Антология советского детектива-30. Компиляция. Книги 1-20

НЕПРИЯТНЫЙ СЮРПРИЗ

Двадцатое августа 1982 года — обычный рабочий день. Но необычно оживленно на всех девяти этажах здания научно-исследовательского института. В холлах, коридорах, на лестничных площадках — всюду можно было увидеть группки радостно возбужденных сотрудников, и всюду обсуждалась одна и та же тема: как повеселее и поинтереснее провести сегодняшний вечер — вечер пятницы — и куда поехать на субботу и воскресенье. Дело в том, что находящийся в Москве главк, в ведении которого состоял институт, после длительных проволочек дал наконец «добро» на выплату прогрессивки за первый квартал. А тут как раз подоспел срок и за второй квартал получать прогрессивку. Да еще и аванс за август. Словом, разговоры велись оживленные.

Любовь Николаевна Гонца, или просто Любочка, как называли ее в институте, больше всего на свете любила сына Алешу и два числа каждого месяца — пятое и двадцатое. В эти дни ее, институтскую кассиршу, переполняло ощущение собственной значимости, распирало чувство гордости. В эти дни она была самым популярным человеком в многосотенном коллективе НИИ. Буквально все — от отягощенных маститыми бородами и учеными степенями начальников отделов и лабораторий до безусых длинных и тощих лаборантов упорно думали в эти дни о Любочке. Ну а уж сегодня, когда каждому предстояли весьма существенные получения — тем более! Всеобщая подчеркнутая предупредительность, всеобщее внимание проливали на Любочкину душу нежнейший бальзам. Даже женщины, обычно критически относящиеся к Любочкиной кокетливой внешности, к ее легкомысленным нарядам, к ее молодому обаянию, и те встречали и провожали ее в коридорах института приветливо-заискивающими улыбками. А в коридорах Любочка появлялась сегодня чаще обычного. С девяти утра, с начала рабочего дня, она успела уже несколько раз продефилировать со своего седьмого этажа на пятый, где размещалась дирекция, и обратно. Вот и сейчас поднимается она к себе, громко постукивая каблучками по пластику учрежденческой лестницы, и просматривает на ходу банковские документы, только что подписанные директором института. Это занятие не мешает ей радушно, но несколько свысока отвечать на приветствия сотрудников — встречных и обгоняющих.

Поднявшись на седьмой этаж, Любочка прошла по длинному коридору и в самом его конце свернула в крохотный коридорчик — аппендикс, куда выходили всего две двери.

Первая, всегда запертая, вела налево, на лестницу запасного выхода, а вторая — массивная, обитая листовым железом, — прямо, в помещение кассы. Эта вторая дверь запиралась на два внутренних замка, а на косяке и на железной обивке светлели две соединенные тонкой бечевкой пластилиновые блямбы с оттиском Любочкиной личной печати. Посередине двери белела табличка:

Любочка сорвала бечевку с блямбы на двери, ключами из связки, висящей у нее на мизинце, отперла сначала один, потом другой замок и только собралась открыть дверь, как услышала за спиной:

— Люб!.. Погоди!..

Любочка обернулась. К ней подходил тощий, невзрачный человек небольшого роста и неопределенного возраста. Плохо выбритое одутловатое лицо нездорового землистого цвета, увлажненные белки глаз в кровяных прожилках, мятые с пузырями на коленях брюки, грязноватая клетчатая рубаха навыпуск с оторванной на груди пуговицей — все это наводило на мысль о застарелом алкоголизме.

— Миша? — удивленно подняла брови Любочка. — Чего тебе? Говори быстрее, некогда мне!

— Сегодня получка. Так ты дай мне пятерочку авансом.

— Не будет тебе, Миша, пятерочки. Во-первых, я еще денег не привозила, а во-вторых, твоей фамилии и в ведомости нет…

— Это как то есть нет? — встревожился Миша.

— Забыл уже? Решение месткома и приказ директора. Тебе, как горькому пьянице, денег на руки не выдавать… Твою зарплату и прогрессивку я еще вчера на Надюшину сберкнижку перечислила.

— Права такого не имеешь!

— Имею, Мишенька, имею…

И Любочка, быстренько проскользнув в дверь, закрыла ее перед Мишиным носом.

Миша забарабанил в дверь кулаками:

— Открой, стерва!

Довольно-таки просторная комната, куда вошла Любочка, разделялась дощатой перегородкой на две неравные части — бо́льшую для посетителей и меньшую, где стоит рабочий стол кассира и вделан в стену сейф. В перегородке — дверь, тоже опечатанная, и кассовое окошко, закрытое фанерной задвижкой.

Любочка отперла дверь в перегородке третьим ключом из связки, вошла к себе, заперлась и принялась перелистывать денежную документацию.

А в коридорчике-аппендиксе бушевал Миша:

— Рабочего человека зарплаты лишать, паскуда?!. Ну подожди, я тебе устрою веселую жизнь! Всю твою кассу уведу с почерка!.. Гад буду — уведу!.. Мишу не знаешь?!

В большом коридоре собрались уже привлеченные шумом сотрудники, главным образом женщины. Слышались голоса насчет милиции. Подойти к разошедшемуся Мише никто не решался. А он, ни на кого не обращая внимания, молотил кулаками по железной обивке.

Но вот кто-то положил ему на плечо тяжелую ладонь:

— Брось, Миша. Побереги нервишки, И свои и чужие…

Миша оглянулся. За его спиной, возвышаясь над ним на целую голову, стоял дородный толстощекий мужчина и приветливо улыбался:

— Ну рассказывай, чего бушуешь?

— Дык обидно ведь, Владим Сергеич?.. Попросил у Любки пятерку авансом, а она… Тебе, говорит, вообще ничего не полагается!

— И ты из-за этой ерунды такой шум поднял? Стоит ли? Да заходи ко мне после получки, я тебе хоть целую десятку дам!

Сотрудники, видя, что спектакль окончен, стали расходиться.

— Не. После получки я где хошь достану. Да в военкомат меня вызывают. К двенадцати тридцати…

— Что же мне с тобой делать?.. — Владимир Сергеевич порылся в карманах, выгреб смятую рублевку, мелочь. — Вот рубля два у меня наберется…

У Миши вожделенно разгорелись глаза.

— Так ведь пообедать надо, — продолжал Владимир Сергеевич.

Лицо Миши разочарованно вытянулось. Владимир Сергеевич взглянул на него с сочувствием:

— Ладно, не тушуйся. Что-нибудь придумаем…

На Мишином лице снова отразилась надежда.

— Попробуем… — И Владимир Сергеевич выстучал потихоньку по двери костяшками пальцев: тра-та-та-та… та-та. А Мише сказал:

— Не торчи здесь. Иди к себе…

До удивления скоро щелкнули один за другим ключи в двух замках, и дверь отворилась.

— Ты?.. — услышал Миша, еще не успевший выйти из маленького коридора, обрадованный шепот кассирши. — Заходи быстрей!

Дверь снова закрылась.

К себе Миша, конечно, не пошел, а сел в большом коридоре на подоконник и принялся ждать. Круглые настенные часы в конце коридора показывали 10 часов 50 минут.

В это самое время черноволосый молодой человек, смуглый и худощавый, в сверхмодных фирменных джинсах, с двумя фотокамерами на груди и с объемистой дорожной сумкой, висящей на широком ремне через плечо, стремительно взбежал по лестнице, ведущей к подъезду и, влетев в прохладный вестибюль, устремился было к лифту.

— Товарищ! — остановил его властный оклик. — Пропуск! У нас положено пропуск предъявлять!

Внушительного вида вахтер с пушистыми усами, делающими его похожим на писателя Гиляровского, не спеша поднялся из-за столика, за которым он читал толстую книгу, и приблизился к молодому человеку, на чьем лице отразилось неподдельное недоумение.

— Прошу предъявить!

— А я вас и не заметил, — миролюбиво сказал посетитель, с трудом протискивая пальцы в задний карман джинсов, сидящих на нем в обтяжку. — Вы, папаша, наверное, новый тут. Меня же все знают…

Вахтер взял из его рук красную книжку, открыл:

— А-а-а! «Вечерка»… — протянул он, рассматривая удостоверение. — Мику Павел Петрович… Так… Из газет велено пропускать. Можете следовать. — И отдал книжечку.

Лифт в этот момент повез наверх трех сотрудников, и, Павел Мику, репортер городской вечерней газеты, не стал дожидаться его возвращения, а ринулся вверх по лестнице. Не то чтобы он очень уж спешил на восьмой этаж. Просто ждать не умел и медленно ходить тоже.

Поднявшись до восьмого этажа, он чуть ли не бегом промчался по длинному коридору, свернул в коридорчик-аппендикс, точно такой же, как перед кассой этажом ниже, и дернул ручку двери, на которой красовалась табличка:

Дверь не подалась. Мику постучал. Ответа не последовало. Тогда он развернулся на каблуках, вернулся в длинный коридор и вошел в дверь с табличкой:

А этажом ниже Миша уже не сидел на подоконнике, а нетерпеливо расхаживал взад и вперед и каждый раз, проходя мимо, заглядывал в маленький коридорчик, где чернела дверь кассы. Часы показывали уже половину двенадцатого.

Наконец Миша услышал, как дверь открывают изнутри, поспешил сесть на подоконник и принять скучающий вид.

Любочка распахнула дверь, пропустила Владимира Сергеевича, вышла сама и принялась тщательно, не спеша запирать и опечатывать кассу.

Владимир Сергеевич тем временем подошел к Мише:

— Заждался?

— Ничего, ничего… — пробормотал Миша, различивший уже в руке своего начальника вожделенную пятерку.

— Держи, пока Любочка не видит!

— Вот спасибо-то, Владим Сергеич!..

Миша быстро сунул пятерку в карман брюк, слез с подоконника и пошел по коридору рядом с Владимиром Сергеевичем.

— А правду Любка говорит, — спросил он, — что мои деньги будут теперь Надюхе выплачивать?

— Директор так распорядился.

— А я подводил хоть когда? Было хоть раз, чтоб я заказ в срок не выполнил? Или деталь какую запорол?

— Да по работе к тебе никаких претензий. Так ведь пьешь, домой мало приносишь. Вот твоя Надюха и подняла шум…

У дверей лифта их обогнала кассирша с большой брезентовой сумкой в руке. Улыбнувшись Владимиру Сергеевичу, вошла в подоспевший лифт.

Дверь лифта уже закрывалась, когда Владимир Сергеевич спросил:

— Любочка! Значит, как договорились?

— Ага! — донеслось из-за двери, и лифт пошел вниз.

Владимир Сергеевич стал подниматься по лестнице, а Миша поспешил вниз, перепрыгивая через ступеньки.

Проходя по коридору мимо двери отдела внедрения, Владимир Сергеевич услышал громовой хохот. Открыл дверь. Сотрудники сидели на своих рабочих местах и хохотали.

На столе одного из них восседал Павел Мику и рассказывал анекдот, не обращая на вошедшее начальство ни малейшего внимания.

— …А хозяин деньги взял и говорит: «А все-таки напрасно вы за нее так много отдали! Она вам, небось, набрехала, что призы брала на скачках, что французский язык знает? Все врет. Самая обыкновенная говорящая лошадь!»

Новый взрыв хохота. Рассмеялся и начальник отдела.

— Извини, Паша, что ждать заставил… Пошли ко мне, поговорим.

Мику соскочил со стола:

— Чао, инженеры! Я к вам еще загляну!

И, прихватив со стола свою сумку, последовал за Булатом.

А Миша вышел из здания как раз в тот момент, когда Любочка садилась в директорскую «Волгу», чтобы ехать в банк. Он проводил удаляющуюся машину злым взглядом, спустился со ступеней подъезда и влился в поток прохожих.

— …Нет, Паша, — говорил Булат. — Его интересы я ничем не ущемил. Ни в малейшей степени… Вот ты сам посуди — чего стоит голая идея?

— Иногда очень многого, — ответил Мику.

Они сидели друг против друга за маленьким столом, торцом приставленным к письменному. Кабинет начальника отдела внедрения был таким же просторным, как и касса, над которой он расположен. Только не было здесь дощатой перегородки да вдоль стен стояло множество стульев — Булат любил собирать у себя совещания.

Булат помолчал, рассматривая кисти своих сплетенных рук, лежащих на столе. Потом поднял взгляд на Павла и заговорил уверенным тоном:

— Только не в данном случае. Идея автогенного перфоратора не нова. Евгений Доля предложил резак новой системы и компактную конструкцию для самого перфоратора. Но ведь в чертежах-то все это я воплотил и расчеты я сделал…

— А в металле кто изготовил? Доля?

— Нет, не Доля. Миша Чабаненко. Есть у меня в отделе такой. Слесарь — золотые руки…

— Знаю, знаю! — заулыбался Павел. — Подвальный житель?

— Он в своем подвале может изготовить деталь любой сложности… Знаешь, полгода назад у нас в институте экспериментальный цех организовали. Штат — человек с полсотни. Так мой отдел туда ни одного заказа не дает. Все, что надо для нас, Миша делает в своем подвале. Он и перфоратор в металле изготовил… А Доля все равно что композитор, не знающий нот…

— Так на то ты начальник отдела и кандидат наук, чтобы записывать на ноты музыку таких композиторов… Нет, Володя. Все-таки не надо было тебе публиковать статью без ведома Доли. А тем более выдавать его идею за свою. Дурно все это пахнет. И он вправе возмущаться…

— Но послушай, Павел! — Булат перегнулся через стол, прикрыл ладонью руку Павла и заговорил доверительным тоном: — Евгений Доля в науку не рвется. А я докторскую готовлю. Мне публикации во как нужны! — он провел рукой по горлу. — Не все ли ему равно, опубликовал я статью или нет? Ну а когда дело дойдет до официального оформления изобретения — я его непременно включу в заявку.

— Включишь, значит? — усмехнулся Павел. — Возьмешь Долю в долю?.. Ну ты даешь!

— Вот что, Павел, — убрал Булат ладонь с руки собеседника. — Давай так: ты пока с фельетоном не спеши…

— А с чего ты взял, что я собираюсь писать именно фельетон?

— По твоему настрою вижу… Через недельку вернется Доля, встретимся втроем и во всем разберемся. Лады?

— А где он сейчас?

— Круиз совершает по Черному морю. Из Одессы в Батуми и обратно. На теплоходе «Карелия». Позавчера уехал… — Булат посмотрел на часы. — А сейчас извини. Мне идти нужно. Деловое свидание…

Павел встал. Поднял с пола сумку, закинул ремень на плечо:

— Уговорил. Попрошу у редактора отсрочку…

— Вот за это спасибо! — прочувствованно сказал Булат.

— Только учти — письмо Доли на контроле в редакции…

Оба вышли из кабинета.

— Ты на выход? — спросил Булат, запирая дверь..

— Нет. Мне еще к вашему директору зайти нужно.

— На меня бочку покатишь?

— Зачем? Другие вопросы есть.

Булат проводил Павла до площадки пятого этажа. Там они остановились.

— Ну бывай! — протянул руку Булат.

— До встречи!..

Павел ринулся по коридору к приемной директора, а Булат направился к лифту.

Часы на стене коридора показывали без четверти час.

Из подкатившей к подъезду черной «Волги» грациозно выпорхнула Любочка. В руках у нее изрядно разбухшая брезентовая сумка. За ней, солидно отдуваясь, из машины вылез пожилой толстяк с пистолетом у пояса — боец ВОХР, сопровождавший Любочку из банка. Они стали подниматься по ступенькам к подъезду. На лестнице их догнал водитель. Пышноусый вахтер предупредительно распахнул перед ними дверь.

Втроем они пересекли вестибюль и вошли в лифт. Втроем же шли по коридору от лифта до кассы. Пока Любочка, сорвав печать, открывала дверь, — стояли рядом. Отперев, Любочка милостивым кивком, отпустила провожатых и вошла в кассу.

У себя за перегородкой Любочка положила сумку на стол и распахнула окно — в комнате было очень душно. Потом открыла сейф, достала длинную коробку из-под конфет, где были стопками уложены денежные купюры — остаток прежних получений — и заполненные ведомости. Коробку положила на стол рядом с сумской, села, вывалила из сумки аккуратно обандероленные денежные пачки, разъехавшиеся по всему столу. Небрежно сдвинула их на одну половину, освободив место для ведомостей и портативного калькулятора. Взяла наугад одну из пачек красных десяток и сорвала бандероль.

В это время зазвонил внутренний телефон. Подняв трубку, Любочка услышала взволнованный голос секретаря директора.

— Да, Света, слушаю… К городскому?.. Никак не могу. Выдачу готовлю… А что случилось-то?.. С Алешей?! Что с ним? Что?.. Да говори же!.. Господи, под машину?!. Куда, куда?.. В республиканскую?..

Любочка положила трубку. Несколько секунд она сидела оцепеневшая, ошеломленная страшным известием. Потом начала лихорадочно действовать. Перешвыряла со стола в сейф денежные пачки, коробку из-под конфет с деньгами и ведомостями, заперла и опечатала сейф, закрыла окно, схватила со спинки стула свою сумочку, выбежала из закутка, заперла и опечатала дверь в перегородке, потом закрыла дверь кассы на оба замка и тоже опечатала. Пробежала по коридору и, не дожидаясь лифта, устремилась вниз по лестнице.

А по зданию прокатилась заливистая трель звонка, возвещающего начало обеденного перерыва. Стрелки часов на всех этажах показывали час.

Любочка стремглав выскочила из подъезда, сбежала по ступенькам, едва не упав — каблук подвернулся. На побледневшем лице — тревога, даже отчаяние. Остановившись на краю тротуара, стала «голосовать», но машины проносились мимо. За ее спиной нескончаемым потоком выходили из подъезда сотрудники, направляясь в столовую по соседству.

Напрасно постояв на краю тротуара минуту-другую с поднятой рукой, Любочка кинулась к служебной стоянке. Первый же водитель, к которому она обратилась, согласно закивал, распахнул перед ней дверцу и рванул машину с места…

Всю неблизкую дорогу — через город на противоположную окраину — Любочка беспрерывно торопила молодого водителя. У нее вдруг прорезалось образное мышление, свойственное обычно лишь людям творческих профессий. Словно наяву видела она Алешеньку. Вот он стоит на мостовой, маленький, хрупкий, беззащитный. Вот налетает на него легковушка, сбивает, отбрасывает далеко в сторону и мчится дальше, а он остается лежать на спине, раскинув ручонки. Вот он под колесами огромного грузовика. Вот вдвигают его на носилках в белый кузов «скорой помощи»…

У республиканской больницы Любочка выскочила, забыв даже поблагодарить водителя, ринулась прямо к приемному покою. Такую боль, такое отчаяние выражало ее лицо, что стоявшие в очереди без звука ее пропустили.

Симпатичная девушка в белом халате, полистав регистрационный журнал, заверила Любочку, что ее сын в республиканскую больницу не поступал. Обзвонила другие больницы и травматологические пункты, потом позвонила в милицию дежурному по городу.

— За последние сутки не было ни одного несчастного случая с детьми, — сказала девушка, переговорив с дежурным. — А откуда вам звонили?

— Из детского садика…

— Вот туда и поезжайте. Хоть выясните, что к чему…

Такси Любочке удалось поймать у самой больницы и уже через двадцать минут она тискала в объятиях своего Алешеньку — живого и невредимого. Воспитательница уверяла, что из детского сада никто не мог позвонить в институт — телефон у них со вчерашнего дня не работает.

На том же такси, на котором приехала в детский сад, Любочка вернулась в институт.

Пока ехала, ее мучила новая тревога. Деньги! Правда, она хорошо помнила, что заперла деньги в сейф, что тщательно заперла и опечатала обе двери в кассу. Но все же!.. Этот непонятный и страшный звонок! Ведь ее явно удаляли из кассы!..

И опять она торопила водителя. На этот раз солидного флегматичного таксиста. Едва такси остановилось около института, переполненная тревогой Любочка выпрыгнула на асфальт и, бросив таксисту «большое спасибо!», устремилась вверх по широкой лестнице.

— Гражданка! — остановил ее зычный голос.

Любочка оглянулась. Таксист, высунувшись из дверцы, манил ее пальцем. Недоумевающая Любочка спустилась на несколько ступенек.

— За спасибо не возим. Даже за самое большое.

Вспыхнув как маков цвет, Любочка подбежала к машине.

— Ой, простите, ради бога! — и принялась лихорадочно рыться в сумочке. — Сколько с меня?

Вместо ответа таксист выразительно кивнул на счетчик. Любочка протянула ему трехрублевую бумажку и повернулась, чтобы идти, но таксист снова остановил ее:

— Погодите. Возьмите сдачи…

Любочкино лицо выразило недовольство, но водитель невозмутимо отсчитал мелочь и вложил ей в ладонь. Любочка с досадой поблагодарила и, взбежав по ступенькам, нырнула в подъезд.

Водитель захлопнул дверцу, передвинулся на свое место и хотел уже включить скорость, но услышал рядом:

— Свободны?

Таксист кивнул. Около него опустился на сиденье пассажир. Левая штанина его брюк слегка задралась, когда он садился, и таксист увидел коричневую кожу протеза.

— На вокзал! — буркнул пассажир.

Любочка сначала поднялась на пятый этаж в приемную директора. Встревоженная Светлана бросилась ей навстречу:

— Ну как? Что?..

— Жив Алешка! Жив и здоров. И ни под какую машину не попадал!

— Ой!.. Слава богу!.. Как же я рада за тебя!.. — Света крепко обняла подругу. Потом отстранилась и внимательно всмотрелась в ее лицо. — Но чем же ты теперь расстроена?

— Звонок. Кому было нужно? Такая злая и глупая шутка!.. Я ведь чуть не умерла!..

— Звонила женщина. Голос низкий такой, грудной. Сказала, что она — воспитательница, что зовут ее Лия Ильинична…

— С Лией Ильиничной я только что разговаривала. Она ничего не знает о звонке!..

— Сказала, что Алеша выбежал через калитку на улицу и там его сбила машина… Очень встревоженно говорила, нельзя было не поверить…

— Зачем кому-то надо было, чтобы я ушла из кассы?.. Вот что, Света, пойдем ко мне вместе. Одной страшновато. Заодно и деньги получишь на себя и на Игоря Васильевича…

Хотя до конца обеденного перерыва оставалось еще минут десять, в коридорчике около кассы собралась уже порядочная кучка общественных кассиров. Это были девушки из отделов, лабораторий и цехов. Они получали деньги и ведомости сразу на всех своих сотрудников. Щебет стоял в коридоре, как в весеннем лесу. Обсуждались институтские новости. Больше всего говорили о бедняге Любочке, у которой сын под машину попал.

А Любочка и Светлана быстро шли по длинному коридору. Девушки устремились им навстречу, и весенний лес сразу превратился в птичий базар.

— Тише, девчата, тише! — подняла руку Светлана. — С Алешей все в порядке! Недоразумение получилось со звонком. А может, нахулиганил кто. В общем, Алеша играет сейчас в детском саду…

Тишина, наступившая, когда заговорила Светлана, сменилась радостным гвалтом.

Убедившись, что дверь кассы аккуратно опечатана и заперта, Любочка немного успокоилась. Она сорвала печать и отперла дверь.

— Девочки! — крикнула она, перекрывая шум. — Я сейчас Светлану отпущу: она для Игоря Васильевича получает. А потом выдачу буду готовить. Так что открою через полчаса, не раньше… — И вместе со Светланой скрылась за дверью. А представители отделов и цехов продолжали толпиться в коридорчике.

— До сих пор в себя прийти не могу после этого звонка, — говорила Любочка, возясь с замком у двери в перегородке. — И кому понадобилось?.. Ой, что это?..

Первое, что увидела Любочка за перегородкой — распахнутая дверца сейфа.

Светлана первой подбежала к сейфу:

— Пусто!..

Не желая верить, Любочка тоже подскочила к сейфу. Сунула руку в зияющее нутро. Нащупала коробку из-под конфет, вытащила. Посмотрела на нее остановившимся взглядом, сунула обратно. Привалилась спиной к стене рядом с сейфом, закрыла лицо руками и сказала ровным безжизненным голосом:

— Так я и знала… Сто сорок семь тысяч…

Светлана оторвала ее руки от лица, затормошила:

— Надо что-то делать!.. Милицию надо!..

— Да, надо… — все так же деревянно проговорила Любочка. — Иди, звони…

Светлана поспешно вышла, а Любочка опустилась на стул, бессильно уронила руки и застыла, глядя перед собой отсутствующим взглядом…

НА ДЕЖУРСТВО

Старший лейтенант милиции Мирон Петрович Влад… Простите, капитан милиции Мирон Петрович Влад… Дело в том, что капитанское звание Мирон Петрович получил только позавчера и еще не успел к нему привыкнуть… Так вот: капитан Влад встал 20 августа в свое обычное время, в шесть часов, убрал постельное белье и раскладушку во вместительный шкаф — единственный сто́ящий предмет обстановки в холостяцкой комнате — и приступил к зарядке. Надо сказать, что зарядку он не просто делал. Он ее совершал, как совершает намаз правоверный мусульманин — истово, отрешившись от всех помыслов земных. Строил он зарядку по собственной, годами выработанной системе, включающей элементы гимнастики йогов, и тратил на нее ежедневно по сорок пять минут…

Закончив зарядку несколькими дыхательными упражнениями, Мирон Петрович, как был, в одних трусах побежал в ванную. Соседей по квартире вначале такой его обычай несколько шокировал, но потом ничего — привыкли.

Капитан принял холодный душ, растерся докрасна махровым полотенцем, приготовил яичницу, стакан чая с бутербродом, наскоро позавтракал, и уже в половине восьмого вышел из дома. Одет капитан был в штатское: легкие брюки, сандалии, рубашка с короткими рукавами. В руках у него был черный портфель. Вихрастый и слегка курносый, он был похож скорее на легкомысленного студента-второкурсника из тех, что от сессии до сессии живут довольно весело, нежели на солидного следователя с десятилетним стажем. Выйдя во двор, он по пути сорвал с клумбы под своим окном три белых гвоздики и сунул в портфель — нести ранним утром цветы в руках вроде бы и не пристало капитану милиции, хотя он и не в форме.

По дороге на службу капитан спустился в небольшой полуподвальный магазинчик, торгующий молочными продуктами, которые завозили туда раньше, чем в другие магазины.

— Привет, Майечка! — весело провозгласил капитан, подходя к прилавку, за которым стояла молоденькая и хорошенькая продавщица.

Она улыбнулась Мирону и выставила на прилавок молоко.

— Поздравляю от всей души! — сказал Влад и протянул продавщице сначала цветы, а потом уже деньги.

— С чем? — удивилась девушка.

— А то не знаешь? Год сегодня.

— А-а-а! Спасибо!

Мирон Петрович присмотрелся к ней:

— А почему глазки грустные? От Иона письмо?

— Да нет… Так просто…

Влад сунул бутылку с молоком в портфель.

— Будешь грустить — все молоко в магазине прокиснет! — сказал он нарочито назидательным тоном и вышел.

Остаток пути до городского управления он думал о Майе.

Познакомился он с ней больше года назад. Сначала с ее уголовным делом. Ей предъявили серьезное обвинение. Обвинялась она в том, что помогала удачливой шайке грабить квартиры. На суде было установлено, что шайка именно через Майю узнавала подробности о «выгодных» квартирах — адреса, расположение комнат, наличие денег и ценных вещей, часы, когда никого не бывает дома. Девушка общительная, пользующаяся расположением бывших соучеников по школе, товарищей по работе, часто посещала подруг, многочисленных знакомых и, как сказано было в обвинительном заключении, «полученные во время этих посещений сведения передавала членам преступной группы». Народный суд признал Майю Рошко виновной в соучастии в квартирных кражах и приговорил к трем годам лишения свободы. Адвокат подал кассационную жалобу в Верховный суд республики. Выявив ряд просчетов предварительного следствия, суд вернул дело на доследование, которое поручили следователю городского управления милиции Мирону Петровичу Владу.

Мирону Петровичу никогда еще не поручали доследования. Ведь оно означает исправление брака, допущенного следователем, передавшим дело в суд без достаточно тщательного и всестороннего исследования всех обстоятельств. Следователя Бахтина Влад хорошо знал — когда-то учились вместе в школе милиции, и ему очень не хотелось бы обнаружить ошибки в работе приятеля.

Еще только знакомясь с делом, Влад обратил внимание, что все сведения о квартирах, поступившие в шайку от Майи, шли через ее брата Иона. Влад провел серию допросов членов шайки, Иона, самой Майи, десятков свидетелей и потерпевших. Допросы эти прояснили постепенно подлинную картину.

Майя прямо-таки боготворила своего брата, который двенадцать последних лет заменял ей умерших родителей, безоглядно верила ему. Она не знала, что Ион законченный негодяй, что он организовал шайку квартирных воров и руководил ею. Пользуясь безграничным доверием простодушной сестры, Ион делал вид, что интересуется ее жизнью, жизнью ее подруг, друзей и знакомых, хитроумными вопросами вытягивал из нее нужные сведения. Майя, благодарная брату за проявляемый им интерес к ее делам, охотно рассказывала о семьях своих подруг, о том, кто что купил, кто скопил денег на машину. Словом, сама того не подозревая, становилась наводчицей, пособницей в квартирных кражах.

Лишь на суде получила она возможность увидеть настоящее лицо брата, узнать, чем занимался он последние годы, какие творил преступные дела. Она слышала показания свидетелей и потерпевших, слышала, как брат и все его дружки под давлением весомых улик признали себя виновными, но не захотела поверить собственным ушам. Желая разделить участь брата, она тоже признала себя виновной…

При вторичном рассмотрении дела в другом составе суда было учтено, что Майя Рошко, снабжая брата сведениями, преступных намерений не имела и была лишь невольной пособницей преступников. Приговор был изменен. Три года лишения свободы суд заменил одним годом условно.

Влад и после суда держал Майю в поле зрения. Он позаботился, чтобы ее приняли на работу в тот же молочный магазин, где она работала до ареста, и каждый день заходил туда покупать молоко — основной продукт при его вкусах и холостяцком образе жизни. Он знал, что Майя так и не поверила в виновность брата, вынесенный ему приговор считает судебной ошибкой, полагает, что его запутали, запугали, насильно втянули в шайку, знал, что почти всю свою небольшую зарплату она тратит на продуктовые посылки и собирается поехать навестить брата. По-человечески его трогала такая преданность, но вспоминая показания Иона на вторичном следствии, отличавшиеся предельным цинизмом и полным безразличием к судьбе сестры, помня, как расчетливо пользовался Ион ее доверием, Влад понимал, что надежды Майи на будущую счастливую жизнь с братом вряд ли оправдаются. Он помнил свою последнюю беседу с Ионом в колонии: «Как мог ты столько времени обманывать сестру? Ты ведь знал, что в конечном счете сломаешь ей жизнь. А ведь ты ей вместо отца был!» «Глупость и доверчивость, — ответил тогда Ион, — наш капитал. Только дурак не воспользуется. А что сестра она мне — простое везение. Иначе пришлось бы обхаживать, влюбленным притворяться…»

Этих подробностей капитан, разумеется, не сообщал Майе. Было бы слишком жестоко пытаться лишить ее единственной серьезной привязанности, ничего не предлагая взамен. Поэтому Влад обрадовался, когда девчата, работающие вместе с Майей, сказали ему по секрету, что у Майи «кавалер объявился».

Сегодня кончился годичный срок условного наказания, и это тоже радовало капитана…

Без пяти восемь он вошел в подъезд управления милиции.

В комнате дежурного следователя сидел майор Горяинов, которого Влад пришел сменить.

— Здорово, капитан! — Горяинов посмотрел на часы, встал из-за стола, потянулся, пожал капитану руку. — Как всегда, пунктуален!

— Здорово!.. Как дежурилось?

— На редкость спокойно. За сутки ни одного выезда! Представляешь?.. Желаю и тебе такого же дежурства!

После формальностей приема-сдачи Горяинов попрощался и ушел.

Мирон поставил в холодильник молоко и захваченную из дома коробочку сыра «Янтарь», в тумбочку стола сунул, батон и расположился за столом, подумав, что и в самом деле неплохо бы отдежурить также спокойно, как это удалось Горяинову…

СЛЕДСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ

Уже через несколько минут после звонка в городское управление милиции к научно-исследовательскому институту подкатил милицейский «рафик». Из машины, как горошины из кулька, посыпались люди — в форме и в штатском. Тесной группкой взбежали по лестнице и исчезли в подъезде. Тотчас же в дверях, рядом с пышноусым вахтером встал молодцеватый сержант. Тощий, унылого вида старшина, оттащив столик вахтера в глубину вестибюля поближе к лифту, сел за столик, приготовившись досматривать вещи у каждого выходящего. Остальные, вместе с директором института, встретившим милицию в вестибюле, набились в лифт.

В коридорчике, что ведет к двери кассы, толпились сотрудники. Там стоял сдержанный гул голосов.

Завидев спешащую по коридору процессию во главе с директором, люди притихли и стали было расходиться, но капитан Влад попросил всех задержаться:

— Минутку, товарищи!.. Очень прошу: кто знает что-нибудь конкретное о происшедшем в институте — видел что или слышал, — подойдите, пожалуйста, к этому товарищу, — Влад указал на Сашу Орлова, молоденького инспектора уголовного розыска, — и все ему расскажите. Остальных попрошу разойтись по рабочим местам и по возможности не отлучаться.

— По местам, товарищи! — громко сказал директор. — Перерыв окончен. Приступайте к работе…

Капитан что-то шепнул ему.

— Иван Дмитриевич! — остановил директор пожилого сотрудника. — Скажите, пожалуйста, Светлане Георгиевне, чтобы обзвонила всех начальников отделов и установила, кого нет на работе…

Небольшая группа сотрудников, главным образом женщин, окружила молодого инспектора. Еще один сержант из оперативной группы занял пост на углу коридорчика, чтобы не пускать любопытствующих к дверям кассы. Влад, технический эксперт, эксперт-трасолог, фотограф и два милиционера в форме прошли в помещение кассы, где сидела за своим столом зареванная Любочка и зиял открытой дверцей выпотрошенный сейф.

Технический эксперт, эксперт-трасолог и фотограф подошли к сейфу, а Влад, включив портативный магнитофон, приступил к допросу.

— Дежурный следователь управления милиции капитан Влад, — отрекомендовался он. — Фамилия, имя, отчество? Кем работаете?

— Гонца Любовь Николаевна… Кассир… — сквозь всхлипывания ответила Любочка.

— Деньги вы сегодня в банке получали?

— Я…

— Во сколько вы их привезли?

— Примерно в половине первого.

— Сколько было денег?

— Сто сорок семь тысяч сто сорок три рубля семьдесят восемь копеек…

— Ого! Почти полтораста тысяч!.. Вы всегда привозите из банка такие большие суммы?

— Нет. По стольку никогда еще не привозила…

Любочка вдруг громко расплакалась. Влад знаком попросил одного из милиционеров принести воды. Тот вышел и через пару минут вернулся с полным графином. С большим трудом, давясь и захлебываясь, Любочка протолкнула в себя несколько глотков. Расплескивая воду, поставила стакан на стол.

— Никогда по стольку не привозила… Не одна ведь зарплата. Еще и прогрессивка за два квартала сразу… Как на грех…

Влад выждал, когда пройдет приступ плача. Потом спросил:

— Кто в институте знал, что вы привезете такую крупную сумму?

— Все… Все знали. Как приехал Игорь Васильевич из Москвы с разрешением на выплату, так сразу и узнали…

— Я девятого приехал, — уточнил директор.

— Любовь Николаевна, вы не припомните, расспрашивал вас кто-нибудь за эти дни, после девятого августа, сколько именно денег вы привезете и когда за ними поедете?

— Сколько привезу, сама только сегодня узнала. Когда ко мне ведомости из бухгалтерии поступили и Игорь Васильевич чеки подписал… А что я в банк езжу по пятым и двадцатым, так это все знают. И что я в половине двенадцатого еду в банк, а в половине первого деньги привожу — тоже все знают. Нет, никто специально не расспрашивал…

— В банке никаких подозрительных людей не заметили? Никто не терся возле вас?

— У окошка, где я всегда получаю, еще две женщины были. Кассирши из оперного театра и из киностудии. Нас всегда в одно время обслуживают. Так они передо мной получили и уехали…

— Во что сложили полученные деньги?

— В брезентовую сумку…

— Вот в эту? — Влад поднял с пола пустую сумку.

— В эту.

— В каких купюрах получали деньги?

— Сто сорок три рубля семьдесят восемь копеек кассир отсчитал мне отдельно. Я их в свою сумочку положила. Они целы. Вот… — Любочка подняла с колен дамскую сумочку, открыла.

— Это потом, — остановил ее Влад. — Остальную сумму в каких купюрах?

— В банковских пачках… У меня тут записано… — Любочка достала из сумочки маленький блокнот, протянула капитану.

Не успел Мирон Петрович открыть блокнот, как за перегородкой послышались шаги, начальственные голоса. Влад вскочил, вытянулся. Дверь перегородки распахнулась, и в проеме возникла высокая и плотная фигура начальника следственного отдела подполковника Чекира:

— Можно войти, капитан?

— Товарищ подполковник! Оперативная группа…

— Оставь, Мирон Петрович. Садись, продолжай… — тут взгляд его упал на открытый сейф. — Ого-го! Вот это разделали!..

За спиной Чекира толпились еще несколько человек — начальник уголовного розыска полковник Волков, чем-то неуловимо запоминающий актера Михаила Ульянова, низенький, плотный и лысый Будеску, прокурор города, и хмурый с одутловатым лицом майор Жуков — коллега Влада по работе, старший следователь управления… Некоторое время они стояли, теснясь в дверях, чтобы не заходить на исследуемую территорию возле сейфа и окна, где колдовали фотограф и оба эксперта.

— Пошли пока в коридор, — предложил: Волков. — Там и подождем результатов. А то толчемся здесь, мешаем…

Чекир наклонился к Мирону:

— Дело майор поведет, Мирон Петрович. Только ты помоги ему на первых порах, пока не прояснится.

Влад кивнул. Начальство вышло. Следом вышел директор института. Милиционер принес еще один стул для Жукова. Жуков сел рядом с Владею, напротив Любочки. Капитан стал рассматривать Любочкин блокнот.

— Шесть пачек по сто… Десять по пятьдесят… Тридцать четыре по пять… Двадцать пачек десяток…

— Одну я вскрыла, — сказала Любочка. — Хотела пересчитать, да не успела — телефон зазвонил.

— Этот? — спросил Жуков.

Любочка вопросительно взглянула на Влада.

— Викентий Павлович Жуков, — представил Влад, — старший следователь. Будет вести это дело.

— Этот самый. Внутренний. Городского у меня нет.

— Кто вам позвонил? — продолжал спрашивать Жуков.

— Света…

— Что за Света?

— Светлана Ротару, секретарь директора.

— Что она вам сказала?

Глаза Любочки снова наполнились слезами:

— Что Алешенька… Мой сын… Под машину… — И она зарыдала.

— Успокойтесь, Любовь. Николаевна. — Влад пододвинул поближе к ней стакан с водой. — Ведь звонок ложным оказался?

— Да… — Любочка закивала. — По городскому позвонили Свете… Сказали ей, что Алешеньку… В больницу увезли… А Света по внутреннему мне позвонила…

Майор Жуков задвигался на стуле:

— Ротару кто позвонил?

— Не знаю…

— Какой у нее номер? — взялся Жуков за трубку телефона.

— Внутренний?.. Два два ноля.

Жуков набрал номер:

— Гражданка Ротару?.. Зайдите в кассу… Нет, сейчас.

— Деньги из банка на чем везли? — спросил Влад.

— На директорской «Волге».

— Кто сопровождал?

— Фомин из охраны и водитель Плэмэдялэ.

— От лифта до кассы с кем шли?

— С ними же. Они меня до самых дверей проводили.

— В коридоре встретили кого-нибудь?

— Встретили только Чернова из вычислительного центра и Варфоломееву из отдела информации.

Жуков записал в свой блокнот обе фамилии и упросил, перехватывая инициативу у Влада:

— Останавливались, разговаривали с ними?

— Нет.

Вошла Светлана:

— Вызывали?

— Да, — ответил Жуков. — Фамилия, имя, отчество?

— Ротару Светлана Георгиевна.

— Кем работаете?

— Секретарем директора института.

— Сегодня с какого часа на работе?

— С девяти.

— Допрашиваетесь в качестве свидетеля, — заговорил Жуков бесцветным, слегка скрипучим голосом. — За отказ от дачи показаний, а также за дачу заведомо ложных показаний несете уголовную ответственность… — Жуков положил перед Светланой бланк предупреждения. — Распишитесь… Теперь расскажите, что вам известно о краже денег из кассы института.

— Ну что я знаю?.. Любочка получила деньги в банке, привезла…

Жуков строго и недовольно взглянул на нее, перебил:

— Кто, кто?

— Любочка… Любовь Николаевна…

— Вот так и говорите! Кассир института? Вот эта гражданка?

— Да… Привезла она деньги в кассу, в эту комнату и сама тут осталась. А вскоре и позвонили…

— Точнее! Кто позвонил? Куда? Когда?

— Женщина. Голос незнакомый. В приемную директора. Без десяти час.

— Какой голос был?

— Женский.

— Это вы уже говорили. Я спрашиваю — какой? Звонкий, хриплый, высокий, низкий? Картавость? Шепелявость?

— Не картавый, не шепелявый. Низкий голос, грудной. Взволнованный очень…

— Что сказала эта женщина? Постарайтесь вспомнить слово в слово.

— Позовите к телефону Любу Гонца, вашу кассиршу.

— Именно так сказала?

— Именно… Я тут же по внутреннему позвонила сюда. Тебя, говорю, к телефону. А Любочка… Простите, Любовь Николаевна, мне: подойти, говорит, не могу, выдачу готовлю. Я так той женщине и сказала…

— Что вы ей сказали? Дословно.

— Сказала, что товарищ Гонца подойти не может, занята. Спросила, что передать. Та женщина говорит: передайте, что звонила из четырнадцатого детского садика воспитательница Лия Ильинична, что сын Любови Николаевны Алеша только что под машину попал и его на «скорой» увезли в республиканскую больницу…

— Какой детский сад она назвала?

— Четырнадцатый.

Жуков повернулся к Любочке:

— Ваш сын в какой детский сад ходит?

— В четырнадцатый.

— Воспитательницу его группы как зовут?

— Лия Ильинична.

— У нее голос низкий, грудной?

— Нет. Высокий, звонкий.

— Узнали бы вы ее голос по телефону?

— Узнала бы… Только сегодня она не могла позвонить.

— Почему?

— Лия Ильинична сказала — телефон у них с утра не работает.

— Сегодня из автомата звонили, — вдруг сказала Светлана.

Жуков быстро повернулся к ней:

— Откуда знаете?

— Уличный шум прослушивался, голоса…

Жуков наклонился к Владу, сказал на ухо:

— Надо бы, понимашь, проверить, что с телефоном. Может, нарочно повредили, чтобы перезвонить нельзя было…

— Что ж. Попроси послать монтера.

— Был кто-нибудь в приемной, пока шли телефонные переговоры? — продолжал допрос Жуков.

— Да. Начальник отдела Лапин сидел.

Жуков записал фамилию.

Отвечая на вопросы Жукова, следующие непрерывно один за другим, Любочка рассказала, не упустив ни одной детали, как закрывала и запирала, перед тем как ехать в больницу, сейф, окно и обе двери, как добиралась в больницу с институтским водителем Козаку, рассказала о своей беседе с девушкой в регистратуре, о том, как по пути из больницы в институт заезжала в детский сад, о беседе с воспитательницей…

— Во сколько в институт вернулись? — спросил Жуков.

Любочка пожала плечами.

— Без четверти два было, — вместо нее ответила Светлана.

— А вам откуда это известно?

— Так она же сначала ко мне зашла. В кассу чтобы вместе идти.

— Зачем? — обернулся Жуков к Любочке.

— Боялась одна. Я ведь догадалась, что меня специально выманили…

— Догадались или знали? — быстро спросил Жуков, наклоняясь вперед и в упор глядя в глаза Любочке.

Любочка смотрела на него, не понимая.

— Догадались или заранее знали, что вас выманят?

Недоумение в Любочкиных глазах сменилось испугом. Она отчаянно замотала головой и зарыдала.

Влад невольно поморщился: грубая бестактность Жукова, с которой он проверяет на допрашиваемых свои предположения, всегда была ему неприятна.

— Не… Не знала я… — говорила Любочка, задыхаясь от слез.

— Вы подошли к кассе вместе с Гонцей, — обратился Жуков к Светлане. — В каком состоянии была дверь?

— Опечатана и заперта.

— Кто может это подтвердить?

— Около двери много людей было. Общественные кассиры.

— Это кто?

— Девушки, которые на общественных началах получают деньги в кассе и раздают их в своих отделах.

— Фамилии назвать можете?

— Всех не упомню.

— Кого запомнили?

— Ну, Лариса Шмундяк была из отдела НОТ, Нина Ващенко из новой техники, Люда Карабчи из отдела внедрения…

— Шмундяк, Ващенко, Карабчи… — повторял Жуков, записывая.

К Владу подошел трасолог, наклонился, зашептал:

— Закончили. Можно доложить начальству…

Влад обернулся к Жукову:

— Прервемся ненадолго, Викентий Павлович? Неудобно начальство в коридоре долго держать.

— Давай прервемся, — согласился Жуков. — Вы, Светлана Георгиевна, ступайте к себе в приемную и никуда не отлучайтесь… А вы, — повернулся он к Любочке, — побудьте пока там, за перегородкой и подумайте о том, кто мог звонить вам по телефону. Вот товарищ Унгуряну с вами останется… Ключ дайте мне…

Любочка, еще не подавившая рыданий, бросила на стол связку ключей и вслед за всеми вышла из закутка.. Милиционер захватил два стула. Один поставил у двери в перегородке, а другой у стены, для Любочки. Дверь сразу же запер Жуков.

— Сюда никого! — распорядился ой.

В коридоре милицейское начальство, прокурор и директор института слушали инспектора Орлова, успевшего побеседовать со многими свидетелями.

Завидев Влада и Жукова, Чекир направился им навстречу:

— Тут, ребята, кой-какие версии наклевываются! Хорошо Орлов сработал… Игорь Васильевич, — обратился он к директору института. — Где бы нам маленькое совещаньице провести, обсудить то, что успели узнать?

— Можно ко мне в кабинет пройти, — предложил директор.

— Отлично! Пошли…

В обширном директорском кабинете все расселась за «совещательным» столом.

— Докладывай, Саша, — обратился Волков к инспектору.

— Так я все уже доложил, товарищ полковник.

— А теперь всем доложи, чтобы и следователи слышали.

— Слушаюсь, Константин Константинович… Подходили ко мне такие товарищи…

— Стоп, стоп, стоп! — прервал его Волков. — Ты нас фамилиями не забрасывай. Фамилии Жукову передашь. Обобщи показания и давай самое главное…

— Слушаюсь… Полученные мною показания были единодушными и сводились к следующему: сегодня утром, около одиннадцати часов проходившие по коридору сотрудники услышали в маленьком коридорчике перед кассой громкий стук и крики. Стучал в дверь кассы руками и ногами Михаил Чабаненко — токарь отдела внедрения, известный в институте пьяница. Он всячески поносил кассиршу и кричал, что ограбит кассу…

— Что? — оживился Жуков. — Что он кричал?

Влад тоже посмотрел на инспектора с интересом.

— Зачитываю показания сотрудницы бухгалтерии Ларисы Лунгу: «Миша колотил по двери и ругался. Гонца не открывала, заперлась изнутри. Тогда Миша закричал: «Ну я тебе устрою веселую жизнь! Всю твою кассу уведу с почерка!.. Гад буду — уведу!..»

— Любопытно, правда? — сказал, обращаясь ко всем подполковник Чекир. — И что — остальные свидетели подтвердили эти показания?

— Да. Все подтвердили… Еще интересный факт: к буянившему Чабаненко подошел начальник отдела внедрения Булат, и Чабаненко сразу успокоился. Они недолго поговорили. Потом Булат зашел в кассу…

— В кассу? — переспросил Жуков, делающий записи в блокноте. — И кассирша ему открыла?

— Да. Инна Тимофте, сотрудник отдела труда и зарплаты, показала: «Булат постучал по двери условным стуком, и кассирша сразу ему открыла».

— Что значит — условным стуком? — спросил Жуков.

— Тимофте выстучала по подоконнику вот так… — И Орлов постучал костяшками пальцев по столу: тук… тук-тук-тук… тук-тук.

— Похоже на условный сигнал! — буркнул Жуков, усердно записывая.

— Булат находился в кассе примерно полчаса, — продолжал Орлов, — и все это время Чабаненко ждал его, сидя на подоконнике. Потом Булат вышел, подошел к Чабаненко, сунул ему что-то в руку, и они вместе пошли к лестнице. Спустились или поднялись, Тимофте не видела…

Саша сделал паузу, листая блокнот. Жуков вытер платком залоснившиеся шею и затылок.

— Все, с кем мне пришлось беседовать, — снова заговорил Саша, — в один голос утверждают, что когда кассирша после поездки в больницу по ложному вызову вернулась в кассу вместе с секретарем директора Ротару, дверь кассы была заперта, опечатана и никаких подозрительных звуков изнутри не доносилось. Отперев первую дверь в кассу, Гонца сказала, что выдаст деньги только Ротару для директора института, а остальным начнет выдавать не раньше, чем через полчаса. Гонца и Ротару вдвоем вошли в кассу, а минуты через две Ротару выбежала и сказала: «Касса ограблена, бегу звонить в милицию».

— Ротару прибежала ко мне, — сказал директор, — сообщила, что украдены все деньги, и я позвонил к вам в управление…

— Ясно, — сказал Волков. — У тебя все? — спросил он Сашу.

— Есть еще любопытный факт, — ответил инспектор. — Разрешите, товарищ полковник, зачитать показания Эльвиры Сазоновой, заведующей библиотекой? Я их застенографировал.

Волков кивнул.

— «Я вошла в маленький коридор перед кассой без двадцати два, чтобы занять очередь. Там еще никого не было. В большом коридоре тоже пусто. Постояла я минут пять, не больше, и услышала какой-то шорох по лестнице запасного выхода. Я стояла рядом со стеклянной лестничной дверью. Выглянула на лестницу и обомлела: какой-то мужик в вязаной шапке с помпоном. За спиной раздутый рюкзак. Куртка того же цвета, что и рюкзак, и такие же штаны. На ногах спортивные туфли вроде кедов, синие с желтым. Я успела только увидеть, как он, вцепившись руками в перила, одним прыжком одолел целый пролет — от площадки до площадки. И двигался в своих синих кедах бесшумно, как призрак… И знаете, кто это был?.. Хоть я лица и не видела, но сразу узнала: Владимир Сергеевич Булат, наш начальник отдела внедрения…» — Орлов замолчал, наслаждаясь произведенным на всех эффектом.

Лицо директора института выражало крайнее изумление. Лицо Жукова — радость: следствие еще по-настоящему не развернулось, а правдоподобная версия уже выстраивается! Влад обдумывал услышанное, рисуя чертиков в блокноте. Волков и Чекир всем своим видом выражали удовольствие, доставленное успехами молодого инспектора. Влад спросил:

— Видела со спины? Откуда же такая уверенность, что спускался именно Булат?

— Этот вопрос и я ей задал, — ответил Саша. — Зачитываю ее ответ: «В прошлом году он заходил перед отпуском в институт точно в такой одежде — и шапка с помпоном, и на ногах такие же кеды, и рюкзак такой же у него был. И потом во всем институте нет никого с такой фигурой и такого роста. Есть еще инженер Доля. Но он в отпуске и позавчера в круиз уехал».

— Кстати, где сейчас Булат и Чабаненко? — спросил Волков Орлова. — Ты беседовал с ними?

— Нет еще, Константин Константинович. Я только тех опросил, что возле кассы были.

— А я их сейчас вызову, — сказал директор и нажал кнопку селектора. — Светлана Георгиевна! Срочно ко мне Булата и токаря Мишу Чабаненко.

— Чабаненко еще до обеда в военкомат ушел, вызов у него. А Булата сейчас позову…

В большом директорском кабинете воцарилась тишина. Слышно стало, как жужжит и бьется об оконное стекло большая муха. Через несколько секунд послышался голос Ротару:

— Игорь Васильевич! Булат после перерыва в институт не приходил.

Влад, не удержавшись, присвистнул. Волков и Чекир быстро переглянулись. Жуков удовлетворенно хмыкнул и уткнулся носом в свой блокнот, что-то стремительно записывая.

— За Чабаненко пошлите в военкомат мою машину, — распорядился директор. — Пусть привезут сюда. И попросите кого-нибудь разыскать Булата…

— Ох, боюсь, придется нам их разыскивать, — пробасил Волков. — И Булата, и токаря этого… Орлов, все у тебя?

— Так точно.

— Тогда передай свои записи следователям, а сам иди звони в управление, в наш отдел. Скажешь, что я приказал найти Булата и Чабаненко. Дашь ориентировки.

— Слушаюсь.

Саша отдал Жукову свой блокнот и вышел.

— Всех, с кем беседовал Орлов, передопросить, — распорядился Чекир, обращаясь к Жукову и Владу. — А теперь послушаем экспертов.

Встал Борис Митрофанович Анохин, технический эксперт — грузный мужчина с приплюснутым, как у боксера, носом.

— Сейф вскрыт, вне всякого сомнения, способом газовой резки. Об этом говорят капли расплавленного металла на полу перед сейфом, характер разреза, копоть по его краям и специфический запах. Вскрывал сейф опытный газорезчик. Сделан всего один разрез сверху вниз по левой вертикальной кромке дверцы, точным движением резака, причем такой длины, чтобы в него попали два расположенных друг над другом цилиндрических запорных штыря. Обращает на себя внимание мощность пламени, позволившая получить в пятисантиметровой толще весьма прочной стали разрез с совершенно ровными краями, длиной четырнадцать сантиметров и шириной всего в три миллиметра. Автогенных аппаратов с такими возможностями промышленность, насколько мне известно, не выпускает. Определить габариты и вес аппарата, который применялся в данном случае, я не берусь…

— Все у вас? — спросил Чекир.

— Все.

— Виктор Федорович, пожалуйста.

Встал Виктор Федорович Гурский — эксперт-трасолог. Небольшого роста, в темной рубашке без рукавов, в светло-серых тщательно отутюженных брюках и миниатюрных полуботинках коричневой кожи, он производил впечатление человека, только что принявшего холодный душ — такой был чистенький и свеженький.

— Поскольку обе двери в кассы к приезду кассирши из больницы были заперты и опечатаны, — начал он звучным голосом драматического актера, — проникновение злоумышленников через двери исключается. Окно мы нашли закрытым и запертым на оба запора поворотными ручками. Форточка, однако, была открыта. При осмотра окна обнаружено, что на нижней запорной ручке имеется повреждение масляной краски в виде царапины — свежий след, оставленный прикосновением металлического предмета, очевидно, крючка из жесткой проволоки, которым пользовались при открывании окна через форточку. На той же ручке есть аналогичный след сверху — окно запирали с помощью того же крючка, когда покидали помещение после вскрытия сейфа и изъятия денег. На верхней ручке таких следов нет — ее поворачивали, просунув руку в форточку…

— Все это похоже на правду, — вздохнул Чекир. — Но как они добрались до форточки, вот в чем вопрос. Седьмой ведь этаж!

— Значит, добрались, — сказал Волков. — В дверь-то не входили!

— О своих соображениях по этому поводу я доложу несколько позже, — недовольным тоном проговорил Гурский. — Сейчас о том, что мы внутри обнаружили…

Но тут открылась дверь, и в кабинет вошел пышноусый вахтер, цепко держа за руку смуглого молодого человека в джинсах с двумя фотокамерами на груди и с толстой сумкой, висящей на ремне через плечо. Павел Мику охотно следовал за вахтером и улыбался.

— Вот, товарищи милиция, — сказал вахтер, — задержал постороннего. По документам — из вечерней газеты. И сумка у него… — добавил он со значением.

Вахтер замолчал, с удавлением увидев, как заулыбалась за столом вся милиция и прокурор, и директор института.

— Пламенный привет охране правопорядка! — Павел поднял согнутую в локте руку, трижды притопнул ногой и поклонился «по-мушкетерски», метя пол воображаемым пером воображаемой шляпы. — Доставлен по задержании. Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. А потому — сажайте сразу!

— Сажать тебя пока еще рановато, — заметил Волков.

— Так я же прошу посадить меня за праздничный стол, а это всегда своевременно!

— Это свой человек, товарищ вахтер, — сказал Волков. — Журналист нашей тематики… Спасибо за бдительность и можете быть свободны.

Вахтер был в форменной фуражке с темно-зеленым околышем, а потому четко, по-военному откозырял, повернулся кругом и вышел.

Павел Мику проследовал к столу, снял с плеча сумку с раздутыми боками и поставил на стол перед прокурором:

— Вот, человек и закон, посмотри, что там у меня. А то внизу какой-то старшина хотел открыть, так я ему ее позволил. Пленку, говорю, мне засветишь…

Мику открыл сумку и отступил на шаг. Будеску сунул в сумку руку и вытащил, высоко подняв, огромного копченого леща. Мику молниеносно поднял фотокамеру к глазу и щелкнул объективом:

— Пошлю на конкурс — «Что бы это значило?»

Все засмеялись. Будеску поспешно сунул леща обратно в сумку.

— Я уже знаю, что тут произошло, — сказал Мику, посерьезнев. — Не буду мешать и удаляюсь…

— Погоди, — остановил его Волков. — Ты зачем сегодня в институт приходил?

— Встреча у меня была назначена на одиннадцать часов…

— С кем? — поинтересовался Жуков.

— С начальником отдела внедрения Булатом.

Все присутствующие многозначительно переглянулись.

— Виделся с ним? — спросил все тот же Жуков.

— Пришел в одиннадцать, как договаривались. Булата на месте не было. Прошел в его отдел к ребятам. Посидел там, потравил анекдоты. Минут через пятнадцать в отдел пришел Булат. Мы перебрались к нему в кабинет…

— О чем шла речь в вашей беседе?

— Письмо пришло к нам в редакцию. Инженер Доля жалуется на Булата. Булат, мол, пользуясь своим служебным положением, присвоил конструкцию портативного автогенного перфоратора, которую предложил Доля…

— Конструкцию чего? — встрепенулся Жуков.

— Автогенного перфоратора. Это такой аппарат для прожигания отверстий в металле… Булат опубликовал в специальном журнале статью и выдал в ней идею Доли за свою. Редактор попросил меня разобраться…

— Какой, говоришь, аппарат? Портативный? — опять спросил Жуков.

— Ну да. Небольшой, как я понимаю.

— А во сколько с Булатом расстался? — Жуков тщательно записывал ответы Мику.

— Ровно в половине первого. Он сказал, что у него деловое свидание и ушел, а я направился к Игорю Васильевичу попросить разрешения сделать с крыши несколько снимков для телестудии. Им заставки нужны, городские виды… Кстати, Игорь Васильевич, — обернулся Мику к директору, — огромное вам спасибо, отличные кадры снял. Комендант со мной целый час потратил… Еще есть вопросы? Если нет — я пойду…

— Больше вопросов к тебе нет, — сказал Волков, обведя всех взглядом.

— Паша! — окликнул Влад Павла, уже направившегося к двери. — Разыщи меня вечерком в управлении. Ты мне нужен…

Мику согласно кивнул и вышел.

— Продолжайте, Виктор Федорович, — обратился Волков к трасологу.

— Продолжаю… Отпечатки пальцев обнаружены в помещении кассы и на сейфе только небольшие, очевидно, женские. Скорее всего они принадлежат кассирше. Точнее определит лаборатория. Мужских отпечатков нет. Работали, надо думать, в перчатках. Под окном и перед сейфом обнаружены на полу еле различимые простым глазом следы подошв. Снимки с этих следов будут исследованы в лаборатории, а пока я могу с достоверностью предположить, что это следы подошв спортивных туфель-кроссовок бендерской фабрики «Флоаре», что соответствует описанию, данному товарищем Орловым со слов заведующей библиотекой Сазоновой. Размер — не меньше сорок пятого. Рядом со следами и внутри этих следов обнаружены мелкие комочки сухой земли. Будут переданы в лабораторию. На подоконнике следы подошв не обнаружены. Есть на подоконнике микроследы фланели, которую, очевидно, подкладывали под ноги… Выводы: в кассе был один человек, проникший туда через окно сверху по веревке или по веревочной лестнице…

— А как туда проник автогенный аппарат? — спросил Чекир.

— Не знаю, — пожал плечами трасолог.

— Я тоже пока не могу ответить, — сокрушенно вздохнул Анохин. — Сначала надо этот аппарат увидеть…

— Ладно. Оставим пока этот вопрос открытым… — Полковник Волков встал. — Что над кассой? — спросил он директора.

— Кабинет Булата, — ответил Диордиев.

— Булата?! — не удержался от восклицания Жуков.

— Да. Он на восьмом этаже работает. Как раз над кассой.

— Предлагаю пройти туда и посмотреть, — сказал Волков. — Может, найдем что-нибудь сто́ящее.

— Согласен, — отозвался Чекир и тоже встал.

Поднялись и все остальные.

Влад выходил последним. Он придержал Жукова, взял его под руку, и они несколько приотстали от остальных.

— У меня блокнот Гонцы, — сказал Влад. — Здесь записывались только денежные суммы — сколько нужно получить в банке и сколько в каких купюрах получено. Никаких записей другого характера нет — ни адресов, ни телефонов. Ни на одной странице. А теперь посмотри на последние записи…

Жуков взглянул на страницу блокнота, где было написано:

— Видишь? Сто сорок семь тысяч сто сорок три рубля семьдесят восемь копеек. Это сколько она должна получить в банке. Запись сделана до поездки в банк. Так?

— Так, — согласился Жуков.

— А вот тут записано, сколько пачек с какими купюрами она получила. Запись, очевидно, сделана в банке. Так?

— Так, так, — заинтересованно поддакнул Жуков.

— А между этими записями еще одна… Взгляни. Что скажешь?

— Это номер телефона…

— Верно! Единственный во всем блокноте. А когда он записан?

— Перед самой поездкой в банк!

— Верно. А еще что видишь?

— Почерк не Гонцы. Чужой почерк!

— Тоже верно. Бери блокнот и действуй!

— Спасибо!..

Они дождались лифта, который вернулся, отвезя наверх других работников, и вошли в него.

— Пойду с Гонцей побеседую, — сказал Жуков, нажимая кнопку седьмого этажа.

— А в кабинет Булата не пойдешь?

— Чего я там не видел? Вот если бы, понимашь, сам Булат в кабинете сидел.

— Ну как знаешь. А я на восьмой…

На седьмом этаже Жуков вышел, а Влад поднялся этажом выше.

В большом коридоре сидели на подоконнике и стояли у окна почти все, кто присутствовал в кабинете директора. Не было только обоих экспертов и фотографа. Зато группа увеличилась за счет коменданта здания.

Влад подошел к Чекиру.

— Жуков остался с Гонцей побеседовать, Георгий Фомич… А чего вы все здесь?

— Эксперты попросили минут десять не входить. Вот и ждем… Ну, капитан, как тебе дельце?

— Интересное дело, Георгий Фомич…

— Интересное — это так. А вот не раскроем — пух и перья от нас полетят!.. У тебя уже есть какие-нибудь предположения?

— Рано еще предположения строить…

— А Булат?

— Спорная версия. Мику, например, утверждает, что расстался с Булатом в полпервого, когда Гонца деньги привезла. Мало у него времени оставалось на подготовку ограбления… Впрочем, посмотрим, что Викентий Павлович из Гонцы вытянет…

Чекир отошел к Волкову, а Влад жестом подозвал к себе Сашу Орлова, уже выполнившего поручение полковника.

— Будь добр, спустись в приемную, позвони в управление и попроси установить владельца этого телефона, — Влад передал Саше записку. — Адрес узнай, где работает…

Саша, взяв записку, быстро зашагал по коридору.

Влад отделился от группы, сел на соседний подоконник и принялся перебирать в уме показания Любочки, Светланы, всех тех, с кем беседовал Орлов, сказанное Мику и постепенно пришел к выводу, что Жуков, пожалуй, прав. Версия Булат — Чабаненко может оказаться достоверной. Кассирша отсутствовала около часа. Время, значит, у Булата было. Организовал звонок из автомата. Потом вернулся в институт. Незамеченным?.. А по запасной лестнице! С автогенным аппаратом к себе на восьмой этаж? Штука вроде громоздкая. И баллон с газом… А если аппарат портативный? Тот, о котором Мику говорил? А портативный значит небольшой… Но ведь речь шла о перфораторе, об аппарате для прожигания отверстий. Но если им можно прожечь отверстие, почему же нельзя прожечь щель в дверце сейфа? А прожжена была именно щель — узкая и короткая, в том месте, где находятся запорные стержни!..

Влад поспешно подошел к директору института:

— Игорь Васильевич! Павел Мику, журналист, которого вахтер в ваш кабинет доставил во время совещания, говорил о каком-то портативном перфораторе. Вы не знаете — его изготовили или лишь об идее спорят?

— Знаю, что инженер Доля вместе с Чабаненко пытался его изготовить. Но что там у них получилось… — Диордиев пожал плечами.

— Благодарю вас…

В это время из коридорчика перед кабинетом Булата вышел Виктор Федорович Гурский. Подошел к Волкову:

— Я в основном закончил. Можно заходить.

— Пошли! — скомандовал полковник!

Все двинулись в коридорчик. Возле открытой двери на лестнице запасного выхода возился Анохин — вынимал внутренний замок. Замок из двери кабинета был уже вынут.

— А зачем замки вынимают? — спросил Диордиев у Влада, когда они вошли в кабинет, где все уже рассаживались на стоящих вдоль стен стульях.

— Доставят в нашу лабораторию. Надо установить, чем их последний раз открывали — «родными» ключами или дубликатами.

— А!.. Ясно, — кивнул директор.

Когда расселись, Волков предоставил слово Гурскому.

— Подошли мы к кабинету. Дверь была заперта, как и дверь на лестничную площадку. Окно в кабинете было открыто настежь, как и сейчас. Осмотр помещения показал: на стояке парового отопления, вот здесь, у окна, ярко выраженный след относительно тонкой веревки, краска повреждена. Есть микроследы волокон. На подоконнике, на внешней его кромке, также видны полосы — следы от соприкосновения с веревкой. Таких полосок две. Можно предположить, что одна образовалась при спуске человека по веревке, а другая — при подъеме. На полу между дверью и окном, правее письменного стола, обнаружены очень мелкие комки сухой земли, по виду идентичные тем, что найдены на полу кассы. Никаких следов того, что в комнате стоял автогенный аппарат или баллон с газом, не обнаружено… Выводы: злоумышленник из этой комнаты по альпинистской веревке, привязанной к стояку центрального отопления спустился через окно, на этаж ниже, проволочным крючком открыл запоры окна, проник через окно в помещение кассы, вскрыл сейф, взял деньги, и по той же веревке поднялся сюда, заперев предварительно окно тем же крючком. Потом вышел из кабинета, заперев за собой дверь и по лестнице запасного выхода спустился вниз. У меня все…

— Что преступник открыл окно кассы при помощи проволочного крючка, это понятно, — размышлял вслух Чекир. — Но зачем ему понадобилось запирать за собой окно? Это ведь нелегко сделать в висячем положении, да еще имея на себе автогенный аппарат и сумку с деньгами!

— Сумку он мог сбросить сообщнику, — сказал Волков. — А окно запер, чтобы нам на психику воздействовать. Все кругом заперто, а деньги увели. Не иначе, святой дух с автогеном витал!..

— Резонно! — согласился Чекир.

Пока Чекир и Волков говорили об окне, вошел Орлов. Он передал Владу листок из блокнота, на котором под номером телефона было написано:

Влад спрятал листок в карман и поблагодарил Орлова.

— Что у вас? — спросил Волков Анохина.

— Здесь, в этой комнате, по моей линии ничего нет. Замки из этой двери и из двери на лестницу я изъял для лабораторного исследования.

— Понятно, — сказал Волков и посмотрел на часы. — Надо бы осмотреть здесь ящики письменного стола и сейф… Второй ключ от сейфа есть? — спросил он директора института.

— Есть в отделе кадров.

— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы открыли.

Диордиев выполнил эту просьбу, позвонив в отдел кадров по внутреннему телефону.

Комендант здания постучал в дверь и вошел.

— Игорь Васильевич, — обратился он к директору, — разрешите врезать новые замки. А то нехорошо — и кабинет нельзя запереть и дверь на лестницу…

Диордиев вопросительно взглянул на Волкова.

— Новые замки? А почему нет? Нас старые интересуют… Саша, приступай. Осмотри стол, а принесут ключи — в сейф заглянешь. В столе и в сейфе ничего не перерывай. Посмотри только, нет ли там денег…

Орлов открыл незапертые тумбочки и средний ящик письменного стола. Влад подошел к окну, выглянул. Прямо перед окном простирался пустырь — бывшая пойма бывшей речки, давно уже превратившейся в узенький ручеек, а теперь, в августовскую жару, почти совсем пересохшей. Вдали пустырь ограничивался высокой железнодорожной насыпью, по которой как раз проползал длинный товарный состав. Даже не верилось, что совсем рядом проходит оживленная городская магистраль. Влад лег грудью на подоконник и заглянул вниз. Вдоль всей стены проходила узкая ленточка асфальта. Правее окна, из которого смотрел Влад, видна была дверь запасного выхода, крест-накрест заколоченная досками, а чуть дальше — приямок подвального окна. От заколоченной двери, вернее, от асфальтовой ленточки, начиналась напротив двери какая-то темная полоса, шедшая через весь пустырь к самой насыпи. «Надо будет осмотреть подходы к двери и эту темную полосу, — подумал Влад. — Очевидно, это — следы ног тех, кто шел к институту по пустырю со стороны насыпи… А место они выбрали удобное — ниоткуда нельзя видеть этих окон!»

Пришел начальник отдела кадров института с ключом, открыл сейф. Саша перебрал лежащие там папки. Те, что потолще, — открывал и заглядывал внутрь.

— Пусто, товарищ полковник, — доложил он, закончив осмотр.

— Ну что ж… — Волков задумался. — Что у нас еще осталось осмотреть? — спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Лестницу запасного выхода и подвал, — ответил Влад.

— А подвал зачем? — поинтересовался Чекир.

— Игорь Васильевич сказал, что там пытались изготовить автогенный перфоратор.

