перебивал. Потом встал, швырнул окурок и, что-то буркнув на прощанье, ушел спать. И опять все спокойно. Но вот этот призрачный покой полетел в тартарары: только что снизу позвонил «Егоров» и попросил заказать пропуск. Попросил? Как бы не так! Агент Харвуда, по-видимому, умел лишь приказывать своей жертве, а вовсе не просить. Пропуск Рахитов незамедлительно заказал. Неожиданный звонок лже-Егорова поверг его в смятение: почему этот тип снова прется к нему на службу, оформляет свой приход через бюро пропусков? Зачем? Рахитов подозревал в этом какой-то подвох. В самом деле, почему «Егоров» ничего не сказал ему дома? Зачем нужно вести какую-то беседу в служебном кабинете? Очевидно, опять потребуется спецтелефон, и, само собой, сегодня он получит новое задание, а выполнение задания всегда связано с риском быть разоблаченным КГБ… А тогда – смерть. Как ни старался Рахитов взять себя в руки, это плохо удавалось. Физиономия его посерела. Он согнулся как от удара, почувствовал противную дрожь во всем теле, неожиданной силы мучительный страх гнал его из одного угла кабинета в другой.

Годдарт появился как всегда солидно-благопристойный, самоуверенный. Он молча сел у стола.

– Ну? – сквозь зубы спросил наконец Рахитов. Годдарт сказал:

– Вам нужно успокоиться. Возьмите себя в руки.

– Какого черта вам здесь нужно? Почему вы ставите меня под удар? Если вы так будете себя вести и дальше, я отказываюсь иметь дело с вами.

Годдарт с любопытством рассматривал его.

– Прекратите болтовню, – тихо приказал он. – Спрашиваю я, приказываю вам – только я. Решаю вашу судьбу тоже я. – Он попытался зачем-то улыбнуться. – Мне нужна ваша помощь.

Рахитов простонал:

– Вы погубите и меня и себя, да, да, да, – и себя!

Годдарт пренебрежительно махнул рукой:

– Об этом думать поздно… Если вы перестанете трусить – все будет о'кей, можете верить моему опыту. Перейдемте к делу. Сегодня мне удалось достать билеты на концерт заморской знаменитости. Завтра вам предстоит провести очаровательный вечер.

– И для того, чтобы сообщить мне об этом, вы пожаловали сюда?

– Да, как видите.

– Что вам еще нужно от меня? Ведь Ирина Петровна говорила, что никаких заданий мне не будет даваться.

Годдарт иронически осведомился:

– А Ирина Петровна не обещала вам крупных сумм денег исключительно за ваши красивые глаза? Не обещала? А деньги вы от нас все-таки получаете… Мы слишком щедро оплачиваем ваши услуги, господин Рахитов, вам следовало бы ценить это.

– Что вам нужно от меня сейчас?

– Прежде всего, пока не поздно, – Годдарт взглянул на часы, – поднимите трубочку телефона и позвоните профессору Желтовскому. Пригласите его с супругой на завтрашний концерт. Не формально пригласите, а дружески, сердечно, как вы умеете.

Рахитов позвонил. Желтовский поблагодарил, он действительно рад немного развлечься, повидаться с Рахитовым…

Рахитов опустил трубку на рычаг и посмотрел на Годдарта. Вместе с билетами тот положил перед ним отпечатанное на машинке письмо. Заметив на письме свое имя, Рахитов внимательно прочитал его. В написанном на бланке дружеском послании среди всякой всячины речь шла и о «Егорове», – автор письма, известный военный, всячески рекомендовал его Рахитову как своего бывшего солдата, потом офицера, человека поразительных талантов и трудолюбия и просил оказать ему содействие, познакомить с крупными общественными и научными деятелями.

Ткнув пальцем в подпись на письме, Рахитов пугливо спросил:

– Липа?

Годдарт ничего не ответил.

– Но я незнаком с ним, – продолжал Рахитов, указывая на подпись.

– Не имеет значения. Важно, что вы знакомы с Желтовским и сможете как бы случайно, между прочим, показать ему это письмо. Желтовский не усомнится в его достоверности, а для меня это весьма важно.

– Не можете ли вы объяснить, зачем вам все это нужно?

– Вы слишком любопытны, – Годдарт помолчал. – Впрочем, пожалуй, для вашей ориентации можно и объяснить… Желтовский доволен мной по моей работе в редакции журнала «Космос», но, мне кажется, он не питает ко мне того полного, понимаете, – полного доверия, которое нам, – Годдарт сделал на последнем слове ударение, – совершенно необходимо.

– Он перестал доверять вам? – в голосе Рахитова послышался ужас.

– Да нет, – тихо рассмеялся Годдарт, – не впадайте в панику. Просто сказывается привычка быть бдительным, только и всего. Нам нужно, чтобы у него было побольше ко мне доверия. Для чего нам это нужно – не ваше дело. – Годдарт резко поднялся. – Вы сделаете это завтра вечером. Постарайтесь, чтобы Желтовский подумал, что вы случайно, совершенно случайно показали ему письмо. Ну, скажем, полезли за носовым платком, а оно и выпало у вас из кармана. Завтра же доложите мне обо всем.

Взяв отмеченный пропуск, Годдарт-Егоров удалился. Рахитова бил озноб.

Годдарт очутился в сложной ситуации. Через связную он передал донесение Грину о своих делах в «Космосе». Каким образом женщина доставляла шифровки главному резиденту Харвуда, он не знал, но донесения свои продолжал регулярно слать, – к тому имелись причины: хотелось блеснуть достижениями и тем самым повысить свои акции в глазах начальства. Он ничуть не сомневался – Аллен Харвуд и Уильям Прайс систематически запрашивают Грина о том, как подвигается выполнение задания, порученного ему, Годдарту. Кроме того, его тормошил Грин, тому же не терпелось как можно скорее окончить эту проклятую «Тень человека», «Шедоу».

Грин приказал Годдарту воспользоваться покровительством профессора Желтовского и пробраться в ближайшее окружение Ландышева на заводе. С этой-то целью и было решено еще раз использовать Рахитова.

Годдарт не очень обрадовался, получив такой приказ. Вообще-то говоря, он с самого начала, еще с того времени, когда его отправляли в Советский Союз, знал: настанет час – приказ такой ему вручат. Однако где-то глубоко внутри затаилась надежда, что до этого далеко. Он отлично понимал – от слов до дела, до осуществления указания – расстояние немалое, но все же настроение было испорчено, и к тому же он своими руками должен был форсировать развитие событий. Что пугало Годдарта? Первое время после переживаний, выпавших на его долю в результате бегства Можайцева с завода в Брайт-ривер ему было не до анализов и размышлений: все внимание ушло на то, чтобы спасти шкуру, избежать расплаты за неумение оправдать доверие Прайса и Харвуда, а потом на подготовку к переброске на территорию Советского Союза. Но затем, уже в редакции журнала «Космос», Годдарт успел осмотреться, подумать и однажды пришел к неутешительному выводу.

Он был осведомлен кое о каких фактах и обстоятельствах из жизни интересовавших его советских ученых и разработал свой план действий на ближайшее будущее. Самым неприятным было для него, пожалуй, предстоящее свидание с «Джимом», необходимость снова ехать на станцию Кратово – он опасался слежки, провала.

И все же отправиться в Кратово пришлось. Редким в том году погожим днем шел он от станции мимо скрытых в буйной зелени дач. Вот и домик за забором: С.С.Рушников, с надписью, сделанной на калитке чернильным карандашом: «Во дворе злая собака». Годдарт дернул за прикрепленную к проволоке деревянную ручку, – тотчас где-то задребезжал колокольчик. Послышались шаги, и в открытой калитке появилась лет тридцати пяти женщина, довольно красивая, сероглазая, с румянцем на пламенеющих от загара щеках, с высокой прической пышных русых волос. Вслед за ней бежали мальчик и девочка. Обширный участок «пенсионера, инвалида Великой Отечественной войны Рушникова», был густо засажен плодовыми деревьями, а вокруг дорожек виднелись цветы – самые различные, высаженные и на грядках и на клумбах.

– Мне к хозяину, – произнес Годдарт, настороженно осматриваясь.

Женщина пригласила Годдарта войти во двор и сообщила, что мужа сейчас дома нет, но поспешила заверить, что он вот-вот будет, предложила подождать. Годдарт согласился, прошел в глубь окружающего дачу садика и уселся на скамье – отсюда было удобно наблюдать за калиткой. Женщина, жена Рушникова, принесла гостю кружку холодного хлебного кваса собственного изготовления и, пока он маленькими глотками утолял жажду, бесхитростно поведала кое-что о своем муже. Рушников занимался коллекционированием семян различных цветов, часто куда-то ездил за ними, каждую весну высаживал все новые сорта, и иногда к нему приходили люди за нужными им семенами. «Пенсионер Рушников» легко убедил жену, что этот посетитель – важный ученый, приезжал к нему для того, чтобы посоветоваться, как следует ухаживать за какими-то диковинными растениями, привезенными из Австралии. Прихлебывая квас, Годдарт утвердительно кивал. Он ничуть не сомневался: затея с коллекционированием цветочных семян просто-напросто камуфляж, придуманный Джимом-Рушниковым довольно удачно. А женщина все говорила и говорила с большим и теплым чувством о своем муже, который вот-вот должен был появиться… И чем больше она рассказывала, тем спокойнее становился Годдарт – такого человека, как гестаповец Рушников, всю жизнь занимавшегося шпионажем и убийствами, чекистам поймать будет не так-то легко! Казалось бы, самый близкий ему человек – жена – была твердо уверена, что ее муж-пенсионер до ухода на заслуженный отдых целиком отдавал себя служению родине, участвовал в Великой Отечественной войне, проливал свою кровь за советский народ, награжден орденами и, даже получив инвалидность и выйдя на пенсию, не может успокоиться, кому-то помогает, кого-то консультирует… Едва сдерживая смех, Годдарт слушал о том, какой прекрасный семьянин его агент. Этой красивой, ладной русской женщине и в голову не приходило, что и она сама и дети, которых она народила, нужны ее «супругу» лишь для маскировки. Черт возьми, оказывается, Семену Семеновичу Рушникову при его актерских способностях только бы на сцене выступать! Нет, что ни говори, а с таким помощником, как этот «Джим», работать можно. А женщина все говорила, вспоминала боевые эпизоды из жизни мужа…

Рушников появился примерно через час. Вошел, раскинул руки – дети с радостным визгом бросились к нему. Он обнимал их, осыпал поцелуями, совал им конфеты. Жена поспешила навстречу.

– Там тебя ожидают, – сказала она.

Из-за густых ветвей Годдарт видел, как вдруг всем телом напрягся Рушников-Джим, был он в эту минуту похож на готового к прыжку зверя.

– Кто? – донесся до Годдарта его спокойный, слишком спокойный голос.

– Ну, помнишь, приходил как-то… ему еще семена привезли из Австралии.

– А-а… помню, – и он направился туда, где его поджидал Годдарт.

Встретились любезно, вежливо.

– Не ладится? – осведомился хозяин.

– Боюсь, не приживется, – грустно поддакнул гость, следя глазами за женщиной, находившейся в двух шагах от них.

– Ну ничего, что-нибудь придумаем, – успокаивающе сказал Рушников. – Пойдемте ко мне, наверх, – предложил он, – там и поговорим. Заодно и покажу кое-что новенькое.

– Вот и моя святая святых, – шутливо произнес хозяин, открывая дверь в комнату.

Годдарт вошел. Комнатка тесная. На этажерке лежали стопки книг и брошюр по цветоводству, на столе – свежие номера «Правды», «Известий», «Коммуниста», а на стене портреты Маркса, Ленина, огромные, в темных рамах: Джим работал всерьез, продуманно.

Закрыв за собой дверь, он мгновенно преобразился – теперь перед Годдартом стоял не любвеобильный семьянин, нежный муж, а тот самый палач из зондеркоманды, для которого доставляло удовольствие застрелить или повесить собственными руками советского человека, попавшего в лапы немецких фашистов. Это был садист с искаженными в вечном страхе и злобе чертами лица. Годдарт опустился в старенькое кресло и внимательно смотрел на стоявшего перед ним человека. По его знаку тот сел на краешек стула.

– Нас здесь не услышат? – тихо спросил он.

– Нет, можете быть спокойны, – заверил Рушников.

– Когда вы возвратились?

– Неделю тому назад.

– Ну и как?

– Да что ж, операцию провести можно, только…

– Требуется время?

– Само собой – дело-то не простое, – Джим нагнал на лоб морщины.

– Вас что-то смущает? – спросил Годдарт.

– Да, – признался хозяин, – уж очень его охраняют, просто не подойти. Только вы не сомневайтесь, я свое сделаю. Но для этого требуется время. Время и… деньги.

Годдарт молча вынул из бокового кармана толстую пачку банкнот и положил на стол. Глаза Рушникова загорелись. Он поспешно схватил кредитки и быстро спрятал их среди книг, на этажерке. Потом выпрямился и немигающими глазами уставился на своего начальника.

– Будет исполнено. Только подходы к Ландышеву надо искать и здесь.

– И этим поручаю заняться вам, – жестко сказал Годдарт, – у меня имеется план… Сегодня мы с вами должны условиться о проведении операции в целом, – и он жестом пригласил хозяина дачи занять место у стола. – Прежде всего, не откладывая, займитесь Орсой, немедленно!

В тот день на верхнем этаже дачи в Кратове были тщательно разработаны подлые планы, с которыми впоследствии пришлось столкнуться чекистам полковника Соколова.

Солнце спускалось к закату, когда Годдарт покидал дачу «инвалида Отечественной войны». Женщина остановилась на дорожке и смотрела ему вслед. Солнечные блики ярко рдели на ее красивом, добродушном лице.

– Тише вы, – шептала она детям. – Папа устал, его сегодня измучил вон тот ученый дядя, у которого не приживаются австралийские розы.

Годдарт любезно раскланялся и тихо закрыл за собой калитку. Выйдя на затененную улицу, осмотрелся и, убедившись, что за ним никто не следит, быстро направился к станции, – по расписанию через несколько минут к Москве должна отойти электричка. В его ушах все еще слышался ласковый шепот чужой жены: «Тише, дети, папа устал»… Годдарт-то хорошо знал, что в действительности ни мужа, ни отца у них нет – страшный человек-зверь вышагивал сейчас там, в мансарде… Его коллег по зондеркоманде чекисты постепенно повыловили, но ему, Джиму-Рушникову, пока везло, его еще не нашли и не схватили.

Рушникову было о чем подумать. Только что полученное задание Харвуда требовало изворотливости и опыта. Именно он обязан помочь иностранному лазутчику уничтожить плоды труда лучших советских ученых, «ликвидировать» Ландышева. Рушников отлично понимал: резидент Харвуда в Москве в какой-то мере строит свои расчеты на его способности проводить террористические акты. Он отдавал себе отчет в том, что и Годдарт и те, кто стоит над ним, рассматривают его исключительно как бандита, годного для мокрых дел. В сущности, они правы, хотя ему и не хотелось в этом признаться.

Он был травленым зверем. Основательно поразмыслив, остановил выбор на двух своих не знающих друг друга помощниках. Симка Андрюхин – молодой парень, скрывавшийся от суда за убийство, до которого докатился после неоднократных «отсидок» за злостное хулиганство, дебоши, избиения… Рушников спрятал его в надежное место и всегда имел под рукой, «на всякий случай». Богуславский – проходимец высокого полета, не чета Симке Андрюхину, «интеллигент», человек с большими связями. Этот из-за жадности тоже погорел на мокром деле и попал к нему в капкан.

По приказанию Грина Рушников должен был прибрать к рукам Василия Прокудина. Игра стоила свеч – Прокудин не какой-нибудь Андрюхин или Богуславский! Годдарту было приказано получить от Рахитова необходимые сведения о Прокудине, после чего на его след поставили «Джима». Он как тень ходил за Прокудиным, изучал его, искал возможности познакомиться, втереться к нему в доверие. Характер этого человека скоро стал для него предельно ясен – из двух основных способов подхода: подкуп и шантаж, в данном случае не годился ни один, нельзя было и толкнуть его на какое-нибудь преступление, в результате которого он превратился бы в послушное орудие в их руках. На это нечего было и рассчитывать! После долгих раздумий было принято решение воздействовать на Прокудина, так сказать, эмоционально, учитывая при этом и безысходность его положения, и озлобленность всеми и вся, которая, как в том были абсолютно уверены и Годдарт и Рушников, им должна владеть. Следовало и посочувствовать ему и помочь, но помочь самую малость, чтобы раздражение и злоба у Прокудина не только не утихали, а, наоборот, получали все новую пищу.

Знакомство состоялось в скверике напротив учреждения, в котором большую должность имел Ананий Федорович Баранников. Супруги Прокудины в высшей степени расстроенные, печальные, обсуждали вполголоса какую-то семейную проблему, возникшую перед ними в тот день. Прислушавшись к звучавшему отчаянием голосу молодой женщины, Рушников скоро понял, в чем дело: у них заболел скарлатиной ребенок, нужно ехать вот сейчас к нему в больницу, а у них не было буквально ни копейки. Казалось, неведомое провидение способствовало коварным замыслам Грина и Годдарта. Рушников извинился за назойливость, выразил сожаление и глубокий интерес к попавшей в беду семье и предложил принять его помощь, нет, нет – не деньгами, хотя некоторую сумму он и мог бы им одолжить хоть сейчас, – а возможность посодействовать в устройстве на работу и таким образом стать на ноги. Женщина конфузливо молчала, – она не привыкла находиться в подобной ситуации, выслушивать соболезнование незнакомого человека. Прокудин был сдержан. Семен Семенович, как им представился Рушников, не ограничился любезными улыбками, отрекомендовался офицером, вышедшим на пенсию, показал «свой» партбилет, из коего явствовало, что он вступил в ряды партии в дни самых ожесточенных боев с гитлеровцами. Семен Семенович предложил поговорить кое с кем из друзей насчет работы, но Прокудин не спешил, присматривался к нему, – вот тогда-то и пришлось пригласить его с женой посетить в ближайшее воскресенье семью «участника битвы под Москвой» на станции Кратово… Супруга Семена Семеновича, всегда все принимавшая за чистую монету, была очень рада, не находила куда и посадить дорогих гостей, а сам он прочел им целую лекцию по цветоводству. Спектакль удался на славу, Прокудин не мог не принять Рушникова таким, каким тот хотел быть в его глазах. Прокудин и был тем единственным из его знакомых, который иногда бывал у него в Кратове. С Прокудиным следовало держать себя крайне осторожно, дабы не расшифровать себя, и старый гангстер ни на минуту об этом не забывал. В то же время он хорошо понимал, каким ценным агентом может быть Прокудин, пока что понятия не имевший о том, в какие сети он попал, какая смертельная опасность ему угрожает. Семен Семенович с помощью Богуславского устроил Прокудина на небольшое предприятие промкооперации разнорабочим.

Рушников решил выждать, пока Прокудину осточертеет его незаслуженно обидное положение в жизни, и тогда уже предпринять дальнейшие шаги. Какие это будут шаги – пока предвидеть было трудно, но каждый раз, получая задание Грина или Годдарта, он вспоминал о Прокудине и ужасно жалел, что не успел до сих пор затянуть в сети «ценного кадра», хотя и понимал: дело это весьма тонкое, и спешить с ним нельзя. Прокудин какой-то странный, и злобы «на все и вся» в нем что-то незаметно, по-видимому, ее еще придется разбудить. На все требовалось время, то есть то самое, чего у агента Грина и Годдарта как раз и не было, и это обстоятельство очень раздражало его.

Вот и на этот раз Василия Прокудина пустить в дело он не мог, об этом, к сожалению, и думать было рано. Вызывая на условленные встречи Андрюхина, а затем и Богуславского, Рушников дал себе слово вплотную заняться Василием Прокудиным. Огромное значение должно было, по его мнению, иметь то обстоятельство, что Прокудин принимал его совсем не за того, кем он являлся на самом деле, и ни малейшего представления не имел о грозящей ему опасности со стороны человека, в семье которого и он и его жена чувствовали себя как дома.

Глава шестая

Недели через две произошло такое событие.

Оксана Орленко задержалась на концерте. Было уже поздно, когда ее машина пробиралась окраинной улицей, направляясь на дачу Ландышева. Вечер выдался сумрачный, моросил мелкий дождь. Машина шла меж огромных строений. Неожиданно почти под колеса кинулась какая-то женщина. Шофер затормозил, а потом и остановил автомобиль: ему показалось, что он, как любят говорить инспекторы ОРУДа – совершил наезд на человека. Но женщина, неизвестно почему упавшая на мокрую мостовую, с плачем бросилась к Оксане Орленко и, захлебываясь слезами, умоляла ее помочь. Она крепко схватила артистку за обе руки, бессвязно причитала и все твердила о том, что без помощи ее сестра обязательно умрет, вот сейчас умрет… Что она, Оксана Орленко, как женщина, сама должна понять – большая потеря крови… Но Оксана ничего не понимала. Женщина, склонившись почти до пояса, целуя ей руки, упорно увлекала ее в глубь двора расположенного рядом дома.

– Вот тут, рядышком… одну минуту только, – глухо бормотала она, кутаясь в платок.

Орленко велела шоферу подождать и пошла за женщиной.

