Антология советского детектива-28. Компиляция. Книги 1-20

ПРОВОДНИК С.Р.С 1. Знакомство в горах

Летом 1953 года мне довелось принять участие в туристском походе по Армении. Мы шли через Баргушатский хребет. На подступах к вершине горы Капуджих я сильно натер себе ногу и стал тяжелой обузой для моих спутников.

Наша маленькая группа — две женщины и трое мужчин, включая и меня, — посовещавшись, решила сделать привал на склоне горы. Тут нам повезло. Ева Жамкочян, ереванская студентка, разглядела среди каменных нагромождений нечто похожее на домик. Это было грубое строение из камней, с крышей, которая вот-вот могла обвалиться, без окон, с круглой дырой вместо входа. Такие будки обычно складывают чабаны, перегоняющие летом колхозный скот на альпийские пастбища. Мы осмотрели будку. Пол в ней, по счастью, был устлан прошлогодней соломой. Мы решили тут заночевать.

Капуджих — неприятная гора. Ее обдувают назойливые ветры. Сначала это даже нравится — утомленное лицо отдыхает, кожа легко дышит, — потом начинает надоедать, раздражать. Ловишь себя на том, что хочется пойти и закрыть какую-то ненужную форточку; закроешь ее — и наступит успокоение. Но ветер дует и дует. На той высоте, куда мы забрались, все кажется серым, даже снег, лежащий кое-где на камнях. И подумать только, что еще сегодня утром мы, изнывая от жары, дружно ругали пылающее в небе солнце и отдыхали в тени зеленых деревьев…

Неподалеку от кочевья на камнях лежала зола. Видимо, тут чабаны жгли свои костры. Нашлась полуобгоревшая коряга. Семен Мостовой, одесский моряк, неофициальный начальник нашего похода, расколол ее ледорубом, подложил соломки и с одной спички запалил костер. На такие вещи он был мастер.

Из Еревана мы тащили с собой в мешке железный треножник и солдатский котелок. Москвичка Галина Забережная установила треножник над костром, наполнила котелок снегом и принялась открывать банку какао.

— Ну, больному болеть и поправляться, — приказал Мостовой, — девушкам варить целебный напиток, под названием «какао», а мужчинам, которые не раскисли и не свалились, — настоящим мужчинам! — им заготовлять топливо для предстоящего ночлега.

Настоящих мужчин теперь у нас осталось только двое: сам Мостовой и Эль-Хан, маленький азербайджанец из Баку, инженер по профессии. Настоящие мужчины торжественно пожали друг другу руки, и пошли искать хворост.

И вот я лежу на соломе, покрывшись бушлатом Семена Мостового, смотрю, как язычок пламени огибает котелок, ползет все выше и выше по его закопченной стенке и наконец, изогнувшись, заглядывает в котелок сверху, почти окунается в кипящую жидкость, и думаю: «Что ж это наши девушки не следят? Какао будет пахнуть дымом…»

Вероятно, я задремал.

— Костя, проснитесь! — говорила Галя, легонько подталкивая меня своим дорожным посохом. — Разве вы не чуете, как замечательно пахнет какао?

Меня одолевал сон. Я хотел пробормотать: «Чую, чую!» — и не успел. За каменной стеной будки внезапно прозвучал незнакомый хриплый бас:

— Замечательно, замечательно пахнет какао!

Встречи в горах не всегда бывают приятными. Кажется тебе, что ты пришел на край света и камни тут лежат недвижно с той самой поры, как их нагромоздили доисторические землетрясения, и вдруг — человек… Много существует рассказов об опасных встречах в горах…

Я подкатился поближе к выходу. Перед костром, спиной ко мне, стоял незнакомец в обтрепанном лыжном костюме. Хорошо были видны его ноги — одна в старом ботинке с шипами, другая — без обуви, в грязной мешковине, перетянутой бечевкой от щиколотки до колена. Он повернулся — стала видна густая, всклокоченная борода такого же серого цвета, как снег, лежащий на камнях.

— Эге-гей! — крикнул он. — Сюда, ко мне! Здесь варят какао!

— Эге-гей! Иду, иду! — ответил другой голос.

Посыпались мелкие камешки. По крутому склону горы к нашему костру размеренными прыжками спускался еще какой-то человек. Он стал рядом с первым и потянул носом воздух:

— Да, соблазнительно…

Этот — совсем молодой — выглядел получше: брезентовая куртка с капюшоном, который сейчас был откинут на плечи, брезентовые штаны, впрочем, очень затасканные, зато на ногах у него я разглядел новенькие, туго зашнурованные желтые ботинки. Прямо из магазина ботиночки!

— Такой запах на высоте в три тысячи метров над уровнем моря! — сказал тот, кто пришел первым. — С ума сойти можно!

— Угощать будут? — осторожно спросил второй.

— Кажется, не расположены.

Я высунул голову из будки:

— Кто вы такие, товарищи? Откуда вы здесь появились?

Бородатый и его спутник в брезентовой куртке повернулись в мою сторону, с любопытством уставились на меня. И я глядел на них. Глядел и старался понять, почему лицо этого бородатого казалось мне таким знакомым…

Снова покатились мелкие камешки. Семен Мостовой с охапкой сучьев появился на выступе скалы и спросил:

— Что тут у вас происходит?

Галя начала говорить, что вот явились какие-то люди и что хотят — непонятно. Но Ева не дала ей закончить. До сих пор она сидела тихо — похоже было, что испугалась. Теперь, осмелев, подступила к бородатому.

— Эти люди хотят отнять у нас какао! — крикнула она.

Мы все засмеялись.

Человек в брезентовой куртке встряхнул светловолосой головой, улыбнулся всем своим добрым лицом — толстыми губами, чуть выпуклыми глазами, каждой морщинкой — и тронул спутника за плечо:

— Как бы нам, Сергей Вартанович, в конце концов, не пришлось убегать отсюда! — и сел на камень, протянув ноги к костру.

С горки спрыгнул маленький Эль-Хан — он опоздал к началу нашего разговора, — всмотрелся в лица незваных гостей и торжественно провозгласил:

— Товарищи, среди вас находится профессор Сергей Вартанович Малунц!

В ту же секунду я понял, откуда знаю бородатого. Ну да, профессор Малунц! Я же был на его лекциях. Мне рассказывали о нем: крупный ученый, превосходный спортсмен, остроумный тамада за праздничным столом. Этого человека на все хватало.

Через пять минут мы все мирно сидели вокруг костра и пили какао из невыносимо горячих кружек. Сверху падал мелкий снежок и таял в солдатском котелке. Ветер дул не переставая и сгонял огонь к одному боку костра.

— Да здравствует походная алюминиевая кружка! — говорил Сергей Вартанович. — Вот мы сейчас нальем в эти кружечки напиток погорячее вашего какао! — И он попросил своего спутника — того звали Андреем — принести рюкзаки, которые были ими оставлены где-то на горе.

Андрей мягко улыбнулся, сказал: «Сейчас!» — и полез на гору.

«Вероятно, они давнишние знакомые», — подумал я.

— Скажите, Сергей Вартанович, этот Андрей — он ваш сослуживец?

— С чего вы взяли? Впервые его вижу.

И профессор Малунц стал рассказывать нам, как он попал в эти края. Оказывается, совершил восхождение с группой альпинистов, дважды сваливался в пропасть, весь обтрепался. На склоне Капуджиха он встретил Андрея, познакомились и продолжали путь вместе.

— И вот мы шли, — говорил Сергей Вартанович, — и развлекались тем, что старались побольше угадать друг о друге. Представьте, этот человек положил меня на обе лопатки. «Вы, говорит, ученый, вернее всего — геолог или физик». И еще множество всяких подробностей. А я, седая борода, не смог ничего угадать. Бился, бился — даже профессию не узнал!

Тут мы все посмотрели на Андрея, который ловко спускался по склону, неся в одной руке два дорожных мешка. Лицо у него было крупное, угловатое — выдавались скулы, надбровные дуги. Эта угловатость и создавала, видимо, впечатление мужественности. В общем, обыкновенное лицо, если не считать глаз — чуть выпуклых, серых, очень спокойных. Все его движения на этот раз показались мне неторопливыми, и, пожалуй, вкрадчивыми.

— Вы, конечно, раньше знали или видели Сергея Вартановича? — спросил Андрея Эль-Хан, когда из рюкзака была вытащена бутылочка юбилейного коньяка и мы все получили полагающуюся порцию.

— Да нет, не видел.

— Как же вы угадали, кто он?

— А ничего особенного, — серьезно сказал Андрей. — Такая у меня профессия.

Я заметил, что он очень внимательно выслушивает собеседника, не перебивает и отвечает, только подумав.

Мы все налетели на него. Ну как же можно по внешнему облику человека догадаться о роде его занятий?

Андрей улыбнулся.

— Как не угадать? — мягко проговорил он. — Человек в летах, а по горам ходит легко; человек интеллигентный, знающий, притом все время камни рассматривает… Надо иметь наблюдательность — и все поймешь. А моя профессия — она требует наблюдательности.

— Вот-вот, все его профессия, о чем ни заговори! — насмешливо заметил профессор Малунц. — Я ему комплимент: «Вы хорошо по горам ходите!» А он опять свое, что это, мол, надо для успеха в его профессии.

— И надо!

— Разносторонняя у вас профессия.

— Да хотите — откроюсь?

— Нет уж, извините! Игра так игра. Я и сам угадаю. Похоже, дорогой товарищ, что вы пограничник.

— Хорошая работа, — уважительно сказал Андрей, — только, к сожалению, не моя.

Сергей Вартанович принялся сыпать вопросами:

— Педагог? Астроном? Музыкант? Инженер? Моряк?

Семен Мостовой кашлянул и нравоучительно сказал:

— Если вы встретите человека, который может в вашем присутствии сделать вот так… — он поставил на свою широченную ладонь двухпудовый рюкзак и, вытянув руку, покачал его в воздухе, — то вот тогда смело говорите: это одесский моряк! И вообще знайте: какая рука — такой человек. Дай-ка мне, дружок, твою лапку!

Андрей опять подумал немного, встряхнул светлыми волосами и протянул Мостовому ладонь.

— Ого-о! Солидная рука. Молодец! Ну, посмотрим, как умеешь терпеть.

И они стали жать друг другу руки. Через минуту наш начальник, изменившись в лице, проговорил:

— Дело, как видно, идет на ничью…

Андрей чуть заметно улыбнулся.

— Крепкая ручка! — признал Мостовой.

— Хоть я и не моряк, но опять-таки это принадлежность профессии.

— Цирковой борец, что ли?

— Промах! — усмехнулся Андрей.

Мы все приняли участие в этом угадывании.

— Преподаватель физкультуры? — спросила Галя.

— Нет, он доктор! — крикнул Эль-Хан. — Ему знакомы все секреты сохранения силы и здоровья!

— Колхозник? — попытал счастья и я. — Геолог? Географ-путешественник?

Андрей отрицательно покачал головой.

— Вы работник искусства! — выпалила Ева. — Человек искусства, артист. Вы так хорошо пугали нас, когда пришли сюда просить какао…

— К сожалению, нет, не артист, — подумав, проговорил Андрей. — Но иногда, впрочем, приходится и к этому применяться.

…В горах быстро темнеет. Гуще стал воздух, еще ниже спустилось небо, и сразу наступила ночь.

Холодные крупные звезды выползли на небо. Никогда до этого не видел я таких крупных звезд! Сперва их было мало, не с каждой минутой становилось все больше и больше. Искры, подгоняемые ветром, взлетали кверху. Я лежал на подстилке у костра, и мне хотелось думать, что искры, долетев до неба, не гаснут — превращаются в звезды…

У костра время течет незаметно. Все сгруппировались вокруг Сергея Вартановича. Только Ева и Андрей беседовали в стороне о чем-то.

Я подполз ближе к ним и услышал, что Андрей говорит по-армянски. Это было так странно: совершенно русское лицо — и трудно произносимые армянские слова, с необычным для русского человека обилием согласных звуков! Ева слушала и заливисто смеялась.

Я отполз на прежнее место. Мне рядом с ними делать было нечего.

Начальник похода скомандовал «отбой».

Ночь была трудная. В непривычной обстановке все спали плохо. То и дело кто-нибудь выползал из каменной будки, чтобы погреться у костра. Утром, едва рассвело, Семен Мостовой крикнул:

— Кончай ночевать!

Наши спутницы разложили еду на двух мохнатых полотенцах, разлили по кружкам какао — семь кружек, по числу людей, — но, когда начали завтракать, одна кружка оказалась лишней.

— Позвольте, — удивилась Галя, — кто это не пьет какао?

Стали считать. Выяснилось, что у костра нет Андрея.

— Эй, профессия, отзовись! — кричал Семен Мостовой, взобравшись на большой камень.

Мы тоже ходили по скалам и звали Андрея.

— Не иначе, как подмерз ночью и пошел вперед, а сейчас ждет нас где-нибудь на пути, — сказал наш начальник и распорядился готовиться к выступлению.

Но тут произошла непредвиденная заминка. Все уже были готовы, а я никак не мог найти своих башмаков. Поставил их на камень возле будки и хорошо помнил, куда именно поставил, а теперь их не было.

— Одну минуту, — укоризненно сказал Эль-Хан. — Как же можно быть таким забывчивым! Вы их вовсе не туда поставили. — И он снял с плоской крыши будки новенькие желтые ботинки.

— Это не моя обувь.

— Как так — не ваша?

— Конечно, не его! — закричал профессор Малунц. — Не заставляйте человека присваивать себе чужое имущество. Под присягой свидетельствую, что это ботинки Андрея!

Все столпились вокруг пары желтых башмаков. Большинством голосов было установлено, что они действительно принадлежат Андрею.

— Позвольте! — возмутилась Галя. — Это какая-то глупость. Ведь Андрей не мог уйти босиком!

— Да все ясно! — Сергей Вартанович усмехнулся. — Это еще, понимаете ли, продолжается игра в загадки-разгадки: ««Угадай-ка», «угадай-ка» — интересная игра!» Он где-то здесь и радуется, что мы не можем его найти.

Такое объяснение на секунду показалось нам правдоподобным, и мы уже готовы были возобновить поиски. Разумнее нас всех оказалась Ева.

— Какие же вы недогадливые! — проговорила она с сожалением. — Разве трудно понять, что эти желтые и совсем новые ботинки оставлены взамен тех черных и старых, которые пропали?

Так оно и было. Вот где оказалась разгадка! Я вспомнил, что вечером Андрей, осмотрев мою опухшую ногу, сказал:

«Посвободнее обувь надеть, только и всего». Потом он спросил, какой номер ботинок я ношу. И вот оставил мне свои ботинки, которые были ему немного велики, а сам ушел, чтобы избежать моих благодарственных излияний. Вот это парень!

И я стал надевать желтые башмаки, а товарищи торопили меня:

— Не копайся! Надо догнать Андрея. Он ждет нас где-нибудь на дороге и мерзнет, бедняга!

Больше всех волновалась Ева…

Ботинки пришлись впору. Я сразу почувствовал себя хорошо. Все вещи уже были собраны. Вдруг Ева замахала дорожным посохом и закричала:

— Волк! Волк!

Мы увидели, что снизу по горной тропинке бежит огромный серый зверь — лобастый, с настороженными острыми ушами и опущенным хвостом.

Сергей Вартанович знал все обо всем. Он сказал:

— Только бешеный волк может мчаться так безбоязненно прямо на людей. Зверя нельзя подпускать близко.

И он схватил наш котелок и швырнул его на тропинку.

Ева, зажмурив глаза, бросила туда же свой посох. Маленький Эль-Хан взял камень и мужественно пошел навстречу волку.

— Э, кто там хулиганит? — закричал снизу незнакомый голос.

И мы все застыли в недоумении.

Тем временем зверь выскочил прямо к нашему костру — молчаливый, свирепый, с шерстью, поднятой дыбом на загривке. Я первый увидел широкий черный ошейник на желтой шерсти.

— Собака! — крикнул я.

— Конечно, собака, — спокойно сказал Сергей Вартанович. — Волк никогда не пойдет на костер.

Ева крикнула:

— Брысь!

Неудивительно, что мы приняли эту собаку за волка — она была действительно очень крупная, но не серая, как показалось нам вначале, а чепрачная: черная с блеском спина, ярко-рыжая грудь и оранжевого цвета лапы. Глаза, окруженные светлыми пятнами, похожими на очки, смотрели на нас без страха — со спокойной враждебностью. Уши, по струночке вытянутые кверху, все время шевелились, ловя каждый звук. Острая морда с высунутым языком и белыми клыками могла напугать кого угодно: пасть то и дело открывалась и закрывалась.

— Карай! — крикнул голос снизу. — Ко мне!

Пес осторожно потянул воздух и вдруг, пригнув голову к земле, стелющейся, неслышной рысью обежал всю нашу стоянку. Он явно чего-то искал здесь и не мог найти.

Семен Мостовой презрительно фыркнул:

— Мы его за серьезного зверя приняли, а он — Бобик из подворотни!

— Какой Бобик? — возмутился Эль-Хан. — Какой это Бобик? Ты, Семен, гляди хорошенько. Это служебная собака.

Пес обошел испуганную Еву, равнодушно пробежал мимо Мостового, который на всякий случай угрожающе выставил вперед посох. Возле меня пес остановился. Он уставился, на меня немигающими злыми глазами и тревожно трижды пролаял.

— Зверюга, — удивился я, — что это с тобой?

Поведение животных, если его не понимаешь, внушает тревогу. Вдруг этот пес ни с того ни с сего начнет кусаться? Мало ли что может прийти ему в голову! Я решил тихонько отойти в сторону, но пес грозно зарычал, обрекая меня на неподвижность. Его черный мокрый нос все время вздрагивал, шевелился. Он обнюхал мои башмаки и заскулил.

— Что это он? — спросил я жалобно.

— Он приказывает тебе стоять на месте, — глубокомысленно объяснил Эль-Хан.

— Это я и сам понимаю!

Семен Мостовой захохотал:

— Как видно, служебный Бобик нашел-таки преступника!

В это время к нашему костру подбежал запыхавшийся милиционер, худощавый и стройный парень, которому только форменная фуражка и темная гимнастерка придавали некоторую солидность. Он крикнул:

— Не бойтесь, граждане!

— Страха нет в моей душе, товарищ милиционер, — сказал Эль-Хан, — страха нет, поскольку этот пес атакует не меня, а всего лишь моего соседа.

— Ерунда! — Милиционер оглядывал нас всех поочередно и делал это так, словно фотографировал глазами: подержит одного человека несколько секунд под прицелом и отворачивается к следующему. — Никого он не атакует…

— Но вы все же уберите его куда-нибудь подальше, — попросил Сергей Вартанович.

— Карай, сидеть!

Пес послушно сел, не спуская с меня непримиримо враждебных глаз.

— На кого он лаял?

— На меня, — сконфуженно признался я.

— Он еще молодой пес, мы пользуемся каждым случаем, чтоб его подучить, — сказал милиционер, держа меня под прицелом своих внимательных черных глаз. — Может быть, вы замахнулись на него?

— Замахнулся! Мне еще жизнь не надоела.

Милиционер, наконец, отвел от меня глаза и зорко оглядел нашу стоянку.

— Вы не видели здесь человека в брезентовом костюме?

Сергей Вартанович нахмурился и сказал, что такой человек здесь недавно был, но ночью ушел, оставил одному из нас свою обувь, а чужую надел.

— Ага! — с торжеством воскликнул милиционер. — Тогда ошибки нет: Карай лаял на эти ботинки… А сам, вы говорите, надел чужую обувь? Хитро сделано! Другая обувь — другой запах. — Он прицепил к ошейнику собаки длинный поводок. — Не волнуйтесь, товарищи! Чьи ботинки унес тот человек?

— Мои, — сказал я, отстраняясь, потому что пес стал чересчур внимательно меня обнюхивать и рычать при этом. — Но вы объясните, пожалуйста, что случилось?

— Ищем одно лицо, — нехотя проговорил милиционер. И спросил, склонившись к собаке: — Найдем, Карай?

Пес отрывисто залаял. Это прозвучало как ответ: «Найдем».

— Вперед, Карай!

Собака рванулась на тропинку, милиционер побежал за ней. Минуту спустя они скрылись за выступом скалы.

Мы в недоумении смотрели друг на друга. Сергей Вартанович выпятил свои толстые губы. Это означало, что он напряженно думает. В его деятельном уме, очевидно, рождалась какая-то догадка, которая должна была нам все объяснить. Эль-Хан пыхтел и пожимал плечами, он ничего не мог понять.

— Ну, — заговорил Семен Мостовой голосом мудреца, презирающего тупость окружающих, — теперь я могу вам раскрыть профессию этого Андрея и могу объяснить, для чего ему нужны сильные руки и особенно быстрые ноги… В горах наш профессор Сергей Вартанович познакомился с жуликом, а может, этот человек еще и похуже, чем простой жулик. И профессор дал обвести себя вокруг пальца. Привел жулика сюда, к нам. Мы не обворованы только потому, что этого темного человека преследуют, и он торопился скрыться.

— Все ясно! — Профессор Малунц сконфуженно улыбнулся. — Готов нести наказание за ротозейство.

— Ничего не ясно! — враждебно сказала Ева. — И он не жулик! Пожалуйста, не говорите! Вы ничего не понимаете.

Все посмотрели на нее с удивлением. Кажется, один только я уяснил себе причину ее запальчивости.

— Вы можете разбить эту логическую схему? — холодно усмехнулся профессор Малунц.

— Могу!

— Разбейте, пожалуйста.

— Просто он не такой человек, как вы говорите.

— Очень убедительно! — Сергей Вартанович поклонился и приложил руку к груди.

— Однако, — вмешался Семен Мостовой, — последнее слово в этом споре скажет служебный Бобик. А какое это будет слово — мы никогда не узнаем…

Вот так разговаривая, мы тронулись в путь. Вспоминали, что говорил и как держался этот Андрей и как ловко он всех нас обманул.

Теперь мы шли вниз по крутой горной тропке. Проклятый рюкзак становился все тяжелее. Слева возвышалась скала, закрывающая половину неба, справа зияла пропасть — упадешь, и костей не собрать. Под нами были леса, и мы видели просеки — следы недавних лавин.

В середине дня мы вышли на более широкую дорогу. Потянулась линия телеграфных столбов. На одном из них сидел горный орел. Большая птица нахохлилась, наклонилась вперед, прикрыв круглый злой глаз голым веком.

Галина Забережная остановилась, помотала в восхищении головой и проговорила:

— Ах, Кавказ!

К вечеру на случайной машине мы добрались до маленького города — одного из центров Зангезура.

В горах нас окружала величественная тишина. Скалы такие огромные, пропасти такие глубокие, тысячелетиями там господствовало безмолвие, наши голоса словно растворялись в воздухе — они были чуть слышны. Теперь же мы попали в удивительно шумный, веселый городок. Тротуары выложены большими плитами. Вдоль тротуаров по узеньким канавкам с журчанием устремляется вода, весь город наполнен этим журчанием. Тепло, но не душно. Из глубины ночи доносятся голоса, под электрическим фонарем на перекрестке мелькнет то белое платье, то мужская соломенная шляпа. Возле своих домов на складных табуретах, а то и прямо на тротуарах сидят мужчины и играют в нарды. Игральные косточки со стуком падают на доску.

Но из всех звуков самым громким является звук песни. Репродукторы, установленные на железных столбах, разносят по всему городу песню о журавле, летящем на родину. А из всех запахов, которыми дышит город, самым могучим является запах яблок. Потому что за каждым домом есть сад и из каждого сада тянет на улицу свои ветви яблоня.

Первым делом мы все пошли в баню. И никогда прежде баня не казалась мне такой благотворной, а горячая вода такой живительной, как после этого похода. Надевая в предбаннике желтые ботинки, я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Мало ли в Армении черных глаз, но эти черные глаза показались мне знакомыми. Милиционер, хозяин Карая, стоял у входа в парное отделение с мочалкой в руке.

— Как дела? — крикнул я. — Удачным был ваш поиск в горах?

— Кое-какие успехи имеются, — загадочно ответил он и ушел мыться, помахав на прощание мочалкой.

«Ну, поймал!» — решил я и все вспоминал этого Андрея и думал, что вот как бывает: столкнет нас жизнь на мгновение с каким-нибудь человеком, а дальше он исчезнет из виду навсегда, и уж больше о нем ничего не узнаешь. Кто он, этот Андрей? Как жил до встречи с нами? Почему его выслеживал милиционер с собакой?

После бани мы устроили совещание. Тут окончательно выяснилось, что наша группа распадается. Ева хотела с месяц поработать в больнице этого маленького городка, считала, что будущему врачу (она училась в медицинском институте) очень полезно увидеть как можно больше больниц и амбулаторий. Галина Забережная получила на почтамте письмо, которое пришло сюда «до востребования». Друзья по заводу сообщали ей, что в цехе устанавливаются новые станки отечественного производства. Ей хотелось поскорее попасть в Москву, чтобы начать работать на новом станке. Семен Мостовой торопился в Одессу: его теплоход уходил в большое заграничное плавание. Эль-Хан и Сергей Вартанович решили пешком идти дальше — до лагеря какой-то горной научной экспедиции, которую возглавлял профессор Малунц. Эти два человека, кажется, очень понравились друг другу. На мое имя пришла телеграмма из Еревана: вызывал редактор газеты, в которой я работал.

Мы переночевали в гостинице, все номера которой выходили на шаткую дощатую веранду. Утром, попрощавшись с товарищами, я пошел на аэродром. Самолет в Ереван уходил через час.

— Погуляйте пока, — приветливо сказал мне дежурный.

Я обогнул ограду и пошел в поле. Лягу на траву, погреюсь на солнышке, оно утром ласковое, раскрою книгу, а там уж и время подойдет.

Но одно обстоятельство изменило мои намерения. Я услышал грозный собачий лай и пошел на этот звук, приминая ногами густую траву.

Собака с ярко-рыжей грудью и острой мордой была привязана к столбику. Она сидела, выставив вперед могучую грудь, и чуть шевелила по земле хвостом. Перед ней на траве лежали бумажник и ручные часы — лежали, словно на прилавке магазина. Как я понял, пес охранял эти вещи. Я и раньше слышал, что обученная собака хоть целый день будет самоотверженно нести свою сторожевую вахту, но считал все это пустыми россказнями. Теперь я видел это собственными глазами. И в какой момент я попал! Бедному псу приходилось туго. Два парня подозрительного вида пытались завладеть вещами. Один из них — в клетчатой рубахе — подтаскивал к себе бумажник длинной, гонкой палкой. Другой отвлекал пса резкими движениями и выкриками.

«Да ведь это Карай! — подумал я. — Но где же его хозяин?!» И тут я увидел, что в стороне, на траве, лежит какой-то человек, укрывшись с головой ватной телогрейкой. Вот он где, черноглазый милиционер, хозяин Карая! Набегался, устал и спит теперь, а Карай за него отдувайся.

— Эй, что вы делаете! — крикнул я, подходя ближе.

Увидев меня и приняв еще за одного врага, пес непримиримо залаял, заскулил, вытянув морду в сторону своего беззаботного хозяина. Но тот даже не шевельнулся под ватной телогрейкой.

Парень в клетчатой рубахе встретил меня веселой улыбкой.

— Не шуми, — дружелюбно приказал он, — тут наш дружок спит, не мешай ему. Мы над ним подшутим.

— Какие ж это шутки — дразнить собаку?

— Да вот шутим, как умеем. — И он снова взял палку.

Пес рычал. Он зорко глядел на врагов. Подняв верхнюю губу, показывал страшные клыки. Один из парней быстро продвинул палку вперед, другой в это время затопал ногами. Карай, ощетинившись, рванулся на всю длину своей цепи. Казалось, он забыл про вещи, которые должен был охранять.

— Ох! — Парень взмахнул рукой.

Теперь Карай налетел на второго своего врага — и как раз вовремя: схватил палку и вмиг перегрыз ее пополам.

— Вот черт! — сказал парень в клетчатой рубахе и, подняв с земли пиджак, накинул его на плечо.

— Оставьте в покое эту собаку! — потребовал я.

— Да уж и так оставляем…

Карай внимательно смотрел на нас и время от времени трогал лапой бумажник — будто хотел убедиться, что выполнил свой долг.

— Мы уходим, — проговорил один из нападавших, неизвестно к кому обращаясь. — Пусть с этой собачкой кто-нибудь другой поиграет. К ней с пулеметом надо подступать.

И они пошли к аэродрому, посмеиваясь и переговариваясь.

Милиционер все еще спал под телогрейкой. Теперь я остался один с глазу на глаз с собакой. Наконец я смог как следует ее рассмотреть. Красавец зверь! Шерсть густая, чистая, блестящая; глаза овальные, черные, небольшие, но удивительно сторожкие, лапы — толщиной каждая в мужскую руку; посадка головы горделивая; спина широкая, как гладильная доска.

Карай проводил взглядом своих врагов, деланно зевнул и улегся на траву, положив острую морду на вытянутые лапы. Меня он, видимо, разгадал: я не представлял серьезной опасности.

— Ты собачка хорошая, — сказал я ему, — но хозяин у тебя неважный. В этом смысле тебе не повезло.

— Чем это не угодил вам его хозяин? — послышался вдруг насмешливый голос из-под телогрейки.

Ага, проснулся милиционер.

— Что ж вы бросаете свою собаку на произвол судьбы?

— И не думал бросать. Ложное обвинение.

— Как же ложное, когда я собственными глазами видел: тут двое каких-то пытались вас обокрасть!

— Да это знакомые ребята с аэродрома.

— Рассказывайте! Зачем же они хотели стянуть ваш бумажник?

— А я сам попросил, чтоб они это сделали. Ну где вы видели, чтобы человек, ложась спать, выставлял наружу ценные вещи?

Конечно, я не мог поверить ему. Заснул человек, попал в дурацкое положение, а теперь выдумывает всякие небылицы, чтобы оправдаться.

— Вы лучше скажите: нашли вы того, кого искали в горах?

Телогрейка отлетела в сторону. Человек поднялся, потянулся и хитровато посмотрел на меня серыми выпуклыми глазами. В ту же секунду я узнал его. Передо мной был Андрей.

— Кого я искал? — весело переспросил он. — Это как будто меня искали. И, как видите, нашли. Такой пес да чтоб не нашел!

Он приблизился к Караю. Тот завизжал, бросился к нему и положил на плечи передние лапы, пытаясь лизнуть в нос. Андрей отстранился.

Теперь он выглядел совсем иначе, чем при нашей встрече в горах. Вместо брезентовой куртки на нем была красная футболка с короткими рукавами. Чисто выбритое лицо словно еще больше помолодело. Он определенно наслаждался моим замешательством. Вероятно, весь мой вид свидетельствовал о крайней растерянности, потому что Андрей, взглянув на меня, засмеялся.

— Впору пришлись вам мои ботиночки? — лукаво спросил он.

Я все еще ничего не понимал. Собака его преследовала, теперь ласкается к нему. Если его поймали, то почему выпустили?

— Кто вы такой?

— До сих пор не угадываете? — с сожалением спросил Андрей. — Ну, вы сопоставьте факты. Вот один факт — собачку дрессирую. На ваших глазах знакомые ребята хотели у Карая отнять бумажник. Потом другой факт: я ушел в горы, а приятель, милиционер из здешнего отделения — вы его видели, — отправился с Караем спустя несколько часов, чтобы разыскать меня по следу. — Он чуть смущенно почесал затылок. — По правде говоря, не очень рекомендуется пускать молодую собаку по своему следу. Да мне хотелось узнать — найдет меня Карай в такой сложной обстановке или не найдет…

— Так кому же, в конце концов, принадлежит Карай?

— Карай — он мой пес, вернее сказать — доверен мне государством. Мы с ним находимся тут в командировке. А тот милиционер, который его вел в горах, — он одно время, еще когда жил в Ереване, в очередь со мной работал с этой собакой. Карай его хорошо знает. Ну, теперь делайте выводы.

— Вы собаковод?

Андрей гулко похлопал Карая по боку и отвязал цепь.

— Моя профессия называется иначе: проводник служебно-розыскной собаки, «проводник С. Р. С.», как пишут в ведомости на выдачу зарплаты. — Он взял Карая за короткий поводок, скомандовал: — Рядом!.. Пойдемте, — сказал он мне, — наш самолет вывели на беговую дорожку.

И мы, приглядываясь друг к другу, пошли к самолету.

2. Испытание

В этот воскресный день я собирался с утра поехать на высокогорное озеро Севан. На побережье было много интересного для журналиста. Под землей, на большой глубине, работали агрегаты Озерной гидроэлектростанции — первой ступени севанского каскада. Рыбные заводы выращивали в искусственных условиях молодь форели и выпускали в водную глубь миллионы мальков. А посредине озера на куполообразном острове, похожем на погруженный в воду футбольный мяч, открылись этим летом новые дома отдыха, и сюда приехали на лето люди со всех концов страны, даже с Дальнего Востока.

Но я не успел выйти из дому вовремя. Ко мне пришел Андрей. Он был в белом выходном костюме, свежевыбритый и усталый. Походил по комнате, неловко переставляя ноги в новых коричневых туфлях, потрогал книги на этажерке.

— Надо сделать одно дело, — сказал он строго и сжал в воздухе кулак.

Мы с Андреем в последнее время очень подружились. Как-то встретились в публичной библиотеке; вечер у обоих был свободный — вместе пошли в кино. Затем, уже заранее сговорившись, ловили форель на реке Зангу. Участвовали в городском шахматном турнире, где, впрочем, ни одному из нас не удалось занять призовое место. А совместные неудачи, как известно, тоже сближают людей.

— Что случилось? — спросил я.

— Понимаешь, Костя, я чувствую, что в моих руках серьезная ценность: Карай! Такой собаки никогда прежде в нашем питомнике и не бывало. Может, ты мне не веришь?

— Нет, верю, верю! — горячо отозвался я. И правда, я верил, что Карай — необыкновенная собака, с большим будущим.

— Но сегодня ночью Карай провалился.

— Карай? Ты выдумываешь!

Андрей усмехнулся. Многое должна была сказать мне его усмешка.

— Я всю ночь не спал, — сообщил он.

— Ты расстроился?

Нет, он не расстроился. Он устал. В питомнике проводились испытания. Привезли собак из всех районов. А недели две назад доставили нового пса, по кличке «Маузер». Странная кличка, но она должна обозначать, что собака действует так же точно, безошибочно, как пистолет этой системы. Маузера отдали Геворку.

— Геворку? — переспросил я. — Почему не тебе? Разве это справедливо?

Андрей внимательно посмотрел на меня, как бы удивляясь, что я не понимаю таких простых вещей.

— Во-первых, — терпеливо сказал он; — я Карая менять не собираюсь, хотя бы мне давали взамен него другую собаку из чистого золота. Во-вторых, — тут он поднял кверху палец, — это сделано по личному распоряжению капитана Миансарова.

В питомнике я еще не бывал ни разу, но имя капитана Миансарова знал хорошо. Капитан был там начальником. Андрей считал его самым справедливым человеком на свете. Так что, если новая собака отдана Геворку капитаном Миансаровым, — значит, говорить больше не о чем!

— Что ж, — заметил Андрей, — у Геворка есть чему поучиться!

О Геворке я слышал очень много всякого. Сейчас он являлся непосредственным начальником Андрея и свою новую собаку также решил проверить в испытаниях, на которых провалился Карай.

Испытания были трудные и проводились по обширной программе. Карай и Маузер шли вровень до самого последнего этапа. В заключение определялась чистота работы собаки по следу. Пятнадцать человек — среди них был и Андрей, он шел впереди — отправились в лес; двигались гуськом: идущий сзади должен был точь-в-точь наступать на след шагающего впереди. Таким образом, след Андрея был затоптан четырнадцатью парами других ног. У самого леса Андрей и с ним еще семь человек свернули влево и точно так же, как ранее — след в след, — углубились в заросли деревьев. Остальные семеро продолжали путь в противоположном направлении. Обе группы тщательно спрятались. Затем выпустили Карая. Ну-ка, пес, найди хозяина!

Карай быстро разыскал начало следа и, уткнув нос в землю, пошел виражами к лесу. Но, когда след раздвоился, он заскулил и сел. Кто знает, что с ним произошло, но он не нашел хозяина. А новая собака хорошо почуяла след Геворка и обнаружила кустарник, где он спрятался. И она взяла на испытаниях первое место, а Карай — только второе…

— Ну, второе! Это же не значит, что Карай провалился.

— Может быть, Карай не виноват, — смущенно проговорил Андрей, — а все это моя вина. Я иду, например, с ним на поиск, и он находит. А может, у него не отработана точность и он чует лишь общее направление? Я ведь не всегда имею возможность его контролировать. Возможно, преступник два часа стоит в каком-нибудь парадном, а потом идет дальше, но Карай даже не забежит в это парадное, а прямо тянет по следу, как будто след не прерывался. И тем самым он не дает мне полной картины. Все может быть!

Андрей пошел в ванную, открыл кран, вылил себе на голову ведра два воды, вернулся и сказал, отфыркиваясь:

— Удивительная все же эта новая собака!

— Хорошая?

— Этого я не знаю. Могу только повторить, что удивительная. Правда, люди утверждают, что она в таких делах давно натренирована. А Карай — он что? — молодняк! Но этот Карай еще себя покажет!

Он вытерся мохнатым полотенцем и сказал, как будто мы обо всем уже условились:

— Ну, собирайся, Костя!

— Куда? Я на Севан хочу съездить.

— Пойдем, я познакомлю тебя с Геворком. И, может быть, ты даже увидишь эту новую собаку…

Устоять перед таким искушением я не смог. Питомник помещался далеко за городом. Сквозь ограду чугунного литья, увитую плющом, были видны различные сооружения, напоминающие спортивную площадку. Среди деревьев стояла лестница со спуском на обе стороны; в аллее я увидел бум — толстое бревно, установленное на распорах в полутора метрах от земли.

Собак в питомнике содержали в вольерах с дверцами из проволочных переплетений. Собаки лаяли, били лапами по сетке. Мы быстро прошли мимо них. Чисто выметенная дорожка привела нас на круглую площадку.

Андрей схватил меня за руку:

— Смотри!

Перед барьером с вкладными досками — высоту можно было увеличивать или уменьшать по желанию — спиной к нам стоял человек. Мне бросилось в глаза, что у него очень широкие плечи. Крепкая, дочерна загорелая шея подпирала плоский, аккуратно подстриженный затылок.

— Это Геворк, — шепнул мне Андрей.

В трех шагах от барьера в безразличной позе сидела черная собака. Человек молча вытянул руку, собака поднялась и без видимых усилий, без разбега, перемахнула через двухметровый барьер, только на секунду зацепившись когтями передних лап за край верхней доски.

— Видел? — шепотом спросил Андрей. — Вот это легкость!

Собака обогнула барьер и вернулась к дрессировщику. Да, она была побольше Карая. Каждый любитель-собаковод с первого взгляда почувствовал бы в ней породу. Пушистый черный хвост спускался чуть ниже скакательного сустава, грудь была могучая, широкая, движения лениво-вкрадчивые. Но морда меня несколько разочаровала: при очень маленьких глазках она казалась слишком уж заостренной, вытянутой и отличалась тем особенным лисье-шакальим выражением, которое иногда встречается у овчарок и бывает тем отчетливее, чем меньше люди с ними занимаются. Карай безусловно красивее!

— Говоришь! — пожал плечами Андрей, выслушав мою оценку. — Говорить все можно.

Но я видел, что он доволен и готов слушать похвалу своему Караю без конца. А мне хотелось хвалить Карая. И я повторил:

— Карай куда красивее!

— Ладно, будет тебе, ценитель! — проворчал Андрей.

Мы пошли к барьеру.

Собака не обратила внимания на наше появление. Она угрюмо смотрела своими маленькими глазками то на барьер, то на руку хозяина. Для нее во всем свете сейчас только и существовали эти две вещи: рука хозяина, которая должна была подать сигнал к прыжку, и барьер, который предстояло перепрыгнуть.

Геворк обернулся нам навстречу — невысокий, но очень плотный человек; такие часто бывают силачами. Вьющиеся черные волосы стояли надо лбом стеной. У него были удивительные глаза. Такие глаза иногда рисуют куклам: в полукружиях мохнатых густо-черных бровей и ресниц на широком лазурном поле сидели черные лакированные пуговки.

При первом знакомстве всегда хочется сказать человеку что-то приятное. И я, покривив душой, сказал:

— Замечательная у вас собака! И рослая какая!

— А по мне, пусть будет хоть на воробья похожа, абы нюхать умела, — презрительно проговорил Геворк. — Ну, эта, правда, нюхает подходяще.

Он толкнул собаку сапогом и небрежно бросил:

— Барьер!

И опять собака легко прыгнула через двухметровый барьер и медленно вернулась на место.

— Послушная! — восхитился я. — Вернулась и сразу села!

— У нее сзади есть местечко, называется «круп». Будете хорошо нажимать на круп — всегда увидите послушание, — снисходительно разъяснил Геворк. — У них же разума нет, а только одни рефлексы, как доказывается наукой.

Он снова движением руки послал собаку взять барьер. Затем кинул на пригорок палку, утолщенную с обоих концов, и громко скомандовал:

— Маузер, апорт!

Собака устремилась за палкой. Она бежала быстро, хорошей машистой рысью, но делала это, как, впрочем, и все другое, без огонька. Послушно, но без внутреннего желания, без интереса. Геворк выбросил правую руку вперед выше уровня плеча, и, повинуясь этому жесту, собака уселась на пригорке, шагах в тридцати от нас, все еще держа в зубах палку.

— Маузер, брось!

Собака разжала зубы, палка покатилась с пригорка вниз.

— Великолепно! — сказал я, и на этот раз совершенно искренне.

Геворк мимолетно взглянул на меня и снова повернулся к собаке.

— Маузер! — грозно позвал он и указал пальцем на меня. — Фас!

Команда «фас» означает «возьми». На эту команду служебная собака должна реагировать без промедления. Черное чудовище с устрашающим рычанием понеслось прямо на меня.

— Что вы делаете! — закричал я, отступая к барьеру.

Андрей нахмурился и со словами:

— Геворк, оставь это дело, — шагнул ко мне и стал рядом.

Геворк усмехнулся.

Черная собака приближалась огромными прыжками. Ударит с ходу передними лапами в грудь — любого собьет с ног.

— Только не беги, — прошептал Андрей, удерживая меня на месте своей крепкой рукой.

— Маузер, сидеть! — приказал Геворк.

И в ту же минуту собака остановилась, притормозив задними лапами. Она почти что ткнулась мордой мне в грудь и сразу отвернулась. Я не увидел в ее глазах ни злости, ни ненависти. Она выполняла приказ — и только! Приказ изменился, и весь ее интерес ко мне тотчас пропал. Медлительный зевок раздвинул огромные челюсти, а затем они со стуком сомкнулись, хлопнув, как крышка вместительного чемодана.

— А вы все же испугались, — насмешливо сказал Геворк. — Неужели я такой уж глупый, что стану на людей натравливать! Это было испытание дисциплины для Маузера.

Я все еще не мог прийти в себя и пробормотал что-то невразумительное: дисциплину, мол, испытывайте как-нибудь иначе… Геворк не дослушал меня:

— Маузер, место!

Черная собака неторопливо пошла в свой вольер, угрюмо улеглась на подстилку из соломы.

Теперь Андрей выпустил на выгул Карая. Пес давно уже учуял присутствие своего хозяина, возбужденно лаял и нетерпеливо бил рыжей лапой по проволоке. Когда Андрей стал отворять дверцу, пес протиснулся в узкое отверстие, обдирая бока.

— Подожди, открою, — ворчал Андрей.

Но Карай, заложив уши на затылок, уже носился около вольера взад и вперед, посматривая на хозяина озорным золотистым глазом. Вдруг он прыгнул — прямо-таки взвился в воздухе — и лизнул Андрея от подбородка к носу, оставив на лице мокрый след.

— Заиграл, заиграл, дурень, — счастливым голосом проговорил Андрей, утираясь рукавом белой рубахи.

Геворк сказал осуждающе:

— Вот тут бы и стегануть его как следует!

Между тем Карай подхватил молодое деревце с ветками и листьями, видимо недавно срубленное, и потащил его в зубах. Он то подкидывал деревце кверху, то волочил по земле.

— Молод еще! — Андрей явно любовался им.

— Молод-то он, конечно, молод, — возразил Геворк, — но, во всяком случае, глуп… Барьер! — крикнул он.

Служебная собака не имеет права выполнять распоряжения посторонних. Карай бросил деревце и насторожился.

— Реагирует, — пренебрежительно сказал Геворк. — Маузер, тот никакого бы внимания не обратил.

Андрей чуть слышно, почти шепотом, приказал:

— Карай, барьер!

И, хотя мы стояли тесной группой, пес тотчас различил голос хозяина и помчался со всех ног к барьерному щиту. Он легко оттолкнулся от земли задними лапами, взлетел на воздух, мигом очутился по другую сторону щита и весело подбежал к Андрею, всем своим видом как бы говоря: «Ну, что еще надо сделать? Я готов!»

Андрей повел его обратно к вольеру, повторяя:

— Место! Место!

Пес шел нехотя и скулил.

Геворк стоял, широко расставив ноги, и смотрел им вслед.

— Слаба, слабовата дисциплина!

— Может, вы и правы, — заметил я, — но все же, какой чудесный пес, согласитесь!

— А чем именно чудесный?

— Ну, красавец, умница, преданный!

— Красота в нашем деле роли не играет; преданность — это ерунда; нужно послушание, а не преданность; а насчет ума — так это даже смешно слышать от культурного человека.

Андрей вернулся к нам очень возбужденный и вместе с тем какой-то сияющий.

— На капитана Миансарова наскочил, — зашептал он. — Иду и, как на грех, разговариваю с Караем, а капитан навстречу. «Очеловечиваете собачку, лейтенант Витюгин!» И начал, как по книге: «Разговор с собакой затрудняет, чтоб вы знали, выработку условных рефлексов. Звуки команды у вас смешиваются с лишними словами. А лишние слова, к вашему сведению, вызывают ориентировочную реакцию, собака как бы спрашивает: «Что такое?» — и тормозит выполнение приказа. Ясно вам? Чтоб этого больше не было!» Я проглотил замечание и молчу. Он осмотрел Карая. «Добрый пес, — говорит. — Ты не переживай, Витюгин, что на испытаниях он взял второе место. Дай срок, этот пес самого Маузера обставит!»

— Интересно! — Геворк блеснул своими лакированными глазами. — А мне говорит: «Твой Маузер не только в нашем питомнике, он и в Москве всегда будет первым».

— Ну и что? — Андрей взял Геворка за руку. — Маузер замечательный в работе, что и говорить! Но и то, что капитан Миансаров высоко оценил Карая, — это тоже чего-нибудь стоит. У нашего капитана ласкового слова, как у зимы солнышка, не скоро допросишься.

— Ладно, — сказал Геворк, — пусть так и будет. Капитан хитрый, знает, кому что говорить… — Он повел на меня глазами-пуговками. — Ты объяснил уже товарищу про наши планы?

— Нет. — Андрей вдруг взял меня за плечо. — Слушай, Костя, помоги нам по дружбе, помоги проконтролировать Карая! Геворк побудет в твоей квартире, потопчет там, потом вы вместе выйдете, и ты посмотришь, как Геворк проложит след, затем вернешься к себе. Ты не будешь знать, где Геворк спрячется. Ближе к вечеру я приду к тебе с Караем. Из твоей квартиры мы пойдем на поиск Геворка — ну, будто он преступник, который обобрал твою квартиру. И ты будешь мне говорить, какие ошибки и в каком месте делает мой Карай. Согласись, друг! — попросил он горячо.

Я согласился.

Геворк пробыл у меня недолго, выпил пива и после этого стал называть меня на «ты».

— Вот видишь, — сказал он, — как это плохо, когда человек чересчур предан своему делу. Воскресенье, все люди отдыхают, а у бедного Геворка опять одна думка: дело поднять, свой богатый опыт другим передать…

И он стал мне рассказывать, какой у него большой опыт. Его приглашает иногда для консультации сам полковник. В министерстве очень видные люди уважительно называют его: «Товарищ офицер, Геворк Айрапетович!» Он дважды повторил, что является прямым начальником Андрея и мог бы более строго к нему относиться. Ну, да уж ладно!

— А что, разве Андрей плохой работник? — спросил я.

— Работник хороший, но только фантазии много.

Перед уходом Геворк деятельно потоптал мой ковер.

— Для Маузера, — объяснил он, — достаточно было бы просто войти и тут же выйти, а для Карая надо посильнее след оставить…

Он потрогал еще мое одеяло, какие-то вещи на этажерке, и мы вышли на улицу. Как заранее было условлено, он зашагал по одной стороне, а я — по другой, стараясь запомнить все до мельчайших подробностей: по какому краю тротуара Геворк идет, где останавливается. Вот он прислонился к стене дома и зашаркал ногой по асфальту, оставляя метку. Какая-то женщина испуганно бросилась в сторону, приняв его за пьяного.

— Наблюдай, присматривайся! — крикнул он мне и завернул в парадный вход большого дома.

Там он пробыл недолго и, появившись на улице, опять приказал мне: «Запоминай!» На углу в киоске у старика продавца в барашковой папахе он купил пачку папирос. После этого вошел в сквер, побродил по его аллеям и направился за город — на пустырь. Я все время следовал за ним и делал отметки в блокноте.

— На свою память, значит, не надеешься! — осуждающе проговорил Геворк.

Он дошел до края пустыря и повернул обратно, под острым углом. Тут он сказал мне с некоторой долей злорадства:

— Посмотрим, как этот ваш превосходный Карай будет прорабатывать острые углы!

Мне уже было известно от Андрея, что работа по следу на острых углах для молодой собаки всегда затруднительна. Собака горячится, не доходит до конца угла и срезает его — она чувствует более сильный запах с ближайшей линии следа. Обычно от собаки не требуют полной и детальной проработки острых углов. Но проводники знают: высший шик состоит в том, чтобы ищейка все же дошла до конца следа — до вершины острого угла — и только после этого точно показала изменившуюся линию.

— Маузер классно показывает острый угол, — не преминул сообщить Геворк, — словно тушью на бумаге вычерчивает!

Мы вернулись в город по другой улице. Тут Геворк отпустил меня. Оказывается, я не должен был знать, куда он пойдет дальше, а то вдруг скажу Андрею и испорчу все дело.

Я вернулся домой, полез под холодный душ и лег спать. Пропала моя чудесная поездка на Севан!

Под вечер пришел Андрей. Карая он держал на коротком поводке. Пес вел себя совсем иначе, чем днем. Его привели работать, и он знал это. Не осталось и следа прежней оживленности — он был подтянут, напряжен и зол.

Меня он как будто даже и не заметил, хотя, по моим представлениям, он пришел ко мне в гости. Желая улучшить или хотя бы закрепить наши былые отношения, я льстиво назвал его «собаченькой» и положил перед его мокрым черным носом горбушку копченой колбасы. Я сам с удовольствием съел бы эту горбушку. Пес с презрением отвернулся.

— Трудно будет, — вздохнул Андрей, — ведь солнце, жара. На асфальте запахи долго не держатся… — Он озабоченно показал Караю на ковер под ногами, все еще, оказывается, хранивший следы Геворка, и сухо приказал: — Карай! След!

Карай потянул носом. Шерсть на загривке стала приподниматься — верный признак большого возбуждения. Он с шумом вбирал в себя запахи, будто хотел вместе с ними втянуть в себя и весь мой ковер. Андрей наклонился к нему:

— Найдем, Карай?

Пес гулко пролаял два раза.

— Это я его приучил, — сказал Андрей. — Мы с ним всегда так начинаем работу, хотя меня и поругивают за это, говорят — «лишнее». — Он махнул рукой, предлагая мне отойти в сторону, и распорядился: — Открой дверь!

Тут он отстегнул короткий поводок и заменил его длинным, пятнадцатиметровым тесьмяным шнуром, свободный конец которого намотал на левую руку. Служебная собака всегда должна идти с левой стороны от своего хозяина.

Карай рванулся в открытую дверь и помчался вниз по лестнице, увлекая за собой Андрея. Я захлопнул дверь и побежал их догонять. Когда я выскочил из парадного, они уже перебегали улицу. Поводок был отпущен на половину своей длины. Карай сильно тянул, прижимая нос почти к самому тротуару. Несмотря на то что прошло уже немало времени, он хорошо чуял след и с таким рвением втягивал в себя запахи, что бока у него раздувались. У огороженного забором участка нашей улицы ему попалась желтая кошка — не успела вскочить на забор. «Конец тебе, кошка!» — подумал я. Она отчаянно зашипела, готовясь к обороне. Карай, кажется, ее даже не заметил. Повернув за угол, он толкнул женщину с кошелкой.

— Боже мой! — прошептала женщина, прижав кошелку к сердцу.

Карай и на нее не обратил внимания. Но Андрей, пробегая мимо, бросил:

— Прошу прощения!

Двое мужчин стояли на тротуаре лицом к лицу и разговаривали. Карай вклинился между ними — что делать, такова была линия следа! — растолкал их своими крутыми боками; и они в ужасе отпрянули друг от друга.

— Виноват! — четко проговорил Андрей, пробегая вслед за Караем.

Я тоже бежал, я спешил изо всех сил. Люди останавливали меня, спрашивали: «Что случилось?» Мне некогда было давать им объяснения. Обернувшись, я увидел, что за мной устремляется орава мальчишек. Они не могли упустить такое событие.

— Сыскная собака! — кричали они. — Овчарка! Ищейка!

Я услышал, как один из них разъяснял прохожим.

— Жуликов ловим — ограблена аптека!

Про аптеку он говорил, вероятно, потому, что никакого другого более внушительного учреждения на этой улице не было.

Мне стало стыдно: взрослый человек, уже волосы седеют — и бежит в толпе мальчишек. Я потихоньку начал отставать.

— Э-гей, контролер! — крикнул Андрей. — Правильно ли мы идем?

Этот призыв вернул меня к исполнению обязанностей. Действительно, взялся контролировать, ну и контролируй!

— Пока правильно, — сообщил я.

На счастье, постовой милиционер задержал мальчишек, полагая, что происходит серьезный поиск и они мешают важному делу.

Парадное большого дома, в которое заходил Геворк, Карай сгоряча проскочил — он сильно чуял продолжение свежего следа.

— Ну, вот видишь! — огорчился Андрей, когда я сказал ему об этом. — Практического значения, правда, это не имеет, особенно в данном случае, лишь бы тянул в нужном направлении, но ведь это значит, что у него, подлеца, нету точности.

Зато, когда Карай полез передними лапами прямо на прилавок табачного киоска и зарычал на перепуганного продавца — в этом киоске Геворк покупал папиросы, — Андрей обрадовался.

— Я ж тебе говорил, что это замечательный пес! Все чует! — Он приподнял фуражку и извинился перед продавцом.

Тот в ответ, ничуть не уступая Андрею в вежливости, приподнял свою барашковую папаху.

Мы быстро пробежали сквер. На пустыре Карай неважно проработал острый угол, но я не захотел огорчать Андрея и не сказал ему об этом. Дальше пошли места, для меня незнакомые. Моя контролерская деятельность кончилась. Но Карай уверенно тянул все вперед и вперед, и мы бежали за ним во всю прыть.

— Да придержи ты его немного, — сказал я Андрею, потому что уже начинал задыхаться.

— По инструкции не полагается придерживать, — тяжело дыша, заявил Андрей. Но все же подал команду: «Тише!»

Тут мы внезапно увидели, что опять, сделав круг, выходим к моему дому. Получалось что-то странное. Неужели Геворк спрятался где-то по соседству с моим жильем? Вы, мол, будете думать, что я за тридевять земель, а я у вас под боком! Но Карай промчался мимо моего дома и с прежней стремительностью рванулся, как нам показалось, по старому следу. Теперь он по временам глухо рычал, а шерсть то и дело приподнималась, топорщилась у него на загривке.

— Ничего не понимаю, — признался Андрей, подбирая поводок.

— Чего ж не понимать! У собаки плохое чутье, она сбилась со следа.

— Ну да, плохое чутье! А почему рычит?

— А почему трава растет? — возразил я. — Почему солнце светит? Собака для того и рождена, чтобы рычать.

— Но ведь в первый раз он шел здесь и не рычал!

— Так это он на себя злится, что оказался таким раззявой.

— Да нет же! — закричал Андрей и сияющими, совершенно счастливыми глазами посмотрел на меня. — Ты обрати внимание: он нюхает дерево. А раньше не нюхал — это что-нибудь да значит! И я тебе скажу, что это значит: Геворк прошел здесь второй раз с целью затруднить наш поиск. И он прошел не один. Если Карай рычит, то, следовательно, к Геворку здесь присоединился кто-то особенно неприятный для нашего Карая…

Такой ход рассуждений показался мне логичным. Мы с новой решимостью пошли за Караем и почти в точности повторили предыдущий маршрут. Но на этот раз наш пес забежал в парадное. Он обнюхал площадку за наружной дверью и злобно залаял.

— Чувствуешь? — сказал я. — Он исправляет свою ошибку. Он унюхал, что Геворк в первый раз заходил сюда, и сам тоже зашел.

Но Андрей озабоченно смотрел на собаку, обхватив широкой ладонью свой крутой подбородок.

— Твердо скажи, — потребовал он, — Геворк поднимался по лестнице?

— Нет, не поднимался.

— А Карай поднимается. И лает. Это означает, что Геворк был здесь и во второй раз и что второй след сильнее. Но вот что-то раздражает Карая, а что — я пока не пойму…

Мы вышли из парадного и двинулись дальше. Возле папиросного ларька Карай заскулил, бросился было вперед, потом вернулся и потащил нас вбок по темной, неприглядной уличке. Тут уж новый след окончательно разошелся со старым.

— Ну, не зевать! — скомандовал Андрей. — Когда мы были возле папиросного ларька в первый раз, Карай не сворачивал в эту уличку. И, значит, это свежий след, и проложен он Геворком совсем недавно. Мне вот что представляется: в тот момент, как мы вышли из твоего дома, Геворк был где-то позади нас. Может, он нас даже и видел. Затем он пошел за нами и не больше как минут десять назад свернул в эту уличку. Знаешь, как в сказке: охотник ходит за тигром, а тигр — за охотником…

Мы прошли еще несколько шагов. Внезапно Карай стал описывать круги, принюхиваясь теперь уже не к земле, а прямо-таки к воздуху — он все поднимал нос к небу. По объяснениям Андрея я понял, что это начало работать верхнее чутье.

— Геворк где-то здесь, близко! — возбужденно закричал Андрей.

Но, повертевшись на месте в течение нескольких секунд, Карай заскулил, подбежал к нам и ткнулся мокрым носом в ногу своего хозяина.

— Потерял след, — мрачно объявил Андрей.

Мы стояли неподалеку от киоска и с грустью смотрели на Карая. Становилось все темнее. Подул ветерок, который в Ереване обычно возникает с наступлением темноты. Сегодня ветерок немного запоздал и был пока еще легким и ласковым. Скоро он начнет дуть с ураганной силой, поднимая со всех тротуаров, пустырей и строительных площадок тучи пыли. Кажется, день был кончен…

— Можно идти домой? — спросил я.

— Перекурим это дело, — предложил Андрей и вытащил из кармана портсигар, до отказа набитый папиросами.

Мы закурили.

— Может быть, ты устал, — сказал Андрей, — так иди домой. А я намерен продолжать поиск.

Я чувствовал, что ноги меня не держат. Говорить о моей усталости, начиная этот разговор со слов «может быть», было нелепо. Никаких «может быть»! Я на ногах не стою. Ужасно, просто невозможно устал…

— Я устал? — переспросил я презрительно. — За кого ты меня принимаешь? Я готов ходить по следам хоть всю ночь. Только вот вопрос: где эти следы?

Андрей быстро взглянул на меня, уловив, по-видимому, некоторое противоречие между моими словами и той интонацией, с которой они были произнесены.

— У нас, видишь ли, — начал он не очень уверенно, — есть две возможности: можно, раз уж след прервался, пустить Карая на свободный обыск местности. След может прерваться, если люди, например, сели в автомашину. Но где-нибудь они сойдут с нее! Где-нибудь след начнется снова! Верно, друг?

— Это и есть наша первая возможность? — грустно спросил я.

Андрей энергично задвигал скулами.

— Ох, Геворк! — сказал он. — Ну не может без хитростей! Ведь что-то каверзное придумал — и теперь рад.

— Что ж, — уныло предложил я, — пойдем обыскивать местность.

— Подожди… — Андрей перекатил папиросу из одного угла рта в другой. — Проводнику служебной собаки предписано в момент поиска поддерживать контакт с местным населением. Это наша вторая возможность… — И Андрей решительно направился к папиросному киоску.

— Две пачки «Авроры»! — потребовал он.

Продавец, старый человек с горбатым, очень внушительным носом, сидел возле киоска на раскладном стуле и неторопливо перебирал янтарные четки. Островерхая барашковая папаха была шире, чем его плечи. С такими папахами горцы не любят расставаться ни зимой, ни летом, ни в поле, ни дома. Продавец с интересом смотрел на Карая и на этот раз не испугался.

— Опять пришли? — дружелюбно спросил он.

— Да, мы пришли, — с достоинством ответил Андрей, начиная тот неторопливый разговор, который считается у кавказцев-стариков признаком хорошего тона.

Можно было подумать, что нам и вправду некуда торопиться.

— Ты, как видно, овец держишь? — спросил старик.

— Нет, я не держу овец, — терпеливо ответил Андрей.

— Но вот я вижу у тебя волкодава. Для чего тебе волкодав?

Старик, хотя и носил барашковую папаху, был, конечно, городским жителем. Настоящие горцы очень хорошо разбираются в собаках и ценят их. За хорошую собаку не пожалеют десятка баранов. Этот старик ничего в собаках не понимал, хотя вел разговор о них с большой важностью. Он сразу принялся называть нашего Карая неопределенным словом «это».

— Чем «это» надо кормить? — спросил он.

— Мы кормим его по рациону.

— Очень хорошо кормить собаку по рациону, — мудро согласился старик. — А как «это» зовут?

Андрей ответил то, что всегда отвечал в таких случаях: Джульбарс. Капитан Миансаров считал, что настоящая кличка служебной собаки должна, по возможности, храниться в секрете.

— Это очень хорошее имя, красивое имя, — сказал старик.

Видно было, что перечень вопросов, которые он собирается нам задать, еще далеко не исчерпан.

Но ему помешали. Подошел молодой человек, чтобы купить пачку папирос.

— Удивляюсь я на таких покупателей, — говорил старик, получив деньги. — Приходит, берет, что нужно, и уходит. Нет того чтобы поговорить! А я много чего полезного помню — басни всякие, сказки, истории, случаи. От меня много чего можно узнать.

Я испугался.

— Скажите, пожалуйста, — торопливо начал я, — вы не видели тут одного человека…

Старик с неудовольствием посмотрел на меня и отмахнулся высохшей коричневой рукой.

— Я видел тут много людей! — отрезал он и снова обратился к Андрею: — Я мог бы не работать. У меня два сына — один инженер, другой учитель, они меня хорошо держат. Но мне скучно. И я рад, когда покупать папиросы приходят такие люди, как ты.

— Мне тоже приятно, — со вздохом сказал Андрей.

— Присядь… Сколько лет этой собаке?

— Два года.

Старик зацокал языком, как цокали когда-то извозчики, подгоняя лошадей. Этот звук в Армении выражает все: удивление, ужас, радость, злость. Дело только в том, как цокать. В глазах его впервые появилось живое любопытство, и после всех вопросов, заданных из вежливости, он спросил о том единственном, что его интересовало:

— А для чего тебе «это» надо?

Мне надоели расспросы. Вмешавшись в разговор, я сказал, что собаку мы откармливаем на мясо — к Новому году откормим и зарежем. Старик слушал, кивал головой и перебирал четки. Но Андрей сердито взглянул на меня.

— Это сыскная собака, собака-сыщик.

— Так, — сказал старик. — Из твоих ответов я вижу, что сюда пришли двое умных — это ты сам и твоя собака — и один глупый: это твой приятель. Его глупость заключается в том, что он думает, будто старый человек может поверить, что собаку откармливают на мясо.

Я молча проглотил этот комплимент.

— Теперь, — продолжал старик, — ты можешь задавать мне вопросы, так как я думаю, что ты хотел меня о чем-то спросить.

И Андрей спросил. Он задал вопрос, который своей определенностью удивил меня куда больше, чем старика:

— Недавно тут прошел человек с большой черной собакой. Куда они направились?

— Ты ищешь этого человека?

— Да.

— Ты кто?

— Ну, я, как видите, милиционер, — улыбнулся Андрей. — А этот человек, будем говорить, преступник.

— Для чего преступнику собака?

Андрей был удивительно терпелив. Он начал рассказывать старику всю историю, предшествующую нашему поиску.

— Я уважаю милицию! — Старик прижал руку к груди. — Человек, которого ты ищешь, пошел вон по той улице, но возле красного дома сел в машину и посадил туда свою черную собаку.

— Прервал след! — воскликнул Андрей.

— Что значит «прервал след»? — с любопытством спросил старик.

Боясь, что Андрей вступит по этому поводу в длительные разговоры, я сам взялся дать объяснение и ограничился буквально десятком слов. Как ни странно, старик выслушал меня благосклонно.

— Так, — протянул он, — но мне показалось, что в конце этой маленькой улицы тот человек вышел из машины вместе со своей собакой. И я подумал: «Разве стоило садиться в машину, чтобы проехать такое ничтожное расстояние?»

Через минуту мы уже бежали по улице к красному дому.

Карай делал свободные виражи на поводке, отпущенном во всю длину.

— Как ты узнал, что Геворк ведет с собой Маузера?

— Но ты же видел, как злился Карай! Такая реакция у него бывает только на собак, и то не на всех. А какая же собака может идти рядом с Геворком, если не Маузер?

Это было логично и убедительно. Но где он взял Маузера?

— А ему привели! Помощник привел из питомника. Я думаю, это было между ними заранее условлено. И знаешь, где они встретились? В том месте, где Карай в первый раз зарычал…

Мы пробежали всю улицу. В конце ее Карай начал принюхиваться и быстро нашел утерянный след. Теперь он вел нас по каким-то закоулкам. Вдруг он свернул в неприметную калиточку. Андрей еле сдерживал его. Мы оказались в темном саду. Пахло дозревающими персиками. Я шел почти на ощупь. Но вдали мелькнул свет. Карай ринулся вперед. Андрей что-то закричал, и я внезапно очутился на ступеньках веранды. За столом сидели мужчины — играли в нарды и пили пиво. Один из них, держа в руке игральные косточки, обернулся. Это и был Геворк.

Карай мгновенно перемахнул через перила веранды. Геворк едва успел намотать на правую руку телогрейку, чтобы пес не причинил ему повреждений. Карай схватил его за эту руку и сжал, глухо рыча. На веранде раздались крики. Андрей, подбирая поводок, тянул собаку назад.

Только теперь я увидел Маузера. Он лежал в углу на подстилке и тяжелым взглядом следил за всем происходящим на веранде. Он не получил приказа действовать — защищать хозяина — и потому оставался равнодушным свидетелем событий.

— Ну… — сказал Андрей счастливым голосом, когда все, наконец, уладилось — опрокинутые стулья были подняты, а Карай пристроен в углу напротив Маузера, — ну, прошу прощения у хозяев! Наделали мы вам здесь шуму.

Хозяин и хозяйка, близкие знакомые Геворка, стали радушно усаживать нас за стол. Появилось вино, принесли фрукты. Хозяин предложил нам шашлык, зажаренный на шампурах.

В саду шумел ветер. На веранде мирно светилась электрическая лампочка. Карай и Маузер, как и предписано добрыми правилами служебного собаководства, дремали каждый в своем углу и не обращали друг на друга никакого внимания. Можно было лаять, рычать и злиться, почуяв след чужой собаки, но, встретившись с ней нос к носу, нужно ее игнорировать. Это они хорошо знали!

Обратно мы шли садами. Геворк, знаток здешних мест, вел нас кратчайшим путем. Мы горячо обсуждали подробности минувшего поиска.

— Все же ты не должен был садиться в машину, — утверждал Андрей.

— Вон что! — подмигнул Геворк. — А преступник не спросит тебя — ехать ему в машине или идти пешком. Он сядет и поедет. И ты обязан его найти!

Нельзя было не признать правды в этих словах.

— Ох, запутал я вас! — хвастался Геворк. — В смысле времени вы, конечно, не уложились.

Андрей возражал. Я восхищался Караем и все рассказывал, как он быстро нашел прерванный след.

— Маузер — тот в данном случае даже и не запнулся бы, — сказал Геворк. — Конечно, Карай тоже со временем будет приличной собачкой, — добавил он великодушно.

Когда за оградой под электрическим фонарем послышалось страшное рычание, мы не сразу сообразили, что это значит. Огромный пушистый белый ком перекатился через ограду.

— Берегись, Геворк! — крикнул Андрей.

Но было уже поздно. Пушистый ком налетел на Геворка и сбил его с ног.

Кавказская овчарка — сторожевая собака, которую всю жизнь держат на цепи, — это страшная собака. Огромные запасы нерастраченной ярости, широкая грудь, рост с теленка, клыки, как тяжелые плотничные гвозди, — вот что это за зверь. Сорвавшаяся с цепи кавказская овчарка свалила Геворка на землю и теперь подбиралась к его горлу.

Я кричал и бегал вокруг них с камнем в руке. Андрей торопливо нашаривал на бедре пистолет, один только Маузер был угрюмо спокоен. Чужую собаку нужно игнорировать, а он не получал отмены этого приказа.

Зато Карай, наш горячий и бурный Карай, рванулся навстречу опасности и, позабыв все, чему его учили, злобно вцепился в пушистый ком своими клыками. А когда кавказская овчарка, испугавшись натиска, оставила на секунду свою жертву, Карай ударил снизу всем своим могучим, отлично тренированным телом, сбил белую собаку с ног, оседлал и стал грызть.

К нам уже бежали хозяева. Но помощи не требовалось.

Белая овчарка вырвалась из-под Карая, съежилась, сразу стала меньше и с жалобным визгом помчалась домой, за спасительную ограду. Карай метнулся было за ней, но строгий голос хозяина остановил его. Он сразу сник. Он сделал то, что было запрещено всем предыдущим воспитанием!

Владельцы сада извинялись перед Геворком. Он молча отстранил их, и мы пошли дальше. К счастью, никаких серьезных повреждений у Геворка не оказалось, только щека была в крови.

Выйдя на первую же асфальтированную улицу, мы остановились. Тут было светло. Геворк стал приводить себя в порядок. Он угрюмо сбивал ладонью пыль со своих серо-клетчатых широченных брюк.

— Лейтенант Витюгин! — позвал он хрипло.

Андрей вытянулся по форме:

— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.

— Получаете взыскание с отметкой в послужном списке.

— Есть взыскание!

Мы пошли дальше. Ничего не понимая, я тихонько спросил у Андрея:

— За что взыскание?

Оба мои спутника промолчали. Но я не мог молчать.

— Геворк, — сказал я, — возможно, я вашу службу плохо понимаю. Что было бы с вами, если б Карай не вмешался?

Никто не ответил мне на этот вопрос. И я почувствовал, что больше спрашивать не следует. «Что-то еще должно между ними произойти», — думал я.

И произошло.

На подходе к людной части города Андрей начал разговор:

— Геворк…

— Для вас — старший лейтенант.

— Геворк, — настойчиво повторил Андрей, — ты что дурака валяешь? За что мне приклеил взыскание?

— Все еще непонятно?

— Нет, товарищ старший лейтенант!

— За плохое воспитание собаки.

— Так, — спокойно сказал Андрей. — Слышишь, Карай, как за тебя страдает твой хозяин?

Мы прошли еще квартал, и Геворк, сухо попрощавшись, свернул налево.

— Все получили по заслугам, — сказал Андрей. — Геворк — покусанную щеку, я — взыскание, Маузер — звание лучшей собаки, ты, Костя, набрал интересных впечатлений. Один бедный Карай ничего не получил.

Андрей подошел к киоску, купил порцию сливочного мороженого. Мы завернули в сквер, поставили на скамейку вафельный стаканчик, и Карай принялся выбирать розовым языком мороженое, а покончив с этим, съел и стаканчик.

3. Прерванный след

Позвонили из районного центра и потребовали:

— Пришлите служебную собаку!

— Да разве у вас своих собак нет? — возмутился оперативный дежурный.

— Есть, но не справляются.

— Что у вас там случилось?

Голос в трубке помедлил, потом коротко сообщил:

— Убийство.

В питомнике решили, что надо послать Андрея с Караем. Во-первых, Андрей — человек толковый и не растеряется, если будут трудности; во-вторых, Карай — собака молодая, нужно приучать к делу.

— А в-третьих, — сказал Геворк, словно подводя черту, — не Маузера же им туда посылать, в самом деле! Слишком будет…

Андрей неторопливо вывел из гаража мотоцикл. Как всегда перед работой, он был озабочен и медлителен. Такая его медлительность неизменно раздражала капитана Миансарова. Капитан даже потихонечку устроил хронометраж, когда в питомнике была объявлена учебная тревога. Но оказалось, что при своей неторопливости Андрей успел одеться по форме, и мотоцикл вывести, и собаку обрядить — и все это раньше, чем многие другие. Капитан успокоился. «Перед фактами я замолкаю», — сказал он. И только уходил подальше, когда Андрей собирался на поиск. «Потому что факты фактами, — говорил капитан, — но нервы нервами!»

Карай без принуждения вспрыгнул в коляску и с достоинством устроился на пассажирском месте.

— Пристегни ему поводок, — посоветовал дежурный.

При езде на мотоцикле считалось обязательным брать собаку на поводок. Но Андрей знал, что Карай и так не выскочит раньше времени из коляски.

— Ничего, обойдется, — сказал Андрей, заводя машину.

Мотор сразу запыхтел, зачастил.

— Оружие при вас? — сухо спросил дежурный, переходя по традиции на «вы».

Андрей кивнул и погнал машину вперед. Но его тотчас же остановили:

— Подожди! Давай назад!

— Что еще?

— Капитан вызывает.

Андрей сошел на землю и, приказав Караю сидеть в коляске, отправился искать начальника.

Капитан Миансаров стоял возле строящегося щенятника и следил за тем, как плотники вырубают деревянную ограду. Кажется, он был недоволен их работой.

— Что ж, — ворчливо обратился он к Андрею, — уезжаешь на поиск, а к начальнику не зайдешь, совета не спросишь!

— Я думал, вы заняты, товарищ капитан.

Миансаров отобрал у одного из плотников топор и сам принялся обтесывать колышки для забора.

— В деревню едешь, в колхоз, — говорил он, ловко постукивая топориком. — Там у нас народ гостеприимный, щедрый. Угощать будут. А в нашем деле необходима воздержанность.

— Я не пью, товарищ капитан.

— Ну хорошо, если так. И еще: вы, молодые, чуть не в каждом подозреваете преступника, которого требуется отыскать. Наша работа такая, что мы видим жизнь с изнанки. Вот ты едешь в деревню — там сейчас уборка идет. У всех на уме — как бы укрепить колхоз. В этом районе, к примеру, нынешним летом впервые самоходные комбайны начали работать. Лучшие колхозники в Герои выйдут. А твоя задача — темное дело раскрыть, преступника выявить. По следам хороших людей наши собаки нас не водят, а водят по следам плохих. Я к тому говорю, что на жизнь надо широко смотреть, а не только из своей щелочки.

— Ясное дело, товарищ капитан!

— Вот то-то! Людей надо понимать, и с людьми надо по возможности советоваться… — Миансаров отбросил колышек и с улыбкой посмотрел на Андрея. — Ну, что ж ты стоишь? Тебе давно ехать пора.

На шоссе свистел ветер. Карай со вздохом лег, пристроив острую морду на краю коляски. Он смотрел на зеленые кустики, мелькавшие по обочинам дороги. Сколько бы он ни ездил, ему все это было интересно.

По накатанному, чистому, прямо-таки вымытому асфальту мотоцикл то выскакивал на пригорки, то опускался в лощинки. После городского — раскаленного и пыльного — воздух на шоссе был свежий, пахучий. Мальчишки бежали за мотоциклом, крича: «Сыскная собака!» Карай с отвращением зевал, когда слышал эти крики. Он не любил шума.

Село, куда ехал Андрей, вытянулось в стороне от шоссе. Маленькая горная речка, скатываясь с камня на камень, делила село на две части. На правом берегу, в долинке, виднелись ряды светлых каменных домов, среди них было немало двухэтажных. Левый берег казался издали почти отвесным. В скалах Андрей увидел отверстия причудливой формы — круглые, прямоугольные, треугольные. Одни были настолько велики, что в них свободно могла въехать грузовая автомашина; другие, наоборот, так малы, что пробраться в них можно было только ползком. Они напоминали птичьи гнезда. «Да ведь это человеческое жилье!» — понял Андрей. Он вспомнил все, что слышал прежде об этом селении. Люди столетиями жили в пещерах, выбитых среди скал, жили до тех пор, пока колхоз не начал строить дома на другом берегу реки.

В стороне от дороги Андрей увидел длинный навес, подпертый столбиками. Там копошились люди. Андрей остановил мотоцикл, приказал Караю лечь у колеса и, похлопав руками по коленям, пошел к навесу.

Колхозницы — все в платочках, чтобы пыль не попадала в волосы, — нанизывали длинными иглами на шнуры зеленые табачные листья. В таком виде листья вносятся в сушилки. На солнце они желтеют. Ни с чем не сравнить запах такого листа, растертого на ладони!

— Доброй удачи, работники! — Андрей снял фуражку.

— Здравствуйте! — приветливо отозвалось несколько голосов.

Колхозницы сидели на пенечках, на скамеечках, а то и прямо на земле, на соломе. Звеньевая, совсем еще молодая женщина, ходила с клубком шпагата в руках взад и вперед вдоль толстого бревна. В бревно на расстоянии двух метров друг от друга были вбиты огромные гвозди. Женщина наматывала на них шпагат. Затем она прорезала намотанный шпагат у обоих гвоздей острой косой и ловко разбросала колхозницам разрезанные куски.

— Расследовать приехали? — спросила звеньевая низким, почти мужским голосом.

— Точно, — сказал Андрей.

— Тут с утра много вашей профессии побывало. И даже во главе с начальником районного отдела.

— Так говорят же, что у вас произошло убийство!

Звеньевая нахмурилась:

— Мало ли что говорят…

Кто-то пододвинул Андрею чурбачок. Старушка, которая сидела на соломе и, казалось, работала ловчее всех других, бросила ему большое яблоко.

— Зачем это, бабушка? Я ведь не гость.

— Из наших колхозных садов, — строго сказала звеньевая. — Вы покушайте.

Андрей смущенно вертел яблоко в руках.

— Мне надо бы поскорее попасть к месту происшествия.

— И-и-и, — тоненьким голосом проговорила старушка, — давно уж в нашем селе не было таких происшествий! Вот беда нежданная нагрянула…

— Кого же убили? — насторожился Андрей.

— Убитого пока не нашли.

Больше Андрею не пришлось ни о чем спрашивать. Колхозницы разговорились и сами спешили рассказать ему о происшедших событиях.

Вот какое случилось дело. Группа колхозников собиралась выехать в Москву, на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Сельский магазин привез много товаров — пусть участники выставки приоденутся поизряднее. Мужчины хотели купить новые костюмы повиднее, женщины требовали шелковых платьев и модельных туфель. Поговаривали даже, что надо выписать из Еревана портных: как-никак люди в Москву собираются. Целый день магазин бойко торговал, но всего распродать не успел. И вот минувшей ночью магазин ограбили. Самое удивительное, что исчез сторож. Подозревают, что его убили.

— Сторожа как звали?

— Вахтангом, — сказала старушка. — Он мой ровесник был. Бедный Вахтанг!

— Семью имел этот сторож?

— Нет, он одинокий.

— Товарищ милиционер, — звучно проговорила звеньевая, — этот сторож — мой дядя. Так что вы про него плохого не думайте.

Старушка тут же начала объяснять Андрею, что звеньевая Марьямик — Героиня Труда и участница Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Лучший во всей Армении табак именно она выращивает. Уж к тому, что она говорит, надо прислушаться.