— Ааа! Тогда конечно…

— На лестнице могут быть обнаружены следы ног, — сказал трасолог.

— А в подвале аппарат, — добавил Влад. — Да и деньги могли там спрятать.

— В полуподвале, — поправил Диордиев. — Там у нас мастерская. Чабаненко работает.

— Чабаненко? — переспросил Чекир. — Непременно осмотреть!

— Давайте так… — Волков взглянул на часы. — Мы с Георгием Фомичом поедем сейчас в управление. Опергруппа останется здесь, продолжит осмотр. Сейчас пятнадцать пятьдесят минут. К девятнадцати закончите?

— Как знать, Константин Константинович… — за всех ответил Гурский. — Лестницу быстро осмотрим. Там нас интересует только наличие следов обуви. А на обследование мастерской может потребоваться много времени…

— В девятнадцать тридцать мы с Георгием Фомичом докладываем начальству о результатах первого дня работы. Так что к девятнадцати группа должна доложить нам все новости. Здесь что не успеете — доделаете завтра. Благо завтра суббота, и в институте никого не будет.

— Слушаюсь, — сказал Влад.

— Да, а где Жуков? — вспомнил Чекир.

— Я вам докладывал, Георгий Фомич. Продолжает допрос Гонцы в кассе.

— Ах да!.. Как позвонить в кассу? — повернулся Чекир к Диордиеву.

— Два ноль два. Вот этот внутренний.

Чекир набрал номер:

— Викентий Павлович?.. Прервись на минутку. Поднимись этажом выше в кабинет Булата. Это как раз над тобой…

Гурский, Анохин, Орлов и фотограф Пелинский прошли на площадку лестницы запасного выхода.

В кабинет вошел запыхавшийся Жуков:

— Вызывали?

— Вызывал, Викентий Павлович, — ответил Чекир. — Что нового?

— Замучился с ней, Георгий Фомич! Насчет Чабаненко, понимашь, признала, что он ей угрожал, грозился ограбить кассу…

— С чего он, кстати, грозился-то?

— А она ему сказала, что его зарплату и прогрессивку перевела, понимашь, его жене, а ему ничего не полагается…

— Решение месткома такое было, — сокрушенно развел руками Диордиев. — Алкоголик он, пропивает все деньги. Я издал приказ…

— Права не имели, — заметил Чекир. — На такой приказ решение суда нужно, а не месткома.

— Так вот насчет Чабаненко, понимашь, подтверждает, — продолжал Жуков, — а о том, кто ей телефон записал в блокноте — наотрез отказывается отвечать. Ревет белугой и ни слова!..

— Что за номер телефона? — спросил Чекир.

Жуков протянул ему блокнот, раскрытый на нужной странице, а Влад объяснил, почему считает эту запись существенно важной для дела.

— Не знаете, случайно, чья это рука? — спросил Чекир Диордиева, показывая запись.

Директор заглянул в блокнот:

— Булата. Он так цифры пишет…

— Вы уверены?

— Вполне. Его манеру писать цифры я хорошо знаю.

— Опять Булат! — воскликнул Чекир. — Кстати, что вы можете о нем сказать? Что это за человек?

— Сказать могу только хорошее. Кандидат технических наук. Слышал, пишет докторскую. Отличный работник. Отдел, который он возглавляет, — лучший в институте. Булат отвечает за внедрение наших разработок в промышленность. У него хороша налажена связь с предприятиями. Умеет договориться, убедить. Тут он незаменим. Единственный его минус — пристрастие к мату. Прибегает к мату, как к средству административного воздействия на подчиненных, включая женщин. Что еще?.. В общественной жизни активно участвует. Он все физкультурное дело у нас на себе тянет… Кандидат в мастера спорта…

— По какому виду? — перебил Влад.

— По альпинизму… Ох, так значит?.. Веревка?..

— Вот именно — значит! — сказал Волков.

— Никогда бы не поверил!

— Установили по номеру — где стоит телефон? — спросил Волков.

— Так точно, — ответил Жуков. — Квартирный телефон. Адрес есть, фамилия владельца… — Товарищ Будеску, — обратился он к прокурору, — надо, понимашь, наших людей туда послать. Обыск произвести и Булата арестовать, если его там обнаружат.

— Выдать вам ордера на обыск и на арест? А основания?

— Так ведь видели, понимашь, как Булат с рюкзаком спускался. И номер телефона у Гонцы в блокноте его рукой записан.

— Видела его эта, как ее?..

— Сазонова, — подсказал Орлов.

— Да, Сазонова. Со спины она его видела и две-три секунды всего. Не тянут такие показания на арест. А номер телефона… Надо, чтобы экспертиза подтвердила, что именно Булат его записал. А если даже Булат? Телефон ведь не у него на квартире?

— У Булата дома телефона нет, — сказал Орлов.

— А владелец телефона в институте работает? — спросил Будеску.

— Нет, — ответил Орлов. — В Главэнерго. Сейчас в командировке в Москве.

— Вот видите? И вы просите ордер на обыск в доме постороннего лица? Нет, нельзя…

— Как же нам, понимашь, преступников ловить? — в досаде воскликнул Жуков.

— Ловите, не нарушая требования закона.

— Возьмем квартиру под наблюдение, — вмешался Волков. — Если деньги там и их попытаются вынести, — задержим того, кто попытается, с поличным.

— А если уже вынесли? — не сдавался Жуков.

— Тогда и обыск в квартире нечего устраивать… — Волков посмотрел на часы. — А Булата нам прокурор разрешит задержать?

— Это пожалуйста, — отозвался Будеску. — Подозреваемых можете задержать и допросить. А вот если после допросов появятся основания для ареста — тогда и ордера выдам.

— Ну, поехали! — заторопился Волков. — Ты с нами или свои колеса есть? — спросил он Будеску.

— А до прокуратуры довезете?

— Довезем.

— Тогда с вами.

Волков козырнул и вышел. За ним Будеску. Диордиев тоже ушел, сказав, что если понадобится — будет у себя. Чекир подошел к Владу и Жукову:

— Ну, ребята, на вас вся надежда. Не подведите, В девятнадцать жду!.. Ни пуха, ни пера!..

— К черту, Георгий Фомич!

Чекир ушел.

— Пошли, Мирон Петрович. Поможешь расколоть эту фифу.

— Пойдем.

— Убежден, что она сама звонок организовала, — говорил Жуков, пока шли по длинному коридору. — Знала, понимашь, что звонить будут не ей, а Ротару. Сразу и свидетеля себе обеспечила… Буду постановление писать о мере пресечения…

— Подписку о невыезде взять собираешься?

— Нет, понимашь, под стражу. Прокурор разрешил.

Они спустились по лестнице на один этаж и шли теперь по другому коридору в обратном направлении.

— Не торопишься? Ну что ты можешь ей доказательно предъявить?

— На трое суток могу задержать и без предъявления обвинения.

— Но ведь основание должно какое-то быть?

Жуков остановился. Остановился и Влад.

— Какие тебе еще основания? Ушла, понимашь, из кассы, чтобы дать возможность полтораста тысяч увести. Вот и все основания.

— Так еще нужно доказать, что она сама звонок организовала.

— Пока будем доказывать, она, понимашь, смоется вместе с деньгами и сообщниками. Объявляй потом союзный розыск!… Почему она не хочет Булата назвать? У меня ведь тоже интуиция есть, не у тебя одного!

— Ну как знаешь. Тебе дело вести, не мне…

Они двинулись дальше. Через несколько шагов остановился Влад:

— Ты позволь мне начать с ней разговор.

— Хорошо.

В кассе возле второй двери сидел милиционер и читал книгу, захваченную, очевидно, из дома. При входе следователей он встал. Из-за перегородки доносились громкие всхлипывания.

Сейчас Любочку никто из сотрудников института, да и вообще из ее знакомых, не узнал бы. Темно-синие глаза, всегда такие задорные и блестящие, утратили и задор и блеск, стали мутными. Белки их покрылись такими же красными прожилками, как и белки глаз Миши Чабаненко. Тени под веками размылись от слез и потекли по обрюзгшим щекам, подбородок покраснел от помады, так же, как и платок в ее руке. Даже ярко-желтая кофточка и ярко-синяя плиссированная юбка потускнели, приобрели несчастный вид. Да, это были не те капризные слезы с надутыми губками, к которым она иногда прибегала и которые производили на мужчин неотразимое впечатление. Это были тяжелые слезы, вызванные бедой, горем, а горе да беда, как известно, женщину не красят…

Влад и Жуков вошли за перегородку. Любочка спрятала лицо в ладони и заплакала громко, навзрыд. Жуков, сев за стол, демонстративно углубился в свои записи. Влад, придвинув стул ближе к Любочке, тоже сел. Заговорил мягко, успокаивающе:

— Ну не надо плакать, Любовь Николаевна!.. Все будет хорошо. Найдем мы деньги. И тех, кто их взял, тоже найдем…

Жуков неодобрительно хмыкнул и осуждающе взглянул на Влада. А Мирон Петрович продолжал тем же мягким тоном:

— Я же вам говорю — найдем. Вот возьмемся за дело как следует и найдем. А то вы плачете, а мы, вместо того чтобы искать, с вами тут сидим…

Плач стал чуть потише.

— Просто вы очень перенервничали сегодня. Этот звонок насчет сына, пропажа денег… Вот и расходились нервишки. А вы их обуздайте… Водички выпейте…

Любочка послушно взяла пододвинутый ей стакан, поднесла к губам, но пить не стала, а снова поставила на стол. Глубоко и прерывисто вздохнула.

— Обязательно найдем, — продолжал Влад. — Только помогите нам…

— Ччем же я… ммогу… ппомочь? — проговорила Любочка сквозь всхлипывания.

— Ну для начала котя бы тем, что успокоитесь.

Любочка часто-часто закивала, взяла стакан с водой, отпила половину. Опять вздохнула прерывисто и несколько раз шмыгнула опухшим от слез носом. В первый раз за все время подняла голову и посмотрела на Влада:

— Слушаю…

— Сначала должен сказать, что Александр Владимирович узнал о вашей беде и просил передать вам его сочувствие…

Любочка высоко подняла выщипанные бровки:

— Какой Александр Владимирович?

— Буруянэ. Он на Садовой живет. Дом сто семнадцать.

— Да не знаю я его. И дома такого не знаю…

— А зачем же Владимир Сергеевич Булат записал вам в блокнот его телефон?

— Не знаю… — Любочка снова закрыла лицо ладонями и разразилась плачем. — За что мучаете?.. — истерически выкрикивала она. — За что?.. Это… не имеет… отношения…

— Хватит! — резко прикрикнул на нее капитан и хлопнул ладонью по столу. — Надоело! Прекратите сейчас же истерику!..

Властный окрик возымел действие — Любочка перестала рыдать. И хотя она не отрывала ладоней от лица и продолжала дрожать мелкой дрожью, приступ истерики явно пошел на убыль. Выждав с минуту, Влад спросил:

— Зачем заходил к вам Булат перед тем, как вы в банк поехали?

Любочка вздрогнула, как-то укоризненно посмотрела на Влада и, помолчав немного, ответила:

— Зарплату я ему выплатила. И две прогрессивки…

— Но вы же еще не привозили денег, — заметил Влад.

— У меня резерв оставался. На отпуска, на командировки…

— Можете доказать? — не выдержал Жуков.

— Там в сейфе коробка, — сказала после паузы Любочка, по-прежнему глядела на Влада и вроде бы совсем игнорируя Жукова. — Ее не взяли. Там остаток денег от резерва и все ведомости. Булат расписался в получении…

Влад подошел к сейфу, достал коробку из-под конфет, положил на стол перед Любочкой.

— Вот… Ведомости отдела внедрения… Эта на зарплату, эта на прогрессивку за первый квартал, эта за второй.. Он везде расписался…

— Верно. Подпись Булата есть на всех трех ведомостях, — сказал Влад. — Теперь нам понятно, зачем к вам Булат заходил. А вот зачем он в ваш блокнот телефон записал?

Любочка отвела глаза.

— Не знаю, кто записал…

— Может, довольно нас, понимашь, за нос водить? — взорвался Жуков. — Может, начнем наконец правду говорить, гражданка Гонца!

— Действительно, Любовь Николаевна, — поспешил вмешаться Влад. — Какой смысл скрывать, раз мы все равно уже знаем? Посмотрите сюда, — раскрыл перед Любочкой ее блокнот. — Эти цифры вы писали здесь за столом, перед тем, как в банк ехать. Так?

Любочка кивнула.

— А эти цифры в банке записаны?

— Да…

— В промежутке к вам заходил Булат и написал эти цифры — номер телефона… Знаете, знаете! Коли мы знаем, вы и подавно… Так или не так?

— Так… Только вы никому не…

— Тайну следствия мы, понимашь, хранить умеем, — заверил Жуков, перебивая. — Чей это телефон?

— Владимир Сергеевич сказал — его приятеля, — ответила Любочка, глядя не на Жукова, а на Влада. — Я должна была позвонить вечером…

— Во сколько? — спросил Жуков.

— Часов в семь, — Любочка упорно отвечала только Владу.

— Ну вот и выяснили! — весело сказал Мирон Петрович.

— Не все еще выяснили, — возразил Жуков. — Еще, понимашь, надо выяснить, кто звонил гражданке Ротару… Так кто все-таки звонил? — уставился он на Любочку тяжелым немигающим взглядом.

Любочкины глаза снова наполнились слезами.

— Сказала же я — не знаю, кто звонил!..

— Вы и про номер телефона, что вам Булат записал, тоже говорили, что не знаете! Темнили, понимашь, и теперь темните!

— Да не знаю я!.. — Любочка прижала к груди стиснутые в кулачки руки. — Не знаю, кто звонил! Ну как мне вам объяснить? Как?.. — И она беспомощно посмотрела на Влада, словно ища поддержки.

Влад сделал вид, что не замечает ее взгляда. Ему было не по себе, угнетала интуитивная уверенность, что к подстроенному телефонному звонку Любочка не имеет отношения, что спрашивать ее об этом бессмысленно, что о готовящемся ограблении кассы она не знала. Уверенность эта основывалась на едва заметных деталях ее поведения, на ее интонациях, взглядах. Но что мог он сделать? Следствие-то будет вести Жуков…

— Мирон Петрович, — Жуков выключил магнитофон, сложил свои записи в планшет, с которым никогда не расставался, встал. — Давай, понимашь, выйдем на минутку, покурим в коридоре…

— Выйдем, покурим…

Они вышли. Милиционер за перегородкой встал при их проходе, заложив палец между страницами книги, которую читал.

— Что почитываем, Унгуряну? — поинтересовался Жуков и слегка нагнулся, чтобы прочесть название на обложке. — «Общая психология» Петровского! На заочном учишься? На юрфаке?

— Так точно, товарищ майор!

— Молодец, понимашь, времени зря не теряет! — адресовался Жуков к Мирону Петровичу.

В большом коридоре сели на подоконник. Жуков достал из нагрудного кармана кителя пачку сигарет, щелкнул по пачке снизу большим пальцем, прямо ртом ухватил сигарету, протянул пачку Владу: — Бери, закуривай… — Спохватившись, сунул пачку обратно в карман. — Все забываю, понимашь, что ты у нас красна девица! — сказал, прикуривая. — Впрочем, теперь и девки вовсю шмалят… Ну что с Гонцей будем делать? Кто звонил, она добровольно нипочем не скажет. Пока не припрем, как с Булатом приперли…

— Да, я тоже считаю, что без дополнительных фактов продолжать допрос бесполезно…

Влад умолчал о своем мнении по поводу манеры Жукова вести допрос, не желая выслушивать его не всегда тактичные насмешки.

— Ну что ж… Буду писать постановление.

— О взятии под стражу?

— А что прикажешь делать? Деньги, понимашь, взял Булат, а она с ним связана.

— С достоверностью можно пока говорить лишь об интимной связи. А что деньги взял Булат, требуется еще доказать.

— Ну с тобой говорить, понимашь, терпежу надо набраться! — рассердился Жуков. — У тебя каждый жулик — святой!

— Святой не святой, а невиновный, пока вина не доказана.

— Вот-вот!.. Носитесь вы, молодые, со своей презумпцией невиновности, как черт с писаной торбой!.. А нас, понимашь, не так учили…

— Признание — мать доказательств? — усмехнулся Влад.

— А что? Ты разве не стараешься получить признание?

— Стараюсь. А потом еще больше стараюсь его доказать.

— Хорошо, понимашь, что не тебе это дело поручили. А то сотрудники института ждали бы своих денег до второго пришествия! — Жуков щелчком отправил окурок в форточку. — Ну пошли…

Следователи вернулись в кассу.

— Любовь Николаевна, у вас есть кто-либо из родственников, кто мог бы забрать вашего сына из детского сада? — спросил Влад, стараясь придать голосу непринужденность.

Любочка посмотрела на него. В глазах испуг.

— Арестовывать будете? — упавшим голосом спросила она.

— Ну что вы! Так уж сразу и арестовывать? Просто вам придется денек-другой побыть в изоляции. Сами должны понимать. Сумма-то огромная.

— Да, да. Я понимаю… Понимаю… А как же Алешенька?

«Видно, слез не будет, — отметил про себя Влад, — ожидала такого исхода!» А вслух сказал:

— Вот я и спросил: есть ли у вас кто-нибудь, кто его к себе забрать может?

Любочка закрыла глаза и замотала головой:

— Никого у меня нет… Одна живу.

— Но близкие подруги у вас есть?

— Можно я Свету попрошу?

— Конечно, попросите.

Любочка взялась было за трубку телефона, но Жуков отстранил ее руку и снял трубку сам:

— Я ее вызову… Два два ноля?

Любочка кивнула. Жуков набрал номер.

— Приемная?.. Светлана Георгиевна?.. Майор Жуков. Зайдите, пожалуйста, в кассу. Да… — Повесил трубку. — Сейчас придет.

— Викентий Павлович, — заговорил Влад. — Если не возражаешь, я спущусь к ребятам. Они там должны мастерскую осмотреть…

— Иди, конечно. Я закончу здесь дела и тоже приду.

Спускаясь по главной лестнице, Влад испытывал облегчение: избавился от тяжелого зрелища.

На ступеньках он столкнулся со Светой Ротару.

— Чего ваш майор меня вызывает? Не знаете?

— Знаю. Постарайтесь успокоить Гонцу. Очень она за сына волнуется. Вы можете забрать его на пару дней к себе?

— Конечно, смогу.. А Любочку арестуют?

— Задержат. Изолируют ненадолго… Так вы постарайтесь ее успокоить. Ладно?

— Постараюсь…

И они разошлись. Светлана наверх в кассу, а Влад вниз в мастерскую.

На лестнице его догнал директор института.

— Вернулся шофер из военкомата. Чабаненко там нет и не было.

— Что ж, будем искать, — сказал Влад.

В полуподвале капитана ждал сюрприз: в правом от входной двери углу, под кучей тряпья был обнаружен тот самый автогенный аппарат, который искала опергруппа!

На продолговатой деревянной раме укреплены скобами два цилиндрических баллона от походной газовой плитки. От каждого баллона отходит по трубке. Трубки подсоединены к какой-то латунной детали, смахивающей на смеситель кухонного водопроводного крана. Сходство усиливает тонкая короткая трубочка, торчащая из середины детали, как кран из смесителя. К раме прикреплена брезентовая лямка.

Кроме фотографа, который, кончив снимать автогенный аппарат, делал теперь панорамные снимки мастерской с разных точек, вся группа столпилась вокруг аппарата. Здесь же стоял директор института и комендант здания, открывавший работникам милиции дверь в мастерскую. Оба эксперта, присев на корточки, склонились над аппаратом. Анохин изучал аппарат глазами, ни до чего не дотрагиваясь. Гурский колдовал с отпечатками пальцев.

Когда Влад подошел, трасолог выпрямился, отвел со вспотевшего лба прилипшую прядь волос, улыбнулся.

— Вот это везение! — сказал он. — Как только сюда вошли, Орлов сразу к этой куче тряпья. Ковырнул и нащупал… Обрати внимание, капитан: тряпки, что по краям лежат, давно не трогали. Видишь, сколько на них пыли? А те, что сверху лежали, ворошили совсем недавно. Несколько часов назад, когда аппарат сюда прятали…

— Не слишком надежно спрятали, — заметил Влад.

— Я сначала тоже так подумал. А потом сообразил, что его не прятали, а просто положили туда, где он раньше лежал… На раме, на цилиндрах и на этой вот штучке с носиком…

— Это резак, — уточнил Анохин.

— …на всем этом множественные отпечатки пальцев. Но настоящих отпечатков, оставленных руками без перчаток, не очень много. Отпечатки разные. Я имею в виду: разные люди прикасались к аппарату. Их отпечатки под слоем пыли. Свежие же отпечатки, не успевшие покрыться пылью, оставлены руками в перчатках…

— Виктор Федорович, можно взять аппарат в руки?

— Да, да, отпечатки я уже снял. Можно взять.

Анохин поднял аппарат и стал с интересом рассматривать, переворачивая с боку на бок. Особенно внимательно рассматривал он тонкую трубочку, выходящую из «смесителя». Зачем-то понюхал ее:

— Недавно включали. Есть свежие следы копоти, запах… — Надел на шею брезентовую лямку, щелкнул каким-то рычажком. Из трубки с легким шипением вырвалась струйка синеватого пламени. — Вот как он действует!.. — Взвесил аппарат в руке: — Килограммов семь — восемь… Полпуда, не больше.

— Да, — согласился Влад. — С таким можно и по веревке… Что на лестнице? — спросил он Гурского.

— На лестнице? Отлично сохранившиеся следы подошв спортивных туфель бендерской фирмы «Флоаре». Размер сорок шестой. Лестницу год не мели. Когда злоумышленник поднимался наверх, он оставлял следы на каждой третьей ступеньке, а вниз перепрыгивал через целые марши. И с перил всю пыль перчаткой стер, когда спускался…

Располагалась мастерская в просторном захламленном помещении. Три высокие окна, выходящие в приямки, слабо пропускали свет через мутные, давно не мытые стекла. В полумраке можно было различить под окнами длинный металлический стол с укрепленными на нем слесарными тисками, небольшой деревянный столик, столешница которого лоснилась от металлической пыли и машинного масла. На столике стояла корзина, до половины наполненная яблоками и лежала пустая и пыльная бутылка из-под вина «Розовое крепкое». У стола три табуретки, тоже изрядно замызганные, и стул с гнутой овальной спинкой. Только старинный токарный станок у стены, вероятно, еще из первых ДИПов, сиял неправдоподобной в этом помещении чистотой. Каждая его деталь была тщательно протерта и блестела. Неподалеку от станка стоял инструментальный шкафчик, тоже сиявший чистотой. В дальнем от входа углу была в торцовой стене еще одна дверь, заваленная понизу пустыми ящиками. Пол, покрытый линолеумом, был предельно пыльный. Повсюду валялись клочки бумаги, окурки, огрызки яблок: засохшие и темно-рыжие — старые, лишь слегка порыжевшие — посвежее. Несколько огрызков разной степени свежести Гурский подобрал для исследования. Взял также и насколько окурков. Лишь небольшой участок пола вокруг токарного станка и инструментального ящика был тщательно подметен и даже протерт недавно влажной тряпкой.

Фотограф запечатлевал на пленку разные участки мастерской, Анохин описывал аппарат, положив его на табуретку, Гурский готовил к фиксации наиболее свежие следы. Остальные стояли, сгрудившись возле входной двери.

Саша Орлов подтолкнул Влада локтем:

— Посмотри — куртка какая-то!

На гвозде у двери висела не замеченная ранее брезентовая куртка.

Влад подозвал Гурского:

— Осмотри-ка, пожалуйста, эту куртку.

Гурский снял куртку с гвоздя и разложил на деревянном столике, отодвинув в сторону корзину с яблоками. Из одного кармана извлек помятый конверт, протянул Мирону Петровичу. Конверт был адресован Михаилу Алексеевичу Чабаненко. Дата на штемпеле — 18 августа 1982 года. Обратный адрес — Октябрьский райвоенкомат. Из другого осторожно вынул… четыре новеньких десятки! И бумажную ленту, которой в банке была заклеена денежная пачка.

— Вот это так находка! — присвистнул Саша Орлов.

К столу притиснулся Диордиев:

— Неужели и деньги нашли?!

— Денег-то не сорок рублей было, — возразил капитан. — Так что пока еще не нашли!

Конверт и десятки сложили в папку. Составили и вложили туда же акт о находке. Упаковали куртку в полиэтиленовый мешок.

Влад посмотрел на часы: семнадцать часов двадцать две минуты. «Работы здесь непочатый край, — подумал он. — А времени осталось около часа. Потом надо в управление ехать. Мастерскую мы не успеем за час обследовать. А здание снаружи вообще еще не рассматривали. Мастерскую можно закрыть и пост оставить. А вот подходы к зданию надо сегодня же хотя бы осмотреть… Но решать такой вопрос должен Жуков…»

Влад поднялся в вестибюль и от вахтера позвонил по внутреннему в кассу. Никто не ответил. Значит, Жуков уже ушел оттуда. Влад открыл дверь подъезда, выглянул наружу. Зажмурился от яркого августовского солнца. Потом глазами отыскал милицейский «рафик» на служебной остановке. У машины стоял Жуков, давал какие-то указания водителю. В салоне темнели силуэты двух милиционеров и склоненная голова Любочки.

— Викентий Павлович! — позвал Влад.

Жуков оглянулся, увидел коллегу и поднялся по ступенькам к подъезду.

— Хорошо, понимашь, что ты вышел, — сказал он и, достав платок, вытер шею и затылок. — Зайдем в вестибюль, жарко здесь…

В вестибюле Жуков отвел Влада подальше от вахтера:

— Отправляю, понимашь, Гонцу… У тебя чего?

Капитан коротко рассказал о следах на лестнице и в мастерской, о находке аппарата и денег. Жуков просиял:

— Вот это, понимашь, хорошо!.. Аппарат тот самый?

— Пока не уверен. Подождем официального заключения Анохина… Но скорее всего — тот самый.

— А деньги?

— Думаю, что из украденных.

— Слушай, капитан, а может ты без меня здесь справишься? Мне, понимашь, хочется еще раз Гонцу допросить, прежде чем начальству докладывать.

— Поезжай. Мастерскую думаю на завтра перенести. На утро. Там работы много. Оставим в мастерской двух человек — могут явиться те, кто днем, был, чтобы следы уничтожить. А может быть, и за деньгами — не исключено, что они там спрятаны…

— Правильно! Унгуряну и Зайцева я оставил около кассы и у кабинета Булата. А в мастерской обоих сержантов оставь…

— Но и здесь кто-то из наших должен дежурить.

— Здесь пока старшина побудет. А я из управления всем им смену пришлю… А может, вы все тоже со мной поедете?

— Нет. Нам еще нужно до девятнадцати успеть осмотреть подходы к зданию со стороны пустыря, куда запасной выход ведет.

— Ну давай!.. А я, понимашь, поехал. Успеха тебе!

Жуков пошел к машине, а Влад — в мастерскую.

— Товарищи! — сказал он, войдя, — на сегодня мы здесь закончим. Утром вернемся. — Разыскал взглядом сержанта. — Сержант Балан, останетесь здесь. Когда рабочий день в институте закончится — к вам сержант Думитриу присоединится. Запретесь изнутри… Ночью свет не зажигать — возможен визит тех, кто кассу брал… Впрочем, до ночи вас сменят…

— Слушаюсь, товарищ капитан.

— Михаил Борисович, — обратился капитан к Анохину. — К девятнадцати у тебя будет готово заключение по аппарату?

— Боюсь, что нет. Конструкция совершенно незнакомая, и возможностей его я не знаю. Найти бы компетентного специалиста…

— Игорь Васильевич, — подошел Влад к директору. — Кто у нас в городе самый компетентный специалист по автогенным аппаратам?

— Безусловно, Ион Филиппович Рошу, — не задумываясь ответил Диордиев. — Завкафедрой резки и сварки в Политехническом.

— А можно сейчас с ним связаться?

Диордиев посмотрел на часы:

— Думаю, что можно…

— Позвоните ему, пожалуйста. Объясните по секрету, что к чему, и спросите, когда и где можно ему аппарат показать…

Директор ушел звонить.

Виктор Федорович тем временем уложил свой чемоданчик. Потом достал из него мелок и провел по полу черту от одной торцевой стены до другой, отделив полосу шириной метра два.

— Кто будет здесь находиться, — сказал он, — прошу за черту не переходить. Там мы еще не все осмотрели. Ясно?

— Ясно, Виктор Федорович, — ответил сержант.

— Сейчас распоряжусь, чтобы вам сюда стулья принесли. Вдвоем будете дежурить?

— Вдвоем.

Анохин уложил аппарат в мешок. Все вышли из мастерской и стали подниматься наверх. Остался один сержант Балан.

Когда капитан одним из последних, рядом с Анохиным, несшим мешок с аппаратом, поднялся в вестибюль, его окликнул директор института. Влад остановился. Диордиев подошел к нему:

— Я позвонил Иону Филипповичу. Он готов хоть сейчас осмотреть аппарат.

— Спасибо!.. Михаил Борисович, сейчас наша машина придет. Садись, бери аппарат и езжай в Политехнический.

— В главный корпус?

— В главный, — ответил Диордиев. — Кафедра сварки и резки металлов. Спросите Рошу.

— Есть. Поехал.

Влад подозвал сержанта, стоявшего у входных дверей вместе с вахтером, и сказал, чтобы он, после того, как освободится здесь, то есть после того, как схлынет поток выходящих с работы сотрудников, шел в мастерскую. Потом проинструктировал старшину за столиком, чтобы тот не рылся в дамских сумочках, а досматривал у выходящих только портфели и большие сумки. Покончив с этим, он присоединился к группе, поджидавшей его у ступенек подъезда. От группы остались, собственно, лишь четверо — Гурский, инспектор Орлов, фотограф и сам Влад. Был с ними еще и комендант, которого Влад попросил их сопровождать.

Все спустились к стене здания и пошли вдоль нее мимо стоянки служебных автомашин. Впереди оживленную магистраль преграждала высокая глухая стена каких-то складов, и улица резко, под прямым углом, сворачивала вправо. А прямо уходила другая, боковая стена складов. Между этой боковой стеной и продолжением здания НИИ тянулся узкий — вдвоем не разойтись — проход. Не доходя нескольких шагов до этого прохода, комендант сказал:

— Три крайних окна — мастерская, где вы были.

Дальнее, третье окно в упор смотрело на белую стену складов. А два других выходили как раз туда, где улица под прямым углом поворачивала направо.

Влад остановился и остановил Сашу, взяв его за плечо:

— Из этого окна, — указал он на самое ближнее, — если встать там внутри на табуретку, должен быть виден угол улицы и автобусная остановка…

Орлов смотрел на окно, утопленное в приямке, потом на угол:

— Определенно будет видно.

— А теперь будь другом, перейди туда, на остановку. Что оттуда увидишь?

Саша перебежал улицу, встал на углу, огляделся по сторонам. Потом вернулся:

— Подъезд института хорошо просматривается. Оттуда могли сигнализировать в мастерскую, давать знать, когда кассирша уехала, когда приехала…

— Вот и я об этом подумал… Завтра проверим.

— Почему не сегодня?

— Сегодня времени нет. Нам ведь скоро у начальства быть надо.

Дошли до конца прохода, и перед ними открылся обширный пустырь, который Влад видел из окна кабинета Булата. В конце прохода, на пустыре, их ждали товарищи.

Фотограф и комендант остались стоять на углу здания института, а Влад, Гурский и Орлов прошли вперед вдоль стены склада и вскоре наткнулись на несколько старых, с отбитыми углами, бетонных плит перекрытия, брошенных здесь в свое время строителями. Плиты лежали друг на друге. Все трое взобрались на верхнюю.

Виктор Федорович достал из чемоданчика полевой бинокль, приставил к глазам, обвел взглядом пустырь. В объективе бинокля четко вырисовывалась узкая черная полоса, пересекающая пустырь и ведущая к заколоченным дверям запасного выхода.

— Так и есть!.. Видишь там темную полоску?

— Я ее еще из окна увидел.

— Вот тебе польза от жары! Свежий бурьян распрямился бы!.. Взломщики через насыпь шли. Посередине пустыря ручей. Там почва влажная, наверняка хорошие следы сохранились.

— А мы можем завтра туда съездить. Пораньше утром, до мастерской…

Влад махнул рукой коменданту и фотографу. Оба подошли. Фотографу капитан уступил свое место, и тот стал снимать общий вид пустыря и дорожку следов.

— Что это за дверь? — спросил Влад коменданта.

— Запасной выход. Ведет на ту лестницу, что ваши уже осмотрели…

— Запасной выход называется еще пожарным, — жестко сказал Влад. — А случись пожар? На всех этажах двери на улицу заперты, а эта — так вообще заколочена!.. Кто ее заколотил?

— Я так распорядился. — В голосе коменданта звучало непререкаемое сознание правоты.

— Давно?

— Как только переехали в это здание. Года два назад.

— А зачем?

— Ну как же? Проникнут посторонние. А у меня в лабораториях ценное оборудование, приборы. Я отвечаю за институтское имущество.

— Проникнут посторонние! А свои сотрудники не смогут выбраться в случае пожара. Заколачиваете пожарный выход, вместо того, чтобы еще одного вахтера поставить!.. Кстати, будь здесь вахтер — и кассу не ограбили бы.

Комендант изобразил на лице оскорбленное самолюбие, а Влад подумал, что надо бы сообщить об этом в управление пожарной охраны — пусть штрафанут дурака.

Фотограф отснял все, что нужно было отснять с этой точки, и спрыгнул с плит.

— Пошли! — скомандовал Влад.

Все вернулись к проходу и двинулись к заколоченной двери запасного выхода. Не доходя двери — окно с приямком, не огражденном перилами, в отличие от тех, что на улице. Виктор Федорович попросил всех остановиться и не подходить к двери и к окну.

Он и фотограф обработали участок вокруг приямка, потом спустились в него, исследовали дно, наружный подоконник и закрытое окно с открытой форточкой.

Комендант, скучая, стоял в стороне, прислонившись к стене. Влад подозвал Сашу Орлова. Они вернулись к проходу и от угла здания медленно пошли обратно по асфальтовой дорожке вдоль стены. Когда поравнялись с окном, капитан остановился, подождал Орлова:

— Скажи, Саша, что это может быть? Светлое такое?

В густом бурьяне светлело какое-то пятно.

— Половина яблока… А правее — огрызок. Видишь?

— Вижу. Из форточки, наверное, выбросили… Обозначь чем-нибудь это место. Надо Виктору Федоровичу показать…

Саша подобрал несколько камешков и кучкой сложил на краю асфальтовой полосы.

Фотограф, кончив работу в приямке, выбрался наружу и принялся снимать в разных ракурсах заколоченную дверь. Выбрался и Гурский. Подошел к двери и стал исследовать доски, которыми она заколочена. Подозвал Влада и фотографа:

— Фомкой отжимали доски, ломиком. Вот следы от него…

Он показал темные вмятины на кромках досок там, где были вбиты гвозди, и попросил фотографа заснять эти вмятины.

Фотограф выполнил просьбу. Виктор Федорович взялся за верхний конец доски и легко отделил его от дверной коробки. Длинный гвоздь вылез из гнезда почти без сопротивления. Так же легко оторвал и вторую доску. Посветил фонариком в замочную скважину, заглянул в нее.

— Давно открывали эту дверь? — спросил коменданта.

— Ни разу не открывали.

— Открывали, и совсем недавно. Стерта пыль, паутина прорвана. Ключ есть у вас?

— Есть.

Комендант отпер дверь. Отстранив его, Гурский шагнул в темный проем. Влад посмотрел на часы:

— Ого!.. Пора ехать! Виктор, может, на завтра оставим?

— Сейчас… Подберу только…

— Что подберешь?

— Мелочи кой-какие любопытные…

Минут через пять Гурский вышел, уложил в чемоданчик полиэтиленовый мешочек с комками засохшей грязи и другой, с каким-то серым порошком.

— Я готов, поехали…

— Подбери-ка еще любопытные мелочи, — сказал Влад и, взяв эксперта под руку, подвел к кучке камней, сложенной Орловым, — по-моему, должно пригодиться!..

Гурский поставил чемоданчик на асфальт, снова открыл его, достал пустые мешочки, шагнул в бурьян, поднял обгрызенную половину яблока, положил в мешочек, поднял огрызок, положил в другой.

— Тот же сорт, что и в корзине, в мастерской. Из форточки выбросили, чтобы лишних следов не оставлять…

Пока шли к машине, Влад сказал Саше Орлову:

— Нас завезешь и поезжай на Садовую. Наши о Булате еще не сообщали. Но не зря же он телефон Гонце записал. Если застанешь, скажи — заявление какое-то на него поступило. От кого и о чем — ты не знаешь. В институте, мол, его не застал. А то Жуков любит, понимашь, чтобы подозреваемый сам догадался, за что задержан. — Последнюю фразу Влад произнес, мастерски подражая голосу и интонациям майора Жукова.

— Хорошо, Мирон Петрович.

— Да, возьми на всякий случай кого-нибудь из ребят с собой. Привезешь Булата в управление. Мы с майорам будем у Чекира или у Волкова.

УРАВНЕНИЕ С ТРЕМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

В горуправлении фотограф сразу же прошел к себе обрабатывать пленку, Гурский — в лабораторию сдавать свою добычу, Орлов уехал за Булатом, а Влад направился в кабинет Жукова.

Жуков сидел и подшивал протоколы допросов Гонцы в папку со свежевыведенной надписью:

Влада он встретил кислой улыбкой:

— Умаяла меня, понимашь, твоя Гонца! Прежние показания повторила, а вот кто звонил — не говорит, понимашь, и все тут!

— А если действительно не знает?

— Знает она! Нутром чую — знает… У тебя есть новости?

— Пока нет. Поколдует лаборатория с мешочками Гурского, тогда, может быть, будут.

— А у мае есть. Чабаненко, понимашь, доставили…

— Да ну?! Допросил его?

— Какое там! — усмехнулся Жуков. — Пьяный в усмерть. Лыка не вяжет. Его в Парке культуры подобрали. Отвезли в вытрезвитель, а оттуда к нам… Это Чекир, понимашь, дал ориентировочку. И на Чабаненко и на Булата.

— За Булатом Орлов уже поехал. Да, я забыл сказать: в мастерской, в кармане куртки, кроме денег конверт нашли, адресованный Чабаненко. Пустой конверт из военкомата.

— Из военкомата?.. А вот что было у него в кармане брюк… Больше вообще ни черта не было…

Открыл папку и показал капитану подшитый в самом конце листок — повестку с вызовом Михаила Алексеевича Чабаненко в военкомат Октябрьского района на 20 августа 1982 года.

— Не был он в военкомате, — сказал Влад.

— Если бы был, понимашь, то на какие шиши он бы напился? Нет, он свою долю получил и успел где-то спрятать… Звонил я в военкомат дежурному. Никто его, понимашь, и не вызывал…

— Да, улики против Чабаненко серьезные.

— Уж куда серьезнее! Деньги — прямая улика!

Влад хотел возразить, что если бы деньги были найдены на самом Михаиле — тогда улика была бы прямая, а так… Но он промолчал, не желая снова ввязываться в спор.

Жуков откинулся на спинку стула и мечтательно сказал, похлопывая ладонью по папке:

— Очень нам, понимашь, повезло — только работать начали, а уже вся троица у нас! Хорошо!.. В рекордный срок закончим такое крупное дело!

— Дай, как говорится, бог нашему теляти да волка съесть! — заметил Влад.

Жуков засмеялся:

— Сам ты телятя мягкотелая!

Зазвонил телефон. Жуков снял трубку.

— Майор Жуков… Слушаюсь, Георгий Фомич… Пошли, Мирон, — положил он трубку на рычаг. — Зовут уже.

Выйдя из кабинета, они столкнулись с Орловым. За ним понуро шел крупный мужчина в сине-желтых кроссовках фирмы «Флоаре» сорок шестого размера, в элегантных серых брюках и в голубой рубашке с короткими рукавами. Сзади шел милиционер.

— Владимир Сергеевич Булат, — отрапортовал Орлов. — Принимайте.

Влад окинул Булата оценивающим взглядом. Булат был бледен, тяжело дышал.

— Догадываетесь, почему вас сюда привезли? — спросил Жуков.

— Кажется, догадываюсь, — криво усмехнулся Булат. В голосе его звучала усталость.

— Вот и славненько, что догадываетесь!.. Отведи его, Постолаки, в шестнадцатую. Дай бумагу, ручку… — И опять к Булату: — Сядьте, понимашь, и напишите все по порядочку — что и как!.. И всех до одного, понимашь, укажите, кто помогал вам.

— Идем, Саша, — сказал Влад Орлову. — Чекир зовет уже.

В кабинете Чекира сидел и полковник Волков. Сразу за Владом, Жуковым и Орловым вошел Гурский.

— Анохина нет? — спросил Чекир.

— Повез автогенный аппарат на экспертизу в Политехнический, — ответил Влад.

— Зачем же на экспертизу? — недовольно сказал Волков. — Анохин что — сам не мог заключения дать?

— Сразу сюда, понимашь, везти надо было, — поддержал Жуков. — Какой хоть аппарат-то? Большой?

— Да нет. Как раз такой, что его и на веревке можно с собой взять… А отправил я потому, что Анохин сказал, что такая конструкция ему незнакома. Заключение крупного специалиста профессора Рошу лишним не будет…

— Пожалуй, резонно, — шепнул Чекир Волкову. Волков кивнул.

— Что ж, начнем работать… — сказал Чекир. — Давайте, Гурский, что у вас нового. Только покороче, самое существенное.

Гурский лаконично и четко доложил то, что он ужа рассказывал Владу — о следах спортивных туфель на лестнице запасного выхода, о следах в мастерской и на подходах к ней, в приямке окна и на лестничной площадке у входа, о комьях грязи и кучках пепла от множества выкуренных сигарет, о найденных в бурьяне огрызках яблок…

— Ваши выводы? — спросил Чекир.

— По лестнице поднимался и спускался один человек в спортивных туфлях сорок шестого размера. Он же был в кабинете Булата и в кассе. Он же, очевидно, вскрывал сейф и унес деньги. Второй человек в тупоносых ботинках фирмы «Зориле» тридцать восьмого размера был только в мастерской и на подходах к ней.

Жуков наклонился к уху Влада:

— У Чабаненко, понимашь, такие ботинки…

Влад машинально кивнул. Он знал уже все, о чем докладывал Гурский, а пока тот говорил, думал о Булате. Вернее, о своем впечатлении от первой встречи с ним.

— Какие предположения у следователей? — спросил Чекир, когда Гурский кончил говорить.

Поднялся Жуков. Одернул китель, откашлялся.

— Мои такие предположения, — начал он. — Работали, понимашь, трое. Булат, Чабаненко и Гонца… — он обвел присутствующих взглядом — все внимательно слушали.

— Продолжай, продолжай, — приободрил его Волков. — Почему так считаешь?

— Булат заходил в кассу перед тем, как Гонца в банк, понимашь, уехала. Сговорился. Оставил ей телефон квартиры, где ждал ее и где его потом взяли…

— А его уже взяли? — встрепенулся Чекир.

— Так точно. Лейтенант Орлов съездил за ним и привез… После встречи с Гонцей Булат разговаривал с Чабаненко, что-то передал ему. Потом ушел, понимашь, из института, где-то прятался, а когда Гонца вернулась из банка — организовал телефонный звонок, а сам был где-нибудь поблизости. Гонца уехала вроде как в больницу, а он поднялся по запасной лестнице в свой кабинет, спустился по веревке на седьмой этаж, проник через окно в кассу, вскрыл автогеном сейф, забрал деньги, поднялся, понимашь, опять к себе…

— Стоп, стоп, стоп! — прервал его Волков. — Спускался с автогенным аппаратом, а поднимался еще и с деньгами?

— Аппарат самодельный, легкий, килограммов восемь, не больше, — сказал Влад с места, приходя на помощь коллеге. — А деньги он мог в чем-нибудь, скажем, в мешке, сбросить сообщнику…

Жукову было очень жарко в кителе. Он достал из кармана платок, вытер шею и лысину.

— Булата видела библиотекарша, когда он спускался по лестнице, — продолжал Жуков. — И еще, понимашь, обут он в те самые кеды, которые следы оставили. А Чабаненко в широконосых ботинках фирмы «Зориле», о которых, понимашь, Гурский говорил…

Чекир и Волков переглянулись.

— За первые пять часов работы основные участники хищения вроде выявлены, — удовлетворенно заметил Чекир и взглянул на часы. — Теперь бы еще деньги найти!.. Поговорим с Чабаненко и Булатом?

— Не получится, понимашь, с Чабаненко, — сказал Жуков. — Не проспался еще… И Булата не стоит пока трогать, чтобы не показать, что именно нам известно. Пусть сначала сам все напишет…

— Резонно, — сказал Чекир и вопросительно посмотрел на Волкова. Тот в ответ кивнул. — Послушаем тогда Мирона Петровича, что он скажет.

— Согласен с Викентием Павловичем, что в хищении участвовало, как минимум, три человека… — Влад краем глаза поглядел на Жукова. Тот был явно удивлен: капитан с ним соглашается! И снова вытер платком вспотевший затылок. — Двое мужчин и одна женщина, — продолжал Влад. — Двое мужчин были в здании института, скорее всего в мастерской, а женщина звонила по телефону и сигнализировала, когда Гонца уехала в банк, когда привезла деньги, когда уехала по ее ложному вызову в больницу…

— Тогда уже не трое, а четверо, — с места сказал Жуков. — Гонца знала о звонке…

— Это ты себя запрограммировал… Пока достоверно можно говорить только о троих: от двоих остались следы обуви, а о третьей свидетельства о звонке по телефону. Но с персонажами, составляющими, по мнению майора Жукова это трио, я не могу согласиться.

— Почему? — спросил Чекир.

— Версия Гонца — Булат — Чабаненко основана исключительно на том, что деньги взял из сейфа Булат. Верно? — Влад сделал паузу. Чекир кивнул. — Сейчас Булат пишет свое признание. Так вот — если это будет признание о хищении денег в кассе института, нам придется считать это признание самооговором и искать мотивы, толкнувшие его на дачу против себя ложных показаний!..

— Мудришь, Мирон Петрович! — укоризненно сказал Волков.

— Это вы потому так говорите, товарищ полковник, что не видели Булата. А я его, пусть недолго, но видел. Пятнадцать минут тому назад. Категорически утверждаю, и надеюсь, мою правоту подтвердит медицинская экспертиза или следственный эксперимент: Булат не мог спуститься по веревке, а тем более подняться по ней с этажа на этаж. И абсолютно исключено, чтобы он сумел, вися на одной руке, другой открыть с помощью крючка окно, запертое на два запора — верхний и нижний. А ведь окно было таким же способом и заперто! Для подобной операции нужен человек большой физической силы, отлично тренированный, с крепкими нервами!

— Так он же спортсмен, понимашь, альпинист, кандидат в мастера, — тоном терпеливого наставника, разъясняющего очевидную истину туповатому ученику, сказал Жуков.

— Возможно, в молодости он и был спортсменом, — невозмутимо возразил Влад. — Теперь Булат — гора мяса в центнер весом. Дряблые мышцы, нездоровый цвет лица, брюшко. Поднялся с Сашей на третий этаж, и уже одышка! Нет, Булат не подходит на ту роль, что отведена ему в версии Жукова. Отпадает и Гонца. Подозрения падают на нее лишь из предположения об участии в деле Булата. Из всей этой троицы наиболее вероятна причастность Чабаненко…

— А обувь Булата? — упрямился Жуков. — На нем ведь те самые, понимашь, кроссовки, о которых говорил Виктор Федорович!..

— Такие туфли выпускаются в Бендерах массовым порядком. Они дефицитны, но отнюдь не уникальны…

— Ну Петрович, версию Жукова ты раздолбал, — сказал Чекир. — А что предложишь взамен?

— Я не ставил своей задачей непременно разрушить версию Викентия Павловича, — ответил Влад. — Над этой версией можно и даже нужно продолжать работу. Я мог и ошибиться в оценке физических данных Булата. Он может быть если не исполнителем, то организатором акции, а в этом случае и Гонца может быть с ним связана. Я предлагаю разрабатывать параллельно другую версию — уравнение с тремя неизвестными. Икс — это человек в спортивных туфлях, вскрывший сейф, Игрек — человек в тупоносых ботинках, который в момент ограбления был в мастерской. Этим человеком может оказаться Чабаненко. И, наконец, Зет — женщина, которая звонила Ротару и способствовала удалению Гонцы из кассы. Она же, как я полагаю, вела наружное наблюдение за подъездом института и подавала сигналы тем, кто был в мастерской, то есть Иксу и Игреку…

— Вместо трех живых преступников, понимашь, какие-то иксы-игреки! — пробурчал Жуков и спросил: — Откуда она могла подавать сигналы?

— С того места, где улица поворачивает направо. Там автобусная остановка, где можно находиться, не привлекая внимания. Там есть и телефоны-автоматы, откуда можно позвонить в институт. С этого места отлично виден подъезд института, а оно видно из мастерской…

— Но если Булат не участник дела, — не унимался Жуков, — то его тоже надо было, понимашь, удалить из института. А вдруг он бы не ушел?

Орлов по-школьному поднял руку:

— Разрешите дать справку?

Чекир кивнул.

— Из бесед с сотрудниками я выяснил, что Булат всегда, без всяких исключений уходит на обед, причем уходит всегда минута в минуту…

— А вся операция, — подхватил Влад, — рассчитана по времени именно на обеденный перерыв. И если бы в ней участвовал Булат, он по окончании перерыва спокойно сидел бы на рабочем месте.

— Как же думаешь раскручивать свою версию? — спросил Чекир.

— Для начала я бы попытался выйти на создателя автогенного аппарата. Сегодня говорили об инженере Доле…

— Доля находится сейчас на борту теплохода «Карелия», — полистал свой блокнот инспектор Орлов, — Круиз по Черному морю. Одесса — Батуми — Одесса…

— Когда вернется? — спросил Волков.

— Дней через восемь-десять.

— Придется прервать путешествие, — сказал Волков Чекиру. — Нет у нас этих дней.

Чекир снова посмотрел на часы.

— Решим так: майор Жуков продолжает разрабатывать свою версию. Лазал Булат в окно или не лазал, но аппарат, которым вскрывали сейф, создан в его отделе, и он знает, кто его изобрел и кто изготавливал… Капитан Влад займется решением своего уравнения…

Зазвонил телефон. Чекир взял трубку.

— Подполковник Чекир слушает… А!.. Очень рад!.. Да, да, да, мы… Так… Что?! Как не этим? Вы вполне уверены? Вон оно что!.. Ясно… А когда будет письменное?.. Откровенно говоря, прямо-таки убили!.. Но все равно — большое вам спасибо! Разрешите к утру подослать за заключением? Пожалуйста, чем сможем… Конструктора? Да, будем искать… Сколько ему дадут? Думаю много — хищение в особо крупных размерах… Что?.. Когда найдем — отдать его к вам на кафедру?.. На поруки возьмете?.. Это не в нашей компетенции. Не думаю, чтобы разрешили… Талантлив, говорите? Так если он преступник, то чем талантливее, тем опаснее!.. Познакомить?.. Когда найдем — познакомить обещаю… До свидания, Ион Филиппович. Спасибо еще раз! — Чекир положил трубку и сидел молча, насупившись. Волков слегка подтолкнул его локтем:

— Чего помрачнел, Фомич?

Чекир безнадежно махнул рукой.

— Помрачнеешь тут!.. — и посмотрел туда, где сидели Жуков и Влад. — Нашли, говорите, аппарат?

— Саша в мастерской нашел, — отозвался Влад.

— Так вот поздравляю: профессор Рошу утверждает, что тем аппаратом, что ему Анохин принес, невозможно сделать такой разрез, который сделан на сейфе!..

— А Рошу видел сейф? — спросил Волков. — Разрез видел?

— Да. Анохин возил профессора в кассу. Профессор сказал, что струя пламени, бьющая из аппарата, не позволяет сделать такой тонкий и аккуратный разрез… Словом, сейф вскрывали другим аппаратом!

— Но зачем же тогда этот брали из-под кучи тряпья? Зачем его снова туда укладывали? — спросил Гурский, словно самого себя.

— Не знаю! — зло сказал Чекир. — Это Жуков и Влад должны нам выяснить… Константин Константинович, пора нам в министерство. — Он встал. Встали и все остальные. — Прошу обдумать до утра свои соображения по расследованию этого дела! С учетом открывшихся сегодня обстоятельств.

— Хорошо, Георгий Фомич… Оставьте мне Орлова в помощь.

— Оставим капитану Орлова? — спросил Чекир Волкова.

— Оставим…

— Тогда и за мной закрепите инспектора, — попросил Жуков.

— Бери любого, кто сейчас свободен, — разрешил Волков.

В коридоре Жуков спросил Влада:

— Что делать будем?

— Еще один аппарат искать… Давай и в самом деле разделимся? Займись Булатом, а мы с Сашей вернемся в мастерскую и поищем. Сейчас аппарат — главное.

— Главное, понимашь, от Булата и от Чабаненко признание получить. А каким аппаратом они пользовались — дело второстепенное.

— Пусть так. А мы все-таки поищем.

Приехав снова в мастерскую, Влад прежде всего влез на металлический стол и посмотрел в окно. Сашу, посланного им к автобусной остановке, он увидел сразу. Видны были все подробности его поведения. Вот он подошел к киоску и купил газету. Закурил. Поднял руку, останавливая такси. Вышел из подъезда милиционер — Саша сразу же развернул купленную газету. Словом, подавать с остановки сигналы в мастерскую было, очевидно, можно.

Самый тщательный обыск мастерской результатов не дал — ни денег там не нашли, ни второго аппарата. Единственное, что они обнаружили стоящего, — что дверь, ведущая в мастерскую с лестницы запасного выхода, также открывалась совсем недавно.

По пути в управление Влад обратился к Орлову:

— Совсем забыл спросить — как Булат прореагировал, когда ты пригласил его с собой проехать?

— Позвонил я в дверь, он сразу открыл. Одет был по-домашнему, в шлепанцах. Квартира однокомнатная. Я представился, прошел в комнату. Там стол накрыт на двоих. Коньяк, шампанское. «Ждете кого?» — спрашиваю. А он вздохнул сокрушенно. «Ждал, говорит, да не тех дождался». Из квартиры в шлепанцах вышел. Напомнил я ему, что обуться нужно. Сунул он ноги в свои кроссовки, и мы пошли к машине. За дорогу — ни слова.

— По-твоему, ареста ждал?

— Безусловно.

«Неужели Жуков прав?» — думал Влад.

Когда прибыли в управление, на часах было девять вечера.

У себя на столе капитан нашел записку и папку с делом.

Мирон и сам с удовольствием поехал бы отдохнуть, но слесаря лучше допросить именно сейчас, пока он еще не полностью пришел в себя.

Влад разложил на подоконнике привезенные из института вещи: автогенный аппарат, брезентовую куртку, найденные в ее карманах конверт, четыре десятки и банковскую ленту. Накрыл все это газетами. Потом позвонил Орлову:

— Не ушел еще? Может, зайдешь ко мне? С Чабаненко побеседуем… Заходи! — В дверь постучали. — Прошу, — пригласил Влад, кладя трубку на рычаг.

В кабинет вошел невысокий коренастый человек в форменной фуражке таксиста:

— Мне нужно капитана Влада…

— Слушаю вас.

Таксист посмотрел на Влада с некоторым недоумением:

— Это я вас слушаю… Мне в таксопарке сказали, чтобы я после смены непременно зашел сюда. К майору Жукову или к капитану Владу. Майора Жукова нет…

— А-а-а! — догадался Влад. — Это вы подвозили к институту кассиршу? — и он с теплой признательностью подумал о Чекире, не забывшем сделать то, что обязан был сделать он или Жуков.

— Женщину я подвозил.

Влад достал из стола фотографию, показал таксисту:

— Эту?

— Эту самую.

— Откуда привезли? Как она вела себя? Что говорила?.. Да, простите, ваша фамилия?

— Ильин Николай Кузьмич… Подвез от республиканской больницы. Как вела себя? Возбужденная была такая. Все о сыне рассказывала…

И таксист Ильин поведал, как заехали они из больницы в детский сад, где пассажирка пробыла минут пять, как помрачнела она после детского сада, занервничала, стала торопить, как забыла расплатиться у подъезда института… Нет, никаких сомнений в ее правдивости, когда она о сыне говорила, у него не возникало. Очень она искренне говорила. Возмущалась глупым розыгрышем со звонком… Посадил он ее примерно в половине второго, может, чуть раньше. Да, раньше, потому что, когда подъехали к институту, он взглянул на часы — было без четверти два…

— А правда, что в том институте кассу очистили, полмиллиона взяли?

— А вы откуда знаете?

— Да у нас весь таксопарк только об этом и говорит!..

В дверь постучали, и вошел Орлов, пропуская вперед себя бледного помятого Мишу.

— Привел? Пусть Чабаненко пока в коридоре посидит, а ты входи…

Подождав, пока Миша вышел в коридор, Влад спросил таксиста:

— От института вы пустым ехали? Никто к вам не сел?

— Сел клиент.

— Как он выглядел?

— Небольшого росточка, худенький, белобрысый. Лицо остренькое — на крысу похож… На вид — лет сорока.

— Во что обут был, не заметили?

— Как же? Заметил. День жаркий, все в сандалиях ходят, а на нем ботинки шнурованные, тупоносые такие. Черные…

— Наблюдательный же вы человек!

— Профессия такая.

— Тогда может быть обратили внимание — чистые ботинки?

— Запачканы немного. Внизу, у подошв — грязь засохшая.

— Вот это наблюдательность! — повернулся Влад к Орлову. — Любой другой пропустил бы эту деталь!

— Да и я пропустил бы, — сказал Ильин. — Но очень меня удивило, что оба ботинка обычные…

— Что значит «обычные»?

— Так он же инвалид. Одноногий. Вместо левой ноги протез коричневый. Когда садился, у него левая штанина задралась, я и увидел протез. А ботинки обычные, как у здорового человека.

— При ходьбе хромал?

— Подходил садиться, я его не видел. А вышел — прихрамывал.

— Где вышел?

— У вокзала. В вокзал через главный вход вошел.

Влад все тщательно записал.

— Последний вопрос: в руках у него ничего не было?

— Нет.

Влад протянул таксисту протокол. Тот прочел и расписался.

— Огромное вам спасибо, Николай Кузьмич! Очень вы нам помогли… Уезжать никуда не собираетесь?

— Нет. В отпуске я уже был… Вы запишите номер моей машины.

— Зачем?

— Подскажите гаишникам, чтобы меньше придирались. А то у них есть такой лейтенант Акулов. За каждый пустяк штрафует или дырку в талоне рубит…

— Ну лейтенант Акулов может нас и не послушать!.. А за помощь спасибо!

Оба пожали таксисту руку. Он вышел.

— По времени совпадает, — сказал Орлов.

— Случайное, по-моему, совпадение. Вряд ли этот инвалид перспективен… Позови-ка Чабаненко.

Саша приоткрыл дверь. Миша робко вошел.

— Садитесь, — предложил Влад, кладя перед собой на стол бланки протоколов. — Следователь городского управления милиции капитан Влад Мирон Петрович… Допрашиваетесь как подозреваемый.

— В чем подозреваемый? — спросил Миша, не поднимая на капитана мутных глаз.

— Сейчас узнаете… Фамилия, имя, отчество, где работаете?

Преодолевая похмельный озноб и разламывающую затылок боль, едва ворочая пересохшим языком, Миша ответил на формальные вопросы, а потом стал отвечать на вопросы по существу. Рассказал, как встал сегодня в девять утра, как поругался с женой, доведя ее до слез, как ушел из дома не позавтракав, как пришел на работу в половине одиннадцатого…

— Почему так поздно? — спросил Влад. — Ведь у вас работа в девять начинается.

— Заказов у меня на сегодня не было… А на полпервого меня в военкомат вызывали.

— Ладно, о военкомате потом… Видел вас кто-нибудь из соседей до ухода на работу?

— Толя Тимофеев видел, его жена… Во дворе еще Чезару Петкову встретил из четвертого подъезда…

— А на работе кто вас видел? С кем говорили?

— Да ни с кем я там не говорил…

— А с Гонцей? С кассиршей? — спросил Орлов.

Вопросы теперь они задавали поочередно, взвинчивая темп допроса. Миша смущенно опустил голову:

— Поругался я с ней…

— Поругался? Из-за чего?

Миша опустил голову еще ниже. Его дрожащие руки теребили подол рубахи. Он молчал.

— Отвечайте! Из-за чего поругались? — поторопил Влад.

— Так… Из-за ерунды…

— Уточни! — потребовал Орлов.

— Пятерку я у нее попросил, а она не дала…

— Что вы ей на это сказали? — спросил Влад.

— Не помню…

— Хоть приблизительно вспомни.

— Грозиться стал…

— Как? Чем вы ей угрожали?

Миша молчал, потупившись.

— Так чем угрожали?

Миша облизнул пересохшие губы:

— Что ограблю кассу…

— Угрожали кассу ограбить, увести с почерка?

Миша кивнул, не поднимая глаз.

— Выполнил свою угрозу?

Миша улыбнулся жалкой, вымученной улыбкой:

— Не… Разве я сумел бы?

— Так ведь сумели же, — сказал Влад. — Сейф вскрыли.

Чабаненко впервые посмотрел на него. В широко раскрытых мутных глазах мелькнул испуг:

— Шутите, что ли?

— Какие тут шутки! — Влад встал, подошел к окну. — Пройдите сюда.

Миша нерешительно приблизился. Влад снял газету.

— Твоя куртка? — спросил Орлов.

Миша кивнул.

— Говорите толком, — настаивал Влад. — Ваша или нет?

— Моя…

— Твоя, значит… В этом кармане конверт был от повестки, — показал Орлов карман. — А в этом… Посмотри что.

Саша снял еще одну газету и на белом подоконнике ярко заалели четыре, разложенные веером, новенькие десятки, а рядом — бумажная лента с надписью «тысяча рублей».

Мутные, безжизненные Мишины глаза вдруг ожили, вспыхнули радостным блеском.

— Ух ты!.. А я и не знал, что у меня столько денег!.. — И он сделал движение взять десятки.

Влад перехватил его руку:

— Погодите. Сначала надо сказать, где остальные деньги.

— А что — еще были?

— Еще много было, — сказал Орлов. — В кассе у Гонцы. В той самой, которую ты обещал увести с почерка…

В Мишиных глазах зрело теперь недоумение.

— Так где же остальные деньги? — повторил вопрос Влад.

Миша пожал плечами.

— Теперь понимаешь, в чем тебя подозревают? — спросил Орлов.

— Не… Не понимаю…

— Тогда поговорим пока о другом, — сказал Влад. — Во сколько времени ушли вы сегодня с работы?

— Начало двенадцатого было. Или чуть меньше.

— И куда направился? — задал вопрос Орлов.

— В военкомат.

— У кого там были? — спросил Влад.

— Не дошел я…

— Почему не дошел? — спросил Орлов.

— Зашел в магазин, а там «Меришор» продают. Водка такая по четыре рубля. Редко ведь бывает. Вот я и купил…

— На какие деньги купили? — А у меня пятерка была.

— Но вы же говорили, что Гонца не дала вам пятерки?

— Владим Сергеич дал.

— Кто дал?

— Владим Сергеич Булат. Начальник нашего отдела.

— И на пять рублей ты нализался до бесчувствия? — спросил Орлов.

У Влада мелькнула мысль, что Орлов повторил, перефразировав, знаменитый вопрос Остапа Бендера, заданный в «Двенадцати стульях» Кисе Воробьянинову насчет дворника Тихона: «Разве можно так напиваться на рубль?» Он с трудом подавил неуместную улыбку.

— Дык водка же.. Купил я «Меришор», у меня рупь остался. Я к тете Клаве зашел…

— К кому зашел?

— К тете Клаве. Она в буфете работает на улице Пирогова. Где остановка троллейбусная…

— Угол улиц Пирогова и Гоголя?

— Вот-вот!..

— Фамилия?

— Чья?

— Тети Клавы.

— А я знаю?

— Знаком с ней?

— А как же?

— Говорили с буфетчицей?

— Не. Поздоровался, взял кружку пива и отвалил за столик.

— Сколько времени было, когда ты к ней заходил?

— Без понятия я…

— От института до тети Клавы пешком шел?

— Пешком.

И под градом вопросов Миша постепенно рассказал, что у тети Клавы выпил кружку пива, добавив четвертую часть принесенной «поллитры», что решил потом в военкомат не идти, а пошел в Парк культуры и отдыха, где у входа два пивных павильона — дяди Феди и тети Стеши. Поочередно посетил оба, осушив в каждом по кружке пива с добавкой из бутылки. Потом опустился к озеру. Там выпил четвертую кружку пива, добавив в нее остаток из бутылки…

— …Осталось у меня двенадцать копеек, и я еще полкружки выпил за одиннадцать, — закончил свое повествование Чабаненко. — Вот и развезло меня… Не евши-то…

— Так ты что же, Миша, на побитие рекорда шел? — совсем не по существу спросил Орлов.

— Не… Я просто так…

— Ну с этим ясно, — подвел итог Влад. — Теперь, Чабаненко, посмотрите сюда… — И он сдернул газету с автогенного аппарата. — Что это такое?

— Им, что ли, кассу ограбили?

— Вам лучше знать, — заметил Влад.

Мишины глаза снова потускнели:

— Откуда?.. Я ведь сказал, где был…

— Ну это мы еще проверим…

Влад был почти стопроцентно уверен, что проверка подтвердит правдивость показаний Чабаненко. Не мог этот безвольный человек с ослабленной, пораженной алкоголем психикой участвовать в преступлении, требующем тщательной подготовки, точного расчета. Коль скоро Миша после ограбления кассы у себя в мастерской не был, четыре десятки подложены в карман его куртки настоящими преступниками, чтобы запутать следствие…

— Этот аппарат заводского изготовления?

— Не. Я его и делал.

— По чертежам?

— Не. Доля говорил, что и как…

— А Булат?

— Один раз приходил. Похвалил.

— А для чего служит аппарат?

— Пре… Префиратор это автогенный. Дырки в металле прожигать. Заводы таких маленьких не делают.

— Какого диаметра отверстия им можно прожечь?

— Миллиметров восемь, десять…

Зазвонил телефон. Влад взял трубку:

— Капитан Влад… А, Паша!.. Заходил, говоришь?.. Извини, зашился я совсем… Ты завтра у себя в редакции будешь?.. Постараюсь заехать. А нет — позвоню… Да, утром. Часиков в девять, в десять… Есть!.. Ну, бывай!.. — Положив трубку, Влад спросил: — А разрез в металле им можно сделать? Вот такой? — Он провел на листе бумаги две на удивление ровные параллельные линии с двухмиллиметровым зазором между ними.

— Не. Нельзя.

— А какой можно?

— Вот такой, — показал Миша дрожащими пальцами. Получилось раз в десять шире. — И очень долго резать придется.

— А другого аппарата ты не делал?

— Не. Один только.

— А кто делал другой?

— В мастерской никто не делал. И в институте никто…

— А без вас мог кто-нибудь заходить в мастерскую? По вечерам там работать? Ключ давали кому-нибудь?

— Ключ был у Доли…

— Опишите-ка нам Долю. Какой он? — попросил Влад.

Миша задумался, припоминая.

— Высокий…

— Выше Булата или ниже? — спросил Орлов.

— По росту они вроде одинаковые. У Доли плечи пошире будут. Сильный он очень…

— Когда последний раз его видел?

— А сегодня у нас что?

— Пятница.

— Во вторник он заходил…

— Семнадцатого?

— Ага. Заходил в мастерскую.

— В чем был одет?

— В майку синюю. На груди три листика, навроде короны…

— Фирменная, — заметил Саша. — «Адидас».

— Джинсы старенькие…

— А на ногах?

— Сандалии.

— Размер большой?

— Очень большой. Вот такой, — развел Миша ладони чуть не на полметра.

— А где у вас в мастерской, тот аппарат лежал? — спросил Влад.

— На полу у двери. Неделю назад концы привезли обтирочные и на него высыпали.

— И долго он там лежал?

— С мая. Как изготовил.

— Пользовался им кто-нибудь?

— Не. Только когда пробовали… Доля плиту стальную принес.

— Толстую?

— Сантиметра три. Отверстия в ней прожег. Штук шесть. А дня через два пришел Владим Сергеич. Положил плиту в портфель и унес…

Влад понял, что допрос пора кончать — ничего нового Чабаненко не скажет.

— Прочтите, Михаил Алексеевич, и подпишите.

Миша прочел протокол, не поняв и не запомнив ни единого слова, и подписал. Вызванный милиционер увел его.

— Ну как тебе наш рекордсмен? — спросил Влад Орлова, когда они остались одни.

— Если он не соврал, значит, улики против него — ложный вызов в военкомат, куда его не вызывали, и десятки в кармане куртки — подброшены нам, чтобы нас с толку сбить. «Понимашь» клюнул на эту удочку…

— Да и я клюнул, пока не допросили мы его… Только показания еще проверить нужно.

— Сколько сейчас?.. — Саша посмотрел на часы. — Десять всего. Не так уж и поздно.

— Забегаловки все уже закрыты.

— А я заскочу к Виеру, к участковому инспектору. Хоть двух буфетчиков, а дома застанем…

— Что ж, бери машину и поезжай… Но ты же ведь не обедал еще сегодня. Может, буфетчиков на завтра оставим? А ты домой — поесть и отдохнуть.

— Да я уже перекусил… Вот закончим все с Чабаненко и поеду с твоего разрешения домой до утра… А ты ведь сам сегодня ничего не ел!

— У меня кое-что с собой есть. Обо мне не беспокойся.

Орлов ушел, а Влад, порядком проголодавшийся, опустошил коробку сыра «Янтарь», съел батон, запив все это молоком. Заморив червячка, прошел в шестнадцатую комнату, где за столом сидел и писал Булат, тщательно обдумывая каждое слово, а у двери сидел и скучал милиционер.

— Я вас отвлеку ненадолго, Владимир Сергеевич. Скажите, вы часто давали деньги Чабаненко?

Булат положил шариковую ручку.

— Иногда давал. Когда что-нибудь срочное надо было изготовить.

Булат выглядел так, будто из него воздух выпустили. Осунулся, плечи опустились, под глазами серые мешки набрякли…

— Сегодня давали ему деньги?