– Сюда, сюда, – не отпуская ее руки, почему-то шепотом говорила та. – В подвале, не приведи бог, ютимся, не дают фатеры-то, срок, вишь ты, не вышел нам.

По крутым каменным ступеням спустились в подвальное помещение, повернули в неосвещенный угол.

– Вот, не приведи бог, и пришли, – шепнула женщина и открыла дверь в комнату.

Оксана не успела еще ни о чем подумать и ничего разглядеть, как дверь за ней захлопнулась и в замке повернули ключ. Женщина не вошла вслед за ней, заперла дверь и замерла там, в коридоре. Оксана оторопела от неожиданности и, пожалуй, страха. Она подняла глаза и осмотрелась. Несомненно, ее привели в подвал, используемый каким-то домоуправлением в качестве подсобного помещения. Всюду виднелись груды мусора, стружек. В сторонке, на специальной стойке были укреплены два маленьких токарных станочка, а в другом углу – столярный верстак с подвешенной над ним грязной электрической лампочкой без колпака. Окон в помещении не было. За верстаком сидел средних лет хорошо одетый мужчина. Непокрытая голова его густо серебрилась, особенно на висках. Глаза прикрыты большими очками в роговой оправе. Его плащ и шляпа висели на гвоздике рядом с ним.

– Что вам от меня надо? – почти выкрикнула Орленко.

– Ничего особенного, не волнуйтесь, пожалуйста, – спокойно ответил незнакомец.

– Эта подлая женщина заманила меня сюда… – кричала Оксана.

Мужчина перебил ее:

– Она ни при чем – лишь выполнила мой приказ. И не кричите зря, здесь вас все равно никто не услышит.

– Сюда придет мой шофер.

– Если он попытается войти во двор – мои ребята пришьют его. – Незнакомец зло ухмыльнулся. – Если не хотите брать греха на душу – не заставляйте меня терять время, это сохранит жизнь вашему шоферу.

– Что вам от меня нужно? Кто вы такой?

– Вы проявляете вполне обоснованный интерес. Ну-те, начнем представляться – Семен Семеныч, к вашим услугам. Да вы не волнуйтесь, а то еще в обморок упадете.

– Не запугивайте меня, я вас не боюсь, – гордо сказала Оксана, хотя это было весьма далеко от правды.

Джим-Рушников – а это был действительно он – иронически улыбнулся.

– А вам и нечего бояться, – примирительно заговорил он, – я не причиню вам никакого вреда. Хотя я мог бы просто прирезать вас как цыпленка. Нам надо поговорить, только и всего.

– Я ни о чем не хочу говорить с вами. Выпустите меня отсюда, – потребовала Оксана, чуя неладное.

– Перехожу к делу, – строго сказал Рушников. – Нескольких минут вполне достаточно для того, чтобы передать вам сообщение, и моя миссия будет выполнена.

– Я не желаю видеть вас, выпустите меня отсюда!

– Вы, очевидно, полагаете, что попали в засаду к бандитам и вас здесь ограбят и так далее? Гм… С такой красавицей всякое могло бы случиться, не отрицаю, но в данном случае дело вполне серьезное, я представляю одну очень влиятельную разведку, мадам-гражданка.

– Я ничего знать не хочу. Выпустите меня отсюда!

– Мне приятно сообщить вам, что ваша агентурная кличка – «Орса».

– Это провокация, я не шпионка! – крикнула Орленко. Но ее крик не произвел на Рушникова ни малейшего впечатления.

– Вы были ею, так сказать, в потенции уже давно, а активным агентом выйдете через десять минут из этой комнаты, если мне будет позволено так именовать этот свиной закуток. Орса! – он восхищенно покрутил головой, даже закрыл глаза. – В молодости я видел сон, чудный сон – прекраснейшая женщина с таким же лицом, как у вас… Это были вы… Ее звали Орса.

– Перестаньте паясничать, откройте лучше дверь, – с гневом произнесла Орленко.

– Я действительно отвлекся… Впрочем, это простительно. Ну-те, после того, как вы знаете теперь вашу кличку, разрешите мне передать вам первое задание разведки мистера Аллена Харвуда.

– Негодяй! – вскричала Оксана. – Какое задание?

– Забраться в сейф вашего мужа Ландышева, – хладнокровно и уже совсем другим тоном пояснил Рушников.

– Я никогда не сделаю этого!

– Сделаете! – ему опять захотелось поиграть с ней, как кошке с мышкой, посмотреть, как она будет вот сейчас страдать, сходить с ума от горя. С наигранным сочувствием он продолжал: – Увы, жизнь иногда сильнее нас, сильнее нашей воли, любви, тут уж ничего не поделаешь – судьба. – Злобно, с угрозой продолжал: – Итак, вы выкрадете у него чертежи орбитальной межпланетной станции, над которой он работает, и выясните у него все, что касается предстоящей экспедиции Ландышева в космос: кто будет включен в состав экспедиции, когда она намечается и так далее… Но вам, понятно, следует быть весьма осторожной, чтобы ваш… супруг не обратил внимания на возникший у вас интерес к его делам.

– Негодяй! О чем вы говорите? – в отчаянии вскричала Орленко.

– Не укладывается в вашей красивой головке, – он с деланным сочувствием взглянул ей в лицо. – А вы слушайте, после уляжется. Сейчас вам надо только выслушать меня и запомнить.

– Вот что – шпион вы или просто бандит – мне это все равно, – неожиданно грубо сказала Орленко. – Вы зря теряете время – работать ни на чью разведку я не буду. Здесь моя родина, и я не предам ее, ни за что! – страстно вырвалось у нее.

Рушников насмешливо посмотрел на нее.

– Какие красивые слова, и как тяжело с ними расставаться, мадам-гражданочка. Понимаю, вполне. – И опять с глухой злобой продолжал: – Теперь мне осталось немного сказать вам. Я мог бы и не говорить этого, но раз вы добровольно не хотите работать на нас, придется сообщить вам нечто такое, от чего вы сами прибежите ко мне и будете в ногах валяться, выпрашивать задание.

– Вот как? Почему же это? – Орленко с гадливостью бросила взгляд на бандита, однако это не произвело на того ни малейшего впечатления.

– Что же вы всё стоите? Садитесь вот сюда, на этот чурбак, он чистый, – предложил он. – Нуте-с, закончим нашу беседу. Все-таки вам лучше сесть – я скажу вам такое, отчего вы можете упасть, мадам, – он говорил спокойно, деловито, назидательно – это была психологическая атака, и Орленко поняла это.

– Не хотите садиться? Ну как знаете. Мне поручено передать: если вы откажетесь выполнить приказание мистера Аллена Харвуда – да-да, вы не ослышались, мистера Харвуда! – то… Впрочем, подойдем с другого конца, мадам… В Америке вы вышли замуж за некоего инженера Можайцева, не так ли? Вы молчите, – стало быть, так оно и было, – ухмыльнулся бандит.

– Да, я была замужем за Вадимом Можайцевым. Какое вам до этого дело? – с трудом произнесла Орленко.

Как бы не слыша ее, он продолжал:

– У вас был сын – Сережа…

– Почему был? Он и есть – мой сын.

– А где он, позвольте спросить?

– С отцом, моим бывшим мужем, в Нью-Йорке.

– Ошибаетесь, его давно там нет! Еще несколько лет тому назад его похитили.

– Боже мой! Зачем похитили? Они требуют выкуп за него? – Оксана почувствовала, что действительно вот сейчас ей станет плохо, и прислонилась к стене, чтобы не упасть.

– Вашего сына похитила разведка мистера Харвуда. В выкупе разведка не нуждается, у нее денег достаточно.

– Так что же им нужно?

– Внесем ясность… Ваш сын в настоящее время заложник. Вы когда-нибудь слышали, что это такое? Слышали. Так вот: если вы откажетесь выполнить приказ мистера Харвуда, который я вам только что передал, то ваш любимый сынок умрет, и кровь его падет на вашу голову. – Он произнес эти слова с мрачной злобой. – Его зарежут на ваших глазах. Мне поручено передать вам – такой приказ шефа. А теперь ступайте, а то ваш шофер и в самом деле может напороться на моих ребят… Идите и помните: жизнь вашего сына в ваших руках. Если вы кому-нибудь проговоритесь о нашей встрече – ваш сын умрет, если вы попытаетесь увиливать от связи с нами – ваш сын умрет, если вы…

– Довольно! – она встала и, шатаясь, направилась к выходу.

– Я позвоню вам, Орса. Помните – меня зовут Семен Семеныч. – Он открыл дверь, за ней никого не было.

Спотыкаясь в темноте, она с трудом выбралась из подземелья. Дождь усиливался. Позади глухо стукнула дверь, послышались удаляющиеся шаги, видимо, бандит спешил уйти. В воротах она увидела своего шофера – тот шел ей навстречу. Орленко собрала всю силу своей воли и быстро пошла со двора – она не хотела, чтобы по ее вине погиб человек.

– Вам плохо? – шофер участливо взял ее под руку и отвел к автомобилю.

– Домой, – прошептала Орленко и потеряла сознание.

Глава седьмая

Ночью Гейм и Финчли получили приказ немедленно вылететь на военный аэродром близ Вашингтона для получения боевого задания. Едва забрезжил рассвет, как они поднялись в воздух и легли на указанный курс.

По-видимому, что-то случилось. С того часа, как командование военно-воздушных сил передало их в распоряжение Уильяма Прайса, друзей не беспокоили напоминанием об их двойном подчинении. Прошло уже немало времени, и вот… Они напрасно ломали головы, пытаясь догадаться, что бы мог означать этот экстренный вызов. Может, они больше не нужны Прайсу? Такая ситуация их никак не устраивала.

В Вашингтоне друзьям пришлось расстаться. Боба Финчли на некоторое время послали на аэродром Эндрюс, там он должен был пройти соответствующую переподготовку. Гейму велели явиться в управление ВВС за приказом о дальнейшем маршруте. Даже и не подозревая, какие испытания выпадут на его долю в ближайшие дни, он направился в Пентагон, недоумевая: стало быть, сверхсекретная экспедиция, в которой, как его предупредили, он обязан принять участие, будет проходить не здесь, а где-то совсем в другом месте. Где же именно? Он надеялся получить ответ в управлении ВВС, но там ему толком ничего не объяснили, просто переадресовали в другое ведомство – оно называлось Национальное агентство безопасности. Что это за организация – Гейм понятия не имел. С попутной машиной его направили в форт Мид. Двадцать пять миль к северу – и он очутился на территории штата Мэриленд. Гейм искренне недоумевал: почему он никогда ранее ничего не слышал о НАБ? Чем же занимается это секретное учреждение? И что же это, в конце концов, за секретная операция, в которой ему придется участвовать, выполняя задания НАБ?

Дежурный офицер внимательно изучил документы летчика, выдал направление в офицерское общежитие и предложил пройти к полковнику, возглавляющему группу, в которую включен и капитан Гейм. Домик, где помещался таинственный полковник, был расположен в другом конце форта Мид, в глубине сада, и без специального пропуска попасть в него было нельзя. Впрочем, это обстоятельство Гейма уже не удивило. Но зачем им потребовался он?

– Стив, дружище, здорово! – шумно приветствовал Гейма атлетического сложения офицер с квадратным лицом и глазами навыкате. – Где тебя черти носят? – гигант хлопал летчика по плечам, по спине, и от его дружеских шлепков даже мускулистый, сильный капитан Гейм поневоле морщился.

Встреча с полковником Коулом не очень обрадовала Гейма: он отлично помнил его по совместной службе в прошлом, когда Коул был еще лейтенантом, – он любил разыгрывать из себя друга-приятеля то того, то другого офицера-сослуживца, старался втереться в дружбу к ним, находился в каких-то странно доверительных отношениях с высоким начальством и не пользовался доверием в своей части: люди, с которыми он пытался дружить, довольно часто кончали плохо, у них начинались неприятности, их почему-то понижали, отстраняли от должности или просто от выполнения важных заданий, иные бесследно исчезали. Постепенно вокруг Коула создалась обстановка вражды. Кончилось тем, что он сам был вынужден куда-то сбежать. По этому поводу ходили разные слухи. Гейму Коул всегда представлялся несколько иным, чем другим, казался ему сложнее и значительнее. Здесь, в форту Мид, это предположение получило подтверждение – именно Коул оказался руководителем группы офицеров, временно прикомандированных к НАБ для выполнения специального задания. Стало быть, ему – особое доверие. Кто доверял? Разведывательное управление, с которым он, по-видимому, был давно связан. Летная форма служила Коулу лишь маскировкой его подлинной деятельности.

Знакомство с Коулом все-таки оказалось полезным: с Геймом, не в пример к другим, руководитель группы держал себя с большим доверием. Коул явно пытался играть старую роль закадычного дружка, хотя, по правде говоря, для этого у него не имелось никаких оснований в прошлом. Просто Коул остался прежним, с одной, впрочем, поправкой: как заметил капитан – он пристрастился к виски.

Коул поселил Гейма у себя. Он знал о том, что Гейм служит у Прайса, и, наверное, именно это обстоятельство делало его доверчивым в беседах.

Прошло несколько дней неизвестности и мучительных ожиданий. Как-то вечером Коул вернулся основательно пьяным и, не раздеваясь, завалился на кровать. Он находился в том состоянии раздражения, когда слова уже кажутся лишними, неспособными выразить чувства и мысли. Его массивная квадратная физиономия побагровела, скулы и кадык конвульсивно двигались. Казалось, он вот-вот взорвется. Гейм все-таки слишком хорошо знал Коула, чтобы не понимать, что именно произойдет с ним дальше: страдания должны найти выход в брани и жалобах, и он терпеливо ждал. Личная судьба Коула или его переживания сами по себе мало интересовали Гейма, он рассчитывал на то, что, потеряв над собой контроль, тот расскажет ему что-нибудь стоящее. И он не ошибся: через час Коулу надоело молча страдать. Первое, что он сделал, поднявшись с кровати, – состряпал коктейль, в этом деле рука у него оказалась набита, и угостил им Гейма.

– Попробуй моего снадобья, – предложил он. – Зверобой, – он произнес это слово и по-английски, и по-русски. Видимо, ему когда-то довелось познакомиться с похожим напитком русских, напиток пришелся ему по вкусу, и он к нему пристрастился.

Гейм не имел ни малейшего представления, какой «Зверобой» у русских, но тот, которым только что угостил его Коул, был поистине гадок. С трудом проглотил немного. Коул хвастал, колдуя над бокалами:

– Таким быка свалить можно, не правда ли, Стив? При моей службе без алкоголя нельзя…

Они сидели за столиком вдвоем и пили эту мерзость. Собственно, пил один полковник, Гейм лишь делал вид, что и он захмелел. Постепенно Коула развезло, и он принялся болтать. Озираясь, настороженно вращая вытаращенными глазами, полковник шепотом сообщил Гейму о том, что тысячи военных операторов заняты перехватом разговоров, распоряжений и сообщений, передаваемых по радио и телетайпу. Подразделения перехвата находятся на морских судах и самолетах, а главным образом на военных радиостанциях американской армии за рубежом. Перехватываются и шифровки, и открытый текст и немедленно передаются сюда, в форт Мид.

Капитан Гейм слушал с величайшим вниманием – то, о чем говорил ему Коул, было для него неожиданно. Но он так и не понял, зачем этой специфически шпионской организации понадобился он, летчик.

На следующее утро полковник проснулся как ни в чем не бывало, вряд ли помнил о том, о чем под величайшим секретом и весьма подробно рассказывал накануне, и неожиданно заявил, что через несколько часов он покинет и форт Мид, и Штаты, отправляется отсюда ранее своих подопечных.

– Мы встретимся на Окинаве, – буркнул он, запихивая в рот огромные куски ростбифа.

На Окинаве? Стало быть, они командируются поближе к Вьетнаму? Зачем?

Как бы отвечая на невысказанный Геймом вопрос, Коул пояснил:

– Тебе придется принять участие в «Элинт»… Это кодированное наименование целого ряда секретных операций. Ты что-нибудь слышал об этом? Не слышал? Я так и думал… Потом нас с тобой перебросят еще кое-куда, там будет даже не «Элинт», а значительно хуже… Брр… – он выразительно посмотрел на Гейма, зябко поежился и хрипло рассмеялся. – Ну, не скучай, капитан Стив Гейм, ты им еще покажешь!

– Кому?

– Русским, конечно. – Коул встал и выглянул в окно. Было еще рано. В воздухе тихо кружились желтые листья и падали между деревьев.

– Ты случайно не помнишь, как русские назвали космическую ракету, которую они послали к Солнцу? – спросил неожиданно Коул, думая о чем-то своем.

Гейм ответил:

– «Мечта».

– Ну, ну, пусть они мечтают, – хмыкнул Коул, – а мы люди дела, будем действовать, – и шагнул к двери.

Уже от дверей Коул многозначительно сказал:

– Итак, я буду на Окинаве, а это кое-что значит, можешь мне поверить, капитан Стив Гейм, – и захлопнул за собой дверь.

«Стало быть, все-таки Окинава… Что ждет там меня?» – размышлял Гейм.

Отъезду Коула летчик обрадовался, – теперь он мог отлучиться наконец из форта Мид.

В тот же день на машине полковника он отправился в Вашингтон. Его, конечно, с нетерпением ждали. Майкл Гибсон караулил на обочине шоссе, там, где оно пересекало границу штата. Должно быть, Майклу основательно надоело вглядываться в лица проезжающих, он радостно улыбнулся капитану и бросился к своей машине. Роскошный «кадиллак» рванул с места, Гейм старался не терять его из виду. Рядом с сыном писателя сидел кто-то в штатском. Когда автомобили несколько сблизились и человек обернулся, Гейм узнал в нем генерала Гуго Лайта, одного из крупных банкиров на Среднем Западе. Так вот откуда у Майкла этот великолепный автомобиль! Гейм знал, что Лайт служит в штабе командующего Седьмой армией США, дислоцированной в Западной Германии, занимает там высокий пост и появляется на родине лишь по каким-нибудь важным делам. Следовательно, и на этот раз, как обычно говорил Артур Гибсон, «с Рейна надо ждать гадостей». И все же приезд Лайта очень обрадовал летчика, он всегда чувствовал к нему большую симпатию за его ум и мужество, за активное участие в борьбе против таких опасных людей, как Уильям Прайс.

Машины свернули на боковую дорогу и на большой скорости понеслись вперед. Гейм понятия не имел, куда его ведет Майкл Гибсон, лишь внимательно следовал за ним. Так ехали довольно долго, во всяком случае, летчик не без основания стал с опаской поглядывать на приборы – бензина в баке оставалось не так уж много.

Вечерело. Тени пали на землю. Солнце стало на самой кромке горизонта, большое, излучающее мягкое сияние. Придорожные деревья то и дело заслоняли его от Гейма. Мохнатые ветви мелькавших по сторонам деревьев казались совсем черными на ослепительном фоне солнечного диска. Потом, как-то незаметно, солнце скрылось, последняя полоска света погасла.

Сумерки. Гейм всегда, еще с детства в Калифорнии, любил это предвечернее время, приносившее в дом успокоение от дневных хлопот и отдых от трудов. Но на этот раз Гейм не почувствовал знакомого облегчения и легкой радости, ему было не до того.

Уже совсем стемнело, когда вдоль дороги показалась длинная изгородь. Машины миновали массивные ворота и въехали во двор большой усадьбы. Из переднего автомобиля показался Лайт. Он вылез из кабины и пошел навстречу Гейму.

Несколько выше среднего роста, широкоплечий, темноволосый, с длинным бледным лицом, на котором выделялись голубые глаза; уверенные движения, спокойный взгляд, походка солдата – все выдавало в нем кадрового военного – таков был генерал Гуго Лайт, которого летчик знал, когда тот еще был майором.

– Рад приветствовать вас на моей ферме, – радушно произнес Лайт, крепко пожимая руку Гейма, и, заметив, видимо, с каким интересом Гейм осматривается, добавил: – Каприз моего старика. Он всегда был уверен в своем призвании фермера. Здесь прошло мое детство.

Прошли в дом.

– Можно и отдохнуть, – сказал Лайт, приглашая летчика занять место за столом. – Мистер Артур Гибсон прибудет позже. – Он машинально взглянул на часы. – Он прилетит не раньше чем часа через два.

– Прилетит?

– Да, конечно. У меня тут имеется вполне приличный аэродром – тоже причуда моего старика. – Лайт неожиданно рассмеялся. – Он тогда обзавелся и своим пилотом… Парень был сорвиголова… Одним словом, мы тут не имели недостатка в спиртном.

Вот оно что! Значит, аэродром поддерживается в должном состоянии еще с того времени, когда в Штатах существовал «сухой закон» и вино ввозилось из-за границы, главным образом из Канады, контрабандой. В те годы многие богатые американцы поступали точно так же, как и банкир Лайт.

– Он очень хочет повидаться с вами, – продолжал генерал, имея в виду Артура Гибсона. – Его весьма беспокоит отсутствие связи с профессором Райтом, – Лайт деликатно умолчал о Чармиан.

Гейм не хотел высказывать свои тревоги до появления Гибсона.

– Я не знал, что вы в Штатах, – заметил он. – Вы так прочно связали свою карьеру с Западной Германией…

Лайт щелкнул зажигалкой и некоторое время задумчиво смотрел на вспыхнувший огонек.

