Антология советского детектива-32. Компиляция. Книги 1-20

КОНЕЦ «ЛЕСНОГО БРАТСТВА»

В конце августа 1944 года капитана Бекренева вызвали в Великолукское областное управление внутренних дел.

Принял его тучный, с нездоровым цветом лица майор. Он долго выспрашивал Бекренева о прежней его работе, то и дело заглядывая в листы его личного дела, словно сверяя сказанное капитаном с записями в анкете.

— Поступил в школу НКВД в 1939 году, — рассказывал Бекренев. — С июля 1940 года — на самостоятельной работе. В декабре сорок второго принят в партию. Оперативной работой занимался в Кудеверском и Себежском районах Великолукской области. Что еще? В первые два года войны в составе специальной группы был направлен на обезвреживание вражеских диверсантов и лазутчиков на территории Калининской области…

— Теперь вряд ли вам придется вылавливать диверсантов, — перебил Бекренева майор и, чуть помедлив, заявил: — Есть предложение назначить вас начальником Пустошкинского райотдела внутренних дел.

Майор встал из-за стола, открыл металлический ящик, положил туда личное дело Бекренева, закрыл ящик на ключ и снова уселся за стол. Бекренев молчал. То, что его личное дело перекочевало со стола на покой в несгораемый шкаф, убедительнее любых слов свидетельствовало о том, что вопрос о его назначении уже решен и согласия капитана вовсе не требуется. Это подтвердили и следующие слова майора:

— Ваши задачи на новом месте работы будут несколько иными, нежели те, которые вы выполняли до сих пор: установление правопорядка в освобожденном от оккупации районе, борьба с хищениями колхозной собственности, ну и все остальное, что касается нашей службы. Считаем, что справитесь. А сейчас пройдите по отделам, представьтесь. Через час вас примет начальник управления. — И майор протянул через стол пухлую руку.

Начальник отдела по борьбе с бандитизмом, сокращенно ОББ, подполковник Серебряков встретил Бекренева с улыбкой.

— Повезло тебе, Александр Сергеевич, — сказал он. — В Пустошкинском районе по нашей линии — тишь и благодать. Будешь самогонщиков гонять, вот и вся твоя работа. Но глядеть в оба надо, капитан, — улыбка сошла с лица подполковника, — еще немало всякой мрази по лесочкам да овражкам затаилось. Чуть что — немедля ставь в известность.

В первых числах сентября Бекренев уже приступил к исполнению своих новых обязанностей. Через пару дней ранним погожим утром он выехал верхом на лошади в самый отдаленный сельсовет, надо было успеть до осенней распутицы познакомиться с вверенным ему районом. Где бы ни проезжал Бекренев, все напоминало о недавней безжалостной поступи войны. Многие деревни были сожжены дотла, и только одиноко торчащие черные печные трубы напоминали о некогда находившемся здесь жилище людей. Израненная окопами и траншеями земля, заброшенная пахота — повсюду запустение, одичание. И многие люди, оставшиеся от насильственного угона в Германию, казались Бекреневу тоже отмеченными войной и оккупацией: какие-то настороженные, скрытные, угрюмо-молчаливые и недоверчивые. В первой же деревне Бекренев увидел двух мужчин, сидевших на бревне возле уцелевшего дома и о чем-то мирно говоривших между собой. Но стоило им увидеть приближающегося верхового, как один из мужчин встал с бревна и поспешно скрылся за углом дома.

— Добрый день, хозяин, — спешившись, поздоровался Бекренев с оставшимся.

— Добрый, — нехотя отозвался тот и поднялся, намереваясь тоже уйти.

— Погодите, куда же вы? Расскажите, что у вас тут нового. — Бекренев устроился рядом на бревне.

— Никаких новостей не знаю, — буркнул мужчина, все порываясь уйти. — Сижу вот тут, откуда они, новости-то?