Марьямик спокойно прервала ее:

— Вы меня, тетя Парандзем, перед милицией не расхваливайте. Милиции даже вовсе и не к чему знать, кто я такая. А вот чтобы милиция не путалась на ложном следу, я сама скажу: сторож не при чем. Он чистый человек, вечный труженик. Мог бы по своим летам и не работать — в моем доме для него всегда нашелся бы и теплый угол и вкусный кусок. У меня всего хватает. — Марьямик вскинула голову. — Да он никому не хотел быть в тягость. Так что пусть милиция в другом закоулке поищет.

— В Москву когда собираетесь? — спросил Андрей.

— Задержалась я, — независимо ответила Марьямик. Видно было, что эта женщина знает себе цену. — Теперь моя поездка от вас зависит. Вы должны мне обелить дядю Вахтанга, живой он или мертвый. Может, кто-нибудь на него плохую мысль в уме держит: мол, не действовал ли он заодно с преступниками? Так чтобы эта глупая мысль ушла без остатка! — властно закончила она.

— Постараемся выяснить правду, — пообещал Андрей, — а уж потом посмотрим, приятная будет эта правда или нет…

Он попрощался, пошел к мотоциклу. Карай заскулил, увидев его.

Поехали дальше.

Дурманный абрикосовый дух висел над деревней. Почти все домики с пристроенными позади них деревянными верандами были окружены садами. На плоских земляных крышах сушились абрикосы.

У края села, возле дома с каменными приступочками, валялись бочки из-под керосина и пустые ящики. Тут стояла толпа. Наметанным глазом Андрей определил: «Вот оно, место происшествия. Сельский магазин!» Он остановил мотоцикл в сотне шагов от магазина, вылез и взял на поводок Карая.

— Милиция прибыла, — приветливо объявил он колхозникам, которые оказались поближе. — Какие у вас тут происшествия?

Люди заговорили разом:

— Убийство у нас… Ограбление было… Ночью в магазин залезли…

Морщинистый старик в шевиотовом пиджаке с круто подложенными плечами — видно, сыновний пиджак — спросил:

— Найдет ли преступников эта твоя ученая собака?

— Приложим силы, — сказал Андрей.

— Ну, я сомневаюсь. Она, конечно, хорошая собака, ничего не скажешь, но у нас земля легкая, духа не держит. Собака, которую привели из района, ничего не смогла найти.

Расталкивая толпу, к Андрею шли трое. По их властным жестам, по осанке он понял, что это представители власти. Один из них, в милицейской форме, вел на поводке небольшую серую овчарку. Видимо, это и была та собака, которую прислали из районного центра. Другой, с орлиным взглядом, весь седой до той тонкой белизны, которая напоминает снег, но с густыми черными бровями, шел посредине. Его-то Андрей и принял за главного начальника. Но главным оказался третий — председатель сельсовета, высокий и толстый человек, гололобый, давно уже не бритый и очень уставший.

— Здравствуйте, — сердито проговорил он.

Андрей приложил руку к козырьку фуражки:

— Добрый день!

— Почему остановились, не дойдя до места?

Ответить Андрею помешали колхозники. Чей-то голос в толпе с достоинством объяснил:

— Товарищ беседовал с нами.

— Для бесед мы вызываем агитаторов. Милиция же приезжает, чтобы работать. Каждый приезжий должен первым делом явиться к председателю Сельсовета.

Андрей выслушал эту нотацию с мягкой улыбкой и попытался оправдаться:

— Граждане дали мне информацию…

— Информироваться нужно не от граждан, а от властей. У нас произошло убийство.

— Это как будто еще не доказано, — сказал Андрей.

Председатель сельсовета потер кулаком небритую щеку.

— Произошло, значит, убийство. Притом — с ограблением магазина… Мкртчян! — позвал он негромко, и к нему сразу же подскочил парень в парусиновом кителе. — Мкртчян, надо обеспечить, чтоб была хорошо накормлена эта сыскная собака.

— Накормим, товарищ Зарзанд! — отчеканил парень.

Председатель назидательно поднял кверху палец:

— Пусть поработает, потом пусть покушает. Еды не пожалеем. Правильно я говорю?

— Вот уж это никак не выйдет, — сказал Андрей, подбирая поводок. — Посторонние не должны кормить собаку.

Председатель на секунду задумался. В его заплывших глазах промелькнуло выражение обиды и беззащитности.

— Ты ко мне, в мое село приехал и еще говоришь, что я посторонний! Ладно, пусть твоя собака голодная ходит. Ты, значит, нашего гостеприимства не оцениваешь.

— Не обижайтесь, товарищ председатель… — Андрей был немного смущен этим натиском. Не понимает человек, надо ему объяснить. — Вот среди вас я вижу милиционера. Пусть хоть он скажет: можно кормить служебную собаку в такой обстановке или не полагается? А за гостеприимство — большая благодарность…

— А что ему говорить! — Председатель пренебрежительно махнул рукой в сторону районного милиционера. — Его собака накормлена. Раз поработала, хоть и безрезультатно, — пускай ест. Мы хотели, чтоб и твоей собаке то же самое было, но ты, видно, очень высоко свою собаку ставишь.

Степенный, дородный милиционер, с такой прической, будто ему на голову наклеили кусок из каракулевой шубы, сконфуженно покашлял в кулак.

— Вообще, конечно, кормить не полагается, особенно в период работы. Но я думаю, что среди своих людей, как наш уважаемый товарищ Зарзанд или товарищ Микаэл, это ничего плохого не составляет.

Андрей почувствовал, что от него пахнет водкой, и сухо проговорил:

— Дело ваше. Я свою собаку кормить не позволю. Да и сам во время работы не пью и не ем.

Седой с черными бровями — это его и звали Микаэлом — внимательно слушал председателя сельсовета и кивал одобрительно головой; затем он выслушал милиционера и тоже кивнул; на последние слова Андрея он опять закивал, как бы одобряя в равной степени и претензии председателя, и оправдания милиционера, и отповедь Андрея.

— Вот так и надо работать — и будет толк! — воскликнул он, двигая черными бровями. — А то ведь некоторые приезжают в колхоз, как в ресторан, — поесть, попить. — Он светло улыбнулся, адресуя улыбку одному только Андрею, и Андрей не смог не улыбнуться ему в ответ. — Наш товарищ Зарзанд… — начал Микаэл интимно, понизив голос почти до шепота (но все равно председатель сельсовета мог его очень хорошо слышать), — наш Зарзанд. — это самый золотой человек в селе. Большой руководитель! Когда и поругает, не надо обижаться. Учит. Учение — не обида… — Тут он потянул председателя сельсовета за рукав. — Надо бы, товарищ Зарзанд, показать человеку место происшествия.

Председатель все еще был сердит.

— Что показывать! Место происшествия — это наш магазин, — мрачно объявил он и пошел к дому с приступочками.

Андрей шел позади, сдерживая Карая. А за ними стеной двигались любопытные. Толпа становилась все больше и больше. Мальчишки громко обсуждали достоинства двух служебных собак и единодушно пришли к выводу, что Карай лучше. Такую оценку Андрей выслушал с серьезным видом и суровым лицом, но не без удовольствия.

Пока шли, Микаэл несколько раз оборачивался к Андрею — всякий раз с доброй улыбкой — и спрашивал, не помешает ли сыскной собаке абрикосовый дух.

— Я распорядился, — говорил он, — чтобы подозреваемое место, то есть, где побывал ночью преступный мир, было под охраной и чтобы там никто не топтался. Наш народ любопытный, прямо беда! Но следы сохранены в неприкосновенности.

— Вот и хорошо, — поощрил его Андрей. — Это вы проявили довольно-таки умную предусмотрительность.

Судя по тому, как властно распоряжался Микаэл, он был здесь одним из первых людей. Приятный человек — деловой, понимающий. Интересная у него улыбка — мягкая и открытая, словно у ребенка. И при седых волосах — такие черные брови… «Этого человека я где-то раньше видел», — думал Андрей.

Чуть поотстав от своих спутников, Андрей спросил у ближайшего из подростков:

— Этот Микаэл — он кто у вас?

— Микаэл — это его имя, — сказал мальчик, видимо не поняв вопроса. — Микаэл-дядя. А меня зовут Карлос, — добавил он общительно в надежде, что такой важный человек, как Андрей, будет отныне его знакомым.

— Должность у него какая?

Карлос обернулся назад и поговорил с другими мальчиками. Каждый из них что-то сказал. Потом что-то сказал старик в шевиотовом пиджаке. Наконец Андрей получил ответ.

— У него нет должности.

— А почему же он распоряжается?

На этот вопрос никто не смог ответить.

«А все же я его где-то видел», — пытался вспомнить Андрей. И улыбка, и голос, и седые волосы — все казалось знакомым. Но, видно, очень уж короткой была встреча, если она оставила такой туманный след.

Еле державшиеся на покореженных петлях двери магазина оказались на запоре. Зарзанд отомкнул висячий замок и первым вошел внутрь помещения. Любопытные остановились на улице у крылечка.

— Убийство, надо полагать, случилось на крылечке, — объяснил милиционер, виновато поглядывая на Андрея — Насколько можно понять, сторожа ударили сзади. Потому он и не успел зашуметь.

— А почему вы уверены, что это было убийство? Труп ведь не обнаружен. Нельзя ли предположить, что никакого убийства не было и этот Вахтанг действовал заодно с преступниками?

Андрей чувствовал себя неловко, задавая этот вопрос. Он вспомнил горячие, гневные глаза Марьямик и ее слова: «Пусть эта глупая мысль уйдет без остатка!» Но, в конце концов, он приехал сюда, чтобы раскрыть преступление, и его работе не должно мешать ничье мнение.

— Предположить все можно, — недовольно сказал милиционер из районного отдела. — Только прежде, чем предполагать, надо узнать, кто такой дед Вахтанг. Уж одного того хватит, что он родственник Марьямик. И кто его знал, тот плохого о нем не подумает.

— Где же он?

— Если бы знать, где он, — хрипло проговорил председатель сельсовета, — так, может, все бы вопросы сразу разъяснились…

Андрей пошел по магазину, переступая через груды сваленных на полу товаров. Милиционер стоял у дверей и курил папиросу.

— Вы пускали по следу свою собаку?

— Пускал, — неохотно отозвался милиционер. — Тут, понимаете, такие условия…

— Пускать-то он пускал, — проговорил председатель сельсовета, — но у него ничего не вышло. Эта собака искать преступников не может.

— Что значит — не может? Не было бы у вас так натоптано, и мой Аслан взял бы след.

— Позвольте, — сказал Андрей, — мне говорили, что следы сохранены в неприкосновенности.

— Где ж сохранены, если тут топталась не меньше половины деревни!

Андрей вопросительно взглянул на Микаэла; тот с сожалением причмокнул языком и тронул милиционера за пуговицу гимнастерки.

— Говорит, э-э! — с досадой воскликнул он. — Зачем так необоснованно говоришь, вводишь в заблуждение людей? Разве я не давал указание, чтоб очистили местность?

— Это верно, — согласился милиционер, — я не буду зря болтать. Когда товарищ Микаэл пришел, местность очистили.

— По моему указанию!

— Точно, товарищ Микаэл. Но к тому моменту сколько тут ног прошло — это даже сосчитать невозможно.

— Ну, это уже другой вопрос! — Микаэл высоко поднял и опустил черные брови. — Ты кляузу не разводи.

— Да я ничего, я только говорю, что в такой обстановке Аслан все же унюхал и повел…

Серая овчарка, словно чувствуя, что разговор идет о ней, шевелила настороженными ушами и все старалась пробраться поближе к Караю. Карай же сохранял позицию величавой неприступности и лишь по временам судорожно зевал.

Микаэл осмотрел его взглядом знатока.

— Этот найдет! Этот из-под земли преступника выкопает! Вы представляете, — сказал он, обращаясь к Андрею, — вот эта бедненькая собачка из районного отдела — она сотню шагов пробежала и потеряла след. Три раза дуру такую пускали — как до того большого камня дойдет, так и садится.

— Следы затоптаны, — бубнил милиционер, — потому и садится.

— Э-э, друг, не говори! — Микаэл вытащил из кармана грязноватый кусок сахара и на раскрытой ладони протянул Караю. Пес отшатнулся и заворчал. — Видишь, не берет! Умница, дивный пес, воспитанный! А теперь смотри! — Он бросил тот же кусок сахара серой овчарке. Собака подпрыгнула, ловко поймала сахар, в одну секунду раздробила его белыми зубами и с хрустом сожрала. — И ты хочешь, чтоб твоя несчастная собака с этим львом равнялась? Теперь понимаешь разницу? Такая собака, как эта твоя, не может служить народу!

— Вот уж и не может… — сконфуженно возразил милиционер. — Аслан себя еще проявит.

Андрей оборвал эти препирательства.

— Почему не видно здесь продавца вашего магазина? — спросил он строго. — Разве его не касается розыск преступников?

Микаэл потупился.

— Что можно ответить? Говори лучше ты, товарищ Зарзанд.

— Заболел продавец. Грикором звать, Грикор Самвелян. Вчера к вечеру захворал и лежит дома. Звали — не может прийти.

Микаэл тихонько подергал Андрея за рукав:

— Сильно болеет. Есть такая болезнь — температуру не показывает, опухоль не дает, ничего не дает, ничего не показывает. Только сам человек знает, что он больной. Люмбаго называется…

Андрей внимательно посмотрел на него. Микаэл выдержал этот взгляд и покачал головой:

— Люмбаго!

Надо было приступать к работе. Но, чем больше Андрей узнавал о предстоящем деле, тем меньше понимал его. В магазине он видел много ценных товаров — дорогих отрезов, готового платья. Почему грабители все это не взяли? Может, им кто-нибудь помешал?

— Удалось вам уже установить, что именно похищено?

— В магазине был ералаш: полки с дорогими материями перевернуты, костюмы, пальто валялись прямо на полу.

— Да уж видно, что тут хорошо поработали, — покрутил головой Микаэл.

— Надо сделать инвентаризацию и точно определить, чего не хватает.

Председатель уловил в голосе Андрея упрек.

— Ну, ждали указаний от вышестоящих! — сердито отозвался он. — Ждали инструкций, директив — что можно, что нельзя. Мы хоть и сами с головой, но во всем должен быть порядок.

— Все же я предупреждал, товарищ Зарзанд, что необходимо сделать инвентаризацию, — скромно заметил Микаэл.

— Ну и сделаем!

Вот еще — этот Микаэл! Сначала он понравился Андрею, но теперь возбуждал неприязнь. Очень уж старается выставить себя в лучшем виде и очернить всех других. Нет, верно, верно говорил капитан Миансаров: по неопытности начинаешь в каждом видеть преступника…

Андрей еще раз осмотрел магазин, дал Караю обнюхать пол возле прилавков и приказал взять след. Карай принюхался. Обычное в таких случаях возбуждение овладело им. Он рванулся к выходу.

— Почуял! — с уважением сказал Микаэл. — Сейчас найдет.

С крыльца Карай прыгнул в траву. Андрей прыгнул вслед за ним. Сзади бежали милиционер со своей собакой, председатель сельсовета, товарищ Микаэл, а чуть в отдалении — мальчишки. Микаэл крикнул им:

— Не топтаться на следу! Держитесь в стороне!

Карай уверенно взял направление. «Ведь вот молодец какой, — думал Андрей, следуя за ним по краю оврага, — никогда не подведет!» Он чуть сдерживал собаку.

Внезапно он почувствовал, что поводок ослаб в его руке. Карай стоял возле большого камня и с недоумением его обнюхивал.

— Вот на этом месте и та собачка остановилась, — сочувственно проговорил Микаэл, подбегая ближе. — Тут какая-то хитрость есть. Но этот твой пес — он преодолеет.

— Ищи, Карай, ищи!

Пес бессильно тыкался носом во все стороны, потом виновато вернулся к камню, полез на него передними лапами с недоумением посмотрел на хозяина. Озабоченный Андрей обошел камень вокруг, налег на него плечом и чуть откатил в сторону. Камень как камень. «Почему же Карай не идет дальше? Этого еще никогда не бывало…» Он отвел собаку шагов на двадцать назад и снова пустил по следу. И опять Карай добежал до камня — и остановился. Микаэл с сожалением зацокал языком. Мальчишки сзади захихикали. Карлос кричал на них и все старался как-нибудь выразить Андрею свое сочувствие. Председатель угрюмо сказал:

— Одну собаку кормили — говорят: «Сытая, потому и не нашла»; другую не кормили — тоже не нашла. Может быть, потому не нашла, что голодная?

— Что ты, товарищ Зарзанд, торопишься? — сказал милиционер из районного отдела. — Кобелек еще только начал работать. Он найдет! Лев и орел!

— Где у вас тут телефон? — спросил Андрей, делая вид, что не слышит всех этих разговоров.

Из помещения сельского совета Андрей позвонил в Ереван и, как было приказано, доложил обстановку. Оперативный дежурный выслушал его и сказал, что сейчас же свяжется с начальником — капитаном Миансаровым. «Трубку не бросай, жди!»

— Лейтенант Витюгин! — услышал Андрей хрипловатый голос начальника. — Что ж там у вас происходит?

Андрей снова повторил, что результатов пока нет, случай довольно затруднительный, след запутан.

— И ты уже растерялся?

— Собака не находит, товарищ начальник! Но еще не все шаги сделаны. Поиск продолжаю. Звоню, только чтобы вас проинформировать, помощи не прошу.

— А найдешь?

— Ручаться, конечно, не могу…

В трубке помолчали.

— Ладно, — проговорил, наконец, капитан Миансаров, — оставайтесь на месте. К тебе едет Геворк со своей собакой. Поступишь в его распоряжение.

— Есть! — воскликнул Андрей по возможности веселым голосом и положил трубку на рычаг.

Председатель сельсовета сидел, полузакрыв глаза, за письменным столом, к которому был приставлен другой стол, покрытый кумачом.

— Что теперь будем делать? — спросил он.

— Новую собаку пришлют.

— Будет ли эта новая собака лучше, чем эти две собаки, которые не смогли ничего найти?

— Ну, — огрызнулся Андрей, — не станут же к двум плохим собакам добавлять третью плохую!

Он страдал оттого, что Карай так оскандалился. Карая сравнивают с каким-то Асланом! Но что можно возразить? Он с жалостью смотрел на пса, клубком свернувшегося у его ног. «Эх, Карай, Карай! Надо же тебе было оказаться таким дурнем!»

В сельсовете не было никого из посторонних, только сам председатель, милиционер из районного отдела со своей собакой да еще Микаэл. Людям, которые заглядывали сюда по какому-нибудь делу, председатель с важным видом приказывал явиться позднее.

— Ясно одно, — сказал Андрей, — если даже здесь действовали приезжие преступники, они все равно были связаны с кем-нибудь из местных жителей.

Микаэл на каждое слово одобряюще кивал седой головой. Председатель открыл глаза и осторожно произнес:

— Допустим.

— Кого из местных людей можно заподозрить?

Оказалось, что подозревать особенно некого. В селе таких случаев прежде не бывало. Есть, правда, двое-трое с судимостями в прошлом, но сейчас все работают, все живут честно. Да и как сказать плохое о человеке, если нет фактов, чтобы подтвердить свои слова!

— Я хотел бы повидать продавца вашего магазина Грикора Самвеляна, — объявил Андрей.

Председатель сельсовета переглянулся с Микаэлом и опять стал тереть кулаком небритую щеку.

— Человек, как я уже указывал, болен, — нерешительно проговорил он. — Больного не вызовешь.

— Мы пойдем к нему на квартиру.

Идти решили все вместе. Только милиционер из районного отдела отказался.

— Я Грикора Самвеляна давно знаю и подозревать не могу, — твердил он угрюмо. — Грикор ни в чем не виноват. Мое мнение, что здесь наезжие элементы работали — награбили, погрузили в машину и увезли. Вот и весь разговор. И искать преступников надо уже не здесь, а в Ереване и, может, еще подальше…

Продавец магазина Грикор Самвелян жил на краю села, в чистеньком одноэтажном домике. Перед домом был разбит молодой сад.

— Вот богатство! — восхищался Микаэл, трогая еще зеленые плоды на персиковых деревьях. — За этот сад, знаете, наш Грикор кучу денег отвалил. Но стоит, стоит!

— Да будет тебе! — прикрикнул на него милиционер, который все-таки увязался за остальными. — Почему не купить, если он от сына деньги получил!

— Ну, я ничего и не говорю, — сконфузился Микаэл.

— А сын у него, ты же знаешь, военный человек!

— Пускай… пускай хоть сам генерал! — Микаэл улыбнулся. — Плохого в моих словах не было.

И опять его детская улыбка показалась до того знакомой Андрею, что он не выдержал и спросил:

— Мы с вами раньше не встречались где-нибудь?

— Вспомнили наконец, — сказал Микаэл, не проявляя, впрочем, особенного энтузиазма. — Коротка у нас встреча была…

— Но где? Когда?

— И помнить не стоит… — Микаэл говорил нехотя, как бы раздумывая, продолжать или остановиться. — На базаре это было, в Ереване… Да вы, наверно, помните. Просто вам хочется, чтоб я первый признался…

— Ага, — сухо сказал Андрей. — Теперь вспомнил.

Две недели назад, в воскресенье, Андрей встретился на базаре с Геворком. В Армении мужчины ходят на базар чаще, чем женщины. Дело мужчины купить, то есть «сделать базар», дело женщины — вкусно приготовить. Геворк «делал базар» по всем правилам: ходил по мясному, овощному, фруктовому рядам, присматривался и приценивался к продуктам и наполнял свою корзину неторопливо и обдуманно. Андрей пришел покупать абрикосы. На базаре он всегда чувствовал себя беспомощным — старался купить там, где толпилось меньше народа. Однажды пошел покупать мясо и с торжеством принес домой буйволиную шею…

Встретив его, Геворк вызвался ему помочь: «Самые лучшие абрикосы купим!» Они уже два раза обошли фруктовые ряды. Геворк придирчиво осматривал выставленные плоды. Одни абрикосы казались ему недозрелыми, другие, наоборот, перезрелыми, те были слишком маленькие, а эти хоть и крупные, да чересчур дорогие.

«Что уж там, — смущенно бормотал Андрей, держась позади, — всего два кило надо… какие есть, такие и взять…»

Базар шумел. Колхозники, привезшие в город фрукты, наперебой хвалили свой товар.

«Душистый, пушистый, приятный, ароматный — анютины глазки!» — кричал краснощекий мужчина, адресуя все эти комплименты маленькому абрикосу, который он подбрасывал кверху и снова ловил в картуз.

«Пойдешь мимо — пожалеешь, вернешься — поздно будет!» — ласково уговаривал другой.

«Стоп! — сказал Геворк. — Вот то, что тебе нужно. Лучший сорт и обойдется дешево. Это знакомый человек — он мне уступит».

Возле огромной плетеной корзины стоял с равнодушным видом хозяин — седой человек с черными бровями, одетый в белый парусиновый китель. Абрикосы у него были отборные, один к одному, — желтые, словно само солнце, крупные, как гусиные яйца. Штучный товар. Но покупателей не находилось. Отпугивала цена, жирно выписанная на листочке, прикрепленном к ручке плетеной корзины. Продавец не торговался, не уступал и только, если ему предлагали другую цену, указывал непреклонно пальцем на свой листочек.

«Здорово!» — приветствовал его Геворк.

«A-a, дорогой Геворк! — воскликнул продавец и протянул обе руки. — Почет тебе и уважение! Как дела?»

«Как ты поживаешь?»

«Что я, а? Зачем обо мне говорить! Маленький человек!»

«Из своего сада абрикосы?»

«Да, привез вот эту хурду-ерунду! — презрительно сказал продавец. — А ты что ищешь?»

«Хочу для друга абрикосы купить, которые получше».

Продавец подарил Андрея приятной улыбкой.

«Получше ищете? — Продавец притянул Геворка к себе и понизил голос: — Если хочешь хорошие купить, у меня не покупай».

«Почему?»

«Тш-ш-ш! Пусть никто не слышит… Эти абрикосы — один только вид. Дорогие и плохие. Как своему человеку говорю…»

Вот этот торговец абрикосами и был тот самый Микаэл, который теперь вел Андрея на квартиру к продавцу сельского магазина Грикору Самвеляну.

Низкая деревянная тахта была покрыта ковром. Грикор Самвелян лежал на тахте под толстым зимним одеялом и все-таки мерз. Глаза его беспокойно забегали, когда он увидел входящих в комнату людей. Он сделал попытку приподняться — и застонал.

Андрей поздоровался:

— Приходится вас беспокоить, несмотря на вашу болезнь. Вы что же, не хотите, значит, принять участие в инвентаризации?

— Жена пошла вместо меня, — сказал продавец, натягивая одеяло до самого подбородка. — Я болен.

— Когда началась болезнь?

— Вчера вечером. Сразу скрутило меня. Я запер магазин и ушел.

Он вдруг шмыгнул носом. Андрей заметил, что у него очень узкий нос. Будто вырезали ему треугольник из фанеры и прилепили острым углом вперед на широкое белое лицо с печальными глазами.

— К врачу обращались?

— А что врач! Велел гладить поясницу горячим утюгом. А оно не помогло.

— И часто у вас это бывает?

— Первый раз.

— Он здоровый мужчина, — одобрительно проговорил Микаэл, — никогда не хворает… Верно, Грикор? Привезут в магазин товары, так он пятипудовые мешки словно камешки бросает. На него болезней не было. Только вчера заболел в первый раз. Простудился ты, что ли, Грикор?

— Может, и простыл. Кто знает!

— Кашель или чихоту не имеешь?

Продавец беспокойно вздохнул:

— Ничего нет — ни жару, ни кашля, только вот повернуться невозможно.

— Ты смотри, какая болезнь!

Андрей заглянул в другую комнату. На тумбочке стоял новенький радиоприемник, на окнах висели тюлевые занавески. Комната была светлая, чистая, недавно побеленная.

— Хороший у него дом! — похвалил Микаэл таким тоном, словно он ставил это в вину Грикору Самвеляну.

— Дом ничего… Товарищи, — вдруг с натугой произнес Грикор и покраснел, — ведь я должен вам одну вещь заявить…

— Ну! — подогнал его Андрей.

— Вчерашний день мы с утра хорошо торговали, большая выручка была. Но я, когда заболел и ушел, все оставил в магазине. Все деньги. Я думал, что скоро вернусь…

— Ну! — еще строже, чем прежде, проговорил Андрей.

«Сейчас врать начнет», — с отвращением подумал он, но тут же остановил себя. Тысячу раз капитан Миансаров говорил: «Не проявляйте подозрительности раньше времени — это вред делу…»

Председатель сельсовета сопел и молчал.

— Как мы узнали утром, что убит сторож, — сказал Грикор, и его жилистая рука забегала по шелковому верху одеяла, — так моя жена сразу пошла в магазин. Но уже тех денег не оказалось… — Он скорбно взглянул на людей, обступивших его постель.

Милиционер из районного отделения вздохнул. Председатель сельсовета с шумом оттолкнул стул.

— Разве вы имели право… — начал он гневно.

Грикор попытался перебить его:

— Товарищ Зарзанд…

— Подождите! Сейчас я говорю. Какое вы себе взяли право оставлять денежные суммы в магазине? Вам известно, что деньги полагается сдавать?

— Так ведь болезнь…

— Сколько там денег было?

— Много… — Грикор всхлипнул. — Почти что двадцать тысяч…

Андрей поднялся со стула. Тотчас вскочил и Карай, который лежал на брюхе у дверей, вытянув передние лапы и подобрав под себя задние.

— Так, — сказал Андрей, — с вами еще разговоры впереди. Большие разговоры! А мы сейчас пойдем в магазин и точно установим, что еще похищено, кроме денег.

Первый человек, кого они встретили, выйдя на улицу, был колхозный бухгалтер. Его включили в комиссию по инвентаризации, и он торопился доложить о результатах проверки. Он был озадачен.

— Странные грабители — ничего не взяли! Почти все товары налицо, кроме мужского костюма — пятидесятый размер — и двух бутылок водки. Из-за чего убит дед Вахтанг, а? — спрашивал он, пристально глядя из-под очков.

— Всё точно подсчитали?

— Можете не сомневаться!

Теперь уже заходить в магазин было незачем.

— Товарищи, — сказал Андрей, — вы меня извините, я от вас отстану…

Микаэл взял его под локоть. «Старик, старик, а какая у него крепкая рука…»

— Да брось! Не огорчайся, — сказал Микаэл. — Не все же работать! Пойдем ко мне, полчаса посидим под деревом в моем садике.

— Не могу, спасибо.

— Что за дела отвлекают?

Андрей освободил свой локоть:

— Никаких особенных дел. Хочу походить, подумать…

— Ну, так и мы с тобой пойдем, в случае чего — поможем.

— Какая уж тут помощь… — Андрей коснулся козырька милицейской фуражки. — Я скоро вернусь.

Он быстро пошел по улице. Карай деловито шел у его левой ноги.

Мальчишки, которые неотступно следовали за полюбившейся им собакой, правда сохраняя на всякий случай приличную дистанцию, и теперь остались верны себе. Они отвернулись от серой овчарки и милиционера из районного отделения, от Микаэла, от самого товарища Зарзанда и дружно повернули за Андреем. Впереди бежал Карлос. Андрей позвал его. Мальчик отделился от сверстников и стал приближаться — сначала быстро, потом все медленнее. Он боялся собаки.

— Просьба будет к тебе… — начал Андрей.

— Скажите, дядя!

— Проводи меня, пожалуйста, в правление колхоза.

Карлос опасливо покосился на собаку:

— Рядом с вами идти или с мальчиками?

— Конечно, мне было бы приятней, чтоб ты шел со мной.

Карлос кивнул головой. Он воспринял эти слова как должное. Только спросил:

— А не укусит?

— Нет, он не кусается.

Сперва мальчик шел возле Андрея, потом осмелел и перебрался поближе к Караю.

— Можно, я его поведу?

Андрей чмокнул языком — он уже перенял от других эту привычку.

— Очень я хотел бы выполнить твою просьбу, но ты пойми меня: не полагается! Хорошая служебная собака должна признавать только своего хозяина.

Они приближались к центру села. На улице людей встречалось мало — колхозники были в поле, на уборке. Стоял дремотный полдень. Журчали арыки, по которым вода текла в сады. На площади возле клуба совсем маленькие мальчики гоняли футбольный мяч; ребята постарше бегали друг за другом на ходулях.

— Что это у вас, ходулями увлекаются?

— Еще как! Только ходят плохо! — Карлос презрительно сплюнул. — Было бы время, я показал бы этой мелюзге, как надо ходить! Лучше меня здесь никто не ходит.

Из-за угла вывернулась бабка, недовольно покосилась на собаку и принялась отчитывать Карлоса.

— Что это она? — спросил Андрей.

Карлос покраснел:

— Ругает меня…

— Это я понял. А почему?

— Кто-то ночью ходил на ходулях, а она придирается — думает, что я. «Днем, говорит, вам времени мало». Это такая бабушка — ей всегда кто-нибудь пять копеек должен!

Вход в колхозную контору был устроен с веранды. Карлос поднялся по ступенькам, Андрей остался ждать — неудобно входить в помещение с собакой. Около веранды стояла на привязи оседланная лошадь. Карай редко видел лошадей, ему казалось, что к этому большому зверю безопаснее всего подходить сзади, — и он натянул поводок, ворча и принюхиваясь к лошадиным запахам.

— Эх, не очень ты у меня образованный! — сказал Андрей, осаживая собаку. — Знай на будущее: к лошади надо подходить сбоку, к овце — спереди, а уж к корове — сзади.

Лошадь топнула ногой — Карай отпрыгнул назад на полметра.

На веранде показался Карлос.

— Председатель в поле, другие тоже все разъехались. Один Галуст здесь — прискакал вон на этой лошади.

— Кто такой Галуст?

— Партийный секретарь.

— Очень хорошо. Вот его мне больше всех и нужно.

— Его на молочную ферму вызвали, — сказал Карлос. — Хотите, провожу?

Ферма помещалась на краю села. Оттуда доносился быстрый перезвон молотков и лязг железа, тонкий, пронзительный скрежет пилы. В этом конце села были сосредоточены мастерские и животноводческие постройки. Над всем главенствовала силосная башня — пузатая, красная, выстроенная с такой фундаментальной прочностью, что стоять ей века и века. Неподалеку от нее тянулись опрятные, свежебеленные хлевы, хоть невысокие, но очень длинные — не хлев, целая улица! Повеяло душистыми запахами скошенных трав. Карай насторожил уши, непрестанно шевелил мокрым черным носом.

Андрей отвел собаку в холодок, поближе к копне сена, и приказал лежать. Теперь, что бы ни случилось, пес не поднимется с места, пока хозяин не отменит своего приказа.

Секретаря колхозной парторганизации удалось найти в одном из коровников. Тут было прохладно и пусто. Скот еще весной перегнали на эйлаг — высокогорное пастбище. Только в двух стойлах находились коровы, их и обступили люди.

В коровнике только что закончились какие-то строительные работы. Тут и там лежали обтесанные камни. У одной стены были сложены металлические трубы. У бревенчатого потолка висели толстые тросы, на них покачивалась вагонетка. Карлос чуть прикоснулся к ней рукой, и она легко покатилась по тросу.

Галуст, крепкий, дочерна обожженный солнцем, пошел навстречу Андрею, приветственно подняв кверху руку. Он начал с извинений: пусть не думает лейтенант милиции, что мы не интересуемся розысками. Просто время такое — идет уборка, все в поле. Вот всего на минутку удалось прискакать в село. Ведь такое событие сегодня! Галуст обвел рукой коровник, и глаза у него засияли. Но он тут же притушил их блеск.

— Я слушаю вас, товарищ лейтенант…

— А какое у вас сегодня событие? — вежливо спросил Андрей.

— Вообще-то, может, не ко времени говорить об этом… — неохотно начал Галуст, но глаза у него опять засияли. — Первая в нашем районе полная комплексная механизация животноводства. Только что закончили. Подвесная дорога — корм будет подаваться механизированно. Толкнешь пальчиком — и вагонетка в полтонны весом едет себе спокойненько. Кто потаскал пятипудовые мешки на своей спине, как, например, я в свое время, тот оценит! Да это что! — Галуст махнул рукой. — Это уже во многих колхозах есть. А вот механизированное кормоприготовление — это новинка. Или такая вещь — электричеством доить коров. Или автопоилки… Специально с гор пригнали двух коров, чтобы посмотреть, как они будут пить.

Галуст постеснялся сказать, что это он сам пригнал коров — выехал за ними в горы ни свет ни заря. Он повел Андрея к стойлу. Сколько было хлопот с этой механизацией! Нашлись люди, говорили, что все это преждевременная затея. Можно, мол, разумнее истратить деньги. Галуст никак не мог с ними согласиться. Теперь дело само скажет за себя.

В каждом стойле к столбику была прикреплена металлическая раковинка с педалью на донышке. Белая корова сунула в раковину нос и чуть прижала педаль. Сразу же снизу пошла вода, раковинка наполнилась. При торжественном молчании всех присутствующих корова напилась. Подняла голову. Вода исчезла.

— Условный рефлекс, — значительно сказал Галуст. — Захочет пить — нажмет педальку. Раньше не так было — терпи, корова, пока о тебе не вспомнят!

— Это дело знакомо, — улыбнулся Андрей. — У нас в питомнике все воспитание собак основано на условном рефлексе. — Он не хотел уступить Галусту в понимании всех этих важных вопросов и потому добавил: — Учение академика Павлова…

— Вот именно! — подхватил Галуст. — Теперь мы в районе по животноводству и табаку на первое место выйдем. — Он взглянул на Андрея и смутился: человек его на ферме разыскал, чтобы о деле поговорить, а он ему и слова не дал вымолвить. — Извините… — Галуст озабоченно покашлял в кулак. — Пройдемте сюда… — Он повел Андрея в дальний конец коровника. — Одно скажу, — Галуст серьезно посмотрел на Андрея, — колхозники наши очень возмущены, что у нас в селении такой случай. Будет большое разочарование, если не удастся открыть преступника.

— Запутанное дело, знаете ли… — Андрей попытался улыбкой прикрыть смущение. Человеку легко рассказывать о своих удачах, а для объяснения неудач всегда хочется найти какие-нибудь послабляющие обстоятельства. Нет, ты умей быть мужественным, когда у тебя ничего не получается!

— Трудно будет, — признался Андрей, глядя прямо в лицо своему собеседнику. — Пока что просто ничего не выходит.

Галуст нахмурился:

— Председатель сельсовета вам не помогает?

— Нет, почему… Да что он может сделать! Задержка во мне, а не в нем. Видите ли, я пока что молодой работник, и главная моя беда — что я еще не так хорошо разбираюсь в людях. То они все у меня очень уж милые, то всех подозреваю… — Андрей заметил беспокойство в глазах Галуста и поторопился добавить: — Но это ничего не значит. К вам едет старший лейтенант, толковый человек и с большим опытом, а я остаюсь в помощниках…

— Опыт — дело наживное, — сочувственно сказал Галуст. — Вы с Микаэлом говорили?

— Говорил и с Микаэлом и с председателем сельсовета. И хочу спросить: что они за люди?

— Микаэла вы должны знать. Он прежде работал в вашей системе — в милиции.

— Не знал.

— Только его за что-то отчислили. Теперь у нас живет. Считается, что колхозник…

— Считается?

— Ну да. Он в колхозе не заинтересован. Имеет замечательный сад. Старший сын от него отделился, получил приусадебный участок и тоже тишком передал отцу. Деньги у них всегда есть. Выращивают фрукты, продают в городе. Что им колхоз!

— И вы терпите?

— Пока Зарзанд при должности, Микаэл будет изворачиваться. Они друг друга понимают. Но это долго не протянется. Зарзанд досидит не больше, как до ближайших выборов. Ошиблись мы в нем. Народ его на дальнейшее правление избирать не захочет. — Галуст закурил, угостил Андрея. — Но хорошие ли они, плохие ли, а вам должны помочь. Если съездить куда надо, председатель выделит транспорт, все сделает, что понадобится. Это вы будьте спокойны. А Микаэл может советом помочь. Он все же опытный человек.

— А что вы скажете о продавце магазина Грикоре Самвеляне? Я главным образом его хочу раскусить…

Галуст на мгновение задумался.

— Мало знаю, — проговорил он твердо. — Ничего верного сказать не могу. — Он протянул Андрею руку. — Извините, поеду в поле. Вы не сдавайтесь!

— А насчет сторожа, который исчез, — нерешительно начал Андрей, — как вы думаете… он не может оказаться причастным?

— Нет, это золотой старик был, — отвечал Галуст, выходя на середину коровника. — Вы уж его оставьте!

Карай истомился, ожидая хозяина. Он дрогнул всем телом — так ему хотелось вскочить, — но снова замер. Приказа вставать не было. Андрей взял его на поводок и пошел обратной дорогой — мимо клуба, мимо спортивной площадки, к дому Грикора Самвеляна.

Войдя в сад, он услышал за спиной тяжелые шаги. Его догонял милиционер из районного отделения.

— Так я и знал, что вы сюда вернетесь, — сказал милиционер сердито. — Что вас здесь интересует?

— Просто хочу поговорить с человеком, — небрежно ответил Андрей.

— Он ни в чем не виноват!

— Вот и хорошо, если так.

Андрей перепрыгнул через канавку. Милиционер, не отставая, следовал за ним. Караю это не понравилось, он глухо зарычал. Серая овчарка в ответ тоже зарычала, но тут же трусливо поджала хвост.

— Идите и займитесь своим делом, — спокойно приказал Андрей.

— У меня дело такое же самое, как у вас. Мы вместе пойдем к Грикору.

— Извините! У меня пока что план — пойти одному.

Милиционер пожевал губами, тряхнул своей каракулевой головой и задумался.

— Так вы знайте, — сказал он, наконец, с оттенком угрозы, — Самвелян — честный человек! И еще знайте, что он мой родственник. Я за него ручаюсь, как за самого себя.

— Учтем, — проговорил Андрей и, легонько отстранив милиционера, вошел в дом.

Ему показалось, что за окном что-то мелькнуло. Открыв дверь в комнату, он увидел, что Самвелян торопливо натягивает на себя одеяло.

— Так, — сказал Андрей и помолчал немного. — Вы один в доме?

— Да, — тихо ответил Самвелян.

Андрей заметил, что он при этом несколько смутился.

— А кто здесь только что ходил по комнате?

— Никто не ходил. Но это я пытался встать. Я думал, если удастся, пойти в магазин и еще раз поискать деньги.

— Значит, вы при такой вашей сильной болезни можете все-таки вставать с постели?

Испуганные черные глаза на секунду задержались на лице Андрея, потом вильнули в сторону.

— Но я же не смог встать…

— А почему вы смущаетесь?

Самвелян ответил упавшим голосом:

— Я всегда смущаюсь, когда вижу, что мне не верят… — Он еще больше понизил голос. — Мне делается стыдно…

— Ах, вон что! — возмутился Андрей. — Вам, значит, стало стыдно за меня?

Он не дождался ответа, властно открыл дверь в другую комнату и вместе с Караем обошел весь дом. Ему хотелось убедиться, что в доме пусто. Потом он вернулся к постели больного. Разговор с Грикором Самвеляном все же заставил его задуматься. Вряд ли закоренелый преступник будет так себя вести…

— Милиционер из районного отделения — он ваш родственник? — строго спросил Андрей.

— Да, он родственник — двоюродный брат.

— Но вы же знаете, что никакое родство не спасает от ответственности!

Грикор бессильно усмехнулся.

— Ладно, — сказал Андрей. — Теперь я задам один вопрос. Очень многое будет зависеть от вашего ответа. Отвечайте подумав… Кто-нибудь, кроме вас, знал, что деньги оставлены в магазине?

Продавец задумался.

— Никто не должен был знать. Я никому не говорил. Даже и жена не знала.

— Вот видите! А грабители из товаров почти ничего не взяли. Значит, они пришли специально за деньгами. Как же это получается?

Грикор Самвелян молчал, только теребил бахрому ковра.

— Другой вопрос: вы просили своего родственника-милиционера, чтобы он вас спасал?

— Не спасал! — Грикор от волнения даже приподнялся на локте. — Но мне не верят… Я просил его, чтобы он поговорил…

— Напрасно просили! — Андрей поднялся со стула. — Вы еще подумайте над моими вопросами, а я подумаю над вашими ответами. Пока что до свиданья.

Держа Карая на поводке, Андрей вышел на окраину села. Он решил описать вокруг деревни большое кольцо. Если прерванный след где-нибудь поблизости возобновляется, то Карай его почует. Исчезновение следа возле большого камня надо было как-нибудь объяснить.

Примерно через час Андрей вошел в селение с другой стороны. Карай вывалил из пасти чуть не весь язык. Они прошли немалое расстояние. На сапогах Андрея лежала густая пыль, но сам он был с виду бодр и, как всегда, подтянут. Возле магазина его остановил рыжий парень с плотничным топором в руках:

— Товарищ лейтенант, важная новость! Сторож нашелся!

Андрей присвистнул. Вот это действительно новость!

— Живой?

— Покалечен, но жив. В больницу отправили. С ним уже начальник районного отделения беседовал.

Андрей собирался пойти к Микаэлу — умыться, отдохнуть, полежать в саду под деревом. Теперь уж было не до отдыха.

— Где у вас больница?

— На том конце. Я могу проводить… — Рыжий застенчиво улыбнулся: — Ведь я бригадмилец, товарищ лейтенант.

Андрей знал, что в селах существуют добровольные бригады содействия милиции. Участники их называли себя бригадмильцами.

— Вот повезло — на коллегу наткнулся… Ну, веди и рассказывай.

Оказывается, бригадмильца — он был по специальности плотником — прислали починить дверь в магазине, сорванную грабителями с петель. Он работал и вдруг услышал тихий стон, доносившийся как будто из-под крылечка. Там была довольно глубокая яма, в которую продавец обычно складывал пустые бочки и ящики. В яме под ящиками рыжий плотник и обнаружил деда Вахтанга.

— Теперь дед пришел в себя и все одно повторяет: «Ничего не знаю».

— Как тебя звать? — спросил Андрей.

— Оник.

— Вот, Оник, — строго сказал Андрей, — я у тебя как у бригадмильца спрашиваю: кто-нибудь особенно взволновался, когда нашли сторожа?

Оник задумался.

— Особенно я взволновался, товарищ лейтенант, — простодушно признался он. — Как я услышал стон из ямы, так даже топор бросил…

Больница помещалась в новеньком, словно только что вымытом каменном двухэтажном домике. За оградой росли молодые деревца, дорожки были посыпаны желтым песком.

— Всего месяц назад открыли больницу, — сообщил Оник, — такие строгости развели… — У ограды он попрощался с Андреем. — Все равно меня туда не пустят…

Андрей шел с Караем по песчаной дорожке, когда его окликнули. Остренькая старушка в чистом белом халате насмешливо смотрела на него:

— С собакой в больницу? Очень разумно.

— Да я собаку привяжу.

— Нет уж! Животные на территорию не допускаются. Неужели товарищ милиционер никогда не бывал в больнице, порядков не знает?

Андрей безропотно вернулся к воротам и уложил Карая в тени ограды.

— Доктор, — начал он, вернувшись, — мне надо…

Старушка перебила его, брезгливо поджав губы:

— Наперед всего вам надо после собаки вымыть руки.

В умывальной комнате, выложенной по стенам белыми кафельными плитками, Андрей сказал, покрутив головой:

— Строгости у вас…

Вытирая руки мягким вафельным полотенцем, он попробовал было изложить свою просьбу, но старушка перебила его:

— Я знаю, что вам надо. Вы хотите повидать больного Мнацаканяна.

— Сторожа, — подтвердил Андрей, — деда Вахтанга.

— Он и есть Мнацаканян. Видеть его нельзя.

— То есть как это нельзя? — Андрей недоверчиво улыбнулся. — Это же нужно для розыска. Почему нельзя?

— По состоянию его здоровья.

Насладившись своей властью, старушка смилостивилась:

— Впрочем, можно будет доложить доктору.

— А вы кто? — удивился Андрей.

— Я здесь при другой должности, — весело сказала старушка. — Я уборщица.

Она легко поднялась по лестнице, но довольно долго не возвращалась. Наконец появилась совсем с другой стороны, подала Андрею белый халат. Конфузясь, Андрей завязал тесемки. По коридору, в котором пол был устлан коричневым линолеумом, а двери мерцали матовой белизной, он прошел в кабинет к доктору.

Доктор, молоденькая румяная девушка, улыбнулась, увидев, как неловко Андрей чувствует себя в больничном халате. Халат ему дали очень большой, и он боялся наступить на белоснежную полу тяжелым и пыльным солдатским сапогом.

— Вы, пожалуй, утомите мне больного, — озабоченно проговорила она. — Постарайтесь, чтобы ваша беседа была покороче. Вообще, я не разрешила бы вам беспокоить больного, но он сам сказал, что хочет с вами поговорить.

В палате, куда вошел Андрей, стояло несколько коек, но занятой оказалась только одна. Дед Вахтанг лежал у окна с туго перебинтованной головой. Возле него на белом табурете сидела Марьямик. Она тоже была в халате. Тяжелые черные волосы сплетались на затылке в клубок. Андрей обратил внимание, что глаза у нее молодые, ясные.

— Вы простите, пожалуйста… — Андрей смотрел туда, где из-под белых бинтов выступали полуприкрытые глаза и обросшие седой щетиной щеки деда Вахтанга. — Нехорошо беспокоить человека в таком состоянии. Но у меня выхода нет — надо узнать от вас какие-нибудь подробности насчет ограбления. Сможете ли вы дать ответ на несколько вопросов?

— Молодой, — хрипло сказал дед Вахтанг, — посмотри в окно. Что ты там видишь?

Андрей обернулся. Из окна был виден дальний берег реки и пещеры, выбитые в скалах.

— Вон в этой пещере, третьей справа, — по-прежнему хрипло говорил дед Вахтанг, — там я родился, прожил половину жизни. Теперь там никто не живет. Бывало, я смотрел из той пещеры на этот берег и думал: что здесь будет через сто лет? Эх, думал, мне до хорошего не дожить! Но дожил, дожил. Увидел дом, в котором живет Марьямик. И сам живу в хорошем доме. И лечат меня теперь в хорошей больнице… Так вот, молодой офицер, — торжественно сказал дед Вахтанг, — если человека переселили из пещеры в дом, он не будет пакостить в своем доме. Это я говорю тебе, потому что ты меня не знаешь и чтобы ты поверил в мою честность.

— Что вы, дедушка! — Андрей смутился и быстро-быстро заморгал глазами, стараясь не встретиться взглядом с Марьямик.

Та неподвижно и строго сидела на табурете.

— Теперь, офицер, спрашивай, что тебе нужно. И быстрее: я устал.

— Да вы просто расскажите, дедушка, как все это произошло. Может, вы что-нибудь слышали, кого-нибудь видели?

Сторож махнул своей высохшей рукой. Никого он не видел, ничего не слышал. Сидел на крылечке. Внезапно почувствовал удар. Больше ничего не помнит.

— Видно, хотели убить! — сердито сказал он. — Но нас, Мнацаканянов, с одного удара в гроб не укладывают!

— Сколько приблизительно было времени, когда вас ударили?

Дед Вахтанг задумался.

— Пожалуй, часа три ночи. Петухи еще не пели.

— Попробуйте припомнить, дедушка, не было ли света в каком-нибудь доме? Может, везде было темно — и вдруг среди ночи зажегся свет в каком-нибудь окошке?

— Нет, молодой, — с сожалением проговорил старик, — ничем не могу тебе помочь. Не было этого.

— Ладно, дедушка. — Андрей, по привычке, поднес руку к козырьку, чтоб попрощаться, но фуражки на нем не было, и он опустил руку. — Поправляйтесь скорее!

Он вышел в коридор, заглянул в кабинет, поблагодарил врача и спустился вниз. Услышав за спиной шаги, он остановился и обернулся. Его догоняла Марьямик.

— Мне доктор сказала, что я могу спокойно ехать в Москву. Теперь я у вас хочу спросить: могу я спокойно ехать в Москву?

Она стояла двумя ступеньками выше, и Андрею неудобно было так разговаривать. Он жестом пригласил ее сойти. Но Марьямик осталась стоять на своем месте.

— Тяжелая у вас работа, — сказала она с холодной усмешкой, — подозревать хороших людей, чтоб только выискать плохих…

Белый халат распахнулся, Андрей увидел у нее на груди Золотую Звезду Героя.

— Да, есть работа и получше моей, — с достоинством признал он, — только мне вот моя нравится. В определенном смысле и я «ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный…» — Андрею вдруг стало неловко: не ко времени вырвались любимые строки. — Это так у Маяковского, — смущенно объяснил он.

— Ну и что? — пренебрежительно сказала Марьямик. — При чем тут эти стихи?

Андрей усмехнулся:

— Я полагал, что будет понятно… Я тоже, знаете ли, делаю всякую черную работу, чтобы моим согражданам жилось почище, получше…

Андрей снова поднял было руку к козырьку, но вспомнил, что он все еще без фуражки.

— А в Москву вы можете ехать с легким сердцем.

И пошел из больницы.

— Постойте! — негромко позвала Марьямик. Теперь она весело глядела на Андрея своими ясными глазами. — Хоть бы счастливого пути пожелали, товарищ лейтенант!

Андрей кивнул ей головой. Ну что ж, счастливого пути! С сурово сведенными бровями он вышел на улицу.

У ограды его поджидал посыльный из сельсовета, который сообщил, что лейтенанта милиции просят прийти в дом к Микаэлу.

Каменный опрятный домик, принадлежащий Микаэлу, стоял в сотне шагов от магазина и был словно стеной прикрыт фруктовыми деревьями. Андрей так устал, что с трудом прошел это пустяковое расстояние.

Среди деревьев на траве лежал толстый ковер с цветными узорами, на нем дымилось огромное фаянсовое блюдо с бараньей долмой, грудой были насыпаны абрикосы, а в ведре холодной воды плавал, охлаждаясь, кувшин с вином. По краям ковра, поджав ноги, сидели председатель сельсовета, Микаэл и представитель районного отделения милиции, то и дело бросавший кости своей серой овчарке. Женщины на ковер не допускались — они только обслуживали обедающих.

Микаэл поднялся и, оказывая все полагающиеся в таких случаях знаки внимания и гостеприимства, повел Андрея к ковру.

— Спасибо! — говорил он с чувством. — Спасибо тебе, что ты не прошел мимо моего дома. Почет тебе и уважение! Микаэл — скромный человек, но он любит гостей, и гости тоже его любят…

— Верно! — крикнул милиционер.

— Ты устал — отдохни. — Микаэл сделал едва заметное движение черными бровями, и толстая, рыхлая женщина — очевидно, его жена — торопливо подала Андрею граненый стаканчик.

Микаэл испытующе посмотрел на Андрея:

— Мы не спрашиваем тебя, удачным ли был твой поход. Если бы обнаружилось что-нибудь интересное, ты и сам сказал бы. Мы также не спрашиваем, что сказал тебе сторож дед Вахтанг. Мы знаем, что он ничего не смог рассказать…

Микаэл выждал паузу и налил в стаканчик вино.

— Собаке надо бы дать напиться, — попросил Андрей, чувствуя, что он не в силах двинуться с места.

— Не беспокойся! — Новое движение густых черных бровей, легкий кивок седой головы — и под деревом появился черепок с холодной водой. Очевидно, в этой семье хозяина умели понимать без слов.

Карай принялся напористо и жадно лакать воду, а потом тяжко вздохнул и уютно пристроился под абрикосовым деревом. Он тоже устал.

— Мы пьем за здоровье товарища Зарзанда, — сказал Микаэл. — Выпей с нами… Товарищ Зарзанд! За тебя можно выпить как за прекрасного руководителя, видного советского работника. Под твоим руководством и благодаря тебе, и именно тебе, наше село процветает. Ты строишь дома, товарищ Зарзанд, ты поднимаешь колхозное садоводство…

Председатель сельсовета молчал и, по-бычьи склонив голову, внимательно слушал, как его хвалят. Когда Микаэл заговорил про садоводство, он оживился и буркнул:

— Животноводство тоже! Потому что это теперь главный вопрос!

— Вот! — подхватил Микаэл. — Животноводство тоже поднимаешь, правильно. Ты, Зарзанд, клянусь богом, самый уважаемый из руководителей нашего села. Тебе в районном центре работать. И это будет! Но я не за это пью…

Он поднялся на ноги и заговорил еще более торжественно:

— Наш дорогой Зарзанд… — тут Микаэл подтолкнул Андрея, как бы приглашая повнимательнее слушать, — наш Зарзанд — замечательный семьянин. У него шестеро деток, один другого лучше. Клянусь богом, прекрасные дети! Будь здоров и счастлив со своими шестью детками, дорогой Зарзанд! Но я не за это пью…

Микаэл помолчал и обвел гостей глазами — у всех ли наполнены бокалы, все ли готовы по его знаку осушить единым духом вино, чтобы с честью поддержать провозглашенный им тост.

— А вот за что я пью, — сказал он чуть потише, но еще более значительно, чем прежде, — за человека, за друга, за отзывчивую душу! Ты живешь, дорогой Зарзанд, и мы при тебе живем. С большим чувством пью! Будь здоров и живи, наш дорогой Зарзанд, долго живи и процветай!

Все чокнулись с Зарзандом. Он мрачно кивнул головой и одним глотком опорожнил свой стаканчик.

В просвете между деревьями была видна площадка, посыпанная песком. Там стоял турник, а на перекладине висели кольца. Подросток в белой майке с трудом подошел на слишком высоких для него ходулях к турнику и уцепился за перекладину. Затем он исчез, но вскоре появился с другой стороны, теперь уже на ходулях красного цвета.

— Один сынок или несколько? — спросил Андрей, глядя на мальчишку, который все еще путешествовал вокруг турника.

— Один! — Микаэл зажмурил глаза и затряс седой головой. — Старший от меня отделился, а этот при мне. Ничего для него не жалею. Видишь, площадку ему сделал.

— Так у вас при клубе есть как будто спортивная площадка?

— То общая, а это своя!

Микаэл вдруг поднялся и пошел к каменному забору, с вытянутыми вперед руками. В сад входил Геворк, держа на поводке Маузера.

— Здравствуй, дорогой Геворк! — Микаэл сладко жмурился. — Почет тебе и уважение! Милости просим под мой кров!.. Жена, стакан!

— Здравствуй, Микаэл, — сухо проговорил Геворк.

— Дорогой гость, ах, вовремя приехал! Прошу на ковер… Товарищи! — кричал Микаэл. — Товарищ Зарзанд! Вы знаете, кто это приехал? Это наш дорогой Геворк приехал!

Председатель сельсовета угрюмо бросил:

— Ну, приехал — пусть выпьет.

Геворк, расставив ноги в желтых крагах, коротко со всеми поздоровался и отстранил хозяйку, которая несла ему стакан.

— Я на работе. На работе не пьют. Лейтенанта Витюгина прошу проследовать за мной и доложить обстановку.

Они отошли вглубь сада. Хозяин и гости, казалось, были недовольны.

— Работа! — фыркнул Зарзанд. — Как будто мы не на работе… Еще и не такие люди приезжали к нам — из центра даже приезжали и то не отказывались выпить стаканчик…

— Дорогой Зарзанд! — подхватил Микаэл. — Вот за это люблю, что ты своим проницательным глазом всегда правду видишь. Я этого Геворка давно знаю. Что могу сказать? А ты одну секунду посмотрел на него — и сразу все понял. Твое здоровье, дорогой Зарзанд!

Говоря так, Микаэл поставил два граненых стаканчика на свою широкую ладонь и наполнил их вином из кувшина. «Все же гости, — он пожал плечами, — надо отнести гостям вина…»

Зарзанд удержал его:

— Что это ты за ними бегаешь? Захотят выпить — сами к нам придут.

Между тем Геворк уводил Андрея все дальше от пирующих. Собаки шли возле своих хозяев и даже не переглядывались. Но видно было, что им очень хочется обнюхать друг дружку, порычать, а может, и подраться.

— Что ж ты, — осуждающе произнес Геворк, — к бутылочке потянуло?

— Да я не пил. У меня свои соображения.

— Вон оно что — соображения! Ну, у тебя было время действовать по своему соображению. Результатов что-то мы не увидели. Теперь я приехал — попробуем действовать по моему соображению. Доложи обстановку!

Андрей сказал: «Есть!» — и начал рассказывать о камне, у которого теряется след, об инвентаризации в магазине, о продавце Грикоре Самвеляне.

— Грабители могли на машине уехать, — перебил Геворк, — потому и следа нет.

— Машины не было, — твердо возразил Андрей. — Во-первых, почти ничего не взято в магазине, и не взяли потому, что на руках тяжело нести; а если б была машина, то в нее уж обязательно положили бы кое-какие ценные вещи. Там, например, есть драп. Знаешь, сколько стоит? Во-вторых, к тому месту, где прерывается след, машину не подведешь.

— Значит, по-твоему, грабители шли в магазин специально за деньгами?

— Вот уж не знаю… Тогда получается, что виноват продавец — только он один знал насчет денег.

Геворк решил сам осмотреть место происшествия. Чтобы не возвращаться назад и не беспокоить хозяев, они перелезли через каменную ограду. Собаки легко взяли такую высоту. По прямой через овраг от дома Микаэла до магазина было очень близко. Но еще раньше они дошли до камня, возле которого исчезал след.

— Вот здесь, — сказал Андрей.

Геворк внимательно осмотрел камень.

— Человек не может встать на камень и улететь, — заявил он. — Что Карай не учуял, — это еще не доказательство. Вот я сейчас пущу по следу Маузера, тогда посмотрим.

Он пошел к магазину уводя на поводке свою собаку. Карай нервно скулил — он тоже хотел работать; передней лапой просительно заскреб Андрея по животу. С собакой разговаривать не полагается. Но Андрей не стерпел:

— Молчи уж! Сам оскандалился и меня оскандалил. Теперь хочешь другому, более толковому псу перейти дорогу?

Карай поглядел на него, прижал уши, вильнул пушистым хвостом и лег в траву.

Андрею было видно, как от дверей магазина бежит по следу Маузер и как за ним, пригнувшись, бежит, прыгая через кочки, Геворк. Они быстро приближались. Маузер шел стелющейся рысью, зло поблескивая маленькими глазками. Геворк громко топал ботинками.

— Видишь! — с торжеством крикнул он Андрею, когда Маузер пробежал мимо камня.

Но Маузер тотчас же вернулся, обнюхал камень и сел.

— След! — приказал Геворк.

Пес угрюмо поднялся и, поминутно оглядываясь, сделал несколько шажков. Как только Геворк перестал его понукать, он вернулся на прежнее место. Геворк озабоченно походил вокруг камня, вынул папиросу и стал закуривать.

— Я, конечно, не имею готовых решений, — сказал Андрей, — есть только подозрение…

— Да подожди ты со своими подозрениями! — с досадой оборвал его Геворк. — Капитан Миансаров тысячу раз нам говорил: «Вы сперва объективно расследуйте, потом начинайте подозревать».

Было видно, что Андрей обиделся.

— Все же я кое-что расследовал, — проговорил он упрямо. — Может, вы все-таки разрешите, товарищ старший лейтенант, поделиться с вами моими соображениями?

Геворк смотрел назад через плечо. Из дома Микаэла к ним спешили люди.

— Ты свои соображения держи пока что при себе…

Андрей вытянулся перед начальником по всей форме. Серые глаза сузились, скулы на щеках заиграли и напряглись.

— Прошу разрешения, товарищ старший лейтенант, отлучиться на полчаса!

— Не разрешаю. — Геворк насупился. — Оставайтесь при мне. Все, какие надо, указания будут вам даны. Для этого меня сюда и прислали. Сейчас вы поведете меня к продавцу.

Первым к камню подошел Микаэл. Еще издали он кричал:

— Как дела, дорогой Геворк, как дела?

Председатель сельсовета спросил, глядя в землю:

— Имеются ли какие успехи в смысле розыска преступных элементов? Прошу доложить!

Геворк внимательно посмотрел на него, достал двумя пальцами новую папироску из кармана гимнастерки, закурил и сдвинул ее в уголок рта.

— Мы сейчас все вместе пойдем к продавцу Грикору Самвеляну.

Микаэл сообщил, что отсюда есть ближний путь, и вызвался проводить. Они пересекли овраг и очень быстро оказались перед домом Самвеляна. Но на этот раз они подошли к дому с другой стороны. Перед ними возникла застекленная веранда с полом, немного приподнятым над землей. Внезапно Маузер, который шел впереди, забеспокоился, прижал нос к земле и натянул поводок. Забеспокоился и Карай. Глухо заворчал и рванулся на поводке Аслан и чуть не сшиб с ног милиционера — своего хозяина.

— Стоп! — крикнул Геворк. — Пусть одна собака работает. Остальных — долой со следа! — Он обернулся к Андрею. — Вы были до моего приезда в этом доме или не были?

— Ну, были…

— И Карай ничего подозрительного не учуял?

— Так ведь мы с другой стороны подходили!

— Это не оправдание. Надо было сделать полное обследование, вокруг всего дома. Только то вас выручит, если это новый след и преступник лишь сейчас вошел в дом.

Он отпустил поводок. Маузер бросился к крыльцу, но в дом не пошел. Он принялся отрывисто и гулко лаять, просовывая морду в тот просвет, который образовался между землей и настланным на столбиках полом веранды. Все сгрудились вокруг крыльца. Геворк достал пистолет и, присев на корточки, крикнул, заглядывая под крыльцо:

— Выходи!

Никто не отозвался. Тогда Геворк, придерживая Маузера за ошейник, полез в щель.

— Геворк, дорогой, опасно! — волновался Микаэл. — Пусти вперед собаку…

Геворк отмахнулся. Маузер рвался у него из рук. Карай скулил, Аслан лаял. Из дома на веранду выглядывала испуганная худенькая женщина в платочке.

— Хозяйка, — объяснили Андрею, — жена продавца Грикора Самвеляна.

Первым из щели выскочил Маузер. Пес держал в зубах секиру с деревянной рукояткой. За ним выполз Геворк.

— Людей там, во всяком случае, нету…

Он отнял у собаки секиру и показал окружающим:

— Понятно? Вот это и есть предмет, которым сделано покушение на убийство. Видите — кровь! Остальное пусть нам расскажет Грикор Самвелян.

Председатель сельсовета, гневно отстранив людей, которые мешали ему подняться на веранду, шагнул сразу через несколько ступенек и с силой рванул дверь. Микаэл шел за ним и, чмокая языком, повторял:

— Ай, Грикор, ай, Грикор!..

Продавец стоял в нижнем белье, держась рукой за спинку кровати. Лицо его было еще белее, чем обычно. Худенькая женщина в платочке стояла рядом с ним и поддерживала его под локоть.

— В чем дело? — с вызовом спросил Самвелян.

Геворк показал ему секиру. Хотя в дом набралось много народу, все молчали.

— Ну, — сказал Геворк, — теперь вы станете меня убеждать, что резали вчера теленка или барана?

— Нет, мы не резали, — прошептала женщина помертвевшими губами. Но в глазах ее загорался гнев. — Это не наш топор! — крикнула она.

— Ай, соседка! — с жалостью воскликнул Микаэл. — Топор не твой, почему же он под твоим крыльцом?

Грикор Самвелян покачнулся, схватился рукой за поясницу и застонал.

— Сволочь! — Председатель сельсовета придвинулся к нему, раздувая небритые щеки. — Ты имел мое доверие. Тебе все было мало? Больной! Кончилась твоя болезнь?

— Ай, ай, Грикор! — качал головой Микаэл.

Продавец заговорил с той суровой смелостью, которой никто не ожидал от него в эту минуту.

— Деньги пропали — моя вина, не должен был оставлять их в магазине. За деньги отвечу. Еще чего хотите? За ограбление, за нападение на сторожа пусть отвечает тот, кто грабил…

— Ладно! — оборвал его Геворк. — Ясно, что у тебя были сообщники. Может, и не ты напал на сторожа. Собака твой след не обнаружила. Ну, ты сам, для своей же пользы, назовешь тех, кого мы пока не нашли.

Он стал пристегивать поводок к ошейнику Маузера, всем своим видом показывая, что дело закончено.

Жена Самвеляна, не боясь собаки, подошла к нему вплотную.

— У нас есть наши, советские законы! — Она гневно блеснула глазами. — Вы по закону действуйте! А так — нельзя. Ни в чем не разобрались, а уже произвели в преступники. — Она обернулась к мужу: — Ты почему в землю смотришь? Подними голову! На тебе нет вины.

— Ладно, ладно… — Геворк пошел к дверям. — С вами теперь поговорит следователь. Чистые люди — оправдаетесь!.. Вот сейчас, — проговорил он, обращаясь к Микаэлу, — я не отказался бы посидеть у тебя на ковре…

Андрей не мог так просто уйти из этого дома. Он чуть задержался.

— Если не виноваты, ничего не бойтесь, — шепнул он женщине, которая укладывала в постель своего мужа. — Правда выплывет… — Ничего более определенного он не мог им сказать и побежал догонять Геворка.

Геворк шел в окружении большой группы людей. Все наперебой его хвалили.

— Вот это работа! — говорил Микаэл. — Вот это собака!

Милиционер из районного отдела молчал, только крутил головой.

Андрея остановил старик в шевиотовом пиджаке.

— Бывает ли, — спросил он строго, — что сыскная собака ошибается?

— Случается иногда.

— Так вот, эта черная собака — обманщик! Я никогда не поверю, что такой человек, как наш Грикор, стал преступником.

— Все выяснится, — бросил на ходу Андрей и быстро догнал Геворка.

Идя рядом, он шепнул Геворку, что хочет с ним поговорить. Тот на секунду приостановился:

— Что надо?

— Можешь ли ты меня хоть теперь выслушать?

— A-a, «особые соображения»! — Геворк засмеялся. — Пойдем к Микаэлу, там отдохнем и поговорим.

— Геворк, — тихо сказал Андрей, — ты не хочешь меня выслушать. Ладно, не надо. Могу я отлучиться на часок?

— Чудак! — благодушно ответил Геворк. — Поиск закончен, делай что хочешь. Я позвоню в Ереван, сообщу о результате. Через час будь на месте — поедем домой. И не расстраивайся. Ты работник молодой. Успех не сразу приходит. Все же я люблю тебя, Андрюшка, хотя у тебя вечные фантазии… — Он снисходительно посмотрел на Карая. — Смотри, как вырос! Скоро Маузера догонит.

Андрей стал тихонько отставать, потом свернул за угол. Стоя за домом, он сделал знак Карлосу. Но вместе с мальчиком пришел Микаэл.

— Куда вы? — Микаэл потянул Андрея за рукав. — Теперь без разговоров ко мне! Выпьем за благополучное окончание дела. Не обижайте, прошу вас, не отказывайтесь!

— Скоро приду, — пообещал Андрей.

— И не думайте — не отпущу! Что у вас за дела такие?

— Да никаких особенных дел нету. Хочу собаку проверить. Вот мальчик мне поможет.

— Все у вас только о работе мысли, — ласково упрекнул Микаэл. — Нельзя так! Измотаетесь начисто.

— Ничего, вы не беспокойтесь. — Андрей вежливо коснулся рукой козырька фуражки и, оставив Микаэла на дороге, перешел вместе с Карлосом на теневую сторону. Уж очень жарко было стоять под солнцем.

— Значит, это Грикор-дядя обокрал магазин? — спросил Карлос. — А деда Вахтанга кто ударил?…

— Подожди, — нетерпеливо прервал его Андрей. — Ты покажи мне лучше, где живет та бабушка, которая тебя ругала за ходули.

Этот вопрос показался Карлосу неинтересным. Подумаешь, какая-то бабка! Стоит ли о ней думать в такой день? Да Карлос вовсе и не ходил ночью на ходулях, все она выдумывает…

Старушка, как выяснилось, жила неподалеку от дома Грикора Самвеляна. Андрей постучал; она тут же появилась в окне меж двух горшков с цветами.

— Простите, — сказал Андрей. — Вы, кажется, жаловались, что этот мальчик помешал вам спать сегодня ночью?

Увидев незнакомого городского милиционера, старушка смутилась. Одно дело — поругать мальчика, другое — вмешивать милицию. Что уж такого особенного — помешал спать!

— Нет, я не жалуюсь, — оправдывалась она. — Зачем жаловаться? Просто я говорю, что нет покоя с тех пор, как мальчишки этими ходулями занялись. — Она обернулась к Карлосу: — Ночью, чтоб ты знал, хороший молодой человек должен спать, вот что!

Карлос во все глаза смотрел то на нее, то на Андрея.

— Еще раз простите, — допытывался Андрей, — вы уверены, что это было именно сегодня ночью? Вот мальчик отрицает…

— Как же отрицает! Я всегда около трех часов просыпаюсь. Да он не один был, с ним еще товарищ пришел. — Она погрозила пальцем мальчику: — Кто это был с тобой?

Карлос фыркнул.

— Видите, еще смеется!

Андрей взял мальчика за руку и отвел от окна.

— Вы его не очень строго! — крикнула вслед старушка. — На первый случай можно простить.

— Жалеет еще! — обиженно проговорил Карлос. Он ничего не понимал и вопросительно глядел на Андрея.

— Видишь ли… — Андрей нерешительно помялся. — Уж не знаю, говорить тебе или нет…

— Не доверяете?

— Как можно не доверять! Просто мал ты еще… Вот, видишь ли, ночью тут ходили какие-то люди на ходулях, возле дома Грикора Самвеляна. Почему ночью на ходулях? Ответ может быть лишь один: хотели прервать свой след, боялись, что их по этому следу могут найти. Кто может этого бояться? Только преступники. Правильно я рассуждаю?

Карлос слушал его, округлив глаза, еле смог кивнуть головой и прошептать: «Правильно…»

— Теперь смотри: мы пускаем собак из магазина по следу — возле большого камня след прерывается. Как говорит мой начальник, человек не может встать на камень и улететь. Имею я право предположить, что тут опять сыграли свою роль ходули? Логично это будет?

Конечно, Андрей предпочел бы, чтобы не мальчик, а взрослый, умный, рассудительный человек выслушал его и признал неопровержимыми его доводы. Тем не менее, когда Карлос с восхищением прошептал незнакомое слово «логично», Андрей обрадовался.

— Пойдем дальше. Преступники возле большого камня встали на ходули — кто доставил им туда ходули, это другой разговор, — затем на ходулях же, прервав таким образом след, они подошли к дому Грикора Самвеляна. Тут их и увидела наша бабушка. Тебя она приняла за одного из них — простим ей эту ошибку. Но почему преступники пришли сюда? Им нужно бежать, скрываться, а они ходят по селу. Для чего такой риск? Затем возле дома Грикора Самвеляна один из них, а может, и оба временно бросают ходули. Иначе Маузер на подходе к дому не смог бы почуять их след! Для чего же они это делают? В чем разгадка? Опять ответить можно только одно: преступники явились со специальной целью запутать розыск — навести подозрение на другого человека, на невиновного, но на такого, которого легко заподозрить. Короче сказать, это именно они подложили секиру под крыльцо.

— Значит, дядя Грикор не виновен? — быстро спросил Карлос.

— Да, я думаю, что он не виновен. Мы с тобой, — торжественно проговорил Андрей, — можем восстановить честное имя человека!

— Пойти сказать ему?

От такого внезапного предложения Андрей даже вздрогнул.

— Да ну тебя! Ты все дело испортишь. До поры до времени никто ничего не должен знать. Вон ты какой нетерпеливый!

Карлос смутился.

Они стояли теперь на холме за селом. Слева от них бушевала на камнях речка. Если взглянуть направо, то можно было увидеть магазин, а за ним большой камень, возле которого прерывался след.

— Ну, дальше ты со мной не ходи! — приказал Андрей. — И смотри никому ни слова!

— Вы рассердились? — Карлос печально опустил голову.

— Нет, что ты! — Андрей пожал ему руку. — Просто тебе не нужно со мной идти. Это может оказаться опасным.

Видимо, этих слов не стоило говорить. У мальчика блеснули глаза.

— Вы идете искать преступников?

— Да, я попытаюсь. Старушка говорит, что видела их около трех часов ночи. Вряд ли в такое время — до рассвета уже было недалеко — они рискнули бы идти, скажем, в Ереван. Ведь они понимают, что, как только преступление обнаружится, первым делом сообщат на все дороги, связывающие ваше село с городом. Машины у них не было — пришлось бы топать по дорогам пешком, что для них особенно опасно… Потом, еще одна странная вещь: грабители берут двадцать тысяч и не брезгают захватить из магазина две бутылки водки. Не в город же им нести эту водку! С другой стороны, не захотят же они после такого дела пускаться в дорогу пьяными! Вот одно к одному — и выходит, мне думается, что они всё еще скрываются где-то здесь. Располагают пересидеть день в каком-нибудь укрытии, а к вечеру спокойно унести ноги. Ну, а где лучше можно спрятаться, чем в этих пещерах? — Андрей махнул рукой в сторону горного склона, изрытого отверстиями.

— Я пойду с вами! — загорелся Карлос.

— Ни в коем случае. Ты только покажи мне, где можно перейти вброд эту речку. Понимаешь, я думаю, что, подложив секиру под крыльцо, преступники снова встали на ходули, а когда перешли реку, ходули бросили. Значит, Карай сможет их почуять. Вот я и собираюсь поискать их следы.

Карлос повел его вдоль берега.

Река кипела и пенилась. Она была неглубока, но вода скатывалась по камням с такой быстротой и силой, что могла сбить человека с ног.

— Вот здесь мы всегда переходим.

Русло загораживал огромный плоский камень, оставляя для прохода воды лишь узкую, но очень глубокую канавку вдоль левого берега. По камню можно было пройти, почти не замочив ног, а перепрыгнуть канавку мог любой подросток. Карай без колебаний ступил на камень и первым оказался на другом берегу. Андрей последовал за ним и помахал Карлосу рукой.

Вдоль берега шла полоса выгоревшей от солнца травы. Андрей осмотрел место возле перехода — может быть, где-нибудь здесь спрятаны ходули? Он ничего не нашел и пустил Карая на свободный поиск.

Карай пошел виражами, как идет охотничья собака по перепелиному полю. Вдруг он остановился, осторожно принюхался к траве. Шерсть у него стала вздыматься от загривка до хвоста. Уткнув нос в траву, он потянул вперед с огромной силой. Теперь Андрей уже не шел за ним, а бежал. Они выбрались на горную тропинку. Тут Андрей обернулся и увидел приближающуюся черную фигуру. Их догонял Карлос. «Вот мальчишка!» — с досадой подумал Андрей и придержал собаку.

— Что тебе надо? — вполголоса спросил он, когда Карлос подбежал ближе.

Мальчик виновато отвел глаза в сторону.

— Я нашел… — проговорил он, с трудом переводя дыхание, — вот это… было в воде, возле камня, где переход. Я подумал, что вам нужно об этом знать…

Он протянул Андрею круглую палку — обломок ходули. Виднелись даже следы, где к палке была прикреплена перекладина. Вон оно что! Перешли речку, изломали ходули и побросали обломки в воду. Ищи, мол, теперь ветра в поле…

— Рассказывай! — сурово сказал Андрей. — Из-за этого ты меня догонял? Ты просто решил, что это дает тебе возможность пойти вместе со мной!

Карлос не стал отпираться. Он умоляющими глазами посмотрел на Андрея:

— А что будет, пойду, да?

Андрей только рукой махнул.

Карай, тихонько повизгивавший от нетерпения, снова потянул вперед по тропке. Он вел с такой уверенностью, будто уже не раз бывал здесь и все знал заранее. Показались первые пещеры. Карай без колебаний миновал их. Видимо, следы говорили ему все, что требовалось знать.

Андрей на ходу принялся доставать из кобуры пистолет, переложил его поближе — в правый карман. Во время предстоящей встречи могли случиться всякие неожиданности.

— Тихо, тихо! — уговаривал он собаку.

Карлос, казалось, был готов ко всему. В руке он все еще держал обломок ходули и воинственно им размахивал.

В пещерах, конечно, темно. Андрей достал карманный электрический фонарик. И, когда Карай прямо с ходу завернул в круглое отверстие одной из пещер — к счастью, достаточно высокое, — Андрей включил свет. Пес втянул его в пещеру, словно на вожжах. Заметались тени на каменном полу, послышался яростный лай, испуганные голоса. Андрей отпустил поводок.

В пещере было двое людей. Один лежал на земле, другой, прижавшись к стене, размахивал ножом. Они, очевидно, только что проснулись. Нападение застало их врасплох.

— Бросай нож! — крикнул Андрей. Он больше всего боялся, как бы Карай не напоролся на лезвие.

Но недаром он так тщательно учил Карая всему тому, что предписано знать служебной собаке. Карай прыгнул вперед и своими безжалостными клыками захватил правую руку преступника, прежде чем она успела нанести удар. Финский нож упал на камни.

— Выходите! — скомандовал Андрей. Он подобрал поводок и с трудом оттянул назад разъяренную собаку. При этом он одновременно увидел две вещи: человек, лежащий на земле, потянулся рукой за ножом; Карлос бросился к нему и выхватил нож из-под его руки. — Молодец! — сказал Андрей, нахмурившись. — Спасибо тебе, но больше никогда так не делай…

Карай все еще рвался у него из рук и лаял.

— Встать на ноги! — приказал Андрей. — Смотри, не то собака за тебя возьмется… — Он подождал, пока человек поднялся с каменного пола. — Теперь выходите на волю. Руки держать над головой.

Он пропустил вперед Карлоса, затем вышел сам и стал у отверстия, держа пистолет наготове.

Задержанные им люди опасливо поглядывали на собаку. Один из них — с черными усиками на широком лице и с каким-то нелепым подобием бакенбардов — был в приплюснутой кепке и в новеньком черном костюме. Андрей внимательно вглядывался — нет, он не знал этого человека. Зато другой — маленький ростом и тоже с усиками, с густыми жесткими волосами над низким лбом — показался ему знакомым.

— Ага, приятель! — сказал ему Андрей. — Не узнаешь? Сколько раз я тебя в милицию водил. Три года назад ты возле кино на площади вечные ручки у прохожих воровал. Теперь, значит, вот до чего дошел!

Карай зарычал, услышав негодующие нотки в голосе хозяина.

— Держи своего кобеля, — сказал человек в черном костюме.

— Оружие есть?

— Пошел ты… — отозвался маленький, заметно наглея.