– Карьеру… – он медленно повернулся к летчику. – Видите ли, Гейм, я не люблю этого слова, во всяком случае – в применении ко мне.

Гейм хотел сказать, что не желал обидеть Лайта, но тот жестом попросил его молчать.

– Вы слишком увлеклись затеями Уильяма Прайса, в них видите все зло для человечества. Берегитесь забыть о других опасностях, угрожающих всем нам, людям Земли, – Лайт говорил задумчиво, почти с грустью.

– Германия, – догадался Гейм.

– Западная Германия, – уточнил Лайт. – Там имеются люди, которые изо дня в день работают над подготовкой к новой войне…

– Вы правы, – согласился Гейм. Лайт скупо улыбнулся:

– Я же говорю – вы, капитан, кроме Прайса, ничего не хотите знать. Занимайтесь Прайсом, и, если я чем-нибудь смогу быть вам полезен – готов действовать. Но пока вы тут занимаетесь «королем урана», я не спускаю глаз с событий в Европе. Трудно сказать заранее – здесь или там настанет скорее решительный момент, час для решений и действий.

– И вы…

– И Артур Гибсон, и наши друзья… Гибсон прибудет сегодня не один… Нам будет о чем поговорить. Но я хотел бы предупредить: кроме Артура Гибсона, вас здесь никто не должен видеть.

Они долго еще сидели за вечерним чаем и тихо беседовали о том, что творится в Европе. Несколько раз приходил нахмуренный, озабоченный Майкл и тотчас уходил, и каждый раз при этом хозяин бросал быстрый взгляд на наручные часы – оба ждали весточки с самолета, но пока ничего не было.

Гейм с симпатией заговорил о Советском Союзе. Швырнув скомканную сигарету, Лайт с неожиданной яростью сказал:

– Запомните, Гейм, я не из тех, кто готов обниматься с русскими.

– Зачем вы говорите мне об этом? – рассердился летчик.

– Затем, чтобы вы знали – я враг большевистских порядков, строя.

– Вы же банкир, естественно… – Гейм пожал плечами.

– Да, я банкир. – Лайт не мог справиться с душившей его злостью, – и все же в основном вопросе я сегодня в одном лагере с русскими, с большевиками: новая война была бы безумием, всеобщей гибелью. Я думаю о человечестве, о судьбе нации, капитан Гейм.

– Да, конечно, – капитан пытался осмыслить переживания Лайта, понять, где же и в чем они с ним друзья, а где – враги.

Майкл не дал додумать: самолет с Гибсоном на борту заходил на посадку. Лайт торопливо вышел, Гейм остался со своими тревогами. Он отчетливо представлял себе, как где-то там, на неведомой ему пока Земле Бэтси инженер Норрис изо всех сил торопится выполнить планы Уильяма Прайса. Прайс безусловно отлично осведомлен о трудностях и опасностях, с которыми связана проблема овладения ближним космосом, но он не станет тратить ни времени, ни денег на проведение всякого рода экспериментов, будет спешить послать в небо свои космические корабли с людьми и ракетным оружием, послать, как только Норрис сумеет дать ему для этого подходящие двигатели и аппараты. Все это создавало особо опасную ситуацию для Чармиан и Райта, делало более рискованным их положение. К его счастью, Гейм еще не знал о той опасности, которая уже нависла над Чармиан, над ним самим, над их общим делом, над их жизнью…

Гибсон появился только утром, усталый, побледневший.

– Извините, Стив, мы должны были спешить, – сказал он.

Писатель тяжело опустился в кресло.

– В нашем распоряжении мало времени, Стив Гейм, – заговорил он. – Вам надо уехать отсюда прежде, чем вас сможет увидеть кто-либо из гостей мистера Лайта, осторожность никогда не мешает.

Наступало раннее утро золотой осени. Свежий ветерок с равнины нес прохладу, шевелил занавески на окнах. Желто-зеленые травяные ковры устилали окрестные холмы, низкие, приветливые. Гейм заметил, что на лице писателя появилось больше морщин, а на голове седины. Он, наверное, основательно устал и от поездки сюда и от бессонной ночи, проведенной в заботе и спорах.

Гейм передал Гибсону записку профессора Райта с координатами Земли Бэтси.

– Я так и думал, – ознакомившись с документом, заметил писатель и задумчиво откинулся на спинку кресла.

– Почему? – вырвалось у летчика.

– Стремление Уильяма Прайса завладеть ближним космосом и таким образом добиться господства над миром, точнее, над нами, обитателями Земли, представляет собой конденсированное выражение стремления наших стратегов из штабов, и ничего больше. Мы с вами знаем, что означало бы для всего человечества, если бы этим деятелям удалось осуществить их замыслы. Однако и это следует признать, у Прайса имеется существенное преимущество перед нашими официальными военными кругами – он не связан ответственностью, дисциплиной, не обязан давать кому-либо отчет в его делах и не беспокоится, что его частная неудача может как-то повлиять на его служебную карьеру. Я подозреваю: Прайс не один организовывает и финансирует опасные для мира затеи, полагаю – возглавляет сугубо законспирированный консорциум, в который входят и другие наши мультимиллионеры. Прайс и его друзья страшно спешат. Какое же решение в этих условиях должен был принять Прайс? Во-первых и прежде всего, – построить необходимые ему заводы и стартовые площадки в таком районе, который сам по себе давал бы какую-то гарантию относительной безопасности пилотам-космонавтам от действия проникающей радиации двух поясов активной радиации, окружающих нашу планету. Учеными установлено, что над районами земных полюсов, Северного и Южного, в поясах радиации имеются как бы окна, прорывы. Разве не естественно было бы предположить, что, стремясь сохранить свою «воинскую силу» на космических кораблях и в то же время не желая тратить время на изучение средств защиты космонавтов от радиации, Прайс выберет для своих целей именно район полюса?.. И, конечно же, не Южного, а Северного. Наш друг профессор Райт подтверждает справедливость моей догадки – Прайс приобрел территорию на севере американского континента, назвал ее в честь дочери Землей Бэтси и принялся за дело. Рано или поздно нам с вами придется вмешаться в развитие событий на этой «Земле», но, к сожалению, кроме замыслов Прайса и географических координат того места, где над осуществлением этих замыслов работает инженер Норрис, нам ничего не известно, у нас нет в данное время связи с Райтом… и Чармиан. Я много размышлял над создавшимся положением и пока не вижу иного выхода, кроме того, что на Землю Бэтси все-таки легче всего пробраться вам с вашим помощником Финчли. Мы еще взвесим все детали, но я хотел бы, чтобы вы уже теперь привыкли к мысли о будущем путешествии на Землю Бэтси. Подумайте об этом, возможно, вы придумаете что-нибудь удачное. После того как вы вернетесь к Прайсу с вашей переподготовки, я найду возможность уточнить с вами подробности визита к Райту и Чармиан. Кстати, куда вас направляют?

Гейм рассказал все, что знал со слов Коула.

– Операция «Элинт»… – протянул писатель. – Вы не знаете, что это такое?

Летчик ответил, что не имеет об этом ни малейшего представления, – на сей счет Коул держал язык за зубами.

– Смотрите, Гейм, не втянули бы они вас в какую-нибудь провокацию, – озабоченно заметил Гибсон. – Окинава может быть лишь одним из пунктов вашей довольно странной, на мой взгляд, переподготовки. Не забывайте о том, что наши вояки мечтают, и я хотел бы, чтобы это стало известно всем-всем, покорить Страну Советов и их друзей в Европе и Азии, истребить лучших людей многих неугодных им стран, превратить в рабов тех, кому будет оставлена жизнь.

– О том же мечтал Гитлер.

– Вас поражает совпадение стремлений гитлеровцев и наших вояк? Но ведь причина такого совпадения ясна – у тех и у других один и тот же или одинаковый по духу хозяин – только и всего. У Гитлера были геополитики и идеологи расовой «теории» – и у нас они есть, и резвятся вовсю, объявляют народы колониальных стран «примитивными», «неодаренными», неспособными управлять своей родиной, уверяют, что, мол, естественный отбор населения Соединенных Штатов в результате переселения из Европы, а также географическая среда превратили американцев в расу, призванную управлять другими, владеть всем миром, заявляют, будто бы «сама природа» предопределила Соединенным Штатам роль господина, дала нам «право» вмешиваться во внутренние дела любого государства, при помощи оружия устанавливать повсюду порядки, угодные тем, кто правит Соединенными Штатами. Вы не читали книжку профессора политических наук мистера Киффера «Реальности мирового могущества»? Я вам процитирую кое-что из труда Киффера на память: «Единственный закон, который государство может применять, – автор имеет в виду наше государство, Соединенные Штаты, и говорит о применении „закона“ к другому государству, – это закон силы. Мне нужно, я хочу, я беру! Да здравствует гром пушек! Мы должны проникнуть в самые отдаленные уголки земли. Наши войска должны усеять территорию десятков других государств». Германия должна быть превращена в главный плацдарм для развязывания агрессивной войны в Европе.

Испания генерала Франко – в огромную воздушную базу… Что же касается Англии, то ее земля, как утверждал мистер Киффер, «будет усыпана войсками. Ее поля и луга будут превращены в непрерывную цепь военно-воздушных баз, откуда бомбардировщики и истребители союзников будут проводить операции против врага».

– Враги – это, конечно, русские, – заметил Гейм.

– Главным образом, – подтвердил Гибсон. – Именно они с давних пор – объект вожделений наших прохвостов. Еще в конце прошлого века наш геополитик Гильпин предлагал захватить Сибирь и соорудить там «космополитическую железную дорогу», которая облегчила бы нам возможности хозяйничать на русской земле. А наш соотечественник Адамс на самом рубеже нынешнего столетия выступал с идеей создания блока англосаксонских стран и их господства над всеми другими народами. Американцы, по его замыслу, должны были обосноваться на Филиппинах, захватить Китай, превратить Тихий океан во внутреннее американское море и стать хозяевами земного шара.

– Но ведь то, что предлагал когда-то Адамс и что значительно позже предложил фашист Киффер, претворяется в жизнь! – возбужденно произнес летчик. – Тихий океан…

– Однако мы поломали зубы и не отобрали у русских Сибирь, – усмехнулся писатель.

– И все же: Западная Германия, Испания… А Англия? Разве Киффер не оказался пророком! Ее поля и луга усыпаны нашими войсками, на ее полигонах и аэродромах проходят военное обучение гитлеровские убийцы, те самые, что еще не так давно топили англичан у Дюнкерка, бомбили Лондон… – взволнованно заговорил Гейм. Гибсон легким движением руки остановил его.

– Фашист Киффер, конечно, не пророк, просто он отлично знает, что именно нужно его хозяевам, и выступает с публичным обоснованием их устремлений, только и всего. Киффер под грабеж и разбой подводит, так сказать, научную базу. Это же делали до него и другие американские геополитики. Для нас с вами, Гейм, сейчас важнее другое: наши деятели прекрасно отдают себе отчет в том, что при нынешней технике истребления новая война, тотальная, глобальная и еще черт их знает какая, была бы чистейшим безумием, и все же они то и дело утрачивают здравый смысл, кричат о каком-то нашем «праве» первыми вероломно напасть на Советский Союз. – Гибсон поднял на собеседника задумчивый взор. – Рокфеллерам, Дюпонам и их прихвостням в Пентагоне до зарезу нужна война, и если опасно развязать мировую войну, они удовлетворятся пока полдюжиной малых войн – в Корее, Юго-Восточной Азии, в Африке, Латинской Америке, – они же привыкли зарабатывать на войне, наживать состояния. Рано или поздно жадность погубит их, но до тех пор, пока они мечтают о войне, все мы в страшной опасности. Что бы ни предлагали русские – наших вояк не устраивает: русские вооружаются – плохо, русские разоружаются – тоже плохо, тоже «вызов» нам. Наши джентльмены обнаглели, Гейм, до предела, их устроило бы лишь одно – если бы Советский Союз перестал существовать. А так как он не намерен пойти на это, то мы и собираемся в удобный для нас момент напасть на него, покорить, да, да – ни много ни мало – покорить, силой уничтожить его. Что бы мы ни говорили – цель остается прежней. Да мы и не скрываем наших намерений, публично кричим о них. Вы, конечно, помните специальный номер журнала «Кольерс»? Авторами статей в них выступили наши государственные деятели, сотрудники госдепартамента, сенаторы, ученые, комментаторы. Сто тридцать страниц злобного антисоветского чревовещания и дата, когда мы завоюем Советский Союз: шестидесятый год. Пророчество врагов мира не оправдалось – риск слишком велик! Однако мы продолжаем готовиться к большой войне и пока что занимаемся провокациями и демагогией на весь мир. Кубинцы прогнали нашего лакея Батисту – мы попытались организовать интервенцию на Кубу. Народ Чили взял власть в свои руки – наши монополии организовали там террор, диверсии, саботаж, и, наконец, контрреволюционный переворот.

Гибсон был взволнован. Он подошел к Гейму и протянул ему руку.

– Вам пора уезжать. Будет все же лучше, если никто даже из моих спутников не увидит вас здесь.

Гейм понимающе кивнул головой: ни борьбу против Прайса, ни положение банкира и генерала Гуго Лайта не следовало ставить под угрозу в результате какой-нибудь случайности.

– Подумайте о Земле Бэтси, – сказал Гибсон на прощание. – Ваша кандидатура все-таки самая лучшая.

Он мог бы и не напоминать об этом: мысль лично проникнуть на запретную территорию на Севере не давала теперь Гейму покоя; предложение Гибсона он сразу же принял как боевой приказ. К тому же там находилась – и, быть может, в опасности – Чармиан.

Летчик заверил Гибсона, что как только освободится от операции «Элинт» – тотчас постарается проникнуть в логово инженера Норриса. «Элинт», «Элинт»! Гейму и в голову не приходило, какие опасности ожидают его в ближайшие дни там, в Азии.

Глава восьмая

Вся группа летчиков прибыла на Окинаву одновременно и поступила в распоряжение полковника Коула. Капитан Гейм не переставал удивляться его способности к превращениям. Еще недавно, на родине, он пьянствовал, непечатно поносил своего непосредственного начальника, генерала, называл того не иначе как «рыжей ирландской свиньей», плакался Гейму в жилетку и, должно быть на всякий случай, откровенно заискивал перед ним, играл роль рубахи-парня и старого испытанного друга. Здесь, на юге Японии, Коул олицетворял собой тип армейца-службиста, эдакого армейского волка, для которого они, прибывшие из Штатов летчики, всего-навсего желторотые птенцы. Странное дело – Гейма он так будто и не узнавал. Возможно, он вспомнил кое-что из неосторожно рассказанного в форту Мид и теперь досадовал… Как бы то ни было, подхода к нему сейчас у Гейма не находилось, и это обстоятельство его несколько тревожило: разобраться в предстоящей операции «Элинт» будет безусловно труднее, придется до всего доходить самому, иногда основываться исключительно на догадках, чего Гейм страшно не любил.

Бетонированные ленты тянулись вдоль побережья, совсем рядом с линией океанского прибоя. На взлетных полосах стоят готовые к старту американские военные самолеты с пилотами в кабинах – готовность номер один. Сигнал из штаба – и машины с ревом уходят в пепельное от зноя небо.

Окинава! Стратегическое ее значение высоко ценится Пентагоном: на север – Япония, острова Кюсю и Хонсю с многострадальными Нагасаки и Хиросимой; на юг – Филиппины, с американскими военными базами, гарнизонами; на восток – цепочка островов, которые только что миновал Гейм: Иводзима, Маркус, Уэйк, Гавайские – незаконно захваченные янки и превращенные в мощные морские крепости; на запад, совсем близко – побережье Китая, и далее на восток – советское Приморье; на юго-западе – остров Тайвань, на котором засел Чан Кайши со своей бандой. На юго-западе же – Вьетнам и Лаос, объекты американского бандитского вторжения и чудовищных злодеяний, там тысячи уничтоженных американцами селений, жители которых поголовно от мала до велика расстреляны и вырезаны американскими солдатами, заживо сожжены напалмом с «летающих крепостей» и «Фантомов». Там у берегов – пиратский Седьмой флот США…

Окинава! Бетонированные взлетно-посадочные полосы полны боевых машин и летчиков, постоянно ожидающих приказа к вылету.

Гейм зашел в барак, крытый рифленым железом, – это отсюда должен поступить боевой приказ пилотам. Он застал здесь несколько офицеров, их обязанность – постоянно находиться в готовности сигнала к боевым действиям. К военным действиям против кого? Этого они не знают точно: во всяком случае, против Советского Союза. Но им и ни к чему знать, они маленькие винтики в сложном механизме, управление которым находится далеко отсюда, в Штатах. Откуда, из какой точки на карте США поступит приказ, этого им тоже знать не положено, они всего-навсего безгласные исполнители чужой воли, тех, что находятся там, в Штатах. Что за люди – умные или глупые, честные или бесчестные, наконец, нормальные или обезумевшие маньяки – отдадут приказ начать войну, и этого они никогда не узнают. Их обязанность – постоянно ждать сигнала из неведомого штаба, и когда сигнал поступит, не теряя ни секунды, вынуть из сейфа коричневой кожи портфель с белыми блестящими буквами на нем: «Совершенно секретно». В этом портфеле точные боевые задания. Какие задания – до минуты «икс» знать никому не положено. А когда эта минута придет, думать будет некогда: бомбардировщики уже покинут Окинаву и только в воздухе получат шифрованный приказ с указанием курса и цели. И пилотам некогда будет размышлять о полученном боевом приказе – счет пойдет на секунды, реактивные машины с воем поднимутся в стратосферу и, пожирая пространство, устремятся прочь от базы. Если это произойдет, то, конечно, в часы, когда на западе и северо-западе все будет еще скрыто ночной мглой, когда люди там будут спокойно спать. Ночь мгновенно сбросит свое темное покрывало и обольется кровью. Миллионы невинных женщин и мужчин, детей и стариков будут в ту ночь лишены жизни: это то, чего хотят богобоязненные американцы, что они называют «превентивной», предупредительной войной, войной «на всякий случай». Но эта ночь не принесет победы янки: в минуту коварного нападения в небо вонзятся межконтинентальные баллистические ракеты и лягут курсом туда, откуда развязали войну и где понятия не имеют, как это страшно, когда война бушует над головой, когда гибнет все живое. Пройдет небольшой срок, всего от пятнадцати до тридцати минут, и стратеги из Пентагона поймут, что такое ответный удар, нанесенный ракетно-ядерным оружием: ослепительное, в тысячи крат сильнее солнечного, пламя будет жечь их землю, уничтожая все живое; вслед за поднявшимися к черному небу бесчисленными грибами атомных взрывов по континенту пройдут ураганы, по сравнению с мощью которых сила самых страшных тайфунов – ничто. На месте цветущих полей и садов будет черная, обугленная пламенем и зараженная радиацией пыль, на месте городов – развалины, груды мусора. Это будет совсем не та война, на которой привыкли наживаться ростовщики из фешенебельных особняков с Уолл-Стрита и 5-й авеню, и война эта произойдет не за тридевять земель, по ту сторону океанов, а у них дома, где никто из них никогда не видел ее.

Некоторые бизнесмены Америки знают, что могут потерять все, и все же не прочь рискнуть: ведь бизнес – всегда риск. Взлелеянная веками жажда наживы, наживы любой ценой, заботливо воспитанная тяга к грабежам и, убийствам не дает им покоя, и в результате – оружие на взводе, а ребята в рифленом бараке и там, в тесных кабинах готовых к взлету реактивных бомбардировщиков, томятся в предчувствии преступления, которое их заставят-таки совершить, и в смертном страхе за собственную жизнь: они же понимают, какую цену им придется заплатить за полет на Запад, где их нападение ожидают в любую минуту, где огромные уши радиолокаторов ни на секунду не прекращают обшаривать небо, где наверняка зенитные батареи, высотные истребители и управляемые ракеты всех систем и видов ждут их, давно изготовившись к бою.

Гейм молча смотрел на людей, обреченных на уничтожение в первые же минуты после того, как они начнут новую «большую» войну.

Соединенные Штаты вложили в «освоение» чужого, не принадлежащего им острова, миллиарды долларов, создали на этом острове огромные базы для военных самолетов и запуска ракет, построили тут военно-морскую базу для Седьмого флота и крупную армейскую базу для снабжения пятидесятитысячного войска, оснастили свои базы на Окинаве орудиями, танками, вертолетами, но кому же из находящихся на военных базах на Окинаве неясно: развяжи они войну – их базы на острове будут сметены с лица земли раньше, чем их обитатели успеют удрать.

Гейм с интересом наблюдал за жизнью гарнизона авиабазы, на которую он прибыл, и невеселые мысли возникали в его мозгу: уж не ему ли придется принимать участие в смертоубийственном действе в час «икс»?

Коул не выходил от высокого начальства, – о чем они там беседовали, никто толком не знал. Через несколько дней стало известно, что все прибывшие с Геймом из Штатов летчики распределены по самолетам для прохождения переподготовки. Люди спрашивали друг друга: неужели только для этого надо было гнать их к черту на кулички? Нет, тут что-то не то… Гейм отмалчивался, пожимал плечами. Его назначили первым пилотом бомбардировщика, и он снова почувствовал себя в своей стихии. Мысли о часе «икс» он упорно отгонял, хотелось верить, что все дело в операции «Элинт», о которой ему говорил Коул, а это, по-видимому, что-то иное, не начало войны.