— Дал. Очень он просил…

— Сколько дали ему сегодня?

— Пять рублей.

Вернувшись к себе, Влад достал из папки конверт и повестку и отправился этажом ниже в лабораторию.

В десять вечера в лаборатории было так же людно, как в разгар рабочего дня. В первой комнате сидел за столиком Гурский и что-то писал. Влад подошел к нему:

— До сих пор здесь, Виктор?

— Докончу заключения писать и уеду… Кстати, огрызки, что вы с Сашей в бурьяне обнаружили, очень пригодились. Особенно надкусанная половина яблока. Валя Паскарь такие с их помощью слепки сделала! И с верхней челюсти и с нижней. Такие слепки, что по ним нетрудно будет приблизительный портрет нарисовать!..

— Отлично! К утру портрет будет готов?

— Думаю, будет… А что ты принес?

— Да вот повестку и конверт на экспертизу. Чудится мне, что их один человек писал. Только на повестке почерк изменен…

— А я с самого начала обратил внимание, что конверт не военкоматовский, а обычный. Покажи повестку… — Гурский посмотрел повестку на свет. — Явно стерта первоначальная фамилия и вписана новая. И месяц не тот. Вот видишь, тут была римская цифра «пять»? К ней добавили три черточки и стало «восемь», август… А чтобы точно было, без ошибки — отдай Галине Степановне…

Влад поблагодарил и прошел в следующую комнату к Галине Степановне Урсаки, известному не только в республике специалисту по установлению подлинности документов.

Галина Степановна сняла очки, потерла тыльной стороной кистей рук усталые глаза, взглянула на подошедшего Влада:

— Здравствуй, капитан! Сто лет к нам не заходил… Да, я тебя еще не поздравила с очередным! Поздравляю. Очень за тебя рада!..

— Спасибо, Галина Степановна… У меня просьба к вам.

— Да я знаю — без дела не придешь!.. Что у тебя?

— Получил подозреваемый повестку в военкомат. По повестке не явился. Как выяснилось, его и не вызывали. Вот эта повестка, вот конверт, в котором она пришла по почте. Что вы можете сказать о конверте и повестке?

— Адрес написан женщиной. Повестка тоже заполнена ею, только почерк слегка изменен. Здесь была другая фамилия. Вытравлена. Сверху новая надписана… Месяц тоже исправлен…

— Вот бы нам вытравленную прочесть!..

— Постараюсь помочь, Мирон Петрович.

И Галина Степановна действительно помогла. Вскоре капитан уже читал официальную справку о том, что первоначально в повестке значился Констанжогло Василий Афанасьевич. Его вызывали в Октябрьский райвоенкомат 20 мая 1982 года на 12.30…

Саша Орлов пришел в управление с четырьмя протоколами свидетельских показаний. Буфетчики подтвердили рассказ Чабаненко.

— Что ж, — сказал Влад, прочтя протоколы. — Алиби непробиваемое. Придется, пожалуй, Мишу отпускать…

— Нужно ли? Отпусти мы его, и затаятся твои иксы-игреки. Пусть лучше думают, что мы их приманку заглотали… Впрочем, этот вопрос должен «Понимашь» решать.

— Да. Оставим до утра, до прихода Жукова… Поезжай-ка ты домой — отдохни до утра.

— А ты?

— А мне ведь до восьми дежурить… К утру в лаборатории должны портрет по слепкам сделать. Не терпится взглянуть…

— Тогда счастливо оставаться!

После ухода Орлова Влад позвонил дежурному по Октябрьскому райвоенкомату и без особого труда выяснил, что Василий Афанасьевич Констанжогло работает в типографии печатником. Позвонил туда. Оказалось, что Констанжогло работает в ночную смену и сейчас в типографии. Капитан взял дежурную машину и поехал туда.

Разговаривать в громыхающем печатном цехе было невозможно. Сухонький старичок-мастер провел Влада и Констанжогло в свой закуток и оставил там.

Записав в протоколе установочные данные молодого печатника, Влад спросил:

— Вы военнообязанный?.. Когда вас в военкомат вызывали?

— В мае. Где-то в конце месяца… А что?

— Да нет, ничего… Не помните, повестка у вас сохранилась?

Констанжогло явно смутился:

— Меня в военкомате попросили ее предъявить, а я в карманах не нашел. Потерял, наверное…

— Когда в военкомат шли — заходили куда-нибудь?

Констанжогло смутился еще больше:

— Зашел кружку пива выпить…

— Один?

— Был у стойки мужичок. Заговорил со мной. Потом до военкомата проводил.

— Как он выглядел?

— Невысокий, худенький… Лицо у него остренькое, крысиное такое…

У Влада сильнее заколотилось сердце: он вспомнил, что и таксист говорил о крысином лице. Стараясь казаться равнодушным, он спросил:

— Не помните, какая у него походка? Хромал при ходьбе?

— Нет, не хромал. Правда, сказал, что нога у него болит, и мы в троллейбус сели на одну остановку…

— Народу в троллейбусе много было?

— Много. Едва вошли.

— Вы с ним в дверях стояли?

— Да. Остановку проехали и вышли.

— Где у вас повестка лежала?

— Я без пиджака был. В кармане брюк.

— А как называл себя ваш провожатый?

— Николаем, кажется…

— Где живет, работает — не говорил?

— Нет.

— Потом встречались с ним?

— Нет. Обещал ждать меня около военкомата, но я вышел, а его не было…

— Как считаете — мог он в троллейбусе вытащить у вас из кармана повестку?

— Мог, конечно. Но на кой она ему?

— Возможно, для одного неблаговидного дела понадобилась… Вы ведь ему сказали, когда пиво пили, что в военкомат идете?

— Сказал.

— Большое вам спасибо, Василий Афанасьевич. Очень вы нам помогли… Извините за беспокойство и до свидания!..

ИСПОВЕДЬ БУЛАТА

Из типографии Влад заехал домой — побрился и сменил рубашку.

А в управлении, когда он приехал туда, его уже ждал приблизительный портрет Игрека, который ему так не терпелось получить. С листа плотной бумаги на него смотрело пустыми глазницами узкое овальное лицо, намеченное легкими штрихами, словно пунктиром. Лишь рот и подбородок были вырисованы фломастером уверенно, с растушевкой. Рядом то же лицо было нарисовано в профиль, и в нем было что-то крысиное.

Капитан сидел у себя в кабинете за своим столом. Сидел над листом с рисунками и думал. И таксист, и печатник в один голос, одними словами говорили о человеке с крысиным лицом. Три месяца назад человек этот вытащил из кармана Констанжогло повестку с вызовом в военкомат. Значит, взятие институтской кассы планировалось еще тогда. Но вот об одном человеке шла речь или о двух разных людях? Пассажир таксиста хромал, у него вместо левой ноги — протез. У случайного знакомого Констанжогло нога болела, но он не хромал. Мнимая боль в ноге, очевидно — предлог сесть в троллейбус, где в давке спутник выкрал из кармана печатника повестку. Так один или двое? Если двое — кто из них Игрек? Кого из двоих изображает рисунок?..

Влад вспомнил об еще одном незаконченном деле. Спустился к дежурному по управлению и от него позвонил дежурному по Ялтинскому горотделу милиции. Попросил снять с теплохода «Карелия» туриста Евгения Долю и первым же самолетом доставить к ним в город. Теплоход прибывает в Ялту в шесть утра. Значит, здесь Доля будет часиков в девять… Может, стоит съездить домой? Поспать уже не удастся, так хоть поесть…

Он запер стол и собрался идти, но в комнату вошел Гурский с несколькими бумажными листками, перехваченными скрепкой. Это было заключение трасологической экспертизы. Влад пробежал акт глазами. Подтверждались предположения Гурского насчет обуви. Комочки сухой земли во всех случаях идентичны — то есть, взятые в кассе, в кабинете Булата, на лестнице, в мастерской и на подходах к ней. В комочках — следы мазута, кирпичной и цементной пыли, споры сурепки, колючки мелкого репейника. Микроследы волокон на подоконнике в кабинете Булата — от альпинистской веревки советского производства. Пепел, взятый на лестничной площадке запасного выхода около дверей в мастерскую, — от сигарет «Мальборо». У человека, который сгрыз половину яблока, а вторую половину выбросил в форточку, передний зуб на верхней челюсти сломан, и дефект должен быть виден при улыбке. Приводилось описание и других особенностей строения зубов, но Влад, ни разу в жизни у зубного врача не бывавший, читать это место не стал — такие сведения для специалистов-стоматологов. Акт был подписан тремя работниками лаборатории.

Гурский поехал домой, пообещав к семи утра вернуться, чтобы ехать на пустырь и пройти по следам в бурьяне.

Было уже без четверти пять, и Влад решил тоже съездить домой. Предупредил дежурного по управлению и поехал.

Дома Влад сделал зарядку, не пропустив ни одного упражнения. Потом поплескался под холодным душем в свое удовольствие, благо квартира еще спала, позавтракал, разогрев банку болгарских бобов и добавив к ним огурец и пару помидоров.

По еще прохладному утреннему городу вернулся в управление.

Уже свернул было к Майиному магазину, но вспомнил, что он еще закрыт.

До семи оставалось минут десять, и Влад решил в помещение не идти, а подождать Орлова и Гурского на улице, в холодке. Они подошли ровно к семи, с двух разных сторон. Вид у обоих был несколько помятый. Даже Гурский выглядел сегодня не таким свеженьким, как обычно: сказалась бессонная ночь.

Дежурный «жигуленок» резво мчал их по утреннему, еще тихому, не переполненному машинами и пешеходами городу, еще не накаленному жарким августовским солнцем. Все четыре стекла были опущены, и теплый упругий ветерок беспрепятственно бегал по салону, растрепывал волосы, щекотал под рубашками, холодил лица, разгоняя сон.

— А обратили внимание, — говорил Гурский, — как тщательно старались они следов не оставлять? Перчатки, тряпочки на подоконнике. Даже окурки все с собой забрали. Но все-таки следов до черта оставили!.. А что — Булат окончательно отпадает?

— По-моему, да, — обернулся к нему Влад, сидящий рядом с водителем. — Во всяком случае, как исполнитель… Прочтем сегодня его показания, тогда можно будет точнее говорить.

— Чабаненко?

— У Миши железное алиби, — сказал Орлов. — Две буфетчицы и два буфетчика, у которых он водкой и пивом накачивался, одинаково подтверждают, что во время ограбления он их посещал…

— И аппарат не тот! — в голосе Гурского сквозило разочарование, — придется все с нуля начинать!..

— Ну что ты, Виктор Федорович! Какой же нуль? Мы теперь знаем, во что они были обуты, какого они роста, знаем, как выглядит один из них, что они курят… А может, и в бурьяне что-нибудь найдем!..

Голос Влада звучал оптимистически, хотя особого оптимизма он не испытывал.

— Приехали! — Орлов первым выскочил из машины.

Следом вылез Гурский. Влад задержался, давая распоряжения водителю:

— Поедете к переезду. Не доезжая метров ста — ждите нас. А то машина милицейская — нечего внимание привлекать!

Попросив товарищей подождать, Влад отправился в мастерскую, сказал дежурившим там милиционерам, что их скоро сменят, поинтересовался, не было ли ночью гостей. Гостей не было.

Перед тем, как ступить на тропинку следов, Гурский сказал:

— Я пройду первым. Буду вперед смотреть. Ты, Мирон, осматривай правую сторону тропинки, а Саша — левую.

— А может, мы с Мироном пойдем по обе стороны? — предложил Орлов, — больше шансов что-нибудь обнаружить…

— Нет, Саша, нельзя. Тогда будет три линии следов. Их издали видно. А нам тоже нет резона следы оставлять!

— Верно! — согласился Саша.

Уже через пяток шагов Гурский остановил группу:

— Смотрите-ка! Здесь они ноги вытирали в бурьяне!..

Он достал из чемоданчика свои мешочки, положил в них комки земли и маленькие шарики репейника, счищенные, очевидно, с брюк. Потом пошел дальше. Мирон и Саша двинулись за ним.

Больше ничего интересного они не увидели, пока не подошли к ручью. Здесь на тропинке Гурский увидел перед собой два следа рубчатых подошв, глубоко вдавившихся во влажную землю.

— Ого! Вот это прыжок! — восхищенно воскликнул Гурский, показывая след носка такой же подошвы на противоположном берегу. — Вон где он оттолкнулся! Не меньше пяти метров будет! И почти без разбега!.. А где же второй перепрыгнул? Нигде не видно. И вброд ручей не переходил — следы босых ног были бы… Не мог ведь этот длинноногий перепрыгнуть, держа в руках сообщника!.. Значит, перешел по доске… Но где она?.. — Гурский огляделся вокруг, увидел участок примятого бурьяна. — Вот где! — Знаком показал Владу и Орлову, чтобы стояли на месте, а сам подошел к этому месту и из гущи бурьяна осторожно поднял длинную доску. Тщательно осмотрел ее через лупу и вдруг воскликнул:

— Есть!

— Что — есть? — подался вперед Влад.

— Отпечатки!.. Отпечатки пальцев есть на доске! Ее брали без перчаток!

Это была очень старая доска, давно обструганная с обеих сторон и уже потемневшая от времени. На одном ее конце серые потеки засохшей грязи. На них, как на воске, выделялись следы шести пальцев — трех от правой руки и трех от левой. Гурский посыпал следы белым порошком и стал аккуратно снимать, а Влад отошел на несколько шагов вниз по течению ручья и с разрешения Гурского слегка разбежался и прыгнул. Несмотря на силу, тренированность и ловкость, он едва допрыгнул до противоположного берега. «Отличный прыгун этот Икс!» — подумал капитан.

Покончив с отпечатками, Гурский, с помощью Саши, перекинул доску через ручей, и оба перешли по ней. Потом Гурский снова спрятал доску в бурьяне, но уже на другой стороне.

Когда поднимались на высокую насыпь, солнце было уже высоко. Становилось жарко.

На насыпи они без труда нашли место, где был пролит мазут, а по ту сторону насыпи, на асфальте, было достаточно и кирпичной, и цементной пыли — было все, на что указывали акты лаборатории.

— Шли безусловно отсюда, — сказал Гурский.

— Здесь целый массив частных домов, — рассуждал вслух Орлов. — Не живет ли здесь кто-нибудь из троицы? Зайдем к Бойко?

— К участковому? — спросил Влад. — Втроем не надо. Внимание привлечем. Сходи один и приведи его к нашей машине. Она у переезда на той стороне…

Влад и Гурский не спеша пошли к переезду, стараясь держаться в тени заборов. Орлов углубился в лабиринт частных домов.

Вскоре к машине подошел запыхавшийся старший лейтенант Бойко, сопровождаемый Орловым.

Бойко, пожилой, излишне полный, мужчина в форме, в очках со старомодной роговой оправой, почему-то всегда смущался, когда на его участок приезжали из городского управления, где он всех без исключения офицеров считал своим начальством. Старшему лейтенанту, заработавшему каждую звездочку долголетней службой, всегда казалось, что он что-то недоработал, что-то упустил на своем участке, хотя упущений и недоработок у него было значительно меньше, чем у других инспекторов. Бойко производил впечатление медлительного тугодума, но это было ошибочное впечатление. Однажды Орлову пришлось вместе с ним быть на серьезнейшей операции на его участке, и когда инспектор угрозыска увидел участкового инспектора в деле, впечатление о нем коренным образом изменилось в лучшую сторону.

Едва Влад достал и развернул перед Бойко лист с рисунками, участковый сразу сказал:

— Это же Серегин Николай Федорович! Приехал к нам полгода назад из Ростова-на-Дону к тетке — тетка у него болела сильно. Померла. Перед смертью дом на него переписала… Ведет себя тихо. Претензий к нему нет… А чего им заинтересовались?

— Есть подозрение, что это он кассу взял в научно-исследовательском институте. Слышали?

— Слышал. Но я в таком плане к нему не присматривался… Вот если бы он из заключения вернулся — тогда да…

— Работает он?

— Работает.

— Бывает у него кто?

— Я ж говорю — детально к нему не присматривался…

— Есть необходимость его скрытно сфотографировать. Соседей его знаете?

— Есть у меня доверенный человек. Дружинник. Его окна прямо на калитку Серегина выходят.

— Предупредите этого парня, что мы фотографа к нему подошлем… А что у Серегина обе ноги целы?

— Обе. На днях видел, как он за автобусом бежал…

— Запишите нам адрес и Серегина, и дружинника. Дружинника не забудьте предупредить. Сегодня же пошлем к нему фотографа.

— Есть предупредить, — отозвался инспектор и записал адреса в блокнот Влада.

— И последнее. Присмотритесь к Серегину и присматривайте за ним. Только осторожнее, чтобы не спугнуть.

— Понятно, товарищ…

— Капитан, — подсказал Орлов.

— Понятно, товарищ капитан.

В самом начале девятого они вернулись в управление. Гурский проследовал в лабораторию обрабатывать отпечатки пальцев и слепки объемных следов обуви, а Влад с Орловым заглянули в кабинет Жукова.

Викентий Павлович сидел за столом без кителя — китель висел на спинке стула, — с распущенным галстуком и расстегнутым воротником форменной серой рубашки, в подтяжках, и, обтирая лысину и затылок платком, читал показания Булата, занимавшие десятки страниц. Видно было, что в жар его бросило не солнце, еще не заглянувшее в открытое окно, а содержание того, что он читал.

— Нет, вы только посмотрите, чего он тут, понимашь, насочинял! — воскликнул он при входе Влада и Орлова, даже не ответив на их приветствия. — Признается черт-те в чем, только не в ограблении кассы!..

— Дай нам те странички, что ты уже прочел, — спокойно попросил Влад, словно не замечая, насколько взволнован майор.

Все трое стали читать «вперекидку», передавая друг другу освободившиеся страницы.

«Заявление» Булата было адресовано начальнику городского управления милиции.

Почерк у Булата был крупный, размашистый, и читающие быстро передавали страницы друг другу.

В кабинет вошел Чекир. Жуков засуетился, натягивая китель, но начальник отдела положил руку ему на плечо:

— Сиди, сиди! Булат свою исповедь написал?

— Так точно, товарищ подполковник! Только не то он пишет…

— Не то, говоришь? Ну что ж, почитаем… Дай мне свободные страницы. Остальные потом принесешь…

Чекир унес часть страниц в свой кабинет, а Жуков, Влад и Орлов продолжали чтение «вперекидку».

Дальше в заявлении шли на нескольких страницах описания различных эпизодов деятельности Булата в качестве председателя областного комитета. Начала теплая компания с малого. Раньше сценарии массовых спортивных мероприятий заказывались специалистам — журналистам и писателям. Теперь же деньги за такие сценарии получали люди, как пишет Булат, абсолютно бездарные — Чадиков и Зинкина. А писали сценарии сами спортсмены — студенты и старшие школьники. Потом аппетиты разгорелись. Во многих селах области, где имелись самодеятельные спортгруппы, вдруг появились тренеры. Спортсмены их никогда не видели. Появились они лишь в платежных ведомостях, по которым получали все те же Чадиков и Зинкина. Деньги эти текли в карманы Булата и компании. Несуществующие тренеры возили своих питомцев на несуществующие соревнования, на всякие тренировочные сборы. Путевые и кормовые деньги брали опять-таки Чадиков и Зинкина, отдавая Булату львиную долю. Не брезговал Булат и банальными взятками. Сам, конечно, не брал. Брали вездесущие помощники — Чадиков и Зинкина. За взятки зачисляли детей в школы модных видов спорта — фигурного катания, художественной и спортивной гимнастики, футбола. За взятки оформляли спортивные разряды тем, кто иначе претендовать на них не мог бы. Себе Булат оформил звание кандидата в мастера спорта по альпинизму, чтобы бесплатно ездить на Кавказ на тренировочные сборы. Ни в каких восхождениях он там, конечно, не участвовал. В живописном лесу под Дальнинском, на берегу реки Чара спорткомитет построил спортивный лагерь-пансионат, где один из домиков был расположен на отлете, рядом с баней-сауной, и был предназначен для Булата. Неутомимый Чадиков привозил туда молоденьких женщин современного спортивного вида, но далеко не спортивного поведения. В районном центре Тимофеевка был построен стадион. Под трибунами, где полагалось быть раздевалкам для спортсменов и душевым, оборудовали и обставили, как номера в первоклассных гостиницах, три комнаты, ключи от которых находились у Булата.

Вскоре после назначения Булата он выписал из Саратова своего брата и сделал его директором строящегося в городе спортивного комплекса. Комплекс строился быстрыми темпами, а Булат-младший, с незримой помощью старшего брата, широко комбинировал со спортивными костюмами, оборудованием, инвентарем, стройматериалами. Большая часть средств, полученных от комбинирования, шла Булату-старшему. Благодаря наличию в городе и области талантливой спортивной молодежи и настоящих опытных тренеров спортивная жизнь развивалась успешно. Булат мог выступать на областных форумах, выступать с победными реляциями и оставаться на хорошем счету.

Но директором строящегося спорткомплекса заинтересовался отдел БХСС. Несколько его махинаций были разоблачены, и он был арестован. Снова громкий процесс, и снова Владимир Сергеевич в стороне. Но на этот раз за недостаточное руководство, за нарушение финансовой дисциплины, за семейственность его сняли с работы и исключили из партии. Дальше этого дело не пошло. Трудовую книжку ему удалось получить чистой — «уволен по собственному желанию в связи с состоянием здоровья». Поездил немного по стране и осел здесь в научно-исследовательском институте начальником отдела внедрения. Исключение из партии он, естественно, скрыл, считался беспартийным.

На новом месте Булат, привыкший уже к легкой жизни, к шальным «заработкам», едва освоившись, принялся за старое — начал брать взятки. Брал с некоторых из своих подчиненных (фамилии перечислены), организуя им легкие и выгодные плановые и заказные темы, примазывался, в качестве соавтора, к перспективным разработкам, на предприятиях нащупывал нечистоплотных людей, готовых хорошо заплатить за внеочередное внедрение разработок института. Масштабы были, разумеется, далеко не те, что раньше, но все же по паре своих окладов он «прирабатывал» каждый месяц. А вот с Долей нашла коса на камень, дело получило огласку. Булат, посчитав, что в его биографии уже начали копаться, написал это заявление, рассчитывая покорить суд своей «искренностью» и понести наказание полегче.

— Вон, понимашь, какие вещи берет на себя, лишь бы за ограбление кассы не отвечать! — сказал Жуков, отложив последнюю страницу.

— Думаешь? — не согласился Влад. — Чем же эти художества лучше? По сумме даже больше получается, а по характеру преступления — сравнить нельзя! Сколько душ он развратил, сколько причинил морального ущерба!..

Зашел Чекир. Здесь же в кабинете Жукова дочитал заявление Булата.

— Ну и фрукт! — сказал Чекир, закончив чтение. — Такого жулика проморгали наши дальнинские коллеги!

— Да и мы бы проморгали, если бы не пришлось его задержать, — заметил Влад. — Он ведь о краже в кассе не знал, решил, что его по старым делам арестовали, вот и начал каяться… А помните, как Диордиев его расхваливал?

Чекир повернулся к Жукову:

— Булата содержать под стражей. Поезжай в Дальнинск, ознакомь местных товарищей с его показаниями. Пусть проверят… Подтвердится — оформляй дело по злоупотреблению служебным положением и получению взяток.

— А по ограблению кассы? — спросил Жуков.

— Если не отпадет — приплюсуем… — и к Владу: — Что у тебя нового?

— Есть хорошие новости. Установлен один из возможных участников ограбления — Серегин Николай Федорович. Есть отпечатки его пальцев. Будет фотография. Дано задание в Ялту, чтобы доставили Долю…

— Это который автогенный аппарат смастерил?

— Да. Скоро должны доставить. Что с Чабаненко будем делать? У него безусловное алиби…

— Алиби — так отпускайте.

— Нельзя, Георгий Фомич, — вмешался Орлов. — Сейчас Серегин знает, что Чабаненко арестован, и ни о чем не беспокоится. А выпустим — спугнем.

— Раз алиби — содержать под стражей не имеем права. Договоритесь с ним, чтобы уехал куда-нибудь…

Чекир пошел к себе. Влад, оставив обескураженного Жукова, спустился вместе с Орловым в дежурку и позвонил оттуда в Ялту. Ялтинский дежурный сказал, что по путевке на имя Доли на теплоходе путешествует некий Антон Андреевич Плугарь. Справившись о внешности этого Плугаря и узнав, что на описание Доли он не похож, Влад попросил отправить его домой и обязать по приезде явиться в горуправление милиции, а сам пошел в лабораторию.

Гурский с довольным видом показал ему специальные карточки с четкими отпечатками пальцев, обнаруженными на доске.

— Надо бы центральный архив запросить по этим отпечаткам, — сказал он. — Пусть идентифицируют…

— Нужно, конечно, — согласился Влад. — Только надо еще отпечатки пальцев Серегина получить.

— Так это же его и есть!

— Мы с тобой знаем пока, что отпечатки оставлены на доске тем, кто переходил по ней через ручей, пробираясь по бурьяну к институту для того, чтобы ограбить кассу А вот если они будут идентичны отпечаткам пальцев Серегина — будем знать, что именно Серегин шел ночью к институту…

Потом Гурский показал капитану слепки объемных следов обуви, полученные в том месте, где неизвестный приземлился, перепрыгнув через ручей. А рядом поставил слепки с обуви Булата.

— Видишь — туфли разные. По дефектам, по износу. Общее у них фирма и размер.

— Да, Булат, очевидно, исключается. Покажи эти слепки Жукову.

Гурский завернул слепки в бумагу и поднялся наверх к Жукову.

Влад тоже поднялся по лестнице и пошел в кабинет к Чекиру. Постучав, открыл дверь и увидел в кабинете, кроме Чекира, моложавого человека в светло-сером костюме со значком депутата Верховного Совета республики над карманом. Узнав заместителя министра, Влад хотел ретироваться, но Чекир окликнул его:

— Входи, Петрович!

— Здравия желаю, товарищ генерал! — поприветствовал Влад посетителя.

— Капитан Влад, — представил его Чекир. — Ведет расследование параллельно с майором Жуковым.

— Скажите, капитан, вам приходилось раньше иметь дело с медвежатниками?

— Не приходилось, товарищ генерал.

— У вас, как я слышал, есть своя версия?

Влад не любил раньше времени информировать начальство о своих делах. Поэтому он отвечал уклончиво:

— Есть кое-какие наметки. Сейчас уточняем.

— Быстрее уточнять надо. Нас Москва теребит.

— Так ведь суток не прошло еще с начала работы! — сказал Чекир.

— А у нас счет не на сутки должен идти, а на часы, — возразил генерал. — Почти тысяча человек без зарплаты осталась…

— Я потом подойду, — сказал Влад Чекиру и, получив в ответ кивок, вышел из кабинета.

— Не слишком ли молод этот ваш капитан? — спросил заместитель министра, — все-таки крупнейшее хищение. Тут бы поопытнее кого поставить.

— Я уже докладывал вам, что параллельно дело ведет майор Жуков. Да и Влад работает у нас уже десять лет. Раскрываемость у него отличная… Но если есть возражения…

— Нет, нет! — протестующе поднял руку генерал. — Какие могут быть возражения? Вам виднее!

Когда гость ушел, Чекир позвонил капитану:

— Заходи, Петрович!

Влад в деталях проинформировал Чекира о сведениях, полученных от участкового уполномоченного Бойко, показал карточки с отпечатками и попросил передать их фототелеграфом в центральный архив. Рассказал о повестке, которую Чабаненко получил, якобы из военкомата, и о своей встрече с Констанжогло, о слепках с объемных следов и с обуви Булата.

— Гурский уже докладывал мне по телефону, — сказал Чекир. — Остался «Понимашь» у разбитого корыта — ни Булат, ни Чабаненко кассы не грабили…

— Гонца, по-моему, тоже ни при чем, — вставил Влад. — Она ведь попала под подозрение из-за близости с Булатом.

— Пожалуй, ты прав… — Чекир снял трубку внутреннего телефона: — Викентий Павлович? Гурский уже сказал тебе насчет слепков?.. Сейчас у тебя? Значит, по этому делу Булат отпадает?.. Ага… А Гонца? С ней что думаешь делать?.. Да понимаю я, понимаю! Плохой ты психолог, Палыч! Ведь все опрошенные в институте в один голос говорят, что Гонца души не чает в сыне. Зачем бы она стала такой звонок организовывать?.. Ну сообщили бы от соседей, что она утюг оставила включенным, пожар начался — достаточно, чтобы покинуть кассу. А тут — сын под машину попал!.. Посмотри, подумай… Подписка о невыезде? Да, так лучше будет, законнее… — Чекир положил трубку. — Кажется, отпустит… Да, забыл тебе сказать: вчера посылал я Акимова, нашего монтера, телефон в детском саду проверить. Обрезан кабель при самом входе.

Доложил Влад и о разговоре с Ялтой. Доля, очевидно, никуда не уезжал, скрывается где-то в городе. Возможно, у Серегина.

— За домом Серегина установи неослабное наблюдение, — приказал Чекир. — А пальчики эти мы в центральный архив пошлем. Я сейчас же распоряжусь…

ЧЕЛОВЕК С КРЫСИНЫМ ЛИЦОМ

Идя по коридору, Влад услышал дружный смех. Против дверей его кабинета сидел на скамейке Мику, как всегда, увешанный фотокамерами, а вокруг него сгрудились сотрудники управления. Влад подошел ближе и остановился за спиной высокого милиционера. Когда смех утих, Павел начал новый анекдот:

— А то вот еще из времен НЭПа. Рекламирует нэпман-аптекарь новое слабительное: «Слабит легко и нежно, не прерывая сна!»

Новый взрыв смеха. Мику заметил Влада и встал:

— Сеанс окончен!.. Тебя застать — задача почти невыполнимая. Я уж и домой к тебе забегал… По телефону мы договорились, что ты ко мне утром зайдешь, — говорил Павел, входя вслед за Мироном в кабинет и бросая на стул свою неизменную сумку. — А позже редактор позвонил мне и дал задание. Сейчас в Гратиешты еду. Вот и зашел. А то на месте-то меня не будет… Как дела у тебя?

— Идут помаленьку, — ответил Влад.

— Я тебе тут принес кое-что, — сказал Мику, открывая сумку и копаясь в ней. — Вчера я с крыши фотографировал… Посмотри на этот снимок…

На снимке — то самое место, где улица возле института круто уходит вправо. Автобусная остановка, люди на ней, газетный киоск, будки телефонов-автоматов. В одной из будок угадывается фигура женщины. Влад вцепился в снимок:

— Не помнишь, в какое время фотографировал?

— То-то и оно, что точно помню — перед тем, как щелкнуть, на часы посмотрел. Без десяти час было.

— Это же как раз то время, когда позвонили кассирше!.. Как жаль, что мелко!

— Кабы знать — телевиком бы ее достал. Да и так мог снять — она ведь долго на улице стояла перед тем, как в будку вошла…

— Кабы ты знал — подошел бы к парапету крыши и…

— И снял бы этого жулика Булата, когда он по веревке лез! Ведь я только сейчас сообразил, что когда Булат лез, я был еще на крыше!

— Булат, конечно, жулик, — сказал Влад. — Да такой, какие тебе и не снились. Но по веревке он не лазил и сейфа не вскрывал!

— А когда меня вахтер сюда вел, в институте все говорили, что видели, как Булат деньги по лестнице запасного выхода выносил!

— Так то был не Булат.

— А кто же?

— Вот это мне и предстоит выяснить… Слушай, ты Долю видел когда-нибудь?

— А как же! Беседовал с ним.

— Как считаешь, спортивный он мужик?

— Атлет! Сложен классически. Мускулатура как у призового борца. Просто приятно смотреть на парня… Да, Доля смог бы и с земли на седьмой этаж по веревке подняться!

— А вот это лицо тебе не знакомо? — Влад достал из ящика стола листок с изображением неизвестного анфас и в профиль.

— Конечно, знакомо! Такая крысиная физиономия!.. Это Колька Серегин. Экслибрисы делает. Наши все у него экслибрисы заказывали. Я тоже. Мастер он классный…

— Можешь сводить меня к нему? Знаешь, где он живет?

— Где живет, не знаю. В первый раз он приходил в Дом печати, искал заказчиков. А потом я к нему на работу ходил…

— А работает он где?

— В «Торгрекламе» художником. Недалеко от того института.

— Эх, жаль — выходной сегодня!

— А у них в «Торгрекламе» выходные в воскресенье и в понедельник. А в субботу рабочий день. Позвонить? Сколько сейчас?

— Конечно, позвонить! Половина десятого.

— Ничего не выйдет. Он с десяти работает, а я должен ехать. — Но увидев, как помрачнел Мирон, подумал и сказал: — Впрочем, если ты позвонишь шефу…

Капитан позвонил редактору газеты, и Мику получил разрешение принести свой репортаж днем позже.

Оставив Мику в своем кабинете, Влад принялся улаживать неотложные дела. Пошел в фотолабораторию, где по его просьбе попытались «вытащить» снимок женщины в будке телефона-автомата с негатива, взятого у Мику. Но ничего не получилось — лица женщины так и не удалось разглядеть. Затем Влад позвонил в республиканское министерство и убедился, что карточка с отпечатками пальцев уже передана по фототелеграфу в Москву. Заглянул к Жукову. Майор сидел мрачнее тучи и писал постановление об изменении меры пресечения.

— Чекир приказал, понимашь, выпустить Гонцу под подписку о невыезде, — бурчал он недовольно. — Пишу, а у самого, понимашь, на душе кошки скребут. Нельзя выпускать, пока денег не нашли!

Влад знал, что Жуков несколько преувеличивает — Чекир ему не приказывал освободить Гонцу, а лишь советовал. Но он знал также, что Жуков советы начальства всегда воспринимает как прямые приказания. Подавив улыбку, он спросил:

— Ты Чабаненко вызвал на сегодня?

— Он уже здесь внизу.

— Чекир распорядился, чтобы я с ним побеседовал. Не возражаешь?

— А чего мне возражать? Я же вижу, понимашь, что расследование по кассе тебе передали…

— Зато у тебя теперь крупное дело Булата.

— Больно хлопотное… — Жуков позвонил дежурному: — Там у тебя Чабаненко ждет. Скомандуй, чтобы его к капитану Владу доставили. И пусть за ним числится…

Мику опять сидел в коридоре и опять его окружали сотрудники управления. Он что-то с увлечением рассказывал.

Миша выглядел чуть посвежее, чем накануне вечером.

— Ну, Чабаненко, считайте, что вам крупно повезло! — сказал Влад, когда Миша опустился на стул для подследственных.

— В чем это, интересно, повезло?

— Хоть бы в том, что не в вытрезвителе ночевали. У нас бесплатно… И отпускаем мы вас…

— Ну-у-у! — расплылся Миша в счастливой улыбке. — Совсем? И деньги отдадите?

— Какие деньги? — опешил капитан.

— А те, что в моей куртке были. Четыре десятки.

— Ах, те!.. Можно и отдать. Только вместе со сроком.

— С каким еще сроком? — не понял Миша.

— С тем, который полагается за хищение в особо крупных размерах. Деньги-то были из сейфа похищены.

— А!.. Тогда не надо.

— Освободить мы вас освободим. Только вам придется исчезнуть из города. Есть у вас к кому поехать?

— Дядька у меня в Каушанах живет… А зачем исчезать?

— Чтобы те, кто кассу брал, думали, что вы сидите.

— Что ж, можно и поехать. Да не на что, денег нет.

— До Бендер вас на машине довезут. Там в автобус посадят и билет купят. Только уговор: как приедете в Каушаны — сразу к дядьке и никуда больше! Идет?

— Идет. Я ведь понимаю. Не маленький…

Покончив со всеми делами, Влад позвал из коридора Павла:

— Давай звони Серегину!

Павел набрал номер:

— Здравствуйте. Николая Федоровича можно?.. Коля?.. Привет! Слушай, дело у меня к тебе. Надо в срочнейшем порядке экслибрис сделать. Кореш один ко мне приехал на пару дней, увидел у меня книги с экслибрисами и загорелся… Знать ничего не желаю! Заплатит он втрое против твоей обычной цены… Никаких «не могу»… Так ты у себя будешь?.. Все, мы к тебе идем!..

По пути Влад наспех придумывал себе легенду:

— Значит так… Я приехал… Откуда бы мне приехать?

— Откуда-нибудь поэкзотичнее, чтобы заинтересовать.

— Из Магадана. Бывал там, город знаю. Важно домой к нему попасть…

— Посмотрим по обстоятельствам. Может быть, и удастся… Интересно, возьмется он экслибрис тебе делать?

— Для маскировки может взяться. Раньше ведь охотно брался?

— Сам искал заказчиков…

Как только Влад увидел Серегина, выходящего со двора «Торгрекламы», он сразу понял, что это и есть искомый Игрек. На вид очень приличный и не очень молодой. Аккуратный, по ниточке пробор рыжеватых волос, глубоко запавшие небольшие глаза, бегающие и, вместе с тем, настороженные, едва заметные белесые брови. Нос прямой и длинный. Зубы растут не как у всех, а словно бы горизонтально вперед. Их прикрывают тонкие бескровные губы. Подбородок скошен назад, и вытянутое вперед лицо удивительно напоминает в профиль крысиную морду. Но все же общий облик Серегина не вызывает гадливости. Скорее, внушает симпатию. Миниатюрно-изящная фигура облачена в светло-кремовые идеально отглаженные брюки с плетеным ременным поясом, и несмотря на жару — в коричневый замшевый пиджак, правда, расстегнутый. Под пиджаком рубашка с отложным воротником, такого же цвета, как брюки. Маленькие кисти рук с хорошо ухоженными ногтями и изящные замшевые туфли под цвет пиджака дополняли портрет. На вид Серегину было за пятьдесят.

Серегин довольно сдержанно реагировал на бурные приветствия Павла, постоянно бросая цепкие взгляды на Влада, как бы изучая его.

— Познакомьтесь, — сказал Павел, — мой друг Мирон Чеботарь… Николай Серегин, художник…

Рукопожатие у Серегина оказалось неожиданно сильным, а рука его была холодная и влажная.

— Давайте зайдем куда-нибудь, посидим, — предложил Мику. — У тебя, Коля, как с работой? Не хватятся?

— Перебьются, — криво усмехнулся Серегин. — А посидеть где-нибудь можно.

«Как же я о таком варианте не подумал!» — мелькнуло в голове у Влада, а вслух он сказал:

— Тогда, ребята, я в сберкассу забежать должен…

— Бегать никуда не надо, — остановил его Павел. — Я вчера гонорар получил. Пошли, посидим часок в «Минутке».

Повернули за угол, прошли еще шагов двести и поднялись по наружной лестнице в стеклянный павильон. Сели за столик.

— Только ненадолго, — сказал Серегин, — у меня свидание в двенадцать.

— Ну до двенадцати еще целый век, — заметил Павел. — Верочка, здравствуй!.. Коньячку, пожалуйста, бутылочку…

— Какого?

— Какого получше… Водички минеральной. Ну и закусь по твоему усмотрению…

— Горячее будете?

— По шашлычку или по костице, если есть.

Молоденькая кокетливая официантка записала заказ и отошла.

Павел наклонился над столиком, чтобы быть поближе к молчащим собеседникам:

— По ночному Парижу мчится на бешеной скорости такси. Пассажирка волнуется: «Не так быстро, месье!.. Осторожнее, осторожнее, прошу вас!.. Учтите, что у меня дети! Девять детей!..» «Сколько, мадам?» — переспрашивает таксист. «Девять!» — «И вы еще толкуете мне об осторожности!»

Серегин наконец-то улыбнулся, и Влад увидел среди его зубов один сломанный. Сомнений больше не оставалось — именно он ждал в мастерской, пока Икс проникал в кассу. Ну, а дальше что? Влад уже не был уверен, чти поступил правильно, ища контакта с Серегиным. Он все-таки следователь, а не оперативник. Что теперь? Арестовать? Проще простого. Но ведь неизвестно, где второй, где Икс. Влад почему-то не сомневался, что Иксом в его уравнении был Доля. Главное — неизвестно, где деньги. Арестовать сейчас Серегина — Доля и та пока еще не установленная женщина, что выманила Гонцу из кассы — Зет, — затаятся, а то и вообще улизнут вместе с деньгами…

После второй рюмки коньяка взгляд у Серегина стал уже не таким настороженным, хотя он и продолжал иногда изучающе поглядывать на Влада.

Влад откинулся на спинку стула:

— Давай о делах поговорим… Сделаешь мне экслибрис?

— Да я Павлу сказал уже — завязал я с этим делом. Не режу больше экслибрисов.

— Но ведь умеешь! И хорошо умеешь. Видел я у Павла твои работы.

— Да при чем здесь умею, не умею? Сказал же — сейчас заказов не беру — уезжаю. А взяться и не сделать — не в моих правилах…

— Мне тоже через пару дней уезжать надо — отпуск кончается, — сказал Влад.

— Далеко? — поинтересовался Серегин.

— Сначала в Москву, а оттуда в Магадан.

— На Колыме, значит, вкалываешь?

— На Колыме. Трест «Золоторазведка». Коллектор геологической экспедиции.

— Золотишком занимаешься? Для себя много намыл? — бегающие глазки Серегина остановились на Мироне прочно и с интересом.

— Мы только ищем, — уклончиво ответил Мирон. — Моют другие.

— Только ищете! Ну а находите — оставляете в земле лежать?

— Нет, конечно! — улыбнулся Влад, наполняя коньяком все три рюмки. — Если уж нашли — грех оставлять!

— Пьем за исполнение желаний! — провозгласил Павел, поднимая рюмку.

Все выпили, потянулись за закуской.

— Не везет мне в этот приезд с исполнением желаний! — сокрушенно вздохнул Влад, наливая минеральную воду.

— Что так? — спросил Серегин.

— Да вот и с экслибрисом не получилось… А главное — я ведь зачем приехал? За квартирой. Хотел купить кооперативную.

Интерес в глазах Серегина усилился.

— Построить кооператив хотел? — спросил он, отрезая кусочек костицы.

— Строить долго. Мне за шесть лет надоело по Колыме мотаться. Домой хочется. А жить негде…

— Раньше-то где жил?

— С родителями. Была у нас трехкомнатная квартира. Да сеструха замуж вышла после института, а брат женился. Все у нас жить стали. Ну и пришлось мне от них на Колыму завербоваться… Сейчас и деньги есть, да не нашел ничего. И Павел помочь не может, хотя и знает весь город…

— Тут я скорее помогу. Тебе что — обязательно на этаже? Со всеми удобствами?

«Кажется, клюнул!» — обрадованно подумал Влад, а вслух сказал:

— Конечно, современная нужна квартира. Но на худой конец и домишко купил бы — может, под снос попадет или обменять удастся.

Серегин разлил оставшийся в бутылке коньяк, заговорил старательно безразличным тоном:

— Есть у меня кореш, — он поднял рюмку, кивнул собеседникам, выпил, отглотнул минеральной воды, пожевал костицу. — Продает дом… Сколько собираешься выделить на это дело?

Влад пожал плечами:

— От дома зависит. Не глядя трудно сказать…

— Поглядишь. Дом не старый. Котельцовый. Три комнаты и кухня большая. Времянка есть летом жить. Участок соток пятнадцать. Виноградник можно разбить. Есть где гараж поставить, погреб соорудить…

— Значит, ни гаража, ни погреба! — разочарованно протянул Влад.

— Не хозяйственный мужик мой кореш… Но зато и дорожиться не будет… Так сколько можешь выделить?

— Я сказал — поглядеть надо. Понравится — выделю, сколько попросит.

Серегин поднес к глазам электронные часы:

— Ну, кореша, извиняйте — мне пора. Полдвенадцатого уже… Ладно, сделаю тебе экслибрис. Раньше уедешь — Павлу передам… Встретимся завтра здесь в два часа. Пойдем дом смотреть. А в понедельник отдашь деньги, получишь ключи и владей!

Серегин пожал руки Мирону и Павлу и поспешил вниз. Мирон сразу подошел к стеклянной стене. Увидел, как Серегин, голоснув, остановил частника, сел в «Жигули» и уехал. Влад записал номер, но тут же увидел, как от тротуара отделился «Москвич» и двинулся вслед за «Жигулями». Влад понял, что Серегина «повели».

— Ну что, Паша, пошли?

— А расплатиться?

— Сейчас улажу.

Влад пошел к директору кафе, предъявил удостоверение и попросил прислать счет в управление на его имя.

Пройдя вместе квартал, на углу расстались. Мирон, свернув за угол, зашел в большой магазин, из кабинета заведующего позвонил в управление и попросил прислать за ним во двор магазина дежурную машину: он не хотел идти на работу пешком, чтобы Серегин, если поездка на «Жигулях» была лишь маневром, не смог, вернувшись, проследить, куда он направился.

В управлении капитан поднялся к Чекиру. Дежурный милиционер сказал, что Чекир у Волкова. Пошел туда. Дверь в волковский кабинет была открыта, и в коридор доносился дружный смех.

«Павел, что ли, там?» — подумал Влад, остановившись в дверях.

— А? Сам математик объявился! — пробасил Волков. — Заходи, чего встал?

Влад вошел. В кабинете, прокуренном до степени «хоть топор вешай», собралось человек пятнадцать.

— Совещание? — спросил Влад.

— Да нет, — отозвался Чекир — Просто только что принесли фотографии членов твоего уравнения. А Константин Константинович старую знакомую узнал…

Влад подошел к столу, где веером были разложены три фотографии — Доли, полученная в институте, Серегина, снятого скрытой камерой, когда он выходил из калитки своего дома и очень красивой женщины с белокурыми волосами, падающими до пояса, снятой у той же калитки. В левом нижнем углу каждого снимка кто-то вывел фломастером по одной букве латинского алфавита. На фотографии Доли стояла буква «X», Серегина — «Y», а женщины «Z».

— Знаешь, кто эха баба? — спросил Чекир Влада. — Нонка-хипесница![10] Полковник в семьдесят втором году два месяца ее ловил. Наконец задержал в Сочи в ресторане. А она в уборную попросилась, через окно дамской комнаты в парк и — с концами!

— Я, как цуцик, полчаса под дверью проторчал, — добавил Волков. — Таким же молоденьким капитаном был тогда, как Мирон Петрович. Досталось мне от начальства — до сих пор бока чешутся!..

— Теперь бы ее не упустить, — сказал майор Горяинов, тоже зашедший в кабинет Волкова полюбоваться фотографиями участников столь крупного ограбления.

— Теперь не упустим, — заверил Волков. — Хитра, стерва, ловка, как дьявол. Так я к ней сразу двоих приставил — Кафтаната и Доридзе… Фотографии эти мы передали на вокзал, в аэропорт, на автовокзал и на все посты ГАИ. Будут уходить с деньгами, непременно возьмем!.. Мирон Петрович, — обернулся он к Владу. — Зачем у моих парней хлеб отбиваешь? Со своим Игреком, — он взял со стола фотографию Серегина, — коньяком пьянствуешь?

— Виноват, Константин Константинович! Представился случай контакт установить с Серегиным, а Орлова не было. Пришлось самому идти. Я и сюда вернулся, чтобы Георгию Фомичу доложить…

— Толк-то хоть есть от этого контакта?

— Так точно. Получил возможность в доме у него побывать.

— А есть такая необходимость?

— Есть. Попытаюсь установить, не у него ли скрывается Доля и не там ли спрятаны деньги.

— Ну что ж, желаю успеха.

— Пошли, Петрович, ко мне. Поговорим, — позвал Чекир.

В кабинете капитан подробно доложил начальнику о встрече с Серегиным. Потом вынул из кармана завернутую в платок рюмку, из которой пил Серегин, развернул, поставил на стол:

— Вот пальчики его прихватил…

— Но ведь утром мы уже отправили в Москву…

— Те предположительные были. А эти уж подлинные.

— Значит, завтра у тебя свидание с Серегиным? А это не ловушка? Не раскусил он тебя?

— Не думаю, Георгий Фомич. По лицу видно было, что он поверил в наличие у меня больших денег и золота, в возможность продать мне свой дом. Хочет уехать. Почему же не взять за дом тысяч десять — пятнадцать?

— А почему они все сразу не уехали, как думаешь?

Влад помолчал, взвешивая.

— Скорее всего, — заговорил он не очень уверенно, — из-за Доли. Его исчезновение сразу вызвало бы подозрение. Да и Серегин тоже работает. Тоже хватятся. Возможно, работает и Нонка-хипесница. Хватились бы всех троих, сопоставили бы с ограблением и начали бы искать. А так — трое других арестованы, пока следствие, пока что — подозрения на нашу троицу не падают, они могут легально уволиться. Кто их будет искать? Тем более, они уверены, что следов в институте не оставили…

— Да, в том, что ты говоришь, есть резон… Но ведь Чабаненко и Гонцу отпустили?

— Орлов увез Чабаненко из города к родственникам в Каушаны. Гонца тоже поживет пока в районе у родных…

— Что Серегин собой представляет?

— От него за версту блатным духом несет! Полагаю, профессиональный уголовник со стажем.

Зазвонил внутренний телефон, Чекир взял трубку:

— Чекир слушает…

Громкий бас Волкова был слышен по всему кабинету:

— Игрек прямо из кабака поехал домой. А Зет минут через двадцать к нему притопала. Сейчас оба там. Может, возьмем?

Влад яростно замотал головой. Чекир успокоил его жестом.

— Давай возьмем… Если ты уверен, что и деньги у них найдем.

— Нет у меня такой уверенности, — послышалось из трубки.

— А без денег зачем они нам? Только третьего спугнем.

— Да вообще-то можно пока не брать. Уцепились мы за Нонку крепко. Третьего надо искать, Икса.

— Вот, вот. Капитан этим и занят. Что нового будет — сообщай… — Чекир положил трубку на рычаг. — Значит, завтра у тебя свидание с Серегиным? Как думаешь использовать?

— Я ж дом у него покупаю. Дал понять, что заплачу, сколько спросит. А коли так — имею право осмотреть дом во всех деталях. И на чердак слажу — прочна ли крыша, и в подпол спущусь. Там Доля или нет — будем знать на сто процентов. А может, удастся выяснить, там ли деньги…

Чекир молча закурил, откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. В левой руке он держал сигарету, а пальцами правой отбивал дробь по стеклу на столе.

— Резонно, резонно… — повторял он время от времени, вроде совсем забыв о Владе. В дверь постучали.

— Войдите, — открыл Чекир глаза.

В кабинет вошел щеголеватый младший лейтенант — сотрудник республиканского МВД. Лихо козырнул, извлек из портфеля запечатанные сургучом пакеты, протянул Чекиру разносную книгу, чтобы расписался, снова лихо козырнул и вышел.

— Так-с. Почта… — Чекир перебрал пакеты, остановился на одном с пометкой «срочно». Взял из пластмассового стаканчика на столе длинные ножницы, вскрыл пакет и достал из него листок, оторванный от телетайпной ленты, как гласила пометка, двадцать минут назад. Надел очки и прочел вслух: — «На ваш запрос от 21 августа 1982 года сообщаем, что предъявленные для идентификации отпечатки пальцев соответствуют дактилоскопии фальшивомонетчика-рецидивиста Гаранина Николая Митрофановича по кличке Домовой, родившегося в 1931 году в Ростове-на-Дону, четырежды судимого за подделку денежных знаков: в 1949 году в Москве (соучастие), в 1953 году тоже в Москве, в 1959 году в Баку и в 1967 году в Горьком. Отбывая последнее наказание в Горьковской области, в июне 1968 года бежал, убив конвоира. Был объявлен во Всесоюзный розыск. В сентябре того же 1968 года был обнаружен в Новороссийске, где проживал по поддельным, изготовленным им самим, документам на имя Лукина Николая Семеновича. При задержании сумел скрыться, нанеся тяжелое ножевое ранение оперативному сотруднику. По полученным вскоре агентурным данным, ушел с группой контрабандистов на шаланде, у которой было назначено рандеву в открытом море с греческим рудовозом «Эпир» для обмена контрабандными товарами. Посланный на перехват пограничный катер обнаружил шаланду, но когда подходил к ней, внезапно начавшийся сильный шторм (бора) опрокинул шаланду. Пограничники сумели поднять на борт катера лишь двух контрабандистов. Остальные шесть из находившейся в шаланде группы, в том числе Гаранин-Лукин утонули, в связи с чем Всесоюзный розыск на Гаранина-Лукина был отменен. Копию оперативной характеристики на Гаранина-Лукина высылаем почтой. Здесь необходимо сообщить лишь, что для уголовников он не считается в законе, является тем, что у них называется «один на льдине», и на предоставление ему с их стороны убежища или оказание какой-либо помощи рассчитывать не может. Разыскиваемые вами Серегин Николай Федорович и Доля Евгений Иванович на учете у нас не состоят, и дактилоскопических карт на них не имеется». Все. Подпись… Так вот какой фрукт этот твой Игрек! Нет, Мирон, идти тебе к этому утопленничку нельзя. Придется их с Нонкой сразу брать, чтоб без риска. А Долю и деньги будем искать отдельно… — Чекир снял очки и раскурил погасшую сигарету. Сидел молча.

Молчал и Влад, лихорадочно обдумывая ситуацию и подыскивая доводы в пользу своего плана.

Вдруг Чекир поднял телефонную трубку, набрал номер.

— Георгий Фомич, не надо Волкову! Подождите! — чуть не в крик взмолился Влад.

Чекир успокаивающе поднял руку.

— Лаборатория?.. Здравствуйте, Галина Степановна! Это Чекир. Просьба у меня к вам. Подошлите кого-нибудь взять рюмку с пальчиками. Влад принес. Надо срочно установить, не те ли это пальчики, что Гурский утром добыл… Но только очень срочно. Ладно? …Ну уж пожалуйста! Коробка «Грильяжа» за мной!

Едва успел он положить трубку, как в дверь постучали и вошел молодой лейтенант в белом халате поверх форменной рубашки:

— Галина Степановна прислала. Что забрать нужно?

Осторожно взял рюмку, предварительно накрыв ее куском марли — одной рукой за верхнюю кромку, другой под донышко, и бережно понес, держа двумя руками. Влад встал и открыл ему дверь.

— Георгий Фомич, — начал он, садясь на место, — давайте подумаем хорошенько… Серегин меня не подозревает. Иначе он не поехал бы из кафе домой, а постарался бы проследить за мной, установить, куда я пойду. И себя он считает вне подозрений — ведь он уверен, что следов они с Долей не оставили, что следствие пошло по ложному пути и ими не интересуется. Для него я обычный фраер с большими деньгами. А деньги ему сейчас крайне нужны. Институтские тратить нельзя — они из банка, и номера могут быть зарегистрированы… Кстати, это сделали?

Чекир покачал головой.

— Нет. К выдаче брали деньги из разных партий и установить, какие именно купюры попали в институт, банк не может.

— Но Серегин-то этого не знает. Ему нужны деньги. Он рассчитывает получить их от меня вполне легально, продав мне дом…

— Ты должен пойти к нему с деньгами?

— В том-то и дело, что нет! Он сказал, чтобы деньги я принес в понедельник… Так что получится, если я не пойду к нему? Вот когда он начнет подозревать и насторожится! Скорее всего подумает, что я видел его раньше, скажем, в Новороссийске, а в кафе встретился, чтобы наверняка опознать. Тогда он попытается забрать из тайника деньги и исчезнуть. А вдруг это ему удастся?

— Резонно, — задумчиво проговорил Чекир, отбивая ногтями правой руки мелкую дробь по стеклу стола.

— Вот и получается: если я пойду и осмотрю дом — риска никакого. Если не пойду — мы рискуем полуторастами тысячами рублей!..

— Резонно…. А если вместо тебя кого-нибудь из оперативников послать? Того же Сашу Орлова? Это их прямое дело.

— Ну тогда-то уж Серегин наверняка будет знать, что мы на него вышли! Тут уж настоящая опасность возникнет… Нет, нельзя!

— Тогда операцию надо подготовить. Прикрытие организовать…

— Георгий Фомич, там же небольшой поселок из частных домов. Он всех в лицо знает. Сейчас его стерегут Бойко с дружинниками, местными парнями. А посторонние появятся — он сразу поймет, что к чему… Будем исходить из того, что я покупаю у него дом.

— Но ты ведь понимаешь, что я не могу разрешить тебе лезть этой крысе в пасть!

— Так я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали! Я и не прошу у вас разрешения. Проверну все на свой страх и риск.

— Что ж, придется благословить… Оружие возьмешь?

— Нет. Лето, я в одной рубашке. Он проверить может — по карманам, будто невзначай, похлопать, под мышками дурачась пощекотать… Нет, пойду без оружия.

Снова зазвонил внутренний телефон, и снова бас Волкова:

— Сейчас сообщили, Фомич: Игрек сходил в магазин, купил пару бутылок коньяка «Юбилейный», консервы. Расплачивался новенькими десятками. Усек?.. Тают денежки-то!

— Гонца одну пачку десяток распечатала. Вот они ее к поделили на мелкие расходы. Погодим пока брать…

— Ну погодим, так погодим… — Волков повесил трубку.

От Чекира Влад пошел к Жукову: после коньяка очень хотелось пить, а он знал, что у Жукова всегда имелась в кабинете минеральная вода — боржоми или нарзан.

Жуков сидел без кителя, расстегнув воротник рубашки и распустив галстук, писал, по-птичьи склонив на бок массивную голову. Увидев Влада, оторвался от писания, снял очки:

— Сидай, Мирон… Докладную, понимашь, сочиняю. В Дальнинск оформляю командировку. Ну и память у этого хапуги! Черти бы его на шашлык извели! Столько, понимашь, эпизодов перечислил, людей поназывал — жизни не хватит проверить!.. У тебя какие дела?

Влад коротко рассказал о встрече с Серегиным, о сообщении из Центрального архива, о Нонке-хипеснице, которую когда-то ловил Волков. О намерении встретиться с Серегиным завтра он не сказал: по молчаливой договоренности с Чекиром эта операция была засекречена. Показал Жукову все три фотографии.

— Ну, что тебе сказать?.. — заговорил Жуков, протирая платком стекла очков. — Серегин — матерый зубр. Нонка тоже. Сами денег не найдете, от них ничего не добьетесь. А вот инженер… Как его? Доля. Он, понимашь, чистокровный фраер желторотый. Этот сразу насчет денег расколется, стоит только его взять… Ты что, Мирон, пить хочешь? — спросил он, заметив, что гость с вожделением поглядывает на стоящие у стены бутылки нарзана. — Вот открывашка, стакан, бери, пей… Так вот я говорю, понимашь, что Доля сразу расколется. А где деньги? Не у Серегина и не у Нонки. Иначе кто-то из них давно бы уже смылся с деньгами. Это точно. Деньги в таком месте, откуда они поодиночке их взять не могут, а только собравшись все втроем. Скажем, под тремя замками и у каждого по ключу. Не так, понимашь, примитивно, но принцип такой… — Жуков взял в руки фотографию женщины и стал ее внимательно рассматривать. — Теперь, понимашь, ясно, как они Долю завербовали! Серегину бы ни в жизнь не удалось, а баба сумела. Влюбила его в себя. Красивая, верно?

— Красивая, — согласился Влад, ставя на место наполовину опустошенную бутылку нарзана.

— Очень красивая. К тому же, понимашь, профессионалка. Ее специальность — мужиков соблазнять. Она этого инженера и обработала. Значит, отсиживается он, скорее всего, у нее, а не у Серегина… Адресок установили?

— Нет еще.

— Мух мухают эти оперативники, понимашь! Хоть повели ее?

— Повели. Сейчас она у Серегина.

— Если пойдет Долю кормить — адрес установят. А тогда всех троих, понимашь, брать надо.

— Спасибо, Викентий Павлович, за совет! — искренне поблагодарил капитан. — Так мы и сделаем…

Придя к себе, Влад сел писать донесение о встрече с Серегиным. Мыслями то и дело возвращался к Жукову, к разговору с ним. Майор Жуков, «Понимашь», ходячий анекдот для всего управления! Сколько раз Влад вместе с другими сотрудниками за глаза потешался над ним! А сейчас вот впервые подумал о нем с признательностью. Как просто, ненавязчиво, дружески помог он советами! А ведь он был не на шутку обижен, что дело об ограблении институтской кассы столь бесцеремонно передали другому. И не затаил обиды! Влад вспомнил, что за десять без малого лет работы в управлении он не знает ни одного дела, которое Жуков не довел бы до конца. Пусть медленно, с нарушениями сроков, путаясь в различных версиях, но всегда успешно.

Дописав донесение, капитан понес его к Чекиру. Георгий Фомич ушел обедать. Чтобы не терять времени даром, Влад позвонил в таксопарк и попросил прислать к нему водителя Ильина Николая Кузьмича. Ильин ездил по городу, машина у него радиофицирована, и диспетчер таксопарка обещала сразу же разыскать его и прислать.

И действительно, прошло не более десяти минут, как в дверь постучали, и в кабинете появилась знакомая коренастая фигура.

— Здравствуйте, Николай Кузьмич! — Влад вышел из-за стола навстречу посетителю. — Спасибо, что откликнулись на нашу просьбу и пришли!

— Еще бы не откликнуться! — пробурчал таксист, пожимая руку капитану. — Надолго я вам нужен? В вашем кабинете план не выгонишь.

— На несколько секунд всего… — Влад подвел таксиста к столу, где было разложено несколько разных фотографий одинакового формата. — Не встречались ли с кем-либо из этих людей?

Ильин рассмотрел фотографии и сразу взял в руки серегинскую:

— Вот об этом я говорил. Его вез от института на вокзал.

— А не ошиблись? У этого обе ноги целы.

— Такую морду ни с кем не спутаешь. А ноги у него левой нет. Я сам протез видел.

— Что за протез? Опишите, пожалуйста.

— Как вам описать? Обычный протез. Гладкая кожа, коричневая. Вот здесь, — Ильин наклонился и показал пальцем место на ноге чуть выше щиколотки, — тонким ремешком перехвачен. Пряжка металлическая, никелированная.

Когда Ильин сказал о тонком ремешке с пряжкой, Влад наконец догадался, о каком «протезе» речь. Дал Ильину подписать короткий протокол, еще раз поблагодарил и распрощался.

«Хитер, негодяй! — подумал Влад, когда Ильин ушел. — Надел краги, и ногу таксисту предъявил, чтобы у того в памяти отложилось, что инвалида вез! Так бы и сбил со следа!»

Влад пересел от стола на диван, откинулся на спинку и закрыл глаза. Как только закрыл, увидел пятилетнюю свою Аленку. Дочурке его не повезло — при живых родителях растет сиротой. Таня, сестра Мирона, взяла ее к себе в Криуляны.

Женился Мирон на последнем курсе университета. На самой красивой девушке юридического факультета. Да, пожалуй, во всем университете не было ей равных. Первые годы жили душа в душу. Сняли по договору однокомнатную квартиру. Родилась Аленка. А еще через год Ирину, жену, словно подменили. Из-за каждого пустяка начинала скандалы — с криками, с истерикой. Мирон терпел. Стала часто уходить, не говоря куда, — Мирон терпел. Стала уходить и на ночь, с каждым месяцем все чаще — Мирон терпел ради дочки. И вот однажды, три года назад, ушла с работы — она была инспектором детской комнаты в райотделе милиции — и укатила в Москву с каким-то деятелем из московской прокуратуры, приезжавшим в их город в длительную командировку. Через месяц прислала короткое сухое письмо, в котором требовала согласия на развод. О дочери — ни полслова. Мирон согласие дал, и их вскоре развели. Мирон получил комнату в коммунальной квартире, помыкался с дочкой, то и дело обращаясь к соседям, чтобы присмотрели за ней, когда ему приходилось выезжать в частые командировки, потом не выдержал, попросил приехать сестру, и Таня забрала Аленку к себе. У тетки девочке жилось отлично. Там у нее были два сверстника — двоюродные братья-близнецы, и Влад был за нее спокоен…

Резкий телефонный звонок вытолкнул его из дремоты. Вскочив с дивана, бросил взгляд на часы — пятнадцать сорок. «Целый час проспал!» — подумал Влад, снимая трубку. Звонил Чекир.

— Спрашивал меня? Заходи…

Влад отдал Чекиру свое донесение о встрече с Серегиным и рассказал о советах Жукова.

— Недооцениваем мы все нашего «Понимашь», — сказал Чекир. — А он ведь человек очень неглупый. И опыт у него колоссальный. Знаешь его историю? Нет?.. Он еще в сорок восьмом году окончил Высшую школу МВД. Сразу в гору пошел. Был заместителем начальника МУРа в звании полковника. В 1954 году, за какие-то грехи в методах ведения следствия разжаловали его до лейтенанта и прислали сюда к нам на рядовую работу. С тех пор здесь лямку тянет. Ему давно на пенсию пора. Даже по гражданским меркам пенсионный возраст вышел. Да сам уходить не хочет — вся жизнь в органах, а выпроводить его на пенсию ни у кого рука не поднимается. Да и дело он знает. Очень, правда, медленно работает, всегда за ту версию берется, что на поверхности лежит, как в вашем случае. А зайдет в тупик, другие версии пробовать начинает. Вот время и уходит… Насчет того, как на Долю выйти, он правильно подсказал. И в том, что Долю эта Нонка в дело затянула — он тоже, по-моему, прав. Серегина за все его грехи высшая мера ожидает. Он просто со зла не скажет, где деньги. У Нонки тоже хвосты длинные. Она ведь мужиков, которых обирала, разным дурманом опаивала. За ней предполагаются смертные случаи. Она тоже будет молчать о деньгах. А Доля, когда поймет, в какую попал компанию, — молчать не будет. Насчет трех замков «Понимашь» тебе блестящую идею подбросил! Тут, конечно, не замки. Серегин их и десяток откроет. Тут что-то другое. Надо понять, что именно они могут открыть только вместе!

Влад хлопнул себя ладонью по лбу:

— Эврика! Автоматические камеры хранения! Серегин от института поехал на вокзал, и Доля, наверное, туда деньги повез. У камер встретились. Серегин набрал две цифры… Вернее — букву и цифру. Потом Доля. Или наоборот — сначала Доля, потом Серегин…

— Резонно… Так нам что — ждать, пока Доля объявится? А Москва требует каждые два часа докладывать о ходе дела!..

— Зачем долго ждать, Георгий Фомич? Будем активно искать Долю. Через Нонку, если он у нее. А не находится ли он у Серегина, я завтра выясню…

— Да, искать Долю надо активнее, чем мы это делаем. А у камер хранения попросим выставить усиленные посты и снабдим ребят фотографиями… У тебя все ко мне?

— Так точно!

— Тогда свободен… Погоди… Давай-ка Волкову позвоним, узнаем новости… — Чекир снял трубку и набрал номер. — Костя?.. Давненько что-то новостями не делился! Или нет таковых?

На сей раз волковский бас звучал настолько тише обычного, что капитану пришлось пройти в приемную и снять трубку параллельного аппарата.

— …Разрешите доложить, что лучше не докладывать, — басил Волков упавшим голосом. — Оскандалились мои хлопцы. Повели объект Зет из дома Игрека и потеряли…

— Как же они днем потеряли? — встревоженно спросил Чекир.

— Потеряли, и все… Довели до базара. Она там купила что-то и растворилась… Хлопцы ее больше не видели. Сейчас подтянулись к Игреку, будут ее там ждать…

— Значит, она обнаружила наблюдение. К Игреку теперь не пойдет и Икса перепрячет… Усиль, пожалуйста, посты у камер хранения на вокзале. Есть предположение, что они все втроем явятся туда за деньгами… Кто Нонку вел? Орлов?

— Нет. Саша вместе с Бойко и дружинниками Игрека караулит. А вели два опытных хлопца — Кафтанат и Доридзе… Это же дьявол, а не баба! И у меня в свое время уходила!..

— Что думаешь предпринять?

— Мобилизовал всех своих ребят. У райотделов попросил помощи. Сейчас человек сорок с ее фотографиями прочесывают город…

— Кстати, всем участковым инспекторам ее фото показывали?

— Всем успели показать. Никто такой не видел.

— Прямо-таки дух бесплотный, а не баба!.. Ну, держи в курсе. Я у себя…

Чекир медленно положил трубку на рычаг.

— Что делать будем?

— Теперь уж я непременно должен пойти завтра к Серегину… Знаете, Георгий Фомич, я к нему не один пойду.

— То есть?

— С девушкой. Так естественнее будет. Отпускник, последние дни отпуска… Мне кажется, так меньше подозрений вызову…

— Резонно… А что если Нонка сообщит Серегину, что за ней слежка была?

— Тогда они сразу сбегут, ждать не будут. И Серегин завтра на встречу не явится. Но я почему-то думаю, что она ничего не заметила. Случайно затерялась в толпе на базаре. Или по привычке сманеврировала на всякий случай…

— Резонно. Только расчет на этом строить нельзя. Расчет надо строить на том, что она заметила наблюдение и сообщит Серегину.

— Если Серегин придет завтра на свидание, значит, она ничего не заметила…

— А если заметила, и он заманивает тебя к себе, чтобы держать как заложника или просто убить со зла, что влип?

— Исключено. Он знает, что денег у меня с собой не будет. Значит, смысла нет меня убивать. А если даже догадывается, кто я, — тоже нет смысла. Ему важнее без помех уйти с деньгами…

— Ну ладно. Все тогда.

Влад спустился в лабораторию. Отпечатки пальцев Серегина с коньячной рюмки уже сняли и перенесли на карточку. Даже простым глазом было видно, что они полностью совпадают с теми, что сняты с доски. Значит, получено еще одно неопровержимое доказательство, что Серегин был вчера в институте. Влад позвонил в типографию, где работа шла и в выходные дни — печатали газеты. Попросил направить к нему Констанжогло, как только он придет к восьми вечера на работу.

Теперь предстояло решить, с кем идти завтра к Серегину. В управлении были две сотрудницы подходящего возраста и подходящей внешности, но одна из них была в отпуске, а другая в командировке. Поразмыслив, Влад решил пригласить Майю. Девушка была искренне привязана к нему, признательна за все, что он для нее сделал, и неоднократно вызывалась помочь в чем-нибудь.

Вспомнив, что завтра воскресенье и все учреждения будут закрыты, Влад зашел в сберкассу и снял с книжки полтораста рублей. Потом отправился в Майин магазин, купив по пути в киоске три гвоздики. Спустился в полуподвал. Покупателей в магазине не было, но не было и Майи. Ее товарка за прилавком, Ленуца, сказала, что Майя пошла купить батон и сейчас придет.

— Только не в себе она эти дни, — сказала Ленуца, пристраивая гвоздики в бутылку из-под молока. — Что-то не заладилось у нее с ее парнем.