Они уже переглядывались друг с другом и, видимо, что-то замышляли. Андрей взял за руку парня в черном костюме и повел в сторону, чтобы обыскать. Тот рванулся. Андрей придавил его к камню. В ту же секунду Карай ударил бандита передними лапами в грудь. Оттаскивая собаку, Андрей услышал предупреждающий возглас Карлоса и быстро обернулся. Второй бандит пытался подкрасться к нему.

— Не дури! — спокойно приказал Андрей. — Тут такой пес, что и один справится с вами двумя. Для его зубов ваших костей будет маловато…

Он быстро обыскал второго преступника.

— Что ж вы, — насмешливо сказал он, — вам двадцать тысяч мало показалось! Вы еще и на костюм позарились!

— Да будь он проклят, этот костюм! — мирно проговорил парень с бакенбардами. — Там в магазине я на гвоздь напоролся — пиджак порвал, ну, решил по дешевке переодеться… — Он подмигнул Андрею: — Тебя как зовут?

— Проводник служебной собаки.

— Нет, ты имя скажи! — вступил в разговор маленький. — Ты про Мишку-Зверя случайно не слышал?

Эта кличка была знакома Андрею, как и многим другим работникам милиции. Кличка скрывала крупного бандита, держащего под своим влиянием шайку более мелких преступников-рецидивистов. К нему тянулось много ниточек…

— Так вот, милиционер: ты учти, что мы от Мишки-Зверя работаем. Тебе лучше с нами разойтись по-хорошему. Как ты знаешь, люди один лишь раз живут на белом свете.

— Испугали! — холодно произнес Андрей. — Вот объясните-ка лучше: вы за товаром шли или за деньгами? Почему из вещей почти ничего не взято?

Бандиты переглянулись:

— Шли за барахлом. А деньги попались — и с барахлом не стали связываться. Ты ведь не следователь, зачем допытываешься?

— Много ли вы могли унести на руках! — с нарочитым презрением сказал Андрей. Он хотел заставить преступников разговориться.

— И носить бы не стали! — Парень с бакенбардами плюнул со скалы вниз. — Зачем носить? Мы не амбалы. С нами такой хозяин работал, что нашел бы тут же, в селе, куда спрятать.

— Ты помолчи! — строго оборвал его маленький.

— А что? Этот милиционер — человек свойский. Он нас отпустит. Верно я говорю?

Андрей не стал им отвечать.

— А что ж за человек с вами работал?

— Да ты его не знаешь.

— А где деньги? У него?

— Вон чего тебе надо! Денег нету.

— А кто из вас сторожа убил? — Андрей решил пока не говорить им, что дед Вахтанг жив.

Парень в черном костюме старательно разглаживал свои бакенбарды.

— Кто же будет убивать? Разве мы не знаем, что за мокрое теперь полагается высшая мера.

— Любопытный какой милиционер! — с усмешкой проговорил маленький.

Карлос стоял чуть в стороне и внимательно следил за бандитами. Он все-таки побаивался их. В руке он держал большой камень. Андрей подозвал его.

— Сходи в пещеру. Посмотри, нет ли там для нас чего-нибудь интересного.

Мальчик бросил камень и юркнул в темный проход.

— Да ничего там нету, — лениво сказал маленький. — Ну, милиционер, идти нам или как?

Андрей держал в руке пистолет.

— Охраняй! — приказал он собаке.

Карай обошел бандитов и лег в напряженной позе поперек горной тропки. Все было в порядке.

Карлос вышел из пещеры, брезгливо держа кончиками пальцев какую-то ветошь.

— Вот что я нашел, а интересного ничего нету.

Парень с бакенбардами забеспокоился:

— Гляди, что отыскал! Мой старый костюм, который порвался. А ну, давай сюда!

Карлос даже не взглянул на него.

— Разверни, пожалуйста, — попросил Андрей.

Мальчик развернул — и отшатнулся. На рукаве и правой поле пиджака были следы крови.

— На гвоздь напоролся! — с гневом сказал Андрей. — Этот пиджак — он против тебя покажет на суде… Стоять! — крикнул он, когда заметил резкое движение бандита. — Вы разве люди? В вас ничего человеческого нет! — Он снова обернулся к Карлосу. — Придется тебе обыскать карманы.

Мальчик стал выворачивать карманы пиджака. Из внутренних карманов посыпались какие-то свертки. Андрей надорвал газетную бумагу и на одном из свертков — под ней были деньги. Он снова уложил пачку с деньгами в карманы и передал Карлосу.

— Смотри, милиционер! — значительно произнес маленький.

— А ну, вперед! — Андрей поднял пистолет. — И не оглядываться! Бежать не думайте — положу на месте. Шагом марш!

Спускаться вниз по такой крутизне было труднее, чем подниматься. Шли быстро.

— Куда мы их теперь поведем? — шепнул Карлос. Глаза у него блестели, ноздри раздувались. — Это разве люди! — презрительно повторил он вслед за Андреем.

— Сдадим их на руки оперативникам из районного отделения милиции. Пусть их в город отправят…

Карай шел за преступниками, яростно рыча каждый раз, как только кто-нибудь из них пытался обернуться назад…

— Какая у вас собака! — Мальчик восхищенно качал головой.

— Ну, не завидуй! — Андрей потрепал Карлоса по плечу. — Я посмотрю, подумаю, может, смогу для тебя щенка раздобыть…

…Гости Микаэла все еще угощались шашлыком и долмой, когда Андрей подошел к ковру.

— Явился наконец! — Микаэл испытующе глядел на него. — Ну, выпить, закусить…

— Выпить и закусить можно, — согласился Андрей, но сам отклонил стаканчик, который поднес ему Микаэл. — Вот ведь как случилось, — говорил он и все время глядел на Микаэла, — пришли грабители в магазин, думали товаров набрать и укрыть в знакомом доме поблизости. Пришли, а в магазине наткнулись на деньги. Почему не взять деньги вместо товаров?

— Да ты выпей! — раздраженно настаивал Микаэл. — Эту всю историю мы знаем.

Андрей снова отвел его руку со стаканчиком.

— Сторожа хотели убить, потому что честный человек, мог бы оказать сопротивление. Для чего жалеть старика? А к большому камню были заранее принесены ходули… Вот хотелось бы узнать, кто это принес туда ходули? — Андрей обратился прямо к Микаэлу: — Как вы думаете?

— Что ж мне об этом думать, — угрюмо отмахнулся Микаэл. — Пусть об этом Грикор Самвелян думает.

— Нет! — Андрей поднялся с места и схватил Микаэла за руку. — Теперь уж тебе не выкрутиться, не свалить свою вину на другого…

Через полчаса Андрей заводил свой мотоцикл во дворе сельсовета. Геворк стоял рядом и курил папиросу.

— Видишь ли, — говорил Андрей, — все было так запутанно, что я решил: путает опытный человек, который знает, как оберегаться от сыскной собаки. А кто здесь это знает? Только Микаэл. Но это было лишь подозрение, а на правильную линию меня навели ходули, которые я увидел у сына Микаэла. Для чего подростку две пары ходуль, когда он и на одной как следует ходить не умеет? Ну, я улучил момент, спросил у мальчика, а он отвечает: «Папа много ходуль сделал, но мне только две пары дал». Дальше уж клубок сам стал разматываться. Бандиты эти, видишь ли, они давно поддерживают с Микаэлом связь. Кто знает, сколько у них совместных преступлений сделано… Такие, как Микаэл, любят загребать жар чужими руками.

— Почему ты раньше мне этого не рассказал? — сухо спросил Геворк.

— Ну, тогда я и сам не все знал. Были только некоторые соображения. И ты разве давал говорить?

Андрей наконец завел мотоцикл, но тут же выключил мотор. Было еще одно дело, которое он решил выполнить, прежде чем уедет из села. Он вышел за ворота. На улице, под тенистым деревом, сидели мальчики.

— Карлос! — крикнул он. — Вот не хотел уезжать, пока с тобой не попрощаюсь. — Он подошел ближе. — Спасибо за помощь!

Карлос даже побледнел — он не ожидал такого признания своих заслуг в присутствии чуть ли не всех мальчишек села.

— А будет то, что вы обещали?

— Обязательно! Пришлю тебе хорошего щенка. Вырастет — станет не хуже Карая. И книгу пришлю, как его надо выращивать и воспитывать. А ты мне пиши!

Он обнял мальчика. Потом откозырнул всей компании и пошел во двор сельсовета. Тут он сел за руль, приказал Караю прыгнуть в коляску.

— Так, — сумрачно проговорил Геворк, как только увидел его. — Ты у меня подучился, теперь, выходит, мне начинать у тебя учиться… — Он не выдержал этого тона и легонько ткнул Андрея в грудь кулаком. — Молодец! Честное слово, молодец!

Андрей смутился, стал шарить по карманам. Вот не вовремя куда-то пропали папиросы…

— Ну, поехали, — сказал Геворк.

И два мотоцикла с колясками, в каждой из которых сидела собака, выехали из села на шоссе.

— Из этого дела надо извлечь уроки, — говорил на следующий день капитан Миансаров на собрании проводников служебных собак своего питомника.

Собрания устраивались раз в неделю и, так же как на заводах и в учреждениях, именовались «производственными совещаниями».

Капитан Миансаров строго оглядел всех присутствующих, а их было здесь немало: двенадцать испытанных проводников служебных собак — начиная с самого юного, младшего лейтенанта Ашота Енгибаряна, и кончая самым пожилым, сорокашестилетним капитаном Хореном Топчибашевым. Он остановил взгляд на Андрее.

— Лейтенант Андрей Витюгин подошел к этому делу ответственно и умно! — Это была высшая похвала в устах капитана Миансарова. — Лейтенант Витюгин не удовлетворился выводами, которые лежали сверху, а, словно бурав сквозь дерево, начал пробиваться вглубь… — Миансаров перевел свой строгий взгляд на Геворка, — чего, к сожалению, нельзя сказать о старшем лейтенанте Геворке. Этот вел себя так, будто очень стремился получить от меня дисциплинарное взыскание! Как это не выслушать совета или мнения своего товарища, хотя бы он даже был младше тебя по званию! Неподобающее для офицера милиции самомнение и чванство! А результат? Офицер чуть было не подтвердил ложное обвинение!

Оба — и Андрей и Геворк — сидели, низко склонив голову: один от смущения, другой от стыда.

— Ну, перейдем к более серьезным выводам, — сказал начальник. — Хотелось бы спросить у Андрея Витюгина: понимает ли он, по каким следам шел вчера?

Андрей поднялся. Он не любил выступать на таких собраниях. Но уж тут ничего не поделаешь, надо было говорить.

— Я навел справки насчет этого Микаэла, — сказал он, — и вот я узнал, за что он был отчислен из милиции. Оказывается, он использовал свою милицейскую форму — и если видел, что где-нибудь стоит очередь за дефицитным товаром, так все брал без очереди: например, новейшие радиоприемники — на них всегда большой спрос. И тут же перепродавал с выгодой. Начал с малого, а потом приловчился спекулировать. Его выгнали с работы. В селе он тоже жил так, чтобы урвать лишнее, поживиться за счет чужого труда. Некоторые там были ему деньги должны. Он стремился советских людей опутать копейкой. И вот он из-за своего корыстолюбия докатился до злостных преступлений. Так что теперь одним преступником будет меньше…

Капитан Миансаров одобрительно кивнул.

— И это еще раз подтверждает, — сказал он, закрывая собрание, — что каждый проводник служебно-розыскной собаки — хотя люди о нем почти ничего не знают — тоже работает для нашего будущего.

4. Свободный вечер

Мне давно уже хотелось побывать на одном из производственных совещаний, которые раз в неделю проводились в питомнике. Надо было получить разрешение от капитана Миансарова. Андрей обещал это устроить. Но ждать мне пришлось довольно долго.

Обычно дня не проходило, чтоб Андрей не забежал ко мне. Вдруг он пропал — не появлялся почти неделю. Я звонил по телефону в питомник, все не мог его застать. Наконец, по моей просьбе, к телефону подозвали Геворка.

— Жив и здоров твой Андрей, — сказал Геворк. — Скоро увидитесь. Чем дольше разлука, тем радостней будет свидание…

Андрей пришел в пятницу после обеда. Было в нем что-то необычное. Он похудел, скулы выдавались еще больше, чем всегда. Мне бросился в глаза его галстук — красный с зелеными разводами. Он не терпел никакой стесняющей одежды, но нацепил в эту жару костюм из желтоватой китайской чесучи, туго зашнуровал белые туфли из лосевой кожи.

— По какому это поводу ты нарядился? — спросил я.

Он покраснел.

— Разве нехорошо? — проговорил он, выкатывая свои и без того выпуклые глаза. — Не всегда же ходить по казарменному…

— Да уж чего лучше! Поставить тебя на витрину, под стекло: образцово-показательный, милиционер Андрей Витюгин в час заслуженного отдыха… — Я был сердит и потому дразнил его. — Где ты пропадал?

Андрей внимательно рассматривал себя в большом зеркале.

— Имел пять суток домашнего ареста, — сообщил он как бы между прочим, протирая одеколоном порезанную во время бритья щеку.

— За что?

— За очеловечивание собачки, — объяснил он очень серьезно. — Правильно дали. Что правда, то правда — я Карая иной раз балую… — Он критически прищурился. — Слушай, нет ли такого способа завязать галстук, чтоб он не топорщился?

Я стал перевязывать ему галстук.

— Ты свободен сегодня вечером? — спросил он. — Не сможешь ли пойти со мной в одно местечко?

Я был свободен. Кроме того, я всегда любил ходить с ним, особенно если мы брали с собой Карая. Но меня интересовало, куда мы пойдем.

— Тут близко, — ответил он неопределенно. — Хорошо будет, если ты переоденешься. У тебя есть, кажется, белый костюм?

— У меня есть белый костюм, — сказал я. — У меня есть десяток галстуков, и среди них можно даже найти красный с зелеными разводами. Но в такую жару я ничего не надену, кроме рубашки с открытым воротом. И если в таком виде я тебе не подхожу, то ты можешь не брать меня с собой.

Он задумчиво посмотрел на меня, потрогал рукой подбородок.

— Ладно… — Удивительно покладистым он был сегодня. — Надень свою рубаху с открытым воротом. Только, если возможно, поскорее. Мы должны еще зайти на часок в питомник. Капитан Миансаров разрешил тебе присутствовать на производственном совещании. Услышишь, как меня будут ругать…

Вопреки ожиданию, на производственном совещании Андрея не ругали. Капитан Миансаров сказал только, не называя фамилий, что в последнее время отмечены случаи неправильного отношения проводников к служебным собакам. Если это не пресечь, то собака в трудную минуту может подвести своего хозяина. Затем он начал разбор дела, которое в питомнике считалось крупной победой. Героем дня оказался младший лейтенант Ашот Енгибарян, получивший по приказу благодарность и денежную премию.

Коротко говоря, дело сводилось к следующему. На одной из окраин города был обворован ювелирный магазин. Кражу обнаружили только утром. На розыск прибыл из питомника младший лейтенант Енгибарян со служебной собакой Русланом.

Следы преступников привели на вокзал и затерялись на перроне. Енгибарян пришел к выводу, что грабители уехали из Еревана по железной дороге. На этом он мог бы приостановить поиск — раз следы прерывались, то собака становилась бесполезной. Преследование грабителей надо было передать в руки других оперативных работников милиции.

— Но младший лейтенант Енгибарян, — торжественно провозгласил капитан Миансаров, — наш Ашот Енгибарян не склонил голову перед трудностями! У него возник остроумный план. «Преступники далеко не уехали», — решил он, и у него были основания так думать: ограбление носило случайный характер, потери ограничивались сравнительно небольшой суммой. Вряд ли так действовали бы преступники, намеревающиеся уехать в дальние края. А раз так, раз преступники находятся поблизости, то собака должна их отыскать!

Ашот Енгибарян начал осматривать все пригородные поезда, которые возвращались из рейса на станцию. Он переходил с Русланом из одного вагона в другой, и всюду Руслан искал потерянные следы. В первый день не удалось добиться успеха. А чем больше проходит времени, тем собаке работать труднее — ведь следы выветриваются.

Но на второй день утром Руслан в одном из только что прибывших вагонов подал голос. Он почуял след преступников. Теперь часть дела была сделана. Однако оставалось самое трудное — выяснить, на какой станции сошли преступники. Ашот Енгибарян поехал на машине вдоль железнодорожной линии. На каждой станции, на каждом полустанке он выводил Руслана и, покружив в тех местах, где люди обычно сходили с поездов, ехал дальше. Следов пока что не обнаруживалось. А на беду начался дождичек. Для розыска это горе — дождь ослабляет запахи.

По счастью, на ближайшей станции Руслан, выведенный из машины, зарычал. Вот он, след! Руслан повел своего хозяина к пустующему строению. И накрыли преступников в тот момент, когда они чувствовали себя в полной безопасности.

— Вот что значит разумно подойти к делу, — заключил капитан Миансаров.

Ашот Енгибарян стал говорить, что именно капитан помог ему разработать весь план. Но Миансаров, махнув на него рукой, уже читал приказ о награждении проводника служебной собаки младшего лейтенанта Енгибаряна премией за проявленную смекалку.

…— Теперь пойдем за мной, — предложил Андрей, когда мы оставили за собой ворота питомника.

Мы шли по улице, и я задавал бесчисленное количество вопросов, а Андрей отвечал на них то утвердительным, то отрицательным покачиванием головы. В результате такой содержательной беседы мне удалось выяснить, что мы идем в дом, где живет девушка, которую я немного знаю.

— Кто такая?

Нет, заранее объяснять не стоит. Как только я увижу ее, так сразу вспомню, потому что, кто ее хоть раз видел, тот никогда не забудет.

Затем выяснилось, что и сам Андрей идет в этот дом впервые, хотя с девушкой он очень хорошо знаком. И вот для чего я ему нужен: если там присутствует кто-нибудь из родни, я должен поддерживать разговор с тетушками и дядюшками и постараться произвести на них хорошее впечатление. Андрей один среди чужих всегда чувствует себя неловко. Если же там никого нет, то я должен сейчас же уйти. Быть может, там произойдет объяснение, которое переменит всю жизнь Андрея.

— Ах вот как! — воскликнул я тоном глубокого изумления. — Как бы это узнать, что за перемены такие готовятся?

Он искоса взглянул на меня, хмыкнул, и мы пошли дальше по улице.

На людном перекрестке шла бойкая торговля цветами. Андрей остановился. Старичок продавец держал свой товар в оцинкованном ведре с водой. Андрей с глубоким презрением осмотрел все эти яркие букетики и, видимо, ни один из них не счел достойным внимания. Он снова хмыкнул. Мы решительно зашагали дальше по улице, застроенной новенькими особняками. Но через несколько секунд он остановился.

— Знаешь что, — попросил он, — купи какую-нибудь из этих штук, что плавают там, в ведре…

Над влюбленными всегда почему-то принято подшучивать. И я не видел причин изменять эту традицию.

— Может быть, все ведро возьмем?

Он испытующе взглянул на меня, так как принял мое предложение всерьез.

— Нет! Зачем нам целое ведро? Достаточно будет одного или двух букетов.

Когда я принес цветы, он не сделал никакой попытки взять их.

— Ну уж нет! — возмутился я. — Твои цветы, ты и неси…

Он вошел в парадное, завернул цветы в газетный кулек и понес его так, как носят семечки или конфеты.

Чем дальше мы продвигались по этой улице, застроенной одноэтажными и двухэтажными коттеджами из розового вулканического туфа, тем Андрей становился озабоченнее.

— Слушай, Костя, — сказал он хмуро, — ты, конечно, очень остроумный человек, и все такое. Но в том доме, куда мы идем, твое гениальное остроумие может не понравиться. Так ты уж будь, пожалуйста, как все люди, — закончил он язвительно.

Я вздохнул и пообещал.

— Мне будет трудно, — сказал я, — сдерживать свою гениальность, но я постараюсь. Твоя девушка, — сказал я смиренно, — видно, очень уж требовательна, если ей могут не понравиться мои шутки.

— Требовательна! — воскликнул он с негодованием. — Пожил бы ты так, как живет она! Ей со всех сторон достается. Прошлой осенью у нее родители умерли, так она оставила медицинский институт и пошла работать.

— Могла бы и учиться, если б захотела. Там дают стипендию.

— Ты же не знаешь, — у нее на иждивении брат. Она его воспитывает. Пусть брат кончит школу, поступит в вуз, тогда и она возобновит учение. Можешь представить себе такую самоотверженность?

— Нет, нет, не могу, — сказал я.

Андрей с подозрением взглянул на меня. Но, начав говорить на эту тему, он уже не был в состоянии остановиться. Он с восхищением покрутил головой.

— Ну и брат у нее!.. Этот парень, я тебе скажу, — он свое возьмет. Академиком будет.

— Ты знаешь его?

— Нет, она рассказывала. В уме какие хочешь числа множит, стихи сочиняет. Голова у него, дай бог!

— Да, — сказал я, — каждому бы такого родственничка…

Он бросил на меня быстрый взгляд — и умолк.

Мы подошли к розовому домику, — он стоял за железной оградой, заслоненной деревьями.

— Здесь?

— Да, это здесь! — торжественно проговорил Андрей.

— «Привет тебе, приют священный…» — запел я.

— Слушай! — Андрей с сомнением взглянул на меня. — Может быть, ты вообще не пойдешь? Возвращайся-ка лучше домой.

— Нет уж, извини! — возразил я с возмущением. — Человека вытаскивают из дома, заставляют одеваться, бриться. А теперь — «иди домой»! Где ж справедливость?

— Ладно, — угрюмо согласился Андрей. — Я так просто сказал. Пойдешь. Только веди себя сколько можешь прилично.

По чистенькой деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. Андрей долго рассматривал дверь и улыбался. Звонок был на виду, на своем обычном месте, а мой друг все не мог найти его. Тогда я протянул руку и нажал кнопку. Андрей нахмурился.

За дверью послышались громкие голоса, потом прозвучали легкие шаги. Нам открыли. На пороге стояла черненькая девушка — черные волосы, черные глаза, смуглое лицо, белым было только ее платье. Конечно, я сразу узнал ее. Это была моя спутница по прошлогоднему переходу через гору Капуджих — Ева Жамкочян. И она меня узнала. Я хотел было сказать что-нибудь веселое: мол, гора с горой не сходится, а турист с туристом обязательно сойдутся. Но в этот миг я заметил кое-что — и сбился. Во-первых, я заметил, что у Евы заплаканные глаза, а лицо смущенное и растерянное; во-вторых, что Андрей глупо улыбается и излучает сияние и потому не может увидеть и понять, что мы пришли не вовремя. Он неловко разрывал кулек, пытаясь достать свои цветы, но я остановил его.

— Кажется, — сказал я, — нам лучше явиться в другой раз…

Андрей с великим удивлением уставился на меня.

— Нет-нет, — проговорила Ева, — вы останетесь. Но у нас случилась беда. Бывает горе, бывает простая неприятность. У нас — неприятность… — Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрогнули. — Нас обокрали.

В то время я, обогащенный рассказами Андрея, считал себя специалистом по раскрытию всякого рода преступлений.

— Ну, если так, — снисходительно сказал я, — то мы обязательно войдем.

Ева привела нас в большую круглую комнату. На стенах висели ковры. Тут толпилось много людей — видимо, соседи. На все лады обсуждалось происшедшее событие.

Кража была довольно серьезная и, главное, непонятная. Днем в доме производилась уборка. Вещи вынесли в коридор. И вот отсюда, из коридора, воры похитили два чемодана с платьями, бельем и отрезами материи. Самое странное заключалось в том, что Ева все время держала дверь на запоре, замок оказался целым, а никто из посторонних в квартиру не заходил.

— Здесь, наверняка, отмычка поработала, — говорили соседи. — Надо было вам сделать цепочку, как у нас сделано.

— Никакая цепочка не поможет, если нет у людей осторожности, — говорили другие. — Как же это вы не услышали? Ведь, главное, все дома были!

— И откуда берется это жулье? — возмущался инженер, которого я сразу узнал: он часто печатал статьи в нашей газете. — Ведь это не от нужды. Работы сколько угодно. Мы вот строим гидроэлектростанцию, так можем принять хоть сейчас тысячу человек. И специальность даем, обучаем… — Он повторял это, переходя от одной группы к другой.

Соседи оценивали стоимость похищенного имущества. Пропало все лучшее из того, что оставили Еве и ее брату их покойные родители.

— Ничего, ничего, это не так важно, — говорила Ева и храбро улыбалась. — Это не горе, это только неприятность.

Я принялся разглядывать присутствующих. У окна стоял сутулый юноша лет семнадцати-восемнадцати. Двумя пальцами он неумело прижимал к черным тонким усикам папиросу, то и дело ладонью приглаживая длинные волосы, расчесанные на пробор. На мизинце левой руки он носил красный наперсток. Я показал Андрею на этот наперсток. Андрей недобро усмехнулся:

— Ноготь, значит, отращивает. Красоту находит в том, чтоб у него ноготь на мизинце был длиннее, чем у других людей. Это же стиляга! Посмотри на его ботинки… — Ботинки этого юноши возвышались на подошве толщиной в два пальца и были разукрашены немыслимыми узорами. — Посмотри на эти усики! — пробурчал Андрей.

Усики были как две ниточки с черной катушки.

Ева увидела, что мы разглядываем юношу, шепнула:

— Это мой брат.

Андрей с удивлением переспросил:

— Вот этот?

— Да, это Арсен. Я потом вас познакомлю.

Мы с Андреем переглянулись, помолчали.

— Так, — сказал Андрей. — Хотелось бы в точности узнать, что же все-таки украдено?

Выяснилось, что Арсен, перед тем как вытащить чемоданы в коридор, достал из них, по счастью, два отреза. Эти отрезы были предназначены ему на костюмы. Таким образом, в чемоданах остались главным образом вещи Евы.

— В театр не в чем будет зимой пойти, — сказала Ева с деланно беспечной улыбкой и пожала плечами.

Кто-то из присутствующих посоветовал вызвать сыскную собаку.

Арсен пренебрежительно усмехнулся:

— Стоит ли? Эти собаки ничего не находят. Но за вызов, говорят, надо очень дорого платить. — Он стряхнул пепел и развинченной походкой пошел к столу, чтобы бросить окурок в пепельницу. — Кража — не смерть, — сказал этот юнец с мудрой усмешкой. — Переживем и забудем.

Он явно старался казаться старше своих лет.

— Нет, мы все же попробуем поискать, — мягко проговорил Андрей. — Вот я сейчас приведу собаку…

— Позвольте! — высокомерно возразил юноша. — Я не знаю, кто вы и что вы… Но дайте уж хозяевам самим распоряжаться в своем доме! Я вовсе не хочу, чтобы Ева из своего заработка платила за эту бесполезную собаку. Можно подумать, что она очень много зарабатывает!

— Платить ничего не придется! — отрезал Андрей и потянул меня к выходу.

Мы быстро прошли к трамвайной остановке.

— Что-то по твоим рассказам я себе этого братца совсем иначе представлял, — говорил я, едва поспевая за Андреем. — Во-первых, выглядит старше, чем я думал…

— Ты по внешности не суди. Мальчишки всегда прибавляют себе солидности.

— Ноготь отращивает в наперсточке… Это уж, знаешь, не внешность, а характеристика!

— Мы в такси сядем! — оборвал меня Андрей и жестом подозвал свободную машину, которая проезжала мимо.

Через двадцать минут мы уже ехали обратно. На этот раз с нами был и Карай, удобно расположившийся на мягком сиденье. При всей суровости режима, существовавшего в питомнике, при всех спартанских принципах тамошнего собачьего воспитания этот пес умел ценить комфорт…

Возле розового домика нас поджидал Арсен. Он по-прежнему неумело прижимал к черным усикам папиросу.

— Одну минуту, — сказал он и с опаской поглядел на Карая. — Собака не кусается?

— Не надо трогать — не укусит.

Арсен отодвинулся подальше.

— Только что я узнал от Евы, что вы работаете в собачьем питомнике, — объяснил он. — Но Ева не может принимать от вас такие услуги. Сколько это будет стоить? Может быть, слишком дорого?

— Это ничего не будет стоить.

— Почему? Назовите цену! Я или заплачу, или откажусь.

Андрей засмеялся и направился в дом. Юноша шел сзади, пожимая щуплыми плечами.

— Ты лучше думай о том, как облегчить поиск, — говорил ему Андрей, поглядывая через плечо назад. — В коридоре, наверно, натоптали так, что и след не возьмешь…

— Да, там натоптано, — согласился Арсен. — А что, разве такая собака не умеет искать в людных местах?

— Ну, труднее, меньше шансов на успех, — сказал Андрей. — Ты давно куришь? — вдруг спросил он.

Юноша высокомерно усмехнулся:

— Курю…

— Нет, я потому спрашиваю, что не получается у тебя. Даже и держать папироску как следует не умеешь. И вредно это в твоем возрасте. Сколько тебе лет?

— «Моя милиция меня бережет»! — враждебно сказал Арсен.

— Ты не сердись. Ноготь этот длинный, он тебе для чего нужен? — Андрей насмешливо прищурился. — Может, скажешь — для занятий?

— Да, ноготь, представьте себе, мне нужен для занятий.

— Ботиночки тоже у тебя… — Андрей покрутил головой.

— Да, и ботиночки у меня есть, это вы правильно заметили, товарищ милиционер!

Андрей уловил в его голосе вызывающую интонацию, нахмурился.

Мы вошли в дом. Все притихли, когда появился Карай. Ему торопливо уступали дорогу, а он словно и не замечал людей.

Ева, округлив глаза, показала нам место в коридоре, где стояли украденные чемоданы. Карай уже понял, что предстоит работа. Всегда в таких случаях им овладевала целеустремленная сосредоточенность, он переставал суетиться и даже по сторонам не глядел. Что ему теперь до людей, до вкусных запахов, до незнакомой обстановки! Он только терся рыжеватым боком о ногу хозяина, чтобы обратить на себя внимание: не пора ли начинать работу? Андрей подвел его поближе и приказал взять след.

— Эти собаки не очень-то находят, — произнес вдруг Арсен. Он стоял у окна и усмехался. — И даже они часто ошибаются. Смешно было бы, чтобы она нашла. Она просто кинется на первого попавшегося — вот и вся ее работа.

— Ну, посмотрим, — добродушно отозвался Андрей. Он любил, когда перед началом работы ему предсказывали неудачу. Торжество было тем сильнее, чем больше выражалось перед поиском сомнений и недоверия.

Карай потянул носом и забеспокоился.

— Откройте дверь! — попросил Андрей.

Дверь открыли, но это оказалось излишним. Карай не пошел к выходу. Он повертелся на месте, внезапно с грозным рычанием набросился на Арсена и загнал его в угол. Только туго натянутый поводок спас юношу от этой яростной атаки. Карай повернул к хозяину свою острую морду, как бы говоря: «Вот я сделал свое дело — нашел преступника. Бери его, хозяин! А мне дай сахару…» Так уж повелось, что после каждого удачного поиска Андрей подкармливал его сахаром.

Я никогда еще не видел Андрея таким сконфуженным. Он тянул к себе поводок и ни на кого не смотрел. Но даже и теперь он не ударил собаку, как это делают некоторые проводники в минуту злости. Он только подтянул Карая к ноге и шепотом приказал ему:

— Молчать!

Арсен словно прилип к стене. Он был возмущен до предела. И, хотя его папироса упала на пол, он все еще прижимал два дрожащих пальца к своим черным усикам.

— Что же это такое! — заговорил он обиженным и совсем уже детским голосом. — В своем же доме… Уберите эту собаку! Я хочу выйти на улицу.

— Да-да! — с упреком сказала Ева. — Дайте же ему выйти. Эта собака такая страшная… Любой испугается!

— Кто испугался? — фыркнул юноша. — Я, что ли, испугался? — Он подождал, пока Андрей схватил Карая за ошейник, и после этого вышел из угла. — Подумаешь, обыкновенный глупый блохастый кобель!

Андрей молчал.

Мальчишка вышел в парадное, но я заметил, что он не спустился по лестнице, а остановился на площадке. Пришел мой черед вмешаться в это дело…

— В коридоре слишком уж натоптано, — сказал я. — Наверно, когда хозяева узнали о пропаже чемоданов, то бросались искать их и туда и сюда. Собака взяла следы последних ног, которые тут ступали. Давайте попробуем еще раз.

Андрей вопросительно взглянул на Еву. Она кивнула головой и мягко улыбнулась. Значит, не сердится! Андрей весело заговорил:

— След, Карай, след!

С величайшим рвением Карай уткнул свой мокрый нос в угол, долго принюхивался и наконец, полный решимости, обернулся к выходу. Теперь-то уж он не ошибется! Однако он не пробежал и трех шагов, вопросительно посмотрел на хозяина и вдруг принялся — не от души, а как бы нехотя, по обязанности — облаивать Еву.

— Собака безошибочно находит преступников! — насмешливо крикнул Арсен из парадного и помахал в воздухе своим красным наперстком.

Андрей только засопел, но ничего не ответил. Видимо, Ева поняла его состояние.

— Что ж такого, — ободряюще проговорила она, — мы с Арсеном все равно не надеялись вернуть то, что пропало. Пожалуйста, вы не расстраивайтесь!

— Нет, я надеялся! — с вызовом сказал Арсен. — Но теперь я перестал надеяться.

Андрей властно взял Карая левой рукой за ошейник и повел к выходу. Я шел позади и шептал:

— Неудобно! Что ж, мы так и уйдем, ничего не сделав?…

В эту минуту я чувствовал себя ответственным за все розыскное дело в нашем городе. Сам капитан Миансаров не мог бы страдать больше, чем я.

Но, оказывается, я плохо знал Андрея.

— Кто уйдет? — воскликнул Андрей, и я увидел, что в его серых глазах засветилось упрямство. — Поиск не кончился, а лишь только начинается, к вашему сведению.

Мы вышли в парадное. Я не знал, что задумал мой приятель, и собирался сойти по лестнице. Но он остановился. Тут я увидел, что он осторожно подмигнул мне. Это должно было означать, что мы с ним знаем нечто такое, чего не знает никто из окружающих. Он явно переоценивал мои силы, но я на всякий случай мигнул ему в ответ и закивал головой. Он шепнул:

— Дело, как видно, будет серьезнее, чем мерещилось вначале.

Я ничего не понимал, но все же сделал понимающее лицо и еще раз со значением мигнул: мол, я согласен, что дело будет серьезное.

Андрей приказал Караю обнюхать площадку.

— Ага! — заговорили соседи, которые все высыпали из своих квартир и, надо сказать, мешали нам, принимая слишком горячее участие в организации поиска. — Теперь-то уж пес почуял. Смотрите, как внюхивается! Ведите его, товарищ проводник, а то он новые запахи почувствует и опять собьется.

— Граждане, граждане! — укоризненно сказал Андрей. — Поверьте, что в этих делах я, хотя, может, и не на сто процентов, но все же разбираюсь. Дайте уж мне руководить служебной собакой.

Он заставил Карая обнюхать последовательно одну за другой почти все ступеньки, а сам при этом внимательно наблюдал за поведением собаки.

— Понимаешь? — спросил он у меня, когда Карай заворчал и натянул поводок.

Я все еще ничего не понимал…

Мы вышли на улицу. Карай потянул. Я думал, что нам, как всегда в таких случаях, придется бежать за ним. Но, вопреки обычаю, Андрей его сдерживал и все глядел по сторонам.

— Куда девался этот Арсен?

— Вот уж не знаю, — сказал я. — Ты лучше объясни, почему это ты так значительно глядел на меня в парадном?

— Почему глядел? — Андрей усмехнулся. — Потому что люди, которые взяли чемоданы, — они даже не заходили в квартиру. Я думал, что тебе это понятно.

— Откуда ты знаешь?

Андрей ответил серьезно:

— Это мне Карай доложил. Они стояли за дверью на лестничной площадке и ждали, пока им вынесут чемоданы.

— Кто вынесет?

— Вот это нам предстоит установить, — уклончиво проговорил Андрей и огляделся по сторонам.

Мы шли теперь мимо зеленого сквера. На нас пахнуло прохладой. За сквером начинались многоэтажные дома, магазины с зеркальными витринами. По асфальту сновали автомашины. Карай рвался вперед, но ему мешал укороченный поводок.

— Да пусти ты его, а то он след потеряет.

— Не потеряет, — возразил Андрей и опять оглянулся.

Мне показалось, что он кого-то ждет. Но кого? Может быть, он вызвал милиционера, который должен усилить нашу группу?

Тот, кого ждал Андрей, появился неожиданно. Из подъезда монументального пятиэтажного дома, стоящего за сквером, вышел Арсен и, слабо, вымученно улыбаясь, направился к нам. И следа не осталось от былой его наглости.

Я думал, что Карай опять кинется на него. Но Карай шел по другим следам и не обратил на этого мальчишку никакого внимания.

— Постойте… — Арсен несколько раз подергал тощей шеей, словно хотел проглотить непомерно большой кусок. — Дальше не ходите, пожалуйста…

— Почему же? — строго спросил Андрей, сдвинув выжженные солнцем брови.

— Я вам все объясню, но зайдемте сначала в этот подъезд. Если меня увидят с вами, это будет нехорошо…

— Пойдем, — угрюмо согласился Андрей. — Ну? — проговорил он, когда мы все оказались в недавно отремонтированном парадном, где пахло мелом и олифой.

— Вас никто не приглашал! — с ненавистью заговорил Арсен. — Вы сами навязались…

— Ты осторожнее выбирай выражения!

Карай уловил угрожающую интонацию в голосе хозяина и глухо заворчал.

— Да, да, да, вы сами навязались! — упрямо повторил Арсен, но отошел все же в сторону — так, чтобы я оказался между ним и собакой. — Вам что надо? Вы хотите сделать приятное моей сестре Еве? Так вы знайте, что если вы найдете эти чемоданы, то ей будет совсем не приятно… — Он облизнул пересохшие губы и с вызовом добавил: — И даже наоборот! Ей будет большое горе, если она узнает, как произошла кража. — Он поднял на нас глаза, в них стояли слезы. — Нету этих чемоданов, и всё! Не у вас украли. А мы с Евой это переживем. Вы в нашу жизнь не вмешивайтесь!

Я смотрел, слушал и удивлялся: вся напускная солидность слетела с Арсена. Перед нами был теперь худенький и жалкий подросток.

— Мальчишка! — гневно сказал Андрей. — Говори же все до конца. Что ты трусишь?

— Я не трус. Мне нечего говорить… И вы меня не оскорбляйте!

— Ну, слушай, я скажу! Ты открыл им дверь и передал из рук в руки чемоданы.

— Ничего подобного! — закричал Арсен.

— Ну, не ври. И знаешь, что самое противное? То, что свои личные вещи ты все-таки предварительно вытащил из чемодана. Пусть страдает сестра!.. Видишь, — Андрей толкнул меня локтем в бок, — он чувствует, что попался, так хочет свою слабость обратить в силу: не говорите, мол, Еве, ей будет горько… Вот его козырь! Папа был жив — его баловали. Как же, наследник! Мать баловала, сестра балует, жизнь за него кладет. Внушили ему, что он гений, — видишь ли, числа в уме множит! А того не видели, что он на всем свете, кроме самого себя, никого не любит. Да еще трус… Ну, говори, в чьи руки ты попался?

Арсен осторожно выглянул на улицу, потом вернулся в подъезд и сел на мраморную ступеньку широкой лестницы. Он упрямо сжал губы и отвернулся.

Меня все это возмутило.

— Вот сообщить бы об этих делах в твою школу!

— Сообщайте.

— И надо бы! Только твою сестру жалко.

— А вы не жалейте. В школе вам скажут, что это их не касается, только и всего…

Он явно наслаждался нашим замешательством.

— Почему это — не касается?

— Школа отвечает за своих учеников… — Он не торопясь закурил и выпустил дым колечком. — Я уже год не учусь. И Ева знает. Так что можете сообщать…

Андрей все теснее сдвигал свои светлые брови, скулы у него шевелились и подергивались.

— Ева бросила свою учебу ради того, чтобы ты учился, — произнес он медленно. — А ты, значит, не учишься?

— Нет. И она знает. После того как она бросила — и я бросил. Сначала ей не говорил — жалко было. А потом она узнала…

— Почему же ты не учишься?

Арсен пренебрежительно фыркнул.

— Если бы я захотел, то лучше всех учился! — сообщил он с таким видом, словно это была установленная и многократно проверенная истина. — Очень мне нужно! Может быть, я подготовлюсь и прямо в вуз поступлю.

— Да, — с горечью сказал Андрей, — ты же гений… Ну, теперь говори, с кем это ты связался.

Арсен снова поднялся, подошел к двери и выглянул на улицу. Вероятно, он увидел там что-то обнадеживающее. На последний вопрос Андрея он не стал отвечать, насмешливо посмотрел на нас и пошел по улице своей развинченной походкой.

— Стой! — приказал ему Андрей. — Вернись!

Мальчишка нагло помахал нам рукой:

— Все, что здесь говорилось, будем считать шуткой, товарищи милиционеры…

— Вернись!

Арсен продолжал идти своей дорогой.

Тогда Андрей снял поводок, и Карай в два прыжка догнал мальчишку. Пес, слегка приподнимая верхнюю губу и показывая клыки, теснил его назад к парадному.

— Возьмите свою собаку! — крикнул Арсен, отступая шаг за шагом. — Возьмите собаку! — Он вернулся в подъезд и злобно взглянул на нас.

— Тебе, видно, очень хочется попасть в милицию за соучастие в краже? — спросил Андрей.

— Нет, не думайте и не надейтесь — вы мне ничего не можете сделать! Я отдал свои вещи, а не чужие. Такой статьи нету, чтобы меня за это судить. Человек имеет право распоряжаться своим собственным имуществом.

— Видишь, — сказал Андрей, — он уже и уголовный кодекс знает, все статьи изучил! К воровской карьере готовится. Он только не понимает, что изображает из себя такого труса, какого еще свет не видел, и такого дурака, что мне даже противно на него смотреть…

— Не смотрите! — взвизгнул Арсен. — Что вы меня здесь держите? Меня только одна Ева может обвинять. А она не будет! А вас в милиции даже и слушать не захотят.

Он решительно шагнул к выходу, но Карай стал у него на пути и зарычал.

— Не торопись, — спокойно сказал Андрей.

Арсен скрипнул зубами.

— Вы думаете, я очень боюсь, что вы скажете Еве? Говорите, пожалуйста! — Он отвернулся к стене, плечи у него задергались, и он умолк.

— Попал в руки каких-то бандюг, — прежним спокойным голосом продолжал Андрей, как будто ничего не случилось. — Его повели в ресторан, разок-другой угостили. Всегда так делают. Вот, мол, какая у нас красивая и легкая жизнь. Много ли мальчишке надо? Он глуп, ему это понравилось. Стал играть с ними и, конечно, проигрался. Надо платить, а платить нечем. Вот он уже и завербован. А тут еще пригрозили, что призовут к расчету. Знают ведь, что имеют дело с трусом. Сказали: «Отдай, что есть из вещей!» Он и отдал. Так я говорю или нет? — Андрей чуть тронул парня за локоть. — Много ли проиграл?

Худенькие плечи мальчишки еще сильнее задергались.

— Ну, я и сам знаю, что правильно говорю. Сейчас плачет, а то каким наглым был! Не хотел, чтобы собаку приводили, — ведь это грозит разоблачением. «Эти собаки никогда ничего не находят»! А сам дрожит: вдруг найдет собака! Перед сестрой все-таки стыдно, перед людьми стыдно. Отец ему свое доброе имя передал, а он это имя испоганил.

— Я не испоганил! — прошипел Арсен.

— Нет? Ну, объясни, чем ты прославил это имя? Может, хорошей учебой? Или сестре помогаешь жить, работать, дом вести?

Я решил вмешаться в этот разговор:

— Оставь его. Лучше скажи, на что он мог надеяться после того, как мы привели Карая?

— А вот надеялся, что собака не найдет. Сам все время следил за нами — видит, что мы идем правильно, и дал знать своим дружкам: спасайтесь, мол, а то можете попасться!.. Эй, почему ты это сделал?

Арсен даже не шевельнулся.

— Из той же трусости! — подождав, объяснил Андрей. — Боялся — бандюги обвинят его, что он их выдал. Ему мужчиной предстоит быть, а он заяц! Ведь если он к нам вышел из этого парадного, так лишь потому, что мы очень уж приблизились к тому месту, где спрятаны чемоданы. А то бы он ни за что не вышел. И в парадное нас завел, чтобы его друзья успели перепрятать чемоданы в другое место. Ты обратил внимание, что он все время выглядывает на улицу? Это он высматривает — унесли чемоданы или еще нет? И при этом ему, молокососу, кажется, что нам ничего не понятно! Как ты видишь, теперь он опять начал наглеть. Это означает, что чемоданы уже перепрятаны.

— Это они мне так велели сделать — задержать вас… — шепотом проговорил Арсен.

Лицо у него было таким заплаканным, беспомощным, что мне на минутку стало жалко: ну ребенок, мальчишка! Но Андрей, казалось, не почувствовал никакой жалости.

— Вот мы уходим, — жестко сказал он, — вернемся с чемоданами! А ты жди нас здесь. И, если не хочешь, чтоб тебе было плохо, ни шагу из парадного!

И мы ушли. Андрей повел собаку к тому месту, где нас встретил Арсен. Тут Карай снова взял след. Я стал упрекать Андрея: уж если он знал, что жулики уносят чемоданы, чтобы перепрятать их, то надо было действовать, а не тратить время на разговоры с Арсеном.

— Ничего, — отбивался Андрей, — чемоданы от нас не уйдут!

Видимо, в нем говорило сейчас чувство мастера-виртуоза, который подчас усложняет слишком простую работу, чтобы затем сделать ее с поражающим эффектом. Капитан Миансаров называл такие поступки пижонством.

— Смотри, Андрей, — предостерег я, — как бы нам не пожалеть об этом потерянном времени.

Карай тянул нас наискосок через дорогу.

На другой стороне улицы стоял старый дом, огороженный каменным забором. Дом безусловно подлежал сносу, но пока еще жил в окружении многоэтажных зданий из розового туфа. Карай ударил передними лапами по деревянной калитке и ворвался на маленький дворик, распугав возившихся тут кур. Дворик был чисто подметен. Под тутовым деревом стояла широкая тахта, сбитая из досок. Карай кинулся к этой тахте.

Яростный собачий лай вызвал из домика хозяина — невзрачного старика с перевязанной щекой. Старик кротко осведомился, что нам здесь надо.

Андрей заглянул под тахту и выпрямился:

— Давно унесли чемоданы, которые лежали под этой тахтой?

— Какие чемоданы? — удивился старик.

— Не знаете?

— Не знаю, товарищ. Откуда мне знать?

— Не знаете — надо будет объяснить. Вот на суде вам и объяснят, что значит скрывать краденые вещи.

— Почему краденые? — заволновался старик. — Знакомые ребята принесли, положили под тахту. А я даже крышку не поднимал у этих проклятых чемоданов. Какое мне дело?

— Что за ребята? Имена давайте!

Старик смутился:

— Кто их запомнит? Может, Серен… может, Шихан… Мало ли сюда людей ходит!

— Ну, хватит! — Андрей рассердился. — Дожил до старости, а чем занимаешься — жульничеством! При этом врешь, ворюг покрываешь! Старый пакостник ты, а не человек!

— Ай, напрасно, товарищ… — Старик прикрыл глаза и замотал головой на длинной, тонкой шее. — Ай, напрасно, напрасно… Зачем обижать?

Андрей махнул рукой и вывел собаку за порожек.

— След, след, Карай! — говорил он.

И наш Карай, жадно принюхиваясь, потянул за угол, в маленький переулок. Мы побежали за ним.

— Ты не опасаешься, что этот старый жулик удерет? — спрашивал я.

— От своего дома не уйдет, — спокойно отвечал Андрей. — Ведь дом-то он с собой не унесет… Хитрый старик, да он давно у нас на примете!

Карай заскочил в проходной двор, за которым начинался огороженный пустырь. Тут должны были строить новое здание. То и дело мы натыкались ни груды камня, песчаные насыпи. Андрей кричал мне: «Не отставать!»

Но разве угонишься за Караем! Я остановился возле груды толченых камней, как вдруг увидел, что Андрей отстегивает поводок у Карая.

— Стой! — кричал Андрей.

В конце пустыря я увидел двоих людей. Каждый из них тащил по чемодану.

— Стой! — еще раз крикнул Андрей и спустил Карая.

Пес пошел крупными прыжками, пригнув к земле свою огромную голову с прижатыми к затылку ушами. Он бежал молча — так идет на задержание преступников только очень тренированная, уверенная в своих силах собака. У Карая был безошибочный прием: с разгона он бил врага в грудь или в спину могучими передними лапами, валил с ног и садился на него верхом. Тут уж он не скупился на лай, на яростное рычание…

Один из преследуемых обернулся, бросил чемодан и полез через высокий забор. Другой попытался перекинуть через забор чемодан, но не смог. Он выхватил финский нож и, держа его в зубах, тоже полез на забор. Я понял, что это значит: если Карай возьмет барьер, — а такую высоту он взял бы без труда, — его будет ждать по другую сторону забора лезвие острого ножа. Но и Андрей понял это.

— Назад, Карай! — крикнул он.

Запыхавшись, мы подбежали к тому месту, где валялись брошенные ворами чемоданы. Я заглянул сквозь щелку забора — никого уже не было видно.

— Так, — с облегчением вздохнул Андрей, — еще минутка — и упустили б чемоданы. Был бы я и вправду пижоном.

— Так и так пижон, — заявил я. — Воры-то ушли!

Он нахмурился, хотел рассердиться, но свойственная ему справедливость и на этот раз восторжествовала.

— Ну, верно, — сказал он виновато. — Вышли б мы пораньше — и захватили их. Будет мне теперь от капитана Миансарова!

— Да откуда он узнает? Ты же не на работе. И не думаешь ведь ты, что я ему расскажу!

— Нет, зачем… — Андрей мягко улыбнулся. — Я сам скажу ему!

Он взял собаку на поводок:

— Только еще не все кончено. Ты побудь здесь около чемоданов. Я скоро вернусь…

Он пришел через полтора часа — спокойный, как всегда, но растрепанный и усталый. За это время я, сидя на чемоданах возле кучи битого камня, выучил наизусть все слова и цифры, которые были написаны на моей папиросной коробке. Никакой другой литературы у меня под руками не оказалось. Я проклял все чемоданы, которые пропадают, и всех сыскных собак на свете, которые эти чемоданы разыскивают. Когда пришел Андрей, я был очень зол. Он понял это и, не дожидаясь упреков, сообщил:

— Рецидивисты. Вот в какую компанию попал этот мальчишка!

Моя злость сразу прошла.

— Ты поймал их?

— Одного задержал. Главное дело было, что мне пришлось его в отделение вести… — Он нагнулся и подхватил чемодан. — Пойдем побыстрее, а то мальчишка засохнет в том подъезде.

— Ты думаешь, что он еще не ушел?

— Не бойся. — Андрей подмигнул. — Ждет.

Арсен сидел на нижней ступеньке лестницы. Он уже не плакал, но в лице его была какая-то обреченность. Он даже не удивился, когда увидел чемоданы.

— Оставьте меня, — сказал он тихо. — Мне домой нельзя идти.

— Пойдешь, — возразил Андрей. — Ты пойдешь с нами. Поднимайся, ну-ка!

Арсен встал. Лицо его исказила усмешка.

— Вы меня еще не знаете… — начал он. — Если я что-нибудь задумал…

Но Андрей не стал его слушать. Мы пошли вперед, унося чемоданы, и мальчишка поплелся за нами.

— Я не могу идти домой! Слышите? — вдруг крикнул он. — Мне будет стыдно… соседи узнают… Вы слышите или нет?

Андрей остановился возле столба с объявлениями. Я думал, что он хочет переложить чемодан из одной руки в другую. Но он стал присматриваться к объявлениям.

— Вот! — проговорил он с удовлетворением и поманил Арсена к себе. — Вот что тебе надо!

Крупный строящийся завод извещал о наборе рабочей силы. Принимались и неквалифицированные рабочие — на заводских курсах они могли получить квалификацию.

Арсен прочитал и попытался улыбнуться.

— Это вы мне предлагаете?

— Именно!

— Что же я буду там делать?

— Как — что? Камни таскать, тачки возить, бетон замешивать. Там есть вечерняя школа. Поступишь на учебу без отрыва от производства.

— Вы что, смеетесь? — возмутился Арсен. Но, увидев недоброе лицо Андрея, умолк. — Для чего это вам надо?

— Это надо тебе, а не мне.

Арсен угрюмо пожал плечами:

— Очень уж вы распоряжаетесь…

Мы двинулись дальше. Но вскоре Андрей снова остановился. На этот раз — возле парикмахерской. Он достал пять рублей и протянул Арсену:

— Пойди постригись. Наголо. Лучше всего — побрей голову.

Арсен мрачно сказал:

— У меня есть деньги. Но я оставлю чубик спереди. Я всегда оставляю чубик…

— Нет! — непреклонно отрезал Андрей. — Все сбривай, наголо. Подожди, я вместе с тобой пойду.

И он ушел, снова оставив на мое попечение чемоданы да еще в придачу Карая. В парикмахерской он пробыл довольно долго, а когда вышел оттуда, то сообщил:

— Бреют наголо.

— Ты герой, — сказал я.

Мы не стали ждать Арсена, взяли такси и поехали. И снова Карай лег на мягкое сиденье.

Когда Ева открыла нам дверь, Андрей молча внес в переднюю оба чемодана. Мне он не доверил ни одного из них. А ведь с пустыря я нес этот тяжелый чемодан, и он даже не думал взять его у меня…

Ева что-то говорила, смеялась, звала нас пить чай. Но, оказывается, — так, во всяком случае, утверждал Андрей, — мы не могли остаться…

— Андрей, — девушка потупилась, — вы моего брата не видели?

По тому, как был задан этот вопрос, я почувствовал, что она хочет узнать больше, чем спрашивает.

— Арсена? — переспросил Андрей. — Нет, мы его не видели. Но я думаю, что скоро он будет дома. Вероятно, сейчас явится.

— Он хороший мальчик, — робко сказала Ева. — Может быть, немножко избалован…

— Да, пожалуй, что есть немного, — вежливо согласился Андрей.

Ева никак не могла успокоиться:

— Понимаете, я не хотела говорить, но я недавно узнала, что он бросил школу. — У Евы дрогнули губы. — В этом я виновата…

— Вы ни в чем не виноваты! — Андрей ласково взял ее за руку. — И все теперь будет хорошо. Ни о чем, прошу вас, не тревожьтесь…

Я оставил их. Мне пришлось довольно долго ждать Андрея в парадном. Мимо меня прошмыгнул Арсен. Я попытался заговорить с ним, он не ответил. Наконец появился Андрей, и мы — в который уже раз! — вышли из этого дома на улицу.

Андрей повертел перед моим носом красным наперстком.

— Я срезал ему ноготь! — объявил он с торжеством, как объявляют о большой победе, и бросил наперсток в урну.

— Для начала и это дело, — сказал я.

— А что! Мальчишка еще будет человеком!

5. Встреча с Эль-Ханом

Камень качнулся, осел и сорвался вниз. Он прыгал с уступа на уступ. Только и слышалось: цок! цок! Горное эхо подхватило и размножило этот звук. Уже камня и видно не было, а снизу все доносилось сухое щелканье, будто орехи падали с буфета на пол.

Карай заглянул в пропасть, попятился назад и отрывисто залаял. Этот собачий бас, который всегда вызывал довольную усмешку на лице Андрея, теперь едва слышался. Когда Карай лаял дома, в шкафу дребезжала посуда. Ева сердилась: «Оглохнуть можно из-за этой собаки!» Тут, в горах, среди скал, засыпанных снегом, басовитый лай снова напоминал беспомощное щенячье тявканье, хорошо знакомое Андрею: когда-то маленький Карайка вот так же удивленно лаял на мир, забравшись в голенище хозяйского сапога…

Андрей вытащил из кармана кусочек сахара и дал собаке. Он с удовольствием почувствовал деликатное прикосновение холодного носа к своей ладони. Карай взял сахар осторожно, не торопясь — сначала обнюхал, потом захватил зубами. Он никогда не вырывал лакомства из руки, как это делают некоторые собаки. Ева говорила, что Карай понимает приличия…

Было холодно и пустынно. Далеко внизу стояли домики научной экспедиции. Еще ниже виднелось горное озеро с необычным названием: «Черная вода», хотя оно было светлым и прозрачным. В домиках шла какая-то своя жизнь: вился дымок над крышами, пробежала повариха с ведром. Приближалось время обеда.

Андрей поежился, плотнее запахнул телогрейку. Подумать только: лето! Он потер озябшие пальцы. Какое, к черту, лето! Как бы Карай не замерз… Пес сильно вылинял перед наступлением жарких дней, выбросил весь свой подшерсток, и теперь его пробирал холод. Он прижал уши к затылку и, дурачась, принялся носиться по скалам. То и дело посматривал на хозяина: ну-ка, мол, поймай!

Сегодня утром Андрей еще и думать не мог, что окажется здесь. Человек не поспевает приспосабливаться к таким быстрым переменам. Ты уже среди льдов, а все тебе помнится жара…

Однажды Андрею пришлось лететь на самолете из Еревана в Москву. Вылетели в лютый мороз. Пассажиры прыгали с ноги на ногу, ожидая посадки. Облачка пара поднимались от дыхания над аэродромом. Спустя два часа в Сухуми, во время стоянки, пассажиры вынесли из ресторана столик прямо на поле аэродрома и завтракали под солнышком, сняв пальто, расстегнув воротники. Кругом шныряли загорелые мальчишки и разносили в корзинах лимоны и мандарины. Еще спустя несколько часов самолет сел в Харькове. В глаза бил колючий снег, ветер пригибал людей к земле, к наметанным сухим сугробам. В таких резких переменах всегда есть нечто чудодейственное. Трудно поверить, что только два часа отделяют лето от зимы.

Сейчас в голове у Андрея все копошились ленивые мысли. Что делает Ева? Судя по времени, недавно вернулась с базара, готовит обед. Господи, она же уходила на базар, когда Андрей собирался ехать на гору! Неужели это было только сегодня утром?…

Сегодня утром Андрея вызвал к себе капитан Миансаров.

— Ты здоров?

— Здоров, товарищ капитан. Что мне делается!

— Твоя собака здорова?

— Так точно.

— По моим расчетам, твой медовый месяц кончился. Сколько уже, как вы с Евой поженились?

— Двадцать три дня, товарищ капитан! — улыбаясь, отрапортовал Андрей.

— Ого, стаж! Ну, придется на время расстаться с молодой женой. Пойдешь сейчас со мной к майору.

Майор — молодой, но уже очень заслуженный человек, вся грудь в орденах — принял их сразу, хотя в приемной было много ожидающих.

— Вы здоровы? — первым делом спросил он у Андрея. — Хочу выяснить, можете ли вы выполнить трудное задание.

— Поручайте, товарищ майор!

— Вы, кажется, альпинист? Имеете навык в хождении по нашим горам?

— Приходилось, товарищ майор! И ходил по горам, и падал с гор. Все было.

— Пойдемте, товарищ Витюгин. Вас сейчас примет полковник…

В большом кабинете окна были задернуты шторами. Только маленький луч солнца проложил дорожку на желтом паркетном полу, на красном ворсистом ковре. Тут Андрей в третий раз услышал вопрос о своем здоровье — и забеспокоился. Никогда еще его не заставляли так много говорить о состоянии своего здоровья, как в это утро.

— Я вполне здоров, товарищ полковник.

— Как чувствует себя ваша собака — кажется, Карай? — чуть улыбнувшись спросил полковник.

О Карае Андрей мог говорить только с полной серьезностью. Эта тема не допускала улыбки. Андрей ответил сдержанно:

— Собака находится в удовлетворительной форме.

— Ну, прекрасно. Вам и вашей собаке, товарищ Витюгин, придется крепко поработать. Капитан Миансаров считает, что только вы сможете выполнить наше поручение. Вот видите, — полковник положил ладонь на карту, висящую на стене, — вот здесь, на склоне горы, работает в нашей республике научная экспедиция. Все это — пограничная зона. Вы представляете себе эту зону, товарищ Витюгин? Скалы, каменные осыпи, пропасти…

Отойдя от карты, полковник занял место за письменным столом и жестом приказал Андрею сесть напротив себя в мягкое кресло.

— В этой экспедиции, товарищ Витюгин, произошло несчастье: несколько дней назад пропал один из научных сотрудников. Вам на месте расскажут все подробности. Главное же в том, что найти этого человека пока не удалось. Он ушел в горы утром в субботу, а сегодня у нас, как вы знаете, среда. Вообще, человек этот, который пропал, он как будто надежный. И все же не скрою от вас, что возникли всякого рода опасения. Ну, вам не надо объяснять, что, когда человек бесследно исчезает в пограничной зоне, ничего в этом хорошего нету… — Полковник нахмурился. — В общем, вы должны подняться на эту гору, товарищ Витюгин. Вы должны осмотреть, обнюхать и, если понадобится, перевернуть там каждый камень. С пограничниками все согласовано. Побывайте и в окрестных селениях. Надо отыскать этого человека, если он где-нибудь там, — живой он или мертвый. На худой конец, вы должны нам доложить, но только со всей определенностью, что его там ни на камне, ни под камнем, ни в снегу, ни в земле, ни в воде, ни в воздухе — нигде нету. Тогда уж мы будем знать, что думать об этом деле. И на все это, товарищ Витюгин, вам дается не больше трех суток. Справитесь?

— Можно приступить к выполнению задачи? — спросил Андрей.

— Выполняйте.

Андрей еще раз взглянул на каменные нагромождения. Все было белым от снега. Тут и там, насколько проникал взгляд, высились пики, торчали скальные обломки, выставив к небу острые углы. Нет конца и края этой каменной пустыне…

— Найдем, Карай?

Пес завилял хвостом, залаял.

— У тебя всегда один ответ.

Во всяком случае, Андрей имел теперь представление о том, в какой обстановке будет происходить поиск. Он вздохнул, свистнул собаку и пошел к домикам экспедиции.

Возле первого финского домика, сбитого из узеньких белых досок, он остановился. Всего таких домиков, включая столовую и клуб, он насчитал восемь. В этом первом домике жили и работали зимовщики метеорологической станции. У входа висела табличка: «Шоссе Энтузиастов, дом N 1». Зимовщики развлекались как умели.

Андрей взошел на крыльцо и толкнул дверь. Карай последовал за ним. В маленькой комнатке, где на стенах висели наушники, а на столе были расставлены какие-то аппараты с измерительными шкалами, Андрей разыскал радиста. Карай бесцеремонно протиснулся и в эту маленькую комнату. Он привык к тому, что его везде встречают дружелюбно.

— Можно отправить радиограмму в Ереван? — спросил Андрей.

— В Ереван — пожалуйста! — Радист восхищенно покосился на собаку и сдвинул кепку на затылок. — Ему можно что-нибудь предложить? — осведомился он у Андрея.

— Попробуйте.

— А возьмет? У меня есть замечательная колбаса.

— Вот уж не могу поручиться…

Пока радист тщетно пытался соблазнить Карая любительской колбасой и сахаром, Андрей писал радиограмму. «Дорогая Ева! — начал он, но покраснел и слово «дорогая» вычеркнул. Все равно не скажешь всего, что хочется. — Получилось так, — писал он, — что я уехал, не простившись. Такая у нас служба. Ты не беспокойся, вернусь через три или четыре дня. Помни и не скучай…» Эти последние слова он опять вычеркнул. Написал: «Я буду сильно скучать» — и тоже вычеркнул. Эфир не был приспособлен для таких объяснений.

Он покусывал карандаш и страдал оттого, что не мог подобрать нужные слова. Написать, бы сто раз: «Милая, милая, милая!» Но надо писать по-деловому. «Последи за Арсеном — как бы не начал прогуливать. И пусть подаст заявление в вечернюю школу, а то как бы время не упустить…»

Теперь со всем тем, что оставалось незавершенным в городе, было покончено. Надо приступать к работе. Радист начал выстукивать на ключе свои точки и тире — радиограмма пошла в Ереван.

— У вас все время такие холода?

— Это что! — Радист распечатал папиросную коробку и предложил Андрею закурить. — У нас была настоящая буря и злой мороз был, когда пропал Эль-Хан.

— Кто пропал?

— Инженер один. — Радист чиркнул спичкой. — Этого человека, инженера, который пропал, — его имя Эль-Хан.

— Так… — медленно проговорил Андрей. — Я знал одного Эль-Хана. Маленький такой ростом?

— Точно. Маленький, но отчаянный. Я думал, что он и в воде не утонет и в огне не сгорит… А вы что, не беседовали еще с начальником экспедиции?

— Нет, я с ним еще не говорил. Когда я приехал, его не было на горе. Сейчас пойду к нему. — Андрей поднялся, и Карай, который лежал у дверей, прикрыв глаза, тотчас вскочил на ноги. — Вот ведь интересное дело… Начальника экспедиции профессора Малунца я тоже знаю. И познакомился я с ним в тот самый день, когда впервые увидел Эль-Хана. Они друг с другом, по-моему, тоже только тогда познакомились…

— Да, правильно, — сказал профессор Малунц, — мы с Эль-Ханом познакомились на горе Капуджих и, кажется, при вашем участии. Помните, как мы требовали, чтобы нам дали какао?

Сергей Вартанович Малунц ходил из угла в угол своей большой комнаты. Доски некрашеного пола поскрипывали под его ногами. Андрей, сидя в кресле, провожал его глазами то в одну, то в другую сторону.

Они встретились только пять минут назад, но уже вспомнили туристский поход, ночь у костра, исчезновение Андрея. Сергей Вартанович все удивлялся: как это он не смог сразу все разгадать? И ведь действительно принимал Андрея за жулика…

Сейчас профессор Малунц почти ничем не напоминал того человека, которого Андрей впервые увидел прошлым летом на склоне Капуджиха. Не было, конечно, ни старых ботинок, ни густой всклокоченной бороды. Темно-серый костюм, небрежно повязанный галстук, чисто выбритые щеки, бритая голова. Не альпинист, каким знали его немногие и в том числе Андрей, а большой ученый, крупный организатор, озабоченный множеством важных дел. Время такого человека надо было ценить.

— Должен сказать вам, что Эль-Хан оказался хорошим инженером. — Профессор Малунц на секунду остановился посреди комнаты. — Он был взят мной в штат экспедиции. До сих пор мне не приходилось жалеть об этом, хотя насчет Эль-Хана ходят теперь странные разговоры.

Профессор стоял перед креслом, заложив руки в карманы пиджака, и Андрей решил, что ему тоже нужно подняться с места; но в этот момент Сергей Вартанович снова начал ходить по комнате.

— Сергей Вартанович, нельзя ли мне посмотреть вещи, которые остались после Эль-Хана?

— Вам покажут. Вы слышали эту болтовню насчет Эль-Хана: будто бы он воспользовался непогодой, чтобы перейти границу? Искать, мол, его теперь уже бесполезно…

Андрей кивнул. Он уже слышал такие разговоры.

— Так вот, знайте: я не верю, что Эль-Хан перешел границу.

Прикрыв свои выпуклые глаза желтоватыми веками, Андрей проговорил:

— Вещи Эль-Хана надо дать обнюхать моей собаке. Еще полезно было бы узнать от вас, как был организован предварительный поиск.

— Позвольте! — Профессор Малунц опять остановился и нахмурился. — Я вам говорю, что отрицаю виновность Эль-Хана, а вы переводите разговор на другие рельсы…

— Эль-Хана я помню, — сказал Андрей, приглаживая ладонью светлые волосы. — Эль-Хан мне понравился. Но у нас такая работа, что мы отбрасываем свои симпатии и антипатии. Мы не можем подходить к делу с готовыми выводами.

— У нас тоже такая работа! — быстро подхватил профессор Малунц и широко, открыто улыбнулся. На секунду в нем проглянул альпинист с горы Капуджих. — К черту готовые выводы! — озорно воскликнул он, но тут же согнал с лица улыбку. — Готовых выводов не надо. Но есть же вера в человека!

— Вера в человека есть, — медленно повторил Андрей. — Но пока что нам полезней будет сомнение…

Сергей Вартанович пожевал своими толстыми губами. Улыбка ушла из его глаз, которые только что смеялись. В глазах проступило выражение неприязненности.

— Вы спрашиваете, как был организован поиск? — холодно начал он. — Сначала мы искали Эль-Хана силами участников экспедиции, затем привлекли на помощь жителей из ближних сел. Наконец искала милиция. Теперь вот — и вас прислали. Ищите, пожалуйста! — Он взглянул на часы. — К сожалению, я должен заняться другими делами.

Андрей поднялся с места:

— Вы не скажете мне несколько слов о том, при каких обстоятельствах Эль-Хан ушел из лагеря?

Сергей Вартанович помедлил.

— Вы что-нибудь об этом уже слышали?

— Хотелось бы узнать от вас…

— Ну, а мне не хотелось бы об этом рассказывать. Дело в том, что факты свидетельствуют против Эль-Хана. Начать с того, что он ушел в горы без моего разрешения…

Да, штрих за штрихом вырисовывалась неприятная картина. С неделю назад Сергей Вартанович приказал сфотографировать некоторые места на горе. Сделать это вызвался Эль-Хан — он еще школьником участвовал в кружке фотолюбителей и брал призы за хорошие снимки. Но дурная погода помешала. Отложили эту работу — кстати, не очень срочную — на более поздний срок. Но вот в пятницу вечером метеорологи предсказали благоприятную погоду. Сергей Вартанович уезжал в Ереван. Он оставил задания всем сотрудникам. Эль-Хану было поручено дело, не имеющее отношения к фотографированию. Тем не менее, в субботу, воспользовавшись погожим утром, Эль-Хан ушел в горы, прихватив фотоаппарат. И вместе с ним пошел, тоже без разрешения, Вадим Борисов…

— Одну минуту, — перебил Андрей. — Кто такой Борисов?

Сергей Вартанович сделал неопределенный жест:

— Молодой человек. Способный молодой человек, научный сотрудник нашей экспедиции. Я рекомендую вам поговорить с ним…

Итак, в субботу Эль-Хан и Борисов вышли в горы. Во второй половине дня разыгралась буря. Температура резко пошла вниз. В воскресенье Сергей Вартанович получил с горы радиограмму, что пропали два сотрудника экспедиции. Он сразу же приехал в лагерь. Вскоре Борисова нашли в пограничном селении Урулик. Он пришел туда обмерзший в ночь на воскресенье. Его напоили водкой, растерли ему тело спиртом. Он проспал до полудня, а когда проснулся, то спросил: «Где Эль-Хан?» Оказывается, Эль-Хан шел вслед за ним. Мороз и вьюга были Эль-Хану нипочем. Он отобрал у Борисова рюкзак, фотоаппарат и другие тяжелые вещи и послал его налегке вперед: «Я иду следом, обо мне не беспокойся!» С тех пор больше никто не видел Эль-Хана…

В комнате, похожей на пароходную каюту, Андрею показали вещи Эль-Хана.

В шкафу висел серый костюм, несколько отглаженных до хруста сорочек и два невозможно помятых галстука. Под кроватью стояли черные ботинки с шипами на подошве.

В чемодане, который завхоз лагеря, кряхтя, вытащил на середину комнаты, лежали навалом книги. Синей ленточкой была перевязана связка писем.

— Это все она ему писала, — пробурчал завхоз, показывая на портрет миловидной девушки, который стоял в рамке на письменном столе. — В Баку где-то живет…

Нашлась еще записная книжка в кожаном переплете, исписанная до последней страницы. На первом ее листочке значилось:

Бросай меня крепче, жизнь!

Пусть слабых удача нежит…

Андрей перевернул страничку. Тут шли какие-то рисунки карандашом. Насколько можно было судить, Эль-Хан пытался, в меру своих сил и способностей, воспроизвести образ черненькой девушки из Баку. То, что получилось, видимо, ужаснуло его самого, и он заштриховал свою девушку с головы до ног.

На третьей страничке Андрей прочитал:

Вода! Я пил ее однажды.

Она не утоляет жажды.

— Может быть, Эль-Хан в субботу, когда пошел в горы, был пьяный?

— Кто был пьяный? — не понял завхоз.

— Я говорю с вами об Эль-Хане. Много он пил?

— Что вы! Он вообще не пил. Только воду. Он был очень собранный человек.

— Почему «был»?

— Да ведь сейчас его нету… — Завхоз понизил голос. — Говорят, границу перешел.

— Кто говорит?

— Пущен такой слух. Но я лично не верю. Не тот человек. В нем подлости не было. Он ученый, комсомолец… И потом, если человек уходит с намерением не вернуться, то вот такие вещи, как личные письма, он берет с собой. На худой конец — уничтожает, но не оставляет для всеобщего сведения. Об этом говорит нам наука психология…

Письма Андрей не стал читать. Он только взвесил на ладони тяжелую связку. На листке, который лежал без конверта сверху под ленточкой, он увидел примерно те самые слова, что вычеркнул из радиограммы, адресованной Еве, и с чувством смущения бросил связку обратно в чемодан.

— Мне хотелось бы теперь повидать научного сотрудника экспедиции Борисова.

Завхоз непонимающе взглянул на него.

— Ах, Вадима! — воскликнул он наконец. — Этот человек у нас под фамилией не фигурирует. Он — Вадим.

— Что ж так? Ученый, а даже себе фамилии не выслужил.

— Ученый он, положим, еще не большой — до кандидата не дошел. И вообще несолидный, насмешник, себя выше всех ставит… — Завхоз неодобрительно покрутил головой. — Вадим сейчас обязательно будет в клубе.

Несмотря на послеобеденное время, на территории лагеря все еще чувствовалось рабочее оживление. Возле склада выгружалась машина, только что прибывшая из Еревана. Вероятно, грузы были важные, потому что сам Сергей Вартанович не отходил от них ни на шаг. Двое молодых людей — один черноволосый, другой белобрысый — на руках несли в горы какой-то прибор, отдаленно напоминающий швейную машину.

— Это наши кандидаты наук, оба — Рафики, — сказал завхоз. — Один — белый Рафик, другой — черный Рафик. Сейчас будут погружать свой прибор в озеро.

— Для чего?

— По требованию науки, — строго объяснил завхоз.

Такой же финский домик, как и другие, назывался клубом. На дверях висело множество объявлений: «Состоится радиоперекличка с Памирской экспедицией Академии наук СССР», «Будет проведено испытание новых приборов, сконструированных молодежной группой»…

Внутри домика были сняты все переборки и перегородки — образовалась одна большая комната. Тут стояли пианино, бильярд, два шахматных столика.

— Когда у нас пропал Эль-Хан, — говорил завхоз, пропуская Андрея в двери клуба, — в лагере словно траур объявился. Так мы все переживали! Уж Вадим на что легкомысленный, а больше всех горевал. Поверите, я даже слышал, как он плакал ночью! А потом, как этот нехороший слух прошел, настроение переменилось. Большинство, конечно, не верит. А некоторые говорят: «Подлец Эль-Хан!»

Группа молодых людей и девушек — все они были в лыжных костюмах — толпилась в углу. Андрей не понял, что они там делают, но завхоз ворчливо объяснил:

— Прыгают через стул. Это Вадим нынче придумал такое развлечение. То плакал, а сегодня словно ему вожжа под хвост попала…

Кто-то из молодых людей предложил составить вместе два стула. Однако желающих взять прыжком такую преграду не нашлось.

— Ну что ж, товарищи академики? — насмешливо спросил беленький и пухлый молодой человек с ямочками на щеках; голос у него был бархатный, мужественный, очень выразительный. — Никто не решается прыгнуть через два маленьких стула? Тогда попрошу прибавить сюда еще один — третий! — стул. Музыка, туш!

— Вадим, — закричала девушка с двумя черными косами, — я не позволю! Тут нельзя прыгать. Ты стукнешься носом об пол!

Казалось, веселье здесь бьет через край. Но Андрей уловил метнувшийся к двери напряженный и ищущий взгляд Вадима, — и им овладело странное ощущение. Он почувствовал, что этому человеку совсем не так уж весело, что затеянная здесь забава его не увлекает. Глаза, в которые Андрей заглянул на одно мгновение, заглянул почти случайно и врасплох, таили какое-то непонятное выражение — это было не то упрямство, не то злость. В ту же секунду Вадим отвел свои глаза.

— Женщина! — с суровой торжественностью возвестил Вадим, явно пародируя кого-то, потому что все захохотали. — Женщина, отойди в сторону и не мешай мужчине делать его мужское дело!

Завхоз потолкал Андрея в бок:

— Жена у меня здесь поварихой работает, так я называю ее «женщина». Что он в этом нашел смешного?

Вадим чуть присел и, хотя был грузноват, легко перепрыгнул через препятствие. Все стали аплодировать. Он отвел протянувшиеся к нему руки и пошел к дверям, возле которых все еще стояли Андрей и завхоз.

— Ну, — сказал Вадим добродушно, — я давно уже вас заметил и знаю, что вы пришли по мою душу. Чего ж вы таитесь? Спрашивайте, — он вздохнул, — десятый раз буду отвечать на одни и те же вопросы.

Андрей мягко улыбнулся:

— Ничего, время терпит. Вы очень ловко прыгаете.

— Стараюсь… — Вадим шутливо вытянулся, как солдат в строю. — Буду в дальнейшем еще больше стараться, раз вам понравилось.

— Да, очень понравилось, — вежливо подтвердил Андрей. — Теперь, если с прыжками покончено, может быть, мы уединимся на минутку и поговорим?

— Зачем уединяться? — Вадим притянул поближе к себе девушку с двумя косами. — У меня нет секретов от моих друзей.

— Тем лучше. У меня тоже нет секретов от ваших друзей. Будьте любезны рассказать, как это получилось, что вы пошли с Эль-Ханом в горы?

Вадим обвел всех присутствующих торжествующим взглядом.

— Разве я не говорил, — воскликнул он, — что первый вопрос будет именно этот? До чего же тонкая и, прямо сказать, ювелирная эта милицейская работа! — Он весело посмотрел на Андрея. — Впрочем, извините, может быть, вы не милиционер?

— Я милиционер.

— Надо вам сказать, что тут уже побывало несколько милиционеров, и все они начинали свою исследовательскую деятельность именно с этого вопроса.

— Значит, вам легко будет на него ответить.

— В десятый раз! — Вадим вздохнул. — Можно начинать! Вы разве не будете записывать?

— Нет, зачем же записывать! — Андрей был удивлен. — Это не допрос…

— Ну ладно. В то утро у меня было довольно неинтересное задание. Мне не хотелось его выполнять. А уж если мне чего не хочется — товарищи это знают! — то я обязательно сделаю по-своему. — Вадим усмехнулся. — Есть у меня такая дурная черта в характере.

Никто его не поддержал, хотя ему, кажется, этого хотелось. Только девушка с косами горячо воскликнула:

— Да, мы это знаем, Вадим! Но мы не считаем, что это дурная черта.

Вадим снисходительно потрепал ее по плечу.

— Так вот, понимаете ли, товарищ милиционер, наш Сергей Вартанович уезжал в Ереван, а в такие дни можно несколько ослабить дисциплинку. Я отложил свое неинтересное задание, переоделся и догнал Эль-Хана, который взбирался на скалу с фотоаппаратом.

— Дальше, пожалуйста.

— Дальше? — Вадим прищурился. — Дальше мы пошли вместе.

— Постой, Вадим… — с упреком сказала та же девушка. — Почему ты не рассказываешь, что Эль-Хан не хотел брать тебя с собой?

— Марлена, Марлена! — Вадим пожал и оттолкнул ее смуглую руку. — Неужели то, что я тебе говорю, должно быть известно всем? Мне не хотелось об этом рассказывать!.. Да! — проговорил он, открыто взглянув на Андрея. — Раз уж Марлена не утерпела, приходится вам сообщить, что так оно и было. Эль-Хан не имел намерения принимать меня в компанию. У меня даже сложилось впечатление, что он обязательно хочет идти один и я ему мешаю. Но тут снова вступила в действие плохая черта моего характера — все делать по-своему, и мы пошли вместе.

— Выходит, вы прямо-таки навязались ему в спутники? — с улыбкой спросил Андрей.

— Почти что так…

Людей, слушающих Вадима, теперь уже осталось немного. Ушел завхоз. Ушел толстый молодой человек, весь испещренный молниями-застежками.