Его разбудили ночью. Посыльный из штаба вручил приказ. Все было как по время обычной тревоги: спешка, настороженность, намеки, будто о задании все знают нечто такое, чего не знает он, тот, кому как раз и следовало бы быть осведомленным до конца.

Юркий джип мчал Гейма к его машине. Теплая южная ночь казалась до краев наполненной звоном цикад и ароматом незнакомых цветов. Коул и второй пилот были уже возле бомбардировщика, – стало быть, полковник почему-то решил лететь с ним. Гейм быстро оглянулся – никто другой, видимо, сегодня в воздух не поднимется.

– Вот твоя полетная карта, – сказал Коул. Огненные змеи завертелись на земле в бешеном танце, и машина с пронзительным визгом устремилась в бездонную темь, к звездам. Гейм почти был уверен, что его заставили принять участие в какой-то провокации, опасался, что придется лететь на Запад, нервничал. Однако курс, по которому предстояло вести самолет, неожиданно оказался безобидным, он пролегал, правда, сравнительно недалеко, но все же в стороне от китайских и советских границ. Набирая скорость, машина шла на север: полетная карта оказалась фикцией, липой. Коул сам «корректировал» курс, давал указания, шептался о чем-то с радистом. Пение морзянки слышалось беспрерывно. Скоро Гейм понял, что с каждой минутой самолет все больше прижимается к невидимой линии, за которой начинаются территориальные воды Китая, и сообщил об этом полковнику.

– Границы ни в коем случае не пересекать, – приказал тот и, как показалось летчику, странно усмехнулся.

Экипаж бомбардировщика находился на своих местах, но никаких приготовлений к тому, чтобы «поднять шум», Гейм не заметил. Время от времени подходил Коул, бросал взгляд на приборную доску и отрывисто произносил:

– Так держать.

Самолет шел вдоль самой границы все дальше на север. В непроглядной темноте где-то по правому борту лежала Япония. Потом машина вильнула на восток и тотчас снова устремилась на север. Гейм велел штурману дать расчеты и прокладку курса: сомнений не оставалось – он летел теперь вдоль границы Советского Союза. Что же тут нужно командованию? Гейм терялся в догадках.

Самолет мчался на высоте двенадцати километров. Наружный термометр показывал все более низкую температуру. Коул, кажется, был доволен. Иногда он переставал шептаться с радистом и, кивая на спокойное мерцание бортового радиолокатора, обращался к Гейму:

– Не дрейфишь, Стив?

Его массивное тело, кое-как всунутое в скафандр, сотрясалось от утробного смеха, а глаза зло блестели из-за укрепленной в шлеме пластинки плексигласа.

Гейм молчал. Он пытался догадаться о цели этого полета. Снова проверил расчеты: немного левее распростерлась невидимая ночью гряда Курильских островов – советская территория. Зачем они забрались в эти края? Почему Коул упорно прижимается к самой линии советской границы? Что ему здесь надо?

Он поднял глаза и посмотрел на далекие звезды. Отсюда они казались странно белыми и колючими, идущие миллионы лет лучи их будто застыли в необъятном пространстве Вселенной. Звезды здесь не мерцали, не переливались изумрудно-зеленым цветом, они как бы угрожающе напоминали людям о том, что те всего лишь ничтожные песчинки мироздания.

В какой-то точке полковник приказал развернуть машину и взять курс обратно на Окинаву. Завывая, полосуя пространство рвущимся из сопел пламенем, машина рванулась на восток и, описав огромную дугу, вернулась к южным Курилам. Отсюда самолет возвращался на базу уже пройденной этой ночью дорогой, и Гейм успокоился, – кажется, ничего не случилось. Неожиданно он почувствовал, что все тело его покрыто липким потом, что пот падает со лба на нос, заливает глаза. Но достать платок и вытереть лицо он не мог: снимать шлем в полете категорически запрещено – в полете может случиться всякое, могла нарушиться герметичность кабины, и тогда воздух из нее мгновенно улетучится, и смерть человека неизбежна: кровь закипит, глаза вылезут из орбит, он задохнется не позже, чем через двенадцать секунд, и тело его превратится в смерзшуюся глыбу.

Несколько дней Гейм отдыхал. Сидел в баре, пил виски, слушал разговоры летчиков гарнизона, но ничего полезного для себя не получил из них, темой бесед неизбежно были девочки или кем-нибудь проигранное пари. Иногда Гейм часами валялся на диване, перелистывая журналы. Коул неутомимо носился по базе и почти каждую ночь отправлялся в полет с кем-либо из тех, что вместе с Геймом прибыли сюда из Штатов. Потом все повторялось сначала: ночью посыльный неожиданно будил Гейма, джип доставлял его к поджидавшему у самолета полковнику, – старт, и прежний, уже отлично знакомый курс вдоль китайской и советской границ, разворот над бездной беснующихся вод Тихого океана, и снова посадка на Окинаве. На обратном пути владения островной Японской империи неизменно оставались где-то слева, справа, невидимая, уходила назад Страна Утренней Тишины – Корея, и под крыльями бомбардировщика расстилалось по-воровски обжитое американцами чужое море, полное их авианосцев, подводных лодок, эсминцев, самолетов…

Так что же за полеты совершает он? Эта мысль не давала Гейму покоя. И однажды все разъяснилось. Они сидели вдвоем с Коулом в баре. Было душно. Полковник только что возвратился из очередного полета. Пили молча. Коул привык к тому, что Гейм ни о чем его не расспрашивал. Но на этот раз, как только он основательно «нагрузился», капитан скучающим тоном спросил:

– Опять то же самое? – скептически посмотрел на уставшего, осунувшегося «приятеля». – Я полагал, тебе доверяют что-нибудь более ответственное…

Огромная фигура Коула откинулась на спинку стула, помутневшие уже глаза навыкате уставились на собеседника.

– Ты находишь, мы с тобой занимаемся чепухой? – спросил он с обидой.

Гейм пренебрежительно передернул плечами.

– Я тут выполняю роль извозчика, а ты – моего пассажира, – он скривил губы.

Коул оглушительно расхохотался.

– Я думал, ты умнее, Стив, – произнес он, задыхаясь от смеха.

Гейм сделал вид, что не верит ни одному слову полковника, и тот снова приоткрыл ему завесу тайны, связанной с событиями, в которых принимает участие и он, Гейм. Оказалось, полеты, которые совершали Гейм и многие другие летчики, предпринимаются в разведывательных целях. Перед каждым таким полетом вдоль китайской и советской границ американские станции радиоперехвата, во множестве расположенные на американских базах в Японии, получают секретное уведомление и в определенное, заранее согласованное время включают свою аппаратуру, настраивают специальные приемники-мониторы на частоты, используемые радарными станциями Китая и СССР, в разведку против которых послан самолет. На те же частоты настраиваются и радиопеленгаторы, чтобы определить местоположение советских и китайских радарных станций – ведь в час «икс» они подлежат уничтожению. Полученные таким образом сведения срочно отсылаются и форт Мид, в штаб Национального агентства безопасности, там имеются специалисты-аналитики, они с утра и до утра только тем и занимаются, что изучают эти данные, а по ним и системы связи, коды чужих радарных станций. Во всяком случае, Коул решительно заверил Гейма, что данных, получаемых в результате систематического облета советской и китайской границ, совершенно достаточно для того, чтобы работники НАБ в форту Мид были в состоянии установить степень готовности, точность и эффективность радарной обороны и русских и китайцев, а также получить сведения о структуре внутренней обороны Советского Союза.

Гейм сидел, оглушенный тем, что он только что услышал.

– Это и есть «Элинт»? – прошептал он.

– Н-не совсем… В операции «Элинт» тебе придется принять участие попозже… – Коул опрокинул в себя еще стакан виски и встал. – Мне пора спать.

Сообщение Коула поставило капитана Гейма в тяжелое положение. Прибывшие с ним из Штатов летчики были уверены, что их систематические полеты по указанным полковником маршрутам проводятся с целью подготовки их к участию в военных действиях в будущем – именно на этом театре войны. То обстоятельство, что им приходится летать вдоль границ Китая и СССР, казалось им вполне естественным и не вызывало у них никаких подозрений. Они были спокойны. Но Гейм-то теперь знал правду! К тому же истинное назначение полетов противоречило его мыслям, чувствам, убеждениям – он никак не хотел находиться в роли пособника поджигателей войны, покорного исполнителя их воли. Что же делать? Отказаться от очередного вылета?

Гейм ушел к океану и там, на берегу, погрузился в размышления. Каждую минуту его могли вызвать в штаб и вручить полетную карту, в любой момент к нему мог явиться посыльный с приказом лететь. Как же следует поступить?

Нет, он не имел права раскрывать себя: в таком случае его выгонят из армии и близко не подпустят к Прайсу. А как же Чармиан и Райт, которые надеются на его помощь, как же с полетом на Землю Бэтси? Что скажут Гибсон и Лайт? Наконец, он обязан выяснить, что такое операция «Элинт». Решение – делать вид, что ничего не случилось, далось Гейму нелегко.

Так прошло еще некоторое время, но вскоре произошло изменение, которого Гейм не ожидал: Коул приказал ему подготовиться к далекому путешествию. Куда? Гейм терялся в догадках.

Они вылетели на многоместном самолете транспортной авиации. Оба – и Гейм и Коул – на этот раз были на положении пассажиров. Из всей группы летчиков на Окинаве Коул взял с собой только Гейма. По-видимому, он все-таки действительно доверял ему больше, чем другим, для него капитан Стивен Гейм явно оставался доверенным лицом могущественного Прайса.

Сингапур, Бирма, короткая остановка в Карачи, и снова в путь. Куда они летят? Гейм упорно молчал. Коул испытующе поглядывал на него, флегматично-безучастного, – вот это выдержка; черт возьми, он так и не поинтересовался, куда и зачем его тащат…

Самолет не забирался слишком высоко. Внизу отчетливо просматривались белые шапки гор, целые нагромождения их, разбросанных в диком беспорядке; иногда желтыми полотнами расстилались пустыни, которые затем сменялись обширными пространствами зелени, казавшейся с борта самолета блеклой, выцветшей. Потом снова горные хребты, темные ущелья, безлюдные долины.

Закрыв глаза, делая вид, что он дремлет, Гейм с волнением перелистывал страницы длинной и яркой истории тех стран, что расстилались под крыльями самолета… Государства древнейшей культуры, места славных свершений людей древности, земли – свидетели истребительных походов, кровавых битв, запустения и процветания – уходили направо, налево, назад: Ассирия и Вавилония, Парфия и Мидия, государство хеттов и Урарту. Перед мысленным взором Гейма проходили войска Александра Македонского, устремившиеся на Восток, к границам Китая и Индии, римские легионы, орды Чингисхана и Тамерлана… А машина стремительно мчалась все дальше на запад, туда, где когда-то шумела Троя, где цвели торговые колонии греков, где с севера на юг, от Константинополя к Иерусалиму, «к гробу господню» двигались толпы крестоносцев – рыцарей и оборванцев, фанатиков и циников, простаков и жуликов.

Гейм не ошибся – они приземлились на аэродроме Аданы, у крупного города на крайнем юго-западе Турции, у ласковых вод Средиземного моря, среди инжирных и апельсиновых деревьев.

У Коула появилось отличное настроение, по всему было видно, что он здесь не редкий гость.

– Хэлло! Бана бак! – кричал он какому-то сержанту в американской форме, мешая английскую речь с турецкой. – Визе кар лязым (нам нужен автомобиль). И куда же подевалась наша машина, ведь им заранее сообщили о моем приезде…

Действительно, их ожидали. С аэродрома направились на авиабазу Инджирлик. Бетонные взлетно-посадочные полосы, ангары, склады… Миновали все это и остановились у глухого забора с закрытыми воротами.

– Запретная зона, – пояснил Коул. – Здесь размещается подразделение «10-10»… Вход сюда запрещен даже офицерам гарнизона авиабазы, если они не служат в этом подразделении. Здесь мы с тобой проведем завершающую операцию, о которой я тебе говорил.

«Элинт», – догадался Гейм.

У входа на территорию подразделения долго и внимательно рассматривали пропуска, предъявленные Коулом. Полковник злился, чувствовал себя уязвленным в присутствии Гейма.

Глава девятая

Операция «Элинт» началась. В полночь с авиабазы Инджирлик взяли курс на восток два самолета. Вторым пилотом на одном из них был капитан Стивен Гейм. Коул летел вместе с ним, его роль контролера и фактического руководителя не вызывала сомнений.

Это был типичный бомбардировщик-разведчик с удлиненным фюзеляжем, с двумя кабинами, на дверях которых черными буквами было написано: «Не входить. Строго секретно».

Кроме пилота, штурмана и радиста в полете принимали участие два офицера, закрывшиеся в одной из таинственных кабин.

Самолеты вылетели с базы с интервалом в четверть часа. Гейм находился на том, что стартовал позже.

Земля скрылась за завесой по-осеннему тяжелых облаков. Черная гнетущая тьма, казалось, поглотила машину. Зеленые глаза индикаторов на приборной доске жили своей жизнью. Сидящий рядом с Геймом первый пилот сосредоточенно молчал. Коул укрылся за дверью с надписью «Не входить». Гейм размышлял. На этот раз он уже не вспоминал о римских легионах, проходивших на восток где-то тут внизу тысячелетия назад. Его мысли сейчас были заняты исключительно полетом, в котором ему приходится играть не последнюю роль. Что же это такое – «Элинт»? Теперь этот вопрос таил в себе глубокий смысл. Если раньше, там, в Штатах, и позднее на Окинаве в первую очередь представлялось необходимым получить на него ответ для того, чтобы удовлетворить свое вполне понятное любопытство, то сейчас дело обстояло иначе: в эту ночь, да нет – вот в эти минуты, немедленно, Гейм был обязан выяснить, зачем он здесь, куда летит, с каким заданием. Узнать для того, чтобы, не теряя времени, определить свое отношение к нему и свою роль в предстоящей операции…

Гейм ни минуты не сомневался: через несколько часов он будет свидетелем, больше того – участником какой-то провокации. Но какой? Сегодня он увидел этот самолет впервые и ночью не имел возможности как следует осмотреть его. Гейм спрашивал себя – не несет ли его самолет тактическую атомную бомбу, и вынужден был признать, что это вполне возможно. Но если атомной бомбы и нет, все равно он послан к советской границе с целью провокации, смысл которой был в том, чтобы усилить «холодную войну», разжечь ненависть между народами, дать повод к новым измышлениям по радио и в печати «свободного мира». Так что же делать? Пойти к Коулу и заявить ему, что Гейм совсем не тот, за кого он его принимает, отказаться от выполнения приказа, потребовать возвращения на базу? Почему? Петому что он против подготовки новой войны, потому что любит советских людей, сочувствует мирной внешней политике Советского правительства? Чем же в таком случае кончится его бунт?.. Так что же делать, как поступить вот сейчас?

Самолет с бешеной скоростью мчался на восток, навстречу своей судьбе. Мрак стал ослабевать. Серая холодная темь возникла как-то незаметно, проникла через фонарь над головой. Звезды на черном небе потускнели, – близился рассвет.

Гейм следил за работой приборов, не переставая лихорадочно искать выход из того положения, в котором он очутился. Индикаторы на приборной доске впились в него пронзительными зелеными глазами, будто пытаясь разгадать его думы. Коул почти не вылезал из своего логова – что он только делал там? Не показывались и офицеры из второй секретной кабины.

К границе подошли на большой высоте, когда уже совсем было светло. Гейм принял решение. Он встал с места как раз тогда, когда пилот разворачивал машину, получив приказ Коула «не лезть» в воздушное пространство Советов. С Коулом он столкнулся на пороге его кабины. В высотном скафандре и гермошлеме тот неожиданно вырос на пороге кабины, как только Гейм приблизился к пей. Его глаза, прикрытые плексигласом, казались выпученными более обычного, – в них Гейм заметил смятение и растерянность.

– Они срывают нам операцию! – возбужденно произнес он, выжидающе уставившись на летчика.

Гейм молча пожал плечами – ведь до сих пор полковник не счел нужные объяснить ему суть всей этой рискованной затеи. Коул втащил его в кабину и захлопнул дверь. Тут было совершенно темно, лишь в углу светился телевизионный экран.

– В чем дело? – спросил Гейм.

– Они молчат! – Коул грязно выругался. – Понимаешь, они молчат!

Он подтащил летчика к телевизору и тяжело опустился в кресло.

– «Элинт», – заговорил он хрипло, – представляет собой электронную разведку… «Элинт» предусматривает вторжение в воздушное пространство врага, изучение его радарной обороны, физической природы излучений советских радиолокационных станций…

– И аэрофоторазведку? – догадался Гейм.

– Да, конечно, но это попутно, главное – радарная оборона у русских. Я послал в их воздушное пространство самолет, но сегодня они почему-то не включили в действие свои радары. Они что-то определенно задумали… Гляди. – Он повернул рычажок настройки, и Гейм отчетливо увидел на экране телевизора суровые безлесные горы, дикое нагромождение камней, хаос ущелий, полоску реки на переднем плане.

– Телевизионная передаточная установка на моем первом самолете работает, как видишь, отлично, – опять заговорил Коул, – но русские не подают признаков жизни. Они что-то задумали, как ты полагаешь, а?

Гейм не мог оторвать взора от незнакомых гор, возникших перед ним на экране, – это были советские горы, советская территория. Он не сомневался – русские что-то задумали, в этом-то полковник прав! Неужели они позволят воздушным разбойникам и шпионам резвиться над их кровом!

Коул продолжает несколько растерянно:

– Вот аппарат для записи на магнитную ленту, однако русские молчат… Вот, видишь, аппарат для фотографирования с экрана моего телевизора, но мне нечего фотографировать!

– Какие снимки ты собирался делать? – осведомился Гейм.

– Атаку советских истребителей на наш безоружный самолет, занятый изучением метеорологических условий и нечаянно заблудившийся в азиатском небе. – Коул хохотнул и тотчас умолк, его явно обуревало беспокойство. Он нажал какую-то кнопку, и в ту же минуту Гейм увидел на экране телевизора тот самый самолет, который вылетел с авиабазы Инджирлик на четверть часа раньше его: машина как бы парила в ясном небе, слегка подернутом утренней дымкой, внизу, под ней, не было заметно никаких признаков тревоги.

Горы уходили назад.

– Армения, Зангезур, – Коул кивнул в сторону экрана. Горы уходили назад, вдалеке заблестела под солнцем поверхность моря: озеро Севан, горное море, почти на две тысячи метров вознесенное над уровнем моря, – об этом Гейм догадался и без подсказки Коула. Теперь он знал точно, куда забросила его операция «Элинт» – электронная разведка. Так вот какими делами занимаются наши военные! Он не отрывал глаз от экрана: под самолетом-разведчиком расстилалась сказочной красоты долина с большими селениями, садами, каналами. Слева появился двуглавый красавец Арарат, с снежным полем на вершине. Снег ослепительно сверкал под лучами солнца. А внизу, на равнине, все утопало в сочной зелени. «Араратская долина», – понял Гейм. И тотчас на экране возникло изображение большого города, раскинувшегося у подножия гор, с прямыми широкими улицами – Ереван. Он был весь как на ладони, и летчик залюбовался им.

Он очнулся, потому что послышался чей-то испуганный голос. Вызывал пилот самолета-разведчика. Коул отозвался.

Пилот доложил:

– Русские приказали мне идти на посадку. Они ждут ответа от меня.

Коул раздраженно сказал:

– Пошли их к черту и занимайся своим делом. Радио оставь в покое. Они же засекут наш разговор, болван! – Он выругался.

Но Гейм уже понял, что настроение у него поднялось: что-то все-таки начиналось!

– Радары молчат… – бормотал Коул, возясь с аппаратурой.

Гейм думал об экипаже первого самолета.

– Они собьют его ракетой, – заметил он с тревогой.

– Ошибаешься, – буркнул Коул, занятый возней с приборами. – Они захотят захватить наш самолет и людей на нем целехонькими – им же нужны улики!

– Он успеет удрать? – озабоченно спросил Гейм.

– Не волнуйся, контейнеры с фотопленкой русским не достанутся, – полковник самодовольно ухмыльнулся.

В нижней части экрана появились еле заметные точки, стремительно увеличивавшиеся, – советские истребители, – предположение полковника оправдалось. В эфире слышалась команда, пилот самолета-разведчика опять пытался установить с Коулом связь, но тот ему не отвечал. Магнитофон крутил ленту, фотоаппарат вел съемку с экрана.

Гейм видел: самолет-разведчик как заяц бросился назад к границе. Коул выругался.

– Заснул, идиот! Скорее же, скорее!

Но было поздно – путь отхода отрезали советские истребители. Пилот пытался маневрировать, набирать высоту – истребители окружили его со всех сторон.

– Кажется, ему не уйти, – сказал Гейм.

Коул спокойно возился с фотоаппаратом. На мгновенье повернул к Гейму закрытую гермошлемом голову.

– Ты думаешь?.. – в голосе не было и намека на беспокойство.

– Они заставят его приземлиться. – Гейм не мог оторваться от того, что видел на экране.

– И тогда?

Гейм высказал то, что его мучило:

– Не миновать дипломатических осложнений. Это же международный скандал!