— А что именно — не знаете?

— Не говорит. Она у нас скрытная. Про себя переживает, а молчит. Со мной, с подругой, поделиться не хочет!

— Что за парень? Кто он?

— Нам она его не показывает. Сюда ни разу не приходил. Зовут Жекой, это она говорила… А вот и сама идет!

По ступенькам прозвучали шаги. Вошла Майя с двумя батонами в авоське. Увидев капитана, заулыбалась:

— Здравствуйте, Мирон Петрович! За молоком пришли?

— Нет, Майечка, я к тебе, — пожал Влад протянутую руку. — Ленуца, не будете возражать, если я Майю уведу ненадолго? Разговор у меня к ней.

— Да хоть надолго уводите. Сегодня суббота, людей много не будет. А магазин я и одна закрою.

Майя отнесла батоны в подсобку и вместе с Мироном вышла на улицу.

— Пойдем в парк, посидим? — предложил Мирон.

Майя согласно кивнула. Они молча, не спеша перешли улицу, вошли в парк, сели на скамейку.

— Ну вот, — сказал Влад, — а теперь рассказывай, что у тебя с Жекой стряслось. Только все по порядку.

Майя посмотрела на него удивленно:

— Вы-то откуда знаете?

— Я, девочка, милиция. Обязан все знать. Особенно то, что касается моих друзей… Так что же стряслось? Начинай по порядку: где познакомились, когда?

— Здесь, в парке, и познакомились. В апреле. Вышла я в перерыв с книжкой на солнышке погреться, а он подсел. Вежливо подсел, без хамства. Разрешения спросил. Поинтересовался, что я читаю. Лескова, говорю, «Леди Макбет Мценского уезда». Он сказал, что тоже очень любит Лескова. Спросил, читала ли я «Очарованного странника», рассказы про купцов — «Чертогон», например. Читала, говорю. Лескова еще родители мои собирали, он у меня полный. А его роман «На ножах» читали? Нет, говорю, и не слышала даже. Обещал дать почитать. Так мы и проговорили весь перерыв. На следующий день он опять пришел и книжку принес обещанную. Стали каждый день встречаться. Майские праздники вместе встречали у моей подруги в Дубоссарах. В кино часто ходили. Театр Маяковского на гастроли приезжал, так мы ни одного спектакля не пропустили. Он у себя на работе билеты доставал…

— А где он работает?

— Не знаю. Как-то разговора об этом не было… Стал он домой ко мне ходить. И один раз… — Майя опустила голову, покраснела. Потом посмотрела на Мирона с каким-то вызовом и договорила: — Ночевать остался. — После такого признания она замолчала. Минуту спустя заговорила снова: — Стал Жека ходить ко мне каждый вечер. А седьмого августа, в субботу, не пришел. Ждала его всю ночь, тревожилась. Утром побежала к нему домой. Сосед его сказал: Жека просил передать, если я приду, что он с товарищем на рыбалку уехал. В воскресенье вечером забежал он ко мне. Извини, говорит, что вчера не пришел. Ко мне, говорит, старый школьный товарищ из Москвы приехал. Я, говорит, эти дни должен с ним побыть. Голос смущенный, в глаза не смотрит. Неделю я его не видела, извелась вся. А в прошлый вторник, это значит семнадцатого, я его на проспекте встретила. Вот хорошо, говорит, что я тебя увидел. Я, говорит, завтра в отпуск уезжаю. Дневным одесским поездом. Я хоть и обижена на него была, сказала, что проводить приду. Он вроде даже обрадовался. Приходи, говорит, к двенадцати к билетной кассе. Пришла я, застала его там. Постояли мы, поговорили. Потом расцеловались, он сел в вагон, помахал мне рукой, и поезд тронулся… А вчера… — Майя вдруг уткнула лицо в ладони и расплакалась.

— Ну, Майечка, — растерялся Влад. — Ну чего ты? Перестань… На вот платок, утри слезы!..

— А вчера пошла я после работы подругу навестить заболевшую. Она на улице Лазо живет. Иду по двору и вдруг вижу… в окне… второго этажа… Жеку-у-у!.. Он выглянул, заметил меня и сразу спрятался. Я у подруги спросила, кто там живет, а она не зна-а-а-ет!

Мирон приобнял Майю за плечи и стал утирать ей слезы своим платком, приговаривая:

— Ну не плачь, девочка! От слез цвет лица портится… Перестань сейчас же!..

Майя улыбнулась сквозь слезы, достала из сумочки свой платок, вытерла глаза, высморкалась и проговорила каким-то слишком уж веселым голосом:

— Вот я вам все и рассказала! Такое со мной стряслось!..

— Давай-ка обсудим все спокойненько, — рассудительным тоном сказал Влад. — Видела ты его, говоришь, всего секунду?

Майя кивнула.

— Шла к подруге, а думала все время о своем Жеке?

Майя опять кивнула.

— Думала ты о нем, думала, а тут какой-то мужик из окна на секунду выглянул и исчез. Вот тебе и показалось, что это Жека. Иначе и быть не могло. А то никто и не выглядывал вовсе. Просто его лицо стояло у тебя перед глазами, вот и померещилось. Он сейчас загорает, в море купается, а ты тут нюни распускаешь! Брось!.. У меня к тебе дело очень важное. Вернее — просьба…

— Слушаю, Мирон Петрович! Все, что смогу!..

И капитан рассказал Майе о своем намерении посетить дом Серегина, о том, для чего это нужно, о своих надеждах обнаружить там третьего участника ограбления или хотя бы следы его пребывания, установить, не там ли спрятаны деньги…

— Понимаешь? — закончил он свой рассказ.

— Понимаю, — отозвалась Майя. — Пойду.

— Только веди себя соответственно. Меня на «ты» называй, Миркой. Обними иногда, прижмись слегка. Сумеешь?

— А чего тут не суметь? Вы мне всегда нравились.

— Только не вы…

— Ты мне всегда нравился!

— Вот и хорошо. Ничего не обнаружим — уйдем, как пришли. За столом придется посидеть — посидим, Надо будет — выпьем… Ты как?

— Немного могу.

— Вот и чудесно. Значит, договорились?

— Договорились.

— Завтра в половине второго здесь в парке встречаемся. Оденься понаряднее.

— Само собой.

Расставшись с Майей, Мирон снова и снова думал, вправе ли он подвергать ее риску, вводя в дом такого отъявленного бандита, как Серегин. И неизменно приходил к выводу, что если бандит заподозрил ловушку — на свидание не придет. Если же придет — значит, ничего не заподозрил, будет рассчитывать получить в понедельник деньги за дом и в воскресенье никаких глупостей себе не позволит.

Заскочил домой. Сердобольная соседка чуть не силком усадила его за стол и накормила ароматной чорбой и голубцами в виноградных листьях — к ней приехал сын, которому Влад помогал подготовиться в мореходку, и у нее был парадный обед.

После обильной и вкусной еды капитана так и тянуло лечь соснуть, но он преодолел это желание и пошел в управление.

Там он прежде всего поднялся к оперативникам. Последнее сообщение гласило, что Игрек сидит дома, выходит только во двор, а Зет пока нигде не обнаружена. В приемной Волкова сидел Кафтанат — один из пары, упустившей Нонку. Вид у него был понурый.

Влад сел с ним рядом.

— Чего киснешь из-за пустяков? Упустили — обнаружится. Не сквозь землю же она провалилась!.. Ты сам-то как думаешь: заметила она наблюдение или на всякий случай финт выкинула? Мне важно точно знать — завтра на контакт иду.

— По-моему, на всякий случай. Вот суди сам: на базаре она купила картошку, лук, мясо и пошла на выход в сторону Бендерской. Нас не могла видеть — ни разу не оглянулась. Да и народу было очень много… Шагах в десяти от ворот разворачивается грузовик и отрезает ее от нас. Грузовик за ворота выехал, свернул направо, а дама наша исчезла.

— Сейчас к начальству пойдешь?

— Да. Волков с Доридзе стружку снимет и за меня примется…

Поговорив с Кафтанатом, Влад зашел к Жукову. Решил все-таки посоветоваться с ним насчет визита к Серегину, а главное — брать ли с собой Майю. Но у Жукова сидел Булат, давал показания, и Влад решил не мешать.

У себя на столе Влад нашел записку от Саши Орлова:

Мысль о том, что они с Майей будут завтра под охраной своих, сняла последние сомнения в правильности принятого решения. Влад пересел на диван, расслабился, закрыл глаза. Сон навалился на него сразу, как горная лавина.

Разбудил его легкий стук в дверь. Влад вскочил, взглянул на часы — двадцать пятнадцать. Наскоро протер глаза костяшками пальцев:

— Войдите!

Вошел Констанжогло. Поздоровавшись, Мирон показал ему те же фотографии, что раньше показывал Ильину:

— Кто из них провожал вас в военкомат?

— Этот! — Констанжогло, не колеблясь, ткнул в фотографию Серегина.

— Подпишите протокол и можете быть свободны.

— А что он натворил? — спросил Констанжогло, подписывая.

— Повестку у вас выкрал.

— И что ему за это будет?

— Суд решит.

— Из-за какой-то бумажки судить будут?!

— Это не какая-то бумажка, а повестка из военкомата!

Парень вздохнул и укоризненно покачал головой. Влад не понял, к кому относится укоризна — к тому, кто выкрал повестку, или к тем, кто отдает человека под суд из-за бумажки.

Влад сидел за столом и подшивал в дело подписанный Констанжогло протокол. В коридоре послышались шаги и жизнерадостный голос Мику:

— А вот дамская логика: «Ах, мой муж мне так изменяет, так изменяет, что я даже не знаю, от кого у меня дети!»

Дружный хохот за дверью заглушил стук в дверь.

Вошел улыбающийся Мику в джинсовом костюме и в берете, весь припудренный пылью.

— Тольки-тольки из Гратиешт! — Павел поставил сумку на пол возле стола, сел на стул для подследственных, снял берет и стал им обмахиваться. — Приветствую нарушителя трудового законодательства!.. Ну и жарища сегодня… А ты чего в выходной трудишься?

— Так, дела есть, — уклончиво ответил Влад. Взял со стола фотографию Нонки-хипесницы. — Нигде не встречал такую?

— Можбыть, можбыть… — бормотал Павел, разглядывая фотографию, и вдруг стукнул по ней ладонью: — конечно, встречал! Не далее как вчера, когда в институт шел. Удивился еще — стоит на солнце и в тень не идет! Правда, очки на ней были зеленые. Оправа на пол-лица. Но волосы — вот же они! Волосы роскошные. Она долго стояла на остановке. Через час я на крышу вылез снимать, а она все стояла на солнцепеке. Потом вдруг губы начала красить. Потом в телефонную будку зашла. Это она на моем снимке!

— Ну, Павел, удружил ты мне своей памятью! Все это я потом запротоколирую, а ты подпишешь… А у тебя как дела? Собрал материал для репортажа?

— Собрал. Отличный материал. Сейчас покажу! — Павел нагнулся, открыл свою сумку и принялся извлекать из нее и класть на стол огромные бугристые помидоры, яблоки «джонатан», каравай белейшего пышного хлеба и плоскую пятилитровую канистру. — Вот это, — он отвинтил крышку канистры, — мы сейчас выпьем за успех твоего дела!

— Павел! — с укором сказал Влад. — Здесь тебе не распивочная!

— А ты попробуй! — Павел наполнил стакан, также извлеченный из сумки, и с видимым удовольствием выпил. Снова налил стакан, протянул капитану: — Отведай-ка, отведай! — приободрил он Мирона, видя, что тот колеблется.

Влад поднес стакан к губам, отхлебнул и удивился:

— Так это ж муст!

— А ты надеялся, что я тебя спаивать буду?

Вдруг открылась дверь, и вошел Чекир:

— Так вот вы чем тут занимаетесь!

— Моя вина, Фомич! — поспешил объяснить Мику. — Совращаю капитана мустом. Такого весь ваш угрозыск не разыщет! Тебя совратить?

— Ну если муст — совращай! — Чекир взял из рук Павла долитый до верха стакан.

Все трое быстренько расправились с хлебом, помидорами и завершили трапезу яблоками.

Павел закрыл канистру, сунул в сумку:

— Отпустил бы ты, Фомич, капитана домой. Он двое суток не спал.

— В самом деле, иди отоспись. Завтра у тебя трудный день.

— Не могу, Георгий Фомич. Волков обещал разыскать в архивах материалы по Нонке-хипеснице. Ознакомлюсь, потом пойду.

— Резонно! Ну а я пошел отсыпаться. Завтра к восьми буду у себя. Рыбалка на завтра отменяется… Да, учти, что мы все-таки решили послать опергруппу поближе к дому Серегина. Машины будут в укрытии за переездом. В случае чего Орлов по рации вызовет…

— Учту, спасибо, — поблагодарил капитан.

Чекир распрощался и ушел. Влад проводил Павла до троллейбусной остановки.

— Да, Мирон, ты во сколько завтра освободишься? — спросил Мику, пожимая руку капитана.

— Трудно сказать, Павел. С четырнадцати буду занят, а до какого часа — дело покажет.

— Учти, мы с Верой вечером тебя ждем. Торжественный ужин по поводу твоего тридцатитрехлетия! Или забыл, что тебе завтра уже тридцать три стукнет?

— Признаться, забыл! — улыбнулся Влад. — Спасибо, что напомнил! Постараюсь быть. Вере большущий привет передавай!

Мику сел в троллейбус и уехал, а Влад прогулочным шагом вернулся в управление. Шел и обдумывал, под каким предлогом брать завтра Нонку, если понадобится. По кассе предъявить ей ничего нельзя. Павел видел, что она долго стояла на автобусной остановке? Ну и что? Губы красила на солнцепеке? Это не криминал. Поди докажи, что сигнал подавала! Ушла от наблюдения? Противозаконного в этом ничего нет. Связана с Серегиным, бывает у него? Тоже нет криминала. Значит, арестовать ее можно, только застав при дележе денег, взятых в институте. Или за старые дела. Что-то ведь было, за что Волков задерживал ее в Сочи. Надо выяснить.

НАКАНУНЕ ВСТРЕЧИ

В отделе угрозыска дежурный сразу передал ему тощую папку:

— Вот, нашлась у нас в архиве. Волков приказал передать.

— А он на месте? — спросил Влад, расписываясь за папку.

— Уехал домой, — ответил дежурный.

Влад прошел к себе, сел за стол, раскрыл папку. С фотографии смотрело на него красивое женское лицо, уже знакомое Мирону, но без длинных до пояса волос. В папке — короткая, почти мальчишеская стрижка, задорная улыбка. Сутеева Елена Марковна. Она же Чарская Нонна Павловна. Родилась в 1954 году в Ленинграде. Отец — управляющий крупным строительным трестом. Мать — директор текстильной фабрики. Единственный ребенок в семье. В шестнадцать лет сбежала из дома, прихватив у матери драгоценностей на двенадцать тысяч рублей по казенной оценке. Начала гастролировать по курортным городам. В справках упоминались десятки городов, и всюду одно и то же — знакомство на улице, на пляже, в ресторане или в театре с денежными мужчинами — курортниками или командированными. Ужин в ресторане, ночь в гостинице или в одной из комнат, которые Нонна снимала по нескольку в каждом городе. Назавтра клиент просыпался с головной болью и с пустыми карманами, а то и без носильных вещей. Два года она была неуловима. В 1972 году в Сочи один из ее клиентов не проснулся совсем — то ли снотворное было слишком сильным, то ли сердце слишком слабым. Портье гостиницы опознала хипесницу по фотографиям. Старшему инспектору уголовного розыска Волкову было поручено разыскать ее и задержать. Это удалось сделать лишь через два месяца в одном из сочинских ресторанов, но ненадолго: Нонка сбежала через окно дамской комнаты. С тех пор Елена Сутеева, она же Нонна Чарская не попадалась ни разу, хотя заявления от пострадавших продолжали поступать, и было еще два случая со смертельным исходом, где, судя по «почерку», была замешана Нонна Чарская.

«А сколько же мужиков не обращались в милицию, чтобы не позориться!» — подумал Влад, дочитав документы до конца.

Теперь ему было ясно, что оснований для ареста Сутеевой-Чарской было более, чем достаточно. Нужен лишь сущий пустяк, чтобы она снова появилась в поле зрения оперативных работников.

В половине первого ночи капитан пошел наконец домой.

Дома, едва раздевшись, он провалился в глубочайший сон. Ровно в шесть утра, без всякого будильника, он вскочил, как встрепанный, и сразу приступил к ритуалу сложной своей зарядки.

В управлении Влад встретил внизу Сашу Орлова. Вместе прошли в кабинет капитана. Влад достал из сейфа телетайпную справку на Гаранина-Серегина, папку со сведениями о Сутеевой-Чарской и дал Орлову ознакомиться.

— Повезло нам, нечего сказать! — заметил Саша, прочитав материалы. — Это же прямо-таки монстры какие-то! За утопленником убийство конвойного и ножевое ранение оперативника, за мамзелью одно бесспорное убийство и два предположительных!.. А знаешь — подвернись мне где-нибудь в командировке такая фифа — может, и не устоял бы!

— На черта ты ей сдался? Ей денежных тузов подавай!.. Да, Саша, сообщаю тебе по секрету — сегодня иду на встречу с Серегиным. Рассчитываю у него в доме побывать…

— Это под каким же соусом?

— А я с ним договорился, что дом у него покупаю. Он, понимашь… Тьфу! У Жукова заразился… Он рассчитывает уехать куда-нибудь подальше, как только свою долю получит…

— А почему они, кстати говоря, до сих пор деньги не поделили и не разъехались?

— Я сам над этим голову ломал. Спасибо, Жуков идею подбросил насчет трех замков…

— Не понял.

— Ну заперли они, допустим, деньги на три замка, и у каждого по ключу. Отпереть смогут, только когда втроем соберутся. Насчет трех замков это я так, образно. Скорее всего, они деньги в автоматическую камеру хранения на вокзала положили и набрали каждый по цифре.

— Вот теперь понял!

— Серегин собирается смыться сразу после дележки. Дом его тогда бесхозным останется, пропадет. Он и хочет продать его по-быстрому. Ясно?

— И ты идешь вроде бы дом смотреть?

— Не один иду. С Майей Рошко. Ты ее-знаешь.

— Та, что по делу о квартирных кражах проходила?

— Вот-вот… Да, а что Кафтанату и Доридзе Волков дал? По выговору?

— Нет. Отчитал как следует, и все.

— А Нонка нигде еще не нарисовалась?

— Нет. Как в воду канула.

— Появится у Серегина, когда я там буду. Вот увидишь…

Орлов заторопился к Волкову получать задание, хотя знал, что пошлют его наблюдать за Серегиным, а Влад принялся заново перечитывать дело Сутеевой-Чарской, надеясь найти в нем какие-нибудь данные, на которые он вчера не обратил внимания. Ничего нового он не вычитал. Позабавило его, что из двадцати трех заявителей, обкраденных прекрасной незнакомкой, все как один писали, что деньги украдены казенные, выданные на те или иные учрежденческие нужды.

Зазвонил внутренний телефон. Влад взял трубку. Дежурный у входа в управление сообщил, что Мирона Петровича спрашивает какой-то студент по фамилии Плугарь. Говорит, что прибыл из Ялты и что его обязали явиться к капитану Владу сразу по прибытии. Документов у него никаких нет.

— Из Ялты? Пропустите его ко мне!

Влад быстро просмотрел записи в отрывном календаре, нашел фамилию Плугаря и, когда студент постучал, поднялся ему навстречу:

— Здравствуйте, Антон Андреевич! Спасибо, что пришли. Садитесь… Путевку вашу можно посмотреть?

Плугарь, бледный от волнения, неуклюже сел, открыл чемоданчик-дипломат, достал путевку, протянул капитану:

— Это не моя путевка… Мне ее дали… Я не сам взял…

— Так, так… Круиз по Черному морю на теплоходе «Карелия». Первый класс… Триста восемьдесят рублей! Для студента в самый раз! На каком курсе?

— На третий перешел.

— Стипендию получаешь?

— Тройки у меня. Не получаю…

— На что существуешь?

— Родители по сто рублей в месяц присылают.

— Сколько ж ты за путевку заплатил?

— Ничего я не платил. Мне ее так дали.

— Кто же это такой щедрый — почти четыреста рублей выложил, чтобы троечник Антон Плугарь мог по Черному морю прогуляться?

Парень молчал, опустив голову. В глазах его блестели слезы. Он закусил нижнюю губу.

— Ну так кто же тебе дал путевку?

— Не могу я сказать. Слово дал… Комсомольское…

— Ах вон как! Дал честное слово, что будешь покрывать бесчестные поступки? Хорош комсомолец!.. Мужчина дал тебе путевку или женщина? Это-то ты можешь сказать?

Парень опустил голову еще ниже:

— Женщина…

— Как ее зовут, не говори, раз нельзя… — Влад вынул из ящика стола и разложил перед Плугарем несколько женских фотографий. — Покажи молча.

Парень ткнул пальцем в фотографию Нонки. Остальные Влад убрал.

— Вот видишь, мы и сами знаем, кто дал тебе путевку. У нас даже фотографии есть. Она что — просто подошла к тебе, сунула путевку и ушла? Ничего не говорила?

— Говорила. Подошла, когда я из общежития на улицу вышел. Спросила, знаю ли я Васю Греку. Нет, говорю, у нас в общежитии такого. Она спросила, почему сейчас так мало студентов? Обычно, мол, толпы целые. Я сказал, что все в стройотрядах или на консервных заводах работают. Почему я не работаю, спрашивает. Говорю — врачи запретили, я менингитом болел. Что же ты, спрашивает, будешь делать в свободные дни? К родителям, говорю, в Оргеев поеду. А по Черному морю, говорит, хочешь прокатиться — от Одессы до Батуми и обратно? Денег, говорю, у меня нет на такие прогулки. А она — бесплатно, говорит, поедешь. И объяснила, что есть у нее дружок, а жена у него очень ревнючая. Так он купил путевку на этот круиз, а сам ехать никуда не собирается, у нее эти дни поживет. А ты, говорит, поезжай по этой путевке, только пусть тебе непременно отметку сделают, что ездил. Сказала, что восемнадцатого числа я должен сесть на дневной одесский поезд, в третий вагон от конца. Там, мол, она мне путевку отдаст. Десять рублей дала на дорогу. Я так и сделал. Когда поезд тронулся, она мне передала путевку. Вот и все… Да, когда я вернусь, должен в общежитии ждать. Придет человек, скажет, что он от Жанны, и я должен отдать ему отмеченную путевку…

— От Жанны, говоришь? Точно — от Жанны?

— Точно.

— Вот видишь, она чужую семью разрушает, а ты покрываешь. Хорошо это?

Парень не ответил.

— Ну вот что: провожу я тебя сейчас в пустую комнату. Ты сядешь и напишешь, что мне рассказал. И что еще вспомнишь. Ясно?

Влад провел Плугаря в комнату номер шестнадцать, предназначенную для таких случаев, дал ему стопку бумаги, шариковую ручку, вернулся к себе, сел за стол и стал размышлять. «Почему она выбрала именно этого телка? Да потому, наверное, что он и есть телок, размазня. Решительных шагов не предпримет, в милицию не обратится…»

Позвонил Чекир, позвал к себе. Влад сказал милиционеру, чтоб сидел у двери шестнадцатой комнаты, чтобы Плугарь, когда кончит писать, подождал в коридоре, и пошел к начальству. Чекир протянул ему лист бумаги:

— Ознакомься.

Это была докладная старшины дорожно-патрульной службы ГАИ Хасанбекова, датированная 21 августа, вчерашним числом. Старшина сообщил своему начальству, что получил фотографию женщины, которую надо задержать, в случае обнаружения ее в автомашине или автобусе, следующих из города. Его пост был вчера на развилке Оргеевского шоссе. А 16 августа он дежурил на улице Гагарина, напротив вокзала. Гражданка, изображенная на снимке, врученном ему сегодня, 21 августа, перебегала 16-го через улицу в неположенном месте и создала аварийную обстановку. Старшина засвистел, но она не остановилась. Тогда он догнал ее, задержал и потребовал документы. Она просила ее отпустить, говорила, что очень торопится и обещала встретиться с ним после его дежурства. Старшина предложил ей пройти в отделение. Тогда она предъявила паспорт на имя Вишневецкой Жанны Леопольдовны, 1957 года рождения, уроженки Воронежа. Паспорт прописан в Воронеже, улица 9 января, дом 42, квартира 35. Хасанбеков взял с нее штраф в размере 10 рублей и выдал квитанцию по всей форме. Квитанцию она на его глазах разорвала в клочки и бросила в урну. Потом села в троллейбус № 8 и уехала в сторону Ботаники. Второй экземпляр квитанции старшина приложил к докладной. Паспорт Вишневецкой никаких сомнений у него не вызывал. Серия и номер паспорта указаны на втором экземпляре квитанции.

— Надо запросить, — сказал Влад, дочитав.

— Воронеж уже запросили телетайпом. И фотографию фототелеграфом выслали. Ждем ответа… Видишь, как нам с подопечными потрафило — один на крысу похож, другая на ангела небесного. Запоминаются легко… К Серегину идти не раздумал?

— Никак нет, Георгий Фомич. Я понимаю, конечно, что обнаружить у него деньги или Долю шансов почти нет. Но во-первых, «почти» остается, а во-вторых, полезно пообщаться с ними поближе. Эта самая Нонна-Жанна наверняка будет…

— Ну поскольку ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал — поступай, как знаешь. Докладную Хасанбекова возьми. Приобщи к делу…

— Волков не сообщил — не нашли его ребята потерю?

— Нет. Я заходил к нему минут десять назад…

Николай Серегин проснулся от горячих, требовательных прикосновений. Чудеса! Ложился спать один, а Жанна вот она — рядом!

— Ты откуда взялась? — спросил он, но Жанна закрыла ему рот нетерпеливым поцелуем.

Потом лежали в рассветных сумерках и курили. Николай взял с тумбочки часы, посмотрел — полшестого.

— Как же ты от своего любовничка выбралась?

— Как всегда. Дала ему на ночь стакан коньяка с добавкой, он и заснул, как лапочка. Проснется теперь не раньше десяти. Я ему записку оставила, что ухожу на круглосуточное дежурство в больницу… Со своим фраером когда встречаешься?

— В два.

— А он не мусор? Ты проверял?

— Мусорам сейчас не до нас. Институтскую кассу ищут. Троих уже взяли. Месяц будут раскручивать, не меньше. А мы завтра утром башли заберем, разделим, как договорились. Потом ты с Долей переспишь, возьмем и его куш. Самого можно в камыш опустить, чтоб не болтанул чего лишнего. Только не дома. Твоя хозяйка с хода тебя сыскарям обрисует. Позови его в лес прогуляться — там и оставишь… Ксивы для нас с тобой я уже сделал — лучше настоящих.

— Инженера непременно в камыш. Решено. Хотя мне его немного жалко… Вот как бы сыскарей на него навести, на покойничка?

— Проще простого? Шмотки-то его у меня. Краник, что он на аппарате менял, тоже у меня. А за краник он голыми руками брался, пальчики на нем оставил. Ночью пойду и в бурьяне его потеряю. Так потеряю, чтобы мусорам легко найти было. Ясно?

— Ты у меня голова!.. За сколько этому колымскому фраеру дом уступаешь?

— Чтобы по-быстрому — штук за десять.

— А не мало?

— Да мы все заберем, что у него с собой будет. Не сумеешь?

— А много у него может быть?

— Шесть лет на Колыме вкалывал, в «Золоторазведке». А там, знаешь, как платят? А тратить негде… Вот черт! Я ведь ему велел в понедельник гроши принести! Надо же так фраернуться!..

— Ничего страшного, — рассудительно сказала Жанна. — Самолет у нас завтра во сколько?

— В девять вечера с минутами.

— Ну так мы все успеем. Вот смотри. Рюкзак с деньгами заберем сюда с утра, часиков в восемь. Здесь поделим. Потом мы с инженеришкой в лес поедем. Там я его быстренько приголублю. Так что назначай своему бобру на час. Я успею к тебе приехать, и к вечеру все будет о’кей!

— Лады! И всегда ты выход найдешь!

ДЕЛОВОЙ ВИЗИТ

Влад отчитывал Антона Плугаря, который сидел перед ним, глядя в пол и терзая собственные пальцы.

— Ты на каком факультете?

— На филологическом, — буркнул парень.

— Филолог! Знаток языка! А как пишешь?! «Перидала», «оташла»! За что тебе только тройки ставят?! Ну ладно. Поезжай домой в Оргеев и до начала учебного года в общежитии не показывайся! Все понял?

— Все.

— Ну давай сюда пропуск, я подпишу… Больше на такие подарки очертя голову не кидайся!

Парень теребил в руках пропуск и не уходил.

— Чего стоишь? Иди домой, — сказал Влад.

— А документы?

— Какие еще документы?

— Паспорт, студенческий билет… У меня в Ялте отобрали, сказали — здесь отдадут.

— Ах да!.. — Влад позвонил в экспедицию. — Из Ялты поступило что-нибудь?.. Вскройте этот пакет… Паспорт и студенческий билет на имя Плугаря?.. Он сейчас спустится к вам. Отдайте под расписку. Иди, внизу получишь свои документы. — И Влад положил трубку на рычаг.

Подшив в папку, которая стала уже распухать, показания Плугаря, капитан позвонил дежурному по угрозыску и поинтересовался, нет ли сообщений с поста у дома Серегина. Очень удивился, услышав, что Нонка, она же Жанна Вишневецкая, она же Зет, спокойно разгуливает по двору! Сейчас же поторопился в угрозыск и попросил связать его по рации с Орловым.

— Саша, в чем дело? Как эта фифа прошла незамеченной?

— Задами, наверное, шла. Через соседские огороды. А там у нас никого не было — овраг вдоль забора. Она, наверное, по нему и пробралась. Сейчас там пост поставили.

— Сколько всего людей у дома дежурит?

— Наших — Бойко и я. И еще восемь парней из народной дружины.

— Смотрите, ухода не провороньте! Будет уходить — не мешайте, но уж не упускайте больше!

Влад взглянул на часы — как же медленно время идет! Еще только начало двенадцатого! Прошелся по всему управлению — везде одни дежурные. Чекир и Волков будут только к двенадцати.

Вернулся к себе в кабинет. Позвонил в республиканское министерство связистам. Из Воронежа пришло телетайпное сообщение. Скоро его получат в управлении.

Влад вышел на улицу. Вскоре подкатила «канарейка». Из нее вышел вчерашний щеголеватый младший лейтенант. Вместе с ним капитан поднялся в приемную Чекира, расписался в получении пакета с телетайпным сообщением из Воронежа. В сообщении говорилось, что паспорт серии X БМ № 546714 на имя Вишневецкой Жанны Леопольдовны в Воронеже не выдавался. Бланки паспортов указанной серии вообще не поступали в областное УВД. В доме № 42 по улице 9 января Вишневецкая не проживала и прописана там никогда не была. Несколько сотрудников областного УВД и Воронежского горотдела опознали по переданной одновременно с запросом фотографии гражданку Чарскую Нонну Даниловну, которая в 1978 году обкрадывала мужчин, ночуя с ними в гостиницах и при попытке задержать ее — скрылась. Материалы о ее пребывании в Воронеже высылаются почтой.

«Ничего нового, — подумал Влад, прочтя сообщение, — за исключением того, что паспорта серии X — БМ в Воронеже не выдавались. Значит, паспорт поддельный. То, что он не вызвал сомнений у старшины Хасанбекова, ни о чем не говорит. Добротно сделано. Гаранин-Серегин — фальшивомонетчик. Значит, и паспорт мог сделать квалифицированно».

За дверью в коридоре прозвучали шаги. Влад узнал походку Чекира и, захватив сообщение, пошел к нему.

Чекир прочел сообщение:

— Серия X — БМ проходила у нас. Проверь по архиву заявления об утере паспортов. Вряд ли Серегин сам изготовляет бланки. Скорее всего крадет паспорта у разинь и переделывает на другие фамилии.

— Хорошо, проверю.

В одной из первых же папок, снятых с архивной полки, Влад наткнулся на заявление гражданина Крашенникова Петра Васильевича, у которого, как он пишет, украли паспорт в переполненном троллейбусе. Паспорт серии X — БМ № 546714 находился в бумажнике, вместе с деньгами. Заявление датировано 4 апреля текущего года. Влад попросил снять с заявления копию и доложил Чекиру. Чекир позвонил Волкову и попросил поручить кому-нибудь разыскать Крашенникова и допросить с предъявлением фотографий Серегина и Вишневецкой.

Затем Влад зашел в медпункт и взял несколько таблеток, нейтрализующих действие алкоголя.

Прежде чем выйти из горуправления, Влад еще раз связался с Орловым. Серегин ушел минут десять назад, а Вишневецкая дома.

Не торопясь направился к парку. Майю увидел издали. Она была в ярко-синем платье, изящных деревянных босоножках-сабо, с белой лаковой сумочкой на ремне через плечо. Свежеуложенная пышная прическа очень шла к ее удлиненному лицу, синим глазам и слегка вздернутому носику.

— Здравствуйте, — протянула она маленькую руку с наманикюренными ноготками. — Как я вам?

— Здравствуй. Не вам, а тебе.

— Как я тебе?

— Блеск? Я и не подозревал, что у тебя такой тонкий вкус!

Майя взяла его под руку, и они не спеша пошли через парк.

— Значит так, Майя: зовут меня Мирон Чеботарь. Запомни — Че-бо-тарь. Для тебя просто Мирка. Веди себя как можно естественнее. Не стесняйся виснуть на мне. Словом, делай вид, что у нас с тобой давние и близкие отношения. Там почти наверняка будет напарница Николая — очень опасная преступница. Ее специальность — спать с мужиками, опаивать их сильнодействующим снотворным и обирать до нитки. Для нас они оба не опасны. Завтра я должен принести деньги за дом. Значит, сегодня они будут с нами предельно внимательны, любезны. Ты должна сразу перейти на ты и с ней и с ним. Держись на дружеской ноге. Если тебе придется остаться с ней наедине… Ну, скажем, на кухне, и она будет расспрашивать тебя обо мне — скажешь, что я по девять месяцев в году торчу на Колыме, работаю в какой-то разведке на золото. Когда приезжаю в отпуск, сорю деньгами. Но ты это прекратишь, как только выйдешь за меня замуж… О доме, насколько он тебе понравится, скажешь, что будешь думать на самом деле… Все ясно?

— Так точно, товарищ капитан! Я ведь у нас в торге главные роли в драмкружке играю! Так что будь спокоен — не подведу!

Влад остановился у автомата с газированной водой:

— Примем-ка по таблетке на случай, если пить придется. Хорошо снижает действие спиртного.

Проглотили по таблетке.

Серегин спустился к ним из зала кафе:

— Ты точен, как король!.. А это кто с тобой? — спросил он, ощупывая слегка покрасневшую Майю цепким настороженным взглядом.

— Извини, что не предупредил, — сказал Влад. — Узнала, что дом иду осматривать, и увязалась со мной.

— Мужики в таких делах что дети малые! — подыграла Майя. — Одних нельзя пускать!.. Давайте знакомиться. Майя, — протянула она руку ладонью вниз.

Серегин, как видно, смирился с обстоятельствами и галантно поцеловал руку:

— Николай.

— Пошли? — полувопросительно сказал Влад.

— Давайте такси ловить, — предложил Серегин.

— Так ведь надо где-то что-то прихватить с собой… Может, в кафе?

— Зачем же с наценкой? — возразил Серегин. — По пути прихватим.

Показалась машина с зеленым огоньком. Майя вышла на край тротуара, подняла руку.

«Молодец! — отметил про себя Влад. — Сразу своей стала!»

Такси остановилось. «Только бы на Ильина не напороться!» — подумал Мирон. Но за рулем сидел молодой хлопец.

Серегин сел с водителем. Майя и Мирон сзади.

— К переезду! — скомандовал Серегин.

Майя подвинулась поближе к Мирону, положила голову ему на плечо. Ее волосы щекотали губы и щеку. Мирон потихоньку поцеловал их: в зеркальце заднего вида отражались недобрые, настороженные глаза Серегина. Впереди справа Мирон увидел вывеску гастронома. Попросил водителя:

— Остановитесь на минутку!

Таксист приостановил.

— Я сейчас, — сказал Мирон, открывая дверцу.

— Погоди, — остановила его Майя. — Возьми авоську. Достала из сумочки авоську, протянула Мирону. Вскоре Влад вышел из магазина с двумя бутылками коньяка «Калараш». Выходя, он, словно невзначай, оглянулся и увидел позади стоящую у тротуара «Волгу» старого образца. Догадался — свои «пасут».

— Закусить у тебя дома найдется? — спросил он Серегина.

— У меня и выпить найдется, — ответил Николай.

— Лишним не будет. Поехали…

Машина тронулась. Майя снова уютно устроилась на плече у Мирона.

У железнодорожного переезда остановились, хотя шлагбаум был открыт. Метрах в пятидесяти позади остановилась и старая «Волга». Серегин вынул из внутреннего кармана замшевого пиджака новенькую десятку, протянул водителю.

— Почти как настоящая, — пошутил он без тени улыбки. — Сам делал.

Таксист охотно рассмеялся шутке. Дал восемь рублей сдачи.

— Лишнее даешь, — сказал Серегин и вернул таксисту рубль, хотя счетчик показывал чуть меньше двух рублей. — Ну а отсюда прогуляемся пешочком, — обратился он к Майе и Мирону, когда они вышли из машины. — Погодка-то так и шепчет — бери расчет! А я уже взял, — взглянул он на Мирона в упор. — Теперь вольная птица! Вот улажу с домом — в Ташкент махану. Выгодную работенку предлагают…

— А я вчера сразу догадался, что кореша ты зря приплел, — сказал Мирон. — Дом-то свой продаешь.

— Правильно догадался. Я при журналисте не хотел говорить…

«К дому не подъехал, не хотел таксисту адрес оставлять, — подумал Мирон. — Осторожен, стервец! И ехать нацелился куда угодно, только не в Среднюю Азию!»

— Далеко идти? — спросила Майя слегка капризным тоном. — Жарко очень.

— Близенько, — отозвался Серегин. — Совсем растаять не успеешь. Немного останется.

Минут пятнадцать Серегин водил их узенькими переулочками, сворачивая то вправо, то влево.

«Трудно здесь ребятам за нами наблюдать», — подумал Мирон.

— Вот и пришли, — сказал наконец Серегин, открывая калитку в небольшой, поросший бурьяном дворик без единого деревца, в глубине которого виднелся котельцовый домишко в два окна по фасаду, под черепичной крышей. — А ты, дурочка, боялась! — сказал он Майе, пропуская ее в калитку.

Через весь двор от противоположного забора тянулась толстая проволока, по которой скользила гремящая цепь. На цепи бежал к хозяину огромный массивный пес, мастью, ростом и статью напоминающий ньюфаундленда, а мордой — немецкую овчарку. Очевидно, помесь. Длина цепи была рассчитана таким образом, что от калитки до крыльца пройти по выложенной плитняком дорожке можно — пес не достанет. А уклониться в сторону хоть на полшага уже нельзя — клыки у пса нешуточные.

Серегин сошел с дорожки и, склонившись над псом, потрепал его за уши, приговаривая:

— Гайдук-гайдучина, псина ты хорошая!..

На крыльцо вышла, щурясь от яркого солнца, стройная женщина с длинными, до пояса волосами, в легком зеленом халатике и в босоножках. Халатик распахнулся, а под ним — лишь две красные полоски бикини — на бедрах и на груди.

— Хэлло, Ник! — крикнула она, приветственно подняв руку, — с кем пожаловал?

Голос у нее был низкий, с хрипотцой, и Мирон сразу вспомнил показания Светланы Ротару о голосе женщины, звонившей в институт.

— Покупателей привел, — ответил Серегин.

Женщина сбежала с крыльца и подошла к гостям.

— Будем знакомы, — сказала она приветливо улыбаясь и протянула руку Майе. — Жанна.

— Майя…

Мирон назвал себя, поцеловал руку Жанне, не позаботившейся запахнуть халатик.

— Пошли в дом. Здесь слишком жарко.

Все гуськом поднялись на крыльцо. Впереди шла Жанна в развевающемся халатике, за ней Майя, а замыкал шествие Серегин.

В просторной комнате, куда они вошли, было прохладно. Крашенный охрой пол недавно протирали влажной тряпкой, и Мирон нагнулся, чтобы снять сандалии.

— Проходи, — слегка подтолкнул его Серегин. — Не в мечеть идешь!

— Давай сюда коньяк, — сказала Жанна, забирая из рук Мирона авоську с коньяком. — Мы его в холодильник, а холодненький достанем!

Она сунула обе бутылки в морозильник, достав оттуда запотевшую бутылку «Юбилейного». Бутылку передала Серегину, а из холодильника извлекла палку колбасы «сервелат», полголовки сыра и пачку масла.

— Пойдем салат резать, — позвала она Майю, и они ушли на кухню.

— Ну смотри, хозяин, комнаты, — предложил Серегин.

Мирон огляделся. Прямо перед ним висело на стене большое, писанное маслом полотно в аляповатой золоченой раме: Жанна в позе и в виде «Махи обнаженной» Гойи. Она лежала опершись на локоть на том самом диване, что стоял у стены под полотном. В рисунке чувствовалось, что художник не лишен способностей, но краски были слишком яркими, безвкусно-кричащими. Влад подошел ближе, чтобы разглядеть подпись, но подписи не было.

— А что? Совсем недурно! — счел он нужным сдержанно похвалить полотно и наивно спросил: — Неужели сам писал?

— Собственноручно!.. Похожа?

— Жанна? Похожа. Правда я ее в таком… неглиже не видел…

— Захочешь — увидишь, — безапелляционно сказал Серегин.

«Ишь чего планируют! — подумал Мирон. — Это на завтра, когда, как они рассчитывают, я с деньгами приду!»

По обе стороны полотна, чуть повыше, два явно подражательных пейзажа, тоже в золоченых рамках. Рядом на стене висела гитара.

Они пересекли небольшой коридор и попали в другую комнату, поменьше первой.

Здесь стены были сплошь увешаны рисунками на ватмане — карандаш, тушь, фломастер. Висели и гравюры: женские лица, городские пейзажи. На одном из листов — ряды скучных бараков и караульная вышка на заднем плане. «Лагерный пейзаж», — отметил Мирон и постарался не задерживать взгляд на этом пейзаже.

В этой же комнате лежал на столе альбом экслибрисов, около сотни штук. Экслибрисы Серегин делал действительно мастерски. Взяв клочок бумаги и карандаш, он набросал эскиз экслибриса для Мирона: на квадратном поле зубчиками елей изобразил тайгу. Из правого нижнего угла вздымается рука, сжимающая золотой самородок — от него расходятся штрихи лучей. По пересекающей тайгу реке идет надпись: «Из книг Мирона Чиботаря».

— Только не Чиботарь, а Чеботарь, — сказал Мирон, и Серегин тотчас же исправил ошибку.

— Ну как? — спросил он.

— Подумать надо… Не буду же я всю жизнь в тайге сидеть!

— Ладно. Об экслибрисе мы еще поговорим…

Третья комната была совсем невелика и ничем не обставлена. На полу, против двери, Мирон заметил четыре незакрашенных пятна, словно здесь, когда красили пол, большой стол стоял.

Серегин проследил за его взглядом:

— Здесь у меня станок был гравировальный. Я его недавно разобрал и на чердак снес. Пошли, кухню посмотришь.

Вернулись в первую комнату и прошли на кухню. Жанна крошила огурцы и помидоры для салата. Майя резала лук. Колбаса и сыр были уже нарезаны и разложены на тарелки.

Кухня просторная. Двухконфорочной газовой плитой, как видно, давно не пользовались.

— Газ, видишь, есть, — сказал Серегин. — Баллоны привозят. Только я давно не менял — некогда все… — Он ногой сдвинул половик, обнажив квадратную крышку люка с кольцом. — Подпол. Я туда не лазил ни разу. Тетка покойная банки-склянки там держала. — Он взялся за кольцо и, подняв крышку, открыл лаз. — Хочешь — лезь.

Влад заглянул вниз. Толстый слой пыли на ступеньках лестницы красноречиво свидетельствовал, что в подпол действительно давно никто не спускался. Ему тоже не захотелось лезть.

— Теперь что — чердак осмотрим и времянку? — спросил Николай.

— Теперь за стол будем садиться, — возразила Жанна. — Успеете еще на чердак слазить… Неси, Мирон, колбасу, хлеб.

Сели за стол в первой комнате. Серегин разлил в четыре стакана сразу весь коньяк из бутылки:

— Выпьем за мою хозяюшку! За Жанну!

Жанна, Серегин и Мирон выпили до дна. Мирон с трудом — он терпеть не мог спиртного. Майя отпила половину.

— Э-э! Не годится! — затянул Серегин. — У нас так не положено!

— Оставь, Ник! Пусть сколько хочет, столько и пьет, — вступилась Жанна. — Правда, Майечка?

Майя благодарно улыбнулась и кивнула. Серегин пошел к холодильнику и принес сразу две бутылки — те, что купил Мирон.

— Чтобы лишний раз не бегать, — пояснил он, разливая коньяк.

Майя накрыла ладонью свой стакан. Серегин разлил коньяк на троих, наполнив стаканы почти до краев. Бутылка снова опустела.

— За будущую хозяйку этого дома — за Майечку! — провозгласила Жанна.

Чокнулись, Майя храбро допила то, что у нее было. Жанна отпила половину и, наскоро закусив, вышла на кухню. Серегин, зажмурив глаза, сосал коньяк. На его тощей шее судорожно дергался кадык. Мирон, сидящий, спиной к открытому окну, резким движением выплеснул свой коньяк во двор и стал есть салат.

Серегин со стуком поставил пустой стакан на стол, фыркнул, замотал головой и нанизал на вилку кусок сыра.

— Жанна! — вдруг громко позвал он.

— Да? — послышалось из-за двери.

— Ты что — уже идешь?

Жанна вышла к ним уже не в халатике, а в зеленом облегающем платье с короткими рукавами, с зеленой сумочкой и с авоськой, в которой белел объемистый газетный сверток.

— Я, ребята, ненадолго. На такси мотнусь туда-обратно… Я у родственницы живу. Она на выходной уехала, а меня попросила о кошечке позаботиться… Съезжу, покормлю и приеду.

— Кошечка! — цинично усмехнулся Серегин. — Котик!..

Жанна метнула в него бешеный взгляд, под которым он съежился и притих, улыбнулась Мирону и Майе и вышла. Влад, оглянувшись, проводил ее глазами. Идя по дорожке, она достала из сумочки и надела большие светлозащитные очки. Выйдя из калитки, свернула не в ту сторону, откуда пришли они, а в противоположную. «Нарочно путал, — подумал Мирон о Серегине. — Только бы наши опять ее не проморгали. Доведут — узнаем, где Доля скрывается, и можно будет кончать комедию!»

— Коля, — сказал Влад. — Мы с Майей пойдем времянку посмотрим. Не возражаешь?

— Хочешь днем переночевать? Не возражаю. Погоди, только Гайдука привяжу… — Он вышел нетвердой походкой на крыльцо, взялся за цепь, отвел собаку к углу дома и привязал там за дерево. Вернулся в комнату. — Путь свободен. Иди, ночуй!

— Идем, Майя, — позвал Мирон, подавив желание врезать с правой в эту пьяную морду.

Не садясь, Николай допил оставленный Жанной в стакане коньяк и, повалив стул, рухнул на диван. Мирон взял Майю за руку, вышел с ней на крыльцо, отыскал глазами времянку в другом конце двора и под лай Гайдука повел ее туда. Дверь во времянку — простой сарай — была открыта. Против двери стояла жалкая железная кровать со смятыми и грязными простынями и такой же подушкой.

— Вот что, Майя, — сказал Влад, когда они вошли. — Встань у окна и смотри за домом. Если увидишь, что этот монстр сюда идет — придется тебе снять платье и лезть в эту грязь, — кивнул он на кровать.

— А я платье сейчас сниму на всякий случай…

Майя быстренько стянула через голову платье, бросила на спинку колченогого стула, а сама встала у окна так, чтобы ее нельзя было увидеть со двора.

— Ищите, что вам нужно, — сказала она.

Влад обвел взглядом пустую времянку. Пол покрыт толстым слоем пыли. Беленая кирпичная печь-плита зияет оторванной дверцей.

Под кроватью что-то темнело. Мирон осторожно, стараясь оставлять на пыльном полу поменьше следов, извлек объемистый сверток, положил на кровать, развернул. В штормовку цвета хаки были завернуты такие же штаны, серая вязаная лыжная шапочка с помпоном, огромные кроссовки фирмы «Флоаре», большие темные очки, накладные борода и усы. В кармане штормовки обнаружил латунную деталь, очень напоминающую «смеситель» на автогенном аппарате, обнаруженном в мастерской. Только здесь носик был не цилиндрический, как там, а плоский, сплющенный с боков. Мирон мысленно представил себе аппарат. Если отвинтить тот «смеситель» и поставить этот, пламя будет гораздо тоньше и мощнее — отверстие узкое, давление возрастет. Да. Сейф вскрывали тем аппаратом, но с этим резаком. Другой потом поставили, для отвода глаз. Найдя в карманах отвертку и небольшой разводной гаечный ключ, Мирон окончательно утвердился в своей догадке. Резак, отвертку и гаечный ключ уложил обратно в карманы. Снова завернул все в штормовку, стараясь, чтобы сверток выглядел таким же, как раньше, и осторожно уложил его на прежнее место. Когда клал сверток под кровать, заметил у самой стены белую веревку, смотанную через локоть, и короткий ломик, с одного конца сплющенный и загнутый — фомку. Потом отряхнул испачканные на коленях брюки.

— Нашли, что искали? — спросила Майя, не отрывая глаз от окна.

— Нашел кое-что, — ответил Мирон. — А чего это ты выкать стала? Смотри при них не оговорись!

— Не оговорюсь! — весело отозвалась Майя.

— Одевайся и побудь здесь, — распорядился Мирон. — А я, пока он спит, на чердак слажу. Не бойся: будет выходить из дома, я услышу и сразу прибегу сюда. Осмотрю чердак и уйдем.

— Хорошо, иди. — Майя надела платье, достала из сумочки косметичку и стала подкрашивать губы.

Влад вернулся в дом, заглянул в комнату и убедился, что Серегин спит, свесив голову с дивана. Из сеней, по закрепленной на стене лестнице, поднялся на чердак.

На чердаке царило еще большее запустение, чем во времянке. Веревки, протянутые когда-то для сушки белья, соединяла паутина. Повсюду стояли сундуки и плетеные корзины, принадлежавшие, очевидно, покойной тетке. Их запыленный внешний вид красноречиво свидетельствовал, что их не открывали уже годы. Искать там деньги было бессмысленно. Слева, под самым скатом крыши навалены в беспорядке деревянные и металлические части какого-то сооружения. Сверху валялся большой фотоувеличитель. Сооружение из подобных деталей Влад видел в Москве в музее криминалистики. Это был разобранный станок для печатания фальшивых денег. «Ага! Вот и протез!» — увидел Влад коричневые краги. — И где только он их откопал?»

Спустился с чердака. Серегин уже сидел за столом и открывал бутылку коньяка. Вид у него был почти трезвый.

— Уже? — спросил он. — Вот и хорошо. Садись, давай, выпьем.

— Сейчас, Майю позову, — ответил Влад. Выйдя на крыльцо, позвал: — Майя!..

— Иду! — отозвалась Майя из времянки и через минуту уже шла к крыльцу, демонстративно поправляя и закалывая прическу…

Серегин выпил полстакана коньяка, снял со стены гитару и запел негромким, неожиданно приятным баритоном:

Вот падла Жанка! Опять к самому дому на такси подъехала! Сколько раз ей говорил!..

От калитки к дому быстро шла Жанна. Одной рукой она прижимала к груди газетный кулек с персиками, а в другой, опущенной, держала за горлышки две бутылки шампанского. Влад выбежал навстречу, взял у нее бутылки.

— Быстро я обернулась? — улыбнулась она, проходя на кухню.

— Быстро, — отозвался Серегин. — Покормила… кошечку?

— Покормила.

Пока Мирон, стоя на кухне, раздумывал, куда поставить бутылки, Жанна пересыпала персики из кулька в глубокую фаянсовую миску, развернула и расстелила на столе газету, выложила на нее несколько помидоров из полиэтиленового мешочка и вдруг что-то в газете привлекло ее внимание.

Поставив бутылки на пол у ножки стола, Мирон взглянул на газетный лист, над которым склонилась Жанна. С середины листа «Вечерки» на Мирона смотрело его собственное изображение в форме, в капитанских погонах. «Лучший следователь городского управления милиции капитан Мирон Петрович Влад» — гласила текстовка под снимком. Правая бровь капитана напряженно выгнулась. Он посмотрел на Жанну, она на него. Их взгляды встретились. В ее глазах Мирон прочел такую дикую ненависть, что понял — надо действовать немедленно.

— Коля!.. Скорей сюда!

Уловив тревожную нотку в ее голосе, Серегин отшвырнул гитару и бросился на кухню.

— Смотри! Мирон — лягавый!..

— Майя! Беги к калитке! Там наши прикроют! — крикнул Мирон.

Майя оцепенело глядела на него и не двигалась.

Мирон сунул руку в пустой карман:

— Гаранин и Сутеева! Вы арестованы!

Майя видела, как Жанна подняла над головой бутылку шампанского и с силой обрушила на затылок Мирона. Капитан рухнул на колени и свалился на бок. Серегин выхватил из кармана нож.

— Не смей, падла! — зашипела Жанна, схватив его за руку. — Под вышку лезешь и меня тянешь?! Линяем быстро!..

Только теперь Майя с истошным криком «Помогите!» метнулась к двери, сбежала с крыльца, упала, поднялась и кинулась к калитке. Навстречу ей с улицы бежал Орлов с пистолетом в руке. Бойко вызывал по рации оперативную группу.

Жанна выпрыгнула в кухонное окно, но тут же была схвачена двумя дюжими парнями, успевшими перелезть через штакетник из соседнего двора.

Серегин выпрыгнул вслед за Жанной, сжимая в руке нож. Он быстро отцепил карабин от ошейника Гайдука, и пес, рыча, помчался вдогон Майе. Орлов, вбежав в калитку, почти в упор выстрелил в собаку, уже готовую прыгнуть на плечи девушке. Пуля прервала прыжок. Пес упал на плиты дорожки, дернулся и затих.

Через штакетник ограды со всех сторон перелезали дружинники.

Жанна, осознав, что звезда ее закатилась, не успев взойти, вырывалась с отчаянием и силой тигрицы, кусала парней за плечи, била их ногами. Вдвоем они с трудом свели ее руки вместе, и подоспевший Бойко защелкнул наручники.

Серегин стоял, прижавшись спиной к стене дома. Нож он держал у правого бедра острием вперед и выбирал момент, чтобы ударить одного из двух дружинников, которые, выломав в ограде по штакетине, пытались выбить нож у него из рук. Глаза Серегина бегали по сторонам, высматривая, куда ему кинуться после удара ножом. Тонкие губы расползлись в стороны, обнажив крысиный оскал зубов:

— Порежу гадов!.. Всех порежу!..

Дружинники размахивали штакетинами и только мешали друг другу. За деревьями вспыхивали синие огоньки мигалок — подъезжали «канарейки» с опергруппой.

Орлов подошел к Серегину, отстранил дружинников и направил ствол пистолета ему в переносицу:

— Ну, утопленник, после моей пули не всплывешь! Бросай нож, стреляю!

Такая решимость была в его голосе, что бандит понял — сейчас выстрелит. Швырнул нож к ногам. Орлов тотчас же защелкнул наручники на его руках.

— Ну, кажется, все! — выдохнул Саша и провел ладонью по лицу.

Майя, бледная, как полотно, стояла около калитки, прислонившись к ограде, и не находила сил сдвинуться с места.

В калитку вбегали милиционеры во главе с Волковым.

Жанна вдруг подняла сцепленные вместе руки и всеми десятью пальцами впилась в лицо Бойко. Ее наманикюренные ногти оставили кровавые борозды на полном добродушном лице инспектора — ото лба до подбородка. Бойко присел и стал беспомощно шарить по траве. Один из дружинников нагнулся, поднял очки и подал ему. Два милиционера из прибывшей группы взяли Сутееву за предплечья и быстро повели к машинам. Двое других повели Серегина.

— Что с вами, Панас Остапович? — встревоженно спросил Волков, подойдя к Бойко.

— Царапнула, кошка проклятая! — ответил Бойко, держа очки в руке и не решаясь открыть глаза.

— Воронин! — остановил Волков проходившего мимо милиционера. — Отведи Панаса Остаповича в мою машину и быстро в санчасть! Глаза-то целы?

Бойко разлепил веки, но от сильной боли тут же снова закрыл глаза:

— Кажется, целы, товарищ полковник… Видят… Извините, не признал по голосу…

— Идите в машину, Панас Остапович! Идите!

Милиционер взял Бойко под руку и бережно повел к машине. По лицу инспектора струилась кровь, капала на китель, на ленточки боевых наград.

На крыльцо дома вышел Влад. Он улыбался. Шатким шагом спустился с крыльца. В руках у него была белая Майина сумочка.

— Ну, математик, как дела? — спросил его Волков.

— Как сажа бела, товарищ полковник… По башке бутылкой получил…

— Да что ты? И как самочувствие?

— Как после глубокого нокаута.

— Дешево отделался, — сказал Волков. — Вот обойдется ли так же легко у начальства — сомневаюсь. Пришлось доложить о твоем самовольстве. Начальство очень сердито. Вам с Чекиром грозят крупные неприятности…

— Что ж поделаешь?.. Только Чекир тут ни при чем, Константин Константинович. Я к нему за разрешением не обращался… Майя! — окликнул он девушку, которая так и стояла, еще не оправившись от пережитого испуга. — Возьми свою сумочку!

Майя жалко улыбнулась, но от штакетника оторваться не смогла. Мирон подошел к ней, отдал сумку. Майя пролепетала побелевшими губами слова благодарности.

Влад повернулся и вошел в дом. К Волкову приблизился Орлов:

— Закончим здесь обыск, Константин Константинович, и поедем третьего брать, Долю. Адрес установили, где он прячется, — улица Лазо один, квартира девять…

Оттуда, где стояли машины, донесся голос одного из водителей «канареек»:

— Товарищ полковник! Вас к рации просят. Из управления!..

Волков быстрым шагом направился к машинам. Серегина и Сутееву, обыскав, подсаживали в желтый тюремный фургон.

Майя вдруг оторвалась от штакетника, выпрямилась. Спросила проходящего мимо Орлова:

— Я могу домой?

— Конечно, можешь. А подождешь немного — мы подвезем.

— Нет-нет! Спасибо!..

Она торопливо, почти бегом, прошла вдоль линии милицейских машин к такси. Водитель, привезший Сутееву, задержался у ближайшего киоска — покупал сигареты. Едва отъехав, услышал Майин крик о помощи и выстрел. Он остановился и теперь с любопытством смотрел, как его недавнюю пассажирку сажают в «воронок».

Майя подошла к такси:

— Свободен?

— Да-да! — засуетился водитель, вспомнив, что он на линии и ротозействовать вроде бы некогда. Сел на свое место. Майя села рядом, и машина тронулась.

С ПОВИННОЙ

Кроме вещей, обнаруженных Владом во времянке и на чердаке, люди Волкова, производившие обыск вместе с Владом, при дружинниках, привлеченных в качестве понятых, нашли в карманах замшевого пиджака Серегина 38 новеньких десяток и два паспорта — один, прописанный в Одессе, на имя Федина Николая Яковлевича, 1931 года рождения, уроженца Москвы. Другой на имя Перуанской Галины Викторовны, 1959 года рождения, уроженки Новосибирска. Прописан паспорт в Йошкар-Ола. На паспорте на имя Федина фотография Гаранина-Серегина. На паспорте на имя Перуанской — фотография Сутеевой-Вишневецкой. В паспортах лежало по билету на самолет, вылетающий завтра, в понедельник, 23 августа в 21.17 в Батуми.

— С каждым паспортом все моложе! — констатировал Влад, разглядывая паспорт Перуанской. — И фамилии какие звучные выбирает: Чарская, Вишневецкая, Перуанская!..

В других костюмах Серегина (а их было у него восемь, висящих в шкафу на плечиках в образцовом порядке) обнаружили еще шесть паспортных книжек, где имена и все данные владельцев были аккуратно выведены какими-то химикатами, и книжки готовы были для нового заполнения. Химикаты — байки с порошками и пузырьки с жидкостями — нашли в глубине платяного шкафа. В карманах костюмов нашли также несколько ножей.

Из сумочки Жанны, оставленной при поспешном бегстве на кухне, вывалили на стол косметичку, паспорт на имя Вишневецкой, носовой платок, три новенькие десятки и несколько бумажек трехрублевого и рублевого достоинства. Из-под подкладки сумки Влад и Орлов извлекли замшевый мешочек, наполненный снотворными таблетками и крохотный бумажный пакетик, пахнущий горьким миндалем. Впоследствии установят, что в 1971 году, когда Сутеева завязала один из первых своих романов с директором крупнейшей в Ленинграде аптекарской базы, она выкрала у него из сейфа два грамма цианистого калия и берегла этот пакетик долгих одиннадцать лет. Берегла для своего звездного часа. Завтра она растворила бы пару крохотных кристалликов в стакане коньяка, дала бы этот стакан выпить в лесу Доле, а когда он перестанет дышать, забрала бы его часть добычи — восемьдесят тысяч рублей и поехала бы к Серегину. Там она усыпила бы снотворным Чеботаря, забрала бы у него тысяч десять-пятнадцать, сколько нашла бы. А вечером улетела бы в Батуми но заранее купленному билету. Правда, пришлось бы делиться с Серегиным, но через пару дней обобрала бы и его…

Закончив обыск в доме Серегина, Влад и Орлов решили, что арестовать Икса — Евгения Долю — они смогут и вдвоем. Оставили двоих оперативников оформлять результаты обыска, а сами сели в одну из «канареек» и поехали на улицу Лазо.

Подъехали туда к двадцати часам. По пути заскочили в управление, и Влад взял свой пистолет.

Свет в окне второго этажа не горел. Вошли в подъезд, поднялись по лестнице и позвонили у двери квартиры номер девять. Никто не отозвался. Позвонили еще, постучали. Орлов перочинным ножом открыл замок. Держа оружие наготове, вошли в квартиру. Все три комнаты были пусты. На кухне лежал на столе кусок сервелата, который начали нарезать, но бросили.

— Ушел, — сказал Орлов. — Значит, у девки был связной, предупредил. Уходил поспешно и неожиданно для себя — вон чайник еще горячий. Минут пятнадцать как ушел…

— Да… — огорченно протянул Мирон. — Кому-то из двоих — Кафтанату или Доридзе — надо было остаться, понаблюдать за квартирой… Да что теперь об этом говорить!..

В прихожей на тумбочке стоял телефон. Орлов позвонил в управление и попросил прислать группу для производства обыска.

— Я подожду здесь, — сказал Орлов, — а ты поезжай домой отлежись после удара… Не огорчайся — найдем твоего Икса!

— Он завтра должен подойти на вокзал в камеру хранения, — проговорил Мирон, словно размышляя вслух.

— А ты откуда знаешь?

— Так ведь третьи сутки кончаются. Срок хранения. Они втроем должны там собраться. А теперь он один подойдет…

— Точно!.. Ну дуй, давай, домой. Завтра на работе увидимся.

Влад вышел во двор, сказал водителю «канарейки», чтобы подождал Орлова, и не спеша пошел домой. Через несколько шагов вспомнил, что обещал Павлу быть вечером у него, и свернул к его дому…

Павел и Вера, его жена, встретили Мирона, как всегда, с неподдельной радостью.

— Молодец, что заглянул! — говорил Павел, тиская Влада в объятиях. — Вера плацинд напекла с капустой, фасоль в стручках поджарила! И от души поздравляю тебя с тридцатитрехлетием!

— И я поздравляю! — вышла из кухни Вера, румяная от жара плиты. Встала на цыпочки, поцеловала Мирона, широко расставив руки, чтобы не испачкать гостя мукой. — Минут через пятнадцать за стол сядем! — И убежала опять на кухню.

— Пошли пока в мой кабинет! — Павел провел Мирона в большую комнату, где стоял накрытый стол, а у окна был отделен книжным стеллажом маленький столик с пишущей машинкой на нем. — А я тебе подарок приготовил! — Взял со столика небольшую книжку со своим портретом на обложке. По титульному листу шла наискосок размашистая надпись: «Другу от автора! Железно!» и стояла сегодняшняя дата.

— Спасибо! — растроганно проговорил Мирон. Он был без пиджака и не знал, куда сунуть подарок. — И тебя поздравляю с книжкой.

— Оставь пока на столе. Только не забудь забрать потом!.. Как у Серегина побывал? Рассказывай!

— Ты сегодня свою газету видел? — вместо ответа спросил Мирон.

— Вечернюю почту еще из ящика не вынимал. Там что-нибудь интересное?

— Интересное.

— Тогда подожди — спущусь за почтой.

И побежал. Мирон мысленно отругал себя за то, что затеял этот разговор — зачем расстраивать друга? Решил молчать.

Вбежал Павел, разворачивая газету:

— Где? На третьей?.. О! Мой снимок полугодовой давности! Узнали в секретариате, что день рождения у тебя, и дали. Четвертую звездочку на погоне ретушер от руки сделал!.. — Мирон! — побледнел Павел. — Неужели они увидели газету?!

— Нет, нет! Все в порядке! — успокоил его Влад. — Мы уже взяли Серегина и ту даму с остановки… Верушка! — окликнул он хозяйку, услышав, что она возится у стола.

— Да? — откликнулась Вера.

— Ты не знаешь, от какого имени производное — Жека?

— Я знаю, — ответил Павел вместо жены. — Со мной в одном классе учился Жека Головин. От Жени. От Евгения.

— От Евгения! Как же я раньше не сообразил?! Конечно, он! Ребята, извините! Прости, Верушка!.. Я должен бежать..

— Куда? — загородила ему Вера дорогу в прихожую. — Не смей уходить! Все уже готово!..

— Потом объясню… Очень нужно!… Простите!..

И, выскочив на лестницу, устремился вниз.

Вера и Павел растерянно смотрели друг на друга.

Мирон почти бежал к дому Майи. Мысли лихорадочно бились в голове, слегка гудевшей после удара бутылкой. «Ну и бестолочь же я! Неожиданная перемена в поведении, отъезд на одесском поезде, лицо в окне! Майя услышала от наших, что едем брать Долю и ринулась его спасать!.. На какие поступки толкает любовь!..»

В его представлении Майя была настолько далека от события в институте, что он и не пытался сопоставить очевидные факты.

«Снова влипла в уголовную историю! — с досадой думал Мирон, переходя улицу. — Опять как соучастница, укрывательница вора!»

За квартал от дома, где жила Майя, он замедлил шаг, стал выравнивать дыхание. И тут увидел ее. Она переходила улицу от «Гастронома» напротив, медленной усталой походкой, с трудом таща тяжелую хозяйственную сумку, смотрела себе под ноги.

Влад обогнул ее, зашел сзади, догнал, взял сумку из ее рук:

— Майя! Погоди!..

Она остановилась, подняла на Влада глаза, в которых застыло отчаяние. Ее вроде и не удивило появление Мирона.

— Выследили… — едва слышно прошептала она. — Не сумела… Теперь все!..

— Не надо так отчаиваться. Попытаемся его спасти!..

— Спасти?! — в глазах Майи надежда боролась с недоверием. — Жеку можно спасти?!

— Майя! — Мирон старался придать своему голосу твердость и решительность. — Ты сейчас дашь мне ключ от своей квартиры и минут пятнадцать побудешь на улице. Мне надо поговорить с твоим Жекой, как мужчине с мужчиной. Идет?

Майя зажмурилась и закивала. Из кармана жакета, который она надела поверх синего платья, достала плоский ключ, отдала Мирону.

— А вы меня не обманываете? — заглянула она в его глаза.

— Нет, Майя, не обманываю. Судить его, конечно, будут. Он это и сам понимает… Понимает?

— Понимает…

— А вот наказание может быть очень суровым. Даже самым суровым. А может быть и относительно мягким. Это будет во многом зависеть от результатов нашего с ним разговора… Ну я пошел. Придешь минут через пятнадцать, не раньше.

И ободряюще улыбнувшись Майе, вошел в подъезд.

Майя прошла во двор, села на скамейку и стала ждать.

Тихо открыв и закрыв за собой дверь, Мирон вошел и квартиру. В прихожей поставил в уголок хозяйственную сумку.

На кухне горел свет. Влад остановился у открытой двери. Доля сидел за кухонным столом и чистил картошку.

— Евгений Иванович, если не ошибаюсь?

Доля уронил недочищенную картофелину, вскочил на ноги. Какие-то секунды лицо его было воплощением испуга. Но постепенно до него доходило, что это не милиция за ним пришла, а просто забрел со двора парень, возможно, бывший Майин ухажер. Испуганное выражение исчезло с лица и сменилось угрожающим. С ножом, которым он чистил картошку, Доля шагнул вперед к незнакомцу:

— Ну, чего надо? Чего пришел?

Незнакомец улыбнулся:

— Ножик-то положите! У меня игрушка посерьезнее! — достал из кармана черный массивный пистолет. — Клади нож, сядь, поговорим!..

Продолжая недоумевать: кто это? кто-нибудь из дружков Серегина? — Доля оставил на кухне нож, прошел в комнату, сел против незнакомца за круглый обеденный стол, покрытый старомодной плюшевой скатертью с помпончиками-висюльками.

— Представляюсь: следователь городского управления милиции капитан Влад Мирон Петрович. Разговор у нас серьезный, а времени мало. Минут через пятнадцать придет Майя, а разговор надо закончить в основном до ее прихода… Историю своих отношений с Жанной Вишневецкой и с Серегиным. Коротко.

Владу показалось, что его собеседник внутренне облегченно, даже удовлетворенно вздохнул.

— Серегин подсел ко мне на стадионе. Познакомились…

— Это было?

— Второго августа. На следующий день познакомил с Жанной.

— И она тебе сразу очень понравилась как женщина?

Доля кивнул:

— Очень она меня к себе расположила. На откровенность вызвала. А у меня как раз конфликт возник с начальником отдела…

— С Булатом?

— С Булатом… Вы знаете суть конфликта?

— Знаю.