— Почему же «сижу»? — удивился Бекренев. — Минуту назад вдвоем ведь сидели…

— Мало ли кому что померещится… Бывайте… — добавил угрюмо мужчина и скрылся в сенях дома.

— Вот те на: померещилось, вишь, мне, — растерянно пробормотал Бекренев, глядя на плотно закрытую дверь дома. — Житье под немцами, видать, приучило людей осторожничать: где друг, а где недруг — сразу не разберешь.

Но зато в следующей деревне колхозники сами подошли к Бекреневу, стали расспрашивать о делах в районе, положении на фронте. Деревенскую сходку неожиданно прервал примчавшийся старшина милиции Иванов.

— Нашел-таки я вас, товарищ капитан, — обрадованно заявил он, соскакивая с брички.

— Как это тебе удалось? — Бекренев сам выбирал маршрут своей поездки и за эти три дня не раз и не два неожиданно менял его.

— А деревенский «телеграф» на что? — рассмеялся Иванов. — Будьте спокойны: самое надежное средство связи. Доведись неизвестному оказаться в деревне — уже и пошел стучать «телеграф» по всему его маршруту. За вами я, товарищ капитан, — переходя на серьезный лад, тихо произнес старшина. — Ждут вас в отделе. Срочное дело…

Привязав своего коня к бричке, Бекренев подсел к Иванову.

— Что там стряслось? — спросил он, когда бричка тронулась в сторону Пустошки.

Из рассказа Иванова выходило, что в прошедшую ночь в районе произошло сразу три ограбления. Были взломаны сельский магазин и колхозный амбар, из амбара унесли всего ничего — пуда три ржи, а вот магазин обчистили основательно, одной денежной выручки несколько тысяч рублей утащили. Жертвой третьего ограбления стал старик, которого остановили на дороге неизвестные — стащили с него сапоги и отобрали кисет с табаком-самосадом. Но это еще не все: грабители были вооружены огнестрельным оружием, стреляли в людей. Подробностей ночных происшествий Иванов не знал.

Несмотря на поздний час, оперативные работники отдела находились на местах.

— Ну рассказывай! — нетерпеливо потребовал Бекренев, едва переступив порог кабинета оперуполномоченного уголовного розыска Петра Жмакина.

— Бандиты, выходит, у нас объявились, Александр Сергеевич. — По веселому голосу и блестевшим глазам Жмакина можно было подумать, что он несказанно обрадован появлением незваных гостей в районе. И, словно оправдываясь за столь неуместный тон доклада, Жмакин присовокупил: — По всему видать — отчаянные: вооружены, стреляли. Так что и нам, может быть, пострелять придется.

— Давай ближе к делу, — хмуро потребовал Бекренев.

Жмакин подошел к висевшей на стене карте, ткнул пальцем в южную оконечность территории района.

— Ограблены вот в этих деревнях два магазина (выходит, уже два, отметил про себя Бекренев), в колхозном амбаре побывали. Одна женщина видела бандитов, уходивших в лес. Двое их было, один вооружен автоматом, другой — винтовкой. За плечами — мешки, видимо, с награбленным. Женщина божится, что опознала одного из бандитов…

— Ну-ну?

— Свидетельница утверждает, что опознала в грабителе жителя деревни Скробы Ивана Никифорова, деревенское прозвище — Афанасенок. Навел я тут кое-какие справки. — Жмакин порылся на столе в бумагах, вытащил одну, прочитал: — «Иван Никифоров в сорок первом был призван в Красную Армию. С приходом немцев неожиданно объявился в этих краях, жил на нелегальном положении, ни в партизанах, ни в числе немецких пособников не состоял. В Скробах не появлялся, хотя, по слухам, никуда не уходил из этих мест».

— Родные, близкие Афанасенка?

— В Скробах живут его отец Афанасий Никифоров, мать и с ними женщина; говорят, что Афанасенок ее в дом привел.

— А тот старик, с которого сняли сапоги, что показал?