– И нам с тобой крышка, да? – Коул снова повернулся к нему. – Не фантазируй, Стив, ничего этого не будет. – В его голосе звучало непонятное летчику торжество.

– Каким образом мы сумеем избежать этого? – с недоверием осведомился капитан.

Коул не отвечал, казалось, все его внимание было приковано к самолету-разведчику, беспомощно барахтавшемуся в окружении советских истребителей. Не спуская глаз с экрана, он сказал Гейму:

– Видишь вон тот рычажок? Нажмешь на него, как только я скажу. У меня руки заняты фотоаппаратом.

Летчик почувствовал неладное.

– А что это за механизм? – осведомился он.

– Не все ли тебе равно? – разозлился полковник.

– Нет, не все равно.

– Ну черт с тобой, обойдусь и без тебя! – Коул приник к экрану.

Самолет-разведчик беспомощно тыкался из стороны в сторону, но уйти из сети, в которую попал, никак не мог. Пилот снова и снова вызывал Коула.

– Болван, ему не терпится выдать нас русским, – сквозь зубы ругался полковник.

Должно быть, пилот самолета-разведчика понял наконец безвыходность своего положения и начал снижаться.

– Сейчас он совершит посадку на советском аэродроме, – прошептал Гейм.

Снова на какую-то долю секунды Коул повернул к нему голову, и летчик увидел его глаза, неимоверно огромные, налитые кровью и злобой.

– Им не удастся перехитрить меня, – прохрипел он, задыхаясь… – Тебя интересовало, чем все это кончится? Смотри же… – и не успел Гейм опомниться, Коул нажал на тот самый рычажок, на который полминуты назад указывал ему. И в тот же миг на экране возник вихрь пламени, самолет-разведчик окутал густой черный дым; усиленный репродуктором, в кабину проник и лег на магнитную ленту звук взрыва.

– Что это? – Гейм не мог прийти в себя.

– Разве ты не видишь? Русские истребители напали на наш беззащитный, невооруженный самолет и сбили. – Коул не переставал фотографировать с экрана телевизора. – Наши люди занимались научными изысканиями, и вот их убили.

– Убили?

– Ну да… Взрыв произошел в двух точках, катапультирующее устройство сразу же вышло из строя, а парашютов у них не было.

– Это ты убил их? – Гейм почувствовал, что еще немного, и он не сумеет сдержать себя.

– А ты предпочел бы, чтобы они благополучно сели на территорию Армении, выложили русским наши секреты, отдали им пленку с фотоснимками, а потом выступали бы на пресс-конференции с разоблачениями? – Коул опустил наконец руку с фотоаппаратом – на экране теперь было абсолютно пусто.

Гейм повернулся и закрыл за собой дверь. Он вернулся к пилоту и занял свое место. Пилотская кабина, залитая светом и солнцем, как бы мчалась куда-то на невидимых волнах.

– Ну как там с нашими ребятами? – спросил пилот, – он имел в виду самолет-разведчик. – Где они? Известно ли что-нибудь о них?

Гейм не успел ответить, в переговорной трубе послышался голос полковника:

– Все в порядке, наши ребята держатся великолепно. Проверить приборы!

– Приборы в порядке, сэр.

– Подойдите поближе к границе.

– Слушаю, сэр.

Гейм думал, что после неудачи с первой машиной они вернутся на базу Инджирлик, но, видимо, он ошибся, операция «Элинт» продолжалась. Сегодня Коул предстал перед ним в новом обличье – коварного и хладнокровного убийцы. Он заблаговременно заложил в самолет-разведчик взрывчатку, а затем с помощью дистанционного управления взорвал ее, – пилот и не подозревал о том, что Коул заранее запланировал его смерть. Но чего же он хочет еще?

Коул дал пилоту поправку на курс. Извергая из сопел длинные языки оранжевого пламени, машина рванулась на восток. Гейм понял – они пересекли советскую границу, и молча повернулся к Коулу. Как бы отвечая на его безмолвный вопрос, тот проворчал:

– Я все-таки заставлю их включить радары.

Гейм хотел сказать, что, наверное, в точности повторится то же самое, свидетелями чему они только что были, но понял: слова сейчас бесполезны, и промолчал – полковник все это и сам отлично знал и если все-таки шел на риск, значит, что-то задумал.

Коул вынул из кармана документы и протянул их летчикам.

– Возьмите на всякий случай.

– Что это? – спросил первый пилот.

– Удостоверения НАСА – Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства. Для русских – вы не военные летчики, а гражданские пилоты, и самолет наш – принадлежит НАСА и занят изучением погоды. Да, да, именно погоды, а почему бы нет?

Гейм брезгливо усмехнулся: взрывать самого себя полковник Коул, кажется, не собирается, «в случае чего» он хочет скрыться под неуклюжим камуфляжем.

Гейму не давала покоя мысль о сделанных Коулом снимках: свое злодеяние он намерен выдать за дело рук советских летчиков-истребителей, и никто не сможет его опровергнуть. Гейм представлял себе, с каким удовольствием Харвуд и дружки из Пентагона воспользуются этими снимками. Этого допустить было нельзя! Но как?

Два офицера, закрывшиеся в секретной кабине, – теперь Гейм понимал, что они-то и есть специалисты по электронной аппаратуре, с помощью которой проводится операция «Элинт», – по переговорному устройству попросили полковника зайти к ним, и тот поспешно ушел. Следом за ним направился и Гейм, но вошел не к ним, а в кабину, в которой всего минуту назад наблюдал страшную гибель своих же летчиков от руки руководителя полетом. Гейм задержался в кабине считанные секунды. Когда возвратился на свое место, пилоту было не до расспросов – над советской территорией он определенно чувствовал себя скверно.

– Они собьют нас ракетами, – сказал он то же самое, что еще недавно Гейм Коулу.

Гейм промолчал, продолжая оставаться в состоянии мрачной решимости и готовности к любому концу. Он взглянул в окуляры уходящего вниз перископа-ориентира: полная жизни, зелени, солнца. Араратская долина будто растаяла, с севера опять наплывали нагромождения безлесных гор. Сильная оптика позволила отчетливо видеть широкие улицы города под крыльями самолета. «Ленинакан», – вспомнил Гейм.

– Они почему-то молчат, – сообщил появившийся в пилотской кабине Коул. – Их радиолокационная сеть бездействует, – в голосе его звучали досада и разочарование.

Радист тревожно произнес, обращаясь к нему:

– Русское командование приказывает нам идти на посадку.

Коул расхохотался:

– Идиоты! – Это, кажется, было его любимое слово. – Они думают запугать меня… Пока русские истребители поднимутся сюда, на высоту пятнадцати тысяч метров, я буду на той стороне границы, над Турцией, и пусть они тогда посмеют преследовать нас! – И он дал новую поправку на курс.

Со свистом рассекая почти безвоздушное пространство стратосферы, машина с ревом устремилась на восток. И в тот же миг в окуляры ориентира Гейм увидел советские военные самолеты: они стремительно тянулись ввысь у самой линии границы, позади них. Коул нажимал кнопки, рычажки – расположенная в нижней части машины специальная фотоаппаратура производила съемку местности.

Пилот уступил место Гейму. Обращаясь к полковнику, неуверенно сказал:

– Если мы не повернем обратно – нам не уйти от них.

– Струсили? – Коул был занят своим делом. – Успеем. Побольше веры в нашу технику!

Гейм понимал, что первый пилот прав, но не стал вмешиваться: один самолет Коул сегодня уже потерял, операция «Элинт» явно сорвалась, и пока он не компенсирует как-то этот провал аэрофоторазведкой – все равно не рискнет отступить и тем самым погубить свою карьеру. Гейм был уверен: уничтожив своих же летчиков с первого самолета, ставя на карту жизнь и свою и всего экипажа бомбардировщика, Коул главным образом думает о своей шкуре.

Пилот умолк. Гейм заметил: тот очень нервничал, и когда снова взялся за штурвал, руки его дрожали. Машина с ревом и свистом описывала огромные эллипсы над советской территорией.

– Мы слишком далеко оторвались от границы, – робко заметил первый пилот.

Коул отозвался:

– Не разводи панику. Бери пример с капитана Гейма.

Гейм меланхолически предупредил:

– Они идут в атаку на нас.

– Пусть только попробуют! – Коул смачно выругался. Он наконец перестал фотографировать и только теперь, кажется, понял, что зря бравировал. Срывающимся голосом закричал: – Стив, скорее к границе! Нам придется прибегнуть к последнему средству… Шевелитесь, мальчики…

Пилот послушно развернул машину к турецкой границе, но впереди себя на той же высоте и даже несколько выше разглядел советские истребители. Разве могли они, парни на этих стремительных машинах, знать, что вот сейчас с любовью и симпатией на них смотрит их друг Стивен Гейм? Но что собирается делать Коул, – встревожился летчик, – о каком крайнем средстве говорил он?

– Мальчики, шевелитесь! – панически вопил полковник. Заметив наконец, что машина попала в кольцо советских самолетов, он растерялся. От страха у него отвисла челюсть, пот крупными каплями покрыл его физиономию. Он являл собой поистине отвратительное зрелище.

Радист снова доложил:

– Сэр, русские приказывают нам следовать за их истребителями и совершить посадку на аэродроме, который они нам укажут. Будете отвечать?

– Да, да, я им отвечу… Стив, во что бы то ни стало прорвись за линию границы! А я…

В ту же минуту Гейм понял, о каком крайнем средстве он говорил: из-под крыльев самолета вырвалось ослепительное хвостатое пламя, машина вздрогнула и подпрыгнула вверх – Коул дал по советским истребителям залп ракетами класса «воздух-воздух», с самонаводящимися боевыми головками.

Это было чистейшее безумие – первыми открывать огонь по советским самолетам, которые таким образом хотя бы в порядке самозащиты получали право расстрелять их. Коул, кажется, не понимал этого – он мстил за погубленную карьеру, за свой страх. Он следил за действием выпущенных им ракет: вот они найдут свои жертвы, взметнется пламя, черные хвосты дыма прочертят атмосферу, и останки советских самолетов полетят вниз, на скалы северной Армении. Гейм знал, что последует затем, знал – теперь спасения ждать не следует, и перестал интересоваться окружающим. Неожиданно Коул схватил его за плечо и стал неистово трясти. Гейм взглянул на него, бледного, полумертвого от ужаса, потом вперед, куда тот указывал: ни один из преследующих их советских истребителей не пострадал от залпа ракетами, который произвел по ним Коул.

– Они включили специальную аппаратуру и создали помехи системе самонаведения, – шептал полковник в смятении и смертельной тоске, бессмысленно тараща налитые кровью глаза. – Они хотят взять нас живыми, но я им не дамся.

Гейм отлично видел, что Коул болтает вздор – было ясно: в любую минуту их могут сбить, расстрелять в воздухе. Однако, к его удивлению, истребители отвалили в сторону и пошли на посадку. Заметив это, Коул бросился в свою кабину.

Теперь путь на ту сторону советско-турецкой границы исчислялся секундами, – пилот вздохнул с явным облегчением: кажется, удалось выкрутиться. Но Гейм понял, что именно в эти мгновения настала грозная опасность всему экипажу, он разгадал маневр русских потому, что видел на экране телевизора гибель самолета, вторгшегося в воздушное пространство Советского Союза ранее их – опасаясь какого-нибудь отчаянного жеста попавшего в капкан стервятника, русские не хотели рисковать жизнью своих людей и отвели истребители. Гейм удивился тому, что на этот раз полковник Коул раскусил замысел своих противников с удивительной быстротой, должно быть, в нем заговорил инстинкт самосохранения.

Расстояние исчислялось несколькими секундами. Коул появился, волоча за собой чем-то набитый рюкзак, с парашютом за спиной. Гейм молча наблюдал за ним. В переговорной трубе послышался голос одного из офицеров-операторов:

– Мы, кажется, спаслись, мистер Коул?

– Все о'кей… – пробормотал в ответ полковник, внимательно рассматривая далекую землю, ожидая смертельного удара оттуда.

По-видимому, только двое из находившихся на борту самолета, он и капитан Гейм, знали истинную причину «отступления» русских и понимали, что в любой миг по ним ударят с земли ракетами противовоздушной обороны. И эти действия будут оправданны. Самолет, изучающий погоду, не будет пускать ракеты в их истребители. Этим уже подтверждается, что никакие они не метеорологи, а настоящие агрессоры.

Гейм вдруг заметил, как неподалеку в небе как бы из ничего возник клубок оранжевого огня и сине-черного дыма… Кто-то невидимый будто взял самолет гигантской рукой и вмиг раздавил его. Машина развалилась в воздухе, и последнее, что увидел Гейм, – безумные глаза первого пилота, изо всех сил вцепившегося в ручку управления.

Некоторое время Гейм падал камнем, лишь на высоте трех тысяч метров он распустил над головой купол светлого шелка. Ветром относило на запад, и он не сомневался, что находится уже над территорией Турции. Осмотрелся – кругом, на большом расстоянии в воздухе не болтался ни один парашют. Капитан понимал, что спастись имел шанс только заранее готовый к разразившейся катастрофе полковник Коул, однако и его нигде не было видно. Всхолмленные горные долины расстилались внизу, безлюдные, полные неуловимого уныния и обреченности. Гейм маневрировал, прилагая все усилия к тому, чтобы быть отнесенным как можно дальше от советской границы.

Наверное, сказалось отсутствие тренировки, а может быть, действительно прыжки с парашютами в горной и к тому же абсолютно незнакомой местности – занятие не весьма простое, как бы то ни было, несмотря на все старания, опуститься благополучно не удалось: он ушиб голову и ноги о камни, не успел с должной быстротой управиться с парашютом. Ветер гнал шелковый купол по каменистой почве точно парус, и туго натянутые стропы тащили летчика за собой, беспомощного, в полубессознательном состоянии. Как сквозь сон видел он откуда-то появившихся турецких солдат, гасивших его парашют.

Очнулся Гейм в палате госпиталя турецкого гарнизона в Карее. Убогая комната, плохо побеленные стены… Врач, бегло говоривший по-английски, рекомендовал покой, делал перевязки, многозначительно качал головой.

Гейм размышлял о случившемся. Тот факт, что он остался в живых, представлялся чудом, на которое трудно было рассчитывать. Самолет шел к границе на высоте пятнадцати тысяч метров… Вспыхнувший неподалеку нестерпимо яркий клубок огня и удар, от которого машина разлетелась на куски… Очевидно, взрыв ракеты произошел уж очень близко, и страшной силы ударная волна обрушилась на тех, что непрошено вторглись в воздушное пространство Советского Союза. Где же остатки самолета и тех, кто в нем находился? Гейм хорошо помнил: сильным ветром его отнесло на турецкую территорию, стало быть… Он ни о чем не спрашивал, да и кого здесь было спрашивать и о чем? Его тоже не беспокоили, турецкие военные власти по его документам знали, кто он.

Через день появился полковник Коул. Он все-таки уцелел. Хмуро, с трудом разжимая губы, рассказал, как благополучно достиг земли и затем рыскал по всей округе, собирая то, что осталось от самолета и экипажа.

– Большевистские варвары сбили наш невооруженный самолет… – начал было он.

Гейма рассердила эта болтовня. Он рывком повернулся на койке и, с гневом глядя на полковника, спросил:

– Для чего все это, для чего?

Перед его мысленным взором возникли ужасные картины гибели двух прилетевших в эти края американских шпионских самолетов с авиабазы Инджирлик. Казалось, Коул понял переживания Гейма, он перестал ходить по палате, поднял на «приятеля» удивленные глаза:

– Для того, чтобы иметь возможность нанести удар первыми, ты это знаешь не хуже меня, Стив.

Гейм закрыл глаза, и тотчас перед ним возник образ первого пилота, в ужасе перед наступавшей смертью вцепившегося в ручку управления.

– Чудовищно, – прошептал он.

Коул ухмыльнулся, передернул плечами.

– Наши генералы убеждены, что тот, кто первым нанесет удар в новой большой войне, почти наверняка выиграет эту самую войну, – заговорил он. – Но эффективность первого удара должны заранее обеспечить мы с тобой: наши ракеты и стратегические бомбардировщики смогут прорваться через советские линии заградительного огня лишь в том случае, если мы загодя разведаем для них систему советской обороны. Я думал, что это элементарные истины, Стив. Операция «Элинт»…

Гейм резко перебил:

– Она слишком дорого обходится нам, эта твоя «Элинт»!

– Возьми себя в руки, Стив, и не хандри, – примирительно заговорил Коул. – Ответственность – тяжелое дело, даю тебе в том слово джентльмена, и я беру на себя всю ответственность за то, что случилось. Меня успокаивает, что в штабах понимают: война есть война, потери в ней неизбежны.

– Война!..

– Ну да – война. А как же ты еще назовешь то, чем мы с тобой занимаемся все это время? Разве наша разведка, систематический облет советских границ не есть элемент войны? То обстоятельство, что мы занимаемся такими делами в мирное время, ничего в принципе не меняет… Не хандри.

– Мне жаль наших парней, – признался Гейм. Коул внимательно посмотрел на него.

– У турок в почете поговорка: «Змея, которая меня не жалила, пусть живет хоть тысячу лет».

Это была неприкрытая угроза: Гейм знал, что не русские, а Коул сам уничтожил самолет, первым появившийся в тот день над Советской Арменией. Но разве поверили бы ему, Гейму? Да и чем мог бы он доказать свое обвинение? Ничем.

Он обернулся к Коулу:

– Я в твои дела не вмешиваюсь.

– Вот и правильно, ты же не знаешь ни моих полномочий, ни инструкций, которые я выполняю. – В голосе полковника Гейм почувствовал облегчение. – А нам с тобой еще служить да служить! Подожди, я сейчас кое-что организую. – Он на минуту покинул палату и тотчас вернулся в сопровождении служителей госпиталя, несущих вслед за ним на большом железном подносе бутылки, кувшины, чашки.

Когда поднос был осторожно водружен на столик у койки, Гейм и Коул снова остались одни. Полковник проворчал:

– Сейчас я составлю мой любимый коктейль, и ты оближешь пальчики. – Не теряя времени, он принялся за дело.

– «Зверобой»?

– У тебя хорошая память, Стив… Вот выпей-ка. Ну, как, а? – Коул, не переводя духа, осушил большую чашку.

– Паршивые виноделы, – заговорил он. – У турок много отличного винограда, но виноградное вино – дрянь. По всей Турции уйма кондитерских, но пирожные нельзя в рот взять – гадость на сое и постном масле. Вздумаешь побриться, лучше не заходи в парикмахерскую – они захотят обязательно поставить тебя чуть ли не на голову. Брр… Без моего «Зверобоя» тут околеть можно. – Он пил еще и еще. – И не расстраивайся… Жив остался – благодари судьбу, а о других не думай – они издержки подготовки к войне… и там, в Пентагоне, это хорошо понимают… Ну, я сегодня же подамся в Сайгон, не залеживайся тут…

Через две недели военный врач осмотрел Гейма и сказал, что с госпиталем покончено. В тот же день летчику вручили приказ срочно прибыть в Анкару и явиться к начальнику американской военной миссии. Пришлось не мешкая отправиться на аэродром, карабкаться в кабину военно-транспортной машины, отлетавшей на Анкару. Гейм долго и безрезультатно ломал голову, пытаясь понять, зачем его вызывает военная миссия. Это разъяснилось лишь в турецкой столице, в военной миссии США.

Перед ним положили пространный документ и предложили ознакомиться с ним. Гейм принялся читать. Это было вдохновенное вранье полковника Коула, утверждавшего, будто советские военные власти отдали своим летчикам приказ сбить два американских безоружных самолета, занимавшихся аэрологическими исследованиями. Один из двух самолетов был сбит над территорией Турции, Советы не остановились в своей агрессии перед нарушением воздушного пространства миролюбивого соседнего государства. Коул, в подтверждение своих вымыслов, ссылался на случайно спасшегося капитана Гейма.

Принимавший Гейма офицер миссии сказал, что сначала они не хотели его тревожить, поскольку он находился на излечении в госпитале, а в Вашингтон вместе с рапортом полковника Коула были отосланы магнитофонная запись команд русских военных властей и фотоснимки, сделанные в момент гибели первого самолета, но, к сожалению, как об этом сообщили из Штатов, снимки абсолютно испорчены, по-видимому, полковник слишком нервничал при исполнении служебного долга и в результате лишил соответствующие инстанции важных улик, которые позволили бы обвинить Советы в агрессии. Ноты, конечно, уже посланы, ответственность за жертвы и убытки возложены на Советское правительство, однако возместить отсутствие улик в виде фотоснимков очень трудно, и только письменное показание капитана Гейма – непосредственной жертвы нападения русских – как-то поможет делу.

Гейм слушал гладко текущую речь офицера, откинувшись на спинку кресла, полузакрыв глаза.

Интересно – за кого они его принимают, за подлеца или идиота? А может быть, Коул обманул их, и они добросовестно заблуждаются? Он сидел и думал. Офицер с любопытством рассматривал его – пытался угадать, какие мысли владели капитаном в эти минуты.

– Вот перо и бумага. Если хотите, могу вызвать стенографистку. Вот диктофон, можете говорить на ленту, – вкрадчиво заговорил он.