— В общих чертах, наверное?.. А знаете, что он более трех лет меня обкрадывал, присваивал себе мои рацпредложения и изобретения? А за автогенный перфоратор мне пришлось даже морду ему побить…

— И об этом знаю. Продолжай о Вишневецкой.

— Продолжаю. Мы стали встречаться с ней каждый день…

— Где?

— Сначала у Серегина, а потом у нее. Стали жить.

— Когда остался у нее первый раз?

— Седьмого. Вели с ней длинные разговоры о том, что нечего мне на Булата холку гнуть, что голова и руки у меня золотые и было бы у нас много денег, уехали бы мы куда-нибудь, домик бы купили. Я работал бы где-нибудь на скромном месте, занимался бы изобретательством, сам патентовал бы, без всяких Булатов. Ей тоже надоело проводить молодость медсестрой в больнице…

— А в какой больнице она работает?

— Не знаю. Она не говорила, а я не спрашивал… Словом, дело, говорила она мне, за деньгами. Где их взять — Николай подскажет.

— И подсказал?

— Подсказал… А почему вы меня не у себя допрашиваете? Не в милиции?

— Есть причины. Скоро узнаешь. Сейчас я тебе должен кое-что показать. Специально для тебя захватил. — Влад достал из кармана паспорт. — Посмотри-ка!

Доля раскрыл документ, взглянул на фотографию:

— Жанна…

— Нет, ты прочти.

— Перуанская Галина Викторовна… Ничего не понимаю!

— Сейчас поймешь. Что там в паспорте лежит?

Евгений перевернул страницу:

— Билет на самолет. Выписан Перуанской. На завтра!

— И у Серегина билет на этот же самолет. Тебе забыли купить. Когда деньги должны забрать из камеры хранения?

— И об этом знаете?! Они что — уже все рассказали?.. Впрочем, неважно. Сначала хотели двадцать восьмого, когда мой круиз кончится и я в институт вернусь. А вчера Жанна сказала, что узнавала — срок хранения трое суток. Потом все просроченные ячейки вскрывают. Если, говорит, в понедельник не возьмем — все старания коту под хвост. Уговорила пойти завтра утром… Жаль, что вы пришли сюда…

— Почему?

— Потому что теперь вы мне не поверите. А я ведь хотел утром, до возвращения Жанны с дежурства, пойти на вокзал один и принести деньги в милицию…

— С повинной явиться хотел? Но как бы ты сумел деньги взять? Ты ведь знаешь только свои две цифры.

— Смог бы. Я набирал вторым. Попросил Серегина отойти, чтобы он щелчков не слышал — я ведь уже немного догадывался, что это за птица. Он отошел. Я, когда стал набирать, отодрал кусок пластыря, которым он свои цифры заклеил, посмотрел, что он набрал, и на место прилепил…

— Что же получилось?

— Сорок третья ячейка, Д682. Я восемьдесят два набрал — число своих лет. Только цифры местами поменял.

— Майе ты говорил, что хочешь явиться с повинной?

— Сказал в такси, когда мы от Жанны сюда ехали.

— Тогда я тебе верю… Ты знаешь, что добровольная явка с повинной не избавляет от наказания?

— Знаю. Но что попишешь!..

— Теперь слушай внимательно. Твоя Жанна… Впрочем, сначала она была Еленой Сутеевой. Потом, в шестнадцать лет, убежала от родителей и стала Нонной Чарской, затем — Жанной Вишневецкой, а теперь чуть было не стала Галиной Перуанской. Ладно, пусть Жанна. Так вот, твоя Жанна ни в какой больнице не работала и ни на какие дежурства не ходила. Она вообще в своей жизни не работала ни часа, если не считать работой ложиться с мужиком в постель, опаивать его снотворным, а когда он уснет — очищать карманы!..

— Не может быть!.. — выдохнул Доля, взявшись за голову.

— У Серегина, который тоже совсем не Серегин, изъяли шесть чистых паспортных книжек, которые он заполняет на любые фамилии. Эти книжки Жанна выгребала из карманов у мужиков, когда они засыпали. Выгребала вместе с деньгами, за которыми и охотилась!

— Не может быть! Не может быть! — повторял Доля, словно заведенный, зажмурив глаза и покачиваясь, как при сильной зубной боли.

— Было! Ты когда с ней ночевал, тебе спать хотелось? Засыпал быстро, спал как убитый и просыпался с тяжелой головой?

— Да…

— Вот видишь? Перед тем, как лечь, вы ведь с ней выпивали?

— Каждый день.

— Она и тебя отпаивала. И уходила на свою «работу» или ночевать к Серегину. А утром лежала рядом с тобой как ни в чем не бывало. На ее совести есть и отравления. Мы нашли у нее почти полкило сильнодействующих снотворных препаратов. И нашли цианистый калий. Если бы вы завтра забрали деньги, она не задумываясь отравила бы и тебя, чтобы присвоить твою долю!

Робко звякнул звонок.

— Пойди, открой Майе, — распорядился Влад. — Остальное можно и при ней.

Евгений пошел открывать, а Мирон, совершенно разбитый после этого разговора, подумал, что поступает правильно. Пусть и не совсем законно, зато по-человечески правильно. Ради Майи…

Открыв дверь, Доля сразу же вернулся в комнату. Вслед за ним вошла взволнованная Майя. Мирон заметил ее состояние.

— А мы тут с твоим Жекой поговорили по душам, — весело сказал он. — Мне нужно рассказать еще немного, и пойду домой…

— Мне выйти? — спросила Майя.

— Нет, нет! Тебе тоже интересно будет послушать.

— Но мне надо что-нибудь поесть приготовить.

— Тогда и мы пойдем на кухню. Евгений там картошку не дочистил — я помешал. Так мы вдвоем дочистим!

— Нет-нет! Ни в коем случае! — энергично запротестовала Майя. — Еще чего не хватало!.. Я сама!

Все трое прошли на кухню. Мирон и Евгений принялись, игнорируя протесты Майи, чистить картошку. Майя поставила кипятить воду и стала разбирать хозяйственную сумку.

— Слушай, Евгений, внимательно, — начал Мирон. — Если в чем ошибусь — поправишь… Позавчера вышли вы от Серегина часа в три ночи, перешли насыпь и через пустырь направились к институту…

— Вы и тогда уже следили за нами?

— Тогда мы еще ничего не знали ни о вас, ни о ваших планах. И Влад рассказал, как дошли они до ручья, как Доля перепрыгнул ручей, а Серегин перешел по доске, как не доходя пару метров до асфальтовой дорожки вдоль стены института, они счистили о траву грязь с обуви и поснимали друг с друга с брючин крохотные шарики репейника, как Серегин фомкой оторвал доски, которыми была заколочена дверь, а Доля открыл ее изготовленным ключом, как Серегин вылез наружу через окно лестничной площадки, приладил доски на место и снова влез, как сидели они возле двери в мастерскую и курили сигареты «Мальборо»…

— Я не курю. Курил Николай. Но как вы узнали? Он же все окурки с собой забрал!

— Узнали. — Мирон бросил в миску последнюю очищенную картофелину и Майя стала мыть картошку под краном. Мирон подумал, что недолго высидел бы живым, если бы напротив него за маленьким столиком чистил бы ножом картошку не Доля, а Серегин. — Узнали, как видишь…

Влад стал рассказывать дальше. Как Доля, дождавшись времени, когда Чабаненко должен уйти в военкомат, куда вызвал его фальшивой повесткой Серегин, открыл ключом дверь с лестничной площадки в мастерскую, как залезли они на верстак и стали смотреть за сигналами Жанны, как узнали по этим сигналам, что Булат ушел, а Гонца привезла деньги, как Жанна позвонила с ложным сообщением, а затем просигналила, что Гонца уехала, как Доля достал из-под кучи тряпья автогенный аппарат своего изготовления и сменил на нем насадку — резак…

— Как?! И об этом знаете? Насадку я две ночи делал в мастерской в строгом секрете! Расчет какой? Я старый резак потом на место поставил, а новый унес. Экспертиза заявит, что разрез нельзя сделать таким резаком, то есть — таким аппаратом. Значит, сейф вскрыт неизвестно чем!

— А где она, новая насадка?

— Серегин ее в ручей выбросил в ночь на субботу.

— Обманул он тебя. Оставил у себя насадку. Зачем? Ты, когда ее делал, голыми руками за нее брался. Отпечатки пальцев. Они ведь тебя отравили бы после дележа денег…

Майя с ужасом посмотрела на Евгения.

— Отравили бы. А насадку мы бы нашли. И по отпечаткам установили бы, кто сейф вскрывал. А с покойника какой спрос? Вот мы и закрыли бы дело… Ну дальше все шло, как по нотам. Гонца уехала. Ты рюкзак с автогеном за спину и по лестнице запасного выхода — наверх. Сразу через три ступеньки перепрыгивал. Начался обеденный перерыв. А ты знал, что Булат всегда на обед уходит и никогда раньше времени не возвращается. И проник без опаски к нему в кабинет. Был ты в брюках цвета хаки, в такой же штормовке, в вязаной лыжной шапочке, в кроссовках фирмы «Флоаре», в перчатках кожаных, с накладными бородой и усами, в темных очках. При себе — веревка альпинистская, проволочный крючок и фланелевая тряпка. Так?

— Так, — изумленно ответил Евгений.

— В кабинете Булата привязал ты веревку к стояку отопления, спустился по ней на один этаж, открыл нижний запор окна проволочным крючком через форточку. Верхний запор просто рукой открыл. Толкнул окно, фланелевую тряпку положил на подоконник, прежде чем ногу поставить… Так?

Доля кивнул.

— В кассе сразу же аппарат наизготовку, резанул по сейфу. Деньги выгреб в рюкзак и по веревке назад в кабинет Булата…

— Я сначала аппарат на веревке спустил. Николай с лестничной площадки через окно вылез и принял…

— Об этом мы не догадались. Думали, с собой взял аппарат… Окно в кассу по совету Серегина запер?

— Да.

— Взяв деньги, ты поднялся по веревке к Булату, вышел, запер за собой дверь. Дверь на лестницу тоже запер и бегом вниз. Каждый марш в один-два прыжка одолевал. В мастерской ты сменил резак на аппарате и подбросил в карман куртки Чабаненко четыре десятки…

— Подбросил? Я даже не знал об этом!

— Значит, Серегин подбросил… Вылезли вы с ним в окно, что с лестничной площадки на пустырь ведет, заперли окно тем же способом, что и в кассе, и разошлись. Серегин на такси к вокзалу поехал. Вот и все… Давайте картошку есть!

— Мы с Жанной сели в автобус и тоже на вокзал поехали… Скажите, вас Майя сюда послала?

У Майи от жгучей обиды задрожали губы. Глаза наполнились слезами. Она склонилась над плитой, где жарились котлеты.

— Нет, — сказал Мирон, словно не замечая, как задели Майю эти слова Евгения. — Был я на улице Лазо. Тебя там не застал и сообразил, где ты. Знаешь, чем Майя рискует, пряча тебя здесь? За укрывательство преступника, которого должны судить по такой серьезной статье, как у тебя, ей немалый срок полагается! Я верю, что ты твердо решил явиться с повинной. Вот ты и ушел с улицы Лазо сюда, чтобы Гаранин и Сутеева… ну, Серегин и Вишневецкая тебе в этом не помешали. И меня ты здесь не видел. И сейчас не видишь. Ясно?

— Ясно! — улыбнулся Евгений.

Заулыбалась и Майя, подавая на стол большую сковороду с котлетами и прижаренной вареной картошкой…

От Майи Влад поехал на вокзал. Разыскал старшего усиленной группы, наблюдавшей за камерой хранения. Им оказался знакомый лейтенант из линейного отдела.

— Слушай, Миша, — отвел его Влад в уголок. — У меня к тебе просьба. Личная и секретная… — Влад показал лейтенанту фотографию Доли. — Этой физиономией располагаешь?

— Располагаю. — Лейтенант вынул из кармана кителя и показал Мирону такую же фотографию.

— Парень хочет с повинной явиться. Не будем ему мешать. Он придет сюда завтра утречком часикам к восьми. Пусть заберет из камеры рюкзак с деньгами.

— Да ты что?! — изумился лейтенант.

— Под мою ответственность. Только поручи двум ребятам понадежнее, чтоб его до управления провели. Так, на всякий случай.

— Тогда другой коленкор! Тогда, конечно, можно.

— Ну вот и спасибо!

В понедельник утром, когда еще и семи не было, в квартире, где жил Влад, раздался звонок. Заспанная соседка открыла дверь. Вошел сияющий улыбкой Павел Мику с двумя неизменными фотокамерами на груди и с сумкой на ремне через плечо.

— Анна Трофимовна, голубушка, здравствуйте! Извините, что так рано! Мне бы Мирона…

— Здравствуй! В комнате твой Мирон. Заряжается.

Павел вошел без стука. Мирон, в одних трусах, выстаивал на голове положенное количество минут. Павел быстро поднес к глазу фотокамеру, щелкнул.

— В такой позе я тебя еще не снимал! Уникальный кадр. «Из жизни йогов МВД»!.. Вера погнала меня к тебе с утра пораньше узнать, чем было вызвано твое постыдное бегство.

Мирон молча выстоял на голове, сколько полагалось, потом плавно опустился спиной на половик, упруго встал на ноги, проделал дыхательные упражнения, взял полотенце и, выходя из комнаты, сказал:

— Потерпи. Душ приму.

Через десять минут он вернулся в комнату, растираясь мохнатым полотенцем.

— Ну как тебе сказать?.. В общем — обязанности служебные столкнулись с обязанностями чиста человеческими. Ты Майю Рошко знаешь? Продавщицу из молочного магазина?

— Знаю Несколько раз заходили вместе молоко тебе покупать. И один я бывал в этом магазине, когда ты отлеживался после травмы на тренировке, а я ходил тебе за молоком.

— Так вот. Она, оказывается, по уши влюблена в моего Икса, в того, кто сейф вскрывал. Впрочем, его ты тоже знаешь. — Влад говорил и одновременно одевался. — У меня на завтрак яичница. На твою долю нажарить?

— Нет. Я дома хорошо позавтракал… А кто этот Икс?

— Тогда подожди. Я себе поджарю.

Мирон ушел на кухню и очень скоро вернулся с полной глубокой тарелкой исходящих паром фаршированных перцев.

— Анна Трофимовна для Пети наготовила перцев и меня заставила взять. Будешь?

— Да сыт я… Кто же очистил сейф?

— Евгений Доля. — Влад сел за стол и принялся с аппетитом поглощать перцы.

— Его ведь в городе нет. Уехал куда-то.

— Туфта! Сел при Майе в одесский поезд, в Бендерах вышел и вернулся назад автобусом…

— Дальше!

— Майю я попросил пойти со мной к Серегину. Для правдоподобности. Напарнице Серегина, что тогда на остановке торчала, случайно попала в руки газета с фотографией…

Павел с досадой стукнул себя кулаком по колену:

— Вот черт!.. Попала все-таки!

— Майя успела выскочить из дома и позвать на помощь. Только поэтому я и остался жив… Серегин натравил на Майю своего пса. Орлов пса пристрелил. Дом был пол наблюдением и бандитов взяли. Потом Майя услышала, очевидно, что поедем брать Долю и адрес услышала. Опередила нас и спрятала его у себя. Вчера у тебя в гостях я вдруг сообразил, что парень, в которого она влюблена, и Доля — одно и то же лицо…

Влад доел последний перец. Посмотрел на часы:

— Пошли. Мне пора. Есть время — проводи. Дорогой поговорим.

Они вышли на улицу и окунулись в свежее бодрящее утро. Павел закурил.

— Не дымил бы хоть по утрам! — поморщился Мирон. — Воздух-то какой!..

Павел сделал вид, что не слышит.

— Так что я должен был сделать, когда сообразил, что Доля у Майи? — продолжил Мирон прерванный разговор.

Павел пожал плечами.

— Должен был пойти и арестовать Долю. А заодно и Майю. За укрывательство заведомого преступника. Она ведь уже знала, что он очистил сейф. Вот я и убежал…

— Не пошел бы я сам их арестовывать, — проговорил Павел слегка осуждающим тоном, — поручил бы кому-нибудь.

— У Майи какое положение? Только в пятницу, двадцатого, у нее кончился условный годичный срок. Помнишь дело о квартирных кражах? Ты ведь был в зале?

Павел кивнул.

— И сразу рецидив — укрывательство. Как на это суд посмотрит? Убежал я от вас с Верой и направился к Майе. Поговорил с Долей наедине. И знаешь, в ходе этого разговора у меня возникла совершенно твердая уверенность, что Доля явится с повинной и принесет деньги. Когда он сказал, что собирается так поступить, я ему сразу поверил… Очень уж Булат его обидел. Нагло, в открытую присваивал его идеи. Разрушил в нем веру в людей, в справедливость…

— Ну и?..

— И решил я ему не мешать. Пренебрег служебным долгом, но выполнил долг человеческий. Перед Майей. Да и Доля чертовски талантливый парень. Нельзя его губить.

— Правильно! — сказал Павел и сжал руку Мирона выше локтя.

— Погоди радоваться. Надо еще, чтобы он пришел с деньгами!

Друзья ускорили шаг и вскоре уже подходили к управлению.

— Остановимся здесь. — сказал Мирон, заходя в подъезд дома напротив милиции.

Время тянулось неимоверно медленно. Мирон то и дело посматривал на часы. Вот уже и восемь минуло, девятый пошел. К управлению подтягивались сотрудники. Мирон начал заметно нервничать. Правая бровь его напряженно выгибалась дугой и распрямлялась.

— Слушай, — заговорил Павел, желая отвлечь друга от тревожных мыслей. — А за что же Булата взяли, если не за сейф?

— Булат, Павлуша, поопаснее Серегина и его напарницы, вместе взятых! Крупномасштабный взяточник. И комбинатор с государственными деньгами. Нахапал куда больше, чем в институтском сейфе было. А главное — людей развращал, жизнь им портил. Ведь Доля пошел на преступление из-за него!

Было уже около половины девятого, когда из-за угла вышли Доля и Майя. Остановились на углу, обнялись на прощание. Евгений оторвался от Майи и решительно зашагал к подъезду управления. На его широкой спине горбом возвышался рюкзак.

Павел изготовил фотокамеру, прицелился:

— Вот это уж поистине уникальный кадр! Внукам показывать буду! Человек с полуторастами тысячами! — лихорадочно шептал он, щелкая затвором объектива.

…После обеда Чекир собрал у себя сотрудников следственного отдела и зачитал приказ по управлению:

В кабинете Чекира тягостное молчание. Присутствующие стараются не смотреть на Влада, который внешне вполне спокоен. Только правая бровь его напряженно выгнулась.

— Все! — объявил Чекир после длительной паузы. — Свободны!

Офицеры, двигая стульями, встали с мест и двинулись к двери.

— Минутку, товарищи! — вдруг громко сказал Влад. Все остановились, ожидая какого-то важного заявления. — Вчера у меня был день рождения. Но мы все были слишком заняты. А потому приглашаю всех сегодня после работы в шашлычную. Не будем нарушать традиций! — улыбнулся он своей обычной улыбкой.

На следующий день Влад оформил отпуск и уехал в Криуляны к дочери и сестре.

— Кто это, Аленка? — спросила Таня племянницу, когда Влад открыл калитку.

— Дядя папа! — обрадованно воскликнула девочка и со всех ног побежала навстречу отцу.

1

Обычно тихий, спокойный рядовой Иван Кузьмин не вошел, а ворвался в кабинет начальника корпусной разведки подполковника Тарасова, одним духом выпалил:

— Товарищ подполковник! Товарищ подполковник! Беда… Капитан Егоров… застрелился…

Старый служака, подполковник Владимир Митрофанович Тарасов не терпел отступлений от армейских традиций и уставных требований и сейчас был готов взорваться, заставить рядового Кузьмина выйти за дверь, постучаться, снова войти, обратиться по всей форме. У подполковника даже дыхание прервалось от возмущения, по лицу и шее пошли красные пятна. Но весь облик солдата являл столь крайнюю степень растерянности, что подполковник смягчился, сделал вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Да и сообщение было таким, что про нарушение субординации можно и позабыть.

— Успокойся. Ты ничего не путаешь?

— Не путаю, товарищ подполковник, ничего не путаю. Насмерть убился. Вот, — и рядовой Иван Кузьмин положил на край стола трофейный пистолет.

— Сядь. И давай по порядку. Ты кто, из какого подразделения?

— Из БАО… Батальона аэродромного обслуживания. Рядовой Кузьмин.

— Понятно. Почему ко мне прибежал, Кузьмин, а не к своему непосредственному командиру?

— Да ведь много времени пропало бы зря… Пока я ему, командиру своему, доложу, а потом пока он к вам дозвонится… А капитан Егоров разведчик… Вот я и прибежал в смерш.

— Резонно. Что же с капитаном Егоровым? И как можно подробнее. Садись.

Кузьмин сел на стул, спросил:

— С самого начала?

— Если есть начало, давай с самого начала.

— Когда я освобождаюсь от наряда, то беру книгу, иду в рощицу… Сижу, читаю, а внизу Днестр бежит. Хорошо там, в роще-то. И сегодня… Прихожу в лесочек, смотрю — капитан Егоров лежит… Вроде отдыхает. Думаю: «Чего это он сюда пожаловал?» Никогда я его здесь не видел, не встречал. Я уже было собрался повернуть назад, да что-то меня остановило. Неудобно как-то он лежал. Сам на боку, а левая рука под себя странно подвернута. И ноги, как у неживого. Подошел ближе, а у капитана лицо в крови. И пистолет вот этот… Я схватил его — и сюда.

— Зачем взял пистолет?

— Чтоб поверили… А так… Еще сумасшедшим сочтете… Как же! Капитан Егоров — и вдруг застрелился. С чего бы это?

— Да, да, да, — закивал подполковник Тарасов, нажимая кнопку звонка. «Действительно трудно поверить… Кадровый офицер, прошедший войну от берегов Днестра до Кавказа и обратно, самый молодой в корпусе капитан… Действительно, с чего бы это?»

Появился дежурный.

— ЧП. Срочно ко мне старшего лейтенанта Вознесенского.

— Есть срочно старшего лейтенанта Вознесенского!

Дежурный привычно четко повернулся на каблуках, вышел за дверь.

— Я могу идти? — поднялся Кузьмин.

— Нет. Поедешь с нами. Дорогу укажешь. А пока… В коридоре обожди.

В дверях Кузьмин столкнулся со старшим лейтенантом Вознесенским.

— Виноват, товарищ старший лейтенант! — посторонился Кузьмин. Подождал, пока тот переступил порог, выскользнул в коридор, тихо прикрыл за собой дверь. Что происходило там, за этой массивной дверью, Кузьмин мог представить лишь в общих чертах: старший лейтенант доложил, что «прибыл по вашему приказанию», а подполковник ему — пистолет: «если верить рядовому Кузьмину, если он не чокнутый, то капитан Егоров застрелился вот из этого пистолета».

Если бы рядовой Кузьмин находился в кабинете, то сделал бы для себя одно удивительное открытие: подполковник Тарасов недолюбливал только что прибывшего в его распоряжение лейтенанта. О причине, конечно, не догадался бы, так как она, причина, была пустяковой. Старший лейтенант Вознесенский всегда ходил в аккуратно пригнанной форме, гладковыбритый, в начищенных до блеска хромовых сапогах, от него всегда исходил запах каких-то духов. К тому же у Степана Борисовича вились волосы. Станет утром расчесывать их, а они — в кольца. Вообще, впервые встретив Вознесенского, можно было подумать, что он только что вернулся с парада, но если видеться с ним ежедневно, то можно было прийти к выводу: старший лейтенант то и дело сдувает с себя пылинки, не выпускает из рук сапожную и одежную щетки. Именно это преувеличенное внимание Вознесенского к своей внешности и не нравилось подполковнику. На самом же деле старший лейтенант был просто аккуратистом. Есть такая категория людей, к одежде которых пыль вроде не пристает. Сапоги, пальто, головные уборы, костюмы у них всегда как новенькие.

Впрочем, старший лейтенант Степан Борисович Вознесенский от неприязни своего непосредственного начальства не страдал. Подполковник Тарасов был человеком добропорядочным, взыскательным к себе, отношения с подчиненными строил не на личных симпатиях и антипатиях, а только на деловой основе, требованиях военного времени.

— Слушаю вас, товарищ подполковник!..

— Чрезвычайное происшествие… Начальник фотоотделения корпуса капитан Егоров застрелился… Вот пистолет… Вздрючку бы дать этому баовцу, да не могу… Из самых добрых побуждений принес пистолет… Да и не поправишь дела наказанием… Соберите всех и все необходимое… Выезд — через четверть часа.

— Есть собрать всех и все необходимое для следствия по делу капитана Егорова, — козырнул Вознесенский.

— Да, да… Именно так: «Дело капитана Егорова».

— Могу идти?

— Идите. Возьмите пистолет. Понадобится. Я тоже поеду с вами.

Старший лейтенант достал из кармана носовой платок, осторожно завернул в него пистолет, сунул в карман.

— Да, конечно, понадобится, — согласился Вознесенский и направился к выходу. Подполковник проводил задумчивым взглядом его стройную, подтянутую фигуру, подвинул к себе телефон, снял трубку, попросил соединить его с прокуратурой.

— Юрий Поликарпович? Здравствуй! Тарасов говорит. У нас ЧП. Убит капитан Егоров, начальник аэрофотоотделения. Я прошу оставить это дело за мной. Мы сами проведем следствие… Чего ты молчишь? А-а… Думаешь… Может, позвонить позже? Лишних людей у меня нет, сам понимаешь, Юрий Поликарпович, но… Под боком случилось у меня. Мы постараемся провести расследование как можно оперативнее. Не обижайся. Повторяю: под боком у меня произошло. Чего? Следователь? Есть. Бывший ваш, прокуратурский работник. Нет, на другом фронте в прокуратуре служил. Фамилия? Вознесенский. Конечно! Как только закончим следствие, весь материал будет представлен вам на утверждение. До свидания.

Тарасов осторожно опустил на рычаг трубку, пошел к выходу, остановился в раздумье, возвратился назад, к столу, снова поднял трубку.

— Алло! Армейскую контрразведку.

— Полковник Котов слушает! — раздался в трубке низкий грудной бас.

— Здравствуйте! Говорит подполковник Тарасов. У меня беда: застрелился капитан Егоров, начальник фотоотделения. Есть просьба: срочно направить в фотоотделение нашего корпуса начальника фотослужбы армии майора Спасова. С ним поедет дослуживать старшина Игнатьев.

— Не понял. Повторите, подполковник.

— Есть повторить. В корпусное фотоотделение нужно направить майора Спасова. Недельки на три-четыре… Дисциплину подтянуть. С ним поедет старшина Игнатьев. Помощником… Степан Борисович. Нужны документы на него.

— Понял. Все понятно. Пусть приезжает. Сейчас распоряжусь. Как фамилия?

— Игнатьев. Степан Борисович Игнатьев.

2

Камуфлированный «козлик» мчался по проселку к роще. Седой шлейф пыли тянулся за машиной. Погода стояла солнечная, сухая, воздух недвижим, поэтому пыль долго висела над дорогой. «Козлик» уже к роще подъезжал, а седое облако пыли только начало смещаться в сторону, оседать на кусты и придорожный бурьян.

В машине четверо: Тарасов, Вознесенский, фотограф-криминалист лейтенант Ивашкин и рядовой Кузьмин. Все молчали. Случай такой, что не располагал к беседе. Тарасов всем своим видом показывал, что всякие разговоры — кощунство. Убит однополчанин. И где? В ближнем тылу. Под носом у контрразведки.

А в том, что это убийство, а не самоубийство, подполковник Тарасов почти был убежден.

Голос диктора Юрия Левитана заполнил салон:

— Вот и понесла наша армия свободу порабощенным народам Европы, — сказал Тарасов.

— Дивизиями сдаются, — поддержал подполковника Вознесенский.

— Еще немного и — корпусами, армиями сдаваться будут…

— Какой же это будет день, когда прогремит последний победный выстрел? — мечтательно закрыл глаза Ивашкин.

Ему никто не ответил.

Вот и роща. Иван Кузьмин тронул шофера за плечо.

— Остановись… Отсюда пешком… Тут недалеко.

Все вышли из машины, гуськом потянулись в глубину рощи. Метров через сорок Кузьмин остановился, оглянулся назад.

— Там он… Под кустом.

Капитан Егоров лежал на боку, уткнувшись правой щекой в траву. Левая рука, вывернутая ладонью наружу, была под ним, а правая, ладонью вниз, вытянута вперед. Словно капитан пытался что-то достать. Левая нога подогнута, чуть не упиралась коленкой в живот. На сапогах и синих диагоналевых бриджах — приставший песок.

«Прав солдат: Егоров лежит так, будто отдыхает», — подумал подполковник.

Так могло показаться с первого взгляда не только неопытному в таких делах Кузьмину. Лишь приглядевшись, можно заметить неестественность положения рук и ног и всего торса вообще. Китель почему-то собран к голове. Словно кто-то тащил труп по земле, и китель гармошкой собрался на спине, полез на затылок.

— Кузьмин! — обратился подполковник к солдату. — Сможешь положить пистолет так, как он был тогда?

— А чего же? Смогу.

— Хорошо. Действуй. Старший лейтенант, верните ему оружие.

Вознесенский достал из кармана пистолет, завернутый в носовой платок, и так, в платочке, протянул Кузьмину.

Кузьмин осторожно взял оружие, постоял немного, словно искал на траве свои собственные следы, затем решительно зашагал к трупу, остановился, повернулся к офицерам, внимательно наблюдавшим за его действиями, сказал:

— Я тогда руку приподнял и достал из-под ладони пистолет, снова опустил руку на место. Как была. И сейчас я так сделаю. Рука закоченела… По-другому не ляжет.

— Ты свое дело делай. В остальном мы сами разберемся, — сказал подполковник. — Клади на место пистолет и возвращайся по своему следу назад.

Кузьмин развернул платок, взял в правую руку пистолет, осторожно подсунул его под руку капитана Егорова, возвратился назад, отдал платок Вознесенскому.

— Я могу идти в часть? — спросил Кузьмин подполковника.

— Нет. Ты еще понадобишься нам. Иди к машине и скажи шоферу, чтобы отвез тебя к нам, а сам быстренько вернулся сюда. И чтобы пришла сюда машина из санчасти. Ты нас там обожди. Скажи дежурному, чтобы сводил тебя в столовую.

— Слушаюсь, — козырнул Иван Кузьмин без всякого энтузиазма. Вся эта история уже начинала его раздражать, но что делать? Приказ есть приказ. Он поплелся к машине, ругая про себя дурацкую привычку ходить в рощу книги читать. Как будто нельзя читать в бараке. «И Егоров хорош. Тоже мне… Вздумал стреляться — так стреляйся в части, а не в роще, за целый километр от места службы».

«Еще чего доброго, мне дело пришьют, — подумал он. — Чем я докажу, что не я застрелил? Отпечатки пальцев на пистолете мои, следы возле трупа — мои, и на руке тоже…» — У Кузьмина даже в груди закололо от этого открытия.

— Черт тебя дернул идти сегодня в рощу, — вслух выругался Иван. — Так тебе и надо, дубина стоеросовая!

А там, в роще, Тарасов, Вознесенский и фотограф Ивашкин все еще стояли поодаль, молча рассматривали труп, и одежду на нем, и все, что его окружало.

— Что скажете, Вознесенский?

— Пока немногое. На самоубийство не похоже. По первому впечатлению.

— Доказательства?

— Пистолет под ладонью… При самоубийстве… Не обязательно пистолету так точно оказываться под ладонью… Правда, пистолет трогал солдат, но… И поза. Есть в ней что-то подозрительно нарочитое… И китель…

— Что китель?

— Словно капитан после выстрела в висок пытался снять с себя китель через голову…

— Что бы это могло означать?

— Не знаю.

— А не может быть так, что после смерти Егорова трогали? Ну, перенесли с места на место…

— Возможно. Надо все изучить, подумать…

— Хорошо. Изучайте, думайте, ищите. «Дело капитана Егорова» за вами. И насчет кителя. Не странно ли, что такая теплынь… Да что там теплынь! Жарища, а он почему-то в кителе, застегнутом на все пуговицы.

— Я тоже обратил на это внимание. И песок на бриджах…

— Ну что ж. Мне здесь делать нечего, сами справитесь. Медэкспертизу попросите дать заключение как можно быстрее, но и без спешки. Солдата Кузьмина я задержу до вашего возвращения. Машину тотчас же верну сюда. — Подполковник зашагал к «козлику», только что вернувшемуся из части.

— Ну что, приступим? — обратился Вознесенский к Ивашкину.

— Сей момент, — и фотограф быстро, с профессиональной сноровистостью наладил фотоаппарат, с удобного портативного штативчика произвел с разных мест десятка полтора снимков трупа, сказал: — Готово. Зафиксировано. Можем продолжать дальнейшее изучение места преступления и осмотр трупа.

— Вам когда-нибудь приходилось заниматься таким делом? — спросил Ивашкина Вознесенский.

— Приходилось. И довольно много раз. В гражданке.

— Тогда помогите мне.

— А как же иначе?!

Ивашкин и Вознесенский пошли кругами вокруг места, где лежал капитан Егоров. Шли медленно, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Обнаружили клочок бумаги, постояли над ним, пошли дальше. Обрывок бумаги кто-то бросил давно — был под дождем, а дождем даже не пахло ни вчера, ни позавчера. Белая акация остановила их внимание: вершинка нижней ветки была обломана и болталась на тоненькой полоске коры. Пришлось осторожно сре́зать веточку и спрятать в пакетик. Почва же вокруг засыпана толстым слоем прошлогодней листвы, поэтому какие-либо следы обнаружить не удалось. Разведчики сделали последний круг, вышли к обрывистому берегу Днестра. Вырубленные в круче ступеньки вели вниз, на пляж.

— Что станем делать дальше? — спросил Вознесенский Ивашкина. — Может быть, вниз спустимся, а потом вернемся к трупу?

— Сначала обследуем его. Посмотрим, что у него в карманах. Может, какой-нибудь документик интересный для нас найдется, потом уж вниз. Песок надо стряхнуть с брюк в кулечек. Не идентичен ли с тем песком, что на пляже внизу?..

— Пошли назад.

Из брючных карманов капитана Егорова достали носовой платок, начатую пачку сигарет, зажигалку, трофейную авторучку, из кителя извлекли плоский футлярчик для иголок и ниток, оттиск сургучной печати, завернутый в обрывочек бумаги, с руки сняли большие наручные часы. Вознесенский сверил их показания со своими — разница была в одну минуту.

— Идут. Эта марка часов — с суточным заводом, — сказал старший лейтенант. — Так что Егоров убит никак не ранее суток назад.

— Я тоже так думаю, — кивнул Ивашкин. — Теперь давай перевернем его на спину… Многие пришивают к подкладке карманы и хранят там самые дорогие для них вещи…

И действительно, у кителя Егорова к подкладке был подшит карман, из него достали аккуратно сделанный из дюраля плоский портсигар. Открыли его, а там прядка волос и маленькая фотокарточка удивительно красивой девушки. Вознесенский и Ивашкин долго стояли рядом и молча рассматривали ее. Кто она, эта девушка или женщина? Невеста? Жена?

— Что-то знакомое… — сказал Ивашкин.

— Встречал где-нибудь?

— Не знаю… Губы, лоб, зачес волос кого-то напоминают.

— А мне никого.

— Ты в части человек новый.

До войны Степан Борисович Вознесенский в течение долгого времени работал следователем районной прокуратуры. Дела, которые проходили через его руки, считал малоинтересными — обсчеты, растраты, хищения. И хотя многие заранее принимали меры к тому, чтобы на случай провала обставить себя необходимыми оправдательными документами или хотя бы правдоподобными объяснениями, молодой следователь все-таки добирался до истины. Позднее, когда Вознесенского пригласили в областную прокуратуру, он успешно провел следствие по загадочному убийству. Всего одно дело. Суда он не дождался: началась Великая Отечественная война, и Вознесенский стал следователем военной прокуратуры.

Тяжкое отступление, ранение, эвакогоспитали и госпитали в глубоком тылу, снова фронт, автомобильная авария, госпиталь, и вот он опять на фронте, в корпусной контрразведке одной из воздушных армий Третьего Украинского фронта. И никто не поверил бы, если бы ему сказали, что у этого аккуратного, всегда подтянутого, с вьющимися волосами офицера два перелома ног, простреленное легкое, удалена селезенка. Подполковник Тарасов узна́ет об этом позже, сменит некоторую неприязнь на милость и заботу, но то будет потом, а сейчас Ивашкин и Вознесенский все еще стояли у трупа Егорова и рассматривали фотокарточку. Для следователя «Дело капитана Егорова» — второе в его практике. И ему очень хотелось на новом месте провести следствие быстро и безошибочно.

Подошла санитарная машина. Вознесенский и Ивашкин помогли положить на носилки труп, сами пошли вниз, на песчаную отмель Днестра. В мирное время это место, видимо, было пляжиком, сейчас — ни души, неслышно катил свои воды Днестр. Изредка лишь под противоположным берегом всплескивалась рыба. Вознесенский и Ивашкин долго ходили по песку взад-вперед, пока под скалой, спускавшейся к самому урезу воды, не наткнулись на подозрительное место. Песок был старательно переворошен, утоптан ногами, затем приглажен чем-то. Возможно, первой попавшейся под руки хворостиной, возможно, чем-то более удобным. Опытный глаз Ивашкина не мог пройти мимо этого места.

— Вот здесь все и произошло, — сказал Ивашкин.

Старший лейтенант с минуту стоял молча, внимательно оглядываясь вокруг, потом тихо сказал:

— Пожалуй, да… Здесь. Убит подло, предательски… Обманом завлечен сюда и… Но мне непонятно, почему убийца не столкнул свою жертву в реку?.. Самый удобный случай вместе с трупом и концы спрятать в воду…

— Загадка… Мне непонятно и другое… Скала… Пусть метров сорок высоты… Уклон — градусов тридцать. Какую же силищу надо иметь, чтобы поднять Егорова туда! Для чего?

— Это и надо будет решить… У тебя хоть какое-либо предположение… какая-нибудь версия есть?

— Нет. Просто не понимаю… Думать надо. Поставить себя на место преступника… Проникнуться его взглядами.

— Невозможно. Для меня.

— Почему?

— Непонятны для меня их взгляды. И не только в этом конкретном случае. По учебнику легко… Все авторы, исследуя жизнь убийц, вообще жизнь преступных элементов, часто приходят к выводу, что преступник попал в дурную среду и вот он, мол, трагический финал. Что-то еще нужно, чтобы попасть в эту среду, чтобы эта среда засосала, подчинила себе, привила свою философию… Тут-то я и в затруднении. Философия-то оказывается вторичной категорией, приобретенной, а до этого было что-то от характера… Одному нравится наводить на соседей страх, другой по натуре отъявленный трус, при первом столкновении с личностью пускает в ход нож, а третий лишен даже намека на такие человеческие качества, как совесть, деликатность, и готов на все, лишь бы обеспечить себе легкую и праздную жизнь. Так что о философии… Затруднительно мне обращаться к ней. И не в ней сейчас дело, дело в том, чтобы найти преступника.

— «Философия…» Эка хватил! Да у них все куда проще.

— Здесь не только простота… Убить внизу, потом перенести труп наверх… Не понимаю.

— Я тоже. Дело об убийстве у тебя первое?

— Второе.

— Не густо. Так что, если не ясно будет — приходи, вместе помозгуем. Я с этой штукой — с фотоаппаратом — двадцать лет… Начал со следователя.

— Спасибо. Двадцать лет… А почему только две звездочки?

— В окружении был… Сняли две… Еще под Харьковом.

Вознесенский и Ивашкин возвратились в часть после полудня. Ивашкин пошел к себе в фотолабораторию, а старший лейтенант направился в кабинет подполковника Тарасова. Надо было поделиться сомнениями и мыслями, узнать, что думает об этом странном и загадочном убийстве подполковник, допросить солдата БАО Ивана Кузьмина.

3

Расхаживая по кабинету, подполковник Тарасов требовательно спрашивал сам себя: какова природа преступления? Почему оно произошло? Кто убийца? Верить в то, что так далеко проник вражеский шпион, не хотелось. Все было против. Если бы это была рука вражеской разведки, то свой удар она обрушила бы не на начальника фотоотделения, а на что-то другое, более важное. На аэродром, радиостанцию… На командиров полков, дивизий, в крайнем случае на командира эскадрильи. Но — Егоров? Блестящий специалист, однако не он же определяет боевую активность авиации — эскадрилий, полков, корпусов и армии. Разумнее всего, если уж вражеский разведчик проник так глубоко в тыл, стать тише воды, ниже травы и собирать сведения, передавая их за линию фронта… Такому разведчику у них не было бы цены… Особенно сейчас, когда мы наступаем.

Биография подполковника Владимира Митрофановича Тарасова началась в 1919 году погоней за бандами в Иваново-Вознесенске. После успешного завершения операции Володю Тарасова послали комиссаром в Кустанай для сбора продовольствия голодающему Питеру — колыбели Великого Октября. Судьба была милостива к нему: падали от вражеских пуль его боевые товарищи, а он отделывался лишь легкими ранениями. Потом работа в органах. Когда началась Великая Отечественная война, он на второй же день попросился на фронт. Направили в авиацию. Суровый с виду, седой, внимательный к людям, простой в обращении с ними, Владимир Митрофанович пришелся ко двору. И хотя он ничего не смыслил в авиации, это не мешало ему быть прекрасным организатором контрразведки. А все потому, что он, не имея систематического образования, с большой любовью относился к людям знающим, просто благоговел перед пилотами, бортмеханиками, техниками, радистами, а в своем отделе — перед всеми, кто знал больше, чем он сам. Это качество характера сослужило добрую службу подполковнику: незаметно для всех и без потерь для своего самолюбия он постиг все премудрости контрразведки, стал требовательным и практически мудрым руководителем. И лишь от одной привычки не мог освободиться Владимир Митрофанович: в обращении с начальством и подчиненными у него не было постоянства — говорил всем то «ты», то «вы». Ему прощали это.

И тем обиднее было сейчас Тарасову, что он даже приблизительную версию не мог предложить. Что Егоров не самоубийца — это так. Но кто? И за что? Все покрыто туманом.

В дверь постучали.

— Да, войдите.

На пороге появился старший лейтенант Вознесенский.

— Ага! Очень кстати, что явился… Места не нахожу. Просто не знаю, что и думать. Ну, что у тебя? Выкладывай.

Старший лейтенант разложил на столе все, что было изъято из карманов капитана Егорова.

— Вот…

— Что «вот»?.. Ты толкуй по каждому предмету… что думаешь, что считаешь…

— Носовой платок, сигареты — обычные вещи. По ним толковать нечего, а вот сургуч… Оттиск сургучной печати и медальон с фотокарточкой молодой женщины или девушки… Здесь есть над чем задуматься…

— Да? — Тарасов глянул на Вознесенского, склонился над сургучным оттиском, долго рассматривал, потом взял в руки и долго вертел, разглядывая его со всех сторон. — Верно, все верно! Есть над чем задуматься, пошевелить мозгами, как говаривала моя бабушка. Ни один человек не станет так, запросто, от нечего делать срезать сургучную печать с пакета и хранить при себе как бесценную реликвию. Так?

— Так. Особенно если учесть, что на сургуче оттиск полевой почты нашей воздушной армии, а печать металлическая хранилась у самого же капитана Егорова…

— И еще. Сургуч при такой жаре может расплавиться, оставить пятно и на кителе, и на нательном белье, и пятна эти вывести невозможно. Продолжай дальше.

— Медальон мы изъяли из внутреннего кармана кителя… Кто такая на фото… Не знаю. Там же была прядка волос… В дюралевом портсигарчике. Волосы детские.

— Что удивило, показалось непонятным?

— Похоже на то, что капитан Егоров убит на берегу Днестра. Возле самой воды. Мы нашли это место. Пробы песка отправили на анализ. Заключение экспертизы будет завтра, но по визуальному осмотру можно утверждать, что песок на брюках капитана и песок пляжика одной природы. Это первое. Второе… Егоров и его убийца знали друг друга. А непонятное… Самое простое было — столкнуть труп в воду, и капитан исчез бы бесследно. И никакого «Дела капитана Егорова» не было бы.

— Насчет того, что Егоров знал убийцу… Какие доказательства? Чем руководствуешься в своих предположениях?

— Доказательств нет. Трезвый расчет. С незнакомым человеком Егоров не пошел бы на безлюдный берег. Там ему нечего делать. Это первое.

— А второе?

— Второе… Егоров не ожидал выстрела… Человек, который в него стрелял, ниже ростом…

— Как ты узнал об этом?

— Пуля вошла ниже правого уха, а вышла выше левого.

— Это не доказательство. Самоубийцы тоже стреляются снизу вверх. Если в голову.

— Так это. Но… мы же с самого начала исключили версию самоубийства.

— Давай дальше…

— Между сургучным оттиском печати и убийством есть какая-то связь..

— Что намерен предпринять?

— Думать буду.

— Думать — это очень хорошо! — фразу эту Тарасов произнес едва слышно, задумчиво, врастяжку. Старшему лейтенанту показалось, что подполковник что-то знает, и то, что знает, — куда значимее того, что известно ему, Вознесенскому.

— Мне кажется, — сказал старший лейтенант, — что к смерти Егорова причастен кто-либо из его приятелей, либо из тех, кого он считал таковыми.

— Ты хочешь сказать, что кому-то он мешал… Либо перешел дорогу?

— Вот именно.

— Кому-то перешел дорогу… — снова задумчиво, врастяжку сказал подполковник. — Знаешь, старший лейтенант, ты молодец, правильно идешь, правильно думаешь! Но… что, если это проникновение вражеской разведки, и убийство Егорова — не просто наша внутренняя беда? Ты не сбрасывай и это… И я могу ошибаться. Думаю, что не внизу убит капитан… Если бы там был убит, для чего нужно тащить труп наверх?

— Чтобы сбить с толку следствие?..

— Чтобы сбить — самое лучшее было столкнуть труп в воду… И в вашем ответе нет твердости. Не хочу оспаривать версию окончательно, но не забывай о том, что она не внушает мне уважения. А пока… Посоветовались с армейским смершем, решили поступить так. Тебя в нашем корпусе никто не знает, ты у нас всего без году неделя. Надевай погоны старшины, поедешь в штаб армии. Там в аэрофотослужбе найдешь майора Спасова и вместе с ним поедешь в распоряжение фотоотделения, которым командовал покойный Егоров. Наводить порядок. Впрочем, наводить порядок будет один Спасов, это его дело. А ты вроде старшины из пехоты. Лечился в госпитале, искал свою часть, ее расформировали. Ну и направили в авиацию. Фамилия твоя теперь Игнатьев, документы подготовят…

— Понятно, — промолвил Вознесенский. — А как же Кузьмин? Он меня узнает: там поблизости БАО.

— Кузьмин уехал к себе. Мы отправили его на десять дней в отпуск. На побывку домой он убудет завтра… Встреча с ним тебе не грозит…

— А как быть с женщиной? На медальоне?

— А никак. Это жена Егорова. Тебе ее допрашивать не надо, она в горе, даже какого-либо предположения высказать не может. У Егорова, по ее словам, личных врагов не было.

— Вы с ней говорили?

— Да. Она врач нашей санчасти.

— Вот как…

— Прибудешь в хозяйство Егорова, не скрывай, что в делах фоторазведки ты профан… Интересуйся всем… Это вот для чего? А это почему? На протяжении последних трех месяцев у них было несколько странных случаев. Дали в штаб армии схемы с указанием объектов бомбежки. Эскадрильи вылетели, отбомбились, а потом оказалось, что настоящие объекты не пострадали. Контролем бомбометания было установлено: бомбы сброшены километра на два ближе целей. Чья же ошибка? Летчиков? Исключено. Значит, ошибка допущена где-то раньше. Но где? Кто виноват? Техники? Лаборанты? Дешифровщики? Аэрофотограмметристы? Или еще кто-то?.. Изучи каждого по отдельности. Возьмешь под контроль сомнительных…

— Задача понятна, товарищ подполковник.

— А коли понятна, так и в дорогу иди собираться. — И он протянул старшему лейтенанту руку. — Да, еще одно. Пусть все считают, и ты тоже, что Егоров действительно застрелился. Поддерживай эту версию, если кто заговорит об этом.

4

Прекрасный августовский день для майора Спасова был вовсе не прекрасным. Все шло кувырком. Ранним утром в расположении аэрофотослужбы появился сам начальник штаба армии, придрался к каким-то пустякам, нашумел, накричал даже, и был таков. Теперь жди выговора. Через час летчики слетали за линию фронта, привезли фильмы. Стали монтировать — а они «не привязываются» к определенным точкам на местности, невозможно и определить, что же заснято. Это уже черт знает что! Целый час бились, пока, наконец, связали концы с концами. Связали и ахнули: самолет прошел километрах в десяти от заданного маршрута и заснял совсем не то, что надо.

Сунув под мышку злополучные фотосхемы, майор Спасов пошагал в штаб армии. Шел и чувствовал, что сегодняшний день весь будет состоять из неприятностей. И действительно. Заместитель командующего по разведке слушать объяснения майора не стал, а вышел из-за стола, подошел к Спасову, сказал:

— Все без объяснений понятно. Вторая пара самолетов улетела, зафотографируют. А вас… вызывают в отдел кадров. Весьма жаль, что приходится расставаться… Жаль… Очень жаль, но что поделаешь… Сам командующий распорядился.

— Что меня ждет?

— Командировка в не столь отдаленную часть.

— Я чувствовал, что этим дело кончится.

— Что вы чувствовали?

— Жестко накажут. Притом несправедливо.

— Обмануло вас шестое чувство. Никто не собирается вас наказывать. И этот неудачный разведывательный полет молодых пилотов не может зачеркнуть вашей безупречной работы, товарищ майор. И вообще, при чем здесь вы? Идите в отдел кадров, там вам все объяснят.

Спасов вышел, прикрыл дверь и долго стоял в глубоком раздумье.

«Черт-те что получается… ЧП с полетом — всего лишь досадная неудача летчиков, — думал майор. — Почему же тогда надо со мной расставаться? Тем более что неудачный полет «молодых пилотов не может зачеркнуть вашей… то есть моей, безупречной работы»? Ладно, пойду…» — И майор Спасов пошагал в пристройку, что была рядом со зданием штаба. В отделе кадров его уже ждали.

— Вот и хорошо, что вы прибыли, — сказал ему кадровик. — Сегодня командующий подписал приказ о награждении вас орденом «Красной Звезды». Вечером должно бы состояться вручение, но… у вас нет времени. Вы не имеете права задерживаться. В Н-ском корпусе чрезвычайное происшествие: начальник фотоотделения застрелился.

— Как?! — воскликнул Спасов. — Капитан Егоров? Покончил с собой? Этого не может быть.

— Все так говорят, кто знал капитана. «Не может быть», «Неправда», «Ересь какая-то…» и так далее. А он вот смог, взял пистолет и пустил себе пулю в висок. Причины не ясны, но… За последнее время там было несколько грубых упущений… Неправильно отдешифрированы объекты бомбардировки. Выходило из строя оборудование… Одним словом, майор, вам надлежит навести там порядок, подтянуть дисциплину… Что касается личного состава… Силен и знающий дешифровщик Весенин… Можно положиться. Лаборанты с большим опытом. Особенно Шаповал. Серьезный мужик. Есть там еще Косушков, мрачноватый тип, но работать умеет. Технику вы сами прекрасно знаете. На все четыре ноги подкованы. Так что в этих делах вам помощники не нужны. Как все это завершите — дайте мне знать, и вы будете отозваны…

— Ясно…

— Если ясно и нет вопросов, тогда — в путь. Да, чуть не забыл… К вам в помощь придается старшина Игнатьев. Член партии, опытный топограф. Монтировать научите.

— Понятно.

— Счастливой дороги.

И вот майор Спасов с чемоданчиком и перекинутой через левую руку плащ-палаткой шагает к развилке дорог, на контрольно-пропускной пункт, чтобы оттуда попутной машиной подскочить к расположению авиакорпуса. День жаркий, душный, и пот градом катится по хмурому лицу. Майор не вытирает пот, а просто идет и идет, изредка искоса посматривая на своего спутника, старшину Игнатьева. Уже немолодой служака вызывал в майоре любопытство. Форма — как с иголочки, пилотка щегольски сдвинута набок. Впрочем, нет, «щегольски» — совсем не то слово. Пилотка надета по всем правилам, как и полагается по уставу, но… Видимо, все дело в его удивительно красивых, вьющихся волосах, нестандартном, даже импозантном профиле, самой посадке головы.

«Знающий топограф, — усмехнулся про себя Спасов. — Лучше бы по-настоящему квалифицированного техника дали. Чтоб не во все самому лазить».

Тропинка вывела майора и старшину к наезженной и пыльной грунтовой дороге. Отсюда уж рукой подать до шоссе, связывающего Дубоссары с Кишиневом.

— Пехотинец — и вдруг в авиацию?.. Как-то не вяжется, — сказал майор Спасов.

— После ранения где-то надо побыть, пока окончательно окрепну, — ответил старшина. — Обе ноги прострелены, селезенка удалена, легкие с дыркой.

— И где же тебя так?

— При наступлении у Раздельной. Прошило…

— Кто же заставил снова на фронт?

— Зачем меня заставлять? Я сам. Чем скорее разобьем фашистов, тем будет лучше для всех.

— Кем до войны работал?

— Бухгалтером, — мечтательно вздохнул старшина, отер лоб рукавом гимнастерки, добавил: — Цифирь, цифирь, вроде бы скучища, а она, эта цифирь, как оракул, все скажет — и кто ты, и что ты, и какова тебе цена…

— Не расхваливайте, все равно в бухгалтера не пойду.

— Я и не зову, товарищ майор. Туда только по охоте идут. Соскучился… Жаль, что еще далеко до конца войны, и не одну тысячу человеческих жизней придется положить…

Майор промолчал. Последняя фраза вызвала раздражение: какой-то бухгалтеришко, и вдруг озабочен государственными проблемами, и он, видите ли, не зовет его, майора Спасова, в мастера гроссбухов…

— А впрочем… — подумал вслух Спасов, глянув искоса на невозмутимое и спокойное лицо старшины.

— Что «впрочем», товарищ майор?

— Ничего. Прибудем на место назначения, возьметесь за освоение копировки маршрутов с фотосхем на кальку… Пьете?

— Смотря где, когда и по какому случаю.

— Отлично, — сказал Спасов. — Спирт примете под свой самый строгий контроль. Я не вижу других причин, чтобы в течение непродолжительного времени там у них было столько ошибок. Только «под газом», как говорится, можно указать объект бомбардировки с погрешностью. Это первое. Второе… Я займусь оборудованием, а вы пока вникайте в дела. Помогайте.

— Слушаюсь, товарищ майор.

— Остальное решим на месте. Говорят, что большие исторические события лучше видятся на расстоянии, а будничные, бытовые — вблизи и при прямом участии в них. Думаю, что фотоотделение — это не история. Необходимо наше непосредственное участие.

— Совершенно с вами согласен, товарищ майор!

— Что касается Егорова, то не будем его осуждать. Я знал этого офицера. Интересный человек, и уж если он решился… Мало ли могло быть причин?

— То, что я слышал, правда, краем уха, не позволяет мне одобрить его поступка. Какие бы ни были обстоятельства — это малодушие.

— Да.

— Да.

На контрольно-пропускной пункт Игнатьев и Спасов пришли после полудня, когда солнце стояло в зените и палило нещадно. Майор, предъявив документы, попросил срочно отправить его и старшину в авиакорпус.

— Проще пареной репы, товарищ майор, — сказал дежурный лейтенант. — В эту сторону машины гужом идут.

— Отлично. Мы в холодке посидим. Жарища… Упарились.

Но, как это часто бывает, майору и старшине не повезло: «попутку» им пришлось ждать очень долго. Машины, проходившие через контрольно-пропускной пункт, сворачивали на Оргеев, а вот туда, куда нужно Игнатьеву и Спасову, не было ни одной. Словно все сговорились не позволить им прибыть к месту назначения вовремя.

— Пешком уже половину пути прошли бы, — сердито сказал Спасов.

— Не меньше, — согласился Игнатьев. — Если, конечно, рысцой, километров семь-восемь в час.

Спасов глянул на старшину, потом достал из карманчика часы, удивленно приподнял брови:

— Пожалуй, да. Полтора часа в тенечке маемся… Мудрый у нас народ… Уж если какую поговорку придумает, то лопни — точнее и умнее не скажешь.

— Что вы имеете в виду?

— Ждать да догонять — ничего нет утомительнее. Думал, что к обеду поспеем в фотоотделение, а теперь вижу — хотя бы к ночи туда добраться. Сибиряк я, а вот забыл одну нашу сибирскую мудрость: едешь на день, бери хлеба на неделю; выезжаешь из дому летом — бери с собой тулуп.

— Вы насчет поесть?

— Что-то желудок беспокоить начал…

Старшина понимающе усмехнулся:

— Могу мигом раскинуть скатерть-самобранку. Я же — старшина.

— Да? Ну, давай раскидывай…

Игнатьев достал из полевой сумки несколько свертков. Развернул, и перед майором, словно из чудесной сказки, появились ломтики копченой колбасы, розового со шкуркой сала, банка тушёнки, хлеб.

— Пожалуйста, товарищ майор.

— Да. Молодцом! Даже без собственной каптерки у него полный гастроном.

— Солидарность всех старшин, — сказал Игнатьев, глубоко благодаря в душе подполковника Тарасова. Это он распорядился снабдить старшего лейтенанта Вознесенского, ныне старшину Игнатьева, соответствующим набором продуктов.

Подошел дежурный КПП, хмыкнул:

— Гм… К такому закусону хорошо бы по парочке стаканчиков доброго молдавского вина. Всухомятку не тот вкус. Вообще, сухая ложка рот дерет. И потом… такой аппетитный шпиг, колбасу не на пыльной траве надо есть. А за столом, во благолепии, как говаривал один чеховский герой…

— Прекрасно сказано, но… Побежим за вином, а тут как раз и оказия вывернется.

— Видите вон тот дом? Расписанный синей краской? Топайте туда. А я, если подвернется машина, задержу. Много ли надо времени, чтоб пропустить стаканчик вина? Там лучку свежего подадут вам на тарелочке, и огурчик найдется, и пучок редиски. Хорошие старики.

— Что ж, спасибо. Мы, пожалуй, воспользуемся вашим советом. Сворачивай, старшина, скатерть-самобранку и айда. В конце концов, обед есть обед. Вот и машины не идут, шофера тоже, видимо, обедают.

— Конечно. Воздадим должное трапезе.

Старшина быстро собрал все с газетного листа в свою полевую сумку.

Встретил гостей седой старик. Смуглое лицо, темные глаза. Смотрели они вроде и не пристально, но нетрудно было догадаться, что деду этому одного взгляда достаточно, чтобы все понять и оценить.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— Нам бы поесть!.. У нас свое имеется. Нельзя ли разжиться бутылкой вина?

— Можно, заходите, — сказал старик, широким жестом распахнув дверь. — Пофтим!

Игнатьев в Молдавии впервые, он только по учебнику географии, как говорится, знал, что существует самая молодая в стране Молдавская республика, в доме же молдаванина ему бывать не приходилось. Майор же старожил. Он был среди тех, кто в сороковом году освобождал этот край, потом в 1941 году сражался здесь с немецко-фашистскими ордами, отступал на Бельцы, Атаки. Для Спасова дом молдаванина — просто дом оригинальной планировки; для Игнатьева — все в диковинку: и гора подушек на кровати, и ковер во всю стену, и лавки, покрытые полосатыми дорожками. Но больше всего старшину удивил бочонок с краником, вделанным в донышко. Старик повернул рычажок, и в причудливой формы бутылку старинного стекла полилось вино. Старик налил в два стакана, подал майору и старшине. Игнатьев поднял свой стакан на свет, и засияло вино ярко, неповторимо, словно в стакане яхонт чистейшей пробы. И Спасов поднял свой стакан к глазам, глянул на свет.

— Гибрид?

— Да, гибрид. Европейские сорта лучше, да уж очень много на них труда надо положить, на эти европейские сорта. Придет осень, каждый кует прикопать надо; пришла весна — каждый куст открыть надо. Летом, особенно если оно жаркое, виноградник часто опрыскивать надо против мильдью. А гибрид… Ему и тридцать градусов мороза не всегда страшны. Опрыскивать тоже не нужно. Поставил с весны на тычки, и растет… У меня годов восемь назад тычек не хватило, купить не было за что. Я так оставил. И ничего, уродило.

Игнатьев вновь развернул свою скатерть-самобранку, выдвинул ее на середину стола.

— Пожалуйста, отведайте, папаша, с нами армейских харчей!

— Спасибо. Сейчас и себе стаканчик налью. Вы уж не стесняйтесь… Под салфеткой лук, огурчики… Берите.

Старик сходил на кухню, принес чистый стакан и нацедил вина.

— Норок!

— Норок, — ответил Спасов, затем спросил: — И много у вас вина?

— Еще с полтонны осталось. Распродаю. Может, на базаре и поболе выручил бы, да нет часу ждать. Сын у меня тяжело пораненный. Лежит в госпитале в городе Кургане. Знающие люди говорят, что это где-то за Уралом. Вот мы со старухой и решили проведать, мало ли что может быть и с нами, и с ним.

— И правильно, что решили проведать, — сказал Спасов. — Вино новое уродится, а сыну будет приятно увидеть отца и мать за тысячи километров от родных мест. И верьте, ваш сын здоровым вернется. Сейчас наша медицина чудеса делает…

— Спасибо на добром слове. Мы тоже надеемся.

— Пожалуйста, угощайтесь, — снова сказал старшина.

— Кусочек сала возьму. С зеленью — вкусная вещь…

— Своего-то сала нет, наверно? — поинтересовался Спасов.

— Есть, да бережем. Сыну хотим повезти. Поросенка держим, но зарежем уж, как вернемся. Думаем, может, сын-то не очень плохой. Как домой его привезем, тогда кабанчика и заколем. Свежее мясцо, уход, вино, стены родные… Это же помогает. Все так говорят.

— Верно, верно, — сказал старшина. — Я несколько раз ранен был, ноги перебиты, селезенку удалили, а вот побыл месяц дома, и уж снова служить могу. Пусть не так, как было когда-то, в начале войны, но все же…

С контрольно-пропускного пункта донесся длинный-длинный сигнал: видно, оказия появилась.

— Нам, наверно, — сказал старшина.

— Сворачивайте скатерть-самобранку, — сказал Спасов.

— Сворачивать вроде и нечего, — ответил старшина.

— Тогда «на посошок» пропустим, и в путь. Спасибо дежурному, надоумил… Отлично пообедали, и время незаметно пролетело. Спасибо и вам. За вино, за гостеприимство, и вообще — благополучия вашему дому.

— Спасибо и вам, — поклонился старик гостям.

Они щедро расплатились с хозяином и поспешили на КПП.

5

Комната, которую занимало фотоотделение, большая и светлая, была заставлена столами. Вошли без стука.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался Спасов.

— Здравия желаем!

— А, Весенин! Живой! Молодцом! Ну, еще раз здравствуй, дорогой. Давно тебя не видел. Не изменился.

— Здравствуйте, товарищ майор. Вы тоже почти не изменились.

— То-то и есть, что «почти».

Отворилась узкая дверь, и через нее боком выдавился тучного сложения мужчина в погонах старшего сержанта. Глубоко сидящие глаза его смотрели угрюмо.

«Да он же под градусом, — отметил про себя Игнатьев. — Вот почему майор приказал принять спирт под личную ответственность».

— А, вот и он! Не поймешь, где у тебя, Шаповал, толщина, где ширина! А?!

— Что мне делается? — без улыбки ответил старший сержант. — Такая работа: привезут фильмы — сиди и проявляй, потом суши. Извините, понесу на просушку.

Игнатьев стоял у двери, прислушивался, присматривался, стараясь уловить главное — что же такое фотоотделение? Кто мог поднять руку на капитана Егорова? Фамильярное обращение Спасова с будущими подчиненными несколько обескуражило: очень уж запросто, по-панибратски обходился со всеми майор.

Вошла в комнату девушка, младший сержант. Майор сказал ей комплимент. И только когда Спасов, разобрав на столе фотоснимки, нахмурился и строго спросил: «Что это? Почему так низко смонтировали?» — старшина успокоился. Видно, так и нужно. Когда дело касается личных отношений, майор — рубаха-парень, а когда речь идет о службе, тут уж извините… Спрос будет самый строгий.

— Я вас спрашиваю, Весенин.

— Двухмаршрутная площадь, товарищ майор. Второй маршрут сейчас присоединим. Якубовский с Калабуховым летали.

— Для артиллерии или для штурмовиков фотосхемы?

— Сейчас все для артиллерии.

— Сколько пар ходило на фотографирование сегодня?

— Обработали четыре фильма. И еще пара истребителей ушла на задание вот в этот квадрат. То можно оставить на завтра, а это надо закончить сегодня, и как можно быстрее.

— Почему?

— Суббота.

— Ну и что?

— В клубе могут быть танцы… Могут дать концерт.

— Понятно.

Майор снял с себя гимнастерку, повернулся к стоявшему у двери Игнатьеву:

— Старшина, не к теще на блины приехал. Раздевайся, помогать будешь. А вы, младший сержант Цветкова, чего ждете? Режьте картон для фотосхем. Быстро управимся — всех отпущу на концерт. Я потрясен смертью блестящего офицера, капитана Егорова… Вы, конечно, больше травмированы… Вы жили и работали вместе с ним, знали его лучше, чем самих себя. Но не будем походить на мокрых куриц. Данью уважения к его памяти должна стать безупречная работа всего личного состава отделения. Война еще не окончена, от нас требуется точность, трудолюбие… Думаю, высказался я довольно ясно. Начнем.

В комнату вбежал сержант. Увидев незнакомых для него старшину и склонившегося над фотосхемой другого военного с гимнастеркой в руке, он неловко козырнул.

— Что-то я тебя не припомню, сержант. Как фамилия?

— Миронов, товарищ майор.

— Откуда узнал, что я майор?

— По погону. На гимнастерке.

— Чем занимаешься?

— Калькированием. Маршруты переношу на кальку.

— Для этой площади уже сделал?

— Нет, не успел, товарищ майор.

— Так вот, сержант Миронов, бери под свое покровительство старшину Игнатьева, укажи маршруты на карте, пусть скалькирует, а мы посмотрим, что у него получится. А ты сам… Пронумеруй кадры на пленке, начнем печатать.

Игнатьев снял гимнастерку, засучил рукава рубашки, подошел к столу. Миронов протянул ему пачку прозрачных листов.

— Вот, старшина, скопируй дорогу от этого квадрата до этого, и все, что прилегает к ней, тоже. Тушь — черная, перо, рейсфедер… Бери, что понравится. Понятно?

— Понятно. Для чего все это?

— Не все умеют читать фотосхемы, вот и приходится расшифровывать. Чтобы любой командир в пехоте, артиллерии мог разобрать, что к чему.

— Ясно.

Игнатьев переносил на кальку отрезок дороги, а сам думал: «Вот, видно, здесь, при переносе разысканных вражеских объектов с фотосхемы на кальку, и происходит рождение ошибки. Ошибка выдается за непогрешимую истину бомбардировщикам, те летят и сбрасывают бомбы в стороне от объектов, которые надо разбомбить. Может быть, Миронов допустил тягчайшую ошибку и, чтоб не нести ответственности, убрал капитана? Нет, едва ли. Какой-то открытый он, этот белобрысый сержант Миронов. А если он? Тогда я ничего не понимаю в людях. Впрочем, надо поговорить с ним».

Старшина оторвался от кальки, подождал, пока Миронов тоже поднял голову от схемы, поманил пальцем к себе.

— Не получается, старшина?

— Почему не получается? Получается. Я только хочу спросить: давно здесь служишь?

— Два года.

— Почему в обращении ко мне пропускаешь одно слово?

— Какое?

— Товарищ.

Миронов озадаченно посмотрел на Игнатьева, пожал плечами, сказал:

— У нас так принято. Если для вас важно, чтоб было «товарищ», мне не трудно… Между собой мы попросту…

— Ладно, я подумаю, сержант, важно это или не важно, — сказал старшина и склонился над картой. Вновь по кальке побежало перо, оставляя черные следы.

«Нет… не может такой. Смотрит в глаза чисто, без тревоги. Неужели Весенин? Или тот лаборант с заспанным лицом и звероватым взглядом глубоко сидящих глаз? Девушка, конечно, исключается. Хотя почему? А вдруг он обманул ее, и последовало возмездие? Нет, глупость вы порете, старшина Игнатьев. Сперва надо познакомиться со всем процессом подготовки фотосхем, установить опасные узлы… Первый есть снятие, маршрута со схемы на кальку. А потом?..»

Миронов склоняется к старшине:

— Счастливый вы человек, товарищ старшина.

— С чего взял?

— Только, как говорится, порог отделения переступили — и пожалуйте на концерт и танцы.

— Но может и не быть ни того, ни другого.

— Все будет. Уже объявление вывешено возле клуба.

— Прекрасно. Вообще ты прав, я — счастливый человек.

— А ну, братва, песню. Нашенскую, — сказал Спасов.

И зазвучала тихая, проникновенная, чуточку грустная песня о том, что у воздушных разведчиков служба совсем будничная, их вроде и нет, а вот бомбы рвутся над вражескими окопами, взлетают на воздух дзоты и доты по их снимкам и разысканиям. Игнатьев чертил, а сам украдкой поглядывал на Весенина, Миронова, Шаповала, Цветкову, на юного дешифровщика по прозвищу Штурманенок, на пожилого лаборанта Косушкова. Стоял перед старшиной вопрос: «Кто?» А рядом и второй вопрос: «А что, если мы с подполковником Тарасовым ошиблись, и сюда не за чем было являться?» Ответа не было. Ни на тот, первый вопрос, ни на второй.

Работа над фотосхемой закончена. Майор поднял руку:

— Внимание! Все в порядке. Все свободны, кто желает — может идти в клуб. Дежурным по фотоотделению назначаю…

— Я могу остаться… Я не танцую. И пакет в штаб снесу, — сказал Шаповал.

— И я не пойду на вечер. В мои годы вроде бы и не к лицу на танцульки бегать, — сказал Косушков.

— Добро! — сказал майор. — Дежурство возлагаю на обоих. За старшего вы будете, Косушков.