— Старик не из местных, беженец из-под Старой Руссы. Афанасенка он, естественно, не знал. Был напуган, внешность бандитов не запомнил. Чует мое сердце, Александр Сергеевич, Афанасенка рук это дело, — убежденно добавил Жмакин. — Сам он местный, знает округу, сколько времени прятался, опыт в этом деле приобрел…

— А второй бандит? — спросил Бекренев, уже начавший склоняться к версии Жмакина.

— Кто его знает… Тоже дезертир какой-нибудь, сошелся с Афанасенком…

— Ладно, — Бекренев потер ладонью свой лоб, — попробуем проверить твои догадки. Скажи Кузьминскому: завтра поедет со мной в Скробы.

Чуть свет следующего дня Бекренев и оперуполномоченный Кузьминский были в Скробах. Семью Никифоровых они нашли в старой риге, приспособленной для жилья. Когда Бекренев и Кузьминский вошли в большое полутемное помещение, они застали всех в сборе. Хозяин сидел за столом, неторопливо что-то жевал, у раскаленной докрасна чугунки возилась старуха. В углу, перебирая какое-то тряпье, склонилась молодая женщина.

Поздоровавшись, Бекренев и Кузьминский без приглашения подсели к столу, сколоченному из наспех выструганных досок.

— Погорельцы мы, — словно извиняясь за неказистый вид жилья, проговорил старик, ощупывая гостей острым взглядом из-под лохматых бровей.

— А что, некому подсобить избу-то построить? — спросил Бекренев, решив сразу навести разговор на нужную тему.

— Да был вот сын. — Афанасий отвел от Бекренева глаза и стал нарочито старательно сметать со стола в ладонь хлебные крошки. — Забрали сынка на войну, а с бабами, известное дело, путного ничего не сделаешь.

— Пишет сын-то? Как там воюет? — как можно равнодушнее спросил Бекренев и глянул на женщин.

От его взгляда не укрылось, как молодуха метнула взгляд из-под низко повязанного платка и снова согнулась над узлом с тряпками. Старуха же, намеревавшаяся подбросить в чугунку дров, так и застыла с поленом в руке.

— Нету от сына писем. Одному богу известно, жив ли он еще, — помедлив, глухо ответил старик. — Женя, — обратился он к молодухе, — налей-ка гостям чайку.

— Спасибо, пили уже, — отказался за себя и своего спутника Бекренев и, чтобы усыпить возможное подозрение хозяев об истинной цели визита, доверительно спросил у старика:

— У вас в деревне, часом, самогонкой не балуются?

— Да какая она ноне, самогонка? — оживился тот. — Жрать ведь иной раз нечего, а вы… простите, не знаю, кто будете, о самогонке толкуете. Нету у нас в деревне такого баловства… А вы никак по этому делу?

— По этому, по этому. — Бекренев встал из-за стола. — Из милиции мы. Так вот и познакомились. Ну что ж, бывайте. — И пошел к низким, черным от копоти дверям.

Некоторое время они ехали в бричке молча. Наконец Бекренев тронул своего попутчика локтем:

— Ну, что уяснил для себя, тезка?

— Похоже, прав Жмакин: скрывается где-то сын старика. И все трое знают об этом: видел, как затихли бабы, когда ты про письма спросил. Значит, тот грабитель с автоматом, которого опознала женщина, и есть Афанасенок…

— Что делать будем? — спросил Бекренев.

— Засаду бы возле дома? — неуверенно произнес Кузьминский. — Так опять же — леший его знает, когда он надумает домой завернуть, можно до морковкиного заговенья просидеть… Прижать на допросе стариков? Так не выдадут же ни за что, будут свое талдычить: «Ничего не знаем, ничего не ведаем…»

— Это уж точно, — улыбнулся Бекренев, вспомнив недавнюю свою встречу с мужчиной, который поклялся, что один сидел на бревне.