— Вадим, не волнуйся, — сказал он, уходя. — Больше хладнокровия! Мы все знаем, что тебе пришлось пережить. Спрячь свои чувства и помоги расследовать дело до конца.

Рядом с Вадимом все еще оставалась девушка с черными косами. Облокотившись на пианино, стоял худой, длинный молодой человек в роговых очках.

Пришли два Рафика — черный и белый, — им не удалось погрузить в озеро свой прибор. Сергей Вартанович отложил эту процедуру на завтра. Они ввалились в клуб с криком:

— Засеките время! Исторический момент! В восемнадцать тридцать у нас на горе испытание нового электромагнита! Теперь можно будет показать работу! — Но, увидев, что происходит в клубе, они притихли, сели рядышком на бильярдный стол и стали слушать, не вмешиваясь в разговор.

— …Мы ушли довольно далеко, — продолжал Вадим, — когда началась буря. Тут самое отвратительное — ветер. Дорога неровная, бугры, оледеневшие камни. Мы падали. Снег залепляет рот и глаза. Вдруг потеряли направление. Стало темнеть. Я говорю: «Надо возвращаться». Эль-Хан требует, чтобы мы шли вперед. Предлагает: «Возвращайся один». Не знаю, что было у него на уме, но он все время утверждал, будто мы выйдем к какому-нибудь селению. Он вел себя немного странно…

— Одну минуту! — Андрей долго двигал скулами, прежде чем смог сформулировать свой вопрос. — Значит, вы утверждаете, что Эль-Хан действовал по заранее обдуманному плану, а вам об этом плане не говорил?

— Не знаю… — протянул Вадим. — С уверенностью не могу этого сказать. Позвольте уж, я буду говорить о том, что происходило в действительности, и оставлю пока в стороне всякие творческие вымыслы.

— Если вымыслы, то ваши, — мягко заметил Андрей.

— Нет, извините, ваши! Я ничего подобного не говорил! — Вадим замахал руками, как бы открещиваясь от напрасного обвинения.

Девушка негодующе обернулась к Андрею:

— Вадим таких вещей не говорил!

Черный Рафик махнул на нее рукой:

— Подожди, Марлена! Я уже третий раз слушаю эту историю. Получается, что Вадим как бы обвиняет Эль-Хана. Но это касается нас всех! И я, и белый Рафик, и тот же Вадим — все мы с Эль-Ханом, как говорится, и водку пили и песни пели… — Он обернулся к Вадиму. — Если обвиняешь, прямо говори!

— Кто обвиняет? — Вадим высоко поднял брови. — Разрешите мне оставаться на почве фактов!

— Ладно, — сказал Андрей, — излагайте дальнейшие факты.

— А, собственно, это уже почти все, что я могу рассказать. Мы плутали, падали. Я ушиб ногу и стал хромать. Надо честно признаться, что этот маленький Эль-Хан держался лучше меня… Ты, Марлена, пожалуйста, не презирай меня за это! Вы понимаете, — Вадим усмехнулся, — трудно сделать такое признание в присутствии женщины… Но, честное слово, это так! Я раскис, как вишня в компоте. Я думал, что мы уже не выберемся живыми. Когда мы увидели огоньки и поняли, что это селение, Эль-Хан пожалел меня — взял себе все тяжелые вещи и сказал: «Ты иди. Не можешь идти — ползи! А я пристрою поудобней весь этот груз и пойду следом за тобой. Теперь мы спасены!» И я пополз. Мне казалось, что у меня отморожены руки и ноги, и уши, и даже язык. Я не могу вам рассказать, что это за ощущение… Дважды такую вещь пережить невозможно… Я постучался в первое же окно на краю села. Оказалось, что я попал в Урулик. Колхозники мне потом рассказывали, что я плакал. Представляете, плакал! А я ничего не помню… Говорят, что я попросил водки — и сразу заснул непробудно. На другой день я узнал, что Эль-Хан так и не пришел.

— Значит, — спросил Андрей, — вы, как только попали в дом, в тепло, так и перестали интересоваться судьбой Эль-Хана?

— Господи! — нетерпеливо воскликнула девушка с черными косами. — Мог ли он думать, что этот здоровый Эль-Хан не придет в село, если уж добрался он сам — больной и слабый?

Вадим задумчиво посмотрел на нее.

— Нет, Марлена, ты меня не защищай. Я об этом не раз уже думал. Но вы понимаете, — он тронул Андрея за рукав, — у меня было ощущение, что Эль-Хан все время ползет за мной, мне даже казалось, что я слышу его дыхание. Потом я психологически как-то настроился, что помощь нужна не ему, а мне. Он держался так уверенно…

Черный Рафик засмеялся и проговорил, обращаясь к одному только белому Рафику:

— Большой, толстый Вадим ждал помощи от щупленького Эль-Хана, от того самого Эль-Ханчика, которого носил под мышкой в столовую…

Рафики переглянулись, спрыгнули с бильярдного стола и пошли к выходу. У них были какие-то неотложные дела. Андрей проводил их взглядом. Вадим даже не взглянул на них, он смотрел только на Марлену.

— Скажите мне точно, — спросил Андрей, — мы временно отбросим в сторону все злые умыслы, — мог ли Эль-Хан на виду этих огоньков потерять силы и не дойти до места спасения?

— Категорически отвечаю: не мог! Дорога там уже была куда легче, чем среди гор.

— Но если с ним что-нибудь случилось? Скажем, он сломал себе ногу?

— Категорически: нет! Мы нашли бы его в том месте, где я с ним расстался. Но был обследован весь этот район, и там никого не оказалось.

— Итак, — заключил Андрей, — надо сделать вывод, что если Эль-Хан не пришел, то, значит, он не хотел прийти?

— Не знаю! — Вадим снова, как бы защищаясь, поднял руку. — Делайте выводы, какие вам угодно. Только давайте будем осторожнее в этих выводах, когда речь идет о добром имени человека.

Он поднялся, взял за руку Марлену и вопросительно взглянул на Андрея. Разговор, по его мнению, был окончен.

— Ладно. — Андрей тоже поднялся со стула. — Придется вам еще немного потрудиться, товарищ Борисов. Вы должны будете показать мне то место, где вы в последний раз говорили с Эль-Ханом.

— Должен? — Вадим прищурился; голос у него изменился, стал скрипучим. — Дорогой друг, я никому ничего не должен! Если вы хотите, чтоб я показал вам это место, меня надо будет попросить…

— Да, конечно. Прошу! Я просто неудачно выразился.

— Что ж, покажу. Шесть раз уже показывал, покажу и в седьмой. Когда понадоблюсь, сообщите. А сейчас, прошу прощения, у меня есть свои дела.

Возле выхода Андрея догнал высокий молодой человек в роговых очках. Первым делом он сообщил, что его зовут Бабкен Ахвердян.

— Бабкен Ахвердян, — повторил он и поднял палец. — Запомните, я надеюсь? Вам, может, понадобится помощь, и вы тогда постарайтесь меня разыскать. У нас здесь много комсомольцев, много альпинистов. Я организую вам группочку таких спортсменов, что всю гору метр за метром исследуют!

— Но ведь это уже делалось, и ничего не вышло, — сказал Андрей. — Нет, видно, тут надо как-то иначе…

Молодой человек склонил голову на плечо.

— И вы уже знаете, как надо?

— Нет, — признался Андрей, — пока еще ничего не знаю.

— Ну, так я вам скажу: возьмите свою собаку и уезжайте домой. Вы зря теряете время. Я, правда, мало знал Эль-Хана — я приехал сюда недавно, — но Вадим знал его хорошо. Вадим не хочет никого порочить — это не такой парень! — но мне он дал понять, что Эль-Хана, по его мнению, никогда не найдут. А Вадим, знаете ли, слов на ветер не бросает…

Поиски решили начать не с территории лагеря, а из села Урулик. В это село проще всего было пробраться не по горе, а низом. Туда вела круговая автомобильная дорога, протянувшаяся вдоль подножия горного хребта. Сергей Вартанович предложил Андрею свой «виллис».

Поехали втроем: на заднем сиденье — Андрей с Караем, впереди — шофер и Вадим Борисов. Ехали молча. Только когда «виллис», преодолев значительную часть пути, стал подниматься по горному склону, на котором лежало селение Урулик, Андрей сказал:

— Как же вы все-таки не бережетесь, товарищ Борисов…

— А что?

— Ушибли ногу во время похода с Эль-Ханом, а сами прыгаете на этой ушибленной ноге через стулья…

Вадим обернул к Андрею свое пухлое лицо с ямочками на щеках и насмешливо прищурился.

— Клянусь честью, я ребятам говорил, что такой вопрос обязательно будет задан! — Он достал пачку папирос и предложил закурить Андрею. — Дело в том, дорогой товарищ, что меня возили в Ереван и два дня держали в больнице. В больницах, как вам известно, лечат. И иногда вылечивают.

— Да, это бывает, что вылечивают. Только зачем же вы сердитесь?

— Мне не нравятся ваши вопросы, — хмуро проговорил Вадим.

— Так это вы сами виноваты. Мне все кажется, что вы знаете о намерениях Эль-Хана значительно больше, чем говорите…

Андрей затянулся, выпустил дым и снова затянулся. Он все еще ждал ответа своего спутника. Ответа он так и не услышал.

Селение Урулик — это камни. Из камней дома; из камней все постройки для скота. Деревьев мало. Какое дерево захочет расти среди скал? Когда палит солнце, все тут выглядит однородно желтым; когда солнце заходит, все начинает казаться черным.

Большие цепные псы с обрезанными ушами свирепо лаяли на Карая из-за каменных оград. Карай их не замечал. Он отобрал у Андрея планшетку и горделиво нес ее в своих белых зубах, вызывая восхищение мальчишек, — те уже шли толпой за невиданной собакой.

На середину желтой улицы вышел высокий сухопарый человек в полотняном кителе и приветливо поднял кверху руку. Он оказался председателем колхоза. С достоинством протянул ладонь сначала Андрею, потом Вадиму и вежливо спросил:

— Будете искать?

— Да, — Андрей сдвинул на затылок милицейскую фуражку, — попытаемся. Попытка не пытка.

— Помощь не нужна ли?

— Пока что нет.

— Очень хорошо, — сказал председатель, потрогав толстыми пальцами свой горбатый нос. — Трудно будет найти.

— Почему?

— Горы — это не лес и не море. Море выносит пропажу к берегу, лес — к дереву. Горы того, что пропало, не отдают.

Вадим пренебрежительно усмехнулся:

— Было бы что отдавать…

— Ну, там видно будет, — сказал Андрей. — Если придется заночевать, где я смогу?

— Вон там же, где Вадим ночевал, — ответил председатель и скупо улыбнулся. — Это теперь будет наша уруликская гостиница.

В селении снега не было, но сразу за селом он лежал на скалах грязноватыми пятнами. Значит, давно уже не бушевали снегопады.

— Давно! Со времени той бури, — коротко подтвердил Вадим. Он теперь в разговоры вступал неохотно и на все вопросы отвечал односложно: «Да», «Нет».

Чем выше они поднимались в горы, тем снег казался чище и тем его было больше. Карай сбежал с тропы, прыгнул — и провалился в сугроб; виднелись только его острые уши и взметнувшийся к небу черный нос…

Примерно через полчаса после такого подъема Вадим ступил на маленькую площадку, с которой ветры сдули снег, и угрюмо проговорил:

— Вот здесь.

Андрей обернулся назад. Селение было хорошо видно. Когда зажгутся огни, оно станет видно еще лучше. И вот отсюда не дойти до спасительных огоньков, не дойти, когда дело идет о твоей жизни! Да пусть ноги будут перебиты, переломаны — на локтях поползешь!

— Пожалуйста, покажите, где стояли вы, где стоял Эль-Хан, когда вы расставались?

Вадим взглянул исподлобья, ответил недоброжелательно:

— Вам представляется что-то не то. Разве я был тогда в таком состоянии, чтоб запомнить все эти мелочи?

— Но то, что это происходило именно здесь, вы хорошо помните? Тут нет ошибки?

— Хорошо помню.

— И вот здесь Эль-Хан взял у вас фотоаппарат и рюкзак?

— Именно здесь.

Вадим вытащил папиросы, но на этот раз не предложил закурить Андрею.

Андрей тоже достал свою коробку. Каждый закурил от своей спички — Андрей сразу с первой спички, Вадим испортил штук пять-шесть, заслоняя огонек ладонями от ветра.

— Вы, кажется, решили остаться здесь ночевать? — спросил Вадим, попыхивая папироской. — Надо думать, я больше вам не нужен… Иными словами, могу ли я вернуться в лагерь?

— Да, конечно. Если вас не интересует поиск, уезжайте.

— Поиски меня интересуют, — огрызнулся Вадим, — но у меня есть свои задания, и не менее важные. Я должен их выполнять.

Он круто повернулся, спрыгнул с площадки и быстро пошел к селу.

— До свиданья! — крикнул ему вслед Андрей и помахал планшеткой его удаляющейся спине.

Не стоило заставлять Карая обнюхивать площадку. За пять дней выветрились все запахи, да и следы Эль-Хана были теперь похоронены где-то в глубине снегов. Мало ли снегов намела буря! Искать Эль-Хана по следам было бы бессмысленно. Нет, уж лучше всего пустить Карая на обыск местности, прочесать все вокруг в километровом радиусе, а там уж что найдет, то и найдет.

Андрей решил вести кольцевой поиск. Площадка должна была стать центром, а вокруг нее надо описывать круги — каждый последующий шире, чем предыдущий. Можно надеяться, что при таком поиске ничто стоящее не ускользнет от внимания. Если Эль-Хан все еще находится на горе, то где-нибудь поблизости: ведь он, вероятно, все время держал курс на уруликские огоньки. Андрея не смущало то, что поиски, которые производились силами населения, представителей милиции и самих участников экспедиции, не дали результатов. Что ж удивительного! Пропавший человек лежит где-нибудь поблизости под глубоким заносом снега. Его не увидишь. Но Карай учует…

— Ищи, Карай, ищи!

Пес тычется носом в снег. Вместе со своим хозяином он то спускается в ложбинки, то карабкается на выступы скал. Он не упустит ничего мало-мальски подозрительного. Нюхает снег, разгребает его лапами, лает и выжидательно смотрит на хозяина: так ли надо делать?

— Ищи, ищи, Карай!

Поздно вечером Андрей со своей собакой приходит в дом на краю села, где ему отведен ночлег. Тут хозяин колхозник, которого все зовут не Мукуч — это его имя, — а фермач, потому что он заведует одной из животноводческих ферм колхоза. Мукуч-фермач еще не спит, хотя его жена и дети спят уже давно. Под ярким светом электрической лампочки он составляет какую-то сводку. Теперь он сгребает со стола бумаги и ставит на клеенку миску с мацони.

— Жену будить? — спрашивает он неуверенно.

— Зачем?

— Чтобы обслуживала гостя. Так у нас полагается.

— Сами обойдемся, — говорит Андрей.

Кряхтя, он стаскивает с ног сапоги. Каждое движение доставляет мучительную боль. Он с вожделением смотрит на белую, словно сам снег, простыню, покрывающую тахту. Спать! Потом он смотрит на стол, где рядом с мацони появилась холодная баранина и бутылка водки. Нет, все-таки сначала поесть, затем уже спать. Только нужно еще подкормить Карая…

— Что ты думаешь ему дать? — спрашивает Мукуч.

— Не найдется ли молока?

— Как не найтись? И ты хочешь налить ему молока?

— Вообще-то это не очень хорошо, — озабоченно отвечает Андрей. — Лучше бы кашу на мясном бульоне…

Мукуч внимательно смотрит на него, стараясь понять, что говорится в шутку, а что всерьез. Нет, гостю не до шуток…

— Значит, ему нужно давать мясной бульон? А может быть, он любит черную икру? И где он будет спать? Найдется ли у нас для него подходящая мягкая постель? — недоброжелательно спрашивает Мукуч, который убежден, что хорошая собака должна сама добывать себе дневное пропитание, не утруждая этими заботами хозяина.

— Он будет спать в комнате возле тахты, — объясняет Андрей.

— Это мне уже ясно, что в комнате. Где ж еще! — говорит Мукуч с максимальной вежливостью. — Но, может быть, ему тоже нужна тахта? И ковер? И белая простыня?

Карай сам отвечает на эти вопросы. Стуча согнутыми лапами, мокрый, взъерошенный и измученный, с высунутым языком, он ползет под тахту и сворачивается там клубком. Теперь его не выманить оттуда ни лакомой пищей, ни ласковым словом.

— Если так устала собака, то как же должен был устать человек! — восклицает Мукуч-фермач и заботливо придвигает к Андрею миску с холодной бараниной.

Пока Андрей не начал есть, он не чувствовал голода. Теперь он не может оторваться.

— Мне еще не ясно, где Эль-Хан. Но, во всяком случае, — Андрей очерчивает рукой большой круг, — теперь уже я знаю, где нет Эль-Хана.

Мукуч придвигает к нему блюдце с зелеными травками и сыр — без этих вещей не обходится ни один армянский стол. В граненые стаканчики льется желтоватая тутовая водка: один стаканчик Андрею, другой, за компанию, — самому Мукучу.

— Знаешь, в каком виде ко мне в ту ночь Вадим заявился? — рассказывает Мукуч-фермач. — Его трясло, как арбу на плохой дороге. Я растер его водкой. Честное слово, он плакал! Тут мне вздумалось пошутить: «Вот бы, говорю, снова отправить тебя сейчас в горы…» Он взглянул, точно как сумасшедший, свалился на тахту — уснул. Сильно был испуган человек.

— Про Эль-Хана он в тот вечер не говорил?

— Какой Эль-Хан! Человек свое собственное имя и то выбросил из памяти. Про Эль-Хана он сказал на другой день. «Как же ты, дорогой Вадим, не сообщил нам, что в горах человек пропадает? Надо было помощь дать». — «Какой человек пропадает? Что ты, фермач, глупость говоришь!» Пошли искать — ничего не нашли. Пропал Эль-Хан!

Утром Карай все же получил свою порцию молока с размоченными сухарями и несколько бараньих косточек. После еды Андрей дал ему полежать с часок — собаке полагается, приняв пищу, отдыхать — и позвал с собой.

В питомнике Карая каждый день расчесывали щетками, протирали суконкой. Тут Андрей чуть разровнял руками свалявшуюся шерсть. Не время нежиться! По команде «рядом» пес пошел без поводка у ноги своего хозяина. Андрей ускорит шаг — и Карай торопится, Андрей приостановится — и Карай стоит. И всегда старается сделать так, чтобы его передние лапы находились примерно на одной линии с левой ногой хозяина.

Андрей привел собаку к вчерашней площадке и начал поиск по правую ее сторону. Обследованный вчера район — от площадки до села — он уже не затрагивал: там Эль-Хана не было.

С помощью Карая Андрей осматривал каждую впадину, каждый выступ. Время от времени он заставлял Карая подавать голос. На что он надеялся? Разве мог бы человек, которого он искал, уцелеть после пятидневного пребывания в горах?

Через несколько часов Карай стал захватывать зубами снег. Он хотел пить. Андрей лег на выступ скалы.

Сейчас же и Карай лег рядом, свесив набок свой розовый тонкий язык.

Отдохнув, они перешли на левую сторону площадки.

День стоял удивительно тихий и мирный. Снег под ногами был пушистым и ласковым. Дым от папиросы долго висел причудливым клубочком в неподвижном воздухе.

…Андрей не сразу понял, что произошло. Как будто короткий вихрь прошумел у него над самым ухом. Гулкий лай Карая донесся откуда-то сверху. Андрей сначала почувствовал ушиб в колене, потом ощутил неловкость во всем теле — и только после этого увидел, что он лежит в узкой и темной расселине, а сверху, откуда проникает свет, заглядывает в расселину испуганная морда Карая.

— Оступился, — виновато сказал ему Андрей; пес радостно завыл, услышав голос хозяина. — Вот так в другой раз зазеваемся — и будет нам с тобой конец…

Карай искал передними лапами спуск в расселину — не находил, отступал назад и лаял, припадая грудью к снегу.

— Замолчи, пожалуйста! — с досадой приказал Андрей.

Надо подумать, как выбраться отсюда. Расселина казалась неглубокой, но стены ее круто поднимались вверх. Андрей не находил выступов, чтобы стать на них ногами и добраться до края. Он вытянулся во весь рост. Не хватало примерно метра высоты, чтобы вылезти на свободу. Андрей поискал на дне расселины больших камней: встать на такой камень — и вылезешь. Камней не было. Он подпрыгнул, но не достал до края, только ударился плечом о стенку.

Вот в такую же расселину мог свалиться Эль-Хан. Присыпало человека сверху снежком. Может, он кричал, звал на помощь… Кто услышит? Разве найдешь его в этой снежной пустыне!

— Где тут собака моя? — ласково позвал Андрей.

Карай тотчас же сунул в щель узкую морду и жалобно завизжал. Скажи ему только слово — и он, не колеблясь, спрыгнет вниз, чтобы составить хозяину компанию.

— Назад! — крикнул Андрей. — Как бы заставить тебя сбегать в Урулик и привести помощь?…

Карай забегал вокруг расселины. На голову Андрея посыпались мелкие камешки, смешанные со снегом.

— Домой, домой, Карай!

Пес продолжал бегать и визжать.

— Домой! Иди домой! Не понимаешь? Домой!

Карай сел у расселины, протяжно, по-волчьи завыл.

— Нет, видно, ты у меня для таких дел не приспособлен, — с сожалением сказал Андрей. — Попробуем что-нибудь другое…

Он достал перочинный нож, раскрыл его и принялся лезвием выдалбливать в стене ступеньку. Сломал лезвие, а сделал всего-навсего маленький выступ — нога смогла бы удержаться на нем лишь ничтожную долю секунды. Андрей попробовал вылезти, но ему некуда было поставить другую ногу, и он сорвался вниз.

Нет, так дело не пойдет. Надо придумывать что-то другое…

Карай опять завыл.

В кармане своей походной куртки Андрей нащупал длинный тесьмяный шнур — поводок, на котором он водил Карая. Вот эта штука может пригодиться.

— Сейчас, Карай, сейчас! — Андрей подбадривал собаку голосом и жестами.

В ту же секунду Карай вскочил и забегал вокруг расселины, приближаясь к самому ее краю. Лишь бы не свалился, черт такой, в яму. Тогда все пропало…

Одним концом поводка Андрей обвязался вокруг пояса. Другой конец он кинет Караю. Со щенячьего возраста Карай привык к игре — «кто кого перетянет». Сколько раз Андрей бросал ему веревку, сам брался за свободный ее конец, и они таскали друг друга по всему питомнику. Капитан Миансаров считал, что у щенка вырабатывается таким образом могучая хватка, сила прикуса. Не поможет ли теперь эта игра? Ведь всего и дела — поддержать на секунду Андрея в тот момент, когда он поставит ногу на выступ, — поддержать и тем самым облегчить ему возможность схватиться руками за край расселины.

— Возьми, Карай, возьми!

Поводок летит кверху. Карай не дает ему упасть, ловит зубами в воздухе и тут же перехватывает поудобнее. Андрей чуть натягивает поводок. Пес, почувствовав сопротивление, пятится от расселины и тянет, тянет конец шнура. Ему это дело знакомо. Он знает, что главное — это не выпустить веревки из зубов. Он рычит от возбуждения. Нет, он не отпустит шнура! Но, если он не очень крепко уперся лапами в снег, тогда Андрей своей тяжестью стащит его в яму. И все же, делать нечего, надо рискнуть…

— Держи, Карай, отниму! — как можно беспечнее кричит Андрей и, натянув поводок, быстро ставит ногу на выдолбленную ступеньку.

На мгновение поводок подается. Вот-вот Андрей снова слетит на дно ямы… Но Карай рычит и тянет. Молодец! Андрей освобождает руки — конец, шнура привязан к его поясу — и, чувствуя, что сейчас свалится, нашаривает ладонью, за что бы можно уцепиться. Во что бы то ни стало нужно найти какую-нибудь опору. Рукой он ощущает круглый камень — видно, врос в землю, не шатается, держится крепко. Андрей хватает его, подтягивается повыше на руках. Вот наконец он уже может поставить колено на край расселины. И первое, что он видит, — это то, как Карай, отходя все дальше и дальше, тянет зубами тесьмяный шнур…

Андрей ложится у самого края расселины. Надо отдохнуть. Карай подбегает к нему, трогает его передней лапой, лижет ему лицо горячим языком, звонко лает.

— Расчувствовался! — говорит ему Андрей и прижимает его мохнатую шею к своей груди. — С чего это ты? Стыдись! Ничего особенного не было…

Ночью они оба приходят на квартиру к фермачу, еще более усталые, мокрые и грязные, чем вчера. Андрея ждет шашлык на шампуре, для Карая сварена овсянка на мясном бульоне. Несмотря на поздний час, за столом рядом с Мукучем сидит председатель колхоза.

— Нашел? — спрашивает он.

— Нет.

— Помощь нужна?

— Какую ты мне можешь оказать помощь?

— Ну, людей дам, — щедро обещает председатель, — сколько хочешь дам людей.

— Нет, людей не нужно. Зачем их отрывать от работы. Вы и так искали, ничего не смогли найти.

Председатель, соглашаясь, кивает головой и нежно теребит свой горбатый нос.

— Совет могу подать, если хочешь…

— Совет давай, спасибо скажу!

— Ты искал там, где указывал Вадим. Искал там, откуда видны огоньки нашего Урулика. Вадим хороший человек, я ничего не говорю. Но теперь ты поищи там, где он не указывал… Совсем в других местах ищи!

— Так, понимаю, — говорит Андрей, усмехнувшись. — Вам кажется, что Вадим меня обманывает…

В разговор вмешивается Мукуч:

— Зачем обманывает? Человек, который в ту ночь мог позабыть про товарища, что его товарищ находится в горах, все на свете может позабыть, перепутать!

— Нет, нет! — Андрей с сомнением качает головой. — Он не позабыл, вы напрасно о нем так думаете. Но, кажется, он больше знает об этом Эль-Хане, чем хочет говорить людям. Что-то он скрывает… Возможно, что Эль-Хан и вправду негодяй. Может быть, Эль-Хан подбивал Вадима вместе перейти границу, Вадим пытался удержать его — и не смог. Представляете? Вадим, когда постучался в это окно, уже знал, что Эль-Хана найти невозможно. Потому и сам не пошел в горы в ту ночь и вас не послал. А теперь чувствует свою ответственность и таится от людей…

Председатель слушает, чмокает губами, и нельзя понять: то ли он соглашается с Андреем, то ли посмеивается над ним.

Мукуч вздыхает:

— Чужая душа — потемки!

Утром Андрей проснулся с неприятной мыслью: третий день поисков, а результатов никаких. Придется пойти в лагерь экспедиции и оттуда радировать капитану Миансарову, чтобы дали дополнительные сроки. Кстати, можно будет поговорить с Вадимом.

Эта идея его увлекла: обязательно поговорить с Вадимом! Откровенно поговорить, по-дружески. Пусть скажет все, что ему известно.

Андрей вышел на каменный дворик. Двое хозяйских детей — мальчик лет восьми и девочка немного постарше — играли среди больших камней, обросших травой. На шее у мальчика была веревка, он стоял на четвереньках и лаял.

— Что вы делаете, ребята?

Девочка повела круглыми черными глазками.

— Мы играем в Карая, — застенчиво объяснила она. — Рубик — Карай… Карай, голос, голос!

Мальчик залаял.

— Теперь я буду учить тебя, чтоб ты искал, — важно сказала девочка.

Они побежали за ограду, скрылись за камнями. Оттуда донесся приказ:

— Карай, ищи!

Потом Андрей услышал приговор:

— Ты не можешь искать. Ты можешь только лаять!

«Мне бы ваши заботы!» — с завистью думал Андрей, возвращаясь в дом.

Карай еще спал в комнате под тахтой. Андрей окликнул его и стал готовить в поход.

Та же девочка, заглянув в комнату, позвала его:

— Иди, тебя там спрашивают.

— Кто?

— Твоя невеста, — серьезно ответила девочка и поскакала верхом на палочке во двор.

На застекленном балконе Андрея ждала девушка. Он увидел две черные косы и стал, вспоминать ее имя.

— Марлена! Вы одни? Вадим не приехал?

Девушка строго посмотрела на него:

— Вадим не должен знать, что я поехала к вам. — Она шагнула вперед, насупилась. — Он бы этого ни за что не разрешил… Что вы хотите от Вадима? Нельзя же так мучить человека!

Андрей искренне удивился.

— Да я его с тех пор не видел! — воскликнул он.

— У вас был какой-то неприятный разговор с ним… О чем вы говорили? Что вы ему сказали? Вы можете себе представить, что на свете есть люди с тонкой душой и с ними нужно обращаться бережно?

Андрей начинал сердиться. Зачем приехала эта непрошеная заступница? Видимо, почувствовала, что Вадим неспокоен. Вот бы Вадим показал ей, если б узнал, что она выдает его настроения!

— Незачем сжигать меня своими глазами, — пошутил Андрей. — Лучше скажите, что случилось?

— Нет, это вы должны сказать мне, что случилось! Может быть, Вадим убил этого Эль-Хана или съел его по частям? В каких преступлениях вы обвиняете Вадима?

— Ни в каких, — мягко возразил Андрей. — Но Вадим был последним человеком, который видел Эль-Хана. Как, по-вашему, должен я был расспрашивать Вадима или нет?

— Расспрашивать! Вы довели человека до того, что он не спит и не работает. Он стал истериком. Вчера он опять плакал. А в чем он виноват? Только в том, что не хочет очернить другого человека… И напрасно! — Марлена понизила голос. — Вы знаете, Вадим заявление подал Сергею Вартановичу, чтоб его перевели в другое место!

— При чем же тут я?

— Ах, ни при чем? — Марлена с негодованием потянула себя за черную косу. — В общем, мы решили добиться от вас ответа. Вы не увиливайте!

— Кто это «мы»? Вы и Вадим? Только что, кажется, было сказано, что Вадим не знает о вашей поездке.

Девушка начала краснеть.

— Ладно, я понимаю, что хотя это и ложь, но ложь не ваша, то есть не вами придумана. Вы всего-навсего исполнительница. Так это он подучил вас сказать, что страдает и плачет?

— Все это совсем не так… — беспомощно проговорила Марлена.

— Ладно. Поезжайте обратно. Я сегодня приду в лагерь.

Андрей повернулся, чтобы уйти в комнату. Тоскливый взгляд девушки задержал его. Он остановился, не зная, о чем еще с ней говорить.

— Ничего, все обойдется. Плохо только, что он вас послал. Лучше бы сам приехал. Теперь мне надо к нему идти…

— Ну, пусть меня послал Вадим, — проговорила девушка с горечью, — это правда. Я лгать не умею… Но вы знаете, — голос у нее дрогнул, — я хочу связать с ним свою жизнь… — Она заторопилась. — Вас, конечно, это совершенно не касается, я понимаю! Но если вы что-нибудь знаете, то должны мне сказать.

Андрею очень захотелось утешить ее.

— Поверьте, я ничего не знаю, — заговорил он как можно мягче. — Я только думаю, что Вадим мог бы нам помочь разъяснить все это дело. Он, конечно, знает больше, чем говорит. И если Эль-Хан негодяй и мерзавец, так не стоит щадить Эль-Хана!

Марлена внимательно слушала его.

— Что ж, — начала она, — если Вадиму есть о чем рассказать… — Она вдруг переменила тон. — Хотите поехать вместе со мной на машине?

— Нет, благодарю. Мне лучше пойти пешком…

Андрей вышел из села довольно поздно. Карай, хорошо отдохнувший за ночь, бежал бодро. Дорога по горам — самая кратчайшая дорога к лагерю экспедиции — была Андрею известна. Накануне он подробно расспросил Мукуча о маршруте и взял с собой карту. Найти лагерь нетрудно. Но главная задача заключалась в другом: надо попытаться поискать Эль-Хана подальше от села. Ведь дорога, предстоящая сейчас Андрею, примерно та самая, только в обратном направлении, по которой в субботу шли Эль-Хан и Вадим Борисов…

Чуть подувал ветерок, но такой слабый, что даже не трогал снежинок, лежащих на камнях. Чем выше забирался Андрей, тем снега становилось меньше — буря смела его во впадины и котловины. Дорога была скучная — скалы, похожие одна на другую, бесконечные нагромождения камней. Карай убегал вперед, потом возвращался или ждал хозяина за каким-нибудь выступом — в самый неожиданный момент выскакивал навстречу, виляя пушистым хвостом. Редко ему доставалось столько свободы. Пожалуй, не понравится после такой жизни хождение на поводке.

Андрей продвигался вперед не торопясь, обследуя скальные поля, прилегающие справа и слева к его тропинке. Карай заглядывал во все щели. Уж он даст знать, если встретится что-нибудь необычное…

Внезапно Андрей услышал яростный лай. Выскочив на валун, он увидел, что Карай гонит в снега большую рыжую лису. «Ох, как бежит! Провалится еще, дурень, в какую-нибудь расселину!»

— Назад, Карай!

Может быть, пес не услышал, а может, не обратил внимания на окрик хозяина. «Нет, надо его, подлеца, немного приструнить. Разболтался! Маузер сейчас же повернул бы обратно».

— Карай, Карай! Назад!

Андрей соскочил с валуна и побежал по тропинке. Теперь он уже не видел ни лисы, ни собаки. Он шел и звал:

— Карай, ко мне! Ко мне!

По его расчетам, пес должен был находиться чуть слева от тропинки. Но лай вдруг донесся откуда-то сзади. Андрей остановился, прислушался и пошел на этот звук. Карай лаял совсем иначе, чем прежде. Тот лай был азартный, в нем больше слышалось задора, чем тревоги; сейчас Карай лаял деловито, зло и тревожно. Андрей ускорил шаги, свернул вбок и побежал, прыгая через снежные наметы, через камни.

Карай стоял возле обломка скалы и лаял, всовывая нос в раскопанную им ямку. Увидев хозяина, он замолк.

«Ну, лисья нора, только и всего!» — с разочарованием подумал Андрей и, уже не торопясь, подошел ближе.

Никакой лисьей норы тут не было. На дне ямки, раскопанной лапами Карая, лежало что-то черное. Андрей наклонился и поднял фотоаппарат. Он с недоумением смотрел на свою находку. Неужели это тот самый аппарат, который Эль-Хан взял у Вадима Борисова, когда перед их глазами блеснули огоньки Урулика? Почему же аппарат оказался так далеко от селения? Андрей только задал этот вопрос и тут же все понял. Ясное дело! Эль-Хан не пошел в Урулик, да и не собирался туда идти. Как и намекал Вадим, у Эль-Хана был свой маршрут. Он шел к границе. По дороге он потерял фотоаппарат. А для чего он взял аппарат? Тоже ясно: на пленке были снимки, сделанные в пограничной полосе…

Все ясно! Остается лишь понять, почему Вадим не обвиняет Эль-Хана впрямую, а отделывается намеками. И это легко понять: Вадим не стал задерживать преступника — значит, сам является косвенным соучастником преступления…

Андрей сел на снег и вытащил карту. Он отыскал пик Димац, похожий на лезвие кинжала, и, ориентируясь на него, быстро понял, где сейчас находился он со своей собакой. После этого он перестал вообще что-либо понимать. Место, где был обнаружен фотоаппарат, оказалось самым удаленным от границы. Следовательно, Эль-Хан все время продвигался дальше и дальше от границы, вместо того чтоб идти к ней. Куда же он шел? И если он в ту страшную ночь действительно искал спасения, то почему же отвернулся от близких огней Урулика?

— Ну-ка, ищи, Карай!

Пес осторожно принюхивается к камням, на которых нет снега. Он ложится на брюхо и ползет вперед. Так он приучен делать, если ожидается опасность. Но откуда она может здесь грозить? Андрей озирается. Ну да, служебная собака предупреждает о возможной встрече с людьми. Люди — опасность! Шерсть у Карая на загривке поднимается дыбом, затем полоска шерсти поднимается по всей спине вплоть до хвоста. Ого, дело серьезное! Андрей на всякий случай вытаскивает из кобуры пистолет. Рычание собаки становится басовитым, угрожающим. Карай останавливается у выступа скалы, медленно поднимается с брюха на все свои четыре лапы и хрипло лает. В этом лае Андрей подслушивает недоумевающую интонацию.

Под скалой никого и ничего нет.

— Что ж ты, звереныш? Что с тобой случилось?

Пес заунывно воет. Нет, он не станет так выть без причины. Андрей планшеткой разгребает снег. Ему не приходится долго трудиться. Под тонким слоем снега скрыта расселина. Луч карманного фонарика разгоняет темноту. Расселина неглубока, набита снегом. На дне ее лежит человек. Так вот, значит, как погиб Эль-Хан!

Карай воет.

Андрей спускается вниз, переворачивает тело на спину. Нет никаких признаков жизни на этом белом лице, лежащем на белом снегу. Рука со скрюченными пальцами тверже дерева, холоднее льда…

В финском домике шло собрание. Доклад только что был сделан. За председательским столом рядом с профессором Малунцем сидел черный Рафик. Он вел собрание.

Тихонечко войдя в зал, Андрей увидел несколько знакомых ему лиц. Впереди возле завхоза сидел радист. Стульев не хватало. Белый Рафик устроился, как всегда, на бильярдном столе. В первом ряду, положив руку на спинку кресла Марлены, занимал место Вадим Борисов.

Хотя Андрей вошел тихо, на него оглянулись. Он задержался у дверей.

— Что тут происходит?

— Комсомольское собрание, — шепнули ему. — Сергей Вартанович сделал доклад о моральном облике советского ученого, о борьбе за дисциплину.

Видимо, прения еще не начинались. Черный Рафик тщетно взывал к собравшимся, отыскивая среди них желающего выступить.

— Я хочу выступить, — объявил Андрей и пошел вперед.

Сапоги его громко стучали по полу, он старался умерить их стук. Лицо его было в подтеках грязи.

— Хоть бы умылся, — прошептал кто-то.

Но сзади цыкнули — и сразу установилась тишина.

— У вас комсомольское собрание, — сказал Андрей. — Я тоже комсомолец… — Он вытащил из кармана куртки и положил на председательский столик свой комсомольский билет. — Я прошу слова!

— Что с вами? — шепнул ему профессор Малунц.

Андрей не ответил.

— Этого не нужно, — мягко сказал черный Рафик, возвращая комсомольский билет. — Выступить может каждый желающий.

— Да, — сурово проговорил Андрей. — Но я хочу выступить как комсомолец на комсомольском собрании. У вас стоит вопрос о моральном облике. Вот об этом я буду говорить…

Он гневно посмотрел в притихший зал. Скулы на его лице шевелились. Он с натугой произнес свои первые слова:

— Два человека вышли в горы. Есть у нас такой закон, чтобы помогать в горах друг другу?

Люди в зале зашептались.

— Есть! — крикнул кто-то.

— Да, товарищи, такой закон у нас есть. Но вот в горах поднялась буря. И один человек, спасая свою жизнь, бросил другого с поврежденной ногой. Как это назвать?

— Он говорит об Эль-Хане! — громко сказала Марлена. — Эль-Хан бросил Вадима с поврежденной ногой.

Никто не отозвался на ее слова.

— Этот человек спасся! — гневно продолжал Андрей. — Он пришел в село, он попал в теплый дом. Но он так любил и жалел себя, он был в таком ужасе от того, что пережил… Словом, он побоялся снова вернуться в горы и показать место, где бросил товарища.

Тишину в зале разорвал резкий звук быстро отодвинутого стула. Вадим вскочил на ноги.

— Это ложь! — крикнул он, наклонив по-бычьи голову и выставив перед грудью кулаки. Можно было подумать, что он готовится к драке.

— Нет, это правда! — отрезал Андрей.

— Откуда вы можете знать? Эль-Хан не хотел идти в село…

— Слушайте, — с угрозой проговорил Андрей, — вы бросьте это! Вы лучше всех знаете, что это клевета. Вы распустили слух, будто Эль-Хан перешел границу!

Марлена, которая пыталась усадить Вадима на стул, теперь поднялась и встала рядом с ним.

— Нельзя же так! — крикнула она звенящим голосом, который, казалось, вот-вот оборвется. — Такие обвинения надо доказывать!

Андрей с сожалением посмотрел на нее.

— Несколько часов назад, — сказал он, обращаясь ко всему залу, — я верил, что этот человек не виновен или, во всяком случае, не очень виновен, так же, как верит в него сейчас эта девушка. Теперь у меня есть доказательства… Да! — с ненавистью бросил он в лицо Вадиму. — Это вы распустили пакостный слух… Вам надо было спасти не только свою драгоценную жизнь, но и обелить свое имя. Раз вы, струсив, бросили товарища, значит, уж не стоит посылать людей ему на выручку. Пусть гибнет! Зато никто не узнает, что вы трус. Да еще оклеветать товарища!.. Вы надеялись, что мертвец не сможет оправдаться, сколько бы на него ни наговорить!

За спиной Андрея прозвучал суровый голос:

— Вы нашли Эль-Хана?

Вопрос задал профессор Малунц. Он сидел — суровый, прямой и странно спокойный — за своим столиком.

— Да, я нашел мертвеца с поврежденной ногой… нашел далеко от границы замерзшего в горах человека… Укрывшись в расселине, он ожидал помощи… — Андрей снова обернулся к Вадиму и увидел, что тот жадно ловит каждое его слово. — У Вадима Борисова могло бы быть лишь одно оправдание: он мог думать, что Эль-Хан идет вслед за ним…

— Я так и думал! — с вызовом крикнул Вадим и поднял голову. — Я был уверен, что он идет за мной.

— Но прошло десять минут, двадцать минут, час, два часа — он не пришел. Вы должны были поднять тревогу. Ведь вы знали, что у него повреждена нога.

— Я этого не знал! Я считал, что он может так же прийти в село, как пришел я.

— Довольно! — с презрением сказал Андрей. — Вы всё знали! Вы бросили Эль-Хана не вблизи селения Урулик, а возле пика Димац. Потом вы стали выкручиваться, клеветать, врать. — Андрей снова обратился к залу: — Зато, видите ли, он плакал по ночам! Вот какой он чувствительный!

Вадим, спотыкаясь, вышел вперед. Он отбросил руку Марлены, которая его удерживала. Губы у него дрожали.

— Вы же знаете, в каком состоянии я добрался до села… — Он подошел вплотную к председательскому столику и уперся в него руками. — А если бы Эль-Хан шел один? Ведь я случайно оказался с ним… Кто бы его спасал? Чего вы от меня хотите?

— Долой его! Довольно! — загремели голоса из зала.

Вадим съежился.

— Вы должны понять, — закричал он, — я пришел в село и свалился без сознания! Провалы памяти… Я забыл обо всем!

— Кроме себя, — холодно произнес профессор Малунц. — Как вы смели забыть о человеке, который погибал в горах?

Андрей увидел возбужденные лица в зале, услышал, как с грохотом отодвигаются стулья и как вразнобой кричат люди, заметил выражение ужаса на лице Марлены — и быстро пошел к выходу.

— Благодарю за службу, лейтенант Витюгин! — Капитан Миансаров перегнулся через стол и пожал Андрею руку. — На днях получишь звание старшего лейтенанта, — пообещал он.

Этот разговор происходил в маленьком служебном кабинетике капитана Миансарова. Капитан угощал Андрея своим табаком особой высадки.

— А ведь исключительный случай для нашего времени! Человек бросает своего товарища в горах… Помирай, черт с тобой! Лишь бы мне еще раз не подставить свои щечки под снежок, под ветерок… Откуда столько гнили в молодом человеке?

— Да, я тоже сначала не понял этого Вадима, товарищ капитан. С виду он не хуже других — ученый, спортсмен… А когда прислал ко мне свою девушку, чтоб о его страданиях рассказала, — нет, думаю, внутри-то ты червяк! Главное дело — непомерное себялюбие. Он — в центре мира, все хуже его. Из той породы, что для него, скажем, тайфун в Японии имеет только один интерес — касается он его лично или нет. Эгоизм, одним словом.

— Эгоизм уголовно не наказуем, — вздохнул капитан Миансаров. — Нет у нас такой статьи…

— Статьи нет. А какое наказание может быть хуже презрения товарищей!

Они помолчали.

— Значит, не послушал тебя Карай, когда погнался за лисой?

— Нет. — Андрей нахмурился. — Зову, зову, а он будто не слышит.

— Долго звал?

— Порядочно.

— Так… — Капитан принялся раскуривать трубку. — Все же много еще времени пройдет, пока из тебя получится хороший проводник служебной собаки…

Андрей кивнул. Он был с этим согласен.

— Разрешите считать себя свободным?

— Иди, пожалуйста.

Приложив руку к козырьку, Андрей вышел из кабинета. Он торопился к вольеру. В кармане у него была сахарная косточка из супа, которую Ева велела передать Караю…

6. Последний поиск

Чепрачная сука Дианка принесла шестерых щенят. Все они были пузатые, большелобые, коротконогие и очень пискливые. Хотя заведующий отделением молодняка Сисак Телалян уверял, что щенки похожи на Карая, Андрей не мог с этим согласиться.

— Только то сходство, что у каждого по четыре лапы, — посмеивался он.

Больше всего Андрея возмущало, что у щенков висят уши, словно лопушки. И при таких ушах они смеют претендовать на сходство с Караем!

Но Сисак уверял, что все образуется. Вырастут настоящие служебные собаки.

— Ты для них вроде как бы крестного отца, — шутил Сисак.

Он регулярно извещал Андрея обо всех событиях в жизни собачьего семейства. На третий день щенков стали выносить на свежий воздух; на десятый день их начали подкармливать; еще через двое суток они прозрели; к исходу третьей недели у них отросли острые коготки на передних лапах.

Андрей держал меня в курсе событий:

— Вот, Костя, наш Карай уже потомство заимел.

Одного щенка Андрей хотел отправить в деревню, в дар Карлосу. Подарок был обещан уже давно — с того времени, когда Карлос помогал Андрею в поимке преступников, пользовавшихся ходулями. Капитан Миансаров разрешил: «Дай мальчику щенка!»

Андрей велел мне купить толстую книгу «Служебная собака», в которой рассказывалось, как надо кормить, растить, воспитывать и обучать щенят. Он подобрал красивый ошейник и ременный коричневый поводок. Все это мы решили отвезти Карлосу. Я как раз собирался съездить в это село, в кратковременную командировку.

— Приходи и приводи с собой Карая, — сказал Сисак Андрею на сорок пятый день, когда все потомство было отнято у Дианки и переведено на жительство в щенятник. — Пусть посмотрит на своих деток.

Щенятник — чистенький, низенький, словно игрушечный домик, и при нем выгульная площадка, огороженная забором, — находился на краю питомника. Мы пришли сюда в полдень. Андрей вел Карая на поводке.

Мохнатые бурые комочки, неуклюже ковыляя на своих шатких лапках, крутились возле забора. Все щенки были похожи друг на друга. Однако Сисак без труда различал их, указывал, какой лучше, какой хуже.

— Вот этот для твоего Карлоса, — объявил он, извлекая из кучи мохнатых тел существо, похожее на игрушечного плюшевого медвежонка.

Щенок лежал тугим брюшком на ладони Сисака, задние лапки беспомощно барахтались в воздухе. Но он не пищал, не жаловался, а мужественно переносил неудобства своего положения.

— Хороший будет? — придирчиво спросил Андрей.

— Не беспокойся. Может, не самый лучший, но очень хороший.

Мы уложили щенка в специально приготовленную плетеную корзинку. В этой корзинке песику предстояло совершить первое в своей жизни путешествие.

Теперь Сисак взял на руки самого толстого из щенят.

— А вот это — будущий чемпион. Предсказываю тебе — медали и слава обеспечены. При рождении вытянул шестьсот двадцать граммов. Смотри, какие лапы! Он побольше Карая будет, когда вырастет.

Это заявление вызвало недоверчивую усмешку на лице Андрея. Как бы не так! Карай стоял рядом — огромный, могучий — и брезгливо посматривал на щенка.

— Вот, Карай, ты уже папашей стал. Веди себя солидно. Поздоровайся с сынком, ну-ка!

Щенок с растопыренными лапами, толстым хвостиком, висячими ушками и мутно-зелеными глазами, которые не могли уловить даже неторопливого движения пальца в воздухе, явно не понравился Караю. У щенка еще не было шерсти, один подшерсток, мягкий, как козий пух. Карай осторожно понюхал этот подшерсток и, сморщив нос, с отвращением чихнул.

— Не хочет видеть сыночка, — сказал Сисак. — Как бы не задрал. У них это бывает.

Но Андрей видел, что Карай, который никого и ничего на свете не боялся, просто-напросто боится этого беспомощного щенка. Пушистый комочек, попискивая, надвигался на него, подняв кверху толстый хвостик, а Карай, опасливо кося глазом сверху вниз, все отступал и пятился. Он попробовал зарычать, но это была всего только самооборона. Щенок подкатился к его передним лапам. Карай, взвизгнув, пустился наутек.

Сисак поднял щенка с земли. В этом маленьком существе все было еще неопределенно. Вот он вырастет, а какой будет масти — неизвестно. Подшерсток должен выпасть, и лишь после этого определится цвет его шкуры. Молочно-мутные глаза только через полтора — два месяца смогут приобрести ясное выражение. Все в будущем!

Андрей осторожно погладил щенка, потрепал двумя пальцами его тупую мордочку. Щенок зубками-булавочками захватил его палец и прикусил. Это было не больно, а приятно.

— Как назовешь? — спросил Андрей, легонько тыкая пальцем в тучное брюшко зверька.

— Видишь ли, — Сисак хитро прищурился, — надо, чтобы в имени были буквы и отца и матери. От Дианки возьмем «Ди», от Карая — «Кар» или «К». Кличка получится «Дик» или «Дикарь».

— Дикарь — это подойдет, — сказал Андрей, уже любуясь милым зверьком, который весело терзал его палец. — Правда, ты хороший песик, хороший песик…

С такими словами Андрей не раз обращался к Караю. Теперь, услышав знакомое обращение, Карай, сидевший под деревом, ревниво завыл.

Хотя Андрей воспитывал Карая со щенячьего возраста, он плохо помнил его детство. Ему казалось, что теперешний могучий Карай и тот кругленький и мягонький, как подушка на тахте, зверек, которого ему три с лишним года назад вручили во владение, — это две разные собаки. Помнилось только, что, передавая щенка, ему сказали: «Вот это будет твой Джульбарс. Расти и учи!» «Джульбарсами» капитан Миансаров называл всех щенков подвластного ему питомника до тех пор, пока они не совершали первых своих подвигов. Кличка была ироническая — так котят называют тиграми…

Карай перестал быть «Джульбарсом» в восьмимесячном возрасте. В питомнике производились тогда испытания молодых собак «на выстрел». Инструктор, одетый для безопасности в просмоленный брезентовый комбинезон, вызывал на площадку поочередно проводников с молодыми собаками. Он замахивался на проводника или толкал его — и после этого убегал в кустарниковые заросли. Собака рвалась на поводке, грозя отомстить за хозяина. Ух, какие все они были страшные в ту минуту! Но капитан Миансаров хорошо их знал: «На поводке да при хозяине они смелые. Посмотрим, что будет на деле». Когда инструктор отбегал шагов на тридцать, щенка пускали в погоню. В несколько прыжков щенок догонял врага. Инструктор приостанавливался и стрелял из пистолета в воздух или в землю. Это и было «испытание на выстрел» — одно из самых серьезных испытаний для будущей служебной собаки. Далеко не каждая из них его выдерживала. Были такие собаки, что всем хороши, а вот до зрелого возраста не могли отделаться от ужаса перед дулом пистолета, перед звуком выстрела. Таких беспощадно браковали.

Чего же требовать от щенков? Трое из них в тот день с визгом повернули обратно, растеряв весь свой боевой пыл. Проводники этих собак получили от капитана Миансарова крепкую нахлобучку — надо уметь вырабатывать мужество у щенка! Две другие молодые собаки, когда пришла их очередь, помедлили и все-таки вцепились в оскорбителя, но робко, с оглядкой, без того сокрушающего азарта, которым должен обладать серьезный боевой пес. Карай при выстреле только ушами прянул и с разлета, грозно рыча, прыгнул инструктору на плечи. Он свалил человека на землю, разодрал брезентовую куртку.

«Да уберите вы этого черта!» — кричал инструктор. А когда поднялся и стер кровь с лица, то сказал: «Это не собака, а золото!» — «Так зато мы и дали ее золотому парню!» — объявил капитан Миансаров и пожал Андрею руку.

Теперь, вспоминая об этом, Андрей с гордостью смотрел на Карая. Вон какой пес вырос! Лучший в питомнике. Даже Маузера обошел, а уж тот рекордсмен, медалист. Может, этот щенок Дикарь обойдет в будущем и Маузера и Карая. Лучшему конца нет…

На дорожке, ведущей к щенятнику, показался дежурный и с ходу закричал:

— Лейтенанта Витюгина к начальнику!

— Что там еще? — заворчал Андрей.

— Торопитесь! Капитан ждет!

Взяв Карая на поводок, Андрей пошел из щенятника. Я нес рядом плетеную корзинку, в которой спал сын Карая, предназначенный для Карлоса. Неподалеку от учебной площадки нас встретил другой посыльный:

— Скорее к начальнику!

— Да вот только собаку в вольер поставлю, — недовольно сказал Андрей.

— Приказано явиться вместе с собакой.

Это означало, что предстоит работа. Андрей ускорил шаги.

— Видишь, Костя, что получается, — сказал он. — А как хотелось поскорее доставить мальчишке щенка…

— Хочешь, я отвезу? Мне все равно надо туда ехать. К вечеру вернусь обратно и все тебе расскажу.

— Это уж будет не то. Мне самому охота… Да и мальчик будет разочарован… — Он сдвинул брови. — Но все-таки поезжай! И скажи Карлосу, что при первом случае я заеду и проинструктирую его, как надо со щенком обращаться. Пусть не перекармливает, не балует!

И он быстро пошел по дорожке.

Капитан Миансаров ждал Андрея в своем кабинете.

— Оружие при тебе? — коротко спросил он.

— Так точно! — Андрей сразу же подтянулся в ожидании предстоящего ему дела. — Разрешите, товарищ капитан, обратиться?

— Давай обращайся.

— Разрешите узнать: что случилось?

Капитан Миансаров посмотрел на Андрея, как бы еще раз оценивая стоявшего перед ним человека.

— Серьезная тебе предстоит работа, — сообщил он, прищурившись. — Надо взять опасного преступника… Мишка-Зверь убежал!

Человек с кличкой Мишка-Зверь, или Копченый, давно уже перестал быть человеком. Он утверждал, что не знает своего настоящего имени, не знает, где родился, кто его отец и кто мать. Он дожил до тридцати с лишним лет, называя себя, в зависимости от обстоятельств, то русским, то цыганом, то армянином. У него не было национальности, как не было имени.

Надо сделать много страшного, чтобы среди жуликов, бандитов, убийц — настоящих зверей, его окружавших, — заслужить кличку Зверя. Он заслужил такую кличку.

Копченым же его прозвали за устойчивый грязновато-красный цвет лица, который не менялся ни зимой, ни летом. Ему приписывали много самых гнусных преступлений — и он ни от одного из них не отказывался. Говорили, что он осужден разными судами в общей сложности лет на сто. Сердобольные судьи, к которым он попадал в руки, всё надеялись, что его еще можно исправить…

В воскресенье утром Мишка-Зверь с двумя приятелями вышел из своего логова в город, чтобы разыскать нужного им человека. Точный адрес был им неизвестен. Они вошли во двор нового дома, где на высоком шесте висел флажок. Дети с красными галстуками толпились вокруг шеста. Мишка-Зверь в последнее время никогда не бывал трезвым. Его раздражали люди, которые веселились или работали. «Слишком все стали чистенькие!» — говорил он.

Теперь он остановился посреди двора и долго смотрел, как веселятся ребята. Приятели пытались увести его, он оттолкнул их, потом вышел на площадку и ударом ноги свалил шест.

Дети притихли, девочки шарахнулись в сторону. Но вперед протиснулся мальчик в белой блузе, с горячими глазами, с тоненькими и еще слабыми руками, обнаженными по локоть. Он привык жить среди мужественных, добрых, справедливых людей и думал, что правдивое слово имеет безграничную власть. Он с укором, и удивлением произнес слова, которые могли бы устыдить всякого:

— Здесь пионерский лагерь, дядя!

Копченому это было все равно. Никакие слова давно уже не имели доступа к его сердцу.

— Вон что! — глумясь, проговорил он и притянул мальчика к себе за пионерский галстук. — А ты тут чья собака?

— Бросьте! Вы меня не пугайте! — Глаза у мальчика блестели, он и правда не боялся Копченого. — Вы нам мешаете проводить сбор.

Тогда Копченый, легко приподняв это худенькое тельце, с силой швырнул его на землю. Он думал, что теперь нагонит ужас на всех детальных. Но к нему уже с криком бежала вожатая — она была на другом конце двора. Из дома выскочил пожилой мужчина с разгневанным лицом. Собралась толпа. И Копченый с удивлением подумал, что тут его не испугались, — бояться должен он сам.

Его друзья, прижимаясь к стенам, потихоньку ускользнули. Копченого задержали. В отделении милиции в нем без труда опознали Мишку-Зверя, который не раз ускользал от наказания. Нашлось много дел, за которые его надо было судить. Грозил суровый приговор. Мишка-Зверь ждал суда спокойно. «Все равно убегу», — ласково извещал он следователя.

Но в тюрьме, после приговора, Мишка-Зверь держался скромно. Он безропотно подчинялся всем правилам внутреннего распорядка и даже написал трогательное письмо на имя начальника, в котором уверял, что завяжет узелок на своей прежней жизни — начнет жить честно.

— Такое время пришло, — говорил он, вздыхая, — надо менять профессию. У кого я беру? — спрашивал он. — У трудящего человека! Он месяц работает, а я в две минуты его заработок отбираю. Я для него выхожу настоящим паразитом!

Эти его высказывания начали даже ставить в пример другим уголовникам…

До отправки на место заключения Мишку-Зверя ввиду его хорошего поведения решили временно перевести из тюрьмы в пригородную исправительно-трудовую колонию. Он попал туда вечером. Неподалеку от ворот в землю была вкопана деревянная вышка, на ней посменно дежурили часовые.

— Да, — сказал Мишка-Зверь, покрутив носом, — крепко охраняют, отсюда не убежишь!.. — и засмеялся.

На другой день ему дали работу на территории колонии — за ограду его все-таки решили не выводить. Ему было поручено делать черепицу на маленьком кирпично-черепичном заводике, существовавшем при колонии.

— Это дело как раз по мне! — сказал он.

Считалось, что из колонии убежать невозможно. Местность вокруг на несколько десятков шагов была открытая. Выход только один — ворота, которые тщательно охранялись часовыми на сторожевой вышке. Куда денешься?

Копченый все не начинал работать, он ходил по дорожкам и, как бы случайно, вышел к воротам, возле которых стояла вышка.

— Стой! — крикнул ему часовой. — Приближаться нельзя. Давай назад!

— Да уж я знаю, что нельзя, — ласково говорил Копченый и, улыбаясь, подходил все ближе к воротам.

Часовой угрожающе вскинул винтовку:

— Давай назад!

Укоризненно покачав головой, Копченый остановился. Он повернулся к воротам спиной, что несколько успокоило часового.

— Чего ты боишься? У тебя винтовка. Ты видишь — со мной никто не разговаривает, так я хоть к тебе поговорить пришел… — Копченый выразительно играл глазами и посмеивался.

— Какие разговоры! — строго сказал часовой. — Идите на свое место! — И опустил винтовку.

Тогда Копченый, все еще стоя спиной к воротам, сделал быстрый прыжок назад. Никто не умел так прыгать. Это был его прием, разработанный с давних пор. Человек как будто собирается прыгнуть вперед, а прыгает назад… Часовой не успел вскинуть винтовку. Копченый прыгнул еще раз — и оказался за воротами. Гулкий выстрел, казалось, свалил его с ног. Он покатился под откос. Часовой решил, что он ранен, и не стал больше стрелять. Но Копченый поднялся на ноги. За ворота ловить его выбежало несколько бойцов вооруженной охраны. Уйти ему было некуда.

Внимательно осмотрели мятую траву в том месте, где упал Копченый, и не нашли ни одного пятнышка крови. Значит, и его падение было обманом. Пуля пролетела мимо…

В полусотне шагов от ворот лежала старая, неизвестно кем привезенная сюда огромная труба. Она лежала здесь давно и уже вросла в землю. Копченый заполз в эту трубу.

Теперь его песенка была спета. У обоих концов трубы встали люди. Копченый попадет в их руки, куда бы он ни сунулся. Но, прежде чем извлечь его оттуда, с ним попробовали завязать переговоры.

— Выходи! — крикнул, заглядывая в трубу, боец вооруженной охраны Епрем Коджоян. — Выходи, Зверь. Твой номер не прошел.

Копченый молчал.

Надо было что-то предпринимать. Полезешь в трубу, а там в темноте и тесноте борись с бандитом, которому убить человека — все равно что стакан воды выпить. Да и зачем это делать, когда и так Копченому некуда деваться? Все равно он рано или поздно окажется в руках ожидающих его людей. На этом-то, как выяснилось позднее, он и строил свои расчеты.

Прошло около получаса, Копченый все не выходил. Его звали — он не откликался.

Наконец людям надоело ждать. Первым потерял терпение Епрем Коджоян и решительно вошел в трубу. Он полз, держа наперевес штык. У Копченого могло оказаться какое-нибудь оружие, встреча с ним грозила опасностью. Но Епрем надеялся на свои силы. Кроме того, с другого конца трубы пополз навстречу Епрему еще один боец, так что Копченому пришлось бы туго, если б он решил оказать сопротивление.

С Епремом все время поддерживали связь, кричали ему: как, мол, идут дела? И он отвечал: «Ползу, пока ничего не обнаружил». Потом перестал отвечать. Снаружи люди ждали в тревоге, не донесется ли из трубы шум, свидетельствующий о борьбе. Но вот, наконец, двое бойцов выползли из трубы на вольный воздух. У них были сконфуженные лица. К ним кинулись люди. Отстранив их, Епрем Коджоян подошел к начальнику охраны и доложил:

— Никого там нету.

— Как же так? Да вы хорошо ли смотрели?

— Проползли из конца в конец, — сконфуженно сказал Епрем. — Там пусто, товарищ начальник…

Андрей прибыл на место происшествия, когда взбудораженные бойцы, один за другим побывавшие в трубе, уже поняли, куда исчез Копченый. Примерно посредине трубы они нашли пролом, уходящий в землю. Трубу откатили. Яма, которая под ней открылась, была глубокая, темная, и дна ее не было видно. Неужели Копченый и до сих пор сидит в этой яме?

Пока думали да гадали, один из отбывающих наказание рецидивистов попросил разрешения поговорить с начальником охраны колонии. Очевидно, он сообщил начальнику нечто такое, что меняло всю обстановку. Начальник вернулся к трубе с очень серьезным лицом.

— Вы думаете, — сказал он бойцам, — что Мишка-Зверь все сидит тут, в яме?

— А где же ему еще быть!

— Не знаю где, — сказал начальник, — только не здесь.

Оказалось, что яма под трубой была началом подземного хода, выкопанного примерно год назад. Шайка рецидивистов, оставшаяся на воле, пыталась устроить побег своему товарищу, заключенному в колонии. Побег не удался. Но секрет уголовники сохранили.

Они сообщили о нем в тюрьму Мишке-Зверю: «Старайся попасть в колонию!» На этом Копченый и построил план своего освобождения. Теперь он был, видимо, далеко.

— Крупный преступник убежал, — объяснил Андрею начальник вооруженной охраны колонии. — Наша вина, признаю. Но ты подумай, сколько он может бед натворить, сколько невинных жизней унесет! На ребенка руку поднял! Разве это человек?

— Вы меня не агитируйте! — зло сказал Андрей. — Надо было раньше смотреть, как следует!

Он внимательно исследовал пролом в трубе, приказал Караю сидеть под деревом и полез в яму. Необходимо выяснить, где кончается подземный ход.

— Собаку вперед пусти, — советовали ему, — опасно!

— Что тут сделает собака? — застенчиво улыбнулся Андрей. — Уж лучше я сам…

Спуск в яму был довольно трудным. Андрей полз, держа в левой руке карманный электрический фонарик. Сначала ему показалось, что ход невероятно узкий. «Ничего, протиснуться можно», — думал он. Недостаток свежего воздуха затруднял дыхание. Вдруг он явственно услышал, что впереди кто-то ползет, и пожалел, что не взял с собой Карая. Направил прямо перед собой луч карманного фонарика. Нет, никого нет, это просто осыпалась земля.

Свободно Андрей вздохнул только тогда, когда ход стал подниматься вверх. Он высунул голову, осмотрелся и выбрался наружу. Вход был скрыт большим камнем. Этот камень Копченый, вылезая, очевидно, отодвинул в сторону, и теперь на его месте зияла черная дыра.

Андрею казалось, что он полз очень долго. Но когда он осмотрелся, то увидел, что находится всего в нескольких десятках шагов от трубы. Он негромко окликнул Карая. Пес послушно сидел под деревом и глядел на трубу. Услышав зов, он со всех ног кинулся к хозяину. Вслед за ним подбежали и бойцы.

— Вот, — сказал Андрей, — отсюда Копченый пополз — видите, трава примята? А вы его и не заметили за деревьями!

— Действительно! — Бойцы приглядывались к траве. — Совсем недавно был здесь…

Андрей взял собаку на длинный поводок.

— Карай! След!

Пес потянул влажным носом и повел хозяина по прямой — к строениям, которые виднелись вдали. Не успели они отойти и сотню шагов, как их нагнал Епрем Коджоян.

— Парень надежный, — кричал начальник охраны, — возьми его с собой! Поможет в случае чего…

Дальше пошли вместе.

— Много ты их, верно, переловил в своей жизни? — говорил Епрем, едва поспевая за собакой.

— Приходилось…

— И в схватках бывал?

— Бывал.

— И убитые есть на твоей совести?

— Вот представь, — сказал Андрей, — что я, при моей довольно-таки жестокой профессии, до сих пор никого не убил.

— Просто случая не было, не налетал на настоящих.

— Во-первых, действительно случая не представлялось. А случая не представлялось потому, что пускать в ход оружие — дело самое легкое. Преступник должен быть взят живым.

— Ну, с этим, которого ловим, ты держись начеку. Он-то тебя не пожалеет. Недаром кличка — Зверь!

— Будем начеку, — сказал Андрей. — Но теперь, друг, ты не сердись — давай прекратим разговоры. Правило есть: по следу иди — молчи! И также, будь любезен, придерживайся инструкции — отойди подальше в сторону, шагов на тридцать, чтобы не мешать служебно-розыскной собаке.

Вскоре Епрем стал отставать. Карай сильно тянул по свежему следу, и Андрей еле мог бежать за ним. Дорогу преградил высокий дощатый забор. Карай хотел его перепрыгнуть, но потом раздумал и прополз под доской. Надо было бросать поводок или ползти за ним. Андрей пополз. На свой новый китель он уж рукой махнул. Будет Еве работа!

След снова уклонился от строений. Копченый, видно, забегал сюда лишь на секунду, чтобы передохнуть. Карай привел Андрея к оврагу. Дорога теперь шла по склону, густо поросшему лесом. Под ногами шуршали желтые листья. Внизу были видны розовые и желтые городские здания.

Карай с вздыбленной шерстью подступил к могучему тополю и облаял его. Что ж это значит? Может, Копченый где-нибудь здесь? Андрей осторожно осмотрелся, но ни внизу, на желтеющей траве, ни наверху, на ветвях дерева, ничего подозрительного не заметил. Видимо, Копченый тут приостановился, отдыхал. До чего же точно стал Карай работать по следу! Андрей наклонился и поднял окурок, лежащий под деревом. Огонек уже погас, но окурок был теплый — только что брошен.

— След, Карай!

Однако Карай не пошел вперед. Он завертелся на месте, подняв кверху черный нос и втягивая в себя воздух. Затем медленно, пригнув шею, злобно рыча, он ступил в траву и пошел по ней, осторожно и как бы с натугой переставляя свои напружиненные лапы. В стороне за деревьями лежал большой черный камень. К нему и направился Карай. Андрей еле сдерживал его на поводке. Пес то и дело оглядывался на хозяина: «Ну, хозяин, разве ты не понимаешь?» Андрей тихонько потащил из кобуры пистолет…

Мишка-Зверь поднялся из-за камня, когда понял, что ему все равно не скрыться. Красное лицо с низко надвинутой на лоб кепкой было злым и сосредоточенным, маленькие, словно птичьи, глазки смотрели зорко и непримиримо. В ладони он держал тяжелый булыжник.

— У тебя камень, у меня пистолет, — сказал Андрей. — На что надеешься? Руки вверх!

Копченый быстро взметнул вверх руки. В его ладони что-то блеснуло. Андрей не уловил момента, когда камень вылетел из руки бандита, почувствовал только ожог на шее и отер пальцами кровь. Чуть бы точнее — и страшный удар пришелся в лицо.

Стоять было трудно — Андрей сел на пенек. В глазах у него потемнело. Конечно, можно выстрелить и положить бандита на месте. Так и полагается поступать в порядке самообороны. Но Андрей не выстрелил. Сжав зубы, он приказал:

— А ну, теперь полуоборот налево и вперед — шагом марш!

Он только услышал, как скулит Карай, и почувствовал прикосновение горячего собачьего языка к своей щеке. Открыл глаза. Мишка-Зверь торопливо спускался вниз по откосу.

— Не валяй дурака! — крикнул Андрей. — Положу!

— Клади!

Копченый уходил, скрываясь за деревьями. Андрей выстрелил в воздух — бандит даже не оглянулся. Надо подниматься и идти за ним. Все еще чувствуя слабость в коленях, Андрей сделал несколько шагов. Нет, он идет слишком медленно…

— Фас, Карай! Фас!

Карай, давно уже сдерживающий нетерпение, только и ожидал приказа хозяина. Он сорвался с места и помчался по откосу, делая широкие, могучие прыжки. Андрей шел за ним. Ну что ж, теперь беспокоиться нечего, Карай догонит преступника…

Копченый раза два с тревогой оглянулся. Наконец он понял, что ему не уйти. Он остановился под деревом и повернулся к преследователям лицом. В руке у него блеснул нож.

— Назад, Карай!

Но Карай уже присел, спружинил и не смог удержаться — прыгнул на врага.

Служебную собаку учат, чтобы, вступая в схватку, она следила за руками преступника. Карай умел с налета захватывать своими страшными зубами ту руку врага, которая держит оружие. Стиснет зубы — и бандит со стоном роняет нож или пистолет. Так бывало не раз.

Но Мишка-Зверь тоже знал повадки служебных собак. Почти неуловимым движением он переложил нож из правой руки в левую. И, когда Карай, ударив его лапами в грудь, свалил на траву и впился зубами в его правую руку, другая — левая рука бандита нанесла короткий и страшный удар. Лезвие ножа прошло сквозь густую шерсть, раздвинуло ребра…

Андрей увидел, что Карай странно дернулся, тоскливо взвыл, потом недвижно распластался на траве, бессильно щелкая зубами. Острые уши опали, и он уткнул морду в землю. Еще несколько раз шевельнулся пушистый хвост, но и тот затих.

Мишка-Зверь поднялся, опять отступил к дереву, раздувая губы и прежним зорким птичьим взглядом осматриваясь по сторонам. Он был сильно помят, покусан. У него уже не было ножа. Он поднял с земли большой камень.

Андрей бросился к собаке, тронул Карая рукой. Это гибкое, могучее тело, так благодарно отзывавшееся на каждую ласку хозяина, теперь молчало. Передние лапы беспомощно лежали на траве, задние уперлись в ствол дерева. Красный язык был прикушен мертвыми зубами. По кончику черного носа полз муравей. Андрей взял большую лапу собаки в обе ладони.

Но тут он увидел, что Копченый, все еще держа в руках камень, упрямо спускаемся по откосу вниз.

Надо было исполнять свой долг. Андрей поднялся на ноги, взвел курок.

— Стой!

Бандит отбежал немного в сторону и встал за деревом.

— Выходи на дорогу!

Ответа не последовало.

— Выходи! — яростно крикнул Андрей.

Копченый осторожно выглянул из-за дерева. Видно, и он понял, что больше с ним нянчиться не будут. Но он не вышел на зов своего преследователя. Андрей резко шагнул к нему, увернулся от камня, просвистевшего мимо уха. Одной рукой он вытащил бандита из-за кустов. Ничего не стоило бросить это вертлявое тело на землю и растоптать ногами, как змею…

— Выходи на дорогу!

Копченый сидел на земле, низко пригнув голову к коленям. Впервые за весь сегодняшний день в его глазах появилось выражение испуга. Он почувствовал силу, с которой не мог бороться.

— Я с тобой не пойду.

— Почему?

— Ты убьешь.

Андрей потрогал пальцами курок. Он даже забыл, что у него в руке пистолет. Только одно сознание непоправимости того, что случилось, все больше заполняло его.

— Да, лучше тебе пойти с кем-нибудь другим, — спокойно проговорил он. — Подожди, пусть кто-нибудь придет.

Епрем Коджоян появился совсем не оттуда, откуда его можно было ждать. Он сократил дорогу и теперь, тяжко дыша, спускался к Андрею сверху.

— Ай-яй-яй, — заговорил он, цокая языком. — Что ж это? Собака-то, а?

Андрей не мог ему отвечать. Он снова сел в траву и взял холодную лапу Карая в свои ладони.

— Отведи задержанного.

— А ты как же? — участливо спросил Епрем.

Андрей отвернулся и опустил голову, чтоб не встретиться с ним взглядом.

— Отведи! Потом мы с тобой составим акт насчет гибели собаки…

— За тобой выслать ребят? Хочешь, в питомник сообщу?

— Ничего мне не нужно…

Епрем снял с плеча винтовку.

— Эй ты, гад! — скомандовал он грозно. — Выходи на дорогу! Руки над головой!

Их шаги скоро смолкли. Теперь Андрею уже никто не мешал. Он положил острую морду собаки к себе на колени и подержал ее несколько секунд под руками. Так он ласкал прежде Карая, когда бывал им очень доволен. Потом он поднялся, нашел нож, валявшийся в траве, — нож, которым был убит Карай, — и принялся копать яму. Работал он сосредоточенно, землю выгребал ладонями. Ни разу не закурил. Яма становилась все глубже. Андрей снял китель, разорвал его по швам и полотнищами обернул Карая. Держа эту тяжелую ношу на руках, он подошел к яме и опустил туда Карая. Потом присыпал могилу землей и придавил камнями.

Теперь все было сделано. Он еще вернется сюда. Он будет часто приходить…

…Отдав Карлосу щенка, я приехал в питомник. Тут уже знали обо всем, что случилось с Андреем. И, когда Андрей появился, его окружили товарищи. Геворк пробился вперед и взял его под руку.

— Андрюшка! — сказал он, как называл товарища в детские годы. — Ну, ничего! — Он заглянул Андрею в глаза. — Все уже сделано. Капитан Миансаров согласен. Не грусти!

— Что сделано?

— Что? — переспросил Геворк и широким жестом подчеркнул свою щедрость. — Маузер теперь твой!

Он пожал товарищу руку. Но Андрей слабо улыбнулся и отстранился.

— Не нужно мне Маузера, — горько сказал он.

Еще кто-то из друзей говорил с ним, все его утешали. Он со всеми соглашался, кивал головой — и молчал.

Наконец Андрея оставили одного. Тут я тихонько подошел к нему. Что я мог ему сказать? По счастью, он заговорил первый.

— Вот, Костя, больше нет нашего Карая…

Я молча пожал ему локоть. Мне было трудно говорить.

— Баловал я его очень, очеловечивал, — горько признался Андрей. — Есть моя вина… расслабил дисциплину… Ведь я крикнул ему: «Назад!» — а он не послушался… Послушался бы — может, остался бы жить.

— Брось! — сказал я. — Зачем ты себя растравляешь?

Он все еще стоял у вольера и перебирал толстые прутья решетки. Вот отсюда, едва лишь откроешь дверцы, Карай выскакивал на волю, обдирая бока. Веселый и горячий, как язычок огня. Всегда норовил подпрыгнуть и лизнуть в нос…

Когда стемнело, мимо вольера прошел Сисак Телалян. Он нес в корзине щенят. Он тоже все знал, но не стал, как другие, разговаривать с Андреем о происшедших событиях.

— Вот окрестили, — сказал он, показывая на щенят, — в паспорта вписали. Это Кадя, это Дикарь, это Дик…

Было темно, и никто, кроме меня, не видел, как съежилось скуластое лицо Андрея, когда он взял из корзинки толстого и мягкого щенка.

— Карай, — позвал он чуть слышно.

Сисак поправил:

— Это Дикарь.

— Нет, это Карай, — сказал Андрей. — Карай, Карай! — еще раз позвал он, поглаживая мягкую шерстку. — Эх ты, мой Карай…

Щенок пополз к нему на грудь, прижался теплым бочком к лицу.

— Ты будешь со мной работать?

Маленький Карай полез еще выше и торопливо зачмокал, захватив острыми зубками ухо своего будущего хозяина.

РАССКАЗЫ О КАПИТАНЕ БУРУНЦЕ 1. Дело о пропавшей козе

В воздухе, казалось, еще стоит яростный рев. Эхо, удаляясь к остроконечным вершинам, повторяло звук выстрела. В действительности же не было ни рева, ни выстрелов. Секунду назад все кончилось. Медведь лежал, уткнув морду под камень. Степан Бурунц шел к нему, держа в руке двустволку, и деловито прикидывал: столько-то мяса, столько-то сала да еще шкура…

Могучее тело зверя только что клокотало жизнью, бесновалось и ревело, подминая сучья и молодые поросли. Теперь, поникнув и сразу став невзрачным, оно беспомощно прижалось к траве, подогнув заднюю лапу под живот.

Поставив ногу на бурую спину зверя, усталый охотник курил и думал. Теперь, пожалуй, на всю зиму мяса хватит. Надо будет закоптить окорок и сделать солонину. Хорошо, что жена сберегла большую бочку. Второй обруч сверху сбит — придется заменить новым.

Степан Бурунц ловко освежевал медведя и перетянул шкуру солдатским ремнем. Взвалив ее на плечи, он стал спускаться с горы на тропинку. Кривые крепкие ноги уверенно переступали с камня на камень. Он не торопился. Шел размеренно, не убыстряв хода на спусках и не замедляя на подъемах. Потому что, когда человек устал, самое главное — не сбиваться с ритма. А ведь еще должно хватить силы добраться до деревни, выпросить, применяя всевозможные дипломатические ухищрения, лошадь у председателя колхоза, вернуться обратно в горный лес, разрубить на части медвежью тушу, погрузить мясо на телегу и привезти домой. И только после этого можно будет отдохнуть…

— Открывай, Аспрам! — кричал он несколько часов спустя, подъезжая на телеге к дому. — Все кончено. Могу отдыхать.

Молодая женщина застенчиво улыбнулась ему. Он ввел лошадь во двор. Все остальное сделает Аспрам — выгрузит мясо, отведет коня в колхоз, сдаст телегу.

Но тут он увидел, как Аспрам, неловко раздвинув полные с ямочками локти, старается удержать груду мясистых костей, — и ему стало жаль жену.

— Ладно, — пробормотал он и, отстранив ее, принялся таскать мясо в кладовку.

Жена весело поглядывала на него. Узел волос у нее на голове расплелся, черная коса упала на спину. Глаза, еще более черные, чем волосы, щурились и смеялись. Он вспомнил, как год назад к нему пришла бабка-колхозница из дальнего селения Мшак.

«Есть одна Аспрам, — объявила бабка, — сама белая-белая, точно сахар, волосы черные, как ночь. Каждый глаз такой, — сваха растопырила ладонь, — коса вот такая, — бабка опустила руку к своему каблуку. — Молодая, двадцать два года, веселая, умеет петь, дочка бригадира… О чем ты думаешь?!»

Что ж, бабка все правильно описала. И, любовно поглядывая на жену, он усердно перетаскивал мясо.

— А коня, наверное, я отведу? — спросила Аспрам,

Но он опять пожалел жену. Ходить еще ей по солнцепеку, толкаться на конюшне.