— Слушаюсь.

6

Фотоотделение располагалось на отшибе, в бывшем помещичьем доме. Ближе к штабу корпуса и службам тыла подходящего помещения не нашлось.

Все бы ничего. И комнат достаточно, хотя и запущенных, и зал есть, где можно, не мешая друг другу, монтировать схемы, снимать с них копии, сушить снимки, хранить пленку, одно неудобство — столовая далеко, в трех километрах. Сходит человек три раза в день туда и обратно, и уже наполовину уменьшилась его работоспособность. А если и ночью поработает, то на следующий день он как выжатый лимон. Покойный капитан Егоров обратился к командованию с рапортом: «Так и так, нужно что-то предпринять». Командование к рапорту отнеслось внимательно, было решено организовать котловое довольствие на месте. Так в фотоотделении появились две девушки — повар Катя и помощница Шура. До этого они работали в офицерской столовой.

Кулинарами они были меньше чем средними, готовили не ахти какие разносолы, но все были довольны: не надо топать в такую даль. А то однажды выпал дождик, и все отделение осталось без ужина: дорога пролегала по низинке, почва — жирный чернозем, ног не вытянешь. В полдень, по жаре, когда все изнывает от зноя, тоже мало удовольствия шагать в столовую.

Словом, теперь у фоторазведчиков было все под боком. Поздно лег, рано встал, есть вроде не хочется. Ничего. Садись, дешифрируй или проявляй, суши пленку, печатай снимки, твоя порция супа или котлет тебя дождется.

Катю и Шуру подселили к младшему сержанту Маше Цветковой. Сперва Маша возмутилась: «Что, нет других комнат? Меня надо стеснить?» — но потом сдалась. В конце концов будет с кем поговорить, поделиться радостями и сомнениями, однако поставила условие:

— Хорошо, девушки. Вместе станем жить. Только просьба: если мне потребуется о чем-нибудь посекретничать с моим суженым, вы уж не пяльте на нас глаза…

— Суженый? — подняла брови Катя. — Это не тот ли, с которым ты обедала у нас в столовой?

— Он самый. Когда к Днестру вышли наши войска, он хотел расписаться со мной, да я не согласилась.

— Это как же?

— А так же… Где наша армия сражается с фашистами? Уже за границей. Я и хочу расписаться там… Скажем, в Берлине.

— Не выйдет, — сказала Шура.

— Что «не выйдет»?

— Берлин. Мы — другого направления.

— Направление, направление… Мало ли куда какую воздушную армию перебрасывают. Возьмут и бросят туда. А не выйдет… Так я согласна расписаться в Бухаресте, Будапеште, Вене… Вена — исторический город. Там жили. Моцарт, Штраус…

— Маша! А ты ведь здорово придумала. Завидую тебе. А вот ребеночка… Того дома надо записывать. На родине. Где родились его мать и отец, где похоронены бабушки и дедушки…

— Конечно, — согласилась Маша. — Придем в Вену, распишемся и махнем куда-нибудь на танцы. Вальсировать. У Штрауса много вальсов… «На прекрасном голубом Дунае» знаете? А еще «Сказки венского леса», «Прощание с Петербургом». Вообще, Штраус написал пятьсот вальсов.

— Зачем пятьсот?

— Это его бы спросить… Еще он написал полтора десятка оперетт.

— Откуда ты про все это знаешь? — тихо спросила Катя.

— У меня отец музыкант. На скрипке играл. Для отдыха, для себя — валторной увлекался. Когда он понял, что скрипачки из меня не получится, он посоветовал мне посвятить себя музыковедению. Вот я и зубрила все, что относится к музыке…

— А как мог отец определить, что скрипачки из тебя не выйдет?

— Пальцы у меня пухленькие и короткие. Как обрубки. Мама говорила, что такие пальцы были у моего дедушки.

— А почему ты начала зубрить с иностранных музыкантов? — спросила Шура.

— Начинала я со своих. Глинка, Даргомыжский, Верстовский, Чайковский, Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, Рахманинов. Потом Прокофьев, Шостакович, Хренников, Дунаевский…

— Господи! Да в музыке этой голову свихнуть можно.

— Не свихивают же люди.

— Скажи, Маша… Когда по радио звучит музыка, ты можешь определить, что это и откуда?

— Кое-что могу. Вот оперы, например, — «Иван Сусанин» Глинки, «Евгений Онегин» Чайковского, «Аскольдова могила» Верстовского, «Князь Игорь» Бородина, «Хованщина» Мусоргского… Они уникальны, их не спутаешь ни с чем. «О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить…» — только у Бородина.

— Чего же ты на фронт пошла? Ты и в тылу нужна была бы…

— А вы чего пошли?

— Мы — другое дело, — сказала Катя. — У меня в семье ни одного мужчины, а нас, сестер, пять. Отец за год до войны умер. Вот я и пошла… Чем могу, тем и помогаю. Сперва медсестрой была, раненых с поля боя вытаскивала. Когда саму в третий раз ранило, попросила не комиссовать, а направить хоть куда-нибудь, лишь бы воевать.

— Я курсы официанток закончила. После выпуска спросили — не пойду ли я к летчикам, я и согласилась. Вот и кормлю. Вернее, кормила. А теперь вас буду кормить, — тихо проговорила Шура.

— Ясно. Вы просто героини. Героини! Устраивайтесь. О музыке, музыкантах, о нас самих еще поговорим…

Но, как часто бывает в военной жизни, о музыке, композиторах, о самих себе говорить было некогда. Младший сержант Цветкова с утра до вечера пропадала в лаборатории, а если выкраивалась свободная минута — бежала на свидание к своему «суженому». Шура и Катя весь день возились с приготовлением пищи. Людей в фотоотделении вроде бы и немного, а заход один и тот же — что для ста человек, что для десяти.

Потом гибель капитана. Она всех потрясла. И хотя разговоров о Егорове избегали, думать о его смерти думали. Разговаривать же о музыке… Это было как-то противопоказано.

Старшина Игнатьев обратил внимание и на девушек. Шуру и Катю он сразу же вычеркнул из числа подозреваемых.

Когда после окончания работы над фильмом Маша вбежала в комнату, — теперь не «в свою», а «в нашу», — Катя и Шура вертелись перед стоявшим на полу небольшим зеркалом и разглядывали на себе легкие летние платья и выходные, на высоких каблуках, туфли.

— Отставить! — скомандовала Маша. — Сейчас же одеться по форме.

— Почему? — недоуменно спросила Шура. — Лето же… В этой шкуре жарко.

— Не сочиняйте. В форме вы просто царицы, а в этих воздушных файдешинах — просто кисейные барышни… Вас ни один уважающий себя солдат не пригласит на танец. И носить эту форму до самого последнего часа войны, до последнего победного выстрела…

— Ой, — вздохнула Катя, начала стягивать с себя платье, из которого, собственно говоря, выросла. Она провозила его с собой три года. За это время стала выше ростом, чуточку раздалась в плечах. Катя села на койку, посмотрела на подруг, спросила: — Интересно, какой это будет день? День победы? Солнечный или пасмурный, вторник или среда, воскресенье или суббота?

Шура обернулась:

— Почему забыла про понедельник, пятницу и четверг? Знаете, девочки, день победы будет самым великим праздником. Слезы радости и горя смешаются… У нас по маминой линии и по папиной ушло на фронт десять человек, а сейчас в живых только трое… И я четвертая.

Катя и Маша ничего на это не сказали. Да и что можно сказать? Путь к победе — это страшная, необыкновенно длинная дорога. Река крови, страданий и потерь.

— Ладно. Давайте собираться, — сказала Маша. — Майор идет на вечер…

На мужской половине тоже шли сборы: начищались сапоги, подшивались свежие подворотнички, гладились гимнастерки, а Миронов долго пытался натянуть на ноги унты, принадлежавшие старшине-дешифровщику по прозвищу Штурманенок, но из этого ничего не вышло: унты были на три номера меньше, чем было нужно, — и он зашвырнул их под топчан, надел прекрасные хромовые сапоги, на голову напялил шлемофон, тоже принадлежавший Штурманенку, посмотрел в зеркало.

— Скверно, — скептически поджал губы Миронов. — Старшина, правда плохо?

— Почему же? Оригинально.

— Оригинально, это да, но глупо.

— Возьми форменную фуражку, раз не любишь пилотку.

— Придется, — согласился Миронов, примерил фуражку. — Порядок. Солидности прибавляет. Если товарищ старшина не любит ходить на вечера в одиночку, могу быть гидом…

— В одиночку ходить не люблю, но вынужден от твоих услуг отказаться.

— Что так?

— Невыгодный ты попутчик. При такой твоей экипировке я проигрываю. Что значит моя пилотка в сравнении с твоей фуражкой! Один «краб» может поразить в самое сердце любую девушку.

— Э, старшина… Мы так не договаривались, это запрещенный прием. Не разводи грязь на сухом месте.

— Да нет, я серьезно… Впрочем, оставим. Идем. Девушки уже собрались, ждут нас, и майор с ними.

Старшина Игнатьев, Штурманенок и Миронов присоединились к майору Спасову и девушкам все вместе пошли к клубу. Минут через пять направился туда и Весенин. А у клуба — столпотворение: военные, гражданские, детвора. Старики и старухи стояли поодаль, молча наблюдали хору, молдавский народный танец. Миронов сразу же, как только пришли, включился в круг. Игнатьев подивился легкости, с какой щеголь сержант выделывал разные коленца. Казалось, в это время Миронов забыл обо всем, кроме танца.

«Интересно, и жизнь у него будет легкой, или это проявление беззаботности?» — подумал Игнатьев. Мысль эта исчезла так же вдруг, как и родилась. Игнатьев внимательно всматривался и вслушивался в толпу. По настроению, которое царило сейчас здесь, на площадке возле клуба, по той уверенности, умиротворенности, спокойствию, что были написаны на лицах старух и стариков, детворы, всех танцующих и наблюдавших за хорой, Игнатьев понял, что народ уже готов к переходу на мирную жизнь. К естественному людскому состоянию. Без крови и слез. И верит он, народ наш, что исход войны предрешен, нет в мире силы, способной помешать победе советского оружия над коричневой чумой. Народ — олицетворение мудрости. И в первые дни войны, когда мы отступали, теряли города и села, народ верил в конечную победу, и вера эта передавалась армии. Через письма, посылки; сама атмосфера труда в тылу заставляла людей сражаться до конца. Под Москвой, на реке Молочной, за Ростов, Харьков, в великих битвах за Сталинград и на Орловско-Курской дуге. И вот мы далеко на западе.

От этих мыслей Игнатьеву стало легко и весело.

После хоры девушка-организатор объявила по мегафону:

— Вальс. Дамский.

Шура повернулась к старшине:

— Пойдемте, Игнатьев?

— С удовольствием, — старшина улыбнулся — широко, доверительно. И настроение у него было хорошее, и само приглашение — «Пойдемте, Игнатьев» — понравилось ему. И уже серьезно добавил:

— Только вот получится ли… С начала войны не танцевал. Все перезабыл.

Ничего старшина не перезабыл. Это Шура почувствовала с первых шагов. Кавалер вел легко, мягко, предупредительно.

Старшина вел партнершу, а сам боковым зрением наблюдал за всем происходящим на площадке. Штурманенок танцевал с Катей, Спасов с какой-то девушкой в цветастой юбке, Цветкова с незнакомым для Игнатьева капитаном. Все в ней было олицетворением счастья. Улыбка сияла на ее лице.

— С кем это наша Машенька пребывает на седьмом небе? — пошутил Игнатьев, наклонившись к уху Шуры.

— С капитаном Мартемьяновым…

— Кто он?

— Разведчик. В штабе служит. Мы на него работаем. И на майора Коробова. Все схемы через них проходят. Они давно дружат. Он расписаться с ней хотел, да Маша отказалась.

— Не понимаю.

— Оригиналка. Хочет расписаться в Вене. Чтоб было чем дома хвастаться.

— Почему в Вене?

— Там большие музыканты жили… Штраус. Он пятьсот вальсов написал. А она по музыке пошла…

— Но мы можем и не попасть в Вену.

— И что ж? Решить-то можно так?

— Конечно, можно. Это не возбраняется.

Потом был концерт. Музыка, балет, песни. И художественное чтение. Было что посмотреть и послушать. Рядовой батальона аэродромного обслуживания буквально озадачил Игнатьева. Он читал стихотворение Константина Симонова «Убей немца». Читал просто, в какой-то замедленной манере, будто он нетвердо знал строфы, но это-то и подкупало. Стихотворение воспринималось особенно остро. И еще была тревога: вдруг этот баовец не вспомнит следующее четверостишие? Будет жаль и его, и всего вечера. Нет, не забыл солдат, таков был продуманный прием чтеца.

«Да, да, — подумал про себя старшина. — Так и нужно читать. Здорово получается. Впечатляет».

Потом трио девушек из того же батальона аэродромного обслуживания спело о том, что идет война, что мир — мечта каждого советского человека, но весь народ станет счастливым лишь тогда, когда на родной земле не останется ни одного фашистского захватчика.

7

Утро выдалось веселое, мягкое. Пахло травами и еще чем-то неуловимым. Игнатьев, умывшись по пояс, долго вытирался полотенцем, прислушивался к голосам птиц. Над домом, где располагалось фотоотделение, пролетел аист и скрылся за ближайшим холмом.

На пороге своей комнатки появилась младший сержант Цветкова.

— Доброе утро, товарищ старшина, — поприветствовала она Игнатьева.

— Доброе утро, — ответил тот. — У вас так заведено, или еще почему?

— Что?

— Да никто на зарядку не вышел.

— Легли поздно.

— Для меня все здесь внове. Не могли бы вы, Маша, меня просветить? Хотя бы схематично нарисовать весь процесс обработки данных воздушной разведки.

— Пожалуйста. С утра летчики улетают в разведку. Или на бомбометание. На одном из самолетов устанавливается аэрофотоаппарат. Пленка у нас в ящиках, что в углу комнаты. Заметили?

— Да, да, обратил внимание.

— Аппараты эти всегда устанавливал сам капитан Егоров. Недавно застрелился…

— Я слышал. Говорят, из-за женщины…

— Нет, у него жена есть. Врач, в санчасти работает.

— Что же его заставило пустить себе пулю в лоб?

— Кто его знает… Несколько срывов было в фотоотделении. Началось это, еще когда к Днестру подходили. — И Маша замолчала.

Игнатьев не стал расспрашивать о Егорове, о срывах, начавшихся на подступах к Днестру. Он даже сделал вид, что самоубийство есть самоубийство, акт малодушия, что же о нем много толковать. Сказал:

— Пошли, Маша, дальше. Установил капитан Егоров аппараты, и что следует за этим?

— Летчики возвращаются с задания, мы снимаем кассеты, везем сюда проявлять. Делают это Косушков и Шаповал. Проявляют пленки и сушат. Потом Косушков печатает снимки. Если фильмов много, помогаю я. Миронов и Весенин составляют снимки перекрывающимися местами, получается маршрут полета. Тогда начинается дешифрирование. Тут все отдается в руки Весенина. От него зависит почти все: что обнаружит на снимках, то и есть данные разведки…

— А если он допустит ошибку?

— Смотря какую. Если пропустит огневые точки, могут поплатиться в пехоте или наши же летчики; пропустит, скажем, танки, особенно если замаскированные, немцам убытка нет — техника сохранится. А нам эту технику выбивать надо. Выбивать. Если неправильно смонтируют или фотосхему задержат, то весь труд насмарку.

— Да… Здорово. Спасибо, Маша. Немного светлее стало в голове. Ну, я пойду.

«Второе горячее место. Весенин… Неправильное дешифрирование — и пожалуйста: понапрасну летят бомбардировщики, зря бьет дальнобойная артиллерия. Нагоняй Егорову. Но только зачем все это Весенину? Спасов — с самого начала войны. Весенина знает тоже с той поры. Нет, что-то у меня ум за разум заходит. Пожалуй, самое верное — проверить, кто с какого времени в части. Не совпадут ли срывы с чьим-либо появлением…»

Игнатьев подшил свежий подворотничок, почистил сапоги бархоткой, прошел в общую комнату. Весенин сидел за столом, ворожил над фотосхемой. Игнатьев заглянул через плечо. На фотоснимках светлые и темные полосы, квадраты и прямоугольники, какая-то рябь…

— Скажите, Весенин, зачем вы обвели эти места тушью? — шепотом спросил Игнатьев.

Весенин задрал голову, поморщился, как от яркого солнца, сказал:

— Точки — это зенитные установки. А вот тут, неподалеку, — бензохранилища.

— Что это за полосы? И вот эти квадратики?

— Полосы — дороги, а кубики на них — автомашины. Видно, наши разбомбили мост, и, пока саперы налаживают переправу, машины ждут… Товарищ майор! Сообщите в штаб: в квадрате «Б-16» мост разрушен, там сейчас затор — автомашин десятка два… Могут послать парочку штурмовиков.

Спасов подошел к столу Весенина, взял лупу, склонился над снимком.

— Верно, затор. В обход они не прорвутся?

— Нет, я искал. Тут насыпь, а слева — кусты. Не пройдут.

Дверь резко распахнулась, и в комнату стремительно вошел полковник и с ним старший сержант.

— Ну как, Весенин, много разыскал?

— Кое-что есть, товарищ полковник. — Весенин не поднялся, только оторвал взгляд от фотосхемы, указал глазами на майора. Дескать, есть и постарше чином.

— А, Спасов! Привет! — обрадовался полковник. — Рад тебя видеть. Мне только что шифровкой сообщили, что тебя сюда перевели, а ты уже тут как тут. Ну, теперь и бремя с моих плеч долой. Вечером забегай ко мне, посидим, поговорим. А сейчас я на телефон сяду. Всем хозяйством вылетаем. Штурманы у меня в штабе собрались, ваших данных ждут, наземная разведка уже дала, а вы задерживаете. Весенин, давай.

Через минуту полковник передавал:

— Денисов, скажи штурманам, пусть отмечают. Западнее Васлуя на развилке дорог — шесть тягачей с пушками и живой силой до ста человек. Чуть южнее — в посадке — замаскированные танки, числом до двадцати. По дороге Васлуй — Негрешты — колонна автомашин и тягачей — до сорока. Теперь дай распоряжение истребителям прикрытия и нашим пилотам: пусть перенесут к себе на карты следующие зенитные точки противника и соответственно изменят маршруты. Западнее Хуши, в трех километрах — четыре зенитные установки. Затем еще пара точек западнее развилки дорог. Это в квадрате четырнадцать. Пометил? Скажи истребителям прикрытия, пусть попытаются ликвидировать, но далеко не отходят.

Весенин встал, подошел к полковнику, ткнул пальцем в карту, лежавшую перед ним, сказал:

— Тут, товарищ полковник, в квадрате «Б-16» затор машин. Перед мосточком. Пусть пара «ИЛ»-ов или истребителей пройдутся, чего оставлять?..

«Нет, Весенина, пожалуй, надо исключить. Мог бы и не говорить о заторе. — И Игнатьеву вспомнился высокий берег Днестра, круча, на которую преступник, как видно, без особого труда втащил тело Егорова… — Мог бы справиться с этим Весенин? Мог. Силища видна в каждом мускуле. Но… Не такой человек Весенин».

Полковник, закончив передавать, бросил трубку на рычаг, сказал:

— Спасибо, товарищи, за службу. Но схемы Коробову все равно пошлите. Что-нибудь пригодится для артиллеристов. И для наших соколов схемы не будут лишними на завтра. Учтите.

— Учтем, товарищ полковник! — козырнул майор Спасов. — Сегодня же доставим в штаб.

Полковник ушел. Игнатьев нагнулся к Весенину.

— Кто такой?

— Заместитель командующего корпусом Юрганов.

Работа в фотоотделении кипела вовсю, а с улицы доносились призывные автомобильные гудки и крики:

— Эй, фотослужба! Еще пару фильмов забирайте!

На улицу вышел Игнатьев. Какой-то старшина, видимо механик, передал ему кассету. Игнатьев взял ее осторожно, словно бомбу.

— Новичок? Не бойся, не взорвется. Покурить найдется?

— Возьми в правом кармане, там сигареты.

— Сигареты? Где добыл? — удивился старшина.

«Вот, черт возьми, — выругался про себя Игнатьев. — Не учел, надо на табак перейти, им же сигарет не дают…» — И объяснил:

— Знакомый майор дал, когда из части сюда направили.

Из открытого окна комнаты крикнули:

— Эй, старшина, неси кассету!

Игнатьев поднял глаза, увидел в окне Косушкова. «Как раз, — подумал он, — время и познакомиться. Сейчас попрошусь в лабораторию».

Игнатьев вошел в комнату, передал Косушкову кассету.

— Может, помочь?

— Натаскай чистой воды. В коридоре два бака стоят.

Игнатьев захватил ведро воды, принес в фотолабораторию.

— Посмотреть можно, как проявляешь?

— Можно, да только ничего не увидишь. Обожди лучше на свету, не люблю, когда лишние в лаборатории. Буду печатать, тогда посмотришь.

«Дельно, — подумал старшина. — Подождем печати…»

Он понемногу осваивался: таскал воду со двора, промывал фотоснимки, открывал банки с клеем, переводил на кальку заснятые маршруты. К нему привыкли, и уже только и слышно было: «Игнатьев, помоги фильм развесить…», «Товарищ старшина, добеги до штаба, схемы сдай разведотделу», «Игнатьев, куда ты пропал? Готовь стол для снимков», «Промой отпечатки, раскладывай с Цветковой».

«Ну и работка, — вздыхал про себя Игнатьев, отирая пот. — Неужто каждый день они, как в котле?»

Они не стреляли, не метали гранат, не выскакивали из окопов с криками «Ура!», но где-то на передовой ухали орудия, посылая по их данным на вражеские огневые точки снаряд за снарядом; гудя, шли бомбовозы, и штурманы, склонившись над их фотосхемами, нажимали на гашетки, оторвавшиеся авиабомбы с воем неслись на голову врага. В штабах генералы просматривали их схемы, радиограммы с их данными, следили за перегруппировками войск противника и рассчитывали, куда двинуть свои дивизии, где нанести сокрушительный удар. Вот почему, думал Игнатьев, каждый из них чувствует себя необходимым в огромном боевом организме. Да и он сам, попав к ним, не успевает сделать одно, как надо приниматься за другое. Но ни на минуту его не покидал вопрос: так кто же из них? В каком звене длинной цепи от фотографирования до подачи в штаб данных разведки появляется ошибка? Или — кто враг? Не может быть, чтобы лишь простая халатность. Ведь работают на совесть все. Значит?..

8

Уже три дня, как майор Спасов и старшина Игнатьев в фотоотделении. За этот срок никаких особенных событий не произошло. Летчики продолжали ходить на тактическую разведку и штурмовку вражеских войск по ту сторону Прута, лаборанты Косушков и Шаповал по-прежнему проявляли фильмы, дешифровщик Весенин, вооружившись лупой, впивался в подозрительные точки, полоски, пятнышки на фотоснимках; штурманы переносили данные разведки с фотосхем на свои карты.

И все же жизнь в фотоотделении даже за эти три дня изменилась. Привыкшие к относительной свободе и даже некоторой бесконтрольности, ребята нет-нет да и нарушали устав — «пошаливали», как заметил однажды майор. Патриарх отделения старший сержант Косушков дневал и ночевал в своей «берлоге» — темной фотолаборатории. И здесь, на войне, он ухитрялся работать «налево»: делал портреты офицеров, групповые фотоснимки. Какой-то доморощенный солдат-живописец намалевал ему на фанере грозный воздушный бой. В фюзеляже одного из нарисованных самолетов Косушков прорезал дыру. А внизу нацарапал прыгающие буквы: «Привет с фронта!». Просунуть голову в дыру грозного трафарета удостаивался и солдат, и любой офицер. За кусок мыла, новые портянки, а то и за наличные Косушков натягивал на свою жертву откуда-то добытый шлемофон и навечно запечатлевал скороспелого «пилота». И верно, в каком-нибудь рязанском иль украинском селе старуха-мать или жена проливали слезы, получив от сына или от мужа поделку Косушкова.

Все это видел контрразведчик, но не вмешивался. Его задача куда важнее. Да и с приходом нового начальника Косушков сократил до минимума свое «левое» производство.

Присматриваясь то к одному, то к другому работнику, Игнатьев снова остановился на сержанте Миронове. Раскрыть его характер надо было до конца.

Старшина знал: чем умнее человек, тем больше он находит людей оригинальных. Для сержанта Миронова все, кроме него самого, были совершенно одинаковы. Правда, он был глубоко убежден, что судьба, выделив его из обыкновенных, сыграла все же нехорошую шутку. Вместо того, чтобы облачить его в форму пилота, посадить за штурвал истребителя, а затем усеять грудь орденами и медалями, заставила его мазать клеем фотоснимки, налеплять на картон, вычерчивать схемы. И это, словно в насмешку, называлось «воздушной разведкой». Его специальность можно было выговорить, как иронизировал Косушков, только «с разбегу» — аэрофотограмметрист-дешифровщик!

«Да, — думал Игнатьев, — зависть всегда ходит со своей тенью — тщеславием. Видимо, потому-то Миронов и пользовался каждой свободной минутой, чтоб ускользнуть из фотоотделения».

Вначале это насторожило следователя. Куда сержант так часто исчезает? Зачем? Но потом он раскрыл «секрет» — тот любил походить с независимым видом по улице поселка, смущая не особенно разборчивых в чинах и званиях девчонок. А потом целый вечер хвастался перед ребятами своими «победами», в которых было больше выдумки, чем правды.

Новый начальник и этого удовольствия лишил. Игнатьев сам был свидетелем. Увидев, что Миронов надевает хромовые сапоги, фуражку с «кокардой», майор брови приподнял:

— Ты куда, сержант?

— Да так, по улице прогуляться, товарищ майор.

Из вежливости он чуть расправил спину, окинул себя влюбленным взглядом.

— Окончится война, тогда и прогуляешься. Ты, сержант, на концерте был… Не запомнил ли, случайно, о чем пело трио девушек?

— Запомнил. Хороший номер.

— Вот после войны и прогуливаться будем. Хоть с утра до утра. А сейчас иди сушить снимки вместе с Цветковой.

— Есть снимки сушить! — упавшим голосом проговорил Миронов.

«Вот момент, когда можно лучше всего расположить к себе сержанта», — подумал Игнатьев. Вслух заметил:

— А почему и не погулять, товарищ майор, если срочной работы нет? Особенно вечером. Я бы тоже не отказался…

Майор Спасов даже рот раскрыл от удивления. Этого он никак не ожидал от подтянутого и исполнительного старшины.

— Ну уж. Вот что… Отставить разговор! Занимайтесь делом. Это лучше.

— Есть заниматься делом, товарищ майор! — отчеканил старшина и подмигнул Миронову: ничего, мол, хорошего не жди от такого начальника.

Но однажды случилось нечто не совсем обычное.

Самый молодой работник в фотоотделении — юркий старшина по прозвищу Штурманенок (фамилии его, пожалуй, никто и не знал) вдруг ни с того ни с сего бросил дешифровать фотосхему.

— Игорь, — повернулся он к Весенину. — Тут немного, закончишь сам, а я пошел.

И, не спрашивая разрешения, стал собираться: натянул унты, вытащил из-под матраца шлемофон, прицепил на ремень кобуру с пистолетом. На его сборы никто, кроме изумленного майора Спасова и Вознесенского не обратил внимания. Начальник молча наблюдал за всем происходившим, а потом скомандовал:

— Отставить!

Все от неожиданности бросили работу. Штурманенок завертел головой по сторонам: к кому, мол, относится команда начальника?

— Вам говорю «отставить», старшина. Куда это вы наряжаетесь? По селу красоваться? Девочки на шлем не клюнут. Садитесь за работу.

— Я быстренько слетаю, товарищ майор. Мне нельзя задерживаться — задание сорвем, — сказал Штурманенок.

Карие простодушные глаза паренька вот-вот, казалось, наполнятся слезами. Старший сержант Весенин подошел к начальнику:

— Товарищ майор, разрешите ему уйти. Он у нас летает за стрелка; бывает, и на фотографирование летает, там уж за штурмана. Сегодня девятнадцатый вылет у него.

Майор удивленно взметнул брови.

Удивительна была судьба этого паренька. Попав в авиачасть, он все свое свободное время пропадал на аэродроме: помогал оружейникам заряжать пушки, выспрашивал механиков и пилотов о приборах. Потом как-то попросил, чтоб разрешили слетать за стрелка, другой раз — на фотографирование. Потом уж и сами командиры эскадрилий, если выбывал из строя воздушный стрелок, звонили в фотоотделение и просил отпустить Штурманенка на вылет. И уж потому только, что ему и девятнадцати лет не было и что он был небольшого роста, само собой прикипело к нему прозвище Штурманенок. А у Штурманенка этого были внимательные глаза, живой, проницательный ум, и случалось, что там, где и Весенин ничего не мог найти, разыскивал Штурманенок. Так просто штурманенок стал Штурманенком, вроде второй фамилии приросло это к нему, а потом и звание старшины пришло.

Когда после очередного вылета ребята из фотоотделения спрашивали его: «Ну как, страшно?», он подергивал плечами и, глядя на них просветленными глазами, вздыхал: «Поначалу страшно, а потом ничего — привыкаешь».

Медалей и орденов он никогда не носил — стеснялся; кобуру с пистолетом носил лишь на вылет, шлемофон, подаренный командиром полка, всегда прятал под матрац. Всем этим богатством Штурманенка пользовался Миронов. Жаль, меховые унты на богатырские ноги Миронова не налезали, а то бы он и в них пофорсил.

И вот теперь, столкнувшись со Штурманенком, майор оказался в явном затруднении. Не отпустить старшину — сорвешь, чего доброго, вылет; разрешить — значит, выпустить из подчинения. Он еще раз оглядел переминавшегося с ноги на ногу паренька. Посмотрел на Игнатьева, как бы молчаливо спрашивая его: как, мол, тут быть?

— Как твоя фамилия? Убьют, так и не узнаем, чей ты.

— Челышев. Борис Челышев. Отца звали Дмитрием. Только меня не убьют, товарищ майор.

— Заколдован, что ли?

— Я же маленький. Меня из-за брони не видно. Если «мессер» налетит, я его не подпускаю — с длинной дистанции бью, а уж если близко вынырнет, так чуточку пригибаюсь и с короткой палю. — И Борис широко улыбнулся.

— Ясно. Унты для чего натягиваешь? Лето ж. И там, наверху, тоже жарко…

— Жарко. Лето и на небесах. Или в небесях. А унты… Для фасону. Интересно мне в них. Словно я заправский пилот. Или штурман. Жаль, что вот ростом не вышел, а то другой профессии я бы для себя не пожелал, Только в небе летать. Это же… Это же потрясающе!

— Н-да, — только и промолвил начальник, ни разу еще не летавший на боевое задание. И, обратись к Штурманенку, скомандовал:

— Хорошо, старшина, иди. Впрочем, и я пойду. Сам аппарат тебе поставлю. Чтоб сработал на пять. Весенин, за меня останешься!

9

Шумно в день полетов на полевом аэродроме. С рассветом мотористы расчехляют самолеты, механики прогревают моторы. Неповоротливыми жуками ползают от самолета к самолету бензозаправщики. В сопровождении оружейников, обвешанных пулеметными лентами, катятся тележки с авиабомбами. Сердито ревут моторы, им вторят крики людей — приказания, просьбы, бывает и ругань. Вот первый самолет, оставляя за собой шлейфик клубящейся пыли, резво побежал по взлетной полосе.

Майор Спасов установил в аппарате кассету, заряженную высокочувствительной пленкой, вылез из тесной кабины. Штурманенок вертелся возле летчиков, уточнявших по картам маршрут полета.

— Аппарат проверили? — обратился к Спасову командир эскадрильи. — Задание ответственное: для артиллеристов заснимать будем. Проверьте еще раз. А я Штурманенку сам в воздухе команду дам, когда включать. Эй, старшина, пойди-ка сюда!

Через четверть часа два штурмовика поднялись в воздух. С другого аэродрома подошли две пары истребителей сопровождения. Штурмовики сделали круг, и вся шестерка легла на курс.

— Через сорок минут вернутся. — К Спасову подошел полковник Юрганов. — Товарищ Спасов! До вечера успеете обработать фильм и схему изготовить?

— Успеем. Постараемся.

— Утром надо на передовую отправить. Завтра артподготовка и, видно, наступление на одном из участков… Может, разведка боем.

…Под самолетом, на котором летел за штурмана Штурманенок, промелькнула узкая ленточка Прута. Борис не успел даже разглядеть ее, эту ленту. Слева показался Дунай. Вода, вода, и вдруг…

— Стой! — заорал Штурманенок летчику.

Тот улыбнулся.

— Сейчас. Говори, Боря, куда подвернуть. Я мигом.. Нам это ничего не стоит — остановиться.

— Слушай, Дмитрий, дорогой… У нас задание. Времени — в обрез. На обратном пути возьми южнее, поближе к реке.

— Зачем? Чтобы нас обстреляли зенитки?

— Понимаешь… Посреди реки автомашина стоит. Она не Иисус Христос, у нее вес. Даже Христу фокус не удался, когда он босиком хотел по воде, как по суше, пройтись. Если бы не сердобольные зеваки, сын божий бездарно утонул бы. А тут автомашина, возможно, со снарядами.

— Ну и что?

— Как «ну и что»? Это же подводная переправа, полузатопленные понтоны. По ней войска снабжаются.

— Молодец! Вызывай связь, скажи координаты. Пусть пошлют парочку штурмовиков.

— Есть! Орел! Орел! Я — Ворон. Прием.

— Орел слушает! Прием.

— Юго-западнее устья Серета — подводная переправа. На ней автомашина стоит. Видимо, специально остановилась. Чтоб не демаскировать себя. Мы увидели ее.

— Понятно. Выполняйте задание.

— Есть выполнять задание.

Под крылом самолета — речушки, зеленые пятна виноградников, желтые плешины жнивья, паутина троп и дорог, села и одинокие домики. Картина совершенно мирная, идиллическая, но… Вон там замаскированные траншеи, там воронки от взрывов тяжелых снарядов и авиабомб, а там артдивизион. И подумалось Штурманенку, что война чужда даже природе. Земле, деревьям, воде, воздуху. Все кричит против уничтожения человека человеком. Человек залечит раны земли, вырастит новые сады и рощи, построит заново города и села, а потери людские… Кто оживит павших, кто утешит осиротевших, потерявших мужей и отцов, братьев и сыновей?

Нестройные, клочковатые мысли пронеслись в голове Штурманенка, а настроение было испорчено крепко. Даже то, что он визуально открыл переправу, отодвинулось куда-то на задний план.

— Боря! Ты что там притих?

— Смотрю на землю… Не для войны создана она, для мира, дружбы. Ходи и радуйся, что ты землянин…

— Ну, брат, расфилософствовался. Включи свою шарманку.

— Есть включить.

Самолет пронесся до Серета, развернулся, лег на обратный курс, набирая высоту. При выходе на траверз города Браилэ заработали зенитки. Штурманенок внимательно вглядывался в то, что проносилось под самолетом, опасливо косясь на белые облачка разрывов.

— Ура! — заорал во все горло Штурманенок.

— Ты что? С ума сошел?

— Автомашины на воде нет. Значит, машина стояла на подводной переправе. Я не ошибся.

И Штурманенок, довольный собой, полетом, и тем, что он не ошибся, увидел артерию, питавшую вражеские войска, которые прикрывали с северо-востока подступы к Бухаресту, замурлыкал под нос:

— А до смерти… сто лет! — Помолчав, повторил: — До тебя мне дойти нелегко, а до смерти сто лет!

Промелькнул под крылом Прут, потянулась волнистая степь с редкими островками лесов, и села, села, села… Большие, в тысячу дворов, и маленькие — в пятьдесят, шестьдесят. В одних селах дома разбросаны в беспорядке, улочки кривые, в других — дома стоят как в строю, тянутся длинными рядами вдоль дороги. Боря знал: села, в которых дома стоят хаотично, древние, возникли в незапамятные времена, а те, что словно по шнуру отбиты, — новые, появились в начале двадцатого века, когда началась колонизация безлесного, безводного, знойного юга Бессарабии. Одного не знал Штурманенок: что на земле, на аэродроме, неподалеку от посадочной полосы, его ожидали начальник корпусной разведки майор Коробов и его помощник капитан Мартемьянов. Не успеет Боря Челышев сойти на землю, как его окликнут, поманят к себе, и майор Коробов, чуточку растягивая слова, проговорит:

— За проявленные бдительность и находчивость, отыскание на Дунае подводной переправы от лица службы объявляю благодарность. Мы будем ходатайствовать перед командованием корпуса о представлении вас к правительственной награде.

— Служу Советскому Союзу!

Ну а потом…

Потом все пошло по заведенному и выверенному Порядку. Спасов и Штурманенок на штабной машине поспешили в распоряжение фотоотделения. На коленях у майора лежала кассета с заснятым фильмом. В это же время в фотоотделении раздался телефонный звонок. Трубку поднял Игнатьев.

— Тридцать четвертый? Вам везут фильм. Задание важное. Предупредите всех, чтобы готовились.

— Есть приготовиться! — сказал Игнатьев, повесил трубку, скомандовал: — Косушков, Шаповал! Фильм везут. Приказали готовиться!

Старшина Игнатьев вышел во двор. На лавке одиноко сидел Весенин. «Интересно, — подумал следователь, — с кем он здесь дружит?»

— Игорь!

— Да?

— Сейчас фильм привезут. Передали с аэродрома, что важный и чтоб готовились.

— Лаборантов предупредил?

— Предупредил.

— Тогда садись, погрейся. Успеем. Все равно без Штурманенка маршрут не знаю, схему не вычертишь.

— Смотрю я на тебя, — сказал Игнатьев, — и удивляюсь. Все время ты чем-то озабочен. Невеселый какой-то. Скоро война закончится, радоваться надо, а ты…

Весенин глянул на старшину, криво усмехнулся.

— Черт знает что получается. Я о покойном капитане. Отличный мужик был, а вот… Одна халатность на другую накладывалась. Не справился — пулю в лоб. Что-то тут не так.

Игнатьев напрягся. «Так, так. Высказывайся. Все очень важно и любопытно.»

— Знаешь, старшина, скажу еще раз: что-то неладно тут…

Сказано с настойчивостью, с твердым желанием подчеркнуть это.

— Я слушаю тебя, Игорь.

— Гм. Он слушает. Я ведь не ребенок, мне не два по третьему. Вы такой же старшина Игнатьев, как я архиерей.

— Не понимаю.

— Зато я понимаю. Ты — следователь… Из прокуратуры или еще от кого.

Работники милиции, суда, прокуратуры тоже смущаются. Люди. То, что вот так, прямо, сказал Весенин, повергло старшего лейтенанта Вознесенского, то бишь старшину Игнатьева, в полнейшую растерянность. Он не покраснел, он побледнел. Как бывает при испуге. А испугаться было от чего. Это же провал так красиво задуманной операции!

— Я что-то тебя, Игорь, недопонял…

— Пройдет. Допоймешь. Я пошел. Мне кое-что додешифрировать нужно, — и Весенин встал, тяжелой походкой направился в фотоотделение.

— Игорь! Подожди, — позвал старшина Весенина.

Тот остановился, постоял, внимательно посмотрел через плечо на Игнатьева, вернулся, сел на лавку.

— Слушаю.

— Ты с кем-нибудь говорил обо мне?

— Говорил.

— С кем? Что?

— С Косушковым, Шаповалом, Цветковой. Присутствовал и Миронов.

— Что ты говорил?

— Говорил, что толковый человек старшина Игнатьев. Из племени пехоты… Сто километров прополз на пузе, еще охота. И что внимательные люди в нашей армии… Пораненный жестоко… Не послали на передовую, а приткнули где полегче… Быстро освоился.

— Да. А еще что?

— Только это.

— Представь, Игорь, такую ситуацию. Кто-то вдруг обнаружил, что его сослуживец контрразведчик, и поделился об этом с окружающими, что после этого должно произойти?

— Убрать разведчика. А если он, этот кто-то, поделился только с подозреваемым, перевести его в другую часть. Либо взять с него подписку о неразглашении тайны.

— Придется тебе сходить в смерш сейчас. И без моего сопровождения.

— Сейчас не могу. Мне нужно срочно кое-что додешифрировать. И фильм скоро привезут, сам об этом знаешь. А завтра — пожалуйста. Но ты, старшина, работай. Хотя я дальше своей конуры не выхожу, а все-таки разведчик. Что к чему — понимаю. И кроме меня, а теперь и тебя, о моей догадке никто знать не будет. Такое положение тебя устроит?

Игнатьев неопределенно пожал плечами.

…Работа над новым фильмом, привезенным Штурманенком, заняла мало времени. Минут через пятнадцать после его доставки в фотоотделение Косушков, пыхтя и отдуваясь, вынес проявленный и отфиксированный фильм.

— Ну, гора с плеч, — промолвил Спасов, взглянув на темную ленту. — Здорово получилось, а?

Штурманенок от радости весь светился. Как все быстро произошло! И полет, и обработка фильма. И благодарность.

— Ребята, за работу! Быстро прокатать в воде и — на барабан. Времени хватит, — распорядился майор Спасов.

Цветкова с Шаповалом вынесли фильм на улицу, натянули на рейки большого барабана. Миронов взялся за ручку, начал неистово крутить. Барабан, пленка, рейки слились в серый светящийся крут. Минут через десять фильм был высушен.

— Ну, пожалуй, готово, — произнес наконец Миронов, обращаясь к Цветковой. — Сними скрепки, а ты, Шаповал, сворачивай.

Вскоре начали один за другим сходить снимки с копировального станка. Цветкова вынесла их из лаборатории, Миронов вместе со Штурманенком приступили к раскладке по маршруту полета, Весенин, вглядевшись во влажные листы фотобумаги, угрюмо обратился к майору:

— Немедленно остановите печать, товарищ майор!

— В чем дело? — забеспокоился тот.

— Перед печатью стекло в станке не протерли. А там, видно, пыли было полно. Получился брак. Снимки в пестринах.

— Косушков! Прекращай работу! — крикнул Спасов. — Что, ты в копировальном станке навоз держишь?! — раскатисто загремело в комнате. — Смотри! — И майор поднес к самому носу оторопевшего старшего сержанта испорченный снимок.

— Товарищ майор, — заворчал Косушков. — Перед работой, как всегда, все стекла протер. Сами проверьте. Голову на отсечение… Если хоть пылинку найдете. Да я за всю войну…

Майор Спасов кинулся в лабораторию, через минуту вышел, неся в руках негатив. Майор был бледен. На скулах даже проступили сиреневые пятна.

— Весенин, а ну, подойди сюда, что-то не разберусь никак. Стекла в станке действительно чистые. Взгляни — на фильме что?!

Весенин нагнулся к ленте, сказал:

— Пыль. Сор.

Все стояли притихшие, растерянные. Такого еще не случалось за всю историю фотоотделения. За всю войну!

— Кто развешивал фильм на барабан? — спросил майор.

— Мы с Цветковой, товарищ начальник, — промолвил Шаповал. — Но барабан у нас всегда чистый.

— Косушков, постарайся промыть фильм в сильной струе воды, может быть, сор и отойдет. Для экономии времени — просушите в спирте! — И майор вышел из комнаты во двор, направился к злополучному барабану, прикрепленному к стене двумя скобами. Игнатьев последовал за майором. Носовым платком Спасов провел по рейкам.

— Та-а-ак. Все ясно, — произнес он, окинув суровым взглядом столпившихся подчиненных. — Хочу знать… По небрежности или преступному умыслу кто засорил барабан?!

Все молчали. Пристальный взгляд начальника переходил с одного лица на другое.

В мертвой тишине слышно было, как он сердито дышал…

Прошло несколько секунд в гнетущем молчании. И вдруг раздался тихий голос старшины Игнатьева:

— Наверное, вина моя, товарищ майор. Незадолго до вашего прихода я вещмешок вытряхивал там.

Майор резко повернулся к Игнатьеву, с минуту смотрел на него, словно ничего не понимал, потом тяжело вздохнул. Все опустили головы. Весенин, раскрыв рот, смотрел на старшину: у старшины и вещмешка-то нет. Полевая сумка… Значит, он, Весенин, прав. Не мог он, Весенин, ошибиться. Старшина Игнатьев — контрразведчик. И ему для чего-то нужно, чтобы никого ни в чем не подозревали. Случайность и случайность. И чтобы не было разбирательства.

Открылась дверь. Шаповал торжественно отрапортовал:

— Печатать можно, товарищ майор. Повреждений почти нет. Удалось отмыть.

У всех словно камень с души свалился.

— Ну, черт возьми! — выругался Спасов. — Печатать. Заново. А ты, Игнатьев, исправляй свою ошибку. Воды побольше наноси в чан. И трое суток ареста.

— Есть наносить воды в чан. И трое суток ареста!

10

Издавна повелось называть глаза человека зеркалом души. Но задумывался ли кто над тем, что применима эта пословица лишь к детям, да еще к тем, кто прожил свои годы в святом неведении жизни? Что такое зеркало? Кусок стекла, точно воспроизводящий любой предмет. Отразив, зеркало ничего не скроет, но ни о чем и не расскажет. А глаза, если они даны не равнодушному, не наивному человеку, никогда не будут немы.

Странные глаза были у Игнатьева, когда он в тот злополучный вечер шагал из расположения фотоотделения в штаб корпуса, чтоб доложить дежурному о своем аресте. Старшина брел по улице и лениво покусывал прутик. Глаза выражали смятение: в течение одного дня два таких неожиданных сюрприза. Сперва Весенин открытие сделал — что он, Игнатьев, не старшина Игнатьев, а следователь; теперь вот пришлось брать на себя вину, которой не совершал… Игнатьев дошел до здания школы, где помещался штаб корпуса, прошел в отдел разведки, доложил об аресте. И Коробов, и Мартемьянов удивленно посмотрели на провинившегося старшину, потом друг на друга, снова обратила взоры на Игнатьева.

— За что это вас, старшина? — спросил майор Коробов.

— По неосторожности чуть фильм не испортил. Запылил…

— А-а…

Майор вздохнул. До сих пор ни в штабе корпуса, ни в других службах не практиковался арест. Летчикам выносили благодарности, награждали, давали выговоры, понижали в должности. Но арест? Что толку, если трое суток без дела пролежит на лавке провинившийся? Еще и часового к нему приставляй… Два бездельника будет.

— Что ж, старшина, — решил наконец Коробов. — У нас в разведке посыльного нет. Побегаешь за него три дня. Вечером полы поскребешь в штабе. Вот и назовем это твоим арестом. На ночь уходи к себе в фотоотделение. Здесь мне негде тебя держать. Впредь с фильмами осмотрительнее будь: пилоты жизнью рискуют, а вы там черт знает что вытворяете.

И пришлось старшине Игнатьеву бегать за посыльного: из штаба на аэродром, с аэродрома на радиостанцию и обратно. Одних вызывал, другим вручал пакеты, третьим передавал устные приказания майора Коробова или его помощника Мартемьянова.

Сердцем корпусной разведки были двое — майор Коробов и капитан Мартемьянов. Первый был уже немолодым человеком — далеко за пятьдесят. Медлительный, флегматичный, мягкий по натуре, майор Коробов целиком передоверил дело помощнику. Мартемьянов был полной противоположностью своему начальнику: быстрый, находчивый, резкий. Как только он появлялся, начиналась суета, телефонные звонки, беготня. И весь этот шум перекрывался голосом капитана Мартемьянова: «Где, где танки? Ох, черт возьми, да сообщайте же данные по рации!» «Шифровальный отдел! Вы что, спите там? Немедленно шифруйте и передавайте о танках на передовую. Что?!» Не положив еще трубки одного телефона, он хватал другую: «Соедините с аэродромом» или «Соедините с Хозяином», «Дайте старт».

Через Мартемьянова шли все данные корпусной, наземной и воздушной разведки. Он знал, куда и откуда сняты тот или иной полк, батальон, дивизия, где и на какой час готовится наступление противника, куда переместил он огневые точки.

Наступал вечер, и заместитель начальника разведки, в последний раз выругавшись на то, что быстро проходит день, моментально исчезал, словно проваливался или испарялся. Дежурные и посыльные могли вздохнуть, но ненадолго. Через час он появлялся в своей комнате, и снова начинался круговорот: «Штурманы эскадрильи Якубовского? В двенадцать ноль-ноль ко мне с картами!», «Посыльный, марш в фотоотделение, пусть приготовят еще один экземпляр вчерашних фотосхем для штаба армии», «Дежурный, да куда же вы делись, черт возьми! Свяжитесь с армейской разведкой, сообщите, что сведения о переброске войск противника в полосе действия корпуса будут к завтрашнему дню».

Первый день ареста отразился лишь на ногах старшины. От беготни по аэродрому они сделались ватными, ныли в местах переломов и только каким-то чудом продолжали носить тело.

Лишь во второй половине дня удалось побывать старшине в фотоотделении. Вышло так. Зазвонил один из телефонов. Майор Коробов слушал минут пять, потом положил трубку и обратился к Мартемьянову:

— Сергей Григорьевич, иди-ка сюда.

Они подошли к одной из топографических карт, разложенных на большом столе. Старшина Игнатьев приблизился и стал за их спинами.

— Вот в этих двух квадратах немцы беспокоят хозяйство Якунина. Сообщили, что полчаса тому назад был накрыт штаб. Сам Якунин контужен. А батарея та, дальнобойная, третий день лупит: якунинцы достать ее не могут и не знают, где расположена.

Мартемьянов все понял.

— Будет сделано, товарищ майор. — Схватил телефонную трубку, приказал: — Якубовского мне. Якубовский? Слушай, Петр, Мартемьянов говорит. Пошли пару истребителей в район девять. Зафотографируй квадраты Г-5, Г-6, Г-7. Потом Весенин внимательно посмотрит и отыщет дальнобойную артбатарею. Что? Сам полетишь? Хорошо, действуй. К вечеру чтоб фотосхема была.

Капитан обратился к Игнатьеву:

— Тебе задание: бери машину и быстро катай на аэродром. Там найди командира полка бомбардировщиков и передай этот пакет. Оттуда заедешь на командный пункт истребителей и сообщи им… На разведку пусть не посылают. Потом зайдешь к дежурному основной рации и передашь, чтоб вечером в двадцать ноль-ноль был у командира корпуса. Выполнишь все это — являйся сюда. Понял?

— Так точно, товарищ капитан: передать пакет командиру полка бомбардировщиков; сообщить истребителям, чтоб на разведку не летали; заехать к дежурному по рации, чтоб он в двадцать ноль-ноль был у Хозяина. Затем вернуться к вам.

Капитан, довольно хмыкнув, заметил:

— Будешь так же расторопен до конца войны — с медалью домой вернешься.

Майор Коробов усмехнулся благодушно:

— Да он же у нас, Сергей Григорьевич, арестант. Трое суток пройдет — и опять вместо него дадут какого-нибудь растяпу.

— Да, да. Я и забыл… — И схватив телефонную трубку, Мартемьянов закричал: — Аэродром? Дайте старт! Соедините сейчас же…

Игнатьев съездил на аэродром, на командный пункт полка истребителей и, проезжая мимо фотоотделения, попросил шофера:

— Ты подожди минут десять, я сейчас вернусь.

В фотоотделении ребята готовились к обработке нового фильма. Старшину встретили радушно:

— А вот и заключенный! Да еще по-генеральски — на своей машине.

— Как она, гауптвахта-то?

— Ничего, живем, — ответил Игнатьев. — За посыльного туда-сюда мотаюсь. Перекусить есть что-нибудь? А то за беготней в столовку не успел.

Мигом на столе появились колбаса, хлеб, сало.

Учуяв закуску, щурясь, как кот на солнце, выполз на свет из темной лаборатории Косушков. Вошел и Спасов. Поздоровался, выразительно посмотрел на Косушкова. Тот шмыгнул назад, в лабораторию. Минуты через две выплыл обратно, неся полстакана разведенного спирта.

— На, подкрепись, старшина…

Игнатьев кивнул на дверь комнаты, за которой скрылся начальник отделения.

— Не бойся. Сам распорядился. Тебе можно — для беготни полезно. А у нас задание сейчас. Якубовский полетел фотографировать.

Игнатьев выпил, разжевал луковицу, чтоб не пахло, и, оглядев присевших вокруг ребят, заметил:

— Ну, мне пора. До скорого! — Пожал всем руки и вышел.

Был уже вечер, и старшина Игнатьев рискнул наведаться к подполковнику Тарасову. Надо было узнать, к каким выводам пришли эксперты.

Игнатьев искоса посмотрел на шофера, доверительно спросил:

— Слушай, парень, как тебя зовут?

— Митро.

— Скажи, ты умеешь держать язык за зубами?

— А він у мене завжди за зубами.

— Я серьезно.

— Та хіба ж хто тримав би мене тут, якби я був бовтун… «Бовтун — знахідка для ворога» — скрізь написано.

— Так вот, Митро, давай подвернем вон туда…

— Там смерш…

— Но там есть и цивильные хаты…

— А-а-а! Зрозуміло. Підвернемо.

— В самое село не надо заезжать. На малом газу подъезжай к крайней хате, дальше я пешочком доберусь. Я ненадолго.

— Відома справа: війна. Чого ж там довго затримуватись?!

Машина остановилась, и старшина пошагал вдоль заборов к домику, где жил подполковник Тарасов.

Домик стоял в глубине двора. Старшина прошел по дорожке к крылечку, осторожно постучал. Дверь открыл сам хозяин.

— С ума сошел, — попятился Тарасов.

— Я не к вам, — переступая порог хаты, сказал старшина. — Я на свидание к девушке. Или просто к знакомой. Задерживаться не имею права: война, как сказал мой шофер Митро. Есть ли заключение экспертизы, что сказали криминалисты?

— Капитан Егоров убит не на берегу, а там, где его нашел Кузьмин. На пистолете отпечатки пальцев Кузьмина и самого Егорова. Но они появились уже после его смерти. Стреляли не из этого пистолета, а из другого — немецкого «парабеллума». Жена Егорова, я, кажется, говорил тебе, утверждает, что у ее мужа личных врагов не было. Во всяком случае, капитан Егоров никогда ей не жаловался, беспокойства не проявлял. Далее. Песок на брюках и с пляжика идентичны…

— О сургучном оттиске какое заключение?

— Печать подрезана, снята, потом вновь приварена.

— Значит, надо искать врага от фотоотделения до отправки фотосхем на передовую и в штаб корпуса? — задумчиво не то спросил, не то подтвердил Вознесенский.

— Совершенно верно.

— Ну что ж… Я пойду. Я же арестант, — сказал, подымаясь, старший лейтенант Вознесенский.

— За что?

— Взял на себя чужую оплошность или умышленный акт… Сказал, что вещмешок вытряхивал.

— Для чего?

— Иначе я поступить не мог… Не нужен был шум… Он мог всю картину испортить.

— Понятно, хвалю. А теперь иди…

Старшина повернулся, толкнул дверь и шагнул в темную, пахнущую шалфеем ночь. «Зверь обложен. Это уже не след, а сама берлога», — подумал он.

Через четверть часа он снова прибыл в штаб корпуса, чтобы отбывать оставшиеся дни ареста.

Ближе к полуночи в штаб корпуса старший сержант Шаповал принес фотосхему. Капитан Мартемьянов принял ее, уединился в своем кабинете. А через несколько минут вызвал дежурного и вручил ему пакет:

— Сейчас машина на передовую пойдет. Передай с офицером связи для артдивизиона Якунина.

— Есть.

Вторые сутки ареста пробежали для старшины Игнатьева без происшествий. С утра до вечера бегал, созванивался по телефону и даже помогал капитану Мартемьянову наносить на схему условными значками передислокацию частей противника.

Работать с Мартемьяновым Игнатьеву было приятно. Капитан все делал быстро, аккуратно. Сам аккуратист, старшина ценил это качество и у других. Уж если Мартемьянов рисовал стрелку, то это действительно была стрелка, а не ее подобие; если условное обозначение полка или дивизии — то и безграмотный мог понять, что это такое, а уж сам автор и через десятилетие дал бы каждому знаку объяснение.

Игнатьев подумал: «По таким документам военным историкам легко будет представить всю картину черновой работы разведки и по ним судить о стратегии и тактике наших войск и войск противника».

Уже ночью, уходя из штаба, Мартемьянов сунул старшине руку и не то пошутил, не то всерьез сказал:

— Толковый ты человек, старшина. С орденом вернешься.

— Если бы можно было материализовать ваши слова, товарищ капитан, у меня должно быть две награды, — с едва заметной улыбкой сказал Игнатьев.

— Это почему же?

— Сутки назад вы определили, что я расторопный малый и вернусь домой с медалью…

— А-а… Извини. Не обижайся… Я вижу, ты злопамятен.

— Нет. Я просто хотел сказать, что мои акции растут день ото дня. И люблю шутку.

— Я не шутил. Идем отдыхать. Завтра опять трудный день будет.

Мартемьянов и старшина вышли на улицу. Ночь была тихая, глухая. Где-то в кустах едва слышно подавала голос цикадка.

— Хорошо! — сказал Мартемьянов. — А небо здешнее хуже нашего.

— Чем?

— Звезды у нас ярче. Видишь, здесь только одна Венера сияет, а Большой Медведицы почти не видно. Млечного пути будто и вовсе нет. А у нас он такой яркий! Кажется, кто-то взял кисть и небо известью покропил. Густо-густо! Особенно зимой он яркий.

Игнатьев ничего не ответил. Он задрал голову и долго шарил глазами по небу. Прав капитан, небо, действительно, какое-то серо-пепельное.

— Бывай, — сказал Мартемьянов, пошагал в село, где у него была квартира, а Игнатьев потащился в свое фотоотделение.

На следующий день случилось нечто такое, чего никто даже и предположить не мог.

В полдень с передовой прибыл запыленный начальник разведки артдивизиона. Несколько минут он провел в кабинете разведчиков, после этого уехал. По коридору прокатился голос начальника разведки майора Коробова.

— Старшина! Идите в фотоотделение и приведите ко мне майора Спасова. Немедленно.

— Разрешите, я по телефону его вызову, товарищ майор, — начал было Игнатьев, но майор не дал договорить:

— Выполняйте, как вам приказано.

По тону Коробова старшина понял: случилось что-то из ряда вон выходящее. Бросился в расположение фотоотделения. К счастью, майор Спасов был на месте. Игнатьев передал приказание и вместе с начальником вернулся в штаб, примостился на низенькой табуретке за дверью.

Капитан Мартемьянов бегал по кабинету и тихо ругался. Коробов сидел у окна, отрешенно смотрел куда-то вдаль. Пусть не посетует на меня прозорливый и дотошный читатель. Дескать, как это старшина Игнатьев, сидя на низенькой скамеечке за дверью, мог видеть то, что происходило в кабинете? Согласен. Не видел старшина ни майора Коробова, сидевшего на подоконнике, ни капитана Мартемьянова, метавшегося из угла в угол. Всю эту картину Игнатьев восстановит для себя позже, из разговора с майором Спасовым и по тем отрывкам фраз, что сможет уловить слухом.

Как только вошел начальник фотоотделения, майор Коробов взял со стола фотосхему, подошел к Спасову:

— Забирайте эту пачкотню! Знаете, что наделали?! Вместо того, чтобы правильно указать местоположение дальнобойной батареи, вы дезориентировали командование. По вашим данным мы артбатарею накрыли, а она жива и невредима. Там, где вы указали, ее не было и нет. Смотрите сюда: вы пометили ее здесь, а она оказалась вот тут, — Коробов ткнул пальцем в квадраты карты. — Удивляюсь вашей небрежности и странной рассеянности Весенина. Берите схему и расследуйте, почему произошла такая дичь. Идите!

Майор Спасов схватил фотосхему, выскочил из кабинета.

— Ну, уж я докопаюсь до виновника! Уж теперь разберусь, что к чему! Я вам пропишу кузькину мать! — исступленно и растерянно шептал он.

На плечо майора легла рука старшины Игнатьева.

— Не спешите, майор, казнить.

Спасов резко обернулся. Глаза сузились: от возмущения, от этой фамильярности, граничившей с наглостью.

— Это еще что за вольности? Кругом!

Старшина был невозмутим, по всему было видно, что он не намеревается исполнить команду. Даже наоборот. Оглянувшись, поманил майора за собой. Обескураженный начальник фотоотделения постоял, недоуменно передернул плечами, пошел за старшиной. Игнатьев расстегнул гимнастерку, достал из внутреннего кармана удостоверение, протянул Спасову.

— Извините, товарищ майор. Я — из контрразведки. Вот мое удостоверение. Что и как, как и почему все произошло — это теперь мое дело. Нам с вами кое-что надо согласовать, прояснить. Идите сейчас же в смерш, но так, чтоб вас не заметили. Я пройду туда другой дорогой. Фотосхему захватите с собой, ни в коем случае никому не передоверяйте.

— Слушаюсь, товарищ…

— Старшина, — подсказал Игнатьев.

— Товарищ старшина.

— До встречи! — козырнул Игнатьев.

11

— Так вот, товарищ майор. Я уже раскрыл свои карты. Фамилия моя Вознесенский. Степан Борисович Вознесенский, старший лейтенант. Давайте условимся: для вас, для всех в фотоотделении я по-прежнему старшина Игнатьев. Хорошо?

— Как иначе может быть?

— Только так. Товарищ майор! Рядом с нами действует враг. Его действия распространяются и на фотоотделение. Я вас познакомлю с некоторыми фактами. — Вознесенский подошел к сейфу, достал синюю папку. Покопавшись в бумагах, отыскал нужное. — Вот. 17 марта из фотоотделения исчезла папка с данными фотографирования отрезка дороги Оргеев — Бельцы. Через два дня куда-то затерялись снимки западной окраины Кишинева. Потом были два случая, аналогичные сегодняшнему. На карте-схеме неверно нанесены вражеские объекты. Завершается все это убийством капитана Егорова.

Майор сидел и слушал.

— Не думайте, — продолжал Вознесенский, — что это просто констатация фактов. Мне многое известно. Но кое в чем мы вынуждены прибегнуть к вашей помощи.

— Я всегда готов, товарищ старший лейтенант, — сказал Спасов.

— Не называйте меня старшим лейтенантом. Для вас я — старшина. И для всех ваших подчиненных — тоже старшина. Прошу: что бы ни случилось в фотоотделении, моментально, любым путем ставьте меня в известность. Я у вас всегда под рукой буду. Затем, — продолжал следователь, — кто бы вас ни приглашал за пределы расположения корпуса, даже самые что ни на есть близкие люди, будьте осмотрительны и опять-таки по возможности уведомляйте меня. А сейчас задание вам, так сказать, частное: прикажите лаборантам отпечатать в одном экземпляре тот снимок, где была обнаружена дальнобойная батарея. Весенин пусть отдешифрирует. Дайте приказ, не делая упора на важность задания. Просто объявите как обычную работу. Когда снимок будет отдешифрирован, прикажите мне, старшине Игнатьеву, отнести его в штаб. О дальнейшем можете не беспокоиться. Ко мне сохраняйте такое же отношение, как и ко всем. Понятно? Вопросы есть?

— Нет. Все понятно, товарищ старшина.

— Тогда идите, но так, чтобы вас по возможности опять никто не заметил. И никаких самостоятельных расследований. Пошуметь пошумите, но никого не допрашивайте. Схему оставьте мне.

После ухода майора следователь долго сидел задумавшись. Задуматься было над чем. Хоть и похвастался он начальнику фотоотделения, что ему, следователю, «многое известно» о деятельности преступника, но это «многое» было едва ли больше того, чем располагал он, только принимаясь за «дело капитана Егорова». На самый главный вопрос ответа нет.

Когда два дня назад он сказал, что чуть не испортил фильм, он преследовал две цели: убедить всех и особенно майора Спасова в том, что здесь с его стороны не было умышленного деяния, есть простая оплошность его, новичка, случайно попавшего в фотоотделение. Если бы старшина тогда промолчал, то начальник фотослужбы Спасов сам взялся бы расследовать дело и, ничего не добившись, только заставил бы обнаглевшего преступника действовать впредь осмотрительней. А это ему, следователю, спутало бы все карты, затянуло расследование на многие дни, а то и недели. Игнатьев-Вознесенский не был твердо уверен, что тут злой умысел, скорее всего чья-то оплошность. Взяв вину на себя, старшина рассчитывал подействовать на психологию виновного, который, избежав наказания, почувствует угрызения совести перед человеком, невинно поплатившимся за его же промах, и это скажется в массе мелочей, необходимых старшине. Был лишь один человек, которого поразило это признание, — старший дешифровщик Весенин.

Расхаживая по кабинету, старшина продолжал рассуждать и сопоставлять. Работник Весенин отличный. Но ведь и засланный шпион тоже должен быть не дураком и знать, что хорошая работа — лучшая рекомендация деловых качеств.

Но, замаскировавшись, разве вражеский шпион станет говорить старшине, что он, Весенин, все понимает, что старшина вовсе не старшина, а следователь-контрразведчик, что он ищет убийцу капитана Егорова. Нет, шпион, убийца на такой откровенный разговор не решится. Он затаится.

Старший лейтенант постоял у окна, покурил, потом направился к подполковнику Тарасову.

— Разрешите?

— Заходи. Здравствуй. Что у тебя?

— Сегодня ЧП. Снова даны неверные ориентиры. С майором Спасовым я переговорил, представился ему. Нашему расследованию он не помешает. Это первое, товарищ подполковник. Второе… Меня раскрыл Весенин. Я не стал разубеждать его.

— Почему?

— Так вышло. К вам выбраться с ним не мог, а вы ко мне не ехали.

— В штаб армии вызывали. Ну ничего, будем исправлять ошибки вместе. Так что же вы насчет последнего ЧП думаете? Почему неверные ориентиры даны летчикам, артиллеристам? Дешифровщики утратили способность точно работать? Может быть, Весенина вина?

— Нет, Весенин ни при чем, и дешифровщики работают точно. Я все время думаю о сургучном оттиске. Он — ключ к раскрытию преступления. Если печать осторожно срезать, вскрыть конверт, смыть верные показания, нести другие, тогда и произойдет то, что случилось сегодня.

— Что же молчал до сих пор?

— Мне эта версия пришла в голову, когда произошло ЧП. Только сегодня. Ее проверить надо. Я хочу сказать, что брать преступника надо во время совершения преступления.

— Выкладывай сбой план. Может, оперативная группа нужна?

— Нет. Сам, пожалуй, все сделаю. А план прост. Майор Спасов отругает своих подчиненных и на этом успокоится, потребует от них, конечно, впредь быть внимательней. Я вернусь в фотоотделение. Там заново отпечатают кадр с дальнобойной артбатареей и вручат мне для доставки в штаб. Я это и сделаю. По часам установлю, сколько потребуется времени…

— Зачем время?

— Вчера срочный пакет в штаб корпуса был доставлен через тридцать шесть минут. Между штабом и фотоотделением 2800 метров.

— Когда успел замерить?

— Вчера довелось раскатывать на «виллисе», так завернул и к своим в фотоотделение. Вроде чтоб пообедать. Спиртом угостили. Возвращаясь в штаб, по спидометру замерил.

— Ясно.

— Итак, 2800 метров. На преодоление этого расстояния нужно максимум двадцать пять минут. Ну пусть двадцать семь — двадцать восемь. Куда же остальные потрачены? Они и ушли на то, чтоб осторожненько срезать печать, нанести ложные данные и снова прилепить печать.

— Да… Но кругом люди. Туда-сюда машины снуют.

— Снуют. Люди кругом. Но метрах в ста от дороги дощатый сарайчик стоит. Я наведывался к нему. Там как раз мальчишки коров пасли. Я поинтересовался, что за сараюшка. Сказали, что какие-то военные в ней взрывчатку хранили. Я же думаю, что это дорожники соорудили его. Для динамита… или для тола. В карьере бутовый камень добывали взрывами. Кусок фанеры нашел там. И не просто валялся, а за тесину засунут. Чурбан в уголке лежит… Поставь его на-попа, приспособь фанерку и рисуй.

— Что-то уж очень легко, как-то несерьезно… Ну, слетали зря, сбросили бомбы не туда, куда надо. Ну и что? Укус блохи.

— Укус блохи… Согласен. Но все же — понятно на Егорова. Кому-то это было нужно…

— Да, да. У тебя все?

— Все, бегу. Митро ждет.

Старшина Игнатьев появился в фотоотделении в тот момент, когда Косушков передавал майору Спасову отпечатанный снимок.

— Отдешифрируй, — обратился к Весенину Спасов. — Ага, вот и старшина. Подготовят снимок — дойдешь до штаба и отдашь. Понятно?

— Понятно, товарищ майор, — ответил Игнатьев.

Весенин разгладил снимок о ребро столешницы, взял лупу, рейсфедер, приступил к работе. Игнатьев подсел к нему.

Старший сержант обвел кружками три точечки, расположенные посреди пестрых квадратиков. Около них обозначил условным знаком — зенитную батарею, затем подчеркнул кое-что. Через десять минут снимок был отдешифрирован. Жирной чертой Весенин обвел темное пятно, провел от него стрелу, прямо на картоне написал: «Дальнобойная артбатарея».

Игнатьев шепотом спросил:

— Слушай, Игорь, как ты определил, что это батарея дальнобойных орудий? Если не секрет, расскажи. Любопытно…

— Видишь ли, — Весенин поднял голову от снимка, повернулся к старшине. — Возьми лупу, старшина. Бери, бери, не бойся — не взорвется. Видишь — фигурные плешины? Это лес. На первый взгляд кажется — ничего подозрительного. Теперь глянь сюда. Видишь три острых угла? Как веера. В основании углов точки. Это и есть батарея. Найти ее трудно, если сноровки, конечно, нет: она здорово замаскирована. Тут такое дело… Когда из орудия, укрытого в лесу, стреляют, то струя воздуха от летящего снаряда обламывает ветки, срывает листья с деревьев, выжигает траву. Зимою этой струей воздуха, пламенем сбиваются снежные шапки с деревьев. На снимке с большой высоты эти оббитые деревья и образуют такой угол. «Огневой конус» называется.

— Интересно! — сказал старшина. — И давно ты дешифрируешь?

— Почти с самого начала войны. Товарищ майор, подпишите, — обратился Весенин к начальнику фотоотделения Спасову.

Тот взглянул на снимок, подписал и передал старшине.

— Неси в штаб, старшина.