– Вряд ли я могу быть полезен, – сухо сказал Гейм. – Дело в том, что в момент гибели первого самолета над советской территорией я, как вы, наверное, знаете, находился далеко от того района. Снимков своих полковник Коул мне не показывал. – Гейм говорил абсолютную правду. – Что касается самолета, на котором летели мы с полковником Коулом, то с ним обстояло совсем иначе, чем он, полковник, об этом пишет.

– Вы хотите сказать, что полковник Коул солгал нам? – осведомился офицер. В его голосе Гейм отчетлива расслышал предостережение, угрозу.

– Видимо, он ошибся, – сказал Гейм. – Во всяком случае я-то знаю, что самолет, которым управлял и я, летал над Советской Арменией. Рассчитывать, что поверят мне, а не показаниям приборов, наивно.

– Мы не просили вас беспокоиться об этом, – язвительно заметил офицер. Он явно хотел бы припереть летчика к стене, упрекнуть в отсутствии патриотизма, и Гейм отчетливо понимал это стремление собеседника.

– Я не хочу впутываться в эту историю, – неприветливо возразил он. – Мое имя не должно украшать нот госдепартамента русским. По крайней мере, мне кажется, я не имею права согласиться на это.

– Почему?

– Если я уподоблюсь рекламному щиту – мой шеф мистер Прайс наверняка рассердится. – Гейм выложил свой последний козырь.

– Вы служите у Прайса?

– Да, я его личный пилот.

Офицер недовольно поджал губы.

– Вы предлагаете запросить согласие мистера Прайса, так я вас понял?

– Совершенно верно, – подтвердил Гейм.

– Хорошо, мы посоветуемся… Потом сообщим вам, капитан.

Гейму осталось неизвестно, запрашивала ли военная миссия в Анкаре Уильяма Прайса, но через пару часов он получил предписание отбыть на авиабазу Инджирлик, а оттуда направиться в распоряжение полковника Коула.

На сайгонском аэродроме уже прибывшие туда с Окинавы летчики по секрету сообщили Гейму: с Коулом неладно, запил, озверел, ходят слухи, что его привлекают к военному суду за срыв задания, говорят – зря загубил людей и самолеты, что-то там странное произошло с какими-то очень важными фотоснимками.

Вскоре на аэродроме появился и сам Коул. Гейма встретил шумно:

– Стив, дружище, наконец-то, а то я тебя тут заждался… – что-то зловещее почувствовалось летчику в его словах, насторожило, и, как тотчас выяснилось, предчувствие не обмануло Гейма.

– Я тут кручу мозгами, Стив, насчет одной пакости… Вот мы с тобой теперь вместе и обмозгуем – зачем тебе потребовалось оставлять меня в дураках… – он умолк, испытующе и недружелюбно разглядывая капитана.

– Что ты хочешь сказать? – спокойно спросил Гейм. Тихо, свистящим шепотом Коул выдохнул:

– Я никак не могу припомнить, не заходил ли ты в кабину после того, как я сделал серию фотоснимков…

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – резко сказал Гейм. – И может быть, мы отложим этот разговор, вокруг нас чужие люди…

– Хорошо, – согласился Коул, – но я доберусь, доберусь… – он потряс кулаками и скверно выругался. – Я разберусь, и если это ты…

– Мне не нравится такой разговор, – Гейм понимал, что если вот сейчас он как-то не остановит подвыпившего «приятеля» – неприятностей не миновать.

Полковник о чем-то задумался, казалось, он приходил в себя.

– Ну, вот что, – сказал тоном приказа, – если ты вечером не придешь ко мне, то ты свинья. Я тебя угощу такими девочками, – он снова хрипло, по-пьяному расхохотался. – На востоке каждый знает: застенчивость убивает человека. Девочки… – он сделал непристойный жест и уселся в «виллис». – Садись, отвезу тебя в гостиницу.

Вечером Гейм пришел по адресу, который ему дал полковник.

Коул сидел в кресле, в одном нижнем белье и, как заметил Гейм, был пьян еще более, чем днем. Молодая вьетнамка, склонившись, мыла ему ноги. Коул недовольно рычал на нее, бранился.

– Сейчас оденусь, – сказал он Гейму и ткнул девушке в лицо мокрой ногой. – Пройди пока на веранду, Стив, там, кстати, найдешь новый роман «Ночь убийцы», только что получил из Токио.

Выходя, Гейм обратил внимание на девушку: она была красива, стройна, с иссиня-черными волосами и тоскливыми темными глазами.

Черт возьми, Коул везде чувствует себя на положении завоевателя.

Усевшись на веранде, Гейм принялся перелистывать «Ночь убийцы». Так прошло не менее десяти минут. Неожиданно в комнате раздался выстрел, и Коул появился в дверях, пытаясь нетвердой рукой вложить в кобуру еще дымящийся кольт.

– Ну, пошли, – сказал он.

– Что случилось? – спросил Гейм, вставая.

– Ничего не случилось, – ответил Коул с некоторым удивлением.

– Я слышал выстрел.

– Ах, ты вот о чем… Я прикончил эту девчонку – надоела. Ее, наверное, подсунули мне вьетконговцы шпионить за мной…

Гейм инстинктивно опустил руку в карман, где у него лежал пистолет, и в то же мгновение поймал настороженный, недоверчивый взгляд полковника. Что это – проверка, провокация?

– Жаль, – с сожалением сказал он, вспоминая красивое лицо девушки. – Ты мог бы уступить ее мне на то время, что я пробуду тут.

Коул даже остановился от удивления.

– Ты, кажется, свихнулся, Стив? И стал бы ты повсюду таскаться с этой вьетнамской бабенкой! Идем.

Они пришли в ресторан, на входной двери которого огромными буквами было написано: «Только для американцев». Пили много виски и еще какой-то дряни. В этот вечер случились два происшествия, как оказалось, обычные здесь. Началось с того, что в ресторан каким-то образом попал офицер из таиландской бригады. Офицер потребовал ужин. Ему предложили немедленно убираться ко всем чертям и хорошенько проспаться, на двери же ясно написано: «Только для американцев». Но чудак офицер не хотел ничего знать, он даже рассердился и на ломаном английском языке принялся выкрикивать обидные слова. Сначала на это никто не обратил внимания, просто все покатывались со смеху, но потом разобрали: этот азиат с гневом говорил о том, что он не допустит издевательств над собой, что достаточно того, что, когда бывало жарко на фронте, американцы отступали, а для прикрытия выставляли таиландских солдат. Кто его знает, что он еще там говорил, но как только основной смысл речи дошел до сознания веселящихся американцев, попытка «союзника» удовлетворить голод окончилась для него печально: первым подскочил к нему и ударил молоденький лейтенант с детским, но уже испитым лицом. Затем били почти все, били чем попало и наконец истерзанного выбросили на улицу.

– Так мы поступим со всяким, кто полезет в нашу компанию. Здесь имеем право быть только мы, американцы! – провозгласил Коул, принимаясь за очередную бутылку любимого коктейля.

Неожиданно из-за соседнего столика поднялся худощавый пожилой человек в штатском, только что пришедший сюда.

– Между нами говоря, – сказал он, – эту надпись на двери следовало бы убрать. В городе дислоцированы союзные американцам части.

– Не имеет значения! – гаркнул Коул. – Даю слово, если хоть один из этих паршивцев посмеет сунуть сюда свой нос, я выпорю его вот этим ремнем. – И Коул положил руку на свой ремень.

– Вот как! Что ж, вы намерены выпороть и меня?

– А ты что за персона? Разве ты не американец? – Физиономия Коула стала совсем багровой, голос хриплым от еле сдерживаемого приступа бешенства.

Незнакомец в штатском с улыбкой отрекомендовался:

– Полковник новозеландских войск (полковник назвал свою фамилию), недавно прибыл сюда со своей частью с родины.

– Сейчас я тебя выпорю, – сказал Коул, отодвигая стулья.

В ресторане стало тихо. В предчувствии скандала присутствующие столпились, образовав круг, среди которого очутились Коул и новозеландский полковник.

– Не посмеете, – сказал полковник, побледнев, и сунул руку в карман. Но в следующий же миг кто-то вырвал у него револьвер и отшвырнул в сторону, и гигант Коул бросился на свою жертву.

Гейм сидел за своим столиком, как если бы он находился на соревновании по боксу. Но здесь не было никакого соревнования, преимущества Коула были слишком очевидны. Он схватил «союзника» своими огромными лапами и швырнул на пол. В следующий же миг он сорвал с него одежду и стал наносить удары ремнем по обнаженному телу. Коул бил «сплеча», смакуя каждый удар. Новозеландец пытался было сопротивляться, барахтаться, что-то протестующе кричать, но, получив здоровенную затрещину, стих, а затем впал в обморочное состояние.

– Получай! – приговаривал Коул. – Вот тебе еще… еще…

Наконец экзекуция была окончена, и новозеландского «союзника» выбросили за дверь.

– Ну, Стив, дружище, пошли, – сказал Коул спустя некоторое время, поднимаясь из-за стола. – Ночевать ты сегодня будешь у меня.

Гейм хотел было спросить, как с убитой девушкой, но Коул, как бы догадавшись об этом, ухмыльнулся.

– Не беспокойся – давно убрали. Мои люди знают, что надо делать в таком случае, не первый раз. Пошли, – и он зевнул во весь рот.

«Все-таки он хочет поймать меня в ловушку, – подумал летчик, – конечно, он ее не убил».

Когда направились к выходу, к Гейму неожиданно подошел долговязый субъект в штатском.

– Капитан Стивен Гейм? – вполголоса спросил он.

– Да. В чем дело?

– Я встретил вас здесь совершенно случайно… Недавно я был в штабе… Я должен передать вам важное поручение. Понятно?

– Не совсем.

– Вам придется немедленно возвратиться в Прайсхилл. Вы нужны мистеру Прайсу. Не уезжайте из города до нашей встречи. Я приеду к вам в гостиницу.

– Хорошо. – Гейм дал свой адрес и ушел с Коулом.

Кто-то сказал:

– Закрой окно.

В лицо Гейма уперся луч света, и он окончательно проснулся. Свет погас.

– Он? – спросил кто-то в темноте.

– Нет.

Какие-то люди подошли к кровати Коула. Снова мелькнул луч электрического фонарика.

– Он.

Свет погас. У кровати Коула послышалась возня. Полковник что-то мычал спьяну и бился, пытаясь освободиться от напавших на него в темноте людей.

Гейм лихорадочно соображал, что ему делать. По-видимому, на дом напали бандиты из отребья, которого так много в американской армии. Действовать, спасаться? Может быть, все-таки попытаться помочь Коулу? Гейм осторожно попытался приподняться, но кто-то взял его за плечи и силой заставил снова лечь. В следующий же момент он почувствовал, как его веревкой прикручивают к кровати.

– Спокойно, сэр, это профилактика, – насмешливо сказал кто-то у самого уха.

Возня у постели хозяина квартиры стихла. Кто-то, невидимый в темноте, приказал:

– Включите свет.

Тот, кто отдал приказания, стоял теперь посередине комнаты. Это был огромного роста человек. Кроме него, в комнате находилось еще несколько дюжих молодцов: один из них стоял у двери, другой у окна, двое держали Коула.

Было достаточно бросить один взгляд на напавших, чтобы сообразить, в чем дело: они носили форму новозеландской армии, а у того, что стоял посередине комнаты и распоряжался, на плечах виднелись нашивки сержанта.

– Поговорим, – произнес сержант и сделал знак своим солдатам. Те взяли Коула за плечи и посадили на кровати. Обросший густым волосом, с опухшим от пьянства и сна лицом, Коул бешено таращил глаза.

– Кто вы такие? Что вам надо? – Разведчик выругался и попытался вскочить на ноги, но один из солдат ударил его кулаком по голове, и он опрокинулся навзничь.

– Собаки! – рычал Коул. – Напали на сонного, связали. Капитан Гейм, на помощь!

Только тут Гейм заметил, что руки Коула связаны веревкой. По знаку сержанта его снова посадили.

– Бандиты! – крикнул Коул, но, получив новую затрещину, умолк.

– Меня тоже связали, – сказал ему Гейм, который был сейчас даже рад, что его связали и таким образом освободили от необходимости помогать головорезу из Оклахомы.

– Ну, хватит вопить, – спокойно проговорил сержант, обращаясь к Коулу.

Но тот не хотел сдаваться.

– Что вам здесь нужно? Вы ответите по законам военного времени, – задыхаясь от бессильной злобы, грозил он.

Сержант с явным отвращением посмотрел на него.

– За что? – спросил он, обращаясь одновременно и к Коулу и к Гейму.

Гейм благоразумно молчал, не зная, какой еще оборот примет дело.

– За бандитский налет на квартиру старшего офицера американской армии. – И Коул посмотрел на валявшийся на полу свой мундир.

– Вздор! – спокойно возразил сержант. – Мы солдаты и лишь выполняем приказ своего командира.

– Какой приказ? – удивился Коул.

Вместо ответа сержант снял со спинки кровати широкий офицерский ремень.

– Хорош! – одобрительно сказал он и снова обратился к Коулу. – Им вы и пороли сегодня нашего полковника?.. Фу, черт возьми, да он в крови. Смотрите, ребята, это кровь нашего командира.

Лица солдат исказились гневом.

– Итак, господин американский полковник, – насмешливо обратился сержант к Коулу, – разрешите нам приступить к исполнению приказания.

– Какого еще приказания? – Хмель с Коула уже сошел.

– Сегодня вы избили вот этим ремнем нашего полковника. Полковник прислал нас сюда с приказом выпороть вас тем же самым ремнем. Не бойтесь, лично я не трону вас и пальцем.

Гейм бросил взгляд на играющие чудовищной силой мускулы обнаженных рук новозеландца.

– Давайте, ребята, – скомандовал сержант. Коула швырнули на пол.

– Сначала ты, Джек, – и сержант передал окровавленный ремень одному из своих солдат.

Коул извивался и рычал под обрушившимися на него ударами. Сержант спокойно сидел в кресле.

– Пожалуй, хватит, – сказал он, когда в порке по очереди приняли участие все находившиеся в комнате солдаты и Коул затих, потеряв сознание.

Один из солдат принес со двора ведро воды и вылил на Коула. Тот застонал.

– Пошли, ребята. – Сержант встал и повернулся к выходу.

– А что делать с ним? – указал один из солдат на Гейма.

– Оставьте его как есть, развяжут без нас. Идемте.

Вдруг один из новозеландцев вскрикнул и указал на пол.

– Что это такое? Посмотри, сержант.

Солдат указывал на струйку запекшейся крови, тянувшуюся из-под двери соседней комнаты.

Дверь оказалась запертой на ключ. Несколько ударов прикладами – и она разлетелась вдребезги.

– Посмотрим. – Сержант шагнул в темный чулан. Через полминуты он вновь появился, неся на вытянутых руках уже знакомую Гейму мертвую девушку с иссиня-черными косами. Сержант ничего не сказал, все было ясно без слов. Тело девушки солдаты положили на кровать, с которой они недавно стащили Коула.

– Выстрел в сердце, – констатировал Джек. Раздались голоса:

– Звери!

Сержант стоял в глубокой задумчивости. Когда же он поднял лицо – оно было искажено гневом.

– Нет, этого мы простить не можем, – сказал он солдатам. – Молодчики… – Гейм ужаснулся: жест сержанта относился и к нему. – …ведут себя, как в свое время фашисты.

Кто-то из солдат предложил:

– Давайте пристрелим их к чертям, они этого заслужили.

– Но кто из них убил ее?

– Послушайте, сержант, – заговорил Гейм. – Я не имею никакого отношения к делам полковника Коула, я только сегодня прибыл сюда.

– Но девушка, по-видимому, убита тоже сегодня.

Коула привели в чувство.

– Кто из вас застрелил эту девушку? – спросили его солдаты.

– Он. – Коул глазами показал на Гейма.

– Думаю, ясно, сержант, – солдат по имени Джек подошел к Гейму.

Гейм рассвирепел: погибнуть так глупо, и за преступления мерзавца Коула, – этого он не мог перенести.

– Клянусь, я не убивал эту несчастную, – твердо сказал он, – ее застрелил полковник Коул.

Но Коул, еле ворочая распухшим, искусанным языком, мычал:

– Не я, а он, – и все кивал на Гейма.

Сержант на минуту куда-то вышел, затем, возвратившись, подошел к Коулу и пнул его ногой.

– Оказывается, этот, – пояснил он солдатам. – Давай, Джек. – Он вручил солдату веревку. – Подойдет?

– Подойдет, – согласился Джек.

Гейм со злорадством подумал, что, пожалуй, Коулу предстоит новая порка. Однако он ошибся. Джек вскочил на стул и, сделав петлю, прикрепил ее к балке.

– Вставай! – приказал сержант Коулу.

Но тот не хотел вставать, отбивался изо всех сил – ногами, головой, пробовал кусаться.

– Хватит! Получай свое! – крикнул ему сержант. Он схватил Коула в охапку и поставил на стул, Джек набросил на него веревочную петлю…

Новозеландцы ушли.

Гейм, опустошенный и обессиленный пережитым, остался лежать, привязанный к кровати. Из трех находящихся сейчас в этой комнате людей в живых остался лишь один человек, и этот один – он, Стивен Гейм

Глава десятая

Измотанные трудной дорогой лошади свернули с горной тропы и приблизились к обширному полуразрушенному строению, три всадника сошли на землю – высокие, закутанные в плащи от летнего зноя и пыли.

Из-за холмов пробивались последние лучи заходящего солнца. У самой дороги располагались на ночлег путники: местные крестьяне, бродячие торговцы со своим скарбом, одетые в разноцветное тряпье цыгане – обычная публика у придорожного трактира. На вершинах гор на востоке белели снега, до тех скалистых громадин от трактира далеко – там, от Бискайского залива до Средиземного моря раскинулся каменный хаос Пиренеев, мощными пиками поднимающийся за облака.

– Это и есть трактир кривого Франсиско? – спросил один из спешившихся всадников своего спутника.

– Си (да), сеньор, – ответил тот.

– Тогда пойди и поговори с ним. Нам нужна комната, если у него есть свободная, и корм для лошадей. Иди, Родриго.

Родриго – это был еще молодой, сильного сложения испанец с открытым выражением загорелого лица, смышленым взглядом черных глаз – скрылся внутри здания. Приехавшие терпеливо ожидали его. Кони стояли понурив головы.

Прошло никак не менее четверти часа, прежде чем Родриго возвратился.

– Франсиско сейчас выйдет, – проговорил он.

– Ты осмотрел помещение?

– Си, сеньор. Я нашел для вас просторную комнату.

– Ты не заметил – есть у кривого Франсиско постояльцы, кроме нас?

– Си, сеньор, двое.

– Кто они?

Родриго пожал плечами.

– Я их никогда не встречал. Один – молодой немец, другой тоже иностранец.

– Ты не выяснил – давно ли они здесь? Кто такие? Откуда приехали?

– Кривой Франсиско не знает их. Немец здесь уже несколько дней, а второй прибыл только сегодня утром, с гор, как и мы.

– Ты видел их? Как они выглядят?

– Немец совсем еще молодой, вертлявый, всюду сует свой нос, а другой… Да вот и он сам, – Родриго выразительно качнул головой.

Из дверей трактира вышел высокий, несколько сутулый, плотный мужчина, одетый в костюм горного туриста. Человек этот, должно быть, захотел подышать свежим воздухом, – он бросил беглый взгляд на трех вновь появившихся постояльцев, ничем не отличавшихся от местных испанцев и, отойдя в сторонку, уселся на обрубок бревна, вынул из кармана трубку, набил ее табаком, с удовольствием закурил. Он не обратил никакого внимания на вновь прибывших, но собеседник Родриго при одном взгляде на него вздрогнул, и с губ его слетело глухое ругательство, и не на испанском, а на чистом немецком языке. Он отошел к своему товарищу и, указывая ему глазами на американца, тихо сказал:

– Человек Аллена Харвуда. Его зовут Шервуд. Полковник Шервуд. Я встречал его в Западной Германии, там он занимался проведением одной кровавой операции, нарушил границу ГДР, был схвачен, осужден, но вскоре освобожден и передан американцам. Шервуд – один из крупных агентов разведки Аллена Харвуда. Ты понимаешь?

– Да, конечно…

Теперь они вдвоем незаметно рассматривали разведчика.

– А не Харвуд ли прислал его сюда? Шервуду необходимо искупить вину за провал тогда, в Германии.

– Да, да, вполне возможно…

Кланяясь, появился хозяин этого заброшенного в глуши заведения Франсиско, и в самом деле кривой, и пригласил сеньоров в отведенное им помещение. Поручив Родриго позаботиться о лошадях, прибывшие скрылись в здании. Это были Герман Гросс и инженер Можайцев.