— Остается та молодуха, — продолжал Кузьминский, — как ее там — Евгения, что ли? Кстати, кем она приходится Никифоровым? Наверняка та, что привел в дом Афанасенок.

— Ты прав, остается молодуха, — раздумчиво произнес Бекренев и подхлестнул вожжами перешедшего было на шаг коня.

Встал вопрос: как встретиться с молодухой, чтобы не узнали об этом старики Никифоровы? Помог случай. В Пустошку частенько вызывали жителей деревень на разгрузочные работы на железнодорожной станции, такое в то время широко практиковалось. Бекренев попросил в райисполкоме, чтобы в группу рабочих включили работоспособных и из деревни Скробы. Когда Евгения в числе других появилась в Пустошке, ее пригласили в милицию и провели в кабинет Бекренева.

— Как ладите со стариками, не обижают? — мягко спросил Бекренев, стараясь интонацией голоса успокоить явно напуганную вызовом в милицию женщину.

— Не обижают, — коротко ответила та, не поднимая глаз от своих сложенных на коленях рук.

— За мужем не скучаете? Его Иваном, кажется, зовут? — решил действовать напрямик Бекренев.

Евгения вздрогнула, еще ниже опустила глаза и еле слышно ответила:

— Какая же баба по мужику не скучает?

— Да-а, — протянул Бекренев, несколько озадаченный тем, что Евгения и не пытается отрицать свою связь с сыном старика. — Да-а, — снова протянул он. — Вот скоро война должна кончиться, мужики, которых пуля пощадит, домой вернутся. — Евгения подняла глаза и уже выжидательно-напряженно смотрела на капитана. — А иным мужикам и возвращаться не надо, потому как они и не уходили никуда, есть ведь такие, а, Женя?

— Вы про кого это? — тихо спросила Евгения, и легкий румянец пробился на ее щеках.

— Да хотя бы про вашего мужа Ивана, — бросил Бекренев, решив, что пора кончать играть в прятки.

— Иван же воюет, — с натугой проговорила Евгения. — На фронте он, — добавила она, словно рассчитывая, что эта ее вторая фраза должна окончательно убедить капитана в правдивости сказанных слов.

— Воюет… — передразнил Бекренев. — Вопрос только, с кем воюет. Нет его на фронте, — жестко отрезал он. — Скажи-ка лучше, откуда ты родом?

— Беженка я, немцы выслали нас из-под Старой Руссы…

— А когда познакомились с Иваном?

— В январе сорок второго, — не задумываясь ответила Евгения.

— Ну вот видишь, голубушка, не сходится одно с другим, — переходя на снисходительно-доверительный тон, улыбнулся Бекренев. — Иван-то твой в июне сорок первого был призван в армию, это мы точно знаем, и сразу на фронт отправлен. Где же вы тогда нашли друг друга, а?

Евгения снова низко склонила голову и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Битый час Бекренев пытался успокоить женщину, убеждал в необходимости отвечать на вопросы, та же только плакала и изредка выдавливала одно и то же: «Иван воюет, другого я ничего не знаю».

Отведя Евгению в комнату дежурного по отделу, Бекренев отправился домой обедать.

— Ты чего сегодня такой хмурый? — спросила Бекренева жена, когда они сели за стол.

— Да с бабенкой одной проваландался полдня и все напрасно: ревет в два ручья, а по делу — ни слова, хотя сказать ей есть что.

— Эх вы, казенные души, — улыбнулась Надежда Ивановна, — вам бы только вопросы да ответы.

Неожиданно ему пришла в голову мысль.

— Надюш! — Бекренев даже отложил ложку. — А что если тебе поговорить с ней, а?

— Ну вот, и меня в милицейский штат! — засмеялась Надежда Ивановна.

— Да нет, поговори с ней неофициально, просто так, как женщина с женщиной, может быть, она тебе и откроется. Она, по всему видать, покрывает своего муженька-бандита. Наверняка запугали бабенку… Жаль ее.