На путь от фотоотделения до штаба ушло 24 минуты. Шел старшина нормальным шагом. Если чуточку ускорить, рассудил он, на преступление можно выкроить еще несколько минут. Следователь в штаб не зашел, помчался в разведку. Вбежал в кабинет, достал из сейфа фотосхему, что Спасов оставил, расстелил на столе, сравнил со снимком, который только что отдешифрировал Весенин. Полное несовпадение. Игнатьев взял лупу, зажег настольную лампу с двухсотсвечовой колбой, стал разглядывать место, где должна быть артбатарея противника. То, что он увидел, заставило учащенно забиться сердце. На глянцевато-темной поверхности снимка ясно видны слабые следы подтеков, точечные остатки туши и углубления от нажима пером. Стало все ясным. Артбатарея на фотосхеме указана Весениным правильно. Кто-то стер обведенный им круг и вычертил свой, указывающий ложное место огневых позиций. Тот, кто сделал это, и есть преступник.

Старшина опустился на стул, положил перед собой фотосхему и повторный снимок.

«Итак, ответ на вопрос «Кто?» — найден, — подумал Игнатьев. — Шаповал. Это он доставил схему в штаб. Это он опоздал на 12 минут. Зачем ему это было нужно? Кто он такой? Откуда взялся?».

Старшина встал, сложил схему, сунул в карман, пошел к полковнику Тарасову. Шел и думал: «Здорово получилось, что майор Спасов отвалил трое суток ареста. Не будь ареста, он был бы привязан к фотоотделению, не имел возможности прибежать к себе в кабинет; не будь ареста, о ЧП узнал бы тогда, когда майор начал разбирательство, и он, старшина Игнатьев, не смог бы помешать ему. Как говорят, «не было бы счастья, да несчастье помогло».

— У себя? — спросил старшина дежурного.

— Нет.

— Где?

— Вызвали в штаб армии.

— Жаль.

— На этой неделе уже третий раз вызывают…

— Значит, нужно.

— Конечно, нужно. Наверное, наступать будем.

Игнатьев кивнул головой, пошел к выходу.

«Черт знает что получается, — сердито думал он. — А что получается? Ничего особенного… Подполковник спрашивал же, не нужна ли группа захвата? Ты, Степан Борисович, то бишь старшина Игнатьев, ответил: «Не надо, сам справлюсь». Или что-то в этом роде. Вот и выкручивайся».

Игнатьев все шагал и шагал, и чем больше думал он о захвате, тем больше овладевало им странное беспокойство. Может быть, и не беспокойство, а какое-то неприятное чувство неуверенности.

Если бы надо было сделать это года два тому назад, тогда он легко и просто вышел бы из поединка, а сейчас… Кто знает, что осталось от когда-то хорошо освоенных приемов джиу-джитсу.

«Давай все по полочкам разложим, — сказал он сам себе. — Капитан Егоров убит из «парабеллума», возле трупа найден пистолет… Значит, у Шаповала «парабеллум». При себе он носить его не будет, хранить в своей каморке тоже не станет. После убийства он где-то его спрятал. Следовательно, надо сделать так, чтоб у этого ублюдка не было времени или возможности после получения пакета заглянуть в свой тайничок. Это раз. Второе… Подожди… Ты что-то, Степа, краски сгущаешь. Ведь тебе ничего не угрожает. От фотоотделения до штаба и трех километров нет. Значит, надо только убедиться, что у него с собой нет «парабеллума». И еще. Хорошо бы придумать какой-то ход. Сильный он, этот подлец. Если бы раньше, до ранения, автокатастрофы… Я бы увереннее чувствовал себя».

Игнатьев шел медленно. Он никак не мог представить, как же оно будет в действительности. Может, застигнутый врасплох, Шаповал бросится бежать? Или ответит нападением? Скажем, бросится с ножом? Может быть, будет просить прощения, уговаривать начнет? Или врать: дескать, показалось, Весенин что-то не так сделал, вот он, Шаповал, и решил проверить…

«Нет, не нужно гадать, — строго сказал себе Игнатьев. — Позаботься пока о том, чтобы вокруг нового задания и новой фотосхемы как можно больше шума было и срочная, и важная, и летал на фотографирование самый опытный экипаж. А там уж… Прояви свои способности — покажи, на что ты еще годен».

Старшина на цыпочках зашел в комнату, разделся, лег спать. Спал и видел себя в том дощатом ветхом сарайчике, а в углу, оскалив зубы, рычал волк. Но странно: почему-то у этого волка было обличье Шаповала. Игнатьев так и эдак пытался подобраться к оборотню, схватить за загривок, но тот все время поворачивался оскаленной пастью, свирепо щелкал зубами. — «Не тронь меня! Убью!» — «Не убьешь, я выведу тебя на чистую воду, выверну твою поганую душу!» — Волк изловчился и вдруг вонзил свои клыки в его левое бедро. Острая боль отдалась в натруженной, больше другой пострадавшей когда-то ноге. Он застонал и проснулся. Над ним стоял майор Спасов.

— Слушай, старшина, встань… ЧП!

— Что?

— Не знаю, с чего начать. Сегодня в полдень пара из эскадрильи Якубовского полетит фотографировать передовую. Я решил: заряжу фотоаппараты как можно пораньше. Стал открывать ящик с фотопленкой и вдруг вижу — крышка обмотана изолентой не так, как я обматываю. Я виток на виток накладываю, а тут — как попало залеплено. Я за другую банку — то же самое. Я отрезал полметра пленки, проявил — засвечена! Значит, не обрати я внимания на обмотку, зарядил бы аппараты дрянью, слетали б без толку…

— Понятно, — сказал Игнатьев. — Скажите, в какое время ребята узнали о завтрашнем задании?

— Не о завтрашнем, теперь уже о сегодняшнем. Около восьми вечера я сказал Косушкову, чтоб подготовил растворы, Весенину — чтоб пораньше лег, выспался получше. Штурманенок и без меня знал: он за стрелка должен будет лететь. В общем, все знали.

— Когда Косушков начал готовить новые растворы? — спросил Игнатьев.

— Сразу, как только я сообщил о задании. Старый проявитель он в бутылки поразливал…

— Косушков приготовил растворы и потом, видно, запер лабораторию? А ключ, как всегда, над дверью снаружи повесил?

— Так точно…

— Когда вы пользовались последний раз пленкой из ящика?

— Только вчера утром я сам со склада ее принес, спрятал в ящик. Ящики у нас без замков.

— Значит, пленку можно было засветить, когда все уже спали?

— Да, — согласился майор Спасов.

— Скажите, майор, сколько времени нужно вам, чтобы достать новую пленку и зарядить кассеты?

— Полчаса. От силы сорок минут.

Старшина взглянул на часы, распорядился:

— Заприте дверь и садитесь вот на этот стул. Если кто постучит, скажете, что заряжаете аппараты. Поймут, что входить нельзя. А я тем временем «лекцию» прочитаю… Чтоб легче было вам ориентироваться. Мне стало известно, что капитан Мартемьянов и наша Цветкова часто встречаются. Вот и вчера вечером он навещал ее. Кому-то выгодно было, чтоб вы зарядили аппараты засвеченной пленкой. Началось бы следствие, подозрение пало бы на Мартемьянова. Они возле этих ящиков сидели вдвоем.

— Да? Мне ничего не известно о том, что между капитаном и Цветковой роман.

— Роман не роман, а встречаются… Тот, кому выгодно, чтоб в порче пленки обвинили Мартемьянова, уж позаботился бы о том, чтобы начальник фотоотделения майор Спасов узнал об этих свиданиях.

— Да… Что же делать?

— Ничего особенного. Зарядить аппараты обычной пленкой, и пусть Якубовский летит фотографировать. Готовые схемы в штаб отнесет Шаповал. Только он, и никто другой.

— У меня не выходит из головы: если враг рядом с нами, знает капитана Мартемьянова, то он не должен ставить его под удар. Капитан вне подозрений.

— Верно. Но тот, кто подводит капитана под удар, руководствуется другими соображениями. Враг знает, что при дешифрировании ошибки не может быть. Это исключено. Весенин — профессор в своем деле. Вот он, враг наш, и решил засветить пленку. Мы кассеты зарядим обычной пленкой. Верные указания целей можно смыть и нанести новые по дороге от фотоотделения до штаба корпуса. Извратить то, что разыскал Весенин, можно, конечно, и в штабе. Это две горячие точки. Истинному виновнику выгоднее всего сгустить тучи над Мартемьяновым. Тем более, что в начале войны капитан имел какие-то серьезные взыскания. А враг пользуется всем…

— Понятно. Шаповал…

— В своих действиях и руководствуйтесь с учетом этой ситуации. Враг рядом. Одна наша неосторожность, фальшь, ненатуральность в обращении, и тот, который… сообразит, что к чему, затаится. Притихнет. Подступись потом к нему… Да, к слову… Не вытряхивал я вещмешка. Если помните, товарищ майор, я вынимал закуску из полевой сумки…

— Зачем взяли чужой грех на себя, арест схлопотали?

— Затем, что мне нужен враг с поличным…

— А ведь с его стороны… Ну, того, который, как вы говорите…

— Перебью, товарищ майор. — Никаких «вы» в обращении ко мне. Как есть в лаборатории — все друг дружке говорят «ты», так и вы извольте.

— Да, да. Я закончу мысль: это же идиотство — засорять ленту.

— Это так. И не совсем так… Мысли преступника шли примерно в такой плоскости: Егорова никто не убивал, капитан сам застрелился. А все потому, что в лаборатории никакой дисциплины, все занимаются чем хотят, даже «левым» производством увлекаются, отсюда и все беды. Вот и при новом начальнике казус. Неверно отдешифрированы фотосхемы. Работа из рук вон. Потому, мол, и зарядили кассеты засвеченной пленкой.

— Хотя в этом и есть расчет, все равно глупость.

— Согласен, но пойдемте дальше. Сейчас отправляйтесь в штаб. Будете идти туда, ехать на аэродром, шагать от машины к самолету — кассеты пусть тащит Шаповал. Он поймет, что его за этим и взяли с собой. И еще одно: пошлите Миронова к Мартемьянову, пусть попросит от вашего имени зайти сюда по срочному и важному делу. Он мне нужен. И, конечно же, по серьезному делу.

— Хорошо.

— Квартирует Мартемьянов в домике с зеленым штакетником. Пусть Миронов скажет, что капитан очень нужен по последнему заданию.

— Добре, — совсем как-то по-граждански кивнул головой майор.

В ожидании Мартемьянова старшина привел себя в порядок: умылся, подшил новый подворотничок, начистил до блеска сапоги. Когда явился капитан, Игнатьев встретил его во всем своем великолепии. Даже пилотка, немного выцветшая, чуточку смятая, сидела на голове так, словно старшина собрался в гости.

— Кто вызывал меня?

— Я.

— Ну, знаешь, старшина… Тебе твое непосредственное начальство в лице майора Спасова отвалило трое суток ареста, а я щедрее — все двадцать могу отвалить. За мной не заржавеет. Так что изволь объясниться, привести веские доводы.

— Пожалуйста. Зайдите в комнату.

Мартемьянов пожал плечами, решительно шагнул через порожек.

— Присаживайтесь, товарищ капитан, — пригласил старшина. — Моя фамилия — Вознесенский. Старший лейтенант контрразведки. Надеюсь, вы понимаете: мы никого зря не приглашаем к себе.

— Конечно, конечно, — торопливо проговорил Мартемьянов.

— У меня к вам деловой разговор. Вы никогда не задумывались над тем, почему время от времени неправильно указывались объекты для бомбардировочных полков и для артиллерии?

— Работа… Кто не ошибается…

— А если это не ошибка, а злой умысел?

— В 1944 году? Когда даже немецкие генералы понимают, что крах фашистской Германии — дело времени? Смешно.

— Вы находите? А мне не до смеха. Убит Егоров, убийца ходит рядом с нами… Вот что страшно. Ну ладно, теперь о вас. Что вы делали вчера в лаборатории?

— То есть? Откуда вы взяли, что я вчера вечером был в лаборатории?

— У вас, товарищ капитан, есть привычка, о которой, возможно, вы и сами не подозреваете: закурив сигарету вы обязательно переламываете спичку надвое. Вот по этому, да и по другим признакам я определил, что вы посетили лабораторию. Для чего — не будем уточнять. И откуда привычка — тоже не важно…

— До войны я на лесной бирже работал. Там на каждом углу призыв: «Прежде чем бросить спичку — переломи ее надвое!»

— Для чего надвое?

— Можно вообще раскрошить спичку… Переламывая, вы обязательно потушите ее. Значит, тем самым избежите риска вызвать пожар. А что такое пожар на лесном складе и вообще в лесу, кричат плакаты: «Из одного кубометра древесины можно сделать миллион спичек; одна спичка может уничтожить миллион кубометров леса».

— Все ясно. Вернемся к моему вопросу: что вы вчера делали в лаборатории?

— Могу я на этот вопрос не отвечать?

— Почему?

— Замешан один человек… Мне не хочется называть его имени.

— Хорошо. Не хотите отвечать — не отвечайте, поскольку замешана… замешано другое лицо. Тогда ответьте на такой вопрос: когда вы уходили из лаборатории, кто-нибудь видел вас? Только не торопитесь, припомните хорошенько.

— Мне показалось, что видел меня Шаповал.

— Только он?

— Да. Ну, это не в счет. У него так глубоко сидят глаза, что и днем-то не все видит.

— Задание, на которое полетел Якубовский, важное?

— Очень.

— Не могли бы вы созвониться со Спасовым и строжайше предупредить его о том, что схема нужна штабу строго в срок и безупречного качества? То есть дешифровка аэрофотосхемы — под личную ответственность начальника фотоотделения.

— Я ему вчера об этом говорил.

— Я знаю. И он знает. Важно еще раз напомнить, чтобы и все другие знали об этом.

— Если нужно, я могу и отсюда связаться с КП на аэродроме.

— Нет. Вы от себя позвоните. Разыщите, где бы ни был майор.

— Хорошо.

— Спасибо. У меня больше просьб нет.

— Да, работенка у тебя, старшина… Не заскучаешь.

— Как будто у вас, товарищ капитан, легче.

— Конечно, легче. У меня все, что по ту сторону фронта, — враг. Танк, автомашина, окоп, стрелок, лошадь под военным седлом или в военной упряжке — враги. Вот я и стараюсь на все это зафронтовое население как можно больше сбросить смертоносного груза. У тебя иначе. Среди друзей… тысяч и миллионов… найти одного — врага. Так вот откуда у тебя расторопность, товарищ старшина, — улыбнулся Мартемьянов.

— Не отсюда. От желания приехать домой с орденом и медалью, — в тон капитану ответил старший лейтенант Вознесенский.

— Злопамятный ты человек, старшина…

— Никак нет. Просто люблю хорошую шутку. Вы же шутите, я отвечаю тем же. И, привязанностью тоже…

Полет Якубовского на разведку с фотографированием прошел благополучно. Зенитки хоть и обстреляли наши самолеты, но вреда им не причинили. И вот машины заходят на посадку, садятся, подруливают к стоянке, их заводят в капониры.

— Шаповал, беги, снимай кассеты и домой! Все делать в лучшем виде.

— Есть! — сказал Шаповал и затрусил к самолету.

Спасов смотрел вслед старшему сержанту и только сейчас заметил, что тот косолап, что бежать ему трудно. Таких людей в пехоту не берут. Почему подумалось об этом, Спасов не мог бы объяснить.

— Побыстрее поворачивайся! — крикнул вдогонку Спасов. — Какая земля тебя породила!

— Успеем, товарищ майор. Я и так быстро.

Для Шаповала это действительно была великая резвость. Но надо быть и справедливым — кассеты Шаповал снял быстро и проворно вернулся назад. И вот уже майор и старший сержант забираются в «виллис».

Тот сразу сорвался с места, помчался к фотоотделению. Когда кассеты были вручены Косушкову, майор сказал:

— Игнатьев, Шаповал… Резать картон, чтоб ни одной минуты даром не тратить. Поторапливайтесь!

— Есть поторапливаться!

С ножницами в руках у стола стояли старшина и старший сержант и резали картон. Очень скоро они столкнутся в смертельной схватке, и только счастливый случай все решит по справедливости.

Спасов расхаживал по комнате, беспрерывно курил.

— Ждать да догонять — одна путаница, — ворчал майор.

— Через десять минут фильм будет готов, — сказал Игнатьев.

— Да, да, конечно. Шаповал, натаскай воды в бак.

— Слушаюсь.

И вот уже Косушков и Цветкова появились с лентами. А еще через некоторое время была готова и схема с нанесенными объектами. Спасов взял ее в руки, обвел взглядом всех, находившихся в комнате. Он, казалось, решал, кому поручить доставку фотосхемы в штаб корпуса. Потом достал из ящика стола большой конверт, вложил в него карту-схему, запечатал конверт сургучом, торжественно сказал:

— На, Шаповал, волоки. И побыстрее.

— Есть.

Дорога в штаб корпуса известна. Старший сержант Шаповал, держа под мышкой завернутый в бумагу конверт с фотосхемой, шагал по немощеной сельской улице. Он не останавливался, не оборачивался и, конечно, не мог видеть, что за каждым его шагом внимательно следят. И старшина Игнатьев не видел, что и за ним следят умные, зоркие глаза.

Лаборант подошел к дому, где размещался разведотдел штаба, чуть задержался возле часового и скрылся за дверью. Из-за соседнего дома вынырнул старшина Игнатьев, пересек улицу и, пройдя немного по теневой стороне, скрылся в переулке, подался в сторону от села, в густые заросли кустарника. Было тихо, ничто в этом селении, где расположился штаб, не напоминало о войне. Иногда только отдаленным громом докатывался сюда гул артиллерийской канонады.

Через четверть часа старший сержант Шаповал вышел из штаба и поспешил к дороге, ведущей из села к полевому аэродрому. Пройдя с километр, замедлил шаг, несколько раз оглянулся Ни души. Ни впереди, ни сзади. Такой час, вроде перерыва на обед. Шаповал остановился, с минуту подумал, потом решительно шагнул с дороги в кустарник, направился к тропе, что вела к тому самому сарайчику, где побывал несколько дней назад старшина Игнатьев. Как раз здесь его ждал контрразведчик. Перед тем как взяться за дверную скобу, Шаповал еще раз оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, шагнул через порог, прошел в угол. Там вытащил из тайничка завернутые в тряпочку пузырек с тушью, ручку. Достал из кармана гимнастерки лезвие безопасной бритвы, коробок спичек, склонился над пакетом.

То, что он стал делать дальше, походило на сложную и довольно тонкую операцию. Прихватив носовым платком лезвие, Шаповал нагрел его зажженной спичкой, затем осторожно подвел его под сургучную печать. И печать — целая и невредимая — легко отделилась от бумаги.

Раскрыв пакет, он извлек схему и, склонившись над ней, стал осторожно стирать ватным тампоном, намоченным в какой-то жидкости, условные обозначения зенитных батарей. Он так увлекся этим делом, что не заметил, как за его спиной выросла фигура Игнатьева.

— Здорово получается. Мастерски. Это же надо — так набить руку! Не впервой?

Преступник резко повернул голову.

И впервые старшина увидел глаза этого угловатого, угрюмого, малоразговорчивого человека. Увидел, и что-то дрогнуло в груди: у Шаповала были свинцового цвета глаза, какие-то холодно-прозрачные. Если долго смотреть в них, то, как показалось Игнатьеву, можно увидеть, что делается за спиной преступника. Сейчас в этих свинцовых, даже студенисто-медузьих глазах одновременно отражались страх и ненависть. На какой-то миг разведчик даже растерялся. Может быть, это была не растерянность, а совсем другое чувство — торжество и сожаление…

— Выследил, собака. Ферфлюхтер![25] — прошептал Шаповал и…

Остальное произошло в мгновение ока. Неуклюжий, косолапый, с плохо гнущейся шеей, Шаповал проявил неожиданную, взрывную подвижность. Старшина даже сразу не сообразил, что произошло. Он только понял, что его ударили по поджилкам, колени подогнулись, и вот он, разведчик, выследивший врага, знакомый с самбо и джиу-джитсу, падает лицом вперед…

Бывают в жизни удивительные, потрясающие случаи. На одного человека, промысловика-охотника, напал раненый медведь. Напал из засады. Разделяли человека и зверя считанные метры. И всего несколько секунд понадобилось на то, чтобы охотник сумел взлететь по голому, очищенному от случаев стволу сосны к самой вершине. И там, усевшись на сук, он переждал беду. Вернувшись домой, он рассказал односельчанам о случившемся, и мало кто поверял ему. Что раненый медведь напал — поверили, так бывает в тайге, но чтобы за секунды взлететь к вершине по стволу без сучьев… Тут уж извините. Потом этот человек несколько раз ходил к сосне, пытался подняться хотя бы метра на три — ничего не вышло.

А вот еще случай. На человека средних лет, не отличавшегося особой физической силой, налетел сорвавшийся с привязи бык. Что не понравилось быку во встретившемся ему человеке, никто сказать не мог и не сможет, но намерение животного было вполне определенным — поднять человека на рога, сбросить на землю, растоптать.

Человек не дался. Он посторонился немного, потом схватил быка за рога, привернул голову к лопатке. Боль, видимо, была такой, что животное сдалось, упало на левый бок… Человек держал быка до тех пор, пока люди не пришли на помощь. Ну а дома он, этот человек, не мог удержать разыгравшегося теленка.

В человеке при смертельной опасности приходят в движение какие-то новые силы, таившиеся до этого в резерве. Так и сейчас в старшине Игнатьеве проснулись те самые волшебные силы, позволяющие человеку совершать, казалось бы, невозможное: он не упал лицом вперед, он повернулся в воздухе, упал на спину, а рука уже вытаскивала из кобуры пистолет. Над ним навис Шаповал с ножом. И кто знает, как бы оно получилось: успел бы разведчик достать свое оружие и защитить себя, или же преступник воткнул бы ему нож в живот? Но… В этот момент прогремел выстрел. Шаповал замер, потом выпрямился и рухнул на землю лицом вниз.

Скрипнула дверь, в сарайчик протиснулся Весенин.

— Игорь? Ты стрелял?

— Я…

— Что же ты наделал? — Игнатьев склонился над Шаповалом, перевернул его. — Всё… наповал. Вся тайна преступления ушла с ним. Как же теперь? Что делать?

— Тайна не вся ушла с ним. Я нашел тайничок… В нем «парабеллум». Может быть, из него убит капитан Егоров… Теперь вот и он… Я хотел только ранить, но щель узкая, положение было угрожающим… Я понимаю, что меня можно заподозрить в умышленном устранении Шаповала… Бот фото… Оттуда, из тайничка. — И Весенин подал прямоугольник старшине. С кабинетной карточки на него смотрели маленькие глазки Шаповала. И видно было: Шаповал горд формой полевой жандармерии и кобурой, сдвинутой почти к самой пряжке. А Весенин опустился на колени, припал ухом к груди преступника.

— Господи! Товарищ старшина! Он живой… Не мог я промахнуться. Я целился в плечо. Он в шоке. Я бегу за машиной, ты тут похлопочи над ним. — И Весенин, вскочив на ноги, пулей вылетел из сарайчика.

— Послушай… Очнись. Ты только ранен, не тяжело, ты живой, — шептал Игнатьев, опустившись на колени перед Шаповалом, разрывая индивидуальный пакет. — Сейчас медицина чудеса делает. Тебя заштопают. И ты все расскажешь. Сейчас я перевяжу тебя, у меня чудесный пакет. Конечно, не так, как перевязывают сестры милосердия, но… постараюсь. Чтоб меньше крови потерял. Твоя кровь для меня драгоценней некоторых драгоценностей…

— Ферфлюхтер! — прошептал Шаповал, открыл глаза.

— Вот мы и ожили. Прекрасно, — сказал старшина. — Язык у тебя чистейший… Скрывать тебе ничего не надо. Я восстановил всю картину убийства. Капитан Егоров заподозрил, что неверные указания на схемах делал ты, и решил поймать тебя с поличным. Ты заметил слежку, прошел мимо сараюшки к Днестру, к пляжику, там у вас первая стычка произошла… Он скрутил тебя, повел через рощу к нам, но ты ухитрился выстрелить…

Послышался гудок автомашины. Шаповала погрузили в салон «санитарки». Рядом с ним сели врач и боец смерша. Для охраны. Машина тронулась. Игнатьев и Весенин долго стояли и смотрели ей вслед.

1

В досмотровом помещении таможни пограничного контрольно-пропускного пункта находились инспектор таможенной службы Антипенко — молодой стройный мужчина в тщательно подогнанной форме — и водитель следующего за рубеж трайлера. Антипенко устроился за пишущей машинкой в углу кабинета. Водитель — грузный бородач в просторной брезентовой куртке с надписью «Совтрансавто» на спине — нервно курил у окна, за которым на бетонной площадке одиноко стоял его тягач с трайлером, загруженным новенькими автомобилями «Лада».

Таможенник вынул из каретки пишущей машинки листки, вычитал их, исправил ошибки и со словами «Ознакомьтесь и подпишите» протянул их водителю.

Тот читал внимательно, возвращаясь к некоторым абзацам, затем достал авторучку и расписался внизу каждой страницы.

— Пять лет по маршруту езжу и думать не мог, что со мной такое случится, — сокрушенно покачал головой. — И ведь как выехал из гаража, ни на минуту от машины не отлучался.

— Разберутся, — пообещал Антипенко, ставя свою подпись все на тех же листках. — Что касается меня, то я отмечу в своем рапорте, что вы, Тимофей Михайлович, действительно с нашей стороны не имели ранее никаких замечаний.

В комнату вошел начальник пограничного контрольно-пропускного пункта.

— Можете следовать далее, — сказал он, протягивая документы шоферу. — Задержка вышла небольшая, в график войдете без напряжения. И вот что, Тимофей Михайлович. Если заметите что-либо подозрительное, доложите на обратном пути.

— Само собой, разумеется, — заверил начальника КПП водитель. — Глаз с груза не спущу.

— Только не переусердствуйте, — с едва заметной улыбкой предупредил пограничник. — На той стороне, — он кивнул по направлению виднеющегося за окном пограничного шлагбаума, — ничего не должны заподозрить.

— Ясно, — сказал шофер. — Можно идти?

— Счастливого пути.

Черная «Волга» со штырем антенны радиостанции на крыше, почти не сбавляя скорости, съехала с шоссе и остановилась у крыльца КПП. Из нее вышел плотный коренастый мужчина лет тридцати в сером костюме спортивного покроя, легко взбежал по ступенькам и толкнул дверь.

— Капитан Колчев из управления государственной безопасности, — представился прибывший.

— Ждем вас, капитан. Случай, можно сказать, из ряда вон выходящий, — сказал начальник КПП, возвращая Колчеву служебное удостоверение. — Познакомьтесь — Сергеи Маркович Антипенко, инспектор таможни.

Колчев и Антипенко обменялись рукопожатием.

В досмотровом помещении Колчев опустился на стул возле стола Антипенко, достал блокнот и авторучку.

— Рассказывайте, пожалуйста, товарищи.

— Давай, Сергей Маркович, — подбодрил таможенника начальник КПП. — Ты у нас сегодня отличился.

— Значит, так, — Антипенко откашлялся. — Час назад, досматривая следующий за рубеж транспорт с грузом автомобилей «Лада» — отправитель объединение «Совавтоэкспорт», получатель — торговая фирма «Викинг», — я обнаружил в сиденье одной из машин контрабанду. Золото, брильянты, платина в ювелирных изделиях. Дальше, согласно инструкции, был составлен протокол досмотра, оформлен акт об изъятии контрабанды. И, естественно, проведена повторная проверка всего груза. Скорее для проформы. Больше в грузе контрабанды не было.

— Вы уверены? -- Колчев пытливо посмотрел на таможенника.

— Уверен, — не раздумывая ответил Антипенко. — Впрочем, можете сами убедиться, что говорю это я не из ведомственных амбиций.

Таможенник достал из ящика стола небольшой продолговатый прибор в корпусе из прочной пластмассы серого цвета. «Магнометр», — догадался Колчев, хотя именно такую портативную и весьма изящную модель ему еще не доводилось видеть.

Антипенко тем временем несколькими уверенными движениями настроил магнометр, провел прибором по костюму Колчева. Тотчас раздался зуммер.

— Обручальное кольцо, — объявил Антипенко.

Колчев показал руки. Обручального кольца на них не было.

— И рад бы вкусить от прелестей семейной жизни, да всё дела, — усмехнулся он.

— Может, золотые часы? — с некоторой тревогой спросил Антипенко.

Колчев отогнул рукав пиджака и показал «Ракету» в стальном корпусе.

— В карманах — пластмассовая зажигалка, кожаный бумажник. Золотых монет в нем не имеется, — Колчев уже не скрывал иронии.

— Виноват, — поправился Антипенко, — золотая коронка.

— Действительно, совсем недавно поставил, — Колчев погасил усмешку, и с уважением посмотрел на таможенника.

— Вот собственно говоря, и все о происшествии. — Антипенко встал из-за стола, подошел к сейфу, отпер стальную дверцу достал из него мешочек из прорезиненной ткани. Развязал тесемки и высыпал на столешницу кольца, кулоны, браслеты, часы. Золото, платина и драгоценные камни словно прибавили света.

— Да здесь целый ювелирный магазин! — воскликнул Колчев.

— Кто-то отличился, — откликнулся начальник КПП.

— Что ж, вы свое дело сделали, — сказал Колчев таможеннику и пограничнику. — Теперь нам предстоит этих отличившихся найти. — Колчев спрятал блокнот и авторучку в карман. — Жаль только, что не изобрели пока еще прибора, который мог бы так же безошибочно, как ваш, Сергей Маркович, указать преступника. А было бы славно, — мечтательно заключил он.

— Насколько мне известно, ваши методы, капитан, тоже весьма эффективны, — сказал майор.

Антипенко вставил в каретку пишущей машинки чистый лист бумаги. Заметив это, начальник КПП подошел к столу.

— Ну, что, товарищи, приступим к составлению описи, — предложил он и взял из горки драгоценностей первое попавшееся под руку кольцо. — Кольцо золотое с бриллиантом, — продиктовал таможеннику. — Производства ереванской ювелирной фабрики. Вес… — майор приблизил к глазам ярлычок. — Вес — 8,5 грамма…

На широкой, обсаженной с двух сторон разросшимися платанами аллее, которая вела к центральному входу в управление государственной безопасности, кто-то со спины тронул Колчева за плечо. Он обернулся и тотчас узнал в подтянутом щеголеватом старшем лейтенанте милиции своего давнишнего приятеля Александра Иволгина.

Познакомились они более десяти лет тому назад в отделе кадров тракторного завода, куда пришли устраиваться на работу после окончания средней школы. Колчева, в соответствии с его желанием, определили в кузнечный цех, а Иволгина — на сборку тракторов. Но, несмотря на это, редкий день не виделись ровесники. Встречались на комсомольских собраниях, во время дежурств в народной дружине охраны порядка, на общезаводских слетах участников Всесоюзного похода комсомольцев и молодежи по местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа, на тренировках в заводском спортклубе. Завод проводил их на службу в армию, встретил после демобилизации. По рекомендации трудового коллектива им, молодым рабочим, бюро райкома комсомола вручило путевки в учебные заведения органов государственной безопасности и милиции.

В последние годы приятели виделись значительно реже, служба почти не оставляла времени для досуга. Поэтому такая вот случайная встреча обрадовала обоих.

Оживленно беседуя, они вступили в вестибюль управления.

Дежурный прапорщик внимательно проверил документы и разовый пропуск Иволгина, козырнул Колчеву: «Здравия желаю, товарищ капитан».

Иволгин удивленно вскинул брови.

— Уже капитан! Молодец, Коля, молодец… Обогнал ты меня… Да-а-а…

Иволгин повернулся к вделанному в стену зеркалу и принялся оправлять и без того безукоризненно сидящую на нем форму.

— Уверен, Саша, что ненадолго обогнал тебя в звании, — убежденно сказал Колчев и, словно оправдываясь, добавил: — Еще и месяца не прошло, как капитаном стал. Погоны перешить не успел.

— А товарищеский ужин был? — поинтересовался Иволгин.

— Представь себе — не собрался устроить.

— Нарушаешь, капитан, — шутливо выговорил ему Иволгин.

Колчев на несколько мгновений задумался.

— Значит так, Саша: в пятницу вечером приглашаю после работы ко мне, — объявил он.

В кабинете начальника отдела полковника Кузьмина капитан Колчев докладывал материалы дела об изъятой на границе контрабанде.

— «Совавтоэкспорт» представил на мой запрос список водителей, которые перегоняли в прошлый четверг с завода интересующую нас партию автомобилей. Красным карандашом помечен водитель той самой «Лады».

Полковник взял со стола листок и прочел вслух:

— Гриценко Матвей Александрович, 1947 года рождения, в объединении работает шесть лет. В настоящее время находится в командировке на заводе, — полковник, пробежал глазами страничку до конца и заключил: — Администрацией и общественными организациями по месту работы характеризуется положительно. Продолжайте, товарищ капитан.

— Теперь маршрут движения, — Колчев развернул и уместил перед Кузьминым кальку со схемой. — Здесь вот, на выезде из Рыбинска, мотель, в котором ночуют водители. По существу, единственная длительная остановка на протяжении всего перегона.

Начальник отдела изучающе разглядывал схему, а Колчев вернулся за приставной столик перед его столом.

— Для одного дня неплохо, — оценил работу своего сотрудника полковник Кузьмин. — Как насчет рабочей версии?

— Тот, кого нам предстоит обезвредить, отправил посылку за рубеж, — приступил к изложению версии Колчев. — Поскольку почта подобных отправлений не принимает, был избран столь необычный способ. Судя по количеству драгоценностей, они украдены в ювелирном магазине. Необходим контакт с уголовным розыском. Найдем воров — найдем среди них и отправителя посылку. А потом, при помощи Интерпола, выйдем на получателя.

— Ну, с Интерполом повремени, — усмехнулся Кузьмин, — а что касается контакта с уголовным розыском, то тут ты совершенно прав. — Полковник поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. — Сиди, сиди, — жестом руки усадил одновременно с ним поднявшегося на ноги Колчева. — Мы с майором Ерохиным вчера вечером это дело тоже обмозговывали и пришли к выводу, что, вполне возможно, посылка-то до востребования.

— В таком случае вслед за ней должен отправиться за рубеж и хозяин, — продолжил рассуждения начальника отдела Колчев.

Кузьмин утвердительно кивнул.

— И при этом хозяин посылки должен поспешить, — сказал он. — «Викинг» — фирма солидная, торгует со многими странами. Ищи потом машину по всей Европе.

Полковник подошел к письменному столу, нажал на пульте клавишу селекторной связи.

— Майор Ерохин слушает, — раздалось из динамика.

— Получил, Петр Степанович, данные о туристах? — спросил майора Кузьмин.

— Получил, Дмитрий Анатольевич.

— Тогда, будь добр, зайди ко мне с ними.

— Товарищ полковник, тут у меня офицер из угрозыска.

— Вместе заходите, — распорядился Кузьмин.

— Товарищ полковник, вы полагаете, что среди туристов, выезжающих за границу, может оказаться потенциальный невозвращенец? — спросил Колчев, который, естественно, слышал разговор Кузьмина с Ерохиным.

— Вполне возможно, — начальник отдела достал из ящика письменного стола пачку сигарет и коробок спичек, закурил. — Просьба политического убежища, сейчас же шумиха в печати по поводу отсутствия у нас истинной демократии. Еще один страдалец, вырвавшийся на свободу. А на деле… На деле все гораздо проще — попытка избежать наказания за уголовное преступление. Ну, и, конечно, желание воспользоваться украденным у своего государства, своего народа. Деньги, как известно, не пахнут. А ведь из-за них, возможно, пролилась людская кровь. Впрочем, там, в «истинно свободном мире», такие мелочи мало кого интересуют.

В кабинет вошли майор Ерохин в штатском костюме и старший лейтенант Иволгин.

Офицер милиции принял стойку «смирно» и четко доложил полковнику Кузьмину о том, что прибыл в его распоряжение. Кузьмин поздоровался с ним за руку и, представляя в свою очередь капитана Колчева, объявил Иволгину, что отныне до завершения следствия по делу о контрабанде он поступает в непосредственное распоряжение капитана. Вопрос этот обговорен с руководством управления внутренних дел.

Уголки плотно сжатых губ Иволгина дрогнули и на какое-то мгновенье опустились, сообщив лицу выражение досады. Но старший лейтенант тотчас справился с собой и даже натянуто улыбнулся, пожимая руку Колчева. Однако реакция Иволгина на распоряжение полковника Кузьмина, реакция невольная и оттого особенно убедительная, озадачила Колчева.

«Самолюбив без меры Саша. Пожалуй даже… болезненно самолюбив», — заключил Колчев. Чтобы еще раз не ущемлять в товарище этого чувства, он решил сейчас в присутствии Иволгина не сообщать начальнику отдела о том, что знаком с Сашей давно, еще по совместной работе на тракторном заводе. Успеется. Да и так ли уж надо об этом сообщать? Тем более что сам Иволгин явно не горит желанием уведомить начальство Колчева о давних приятельских отношениях с капитаном.

— Рассаживайтесь, товарищи, — начальник отдела указал офицерам на придвинутые к столу для оперативных совещаний стулья. Сам опустился в кресло во главе стола.

— На оставшиеся до конца месяца дни в интересующую нас страну подготовлены четыре туристические группы. Две автобусные по линии «Интуриста», морской круиз «Спутника» и группа автолюбителей, — приступил к докладу майор Ерохин.

— Когда выезжает ближайшая? — поинтересовался Кузьмин.

— В субботу, — ответил Ерохин. — Три «Москвича», двое «Жигулей».

— С нее и начнем, — решил полковник.

— Петр Степанович, скажите, пожалуйста, есть ли среди туристов некто Гриценко Матвей Александрович? — спросил у Ерохина Колчев.

Майор открыл папку, перелистал материалы, нашел нужную справку, прочел ее и отрицательно повел головой из стороны в сторону.

В кабинет вошла пожилая секретарша и протянула Кузьмину листок телетайпограммы.

— Дмитрий Анатольевич, ответ на отправленный нами вчера в Вильнюс телекс.

Кузьмин удивился.

— Товарищ полковник, это я упросил вчера вечером дежурного, — пояснил Колчев. — Извините, но хотелось поскорее порадовать коллег сообщением о том, что драгоценности нашлись.

— А почему в Вильнюс? — спросил Кузьмин, читая про себя телетайпограмму.

— По данным «Ювелирторга» обнаруженная на таможне партия драгоценностей была две недели назад отправлена с центральной базы в Литву.

— Прочти, — Кузьмин передал листок Колчеву.

2

Утром следующего дня Колчев уже был в Тольятти. В комитете ВЛКСМ Волжского автомобильного завода его встретила молоденькая девушка со значком «За активную работу в комсомоле» на белой блузке, которая эффектно оттеняла ее смуглое тонкое лицо и пышные, смоляного цвета волосы.

— Тамара Сейфулина, — представилась девушка, — член комитета комсомола. С приездом, товарищ корреспондент, мне уже позвонили о вас от главного инженера.

— Николай Колчев, — осторожно пожал хрупкую на вид, но оказавшуюся весьма твердой ладонь девушки. — Знаете что, Тамара, давайте сразу пойдем в цеха. Откровенно говоря, время не терпит. Мне послезавтра сдавать передачу редакции.

— Я думала, что вы у нас дольше задержитесь, — девушка не скрыла разочарования. — Завод посмотрите, с активом нашим поближе познакомитесь, побываете в нашем лагере на Волге. Вы случайно рыбалкой не увлекаетесь? — с надеждой в голосе поинтересовалась она.

— Любимейший вид отдыха, — оживился Колчев. — А в детстве так вообще днями на речке с удочкой пропадал. Но… — Колчев вздохнул, — на сей раз, честное слово, каждая минута на счету. Такова уж наша журналистская доля, — немного рисуясь, добавил он.

Обход завода начали со склада комплектующих деталей. К удивлению Тамары, корреспондента особенно заинтересовали стеллажи с сиденьями для «Жигулей» и «Лады». Вот уж, казалось, невыигрышный для радиорепортажа участок. Однако Колчев подробно расспросил рабочих, руководителей склада буквально о каждой операции немудреной на данном этапе производственной технологии. А ответы записал на магнитофонную ленту.

Дальше дело пошло веселей.

На сборке Колчеву дал интервью бригадир передовой комсомольско-молодежной бригады:

— Успехи наши обусловлены слаженной и четкой работой всего коллектива, — бойко говорил в микрофон «репортера» бригадир. — Ребята трудятся на виду друг у друга, и в такой обстановке не пофилонишь, не переложишь свой труд на другого. Оттого и брак у нас — ЧП. Скажу так: бригадный контроль, взаимовыручка и заинтересованность каждого члена бригады в конечном результате труда — надежная гарантия отличного качества нашей продукции…

Шеф-повар в белоснежном халате и высоком колпаке широким жестом обвел огромную столовую и рассказал корреспонденту, что в обеденный перерыв за стол одновременно садится весь завод.

— А теперь, — шеф-повар, закончив рассказ, радушно улыбнулся, — прошу оценить достоинства нашей кухни…

Сотрудник отдела сбыта пояснил Колчеву, что такого понятия «экспортная продукция» на заводе попросту нет. На экспорт идут серийные машины модели «Лада».

— А вы можете сказать, в какую именно страну будут отправлены сделанные, например, сегодня автомобили? — спросил Колчев.

— Нет, но это можно узнать в «Совавтоэкспорте», которому мы отгружаем продукцию…

И лишь в отделе охраны завода Колчев, к тому времени уже простившийся с любезным гидом Тамарой, не стал выдавать себя за корреспондента радио.

— Гриценко задержите перед самым выездом, — инструктировал он пожилого мужчину, сотрудника вневедомственной охраны. — Повод придумайте сами. Только убедительный, он не должен заподозрить подвоха. Остальным водителям посоветуйте ехать, мол, Гриценко их скоро догонит на трассе.

— Понял, товарищ капитан, — ответил охранник. — Сделаем в наилучшем виде, — заверил он Колчева.

Колчев и милицейский старшина стояли на обочине автотрассы неподалеку от освещенного изнутри здания поста ГАИ. Примерно четверть часа назад мимо них проследовала колонна машин с завода, с минуты на минуту следовало ожидать автомобиль Гриценко.

Шоссе в этот вечерний час было пустым, поэтому огни фар издали уведомили капитана и старшину о приближении машины. Старшина включил подсветку полосатого регулировочного жезла и вступил на шоссе.

Он проверил документы у шофера остановившейся по его требованию автомашины, козырнул, давая понять этим, что они в порядке.

— Товарищ Гриценко, подвезите нашего сотрудника, капитана Колчева, — попросил старшина водителя, когда тот уже взялся было за рычаг переключения скоростей.

— Пожалуйста, — тотчас согласился Гриценко. — Вдвоем в дороге веселей.

Колчев не спешил заводить разговор. Он удобно, вполоборота к водителю, устроился на переднем сиденье, надвинул на самые брови кожаную кепку и, казалось, задремал. На самом же деле, укрыв в тени от козырька глаза, внимательно наблюдал за Гриценко.

В конце концов водитель почувствовал себя неуютно под изучающим взглядом, невольно поерзал на скользком, покрытом полиэтиленовой пленкой сиденье и первым нарушил затянувшееся молчание.

— Далеко путь держим?

— В Рыбинск, — ответил Колчев.

— Мы там ночуем.

— И мне в мотель.

— Вот оно как, — Гриценко с возросшим любопытством посмотрел на Колчева.

Но тот не стал торопить события. Колчев решил, что вполне достаточно и того, что ему удалось заинтриговать водителя.

— Отчего на попутных, капитан? — снова нарушил молчание Гриценко.

— Откровенно говоря, Матвей Александрович, я вас нарочно на дороге поджидал.

Водитель на какое-то время растерялся: Никак не ожидал подобного поворота дела. Спросил как можно беспечней:

— И зачем же это я вам понадобился?

— Помочь нам можете в одном серьезном деле, Матвей Александрович, — Колчев по-прежнему был серьезен, сдержан, и от этого его слова звучали еще более убедительно. Он подумал с удовлетворением, что выбрал в разговоре с Гриценко верный тон. И тут, словно прочитав era мысли и задавшись целью опровергнуть их, водитель с вызовом в голосе предложил Колчеву:

— Что ж, начинайте допрос.

Колчев сдержался от резкого ответа, перевел взгляд с лица Гриценко на дорогу.

Автомобиль проехал виадук над железнодорожными путями. Неоновая вывеска придорожного ресторана, маняще вспыхнув по ходу машины, проплыла мимо и словно растаяла во тьме.

— Начинайте же, — куда менее задиристо продолжал Гриценко.

— Напрасно вы так, — без обиды и раздражения, но вместе с тем и не скрывая укора, сказал Колчев. — Если бы нужен был допрос, то я бы вызвал вас к себе повесткой. Я вас, Гриценко, для беседы, и желательно откровенной, на трассе поджидал.

Гриценко еще больше смутился. Он теперь явно корил себя за неуместную мальчишечью задиристость.

— Вы не обижайтесь, товарищ капитан, — попросил он. — Я ведь, как бы это вернее сказать… с опережением, что ли. Мол, меня голыми руками не возьмешь.

Колчев сдержанно кивнул, давая тем самым понять, что удовлетворен извинениями Гриценко и принимает их. Затем он включил вмонтированный в приборную панель автомобиля приемник, пошарил по эфиру, нашел станцию, передающую спокойную легкую музыку, и снова откинулся на спинку сиденья. Машина тем временем перевалила через вершину затяжного подъема и резво катила по пологому спуску навстречу мерцающим в темноте огням большого города.

Показался белый параллелепипед мотеля. Гриценко притормозил и съехал на обочину. Зажег свет в салоне автомобиля.

— Товарищ капитан, покажите еще раз карточки, — попросил Колчева.

Тот разложил на приборной панели фотографии. Гриценко внимательно просмотрел каждую из них, выбрал одну и протянул капитану.

— Эту женщину я где-то видел. Но вот где именно — никак не припомню.

— Может быть, в прошлую пятницу в этом вот мотеле? — подсказал Колчев, указывая на виднеющиеся невдалеке строения из ажурных бетонных конструкций и стеклянных плоскостей.

— Нет, — решительно отверг такое предположение Гриценко. — За это ручаюсь.

— Тогда, Матвей Александрович, договоримся следующим образом. — Колчев сложил фотографии и спрятал во внутренний карман кожаной куртки. — Если все же вспомните, где видели эту гражданку, позвоните мне. В любое время дня и ночи. Договорились?.. Ну, и хорошо. Здесь записаны телефоны. Служебный и домашний, — Колчев протянул Гриценко вырванный из блокнота листок.

Метрах примерно в ста от мотеля, за живой изгородью из разросшегося кустарника, располагалась стоянка автомобилей. Колчев сошел с автотрассы и прошел к воротам стоянки.

В кирпичной сторожке с большим окном сидел старичок сторож и читал газету. С потолка над ним спускалась на шнуре сильная электрическая лампочка.

Укрепленный на крыше сторожки прожектор освещал въезд и несколько рядов автомобилей. Большая же часть стоянки была погружена в темноту.

Колчев дернул ворота. Они были заперты. Тогда он двинулся вдоль стальной сетки, которой была обнесена стоянка. Сетка, как и предполагал Колчев, прорвалась в нескольких местах, и ему не составило труда, отогнув ее, проникнуть за заграждение.

Новенькие «Лады» без номерных знаков с приклеенными к лобовым стеклам листками с надписью «Перегон» были припаркованы в дальнем от въезда углу стоянки. Они-то и интересовали капитана.

Он отворил дверцу одной из машин, которая по халатности водителя не была даже заперта, опустился на заднее сиденье и уже через минуту держал в руках один из кожаных подголовников. Вернув подголовник на место, Колчев выбрался из машины, поднял крышку капота, чиркнул спичкой и при желтоватом свете прочел заводской номер. Все это заняло у него не более пяти минут. И, что характерно, не потребовало чрезмерных физических усилий, применения каких-либо инструментов или приспособлений. То же самое на его месте мог проделать практически любой человек.

Обратно Колчев возвращался тем же путем — через прореху в ограде. Подошел к сторожке, заглянул в окно. Сторож мирно дремал под яркой электрической лампой, уронив газету на колени.

3

В мотеле Колчев узнал от дежурного администратора, что нынче работает та же смена, что и в пятницу вечером. Это была немалая удача.

В ожидании портье и метрдотеля, за которыми пошел дежурный администратор, Колчев разложил на столе фотографии. Придвинул к себе ту, на которую указал Гриценко. Фотография предназначалась для заграничного паспорта и была исполнена без какого-либо художественного изыска. Но женщина, запечатленная на ней, все равно выделялась красотой. На вид ей можно было дать лет двадцать семь — тридцать. Пышные русые волосы собраны на затылке в тяжелый узел, чуть раскосые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, смотрят открыто, улыбчиво.

В дверь постучали, и Колчев быстро перемешал на столе фотографии.

Оба работника мотеля заверили, что во время дежурства в пятницу не встречали ни кого из тех граждан, чьи фотографии лежали перед ними сейчас. Портье пояснил, что в тот день принимали большую группу туристов из Монголии, и поэтому почти все места были заранее забронированы.

— Пришлось даже закрыть на время ресторан, — добавил метрдотель. — Образовалась очередь: те, кто не попал на ужин в первую смену, ждали более часа, нервничали. Я лично несколько раз выходил в холл, успокаивал, как мог, товарищей, и хорошо помню, что никого из них, — метрдотель кивнул на фотографии, — среди наших тогдашних гостей не было.

Колчев, устроившись на скамейке возле входа в мотель, время от времени задумчивым взглядом провожал проносящиеся мимо автомобили. Он подводил итог дню. Следовало признать, что выглядел этот итог малоутешительным.

Пожилая уборщица закончила мыть крыльцо, выжала в ведро тряпку и, тяжело переступая отечными ногами, подошла к Колчеву и участливо спросила:

— Что, сынок, переночевать негде? Все едет интурист, едет, — женщина вздохнула. — Тебе на одну ночь или как? — поинтересовалась она.

— До утра, — ответил Колчев, с интересом разглядывая неожиданную собеседницу. Подумал с досадой: как же это он оставил без внимания пресловутый «частный сектор». Пожилая уборщица, по всей вероятности, прирабатывала тем, что сдавала неудачливым туристам койки на ночь. Так оно и оказалось.

— Если до утра только, то пойдем, — предложила уборщица. — Дом мой недалече, за пригорком. Пять минут идти, не более.

Женщина двинулась по тропинке в сторону от трассы. Колчев последовал за ней.

— Как ваше имя-отчество? — спросил он.

— Зови тетей Пашей, — разрешила уборщица. — Рублик уплотишь — и спи себе с богом, — продолжала она. — Так оно даже дешевле выходит, чем в номерах. Да и на пуховичке спать будешь, не на соломе ихней. У меня все честь по чести, как у людей. Только рублик вперед — такой порядок.

— Держите, — Колчев протянул тете Паше деньги. — Выручили вы меня, доброе у вас сердце. Наверное, многие вас добрым словом поминают, — льстил Колчев тете Паше, стараясь вызвать ее на откровенный разговор. Но, видимо, переусердствовал.

— Это за что же мне такая честь? — Уборщица настороженно покосилась на Колчева.

— Так ведь, наверное, и до меня путников ночлегом выручали? — с наигранным простодушием спросил капитан.

— Это уж как придется, — уклончиво ответила тетя Паша. — Если вижу, что приличный человек мается — предложу у себя переночевать. Ведь на раскладушке или там в кресле калачиком — какой это сон… Третьего дня мужчина останавливался. Подкатил это он, значит, к мотелю на «Москвиче» поздно вечером, а местов уже и нету. Ну, я и предложила ему переночевать. Очень доволен остался, все трояк уплатить старался. Только я трояк тот не взяла. Место рубль стоит. Рубль как есть, — осторожная тетя Паша настойчиво подчеркивала минимальный, почти символический доход, который получала от своих случайных постояльцев.

— Третьего дня, говорите? — переспросил Колчев и в волненье потер переносицу.

— Кажись, третьего дня, — тетя Паша догадалась, что не ее скромный «бизнес» интересует этого молодого энергичного мужчину в кожаной куртке, а коль так, то и таиться ей не следует. А то только наведешь тень на плетень, себе же хуже сделаешь. — Вчера у меня молдаване из Кишинева были, а когда кто до них — не помню точно.

Некоторое время шли молча.

— Ты машину на стоянке оставил? — как бы невзначай поинтересовалась тетя Паша.

— Я на попутной приехал, — ответил Колчев.

— Бывает, — равнодушно сказала тетя Паша. — Мне без разницы, кто да на чем путешествует. Хоть в ступе, хоть на помеле верхом, — она мелко, отрывисто рассмеялась.

— Я по службе, — строго объявил Колчев. — Разыскиваем опасного преступника. — Таиться более не имело смысла.

— Ну?! — притворно удивилась тетя Паша.

— Вот вам и «ну», — все тем же строгим тоном продолжал капитан. Его и забавляла и начинала уже раздражать деланная простоватость тети Паши. — На большой дороге — оно по-всякому случается. Не исключено, гражданка, что вы вступили в контакт с теми, кого мы ищем.

— Да бог с тобой! — на сей раз искренне всполошилась тетя Паша.

— Ничего в этом предосудительного нет, ведь вы могли и не знать, с кем имеете дело, — посчитал нужным несколько успокоить владелицу пуховичка Колчев. — Поглядите, может, кого признаете.

Он подвел тетю Пашу к фонарю, достал фотографии и раскрыл их веером.

— Он! — тетя Паша от волнения сжала Колчеву руку. — Тот самый, на «Москвиче». Надо же, — она сокрушенно покачала головой, — такой на вид культурный и обходительный мужчина. Все три рубля заплатить хотел.

Колчев ловко, как карточную колоду, перемешал фотографии и попросил еще раз глянуть на них. И на сей раз она без колебания указала на ту же фотографию.

— Спасибо вам, мамаша, — поблагодарил тетю Пашу Колчев. Поправил на плече ремень «репортера». — На пуховичке как-нибудь в другой раз переночую.

Он повернулся и побежал к автотрассе.

— Рублик, — вспомнила тетя Паша. — Эй, служивый, рублик обратно получи!..

Но Колчев уже свернул за угол мотеля.

4

Утром следующего дня в кабинете начальника отдела управления госбезопасности полковника Кузьмина собрались на совещание майор Ерохин, капитан Колчев и прикомандированный к ним старший лейтенант милиции Иволгин — группа, расследующая дело о похищении драгоценностей и попытке их контрабандного провоза через границу.

— Установлено, что Сырцов Юрий Николаевич ночевал в прошлую пятницу в Рыбинске, но не в мотеле, а на квартире у уборщицы тети Паши, — докладывал капитан Колчев. — Правда, она не помнит точно, когда у нее останавливался этот, как она выразилась, культурный и обходительный мужчина, но, сопоставив имеющиеся в нашем распоряжении факты, можно считать, что Сырцов ночевал у нее в прошлую пятницу.

— Ты что, дату другим путем не перепроверил? — с удивлением спросил Колчева полковник Кузьмин.

— Извините, товарищ полковник, спешил очень.

— Как же можно столь небрежно вести расследование, — строго выговорил Колчеву Кузьмин. — У этой тети Паши за неделю, по всей видимости, добрая дюжина людей ночует. Где же ей запомнить, кто и когда останавливается.

— Дмитрий Анатольевич, поспешность капитана можно понять, — вступился за Колчева майор Ерохин. — Очень мало времени осталось до пересечения интересующей нас группой туристов государственной границы.

Начальник отдела ничего не сказал на это напоминание. Он в задумчивости покрывал лежащий перед ним лист бумаги затейливым орнаментом, сосредоточенно размышлял над только что полученной от Колчева информацией. Наконец отложил карандаш и повернулся к майору.

— Доложи, пожалуйста, Петр Степанович, о Сырцовых, — попросил он Ерохина.

— Юрий Николаевич Сырцов, 1945 года рождения, доктор искусствоведения, крупнейший специалист по живописи Скандинавии, — приступил к докладу Ерохин. — Покойный отец его, академик Сырцов, был медиком с мировым именем. От него к сыну перешла коллекция редчайших полотен…

— Теперь ясно, откуда денежки на золотишко, — не сдержался старший лейтенант Иволгин.

— Свободно владеет финским, шведским, норвежским языками, — продолжал, недовольно покосившись на офицера милиции, Ерохин. — В группе будет выполнять роль переводчика. Надо сказать, что выезжающие за рубеж туристические группы автолюбителей формируются таким образом, чтобы в их составе были переводчик, специалист по автоделу, врач, — пояснил майор. — Так, с Сырцовым в поездку отправляются супруги Аджибековы — оба автоинженеры — и врач второй городской больницы Никольский… Что еще можно добавить о Сырцове? — майор ненадолго задумался и продолжал, уже не глядя в справку: — Три года назад он женился на Стелле Аркадьевне Гальченко, ныне, естественно, Сырцовой. Стелла Аркадьевна работает начальником одного из отделений госстраха города. Как нередко бывает при поздних браках, детей у Сырцовых нет.

— Спасибо, Петр Степанович, — поблагодарил Кузьмин и перевел взгляд на Иволгина. — Что сообщают из Вильнюса?

— Данные, полученные из Вильнюса, подтверждают причастность Сырцовых к расследуемому делу, — бодро начал Иволгин.

— Только факты, — предупредил старшего лейтенанта начальник отдела.

— А факты таковы… — Иволгин, подобно актеру, выдержал интригующую паузу. — На прилавок ювелирного магазина попала лишь незначительная часть драгоценностей. Похоже, что о размерах действительного поступления товара в магазине никто и не догадывался. Бухгалтер в то время была в отпуске, и директор сам получал драгоценности, сам сдавал за них деньги. Я навел о нем справки. Шимкус Витас Ионович, 49 лет, вдовец. Ведет затворническую жизнь, круг знакомых, с которыми поддерживает постоянные отношения, крайне узок. Но вот интересная деталь, товарищи, — Иволгин снова попытался выдержать паузу, но начальник отдела поторопил его. — Три года назад Шимкус отдыхал в Гаграх и там познакомился с Сырцовыми, которые проводили на Кавказе медовый месяц, — продолжал старший лейтенант. — С тех пор зачастил к ним в гости. Прошлым летом, например, провел две недели на даче Сырцовых в Сосновке… У меня все.

И снова на некоторое время в кабинете установилось напряженное молчание: офицеры обрабатывали в сознании полученную информацию.

— Выходит так, что пока Шимкус — наша единственная реальная нить, — нарушил молчание Ерохин.

— Да, больше всего хотел бы я располагать сейчас его показаниями по интересующему нас делу, — мечтательно произнес Колчев.

— Подробными показаниями, — гася улыбку, поправил капитан Ерохин. — И чего уж там мелочиться — максимально правдивыми.

— Размечтались, — усмехнулся Кузьмин. — Пока же, как я понял из доклада, нам к Шимкусу этому и подступиться не с чем. Состава преступления-то нет, так — одни догадки да предположения.

— Давайте тогда установим за ним тщательное наблюдение, должен же он в чем-то проявиться, — предположил Иволгин.

— Наблюдать Шимкуса, пока он проявится, у нас времени нет, — высказался Колчев. — Вот если бы его чуток поторопить…

— А что, мне думается, тут мы помочь ему можем, — поддержал капитана майор Ерохин. — Если Шимкус действительно не в ладах с законом, то нервишки у него сейчас должны быть на пределе. В такой ситуации в самый раз провести у него в магазине ревизию. Не думаю, чтобы он все концы аферы с драгоценностями спрятать успел. А там, как только зацепочка появится, можно непосредственно о нашем деле с ним потолковать. Только быстро все надо делать и решительно, дабы опомниться и подготовиться Шимкус не успел.

— Как я понял, ты, Петр Степанович, предлагаешь просить товарищей из БХСС подсобить нам? — по выражению лица Кузьмина было видно, что предложение майора Ерохина заинтересовало его.

Ерохин утвердительно кивнул.

— Только полностью перепоручать операцию БХСС не следует, — предостерег Колчев. — Я считаю, что необходимо наше непосредственное участие в ревизии. Чтобы, если нужда возникнет, подправить ход ее в желательном для нас направлении. На месте многое виднее. — Товарищ полковник, — Колчев, сидя на стуле, машинально выпрямил спину. — Разрешите мне вылететь в Вильнюс.

Такое предложение капитана не вызвало у начальника отдела энтузиазма. При всей возможной важности для дела ревизия магазина Шимкуса все же была хоть и временным, но все же отступлением от магистрали расследования. Да к тому же, выехав в другой город, Колчев, который из сотрудников отдела более других успел разобраться в деле, на некоторое время лишался возможности контролировать его ход в целом. На нынешней, весьма запутанной стадии расследования, такой поворот в нем был, по мнению начальника отдела, нежелательным.

— В Вильнюс поедет старший лейтенант Иволгин, — решил Кузьмин. — У тебя, капитан, и здесь дел достаточно, а начальство Иволгина информировало нас о том, что он уже имеет опыт совместной работы с БХСС. Верно, Иволгин?

— Так точно, товарищ полковник, — энергично подтвердил Иволгин. — Доводилось работать с БХСС, и не раз. — Его обрадовала возможность возглавить самостоятельно один из участков расследования. Радость переполняла его и вылилась в необдуманную тираду. — А когда на Шимкуса зацепка образуется, — размышлял вслух Иволгин, — прижмем, товарищ полковник, его, и все, как миленький, выложит. Никуда, как говорится, не денется.

— Только без подобной самодеятельности, Иволгин, — полковник поморщился. — Показания Шимкуса нам нужны беспристрастные. Ясно?

— Ясно, товарищ полковник! — заверил Иволгин. Радость его была столь велика, что ее не уняло строгое замечание начальника отдела.

— Тогда все свободны. — Кузьмин первым поднялся из-за стола, прошел, разминая ноги, по кабинету. — Да, товарищи, работка нам в ближайшие дни предстоит немалая.

На столе Колчева зазвонил телефон, и он снял с аппарата трубку.

Иволгин собирался в дорогу. Последними он положил в объемистый портфель две папки с бумагами, запер портфель на ключ. Колчев закончил разговор по телефону.

— Звонил Гриценко, гонщик «Совавтоэкспорта», — сказал он Иволгину. — Вспомнил все-таки, где видел Сырцову.

— Где же? — живо поинтересовался Иволгин.

— Примерно месяц назад Стелла Аркадьевна была у них в объединении с лекцией о страховании жизни. Как считает Гриценко, то была интересная и, главное, убедительная лекция. Гриценко, послушав ее, застраховался. Все-таки двое детей, а он не только перегоняет машины с завода, но и регулярно участвует в авторалли.

— Видишь, как все сходится, — обрадовался Иволгин. — Лекция, затем беседа с руководителями объединения. Светский разговор, в который, однако, вставляются хорошо продуманные вопросы — и необходимая информация добыта. В частности о том, когда перегоняется с завода предназначаемая «Викингу» партия «Лад». Да, многое может красивая женщина.

— Логично, — признал Колчев. — Только уж… больно все сходится.

— Прыткая семейка, — заметил по поводу Сырцовых Иволгин. Он не испытывал, подобно Колчеву, сомнений, и поэтому дружески, даже с нотками некоторого превосходства в голосе, посоветовал приятелю: — А ты, Коля, не усложняй. Это в детективах обязательно с вывертом, а в реальной жизни куда как проще. Вот увидишь, Шимкус обязательно выведет на Сырцовых, и круг, как говорится замкнется. — Он озабоченно посмотрел на часы. — Спешить надо мне в аэропорт, а то, поди, заждался Шимкус.

— Успеха, — пожелал Колчев. — Я в тебе уверен, Саша.

Когда за Иволгиным закрылась дверь, Колчев связался по телефону с полковником Кузьминым. Доложил, что у Сырцовой сегодня лекция на машиностроительном заводе и попросил разрешения присутствовать на ней. И еще попросил навести за время его отсутствия справки о коллекции Сырцова. Получив от начальника отдела разрешение присутствовать на лекции и заверение, что будут наведены необходимые ему справки, Колчев поблагодарил полковника и повесил трубку.

Затем он подошел к встроенному шкафу и распахнул его дверцу. Снял и аккуратно повесил на плечики пиджак, а вместо него надел кожаную куртку. Провел ладонью по волосам, уничтожая четкий пробор, водрузил на переносицу дымчатые очки в стальной оправе и, перекинув через плечо ремень «репортера», расслабленной, вмиг изменившейся походкой шагнул к двери кабинета.

5

Седой мужчина в мешковатом черном костюме и моложавая крупная дама в модном платье стиля «сафари» проверяли накладные, фактуры, счета, чеки. Пухлые стопки их помещались на канцелярском столе между счетной машинкой «Быстрица» и массивными, окованными по углам полосками тусклой меди, бухгалтерскими счетами. Женщина ловко перебирала клавиши «Быстрицы», записывала на листке бумаги итог операции, а мужчина, явно не доверяя счетной технике, проверял результаты сложения при помощи деревянных костяшек.

В тесноватом кабинетике, несмотря на день, горели люминесцентные лампы, ибо решетки из толстых стальных прутьев на окнах и мелкая сетка поверх них затрудняли доступ дневному свету.

Телефонный звонок прервал работу.

— Ювелирный магазин, Шимкус слушает, — сказал мужчина в телефонную трубку.

Сообщение, по всей видимости, сильно обеспокоило директора. Он помрачнел, рывком ослабил узел галстука, нервически забарабанил пальцами по столу. Настороженно покосился на женщину в платье «сафари». Она была занята разглядыванием своих длинных ухоженных ногтей и не заметила перемены, происшедшей с директором.

— Я в управление торговли, Эльза Маратовна, — сказал Шимкус, торопливо надевая пыльник. — Побудьте за меня.

Женщина согласно кивнула.

На улице директор ювелирного магазина отпер дверцу «Жигулей», завел мотор, подождал, пока в потоке машин не образовался просвет, и вырулил на мостовую.

В актовом зале Дома культуры машиностроительного завода было многолюдно. На экране прокручивалась уже не первая короткометражка, выполненная в лучших традициях отечественной кинорекламы:

— убранная цветами и разноцветными лентами «Чайка» с перекрещенными латунными кольцами на крыше и неизменной куклой на радиаторе мчится по весеннему проспекту;

— Дворец бракосочетаний, широкая мраморная лестница, свадебный марш Мендельсона;

— робкая невеста с лучистыми глазами;

— жених в черном костюме, похожий на официанта интуристовского ресторана;

— заплаканная свекровь, а, может быть, теща;

— цветы, цветы, цветы… Работница Дворца с алой лентой через плечо, новенькие обручальные кольца, пенящееся шампанское, опять цветы, цветы, цветы…

— робкая невеста с лучистыми глазами — простите, уже молодая жена;

— радостный, смущенный жених…

И когда свадебное торжество достигло апофеоза, когда восторг многочисленных родственников и друзей новобрачных приблизился к той опасной черте, за которой начинается эйфория, словно бог из машины в древнегреческой трагедии, появился он — инспектор Госстраха.

— Распишитесь здесь, и вот здесь, будьте любезны, еще здесь… Все в порядке, — инспектор госстраха одарил новобрачных улыбкой. И завертелось дальше:

— симпатичная пачка десятирублевок;

— удивленная молодая жена с лучистыми глазами;

— сбитый с толку жених в черном костюме. Простите, уже молодой супруг!

— Утерев слезы, свекровь, а, может быть, теща деловито пересчитывает деньги;

— тесть, а, может быть, свекор, ухмыляясь, поглаживает пышные усы;

— шампанское за здоровье новобрачных;

— улыбающиеся родственники и друзья;

— цветы, цветы, цветы…

На экране возник заключительный титр «Конец», и в зале зажегся свет.

К микрофону на сцене подошла Стелла Аркадьевна Сырцова.

— Товарищи, вы только что просмотрели несколько рекламных роликов Госстраха. Но увиденное на экране — это далеко не полный перечень услуг, которые наша организация предоставляет гражданам. Подробнее об остальных видах страхования вы можете узнать из этой вот брошюры, — Сырцова показала залу брошюру. — Мне же остается лишь добавить, что наша контора госстраха перешла на новую, прогрессивную форму работы. Самые трудоемкие и сложные расчетные операции по страховым полисам взяла на себя электронно-вычислительная машина. Вам теперь достаточно заполнить эту карточку, — в руках Сырцовой появилась видоизмененная типографским способом обычная почтовая карточка, — бросить ее в почтовый ящик, и через несколько лет, а время, товарищи, летит быстро, вы станете обладателями существенной денежной суммы.

— Скажите, где можно взять карточку? — спросила женщина из первого ряда.

— В бухгалтерии вашего предприятия, — ответила Стелла Аркадьевна и любезно улыбнулась женщине.

— А если, к примеру, перейдешь на другой завод? — поинтересовался молодой рабочий.

— Бухгалтерия сообщит нам расчетный счет вашего нового предприятия, и мы незамедлительно введем коррекцию в машину.

— А машина ваша не сломается? — шутливо поинтересовался кто-то из задних рядов. — Плакали тогда наши денежки.

В зале возникло оживление, послышались шутки, прокатился смешок.

— Товарищи, мы же живем в век НТР, — сказала Сырцова с укоризной. — Электронно-счетные машины, составляющие основу многочисленных систем управления, уже не первый год успешно решают куда более сложные задачи, чем эта.

На сей раз зал встретил ее слова одобрительным гулом.

— Госстрах, как явствует из самого названия, — организация государственная, — продолжала Сырцова. — И наше социалистическое государство гарантирует вам неприкосновенность и сохранность страховых вкладов.

К микрофону подошел работник заводского клуба, спросил, обращаясь в зал:

— Есть еще вопросы, товарищи?.. Тогда поблагодарим Стеллу Аркадьевну за интересную и содержательную беседу.

Машиностроители дружно зааплодировали, затем поднялись со своих мест и потянулись к выходам из зала.

Сырцова легко спустилась со сцены, и к ней тотчас подошел подтянутый мужчина средних лет, одетый в элегантный темно-коричневый костюм. Стелла Аркадьевна по-приятельски взяла его под руку и, о чем-то оживленно беседуя, они двинулись к выходу.

Колчев отделился от колонны, подпирающей балкон, и шагнул навстречу Сырцовой и ее спутнику.

— Николай Колчев, редакция последних известий радио, — представился он и протянул Стелле Аркадьевне микрофон магнитофона: — Пожалуйста, несколько слов для вечернего выпуска.