Во время свидания с Можайцевым в Северной Норвегии посланец Карла Функа – Гюнтер Курц проговорился: если бы инженер принял предложение немца – ему пришлось бы заниматься монтажом и, естественно, дальнейшим усовершенствованием своих установок не на территории Германии. Можно ли верить Курцу и где же прячется Шольц с похищенной им документацией установок «М-1»? Гросс и его друзья квадрат за квадратом «прочесали» все наиболее подозрительные места в Западной Германии, но ничего не обнаружили. Тогда пришлось прибегнуть к помощи генерал-полковника фон Шулленбурга – через Вилли Лонга тот сумел обнаружить подозрительные связи Функа с Испанией. Как-то Функ обронил, что в империи генерала Франко у него есть надежное убежище, которое он, вроде бы в шутку, назвал вольфшанце – «логовище волка». Известно, что так именовал свои секретные штаб-квартиры Гитлер. Его вольфшанце были поистине звериными берлогами, – изолированные от всего мира, они день и ночь охранялись вооруженными бандами эсэсовцев. Что же это за вольфшанце имеет Карл Функ в Испании и не там ли устанавливаются смертоносные аппараты, изобретенные инженером Можайцевым? Это было необходимо проверить. Гросс принял предложение одной из строительных фирм и по ее поручению отправился на Пиренейский полуостров. Инженер Можайцев поехал вместе с ним под видом его помощника и под вымышленной фамилией. Они начали поиски с отдаленных районов Астурии и Эстремадуры, поскольку были уверены: именно такой глухой уголок избрал для своих преступных затей Карл Функ, возмечтавший о роли космического пирата. Однако ни в Эстремадуре, ни в других отдаленных местах следов Функа обнаружить не удалось. Кастилия, южные провинции в счет не шли – там было слишком оживленно. Так они очутились в отдаленных предгорьях Пиренеев. Лерида, Уэска, Наварра – может быть, в одной из этих восточных областей Испании скрыто вольфшанце Функа и обосновался предатель Шольц с построенными по украденным им чертежам установками «М-1»?

Время, когда Можайцеву приходилось лечиться от удара в голову, нанесенному ему Шольцем, миновало. Дни, когда он был вынужден скрываться от пущенных по его следам ищеек Гюнтера Курца, тоже прошли, сейчас Можайцев не боялся этих людей, его лишь раздражало то обстоятельство, что преследование не дает возможности приняться за задуманное дело. Дело это – беспощадная борьба с Функом. Эта борьба определила смысл жизни ограбленного и обездоленного, доведенного до крайнего отчаянии человека. Нанести удар по Функу, уничтожить и Шольца и установки «М-1» – ни о чем ином теперь Можайцев и не мечтал. Не совершив этого, он просто не мог бы жить, физическое существование потеряло для него всякий смысл. Когда-то он имел семью – потерял ее; с некоторого времени он знал, что Оксана Орленко в Москве, жена Ландышева и к нему, конечно, не вернется. Оставался сын, – боясь потерять мальчика, он спрятал его от своей бывшей жены столь тщательно, что, несмотря на все усилия, она не смогла разыскать его, однако Харвуд вовлек в кровавую игру разведки даже ребенка русского инженера, и Можайцев там, в Соединенных Штатах, потерял и сына. Можайцев отлично понимал, зачем понадобился Аллену Харвуду его малыш-сын, и знал: настанет час, когда Прайс и Харвуд выкинут на стол и этот «козырь», ведь сынишка инженера-изобретателя оставался в их руках на положении заложника. Можайцев неизменно приходил к выводу: его ребенок жив, роковая минута пока не настала, – они не имели возможности предъявить ему, инженеру Можайцеву, ультиматум, поскольку потеряли всякий контакт о ним. Таким положением следовало воспользоваться, – и Можайцев, не теряя ни одного дня, занялся розысками вольфшанце Карла Функа.

Можайцев оставался таким же, каким повстречала его Эрика – решительным, замкнутым, – лишь на висках появилось больше седины, в глазах – мрачноватого блеска, гнева в затаенного отчаяния. Жизнь многому научила его: в нем почти ничего не осталось от прежней беспомощности и наивности.

– Пуэде энтрар, сеньоры? Можно ли мне войти, сеньоры? – раздалось за дверью, и тотчас появился кривой Франсиско с жареной курицей и бутылкой вина.

Утоляя голод, они не переставали наблюдать в окно за американцем… Шервуд сидел на обрубке бревна, погрузившись в размышления, и видимо, не замечал не только приехавших, но и молодого немца, поселившегося в трактире кривого Франсиско несколько дней назад. А между тем тот, кажется, следил за ним – по крайней мере, раза два выходил на улицу, будто для того, чтобы убедиться, что Шервуд никуда не сбежал. Он не стеснялся! Что же все это могло значить? Зачем здесь Шервуд? Что он делает в этих горах, почему его прельстили Пиренеи, что увидел и узнал разведчик Харвуда во время этой своей поездки в дебри восточной Испании? Кто и с какой целью следит за ним?

Друзья прекрасно знали, что в Испании Франко и американцы и немцы из Западной Германии чувствуют себя как дома, во время поездки по стране они то и дело встречали их, но, к сожалению, это обстоятельство не давало ответа ни на один из возникших у них вопросов. И все же им казалось, что существует какая-то связь между появлением в этих краях Шервуда и делами, которыми занимаются тут они, Гросс и Можайцев, сами. Но какая именно связь – было неясно. Настораживало прежде всего само появление на этой пустынной дороге агента Аллена Харвуда. Настораживало и волновало: Шервуд торчит здесь неспроста.

Следующий день не принес ничего нового. Гросс и Можайцев отоспались и даже погуляли в окрестностях владений кривого Франсиско, несколько раз нос к носу встречались с Шервудом, – он удостоил их лишь мимолетным взглядом.

Следовало продолжать путь, однако Гросса и Можайцева что-то удерживало. И предчувствия не обманули их.

Под вечер мимо трактира промчалась легковая автомашина, полная вооруженных людей, за ней тотчас вторая – с одним пассажиром, при виде которого Герман Гросс отпрянул в сторону.

– Карл Функ! – прошептал он, боясь верить самому себе. Но нет, конечно же, это он! Гросс слишком хорошо знал некоронованного короля Западной Германии и не мог ошибиться.

Он молча сжал Можайцеву руку.

Шервуд и молодой немец поблизости один от другого стояли на обочине дороги. Потом американец отошел на свое излюбленное место, уселся и закурил. Однако немец продолжал торчать у дороги, как если бы он кого-то дожидался. Гросс и Можайцев решили посмотреть, что произойдет дальше, притаились за стеной здания.

Не прошло и десяти минут, как из-за поворота выскочил еще один автомобиль и остановился как раз там, где находился молодой немец, буквально в двух шагах от замерших в молчании Гросса и Можайцева. Опустилось стекло, и из автомобиля выглянул человек, при одном виде которого друзья инстинктивно отшатнулись – перед ними был Гюнтер Курц, доверенный Карла Функа, человек, много сделавший для того, чтобы уничтожить инженера Можайцева. Молодой немец бросился навстречу Гюнтеру Курцу, и между ними произошел короткий разговор.

– Он здесь? – быстро спросил Курц.

– Да, герр оберст, – молодой немец повел головой в сторону Шервуда.

– Он видел, как здесь проезжал герр Функ?

– Да, герр оберст, он видел.

– Отлично! Теперь слушай… Американец, наверное, уже сегодня уедет. Он отправится в Сан-Себастьян, ты осторожно последуешь за ним. В Сан-Себастьяне он получит письмо, оно уже ожидает его… Он тотчас выедет во Францию. Ты отправишься следом за ним. Не спускай с него глаз. Вы вместе пересечете границу. В Биаррице он возьмет билет до Бордо, – ты убедишься в этом.

– Я должен следовать за ним до самого Бордо?

– Нет… Американец не поедет в Бордо, сойдет в городке Морсенс, там его будет поджидать автомобиль. Незаметно для него ты тоже отстанешь от поезда в Морсенсе. Там ты проследишь, как он сядет в автомобиль, и тогда сейчас же возвратишься в Испанию, ко мне с докладом. Но ты должен своими глазами убедиться, что в Морсенсе его встретят и что он немедленно покинет городишко.

– Слушаюсь, герр оберст!

– Если в пути американец вздумает почему-либо изменить маршрут, – немедленно телеграфируй мне и следуй за ним.

– Будет исполнено, герр оберст.

– В Сан-Себастьян выезжай отсюда не мешкая, раньше его, чтобы у него не возникло подозрений, будто ты занимаешься слежкой за ним, но в пути поотстань и пропусти его вперед. Он ни в коем случае не должен видеть тебя.

Машина рванулась с места и скрылась в облаках пыли. Немец с озабоченным видом пошел собираться в дорогу. Гросс и Можайцев возвратились в отведенную им комнату. Теперь положение прояснилось! Шервуд здесь из-за Функа, а раз так, то его прислали Харвуд и Прайс с приказанием разыскать вольфшанце Карла Функа и Шольца с установками «М-1». Стало быть, Шервуд занимался тут тем же, ради чего в Испании очутились Гросс с Можайцевым, но он выиграл во времени и успел что-то разведать. Возможно, Шервуд успел разведать не «что-то», а все, что ему было поручено. Видимо, он раскрыл тайну Карла Функа, овладеть которой стремились Гросс и Можайцев.

Можайцев напряженным взглядом смотрел на занятого своей трубкой Шервуда – вот она – тайна, в двух шагах, но ведь этот человек выложит собранные им сведения только Аллену Харвуду или его доверенным. Теперь Можайцеву стало понятно: Гюнтер Курц каким-то образом проник в разведку Харвуда, перехватил связь разведки с Шервудом и подготовил ему какую-то ловушку. Чего он хочет от Шервуда? Что ждет Шервуда после того, как он в автомобиле покинет Морсенс и куда-то отправится? Почему после этого человек Курца должен будет прекратить дальнейшую слежку за ним и возвратиться сюда? Наконец, от кого Шервуд получит в Сан-Себастьяне письмо с какими-то указаниями и, по-видимому, маршрутом, которого должен будет строго придерживаться? Такое обязательное для него указание он мог получить только от разведки Харвуда… Но в таком случае почему же Гюнтер Курц перестанет следить за ним, как только тот сойдет с поезда в Морсенсе? Ответить на все эти вопросы пока что было немыслимо, да, признаться, и не они сейчас главным образом занимали инженера Можайцева. Ему было ясно одно – нужно приложить все усилия к тому, чтобы получить от Шервуда добытые им сведения о «волчьем логове» Карла Функа, а для этого необходимо не терять его из виду. План действий возник в голове Можайцева молниеносно. Он сел к столу и набросал текст шифрованной радиограммы.

– Ее надо отправить немедленно, – сказал он Гроссу. Гросс развел руками.

– Ты же знаешь – это невозможно.

– Невозможно? – прошептал Можайцев, и в голосе его послышалось отчаяние. – Отослать мою радиограмму сегодня же абсолютно необходимо, – обратился он к Гроссу. – Мы должны что-нибудь придумать, Герман.

– Что ты задумал?

– Я хочу узнать от Шервуда все, что он разнюхал здесь.

– Каким образом?

– Я и сам еще не знаю. Мне ясно лишь, что здесь сейчас он ничего нам не скажет. Я поеду за ним.

– Мы поедем вместе.

– Нет, Герман. Можно не сомневаться, вольфшанце Функа где-то здесь, и тебе нельзя уезжать отсюда. Я последую за Шервудом один, не беспокойся – я буду очень осторожен, ни он, ни его преследователи не заметят меня.

– Но один ты все равно ничего не добьешься, – усомнился Гросс.

– Там я не буду один. В Морсенсе меня встретят…

– Легран? – догадался Гросс.

– Да, а с ним и молодой Андерсен – Рангвальд, их помощь может мне потребоваться. Мы будем действовать в зависимости от обстоятельств. Но в любом случае ясно – нам придется возвратиться сюда: Гюнтер Курц здесь, Функа ты видел своими глазами, следовательно, и Генрих Шольц с установками «М-1» притаился где-то поблизости отсюда. Как только я выведаю от Шервуда – где именно Шольц, разузнаю подступы к его убежищу, настанет время подумать о том, как проникнуть туда. И будет лучше, если тебе не потребуется новая виза на въезд в эту страну. Но все это осуществимо при условии, что моя радиограмма инженеру Леграну будет отправлена сегодня.

– Сиенго мучо (прошу извинить меня), сеньоры, – неожиданно вмешался Родриго. – Мне кажется, я мог бы помочь вам.

– В чем ты мог бы помочь? – осведомился Можайцев.

– Вы сказали, что вам нужно, чтобы ваша радиограмма была передана во Францию сегодня же… У меня есть неподалеку отсюда верные товарищи, у которых имеется передатчик, они найдут возможность связаться с вашим другом Леграном.

– Соглашайся, – шепнул Гросс. – Лучшего мы не придумаем.

– Если Легран не получит по радио моей просьбы, указаний, я вряд ли чего добьюсь, – колебался Можайцев. – Кто эти люди? – снова обратился он к испанцу.

– Борцы за свободу народа, против генерала Франко.

– В таком случае я согласен рискнуть.

Не теряя ни минуты, Родриго оседлал своего коня и незаметно уехал, пообещав к утру возвратиться.

Подручный Гюнтера Курца исчез из заведения кривого Франсиско ночью. Вскоре после его отъезда появился усталый Родриго и заверил друзей, что все в порядке – весточку от Можайцева инженер-француз уже получил и просил передать, что он поступит в точности так, как указано в радиограмме.

Утром вместе с группой отправлявшихся дальше испанцев Можайцев покинул временный приют у дороги – он спешил добраться до Сан-Себастьяна. Немного позже в том же направлении отбыл и американец. Герман Гросс и Родриго остались единственными постояльцами кривого Франсиско.

Глава одиннадцатая

Поздним вечером автомобиль покинул городок Морсене и помчался в западном направлении. Однако автострада скоро кончилась, и дальше пришлось ехать по скверному шоссе осторожно и, к сожалению, не очень быстро. Автомобиль двигался с выключенными фарами и ориентировался лишь по огонькам машины, двигавшейся на некотором отдалении впереди, той самой, в которой сейчас находился Шервуд. За рулем сидел местный житель-француз, приятель инженера Леграна, человек, знающий здесь все дороги как свои пять пальцев. Больше всего Можайцев боялся того, что там, впереди, заметят следующую за ними автомашину и постараются тоже слиться с темнотой. Однако то ли потому, что люди в переднем автомобиле не приняли во внимание возможность слежки за ними, то ли потому, что должны были спешить – они ехали с включенным дальним светом.

События развивались стремительно. Расставшись с Гроссом и Родриго, Можайцев бросился на север и приехал в Сан-Себастьян раньше, чем там появились Шервуд и агент Гюнтера Курца. Незаметно Можайцев стал следить за ними. Все произошло так, как и говорил Курц: Шервуд отправился на почту, получил письмо, дожидавшееся его там, и тотчас выехал в Ирун, пограничный испанский город, а оттуда отправился во Францию. В Биаррице он взял билет до Бордо и, не замечая за собой двойной слежки, сел в поезд. Можайцев ехал в соседнем вагоне и ломал голову над тем, как ему надлежит поступить вот сейчас и что он будет делать через несколько часов. Необходимо заставить Шервуда заговорить, – это абсолютно ясно. Однако подходящей для такой операции обстановки не было – он все время находился под наблюдением человека, приставленного к нему Курцем. Стало быть, приходилось рассчитывать только на Морсенс. Придя к такому выводу, Можайцев постарался выспаться, отдохнуть, – он чувствовал, что скоро ему потребуются все его силы.

В Морсенс поезд прибыл вечером. Можайцев видел, как Шервуд спокойно подошел к одному из стоявших у вокзала такси, что-то сказал шоферу и уехал, – других пассажиров в машине не было. Можайцев ничуть не сомневался: шофер такси не был в данном случае случайным, он, конечно, подослан разведкой. Посланец Гюнтера Курца тоже видел, как уехал Шервуд, и ушел к кассам, очевидно, затем, чтобы купить себе обратный билет – он свою миссию выполнил. Что это значило, почему все-таки он прекратил слежку – для Можайцева пока что оставалось тайной. Но размышлять было некогда, следовало действовать, не теряя ни минуты, Можайцев беспокойно осмотрелся и увидел спешащего навстречу Франсуа Леграна. Они быстро свернули за угол, к поджидавшему их автомобилю, в котором находились старший сын Петера Андерсена – силач Рангвальд и незнакомый Можайцеву человек за рулем. Через каких-нибудь полминуты они вчетвером мчались за машиной, увозившей Шервуда. Можайцев коротко объяснил Леграну суть предстоящего им дела и остался весьма доволен тем, что француз в точности выполнил просьбу, с которой он обратился к нему в шифровке: захватил с собою фотоаппарат, магнитофон, оружие.

Ехали уже по крайней мере часа два. Неожиданно в лицо Можайцева пахнул свежий морской воздух, – так и есть, они выехали на берег Бискайского залива, огромного, вечно бурного, штормового. Порывы ветра несли с залива морскую соленую воду, которую Можайцев почувствовал на своих губах. Передняя машина повернула влево и минут через двадцать исчезла во тьме: фары наконец были выключены, очевидно, дальше продвигаться в автомобиле ночью не представлялось возможным. Можайцев и его спутники бесшумно покинули свою автомашину.

Дождь перестал моросить, на небе появились просветы, сквозь которые с трудом пробивался то и дело исчезающий лунный свет. Вокруг расстилались заросли вереска, а вдоль самого берега громоздились песчаные дюны. Кое-где виднелись невысокие холмы с одинокими деревцами на склонах.

Ветер с моря усилился, и через короткое время он превратился в шквал: в заливе разразился шторм.

В темноте Можайцев и его друзья наткнулись на такси, за которым следовали от Морсенса. Ни водителя, ни пассажиров поблизости не оказалось. Куда же они делись?

Взобрались на вершину ближайшего холма, огляделись. Вокруг проступали низкие холмы, поросшие вереском. Слышались вой прибоя да рев ветра… Легран посовещался со своим другом из Морсенса и шепнул Можайцеву:

– Они наверняка отправились в гости к бедняге Жаку, больше некуда, никаких других строений здесь нет.

Легран объяснил, что долгое время в этом глухом месте жил рыбак Жак со своей семьей. Дети подросли, разбрелись, жена умерла, а сам рыбак погиб в заливе и был выброшен волнами неподалеку от домика, в котором прожил всю жизнь. Рыбакам и крестьянам в его кончине чудилось что-то роковое и никто из них не позарился на домик «бедняги Жака», так и оставшийся с тех пор необитаемым. Легран много раз бывал здесь, хорошо помнил семью рыбака, отлично знал расположение его дома. Видимо, там и назначено кем-то свидание Шервуду, больше тут пристанища нет. Придя к такому заключению, друзья двинулись в дальнейший путь, предстояло пройти не менее двух километров.

Теперь трое друзей молча двигались по еле заметной тропинке вдоль самого морского берега. Спешили. Можайцев мечтал о том, чтобы застать Шервуда одного: может быть, его не ждут в домике «бедняги Жака» посланцы от Аллена Харвуда, а он сам должен кого-то дожидаться там? Если так, то Можайцев не напрасно тащился сюда за этим американцем. Однако не прошло к и полчаса, как стало ясно, что надежда застать Шервуда одного – пустая иллюзия: у входа в дом друзья заметили человека. Незнакомец спокойно прогуливался по ведущей к домику тропинке. По знаку Можайцева Рангвальд притаился поблизости – и за часовым и за входом в дом следовало следить, – а сам Можайцев и Франсуа Легран подошли к строению с противоположной стороны и поднялись на чердак. Ветер рвал верхушки деревьев, росших возле рыбацкого жилища, неистово хлопал полусорванными ветхими ставнями и скрадывал шум шагов.

Легран шел первым. С оружием наготове они проскользнули по чердаку и по винтовой лестнице спустились в небольшую комнатенку, по-видимому, раньше служившую спальней. От основной жилой комнаты ее отделяла легкая, наполовину стеклянная дверь, как тотчас убедились друзья – незапертая.

Из своего темного убежища Можайцев и Легран, оставаясь сами незамеченными, могли видеть все, что делалось в большой комнате. За грубо сколоченным столом, посредине которого стояла керосиновая лампа, сидели двое мужчин. Один из них – Шервуд. Он не снял с себя плаща, в котором добирался сюда, и не сбросил с головы капюшона. Второго Можайцеву и Леграну рассмотреть сначала не удалось: они видели лишь его спину и затылок. Зато каждое слово, сказанное Шервудом или его собеседником, доносилось сюда, в спальню, совершенно отчетливо. Разговаривали по-английски. Франсуа Легран немедленно принялся за дело – фотоаппарат и магнитофон оказались как нельзя кстати.

– Теперь, полагаю, вы не сомневаетесь, что именно мне мистер Аллен Харвуд поручил встретить вас? – спросил Шервуда его собеседник.

– Да, пожалуй, – ответил Шервуд после продолжительного молчания, во время которого он внимательно рассматривал сидящего против него человека. – Однако я но понимаю, почему именно здесь?

– Все объясняется очень просто: во-первых, мистер Харвуд считал личную встречу в столь уединенном месте наиболее целесообразной; во-вторых, подводная лодка не сможет слишком долго болтаться у берега, и основной вопрос должен быть решен мной до появления мистера Харвуда.

– Какой вопрос? – недоверчиво осведомился Шервуд.

– Уверены ли вы, что выполнили задание?

– Да, я сообщил об этом мистеру Харвуду, – казалось, Шервуд не мог понять, чего от него добиваются.

– Вы видели там Карла Функа? – недоверчиво осведомился его собеседник.

– Да. Два дня назад.

– Вы можете дать нам координаты стартовых площадок с установками «М-1»?

– Да, могу.

– Вы точно знаете, что это и есть вольфшанце Карла Функа?