— Чего уж там! — буркнул он и, вскочив на телегу, выехал за ворота.

В общем, надо признать, что он женился удачно. Разница в четырнадцать лет между мужем и женой казалась ему нормальной. Он учил и воспитывал свою красивую жену на каждом шагу, словно ребенка. «Осторожнее!» — негромко предостерегал он, если за обедом Аспрам принималась размачивать сухарь в супе. Ему казалось, что она ничего не знает и не умеет. «Теперь, Аспрам, скажи хозяевам спасибо», — вполголоса подсказывал Бурунц, когда они находились в гостях. И молодая женщина поднималась из-за стола, благодарила, едва приметной гримасой давая понять присутствующим, что все это не всерьез, а только игра, в которой она охотно выполняет порученную ей роль.

Настоящую усталость Степан Бурунц почувствовал, возвращаясь пешком домой из колхозной конюшни. Он шел под палящим солнцем-невысокий, приземистый, скуластый, дочерна загорелый, с узенькими прорезями глаз. Медленно передвигающий кривые ноги, разомлевший и потный, в рубахе с расстегнутым воротом, без милицейской формы и фуражки, которые придавали ему бравый, даже воинственный вид, он был очень похож на колхозного чабана.

Аспрам жарила ему яичницу из шести яиц с помидорами. Сковорода весело шипела. Но, прежде чем приняться за еду, он пошел в сад и в арыке, протекающем вдоль границы участка, вымыл ноги ледяной родниковой водой.

Свалившись на тахту, покрытую свежей простыней, нежась в прохладе выбеленной комнаты с занавешенным маленьким оконцем, он, перед тем как заснуть, еще успел подумать: отчего ему так хорошо?

— Аспрам, — блаженно выговорил он, — кажется мне на этот раз значок дадут…

— Спи! Значок ему надо…

— Потому что за полугодие нет ни одного нераскрытого преступления. Будет у тебя муж первый во всем районе с такой наградой — «Отличник милиции».

Он хотел еще сказать, что значок дается за службу умную, честную и беспорочную — чистую, как вымытое стеклышко.

Но не успел. Заснул.

Ему казалось, что он совсем и не спал. Только закрыл глаза — и сразу услышал голос Аспрам. Жена разговаривала с кем-то по телефону:

— Да он не подойдет, он спит! Интересно вы рассуждаете! Участковый уполномоченный — не человек, да? Вы его к лошади равняете! Потому что только лошадь без отдыха…

Бурунц прошлепал босыми ногами по полу и отобрал у жены трубку. По дороге успел взглянуть на часы: четверть второго. Значит, поспал все-таки примерно полтора часика…

Звонил кузнец Саядян из самого дальнего села Доврикенд. Саядяр был бригадмильцем — членом добровольного общества содействия милиции. В Доврикенде случилось происшествие: у колхозника Амо Вартаняна ночью увели козу.

— Кого подозреваете? — сипло спросил Бурунц, почесывая одной голой ногой другую.

Голос в трубке, помедлив, ответил:

— Подозревать, конечно, можно будет все того же Норайра.

— Ладно, сейчас к вам выезжаю.

Подсев к столу, Бурунц на секунду задумался. Не вовремя это происшествие. Дали бы хоть благополучно закончить полугодие. А впрочем, может, все к лучшему? Дело пустяковое, оно ничему не помешает. Бурунц быстро написал рапорт о случившемся в районный отдел милиции. Завтра можно будет сообщить о раскрытии кражи. Сегодня рапорт, завтра — разоблачение преступника. Конечно, тут замешан сукин сын Норайр.

Переодеваясь, Степан Бурунц менялся на глазах. Все меньше и меньше напоминал он колхозного чабана и все больше становился похожим на волевого, уверенного в себе представителя государственной власти. Он натянул гимнастерку и брюки-галифе — фигура приобрела подтянутость. Надел фуражку, которая сразу придала солидность и официальность его заостренному, обожженному солнцем, облупленному лицу. Даже узенькие простодушные глаза казались из-под этой фуражки властными и проницательными. А когда он, прицепив к поясу пистолет в кобуре, вбил ноги в начищенные до сияния хромовые сапоги, то сразу приобрел вид прирожденного кавалериста, которого, как известно, не только ничуть не портят, а даже украшают кривые ноги.

Между тем Аспрам уже седлала во дворе гнедого коня.

Выглянув в окно, Бурунц вспомнил спор, разгоревшийся утром в правлении колхоза из-за этого коня. «Телегу дам, — говорил председатель, — запрягай своего гнедого». А Бурунц доказывал, что конь выделен ему управлением милиции специально для разъездов верхом и никак не приспособлен возить тяжести в упряжке.

Гнедой, застоявшийся в конюшне, перебирал тонкими ногами, нетерпеливо бил хвостом. Бурунц приложил на секунду ладонь к теплым шелковистым ноздрям коня, потом легко вскочил в седло. Ему хотелось поцеловать жену. Но теперь, когда он был в форме, это показалось неудобным. Он только опустил вниз руку, Аспрам взяла его указательный палец своей мягкой ладонью и сжала. Так они добрались до ворот — гнедой, на котором ехал Степан Бурунц, и шагающая возле стремени Аспрам.

— Приезжай скорее! — жалобно попросила Аспрам. — Поторопись!

А он поскакал, не оглядываясь, по деревенской улице.

Дорога в Доврикенд шла все вверх и вверх. Сначала это была широкая лесная дорога, по которой могла бы проехать арба и даже грузовая автомашина. Затем от накатанного пути отделилась узкая тропочка. Она была не очень удобная, но зато куда более короткая. Гнедой без колебания свернул на эту тропку. Из-под копыт его скатывались в пропасть мелкие камешки.

Тропинка вилась по склону могучей горы. Взбираясь наверх, Степан Бурунц все время видел вдали деревню и свой дом, а внизу прямо под собой протоптанную ленту дороги, которую только что проехал. Последнее, что ему удалось увидеть перед тем, как он завернул за огромный выступ скалы, были два аиста, садящиеся на крышу. С такого расстояния он уж и не взялся бы определить, чья это крыша.

Теперь он поднялся примерно на полкилометра повыше лесной полосы. Отсюда начинался пологий спуск — выжженные солнцем камни. Деревья были далеко внизу. Но, как только Бурунц подъехал к ним, он сразу увидел каменные строения Доврикенда. Потянуло дымком. Послышался собачий лай. Прокричал осел — будто потерли друг о друга два куска ржавого железа.

Село прилепилось к склону горы. Приземистые темные домики Доврикенда словно разбежались, но порыв иссяк-и они застыли над пропастью, образовав разомкнутое полукружие. Нижние дома висели над пропастью, а верхние нависали над нижними. При этом плое* кая земляная крыша каждого нижнего домика служила открытым двором для соседей, живших наверху. И все дома снизу доверху, как всегда, показались Бурунцу гигантской лестницей с подковообразными земляными ступенями.

Колхозники Доврикенда сеяли хлеб на плато, а воду брали в реке на дне ущелья. И целый день они словно муравьи сновали взад и вперед по склону горы. А почему их далекие предки поселились в таком неудобном месте, теперь уже никто и не знал…

У въезда в село Степан Бурунц спешился. На тесных уличках Доврикенда из земли тут и там торчали камни, ходить и ездить надо было с осторожностью.

Кузнец Саядян встретил участкового уполномоченного возле колхозной конторы. В помещении было пусто. Все уехали наверх, на поля.

Молодой рослый кузнец только недавно демобилизовался из армии. Он был в солдатской рубахе с подвернутыми до локтя рукавами, от него пахло дымом и кожей. Он улыбнулся, и сразу стало видно, что у него нет верхнего зуба — выбил случайно молотком. Кузнец ухитрился извлечь из этого пользу — в образовавшееся между зубами отверстие он вставлял папиросу, и та держалась во рту, даже когда он говорил…

Взяв у гостя уздечку, Саядян, дымя папиросой, повел коня по улице, скупо и точно рассказывая о происшествии. На ночь колхозник Амо Вартанян поставил козу за ограду, утром хватились — козы нет.

— Кого подозреваете? — опять спросил Бурунц.

Саядян задымил, подумал, — как будто он еще не высказывал на этот счет своего мнения, — но ответил твердо:

— Все равно — Норайра.

— Жаль, что в колхозе никого нет… — Бурунц поморщился. — Надо бы узнать, сколько трудодней у этого Норайра…

Кузнец полез в карман и вытащил бумажку. Оказывается, он позаботился — взял справку. Норайр и его близкие заработали в нынешнем году меньше трудодней, чем любая другая семья.

— Отдохнуть, умыться с дороги? — предложил Саядян, останавливаясь у калитки своего дома.

Бурунц отклонил это предложение. Ему хотелось поскорее все закончить и вернуться домой. Кроме того, он сердился, что происшествие случилось именно сегодня, когда он так устал.

— Прежде всего надо посетить потерпевших, — сурово распорядился он.

Дома у потерпевших никого не оказалось, кроме старой бабки. Бабка сразу, как только увидела милиционера, напустила на себя горестный вид, принялась охать и вздыхать. Уж такая была коза, что лучше другой коровы! И молочная, и послушная, умница. Как и жить теперь без этой козы? Бабка хлопала себя ладонями по пухлым бокам и без устали причитала: другие машину «Москвич» приобретают, а ее несчастный сын Амо только все теряет и теряет. А ей, бабке, не нужно и «Москвича», только бы вернуть свою собственную умницу козу, если, конечно, она еще жива. А нет- пусть деньгами отдают…

Кузнец прервал ее причитания.

— Что там «Москвич»! — насмешливо прищурился он. — Такую козу только лишь к «Волге» можно приравнять.

Степан Бурунц не терпел, когда во время расследования кто-нибудь позволял себе шутки. Никогда не нужно мешать потерпевшему выражать свои чувства. Вот такие, казалось бы, никчемные причитания иной раз могут умного работника навести на след. Но в причитаниях бабки, пожалуй, не было уж вовсе никакого смысла. Да и вообще на Бурунца неприятно действовали всякие преувеличения.

— Успокойтесь, мама, — холодно сказал он. — Кого подозреваете в покраже вашей козы?

Бабка заюлила. Кого можно подозревать? Все здесь соседи, все хорошие люди. Но под конец шепотом объявила, что козу наверняка увел Норайр. Она погрозила кулаком в сторону того дома, где жил вор. Пусть никогда не будет счастья ни ему, ни его детям, ни его внукам и правнукам! Такую козу увести — нет у людей ни стыда, ни чести!

Бурунц не стал больше слушать. Он велел Саядяну отвести гнедого на конюшню. К Норайру он пока пойдет один. Объявляя такое решение, Бурунц не смотрел на кузнеца. Он смотрел в сторону и говорил с подчеркнутой отрывистостью. А все дело было в том, что он поступал неправильно и хорошо знал об этом.

— Как же можно к преступнику без понятых? — недовольно сказал Саядян.

— Что там еще за преступник! — Бурунц аккуратно сыпал табак на бумажку. — Сначала хочу только посмотреть. Может, все добром обойдется. А понадобятся понятые- вызову. Ты будь наготове.

Кузнец обиделся, но возражать не стал. Ушел, выпустив на прощание облако дыма.

Норайр жил в отдаленном домике, у самого края пропасти. Участковый уполномоченный долго стучал в глухую калитку, которая, вроде печной заслонки, была еле видна в толстой и высокой каменной ограде. Он стучал железным молоточком, который с помощью ржавого кольца был навечно приклепан к створке калитки, чтобы гость, упаси бог, не отбил руку, извещая хозяев о своем прибытии. Но из-за ограды никто не отзывался.

Тогда Бурунц толкнул калитку и с удивлением почувствовал, что она не заперта. Во дворе, возле арыка, безмятежно играли двое грязных мальчишек, а на каменных приступочках, ведущих в осевший, обросший мхом домик, развалился паренек лет шестнадцати — семнадцати. Он дымил самокруткой.

— Или вам стука не слышно? — с обидой спросил Бурунц.

Он не стал здороваться. Не первый раз приходил он в этот дом и да-вно уже решил, что на проживающих здесь людей не стоит тратить хорошие человеческие слова. Они этого не понимают.

Парень, развалившийся на приступочках, тоже не по-здоровался. Не меняя позы и даже не взглянув на Бурунца, он насмешливо крикнул:

— Мама, насчет козы!..

Это и был Норайр.

Несколько лет назад Бурунц отправил его в колонию для малолетних преступников. Думал — выправится парень. Очень уж всем надоели его выходки-дерзость, мелкое воровство. Как только где что пропадет — уж все знали: это Норайр! Так нет же, не исправился! Увезли мальчишку куда-то на Кубань. Вернулся он в село еще более дерзким и одичавшим. Стал разговаривать с блатной хрипотцой в голосе, однажды в драке со сверстниками вытащил нож… Бурунц не раз задавал себе вопрос: правильно ли он поступил с парнем?

…Воїн как развалился! Не смотрит. Курит. Степан Бурунц терпеть не мог, когда курили мальчишки. В городе ли, в деревне — непременно вырвет у подростка папиросу. Приказал:

— Брось самокрутку!

— Воспитатели! — с ненавистью и презрением процедил Норайр и выпустил длинную струйку слюны. — Воспитывают они меня, чтоб я, понимаешь, паинькой был…

Бурунц не знал отца Норайра. Односельчане вспоминали, что он был степенным и умным человеком. В сорок третьем пошел на войну-и не вернулся. Жена его Маро целый год рыдала, рвала подушки. И вдруг, в разгар этих рыданий, односельчане заметили, что она беременна. С тех пор она только и делала, что рыдала и рожала детей. Дети были до того не похожи друг на друга, что каждый понимал — они от разных отцов. Маро в колхозе работала плохо — то в город уезжала, то еще куда-нибудь. За детьми она не смотрела. И двор ее дома был постоянно полон плачущими, замурзанными, полуголыми мальчишками и девчонками всех возрастов. Колхозники, а особенно колхозницы и за глаза и в глаза осуждали такой образ жизни. С Маро никто не дружил, а если она приходила к соседям занять для детей картошки или хлеба, то ей давали что было нужно, но в разговоры не вступали. И в последнее время она уже молча появлялась на пороге и протягивала миску. В Доврикенде говорили, что Норайр недолюбливает своих братцев и сестер и с одобрения матери иной раз поколачивает остальное семейство. Как-никак, он был единственным законным наследником в этом доме.

— Да, верно, я насчет пропавшей козы, — подтвердил Бурунц, оглядывая захламленный двор.

В это время из дома вышла Маро — костлявая, с растрепанными волосами женщина с грудным ребенком на руках. А за ней посыпались детишки постарше. Во дворе стало тесно от детей. И все уставились на участкового уполномоченного.

— А что еще насчет козы? — низким рассудительным голосом начала Маро. — Неужели при любой пропаже виноват мой сын? Лучше бы он умер, не дождавшись этого дня! Сколько людей живет в Доврикенде, и уж правда можно подумать, будто Норайр всех хуже! Ну, пропала коза — а при чем мы? Какое нам дело?

Она говорила и вопросительно поглядывала на сына- так ли все идет, как нужно? Норайр властно свистнул — и она умолкла, испуганно оглянувшись.

«Вот кто здесь хозяин!» — подумал Бурунц.

Но какое ему было до всего этого дело? Он пришел сюда, чтобы произвести дознание.

— Значит, так, — начал он официально, — у колхозника Амо Вартаняна ночью пропала коза…

Норайр не стал слушать. Лениво поднялся и пошел по приступочкам наверх. Щелчком выбросил окурок. На лестничной площадке остановился и прищурился:

— И вы хотите узнать, где коза?

— Да, хотелось бы…

Мальчишка стоял теперь возле керосинки, на которой кипела огромная кастрюля. Он снял крышку — по двору разлился запах вареного мяса. Дерзко глядя на участкового уполномоченного, Норайр секунду или две демонстративно подержал в воздухе крышку, а затем, ни слова не говоря, опять закрыл кастрюлю. Бурунцу показалось, что мальчишка при этом нагло подмигнул ему.

— Надо, значит, понимать, что у вас там коза варится?

— Как, мама? — спросил сверху Норайр. — Что у нас варится? — Он не дождался ответа от испуганной Маро, потянул носом воздух и несколько раз утвердительно покивал головой. — Конечно, коза!

Бурунц пошел наверх. А следом за ним по ступенькам поползли дети. Шествие замыкала Маро, прижимающая к груди младенца костлявыми руками. Бурунц приподнял крышку. В кастрюле бесспорно варилось мясо. Козье мясо — уж на этот счет он не мог обмануться!

Между тем Норайр с прежним наглым и насмешливым видом прошел в комнату и, оглянувшись на участкового уполномоченного, приподнял деревянную крышку над большим оцинкованным ведром. Бурунц заглянул в ведро. Оно было доверху ПОЛНО МЯ|СОМ. И опять никакого сомнения, что это — козье мясо. Оставалось только удивляться наглости этого мальчишки!

— Так вот, дорогие хозяева, придется протокол писать.

— А что ж, пишите! — Норайр пожал плечом и с любопытством стал смотреть, как участковый уполномоченный раскладывает на столе бумагу и снимает колпачок со своей автоматической ручки.

Маро попыталась было что-то сказать, но сын снова коротко присвистнул и оборвал ее речь. Дети сгрудились вокруг стола. Один из малышей уцепился ручонками за хромовый сапог Бурунца.

Подергав ногой, участковый уполномоченный попытался высвободить сапог из цепких рук младенца. Ничего не получалось. Веснушчатый мальчик, пыхтя и сопя, взбирался все выше, пока ему не удалось оседлать сапог. Добившись своего, он счастливо засмеялся. Теперь уже никак нельзя было от него освободиться.

Слегка покачивая ребенка на ноге и надеясь, что никто этого не видит, Степан Бурунц принялся писать протокол. Его возмущало беспримерное нахальство Норайра, и потому он не жалел красок. «Вот упеку его снова года на три! — думал Бурунц. — Надо избавить колхозников от ворюги!» Но мальчишка, покачивающийся на кончике сапога, располагал мысли на более мирный лад. «Безотцовщина!» — хмурился Бурунц. Он удивлялся, с какой легкостью удалось раскрыть кражу. Даже, собственно, не пришлось прилагать усилий. Поведение Норайра можно было расценить как самопризнание. И участковый уполномоченный, будучи человеком справедливым, не забыл упомянуть об этом. Он занес в протокол описание ведра, в котором было сложено килограммов примерно восемь — десять мяса — козьего, как признал сам обвиняемый. Описал и кастрюлю, где мясо варилось.

Закончив, он прочитал вслух весь протокол, начинающийся с того, что темной ночью у жителя селения Доврикенд Амо Вартаняна была совершена покража козы. По временам Бурунц останавливался и сурово глядел на Норайра. А Норайр согласно кивал головой: «Все правильно!»

— Теперь подписывай. — Бурунц пододвинул ему протокол и дал ручку.

Однако Норайр ручку не взял, а бумагу отодвинул обратно:

— Почему Я| должен подписывать?

— А кто же?

— Пусть подписывает тот, кто увел козу.

Он глядел прямо в глаза участковому уполномоченному и откровенно смеялся.

— Так ты, именно ты и увел! Сам только что признался, что все правильно. И мясо у тебя в ведре, да и в кастрюле. Что дурака валяешь?

Норайр развинченной походкой подошел к ведру, вытащил кусок мяса и стал внимательно его рассматривать.

— Вот гляжу, — он с издевательским удивлением поднял вверх брови, — и нигде на мясе не написано, что коза принадлежала Амо Вартаняну.

— Ты не дури! Ты мне здесь спектакль не разыгрывай! — грозно оборвал его Бурунц. Он снял с ноги ребенка и поднялся. — Козу украл ты!

— А это еще надо доказать.

— Докажем! Вот перед нами налицо мясо…

— Мама, — кротко позвал Норайр, — сколько в городе ты отвалила за это мясо? Почем кило?

Женщина зашевелила губами, готовно заговорила:

— В городе… вчера ездила… купила сразу пуд. Что, думаю, понемногу? Семья большая… Лучше сразу побольше… И купила…

— Ладно! — Бурунц изорвал старательно написанный протокол и погрозил пальцем: — Я вас выведу на чистую воду!

Он пошел во двор. Следом двинулись Норайр, Маро и все дети. Бурунц ходил, осматривая углы и закоулки. Хозяева не отставали от него ни на шаг.

— Когда ты увел козу, — Бурунц упрямо склонил голову набок и холодно взглянул на преступника, — то при-волок ее к себе во двор. Вот на этом месте ты забил ее топором. Видишь, земля тут вскопана. Это, надо понимать, ты верхний слой, перемешанный с кровью, собрал и куда-то пересыпал. На земле следов, значит, не оставил. Все у тебя предусмотрено. Ладно. Где у вас топор?

Норайр с интересом слушал участкового уполномоченного. Блеснув черными глазами, он, юркий, мускулистый, охотно пошел за топором. Металл был начищен до сияния. На топоре не обнаружилось ни капельки крови.

— Но все же я с уверенностью настаиваю, что так оно и было! — с досадой проговорил Бурунц.

Ему не удалось скрыть своего разочарования.

Норайр засмеялся.

— А ясно так, — признал он. — Если не дурак действует, а сколько-нибудь разумный человек, то он все дело именно так обстроит. Только в отношении топора — ошибка. Удобнее, например, вот таким ломом забить… — И он ткнул ногой лежащий у бочки ломик.

— Значит, признаешь?

— Кто? Я? — Норайр даже расплылся от удовольствия при таком наивном вопросе. — Это же мы с вами говорим теоретически… Доказать надо!

— Хорошо, — Бурунц на секунду задумался. — Придется лишь только понять, куда ты девал рога и копыта…

Край двора обрывался прямо в пропасть. Бурунц пошел туда по дорожке, протоптанной среди травы. Норайр последовал за ним. На ходу обернулся, грозно свистнул — тут же Маро и все дети отстали и вернулись в дом.

Огромный камень, сидящий глубоко в земле, обозначал границу участка. Держась за камень, Бурунц заглянул в пропасть. Глубина тут не превышала пятнадцати — двадцати метров. Камень выдавался над пропастью. Нечего было и думать о том, чтобы спуститься без соответствующих приспособлений на дно почти отвесного ущелья.

— Вот куда, думается, ты скинул копыта и рога, — миролюбиво сказал Бурунц.

Норайр усмехнулся.

— А что ж, — согласился он, — лучше места не найти…

В полевой сумке участковый уполномоченный всегда

возил с собой бинокль. Он вытащил его, влез на камень и, перегнувшись над пропастью, навел в глубину стекла.

Сначала на глаза попадались какие-то скальные обломки. По дну ущелья стекал бурный, грохочущий ручей. Там и сям виднелись кучки мусора, потому что из этого двора нечистоты валили прямо в пропасть. Но вот Бурунцу показалось, что у воды между камнями действительно лежат козьи рога. А может, это были сухие ветки? Он присмотрелся: нет, рога!

— Взгляни, — предложил он мальчишке. — Вот они и улики.

Норайр охотно взял бинокль, переставил прицел и отыскал на дне нужное место.

— Видишь?

— Как не видать! — Норайр потер стекла рубахой и вернул бинокль участковому уполномоченному. — Хорошая штука! — уважительно похвалил он и опять нагло прищурился. — Не продадите?

— Ты смотри! — Бурунц скрипнул от злости зубами. — С кем говоришь?

— А что?

— Ты, подлец, о своем преступлении думай! Вон лежат против тебя доказательства. Теперь не отвертишься!

Но чем больше свирепел участковый уполномоченный, тем Норайр становился веселее.

— Доказательства-то они, доказательства, — с вызовом протянул он, — но пока в пропасти лежат — ничего не доказывают. Их еще надо вытащить и предъявить.

— Вот ты полезешь и вытащишь.

Норайру стало совсем весело.

— Прямо вот сейчас и полезть? А может, прыгнуть? Или еще немного подождем — лестницу сделаем?

— Яна веревке тебя спущу, — не обращая внимания на его смех, мрачно объявил Бурунц.

Норайр внимательно взглянул на него, но на этот раз промолчал. Дело принимало какой-то новый и еще непонятный ему оборот.

Они вместе вернулись во двор. Бурунц упрямо поснимал все веревки, на которых сушилось белье, и принялся связывать их. Норайр стоял рядом и только вопросительно на него поглядывал.

Потом они молча вернулись к камню. Бурунц старательно укрепил веревку, привязав ее конец к ближайшему дереву. Свободный конец он сбросил в пропасть и, прижавшись к камню, заглянул вниз: длина веревки, пожалуй, была достаточной…

Не очень уверенно он приказал:

— Полезай… пока еще светло…

Норайр тоже заглянул в пропасть. Отрицательно покачал головой. В глазах его мелькнуло выражение испуга.

— Почему же ты не хочешь лезть? — с обидой спросил Бурунц, отлично понимая, что он не имеет права заставить мальчишку спуститься на дно ущелья.

— Как же, очень надо! — Норайр сплюнул и хрипло выругался. — Чтоб я еще сам против себя доставал… на свою шею… Такого постановления нету.

— А-а-а, все постановления знаешь! — с ненавистью воскликнул Бурунц. — Закоренелый ты!.. Неисправимый!.. Пропащий, сукин сын!.. Твой отец умирал — надеялся, что ты человеком станешь… А от тебя, видать, хорошего ждать не приходится…

Он подергал веревку и, не зная, как теперь выйти из трудного положения, в которое сам себя поставил, еще раз спросил:

— Полезешь? Ты бросил, тебе и доставать…

— Еще чего! Смешно было бы…

— Так и не. надо! Я сам полезу.

Бурунц сказал это просто так, со злости. Понимал, что нужно. вызвать понятых и придать делу официальный характер. Но отступить теперь он не мог. Бросить веревку и уйти — это значило бы превратить себя в посмешище. Придется лезть. Такая уж у него работа. Раз на дне ущелья лежат доказательства преступления, надо добыть эти доказательства, черт бы их побрал!

Он стянул сапоги и босыми ногами полез на камень. Веревка была перекинута через гранитный выступ и висела в полутора — двух метрах от зубчатой стены ущелья.

Едва начав спуск, Бурунц понял, что совершил ошибку. Слишком уж он сегодня устал. Руки дрожали. Веревка резала ладони. Он захватывал босыми пальцами ног узлы на веревке и осторожно спускался, одолевая метр за метром. Теперь уж, конечно, возвращаться не стоило.

Подняв голову, он увидел Норайра. Мальчишка лежал, припав грудью к камню, и смотрел вниз, беззвучно шевеля губами. В его глазах Бурунц впервые заметил выражение беззащитности и злорадно подумал: «Уж три-то года мы тебе обеспечим, если не больше!»

Вниз он старался не смотреть. Самое плохое было бы, если б у него вдруг закружилась голова.

Первыми стали отказывать ладони. Он с огорчением взглянул на одну из них — кожа была сорвана до крови. «Как же выбираться обратно?» — с ужасом подумал он, но тут же отогнал эту мысль. Нога, не найдя узелка, повисла в воздухе. И он внезапно ощутил ненадежность веревки и огромную, все увеличивающуюся тяжесть своего усталого тела. Долго ли там еще до конца? Какую он все-таки затеял глупость! Взрослый, солидный человек… Ах как глупо и как стыдно! Неужто конец? Вот так и оборвется жизнь?

Но когда он, скользнув вниз сразу метров на восемь, нашел пальцами правой ноги узелок на веревке, то снова стал думать о Норайре: «Четыре, а то и пять лет дать ему, как рецидивисту! Вот что было бы хорошо!»

Наконец он решился взглянуть вниз и увидел, что висит над самой землей. Бросил веревку и на согнутых ногах — они отказывались разгибаться — прошел несколько шагов и сел на камень, с сожалением глядя на свои ободранные ладони.

Так сидел он минут пять или десять, совершенно потрясенный. Ему и вспоминать не хотелось о том, зачем он сюда спустился. Поток на дне ущелья свирепо ревел. Бурунц подумал, что, может быть, уже никогда не сумеет выбраться отсюда. Но он был человеком долга и потому поднялся и принялся делать свое дело.

Пройдя несколько шагов по берегу, он нашел между камнями рога, а чуть подальше козьи копыта. Копыт почему-то было только три, четвертое найти не удалось. Он привязал их к поясу. Потом закурил. Снова измерил взглядом глубину ущелья. Вот теперь ничего бы и не нужно, только заглянуть в будущее и узнать: придется ли добытым с таким трудом вещественным уликам лежать на столе у судьи или нет?

Постепенно к нему вернулось утраченное хладнокровие. Что бы ни случилось, он выберется наверх!

Степан Бурунц снял нижнюю рубаху, разодрал ее пополам и обвязал тряпками ладони. Теперь руки не будут так сильно страдать. Ну что ж, пора начинать подъем. Не надо только смотреть ни вверх, ни вниз. И он взялся обожженной ладонью за веревку…

На этот раз всю тяжесть тела держали его измученные руки. Он лез и лез вперед, пока не почувствовал, что больше нет сил. На секунду мелькнула мысль — спуститься на дно ущелья, а там будь что будет. Но он выругал себя и поднялся еще немного — до ближайшего узла на веревке. Опираясь на узел пальцами ноги, он висел над пропастью. Затем раскачался на своей веревке и когда подлетел к зазубренной стене ущелья, то ловко поставил ногу на выступ камня. В таком наклонном положении, держась руками за веревку и стоя одной ногой на камне, все же можно было, оказывается, отдыхать. И он отдыхал, стараясь не глядеть вниз.

Где-то далеко-далеко, за тридевять земель, была Аспрам и гнедой конь; когда-то давно-давно он убил медведя. Что еще ему понадобилось в жизни?

Он вспомнил о Норайре — виновнике всех несчастий- и почувствовал, что от злости тяжело застучало сердце. В ту же секунду нога сорвалась с выступа, и он завертелся над пропастью, вцепившись руками в спасительную веревку.

С тоской он взглянул наверх. Норайр, лежа на камне, что-то кричал ему, но слов нельзя было разобрать. С ужасом Бурунц увидел, что мальчишка возится у веревки и понял: это уже конец. Сейчас обрубит веревку. Такому подлецу это ничего не стоит. Потом он объяснит людям, что участковый уполномоченный сорвался в пропасть и погиб. Все равно — и так и так Норайра должны судить. Терять ему нечего.

И Бурунц с абсолютной ясностью представил себе то, что сейчас произойдет. Все, все было бы иначе, если бы он не отказался взять с собой кузнеца Саядяна.

Он не полез, а весь как-то рванулся вперед, с лихорадочной торопливостью работая руками и ногами. Веревка розовела от крови после каждого прикосновения его пальцев. Но боли он уже не чувствовал. Лез и, задыхаясь, бормотал: «Вот еще метр… еще! Вылезу, вылезу…» И в то же время он в любую секунду ждал предательского удара, ведь даже набухшие на его висках жилки, рвущееся из груди сердце, даже сочащиеся кровью пальцы — все в нем знало, что там, наверху, Норайр пилит веревку.

Внезапно веревка как-то странно дернулась. Замерев, Бурунц поднял глаза. Оказывается, он добрался уже до конца. Норайр не пилил веревку. Он вцепился в нее руками и дергал, пытаясь подтянуть поближе…

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Бурунц не сразу понял: «Спасен, спасен…» Уцепившись за веревку ногами, он на мгновение высвободил левую руку и показал Норайру вытащенные из пропасти копыта. Злорадно шепнул:

— Десять лет…

Теперь оставалось самое трудное — надо было вылезти на камень. Но без помощи со стороны этого не сделаешь…

Бурунц крикнул с намеренной грубостью, чтобы ошеломить мальчишку:

— А ну дай руку!

Еще секунда — и он вылез наверх. Обессиленный, растянулся на камне. Норайр сидел рядом и молча тащил из пропасти веревку.

Прошло немало времени, прежде чем Бурунц пришел в себя. Он натянул сапоги. Потопал ногами, восстанавливая кровообращение. Затем неторопливо принялся отвязывать от пояса копыта и рога.

Норайр безучастно сматывал в клубок веревку. Каждый занимался своим делом, не обращая на другого внимания. Но Бурунц, взглянув искоса, заметил, что у мальчишки на ладонях багровые полосы и свежие ссадины. Натер, когда пытался подтянуть веревку. Значит, надо так понимать, что он хотел спасти своего преследователя.

Сложив на землю трофеи, Бурунц снова сел на камень. В сущности, что случилось? Работник милиции заподозрил вора. Подвергая опасности жизнь, спустился, в пропасть. Вор — злобный, закоренелый, наглый — мог бы избавиться от врага, но не сделал этого. Наоборот, помог милиционеру, во вред себе. Ну что? Какое это имеет отношение к покраже козы? Уменьшается ли ответственность Норайра за воровство, в котором он теперь бесспорно уличен? Нет! Значит, придется составить протокол и пустить дело обычным порядком.

Бурунц с решительным видом поднялся с земли. Туг же вскочил и Норайр. Взгляды их встретились, скрестились. В глазах мальчишки не было ни мольбы, ни сожаления, ни тепла. Все тот же диковатый, насмешливый огонек. Это и решило дело.

— Пошли! — сурово потребовал участковый уполномоченный.

— А что ж! — отозвался Норайр, передернув плечом.

Но они не двигались, а смотрели в упор друг на друга.

— Теперь ты не отвертишься! — пригрозил Бурунц. — Вот они, эти улики!

Норайр усмехнулся, глотнул воздух.

И тут Бурунц увидел то, что должен был увидеть уже давно: перед ним стоял одичалый хрупкий подросток, с тоскливыми голодными глазами. Шестнадцатилетний пацан, безотцовщина. Еще должен расти. Руки совсем цыплячьи. А ведь тянул веревку. В любую минуту мог сорваться в пропасть. Спасал своего врага…

Ну и что дальше? Начнем, значит, жить по формуле: «Я тебе, ты мне»? Вор сделал хорошее ему, Степану Бурунцу, и за это Бурунц намеревается простить вора.

Не будет этого ни в коем случае!

Но в то же время Степан Бурунц понимал, что не должен обманывать себя и делать вид, будто ничего особенного сейчас не произошло.

Можно, конечно, возбудить дело. Осудят мальчишку, пошлют в колонию.

Озлобится, вернется рецидивистом. Глядишь, в следующий раз придется за ним, как за зверем, следить с пистолетом в руке…

И ведь украл козу не за чем иным, как только накормить детишек. Большая семья… Но есть закон: украл — отвечай. И каждый должен исполнять свой долг…

— Если, допустим, поверить, что ты больше не будешь… — с сомнением начал Бурунц.

Норайр бегло взглянул на него, ответил быстро, привычно, без особой, впрочем, убежденности:

— Гад буду: не буду!

— Нет, ты, конечно, бу-удешь, — протянул Бурунц, подчеркивая усмешкой свое неверие и глубокое знание жизни.

…Конечно, будет воровать. Так сразу не бросит. Но вот — жил на свете солдат, отец этого мальчишки… Послали воевать, чтобы он победил или умер. И он умер. Победили мы уже без него… Так должен же кто-нибудь подумать о сыне погибшего солдата!

И какая-то более высокая ответственность, чем обязанности, возложенные уставом на сельского милиционера, заставила Степана Бурунца подняться на ноги. Он подошел к кучке своих трофеев — тех самых, из-за которых столько мучился, рискуя жизнью, — и точным ударом ноги сбросил вещественные улики обратно в пропасть.

Широко раскрыв черные глаза, к пропасти метнулся Норайр. Тут же отшатнулся и с недоумением посмотрел на участкового уполномоченного.

Бурунц тоже заглянул в пропасть и выговорил скорбно, по-детски складывая губы:

— Значок-то?… «Отличник милиции»…

Впрочем, Норайр его не понял.

Через полчаса, объявив кузнецу Саядяну, что розыски кончились неудачей, Бурунц вывел гнедого коня на пустынную дорогу. Было уже темно. Он взобрался в седло и послал гнедого шагом.

Странное ощущение, что он не один на дороге, что рядом еще кто-то есть, заставило его обернуться. В двух шагах позади, в темноте, скользила по дороге какая-то тень.

Бурунц чуть придержал коня:

— Что ж мы с козой-то будем делать, с пропажей? Коза принадлежала Амо Вартаняну…

Темнота ответила сиплым и презрительным голосом Норайра:

— Не обеднеет Амо Вартанян…

— Это ты брось! Узнаем стоимость пропажи. Ты вернешь деньги потерпевшему. Сам вернешь.

— Откуда возьму? — спросил Норайр помолчав.

— А ты у меня теперь станешь трудящимся! — строго пообещал Бурунц.

И, хлестнув коня, поскакал по дороге, которая серой полосой выступала из темноты.

2. Двадцать минут

Босой, выхваченный пронзительным телефонным звонком из теплой постели, Бурунц стоял у стены в темной комнате. Прижав к уху трубку, силился окончательно проснуться и понять, о чем говорит властный голос на другом конце провода.

— Что? Что? — все переспрашивал он.

— Бурунц, вы меня слышите? — вдруг отчетливо спросил далекий, но очень знакомый голос.

И Бурунц наконец сообразил, что с ним говорит начальник районного отдела милиции Габо Симонян.

— Слышу вас, товарищ майор.

— Вам ясно задание?

Помолчав секунду или две, Бурунц попросил повторить. «Плохая слышимость», — пожаловался он. Не скажешь ведь начальнику, что, разговаривая с ним, ты спал, держа в руке телефонную трубку…

Теперь он старался не пропустить ни одного слова. Группа рецидивистов — видно, наезжие гастролеры — совершила крупное ограбление; затем, завладев машиной, бандиты вырвались на шоссе. За ними выехала по-гоня. Разрыв получился не более чем в двадцать — тридцать минут. Надо задержать на шоссе эту машину. Опознать ее легко: серый цвет, «Победа», последние две цифры на номере — 97. Полный номер пока еще установить не удалось.

— Все понятно, капитан Бурунц? — нетерпеливо спросил голос в трубке. — Есть основания предполагать,_: что машина пройдет по магистрали мимо вашего села. Любой ценой — задержать! Но учтите, что преступники вооружены. Главный вопрос — быстрота и решительность ваших действий.

— Есть, — не очень уверенно отозвался Бурунц и повесил на рычаг трубку.

В армии, по сигналу ночной тревоги, он успевал одеться, застелить койку и стать в строй — все это в считанные минуты. Сейчас, без тренировки, долго не попадал ногой в сапог. Однако управился довольно быстро. Света не зажигал, чтобы не тревожить жену. Включил только карманный фонарик.

Но Аспрам не спала.

— Что это случилось, Степа? — спросила она и часто, взволнованно задышала, ожидая ответа.

Он торопливо погладил ее теплую руку. Направил луч фонарика на часы: без четверти два. Потом сноп света быстро скользнул по белому лицу и черным волосам жены, разметавшимся на подушке…

— Степа… ослепил совсем! — Женщина тихонько засмеялась. Наверное, решила, что муж с ней шутит. — А я уж думала — на операцию вызывают… Степан, куда ты? — вдруг вскрикнула она, услышав, как застучали по полу сапоги.

— Скоро вернусь…

Голос выдал его волнение. Коротко, деловито он приказал:

— Спи!

На улице его охватила густая, непроглядная тьма. Ну что можно сделать, если человек пальца своего не видит? Он ощупью пробирался по улице, ведя за уздечку гнедого коня. Глаза постепенно привыкали к темноте. Надо торопиться. Не пропустить бы машину… Вот только заскочить на секунду к бригадмильцу Айказу Асланяну, что живет возле магазина. Попросить Асланяна: пусть соберет людей и явится с ними на шоссе, на подмогу…

Он осторожно постучал в маленькое оконце. Не дождавшись ответа, стукнул еще раз.

Окно распахнулось. Встревоженный женский голос прошелестел:

— Кто это?

Бурунц назвал себя и попросил разбудить Айказа.

— Да он со вчерашнего дня на кочевье уехал, — чуть погромче сказала женщина. — А что нужно?

Разговаривать было некогда. И так уже немало времени прошло после телефонного разговора с начальником. Можно бы, конечно, постучаться к бригадмильцу Парсаданяну, но для этого нужно возвращаться обратно…

Несколько минут спустя он мчался в темноте, пригнув голову к шее коня. До шоссе было около трех километров. Сначала пахло абрикосами — это он скакал по деревне. Потом потянуло чуть ощутимой спокойной прохладой — и он понял, что уже подъехал к бетонированному магистральному каналу, который колхозники построили в прошлом году. Затем в лицо ударил ветер — острый, пахучий, знобящий. Дуло с гор, со снеговых вершин. Значит, до шоссе оставалось меньше километра. Копыта глухо цокали по мягкой земле. Луны не было. Но в такую ночь достаточно и того света, что дают звезды.

Бурунц придержал коня и спешился. Не стоило выезжать на шоссе верхом. Привязал гнедого к дереву и не торопясь пошел по тропинке. Положив на зуб сочную травинку и с удовольствием покусывая ее, он шел и думал: вот уже все-таки сделана первая глупость. Что ж он наработает один? Обязательно надо было поднять народ…

И от внезапного сознания, что он один тут на шоссе, а из города с огромной скоростью, с потушенными огнями мчится на него машина, которая везет бандитов, готовых стрелять и резать, — ему стало неспокойно и холодно. Он закурил, присел на камень.

Надо было что-то предпринять… В село за людьми уже не вернешься. Приходится рассчитывать только на свои силы. Что ты можешь придумать Степан Бурунц?

Он осмотрел участок шоссе. Машина промчится с бешеной скоростью. Криком ее не остановишь. Встать на пути с платком в руке — вроде ты голосуешь, просишь подвезти, — сомнут к чертовой бабушке! Вот если стрелять?… А вдруг это будет не та машина? Мало ли машин может ехать здесь ночью! В темноте номер не увидишь.

Еще раз пройдя по шоссе, Бурунц подошел к довольно крутому повороту. Здесь «Победа» обязательно замедлит движение. Выходит, именно на этом месте и нужно ее встречать…

Посвечивая электрическим фонариком, он сошел с дороги. Лучше всего было бы отыскать толстое бревно, прикатить его и уложить поперек шоссе. Но подходящего бревна не нашлось. Тогда он принялся таскать большие камни. Их было здесь сколько угодно. Некоторые он даже не смог поднять — катил по земле, обдирая кожу на ладонях. Скоро выложил на асфальте заграждение из камней. Никакая машина не одолеет!

Снова закурил и сел отдыхать. Рубаха на спине взмокла от непривычной работы. Но зато он успокоился, и предстоящее дело на секунду показалось ему самым обычным. Подъедет машина. Остановится. Он крикнет из темноты, чтобы все сидели на своих местах. Может, придется сделать предупредительный выстрел… Во всяком случае, значительное преимущество то, что эти люди в темноте его не увидят, а он сможет видеть и держать под прицелом их всех.

Тут ему пришла в голову неожиданная мысль. И он вскочил, чтобы привести ее в исполнение. Набрал мелких веточек, коры, смолистых деревяшек и приготовил костер. Ветки обложил бумагой — к счастью, в кармане нашлась старая газета. Как только подкатит машина, можно будет полить веточки бензином из зажигалки. Костер вспыхнет, осветит номер, две последние цифры — 97. А тем временем Бурунц перебежит на другую сторону дороги. Бандиты, конечно, станут искать его возле костра…

Он укладывал веточки поудобнее, когда позади возник чуть слышный, ровный гул. Бросив приготовленный для костра клочок бумаги, Бурунц оглянулся. По шоссе мчалась машина. Виднелись только далекие вспышки фар. Еще есть время. Но рев мотора становился все явственнее. Расстояние неотвратимо сокращалось…

Бурунц вытащил пистолет и отошел к телеграфному столбу. Встал под его защиту. Пожалуй, не стоит зажигать костер. Номер можно будет рассмотреть при свете фар.

Привалившись к стюлбу, он бормотал:

— Пусть уж скорее едут…

А машина приближалась, словно нащупывая дорогу световым лучом.

Где-то неподалеку всхрапнул гнедой конь. Как хорошо, что есть хоть одно живое существо, которое разделяет с Бурунцем тревоги этой ночи…

Не доезжая до каменной преграды, машина затормозила. Послышались тихие голоса. Погас свет. Бурунц стоял совсем близко, но не смог разглядеть номер. Надо было все же зажечь костер…

Хлопнула открывающаяся дверца.

— Всем оставаться на местах! — крикнул Бурунц. — Ни один чтобы не вышел. В случае чего — начинаю стрелять.

Минуту или две тянулось молчание. Люди, сидящие в машине, вероятно, всматриваются сейчас в темноту. Выигрывают время. Может быть, ориентируясь на звук его голоса, готовят пистолеты… Бурунц быстро переменил позицию — почти ползком, стараясь не шуршать травой, он перебрался подальше и залег в каком-то углублении.

…Отозвались бы, что ли, хоть одним словом! Молчание было страшнее выстрелов. Машина чернела на шоссе недвижной и зловещей громадой. Хоть бы свет зажгли! Хоть бы попытались уехать, черт их возьми! Тогда Бурунц имел бы право стрелять…

Чуть слышный шепот донесся до его слуха. Он не мог разобрать слов, но явственно чувствовал, что люди в машине о чем-то совещаются. Ну, пусть! Посмотрим, что придумают…

Со стороны шоссе прозвучал срывающийся мужской голос:

— А кто это здесь командует?

Ответить или промолчать?

— Милиция, — нехотя признался Бурунц.

Пожалуй, лучше было бы не говорить им этого. Надо затягивать время. Всего только двадцать минут перетерпеть — а там подоспеет подкрепление.

В машине зажгли свет. Зазвучали голоса-тревожные, возбужденные. Похоже было: спорят!

— А что случилось? Почему вы нас задерживаете?

Бурунц приказал:

— Осветите номер вашей машины.

Тотчас возле багажника затеплился красный огонек. Последней цифрой на номере была тройка. Но Бурунц все продолжал лежать в траве с наведенным на машину пистолетом. В конце концов, номер они могли по дороге заменить. Хотя, с другой стороны, было ли у них для этого время?

На шоссе снова раздались голоса. Мужчина негромко, стараясь быть спокойным, объяснил кому-то:

— Простое недоразумение… Обычная проверка… Никакой опасности нет, сейчас поедем дальше…

Его перебил звонкий, напряженный женский голос:

— Товарищ милиционер! Товарищ милиционер, послушайте…

Мужчина шепотом распорядился:

— Молчи!

И опять наступила тишина.

Голос женщины встревожил Бурунца. Вряд ли бандиты, выезжая на опасное дело, взяли бы с собой женщин. Обычно они так не делают. Значит, одно из двух: или эта «Победа», как свидетельствует ее номер, посторонняя, случайная, или женщину посадили в машину насильно, и она призывает милиционера, чтобы освободиться. Никаких других объяснений не могло быть.

— Пусть женщина выйдет на дорогу, — угрюмо предложил Бурунц.

В машине снова зашептались.

— Не бойся, Ева, — уговаривал мужчина.

— Нет! Я не выйду. Почему я должна выходить? — негодовал женский голос.

— Слушайте, вы! — крикнул мужчина. — Она не выйдет. Какого черта вам от нас нужно?

Бурунц поднялся и не таясь пошел к машине. Зря напугал людей. Явная ошибка.

Он включил фонарик, козырнул и, смущенно улыбаясь, проговорил:

— Простите, граждане, недоразумение. Можете следовать по своему маршруту.

— Сначала чуть не довели до смерти, потом говорите: «недоразумение»! — нервно отозвался женский голос.

В машине разместились трое. За рулем-молодой мужчина в брезентовой куртке, на заднем сиденье — встревоженная женщина, у которой на коленях спал мальчик. Видать, семья. Едут на своей «Победе». Возможно, на дачу куда-нибудь… И такая задержка среди ночи! Трепка нервов.

— Простите, товарищи, — еще раз, но уже более сочувственно сказал Бурунц. — Бывают, видите ли, ошибки…

— А все-таки, в чем дело? — настаивала женщина.

— Проверка…

Тяжелые камни словно приросли к дороге. Бурунц скатывал их на обочину, расчищая путь. Хлопнула дверца — это мужчина вылез из кабины и принялся помогать ему. Вдвоем управились довольно быстро.

— Слушайте, — шепнул мужчина, — кого ловите?

На секунду Бурунц заколебался. Сказать, что ли? В лучах света мужчина казался крепким, широкоплечим, черные волосы мягко свешивались на лоб, глаза были теплые, любопытные, спокойные. Надежный с виду человек. Такой в случае чего поможет. И уже не один будешь на этом темном шоссе…

Через освещенное ветровое стекло Бурунц взглянул на женщину. Наконец успокоилась. Сидит, охраняет сон мальчика. Бережет сына. А сейчас на шоссе начнется стрельба… И он представил себе ужас проснувшегося ребенка. Пуля, как говорится, дура — вдруг зацепит младенца или женщину? А женщина молодая, ей еще жить да жить.

— Никого не ловим! — сухо отрезал Бурунц. — Какая еще может происходить ловля?… — Тронул мужчину за локоть и чуть слышным шепотом добавил: — Быстрее уезжайте… Быстрее!

В ту же секунду он почувствовал, что крепкая мужская рука сжала его ладонь:

— Не смогу ли чем-нибудь помочь?

— Ваша помощь — поскорее уехать…

Машина проскочила каменную преграду и остановилась. Мужчина выскочил на дорогу, начал укладывать камни на старое место. Самые тяжелые опять поднимали вдвоем.

Закончив работу, мужчина сел за руль и включил мотор.

Отъезжая, он крикнул:

— Желаю…

— Спасибо! — в свою очередь крикнул Бурунц, хотя не смог разобрать, что именно ему пожелали.

Он стоял посреди дороги и со щемящей болью смотрел вслед убегающему красному огоньку. Только теперь понял, как ему не хотелось, чтобы машина уезжала. Отправились на свою дачу… Вот когда наступило настоящее одиночество!

Песчинки еще летели по шоссе за умчавшейся машиной, когда Бурунц повернулся спиной к красному огоньку и сел на камень. Нестерпимое чувство жалости к себе — одинокому, лишенному права уйти и спокойно, как все люди, проспать ночь — нахлынуло на него.

А почему, собственно, он не может уйти? Вот разобрать преграду, сложенную из камней, спрятаться в траве, пропустить машину, а затем, когда прибудет начальник, доложить, что бандитов не было. И никто никогда не узнает. Да никто и не попытается узнавать. Не проезжали, и все!

Бурунц усмехнулся. Кто из людей, работающих с ним рядом, мог бы так поступить? Вот сосед справа, участковый уполномоченный Нагапетов… Ни за что он так не сделает! Костьми ляжет, но не схитрит. Сосед слева- лейтенант Христ Осипян — тот может. Говорун, ловчила. Тот сквозь игольное ушко пролезет. Кого угодно вокруг пальца обведет.

Нет, мы уж не станем завидовать ни тем, кто хитрит, ни тем, кто спокойно спит, ни тем, кто на дачу уехал. Каждому свое. Какой тебе выпал жребий, такой и выполняй. Мир стоит на том, чтобы каждый как можно лучше делал свое дело. А иначе что же получится!

Бурунц сидел на камне, обхватив руками колени. В небе мерцали звезды. На земле стояла тишина — такая густая и напряженная, что звенело в ушах.

И в этой тишине неприятно прозвучали чьи-то далекие, словно крадущиеся шаги. Затем послышались звуки песенки. Какое, скажи пожалуйста, разгуливанье в четвертом часу ночи! Будто это тебе не шоссе, где на километр вокруг нет никакого жилья, а улица в громком городе!

Конечно, можно было бы не останавливать прохожего. Но очень уж давило одиночество. Бурунц направил на дорогу луч фонарика и строго спросил:

— Весело? Кто это распевает?

То, что в темноте казалось легкой тенью, сразу приобрело точные очертания: невысокая фигурка в парусиновом кителе, на ногах стоптанные — похоже в прошлом белые — туфли… Как только вспыхнул свет, фигура остановилась. Ломкий юношеский голосок ответил:

— Человек…

Голос был знакомый. Даже в темноте Бурунц узнал бы: Норайр. Но он повел фонариком и на всякий случай убедился, что ошибки нет. Уже опуская фонарь, увидел — Норайр что-то прижимает к боку левой рукой. Пришлось шагнуть поближе, чтобы понять: мальчишка тащит под мышкой живого петуха.

— Откуда и куда?

— Это вы, гражданин уполномоченный?

Только сейчас в голосе Норайра прозвучала тревога. Встречи ночью с чужим человеком он, по-видимому, не боялся, а вот «гражданин уполномоченный» — это, по всему судя, ему не нравится…

Они не виделись с тех пор, как Бурунц лазил в пропасть за козьими рогами. Тогда была коза, теперь, значит, петух…

— Да, это я, участковый уполномоченный. Что несешь?

Норайр долго не отвечал.

— Птица… — объяснил он нехотя.

— Купил, что ли?

— Стану я покупать!

— На дороге, выходит, нашел?

— Нет… Зачем на дороге…

— Так как же?

На этот раз молчание- продолжалось еще дольше.

— Может, думаете, украл? — без обиды, вежливо осведомился Норайр.

— Представь себе: думаю!

— А это, товарищ капитан, самый честный петух, если вы хотите знать! Я его в карты выиграл.

— Не ври.

— А вот, умереть мне! Тут, в вашем Урулике, у меня дружки есть, мы с ними в карты по ночам режемся. Сегодня я их обставил — видите, до петуха дошло. Так что — ничего особенного. А красть петуха — что в нем есть? Одни перья. Если дух выпустить — останется кило, не больше. Сами посудите, какой смысл пачкаться…

Бурунц молчал. В карты играет! Ничего, говорит, особенного… Хотел же, хотел заняться мальчишкой! Раз уж взялся за дело — доводи до конца.

Впрочем, сейчас не время разбираться. Украден ли петух, выигран ли — это выяснится потом.

— Норайр, хочешь мне помочь?

— А что? — недоверчиво засопел мальчишка. — Петуха, что ли, вернуть?

— Ты знаешь, где я живу?

— Ну?

— Знаешь или нет?

— Кто не знает!

— Так во втором доме от меня, если считать влево, живет бригадмилец Парсаданян. Его надо разбудить. Только быстро! И чтобы он поскорее привел людей вот сюда, на шоссе. Пусть факелы с собой захватят.

— А что случилось?

Самое благоразумное — ничего не объяснять. Все-таки хоть мелкий, а уголовник. У них своя солидарность, круговая порука. Но нельзя просить человека о помощи и в то же время хитрить с ним. Надо начистоту.

— Я тебе все объясню, — серьезно начал Бурунц, — а уж там захочешь — иди, хочешь — не иди, дело твое…

Норайр слушал не перебивая. Сказал протяжно, как бы раздумывая и что-то для себя решая:

— Пойду-у…

— Ну, пойдешь — спасибо тебе. Тогда вот что: коня моего возьми. Верхом-то умеешь? И торопись…

Едва затих в отдалении дробный перестук копыт, как на шоссе зажглись чуть видные огоньки. Словно волчьи глаза. И Бурунц сразу понял: едет та машина. Та самая. Сейчас будет здесь…

Все его действия были так продуманы, что торопиться не стоило. Времени на все хватит. Развинтив зажигалку, осторожно вылил бензин на ветки. Аккуратней подоткнул обрывки бумаги. Достал спички — вытащил и приготовил такую, с крупной головкой, которая загорится сразу. Когда выпрямлялся, услышал возникшее за спиной гудение. По звуку определил: гонят вовсю. Даже не стал смотреть на дорогу. Чувствовал — уже близко.

Что ж, давайте! Встреча готова.

Машина остановилась как раз на том месте, где он ее ждал. И сразу погас свет. Он рассчитывал: люди посыплются на дорогу, как горох из кулька. Ничего такого не произошло. Никто из машины не выскочил. Как будто для того сюда и приехали, чтобы возле каменного препятствия застыть в безмолвной неподвижности…

Как и было задумано, костер вспыхнул от одной спички. Цифры на номере — девятка и семерка — обозначились с удивительной ясностью. И, хотя Бурунц ждал именно этих цифр, он все же потерял несколько секунд, прижав руку к звонко стучащему сердцу и разглядывая номер, который вместо черного казался поче-му-то ярко-красным. «Костер светит — потому и красное», — объяснил он себе. В ту же секунду «Победа» бесшумно тронулась с места и, дав задний ход, покатилась под уклон — туда, откуда только что пришла.

Вон что задумали! В полукилометре отсюда есть объезд. Хотят удрать… Почуяли опасность… Нет, не выйдет!

Бурунц лежал на земле у самой дороги. Старался как можно дальше и как можно быстрее отползти от костра. Теперь колеса «Победы» находились от него так близко, что их можно было потрогать рукой. Он приставил пистолет к покрышке заднего колеса и выстрелил.

Раздался грохот куда более сильный, чем он ожидал. Ну да, дело не только в выстреле — громыхнула лопнувшая покрышка…

Машина остановилась, покачнулась. Бурунц вскочил и пригибаясь, перебежал на другую сторону дороги. Упал в траву и пополз, держа пистолет в вытянутой руке.

Позади захлопали открывающиеся в машине дверцы, раздалась ругань. И вдруг послышалось — один за другим — несколько выстрелов. Оглянувшись, он увидел, что от костра поднимается к небу множество золотистых искорок. Стреляют по костру. Значит, рассчитывают, что люди, которые их ловят, притаились где-то поблизости от огня. Слава богу, что успел отползти…

Хорошо были слышны голоса — от свистящего шепота до взбудораженных выкриков:

— Надо заменить колесо…

— Раскидаем камни, рванем напрямик!

— Бросить машину… На кой она теперь?

— Без машины пропадем! Повяжут всех к чертовой матери…

Голоса стихли, перешли на тревожный шепот. Слов уже нельзя было разобрать.

— Эй, милиция! — вдруг позвал густой и довольно спокойный баритон. — Слышите, что ли? Где это вы есть? Мы сдаемся.

Это было так неожиданно, что Бурунц не сразу нашел ответ. Как только подашь голос, так и раскроешь место, где схоронился. Будут стрелять по звуку. Может, они как раз этого и хотят? Но, с другой стороны, если действительно сдаются?…

Приказал как можно спокойнее:

— Сложите оружие около костра.

Люди на дороге снова зашептались, задвигались. То один, то другой подходили и склонялись к костру. Ну-ка, разберись с такого расстояния, что там происходит! Может, оружие складывают, а может, в огонь плюют…

— Готово, — сообщил тот же голос. — Дальше что?

Бурунц и сам не знал, что делать дальше. Будь он с товарищами, все обошлось бы просто: подойти с трех сторон к машине, скомандовать: «Руки вверх!» — и привести бандитов в деревню. Одному этого не сделать. Тут же убьют. Значит, остается лежать в траве и тянуть время. На всякий случай он переменил позицию — отполз в сторону, стараясь не шуршать травой.

— Дальше-то что? — опять крикнули с дороги.

Он молчал.

И вдруг бандиты засмеялись, заговорили не таясь, громко. Такая перемена в их поведении смутила Бурун-ца. Догадались, определенно догадались, что он тут один…

И, как бы подтверждая его опасения, голос с дороги крикнул:

— Эй, милый, один ты там, что ли? Чего боишься? Оружие побросали. Мы ж перед тобой голенькие! Мы перековалися!

Кто-то другой громко принялся объяснять:

— Один, одинокий бедняга! Лежит где-то в травушке и дрожит, как собачий хвостик…

Шум нарастал. Они там, на дороге, чувствуют себя хозяевами положения. А ты лежи, притаившись, молчи…

Тот же густой баритон властно прекратил шум:

— Рябой, замени колесо! Поторапливайся! Вы, гопкомпания, а ну камни с дороги долой!

При свете костра Бурунц увидел, как оживились тени на шоссе. Послышался грохот сталкиваемых камней. Кто-то возился около машины. Ну да, на «Победе» есть запасное колесо. Заменить простреленное — пустяковее дело, не отнимет больше пяти минут…

— Сидеть на местах без движения! — с угрозой прокричал участковый уполномоченный.

— Пой, птичка, пой! — отозвался все тот же властный, насмешливый голос.

Бурунц навел пистолет и прицелился. Стрелять надо в того, кто отвинчивает колесо. Это, по-видимому, их шофер. Обязательно надо попасть в него. Но трудно попасть с такого расстояния. Бурунц целился, прислушиваясь к тому, как скрипит домкрат и лязгает по железу гаечный ключ.

Пуля прошла мимо.

— Петька, он же меня подшибет! — пожаловался шофер. — Завалите огонь, я же весь на свету!

— А в темноте сможешь управиться?

Бурунц еще раз торопливо выстрелил. Снова промазал.

Кто-то начал ногами разбрасывать костер. Сразу стало так темно, что шофер завопил:

— Ничего не вижу!..

Бандиты начали стрелять. Пули засвистели над тем местом, где только что лежал Бурунц. Он торопливо отполз еще дальше.

Между тем на шоссе придумали что-то новое. Приволокли большие камни, поставили их в ряд. Устроили нечто вроде заслона: оградили шофера. Теперь пули Бурунца не могли принести вреда. А бандиты шли по степи и, хрипло перекликаясь, стреляли наудачу. Бурунц все полз и полз, спасаясь от огня. Прочесывают степь, сволочи! Сколько прошло времени? Скоро ли прибудет подмога? Ведь сейчас починят колесо и уедут! Как их задержать?

Внезапно он почувствовал боль в руке. Лизнул кисть. Явный вкус крови. Пуля, что ли, царапнула? А может, ободрал переползая? Не время думать об этом…

Новый план, который возник в его голове, был таким простым и мудрым, что Бурунц сразу поверил: получится! Все получится, как задумано. Не уедут! Только бы не зацепила случайная пуля…

Бандиты отгородились камнями с той стороны, откуда он выстрелил. Значит, если еще раз перейти дорогу и подползти к костру с другой стороны, то там у шофера — у этого Рябого — защиты нет. Подползешь — и уж целься наверняка: остался всего один патрон…

Колени саднило. Брюки, конечно, порваны. Не стоит и щупать — ясно, что колени в крови. Левая рука ране-на. В голове гудит. Но он ползет привычно и ловко, щупает рукой землю впереди: не провалиться бы в яму. А выстрелы раздаются где-то справа. Видать, бандиты потеряли его след.

Асфальтовое шоссе-вот самый трудный, самый страшный участок его пути! Тут нет травы, которая тебя прикрывала. Лежишь — словно пирожок на блюде. Рассеянный свет от фар машины, от затухающего костра явственно вырывает шоссе из густой тьмы. Увидят тебя — и крышка.

Он переполз шоссе, тесно прижимаясь животом к асфальту. Теперь уже можно разглядеть, как этот самый Рябой откручивает гайки. Но стрелять еще рано. Один патрон, только один…

Земля, еще недавно такая ровная, мягкая, душистая от запаха трав, сейчас кажется колючей и бугристой. Холодная, злая земля. И пахнет кровью. Впрочем, кровь — это от руки… Ползти невыносимо трудно. Может, у тебя уже все кости переломаны? Почему двигаешься точной дохлый? Костер догорает. Рука с пистолетом дрожит. Ну что ж, тогда подползем еще ближе, ударим наверняка…

Выстрел прозвучал зло и отрывисто. Бурунц даже не взглянул на шофера. Знал, что на этот раз промаха не будет. И резкий стон, донесшийся со стороны шоссе, прозвучал в его сознании, как некий итог: вот было что-то томительное и страшное, а сейчас поставлена точка. Задание выполнено.

Он не заметил, что уже стало светлеть, не понимал, что снова нужно ползти, так как его фигура теперь видна. Шел все дальше в степь на ломких, подгибающихся ногах. Не слышал выстрелов и свиста пуль над головой. Шел и думал: задание выполнено…

Его нашли спустя полчаса. Он лежал под кустом, запрокинув голову. Его осмотрели. Никаких серьезных ран не было. Царапины. Просто очень ослаб. Когда открыл глаза — виновато улыбнулся.

Живой, живой, что ему сделается! — громко выразил общую уверенность майор Габо Симонян. — Живой! — Он сказал это таким тоном, словно иначе и быть не могло.

По степи двигались огоньки. Они были тусклыми, потому что уже совсем рассвело. Это колхозники с факелами ловили бандитов. Те сдавались без борьбы — не было смысла отягощать свою вину бессмысленным сопротивлением.

Бурунцу стало стыдно, что он причинил столько хлопот. Сказал смущенно:

— Я, конечно, извиняюсь, товарищ майор…

— Ладно, ладно, — отозвался Симонян.

Но Бурунцу хотелось до конца все объяснить и все узнать. Он сам не понимает, как и почему упал. А что с Рябым? Насмерть или жив?

— Ранен, — сообщил кто-то.

Оказывается, бандиты искали Бурунца, чтобы рассправиться с ним, когда в степи завиднелись факелы. Колхозники подоспели вовремя. Бросив машину и раненого шофера, бандиты подались кто куда. А тут еще прибыл грузовик с милиционерами. И все быстро кончилось.

Люди шумели кругом, переговаривались, вспоминали, как и что было. Бурунц отошел в сторону. Сейчас людям не до него. Один рассказывал, как он сунул факел в яму, а там — представьте! — бандит сидит. Другой- в милицейской форме-говорил, как они гнали грузовик из районного центра. Боялись, что не поспеют. На предельной скорости гнали. Только успевай баранку поворачивать. Дорога не какая-нибудь — горная дорога! Опасная. Не зевай, шофер! У него, например, и до сих пор еще рука болит…

Бурунц слушал и, как все присутствующие, цокал языком, выражая восхищение отвагой шофера.

Оглянувшись, он приметил на шоссе Норайра. Мальчишка переходил от группы к группе и глазами искал кого-то. «Меня ищет», — понял Бурунц. Он свистнул, и

Норайр, радостно улыбнувшись, побежал к нему. Бурунц взял его за худенькое плечо:

— Привел, значит, подмогу?

Норайр серьезно подтвердил:

— Привел… Разбудил их…

— А петух где?

Мальчишка опять улыбнулся:

— Потерял. Смешно было бы, чтоб я в такой суматохе о каком-то петухе думал!

— А конь мой?

— Вон стоит, привязан.

— Ну, спасибо тебе, — тепло сказал Бурунц.

Вместе пошли по шоссе, останавливаясь то тут, то там и слушая рассказы очевидцев о событиях минувшей ночи. Подошли к машине. Около нее под охраной милиционеров стояли бандиты. Трое. Руки за спиной связаны. Четвертый, раненый, лежал в кабине. Пятого пока еще не нашли.

Какой-то из задержанных — лет тридцати, в хорошем коричневом костюме, светловолосый, с рыжими бровями — встрепенулся и зорко уставился на Бурунца.

— Значит, вот этот? — спросил он густым баритоном у охранявшего группу милиционера. — Один этот? Дай-ка полюбуюсь как следует! Запомнить хотелось бы…

Бурунц смотрел на него в упор.

— Давай и я полюбуюсь, — спокойно произнес он. — Может, тоже запомню… Вдруг пригодится!

Домой он попал, когда было уже совсем светло. Но Аспрам спала. Задернутые занавески создавали в комнате полумрак. Тихий домашний уют… Как будто и не было этой трудной ночи…

Аспрам сонно спросила:

— Ну, что еще за срочность такая?

— Начальник проезжал по шоссе, — нехотя объяснил Бурунц.

Утром сама все узнает. Разговоров в деревне теперь хватит на целый месяц.

— Посреди ночи? — возмутилась Аспрам. — И что же, велел встречать?

Бурунц снимал сапоги. Ему было не до разговоров.

Аспрам зевнула.

— Гоняют по такой темноте… Не считаются с людьми… Уехал?

— Спи, пожалуйста!

— Тревожат работников без надобности… Я бы на твоем месте, Степа, когда-нибудь так прямо и высказала…

Бурунц пообещал:

— В следующий раз выскажу…

И в комнате наступила тишина.

3. Исчезнувшая ферма

Увязая в сырой земле, ходит по кругу костлявая серая лошадь. Копыта ступают по краям ямы, наполненной жидкой глиной. К хомуту привязана толстая жердь — другой конец ее прибит к мешалке с двумя лопастями. Вращается по кругу жердь, крутится мешалка, и глина в яме хлюпает и вздыхает, словно тесто в квашне. А на лоїїіади сидит низкорослый, щуплый паренек.

«Он не должен сидеть на лошади! — думает председатель колхоза Шмавон Галустян. Грузно переставляя свои подкованные сапоги, председатель пробирается по свежему снегу в верхний край села. — В такую погоду коня нужно водить на поводке, нужно беречь коня!»

Но Галустяна это не касается. Лошадь принадлежит кирпичному заводу. Сделаешь замечание — и, чего доброго, на дерзость нарвешься. И все-таки, проходя мимо, он не может утерпеть. Угрюмо и чуть слышно приказывает: «Долой с коня!» — и заворачивает в кузницу. Он никогда не кричит, если сердится. Он кричит, только когда ему весело. А сердитого — он это хорошо знает — его всегда услышат, как бы тихо ни говорил.

Норайр кубарем валится на землю, погружается до щиколоток в мокрую глину. Долго смотрит вслед председателю.

— А вы тут кто такой? — с запозданием шипит он.

Потом льет в яму воду из грязного ведра. Он злится. Много тут председателей ходит, приезжают со своими арбами из соседних сел, требуют черепицу. Но власти им не дано. Какое дело этому человеку до заводского коня?

Норайр сегодня устал. Было совсем еще темно, когда он вывел из конюшни серую лошадь и принялся месить глину. То и дело подъезжали колхозные подводы; он помогал возчикам нагружать кирпичи, таскал вместе с рабочими глину в цех. В конце концов мокрые ноги нестерпимо заныли, он разрешил себе отдых — влез на коня. Значит, когда он отдыхает, людям видно, а когда работает — не видит никто.

Подобрав поводок, он с виноватым видом сует в зубы коню кусок хлеба с солью. Норайр не умеет долго грустить.

— Потянем, потянем, серенький! — кричит он.-

Вперед, вперед, лошадиная сила!

Они ходят и ходят по кругу. А снег все гуще ложится на шапку Норайра, на спину серой лошади.

В верхнем конце села возле новенького колхозного птичника Шмавон Галустян встретил ехавшего верхом участкового уполномоченного Бурунца.

Капитан придержал коня.

— Зима, что ли? — Вместо приветствия он наклонился в седле.

Председатель огляделся. Над селом нависла сизая туча, спускается все ниже и ниже-только что не ложится на черепичные крыши, да, кажется, все-таки ляжет, накроет мокрым одеялом дворы и дома, людей, кур и собак.

— Не ко времени это, — председатель морщится, — строительство не кончено…

Они не торопясь говорят о погоде, уважительно выслушивая друг друга. Неужели всерьез непогода? Ведь в горах свой календарь. Налетит нежданная туча, пометет, посыплет снегом, задует ветер сразу со всех сторон — и готова зима. Может, всего день постоит и уйдет бесследно, а то придавит село холодом и снегом на все четыре месяца.

— Далеко собрался? — интересуется Галустян.

— В райцентр, начальство вызывает…

— Этот твой подшефный, — Г алустян недовольно разглядывает свои сапоги, — которого ты из Доврикенда к нам переселил… работник знаменитый… Ты за ним все-таки поглядывай!

— А что?

— Хулиган, лодырь! — сердито кривится председатель. — Дисциплину не понимает. Как ему только на заводе лошадь доверили!

Бурунц неопределенно обещает:

— Присмотрю.

И посылает коня вперед.

Норайр считал, что его увезли из родного села, как кота в мешке. Он так и сказал Бурунцу.

Случилось это две недели назад. Капитан приехал в Доврикенд под вечер. Поговорил с кем нужно в колхозе, потом уединился с Маро. Норайру было просто смешно, что участковый уполномоченный беседует о важном деле не с ним, а с его матерью, которая давно уже ничего в доме не решает.

Бурунц вышел из комнаты, коротко приказал:

— Собирайся.

За его спиной стояла заплаканная Маро и давно забытым голосом-ласковым и в то же время виноватым — подтвердила:

— Да-да, собирайся, сынок…

Желая оборвать ее, Норайр, как всегда, засвистел. Мать вздрогнула, умолкла. Но, взглянув на Бурунца, ободрилась:

— Надо ехать, надо…

Норайр с вызовом спросил у участкового:

— Куда собираться? Повезут птичку в клетку, что ли?

Он отлично знал, что Бурунц приехал с чем-то хорошим. Наглость проявилась больше по привычке. Даже немного испугался — сойдет ли это ему с рук? Но Бу-руиц пропустил мимо ушей его слова. Он принялся объяснять Маро, что нужно дать мальчишке в дорогу.

— Две — три пары белья, — терпеливо перечислял он, — если есть, конечно… Кружку, ложку, тарелку… Несколько полотенец, если есть… Зубную щетку, если есть…

— Куда меня везут? — с тревогой спросил Норайр.

— Со мной, — скупо объяснил участковый.

Потом, отвязывая во дворе коня, капитан разговорился:

— Со мной, в мое село. Поживи несколько там, где тебя никто с плохой стороны не знает. Начнешь работать. Кирпичный завод у нас есть. Зарплату дадут. Вечерняя школа есть для молодежи.

— А может, я не хочу? — печально сощурился Норайр.

— Захочешь.

Они вдвоем качались в седле, на широкой спине гнедого коня. Норайр сидел впереди. Дорога под звездами выступала чуть приметно. Норайр вздрагивал, когда опоясанная ремнями грудь капитана прислонялась на поворотах к его спине. Он слышал запах этих ремней. Так надежно чувствовать себя под их защитой! Ему были приятны случайные прикосновения, но он отодвигался. Вдруг еще капитан посчитает, что он занежничал…

Норайр думал, что по дороге они будут интересно и хорошо разговаривать. Лишь бы только участковый уполномоченный не начал объяснять, как нужно жить в чужом селе, как себя вести. Делай то-то й то-то, не делай того-то… Сколько раз уже ему внушали это!

Он припадал к теплой лошадиной шее и терпеливо ждал. Вот сейчас капитан скажет: «Жить будешь у меня…» Потом скажет еще: «Вместо сына…»

Капитан всю дорогу молчал. Только когда среди гор показались огоньки, предупредил:

— Квартировать тебе придется не у меня — в другом месте. По службе не положено.

Норайр беспечно сплюнул:

— А я и не рассчитывал.

Хотя майор Габо Симонян был занят, секретарша, улыбнувшись, позволила Бурунцу, по старому знакомству, пройти в кабинет.

— Третьи сутки майор не спит, — шепнула она, — в операции участвовал…

Сначала Бурунц решил, что попал на совещание. Только присмотревшись, понял: тут происходит что-то другое.

Майор сидел за столом, точно гора. Он и на улице выглядел рослым и толстым, а в этом маленьком опрятном кабинешке казался несуразно огромным. На стульях у стены сидели лейтенант Катарьян — он работал в районном отделе — и незнакомый Бурунцу молоденький милиционер. К окну прижался какой-то парень в черном пиджаке. Бурунца удивило его испуганное лицо.

— Бежал? — отдуваясь, спрашивал майор Симонян.

Потирая красным кулаком левый глаз, он другим, правым глазом, неотрывно смотрел на милиционера.

— Так точно! — Милиционер привстал, вытянулся. — Когда проходили мимо базара, он бросился в побег.

— Бежал? — еще раз спросил Симонян и, приоткрыв левый глаз, который, видимо, у него побаливал, мутно взглянул на парня в черном пиджаке.

Тот дернулся, промолчал.

Майор снова грузно повернулся в другую сторону. Кресло под ним скрипнуло.

— В чем пойман?

Милиционер еще раз вскочил:

— Магазинная кража. На сопротивление потерпевшей гражданки угрожал кулаком. Ударить не успел, увидев мое присутствие. После чего пытался в побег…

Начальник опять со скрипом повернулся к окну.

Он накалялся медленно (Бурунц хорошо знал эту его привычку), зато в гневе мог перейти через край. Надо было его как-то отвлечь.

— Товарищ майор, — осторожно позвал Бурунц.

Тяжелый кулак начальника опустился на стекло, покрывающее стол. Он побагровел, толстые пальцы с трудом расстегнули верхнюю пуговицу кителя.

— Кулаком угрожал? Против женщины?

Вор торопливо кивнул и проглотил слюну.

— И уже не первый раз… Приводили тебя сюда по подозрению, я ведь помню! Предупреждали тебя… Я же говорю, с рецидивистами нечего цацкаться!

Бурунц много лет знал Габо Симоняна. Когда-то майор работал забойщиком на медных рудниках. Отслужил свой срок в армии. Во время войны они были с Бурунцем в одной части. Вне службы говорили друг другу «ты». Даже сами уголовники, которых майор не щадил, называли его человеком справедливым.

Габо Симонян встал. Кресло откатилось в сторону. Ритмично переступая с ноги на ногу и пыхтя при этом, майор долго смотрел на задержанного. Шагнул вперед. Пудовый кулак повис в воздухе.

Удара не было. Но парень в черном пиджаке охнул и, заслонив лицо рукой, привалился к стене.

Наступила тишина. Майор медленно опустился в кресло, с недоумением посмотрел на свой все еще сжатый кулак, стыдливо спрятал его под стол.

Глубоко вздохнул.

— Ничего не было, — тихо произнес он.

Встретившись с ним глазами, лейтенант Катарьян облегченно закивал:

— Ничего не было, товарищ майор!

Габо Симонян перевел взгляд на милиционера.

— Ничего особого не было, товарищ начальник, — тихо и не очень готовно отозвался молоденький милиционер и опустил голову.

Майор посмотрел на парня в черном пиджаке. Тот торопливо выставил вперед руки, крикнул срывающимся голосом:

— Совершенно ничего не было!

— Нет, — с сожалением проговорил Бурунц, когда тяжелый взгляд начальника остановился на его лице. — Что-то такое все же было, товарищ майор.

Габо Симонян помолчал.

— Всем выйти, — приказал он наконец.

Потом добавил:

— Капитану Бурунцу остаться.

Предупредив секретаршу, чтобы она некоторое время никому не давала ключ, майор спустил с предохранителя английский замок и вернулся к столу.

Бурунц готовился к продолжению неприятного разговора. Но Габо Симонян молча пошарил на. столе, открыл папку, порылся в ней и осторожно вытащил какой-то листок. Он аккуратно подогнул полоску внизу и, не говоря ни слова, передал бумагу Бурунцу.

По естественному человеческому любопытству, Бурунц первым делом посмотрел вниз и сразу понял, что спрятана подпись. Начальник не хотел, чтобы он знал, кем написана бумага.

Уже предчувствуя неприятность, Бурунц пробежал глазами строчки, аккуратно напечатанные на машинке. Районному отделу милиции сообщалось — правда, в очень сдержанных выражениях, — что участковый уполномоченный Бурунц, расследуя в Доврикенде дело о пропавшей козе, уличил вора — проживающего в этом селе рецидивиста Норайра, но по каким-то причинам не захотел довести расследование до конца. Он самолично освободил преступника от наказания. О том, что Бурунц именно простил преступника, громко и без стеснения повсюду говорит мать Норайра, Маро. Поссорившись с соседкой, она даже заявила: «Теперь уж я вам не поддамся, у меня за спиной — вся районная милиция во главе с капитаном!» Кроме того, недавно раскрыл себя и Норайр, перевезенный капитаном Бурунцем при очень странных обстоятельствах из села Доврикенд в село Урулик, где постоянно живет, как всем известно, сам участковый уполномоченный. Норайр, приехав на день домой, заходил к владельцу пропавшей козы Амо Вартаняну и уговаривал его молчать.

Указанные факты, — говорилось в заявлении, — наводят на мысль, что участковый уполномоченный повел себя с преступником незаконно, недостойно и, возможно, даже вступил с ним в неподобающую сделку.

— Ну, я прочитал, — сказал Бурунц, все еще держа бумагу в руке. Ему очень хотелось отогнуть полоску и увидеть, кем это написано.

— Прочитал? — Майор спрятал бумагу, аккуратно наколов ее на железки скоросшивателя. — Вот по этому поводу мы тебя и вызвали.

Бурунц усмехнулся.

— Вероятно, это вы от кузнеца Саядяна получили. Он у меня в Доврикенде бригадмильцем состоит.

— Кто писал — неважно. Ты должен дать объяснение.

— Кое-что тут верно, — медленно выговорил Бурунц, — хотя есть и брехня…

Майор закрыл глаза. Теперь было видно, какое у него усталое лицо.

— У нас имеется твой рапорт, что тебе тогда не удалось раскрыть преступление.