— Уговорил, — вздохнув, согласилась Надежда Ивановна.

Проводив обеих женщин в свой кабинет, Бекренев вышел, плотно прикрыл дверь.

Часа через полтора вышла Надежда Ивановна, и, проходя через комнату дежурного, где все это время поджидал ее Бекренев, кивнула ему головой.

Теперь перед Бекреневым сидела совершенно другая женщина. Выпрямившись на стуле, она спокойно и сосредоточенно смотрела на капитана, ожидая вопросов.

Евгения рассказала, что действительно познакомилась с Иваном Никифоровым в начале сорок второго, когда он невесть откуда появился в их деревне. Вначале врал, что отстал от своей части при отступлении, а потом признался, что дезертировал из армии. В сорок третьем привез ее в Скробы к своим родителям, сам же куда-то надолго исчез. До прихода Красной Армии несколько раз наведывался домой, последний раз заявился ночью, примерно месяц назад, и пробыл до утра. На ее робкую просьбу повиниться перед Советской властью злобно выругался и чуть не прибил. Старики взяли с нее слово молчать и ни под каким видом не выдавать сына.

— Старик знает, где скрывается сын? — спросил Бекренев, готовясь записать очередной ответ.

— Знает, — тихо ответила Евгения.

— Встречается с сыном?

— Ходит к нему изредка.

— Когда собирается идти снова?

— Не знаю… Свекровь вчера напекла хлеба и лепешек. Может быть, и сегодня в ночь…

Взглянув на капитана умоляющими глазами, спросила сама:

— Что будет-то ему? Неужто расстрел?

— Судить будут обязательно. Там уж как суд решит. Но чем скорее он предстанет перед судом, тем легче будет для него, — убежденно закончил Бекренев.

О тех ночных ограблениях магазинов и амбара Евгения ничего не знала, Иван из награбленного ничего домой не приносил.

Взяв с Евгении слово забыть их разговор, Бекренев отпустил женщину. Оставшись один, надолго задумался.

Так… Значит, старик Афанасий связан с бандитами, ходит к ним, носит продукты — оснований для его задержания предостаточно. Но что это даст? Как поведет себя на допросах? Скорее всего, замкнется, и попробуй тогда узнать, где логово бандитов. Надо брать старика с поличным — самое верное.

По-осеннему ранние сумерки быстро наползали на землю, затушевывая и поглощая окружающие предметы. Дул сильный холодный ветер, холод шел и от мокрой после недавно прошедшего дождя земли.

Окончательно окоченевший Бекренев тронул за рукав оперуполномоченного Смирнова:

— Продвинемся вперед, а то ни черта уже не видно.

Медленно ступая непослушными от долгого стояния и холода ногами, они вышли из кустарника, в котором скрывались все это время. Впереди, в какой-нибудь сотне метров, чернело приземистое строение, в котором обитала семья Никифоровых. «Пойдет ли сегодня старик?» — эта мысль не оставляла обоих чекистов в течение всех часов их утомительного ожидания. Афанасия они увидели оба сразу. Наклонившись вперед от тяжести заплечного мешка, опираясь на палку, старик преодолевал открытое место, приближаясь к опушке леса.

— Упустим… темно… Давай вперед! — вполголоса приказал Бекренев, устремляясь за стариком.

Настигли они Афанасия за первыми же деревьями. Два ярких луча карманных фонариков раздвинули ночную тьму и высветили неподвижно застывшую согбенную фигуру с заросшим окладистой бородой лицом.

— По каким таким срочным делам, Афанасий Яковлевич, на ночь глядя путь держите? — Голос Бекренева срывался от волнения и быстрой ходьбы.

— А, это ты, начальник, — хрипло произнес старик и широко расставил ноги, словно готовясь к драке. — Иду куда мне надо.

— Сейчас мы узнаем, куда тебе надо, — весело произнес Смирнов и приказал: — А ну-ка скидывай свой мешок — живо!