Шервуд промолчал. Его собеседник продолжал допытываться

– Вы, конечно, знаете, что шеф весьма заинтересован в том, чтобы найти инженера Можайцева?

– Да, мне это известно.

– Вы не заметили там, поблизости от Шольца его бывшего дружка русского инженера Можайцева?

– По моим данным, Можайцева в вольфшанце нет.

– Вот как, – в голосе незнакомца послышалось нескрываемое недоверие. В следующую же минуту он случайно повернулся, и Можайцев инстинктивно отодвинулся в глубь затемненной комнаты: перед ним был Бодо Крюгер, подручный Гюнтера Курца, тот самый человек, который по приказу Функа выслеживал его в Норвегии, а затем вместе с Шольцем напал на него и пытался утащить на немецкую подводную лодку. Теперь Можайцеву все стало ясно: люди Функа подстроили агенту Харвуда ловушку, заманили его в это пустынное место для того, чтобы расправиться с ним, предварительно выяснив, что именно ему удалось разнюхать, насколько и каким образом он проник в их тайны.

Итак, ясно – Шервуд очутился в ловушке, но ему и в голову, конечно, не приходит, что человек, требующий от него отчета от имени Аллена Харвуда, на самом деле доверенное лицо Карла Функа. Что же делать? На какой-то миг в сердце Можайцева появилась жалость к попавшему в западню разведчику, но, вспомнив рассказ Германа Гросса о шпионе и провокаторе Шервуде, он подавил в себе это чувство.

Сейчас основным было не позволить Крюгеру лишить их, Можайцева и Леграна, возможности так или иначе получить от Шервуда сведения о точном местонахождении «волчьего логова». Но как этого добиться? Вырвать Шервуда из рук Крюгера? Каким образом? Если Можайцев рывком распахнет эту легкую дверь и ворвется в большую комнату с криком предупреждения Шервуду, то можно было заранее предвидеть: его расстреляют прежде, чем он сможет сказать хоть слово. Ни Шервуд, ни Крюгер не захотят разбираться, каждый из них примет его за подосланного другим, и оба они дружно изрешетят его пулями. Оставалось ждать, как будут события развиваться дальше, и быть готовым к любым неожиданностям.

Бодо Крюгер продолжал:

– Мистер Харвуд прибудет сюда примерно через час, поэтому нам с вами нельзя терять времени, Шервуд.

– Чего же вы от меня хотите?

– Доказательств того, что задание Прайса вами выполнено, – в голосе Крюгера слышалась неподдельная суровость. – Предъявите мне карты, схемы.

– Зачем?

– Чтобы я мог прийти к определенному выводу… В Москве и в Германии вам не повезло, Шервуд, и я хотел бы быть уверенным, что вам удалось обнаружить стартовые площадки «М-1» с первого же захода. Откровенно говоря, мне в это не очень верится. А если так, то вам придется сегодня же возвратиться в Испанию и продолжать поиски.

Шервуд резко сказал:

– Никому, кроме Харвуда, я не скажу ни слова. Я отчитываюсь только перед ним, тем более что мы с ним скоро увидимся.

Крюгер покачал головой:

– В последнем я не очень-то уверен, – заметил он. – Вы, кажется, ввели нас в заблуждение, Шервуд. Очевидно, дать нам координаты вы просто не в состоянии. – Он вынул из кармана карту и разостлал ее на столе. – Покажите мне, в каком районе Пиренейского полуострова вам удалось найти вольфшанце Функа. – Он встал и зачем-то отошел к окну. Шервуд всем телом подался в его сторону. Крюгер рассмеялся: – Что с вами, Шервуд? Нервы?

– Нет, я просто приготовился прикончить вас, если к тому представится необходимость, – резко сказал Шервуд.

Крюгер опять покачал головой:

– Для разведчика нервы – последнее дело, – дружелюбно заметил он, садясь на прежнее место. – Я же просто хотел убедиться, прошел дождь или нет и как с этим проклятым вихрем, ведь шторм может помешать подводной лодке приблизиться к побережью.

– Я не верю ни одному вашему слову, – со злобой произнес Шервуд.

– Бросьте дурить, я представил вам полномочия, и вы обязаны беспрекословно подчиняться моим приказаниям, как если бы они исходили лично от мистера Аллена Харвуда, – возразил Крюгер.

Но в Шервуде проснулся инстинкт самосохранения. Он с ненавистью взглянул на собеседника и с брезгливой гримасой сказал:

– Не знаю почему, но мне очень хотелось вот сейчас пустить пулю в вас.

Бодо Крюгер примирительно заговорил:

– Послушайте, Шервуд, зачем вы ищете ссоры со мной?

Шервуд презрительно передернул плечами.

– Я не желаю иметь с вами никакого дела, – хмуро сказал он. – Может быть, я и не прав, но ваша назойливость подозрительна. Лучше я подожду мистера Харвуда.

Крюгер снова встал.

– Вам же будет хуже, – почти равнодушно заметил он. – И все же мне ясно: ни карты, на которой было бы отмечено место, где находится пресловутое «волчье логово» с установками «М-1», ни схемы расположения стартовых площадок у вас не имеется.

– Это не ваше дело.

С деланным удивлением Крюгер заметил:

– Я не знаю, какие у вас имеются причины не доверять мне, но я замечаю также, что и о делах инженера Генриха Шольца вы мне не можете сказать ровным счетом ничего. Что вы так пристально смотрите на меня, Шервуд?

– И карты и схемы при мне, – сказал Шервуд, – но вы их не получите. Дело в том, что шеф, посылая меня на разведку в Испанию, предупредил – в дальнейшем иметь по этому делу связь только с ним. Может быть, вы понимаете почему?

– Да, конечно, Уильям Прайс…

– Вы чертовски осведомлены, и это мне не нравится, – не скрывая злобы, протянул Шервуд. Движением руки он смахнул со стола географическую карту.

– В вас будто дьявол вселился! – с наигранным возмущением вскричал Крюгер, наклоняясь затем, чтобы поднять карту. – Чего доброго, вы еще станете стрелять в меня, – он хихикнул, правда, не очень бодро. – Послушайте, Шервуд, прежде чем сюда прибудет мистер Харвуд и мы вместе посмеемся над этим недоразумением, скажите откровенно: вы боитесь меня?

Шервуд расхохотался.

– Я уже сто раз имел возможность разделаться с вами и, право, не понимаю, что удерживает меня.

Крюгер теперь снова сидел прямо перед ним и смотрел на него сурово и злобно.

– Я попрошу шефа применить к вам меры дисциплинарного взыскания, – сухо произнес он. – Мне совершенно непонятно ваше поведение.

– А между тем все очень просто, – с неожиданной усталостью сказал Шервуд. – Откуда я знаю, не подослали ли вас помощники Карла Функа.

– Ах, вот что! Признаться, эта мысль мне не приходила в голову, – улыбнулся Крюгер. – Ну что ж, раз так, пусть шеф сам решает, – он посмотрел на свои наручные часы, – через час он должен быть здесь… Впрочем, если шторм в заливе позволит лодке подойти к берегу.

– Я буду до утра ждать его и до того времени не сойду с места, – заметил Шервуд.

– А потом?

– Человек, который привез меня сюда, – ожидает меня.

– И что же из этого следует?

– Не ваше дело! – буркнул Шервуд.

– А вы не подумали, что и он мог быть подослан к вам Гюнтером Курцем? – злобно и торжествующе шепнул Бодо Крюгер.

– Руки! Поднимите руки! – бешено крикнул Шервуд, вскакивая.

– Пожалуйста, – Крюгер неожиданно бросился на Шервуда и в упор разрядил обойму. Шервуд обмяк и сидел теперь в кресле с залитым кровью лицом, на которое спадал капюшон. Он был мертв.

Крюгер поспешно обыскал труп, вынул из карманов убитого какие-то бумаги.

Можайцев лихорадочно решал, что же следует предпринять в создавшемся положении. Легран с присущим ему хладнокровием «работал»: сделал несколько фотоснимков, записал разговор Крюгера с Шервудом, хотя для чего он им мог пригодиться, пока что было неясно.

Можайцев отчетливо понимал, что не выпустит Бодо Крюгера из ловушки, в которой тот оказался неожиданно для самого себя. Крюгер готовил западню для Шервуда, но попал в нее и сам. Весь вопрос был в том, чтобы выбрать подходящий момент для вступления в эту опасную и кровавую игру.

Крюгер начал было обыскивать труп Шервуда более тщательно, однако, точно о чем-то вспомнив, бросился к выходу, оставив на залитом кровью столе взятые у Шервуда бумаги. Очевидно, он о чем-то хотел условиться со своим помощником, тем, что привез сюда американца. Было ясно, что он сейчас вновь появится здесь и, возможно, захочет куда-нибудь спрятать тело убитого им человека, чтобы оно не бросилось в глаза первому, кто заглянет в это жилище.

Решение пришло мгновенно. Можайцев ворвался в комнату, рванул из кресла тело Шервуда и, подхватив его на руки, отнес за стоявший в сторонке полуразвалившийся диван, служивший, наверно, не одному поколению рыбаков из рода бедняги Жака. Спрятав труп Шервуда, Можайцев надел на себя его плащ и, опустив капюшон, сел в то самое деревянное кресло, в котором только что сидел американец. Франсуа Легран, готовый в любой момент прийти на помощь, притаился за дверью. Послышались шаги, и появился Бодо Крюгер. Он казался чем-то взволнованным. Остановился посредине комнаты, вытер лоб, грубо выругался, проворчал: «Куда его черти унесли?» Рангвальд Андерсен отлично понял свою задачу – стоявшего у домика на страже немца он, видимо, убрал, и это обстоятельство крайне озадачило Крюгера. «Возможно, он вернулся к машине», – проворчал в тревоге. Затем, решив довершить начатый обыск тела убитого им человека, он приблизился к столу, – Можайцев оказался между ним и входной дверью. Из-под капюшона Можайцев незаметно наблюдал за врагом. Он почувствовал в себе беспредельную ненависть к этому субъекту. Шервуда погубили неосторожность и непонимание ситуации, у Можайцева положение было совсем иное.

– Сядьте, Бодо Крюгер! – резко приказал он. Немец в ужасе отшатнулся от него и схватился за пистолет. Он вообразил, что заговорил убитый Шервуд, да еще назвал его настоящим именем, и это напугало старого гестаповца.

– Оставьте оружие в покое! – резко продолжал Можайцев. – При малейшем движении я убью вас, как вы только что убили Шервуда. Бросьте вашу игрушку, или вы отправитесь вслед за Шервудом. И без кривляний. Ну?

Крюгер попятился было к двери, но заметил там высокую фигуру незнакомого парня, прислонившегося к притолоке, и понял, что на этот раз проиграл.

– Кто вы и что вам от меня надо? – крикнул он, бросая револьвер.

По знаку Можайцева Рангвальд осмотрел одежду немца, проверил содержимое его карманов и лишил трофеев: документы, изъятые у Шервуда, перешли теперь в руки Можайцева. Рангвальд подбросил на ладони отобранный у немца второй пистолет, бельгийский «вальтер», и опустил оружие в свой карман.

Крюгер стоял, озираясь, как затравленный зверь, и не впал, что его ожидает. Собственно говоря, этого пока что не знал никто из присутствующих в доме – ситуация могла измениться в любой момент.

Крюгер опустился на табурет и уставился на столь неожиданно появившегося врага.

– Говорите! – приказал Можайцев и бросил взгляд в сторону занятого своим делом Франсуа Леграна, – он хотел, чтобы его беседа с Крюгером была записана на пленку, это представлялось весьма важным.

– Что я должен говорить? – с недоумением спросил Крюгер.

– О вольфшанце Карла Функа… О том, что вы требовали от Шервуда.

Крюгер в ужасе отпрянул.

– А если я не захочу ничего сказать вам? – спросил он, наглея.

Можайцев тихо рассмеялся, и в этом смехе было столько нечеловеческой злобы, что Крюгер содрогнулся.

– Вы не смеете убивать меня! – ошалело крикнул он.

– Не смею? – Можайцев откинул с лица капюшон. – Подлый пес!

Бодо Крюгер вскочил на ноги и с дрожью, которая сотрясала все его тело, смотрел на Можайцева как на привидение. Он гонялся за этим русским по всей Европе для того, чтобы убить или в лучшем случае схватить и доставить в распоряжение Генриха Шольца и Гюнтера Курца, и вдруг сам очутился в его руках. Вряд ли можно сомневаться, какая участь ожидает Бодо Крюгера в эту ветреную, дождливую ночь на пустынном побережье Франции. Он почувствовал, что силы покидают его, и неожиданно для себя заскулил, как-то по-собачьи лязгая зубами.

– У меня нет настроения слушать ваш вой, – холодно сказал Можайцев. – Я приехал сюда для того, чтобы от Шервуда узнать все, что мне нужно о «волчьем логове» Функа, но вы убили Шервуда и тем самым лишили меня возможности получить от него необходимые сведения. Вот вам и придется заменить Шервуда, сами виноваты. Выкладывайте, да побыстрее.

– Вы отпустите меня? – с надеждой заговорил Крюгер.

– Возможно, сейчас мы это решим… Ваша жизнь в ваших руках. Дайте мне правдивые ответы на некоторые вопросы, и тогда мы посмотрим, что с вами делать. Итак, покажите на вашей карте место расположения убежища Шольца.

Крюгер склонился над картой, ткнул пальцем в точку среди западных предгорий Пиренеев.

– А стартовые площадки?

Крюгер снова показал.

– Строительство завершено? – спросил Можайцев.

– Да.

– Что они собой представляют?

– Для установок «М-1» вырыты глубокие колодцы, с многослойной системой защиты сверху.

– Какого рода эта защита?

– Несколько стальных плит – каждая весом в двести тонн. Расположенные одна над другой. Расстояние между плитами составляет несколько десятков метров.

– Функ боится ударов сверху?

– Об этом я ничего не знаю.

Отвечая на вопросы Можайцева, Бодо Крюгер дал подробные объяснения о положении дел у Шольца: снаряды изготовлены и в большом количестве доставлены из Западной Германии с заводов Функа, припрятаны в арсеналах, расположенных глубоко под землей; с двигателями и программным устройством обстоит сложнее – тут и с расчетами и с изготовлением экспериментальных экземпляров не ладится. Можайцев особенно интересовался охраной вольфшанце и подступами к нему. Крюгер рассказал, что в распоряжении Гюнтера Курца целый батальон головорезов, бдительно охраняющих запретную зону в горах Испании, что касается подступов к району стартовых площадок, то в этом отношении Крюгер сколько-нибудь ценными сведениями не располагал.

– Готовы ли уже к действию сами установки «М-1»?

– Нет, инженеру Шольцу что-то не удается наладить их. Герр Функ специально приезжал на днях в вольфшанце и остался очень недоволен. Приказал форсировать работы по доведению установок до норм, определенных документацией…

– Которую вы у меня тогда похитили?

– Да. Затем – усилить охрану, убрать обнаруженного нами к тому времени Шервуда и… – Крюгер замялся.

– Что же вы замолчали? Что же еще он приказал? – нетерпеливо спросил Можайцев.

Крюгер преодолел охвативший его страх и почти шепотом сказал:

– Он приказал Гюнтеру Курцу хоть из-под земли вырыть вас и доставить в «волчье логово». Функ опасается задержки и не верит, что Шольц преодолеет трудности с установками в течение ближайших месяцев. Другое дело – вы.

– Я могу удалиться? – неуверенно спросил наконец Бодо Крюгер.

Можайцев не отвечал – он углубился в изучение бумаг Шервуда. Потом поднял голову, с презрением посмотрел на немца.

– Ваши сведения, кажется, совпадают с теми, что удалось достать Шервуду, – заметил он.

– Вы хотели перепроверить данные Шервуда? – с деланным восхищением проговорил Крюгер.

– Нет.

По знаку Можайцева Легран занялся магнитофоном, из-за легкой застекленной двери послышался голос Бодо Крюгера; лента точно воспроизводила то, что он только что рассказывал Можайцеву о вольфшанце Функа.

Крюгер в смятении схватился за голову.

– Майн готт! Вы хотите погубить меня, – застонал он. – Если Карл Функ узнает – он уничтожит меня!

– Безусловно, – хладнокровно согласился Можайцев. – Но Карл Функ ничего не узнает, если вы будете благоразумны.

– Чего еще хотите вы от меня? – растерянно спросил Крюгер.

Можайцев молчал, размышляя.

– Что я должен сделать? – вскричал Крюгер в отчаянии.

– Уничтожить стартовые площадки с «М-1», а заодно и инженера Шольца, – спокойно сказал Можайцев.

– Что! Но это же немыслимо!

– Перестаньте трястись! – холодно сказал Можайцев. – Судьба «логова» решена – оно будет уничтожено, и меня вовсе не интересует ваше мнение о возможности выполнения этой операции. Я дал клятву убить предателя Шольца, а установки «М-1» уничтожить, и я выполню свою клятву. Вы должны помочь мне. Ведь вы в вольфшанце свой человек.

– А если я откажусь?

– Вы останетесь лежать здесь рядышком с Шервудом.

– А если я выдам вас… после?

– Когда я окажусь там, в «волчьем логове»? Тогда вы погибнете несколько позднее, и не от моей руки, но смерть ваша от того легче не будет, скорее наоборот, – ни Функ, ни Курц шутить не станут, они разделаются с вами как с предателем. Мои друзья вручат Функу ленту с записью нашей беседы, и этого будет достаточно.

Помолчали.

– Пора кончать, – заговорил Можайцев. – Последний раз спрашиваю: согласны ли за то, что я сохраню сегодня вашу жизнь, помочь мне уничтожить вольфшанце Карла Функа? Говорите громко, Бодо Крюгер, ваше обязательство будет записано на магнитофонную ленту. – Он встал, сбросил с себя плащ Шервуда. – Даю вам на ответ ровно одну минуту, – Можайцев посмотрел на свои часы. – Решайте скорее, Бодо Крюгер!

Крюгер отчетливо понял: конец. Он в страхе отшатнулся от Можайцева и почти выкрикнул:

– Согласен… Я согласен помочь вам!

– Вы выполните любое приказание, которое я дам вам, когда мы с вами встретимся в вольфшанце Функа?

– Да, да, любое, клянусь! Я могу уйти?

– Почему вы так торопитесь расстаться со мной? – насмешливо осведомился Можайцев. – Вам придется еще немного побыть наедине, с убитым вами американцем. Я с моими друзьями уеду отсюда первым.

– В таком случае я погиб, – произнес Крюгер с отчаянием. – Они убьют меня, если застанут здесь. А не пройдет и полчаса, как они придут сюда.

– Кто придет?

– Люди Аллена Харвуда.

Заметив недоверие в глазах Можайцева, Крюгер пояснил:

– Аллен Харвуд действительно назначил в этом месте встречу Шервуду. Нам с Курцем пришлось лишь перенести указанный в полученном Шервуде письме час встречи на более раннее время суток, чтобы перехватить его здесь и по крайней мере не допустить свидания Харвуда с живым Шервудом.

– Понятно. – Можайцев бросил на немца насмешливый взгляд. – Но вы не все предусмотрели, Бодо Крюгер, и сами попали в капкан. – Он немного подумал, сказал озабоченно: – Впрочем, я вовсе не заинтересован в том, чтоб Харвуд захватил вас здесь. Можете убираться отсюда вслед за мной.

Вместе с Леграном и молодым Андерсеном Можайцев покинул жилище «бедняги Жака». Шли молча, спешили. Тропинка вилась среди невысоких, поросших вереском холмов возле самого берега Бискайского залива. В предрассветных сумерках свинцово-серые волны с шумом лизали песчаные дюны. Где-то там, в этих свинцовых водах, шла сюда подводная лодка, посланная Алленом Харвудом. Через несколько секунд машина мчала их по направлению к Морсенсу.

Можайцев не сомневался: Крюгер не станет ждать появления американцев, сумеет ускользнуть от них. Сегодня этому мерзавцу все-таки повезло: в интересах дела Можайцев отказался от мысли пристрелить его; по тем же и даже более важным соображениям, Можайцев не мог и предать его в руки Аллена Харвуда.

Уже рассвело, когда впереди показались домики Морсенса.

– Мы как раз успели к поезду, – сказал Легран. – Ты поедешь ко мне, а там решим, что будем делать дальше.

Можайцев с благодарностью пожал другу руку.

Проклятые Горы, горный массив Маладетта, – Можайцеву раньше не приходилось даже слышать о них. Однако судьба бывает с причудами, и совершенно неожиданно Можайцеву пришлось очутиться в самом центре Проклятых Гор. Вот уже несколько дней он имел возможность любоваться дикими и неприветливыми хребтами, покрытыми вечными снегами. Под лучами солнца снежные поля сверкали миллиардами искр, ослепительно ярких, зеленых, фиолетовых. В предвечерние часы, когда дневное светило скрывалось за вершинами Пиренеев, там, в Испании, снежное покрывало становилось синим. Лишь с самых высоких пиков еще долго во все стороны било пламя уходящего на запад солнца и будто плавило тяжелый снежный покров гор.

Обсерватория профессора Леграна приютилась на склоне Проклятых Гор, и с нее можно было не только успешно наблюдать за далекими звездными мирами, но и за значительным участком бассейна реки Гаронны, протекающей по юго-западу Франции.