— Такой рапорт у вас есть, — осторожно подтвердил Бурунц. — Вообще в тот раз я допустил нарушение. Пошел к подозреваемому без понятых. Я ведь сначала хотел только поговорить, а потом увлекся, затеял обыск…

Начальник слушал не перебивая.

— Ты понимаешь, — нахмурился он, — что нераскрытым осталось преступление не только у тебя на участке, но и во всем нашем районе? И одним нераскрытым преступлением больше во всей республике?

— Так, — наклонил голову Бурунц. — И зато, возможно, больше одним возвращенным к жизни человеком.

Габо Симонян грозно уставился на него:

— А ты кто такой? Прокурор? Или судья? Твое это дело — решать судьбу подозреваемого? Ты работник милиции, ты обязан лишь только раскрывать преступления на своем участке. Все до одного! Понимаешь? Вот это именно и имеет огромное воспитательное значение… — Он не хотел слушать возражений. Резко спросил:-Ты суду, что ли, не доверяешь?

Бурунц долго молчал, только с укором смотрел на начальника.

— Как могу не доверять? Но ведь суд имел бы дело с рецидивистом. А вы сами сказали: с рецидивистами нечего цацкаться. И правильно. И суд мог бы не найти смягчающих мотивов… А мне показалось, что мальчишка- совсем ведь еще мальчишка! — может подняться…

— Стой! — непреклонно прервал майор. — Я опрашиваю: твое это дело?

Бурунц тихо сказал:

— Нет, если так ставить вопрос — не мое.

— Перед милицией выдвинуты задачи. И важнейшая — сто процентов раскрываемости преступлений. Чтобы у преступных элементов было сознание неотвратимости наказания в нашем социалистическом обществе. Ты что, не слыхал разве о принципе неотвратимости наказания?

— Слышал, — кивнул Бурунц. — Как я мог не слышать, товарищ майор! Я и слышал, и читал…

— Так что же будет, — все больше распалялся начальник, — если каждый участковый начнет самовольно решать судьбу обвиняемых?

— Плохо будет, — глядя ему прямо в глаза, признал Бурунц.

Майор постучал пальцами по настольному стеклу.

— А ты, опытный работник, разве не знаешь, что от самовольства только один шаг до прямого беззакония? Точное исполнение долга — больше от нас ничего не требуется.

Такие слова после того, что несколько минут назад произошло тут же, в этом кабинете, показались Бурунцу недопустимыми. Он поднял голову и испытующе посмотрел на Симоняна. Взгляды их встретились. И, хотя Бурунц ничего не сказал, начальник понял его. Снова, как несколько минут назад, лицо его стало наливаться кровью.

— Мой вопрос ты давай не затрагивай! — Глаза его округлились от гнева. — Вот сейчас мы с тобой кончим, и я о своем поступке сообщу куда следует. — Он тяжело дышал. — В парторганизацию сообщу. Пусть меня осудят! — Стукнул согнутым пальцем по столу. — Ты о своем вопросе говори!

Встал, прошелся по кабинету, потом грустно пожаловался:

— Очень я, Степан, нервный стал в последнее время… Старею, что ли?

Бурунц угрюмо выдавил:

— О своем вопросе — я виноват.

— Напишешь объяснение. Останься здесь до завтра.

— Есть, напишу.

Габо Симонян опять пробежал глазами бумажку.

— Там указано про твои недостойные побуждения, Зная тебя, в недостойные побуждения не верю.

— Спасибо, товарищ начальник!

— Подожди… То, что я лично не верю, не имеет в данном случае значения. Так что придется тебе и это объяснить.

— Слушаюсь.

Майор открыл дверь и крикнул секретарше:

— Лейтенанта Катарьяна!

Они молчали, пока не пришел лейтенант.

— Сегодня выехать в Доврикенд, — сухо обратился Майор к Катарьяну. — Произведете расследование по известному вам вопросу капитана Бурунца. Дело о пропавшей козе. Из Доврикенда, не задерживаясь, — в Уру-лик. Возьмете показание от этого самого Норайра, который в настоящее время работает на кирпичном завог де. Выехать сегодня! — опять подчеркнул он.

Лейтенант удалился, не взглянув на Бурунца.

— Вы тоже свободны, — распорядился майор.

Но участковый уполномоченный успел дойти только до дверей. Голос майора остановил его:

— Знаю тебя давно, Степан Бурунц. Верю, что ты человек чистый… И только поэтому вот что скажу: если

Катарьян засидится в Доврикенде, то может получиться, что ты раньше, чем он, увидишься с Норайром… Правда, я приказал Катарьяну не задерживаться. Но все бывает.

Бурунц молча ждал.

— Если Норайр даст показание, что ты действительно замял его дело, то будет плохо… По существу, может, ты и не виноват. Но трудно нам будет…

Бурунц вытянулся по форме:

— Товарищ начальник, прошу разрешения остаться в районном центре до конца расследования. Домой не выезжать — не видеться с Норайром…

Майор буркнул:

— Прошу не умничать!

— Потому что, — упрямо продолжил Бурунц, — вы же знаете, что если я выручил этого мальчишку… — Он волновался и говорил бессвязно. — А теперь буду с первых шагов внушать ему, чтоб он хитрил…

— Ладно, иди, — сухо приказал майор.

Утром Степан Бурунц принес начальнику рапорт. Молча положил бумагу на стол.

Майор, не глядя, отодвинул рапорт в сторону. Сегодня, видно, ему удалось выспаться, и он выглядел много свежее, чем вчера.

— Ты мне ничего не давал, — со значением проговорил он, — я еще никаких твоих произведений не читал. Пока что эту бумагу возьми…

Он ждал, пока Бурунц с трудом поднимал тонкий листок, прилипший к настольному стеклу.

— Не стоит от тебя скрывать, Степан, что час назад из Доврикенда звонил лейтенант Катарьян. Потерпевший- как там его? — этот Амо Вартанян… не подтверждает он свое заявление о пропаже козы! Наоборот* объясняет, что эту самую козу полюбовно уступил Норайру за небольшую сумму, то есть продал. Ну, за получившуюся тут путаницу он вину принимает на себя. Лейтенанту Катарьяну, в связи с новыми выяснившимися обстоятельствами, я предложил вернуться. Ты тоже можешь ехать домой. Раз такое дело, объяснений я у тебя требовать не стану. — Широко улыбнулся. — Счастье твое, что этот Амо Вартанян, видать, добрый человек — не захотел портить жизнь ни тебе, ни твоему Норайру!

Бурунц вертел в руках исписанный с обеих сторон листок. Полночи он просидел, составляя рапорт. Теперь, оказывается, эта бумажка не нужна никому.

Стараясь укрыть от взглядов начальника свое пылающее лицо, он тихо попрощался. Во дворе оседлал коня, поднес к теплым губам гнедого заранее припасенный кусок хлеба. Можно было ехать домой.

Но вот странно: он не чувствовал никакого облегчения от того, что дело Норайра заканчивалось благополучно. Или есть тут что неправильное? Оглаживая ладонью крутые бока лошади, он все спрашивал себя: почему в этом деле, прежде казавшемся ему таким ясным, появилось вдруг что-то нечистое?

— Едешь, Бурунц? — крикнул, проходя по двору, знакомый лейтенант Христ Осипян — уполномоченный соседнего участка. — А меня вот только вызвали для накачки…

— Да, еду, — мягко улыбнулся Бурунц.

Но все не ехал. Все стоял у забора и думал. Но он не любил решать дела наспех и потому присел на крылечко и не торопясь выкурил самокрутку.

Потом снова поднялся на второй этаж и стал дожидаться, когда освободится секретарша. Передал ей рапорт. Пусть дело идет своим ходом. После того как она зарегистрировала бумагу под соответствующим номером, Бурунц с виноватым видом приоткрыл дверь в кабинет начальника.

— Что-то такое там все же было, товарищ майор… — Он конфузливо улыбался. — Есть там моя вина, есть и моя правда… — Еще на секунду или на две задержался в дверях: — Только не хочется, товарищ начальник, чтоб моя служба зависела от доброты Амо Вартаняна…

Через пять минут гнедой конь нес его по шоссе, ведущему из районного центра домой, в Урулик.

В первые дни Норайр никого и ничего на заводе не замечал. Он целиком был поглощен своей работой. Да и кого замечать? Стоят у столов люди, формуют черепицу. А столы длинные, похожи на те, которые обычно видишь на базарах в маленьких городах. Норайр держался особняком. Пока что ему больше всего хотелось подружиться с серым конем. Заведующий производством сказал: «Главная твоя задача-освоить коня».

Но как-то утром на завод пришел разъяренный Шмавон Галустян. Надо строить, надвигается зима, а завод плохо отпускает колхозу материалы. Из конторки навстречу председателю вышел заведующий производством — пожилой невзрачный мужчина в старой шинели.

— Почему не даете мне черепицу?

— А мы увеличили производство, — охотно пояснил мужчина в шинели. — Теперь завалим вас выше потребности, лишь успевай арбы подгонять.

Галустян потоптался около длинного стола. Гнев его нарастал.

— На кирпичном заводе известные брехуны, — проговорил он, — любят здесь успокаивать да обманывать…

Ему не ответили.

— На моей земле завод поставили, моей глиной пользуетесь, мою воду берете и меня же обходите!

— Кто посмеет! — усмехнулся заведующий. — И не такой ты мужчина, товарищ Галустян, чтоб тебя обойти. Ты сам кого хочешь к ногтю прижмешь.

Председатель колхоза махнул кулаком и пошел, сдерживая гнев, в дальний край помещения. Там возилась с глиной худенькая девочка в темном платке.

Норайру было интересно, чем все это кончится. Он уже наготовил глину на полсмены и сейчас неотступно ходил за председателем.

Девчонка в первую минуту Норайру не понравилась. Белобрысенькая, курносенькая… Видно, из молокан. В Урулике армяне, молокане, курды — все жили рядом. Тоже, работница! То мало возьмет глины и торопится — добавляет, добавляет, прямо как наперсточком меряет. То вдруг переложит — и сама застынет, разинув рот.

Галустян вырвал у нее формовочную машинку, сбросил со щитка в кадушку несколько уродливых черепиц. Сам принялся набивать форму глиной:

— Видно, председатели колхозов должны приходить сюда за вас черепицу делать!

Белобрысая девушка стояла возле кадушки, поджав губы, высоко вскинув голову, смотрела на Галустяна злыми немигающими глазами.

— Вот давно бы так! — насмешливо крикнул заведующий производством. — Теперь-то у нас дело двинется!

Тут прибежал запыхавшийся посыльный из колхозной конторы и сообщил, что председателя зовут к телефону.

— Председатель не может, — очень серьезно сказал заведующий, — председатель занят.

— Райисполком требует!

— А вы скажите райисполкому, что председатель колхоза делает черепицу.

Девушка, у которой Галустян отнял формовочную машинку, вцепилась в его рукав и звонко потребовала:

— Вы, товарищ председатель, уйдите! Если плохо работаю, так вы бы узнали сперва, что я только еще третий день…

«Значит, вместе со мной поступила», — отметил Норайр.

— Может, вы хотели меня поучить, но так не учат!

Галустян с удивлением взглянул на работницу, бросил машинку и пошел к выходу. Все засмеялись.

— Это ты здорово его отбрила! — похвалил Норайр.

Девушка старательно набивала форму. Ей было лет шестнадцать — семнадцать. Норайру понравилось, что, возясь с глиной, она все-таки выглядит такой чистенькой. Сделает несколько черепиц и аккуратно сполоснет руки в кадушке с водой. Из-под темного платка смешно выставлялся вздернутый носик.

— Тебя как звать-то? — спросила она.

— Норайр.

— Дуся, — сухо отрекомендовалась девушка.

Разговор, по-видимому, был исчерпан. Норайр потоптался еще немного у ее стола и поплелся на свое место. Она пошла за ним и, стоя в дверях, внимательно смотрела, как он водит по кругу лошадь.

— Вот, Норик, — задорно подмигнула ему, — главное наше дело — не теряться!

Теперь Норайр стал в свободные минуты часто забегать в цех. Он быстро узнал о ней все и о себе рассказал кое-что.

— Мою жизнь описать — это годы понадобятся, — сурово объяснил он.

А ее жизнь была совсем простая. Осталась сиротой, посоветовали добрые люди поехать в город. Определилась домработницей. Не обижали.

Старый армянин-профессор занимался с ней по русскому языку и по арифметике. Приходя домой, не спрашивал: «Что ела?»

Спрашивал: «Сколько прочитала?»

— Но только, Норик, — восклицала она, — нельзя ведь до старости чужие тарелки мыть! Так и жизнь пройдет — не заметишь.

И когда она узнала, что в родном селе открылась вечерняя школа для молодежи, то все бросила и уехала домой. Жила у каких-то дальних родственников. А учиться поступила в шестой класс…

Норайр теперь приносил ей в цех глину. На заводе полагалось, чтобы каждый обслуживал себя сам. Но, едва Дуся поднимала ведро, являлся Норайр и молча отнимал его. Он следил и за тем, чтобы в кадушке у нее всегда была свежая вода.

Однажды он зазевался. Вместо него глину Дусе принес работавший с ней по соседству рослый двадцатилетний Ваник.

— Не бери! — сердито потребовал Норайр.

— Разве я стану с ним связываться? Очень он мне нужен,? — готовно отозвалась Дуся. — Пусть даже и не старается…

Но глину у Ваника все-таки брала. И раз, войдя в цех, Норайр увидел, как девушка перемигивается со своим соседом.

Да ведь он долговязый, а я вон какая малень-

кая, — успокаивала она Норайра, — я же с ним дружбу не заведу.

Прошло еще несколько дней, и Дуся сообщила с довольной улыбкой:

— Он очень глупый… Все допытывается, можно ли, чтоб он мне купил на платье. Дурак настоящий!

— Чего на платье? — не понял Норайр.

— Ну, материялу…

Норайр дико взглянул на нее и больше не стал разговаривать. Ушел месить глину. Через полчаса он вызвал Ваника из цеха. Сказал как-то странно: «Там тебя люди спрашивают». Дуся высунулась в окно и с беспокойством увидела, что оба они топчутся у ямы. Долговязый Ваник опасливо переступает ногами возле самого края. Щуплый Норайр, загораживая проход, внушает ему что-то. Вернувшись в цех, Ваник, фыркая и отворачиваясь от Дуси, потащил свою кадушку на другое место. Он пристроился теперь работать в противоположном конце помещения.

Потом Норайр вызвал к яме и Дусю. Спросил не глядя:

— Какую ты материю хочешь?

Она всплеснула руками:

— Да что ты, Норик, миленький! Взбесились вы оба? Ничего мне не надо. Да разве я взяла бы? Да на что мне?!

В воскресенье, встретив ее возле колхозного клуба, он сунул ей в руки сверток — три метра цветастого штапеля.

О Ванике больше разговора не было.

Никогда еще Норайр не жил так, как сейчас. Никогда еще у него не было так мало времени. Дуся затащила его в клуб. Они танцевали. Больше никто не мог пригласить ее. Норайр только скрипел зубами, если другие парни приближались к ней. И этого было достаточно: она с удовольствием всем отказывала.

Приходя в клуб, Дуся надевала часы марки «Звезда» и неутомимо откидывала рукав, чтобы они были видны. Часы она купила в городе. Три месяца откладывала деньги. Ей нравилось, когда ребята спрашивали у нее о времени. И, чтобы другие не делали этого, Норайр сам то и дело осведомлялся: «Который пошел?»

Но он промолчал, когда к Дусе приблизился Размик и с улыбкой, не произнося ни слова, отодвинул рукав ее жакетки. Открылись часы. По-прежнему вежливо улыбаясь, парень прислонил ухо к циферблату* слушая, как тикают маленькие часики, и сказал изумленно: «Ого!»

Промолчал Норайр и тогда, когда Размик потянул Дусю за руку и вывел на середину танцевальной площадки.

С Размиком связываться было опасно. При нем в клубе никто не осмеливался хулиганить. Как-то раз с обычной своей странно блуждающей улыбкой он поднял в воздух двух рассорившихся парней и пронес их к выходу. А там, под всеобщий смех, выбросил на улицу.

Но в клубе он бывал редко. Дуся знала, что он сирота, живет у своей бабки и часто уезжает в город по каким-то делам — работает там как будто. На уруликских девчат он не обращал внимания, и Дусе было лестно, что Размик танцует с ней.

А щуплый, маленький Норайр стоял у стены. И Дусе было жалко его. «Струсил мой Норик!»-снисходительно думала она. И не осуждала. Она и сама ни за что не разрешила бы ему заводиться с Размиком. Норайр был еще мальчиком, а Размик уже мужчина.

Танцевать с Размиком было интересно. Он ничего не говорил, только значительно глядел на Дусю, прижимал ее к себе и улыбался.

Музыка кончилась.

— «Тишина» — какая хорошая пластиночка! — вздохнула Дуся.

Не выпуская ее руку, Размик пошел к столику, за которым пристроился заведующий клубом. Тот не торопясь накручивал ручку патефона.

— Еще «Тишину» попрошу!

Завклубом ворошил пластинки, отыскивая подходящую.

— А другие люди желают разнообразия, — нравоучительно проговорил он. — Сейчас новое что-нибудь прокрутим.

Размик все еще улыбался, только глаза стали строже.

— Хотелось бы «Тишину», — спокойно повторил он.

Заведующий переменил патефонную иголку.

— Ты же не один здесь! У себя дома крути хоть до утра, что тебе нравится. А здесь клуб!

Подступив на шаг ближе и все не выпуская Дусину руку, Размик отчетливо произнес:

— Советовал бы все же поставить «Тишину»…

Заведующий не выдержал. Ругаясь, снова нашел эту пластинку. Размик опять обнял Дусю и повел по кругу. А Норайр стоял у стенки и скорбно смотрел на танцующих.

— Конечно, завклуб справедливо возражал, — весело сказал Размик. — Пришлось поднажать. Из-за тебя все!

Дуся вспыхнула:

— Как же можно, если сам сознаешь, что неправ…

Он небрежно усмехнулся:

— Пожилой человек завклуб, а как завертелся! — И деловито пояснил: — Всякий добьется, если чувствует, что прав. А вот поставить на своем, когда неправ, — это интереснее.

Дуся вернулась к Норайру разрумянившаяся и чуть смущенная. Он гневно отстранился.

— Ну чего ты, Норик? Что я такого сделала. Уж даже и потанцевать нельзя с молодым человеком?

Норайр внезапно повернулся к ней.

— Ты больше с ним не пойдешь! — зло приказал он, — Ясно?

— Ну, ясно. И не пойду. А почему?

— Без объяснений! Не пойдешь — и конец! Это я тебе говорю.

— Ну и все. — Дуся покорно кивнула. — Только что сн интересный человек — это правда. А танцевать-раз ты не соглашаешься, то и не буду.

— И точка! — сухо сказал Норайр — А какой он человек — не тебе судить.

Поставили новую пластинку. Размик снова разлетелся к Дусе. Норайр выступил вперед и заслонил девушку:

— Она больше а тобой не хочет…,

Размик внимательно, все с той же нагловатой улыбкой взглянул на него, потом на Дусю:

— А это пусть она сама выскажет.

Норайр упрямо отрезал:

— Я вместо нее говорю!

Вокруг них уже собирались любопытные. Но, к всеобщему удивлению, Размик только усмехнулся и оставил Дусю в покое.

Норайр не знал, что Бурунц поговорил о нем с колхозным секретарем комсомола Вазгеном. И потому особенно возгордился, когда Вазген предложил ему чаще бывать в клубе, вступить в какой-нибудь кружок. Норайр вступил сразу в три кружка: драматический, зоотехнический (чтобы лучше понимать серого коня) и физкультурный. Но Дуся осталась этим недовольна. Она требовала, чтобы он скорее поступил в вечернюю школу.

Она спорила с ним:

— Раз я тебя умнее, то ты должен слушаться…

— Почему это ты умнее? — независимо фыркал он.

— А я своим умом порешила сюда приехать и учиться, а тебя привезли.

— Кто это меня привез? — высокомерно осведомился Норайр.

— А милиция!

Но на Дусю он не обижался. Она могла говорить что угодно.

Его жизнь теперь была так полна, что хотелось поблагодарить Бурунца за все это. Но Бурунца он видел редко. И сразу сжимался, уходил в себя. Бурунц спрашивал: «Как работаешь?» Приказывал поскорее представить документы, необходимые для поступления в школу. Однажды поинтересовался: «В карты больше не играешь? Ты смотри у меня!» Еще спрашивал: «Как живешь? Хорошо тебя кормят?» Он устроил Норайра на жительство с полным питанием за сто пятьдесят рублей в месяц в семью старика молоканина. И больше с Бурунцем ни о чем говорить было невозможно.

Зато разговорам с Дусей не было конца. Ночами они долго ходили по селу и никак не могли расстаться. Дуся подарила ему фотокарточку: белобрысенькая девушка — на этот раз без платочка — напряженно-старательно глядит куда-то вдаль. Волосы завиты барашком. Это она сфотографировалась еще в городе. На обороте Норайр с удивлением прочитал: «Лишь благородный ум чтит образ благородный!» Такую надпись Дуся увидела в городе, в альбоме своей хозяйки. И спросила недоуменно: «Так пишут?» — «Пишут, когда любят», — объяснила хозяйка.,

С тех пор Дуся только и думала, кому бы подарить свою карточку с такой надписью. Теперь она сказала:

— Мы с тобой, Норик, ни в чем хуже людей не будем.

Иногда она с сожалением укоряла:

— Вот только плохо, что всему тебя надо учить…

Как-то раз потребовала:

— Ты бы написал мне письмо…

— Зачем? — поразился Норайр. — Каждый день видимся.

— Нет-нет, — не сдавалась Дуся, — письмо надо. Ты же должен мне про свою любовь объяснить!

Норайр долго отнекивался. С возмущением спрашивал: «Да как его писать?» И все-таки согласился:

— Завтра принесу…

В это утро, проходя мимо него в цех, Дуся деловито шепнула:

— Написал?

Он вспыхнул и кивнул головой:

— Глину тебе принесу, тогда и дам…

И почти тут же — десяти минут не прошло — Ваник закричал на весь цех:

— Глядите, за нашим коногоном милиция явилась!

Дуся. вместе с другими рабочими бросилась к дверям и охнула. У ямы стоял незнакомый лейтенант милиции в сияющих сапогах. Он спрашивал, указывая пальцем на Норайра:

— Вот этот?

Председатель колхоза Галустян подтвердил:

— Этот.

— Давай со мной!

Побледневший Норайр держал серого коня за уздечку.

— Я же на работе, — пробормотал он.

— Подумаешь, незаменимый! — Лейтенант усмехнулся. — Возьмите у него лошадь.

Ваник услужливо выхватил у Норайра уздечку.

Потом Дуся увидела, как Норайр шагнул вперед, а лейтенант двинулся за ним, приказывая неприятным, скрипучим голосом:

— Направо… Налево…

Спустя несколько минут на заводе узнали, что этой ночью ограблена колхозная птицеферма.

Лейтенант Катарьян считал, что ему дано самое простое поручение: поговорить с Амо Вартаняном, затем съездить в Урулик и припереть к стене Степана Бурунца показаниями самого Норайра. Лейтенант ничего не имел против Бурунца. Но дело есть дело. И если Бурунц провинился — пусть отвечает!

Но Амо Вартанян старательно, хотя и не очень умело, изобразил на своем лице удивление:

— Нет, что еще за коза! Никакой пропажи не было…

Лейтенант не знал, что несколько дней назад к Вартаняну прибежал под вечер нежданный гость из соседнего села. А гость этот был Норайр.

«Амо, — сказал он, — я тебе должен сколько-то денег. За что должен — не спрашивай. Предположим, я у тебя купил какую-то вещь. Во сколько ты эту вещь ценишь?»

Амо Вартанян ничуть не удивился и ни о чем не спросил. Подумав, он ответил, что ценит эту вещь худо-бедно в четыреста рублей.

«Четыреста она не стоила, даже когда в расцвете силы находилась, — усмехнулся Норайр. — Настоящую цену определи!»

«Когда эта вещь была в расцвете своей силы и красоты, — с рассудительным терпением отвечал хозяин, — то от нее получался неплохой продукт…»

«Об этом забудь! Продукта нет. Сейчас ничего не осталось. Только память».

Этот резон показался Амо Вартаняну убедительным, и он стал осторожно сбавлять цену. Сошлись на двухстах пятидесяти рублях. Норайр обязался вносить по полсотни каждый месяц.

Расстались очень довольные друг другом.

«Значит, наши колхозники могут надеяться, что ты все же станешь человеком?» — осведомился Амо Вартанян.

«Надейтесь! — Норайр с достоинством прищурился. — Вы еще обо мне услышите».

Теперь Амо Вартаняну не было смысла возобновлять свое заявление против Норайра. Парень вину сознает, становится на ноги, трудится, а засудят — и денег не увидишь.

— Нет, — сказал он лейтенанту Катарьяну, — какая пропажа? Недоразумение… Была, правда, коза. Давно мыслилось, как бы ее продать…

Докладывая обо всем этом по телефону майору Габо Симоняну, лейтенант испросил разрешение на выезд домой. Но в голосе майора ему почудились какие-то недовольные нотки, и он рассудил, что на свой страх и риск съездит к Норайру и поговорит с ним. Может, и удастся что узнать.

Он прибыл в Урулик в то самое утро, когда обнаружилось, что ограблен птичник. Бурунц еще домой не вернулся. И весь розыск по этому делу лейтенант Катарьян взял в свои руки.

Собственно, настоящей птицефермы в колхозе еще не было. Прошлой весной правление решило, что настало время обзавестись птицей. Возможностей много, соблазняло и то, что в соседних колхозах несушки давали по полтораста яиц в год. Галустян — умный хозяин — прежде всего позаботился построить птичник. Размахнулись широко: за селом, на возвышении, вблизи ручья воздвигли курятник на шесть секций с двускатной крышей. По фасаду прорезали окна. Особенно постарались насчет оборудования: устроили гнезда для носки яиц, кормушки и поилки, даже песочные ванны для кур. Дед Семен, плотник, аккуратно и, кажется, несколько св^рх меры понаставил взлетных полочек у гнезд, поилок и кормушек.

А кур для начала приобрели немного — чуть поболее двухсот. И как раз заполнили одну секцию. Посоветовавшись, остановились на русской белой породе. Галустян хотел, чтобы колхозницы привыкли обращаться с птицей. На будущий год решено было заселить птичник полностью за счет своего приплода, а там построить еще несколько новых.

Этой ночью в верхнем конце села люди проснулись раньше времени. В окна стучала бабушка Сато.

— Вставайте! Проснитесь! Беда у нас!

Старуха работала на птицеферме. Ее послали туда потому, что всем было известно, какая она добросовестная. Как-то попросили ее вымыть полы в колхозной конторе. Бабка дождалась выходного дня, чтобы никто не мешал, и скребла доски с утра до вечера. Потом она вышла на крыльцо и принялась зазывать прохожих. Люди должны были убедиться, как чисто вымыто. Она объясняла: сначала надо поскрести ножом, после этого мыть простой тряпкой, затем мылом и опять насухо тряпкой. Весь следующий день она провела в конторе, допытываясь, довольны ли ее работой. И потом не раз выставляла на вид свою доблесть: «Была я вчера в соседнем селе — такие у них повсюду полы грязные…»

Зоотехник колхоза объяснил ей, что кур нужно выпускать пораньше. И не было случая, чтоб бабка нарушила указание. Когда она возилась с замком, куры сбегались к лазу и кудахтали, а она ласково разговаривала с ними. Поэтому бабушка Сато очень удивилась, когда не услышала привычного кудахтанья. Она отперла замок. Куры не прыгали, как обычно, друг другу на спины, не теснились у лаза, чтобы скорее вырваться на волю. В птичнике было пусто и тихо. Бабка включила электричество. Пол покрывали белые перья. На всякий случай бабка растерянно позвала:

«Цып, цып, цып…»

Колхозники, прибежавшие сюда после того, как бабка подняла тревогу, сразу обнаружили, что в двух окнах выдавлены стекла.

Позвали Галустяна. Он распорядился, чтобы люди не топтались возле птичника. Следы грабителей должны оставаться в неприкосновенности. Но было уже поздно. Мальчишки, согнувшись, выползали из куриного лаза, держа в руках охапки перьев. Мужчины передавали друг другу выдавленные стекла. Женщины разгуливали по огороженному дворику.

— Ложились спать — была ферма, — мрачно сказал Г алустян, — проснулись — и нет больше птицефермы в нашем колхозе…

Бабка отозвала его в сторону и стала рассказывать председателю, как утром пришла в обычное время и обнаружила пропажу. Он все это уже слышал и отмахнулся. Но бабка ухватила его за пуговицу. Не хотелось ей говорить про это Галустяну, — потому что ведь не пойман человек, значит, и не вор, — но все-таки она должна рассказать: недели две, а может, и три назад, вот этот парень… Норайр, что ли… который тогда еще жил в Доврикенде, а теперь на радость нам всем переселился в Урулик, — попался он бабке на глаза ночью и юркнул в сторону. Все же бабка разглядела, — не так уж она плохо видит, как некоторым кажется, — что он тащил под мышкой белую курицу. И наутро бабка, перегородив лаз палкой, трижды пересчитала кур. Сначала получалось меньше, чем нужно, а напоследок вышло на шесть штук больше. И бабка обрадовалась: «Чем больше, тем и лучше…» А теперь вот должна признаться председателю: не проявила бдительность! Ротозей она, бабка. Неохота ей было срамиться перед людьми, что не умеет она считать…

Галустян переходил по двору от одной группы людей к другой — и всюду, с легкой бабкиной руки, вспыхивало имя Норайра. Колхозный почтальон Татос как-то ночью тоже встретил Норайра. Мальчишка нес двух кур, но ничуть не таился.

Женщины судачили:

— Пока этот жулик проживал в своем селе, ни единого такого случая в Урулике не было, а приехал он сюда — и на тебе! — целая ферма исчезла.

Когда в село прибыл лейтенант Катарьян, председатель колхоза напрямик высказал ему свое подозрение:

— Это дело рук Норайра!

У лейтенанта были свои методы. Он считал, что подозреваемого нужно прежде всего психологически обезоружить. Поэтому он привел Норайра в пустую комнату сельсовета, посадил на табуретку и сурово приказал:

— Нам уже все известно. А ты для своей пользы обдумай, что будешь показывать.

И ушел. Пусть жулик привыкнет к тому, что он уже пойман и разоблачен. У представителя милиции есть дела поважнее, чем возня с ним.

Связавшись с районным центром по телефону, Катарьян сообщил о происшествии и потребовал, чтобы в Урулик прислали проводника со служебной собакой. Ему пообещали, что приедет знаменитый во всей республике проводник Андрей Витюгин с собакой, по кличке Карай. По каким-то своим делам Витюгин как раз находился в этом районе. Бурунц тоже должен прибыть с часу на час. Катарьян составил протокол и еще раз решил осмотреть место происшествия.

Двор уже очистили от людей. Приказано было, чтобы к птичнику никто не приближался. Выглянуло солнце. Земля, размокшая от снега, стала быстро сохнуть. Начал подниматься пар, неожиданно запахло весной. Деревья словно встряхнулись и помолодели. Воздух у вершин снежных гор опять стал голубым и прозрачным.

Подходя к птичнику, Катарьян услышал легкое постукивание молотка и тоненькое заунывное пение. Он не сразу сообразил, что звуки доносятся из птичника, из самой дальней его секции. Приоткрыв дверь, лейтенант прошел по узкому коридорчику в помещение, где на полу валялись груды свежей стружки. Рослый дед с бородой широкой и пятнисто-рыжей, как ржавый топор, прилаживал к окну раму. На Катарьяна он не обратил внимания. Негромко и протяжно, словно жалуясь, дед выводил:

В стране далекой, за окияном,

В одном из штатив Америки,

Мать одиноко жила с малюткой,

Их дни безрадостно протекли…

Лейтенант Катарьян много раз слышал эту старинную молоканскую песню. Где-то он читал, что в XVIII веке большие группы русских вероотступников, отрицавших иконы, храмы, обряды, выселялись царским правительством в глухие места империи. Молокане убегали от преследований и за границу — больше всего в Америку. Вот каким образом попала Америка в молоканскую песню. Много молокан обосновалось в Закавказье. Селились они в деревнях, рядом с коренными жителями, занимались сельским хозяйством. С соседями не ссорились, но язык свой и веру хранили нерушимо. В Армении почти все молокане были из секты прыгунов. Теперь вера пошатнулась. Только старики еще, по старой привычке, ходили в молельный дом, и их поэтому называли «святыми». Этот тоже, наверное, святой…

Лейтенант присел на верстак, пошевеливая сверкающим сапогом кучу стружек.

Дед приладил раму, аккуратно отрезал алмазом кромку на стекольном листе. Вставляя стекло, он бормотал:

— У нас руки золотые, все можем. И жестяное работаем, и плотницкое работаем, и сапожное… опять же, стекольное. Хотя нигде не учились, но все понимаем. У нас не сорвется из рук.

Катарьян спросил:

— А сколько лет?

— Нам?

— Да.

— Семьдесят шестой. Но еще не старики.

И верно, этого могучего человека трудно было бы назвать стариком. Рама в его больших руках будто сама по себе прилипла к оконному косяку, стекло с точностью пристало к раме. Огромные корявые пальцы легко удерживали самый маленький гвоздик.

— Вы кто такой здесь будете, дедушка? — спросил Катарьян.

— Считаюсь плотником, — охотно ответил дед. — Вообще имею, конечно, имя-отчество, но здесь, по нашей простоте, меня больше зовут грубо: дед Семен.

— Прыгаете? — с чуть заметной усмешкой осведомился Катарьян.

Дед ответил без обиды:

— Ага, прыгуны мы…

— И небось святой?

— Считалось святым, так точно.

— А тебе известно, дедушка, что в этом помещении в данное время никому находиться не дозволено?

— Почему такое?

— Не знаешь? Про ограбление не слышал?

— Это мы, конечно, знаем. Только оно нас не касается. С вечера председатель Галустян дали распоряжение, чтобы в птичнике, в этой секции, окна, значит, оборудовать для будущих кур. Мы и оборудуем.

Лейтенант разыскал председателя колхоза и проверил: действительно такой наряд на работу в птичнике старику был дан. Но было и указание: не торопиться, сделать вперед все наиболее срочное в овечьей кошаре. И зачем он именно сегодня сунулся в птичник? В такой день? Никто его туда не гнал.

— А вообще какой он старик? — сдержанно поинтересовался Катарьян.

— Какой? — Галустян покривился. — Вот я тебе сейчас дам характеристику. Работник старательный, но хитрый, любит прикидываться дурачком. И не всегда поймешь его. Это-раз. Молится, молится, но тут же и новые грехи производит. Водочка. Жадность. Это — два. Вообще обремененный пережитками. И самое главное — неубеждаемый.

— Это как понять?

— Пошли к нему наши пионеры проводить антирелигиозную работу. Он их послушал. «А свой, — говорит, — ответ дам, когда будете уходить». Вот они еще тихонько посидели, дед конфеты выставил. А когда попрощались и пошли со двора, он взял с печки сковороду и хлоп старшего по башке. «Это, — говорит, — тебе, паршивец, такой ответ от меня насчет бога»… Больше к нему не ходят.

Лейтенант закурил, подумал:

— Поступки какие-нибудь особенные, из ряду выходящие, за ним бывали?

— Нет, таких поступков не обнаруживалось.

— Ладно, пусть работает на птичнике. Не мешайте ему пока. Чтобы ни вопросов, ни разговоров лишних…

Катарьян пошел к сельсовету, обдумывая предстоящий разговор с Норайром. Первый раз в его руки попало настоящее, самостоятельное дело. А ему давно хотелось попробовать свои силы. Лишь бы теперь не наглупить, не упустить ниточку…

Он оглянулся, заслышав позади шаги. Его догонял председатель.

— Забыл сказать… Ведь как раз у этого деда, у Семена, поселился Норайр… Сто пятьдесят в месяц платит…

— Норайр живет у деда? — Катарьян остановился и щелкнул пальцами. — Вот это интересно… Вы мне деда не спугните. Пусть постукивает молоточком. А если вдруг захочет пройти в секцию, которая ограблена, — пожалуйста, пусть идет! Не мешать!

Председатель колхоза попросил:

— Вы лишь только эту пропажу мне найдите.

Катарьян снисходительно усмехнулся:

— На милицию как будто наше население не может обижаться.

Дуся отпросилась с работы у заведующего производством. Колхозницы сообщили ей, что Норайр сидит взаперти в сельсовете. Не стесняясь людей, она уже и слезы лила и пальцы ломала. Прибежав на секунду домой, еще всплакнула. Но на это нельзя было тратить много времени. Ее отпустили только на час.

Покойная мать всегда говорила: «Какая ни случись беда, а мужика первым делом кормить надо». В магазине Дуся купила полкило хлеба и двести граммов колбасы. «Пойду моего покормлю», — доверительно сообщила она знакомому продавцу и побежала к сельсовету.

В комнату, где сидел Норайр, ее не пустили. Тогда она зашла с другой стороны и бросила камешек в стекло. Норайр распахнул окно.

Он мог бы давно убежать. Просто смешно было, что они караулили дверь и никого не поставили возле окна. Но он не хотел. Зачем? От какой вины он должен бегать?

Увидев Дусю, он вспыхнул,

— Лови! — крикнула девушка.

Норайр подхватил сверток. Благодарить он не стал. Все обстоит так, как и должно быть. Он попал в беду. Девушка не отступилась от него. Принесла поесть. Ничего особенного…

— Хлеба маловато, — сурово сказал он.

— А я, Норик, еще расстараюсь…

Дуся ни секунды не верила, будто он виноват. Ведь она так хорошо его знала! Мало ли что было в прошлом. А уж ее-то Норайр не станет обманывать.

Осторожно спросила:

— Ты что-нибудь знаешь, Норик?

Он покачал головой. Что он может знать, если его держат под замком!

— А ты?

Дуся рассказала все, что было ей известно.

— Ночью ограбили, понимаешь? — твердила она. — Ночью! А мы с тобой почти до самого утра гуляли. Разошлись — уже светало. Честное слово, я в свидетели запишусь!

Норайр усмехнулся. Как же, большое значение будут иметь ее показания! Он стал расспрашивать о подробностях грабежа. Еще раз усмехнулся, когда узнал, что всю вину люди валят на него.

— Бурунца разыщи! — приказал он. — Этот приезжий лейтенант меня закопает.

Узнав, что Бурунц еще не вернулся в село, он загрустил:

— В райцентр позвони. В милицию и всюду…

Она смотрела на него снизу, подняв голову. Волосы выбились из-под платочка, нос распух. Губы вздрагивали и беззвучно шевелились, глаза наполнились слезами.

Норайр вдруг вскочил на подоконник и одним махом спрыгнул вниз.

— Норик! Взбесился!

— Молчи! — Он взял ее за плечи. — Ничего не бойся.

— А что с тобой сделают?

— Ничего не смогут. Ты мне будешь верить?

— Ну как же! Норик!

Он смотрел ей в глаза, хмурясь и улыбаясь. В этих глазах ничего сейчас не было, кроме веры и преданности.

Направляясь к сельсовету вместе с председателем колхоза, Катарьян сразу увидел их.

Но и Норайр тоже заметил лейтенанта. Ловко уцепившись за какой-то выступ, мигом оказался на подоконнике.

— Плохо караулите, — небрежно бросил он и захлопнул окно.

Галустян напустился на Дусю:

— Тебе что здесь надо? Иди на свое место!

Лейтенант коротко спросил:

— Кто?

Его не поняли.

— Ты кто? — начальственно переспросил он у девушки.

Сбиваясь, Дуся начала объяснять, что почти до утра гуляла с подозреваемым. Может пойти свидетельницей, если надо…

— Кто такая? — обратился Катарьян к председателю колхоза. И, не дожидаясь ответа, закричал: — Общение с задержанным! За это что бывает, а? Кто позволил?

Дуся сначала опешила, даже всхлипнула. Но ее смятение быстро прошло.

— А у вас ордер на него есть? — яростно наступала она. — А вы можете его сажать? А по какому закону?

Лейтенант только рукой махнул и пошел в сельсовет.

Норайр ждал его, сидя на табуретке у обшарпанного письменного стола. Неторопливо дожевывал хлеб с колбасой.

— Видишь, какой наглый? — с неожиданным добродушием подмигнул Катарьян председателю колхоза.

— Даже и не встанет при виде властей. Хотя бы, сукин кот, звание уважал!

— Он ничего не уважает — ни звание, ни возраст, — готовно отозвался Галустян. — Такого ничем не проймешь.

Лейтенант мирно пообещал:

— Научим, научим уважать!

Они так говорили о Норайре, как будто его здесь не было. Лейтенант сел за стол, разложил бумаги.

Норайр тихонько поинтересовался:

— Я арестованный?

— Пока нет. Но против тебя есть сильное подозрение.

— А тогда зачем меня заперли? Вы все ж таки будьте со мной поосторожнее. Я законы знаю!

Председатель с возмущением хлопнул одной ладонью о другую:

— Видишь, куда устремился? Не скажет: «Я виноват». Или хотя бы для смеха: «Я не виноват». Он нас законом пугает! — Галустян гневно повернулся к Норайру. — Щенок! Пойди, у любого в селе спроси: «Кто ограбил птичник?» И почти всякий на тебя покажет. Вот какого народ о тебе мнения!

Нижняя губа у Норайра чуть заметно вздрагивала. Он отложил недоеденный кусок и встал.

— Садись, — приказал лейтенант.

— А я, если хотите знать… Это не я… Не я ограбил, хотя люди на меня думают…

— Отказываешься? — с угрозой спросил Катарьян.

Но Норайр и не взглянул на него. Он видел сейчас только председателя колхоза и обращался только к нему:

— Вот вы, говорят, хороший человек… А все же вы несправедливый…

Ему казалось, что он может сказать многое. Но дыхание перехватило, он умолк.

Галустян ждал. Глухая враждебность в его глазах словно дрогнула. Мелькнуло что-то иное: смущение, а затем на секунду — бесхитростное человеческое любопытство.

— Вы по прошлому судите, — угрюмо выдавил Норайр, — а я от этого ушел.

Председатель развел руками:

— А как же тебя судить, скажи пожалуйста? У тебя только и есть прошлое. А в настоящем-то как ты себя проявил? Пожалуй, пока что больше всего грубостью. Скажешь, неправильно? Почему люди должны тебе верить?

Норайр молчал.

Лейтенант постукивал карандашом по столу, как бы призывая не отвлекаться от дела.

— Итак, — официально начал он, — определенного числа прошлого месяца, ночью, тебя видели, как ты нес под мышкой курицу. Что на это скажешь?

Однако Норайр еще не кончил своего объяснения с председателем. Сидя на высокой табуретке, он горько покачивал головой:

— Почему, вы спрашиваете, люди не хотят мне верить, да?

— Да, вот именно! — подтвердил Галустян.

— Потому что лучше глаз потерять, чем имя! — Норайр сощурился. — А я после отца в такую жизнь попал… — Он внезапно всем телом повернулся к лейтенанту, так что табуретка под ним скрипнула, и совершенно другим голосом произнес: — Видели меня с курицей ночью. И что потом?

— Два раза видели, — уточнил лейтенант. — Один раз бабка с птицефермы, в другой раз почтальон. Признаешь?

— Почему не признать? — Норайр говорил теперь небрежно, хрипло. — Этих кур мне за долг отдавал один Человек.

— Какой человек?

— Ну, скажем, житель вашего села. А куры были его собственные.

— Фамилию назови.

— Для вас это не имеет значения.

— За что же это он тебе был должен? Может, ты ему деньги давал? Ведь ты, кажется, богатый, а?

— Должен — и всё!

— Ты! — крикнул Галустян. — Оправдаться хочешь — отвечай как следует. Как это ты позволяешь себе разговаривать? Ты где находишься?

Парень съежился, опустил голову.

— Итак, за что же он был тебе должен? — повторил лейтенант.

— Мы в карты тогда играли. В очко. Он проигрывал.

— А денег у него не было? — допытывался лейтенант.

— Денег не было…

— И платил курами, которые являлись его собственностью, так?

— Так…

— А куры эти были все белые, правильно?

— Да.

— Так вот, молодой человек, да будет тебе известно, что в селе белых кур очень мало. Главным образом- на ферме. Такую породу в личном хозяйстве не разводили. Я все выяснил.,

Галустян подтвердил:

— Правильно. — И, обратившись к Норайру, гневно спросил: — Ну?

— Поскольку он не хочет назвать, с кем играл в карты, — сказал Катарьян, — мы можем предположить, что это все уловка и не больше.

Галустян мрачно кивнул:

— Не хотелось бы так думать, но похоже.

Опять они разговаривали, ничуть не заботясь о том, что Норайр их слушает.

— Я больше в карты не играю! — с болью выкрикнул он.

— Теперь другой вопрос, — задумчиво тянул Катарьян. — Девчонка говорит, что гуляла с ним до утра. Значит, можно предположить, что в этом деле были сообщники… — Он повертел в руках карандаш. — Что ты можешь сказать насчет деда Семена?

Норайр поморгал глазами:

— А при чем здесь дед Семен?

— Отвечай!

— Ну, я живу у деда… А что еще?

— Живешь, значит? И дружно живете?

— Да…

— Еще бы! Когда ты в это утро пришел домой, что делал дед?

— Спал, наверное… Я не видел его.

— Ага, ты его не видел?

— Просто не обратил внимания… Он же в другой комнате…

Еще вчера Норайр думал, что такие вещи — прокуренная комната, табуретка, на которой сиди и не двигайся, милиционер, пишущий протокол, — все это ушло из его жизни и никогда больше не повторится. Он зло взглянул на Катарьяна.

— Вы прямо спрашивайте, что надо. А то плетете узелки… Вам меня не запутать!

— Ладно. Не обижайся… Ну-ка, выложи на стол, что у тебя в карманах.

Теперь Норайр получил право встать на ноги. Из кар-мана брюк он вытащил платок, который ему подарила Дуся, достал мундштук, спички. Из другого кармана выгреб деньги — десятку бумажками и рубля два серебром,

Катарьян зорко следил за ним.

На груди, на толстой синей рубахе, у Норайра тоже было два накладных кармана. С усмешкой он вывернул один из них — пусть лейтенант убедится, что ничего нет. Расстегнул и второй карман. Но тут он ощутил под пальцами легкое шуршание и в испуге остановился. Ведь именно в этом кармане лежала аккуратно сложенная узенькая полоска бумаги — письмо для Дуси. Как он мог об этом забыть!

Вчера под утро, расставшись с Дусей, он, вместо того чтобы лечь спать, принялся составлять ей письмо. Мысли у него путались. Думая о ней, он находил удивительные и неповторимые слова, но перед листом белой бумаги все растерял. Только смотрел на карандаш и улыбался. А писать было нечего. Никакие слова не могли вместить то, что он испытывал. Он и не знал, что пути к этому письму были проложены миллионами живших до него людей. И, внезапно став серьезным, он совершил обряд, почти обязательный для каждого в его возрасте. «Дуся, я вас люблю», — вывел он. И подписал: «Любящий тебя Норик». Эти слова показались ему такими емкими, всеобъемлющими, что их просто невозможно было бы показать кому-нибудь постороннему. Тут он записал все — и самое нежное, и самое дерзкое, и самое трепетное, и то, что все говорят друг другу, и то, что никогда еще на земле ни один человек другому не говорил.

А сверху он нарисовал сердце, пронзенное стрелой.

И, чтобы не осталось ничего лишнего, он оборвал вокруг листа белые поля. И свернул письмо, перегнув его вчетверо.

Теперь письмо лежало у него в нагрудном кармане. И он должен был отдать его этим людям.

Катарьян спросил:

— Ну, что там у тебя? Выкладывай.

— Да ничего больше нету, — как можно беспечнее ответил Норайр и пошел к табуретке.

Но лейтенант поднялся из-за стола, и Норайр понял, что добром дело не кончится. Вытащил письмо и зажал его в кулаке.

— Не дам! — бледнея, крикнул он.

— Дурака не валяй!

Норайр схватил со стола коробок со спичками, чиркнул раз, другой. Спичка обломилась. Он сунул свернутый листок в рот и попытался проглотить.

Лейтенант не мешал ему. Стоял в двух шагах от него и смотрел.

— Так, — подвел он итоги, не делая никаких попыток завладеть письмом, — известный блатной прием. Можем считать — это вроде признания. Невиновный не станет уничтожать улики.

— Не станет, — сурово согласился Галустян.

Все же он как будто еще на что-то надеялся:

— Что там у тебя было написано, эй, парень?

Норайр деловито жевал письмо. Ему казалось, что

ушла главная опасность. Все остальное не так уж страшно. А эти люди пусть думают, что им угодно. Оправдываться перед ними он не станет.

— Прямо так он тебе и открыл, что там было написано! — с видом превосходства усмехнулся лейтенант. — Уж я таких отпетых знаю…

Он начал составлять протокол.

— И про кур напишем, как тебя с ними по ночам видели, — с удовольствием перечислял он, — и проглоченная бумажка…

Норайр презрительно отмахнулся:

— Пишите.

Дуся, надрываясь, кричала в телефонную трубку. Слышимость была хорошая, но она еще ни разу в жизни не разговаривала по междугородному. Ей казалось, что нужно кричать как можно громче. И она заглушала голос, пытавшийся отвечать ей из районного центра.

— Да постой, угомонись, связки надорвешь, — наконец дошло до ее сознания.

Кто-то, находящийся совсем близко, спокойно и добродушно увещевал ее из трубки. Она ослабила пальцы, только сейчас почувствовав, как занемела ее рука, судорожно вцепившаяся в пластмассовый рычаг.

— Бурунц тебе нужен? Выехал Бурунц.

— Куда? Куда? — опять заголосила девушка, вдавливая трубку в самое ухо.

— К вам выехал, в Урулик. А кто его спрашивает?

Она замялась:

— Дуся…

— Какая еще Дуся?

Она не знала, что ответить.

— С кирпичного завода…

В трубке засмеялись:

— И что же тебе нужно от Бурунца, Дуся с кирпичного завода?

Она потянула носом, всхлипнула. Тоненьким голоском объяснила:

— Тут Норика спутывают… Чтобы товарищ Бурунц заступился.

Но проводник служебно-розыскной собаки Андрей Витюгин приехал в село раньше Бурунца. В районном центре ему дали машину. Он сошел у птичника. За ним из машины мягко выпрыгнула огромная овчарка. У нее была черная спина, ярко-рыжая грудь и острая удлиненная морда. Настороженные уши все время шевелились.

— Карай, рядом! — негромко приказал проводник.

Овчарка пошла у его левой ноги.

Витюгин осмотрел дворик, примыкающий к птичнику, заглянул в пустую секцию. Потом отвел в сторону лейтенанта Катарьяна.

— Применять собаку в данных условиях будет нецелесообразно, — строго объявил он. — Причины: погода — это первое. Преступление совершено во время снега, а затем снег сошел и подсохло, следы не сохранились. Натоптано — это вторая причина. Безобразно натоптано.

Катарьян заспорил с ним, потом взмахнул рукой и попросил:

— Все же не торопись уезжать. Возможно, твоя служебная собака нам еще поможет.

— Как это?

Катарьян ответил загадочно:

— Психологически…

Во двор птичника привели Норайра. Вызвали бабушку Сато.

Катарьян велел собрать всех людей, которые в последнее время по каким-нибудь делам бывали на птицеферме- шофера Минаса, три дня назад доставившего сюда лес, двух колхозников — Нубара и Ваграма, подводивших воду к автопоилкам, еще кое-кого. За дедом Семеном отправился он лично.

— Раз уж вы, дедушка, здесь работаете в такой день, — вежливо улыбался он, — позвольте и вас пригласить в нашу компанию.

Дед бросил рубанок, вытер фартуком руки и вышел во двор.

Лейтенант попросил всех собравшихся стать в круг на небольшом расстоянии друг от друга. Норайра он поставил подальше от деда.

Вся эта суматоха не нравилась Андрею Витюгину. Он морщился. Пес с достоинством сидел в центре круга и безразлично поглядывал на людей.

— Тут перед вами знаменитая служебно-розыскная овчарка, — весело начал Катарьян, — самая наилучшая в нашей Армении, а может, и подальше. Она раскрыла много воровства и других всевозможных хищений… Сколько? — вполголоса спросил он у проводника.

— Немало, — неохотно отозвался Витюгин.

— Немало коварных преступлений! — торжественно повторил Катарьян. — От ее разнюхивающего носа ничто не может укрыться. Сейчас вы сами убедитесь…

Он сделал знак, и Андрей Витюгин, подозвав собаку, скрылся за углом здания.

— Теперь пусть кто-нибудь бросит в круг свою вещь, — предложил Катарьян, — тохда увидите, что будет. Собака определит владельца.

Это становилось похоже на игру. Колхозники засмеялись. Норайр стоял неподвижно на том месте, куда его поставили, и смотрел в землю. «Все это специально против меня! — думал он. — Уже и собаку напускают…»

— А что бросить? — крикнул шофер Минае. Он считался человеком бывалым и в любом случае стремился поддержать эту репутацию.

— По своему выбору, — разъяснил Катарьян. — Лучше всего носовой платок.

Минае вытащил платок, положил на землю.

Позвали Андрея Витюгина. Он пришел один, осмотрелся и свистнул. И тут же неслышной рысью из-за дома выбежал Карай, протиснулся в круг и, жарко дыша, стал рядом с хозяином. Платок он обнюхал старательно и злобно. Оскалив белые клыки, пошел по кругу мимо Норайра, мимо бабушки Сато, которая только ахнула, мимо Нубара. Небрежно повел мокрым носом по фартуку деда Семена. А возле Минаса задержался, зарычал, прижав уши, и стремительно кинулся прямо на грудь шоферу. Проводник успел оттащить его. Пес сел, беспокойно подметая землю пушистым хвостом.

Люди удивлялись: «Скажи-ка, словно ему кто указал!» Боязливо поглядывали на овчарку и тихонько посмеивались над Минасом.

— Вот так, — строго проговорил Катарьян. — Но это была шутка, граждане. Теперь же придется приступить к делу.

Он обвел глазами присутствующих. Долго смотрел в упор на деда Семена. Дед застеснялся, опустил голову и принялся ковырять ногтем дырочку на фартуке.

— Конечно, я должен извиниться перед гражданами и попросить также у всех присутствующих согласия, — снова заговорил Катарьян. — Безусловно, большинство — люди честные и даже могут на меня обидеться. Но что поделать! Мы свели сюда тех, кто имел соприкосновение с птицефермой… В общем, кто невиновен, тому опасаться нечего. Но, если среди присутствующих есть причастный — хоть прямо, хоть косвенно, — того будем обнаруживать с помощью служебной собаки. И пусть преступник пеняет на себя!

— А если кинется на непричастного? — с опаской спросил Минае.

Люди зашумели.

— Только с полного вашего согласия, граждане, — повторил Катарьян.

— Ладно уж, давай, — отозвался Нубар.

Лейтенант скомандовал:

— Тогда попрошу разомкнуть круг и стать отдаленно друг к дружке.

Проводник наклонился к собаке, шепотом отдал какое-то приказание. Пес вскочил, ощетинился. Уставился на людей непримиримо-внимательным взглядом.

— Вы, товарищи, эту злобную животную одну тут с нами не оставляйте! — жалобно попросила бабка.

Она боялась шевельнуться и потому говорила, чуть разжимая губы.

Отойдя к птичнику, Катарьян смотрел сзади на спины выстроившихся людей. У деда Семена под коленями сильно дрожали ноги. Дед явно старался скрыть беспокойство.

Вольно и беспечно стоял Норайр.

Шофер Минае напряженно вытянулся, но не выказывал страха.

Все остальные держались нормально, если не считать бабки: та давно уже дрожала всем телом.

— А вы ничего нам не скажете, дедушка? — вежливо поинтересовался Катарьян, указывая председателю колхоза на дрожащие колени старика.

Ответа они не дождались.

Катарьян засуетился.

— Можно заканчивать, — это распоряжение было отдано проводнику. — Что требовалось узнать, то собака нам уже прояснила, — громко говорил он, приближаясь к людям.

Хмурый проводник отозвал Карая.

Люди расходились, ничего не поняв. Неловко переглядывались и посмеивались.

Галустян шепнул:

— Оскандалился ты…

— Наоборот! — Лейтенант блеснул глазами. — Что мне надо было, то сделано. Все уже ясно. Дед выдал себя своим страхом.

Он велел, чтобы Норайра увели обратно в сельсовет. А сам подошел к дверям птичника, загораживая, вход. Ноги в синих галифе он расставил широко, фуражку заломил на затылок. Стоял и посмеивался, глядя, как дед Семен пытается обойти его и открыть заслоненную его спиной маленькую дверцу.

— Может, все-таки поговорим, дедушка?

— Давай, — непримиримо ответил плотник, наставив на лейтенанта маленькие выцветшие глаза, глубоко спрятанные среди морщин и волос.

— Так пройдемте в помещение? — Катарьян победоносно взглянул на председателя колхоза. — Там вы и сделаете признание.

— Не требуется! — отрезал дед. — Мне людей не бояться. А я давно вижу, что ты на меня прицелился. — Он гневно отбросил ногой камень с дороги. — Хотя ты, гражданин, и носишь звездочки на погонах, но люден все ж еще плохо понимаешь. Я на этой войне по своим годам не был, но на той — империалистической — потрудился. И вместе с войсками а чужие страны вступал. Находились среди нас ловкачи — заимствовали того-сего от побежденных. А я вернулся домой без трофеев. Только и привез с похода белый, как сейчас помню, эмалированный таз — подобрал где-то, чтоб не приезжать в дом с пустыми руками. И того моя старуха брать не хотела. Но уговорили. А ночью сдохла наша домашняя животная. Пол у нас в сарае был покатый, буйволица легла головой вниз — вся пища хлынула и задушила животную. И я на всю жизнь учел, как взятая чужая вещь отплачивается. У нас нет обычая — чужое брать!

Катарьян слушал терпеливо, даже головой кивал. Но от дверей не отодвигался.

— Святость, конечно, религия…»-вздохнул он. — Но если вы кончили, дедушка, то пройдемте-ка со мной в сельсовет. Там у нас другой разговор произойдет. Вопросы к вам есть.

Дед долго смотрел на него и наконец, совершенно по-армянски, почмокал языком.

— Нет, — сокрушенно проговорил он, — вижу, ты ничего не найдешь из пропажи. Вот разве Степан приедет — " тот разыщет.

Степан Бурунц не доехал десяти километров до села, а уже все знал.

Первым повстречался ему Андрей Витюгин, возвращавшийся в районный центр. Проводник был очень недоволен. «Цирк устроили, — ворчал он, — сделали из служебной собаки художественный театр…» Остановив машину, он все рассказал участковому уполномоченному и отправился дальше. Затем стали попадаться колхозники. Кто шел, кто ехал — по делам в город. Каждый добавлял что-то свое. Вскоре Бурунц получил подробную информацию: и о том, что Норайра заперли в сельсовете и что Дуся звонила в районное отделение, что бабка Сато дрожала перед собакой и что сейчас взялись трясти деда Семена.

Бурунц подгонял коня и морщился. Конечно, деда притянули из-за Норайра. Дед Семен — непричастный. Но* райра тоже зря путают…

Но тут он строго оборвал себя: заранее не настраиваться! Тем более, что с этим парнем ты как-то связан. Надо проявлять беспристрастность — ведь еще толком тебе ничего не известно.

И все-таки он не мог думать о мальчишке, как о преступнике. Это только Норайру казалось, что Бурунц мало интересуется его новой жизнью в Урулике. А Бурунц знал все — и про Дусю, и про работу, и про танцы в клубе, и про столкновение с Размиком. Не станет Норайр — вот так, захваченный жизнью, — помышлять о преступлении.

Тогда кого же подозревать?

В этом деле Бурунцу кое-что казалось странным.

Все произошло во время его отлучки. Случайность это или так было задумано? А если задумано, значит, преступник хорошо осведомлен о его планах. Выезд участкового уполномоченного в районный центр был на этот раз внеочередным, и Бурунц только одного Норайра предупредил заранее, что предстоит такая поездка. С другой стороны, как только произошла кража, люди вспомнили, что видели Норайра-опять-таки это имя! — уносившего из села белых кур. Не могли этого не вспомнить при данных обстоятельствах. Сам Бурунц видел мальчишку с петухом. Значит, в умах людей возникла мысль о непременной причастности Норайра к ограблению птичника. Да как и думать иначе, если во всем Урулике только один этот парень имел в прошлом судимость за кражу! Все ниточки слишком уж явно вели к Норайру.

Вот эта преднамеренность улик смущала участкового уполномоченного. А если верить в невиновность мальчишки, — Бурунц в это верил! — то получалось, что преступник умышленно наводит розыск на ложный след.

Уставший конь то и дело переходил с рыси на шаг. Всадник нетерпеливо понукал его шпорами.

Осенние дни короткие. Он прибыл в село, когда стало уже темнеть.

— Самое главное: что в той записке было, которую он проглотил? — веско произнес председатель колхоза.

Катарьян слушал снисходительно и терпеливо.

— Самое главное, — возразил он с видом превосходства, — кто у него сообщники? Кур не станут прятать в селе. Их унесли. Мне думается, побросали в мешки — и до машины. Брал Норайр, как все здесь знающий, носили другие. Может, даже не наши, а приезжие. А по ночам, когда его прежде видели с курами, — это он разведку делал. Взял одну, взял другую, потом подготовился — и сразу двести! Надо узнать сообщников. Подозреваю, к примеру, деда Семена, хотя он пока ни в чем не сознается.

Бурунц сидел на табуретке в нижней бязевой рубахе — невысокий, степенный, усталый. Сапоги он скинул. Надо было переодеться с дороги. Жена принесла старые башмаки, и он неторопливо шнуровал их, держа ногу на весу.

— Самое главное… — теми же словами начал и он, когда собеседники умолкли, — самое главное- выяснить, с кем это он в карты играл и кто ему за долги курами платил.

— Да никто! — Катарьян рывком поднялся с места. До сих пор он говорил мягко, понимая что разоблачение Норайра ставит и Бурунца в трудное положение. А все-таки он уважал Бурунца за долгую и честную службу. Но больше не мог сдерживать себя. — Никто ему не платил, никаких карт не было! Выдумки все это. Он брал сначала по курочке — примерялся. А тем временем аппетит разыгрывался. И кто, кроме него, мог привести в село жуликов-профессионалов? А дело это оформлено опытными людьми. Один он имеет связь с преступным миром.

Все было известно Катарьяну. Целый день он распутывал ниточку за ниточкой, и его усилия даром не пропали. А сейчас он держался хоть и с достоинством, — как и надлежит хозяину положения, — но скромно, не выпячивался.

— Думаю так: мы увезем мальчишку с собой, и там у нас он разговорится. Деда тоже возьмем…

Бурунц зашнуровал второй башмак, надел гимнастерку и снял с вешалки плащ.

— Аспрам, — позвал он жену, — у тебя есть, что ли, покушать, попить? Мясо, говорила, какое-то есть. Поставь на стол. Тутовку подай. Угости товарищей.

Катарьян озадаченно поморгал:

— А ты куда?

— К Норайру пойду.

Дверь уже хлопнула, а лейтенант все раздумывал: как же это? Участковый один пошел к преступнику? И как раз к такому, с которым он связан и по делу о пропавшей козе, да и вообще…

Он усмехнулся:

— Неосторожный у вас муж…

Молодая женщина поняла его по-своему:

— Степан? Правильно, очень смелый. Рискованный. Не в пример другим — Она поставила на скатерть чашки. — Как будто две головы у него.

Норайр время от времени стучал кулаком в дверь и враждебно объявлял:

— Голодный.

Или:

— Спать хочу.

Дусю больше к окнам не подпускали. Перед вечером он только видел, как она ходила в отдалении по площади. Но ужин ему принесли — из дома деда Семена. А когда стемнело, дали соломенный матрас.

Норайр полежал на спине, закинув руки за голову. Привыкал к своему новому положению. Потом вскочил и трахнул кулаком по двери. От скуки решил потребовать подушку.

И тут в комнату вошел Бурунц.

За его плечом показалось сердитое лицо дежурного:

— Что стучишь? Чего опять хочешь?

— Подушку… — шепотом выдавил Норайр.

В комнате было темно. Но из коридора, сквозь дверное стекло наверху, посвечивала электрическая лампочка. Бурунц огляделся, ногой пододвинул табуретку и сел. Норайр все стоял, с испугом глядя на участкового уполномоченного. Чего он только не передумал за это время: Бурунц отказался от него, не верит, не хочет прийти, Бурунц его продал! Мысленно он страшными, обидными, горячими словами разговаривал с капитаном. Но теперь, когда Бурунц пришел, он только искал его взгляда, чтобы понять, как этот человек отныне будет к нему относиться.

— Об удобствах хлопочешь? — сухо поинтересовался Бурунц.

Норайр отрицательно мотнул головой.

— Я не брал кур! — гневно крикнул он.

И словно прорвало его. На что ему эти куры? Он работает- что хочет, то и может купить! Разве люди не понимают, что он завязал узелок на прежней жизни? Неужели всегда на нем будет пятно? Почему все село его так ненавидит?

— Постой! — приказал Бурунц. — Не успел я приехать, какая-то девчонка кинулась: «Почему пачкают Норика? Он невинный!» Дед Семен прибежал: «Освободите мальчишку!» С кирпичного завода дали тебе хорошую характеристику. Так что, видишь, не все ненавидят.

Он свернул папироску, закончил сурово:

— А прошлое за людьми тянется — это верно. За ошибку человек отвечает. Искупить надо ошибку в глазах людей.

— Чем еще искупить? — с болью спросил Норайр. — Я работаю…

Участковый уполномоченный неторопливо курил, зажимая в кулаке светящийся огонек.

— Что за бумагу ты проглотил?

— Это не имеет значения… Совсем другое… Письмо одно… Не хотел им показывать… — Он снова крикнул: — Я не виноват!

Участковый уполномоченный внимательно смотрел на него:

— Верю. — Затянулся папироской. — Знаю.

Норайр всхлипнул.

Бурунц отлично понимал его состояние. Не хотелось, чтобы потом мальчик стыдился этих минут. Сейчас не ласка ему нужна, а вся твердость, что есть в характере.

— Вот, Норайр, — уполномоченный заговорил озабоченно и деловито: — вспомни, сообщил ты кому-нибудь, что предстоит мой отъезд?

— Нет!

В запале выкрикнув это короткое слово, Норайр запнулся, смешался. Похоже было — что-то вспомнил.

— Видать, все же кому-то говорил… — Участковый уполномоченный прижал окурок к ногтю и бросил в пепельницу. — Кто-то на тебя, парень, тень наводит. Кому-то нужно, чтоб ты вышел виноватым.

Норайр уже овладел собой. Он не мальчишка, он мужчина и бывал не в таких переделках. Раскисать нечего!

— Этот… который приехал из райцентра, — сказал он хрипло, — лейтенант… ничего не понимает… Я тут сижу взаперти — больше его разгадал!

— Самое главное, с кем ты в карты играл и кто тебе курами платил?

— Я не знал, что они колхозные, клянусь! — Норайр мотнул головой.

— Опять хочу поверить тебе. Но все-таки они были колхозные. И кто ферму уничтожил, он не одного какого-то хозяина обобрал — он Ёсех людей в селе обидел. И, по закону, его вина увеличивается. Так что же ты разгадал, поделись?

Мальчишка замялся. Молчание тянулось. Бурунц свернул еще одну папироску.

— Конечно, я и сам должен бы знать. У меня под боком в карты играют, воровство происходит. Прозевал я.

И опять Норайр ничего не ответил. В темноте слышалось его прерывистое дыхание.

— Вот мы говорим: «Искупить прошлое»… — Огонек в руке участкового прочертил плавную линию и снова исчез в кулаке. — А это что значит? Ты должен уяснить — с нами тебе интереснее или с теми, кто пакостит. Говоришь: «завязал узелок»… Так этого, по-моему, мало. Ты в глазах людей доверие заслужи! — Он поднялся. — Ладно. Завтра мы и сами поищем картежников и любителей кур. Кое-что начинает проясняться. А сейчас — собирайся. Что тебе здесь ночевать? Ты, оказывается, удобство любишь, у меня переночуешь.

Норайр не шевелился. Изменившимся, ломким голосом спросил из темноты:

— Значит, не верите мне?

— Сказал — верю.

— А ночевать все-таки у вас? А можно мне, если вправду вы верите, отлучиться? Можете отпустить?

Бурунц подумал:

— Не я тебя сажал. Да и вообще не очень-то по закону тебя задержали. Отпустить можно. Только какой тебе смысл?

— Так я ведь тоже на кого-то держу в уме. А возможно, там и не виноваты. Выяснить надо.

Он говорил приглушенно, отойдя в дальний угол комнаты, и явно чего-то не договаривал.

— А ты со мной посоветуйся.

Норайр долго надевал телогрейку.

— Не верите, тогда и не надо, — сказал он спокойно. — Я не доносчик, товарищ уполномоченный.

— Ладно, — досадливо поморщился Бурунц, — иди куда хочешь! Ты не доносчик, ты еще, видать, просто дурак.

Выскользнув на улицу, Норайр огляделся: не следят ли за ним. Но Бурунц ушел в другую сторону. Вокруг было пусто.

Слегка кружилась голова. Это оттого, что почти целый день проведен взаперти. Он постоял у дома, глубоко и полно дыша.

Вдруг на противоположной стороне улицы мелькнула тень. «Не доверяют все же, следят…» Он скрипнул зубами. Но нет, это не Бурунц… Другой человек, имевший на него права, приближался, пересекая дорогу…

— Норик? — Голос был тоненький, неуверенный.

Потом Норайр почувствовал, что холодные пальцы схватили его руку. Дуся припала к его груди.

— Ну, чего ты, чего? — счастливо бормотал он.

— А я решила: всю ночь не уйду! — Дуся и плакала и смеялась. — Тебя совсем отпустили, да?

— В общем, отпустили…

— Товарищ Бурунц вступился, да?

Норайр пошел по улице, ведя девушку за собой. Держав в ладони ее маленькую шершавую руку. И как же ему нравилось, что она так покорно идет за ним! И ни о чем не спрашивает. Можно увести ее хоть на край света. Пойдет, не откажется. Что было у него в прежней жизни? Ничего! А сейчас есть Дуся. И Бурунц еще спрашивает — с кем интереснее!

Норайр остановился, притянул девушку к себе. Та снова без сопротивления прижалась к его груди. Бережно поцеловал ее.

— Что же теперь делать будем, а, Норик?

Он был мужчиной, ему надлежало решать все за двоих. Властно приказал ей:

— Домой иди.

— А ты?

— Потом и я. Дело есть.

— А какое дело, Норик?

Выяснить кое-что. Потом узнаешь.

По голосу его она почувствовала неладное.

— Ой, Норик… ты к этим хочешь, кто кур взял, да?

Он отстранил ее и пошел не оглядываясь. Только у

поворота задержался на секунду. Дуся все стояла посреди дороги. Крикнул ей:

— Ступай, дома меня жди!..

А Бурунц в это время шагал по переулку. Ругал себя: зачем отпустил мальчишку? Вдруг еще что случится — опасность какая-нибудь. Сунется парень выяснять, а его там прижмут… Но ведь и не пускать нельзя. Что сделаешь? Уж такая юность ему выпала. И, чтоб дальше среди людей по-человечески жить, очиститься надо. Что-то такое надо, чтоб люди по-новому его оценили. А если опасность-он сам должен преодолеть. Хотя, впрочем, ничего особенно уж худого не будет. Примерно можно представить себе, с кем он столкнется…

Привычно обходя в темноте лужи, Бурунц думал: пожалуй, надо было сказать парню, что известно — давно известно участковому уполномоченному, — с кем Норайр играл в карты и кто с ним расплачивался курами. Вот только, что куры с фермы, этого Бурунц не знал, да и Норайр, конечно, не знал. Надо было сказать… Что уж испытывать мальчишку — и так он весь трепещет, как воробышек в кулаке. И ведь как обиделся, что его заподозрили в воровстве! Это хорошо, что он обиделся, очень хорошо…

Немало еще придется с этим парнем повозиться, прежде чем из него человека сделаешь. А пока надо ждать выговора — и это самое меньшее! — за то, что не дал хода делу о пропавшей козе. Не сможет теперь начальник оставить без внимания рапорт. Первый будет выговор в жизни Бурунца…

Возле клуба горел свет — фонарь на столбе. Точнее это была электрическая лампочка в молочном плафоне. Но все почему-то называли ее фонарем.

При свете Бурунц увидел бабушку Сато и подошел к ней.

— Не нашли? — спросила бабка.

Она горестно зацокала языком. Ей-то хуже всего досталось. Словно детей у нее отняли — так уж она привыкла находиться среди курочек. А в этот раз пришла утром, зовет: «Цып, цып, цып»- а в птичнике ни звука. Хоть бы один петушок прокукарекал — уж так бы бабка обрадовалась…

Она могла говорить без умолку. Начать ей было легче, чем закончить. Бурунц перебил ее:

— А вот, бабушка, однажды ночью вы видели Норайра с курицей. Белой курицей с фермы. Так вы после этого проверяли свое хозяйство, верно?

Бабка заторопилась. Как же, пересчитывала! Три раза она пересчитывала, и все разный результат получался…

— Между тем можно было не пересчитывать, — загадочно проговорил Бурунц. — Ведь эти куры при вас, бабушка, в карты проигрывались.

Она сразу умолкла и со страхом взглянула на участкового уполномоченного.

— И прежде, бабушка, чем попасть к Норайру, они побывали в руках Размика, вашего племянника…

Бабка помертвела. Тяжело дыша, привалилась к столбу. Свет падал теперь на ее седые волосы и жалобно искривленное лицо,

— Не знала… — шепнула она.

— А надо бы знать! — Голос Бурунца прозвучал жестко и неприязненно. — Размик-то с вами живет. Вы его к себе взяли после смерти отца-матери.

Соглашаясь, бабка кивала головой и плакала.

— Единственный родной мне… — Бормоча, она все оглядывалась, как будто и теперь важно было, чтоб никто ее не услышал. — Я только потом узнала. Поздно я поняла, Степан… Когда поняла, то и про Норайра никому не сказала, что видела ночью с курицей… хотела охранить племянника…

— Не очень-то вы молчали про Норайра! Как произошла кража, именно вы первая стали на него след наводить!

— Велели мне это, Степан. Размик велел… — Она подняла руки к голове и стала раскачиваться, дергая себя за волосы. — Да разве я думала, Степан, что до такого дойдет! — выкрикивала она в отчаянии.

Бурунц хотел задать ей еще какой-то вопрос, но в это время со стороны дороги послышался крик. Так еще никто и никогда не кричал в Урулике. И, бросив старуху, Бурунц побежал в темноту…

Все же Норайр плохо знал Дусю. Она не могла уйти домой. И, как только он исчез из виду, пошла за ним, стараясь остаться незамеченной. Это ей удалось, но Норайра она упустила. Теперь бродила от дома к дому, ступая по лужам. Вот где-то здесь он свернул в проулок…

Вдруг Дуся услышала голоса и остановилась под окном. Один голос определенно принадлежал Норайру, другого она что-то не узнавала.

Притаившись, она слушала.

— И на меня стали клепать, да?

За окном захохотали:

— Так ведь ясно было, что участковый тебя выручит! Ты пей, пей!

— И про Бурунца интересовались — когда он уезжает, — это чтобы в его отсутствие все обстроить?

— Пей! Тебя ведь отпустили, чего еще хочешь?

— Ловко вы все это… А кто с тобой на пару работал?

За окном опять послышался смех.

— А кур куда девали? Увезли?

Незнакомый голос насмешливо проговорил:

— Очень много хочешь знать…

Наступившее вслед за этим молчание испугало Дусю. Испугало больше, чем разговор, который она подслушивала. Она облегченно вздохнула, когда тот же голос прозвучал снова:

— Ты, похоже, долю свою хочешь? Тут твоей доли нету. Или, может, наколоть нас пришел? Так знаешь, что за это бывает?

— Нет, доля мне не нужна…

Опять — молчание.

— А ты сколько получишь?

— Все мое будет.

— Но мне интересно… Чтобы узнать, стоило ли вам меня опутывать?

Долгое время никто ничего не говорил.

— Смотри, парень, глаз выбью! — наконец услышала Дуся.

Возле самого окна сдержанный голос Норайра спокойно произнес:

— Бей!

Дуся все старалась заглянуть в окно. Ее голова была ниже подоконника. Сколько ни тянулась, ничего не выходило.

— Нет, я свою долю в другом месте нашел, не у вас. Выпьем!

— Выпьем!

Звон стекла. Значит, чокнулись стаканами. И зачем только Норик с ним пьет, с этим бандитом? Голос какой наглый… И вдруг Дуся поняла; ведь это Размик!

— А теперь ты пойдешь и сам все Бурунцу скажешь, — спокойно предложил Норайр.

— Что-что?

— Пойдешь и скажешь…

— А если нет?

— А нет, то я на вас докажу…

Дуся не успела дальше услышать. Почувствовала, что сейчас произойдет страшное, и крикнула. И сразу в доме погас свет, раздался стук. Кто-то тяжко застонал и что-то грохнуло. Задребезжало стекло. И, не помня себя от страха, она побежала по улице — по лужам, — крича во все горло.

Бурунц перехватил ее на дороге.

— Норика убили! — кричала она. — Норика убили!

Домой Бурунц попал поздно. Председатель колхоза Галустян и лейтенант Катарьян пили чай, пили тутовку, потом, проголодавшись, стали есть мясо. Аспрам уж и не знала, чем угощать их. Мужчины разомлели, рассказывали разные истории, перебивая друг друга.

Бурунц подсел к столу.

— Штраф! — закричал Катарьян, наливая ему полный стакан.

Бурунц с удовольствием выпил.

— Самое главное. — правда, ты не ошибся — были сообщники, — сказал он Катарьяну. — Городские. Рецидивисты. Дело было, оказывается, заранее подготовлено. Часть кур передушили на месте, других живьем побросали в мешки. Продавать будут завтра в райцентре, на базаре. Продавать будет женщина, по фамилии Самоква-сова, — скажет, что куры привезены с Кубани. Кубанские выше ценятся.

От таких подробностей Катарьян завистливо всплеснул руками:

— И все это тебе Норайр открыл? Признался, значит! Передо мной упорствовал, а тебе выложил…

Председатель спросил:

— А проглоченная записка?

— Записка тоже была важная. — Бурунц мягко улыбнулся. — Очень важная. Но не для нас с тобой, товарищ Галустян. Мы уже для таких записок устарели… — Он поднялся и отставил стакан. — Взяли преступника только что. Размик, племянник бабки Сато. Я не знал, что он с целой шайкой связан. Норайр взял его, когда он удрать хотел. Ранен Норайр — ножом в руку. Не опасно. В больнице теперь. А преступника, который вдвое сильнее и на пять лет старше, задержал — молодец такой!

Катарьян смотрел на него с недоумением. Он совершенно растерялся. Когда это случилось? Почему он ничего не слышал? Для чего же тогда он посадил Норайра под замок?

— А ты еще на землю нашего Урулика свою ногу не поставил, а уже решил; Норайр виноват! — сказал Бурунц.

Он был очень доволен, ему хотелось говорить. А может, водка так на него подействовала? Даже Аспрам никогда не видела его таким словоохотливым.

— Бабушка Сато давно заметила кое-что, да жалела племянника. А он в город на два — три месяца уходил — там орудовал; у нас вел себя тихо. Она все убеждала его перевоспитаться. Теперь плачет. А Норайр в больнице. Обещал против всей шайки свидетелем пойти. Ничего не боится!

Председатель колхоза поднялся, стал искать фуражку.

— Куда? — сказал Бурунц. — Сиди, беседуй с нами… Галустян взял со стола яблоко. Взглянул на Аспрам и

взял еще одно.

— В больницу… — тихонько ответил он. — К Норайру…

4. Загадка счетовода Воронцова

Воронцов — это его имя. Фамилию — Ераносян — знали немногие. По фамилии его звали редко.