В мешке оказались печеный хлеб, ржаные лепешки, вареная картошка.

— Птичек кормить идешь аль других каких лесных зверюшек? — насмешливо спросил Бекренев, ощупывая карманы овчинного полушубка старика.

— Куда надо, туда и иду, — зло отрезал Афанасий.

Бекренев приблизил свое лицо к бородатому лицу Афанасия и, чеканя каждое слово, произнес:

— Идешь ты к своему сыну Ивану и нас тоже поведешь к нему.

Старик наконец-то сдвинул ноги, обутые в валенки с клееными галошами, переступил несколько раз с ноги на ногу и глухо выдавил:

— А ежели не поведу?

— Кончай баловать, Афанасий! — Смирнов передвинул ближе к пряжке ремня кобуру и вплотную приблизился к старику: — По военному времени за пособничество вооруженным бандитам знаешь что полагается?

Старик снова переступил ногами и вдруг по-бабьи запричитал:

— Да какой же мой Иван бандит? От воинской повинности уклонился… По молодости это у него, по недоразумению… А ежель оружьишко какое у него завелось, дык у кого его нонче нету…

— От чего твой Иван уклоняется — потом разберемся, — прервал стариковские причитания Бекренев. — А сейчас веди нас к нему, да не вздумай шутки шутить. — Бекренев вытащил из кобуры пистолет. Его примеру последовал Смирнов.

— Давай, давай, Афанасий, топай, выхода у тебя другого нету. — Бекренев поднял с земли мешок и сунул его Афанасию.

Старик завязал мешок, вскинул его на плечи, просунул в лямки руки и, снова сгорбившись, направился в лес. Шли они долго, так долго, что Бекренев уже подумывал о коротком отдыхе. Впереди, то скрываясь за стволами деревьев, то снова появляясь, маячила горбатая от мешка фигура Афанасия.

«Легок на ногу, старый хрыч», — с завистью подумал Бекренев. Но вот старик замедлил шаг, закрутил головой.

«Где-то здесь, рядом», — догадался Бекренев.

Спустились к ручью, перешли его вброд, стали подниматься на высокий песчаный берег. Выглянувшая из-за туч луна залила бледным светом крутой откос, и внезапно прямо перед собой Бекренев и Смирнов увидели обложенную дерном крышу землянки. Возле низкой двери стояли две пары лыж.

«Зимовать собрались», — мелькнула у Бекренева догадка.

Старик в это время подошел к двери землянки.

— Стучи, — тихо приказал приблизившийся Бекренев.

Смирнов занял место тут же, за спиной старика. Афанасий стукнул раз-другой кулаком в дверь и тут же позвал:

— Иван, это я, открой!

В землянке послышалось движение, кашель, дверь скрипнула и зловеще зачернел провал куда-то вниз, под землю.

И тут неожиданно старик запричитал:

— Иван, я не один! Энкавэдэшники здесь!

Резко оттолкнув Афанасия, Бекренев и Смирнов скатились в зияющий провал и в тусклом свете сальной свечи успели увидеть двух мужчин в исподнем, метнувшихся в угол землянки, где на жердяных нарах тускло поблескивало оружие.

— Назад! Перестреляем как собак! — приказал Бекренев, выпустив пулю куда-то вниз, под ноги бандитов.

Через пять минут все было кончено. Трясущимися от волнения руками Бекренев и Смирнов связали руки бандитов, поочередно вытащили их наружу. Афанасий стоял на том же месте у входа в землянку, не снимая с плеч мешка, и тихо, по-звериному, скулил.

Один из бандитов, высокий, горбоносый, повернулся к Афанасию и злобно прошипел:

— Притащил-таки за собой легавых!

— Да рази это я, Ваня! Они сами нас выследили, — уже совсем по-детски захныкал старик.

Когда Ивана Никифорова привели на первый допрос, Бекренев невольно залюбовался арестованным. Высокий, стройный, темные густые волосы, небольшая бородка, голубые, несколько навыкате, глаза, нос с небольшой горбинкой, — при виде такого парня редкая девка не потеряет голову, где уж там было устоять Евгении.