— А что вас, собственно говоря, интересует? — живо отреагировала Сырцова. Ее обрадовала возможность выступить перед многотысячной аудиторией радиослушателей, привлечь их внимание к деятельности Госстраха.

— Подробнее о вашей чудо-системе, пожалуйста, — попросил Колчев.

— Никакого чуда тут нет, — улыбнулась Сырцова. — С вводом в действие ЭВМ мы освободили от, прямо скажем, нудных счетных операций солидный штат работников. После краткосрочных курсов перевели их на более творческую и в материальном плане более выгодную работу страховых агентов. Таким образом, резко расширился охват клиентуры. В настоящий момент мы ведем работу по десяткам тысяч полисов. Конечно, это потребовало значительной перестройки структуры отделения, капитальных вложений, но мы пошли на это, и экономический эффект превзошел все наши ожидания.

— Спасибо, Стелла Аркадьевна, — поблагодарил Колчев.

— Кстати, рядом с нами сейчас находится человек, который оказал отделению в этом деле огромную помощь.

— Будет, Стеллочка, — мужчина в темно-коричневом костюме попытался остановить Сырцову, но та не вняла его просьбе.

— Виктор Семенович Лазарев, старший научный сотрудник отдела автоматизированных систем управления одного из научно-исследовательских институтов нашего города, — представила она своего спутника.

— Радиослушатели будут рады встрече в эфире со специалистом в области управления, — поддержал Сырцову Колчев. — Прошу вас, Виктор Семенович, — с этими словами он поднес микрофон к лицу Лазарева.

— Стелла Аркадьевна преувеличивает, — не очень охотно начал интервью Лазарев. — Действительно, став директором одного из отделений Госстраха нашего города, моя бывшая студентка Сырцова не сочла за труд разыскать меня — к тому времени я уже оставил преподавание в вузе, — дабы посоветоваться по поводу возникшей у нее идеи. Речь шла, как вы понимаете, о новой системе управления. Мы обсудили со Стеллой Аркадьевной принципы, структуру, можно сказать, модель отделения нового типа, а уж директор, благодаря своей энергии, целеустремленности и, я бы сказал, подвижничеству добилась от вышестоящих инстанций разрешения на модернизацию. Тогда я составил программу ЭВМ, ну, помогал на первых порах консультациями.

— Не только на первых порах, — уточнила Сырцова. И с щедростью широких увлекающихся натур добавила, воздавая должное заслугам Лазарева: — Мы и сейчас без вас, Виктор Семенович, как без рук!

— Большое спасибо, — поблагодарил Колчев и выключил магнитофон. — Может получиться интересная зарисовка. Думаю, Стелла Аркадьевна, что после выступления радио у вас и у ваших коллег прибавится работы.

— Вот поэтому-то спасибо, в первую очередь, вам, — Стелла Аркадьевна довольно рассмеялась. — Спасибо за рекламу.

— А когда выйдет в эфир передача? — поинтересовался Лазарев.

— В субботу вечером, — ответил Колчев.

Ответ, похоже, удовлетворил Лазарева. Некоторая тревога и внутренняя напряженность, которые наметанным глазом уловил в поведении Лазарева Колчев, исчезли.

— Послушаем передачу в пути, — сказала Сырцова, снова беря Виктора Семеновича под руку.

— В командировку собрались? — поинтересовался Колчев, застегивая футляр «репортера».

— В отпуск, — оживилась Сырцова. — Да еще какой! На машине по всей Скандинавии. Представляете?

— С трудом, — признался Колчев. — Но все равно — счастливого пути!

— Спасибо, — поблагодарила Сырцова.

А Лазарев, пожимая Колчеву на прощание руку, заметил:

— Повезло вам, молодой человек, с интервью. Опоздай вы на пару деньков, пришлось бы месяц ждать возвращения Стеллы Аркадьевны.

— Я везучий, — сказал Колчев и улыбнулся.

Ситуация непредвиденно осложнилась, и полковник Кузьмин прямо с утра созвал новое оперативное совещание.

— Упустили Шимкуса, — объявил Кузьмин.

Ерохин и Колчев переглянулись. Они-то отлично понимали, что это значило: с исчезновением директора ювелирного магазина рвалась пока что единственная реальная нить расследования.

Дав подчиненным осмыслить случившееся, начальник отдела продолжал:

— Когда стало ясно, что Шимкус бежал, оповестили службу ГАИ. Но было уже поздно, он успел проскочить посты на выезде из города. Обыск на квартире подтвердил поспешное бегство.

— Ничего не понимаю, — Колчев удивленно пожал плечами. — Как Шимкус узнал о готовящейся ревизии его магазина?

— Да, тут, пожалуй, главная загадка, — полковник выдвинул ящик письменного стола, достал пачку сигарет, но в последний момент сдержался, загасил спичку, так и не прикурив.

— Бухгалтер ювелирного магазина показала, что был телефонный звонок Шимкусу, после которого он поспешно выехал якобы в управление торговли.

— Неужто предупредили? — высказал предположение помрачневший Ерохин.

Даже предположение о том, что кто-то из причастных к расследованию дела работников правоохранных органов мог поступиться служебным долгом и предупредить подозреваемого в преступлении Шимкуса о готовящейся в его магазине ревизии, повергло офицеров госбезопасности в тяжелые раздумья.

Первым из этого состояния вышел Кузьмин.

— Соответствующие службы разберутся, — сказал он и, как бы ставя точку, прихлопнул ладонью по столешнице. — А вам необходимо скорректировать свои действия, исходя из изменения ситуации.

— Иволгин докладывал, что Шимкус прошлым летом провел две недели на даче Сырцовых, — вспомнил майор Ерохин. — И что круг знакомых, с которыми он поддерживал постоянные контакты, крайне узок. Логично было бы предположить, что и теперь, в критический для себя момент, он направился к друзьям.

— Предлагаю установить наблюдение за дачей Сырцовых в Сосновке и направить туда для этого Иволгина, — сказал Колчев.

— Прошу, товарищи, не рассчитывать на Иволгина, — опустив глаза долу, с некоторым усилием проговорил начальник отдела.

— Но почему? — спросил Колчев. — Саша сейчас остался без конкретного задания и вполне может взять под наблюдение дачу. Надо полагать, он уже выехал из Вильнюса?

— Выехать-то он выехал, но есть мнение отстранить старшего лейтенанта милиции Иволгина от дела. До тех пор, пока в результате служебного расследования не выяснится его роль в крайне подозрительном исчезновении Шимкуса, — не свойственным для него в обращении с подчиненными официальным тоном объявил Кузьмин.

— Разрешите, товарищ полковник? — также переходя на официальный тон, сказал поднимаясь Колчев.

Полковник утвердительно кивнул.

— Я возражаю против такого решения, товарищ полковник.

Лицо Кузьмина выразило неподдельный интерес.

— Продолжайте, капитан, — разрешил он.

— Я давно знаю Александра Иволгина, еще по совместной работе на тракторном заводе, и убежден: не мог он совершить преступления, в котором его сейчас подозревают.

— Однако, капитан, почему вы умолчали о том, что давно знакомы с Иволгиным? — спросил Кузьмин.

Колчев четко и сжато изложил соображения, по которым не счел нужным говорить начальнику отдела об их с Иволгиным многолетнем знакомстве.

— Объяснения ваши не свидетельствуют в пользу Иволгина, — внимательно выслушав Колчева, заметил Кузьмин. — Да и сам я имел возможность убедиться в излишней амбициозности и самоуверенности старшего лейтенанта. Подумалось даже, что порой он больше заботится об эффектности своей роли в расследовании, чем о самом расследовании.

— И все же отстранять Иволгина от нашего расследования в такой ситуации — это значит нанести ему серьезную психологическую травму. Ведь он сразу поймет, что ему выказано недоверие. Нельзя этого допустить, товарищ полковник, никак нельзя, — стоял на своем Колчев. — А что до манеры Иволгина держаться, разговаривать, то я думаю, нет, я убежден, — поправился капитан и упрямо пригнул голову, — что это не от избытка самоуверенности, а как раз наоборот, от неуверенности в себе. Можно и нужно с ним серьезно побеседовать, подсказать, но отстранять от расследования…

Кузьмин с сомнением покачал головой.

И во взгляде Ерохина Колчев не нашел поддержки своим доводам. И тогда он решился на крайнее средство.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться по данному вопросу к генералу? — попросил он начальника отдела.

— Отставить, капитан, — тихо и совсем не по-служебному, не приказал даже, а скорее попросил полковник Кузьмин. Откинулся на спинку кресла и растер большим и указательным пальцами переносицу. — Генерал доверил мне решить этот вопрос по собственному усмотрению… Я оставляю старшего лейтенанта Иволгина в группе.

— Спасибо, — буркнул Колчев и устало опустился на стул.

Минуту в молчании офицеры собирались с мыслями.

— Итак, продолжим, товарищи, — деловым спокойным тоном предложил Кузьмин.

6

Дверь Колчеву открыла Стелла Аркадьевна.

— Это опять вы? — удивилась она.

Колчев смущенно развел руками.

— Проходите, — хозяйка квартиры шагнула от двери в глубину прихожей.

Колчев тщательно вытер ноги о половичок и направился за Сырцовой.

— Как говорится, Стелла Аркадьевна, семь раз отмерь… — начал он, зорко оглядываясь по сторонам. — У меня уже случались неприятности из-за того, что в эфир выходила не до конца подготовленная информация, — с обезоруживающей откровенностью признался Колчев. — Поэтому решил еще раз проконсультироваться с вами относительно интервью.

— Конечно, лучше все перепроверить, — согласилась с ним Сырцова.

Они вошли в гостиную, которая впечатляла размерами, позолотой лепных карнизов, мозаикой овального медальона на высоком потолке посреди комнаты. С центра медальона спускалась цепь старинной люстры с подвесками сиреневого хрусталя. Обставлена комната была гнутой мебелью орехового дерева. Со вкусом и чувством меры подобраны антикварные украшения: массивные шандалы, бронзовая и чугунная скульптура, фарфор. Хозяйка включила свет, и на порядком выгоревших ситцевых обоях явственно обозначились темные прямоугольники.

— Еще немного, и вы бы меня не застали, — сказала Сырцова, опускаясь в кресло возле круглого, инкрустированного ценными породами дерева, столика. — Я уже собиралась на дачу к мужу.

— Я ведь говорил, что везучий, — улыбнулся Колчев. Он готовил магнитофон к воспроизведению записи.

— Вы, наверное, не ужинали? — спросила Сырцова.

— Мне не привыкать, — Колчев беспечно махнул рукой.

— И накормить-то вас нечем, — лицо хозяйки выразило досаду. — Третий день питаюсь чем попало. В холодильнике — шаром покати, — попыталась оправдаться она.

— Перед отпуском всегда так, — понимающе согласился Колчев.

— А тут еще этот ремонт, — разговорилась Сырцова. Рассудительный молодой корреспондент, выказывающий ей явное почтение, расположил к себе хозяйку дома. — Пока нашла мастеров, пока договорилась с ними… — Сырцова при воспоминаниях о житейских хлопотах тяжело вздохнула. — Зато когда вернемся, все будет сиять и блестеть, — на мажорной ноте заключила Стелла Аркадьевна. Ее деятельная жизнерадостная натура не могла долго находиться в унынии.

Колчев встал, внимательно осмотрел комнату, подошел к окну.

— Потолки перетереть надо, полы отциклевать, подоконники, двери покрасить, плинтуса сменить, — словно заправский прораб, определил он. — И обои поменять, выцвели. Как сняли фотографии, особенно стало видно, что выцвели. Знаете, Стелла Аркадьевна, вы лучше финские обои наклейте, моющиеся.

— О каких фотографиях вы говорите? — спросила Сырцова.

Колчев указал на прямоугольники более интенсивного цвета на обоях.

— Здесь картины висели, — поправила его хозяйка. Как и предполагал Колчев, тщеславной оказалась Стелла Аркадьевна. Капитан сумел в своих интересах использовать эту слабость Сырцовой, незаметно, словно по ее инициативе, перевести разговор на интересующую его сейчас коллекцию картин.

— О, вы еще и картины коллекционируете! — воскликнул Колчев. — Красивая женщина, молодой удачливый руководитель, да ко всему этому еще и знаток живописи, — лицо Колчева выражало неподдельное восхищение столь разносторонними достоинствами Стеллы Аркадьевны.

— Живопись — это увлечение мужа, — поправила Колчева польщенная хозяйка. — Я бы показала вам коллекцию, да Юрий ее в кабинете запер.

— Правильно, что же на стенках такие ценности без присмотра оставлять. Как говорится, неровен час, — поддержал решение Сырцова Колчев.

— Если о чем с мужем и волнуемся, уезжая за границу, так это о сохранности коллекции, — призналась в порыве откровенности Стелла Аркадьевна. — Для мужа она — смысл жизни. Поэтому сигнализацию установили, но больше всего помог, в который уже раз, Виктор Семенович Лазарев. Завтра приезжает его племянник из Витебска, будет жить в квартире до нашего возвращения. Так что если вы вздумаете в наше отсутствие сюда наведаться, — Сырцова лукаво погрозила Колчеву пальчиком, — будете иметь дело с каратистом.

— В таком случае я — пас, — Колчев шутливо поднял руки. — В младые годы до второго разряда по боксу дошел, но куда с таким скромным багажом против каратиста.

Разговор о коллекции был исчерпан, и Колчев, поняв это, включил магнитофон.

Стелла Аркадьевна, прикрыв глаза, внимательно слушала подготовленное для эфира интервью, а Колчев, как и полагается в подобных случаях автору, в волнении мерил шагами комнату. Как бы случайно вышел в прихожую и задержался там на несколько мгновений. Но и их оказалось достаточно капитану, чтобы мысленно составить и усвоить схематический план квартиры Сырцовых.

В прихожую выходили двери остальных комнат. Две из них были распахнуты настежь, дабы воздух мог свободно циркулировать по квартире. В полумраке поблескивал хрусталь люстр и матово отсвечивала полировку старинной мебели. Но одна обитая черной кожей дверь, ближайшая к коридорчику, ведущему, по всей видимости, на кухню, была плотно затворена.

— Все правильно в материале, — сказала Стелла Аркадьевна, когда Колчев остановил магнитофон. — Только вот не отразили вы совсем роли Виктора Семеновича Лазарева в деле модернизации нашего отделения.

— Вы правы, — согласился после недолгого раздумья Колчев. — Ученый, помогающий своей бывшей студентке… В этом безусловно что-то есть.

— И опять же такой факт отражает связь науки с производством, — подсказала Стелла Аркадьевна. — В свете недавних директивных документов может весьма и весьма прозвучать.

— Видите, Стелла Аркадьевна, хорошо, что решил посоветоваться с вами. Теперь и Лазареву место в материале найдется. Под соответствующим, так сказать, соусом. — Он рассмеялся своей шутке.

— К сожалению, всегда так получается, что Виктор Семенович в тени остается, — посетовала Сырцова.

— Затирают?

— Во всяком случае, он заслуживает большего, — убежденно сказала Стелла Аркадьевна. — Он и ученый незаурядный, и организатор отменный. Кто, вы думаете, нашу поездку за рубеж организовал? Он. И группу подобрал, и большую часть хлопот с оформлением документов взял на себя.

— Попутчики подобрались интересные? — спросил Колчев. — На отдыхе хорошая компания — первейшее дело.

— Знаю только, что Виктор Семенович постарался, чтобы и врач был, и специалист по автоделу.

— А сам Виктор Семенович в каком качестве?

— Командор.

— Как великий комбинатор Остап Бендер? — пошутил Колчев.

Сырцова охотно рассмеялась.

— Милейшая Стелла Аркадьевна, к вам просьба, — вкрадчиво заговорил Колчев. — Что холодильник у вас пуст перед отъездом — это естественно. Но, может быть, кофе найдется? Целый день на ногах, а еще немалая работа предстоит: вносить в материал ваши ценные замечания.

— Опять вам повезло, — сказала Сырцова. — Кофе есть, и варить его я умею отменно. По-кавказски, в горячем песке.

— Вай-вай-вай, какой удача! — вскричал Колчев, довольно похоже воспроизводя кавказский акцент. — Я же говорил, кацо, что я совсем везучий человек.

Сырцова ушла на кухню варить кофе. Колчев подождал несколько секунд и тоже вышел в коридор. Неслышно подошел к обитой черной кожей двери, потянул за ручку. Дверь, как он и предполагал, оказалась запертой.

Из кухни послышалось жужжание кофемолки, из крана ударила струя воды. Что-то с грохотом упало на пол.

— Когда спешишь, всегда так! — в сердцах вскричала Стелла Аркадьевна.

Колчев решился. Он достал из кармана перочинный нож, вставил маленькое тонкое лезвие в скважину английского замка и, слегка провернув нож, бесшумно распахнул дверь.

Он оказался в кабинете Сырцова. Сквозь до середины задернутые тяжелыми плотными портьерами окна в комнату вливался тусклый свет раннего вечера.

На широком массивном столе были аккуратно сложены в стопки книги, альбомы иллюстраций, рукописи. В каретке портативной «Эрики» белел лист бумаги. За стеклами стеллажей поблескивали золотым тиснением корешки старинных фолиантов.

Колчев прошел на середину кабинета, огляделся и тотчас обнаружил то, что искал. Картины были сложены на стеллажах, сверху. Колчев встал на стул, осторожно снял верхний багет. Подрамника с натянутым на него холстом не оказалось…

Колчев вышел из кабинета Сырцова в тот самый момент, когда Стелла Аркадьевна с подносом в руках вышла из кухни в ведущий в прихожую коридорчик. Колчев громко откашлялся и одновременно с этим захлопнул дверь кабинета.

— Ой! — вскрикнула от неожиданности Стелла Аркадьевна.

Колчев расторопно подскочил к Сырцовой и принял из ее дрогнувших рук поднос.

— Испугали вы меня, — пожаловалась Сырцова. — После кухни в темном коридоре ничего почти не видать.

— Хотел помочь, — оправдывался Колчев. — Вы уж простите меня, ради бога.

В гостиной Стелла Аркадьевна налила из джезвы в чашечку ароматный густой кофе и протянула ее Колчеву.

Гость с поклоном принял чашку, задержал руку хозяйки и церемонно поцеловал ее.

— О! — Стелла Аркадьевна удивленно вскинула брови. — Замашки светского льва.

Колчев молча поклонился.

— Вы, Николай… Николай… — простите, но вы не назвали своего отчества…

— Просто Николай, — разрешил Колчев.

— Так вот, вы, Николай, представляетесь мне интересным и, что немаловажно, легким человеком, — высказала предположение Сырцова.

— Весьма польщен, — Колчев поставил на столик чашку. — Кофе действительно отменный. Полночи теперь бодрствовать смогу.

— Задала я вам работы с этим интервью, — посочувствовала ему Сырцова.

— Задали, — согласился Колчев. — Но, Стелла Аркадьевна, согласитесь, что в наших с вами интересах на уровне выполнить ее.

— Скажите, у вас машина есть? — после недолгого молчания неожиданно спросила Сырцова.

— Увы, — Колчев развел руками.

— Жаль, — погрустнела хозяйка. — Это может затруднить наше дальнейшее общение. Я становлюсь заядлым автомобилистом и всем видам отдыха все больше предпочитаю автомобильные поездки. Но все равно запишите телефон, — Стелла Аркадьевна озорно тряхнула головой. — Если появится желание, позвоните этак через месяц.

Колчев достал из кармана куртки блокнот и авторучку и записал продиктованный Сырцовой номер телефона.

— Сырцова Стелла Аркадьевна…

— Можно просто Стелла, — благосклонно разрешила хозяйка квартиры.

Выйдя от Сырцовой, Колчев прошел до конца квартала, свернул за угол и подошел к черной «Волге» со штырем антенны радиостанции на крыше. Отпер дверцу, уместил на заднем сиденье «репортер», а сам сел за руль. Завел мотор и, хорошо ориентируясь в узких тенистых улочках центральной части города, через несколько минут вывел машину на широкий новый проспект.

Припарковал машину Колчев недалеко от отделения Госстраха и, перекинув через плечо ремень «репортера», направился в контору страхового учреждения.

Унылый мужчина с обширной плешью и висячими гуцульскими усами без энтузиазма выслушал представившегося корреспондентом радио Колчева, который интересовался, где можно увидеть Сырцову.

— Нет Стеллы Аркадьевны. Вышла в первой половине дня и больше на работе не появлялась.

Сообщив это, унылый мужчина снял телефонную трубку и набрал номер.

— Дома тоже нет, — в подтверждение он повернул к Колчеву телефонную трубку, из которой доносились длинные гудки. — На даче, наверное, — решил унылый мужчина. — Правда, по приказу директор наш, то есть Стелла Аркадьевна, только с понедельника в отпуске и еще должна бы работать, но день-другой — не в счет. С некоторых пор у нас таким, с позволения сказать, «мелочам» не придается особого значения. — Высказавшись, он отвернулся к окну и вздохнул.

— Простите, а с кем, так сказать, имею честь? — поинтересовался Колчев.

— Заместитель директора по хозяйственной части, — собеседник Колчева выразительно усмехнулся. — Ранее возглавлял отделение.

— Так, может быть, вы мне поможете? — Колчев достал блокнот и авторучку. — Меня интересует работа вашей ЭВМ.

— Э, нет, увольте, — заместитель директора протестующе поднял руки. — Моя компетенция на это не распространяется. Это епархия лично Стеллы Аркадьевны и товарища Лазарева.

— Лазарева? — переспросил Колчев.

— Нашего консультанта, — уточнил заместитель директора. — Да он был здесь недавно. Минут сорок тому, не более.

— Не повезло, — Колчев досадливо поморщился.

— Если вас интересуют все эти новомодные машины, — в голосе заместителя слышалась ирония, — то могу вас адресовать к нашему оператору. К Елене Александровне.

— Буду вам весьма признателен, — поблагодарил Колчев.

— Идемте, — экс-директор поднялся с кресла.

В небольшой комнате, единственное окно которой выходило на глухую стену соседнего дома, за столом сидела девушка в белом халате. Ее длинные прямые волосы упали на лоб и закрыли склоненное над листом ватмана лицо.

— Елена Александровна, к вам товарищ из редакции, — сказал с порога заместитель директора. — Интересуется вашей машиной.

Леночка подняла от стола лицо, и глаза ее удивленно округлились.

— Колчев! — вскричала она, вскакивая на ноги. — Колька, какими судьбами?.. А я слышала, что ты…

— Привет, Ленка! — довольно бесцеремонно прервал девушку Колчев, обнял и расцеловал в обе щеки.

Девушка смущенно покосилась на заместителя директора, на лице которого появилось что-то похожее на улыбку.

— В одном дворе детство провели, — пояснил, оборачиваясь к нему, Колчев. — Верно говорят: мир тесен.

— А мне кто-то из наших рассказывал, что ты… — начала было Лена, но Колчев и на сей раз не дал ей закончить фразы.

— Да, на радио вот устроился, — он похлопал по футляру «репортера». — Поначалу со спортивной редакцией внештатно сотрудничал, а теперь доверяют сюжеты для субботнего выпуска новостей. Так что шастаю по городу в поисках занимательного да курьезного.

— Не буду вам мешать, — заместитель директора шагнул от двери. — Если буду нужен, я у себя.

7

Колчев с интересом разглядывал приколотый к стене кнопками обрывок рулонной бумаги. На нем при помощи математических символов была воспроизведена картина, в центре которой коленопреклоненный старец протягивал к распятию Христа ларец с драгоценностями.

— «Поднесение даров», — сказала, Лена, видя, что картинка заинтересовала приятеля детства. — Семнадцатый век. Какой-то голландец… А, может быть, и не голландец. Стелла Аркадьевна просвещала, да я позабыла.

— Ты научила машину рисовать? — спросил Колчев.

Девушка отрицательно покачала головой, хотя ей очень хотелось ответить на вопрос Колчева утвердительно.

— Это все Виктор Семенович, наш консультант, — сказала она. — Виктор Семенович так запрограммировал ЭВМ, что теперь она, прежде чем начать счетные операции, отстукивает каждый раз такую вот картинку. Виктор Семенович говорит в шутку, что машине разминка нужна. Возьми на память, — Лена выдвинула ящик стола и протянула Колчеву обрывок бумажного рулона, аналогичный тому, что был приколот к стене. — Бери, у нас их много накопилось.

— А ты самостоятельно составить такую программу можешь? — спросил Колчев, пряча сложенный в несколько раз лист во внутренний карман куртки.

— Смогла бы, наверное, если повозиться, — подумав, ответила Лена. — Пока меня одну Виктор Семенович к машине не подпускал. Вот с понедельника начну самостоятельно работать.

— Слышишь, Блинова, покажи мне машину в действии, — неожиданно попросил Колчев.

Лена заколебалась.

— Хоть и не положено включать машину без производственной надобности, но для друга детства инструкцию можно нарушить, — решилась она.

— Для того инструкции и составляются, чтобы их нарушать, — поддержал девушку Колчев.

Блинова отперла дверь в машинный зал и включила яркое люминесцентное освещение.

Отделанная серебристыми звукопоглощающими плитками просторная комната с протертым до зеркального блеска линолеумом пола являла собой впечатляющий контраст с остальными, кое-как меблированными, тесными помещениями конторы. В центре комнаты помещался бело-голубой пульт управления. Ровно гудели кондиционеры.

— Благодать, — Колчев с шумом вобрал полные легкие свежего прохладного воздуха и зажмурился от удовольствия. — Оазис в пустыне. У вас в конторе, честно говоря, душновато.

— Машине вредны температурные колебания, — пояснила Лена, ловко нажимая клавиши на пульте.

— Верно, — согласился Колчев и мрачно пошутил: — Машина ведь не человек.

На пульте тем временем зажглись, замигали разноцветные лампочки.

— Смотри, — Лена кивнула на печатающее устройство, — сейчас пойдет картинка «Поднесение даров». Включаю.

— Погоди, — остановил ее Колчев. — Ты программу проверила?

— Тебя, Колчев, не узнать, — девушка удивленно поглядела на Николая. — Откуда такая педантичность? Помнится, во дворе ты был приличным шалопаем.

— Так когда же то было, — усмехнулся Колчев.

Лена подошла к одному из блоков памяти, отворила его дверцу и сняла катушку магнитной ленты.

— Действительно, не та, — растерянно сказала она, проверив магнитную ленту. — Надо же, Виктор Семенович перепутал программу. Никогда с ним такого не случалось.

— А какую же программу зарядил ваш Виктор Семенович? — спросил Колчев.

— Для расчетов с банком. Мы ее крайне редко используем. Ну-ка, погоди…

Лена быстро отыскала нужную программу, но, глянув на конец Магнитки, положила катушку на пульт и растерянно посмотрела на Колчева.

— Изъята часть, где записана программа «Поднесения даров»? — догадался Колчев.

Лена утвердительно кивнула.

— Сеанс отменяется, — распорядился Колчев. — Выключи машину.

Она беспрекословно повиновалась.

— Комната опечатывается? — спросил Колчев, внимательно оглядывая машинный зал.

— По инструкций полагается, — пролепетала вконец растерявшаяся девушка, — но…

— Что еще за «но»? — недовольно поторопил Колчев.

— Мы уже месяц не опечатываем. Печать куда-то запропастилась.

— Слушай меня внимательно, Лена Блинова, — Колчев взял девушку за плечи, заглянул ей в глаза. — Скоро здесь будут товарищи. Ты при них запрешь комнату и сдашь ключи. Поняла? И не надо волноваться, Лена.

— Так, значит, ты все-таки… — догадалась девушка, но и на сей раз капитан не дал ей договорить.

— Вопросы потом, на досуге. Для сотрудников вашей конторы я был и остаюсь корреспондентом радио.

— Понятно, — девушка почти справилась с волнением. — Коля, простите — товарищ Колчев…

— Да брось ты, какой я тебе товарищ Колчев, — досадливо остановил ее капитан.

— Хорошо, Коля. Что я еще должна сделать?

— Не в службу, а в дружбу, Леночка. Постарайся за выходные дни составить программу «Поднесения даров», — попросил Колчев.

— Сделаю, — уверенно пообещала оператор ЭВМ.

— Только, Леночка, — Колчев доверительно взял девушку за локоть, — сделать надо без единой ошибки. — Точно по образцу, — он достал из кармана куртки отпечатанную картинку и, прищурясь, поглядел в задумчивости на коленопреклоненного старца, который с покорным выражением лица протягивал к распятию Христа ларец с драгоценными подношениями.

Черная «Волга» затормозила возле ворот с красными армейскими звездами на стальных створках. Колчев нажал на клаксон.

Тотчас к машине подошел сержант милиции. Проверил документы Колчева и махнул рукой находящемуся в здании КП напарнику. Заработали электромоторы, створки ворот распахнулись, и машина въехала на территорию подразделения МВД. Она проехала мимо плаца, на котором шел вечерний развод караулов, и остановилась у штаба.

Здесь у Колчева состоялся недолгий разговор с начальником отдела. Офицер милиции попросил Колчева подождать.

Оставшись один в кабинете начальника отдела. Колчев поднял телефонную трубку и набрал номер. Ждать ответа ему пришлось недолго.

— Товарищ полковник, — обращаясь к начальнику отдела, Колчев по привычке принял стойку «смирно», — докладывает капитан Колчев. — Ситуация изменилась, и мне необходимо выехать в Сосновку. Иволгину надо помочь… Есть, товарищ полковник, буду держать связь.

Положив на аппарат телефонную трубку, Колчев подошел к окну. Развод по плацу закончился. Назначенные к патрулированию по городу солдаты и сержанты занимали места в крытых грузовиках, следующих в отделения милиции, в сине-желтых газиках передвижных милицейских групп.

В кабинет вернулся начальник отдела.

— Пожалуйста, капитан, — он протянул Колчеву алюминиевый футляр. — Проверено, действует безотказно.

— Спасибо, — поблагодарил Колчев. — Через пару деньков верну в целости и сохранности.

Тем временем в Сосновке, на даче Сырцовых, собрались участники предстоящего автомобильного турне по Скандинавии.

Женщины заканчивали сервировать стол, белая скатерть которого матовым пятном выделялась в глубоких фиолетовых сумерках на лужайке неподалеку от двухэтажного сруба дачи.

Мужчины столпились возле источающего ароматный дымок мангала, оживленно переговаривались, шутили, жестикулировали, спорили, ибо какой же мужчина не считает себя знатоком по части приготовления шашлыков.

— Из свежатинки бараньей шашлычки, — определил Иволгин, принюхавшись. — И маринад чувствуется, все честь по чести, — он невольно судорожно глотнул.

— На, перекуси, — Колчев оторвался от окуляров бинокля и протянул товарищу сверток.

Офицеры расположились в сенном сарае, под самой его крытой рубероидом крышей, откуда, как на ладони, была видна дача Сырцовых и обширный приусадебный участок.

— У-у-у, с ветчиной, — довольно проурчал Иволгин, вонзая зубы в бутерброд. Он быстро справился с едой, скомкал бумагу и, откинувшись на спину, мечтательно проговорил: — Курнуть бы.

— Я тебе курну, — пригрозил Колчев. — Пожара нам только не хватало.

— Это я так, — примирительно сказал Иволгин, — мечты вслух. — Он помолчал, пожевал соломинку. — Через полчаса, Коля, совсем стемнеет. Сматываться пора, ничего не увидишь. Луны не будет, я проверил по календарю, — сообщил он, весьма довольный собственной предусмотрительностью.

— Сообразим что-нибудь, — пообещал уклончиво Колчев. — Понаблюдай, — он протянул товарищу бинокль.

— А ты подремли чуток, — предложил Иволгин и заерзал на сене, поудобнее устраиваясь для наблюдения.

— С удовольствием, — согласился Колчев, сдерживая зевок. — Как окончательно стемнеет — разбуди.

Он сладко, до хруста в суставах, потянулся и зарылся лицом в свежее ароматное сено.

Порывы ветра качали верхушки уже невидимых в темноте деревьев, которые отвечали загадочным шуршанием потревоженной листвы.

Из-под зеленого абажура керосиновой лампы в центре стола струился неяркий свет, падая на хрусталь, а фарфор рельефно высвечивал неестественно бледные от такого освещения и торжественные лица собравшихся на ужин.

Сырцов с бокалом вина в руке поднялся со своего места во главе стола и обвел взглядом гостей.

— Друзья, — хорошо поставленным «профессорским» голосом обратился он к собравшимся. — Я думаю, вы позволите так назвать вас, ведь первая наша встреча почти в полном составе позволяет высказать уверенность, что между нами непременно сложатся теплые дружеские отношения.

Собравшиеся за столом согласно закивали.

— Нам предстоит вместе преодолеть сотни километров, — продолжал Сырцов. — Путь наш будет пролегать через живописные земли с богатой историей и впечатляющими достижениями сегодняшнего дня. Мы с вами…

— Извините, Юрий, — прервал хозяина дачи Лазарев, прислушался и с уверенностью объявил: — Никольский едет.

Действительно, скоро явственно послышался звук мотора подъезжающего автомобиля.

Лазарев вышел из-за стола и отпер ворота. «Москвич» медленно миновал их, бесцеремонно мазнул светом фар по столу, по лицам гостей. Машина объехала клумбу и остановилась возле крыльца рядом с остальными четырьмя автомобилями. Резко хлопнула дверца.

Из темноты показались Лазарев и мужчина средних лет с «чеховской» бородкой клинышком. Лазарев представил собравшимся врача группы Геннадия Петровича Никольского.

Тот двинулся вокруг стола, молча пожимая компаньонам руки. В неверном свете лампы остро поблескивала оправа и затемненные стекла его очков.

— Простите за опоздание, — глухо проговорил врач, пожимая руку Стелле Аркадьевне. — Срочный вызов к больному.

— Очень приятно познакомиться, — приветливо улыбнулась хозяйка дачи. — Чувствуйте себя, доктор, как дома.

Затем Никольский познакомился с автоинженерами супругами Аджибековыми, с администратором госконцерта Эмилем Брохманом и его супругой Катей — тренером по художественной гимнастике.

Юрий Николаевич Сырцов усадил гостя и вернулся на свое место. Однако ему не удалось завершить тост.

— Штрафной доктору, — пробасил толстяк Брохман, требуя, чтобы опоздавший к началу трапезы Никольский в одиночестве выпил так называемый штрафной бокал вина. — Догоняйте нас, док!

— Товарищи! — Рифат Аджибеков постучал ножом по бокалу, унимая разом заговоривших сотрапезников. — Не забывайте, что завтра утром в путь. Я, как автомобилист с более чем десятилетним стажем, с полной ответственностью заявляю: в дороге почти все беды от этого, — он выразительно щелкнул себя по горлу. — Скажите, доктор, как долго в организме сохраняется алкоголь?

— Долго, — буркнул Никольский и отодвинулся от стола, почти совсем растворившись в ночной темноте, которая плотно обступила стол.

— Вот видите, товарищи, — Аджибеков назидательно поднял указательный палец.

— А посему, как командор, объявляю на все время пробега сухой закон, — поддержал Аджибекова Лазарев.

— Но по последней-то можно? — спросила Сырцова, капризно надув губки.

— По последней, так и быть, можно, — разрешил Лазарев.

Сырцова встала, тряхнула задорно головой и предложила:

— Друзья! Выпьем за нашего командора. Спасибо ему за то, что его усилиями мы собрались вместе и завтра отправимся в чудесное путешествие. Виват командор, друзья!

Гости дружно прокричали «Виват».

— Вот так всегда, — деланно посетовал Сырцов, ставя на стол опорожненный бокал. — Хотел в принципе сказать то же самое, так дражайшая супруга не позволила.

— Я думала, милый, что ты собрался угостить нас лекцией, — смеясь ответила Стелла Аркадьевна и ласково потрепала мужа по щеке.

Постепенно оживление, царящее за столом, спало, оживленные поначалу, разговоры иссякли. Уловив это, Стелла Аркадьевна предложила гостям проследовать в дом, где уже были подготовлены для них комнаты. Все тотчас согласились и разом поднялись из-за стола.

Стелла Аркадьевна взяла со стола лампу и первой направилась к крыльцу дачи.

Сырцов отвел в сторону Никольского и, преодолев смущение, что-то доверительно сообщил ему.

— Нет, нет, — решительно запротестовал врач, отстраняясь от хозяина дачи. — Это не мой профиль. К тому же я чертовски устал.

8

— Пора, — сказал Колчев, когда Стелла Аркадьевна с лампой в руке скрылась в доме и дача погрузилась в темноту. Он протянул Иволгину карманный фонарь и попросил посветить ему, А сам достал из алюминиевого футляра прибор ночного видения и ловко подсоединил его клеммы к блоку питания.

— А мне и в голову не пришло, — уныло заметил Иволгин.

— Дельная мысль — она редкая гостья, — утешил товарища капитан и навел собранный прибор на дачу Сырцовых. Крыльцо и импровизированная стоянка автомобилей просматривались четко. Только изображение было зеленым. — Ничего, Саша, — попытался подбодрить сникшего Иволгина Колчев. — Как говорится, век учись…

Наблюдение вели по очереди. Перевалило за полночь, а ничего стоящего внимания на даче и возле нее не происходило. Колчев нервничал, хоть всячески старался не показывать этого.

— Есть, — наконец выдохнул ведущий наблюдение Иволгин.

Колчев подполз к нему и, буквально отпихнув товарища от прибора, приник к окуляру.

Мужчина со свертком в руке спустился, крадучись, с крыльца дачи, огляделся и направился к автомашинам. Лица его Колчев разглядеть не смог, так как во время передачи прибора сбилась резкость. Он быстро подстроил прибор.

Мужчина же тем временем отпер дверцу одной из машин и юркнул в ее салон.

На стене, напротив главного пульта, была смонтирована карта города и его окрестностей. Раздался зуммер, и на карте замигала красная лампочка. Майор поднял трубку радиотелефона:

— Центральная, — сказал он, выслушал сообщение и переключил тумблер на пульте. — Товарищ полковник, вас просит капитан Колчев.

— Соедините, — разрешил полковник Кузьмин и включил динамик на столе, тем самым приглашая находящегося в его кабинете майора Ерохина выслушать доклад Колчева.

А черная «Волга» капитана в это время осторожно следовала по шоссе, раздвигая радиатором клубы тумана. Было раннее утро. Управлял машиной Иволгин, а Колчев, сидя рядом с ним, прикрывал ладонью микрофон рации и докладывал:

— Полчаса назад колонна автотуристов покинула дачу Сырцовых. Направляется по шоссе номер шестнадцать в сторону границы. Картины находятся в машине врача группы Никольского…

— Ну вот, коллекция нашлась, — удовлетворенно заметил полковник Кузьмин. — Сейчас предупредим таможню, и можно смело задержать группу до выяснения обстоятельств попытки контрабандного провоза произведений искусства.

— Выходит, ошиблись мы, поджидая Шимкуса в Сосновке, — сказал Ерохин.

— Выходит, ошиблись.

— Товарищ полковник, снова Центральная, — раздалось из динамика.

— Слушаю.

— Вы распорядились сообщать вам о всех дорожно-транспортных происшествиях.

— Верно, — подтвердил свое распоряжение полковник.

— Докладываю. Вчера в 22 часа 10 минут патрульная машина ГАИ на шоссе шестнадцать в семнадцати километрах от Сосновки…

Ночное шоссе освещали фары прибывших к месту происшествия автомашин. Недавно прошел дождь, и на мокром асфальте четко выделялся тормозной путь автомобиля. Начинался он на повороте шоссе, неумолимо смещался к обочине и обрывался возле покореженного бетонного заграждения.

Патрульная «Волга» ГАИ и фургон скорой помощи стояли на противоположной стороне шоссе. Включенные на их крышах проблесковые огни озаряли темноту тревожными всполохами.

Работники ГАИ замеряли рулеткой тормозной путь. Фотограф, опустившись на колени, фотографировал отпечатки протектора на асфальте и на песке обочины. Дюжие санитары в белых халатах не без труда взбирались по крутому откосу, неся накрытые простыней носилки.

Внизу, посреди ручейка, который тек в проложенную под полотном дороги трубу, виднелись смятые в «гармошку» «Жигули».

Санитары вынесли наверх носилки и поставили их возле «скорой помощи». Фотограф откинул простыню и привычно навел на труп объектив фотоаппарата. Вспыхнул блиц, щелкнул затвор фотокамеры…

— Установлено, что попавшая в аварию машина, — докладывал полковнику Кузьмину дежурный, — принадлежала некоему Шимкусу Витасу Ионовичу и зарегистрирована в Вильнюсе на его имя. Ни в машине, ни в одежде потерпевшего никаких документов не обнаружено.

Кузьмин и Ерохин переглянулись.

— Все материалы по данному делу срочно ко мне, — распорядился полковник.

Прошло томительных полчаса, и на пороге кабинета возник старшина милиции и доложил, что доставил материалы.

— Вы были на месте происшествия, товарищ старшина? — спросил Ерохин, принимая у него папку с документами.

— Никак нет.

— А с материалами знакомы? — в свою очередь поинтересовался Кузьмин.

— Так точно, товарищ полковник.

— Вольно, старшина, — махнул рукой Кузьмин. — Как вы считаете, что послужило причиной аварии?

— Превышение скорости, — не задумываясь, ответил старшина. — Превышение скорости на мокром дорожном покрытии, плюс почти совсем «лысые» шины.

Ерохин, который во время разговора старшины милиции с Кузьминым перелистывал материалы дорожно-транспортного происшествия, спросил старшину, указывая на приобщенную к делу фотографию:

— Это пострадавший?

— Совершенно верно, товарищ майор, — подтвердил старшина.

— Дмитрий Анатольевич, это не Шимкус, — сдавленным от волнения голосом сказал Ерохин.

Кузьмин отпустил старшину и, глядя на майора, спросил:

— Ты уверен, Петр Степанович, что в аварии погиб не Шимкус?

Он достал из ящика стола сильную лупу и протянул Ерохину. Тот согнулся над столом и поднес увеличительное стекло к фотографии. Медленно перемещая лупу, разглядывал ее. Наконец выпрямился.

— В том, что на фотографии не Шимкус, — у меня нет сомнений. Я, Дмитрий Анатольевич, кажется, знаю, кто же это. Разрешите проверить?

— Действуй, Петр Степанович, — разрешил Кузьмин и, не сдержавшись, поторопил: — Побыстрей, дорогой.

Черная «Волга» управления государственной безопасности съехала с шоссе на площадку перед зданием пограничного КПП, остановилась неподалеку от выстроившихся одна за другой машин группы автолюбителей. Из нее вышел Колчев, а за ним — Иволгин.

Инспектор таможни Сергей Маркович Антипенко, как обычно, подтянут, внутренне собран.

— Ценных металлов в машинах и багаже нет, — уверенно информировал он Колчева. — Но в машине Никольского на болтах крепления заднего сиденья — свежие царапины. И обивка салона морщит.

— Действуйте, Сергей Маркович, как у вас полагается в подобных случаях, — сказал он.

Когда сняли заднее сиденье «Москвича» и подняли обивку салона, на пол машины упал старинный холст. Антипенко поднял его и бережно расправил концы. В руках у него оказалась снятая с подрамника картина «Поднесение даров». Мелкая сетка едва заметных трещинок, чуть поблекшие от времени краски указывали на почтенный возраст картины.

— Ваша картина? — спросил таможенник находящеюся рядом Никольского.

— Первый раз вижу, — врач неудоменно пожал плечами. Он зачем-то посмотрел на вышедшее из-за горизонта солнце, сощурился, протер глаза платком, достал из верхнего кармашка пиджака очки с темными стеклами и надел их. Антипенко тем временем достал из-под обивки следующую картину из коллекции живописи Сырцова.

Когда все холсты перекочевали в таможню, а акт об изъятии был составлен и полагающимся образом оформлен, в кабинет начальника таможни пригласили Юрия Николаевича Сырцова.

— Отказываюсь верить, — прямо с порога дрожащим от волнения голосом заявил он.

— И, вместе с тем, это факт, — строго сказал Иволгин и указал на разложенные по дивану и подоконникам холсты.

— Я не то имел в виду, — несколько смутился Сырцов. — Не могу поверить, что Геннадий Петрович Никольский, врач, интеллигент…

— Когда вы в последний раз видели коллекцию? — вопрос Иволгина отвлек Сырцова от горестных размышлений по поводу нравственного несовершенства одного из компаньонов по предстоящей поездке за границу.

— В понедельник я запер картины в кабинете и выехал на дачу. — Сырцов, заложив руки за спину, принялся вышагивать по кабинету. — Больше в город не возвращался. Супруга каждый вечер приезжала, два раза нас навещал Виктор Семенович Лазарев… Вы считаете, что я поступил опрометчиво? — Сырцов настороженно посмотрел на Иволгина. — Но у меня была срочная работа, — попытался оправдаться Юрий Николаевич. — «Курьер ЮНЕСКО» заказал статью…

Иволгин промолчал. Тогда Сырцов с надеждой перевел взгляд на Колчева, но и тот ничем не успокоил его.

— А вы садитесь, гражданин Сырцов, — предложил Иволгин. — Да садитесь же, не маячьте перед глазами!

Решительный тон Иволгина неожиданно благотворно подействовал на Сырцова. Юрий Николаевич покорно опустился на стул возле стены, сложил руки на коленях и выжидающе уставился на Иволгина.

К границе с сопредельной стороны приблизилась колонна тягачей «Вольво» с контейнерами на прицепах.

Начальник таможни и Антипенко надели форменные фуражки и вышли из кабинета. Колчев перебрался за стол начальника, таможни и продолжил дознание.

— Скажите, Юрий Николаевич, ключи от кабинета, где вы заперли картины, и вообще ключи от вашей квартиры при вас? — спросил Колчев.

— Нет, я в понедельник же завез их на работу Виктору Семеновичу, чтобы тот…

— …передал их своему племяннику, — подхватил Колчев, а Иволгин уточнил:

— Племяннику из Витебска, который любезно согласился пожить в вашей квартире во время вашего отсутствия.

— Верно, — Сырцов вконец растерялся: эти молодые люди в подробностях знали об их с Лазаревым договоре.

— Скажите, Сырцов, вы давно знакомы с Лазаревым? — спросил Колчев.

— Четвертый год, — после недолгой паузы ответил Сырцов. — Впервые я увидел Виктора Семеновича на нашей со Стеллочкой свадьбе. Он был институтским преподавателем моей супруги.

Офицеры внимательно слушали Сырцова. И Юрий Николаевич скорее почувствовал, нежели осознал, что их весьма интересует Лазарев. Поэтому он, стараясь говорить убедительно, счел нужным предостеречь их от заблуждения:

— Извините, товарищи, но если вы подозреваете Лазарева в похищении у меня коллекции, то глубоко ошибаетесь. Вы, видимо, совсем не знаете Виктора Семеновича.

— Пытаемся узнать, — сказал Колчев. — В том числе и с вашей помощью.

— Нет, нет, этого не может быть, чтобы Лазарев… — Сырцов взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. — Виктор Семенович так много сделал для Стеллочки, да и я ему весьма обязан. Потом, сама наша поездка..

— Нам известно, что Лазарев по существу один занимался ее организацией, — вставил Колчев. — И тем самым освободил вас от малоприятных хлопот в различных инстанциях.

— Не только! — вскричал Сырцов. Он подался к столу, за которым помещался Колчев, и заговорил с жаром, стараясь убедить этих недоверчивых молодых людей в исключительных человеческих качествах друга их семьи: — Виктор Семенович еще и о нашем автомобиле позаботился. Договорился о тщательной профилактике в одной из автомастерских глубинки, сам же туда автомобиль и доставил. Мне осталось только взять его из ремонта и рассчитаться за работу.

— Когда вы вернулись домой из… из глубинки? — спросил Колчев. Ответ Сырцова многое мог поставить на свои места.

— В понедельник, — ответил Сырцов. — Приехал, запер коллекцию и — сразу на дачу. Впрочем, вру. Перед дачей отвез ключи Виктору Семеновичу. Но об этом я вам уже говорил.

— Юрий Николаевич, вы ночевали в дороге, возвращаясь на взятом из ремонта автомобиле? — спросил Колчев, хотя был почти что уверен в положительном ответе. Ответе, который, увы, подтверждал его, Колчева, небрежность в расследовании этого дела.

— Ночевал в Рыбинске. Мест в мотеле не оказалось, но мне любезно представила кров одна его работница. Чудесная женщина, истинно народный тип…

«Ну, вот, так и есть, — с досадой подумал Колчев, — прав оказался полковник Кузьмин, предполагая, что тетя Паша могла ошибиться в датах. А я не перепроверил и чуть не ввел в заблуждение следствие… Да, хороший урок будет…»

Однако внешне он ничем не выказал своего состояния.

— Спасибо, — поблагодарил Сырцова. — То, что вы нам рассказали, представляет несомненный интерес для следствия.

— Вы вот о Лазареве спрашиваете и совсем упустили из вида Никольского, — сказал, несколько успокоившись, Сырцов. — А ведь именно в его машине найдены картины. И вчера вечером вел он себя как-то странно. Я попросил его посмотреть супругу, так он вроде как даже испугался. Был при этом крайне нелюбезен.

— А что стряслось со Стеллой Аркадьевной? — как бы между делом поинтересовался Колчев.

Сбитый с толку Сырцов — он никак не ожидал такого вопроса — замялся.

— Мы вас слушаем, — строго поторопил его Иволгин.

— Вчера вечером Стеллочка жаловалась на головную боль. — Сырцов раздумывал: ограничиться ли этой полуправдой или признаться в истинной причине недомогания жены? — А поскольку она… поскольку… она… на третьем месяце беременности, — решился все же Сырцов, — сами понимаете, товарищи, — я встревожился.

— Сырцов, Сырцов, — Иволгин укоризненно покачал головой. — Вести беременную жену за границу, да на машине, да на столь солидный срок…

— Я сознавал, что это рискованно, пытался отговорить супругу от путешествия, но… Стеллочка так хотела увидеть Скандинавию!.. Признаюсь вам, в глубине души я даже рад, что эта поездка, как я полагаю, не состоится.

— Однако мы отвлеклись… А картины, Юрий Николаевич, в машину Никольского подложил все-таки Лазарев, — сообщил Колчев. — Сегодня ночью.

— Отказываюсь верить, — устало сказал Сырцов и смежил веки.

На столе зазвонил телефон. Колчев поднял трубку.

— Начальник таможни вышел по делам, — сообщил он. — Это я, товарищ полковник, Колчев… Что?! — удивленно вскричал он и, досадуя на свою несдержанность, покосился на Сырцова. Тот сидел с отрешенным видом, погруженный в невеселые раздумья.

Колчев повесил трубку и, обращаясь к Иволгину, распорядился:

— Саша, пригласи Лазарева и Никольского. Остальные могут ехать домой.

Однако выполнить распоряжение капитана оказалось не так уж просто. Никольский, заметив приближающегося к нему с решительным видом Иволгина, вскочил в машину, завел мотор и дал с места полный газ.

Находящийся поблизости пограничник вскинул автомат.

— Отставить! — приказал пограничнику Иволгин и побежал к «Волге». В считанные секунды он вывел машину на шоссе, включил сирену и устремился за машиной Никольского. Но погоня продолжалась недолго. Путь «Москвичу» преградила прибывшая со стороны города машина передвижной милицейской группы. Сине-желтый газик развернулся поперек шоссе, и из него с оружием наизготовку выскочили лейтенант и сержант милиции.

9

— Нервы не выдержали, — оправдывал свой неудавшийся побег Никольский. Он сидел на вплотную придвинутом к столу начальника таможни стуле. Сырцов и Лазарев расположились на диване, с которого, так же как и с подоконников, были уже убраны живописные холсты.

— Два дня почти не спал, очень тяжелый больной, а теперь неприятность с этими картинами вышла, вот и не выдержали нервы, — Никольский говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Товарищ… — обратился он к Колчеву.

— Гражданин следователь, — поправил его тот.

— Гражданин следователь, слово чести, с картинами вышло недоразумение.

Колчев встал из-за стола и подошел к Никольскому.

— О картинах вы, действительно, могли и не знать, — сказал он, чем вызвал на лице Никольского тень надежды. — Верю также, что плохо спалось вам в последнее время. Для бессонницы у вас было больше чем достаточно причин, гражданин… Шимкус.

Никольский-Шимкус вздрогнул, как от удара, и инстинктивно закрыл ладонями лицо.

— Кончайте балаган, Шимкус, — негромко, но твердо приказал Колчев.

Никто из находящихся в комнате не проронил ни звука.

Шимкус — мертвенно бледный, сгорбившийся — дрожащими руками отклеил бородку, усы и вместе с дымчатыми очками положил на стол. Несколько мгновений сдерживал себя, а затем безвольно уронил голову на грудь, закрыл лицо ладонями и затрясся в рыданиях.

— Витас Ионович, откуда вы здесь… зачем? — тихо спросил пораженный увиденным Сырцов.

— Это… все… он! — размазывая по лицу слезы, прокричал Шимкус, указывая пальцем на Лазарева. — Он меня запутал. Узнал про брата за границей в фирме «Викинг» и уговорил бежать. Говорил, что с деньгами мы нигде не пропадем, откроем свое дело… О-о-о! — простонал в отчаянии Шимкус. — Свое дело… Я всегда мечтал о нем.

Теперь, когда Шимкус не столь тщательно следил за своей речью, нерусский акцент обозначился явственно.

— Он невменяем, — заключил Лазарев и брезгливо поморщился. — Впрочем, это закономерный конец большинства наркоманов, каковым гражданин Шимкус и является. Я довольно быстро после знакомства с ним на даче Сырцовых раскусил, что это за тип, — доверительно сообщил он Колчеву. Пожурил Сырцова: — Вот, Юрий Николаевич, кого я вынужден числить среди своих знакомых из-за вашей неразборчивости в людях. Покорнейше благодарю… Кстати, не вы ли надоумили своего вильнюсского друга столь необычным образом присоединиться к нашей группе?

— Да как вы смеете! — возмутился Сырцов и демонстративно отодвинулся на самый край дивана.

— Надоумили Шимкуса вы, Лазарев, — сказал Колчев. К этому времени он снова вернулся за письменный стол. — А Никольского в группу автотуристов вы включили только потому, что он оказался очень похож на Шимкуса. Доктор даже не предполагал, что такое сходство станет для него роковым.

— Верно, верно, — закивал головой Шимкус и поспешно вытер слезы тыльной стороной кисти рук. — Все он, Лазарев. Когда приехал в Вильнюс за драгоценностями, то вместе с деньгами передал мне и эти… волосы, — он кивнул на бородку и усы. — Встретились мы с ним в кафе «Норд». Драгоценности были при мне. Потом мы…

— Погодите, Шимкус, — остановил его Колчев. — У вас скоро будет возможность дать подробные показания следствию.

Капитан перевел взгляд на стоящего у двери лейтенанта милиции, который принимал участие в недавнем задержании Шимкуса, и распорядился:

— Действуйте, товарищ лейтенант.

Лейтенант подошел к Шимкусу.

— Гражданин Шимкус Витас Ионович, — строго проговорил он. Подождал, пока Шимкус, преодолевая слабость в ногах, поднимется со стула, и продолжил: — Вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве Никольского Геннадия Петровича, совершенном вчера вечером. Вот санкция на арест, — лейтенант показал лист с гербовой печатью и затем спрятал его в планшет. — Руки, Шимкус.

— Что? — не понял Шимкус.

— Протяните руки.

Шимкус торопливо повиновался. В тишине явственно щелкнул замок наручников.

— На выход, шагом марш, — негромко скомандовал лейтенант и красноречивым жестом поправил на ремне кобуру пистолета.

Колчев проводил взглядом отъехавший от здания пограничного КПП милицейский газик, отвернулся от окна и сказал, обращаясь к Сырцову:

— Юрий Николаевич, вы тоже можете ехать. Только в понедельник вместе со Стеллой Аркадьевной непременно зайдите к десяти часам в управление государственной безопасности. Пропуск будет выписан.

Возле двери Сырцов задержался.

— Прощайте, граждане, — уныло сказал он. Лоб его пересекли три глубоких продольных морщины. Судя по выражению лица, Сырцова донимали печальные мысли.

— До скорой встречи, — поправил его Иволгин.

Теперь предстояло самое сложное — допрос Лазарева.

Колчев понимал, что, не в пример Шимкусу, Лазарев будет стоять на своем до конца и если уступит, то только под напором неопровержимых доказательств.

Многое успел узнать о Викторе Семеновиче Лазареве и его афере капитан Колчев, о многом догадывался. Но и его нет-нет, да и брало сомнение. Уж больно необычной, даже экстравагантной выглядела эта афера. Внешне, естественно, Колчев ничем не выказывал своего сомнения. Он ни на мгновение не забывал, что противник ему на сей раз достался незаурядного ума и большого коварства. Напряжение в их поединке возрастало.

— Знаете что, Лазарев, я, пожалуй, облегчу вашу задачу, — решил Колчев. — Я сам расскажу, как обстояло дело, а вам останется лишь поправить меня в деталях, если в этом возникнет необходимость. Ну, как — согласны?

Лазарев усмехнулся и утвердительно кивнул. Колчев приступил к рассказу. Когда он закончил его, Лазарев заметил все с той же усмешкой на губах:

— Все, о чем вы только что поведали, чрезвычайно интересно. Но, поверьте, не имеет ко мне никакого отношения. Вина моя в том, что я, как руководитель группы, допустил халатность при комплектации ее состава. За это я готов понести наказание.

Лазарев посмотрел на часы и нетерпеливо оглянулся на дверь. Своим поведением он старался внушить Колчеву и Иволгину, что относится к задержанию как к досадному недоразумению.

— Значит, вы отрицаете, что купили у Шимкуса драгоценности, а через неделю, по пути в авторемонтные мастерские, куда перегоняли автомобиль Сырцовых, сделали остановку у мотеля в Рыбинске и упрятали их в подголовник следующей транзитом с ВАЗа на базу «Совавтоэкспорта» «Лады»? — Колчев испытующе посмотрел на Лазарева.

Тот выдержал его взгляд и даже сумел улыбнуться.

— Давайте рассуждать логически, — предложил Лазарев, на ходу меняя тактику. — Даже если предположить, что бредовые показания потерявшего человеческий облик наркомана Шимкуса для вас имеют вес, скажите тогда, пожалуйста, откуда я мог взять такую сумму, чтобы уплатить за драгоценности? Должностной оклад мой довольно скромен, приработки нерегулярны и незначительны.

— Деньги у вас были, и большие деньги, — вопрос Лазарева не застал Колчева врасплох. — А достались они вам весьма оригинальным способом. Только вряд ли способ этот обрадовал бы клиентов конторы Стеллы Аркадьевны, доведись им узнать о нем.

— Не понимаю вас, — спокойно сказал Лазарев.

Да, держался он отменно. Но внимательно следящий за ним Колчев все же заметил, что Лазарев еще больше насторожился при упоминании конторы Сырцовой.

— Тут вы тоже все рассчитали, обошлись без свидетелей, — продолжал Колчев. — Единственный свидетель ваших махинаций — это ЭВМ. А машине безразлично, кому перечислять поступающие в контору Госстраха деньги. Хотя бы и на счет, который вы предусмотрительно для себя открыли.

— Понял. Вот это идея! — Лазарев вполне натурально изобразил восхищение. — Гражданин следователь, вы должны заняться сочинением детективов. Говорят, доходное дело.

— Оставьте свои советы при себе, — нарочито грубо осадил Лазарева Иволгин. — Отвечайте только тогда, когда вас спрашивают.

Иволгин добился желаемого: Лазарев потерял самообладание.

— Вы это бросьте! — возмущенно вскричал он. — Ваш коллега предъявляет мне нелепейшие обвинения, а я, по-вашему, должен молчать?.. Согласно кивать, словно китайский болванчик?! Я требую конкретных доказательств моей вины перед законом. Имейте в виду, молодые люди, среди моих знакомых есть достаточно влиятельные люди, чтобы быстро найти на вас управу.

— Это вы зря, Лазарев, — сказал Колчев. Он был спокоен, ибо истерический срыв Лазарева окончательно уверил его в том, что он на верном пути в дознании. — Нервами надо управлять. — Колчев даже сочувственно посмотрел на Лазарева.

— Да что это такое, на самом деле! — еще более взвился Лазарев. — Какие-то мальчишки, возомнившие себя Пинкертонами или, как его там… инспекторами Мегрэ, грязнят мою репутацию. Я требую, слышите, требую фактов!

— В понедельник мы этим и займемся, — страстный монолог Лазарева не произвел на Колчева никакого впечатления. — Постараемся не забыть ввести в ЭВМ этот вот ключ. — Колчев показал Лазареву обрывок рулонной бумаги с выполненным электронно-счетной машиной эскизом картины «Поднесение даров». — Как вам доподлинно известно, без этого графического пустячка машина моментально уничтожит все компрометирующие вас записи финансовых расчетов в блоке электронной памяти.

Лазарев побледнел. Сомкнул отяжелевшие веки, зашарил ладонью по левой стороне груди, словно таким образом пытался умерить бег заспешившего сердца.

Иволгин налил в стакан воды и протянул его Лазареву.

— Благодарю, — Лазарев поставил на стол пустой стакан.

— А вы честолюбивый человек, Лазарев, — заметил Колчев. — Картину выбрали со смыслом — «Поднесение даров»… Уж ни себя ли имели в виду в образе Иисуса Христа?

— Вы программист, математик? — вместо ответа спросил Лазарев.

Колчев отрицательно качнул головой.

— Странно, — сказал Лазарев. — Хотя теперь это не имеет никакого значения. И запираться, как я понимаю, тоже не имеет смысла. Ну, что ж, записывайте, — он сдвинул брови к переносице, концентрируя волю и память, и уставился немигающим взглядом на противоположную стену.

— Погодите минутку, — попросил Колчев.

Он стремительно вышел из здания КПП, достал с заднего сиденья «Волги» «репортер» и, привычно перекинув ремень магнитофона на плечо, вернулся с ним в кабинет.

10

— …Сырцов мне сразу не понравился, — рассказывал Лазарев. — Не понравилась пышная свадьба в «Астории», на которой я с ним и познакомился, не понравились его чванливые родственники, высокомерные друзья… Мы антиподы, постарайтесь это понять, молодой человек. Стелла — совсем другое дело. Она и я, как любят говорить янки, — это люди, сделавшие себя сами, — «селвмейденмэны», а Сырцову без каких-либо усилий с его стороны досталось то, о чем я даже и мечтать не мог: шикарная квартира в центре города, дача, машина, коллекция живописи, антиквариат…

— Вы не могли не знать, что многое из перечисленного вами перешло в наследство Юрию Николаевичу от отца — академика медицины, достойного, всеми уважаемого человека. Да и Юрий Николаевич в своей области ученый высокого класса. Вот и «Курьер ЮНЕСКО» статью ему заказал, — посчитал нужным уточнить Колчев.

— Вы правы, — согласился с ним Лазарев, — но я ничего не мог с собой поделать. Возможно, тут была еще и зависть к более удачливому сопернику. Дело в том, что я был в близких отношениях со студенткой Гальченко, но вот потом как-то не сложилось у нас… Я опущу не имеющие касательства к делу подробности своих отношений с супругами Сырцовыми. Скажу, что первые поправки в программу ЭВМ ввел полтора года назад. Мелочи, какие-то копейки с каждого поступления, но и они дали мне возможность провести отпуск в Пицунде, не заботясь о презренном металле. Дальше — больше. У меня появился автомобиль, японская аппаратура. Теперь я не терзался комплексом неполноценности при общении с супругами Сырцовыми.

— А страх, элементарный страх вас не беспокоил? — спросил Иволгин.

— Представьте себе — нет. Я человек рассудочный и, проанализировав ситуацию, пришел к выводу, что по крайней мере пять лет мне ничего не грозит.

— Поясните, — попросил Колчев.

— Клиентура отделения росла, средств на счет его поступало все больше. А ближайшие крупные выплаты по страховым полисам намечались лет через пять. Если же кому-то из клиентов вздумалось бы раньше срока прервать страховку, то машина до копеечки правильно рассчитала бы его, сняв недостающую сумму с моего счета.

— Ловко, — признал Колчев.

— Что там говорить, программа ЭВМ была составлена идеально, — Лазарев не сдержал горестного вздоха. — Если бы можно было иметь дело только с умными машинами…

Колчев вернул отвлекшегося Лазарева к интересующей его теме.

— Идея операции, которую я назвал «Поднесение даров», возникла после знакомства с новым приятелем Сырцовых Шимкусом. Я понял, что волевой человек способен водить Шимкуса как марионетку. В это же время объединение «Совавтоэкспорт» пригласило меня принять участие в составлении программы для их новой АСУ. И все нити, как часто бывает, завязались в один узел.

— Минутку, — прервал Лазарева Колчев. Он выключил магнитофон, чтобы поменять кассету.

В кабинете начальника отдела управления госбезопасности за столом для оперативных совещаний расположились полковник Кузьмин, майор Ерохин и капитан Колчев. Капитан сменил кассету в магнитофоне и включил воспроизведение звука.

— Для сведения, Лазарев, — раздался из динамика его голос. — Сырцов не торговал картинами, он настоящий коллекционер. Единственный раз он, правда, продал картину. Худфонду по умеренной цене, назначенной закупочной комиссией. Было это за неделю до его свадьбы. Думаю, что вырученных за картину денег ему едва хватило, чтобы оплатить счет так поразившего вас свадебного банкета в «Астории».

— Я не знал, что он настоящий любитель живописи, — признался Лазарев. — Но когда он при мне показывал коллекцию новому человеку — а делал он это часто, любил произвести впечатление, — когда долго распространялся при этом о композиции, колорите, особенностях техники живописного письма, я начинал ненавидеть эти пыльные холсты. Окажись коллекция в моих руках, я как можно быстрее перевел бы ее в денежный эквивалент. Пожалуй, оставил бы на память лишь «Поднесение даров».

— К счастью, этого не произошло, — вставил Иволгин.

— Дальнейшее вы знаете сами, — устало проговорил Лазарев.

Запись допроса на этом закончилась. Колчев выключил магнитофон.

— Не человек — машина. Прямо ЭВМ вместо мозгов, — констатировал Ерохин, удрученно качая головой.

— Зачем обижаешь машину, Петр Степанович, — вступился за счетную технику Кузьмин. — Машина — она и есть машина. Чиста перед уголовным кодексом, как младенец. А вот люди, ею управляющие, попадаются разные. Случается, и такие, что разменяли совесть на денежные знаки. Что же касается ЭВМ, то это, можно сказать, усовершенствованные бухгалтерские счеты.

Полковник встал из-за стола.

— Пора по домам, товарищи, — сказал он. — Завтра выходной.

— Даже не верится, — отреагировал на сообщение начальника отдела Ерохин, который прятал в сейф магнитофонные кассеты с показаниями Лазарева.

— А тебе, Николай, пора бы и семьей обзавестись, холостяку и выходной не впрок, — по-отечески глядя на Колчева, ворчливо сказал Кузьмин.

— Так ведь для этого, Дмитрий Анатольевич, надо, как минимум, с барышней познакомиться, поухаживать за ней. Когда же с этим успеть при моем-то досуге? — в тон полковнику ответил Колчев.

— А отпуск на что?

— Так, значит, можно писать рапорт? — тотчас сориентировался Колчев и с надеждой посмотрел на начальника отдела.

Кузьмин рассмеялся.

— Хитер, на слове ловишь… Погоди немного, Коля… — И, видя, как в унынии вытянулось лицо капитана, добавил: — Через месяц в отпуск уйдешь, слово даю.

Зазвонил красный телефон на письменном столе. Кузьмин снял трубку.

— Слушаю вас, товарищ генерал…

Он молча выслушал заместителя начальника управления, попрощался и положил трубку на рычаги аппарата.

— Шимкус в следственном изоляторе совсем раскис, — сообщил сотрудникам своего отдела полковник Кузьмин. — Назвал сотрудника БХСС, который предупредил его о готовящейся ревизии. Оказывается, они не первый год повязаны одной преступной ниточкой… Да, случается и в наши ряды затесаться паршивой овце, — лицо полковника напряглось, глаза сузились и приняли холодный стальной оттенок.

В напряженной тишине прошла томительно долгая минута, в течение которой каждый думал о сообщенной полковником новости.

— Я рад, капитан, что вы не ошиблись в Иволгине, — нарушил тягостное молчание полковник Кузьмин. — Рад за тебя, Николай…

В плотном потоке горожан Колчев и Иволгин шли прогулочным шагом по вечернему проспекту. На фонарных столбах вдоль тротуара зажглись желтые ртутные лампы. Нарядные неоновые вывески приглашали посетить кинотеатры, кафе, рестораны. Возле входа в универсам Колчев остановился.

— Сейчас, Саша, кое-что прикуплю и — быстренько домой. Матушка, поди, уже пирог в печь посадила. Наши заводские будут. Между прочим, и Светлана, — Колчев со значением посмотрел на товарища. — Вопросы есть, товарищ старший лейтенант?

— Никак нет, товарищ капитан, — улыбнулся Иволгин. — Поступаю в ваше полное распоряжение.

В универсаме Колчев быстро загрузил инвентарную корзинку покупками. Выстоял очередь у кассы, расплатился.

У стойки возле выхода, перекладывая покупки в «авоську», Колчев окинул взглядом торговый зал. Его внимание привлекли кассы. Покупатели шли сплошным потоком, и девушки-кассиры работали в предельно быстром темпе.

В окошечках кассовых аппаратов быстро мелькали цифры, то и дело с мелодичным звоном отказывались пластмассовые лотки, в ячейках которых были сложены в стопки деньги.

Цифры, цифры, цифры,.. чек,.. деньги. И снова — цифры, цифры, цифры…

Иволгин тоже следил за работой кассовых аппаратов. Их взгляды встретились, и каждый без слов понял другого, ибо думали сейчас об одном и том же.

О том, что счетная техника все больше и больше входит в наш быт, и это явление — одно из самых наглядных проявлений научно-технического прогресса — представляет порой нечистым на руку людям немалые возможности поживиться за чужой счет. О том, что в наше время, время НТР, пожалуй, главный долг личности перед обществом — это безусловное и постоянное следование нравственным принципам.

Думали они также и о том, что хоть и хлопотную выбрали они себе службу, но без нее никак еще пока не обойтись обществу. А коль так, то им и впредь надлежит быть беспощадными к тем, кто посмеет переступить наши законы, наши моральные принципы…

Молодые офицеры понимающе улыбнулись друг другу. Впереди их ждал ужин в кругу близких, дорогих им людей. Впереди был, что не часто случается в их напряженной службе, свободный вечер.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