В Армении немало людей с необычными именами. В любом селе, не говоря уж о городе, можно найти шекспировских героев — Гамлета, Дездемону. Реже встречаются Отелло или Лаэрт. Офелию называют Офкой. Дездемону — Дезик. Афродита — это попросту Афошка. В большем количестве есть Наполеоны. Иногда можно увидеть парня, которого зовут «Весьмир», девушку — «Победита» — в честь успешного окончания войны с фашизмом. Это уже новое, навеянное нашим временем.

Воронцовы сейчас встречаются только среди пожилых людей. В прежние годы это имя было порождено пышной славой и безграничным могуществом двух наместников Кавказа — сначала князя Михаила Воронцова, затем графа Иллариона Воронцова-Дашкова, — славой, дошедшей из дворцов Тифлиса до обложенных грубыми камнями лачуг армянских крестьян. Воронцовыми называли сыновей в надежде, что дитя от блеска имени позаимствует удачливость, могущество, богатство.

Воронцов Ераносян дожил почти до пятидесяти лет и ни богатым, ни могущественным не стал. Зато у него была репутация честнейшего человека.

— Если б моя голова отвинчивалась, я сдавал бы ее на хранение нашему Воронцову! — клялся старик Алек-сан, бухгалтер колхоза «Заря».

При случае он пропускал рюмочку-другую, не отказывался от третьей, потом каялся, и беспощадно ругал себя:

— Умная у меня голова, только дураку досталась…

Ераносян жил в маленьком домике, сложенном, как и большинство других в селении Кох, из необтесанных камней. У него был и огород. Днем этот рослый неразговорчивый человек работал на почте, затем дотемна возился на приусадебном участке.

Но как-то раз колхозники увидели сумрачное лицо своего односельчанина на четвертой странице республиканской газеты. В заметке под портретом было написано, что житель селения Кох Воронцов Ераносян, приехав в город по личным своим делам, нашел на улице пакет, а в нем оказалось десять тысяч рублей, оброненных кассиром артели инвалидов Согомоном Меграбяном. Деньги возвращены по назначению. Правление артели вынесло Ераносяну благодарность за честный поступок.

Действительно, всем было известно, что Воронцов неделю назад побывал в городе — ездил за покупками. Но, только прочитав газету, колхозники узнали, что за человек их почтарь! Теперь к нему то и дело приставали: как все это случилось? Где нашел деньги? Куда первым делом понес их? Не было ли соблазна оставить себе десять тысяч? Ведь никто и никогда ни в чем не заподозрил бы его!

Воронцов неохотно объяснял:

— Ну, иду по улице… Вечер, темно… Толкнул ногой пакет… Что-то тяжело показалось…

Тут он умолкал и начинал взвешивать посылку, если разговор происходил на почте, или врезал лопату в мягкую землю, если дело было на огороде.

— Этот человек должен у нас работать! — непреклонно объявила Сусанна Ростомян, председатель колхоза «Заря».

Колхоз давно шагнул в миллионеры. На каждый трудодень работникам выдавалось двадцать рублей денег да еще хлеб, масло, сыр, вино, фрукты. Налаживалось ежемесячное авансирование — дело новое, не вполне ясное. И, хочешь не хочешь, надо было расширять бухгалтерию. Алексан не управлялся. Искали такого человека, которому можно было бы доверить отношения с банком, важные денежные операции.

Месяц назад Воронцова нетрудно было взять с почты. Теперь, после заметки в газете, районное отделение ^вязи по-новому оценило своего работника. Сусанне Ростомян пришлось потрудиться, поспорить и похлопотать, прежде чем удалось перевести Воронцова с почты в колхозную контору.

А он не ломался и охотно пошел под начало к щуплому Алексану. Попросил только стул покрепче, потому что как с утра усаживался на свое место, так до обеда нельзя его было сдвинуть. В две недели, трудолюбиво постукивая костяшками на счетах, он лйквидировал многомесячные бумажные залежи.

А бухгалтер теперь куда реже присаживался к столу. Наконец-то у него было время и поболтать, и погулять, и покурить! С каждым днем он все больше работы перекладывал на Воронцова. Тот на все соглашался. Только ни разу не смог Алексан уговорить его распить вместе хоть одну бутылочку.

— Вы бухгалтер, я кассир-счетовод. Что люди подумают, если увидят слишком большую нашу дружбу?

И все же, как Воронцов Ераносян ни остерегался, находились люди, кидавшие в него грязью.

Степан Бурунц давно знал Воронцова. Но только издали. Сойтись ближе с этим человеком ему пришлось при самых неподходящих обстоятельствах.

Бурунца неожиданно вызвали в районный отдел милиции. Начальник Габо Симонян сказал:

— Знаешь в селе Кох счетовода Воронцова? Что за человек? — Он сразу припомнил историю о возвращенных десягги тысячах и поморщился:-Донос на него. Анонимка. Вообще непонятно, почему к нам направлено… Но раз поступило, должны проверить… Будто этот Воронцов ездил в город с колхозниками на двух машинах продавать овощи. Выручили семь тысяч. Бухгалтер не проконтролировал, и Воронцов внес в кассу только две тысячи.

Начальник с неудовольствием бросил в ящик анонимное письмо.

— Тактично проверь все это, Степан. Может, наговор, а может, что и есть. Всякое случается.

И в тот же день Бурунц поехал в село Кох.

Не меньше получаса он провел в колхозной конторе. Все ждал, когда счетовод хоть на минутку выйдет. Но тот словно прилип к стулу и мерно махал рукой, разбрасывая на счетах костяшки. Тогда участковый уполномоченный вызвал на веранду Алексана. Выяснилось, что бухгалтер и вправду еще не проверял кассу.

— А что? — спросил он настораживаясь.

— Проверь.

Встревоженный Алексан вернулся в бухгалтерию. Помолчал, пофыркал, потом заставил счетовода подать отчетность. Выручка составляла семь тысяч двести рублей с мелочью. Все деньги были в наличности.

Проверка происходила при тягостном молчании. Закончив подсчеты, Алексан торжественно прихлопнул ладонью разбросанные по столу деньги и значительно взглянул на участкового уполномоченного.

Воронцов, по видимому, все понял.

— Это, значит, по мою душу приходили? — недобро усмехнулся он. — Как ни живи, людям не угодишь…

Бурунцу было неловко, и он уводил глаза в сторону. Чего не сделают зависть и злоба! Честность этого человека всему району известна, и все же кто-то пытается очернить его…

А после этого в райотдел поступило еще три или четыре анонимных письма, написанных разными почерками. Как съездит Воронцов Ераносян с колхозниками в город, так на него и донос. Деньги утаил. Мясо присвоил. Бурунцу уже надоело проверять — каждый раз все оказывалось выдумкой. Теперь он не таился от Воронцова.

— Опять, счетовод, придется тебя пощупать, — говорил он вместо приветствия.

А Воронцов отшучивался:

— Что, Степан, не продал я еще наш колхозный клуб спекулянтам со всеми его пристройками?

Наконец районные организации перестали обращать внимание на анонимки. Но кляузники оставили в покое честного человека лишь в недавнее время. Примерно полгода назад прекратились доносы на Воронцова.

Поэтому Бурунц удивился, когда жена сказала ему, что парикмахер Шагэн, приехавший из Коха, шепнул ей, будто счетовод Воронцов растратил какие-то немыслимые деньги.

— Опять началось! — возмутился Бурунц.

Но он не успел как следует обдумать эту новость. Аспрам носилась по квартире со счастливым лицом, быстро собрала завтрак, положила на тахту свежевыглаженную гимнастерку. И все время делала руками какие-то странные движения — то выкладывала их на стол, то вертела перед глазами мужа. Степан Бурунц молча ел яичницу, приготовленную на огромной сковороде.

— Погляди-ка, Степа! — вдруг сказала жена, заливаясь счастливым смехом, и выставила вперед руки. Ногти были покрыты ярко-красным лаком. — Маникюр! — объяснила она и поглядела на мужа большими, полными восторга глазами.

Маникюр она сделала у парикмахера Шагэна, «передвижного парикмахера», как называли его в Урулике. Он ездил по селам на собственной машине «Москвич», украшенной вывеской: «Бритье и стрижка для мужчин, всевозможные услуги для дам». Шагэн — приезжий армянин, вернувшийся всего несколько лет назад на родину из Франции, старик с печальными глазами, — усадил Аспрам в кресло и с горькой усмешкой осмотрел ее руки.

«Мадам, — сказал он, — жена советского офицера… Постараемся быть культурными людьми, мадам!»

Аспрам долго колебалась. Но, когда ее подруга, телефонистка Вануи, прошла по селу, блестя красными ногтями, она не смогла устоять.

Степан Бурунц отодвинул сковороду и шумно поднялся с места. Он взял большую руку жены, измученную трудной домашней работой, и брезгливо повертел перед глазами. Рука с накрашенными ногтями не понравилась ему. Он положил ее на стол, как оставляют ненужный предмет, и пошел надевать гимнастерку. Аспрам следила за ним потускневшими глазами.

— Кто-нибудь видел? — спросил он. — Хвасталась уже?

Возвращаясь из парикмахерской, Аспрам прошла по селу, то и дело заговаривая с соседками. Поправляла волосы, жестикулировала. Выставляла крашеные ногти. Маникюр на руках жены участкового уполномоченного видели десятки людей.

— Ты хоть бы подумала, что у тебя муж пока еще не народный артист республики. Мы с тобой в колхозе живем.

— Колхозники не должны быть культурными? — слабо возразила Аспрам.

Он властно распорядился:

— Этих маникюров в моем доме еще не бывало, слава богу, и чтобы в дальнейшем тоже не было!

Никогда еще он так не разговаривал со своей молодой женой. Очень сильно он рассердился на этот раз,

— Ты это красное смой!

— Оно не смывается, — шепотом ответила Аспрам.

— Соскобли! — Бурунц достал из ящика напильник и швырнул на стол. — Вот, оказывается, какое представление у тебя насчет культуры!

Аспрам посмотрела на напильник, и вдруг заплакала.

— А какое у тебя представление? — с трудом выговорили ее дрожащие губы. — Ты посмотри, как жены других руководителей живут…

— А я не руководящий. Так что это тебе не в пример.

— Все же — капитан. Я думала: ты повышаешься, и я повышаюсь. А если не хочешь, то и не надо. Могу простой пешкой быть.

Она взяла напильник и пошла в другую комнату. Потом приоткрыла дверь.

— Насчет Воронцова — это все правильно, Степан. Там, Шагэн говорит, громадная растрата…

Бурунц только рукой махнул.

Но он напрасно махнул рукой.

В окно его дома уже стучался Алексан. Ни разу Бурунц не видел старика в таком волнении. Даже губы у него дрожали. Бухгалтер приехал на машине-полуторке. Первым делом спросил:

— У тебя что, телефон не работает? Мы с утра звонили, звонили… — Сорвал с головы шапку, швырнул на пол. — Беда, Степан! Ослепнуть бы мне лучше!

В машине он немного успокоился и все подробно рассказал.

Произошло какое-то недоразумение. Колхоз считал, что у него на текущем счете больше денег, чем числилось по записям банка. Алексан вместе с Воронцовым начали проверять чеки. Смотрят, на одном стоит цифра «тридцать тысяч», а прописью обозначено только три тысячи. Значит, ноль подставлен, подделан. У Алексана словно что-то оборвалось. Он взглянул на Воронцова, а тот, подлец, и глазом не моргнет.

«Что это значит? — тихонько спрашивает Алексан. — Кто вносил в банк деньги?»

«Вносил-то я, — отвечает, — а вот кто потом нолик приписал, этого не знаю».

«Так сколько же ты внес, подлец?»

Вот в этом-то все дело и было, что внес он в банк три тысячи, а колхозу показал, что на текущий счет положено тридцать. И молчит, негодяй, в глаза не смотрит-и не отказывается и не признается».

Алексан начал ворошить другие чеки: внесено восемь, цифрами показано «двадцать восемь». Один чек особенно испугал его. Проставлена цифра «сто тринадцать тысяч», а прописью — всего «тринадцать».

«Это когда мясо продазали? — спросил он у Воронцова. — Пять тонн, да? Ты, пройдоха, возил?»

«Да, — кивнул Воронцов, — я возил».

«Негодяй ты! Прощелыга! Убить тебя мало. Ты цифры подделывал?»

Воронцов наконец признался:

«Давно жду, что меня разоблачат. Вы не торопились… Это я только лишь в последнюю минуту струсил и начал отказываться… Моя вина, товарищ Алексан!»

Крики в бухгалтерии услышали люди. Пришел агроном, заглянул кто-то из бригадиров. Позвали Сусанну Ростомян. Й долго никто не мог поверить, что Воронцов совершил такое преступление…

— Постой, — сказал Бурунц. — Можно подумать, что ты эти чеки первый раз в жизни увидел. Ты каждый чек должен был проверить!

Они сидели в кузове машины на каких-то мешках. В кабине, при шофере, говорить было неудобно. Мимо проносились густо-зеленые табачные плантации, потом потянулись фруктовые сады. По верхушкам деревьев бежал ветер. Мягкий воздушный ток освежал лицо Бурунца, но Алексану было жарко — то и дело он вытирал платком лоб.

— Нет, конечно, — вздохнул бухгалтер, — видел я эти чеки, что скрывать. И записывал в приход. Но — вот веришь, не веришь! — смотрел только на цифру. Как под гипнозом. Ведь этот подлец приучил, чтобы все ему доверяли…

Бурунц испытующе взглянул на него. Старик отвернулся и шмыгнул носом.

— И долго это продолжалось?

— Почти четыре месяца.

— Бесконтрольно? — Бурунц все больше злился. — Какая же сумма растрачена?

— Ой, товарищ Бурунц, и не спрашивай!

Они молчали до самого въезда в село. Старик придвинулся ближе. Шепот обжег Бурунцу ухо:

— Полтораста тысяч почти…

В комнате, где у окна сидел Воронцов, находились и другие люди. Но он был отдельно. Кто-то что-то говорил, разбирались подробности происшествия. Называлось его имя. Но теперь все это его словно не касалось. Он сидел на табуретке, уронив на колени тяжелые руки. Когда о нем говорили что-нибудь очень уж резкое, чуть приметно вздрагивал. Сначала его пытались спрашивать: как же так? Почему? Вот что о нем думали, а вот какой он оказался! Но на вопросы Воронцов не отвечал. Вокруг него жили, ходили, разговаривали люди, а он был теперь один против всех, как зверь в капкане.

Пришла Сусанна Ростомян и долго молча смотрела на него, чуть поскрипывая от злости зубами.

Ждали начальника районного отдела милиции, прокурора, следователя — им уже позвонили по телефону.

Бурунц приехал почти одновременно с начальством. Гурьбой вошли в комнату. Заслышав шум, Воронцов поднялся. По лицу его прошла страдальческая/ тень.

— Вот, — проговорил он сипло и попробовал улыбнуться, — до вашего приезда молчал… — Быстро отыскал взглядом прокурора и шагнул к нему. — Теперь официально заявляю: восемьдесят дал этой… председателю… вот ей! — Ткнул пальцем в ту сторону, где стояла Сусанна Ростомян. — Пусть люди знают… Еще пятьдесят тысяч пьянчуге-бухгалтеру, чтоб молчал. Себе взято около двадцати. Моя вина. Перед всем народом признаюсь.

Алексан кинулся к нему с воплем:

— Ты мне деньги давал? Мне? Пятьдесят тысяч? Ког* да?… Граждане! — вскричал он, прижав ладони к груди. — Все вы меня тут знаете. Выпить я, правда, выпью* но разве позволю себе…

Воронцов небрежно смахнул его рукой с дороги.

— Ведите! — окрепшим голосом приказал он.

Весь этот день Сусанна Ростомян работала, будто ничего не случилось. Что было намечено — все сделала. Побывала в горах на летнем пастбище. Провела несколько часов в строительной бригаде. Люди видели ее такой, как всегда: не очень приветливая, пожилая женщина, с плотно сжатыми губами, в широкополой соломенной шляпе.

А ночью она плакала.

Натянула на голову одеяло, чтобы не слышали дети, спавшие в соседней комнате. Сын — инженер, работает в городе, каждый день ездит туда — обратно на своей машине. Невестка-тут же в селе, врач. Дочка — учительница. Все встают рано, все должны поспать перед работой.

Она вспомнила сегодняшний позор, вспомнила, как Воронцов пытался оболгать ее. И она не закричала, не пыталась оправдываться, протестовать. «Ой, ой, ой, — тихонько повторяла она, хватая зубами одеяло, — ой, беда, беда!» Конечно, люди не поверили Воронцову. Да и начальник милиции шепнул: «Путает он тебя…» Прощаясь, прокурор руку подал. А все же у односельчан — у того, у другого, у третьего — в душе сомнение останется. Будут колхозники при встрече с нею стыдливо отводить глаза. Скажут: «Кто знает… Чужая душа потемки». Будут вспоминать, как настойчиво она перетягивала Воронцова с почты в колхоз. Может, и не без умысла… Задумаются, почему счетовод мог так неприкрыто и без особых хитростей, так нагло и бесконтрольно похищать деньги? Прикрывали его сверху, скажут, не иначе…

И станет Сусанна Ростомян в глазах людей врагом и вредителем новой жизни.

Лучше смерть, чем это.

В детстве носила она чарухи — лапти из сыромятной кожи. В этих чарухах бегала вместе с братом за четыре километра в Урулик — там была школа. Очень она боялась — брат сносит свои чарухи, и у нее, у девчонки, отберут и отдадут обувь мальчику: женщина проживет и без учения. Как она упрашивала брата: «Ой, осторожнее! Ой, не топай крепко! Ой, братик, не бей чарухи…» Не помогло. Отобрали у Сусанны лапти. Кончилось ее учение. Доучиваться пришлось уже потом.

Брат стал генералом. И она в люди вышла. И не сломилась, даже когда муж погиб в войну. Подняла детей. Колхоз, принятый из рук мужа, вывела на широкую дорогу. Какой позор теперь приходится принимать.

Утром она пришла на работу — спокойная и молчаливая, как обычно. Подписала наряды. Обсудила дела с агрономом.

Люди за ее спиной шептались:

— Что хотите — женщина без нервов!

Так ее назвал когда-то повздоривший с ней директор совхоза.

Когда по ее вызову в кабинет пришел Алексан — глаза вспухшие от бессонницы и сам уже немного пьяный, — она твердо сказала:

— Теперь надо нам с тобой о будущем подумать.

Старик испугался:

— Затаскают нас, да? Засудят?

Сусанна махнула кулаком.

— Это пусть прокурор думает — судить нас или так оставить. Тут мы ничего с тобой не можем. А мы должны думать, что людям скажем. Объяснить им, как два ротозея- я да ты — позволили пройдохе украсть заработанное трудом всех колхозников.

Она не упрекала старика. В равной степени брала вину на себя. И он сразу отметил это.

— Не виновата ты, Шушаник… На свою спину не взваливай… Я, я, я — вот кто дурак! Доверился, все прохлопал. За четыре месяца ни один чек как следует не просмотрел. Кто теперь согласится, что я к растрате непричастный?

— Иди! — погнала его Сусанна. — Поздно ты за ум взялся.

В Урулик она приехала словно бы по делу. Соседи продавали ячмень по сходной цене. Как не купить дешевого корма?

А пока грузили мешки на полуторатонку, Сусанна гуляла по чужому селу. И так, незаметно, добралась до дома Бурунца.

Хозяева встретили ее душевно. На стол было выставлено угощение. Сусанна, отерев ладонью губы, выпила без упрашиваний стакан вина. Но больше пить не стала, сколько ни подливала ей Аспрам.

Гостья сидела грустная и строгая. Бурунц из вежливости начинал то про одно, то про другое, — ответа не было. И все чувствовали себя неловко.

— Степан, — звучно произнесла Сусанна, — вот клянусь тебе памятью мужа… — Она с усилием перевела дыхание. — Наговорил на меня этот пакостник! Веришь или нет?

Бурунц ответил серьезно:

— Как могу тебе не верить?

— Вот клянусь детьми… Клянусь всем счастьем…

Видимо, она долго молчала. Теперь ей надо было выговориться.

Степан знал ее давно. В одной школе учились. Только она — на два класса старше.

Школа была особенная. Трижды жители Урулика, Доврикенда и Коха направляли графу Воронцову-Дашкову просьбу, чтобы в одном из этих сел открыли школу. И трижды приходил отказ. Тогда кто-то придумал, чтобы всякий, уходящий работать на нефтяные промыслы в Баку, присылал сколько мажет денег-на постройку школы. За восемь лет собрали нужную сумму. Живущий в Москве архитектор-армянин бесплатно составил проект здания. Строили школу — тоже безвозмездно — жители всех трех селений. И первые учителя, которые приехали из городов Закавказья, чтобы здесь работать, сначала не получали жалованья.

Бурунц и Сусанна учились в этой школе в более позднее время, уже при новой власти. Сусанна была самая шумная девчонка из всех школьниц. Она щедро раздавала подзатыльники ребятам и никогда не плакала. Маленькому Бурунцу доставалось особенно. До сих пор она не знает, как нравилась мальчишке, которого нещадно колотила в те далекие годы.

— Что же ты заранее так переживаешь? — сочувственно спросил Бурунц. — Тебя, может, по этому делу вовсе и не привлекут…

— Вот ты ничего и не понял, Степан, — с грустным удивлением проговорила женщина, — ничего ты не понял…

Она поднялась. Бурунц видел, что сейчас она уйдет. Может быть, и не скажет, зачем приходила. Виновато шепнул:

— Не сердись, если не так ответил…

— Разве суд мне страшен? — Женщина сурово покачала головой. — Тем более виновата я — во всяком случае, в ротозействе. Нет, мне надо, чтоб ни в одной душе подозрения на меня не осталось! Не ради должности, а чтобы верили мне…

Аспрам тихонько погладила ее по плечу:

— Вы успокойтесь.

Сусанна Ростомян отстранилась и кивком поблагодарила за угощение. Хозяева проводили ее через двор до калитки. У каменного забора она остановилась:

— Степан, обели меня перед людьми! Не могу так жить… Если что можешь — сделай!

На допросах Воронцов Ераносян крепко стоял на своем. Он — честный человек. Теперь об этом говорить неудобно, но это так. Разве следователь не помнит, что он вернул найденные на улице десять тысяч? Об этом в газетах писалось. Вот и надо подумать, каким образом такой человек превратился в жулика. Попал в колхоз «Заря», в компанию плохих людей, — и сгубили его, запутали. Он, как ишак, на своей спине таскал для других ценные грузы.

— Подбили меня, опутали, — твердил он. — Председательница взяла восемьдесят, бухгалтер пятьдесят с лишним, а в мой кулак только крохи со стола смахнули.

Следователь вместе с Бурунцем побывал дома у счетовода. В двух беленных известкой комнатах не было почти никакой мебели. Простой стол, облупленный, выцветший шифоньер, тахта с потертым дедовским паласом. На что же этот человек истратил похищенные деньги? Старший оперуполномоченный районного отдела милиции Вартанов выдвинул предположение, что у Воронцова где-нибудь, возможно, есть вторая семья. Но это вызвало только улыбку у людей, хорошо знавших счетовода. Он всегда был на глазах, выезжал не иначе, как по делам колхоза, и домой возвращался раньше срока.

Следователь все больше задумывался. Невозможно поверить навету на Сусанну Ростомян. С другой стороны, похоже, что Воронцов говорит правду.

Устроили очную ставку.

Бухгалтера Алексана и до этого несколько раз вызывали на допрос:

— В преступной халатности — виновен, — каялся он. — Доверился подлецу — виновен. Перед людьми за то, что не стоял на страже их копейки, как должность моя велит, — виновен и отвечу. А денег не брал!

Он стал пить еще больше прежнего. От друзей отмахивался: все равно к одному концу!.. Пьяный приставал к знакомым: «Верите вы мне или нет?» Если отвечали: «Верим», — старик начинал плакать: «Как же можно ве-рить мне, разя всех подвел?

Пьяница, конченый человек… Не верьте мне, гоните меня вон!» Если говорили:

«Не верим», — он возмущался еще больше. Хорохорился: «Я в жизни копейку чужую не взял! У меня руки чистые. Я еще всем докажу…»

На этот раз в милицию он явился тихий и трезвый.

Плечо у него дергалось, правая рука мелко и непрерывно дрожала. Кто-то вымыл его, одел во все чистое.

Глаза у старика были кроткие и терпеливые. Он сел на указанное место и прижал дрожащую руку другой, здоровой рукой.

Воронцова привели и усадили в противоположном углу комнаты. Он вошел обычной своей медвежьей поступью, приминая половицы. Когда уселся, то вежливо поздоровался с Алексаном.

Бухгалтер только дернулся и, что-то шепча, отвернулся в сторону.

— Чего уж вы так! — сочувственно сказал Воронцов. — Кончать надо спектакль, папаша. Повиниться бы вам начистоту — и делу конец.

Обстоятельно и солидно подтвердил свои показания,

Алексан крикнул:

— Ложь! Оговор!

Воронцов укоризненно покачал головой:

— Зачем же от всего отказываться? — Он снисходительно улыбнулся. — Нельзя же так… Вот у меня будет вопрос: склоняли вы меня пить с вами или нет?

— Не склонял, — тихо отозвался Алексан, — но уговаривал, это верно. Потому что как сам пьяница поганый, то всегда искал компанию.

— А что я отвечал на эти уговоры?

— Отказывался.

— Правильно. А почему?

Алексан подумал и с отвращением объяснил:

— Тогда еще ты человеком прикидывался, хотя уже весь прогнил насквозь.

— Ну вот, опять вы…

Вмешался следователь. Было приказано не оскорблять друг друга.

— Нет, я на старого не обижаюсь. Что же обижаться, если человек вне своего ума? — Воронцов ощупывал бухгалтера злыми глазами, но голос его звучал ласково. — Пусть скажет, почему я отказывался с ним выпивать?

Алексан несколько раз глотнул воздух, прежде чем успокоился и смог ответить:

— Говорил, что счетоводу не положено пить с бухгалтером, Но все-таки, подлец, выпил, когда я поднес!

— Верно! — Ераносяна такой ответ явно обрадовал. — И когда я с вами начал пить? Первый раз когда выпили вместе?

Старик не мог понять, почему его враг радуется. Неохотно буркнул:

— В марте, кажется…

— Верно! Теперь пусть гражданин следователь посмотрит, от какого числа был подделан первый чек. Не Трудитесь даже смотреть: это тоже произошло в марте! — Воронцов всем корпусом потянулся к столу, за Которым сидел следователь. — Теперь я заявляю, что именно в марте они с председательницей меня обработали. За этой именно выпивкой все и решилось. Уговорили Воронцова отстать от честной жизни. Златые горы обещали.

— Врешь! — Алексан заколотил дрожащей рукой по колену. — Все ты врешь! Хотя бы председательницу не Путай!

— Пусть старик ответит, — спокойно попросил Воронцов, — может ли бухгалтер не заметить подделку чека, особенно когда подделка такая грубая?

— Доверял я тебе, подлецу! — с Отчаянием воскликнул Алексан.

— А между тем бухгалтер — должность недоверчивая! — отрезал Воронцов. Холодно сообщил следователю: — Больше вопросов не имею.

Следователь попросил его назвать, когда, где именно и при каких обстоятельствах он передавал бухгалтеру деньги. Воронцов стал перечислять даты, суммы:

— Один раз дал прямо в конторе- и для него и для председательницы. Это было, когда из города вернулся после продажи мяса… Всех случаев, конечно, не помню. В другой раз завернул деньги в газету — тысяч, что ли, двадцать — и к нему домой принес. Сумма была, так сказать, с доставкой…

Алексан скорбно мотал головой, шептал;

— Нет… Нет…

Следователь наклонился к нему:

— Хотите что-нибудь заявить?

— Что ж заявлять? Не было этого. Да все равно вы мне не поверите…

Воронцов усмехнулся.

С Сусанной Ростомян он держался совсем иначе.

— Когда бухгалтер во время выпивки, в марте месяце, объяснил мне, что все такое будет делаться с ведома председателя, — показал он на очной ставке, — я, прямо скажу, не поверил! Как можно! Товарищ Сусанна — уважаемый человек, все ее знают. Про ее жизнь, как я слышал, даже в школах учат. Видный человек. Но потом бухгалтер разъяснил, что именно из-за авторитета председателя все у нас сойдет безнаказанно. Тогда я поверил.

Сусанна внимательно и строго смотрела на него. В ее взгляде не было ни волнения, ни беспокойства. Лицом к лицу против Воронцова сидела пожилая женщина, много видевшая в жизни, никогда не просившая снисхождения и сама не умеющая щадить.

Она спросила:

— Ты лично мне передавал деньги?

Она подчеркнула слово «лично». И Воронцову на секунду показалось, что он ее понял.

— Как можно! — торопливо отозвался Воронцов. — У меня с председателем не было личного общения. Деньги передавались через бухгалтера. Алексан назначал: из пятидесяти тысяч — тридцать председателю, пятнадцать бухгалтеру, пять счетоводу Воронцову. Я брал свою пятерку, остальные сорок пять вручал Алексану. А уж как он там дальше распоряжался, меня не касалось. Может, товарищ Ростомян этих денег никогда и не видела и ничего о них не знала. Не берусь утверждать.

— Так это уже что-то новое! — подхватил следователь. — До сих пор вы заявляли, что председатель колхоза Сусанна Ростомян получила восемьдесят тысяч от вас.

Он придвинул бумагу, чтобы записать показание.

— От меня, — смиренно согласился Воронцов, — но не из рук в руки. Через бухгалтера. Если, конечно, бухгалтер отдавал… — Помялся и осторожно добавил: — Что сомнительно, как я теперь понимаю…

Сусанна остановила пишущую руку следователя:

— Хотя для меня это удобно. — лазейку мне дает, — я все же заявляю, что по-прежнему не верю насчет Алексана. Он пил, правда, и сильно пил, с тех пор как у него единственный сын погиб на войне, но воровать не мог. — Она усмехнулась: — Воронцов меня выгораживает ради своего интереса. Одного Алексана ему удобнее будет проглотить.

Воронцов опять встретился с ней глазами, первый отвел взгляд в сторону и поднял руку, как школьник на уроке:

— Может быть, председатель скажет, зачем она держала при себе пьяницу-бухгалтера?

— Хорошо работал.

— А для чего я понадобился? Почему меня переманили с почты?

— Считала тебя честным, Воронцов, но ошиблась.

— А Может, для того, чтобы впоследствии было оправдание перед колхозниками? Чтобы свои грехи Воронцовым прикрыть? Вот, мол, все Воронцову верили, и мы поверили, а он всех обманул!

Сусанна спокойно подтвердила:

— Да, Воронцов, так и есть, ты всех обманул…

Норайр стоял у калитки. Ноги он расставил широко. Руки сунул в карманы лыжных брюк. Красно-зеленая ковбойка с короткими рукавами и расстегнутым воротом чуть смягчала свирепый его загар. Он задорно улыбался, поглядывая на подходящего к дому Бурунца.

Бурунц делал вид, что не замечает юношу. Глядел под ноги и все-таки по временам тоже улыбался — не мог сдержаться.

Парень сильно вытянулся в последнее время, раздался в плечах. Его широкая спина загораживала проход. Бурунц приблизился и наподдал плечом. Бывало, от такого толчка Норайр отлетал в сторону, как мячик. Теперь он напружинился, быстро выставил (навстречу удару правое плечо. Бурунц почувствовал сопротивление и ухватил его за пояс. Норайр тут же вцепился обеими руками в брючные карманы противника. Поочередно приподнимая друг друга, слегка встряхивая и переставляя на шаг вперед, они очутились во дворе. Мальчишка был на полголовы повыше Бурунца, и поднимать его было нелегко.

— А все ж не пройдет номер, — запыхтел Бурунц и, подержав Норайра в воздухе, аккуратно уложил на разворошенное у конюшни сено.

Парень тут же вскочил.

— А сами-то как дышите! — закричал он.

Бурунц действительно с трудом переводил дыхание,

хотя очень старался скрыть это.

— Мало ты еще каши ел! — подзадоривал он мальчишку.

— Посмотрим годика через два! — весело возразил Норайр.

— Будет то же самое.

— Значит, вы никогда не постареете?

— Я? — переспросил Бурунц. — Никогда. А зачем мне стареть?

Они сели на доски, сложенные у конюшни. Бурунц двумя пальцами вытащил из кисета махорку, отсыпал ровно столько, сколько требовалось, и привычным движением закрутил цигарку.

Он знал, что Норайр курит, но не предложил ему. И Норайр не попросил табачку. В их отношениях этого не полагалось.

— Значит, едешь?

Вместо ответа Норайр выложил на колено картонную коробочку, щелчком сбил крышку и застенчиво улыбнулся: на бархатной подушечке лежала медаль.

Бурунц опрокинул коробку на свою широкую ладонь, сосредоточенно осмотрел и даже колупнул ногтем.

— Серебро, — определил он, — настоящее.

— Да, — Норайр вздохнул, — серебряная. Тоже было нелегко.

— Ты-то что вздыхаешь? Твоя, что ли?

— Дуся попросила, чтоб я хранил. Это называется: «Наша медаль».

— А где Дуся?

Норайр махнул рукой в сторону дома:

— Тетя Аспрам ей новое платье шьет — для города. — Он принялся любовно укладывать медаль в коробочку. — А вот увидите, хоть и без медали, я все экзамены лучше Дуси сдам!

— Не переменились ваши планы?

Юноша дернул головой:

— Как будто уж мы такие непостоянные! Дуся в медицинский, я на физмат…

— А я ведь не о том спрашиваю.

Норайр покраснел:

— Дуся говорит — не раньше третьего курса… — Он вскочил на ноги. — А я думаю — неправильно это! Мы взрослые — мне почти двадцать лет. Дадут нам комнату на двоих. Моя стипендия, ее стипендия…

Бурунц усмехнулся:

— Ты меня не уговаривай. Этот вопрос тебе не со мной согласовывать.

— А вы с ней тоже могли бы поговорить. Она к вам все же прислушивается.

Бурунц докурил цигарку, погрыз соломинку. Из нагрудного кармана достал блокнот, вырвал листочек.

— Ты в город надолго?

— Сейчас только заявление подать, а уж потом — держать экзамены.

— Поручение выполнишь. — Бурунц подал ему листок. — Разыщи этого человека. Где примерно искать, я написал. Осторожно поговори. Надо выяснить Тот вопрос, о котором мы вчера с тобой делились. Не пойму я что-то никак это дело Воронцова…

Никто не понимал дела Воронцова. Прокурор ворчал: «Что-то тут концы не сходятся». Следователь прикидывал и так и этак: если Воронцов взял все деньги и клевещет на остальных, то где эти деньги? Куда он их растратил? И не мог же не понимать, что все у него шито белыми нитками и он попадется при первой проверке. Считать его единственным виновником — тогда кража состряпана очень уж бесхитростно, с расчетом на какую-то прямо волшебную безнаказанность. Если же принять объяснения Воронцова насчет соучастников, то все натяжки исчезают. Но как тогда быть с Сусанной Ростомян? Доверие к человеку выше, чем подозрение. Слишком хорошо эту женщину знают в районе, чтобы с ее именем связывать нечистый умысел.

Следствие все больше склонялось к тому, что главная фигура в этом деле — пьяница-бухгалтер. Именно он уверил Воронцова, что действует по поручению председательницы. Ему удалось вовлечь счетовода в преступление. Бухгалтер получал деньги якобы для передачи Сусанне Ростомян, но присваивал их себе. Участие Алексана удовлетворительно объясняло и беспримерно грубую подделку чеков, и то, что обман так долго не раскрывался.

Но опять возникал вопрос: а где же деньги? Не мог ведь Алексан истратить за четыре месяца полтораста тысяч на водку!

Воронцов не стал это объяснять. «Меня не касается, — отмахивался он, — пусть те преступники сами за себя говорят. У меня и своих забот хватит!»

Он все допытывался у следователя, какое наказание определят ему на суде.

— Если вы всю правду показываете и суд поверит в — ваше чистосердечное раскаяние, то лет пять — семь получите, — сказал следователь.

На другое утро следователю доложили, что счетовод хочет сделать важное заявление.

Впервые Воронцов пришел в этот кабинет по своей воле.

Он плохо владел собой. Глаза блуждали. Отказался сесть, когда следователь кивком головы указал ему на стул. Попросил, чтобы присутствовал еще кто-нибудь из начальства:

— Сейчас будет мое чистосердечное признание…

Всё устроили, как он хотел. И тогда, по-прежнему стоя, положив руки на спинку стула, он начал:

— Значит, я, Воронцов Ераносян, от сего такого-то числа… Счетовод колхоза «Заря», бывший счетовод…

Ему хотелось оформить все поторжественнее. Он потребовал, чтобы его заявление было точно записано. Однако быстро сбился и закончил беспомощно:

— В общем, чистосердечно раскаиваюсь… Не желаю перед нашей народной властью быть в грязи… и, значит, возвращаю… Что на мою долю от преступников досталось за мое участие — все это сдаю наличными.

Следователь и начальник переглянулись.

— Хотите вернуть похищенные вами деньги? — уточнил следователь. — Сумма?

Но Воронцов не мог допустить, чтобы дело закончилось так просто.

— Значит, я, Воронцов Ераносян, — с упрямой торжественностью повторил он, — который чистосердечно… На мою долю было похищение колхозных денег тысяч восемнадцать… Возвращаю добровольно до сего дня уцелевшие в сумме пятнадцать тысяч… О чем прошу записать!

Заявление тут же было составлено. Воронцов подписал его.

Потом выяснилось, что только он один может найти запрятанные деньги. Вызвали машину, и следователь повез Воронцова Ераносяна в село Кох.

Пес, прикованный тяжелой цепью к будке, свирепо лаял на посторонних и припадал к земле, повизгивая, когда появлялся хозяин. На крыльце стояла жена счетовода и тоже съеживалась, опускала глаза, когда муж требовал лопату или кирку. Сын — рослый двенадцатилетний мальчик — торопливо подавал все, что было нужно.

Ни с кем из домашних Воронцов не поздоровался, ни с кем не стал разговаривать. Сразу принялся за дело. Соседи, узнав о его приезде, собрались на улице, заглядывая через высокую каменную ограду. А на цепи метался пес с обрезанными ушами.

У колодца Воронцов топнул сапогом и начал копать землю. Лопата в его могучих руках уверенно срезала верхние пласты. Он придавил ее ногой и отвалил в сторону камень. Потом нагнулся. Когда выпрямился, в руках у него появилась жестяная коробка.

— Все! — проговорил он негромко. — Очистился Воронцов…

Следователь с трудом приподнял проржавевшую у краев крышку.

— Тут никто и не додумался бы искать, — угрюмо пояснил счетовод, — влажность тут… близ воды… А деньги не должны промокнуть, — он с беспокойством заглянул в открытую коробку, — завернуты были… вощеная бумага…

В коробке оказалось ровно пятнадцать тысяч. Составили акт, Воронцов подписался.

Разогнув спину, внимательно оглядел двор;

— Можно с женой поговорить?

Следователь разрешил.

— Цовик! — громко позвал Воронцов.

Жена покорно сошла с крылечка и приблизилась к нему. Она была намного моложе Воронцова. Люди смотрели на нее со всех сторон, соседские мальчишки влезли на забор. Ей было стыдно^ она опустила голову.

— Ты смотри мне в глаза! — громко потребовал Воронцов. — Хотя твой муж, Цовик, и оказался преступник, но вовлеченный другими и лишь по слабости характера. Теперь чистосердечно раскаялся. Пусть другие возьмут в пример. — Он протянул к ней руку. Женщина чуть приметно вздрогнула. — Еще мы с тобой, Цо-вик, будем хорошо жить. Поживем еще! Гражданин следователь обещал, что мне присудят лет пять. А я при людях тебе и нашему дорогому сыну Никогайосу ручаюсь, что буду работать лучше всех. Первый там буду работник, и мне сократят срок. Через два — три года вернусь. — Одной рукой он держал за плечо жену, другую положил на. голову сына. — Жди меня, Цовик. Дом не продавай, сохрани. Сына моего воспитай…

Он повернулся и побрел со двора.

В этот же день прокурор подписал ордер на арест бухгалтера Алексана.

Дело Воронцова прояснялось.

А вечером в дом к Бурунцу пришел гость. В руке он держал пять рублей. И, когда хозяин открыл дверь, старик гость протянул ему деньги.

— Что это еще за новости? — строго осведомился Бурунц.

— Товарищ офицер… — Старик вошел в комнату. Он был в помятых, но очень модных узеньких брюках и желтом чесучовом пиджаке. — Товарищ… Я не привык получать деньги зря. Вот обратно ваша пятерка.

При свете Бурунц узнал парикмахера Шагэна. Из соседней комнаты выглянула, Аспрам.

— Ваша супруга, желая стать культурной женщиной, — печально говорил старик, — сделала у меня маникюр. Сегодня я ее встретил — маникюра нет. Оказывается, вам не понравилось. Вы велели снять лак.

— Напильником! — возмущенно крикнула Аспрам из другой комнаты.

— И даже напильником… — Старик скорбно склона л голову. — В таких случаях я возвращаю деньги обратно.

Бурунцу стало смешно.

— Шагэн, но работа сделана! И, как я понимаю, по всем правилам. Деньги честно заработаны, к чему же их возвращать?

Старик непреклонно переложил пятерку с края на самую середину стола — подальше от себя.

— Это — первое. Теперь о другом. — Он покосился в сторону Аспрам. — С глазу на глаз, товарищ Бурунц.

Аспрам с шумом захлопнула дверь.

— Товарищ, — старик прикрыл глаза бесцветными ресницами, — там, где я жил раньше — в Париже, — там я не пришел бы сообщать о своих догадках полицейскому офицеру. У меня есть правило: «Держись в стороне». Но здесь другие нравы.

Он извлек из кармана стопку листочков, выдранных из книги малого формата.

— Несколько дней назад — накануне тех событий — я брил счетовода Воронцова Ераносяна, — проговорил он значительно. — Попросил у его жены, чтобы подала бумагу — вытирать бритву. И она принесла мне два таких листочка. Один я использовал, другой спрятал в запас. После работы случайно посмотрел — и что-то меня заинтересовало. Кое-что, товарищ Бурунц! Я стал думать. Сегодня утром опять был у них в селении и сам напросился побрить голову Никогайосу — это сын Воронцова. Конечно, опять мне понадобилась бумага. Как я и надеялся, мне снова подали такие листочки, но на этот раз малоинтересные. «Вам, — спрашиваю, — не жалко книгу?» — «Нет, — говорит супруга Воронцова, — все равно муж велел ее выбросить». Понимаете-выбросить книгу?!

Бурунц потянул к себе листки. С первого взгляда стало ясно, что книга совсем новая, незачитанная. Уголовно-процессуальный кодекс. Куплена в букинистическом магазине, в нынешнем году — на последней странице был штемпель, сниженная цена и пометка о дате. Для чего понадобилось счетоводу покупать эту книгу? Для чего понадобилось ее выбрасывать?

— Сначала в мои руки попал вот этот листок. — Шагэн вытащил бумажку, смятую больше, чем другие.

На полях листка крупными, неуклюжими буквами, карандашом, было написано:

«…Ездил с колхозниками на двух машинах продавать в городе овощи…»

Потом был рисунок — чертик с рожками и длинным хвостиком.

На оборотной странице надпись продолжалась:

«…Бухгалтер не проверил, а счетовод внес в кассу только две тысячи…»

Так это же фраза из анонимного доноса на Воронцова! Из того доноса, который Бурунцу поручали проверить!

Он принялся ворошить другие листочки. Парикмахер остановил его:

— Я тоже надеялся, что будет еще. Больше ничего нет. И я не понимаю — важно это или не имеет значения?

Бурунц выпятил губы и вывернул руки ладонями вверх. Жест означал: «Кто знает!»

— Может быть, очень важно, а может, ерунда… — Он потряс руку старику. — Спасибо — вот и все, что могу вам пока сказать!

Парикмахер подошел к закрытой двери в другую комнату и пожелал хозяйке всяческого благополучия. Аспрам дверь не открыла — очень была обижена.

Прощаясь с Бурунцем, старик сказал:

— В Париже я завернул бы в эту бумагу селедку и подумал: «Не мое дело!» Здесь я пришел к вам. — Он грустно улыбнулся. — Как видите, товарищ, постепенно и я перевоспитываюсь…

В городе у Норайра нашлось множество дел. Вернее, не столько у него, сколько у Дуси. Оказывается, нельзя было пропустить ни одного магазина. Он сразу шел туда, где было поменьше народу, но Дуся умело направляла его в самую гущу. И он стоял в очередях* выбивал какие-то чеки, рассовывал по карманам, по корзинкам какие-то свертки.

Дуся искренне удивлялась:

— Ну, Норик, как же можно не купить ситца!

Он был в тапках, а она на высоких каблучках и тем не менее всюду поспевала быстрее.

Наконец они поссорились.

Норайр остановился в вестибюле универмага, перед широкой мраморной лестницей.

— Уйдем! — мрачно просил он. — Уйдем, ну!

— Туфли еще посмотреть, Норик… В городе будем жить, тебе галстук надо.

— Мне? — с презрением переспросил он.

Дуся с весны работала в колхозной библиотеке. Собрала немного денег. Ей не терпелось все истратить.

Она нашла его руку и сжала. И засмеялась, заглянув снизу ему в лицо — она была теперь много ниже его ростом. Обычно этого бывало достаточно, чтобы он присмирел. Но сейчас она чувствовала легкое сопротивление, когда тащила его за собой, пробиваясь сквозь людской поток.

Все же он терпел, пока Дуся покупала или смотрела крупные вещи. Но дело дошло до пуговиц — он вспыхнул.

— Что выбираешь? Все круглые! — с ненавистью сказал Норайр и попытался оттащить ее от прилавка.

Дуся показала ему квадратную пуговицу.

Но, увидев его округлившиеся злые глаза, испугалась и бросила пуговицу на прилавок.

— Пойдем, Норик. И правда, тут никакой человек не выдержит, — трещала она, торопясь к выходу. — Прямо невозможно в этих магазинах…

Заглядывала ему в лицо, тронула локоть. Но он отдернулся и с независимым видом первый шагнул на улицу.

— Прямо страшное дело эти магазины! — Она ловко ухватила его под руку. — Больше никогда и ни за что! Все уже накупили, и ничего нам с Нориком и не нужно… Мы ведь не какие-нибудь жадные… — Прижалась к нему на ходу и засмеялась:-А завтра я на целый день одна пойду, без тебя, все прилавки обшарю!

Теперь она осмелела, потому что Норайр крепко сдавил ее палец, украшенный дешевым колечком. Потом мягко улыбнулся — не в силах, видно, больше злиться. Теперь его хоть снова целый день таскай по очередям!

Но все же с утра она дала ему свободу.

Ночевали они в доме у профессора, где Дуся несколько лет назад жила домработницей. Старик ученый и его жена обрадовались. Дусю поместили с хозяйкой, а Норайра — на балконе.

Проснувшись утром, он узнал, что Дуся уже убежала. И сразу все стало ему неинтересно. Впереди был пустой день. Хоть и снова по магазинам, лишь бы вместе с Дусей…

Хозяйка уговаривала его побольше кушать, даже поговорку привела: «Завтракай за двоих, обед дели с другом, ужин отдавай врагу». «Впрочем, — оговорилась она, — это предписание для стариков, а молодым важно одно — есть побольше!»

Но он стеснялся без Дуси в чужом доме и взял только кусочек сыра. Зато на бульваре купил десяток мясных пирожков.

Сначала он пошел на ту улицу, где находилось здание университета. Его университета. Постоял, посмотрел. Кое-что ему понравилось, кое-что нет. Затем направился к Дусиному медицинскому институту и самодовольно решил, что университет лучше. После этого долго ходил по магазинам, лез в самую толкучку — в надежде где-нибудь случайно встретить Дусю.

Потом он вспомнил, что должен выполнить поручение Бурунца.

Два часа спустя он, запыхавшись, прибежал домой. Попросил хозяйку передать Дусе, что ждать ее не может. Срочное дело. Должен немедленно вернуться в Урулик. И Дуся, как придет, тоже пусть собирается, хватит ей таскаться по магазинам…

Уже на лестнице он вспомнил, что не поблагодарил хозяев. Стукнул в дверь кулаком, крикнул: «Спасибо, спасибо!» — и побежал, прыгая через три ступеньки.

На улице ждал его пожилой человек в соломенной шляпе с бамбуковой удочкой в руках.

— Я не хотел ехать сюда, — сказал Согомон Меграбян, приятно улыбаясь и обмахиваясь соломенной шляпой, — но молодой человек убедил, что здесь ловится форель. А я сейчас на пенсии, времени много.

Бурунц тоже приятно улыбался. Впрочем, у него это не очень получалось. Он был взволнован подозрением, которое пять минут назад шепотом высказал Норайр. Не терпелось поскорее все выяснить.

— Да-да, форель, — подтвердил он, — как же! У нас такие места… Давно вы ушли на пенсию?

— Около года. — Меграбян смотрел на Норайра, развалившегося на тахте. — А у вас тут, так сказать, я слышал, — события?

— Да-да… — Бурунц подвинул гостю папиросы. Сам он курил только махорку, а папиросы держал для гостей. — Вы, думается, могли бы кое в чем помочь…

Гость снова кинул взгляд на Норайра.

— Собственно, я ведь только насчет форели… — нерешительно проговорил он.

Бурунц неторопливо выпустил дым, покашлял.

— Норайр, выйди, — миролюбиво предложил он.

Мальчишка возмутился. Он привез этого человека из

Еревана. Он почти выведал тайну. Теперь его выгоняют?

— Выйди, — сухо повторил Бурунц.

Поджав губы, вызывающе шаркая тапочками, Норайр пошел из комнаты.

— Парень все у меня допытывался — как да что? — глядя ему вслед, улыбался гость. — А разве я могу рассказывать первому встречному? — Он придвинулся к Бурунцу и зашептал: — Форель, конечно, дело второе. Не за тем приехал. Вон куда наш Воронцов-то метнулся! Как узнал я об этом от вашего паренька, так и подумал, что придется мне давать разъяснение. Кроме меня, вряд ли кто сумеет… — Он поморщился и прижал рукой щеку, как будто заболел зуб. — Беда в том, что и я тут несколько виноват.

Бурунц попытался подвести его ближе к делу:

— Как все-таки вы умудрились потерять эти десять тысяч?

Согомон Меграбян недовольно махнул соломенной шляпой.

— Не с этого надо начинать, товарищ капитан! Ведь мы с Воронцовым давно знакомы, задолго до этого случая…

Во время войны, на фронте, в окопе, подружились два солдата. Одного ранило осколком, другой притащил его в медсанбат. Снова встретились только после войны. Тот, который был ранен, работал теперь в городе кассиром в инвалидной артели, другой жил в деревне. Он был очень недоволен своей жизнью. Хотелось побольше достатка, больше почета, а односельчане не выделяли его. И вот за кружкой пива он попросил своего фронтового приятеля…

— В общем, он сказал мне, — неохотно заканчивал

Меграбян, — чтобы я помог ему приобрести авторитет. Попросил, одним словом… Ну, я не смог отказать…

— Да о чем попросил? — Бурунц все уже понял. Подозрения Норайра подтверждались. Но вещи должны быть названы своими именами!

Меграбян виновато вытер лицо платком:

— Дело уже прошлое… Никаких подлых целей я у него не углядел. Отчего, думаю, не помочь? Ну, чтобы колхозники больше уважали. Невинно ведь это… Еще чтобы его в колхозе пригласили работать счетоводом. Очень он этого хотел.

— Говорил об этом?

— Да, высказывался. Не сомневался, что после заметки в газете его позовут в колхоз. «Председательница, — говорит, — не утерпит». И в этом тоже я не разгадал ничего плохого. Кто же мог знать… Словом, признаюсь, дал я ему из казенного портфеля десять тысяч. Рассудил, что никому не будет убытка. К тому же считал себя как бы должником — он меня, раненного, из боя вынес. Таким путем он и принес в артель эти деньги — будто свою находку. И потом уже в газете про него, и все такое… «Благородный поступок»…

— Вот вы и помогли жулику! — жестко сказал Бурунц.

— Кто же знал? — Меграбян мял в руке соломенную шляпу. — Может, хоть сейчас своей откровенностью немного заглажу…

— Придется все это оформить как ваше официальное показание.

Меграбян вздохнул:

— Что ж…

— И лучше, чтоб пока никто ничего не знал.

Бурунц приоткрыл дверь, позвал Норайра. Он был уверен, что мальчишка бродит где-то поблизости.

Действительно, спустя несколько минут на пороге показался Норайр. Он даже не вошел. Стал в дверях, глядя куда-то вбок. Каждому должно быть ясно, что его несправедливо обидели. Теперь вот зовут. Значит, очень уж понадобился. «Ну что? — взывал он всем своим неприступно-высокомерным видом. — Чего еще хотите?»

— Норайр, — кротко проговорил Бурунц, — надо все-таки повести товарища порыбалить. Раз уж он проделал такое расстояние именно ради форели…

— Ну и пусть рыбалит! — презрительно согласился Норайр.

— Да ведь он наших мест не зна, ет! А ему, наверное, захочется долго ловить… Во всяком случае, пока я съезжу в районный центр и вернусь обратно. Придется уж тебе…

— Еще я и это должен! — Норайр скорбно усмехнулся и покрутил головой. С места, однако, не сдвинулся.

— Собирайтесь, — посоветовал Бурунц Меграбяну. — Вы же видите — он согласен!

Майор Габо Симонян пригласил в свой кабинет следователя и запер дверь. Затем он кивнул Бурунцу: можно начинать.

Бурунц сказал:

— Я, конечно, в ход следствия не вмешиваюсь. Хочу только высказать свои соображения. Пригодятся — буду рад.

Он выложил на стол листочки из Уголовного кодекса.

— Свое преступление Воронцов готовил долго и начал издалека. Это, можно сказать, дело его жизни. Сперва был спектакль насчет потери и находки десяти тысяч. Об этом есть у нас показание бывшего кассира Согомона Меграбяна. Вернув деньги в артель, Воронцов добился, что его стали считать честнейшим человеком. Ведь так и называли: «Честный Воронцов!» Дальше. Он предугадывает, что его позовут в колхоз. Осуществилось и это его желание. Заметьте, его почти силком перетягивают с почты, Сусанна Ростомян хлопочет вовсю. В дальнейшем и это обернется против нее, Воронцов спросит: «Почему председательница колхоза так настойчиво переманивала меня к себе работать?» Но вот новый счетовод начал действовать в колхозе «Заря». Подделку чеков он задумал самую грубую. Никаких тонкостей ему и не надо. Потом я объясню — почему. В его планы входит быть пойманным, но он боится, что его раскроют раньше времени и он не успеет похитить, сколько намечено. Что же он делает? Пишет доносы сам на себя. Помните, товарищ майор, вы поручали мне проверку? Три доноса, четыре, пять. И постепенно люди привыкают, что у Воронцова все в порядке. Над доносами смеются. Никто не станет больше проверять Воронцова. Значит, поле для его преступных действий расчищено.

— Постой! — Следователь недовольно усмехнулся. — Что-то ты очень уж прямиком… Все знаешь, словно колдун… Откуда известно, что Ераносян писал доносы сам на себя?

— Пожалуйста! — Бурунц отыскал на столе нужный листок. — Прочитайте, что написано карандашом на полях. Это же точные фразы из первого доноса! Черновик — вот что это такое. Но, конечно, Воронцов слишком осторожный, чтобы своим почерком… И то, что он здесь сочинял, потом было другим человеком переписано. Кем же? Я побывал у него дома и, не раскрывая своих подозрений, установил, что на первом и еще на двух других доносах, поступивших в милицию, — почерк его жены. Остальные как будто переписаны с черновиков сыном Воронцова. Тут же скажу, что, по моему глубокому убеждению, ни жена, ни тем более сын ничего не знали и не понимали, а только выполняли приказ хозяина…

— Это еще нуждается в проверке, — прервал Габо Симонян.

— Вступив на преступный путь, Воронцов приобретает в магазине Уголовно-процессуальный кодекс. Никаких книг до этого он никогда не покупал. Почему вдруг такой повышенный интерес к законам? А потому, что он и не мыслит спасаться от наказания! У него нет в уме — скрываться или там бежать. Семья, дом… Он отлично знает, что наказание понести придется. И вот он изучает пункты закона, ищет лазейку, чтоб как-нибудь снизить себе кару. Видите, листочек, где наказания за растрату, — он больше зачитан, чем другие. Книжка совсем свежая, и лишь только этот листок захватан пальцами.

Габо Симонян спросил:

— Почему преступник держал эту книжку-улику в своем доме?

— А он и не хотел держать, товарищ майор! Жена подвела по своему незнанию. Жене, как показывает парикмахер Шагэн, было. приказано книжечку уничтожить. Она и вырывала по листочкам, вместо того чтобы сразу. Чуть не полкниги отдала парикмахеру. Из чего как раз я и заключаю о ее непричастности.

— Дальше давай, Бурунц, — попросил следователь, — Неужели, по-твоему, Воронцов такой глупый? Знает, что не избегнет кары, — и все-таки ворует? Понимает, что попадется, и сам облегчает работу розыска — создает такую грубую подделку чеков! Согласись, тут у тебя не проходит!

— Так ведь именно в этом все дело! — Бурунц от возбуждения вскочил, потом, подчиняясь взгляду майора, снова сел. — Тут дело основано прямо-таки на арифметическом расчете. Деньги все он забрал один. Все сто пятьдесят тысяч. Вина же будет разложена на троих. Никто не поверит, что преступление в данном случае обошлось без бухгалтера. Самая грубость подделки говорит против Алексана. Без его, мол, участия это было бы невозможно. Да и Сусанне Ростомян нелегко оправдаться. Вот и получается, что честнейший Воронцов — вспомните-ка историю о возвращенных в артель десяти тысячах! — был соблазнен, сбит с толку негодяями. А еще — чистосердечное признание Воронцова и упорство других! А еще- добровольная отдача почти всего полученного лично Воронцовым, то есть пятнадцати тысяч рублей! Значит, можно рассчитывать, что Воронцову присудят не более пяти лет. За хорошую работу наказание еще подсократится. Он так и обещает жене: «Вернусь года через два»… Теперь смотрите! — Бурунц снова поднялся на ноги. — Через два — три года человек возвращается, отбыв свой срок наказания, а дома его ждут чистенькие полтораста тысяч… Ну, скажем, долой пятнадцать, которые вернул… Немало! И ведь еще не такой старый Воронцов, может развернуться…

Начальник кивнул:

— Бывает это. У рецидивистов есть такое понятие: «Продать свободу».

— Но это же только версия, Бурунц! — не соглашался следователь. — Пусть даже остроумное, но всего лишь предположение. Как это доказать?

Бурунц тихо проговорил:

— Знаете, раньше на вокзалах объявляли: «Граждане, берегите карманы!» И пассажиры тут же обнаруживали, где у них что особо ценное лежит: в кармане — так за карман хватались, в чемодане — за чемодан. Вот и Воронцов — он перед нами сам себя обнаружит… — И мягко добавил:- Есть один план. Попробуем доказать. Но помощь ваша будет нужна…

Следователь вызвал к себе Ераносяна. Попросил сесть. Предложил папиросу.

— Кончено, Воронцов! — благодушно объявил он. — Теперь в суд дело твое пойдет. Что ж, надо признать, ты все-таки помог нам докопаться до правды.

Ераносян с достоинством наклонил голову:

— Сделал, что совесть моя велела.

— И знаешь, сейчас я, пожалуй, мог бы дать тебе свидание с родными. Как смотришь?

Счетовод неопределенно шевельнул пальцами:

— А на что? Недавно виделись… Только лишнее расстройство будет.

Следователь его не слушал:

— Обычно в таких случаях мы приглашаем родственников сюда. Но жена твоя, кажется, заболела немного. Простудилась, что ли…

В глазах Воронцова следователь уловил настороженное выжидание. И неожиданное сопротивление. Неужели что-то почуял, мерзавец?

— Поправится. — Счетовод равнодушно опустил голову.

— Ну, как хочешь. Дело твое… Тут Бурунц говорил, что твоя жена, по слухам, намеревается продать дом со всем участком… — Следователь продолжал свое, будто ничего не замечая. — Стыдно ей перед соседями. К своим родственникам собирается уехать…

На этот раз счетовод резко вскинулся, в глазах мелькнула тревога, пытливые огоньки в зрачках угасали медленно…

— Ну, ступай, Ераносян. Теперь долго с тобой не увидимся.

Воронцов, однако, не торопился. Он размышлял и что-то про себя решал, даже беззвучно шевелил губами.

— Гражданин следователь, все же закатают меня… И надолго… Когда еще с семьей встретишься! Тем более, говорите, что жена недомогает. Если б возможно побеседовать с нею напоследок…

— Отчего ж, это возможно. Мы тебя на машине туда отвезем. Надо же нам с тобой закончить по-дружески… Собирайся, Воронцов!

Он первым полез из машины. Но порядок он теперь понимал хорошо и потому стал ждать, когда выйдут следователь и сопровождающий милиционер. Потом взглядом испросил разрешение и двинулся по знакомой дорожке, чуть согнувшись и выставив углом левое плечо. Милиционер опередил его. Следователь шел почти рядом. Откуда-то вынырнул и присоединился к шествию Норайр. Воронцов не стал обращать на него внимание. Очень нужно! Мало ли зевак на свете!

Привычно свернул к дому. Но милиционер приказал:

— За мной!

И, беспомощно оглядевшись, уже чуя что-то недоброе, Воронцов шагнул за ним в сад.

И сразу в испуге остановился.

Земля в саду была беспорядочно перекопана. Тут и там высились насыпи. Куст виноградника был повален. Что искали люди в его саду?

А на топчане, том самом топчане, на котором любил после обеда отдыхать Воронцов, сидел человек в соломенной шляпе и считал деньги.

В ту же секунду Воронцов понял — это его старый знакомый Согомон Меграбян. Почему он здесь? Как это плохо!

Потом он разглядел, что в саду необычно много людей. Вот суетится заведующий сберкассой Гарибян… И председатель колхоза Сусанна Ростомян была здесь… И еще какие-то… И все смотрят на него!

Тут же ему бросились в глаза пачки денег на топчане. Много денег. И все сторублевки. Надорванные бандероли. Груда пачек насыпью…

Раскрыли! Нашли!

Сердце у него рванулось, застучало зло и торопливо. Еще не понимая, что выдает себя, он с глухим стоном повернулся вправо и, потянувшись, заглянул в тот угол сада, где была выкопана яма для компоста. Это место всегда было у него перед глазами, снилось ему каждую ночь…

Он не знал, что именно этого взгляда, этого указующего жеста, ждут все собравшиеся в его саду люди.

Но, когда раздались крики, он еще ничего не понял.

— Здесь, здесь, здесь! — плясал Норайр у края компостной ямы. — Он сюда посмотрел! Первый взгляд — точно на это место!

Бурунц выдвинулся из толпы:

— Вот, Воронцов, спасибо тебе, что показал, где твои наворованные капиталы упрятаны.

А Ераносян все еще не понимал. Чего они хотят? Ведь они до его прихода уже сами всё нашли!

Мутным взглядом он уставился на топчан, заваленный деньгами. И только когда Бурунц поблагодарил заведующего Гарибяна и велел ему собрать с топчана деньги, временно взятые в сберкассе под расписку, Воронцов коротко вскрикнул и привалился спиной к шаткой яблоньке.

Между тем на краю компостной ямы стучали лопаты. Взлетали в воздух комья земли. И уже кто-то с возгласом ликования потянул из мусора жестяную коробку.

— Нашли! — кричали люди. — Доверху денег-то! Вот туго набито! А вот еще коробка! И еще!

Воронцов распрямил спину; по-медвежьи ступая, пошел из сада.

Следователь предложил как ни в чем не бывало:

— К жене не зайдешь? Она и вправду больная.

Воронцов ответил невпопад:

— Теперь пусть продает дом… Пусть что хочет, то и делает…

— А если б деньги были спрятаны в комнате? — спросил следователь полчаса спустя, когда все пачки были уже пересчитаны и аккуратно сложены в чемодан.

— Повели бы его из сада в комнату, только и всего, — сказал Бурунц. — И там он тоже не утерпел бы — взглянул на свой тайник.

Он стоял посреди сада в гимнастерке с расстегнутым воротом, в сапогах, измазанных глиной. Колхозники окружали его тесным кольцом.

По улице прогрохотала полуторка и замедлила ход. Из кабины высунулась Сусанна Ростомян и весело помахала рукой:

— Спасибо тебе, эй… Тебе кричу, Степан Бурунц!

5. Тысяча метров шелка

Троллейбус остановился на площади. Норайр выскочил первым и подал Дусе руку. До начала лекции оставалось четыре минуты. Он боялся опоздать.

— Без нас не начнут, — важно сказала Дуся.

К этой лекции Дуся, собственно, не имела отношения. Академика Алиханяна попросили рассказать студентам старших курсов о новейших исследованиях а области космических лучей. Дуся была медичка. Что она тут могла понять? Но Норайру лекция казалась такой интересной, что он потащил подругу с собой. Зато и сам, бывало, поджидая Дусю, часами высиживал на лекциях профессора Симоняна о проблемах современной терапии.

Они подходили к университету, когда Дуся вдруг закричала:

— Товарищ Бурунц!

Человек, пересекавший дорогу, не отозвался. И не ускорил шага. Неторопливо переступил через трамвайные рельсы и скрылся в темноте. Зато забеспокоились двое на противоположном тротуаре. До этого они разговаривали и как будто кого-то ждали. А тут, не прощаясь, резко разошлись в разные стороны.

— Ты ошиблась, — недовольно поморщился Норайр. — Откуда здесь взяться Бурунцу? Он теперь начальник, получил звание майора, сидит у себя в райцентре, приказания отдает…

Девушка стояла на рельсах, глядела в темноту.

— Честное слово, Норик… это товарищ Бурунц был!

— Но ты же видела — у этого штатское пальто. Бурунц всегда в военном ходит.

Накрапывал дождь. Времени оставалось совсем мало. Норайр потянул Дусю за руку. Она неохотно прошла несколько шагов и опять уперлась:

— Все-таки, Норик, я уверена…

— Но человек даже не посмотрел в твою сторону! С чего это Бурунц стал бы от нас отворачиваться?

Дуся нерешительно предложила:

— А пойдем за ним, догоним, а?

— Слушай, лекция у меня! — Норайр выразительно потряс руками. — Ну, для чего ты глупишь?

— Тогда ты иди на лекцию. А я не успокоюсь. Еще раз должна убедиться.

Торопливыми мелкими шажками она переходила дорогу. Конечно, ни разу не оглянулась. И, конечно, очень бы обиделась, если б он действительно ушел без нее на лекцию.

Норайр догнал ее и крепко взял под руку. Опять приходится уступать! Но что ж поделаешь! Нельзя поздним вечером отпускать девушку одну.

Шли молча. Вот сейчас она увидит, что ошиблась, и тогда Норайр скажет ей пару теплых слов. Иногда полезно ей это — услышать правду о своем упрямстве. А может, лучше промолчать? И вообще долго-долго с ней не разговаривать? Час или два! Пусть чувствует себя виноватой!

Неожиданно чей-то приглушенный голос назвал Норайра по имени.

Это произошло у подъезда большого дома, когда Дуся уже хотела повернуть обратно.

— Показалось мне, что ли? — усомнился Норайр.

Кто-то злым шепотом приказал:

— Да что вы мечетесь? Войдите оба в парадное!

При свете тусклой лампочки они увидели Степана

Бурунца. Он был в сером пальто с поднятым воротником и в кепке, которая совершенно преображала его чисто выбритое, заостренное лицо.

— Ну, что я говорила! — обрадовалась Дуся.

Бурунц был недоволен:

— Лучше бы ты меня не узнала! Все мое дело порушила. И зачем кричать, скажи пожалуйста? Зачем оглашать мою фамилию на весь город? — Попросил Норайра:- Там двое стояли на углу. Надо посмотреть, что сейчас делают…

— Ушли они…

Бурунц огорчился.

— Это ты их спугнула! — опять напустился он на Дусю.

Та ответила беззаботно:

— А все равно поймаются! Раз вы взялись — некуда им деться.

Бурунц лести не любил. Тем более такой грубой. Но Дуся умела изображать бесхитростное простодушие и восторг. Бурунцу она преподносила комплименты, а Норику тут же лукаво подмигивала. Сердиться на нее было невозможно.

— Ладно уж, «некуда деться»! — с подозрением глядел на нее Бурунц. — С ними должен был один человек встретиться. Он-то меня больше всего интересует. А теперь вы тех спугнули, и этот не явится.

— Почему же не явится? — Дуся искренне недоумевала. — Он же ничего не знает. Мы с Нориком пойдем на угол, будем там стоять. И высмотрим, кого вам нужно.

— У меня лекция… — нерешительно напомнил Норайр.

Но Дуся и слышать ничего не хотела. Она схватила его за руку и потащила из подъезда.

Укоризненно выговаривала по дороге:

— Товарищ Бурунц столько для нас сделал, а мы ему в таком пустяке откажем? Прилично ли это будет? Совесть все-таки тоже хорошая вещь…

Норайр подумал, что просто ей скучно было бы сидеть на лекции среди физиков, и вздохнул.

Они простояли на углу полчаса и никого не встретили. Никто не возбудил их подозрения. Надо было возвращаться в подъезд.

Дуся спросила:

— А вообще, почему товарищ Бурунц оказался вдруг в Ереване?

Степан Бурунц уже два года работал начальником районного отдела милиции — с тех пор как Габо Симонян ушел на пенсию. И все шло благополучно, если не считать мелких происшествий. Но несколько дней назад завязалось дело небывалое.

Самым крупным предприятием в районе была шелкоткацкая фабрика. Тут работало более двух тысяч человек. Продукция фабрики пользовалась широким спросом и даже направлялась за границу — в страны народной демократии. А недавно наладился выпуск шелков самой веселой и модной расцветки.

Цех, куда новая продукция попадала для окончательной отделки, по ночам тщательно охранялся снаружи. Двери были заперты тяжелыми замками. Такая предосторожность считалась необходимой, так как не всю готовую ежесуточную продукцию сдавали на склады. Часть ее, снятая со станков перед концом смены^ оставалась в цехе до начала нового рабочего дня.

В это утро, когда сняли замки и рабочие прошли к станкам, обнаружилось, что похищено несколько кип готового шелка. Примерно тысяча метров.

На место происшествия тотчас прибыли Бурунц и следователь районной прокуратуры. Потом подъехал старший оперуполномоченный и другие работники милиции. Были тщательно опрошены сторожа, представители администрации и рабочие. Бурунц лично осмотрел здание цеха снаружи, даже поднялся на стеклянную крышу. Никаких следов преступления обнаружить не удалось. Все стекла оказались целыми. По крыше определенно никто не ходил. К помещению цеха другие здания не примыкали, лестниц или каких-либо выступов на стенах не было. Как влезешь? Но если бы кто чудом и взобрался ночью наверх, сторожа, — а в их честности никто не сомневался, — не могли бы этого не заметить.

Бурунц задумчиво ходил по цеху. Толстые стены не имели окон, если не считать одного маленького, расположенного высоко от пола. В такое оконце человек никак не сможет пролезть. Все же решили провести испытание. Притащили лестницу, и сам начальник цеха инженер Ерванд Кюрегян, взобравшись на последнюю ступеньку, попытался просунуть голову в оконце. Он был малорослый и щупленький, но и у него ничего не вышло.

Следователь предположил:

— Подкоп, что ли?

Но подкоп тоже был невозможен — пол в цехе недавно основательно забетонировали. Замки на ночь, как всегда, опечатывались. Свидетели единодушно показали, что утром печати оказались в полном порядке. Значит, никто в цех ночью не входил и никто не проникал с крыши. Это можно было считать определенно установленным. Каким же образом совершена кража?

Следователь выяснил, что цех запирался только после того, как готовую продукцию складывали на столе в конторке и составляли акт о ее количестве. Десять человек подтвердили, что вчера, когда на дверь навешивался замок, кипы шелка лежали на своем обычном месте.

Начальник цеха Ерванд Кюрегян зло блеснул глазами:

— В общем, как фокус в цирке! Есть яйцо, накрыли шапкой, подняли шапку — нет яйца!

Он был резкий, нетерпеливый. Синие после бритья щеки непрестанно тер сухим кулачком.

— Вот только фокусник знает объяснение, — с горечью сказал он, — а милиция, кажется, понимает не больше нашего.

Это было правдой. Бурунц действительно ничего не понимал. Он видел, что начальнику цеха и всем другим людям было бы приятно услышать: «Милиция, товарищи, секрет разгадала. Не волнуйтесь, дело уже почти раскрыто…» Он знал, что пострадавшие всегда ждут чуда. А чуть милиция замешкается — ее охотно ругают. Но что сейчас он мог сказать людям?

— Будем разбираться, товарищи…

Эту фразу он произнес сухо и бегло и отошел к своим сотрудникам.

Из Еревана приехал заместитель начальника республиканского управления милиции. Снова осматривали цех изнутри и снаружи. Старик эксперт, пожевав губами, доложил:

— Опять, кажется, то же самое, что в поселке «Ахтанак»…

— Да, — согласился начальник.

— Те же методы…

— Видимо. И снова никаких следов…

Бурунц понимал, о чем они говорят. В рабочем поселке «Ахтанак», что находится неподалеку от Еревана, полтора месяца назад произошла кража продукции с трикотажной фабрики. До сих пор дело это оставалось нераскрытым и сильно всех беспокоило.

— Видимо, — сказал начальник, — расследование придется вести совместно: Бурунц, Ереванский угрозыск, власти из поселка «Ахтанак» — все должны объединить усилия…

Вернувшись в свой кабинет, Бурунц достал новенькую картонную папку. На обложке написал: «Тысяча метров шелка». В папку положил один листок: протокол обследования цеха, из которого похищена продукция. К сожалению, никакими другими материалами следствие пока не располагало…

К концу дня Бурунц вызвал к себе работников охраны фабрики. Пришли оба дежурившие в эту ночь сторожа — Бабкен и Вараздат. Оба пожилые, но в остальном ничем не похожие друг на друга люди. Бабкен был сумрачен, немногословен. Обремененный большой семьей, он всегда что-то мастерил и даже во время ночных дежурств вырезал под фонарем игрушки из дерева и кости. Вараздат был тучный и с виду обрюзгший, но вместе с тем удивительно подвижной человек. Охранником он считался незаменимым, потому что ночью спать не любил — такая у него выработалась привычка. Он отсыпался днем, а ночами, в свое дежурство, проворно и непрестанно обегал все закоулки фабрики и пытался втянуть в разговоры любого, кто попадался.

Сторожа не могли сообщить ничего интересного. Ночь прошла спокойно. Ничего они не слышали, ничего не видели.

— Хоть какой-нибудь подозрительный звук? — допытывался Бурунц. — Может, самое ничтожное что произошло? Вспоминайте, ну-ка!

— Не было подозрительного, — коротко повторил Бабкен.

— Постой! — У Вараздата лицо вдруг вытянулось. — А к тебе среди ночи подходил человек… Еще я ваши голоса услышал и тоже вышел к вам за ограду…

— Что ж, разве всякий пустяк рассказывать? — недовольно поморщился Бабкен.

— Нет уж, пожалуйста, все говорите, — потребовал Бурунц.

Как обычно, Бабкен сидел у проходной под фонарем и мастерил одну штучку. Точнее сказать, шкатулку с орнаментом. По заказу республиканского Дома народного творчества. Для выставки. По улице кто-то прошел. Как будто немного пьяный. «Что делаешь, дедушка?» Подошел ближе. «О-о-о! — заголосил от восхищения. — Вот бы мне такую шкатулочку! Уж я бы денег не пожалел». Бабкен ответил: «Можно». Про себя подумал: а почему бы не подработать? Вместо одной шкатулки сделать две — только и вс^го. Стали сговариваться. Туг на голоса прибежал Вараздат и все испортил. Начал рассказывать всякие небылицы: его отец делал и не такие вещи, а тесть-еще лучше! А эта шкатулочка — ничего особенного. Покупатель послушал, послушал, разочаровался, да и пошел себе дальше. Вот и все.

— И сколько же времени это продолжалось? — поинтересовался Бурунц.

— Минут пятнадцать — двадцать, — определил Вараздат.

— И ты ушел от своего цеха?

— А мне из проходной было все видно, я глаз не спускал.

— Цех ведь, кажется, одной стеной прямо на улицу выходит?

Вараздат уточнил:

— Так у нас же все стены глухие. Одно только оконце наверху…

Бабкен сидел сумрачный.

— Уж вспоминать, так все вспоминать до конца! — сказал он. — Когда покупатель ушел и этот болтун Вараздат тоже ушел, послышалось мне, будто машина протарахтела. А на улице было пусто. Я еще подумал: где-то, значит, за углом…

Бурунц подвел итоги:

— Ну вот, по всей видимости, эта именно машина и увезла тысячу метров шелка. Увезла, пока умный преступник отвлекал двух недогадливых сторожей разговорами о шкатулке!

Многих работников этого цеха Бурунц знал лично. Кое-кого он вызвал для опроса, другие приходили по своему почину. Но никто не смог навести милицию на след. Бурунц только еще раз убедился, что может рассчитывать на помощь самого широкого круга людей. Но он пока не понимал, с какого конца подступать к делу.

Лилик Хачатрян он принял неохотно. Ну, работает девушка в этом цехе… Ничем не примечательная девушка… Вероятно, тоже начнет высказывать не идущие к делу соображения.

Сухо предложил:

— Садитесь. Если можно — покороче. Очень тороплюсь.

Разговаривая, он подписывал бумаги и не глядел на посетительницу.

Голос девушки прозвучал неожиданно где-то около двери:

— Тогда я лучше в другой раз…

Она уходила, ничего не сказав. Конечно, Бурунцу это не понравилось. Что еще за штучки? Пришла — говори. Не хочешь говорить — не приходи.

— Постойте… Вы же хотели побеседовать…

— Но я думала, что со мной будут говорить, не отвлекаясь другими делами.

Бурунц смахнул бумаги в ящик письменного стола:

— Теперь вам ничто не мешает?

Девушка стояла у двери, упрямо встряхивая коротко подстриженной головой. Бурунц не любил такую моду. Ему по душе были косы — толстые косы, выращенные с детства, как когда-то водилось в Армении. А с этой современной стрижкой и завивкой под ягненка девушки как будто больше всего старались быть похожими одна на другую. Не нравились ему и высокие каблуки. Нога — женская ли, мужская ли — должна стоять на земле твердо. «Только вот глаза у тебя и есть, глаза хороши», — думал он, глядя на худенькое девичье личико, немного испорченное крупным, прямо-таки мужским носом.

— Ну, садись, садись! — ворчливо приказал он.

Лилик все мялась у дверей.

— Завтра, — тихонько произнесла она, — лучше завтра…

Бурунц засмеялся.

— Но я же таких гордых знаю! — Добродушно наставил на нее указательный палец. — Уйдешь и больше не явишься…

Лилик шагнула к столу:

— И сегодня я не хотела приходить. Всю ночь думала… — Она встряхнула стрижеными волосами. — И еще хочу подумать… Может, я неправильно поступаю?

— Давай подумаем вместе… — Бурунц вышел из-за стола и, придавив рукой плечо девушки, усадил ее на стул. — Спасибо тебе, во-первых, что ты решила помочь милиции…

— Конечно, милиции — тоже, — задумчиво сказала девушка. — Только я ведь ничего не знаю… — Огромные глаза стали наполняться слезами. — А я хочу помочь одному человеку… Я в том цехе работаю, который ограбили…

Очень трудно было ей подойти к делу. Бурунц попробовал задать два — три наводящих вопроса, но увидел, что только сбивает ее. Тогда он сел на стул у стены и, подперев щеку ладонью, стал терпеливо слушать. Вскоре ему удалось понять, что девушка пришла поговорить о каком-то Хорене.

Этот Хорен — видимо, очень славный парень — тоже работал в цехе, выпускающем новую продукцию. Он был добрый, с прекрасным характером, непьющий и хотя не получил среднего образования, все же отличался грамотностью, скромностью и старательностью.

Бурунц не очень внимательно слушал все эти восхваления. И вдруг он с удивлением уловил, что девушка яростно кого-то ругает: пьяница несчастный… наглец… работает плохо…

— Позволь, — перебил Бурунц. — Ты рассказывала про Хорена… А сейчас кого характеризуешь, я прослушал?

— Хорена!

Девушка гневно и с вызовом трясла черной, в завитках головой.

— Не понимаю. То он у тебя хороший, то прямо какой-то подлец…

— Он и есть такой. Сейчас. А был раньше хороший. Он испортился с тех пор, как связался с Товмасом…, Товмас вдвое старше его и вообще опасный. Хорен слабовольный. Товмас из него веревки вьет.

— Позволь все же… — опять прервал Бурунц. — Хорен, Товмас… Я, знаешь ли, ничего не понимаю… Какое отношение к тебе имеет этот Хорен и почему ты пришла говорить о нем в милицию?

Девушка открыла и снова закрыла рот. Бурунц подумал, что вот это одно не сказанное сейчас ею слово было, вероятно, важнее всего того, что она до сих пор наболтала. Он снова заставил себя быть терпеливым. Лилик колебалась. Но, видимо, гнев пересилил осторожность. На щеках у нее появились багровые пятна. Правой рукой она упрямо ломала указательный палец на своей левой руке. Рассказывала со злостью и не очень связно. Все же Бурунц уяснил себе, что Хорен — это ее жених или что-то в этом роде… «Мы с ним дружили», — хмуро и не очень внятно объясняла Лилик.

— И что же, намечалась свадьба? — мягко спросил Бурунц, любящий во всем определенность.

Девушка с запальчивостью выкрикнула:

— В любую минуту! Хоть сейчас! Достаточно мне пальцем шевельнуть — и он сам попросит, чтобы я пошла с ним в загс… — С внезапно возникшим подозрением она уставилась сердитым взглядом на начальника милиции. — А вы что — может, не верите?

От прямого ответа Бурунц попытался уклониться:

— Раз ты говоришь, значит, наверное, так и есть…

Девушка понемногу успокаивалась. Голос стал мягче, пятна сошли с лица. Она устроилась на стуле поудобнее.

— В общем, о свадьбе еще разговора не было, — честно призналась она. — Но я все равно решила, что выйду за него. И это для него хорошо, потому что лучше меня ему никак не найти. Только мне нужно, чтоб он погнал к чертям Товмаса!

— Ну вот, наконец я начинаю тебя понимать! — Бурунц пересек кабинет и снова устроился за своим письменным столом. — Ты хочешь с помощью милиции свести свои счеты с этим Товмасом. Но я тебе скажу: ты обратилась не по адресу. Уж вы сами, пожалуйста, в ваших делах разберитесь. Здесь и без того хватает забот.

Он сердился: даром потеряно столько времени! Опять открыл папку и стал делать пометки на бумагах. Но теперь не так-то легко было отправить Лилик домой. Когда Бурунц поднял голову, девушка все еще сидела на стуле — и так плотно, будто ее гвоздями прибили. Поджав губы, она недружелюбно смотрела на начальника огромными черными, злыми глазами.

— Что еще? — сурово поинтересовался Бурунц.

— Мне нет дела до› Товмаса, — упрямо сказала Лилик. — Мне нужен Хорен. Позавчера мы уговорились с ним встретиться — он не пришел. Это что такое? Свет должен перевернуться, если он не пришел, когда я зову! Этого прежде никогда не бывало. Утром, перед работой, я к ним забежала, и мне его мать шепнула, что Хорен дома не ночевал. Как это может быть? В проходной и во Дворе на фабрике я глаза проглядела — его не видела.

А только открыли цех, рабочие пошли к станкам — смотрю, он рядом со мной стоит. И откуда только взялся?

Бурунц снова отложил папку. Вот с чем, оказывается, пришла сюда эта девчонка! А он-то чуть не отправил ее домой.

— Спрашиваю: «Хорен, почему ты вчера не пришел?» А он юлит: «Знаешь, голова заболела. Как лег спать — проснулся только утром, и то мама еле-еле разбудила». Я ничего ему на это не ответила — в конторке крик поднялся, что у нас в цехе пропажа шелка. И у меня сразу такая нехорошая мысль появилась… Я прямо чуть не умерла! Ну, а сегодня я побывала в доме, где Товмас живет. Узнала от соседей, что и он тоже ночью пропадал где-то. Но его часто сутками не бывает дома, так что это никого не удивляет. А Хорен всегда до сих пор дома… Хорен соврал мне… — Голос у нее дрогнул. Она стеснительно и доверчиво взглянула на Бурунца. — И вот я теперь боюсь, товарищ начальник… Очень боюсь… Покража шелка произошла в нашем цехе в ту самую ночь…

Бурунц задумчиво постукивал снизу коленом по выдвинутому ящику письменного стола.

— Ты с ним о своих подозрениях говорила?

— Нет! — Лилик прижала руки к груди. — Мы в ссоре. Он и не подходит… Я чувствую, что ему сейчас не до меня.

Оба умолкли. Бурунц вылез из-за стола и принялся ходить по кабинету. Лилик прижалась к спинке стула. Наконец Бурунц остановился и с откровенным любопытством взглянул на нее:

— Послушай, ты говорила, что замуж за него собираешься… Не знаю, все ли ты понимаешь, как надо… Ведь если твое сообщение подтвердится, не миновать тогда Хорену наказания. Ты хоть это сколько-нибудь учитываешь?

— Учитываю, — кивнула Лилик. — Я все учитываю, товарищ Бурунц… — Она поднялась с места. — Товарищ начальник, пусть ему определят срок. Все равно я его дождусь! У нас будет семья! Это еще не позор, что он отсидит наказание. А вот если он и дальше с этим Товмасом пойдет, тогда уже и неизвестно, чем кончится…

Она глазами испрашивала совета. Бурунц одобрил:

— Это ты, пожалуй что, правильно рассудила.

— А как же иначе! — горько усмехнулась девушка. — Ведь я люблю его…

— Любишь? — Начальник райотдела долго сворачивал самокрутку. От этой привычки он никак не мог отучиться, хотя Аспрам сама покупала и каждую ночь клала перед ним на тумбочку хорошие папиросы. — Ну и люби… Значит, мы с тобой так решим: если он будет молчать — и ты молчи. Если же он тебе откроется или хоть намекнет — уговори его явиться к нам, с повинной. Так для всех будет лучше. — Он протянул девушке руку. — А я, со своей стороны, тебе обещаю: что смогу сделать для него, то сделаю. Верю, что с такой женой он по плохой дорожке не пойдет… Может, и удастся нам всем вместе хоть за уши вытащить твоего дурака…

В эти дни работники милиции часто навещали цех. Поэтому никто не удивился, когда в пролете между станками появилась подтянутая фигура начальника райотдела.

Бурунцу захотелось посмотреть на людей, о которых рассказывала Лилик.

Девушка снимала со станка продукцию. Сначала даже и не взглянула на работников милиции. Потом, случайно встретившись с Бурунцем глазами, равнодушно отвернулась — будто никакого знакомства нет и не было. «Молодец», — подумал Бурунц и тоже отвернулся в сторону.

Где-то тут, за углом, по его расчету, должен быть станок Хорена… Вот это, наверное, и есть Хорен…

Он увидел тонкого, как карандаш, парня в синей спецовке. Длинная шея, неспокойные глаза… Вот ты какой, Хорен! Усики отпустил-это для солидности… Ну, что мечешься? Испугался, что милиция пришла? Каждую секунду ждешь опасности?

Долго задерживаться тут было нельзя. Бурунц пошел дальше-к станку, за которым работал Товмас.

…Ну, этого голой рукой не возьмешь. Низенький, с плоским затылком. Крепыш, чувствуется сила. Руки крупные, тяжелые. Лет под сорок, а может, и побольше. Голова — почти без шеи — смешно, хоть и ловко, поворачивается на жирных плечах.

— Что, товарищ начальник, еще не нашли? — сочувственно улыбается Товмас.

— Как найдем, тебе первому сообщим, — с такой же улыбкой отзывается Бурунц, проходя мимо.

У дверей работает дядя Гриша — старейший ткач цеха. О нем много и часто пишут в газетах

— Надо, надо постараться, товарищ начальник! — строго приказывает старик. — Должны вы найти… Пятно на всем цехе…

— Приложим силы, — обещает Бурунц.

— Только одно проясните… — Старый ткач удерживает его за локоть и понижает голос: — Наши цеховые причастны кто-нибудь или нет?

Бурунц отвечает ласково и громко, ничуть не таясь:

— Что вы, дедушка! Наезжая шайка…

А ночью Бурунц пришел сюда уже с более серьезным делом. К наружной стене цеха шофер милиции подогнал грузовик. Сторожа, как и в ту ночь, сидят возле проходной под фонарем и развлекаются разговорами. Инженер Ерванд Кюрегян заперся вместе с Бурунцем в цехе. А на улице, на платформе грузовика, подогнанного вплотную к стене, стоит старший оперуполномоченный районного отдела милиции капитан Вартанов. Он слышит стук в маленьком оконце над своей головой. Затем видит, что из оконца высовывается кипа шелка. Осторожно принимает одну кипу, другую, третью… Выходит, что прав товарищ Бурунц. Именно так и совершена покража!

В цехе хлопочут Кюрегян и Бурунц. Вытащили из угла две длинные палки-рогатки, с помощью которых уборщицы в сильную жару открывали фрамуги в застекленной крыше. Оказывается, подняв этими палками рулон шелка, свободно можно просунуть его в маленькое оконце. Только нужны соединенные усилия двух людей…

— Теперь ясно? — спрашивает Бурунц, ставя палку в угол. — Накануне кражи двое остались на ночь в цехе.

Их не заметили и заперли. Они прятались под станками, А утром незаметно смешались с другими рабочими.

— Кто же это? Кто? — гневно допытывается Ерванд Кюрегян. — Вам известны эти люди?

Бурунц нехотя признается:

— Подозреваем…

— Так чего же вы ждете? — наскакивает Кюрегян.-^ Время идет. Возьмите их, допросите! Еще удерут…

Начальник милиции снисходительно вздыхает:

— Вот легкая была бы наша работа, если бы все сводилось к тому, чтобы схватить преступника. А вдруг упрется преступник? Или признается насчет своего участия, а об остальных скажет: ничего не знаю. А где похищенное добро — тоже, скажет; неизвестно. Нам ведь не только нужіно жуликов поймать, мы хотим и пропажу вернуть! — И охлаждает инженера: — Пожалуйста, вы уж своим делом занимайтесь, а следствие предоставьте нам. И попрошу, чтобы никто про наши сегодняшние ночные похождения ничего не узнал.

Они прощаются. Оказывается, сторожа, хоть и прислушивались и поглядывали в сторону цеха из проходной, ничего подозрительного не увидели и не услышали.

— Да, — вспоминает Бурунц, пожимая руку начальнику цеха, — если в ближайшие дни, как я предполагаю, кто-нибудь из работников попросит у вас отпуск, вы, пожалуйста, не отказывайте, но тут же дайте мне знать

На другой день Кюрегян сообщил, что у него есть новости. В очередной отпуск попросился рабочий Товмас Торосян. Просьба удовлетворена, потому что у него бесплатная путевка на Черноморское побережье. Спустя полчаса пришел молодой ткач Хорен. Этому нужно отлучиться на недельку. В связи с женитьбой он хочет купить кое-что в Ереване.

— Пусть едет, — посоветовал Бурунц. — А кого берет в жены, неизвестно?

Кюрегян заворчал, что у него достаточно служебных обязанностей. Он не сваха* чтобы знать, кто на ком же* нится.

— Правильно, — согласился Бурунц и хотел было положить трубку.

Но Ерванд Кюрегян крикнул:

Я спрашивал!.. Есть у нас в цехе такая работай-ца — Лилик Хачатрян. Они давно дружат. Вот надо бы вам поинтересоваться — возможно, она тоже связана с преступниками.

Бурунц поблагодарил за совет и обещал, что поинтересуется.

Попозже ему удалось связаться с Лилик.

— Едет, — подтвердила девушка. — Вчера приходил ко мне мириться. «Что, — спрашивает, — тебе привезти из Еревана? Дорого, дешево — об этом не думай!» — «Видать, — говорю, — ты разбогател…» В глаза его засматриваю и выпытываю: «А больше ничего не хочешь мне сказать?» Он неправильно понял. «Не торопись, — говорит, — вот вернусь и такое тебе скажу, что после этого всегда будем вместе». Не открывается он мне, товарищ начальник!

В Ереване соображения Степана Бурунца были тщательно рассмотрены. Эксперты согласились, что ограбление фабрики в поселке «Ахтанак» и похищение с другой фабрики тысячи метров шелка — дело рук одной шайки. А раз так, значит, Товмас Торосян и Хорен — только соучастники преступления. Главные же лица, организаторы, прячутся за их спинами. Майору Бурунцу и старшему оперуполномоченному капитану Вартанову было разрешено выехать в Ереван и там вместе с работниками городского уголовного розыска завершить операцию. Основная цель — выявить всех участников шайки, вернуть государству похищенное имущество.

Видимо, чтобы не возбуждать подозрений, Хорен отправился в Ереван на автобусе, а Товмас Торосян — поездом. Должно было создаться впечатление, что они не связаны друг с другом.

Хорен поселился у своей тетки, на окраине города. Товмас всегда останавливался у родственников, живущих возле колхозного базара. Оба держались осторожно и первое время уклонялись от встреч.

Для чего они приехали? Повидаться с главарями шайки? Принять участие в реализации награбленного? Получить свою долю прибыли? Все это пока было неясно.

Сотрудники угрозыска взяли под наблюдение оба дома, где поселились преступники.

Весь первый день Хорен никуда не выходил. Было только отмечено, что он проявлял беспокойство — часто выскакивал на веранду и глядел на дорогу.

Зато Товмас сразу, как только приехал, отправился по делам. На городской станции, в кассе предварительной продажи, он, предъявив санаторную путевку, получил без очереди железнодорожный билет.

На базаре он встретился со слепым человеком в картузе и темных очках. Человек этот шел, постукивая палочкой, Товмас толкнул его, извинился. А через несколько минут они уже сидели за столиком в шашлычной, ели люля-кебаб, запивали вином. Разговор у них пошел веселый. К сожалению, сотрудник угрозыска, устроившийся за соседним столиком, не смог извлечь почти ничего ценного. Говорилось то, что обычно говорят друг другу пьянеющие люди: «Я такой, что для хорошего человека ничего не пожалею!» — «Неважно, что нет глаз, была бы голова!» — «Я человек, ты человек, я должен жить, но и ты должен жить!» — «Вот ты меня еще изучишь и, уверяю, полюбишь больше, чем родного отца!» Тосты провозглашались за удачу, за широкую душу и большое сердце, а также за приятное знакомство и хорошее впечатление. Долго спорили, кто будет платить. Слепой величественно швырнул на клеенку сторублевую бумажку, но потом долго и придирчиво перебирал пальцами сдачу.

На другое утро тоскующий на веранде Хорен дождался нужной вести. Почтальон принес ему телеграмму, и он побежал на базар. Тут он разыскал Товмаса.

Очевидно, преступники уже успокоились и не опасались, что за ними могут следить. Они не стали изображать «случайную встречу». Товмас, не здороваясь, очень коротко, сухо и деловито объяснил обстановку. Пошли в шашлычную. Слепой был уже там и ждал их. Опять пили вино, но на этот раз без тостов. Каждый из своей бутылки. Каждый сам себе наливал и сам за себя платил. Товмас снял пиджак и развесил его на спинке стула. Раза два он поднимался и уходил — купил на базаре травок, принес их и ел, предварительно смяв в горсти. Потом купил сыру. Когда он ушел в третий раз, сотрудник угрозыска по небрежности упустил его из виду. Теперь Товмаса не было довольно долго. Принес он с собой авоську, чем-то туго набитую, и молча передал ее слепому. После этого пиршество быстро закончилось. Первым ушел Товмас, накинув пиджак на плечи. Приказал Хорену:

— Вечером, значит, возле университета…

Хорен отправился со слепым. По дороге они несколько раз останавливались. Подняв палку, слепой указывал на окна многоэтажных домов и что-то кратко произносил, а Хорен кивал: все, мол, понятно.

Потом они вошли в подъезд жилого здания из розового туфа на одной из центральных улиц. Поднялись по мраморной лестнице на третий этаж. Наблюдение установило, что слепой позвонил в дверь квартиры инженера Алояна.

Минут через двадцать они вышли из подъезда. Авоська была пуста, и теперь ее нес Хорен. Не прощаясь, разошлись в разные стороны. Хорен направился домой.

— Как вы все это понимаете? — спросил Бурунц, выслушав сообщение сотрудника.

— Понимаю так, товарищ майор: слепой — это спекулянт. Он действительно плохо видит, но не так уж слеп, как представляется. Кстати, он давно у нас на примете. Перекупает и разносит по домам вещи, которые могут иметь спрос. Товмас, когда в третий раз отлучился, принес в авоське сколько-то метров похищенного у вас на фабрике шелка. Делаю из этого два вывода. Первое: место, где в настоящее время хранится награбленный шелк, находится поблизости от базара…

Бурунц перебил его:

— Близко от базара поселился у своей родни сам Товмас. Не в этот ли дом переправлен шелк после похищения?

— Может, и так, товарищ майор… Надо проверить… Второй вывод: преступники решили реализовать награбленный товар по частям, через посредство спекулянтов. Еще есть третий вывод, но он очень предположительный: возможно, реализацией товара займется и Хорен, поскольку спекулянт указывал ему на дома, где живуг клиенты.

— Для чего они вместе зашли на квартиру к инженеру?

— Предполагаю, товарищ майор, что продали жене инженера материю, находившуюся в авоське. После чего Хорен получил деньги. Вечером, при встрече возле университета, он передаст деньги Товмасу или кому-то еще — может, главному, который туда придет.

Бурунц решил:

— Вечером к университету пойду я…

Но до вечера оставалось еще много времени. Надо было съездить на завод, где работал Алоян, и более точно выяснить, зачем спекулянт приводил Хорена в дом инженера.

В заводском комитете инженеру дали самую лучшую характеристику. Прекрасный, энергичный работник, честнейший человек, член- партбюро. Бурунц решил, что с таким человеком можно повести разговор начистоту.

Они встретились в литейном цехе. Алоян, в длинной синей блузе, шагал через кучи алебастра и извести за огромным ковшом подъемного крана. Цех реконструировали. Прислоненные к стенам, стояли свежевыстроганные оконные переплеты. Инженер с удивлением посмотрел на посетителя и движением руки пригласил его в застекленную конторку. Как раз в это время гудок возвестил обеденный перерыв.

Спокойно выслушав Бурунца, инженер снял телефонную трубку.

— Амалия? Я сейчас приеду домой с одним товарищем. Пожалуйста, никуда не уходи.

Квартира была новенькая. В больших окнах сияло солнце. Паркетный пол сверкал вощеной желтизной. А хозяйка была под стать квартире. Молодая женщина в желтом с черными цветами платье открыла дверь:

— Люблю гостей, особенно неурочных, неизвестных…

Но как только Алоян назвал должность Бурунца, она присмирела. Вопросительно посмотрела на мужа, перевела взгляд на гостя…

— Ты неправильно перешел улицу? Выпрыгнул из трамвая? Штраф с тебя — десять рублей?

Инженер Алоян хорошо знал характер своей жены. Недовольно поморщился:

— Амалия, отнесись со всей серьезностью… Товарищ из милиции — именно к тебе.

Молодая женщина шутливо вскинула вверх руки:

— Клянусь, никого не убила, никого не ограбила, товарищ начальник! Из трамваев не прыгала…

— Не угадываете. — Бурунц терпеливо и чуть смущенно улыбался. — Вот вы так весело настроились… Не знаю теперь, как к вам подступиться, чтобы попросить помощи…

— У меня? — Женщина округлила веселые черные глаза. — У меня помощи? Честное слово, я в восторге от вежливости нашей милиции.

Она сбросила со стола книги. Бурунц успел заметить английский журнал и кипу исписанных листков. Пока ехали с завода, Алоян рассказал, что его жена работает дома — переводит научно-технические статьи, напечатанные в иностранных журналах. Прежде работала инженером на заводе, а теперь двое детей приковывают ее к дому.

— Пожалуйста, садитесь!

В ту же секунду перед Бурунцем появилась чашечка черного кофе и тарелка с какой-то едой. Алоян резал ножом мясо:

— У Нас каждый должен что-нибудь съесть.

Бурунц неловко клюнул вилкой в донышко своей тарелки.

— Мне ли учить вас сознательности? — тихонько спросил он и посмотрел на Амалию. — Вот к вам сегодня утром приходил слепой спекулянт… Зачем приходил?

Женщина выдержала и отразила его пытливый взгляд.

— Какой же это спекулянт? — Она облизала полные губы кончиком языка. — Минае… — пояснила мужу. Снова повернулась к Бурунцу: — Я давно этого человека знаю. Он получает посылки от родственников из-за границы и разносит кое-что по домам. Инвалид… Берет недорого… Сегодня он был, правильно. Принес два отреза бразильского шелка. И я взяла оба — один для себя, другой для сестры.

— Бразильский шелк… — Бурунц невозмутимо глотнул кофе. — Вы такие люди, что с вами хитрить не приходится. С этим шелком не просто, целая история… Вы позволите мне посмотреть?

Женщина легко вскочила и шагнула в другую комнату. Тут же вернулась, держа в руках отрез. Она была встревожена, но улыбалась по-прежнему.

— В жизни еще не имела дела с милицией…

Двумя пальцами Бурунц ухватил тоненький край материала и покрутил головой.

Амалия лукаво уставилась на него:

— Прелесть, правда? Хотите, достану для вашей жены?

— Товар хорош, — признал Бурунц.

— Бразильский! — Амалия подмигнула мужу. — Вот никогда мне больше не говори, что я деньги швыряю! Уж если милиция одобряет, значит, вещь стоящая.

Бурунц достал из кармана образец — узенькую полоску шелка, которую захватил с собой, отправляясь в Ереван. Положил полоску на отрез и легонько прихлопнул ладонью:

— Этот бразильский шелк сделан в том районе, где я живу и работаю, на нашей шелкоткацкой фабрике…

По глазам женщины можно было понять все, что с ней сейчас происходит. Сначала в глубине этих глаз мелькнуло недоверие, потом засветилась досада, а в конце концов заплясали веселые огоньки. Бурунц думал, что она рассердится, — она засмеялась:

— Ну, можно ли найти большую дуреху, чем баба, влюбленная в тряпки! Мой муж правильно говорит, что я швыряю деньги на ерунду.

— Пройдоха твой Минае, — спокойно заметил муж.

— А вот я его сейчас изругаю! — Амалия беззлобно потянулась к телефону.

Бурунц остановил ее:

— Не стоит ругать. Наоборот, попрошу вас позвонить ему и еще попросить бразильского шелка — хоть один отрез для какой-нибудь вашей знакомой.

— Он сказал, что может достать сколько угодно… — Женщина колебалась. — Но зачем это?

Бурунц сожалительно почмокал языком:

— Как бы я был вам благодарен, если б вы согласились ни о чем не спрашивать! То, что я мог сказать, уже сказал. Пожалуйста, просто поверьте мне, что это очень нужно.

— Хорошо!

Женщина подошла к телефону и энергично набрала номер.

— Прошу Минаса… Минае, дорогой мой, здравствуйте! Ваша знакомая Алоян… Вы знаете, я очень довольна… Просто прелесть! Нельзя ли еще устроить для одной моей подруги?… Нет-нет, обязательно тот же самый — бразильский! — Произнеся это слово, она сделала такую гримасу, что даже ее спокойный муж рассмеялся. — Можно? Минае, вы просто золотой человек! Когда? — Она вопросительно взглянула на Бурунца.

— Завтра, — шепнул он.

— Ну, скажем, завтра, в любое время… Жду!

Бросила трубку и тщеславно поинтересовалась:

— Хорошо я с ним говорила?

— Примерно так, как нужно, — скупо одобрил Бурунц, — только слишком нажали на слово «бразильский»…

Женщина недовольно поморщилась:

— А теперь как быть, если он принесет шелк?

— Не принесет — мы его перехватим. — Бурунц усмехнулся. — Но на всякий случай вот вам мой телефон. Как что неожиданное — звоните…

Прощаясь, он спросил:

— Не знаю, должен ли я предупреждать, чтобы все у нас обошлось без огласки?

Муж успокоительно кивнул.

Жена сказала:

— Не трудитесь. Мы сами с усами, товарищ начальник!

А вечером Дуся помешала Бурунцу увидеть человека, который должен был прийти на свидание с Товмасом и Хореном. Мало того, произнеся громко имя начальника районного отдела милиции, она спугнула преступников. На лекцию Норайр в этот вечер не попал — и тоже из-за Дуси.

Мужчины дружно ругали ее до тех пор, пока обиженная Дуся не ушла к подруге.

А они отправились в общежитие к Норайру. И до полуночи Бурунц слушал непонятно-восторженные восклицания Норайра по поводу каких-то мю-мезонов, объяснения насчет цепной реакции, совсем сбившие его с толку и окончательно запутавшие. Потом он долго рассматривал зачетную книжку Норайра и придирался к каждой четверке:

— Неужели не мог на «отлично» сдать? Занимаешься мало… Все со своей Дусей… — И, хитро прищурившись, Бурунц спросил для проверки то единственное, что запомнил из физики со школьных времен: — А ну, с какой скоростью распространяется звук в воздухе?

Ошарашенный неожиданным вопросом, Норайр заморгал глазами. Но, увидев насторожившееся и отчужденное лицо Бурунца, с испугом выпалил:

— Триста тридцать один с половиной метров в секунду при нуле градусов!

— Знаешь, — снисходительно признал Бурунц.

После чего довольный ушел из общежития.

За квартирой слепого установили самое тщательное наблюдение. План был простой. Спекулянт пойдет куда-то за шелком. Надо проследить и установить, в каком доме он возьмет товар. Тогда можно будет обнаружить, кто хранит награбленное имущество, и затем уже арестовать преступников.

Решили также, что Бурунц не должен принимать непосредственного участия в наблюдении. Вероятно, преступники и так встревожились, когда вчера вечером узнали, что Бурунц находится в Ереване. И теперь все дело может провалиться, если кто-нибудь из них увидит начальника райотдела милиции возле своего дома.

Бурунц сидел в одном из кабинетов республиканского управления и ждал известий. Первым позвонил сотрудник, наблюдавший за домом Хорена. Оказывается, еще вчера перед вечером Хорен уходил куда-то, а сегодня с самого утра…

— Постойте! — перебил Бурунц. — Будьте добры, попозже позвоните.

Он ждал более важных донесений. Самое главное было — поскорее узнать, что делает слепой спекулянт.

Агент, следивший за Минасом, не звонил очень долго. Наконец и он дал о себе знать. Сообщение было странное. Слепой вышел из дома поздно. Никуда по дороге не заглядывал, ни с кем не встречался. Пришел на городской бульвар, выпил в киоске воды, теперь сидит на скамеечке и ест мороженое. Сюда же чуть попозже явился Товмас. Устроился в той же аллее, но на другой скамье. Читает газету. Похоже, что у них тут свидание — оба кого-то ждут.

— Следите за ними внимательно! — приказал Бурунц. — Возможно, не они пойдут за шелком, а шелк придет к ним. Не упустите того, кто принесет…

И сразу, как только он дал отбой, раздался новый звонок.

Голос, который прозвучал в трубке, смутил Бурунца — уж очень он был знакомый. Вот только чей — не угадать. Но разговор начинался с какой-то ерунды.

— Алло, алло, — кричала женщина, — это ты, Розочка?

— Какая еще Розочка! — возмутился Бурунц.

— Вот хорошо, Розочка, что я тебя застала, — настаивал женский голос. — Это говорит Амалия… Амалия Алоян.

— Да-да! — Обрадованный Бурунц даже привстал. — Вас слушают. Говорите! Что случилось?

— Розочка, — с нажимом повторила женщина, — то, чем ты интересуешься, уже у меня. Принесли.

— Как? — не понял Бурунц. — Что принесли?

— Ну, бразильский…

— Кто принес? Кто?

— Знаешь, почему-то Минае не смог. Он, кажется, болен. Вместо него пришел молодой человек — тот, что был с Минасом вчера. Симпатичный такой… Сейчас сидит у меня на диване… Но материал тот же самый, бразильский…

Значит, у нее сидит Хорен. Принес шелк. Откуда же он взял? И эта женщина при нем говорит по телефону, Маскируется. Как бы Хорен не заподозрил обмана…

Бурунц молча дышал в трубку и думал.

— Розочка, — встревоженно сказала женщина, — чтэ же мне теперь делать? Ведь ты хотела этот материал. А у меня, знаешь ли, нет сейчас денег…

— Да-да, — пробормотал Бурунц, — одну минутку…

Надо было срочно принимать какое-то решение. Ничего толкового он не мог придумать.

— Розбчка, — взмолилась женщина, — почему ты молчишь? Может быть, ты раздумала?

— Вот что, — медленно проговорил Бурунц:-задержите у себя этого парня сколько можете… Минут хотя бы на десять… Кофе ему дайте! — вспомнил он. — А потом пошлите его к Розочке…

— Послать к тебе, Розочка? — громко переспросила женщина.

— Да-да, ко мне. Розочка живет в студенческом общежитии… — Бурунц назвал номер комнаты Норайра. — А вам спасибо за помощь, — тепло закончил он.

— Что ты, Розочка! — лукаво ответила женщина. — Мы же друзья. И потом, этот шелк замечательно подойдет к твоим черным кудряшкам…

Бурунц смущенно усмехнулся. Кудряшек не было. Черных тем более. Редкие, седеющие, коротко подстриженные волосы — вот что сейчас росло у него на голове. Он тихонько положил трубку.

Машина ждала его у выхода. Он приказал шоферу ехать к дому инженера Алояна. В толпе возле автобусной остановки легко разыскал сотрудника, которому поручено было следить за Хореном, и пригласил его в свою машину.

— Быстро информируйте, — попросил он. — Вы начали по телефону, да я сдуру оборвал вас…

Вчера перед вечером какой-то подросток принес Хорену записку. После этого Хорен вышел из дома. Не заглядывал ни к Товмасу, ни к слепому спекулянту. Тем не менее в руках у него вскоре появилась сумка — видимо, с шелком. Отрез он получил в угловом доме, что стоит возле самого базара. Хорен заходил в квартиру номер три. Кто живет в этой квартире — пока не выяснено. Затем он, забросив сумку к себе домой, направился к университету…

— Дальнейшее мне известно, — вздохнул Бурунц.

— А сегодня утром понес шелк к инженеру Алояну.

— Это тоже знаю. Важно, что открыли место, где он взял материал. Дом у базара… Значит, там у них тайник…

Машина сделала круг и снова подъехала к той же автобусной остановке.

— Следите за Хореном! — приказал Бурунц, высадив сотрудника. — Если направится к университету, оставьте его в покое. А вдруг захочет свернуть на бульвар или куда еще — тогда задержите.

Теперь надо было поскорее разыскать Норайра. По счастью, сегодня с утра он свободен — это еще вчера узнал Бурунц.

Норайр сидел в своей комнате — почему-то на подоконнике- и с увлечением писал карандашом в тетради бесконечные формулы.

Бурунц возмутился:

— Что за место для занятий!

— Двух зайцев тут убиваю, — смущенно объяснил Норайр. — Во-первых, очень светло. Во-вторых, увижу, когда она будет подходить.

— Кто?

— Дуся…

Бурунц стащил его с подоконника:

— Верно люди говорят: куда сердце лежит, туда и око глядит!

Он четко изложил Норайру сущность дела. Нужно разъяснить этому Хорену, что висит он над пропастью. За какое пакостничество взялся — воровать у государства!

— В общем, придет такой с длинной шеей, — давал Бурунц последние наставления. — Вежливо извинись: «Розочка, мол, явится сию минуту, а вы посидите». Поговори с ним, как мужчина с мужчиной. Постарайся убедить, пробрать насквозь, до совести докопаться, если она у него еще есть…

Норайр загорелся.

— А можно дать ему разок по шее? — спросил он с вожделением.

— Еще чего! — Бурунц погрозил кулаком. — Смотри, как бы он тебе не дал! По шее стукнуть — ума не требуется. Ты его так расшевели, чтобы он захотел нам помочь.

Уже в дверях крикнул:

— Во всяком случае, задержишь до моего возвращения!

И побежал к машине.

В прокуратуре он оформил разрешение па обыск в квартире номер три. Позвонил по телефону и попросил подготовить наряд милиции. Затем поехал обратно в общежитие. Шофер медленно вел машину вдоль зеленого бульвара. Товмас и слепой спекулянт все еще сидели на скамьях — заметно нервничали, поглядывая то в один, то в другой конец аллеи.

«Да вот же кого они ждут — Хорена! — сообразил Бурунц. — Они его послали, а теперь нервничают…»

В коридоре у входа в комнату Норайра он остановился. За дверью царило молчание. Бурунц вошел и сразу все понял. Широко расставив ноги, Норайр сидел на стуле посреди комнаты и взглядом, напряженным и устрашающим, гипнотизировал Хорена. А тот, затиснувшись в угол, держался рукой за щеку — багровую, словно обожженную.

Норайр вызывающе объявил:

— Не убедил, но задержал. — И, обернувшись к Хорену, добавил:- Выходи из угла, гад! Вот она, твоя Розочка!

Бурунц неодобрительно поцокал языком. Хорен смотрел на него с ужасом — голова на длинной шее качалась из стороны в сторону, как одуванчик под ветром.

— Бить человека не имеешь права! — сердито сказал Бурунц. — Вот если он принесет жалобу, мы тебя за хулиганство на десять суток…

Норайр искоса взглянул на него — не шутит ли?

И сразу понял-человек рассержен всерьез.

Хорен отрицательно помахал рукой. Жалобу он приносить не намерен. Ни к чему это.

— То-то! — презрительно фыркнул Норайр.

— Теперь помолчи! — приказал Бурунц. — Ты, парень, иди сюда, — подозвал он Хорена. — Хорошенько слушай. Кто украл шелк и каким способом он украден — это мы знаем. Где хранится награбленное и кто главные лица в преступлении-это нам еще неизвестно. Так вот, если хочешь, то можешь нам помочь.

— Почему я должен вам помогать? — невнятно пробормотал Хорен.

Норайр крикнул:

— Он от всего отказывается! Я доказывал, убеждал сначала по-хорошему. Что вы с ним нянчитесь?

— Не тебе бы это говорить, — негромко обронил Бурунц.

Он поднялся и несколько раз прошелся по маленькой комнатке.

— Все хочу понять, — мирно и с грустью произнес он, — за что тебя, Хорен, любит хорошая девушка… Значит, видит в тебе что-то такое, от других скрытое… Есть в тебе хоть что-нибудь или уже ничего не осталось?

Норайр опять вмешался:

— Вы и без него все знаете! Квартира номер три и тому подобное. На кой вам нужны его показания?

Бурунц медленно раскачивался, переступая с ноги на ногу.

— Чистосердечные показания больше нужны ему самому, чем мне. — Посмотрел на часы: — Ладно, парень… Кажется, твое время истекло!

Хорен уже с полминуты шевелил губами, а все не решался заговорить.

— Я не хотел… Не хотел, товарищ Бурунц! — выдавил он с воплем и забился головой о стену. — Меня Товмас… Я проиграл Товмасу пять тысяч!

— Отойди от стены, — хладнокровно приказал Бурунц. — Значит, тебя втянул Товмас?

— Да… Он сказал, что мы хорошо заработаем и никто не узнает…

— Полная, значит, безопасность… Для чего вы приехали в Ереван?

— Товмас сказал — будем сами продавать шелк…

Парень немного подтянулся и только время от времени судорожно всхлипывал.

— Но Товмас сегодня уезжает, — добавил он.

— А продано всего десять или двадцать метров, — подсчитал начальник райотдела. — И он уезжает? А как же остальное?

— Не знаю. Мне не все говорят.

— Почему сегодня к инженеру Алояну шелк понес ты, а не слепой?

— Они прислали мальчишку с запиской, чтобы я пошел. Почему? — Хорен помедлил. — Этот Зуб не любит, чтоб к нему на квартиру ходил слепой. Говорит, что слепой и так на примете у милиции…

— Пожалуй, что и верно. — Бурунц затянулся самокруткой. — А кто такой Зуб?

Хорен долго молчал.

— Я не знаю, — признался он виновато. — Честное слово, не знаю, товарищ Бурунц… Ни имени, ни фамилии… Видел его только один раз.

— Два раза, — уточнил Бурунц, — два. Сначала он приезжал к вам ночью на грузовике, чтобы забрать шелк…

— Да-да, верно! — Хорен торопливо кивнул. — Но нет, ведь тогда мы его не видели. Он только постучал в стенку, и мы стали подавать в окошко рулоны…

— А сегодня утром ты был у него дома?

— Нет, вчера вечером. На двери звонок — если к Зубу, то нужно нажать кнопку два раза… — Хорен приложил руки к груди. — Видите, я ничего от вас не скрываю» товарищ начальник!

Норайр презрительно сплюнул:

— Уже, гадюка, награду просит…

— Шелк хранится у Зуба? — поинтересовался Бурунц.

— Да. Там есть такой диван. Надо поднять сиденье. Я не знаю, много там или нет, но только он достал отрез оттуда.

— Так… Значит, Зуб дал тебе шелк… И что сказал?

— Ничего. То есть он сказал…

— Что именно?

— «Убью».

— Одно только это слово? А за что? Почему такая угроза?

— Не знаю. Это — на испуг. Подержал за рубашку на груди и объявляет: «Убью». Видать, я ему не понравился, товарищ Бурунц…

И снова Норайр не выдержал — хлопнул ладонью по столу:

— Это он себе тоже в заслугу ставит!

— Больше тебе Зуб ничего не говорил?

— Нет. Еще дал паспорт, который он брал у Товмаса…

— Для чего брал? Почему у него оказался чужой паспорт?

Хорен жалобно скривился:

— Клянусь, ничего не знаю, товарищ начальник!

— И ты должен вернуть этот паспорт Товмасу?

— Да… Они ждут меня на бульваре…

Бурунц задумался.

— Ладно, — объявил он наконец, — иди и отдай паспорт.

На этот раз Хорен испугался еще больше.

— Я? — ткнул себя пальцем в грудь. — Вы хотите, чтоб я пошел?

Бурунц кивнул.

— Отдать Товмасу?

— Его паспорт — ему и отдай.

Норайр не мог этого стерпеть:

— Эх, напрасно вы его отпускаете!

Хорен окрысился:

— Товарищ начальник уже объяснил, что не тебе бы говорить! — Он заглянул в глаза Бурунцу. — Вот так просто могу уйти?

— Можешь.

— Шелк оставить?

— Зачем же? Возьми с собой. Скажешь, что Розочка не покупает.

Хорен боязливо поднял авоську:

— А что мне потом будет за мое преступление, товарищ начальник?

— Конечно, под суд пойдешь. — Бурунц осторожно выбирал слова. — Ты это заслужил. На оправдание рассчитывать не приходится — дадут тебе срок. Но если ты рассказал все чистосердечно, а сейчас, когда уйдешь, воздержишься от подлости, то суду будет известно, что ты оказал помощь в разоблачении шайки. Теперь дальше… — Бурунц тронул его за плечо. — Если я хоть что-нибудь понимаю в людях, то одна девица будет тебя ждать…

Хорен тяжело перевел дыхание. Еще раз испытующе взглянул на начальника райотдела.

— Шелк отдам слепому, — размышлял он вслух, — скажу — не взяли, только голову морочили…

Постоял на пороге.

— Спасибо за ваше человеческое отношение, товарищ начальник. Недаром про вас говорят, что вы справедливый. То, как вы насчет меня рассудили, — это все правильно.

И ушел, осторожно притворив дверь.

— Вот и упустили голубчика! — злорадно сказал Норайр. Он был очень недоволен.

— Куда денется? — Бурунц растопырил пальцы. — Он у нас в горсти. А вот зачем Товмас отдавал свой паспорт Зубу — вот ты мне это объясни!

Квартира номер три помещалась на втором этаже. На площадку Бурунц поднялся с двумя милиционерами. Управдом показывал дорогу.

Дверь долго не открывали. Наконец послышались шаги, щелкнул замок, густой мужской голос спросил из темноты:

— Кого надо?

— Наверное, вас, — отозвался Бурунц.

Он вошел в коридор, негромко приказал:

— Свет зажгите.

Управдом уже шарил рукой по стене, разыскивая выключатель. Под потолком засветилась неожиданно яркая лампочка.

Перед Бурунцем стоял спокойный человек средних лет в шелковой пижаме.

— Почему долго не открывали? Ведь два звонка — это к вам?

— Спал, — насмешливо ответил баритон.

Этот голос как-то непонятно тревожил Бурунца, вызывал неясные воспоминания…

Раскрылась дверь в другом конце коридора. Выглянула испуганная женщина:

— Что случилось?

— Милиция, — объяснил Бурунц. — Вы хозяйка квартиры?

— Больше муж… Сейчас он на работе… Но и я тоже, конечно, хозяйка… А что такое?

— Вы наших звонков не слышали? Почему не открывали?

— Если два звонка, то к ним… — Хозяйка указала на мужчину в пижаме. — Нас специально просили на такие звонки не выходить.

— Сдаете комнату этому гражданину?

— Да, временно… Недавно сдали на три месяца…

— Где его комната?

Мужчина в пижаме сделал приглашающий жест.

— Вопросы насчет меня прошу задавать мне, — веско заявил он.

Вошел в комнату, сел на диван и спросил:

— Начальник, а у вас есть право беспокоить людей?

Он поднял над глазами рыжие брови, встряхнул головой, и светлые волосы покорно откинулись назад. Жест этот тоже показался Бурунцу знакомым. Очень хотелось вспомнить, где и когда он видел этого человека.

Комната была маленькая и узкая. Мебель стояла вдоль стен. Милиционеры открыли, осмотрели, потом отодвинули шифоньер, перетащили на другое место стол…

— Могу ли я узнать, начальник, что ищут в моей комнате?

Бурунц неторопливо разъяснил:

— Ищем материал, похищенный с нашей шелкоткацкой фабрики.

Он не спешил с осмотром. Проще всего, конечно, было бы сразу поднять сиденье дивана. Хорен утверждал, что шелк спрятан там. Но нельзя, чтобы Зуб заподозрил Хорена. Дойдет очередь и до дивана.

— Вставай, друг, вставай! — Милиционер подошел к дивану.

Зуб заиграл рыжими бровями.

— Хотелось бы слышать «вы», а не «ты». — Он усмехнулся. — Милиция, будь вежлива со своими клиентами!

Держался он что-то слишком уж уверенно, даже нагло. А вдруг Хорен соврал и никакого шелка здесь нет?

Когда милиционеры поднимали сиденье, Бурунц уловил в глазах преступника выражение мимолетного торжества. И тут же увидел, что под сиденьем пусто.

А все же совсем недавно тут что-то лежало. Дно было покрыто свежей газетой. Ни пылиночки. Под газетным же листом — слой многолетней пыли, скопившейся особенно густо по углам.

Обыск продолжался, но Бурунц уже знал, что найдено ничего не будет. Шелк куда-то перепрятали.

Он вышел в коридор и постучался в дверь к хозяйке. Встревоженная женщина пригласила его в столовую.

— Ваш постоялец ничего не передавал вам на хранение?

— Нет, что вы! — Женщина замотала головой. — У нас не такие отношения…

— Он организатор крупной кражи государственного имущества, — предупредил Бурунц. — Так вот, как бы вам не оказаться случайно замешанной в плохом деле.

Хозяйка твердо встретила его взгляд:

— Ни за что, товарищ майор! Он всего дней пять как к нам въехал. До сих пор не прописанный. Все не дает документов. Говорит, якобы он бухгалтер и где-то работает по соглашению, а сам почти все время дома.

— Сегодня с утра уходил куда-нибудь?

— Сегодня — нет.

— А вчера?

— Да. Купил два больших чемодана, чего-то в них укладывал, потом вышел с ними и влез в такси — я в окно видела…

Бурунц вышел в коридор. Шелк увезен из квартиры — это ясно. Но где теперь его искать?

Милиционеры уже закончили обыск и ждали начальника. Он подозвал одного из них и громко распорядился:

— Будете следить за этим человеком! Оснований для его ареста мы пока не нашли. Но глаз с него не спускать. Куда бы ни пошел — идти за ним!

— Не упущу, товарищ майор!

— Это что же, нянечку ко мне приставляете?

Густой баритон прозвучал насмешливо и опять очень знакомо. Прикрыв на мгновение глаза, Бурунц мысленно старался сквозь наслоения многих лет вызвать в памяти все то, что было связано с этим голосом. И, словно прорвав туманную пелену, ему представилась пустынная ночная дорога, потом машина с бандитами, которую он один задержал на шоссе, — задержал на целых двадцать минут, пока не прибыло подкрепление. И густой баритон вожака шайки и его слова, адресованные Бурунцу: «Дай-ка полюбуюсь… Запомнить хотелось бы…»

Так вот с кем ты сегодня встретился, Степан Бурунц!

— Зуб? — спросил он, наклонив голову.

Рыжие брови снова заиграли.

— Что? Какой зуб? У кого зуб? Против кого зуб?

— А ну, не ломаться! — властно сказал Бурунц. — Предъявите документы.

— Пож-жалуйста…

В паспорте было указано, что выдан он на основании справки об освобождении из места заключения.

— Вышел по амнистии, — скривившись, пояснил Зуб. — Собрался начать трудовую жизнь… Да вот не даете! Опять спихиваете в яму грязи, пошлости и позора!

— За что отбывали?

— По причине ревности, начальник. Один муж приревновал меня к своей супруге — вот и загнал за решетку…

— Врете! — Бурунц жестко усмехнулся. — Врете все время. Не муж, а я вас загнал! И второй раз не уйдешь от меня!

Он хлопнул дверью и зашагал через две ступеньки к машине.

Старший оперуполномоченный Вартанов считал, что Товмаса нельзя отпускать в Сочи. И на вокзал незачем соваться. Подумаешь, невидаль, Товмас уезжает! Взять его дома, и все. И Хорена взять. Арестовать всю шайку, а уже потом, во время следствия, выяснить, где они прячут шелк…

— Нет, все же поедем на вокзал, — не согласился Бурунц. — Вот я уверен, что там весь узел распутается.

Они сидели в привокзальном ресторане. Вартанов первый увидел Товмаса и с усмешкой указал на него начальнику. У Товмаса в руках был один маленький рюкзак. Рушилась надежда на то, что преступник появится на вокзале с чемоданами, наполненными шелком.

— Ну? — терпеливо спросил Вартанов.

Бурунц чувствовал себя сконфуженным.

— Все-таки, кто объяснил бы мне, — твердил он, — зачем Зубу понадобился паспорт Товмаса?

Когда до отхода поезда осталось совсем немного времени, Бурунц поднялся.

— Видать, ты прав, — виновато обратился он к Вартанову. — Ну что ж, и сейчас не поздно снять Товмаса с поезда…

Они пошли на перрон. Но Товмас вдруг сам выбежал из вагона. Он пробивался сквозь толпу, выставив вперед плечо. Сотрудники угрозыска неотступно следовали за ним. Товмас ничего не замечал.

— Путает он нас, что ли? — гадал Вартанов, стараясь держаться подальше, чтобы не попасть преступ

нику на глаза. — Может, что-нибудь заподозрил…

Скрыться хочет…

Бурунц молчал. Только бормотал: «Извините, виноват!» — когда наталкивался на бегущих по перрону людей.

На минуту они потеряли Товмаса из виду, но снова настигли его возле камеры хранения ручного багажа. Товмас уже спешил обратно к поезду. Но теперь у него были два огромных чемодана, взятых из камеры.

— Носильщик! — кричал он.

— Вот тебе и объяснение насчет паспорта! — Бурунц хлопнул себя по колену. — Вчера Зуб сдал эти чемоданы на хранение на Товмасово имя!

Он шагнул к преступнику:

— Столько у тебя здесь знакомых… Мы, например… Неужели не обойдешься без носильщика?

Товмас остановился. По лицу его прошла судорога. Короткая шея еще больше вжалась в плечи.

— Товарищ начальник… — обалдело выдавил он. — Здравствуйте. Вы тоже едете? А я на Черное море, по путевке…

Бурунц сказал Вартанову:

— Решили, значит, все рулоны увезти в другой город… Я и то удивлялся, как это они не боятся сбывать по частям, через спекулянтов. А это, оказывается, лишь небольшое количество продано. Деньги, наверное, вот как были нужны!

Товмас пугливо озирался. К ним приближались сотрудники угрозыска.

— Вы насчет чего, товарищ начальник? Все этот шелк ищете?…

— А как же! — Бурунц кивнул. — Ведь я обещал, что тебе первому скажу, когда найдем. Вот тебе первому и говорю: нашли!

Поезд дернулся, загрохотал, затем плавно двинулся, — убыстряя ход. Товмас провожал его тоскливым взглядом.

Один из подошедших сотрудников хотел отобрать чемоданы.

Бурунц остановил его:

— Не надо. Пусть сам тащит.

И они пошли по перрону к выходу в город.

6. На дороге

Норайр устал. С утра его таскают по всему райцентру. Он должен посмотреть, как разросся поселок рабочих шелкоткацкой фабрики. Надо заглянуть в новое здание районного театра. А в другом конце, километров пять отсюда, недавно построен стадион — это тоже нельзя пропустить.

Бурунц показывает район, как хозяин. Норайр смотрит, как вежливый гость. Шутка ли, сколько лет он здесь не был! Такие перемены…

Дуся часто напоминает ему: «Веди себя солиднее, ты уже не мальчишка!» И вот, вместо того чтобы подскочить к турнику и сделать «солнце» по старой привычке, он снисходительно одобряет:

— Неплохо, знаешь ли… стадион приличный… Театр тоже — не уступит хорошему городскому…

Нельзя забывать: в кармане кремового пиджака из чесучи лежат бумаги, удостоверяющие, что он теперь сотрудник крупного научного учреждения. Позади трудные занятия в университете, изнурительные экзамены, двухлетняя напряженная жизнь в Москве. А через месяц- интереснейшая работа на постоянно действующей высокогорной станции по изучению космических лучей.

Вчера, когда к дому Бурунца подкатила серая запыленная «Победа» и прозвучали требовательные гудки, хозяева и подумать не могли, кто к ним приехал! Бурунц смотрел сквозь стекла машины и все не верил, что за рулем сидит Норайр, а на заднем сиденье устроилась Дуся с двухлетней Маринкой.

Первое, что увидел Бурунц в Норайре, — это то, что мальчишки больше нет. Перед ним стоял рослый, сильный, молодой мужчина с едва заметной склонностью к полноте и счастливо, открывая всю душу, улыбался.

Первое, что увидел Норайр в Бурунце, — было то, что Бурунц постарел. Нет, конечно, до настоящей старости было еще далеко. Но черных волос уже совсем не осталось, глаза запали и губы утратили твердость очертаний.

— Долго же мы не виделись, — сказал Норайр.

— Да, — Бурунц горделиво улыбался, — ты ведь еще не знаешь самого главного моего успеха в жизни…

Он указал на мальчугана в матросском костюме, стоящего у забора и деловито жующего бумажку от мороженого. Мороженое мальчишка на всякий случай поскорее съел, когда увидел, как много новых людей приехало к ним в дом. На бумажку вряд ли кто позарится, ее можно долизать не торопясь…

Бурунц охватил широкой ладонью курчавую голову ребенка и повел к машине.

— Сын, — с деланной небрежностью представил он. — Наследник. Арам. Парню три года.

Всем близким было известно, что Бурунцу и его жене насчет детей не везет. Аспрам всех врачей в Ереване обегала. И все напрасно. А что за семья без детей? Бурунц не раз с горечью говорил друзьям: «Бездетный умрет- и собака не взвоет».

Они. уже перестали надеяться.

Когда Аспрам забеременела, Бурунц, готовя себя к худшему, заранее смирялся перед судьбой: «Дочка — тоже хорошо. Надо для дочки подарки закупать».

— А может, сын? — возражали близкие.

Он вздыхал:

— В один раз две радости не бывает…

Но родился Арамчик, Арамик, Арик — как только не называл его отец в первые дни! Если дома никого не было, наклонялся к люльке и звал:

— Сын! Арам Бурунц!

За эти годы Аспрам ничуть не постарела. У нее были те же черные волосы, белое лицо и большие глаза, что и раньше. Только немного располнела. Она была довольна жизнью — хороший муж, весь в нее сын, большой дом, где она хозяйничает. Да и в городке Аспрам не последний человек — как-никак, жена начальника милиции.

Переехав в райцентр, она немного заважничала…

Аспрам вырвала ребенка из рук Бурунца.

— Ах, горе ты мое, несчастье ты мамино! — звучно говорила она, адресуясь к Дусе и Норайру и в то же время ловко вытирая пальцами измазанную мордочку малыша. — Опозорил родителей, грязнуля какой! Никогда этого с нами не бывало, чтобы в таком виде… Соседи говорят: «У вас прямо не ребенок, а кусок мыла». И вот тебе на! Гости приехали, что о матери подумают? То мороженое, — она весело и победно поглядывала на Дусю, — то пирожное, то мармелады, то шоколады…

Бесхитростный Бурунц разоблачил ее:

— Ну, шоколадов он у нас, положим, не так уж много видит…

— Чудесный мальчик! — похвалила Дуся. — Прелесть! Волосы мамины, лоб папочкин^- справедливо поделила она.

Бурунц сурово сказал:

— Парень как парень. Не хуже других.

— У вас жених, у нас невеста! — Дуся стояла посреди двора на высоких тоненьких каблучках и держала за руку дочку. — Иди, Маринка, познакомься с мальчиком.

Девочка, вся увитая ленточками, сделала два шага. Арамику она понравилась. Он потрогал красный бант на ее голове и. в знак сердечного расположения протянул ей облизанную сладкую бумажку. Маринка цепкой ручкой схватила ее. Но тут на детей набросились матери и быстро навели порядок.

— Твоя машина? — спросил Бурунц. — Сейчас, знаешь, такие не в моде, «Волга» пошла в ход.

— Откуда мне! — Норайр поднял плечи. — Нам еще и до «Победы» не дотянуться. — Он сощурился. — А впрочем, в будущем году на своей приеду. Записался в очередь на «Москвича». А пока что друг мой дал — на одну поездку. И представляешь, чуть было я не испортил машину- вот перед самым поворотом в ваш райцентр. Там у вас такая глина и размыто, кроме всего прочего.

— Трудный участок. — Бурунц поморщился. — Ремонтировать будем. Но там же у нас знаки выставлены, чтобы на небольшой скорости…

Машина была вся загружена какими-то чемоданами, свертками, ящичками. Норайр объяснил:

— От тебя в Доврикенд поеду, к матери. Погостим у нее дня два. Вот Дуся набрала подарков. Братья, сестры — каждому нужно что-нибудь привезти.

В доме Норайр разложил подарки. Бурунцу досталась белая электрическая бритва, и он, довольный, тут же подсел к зеркалу и начал водить железным концом по лицу, внимательно прислушиваясь к мягкому жужжанию мотора.

Дуся кинула на плечи Аспрам какую-то прозрачную материю. Измышлялся фасон будущей кофточки.

— Новинка. Из стекла. — Дуся отступала на шаг, задумчиво трясла светлой головой, морщила вздернутый нос и что-то соображала. — Складочку тут, карманчик справа…

Завтракали на веранде, накрыв просторный стол белой скатертью. Детей посадили рядом. Толстый Арам-чик нахально таскал с Маринкиной тарелки кишмиш и орехи. Мать время от времени хлопала его по рукам.

— Мне, знаете, было очень трудно, — рассказывала Дуся — Вы даже всего не представляете! После института хотелось работать, а не пришлось — на руках ребенок. Пишу в анкете-врач. А какой я врач? Жили в Москве с Маринкой в общежитии. Норик весь день занят — то в библиотеке, то в университете. Ох, — думаю, — зачем только я замуж вышла!

Норайр огорчился:

— Разве я тебе не помогал?

— Помогал, — засмеялась Дуся, — сколько можно требовать от мужчины…

Норайр повернулся к Бурунцу:

— Когда ее ни спросишь: «Ну, как тебе живется?» — отвечает: «Хорошо!» Первый раз слышу, что ей, оказывается, плохо было!

Дуся потрепала волосы мужа:

— Зато теперь у нас все замечательно устроилось, лучше не надо. Ведь Норик будет полгода на работе и полгода в Ереване. И представляете — меня тоже берут врачом туда! Будем вместе жить в высокогорных условиях.

— Но там же никаких удобств! — ахала Аспрам.

— Что вы! Вплоть до парового отопления в домах, — снисходительно объясняла Дуся. — Зимой лыжи, коньки. Самая здоровая жизнь… — Внезапно спохватывалась: — А как у вас? Что у вас нового?

Но через секунду опять начинала говорить о себе, о Маринке, о Норайре.

В этот день, как и обычно по средам, районный отдел милиции проводил сбор сельских участковых уполномоченных. Начинался сбор с политинформации. Несколько часов отводилось для физкультуры — обязательной для всех сотрудников. Только старичкам, и то по определению врачей, разрешалась облегченная программа. Они могли ограничиться гимнастикой. Все же остальные — и Бурунц строго следил за соблюдением этого правила- должны были показать себя на турнике и кольцах, в стрельбе по цели, в беге с препятствиями.

Кончался такой еженедельный сбор спецзанятиями — разбором наиболее значительных происшествий и инструктированием сельских работников.

После завтрака Бурунц потащил своего гостя на физкультурную площадку, — она была оборудована во дворе милиции. Люди уже отстрелялись, и сейчас площадку готовили для тренировки по бегу с препятствиями.

Бурунц расстегнул ворот гимнастерки.

— Вы с кем в паре побежите, товарищ начальник? — осведомился высоченный костлявый старший лейтенант Кочарян. Он сменил Бурунца на посту сельского участкового уполномоченного в Урулике.

— Не с тобой! — отмахнулся Бурунц. — Пока ты один шаг сделаешь, я три раза должен шагнуть. — Он обвел глазами присутствующих. — Да вот же с кем я побегу — с Норайром! — Хитро прищурился. — Посмотрим, как бегают наши ученые…

Норайр снисходительно улыбнулся. Конечно, это шутка! Но люди, столпившиеся вокруг, смотрели на него с любопытством.

— Я в холодке подожду, — важно известил он Бурунца и пошел под навес.

Начальник райотдела милиции стоял посреди двора, уперев в бока волосатые руки, — загорелый, невысокий, весь подобранный, жилистый, еще очень крепкий человек.

— У физиков, видать, кишка тонка? — поддразнивал он. — Конечно, это тебе не космические лучи ловить.

Вокруг готовно захохотали.

— Не беспокойтесь за физиков, — с достоинством отозвался Норайр. — Например, я, к вашему сведению, каждый день в теннис играю…

— А чего же испугался?

— Я? Ничуть. — Норайр вышел из-под навеса. — Только с чего это вдруг я стану здесь бегать?

— А ты не вдруг! — Бурунц насмешливо покачал седой головой. — Ты подготовься. Месяц или два я могу подождать.

— Ну, как бы я ни бегал, — Норайр подошел еще ближе, — а уж здешнего начальника милиции обгоню.

Бурунц упрямо тряхнул головой:

— Смотри. Чем хвалишься, на том и провалишься!

— Тогда пусть нас выпускают.

— А становись рядом! — приказал Бурунц.

Старший лейтенант Кочарян подал сигнал — взмахнул рукой. Бегуны сорвались с места.

Бурунц напористо топал сапогами. С разгона и как-то очень ловко перемахнул через ров. Норайр потоптался у самого края, прежде чем прыгнул. На ровном месте он все-таки догнал соперника. Впереди были двухметровые щиты — барьеры. Они начали преодолевать их одновременно. Внезапно Норайр услышал легкий треск. Пола его кремового чесучового пиджака зацепилась за что-то. Появилась прореха. «Надо было снять пиджак», — с досадой подумал он. Тем временем Бурунц спрыгнул на землю по другую сторону щита. Норайр махнул следом за ним и опять догнал. Оба пыхтели, сопели, ритмично работали согнутыми локтями. Преодолевая последнее препятствие, Норайр почувствовал, что сейчас обгонит Бурунца. Еще не было выиграно ни одной секунды, ко такая уверенность не могла обмануть. Еще один рывок — и соперник останется позади…

Он взглянул на тяжело дышавшего Бурунца и заставил себя чуть помедлить перед препятствием. Ничтожной доли секунды было достаточно. Буруиц пришел к финишу первым.

Встретили его аплодисментами.

Норайр устало привалился спиной к щиту.

— Проиграл, — развел он руками, — ничего не поделаешь…

— Нет, вы спросите, сколько ему лет и сколько мне! — задорно кричал Бурунц. — Кто из нас двоих моложе?

— Ну ты, во всяком случае, еще не старик, — сказал Норайр.

Потом Бурунц повел его в свой кабинет. Приближалось время, отведенное для приема посетителей. Люди обращались в милицию с самыми неожиданными просьбами.

— К нам человек ни за что не придет, если он счастлив, — сказал Бурунц. — К нам обращаются только в несчастье или когда что-то жмет. Мы видим кухню человеческих отношений.

Пришел старик, пожаловался, что сосед давно уже взял у него в долг двадцать пять рублей — и не отдает. Из-за такой суммы в суд не сунешься. Надо усовестить человека.

Начальник райотдела записал адрес и успокоил старика:

— Поговорю с соседом…

Норайр спросил:

— Неужели такой мелочью будешь заниматься? Пусть сами улаживают свои дела.

— Для старика это не мелочь, — строго возразил Бурунц.

Явился парень — потерял паспорт. Начальник терпеливо растолковал ему, что нужно сделать.

Пришел инвалид. Бурунц поднялся и пододвинул ему стул. В сад к инвалиду повадились мальчишки. Трясут орехи. На костылях за ними не угонишься. Нужно что-то предпринять, дело серьезное.

— Предупредим родителей, — пообещал Бурунц.

Теперь через порог переступила женщина. Она была разгневана: еще не вошла — уже начала кричать.

— Потише, потише, — осаживал ее Бурунц.

Муж уличил ее в неверности и больше с ней жить не хочет. Она уже клялась ему, что ничего такого не повторится. А он не верит и упирается. Что она сделала, подумаешь! Пусть начальник милиции нажмет на мужа. Разве можно рушить семью?

— Это не наше дело, — угрюмо сказал Бурунц.

Женщина опять повысила голос. Она была еще молода и довольно хороша собой, но, видимо, все понятия о виновности и правоте у нее сместились. Норайру показалось удивительным, что она ничуть не стесняется.

— Да, — кричала она, — я же не говорю, что сделала хорошо! А вы, мужчины, как себя ведете? Вы всегда с нами хорошо поступаете?

— Чего ты добиваешься? — Бурунц с открытой неприязнью смотрел на нее. — Может разве милиция приказать твоему мужу, чтобы он жил с тобой?

— А что ж! Конечно, может! — Женщина вскинула голову, расправила плечи. — Должен ведь кто-нибудь за меня заступиться! Вы поговорите с ним и объясните этому дураку, что из-за глупостей семью не губят. Как это можно? Всюду написано, что семьи надо укреплять.

Бурунц поднялся, оперся руками на стол.

— Никакой семьи у вас нету, — раздельно выговорил он. — Были бы хоть дети…

— А может, и будут, товарищ начальник! — вдруг засмеялась женщина.

Она, как только вошла, начала посматривать на Норайра, а теперь без стеснения уставилась на него, призывая включиться в беседу.

— Поговорите с ним, поговорите! — приставала она.

— Поговорю! — сердито объявил Бурунц.

Как только дверь за ней закрылась, он рассвирепел:

— Я ее знаю. И мужа знаю. Скажу, чтоб гнал ее подальше. Какую семью с ней можно составить?

Принял еще двух — трех посетителей и поднялся:

— Давай со мной в поход…

— Куда мы теперь? — поинтересовался Норайр.

— На шелкоткацкую.

К директору шелкоткацкой фабрики у Бурунца было не совсем обычное дело.

В районном центре жил восемнадцатилетний рецидивист Овлик. Несмотря на молодость, он уже отбыл срок в заключении. Судьба у парня была трудная — остался круглым сиротой. Овлика в районе знали- и не верили ему. Бурунц не раз вызывал его в милицию: «Овлик, надо работать! Я два месяца не поработаю — и не смогу прокормить семью. А ты годами не работаешь, не учишься». И вот как-то Овлик отозвался: «Хочу работать — никто не берет!». Он шофер, получил специальность в трудовой колонии. Бурунц проверил: действительно, руководители предприятий опасаются брать на работу рецидивиста. Пошел к директору шелкоткацкой фабрики. А директором уже несколько лет работал старый знакомый — Ерванд Кюрегян. «Возьми, Ерванд, к себе моего Овлика, ведь он шофер». — «Нет, шофером не возьму — не доверю грузы возить. Вот разве к форсунке, кочегаром…» А туда никто не идет — работа трудная и невыгодная. Но Овлик согласился. Вот уже три месяца на этой должности — старается вовсю. Так надо теперь помочь парню…

Ерванд Кюрегян встретил посетителей на пороге кабинета- собрался куда-то уезжать. Бурунц потащил его обратно, усадил за письменный стол, а сам устроился в кресле напротив.

— Ну как, доволен ты моим Овликом?

Кюрегян не понял, наморщил лоб:

— Кем, кем? Овлик — это что такое?… — Потом вспомнил: — Ах, это жулик твой? Да, им у нас очень довольны. Пока что ведет себя прилично и хорошо работает…

Бурунц хлопнул ладонями по коленям.

— Так не томите вы бывшего рецидивиста, сукины дети! — с азартом закричал он. — Помогите оттащить преступника подальше от пропасти!

— Вот он всегда так, — пожаловался Кюрегян. — Только у меня и забот — исправлять рецидивистов. Что я должен сделать?

— Поставь Овлика шофером.

— Ты за него ручаешься?

— Я на него надеюсь, — поправил Бурунц.

— Хорошо. — Кюрегян быстро написал несколько слов, вырвав листок из блокнота. — Шофер твой Овлик!

На другой день Бурунц неутомимо показывал гостю достопримечательности районного центра. Женщины тем временем готовили что-то необыкновенное. Уж тут Дуся постаралась. Все самое трудное взяла на себя, Аспрам приглашалась на кухню только для консультации. Дуся с утра возилась у плиты, словно она была хозяйкой в этом доме. Выспросила, что больше всего любит Бурунц, что любит маленький Арик. И угодила всем. Обед прошел так весело, что даже Аспрам расчувствовалась:

— Вот бы нам всегда сидеть вместе за одним столом…

Ночью перед сном Бурунц предложил Норайру прогуляться. Вышли из дома после двенадцати. Пустынные улицы выглядели совсем иначе, чем днем. При свете солнца тут проезжали тяжело груженные автомашины, милиционер гнал хворостиной кур с дороги. Киоск на углу торговал водой и мороженым. Явственно проступали черты небольшого городка. Зато ночью город прятался. У входа в театр грызлись лохматые собаки. Посреди улицы отдыхал ишак, истомленный дневным зноем. «Все-таки село», — подумал Норайр.

Сначала они шли по длинной центральной улице, покрытой асфальтом. Сторожа у магазинов просыпались и обалдело встряхивались, завидев начальника милиции. Потом Бурунц свернул в проулок. Он иногда подсвечивал электрическим фонариком. Постояли у одноэтажного дома с темными окнами. «Полгода назад тут по ночам тайком самогон гнали», — сказал Бурунц.

Снова вышли на шоссе.

Вспоминали прошлое — как познакомились, как подружились. Кое над чем посмеялись, кое о чем погрустили. С гор веяло снежной прохладой.

Норайр сказал:

— Лишь бы не было войны! Мы с тобой еще и на Марс слетаем.

— Мое дело — земное. — Бурунц попыхивал в темноте самокруткой. — А ты лети, не возражаю. Раз такие спутники в небо запущены, значит, и до Марса недалеко.

Выбирая самые понятные выражения, Норайр стал рассказывать о предстоящих межпланетных путешествиях, об открытиях физиков и о том, что сам он собирается в ближайшее время сделать. Планы у него были большие. Но он сомневался, хватит ли знаний, хватит ли способностей. Работу ему дали почти самостоятельную. А для начала, может, лучше было бы что-нибудь поскромнее? Языками нужно заняться всерьез, следить за отечественными и иностранными теоретическими журналами. Придется вставать пораньше, ложиться попозднее…

— Что сомневаешься? — сказал Бурунц. — Вон сколько ты уже знаешь! И дальше пойдешь.

Он произнес эти слова с уважением и легкой грустью. Ему не пришлось учиться, как Норайру. Другое время было. В тысяча девятьсот тридцатом году попросился на учебу. Объяснили: «Не время, парень, ты коммунист, — надо колхозы строить».

В тридцать третьем тоже было не время — первый канал прокладывали. А затем воевать довелось.

Так и остался Степан Бурунц недоучкой. Многие его товарищи, что вместе с ним жизнь начинали, теперь большими делами ворочают.

Они еще долго ходили по притихшим улицам сонного городка. Теперь уже молча.

Среди ночи Норайр проснулся. Ему послышался рядом чей-то тревожный шепот. Он вскочил. Раскладушка, на которой спал Бурунц, — свое место в спальне он уступил Дусе и Маринке, — была пуста.

Норайр вышел на крыльцо. Во дворе стояли какие-то люди. Бурунц сердито спрашивал:

— Совершенно незнакомый? Хоть из нашего района или чужой?

Сиплый голос виновато отвечал:

— Невозможно было разглядеть, товарищ начальник…

— Случилось что-нибудь? — Норайр подошел ближе.

Ему не ответили.

— Установите на этом месте охрану, — приказал Бурунц. — Никого посторонних не подпускать. Я сейчас приеду.

Люди ушли.

Норайр тронул хозяина за локоть:

— Что такое?

— Ночной патруль, — неохотно объяснил Бурунц.

— Происшествие?

— Человек убитый…

Он вынес на крыльцо одежду. Стараясь не шуметь, натягивал сапоги.

— Я тоже пойду, — сказал Норайр.

Бурунц ввел правило, чтобы офицеры милиции каждую ночь несли дежурство на всех улицах районного центра.

Ночной патруль, вышедший сегодня на обход, обнаружил на шоссе, примерно в полукилометре от последних домов, перевернутую легковую автомашину. Точнее, она лежала в стороне от шоссе, в глиняном размыве. Вероятно, сорвалась с мостика.

Место происшествия осветили электрическими фонариками. Обе дверцы слева были в машине распахнуты. Припав грудью к баранке, головой вниз неподвижно лежал человек.

Начальник патруля взволнованно крикнул:

— Эй, кто-нибудь есть живой?

— Давай посмотрим, — предложил напарник.

Они обошли машину, посветили сзади фонариками. Больше в «Победе» никого не оказалось, Человек, сидевший на месте шофера, был мертв.

Бурунц позвонил в Ереван. Машину «Победа» с таким номером в Ереване уже искали. Вчера вечером она была угнана с одной из центральных улиц. На место происшествия выехали работники республиканского управления милиции.

— Подождем, — сказал Бурунц.

Около восьми часов утра на шоссе показались красные машины. Из Еревана прибыли полковник и другие офицеры милиции, эксперты, врачи.

Потерпевшую аварию «Победу» сначала несколько раз тщательно сфотографировали. Протокол был уже составлен сотрудниками райотдела. Труп осторожно извлекли из кабины и передали работникам судебной медицины. Машину поставили на колеса.

Люди делали свое дело спокойно, быстро, без суеты. Только двое из числа вновь прибывших стояли в сторонке и ни во что не вмешивались.

Когда из машины извлекли труп, полковник подозвал их:

— Можете опознать погибшего?

Оба неловко наклонились, со страхом заглядывая в обезображенное лицо. Один молча кивнул. Другой заторопился:

— Да-да, знаю… Это студент… Я рассказывал — тот, что был с нами…

Их опять отвели в сторону. Они закурили и пошептались друг с другом.

Один был в помятом пиджаке, в грязных, измазанных глиной солдатских башмаках, с испуганным или взволнованным лицом. Второй был одет получше — новый коверкотовый макинтош, но затрепанная черная кепка.

Норайр подошел к Бурунцу:

— Что за люди?

— В пиджаке-это шофер пострадавшей машины, — тихонько сказал Бурунц. — Другой — его приятель или родственник, что-то в этом роде. Еще точно не знаю.

Переходя от группы к группе и прислушиваясь к разговорам, которые вели между собой люди, Норайр составил такую картину.

Примерно в одиннадцать часов вечера в городское управление милиции явился шофер, он назвался Вруйром Тиграняном. С ним пришел родственник Петрос. Шофер заявил, что утром он прибыл в Ереван на «Победе» из дальнего района. В этом районе серьезно заболел один командировочный товарищ. Шоферу было поручено доставить больного в столицу республики, Выделили сопровождающего — студента медицинского института Акопова, который проводил летние каникулы у родственников. Больного благополучно доставили до места и сдали в клинику. Возвращаться домой решили на другой день — хотелось сделать кое-какие покупки. Шофер повел студента на квартиру к родственнику — вот этому самому Петросу. Машину поставили перед домом. Дело происходило в центре, неподалеку от театра оперы и балета. Посидели, выпили, окончательно решили, что в таком виде в дорогу пускаться не следует. Когда пробило десять часов, студент захотел повидаться с одной своей знакомой и ушел. Оставшимся такой внезапный уход показался странным. Вскоре шофер выглянул из окна — машины нет. Его словно по голове ударили: угнана «Победа»!

В милиции оба заявили, что подозревают студента. Мало ли что взбредет на ум пьяному? Сел в машину и поехал. «Как бы чего плохого не вышло», — повторял шофер.

Теперь возникал вопрос: на что мог рассчитывать студент, уводя машину? Его адрес, его семья и местожительство- все было известно. Неужели так просто, спьяну, нахулиганил? А может быть, кто-то насильно увез его с собой? Возможно, он сопротивлялся, и в результате этого произошла катастрофа?

К полковнику подошел врач и доложил: труп освидетельствован. Никаких ран, кроме ушибов, не обнаружено. Студент определенно погиб во время катастрофы.

В машине не нашли ничего особенно интересно го. Только сзади, на сиденье, лежала серая фетровая шляпа.

— Чья? — спросил полковник.

Шофер и его родственник переглянулись и, как по команде, отрицательно замотали головами. Эту шляпу они видят в первый раз.

— Видимо, студент все-таки кого-то вез, — негромко сказал Норайр.

Бурунц странно посмотрел на него и неопределенно качнул головой.

Ободренный этим жестом, Норайр подхватил его под руку.

— Пьяного студента затащили в машину… — Норайр говорил рассудительным шепотом, ему уже все было понятно. — Заставили студента ехать. В дороге он немножко протрезвел и задумал оказать сопротивление…

Бурунц сухо отстранился и, ничего не ответив, вернулся на прежнее место. Он стоял сосредоточенный, задумчивый и злой. Норайр знал, что в такие минуты к нему лучше не подступать, и лишь поглядывал на него издали.

— Вот, товарищ Бурунц, — негромко сказал полковник, подходя ближе, — не верится как-то, что здесь простая авария. Много сомнительного…

— В том-то и дело, товарищ полковник! — Бурунц выпрямился. — Нечисто тут. Разрешите поговорить с этими людьми?

— Действуй…

— Гражданин! — Бурунц тронул Петроса за локоть. Спросил мягко и осторожно, но так, что все услышали: — Где, на какой улице стояла машина? На асфальте или на земле?

— Перед моим домом, — охотно заговорил Петрос, — рядом с оперой. Там у нас всюду асфальт, товарищ начальник. Машину мы прижали к тротуару, чтоб не мешала движению…

— Так, так… — Бурунц подозвал шофера: — Заезжала ли машина куда-нибудь еще, кроме больницы и дома Петроса?

— Уже объяснял. — Шофер исподлобья взглянул на начальника районного отдела милиции.-^ Только в эти два места.

Очевидно, тон Бурунца показался ему подозрительным. Он отошел подальше. Все, что он мог сказать, уже записано, запротоколировано. К чему еще эти странные вопросы?

Бурунц подумал и свой третий вопрос задал громко, с той подспудной значительностью, которая всегда заставляет людей насторожиться:

— Шел ли в Ереване сегодня дождь?

Сразу отозвалось несколько голосов: нет, дождя не было…

— Тогда почему у этого человека башмаки в глине? — Бурунц указал на ноги шофера.

И все люди, собравшиеся на шоссе, посмотрели на грубые солдатские ботинки, доверху вымазанные глиной.

Шофер со страхом уставился на Бурунца. Почему-то он все пытался застегнуть пуговицу на своем помятом пиджаке.

— Что-то, майор, ты, видать, нам загадки со смыслом загадываешь! — одобрительно сказал полковник и перевел взгляд с глиняного размыва, откуда только что была вытащена разбитая «Победа», на ноги испуганного шофера.

— По-моему, дело было так, товарищ полковник, — спокойно начал Бурунц. — Лучше меня, конечно, могли бы рассказать эти двое, — он кивнул на шофера и его родственника, — да они молчат. Вот что я думаю, — нахмурил лоб: — если лаборатория изучит разбитую машину, то на баранке не найдут никаких других следов, кроме как от пальцев этого шофера — Вруйра Тиграняна. Потому что я убежден — никто машину не угонял.

Петрос выступил вперед:

— Как же вы так можете… без доказательств! Для чего наводить тень? Это дело ясное!

Шофер остановил его:

— Помолчи…

— Дело, мне думается, произошло таким образом… — Бурунц говорил медленно, словно обдумывал каждое слово. — Приехали в Ереван, выполнили возложенное на них поручение, затем посидели у Петроса и крепко выпили. Студент никуда не уходил, а просто все они порешили ехать домой. И выехали вечером. Пьяный шофер сел за руль. С ним рядом устроился студент. И этот Петрос был с ними, он сидел сзади…

— Неправда! — опять крикнул родственник.

— Петрос был с ними, — непреклонно повторил Бурунц. — Серая шляпа, что нашли в машине, — ведь это его шляпа. Потому он сейчас в кепке. При таком видном макинтоше — такая кепчонка! Впрочем, любая экспертиза очень легко установит, кому принадлежит эта шляпа.

Он помолчал — не будет ли возражений. Петрос стоял, опустив глаза.

— Ехали пьяные. Долго ли до беды? И вот на этом трудном участке, на большой, видать, скорости, машина перевернулась. Эти двое выпрыгнули. Студента сразу насмерть. Сначала они не знали, что предпринять. Хотели вытащить погибшего — перемазались в глине. Потом кому-то из них-полагаю, что Петросу, — пришло на ум вернуться в Ереван и заявить: машину угнали! Им показалось, что, вот так схитрив, они уйдут от ответственности…

Бурунц снова задумался.

— Катастрофа, наверное, произошла часов в восемь. Было еще светло, но машина лежала под мостиком, и люди, которые тут позже проезжали, могли ничего не заметить. А эти сели на первый попавшийся транспорт и вернулись в Ереван. И там сделали свое лживое заявление…

Петрос хрипло, с вызовом крикнул:

— Можете доказать?

— Помолчи… — Шофер устало мотал головой. — Человек всю правду увидел… Что спорить?

Спустя несколько часов Бурунц провожал гостей. Чисто вымытую «Победу» выкатили за ворота. Маринка поцеловала Арика. Дуся второпях подписывала в подарок своим друзьям фотокарточку, на которой была изображена молодая семья: Норайр, она сама и Маринка.

— Что бы такое хорошее сочинить? — приставала она к Норайру.

Тот очень серьезно предложил:

— А напиши: «Лишь благородный ум чтит образ благородный».

Дуся схватила его за волосы, другой рукой зажала ему рот.

— Молчи! Вот ты какой! — Она со смехом прижала к груди его голову. — Никак забыть не можешь… Все он меня изводит! — пожаловалась она Аспрам. — Это я ему однажды — давно-давно — подарила свою карточку с такой надписью. Сто лет назад это было. Нет, мы теперь знаем, как нужно писать!

И она вывела на карточке: «Верностью друзей держится мир!»

Машина укатила. Аспрам ушла в дом и увела с собой Арамика. А Бурунц все стоял на дороге и думал…

«Еще пять лет, — думал он, — ну, возможно, десять — и надо будет переходить на пенсию…»

Он думал: «А все же не зря я жил. Кое-что сделано. И вот уезжает самое лучшее из моих дел…»

Он кивал и кивал головой вслед серой «Победе». Машина становилась все меньше и меньше. И уже совсем издалека, высунувшись из кабины, Норайр ответно помахал ему рукой…