Держался на допросе Никифоров спокойно, на вопросы отвечал уверенно. Лет ему от роду двадцать семь, призван в армию в конце июня сорок первого. Под Мадоной, что в Латвии, в начале июля того же сорок первого года во время сильной бомбежки отстал от своей части. Стал уходить на восток, нарвался на немецкий десант, удалось скрыться в лесу. Долго потом плутал по хуторам, добрался до дома — а там уже тоже немцы. Все годы оккупации прятался, жил вначале в лесу, потом прибился на хутор к вдовушке-солдатке. Там и перезимовал. Не поладив с хозяйкой, снова ушел в лес. Случайно встретил такого же, как он, окруженца, перебрались вместе в леса поближе к Скробам, здесь и выстроили землянку, решили переждать в этом убежище до лучших времен. Еще раньше он познакомился в одной из деревень с беженкой Евгенией, привел ее к старикам в Скробы. Покушались ли они с напарником на государственное имущество? Да, был такой грех, обчистили пару-тройку магазинов да колхозную амбарушку: есть-пить ведь надо было. Готов отвечать за это по закону. Оружие? Так его сейчас кругом понакидано-понабросано, вон сопливые мальчишки с немецкими «шмайсерами» в казаки-разбойники играют. Автомат носил так, для острастки, ни разу не применил его в деле. Почему не выходил из леса? Да боязно было как-то: чем оправдаться, что ни в армии, ни в партизанах? Война кончится, вот тогда уж…

На следующем допросе Никифорову было официально предъявлено обвинение в дезертирстве из рядов Красной Армии. Это было посерьезнее, чем ограбление тех же магазинов: еще шла война и действовали суровые законы военного времени. Арестованный заметно сник. Расписавшись в предъявленном ему постановлении, он горестно повздыхал, потом вскинул на Бекренева свои голубые с поволокой, на сей раз грустные, глаза и тихо начал:

— Виноват я, чего уж там говорить, очень виноватый перед Советской властью и готов любой ценой искупить эту свою вину. Но все ж я был и остаюсь советским человеком, — Никифоров при этом даже постучал себя кулаком в грудь, — а вот заклятые враги Советской власти, изменщики — рядом с вами, а вы их не видите.

— Кто же такие эти изменщики? — Бекренев недоверчиво сощурился.

Никифоров резко встал с табурета, перегнулся через стол и, округлив глаза, быстро и горячо заговорил:

— Святую правду говорю, гражданин начальник: прячется в лесу целый отряд, человек сорок, вооружены до зубов. Готов всей душой помочь…

Из дальнейшего рассказа Никифорова выходило, что в дремучем Рясинском лесу, ближе к райцентру Опочке, затаилась большая вооруженная группа людей, состоящая из бывших полицейских и карателей. Командует отрядом власовский офицер по фамилии не то Дятлов, не то Дитлов. Люди в отряде кроме автоматов имеют несколько тяжелых и ручных пулеметов, полевую рацию. Никифоров уверял, что во время своих недавних скитаний по лесам дважды встречался с людьми из отряда, знает примерно место его дислокации.

— Почему же отряд до сих пор ничем не проявил себя? — перебил арестованного все это время молча слушавший Бекренев.

— У них какое-то особое задание, ждут приказа по радио.

— А может быть, они уже ушли оттуда? — Бекренев иронически усмехнулся.

— Да нет, не ушли: недели две назад я встретил двоих. Да и проверить можно, гражданин начальник, ушли они или нет, дорогу я туда знаю. — Никифоров не отвел своих немигающих глаз от пристального взгляда Бекренева.

…Когда арестованного увели, Бекренев долго ходил по кабинету, мял руками свое широкое лицо, тер большой лоб, думал.

Сообщение Никифорова о затаившейся в лесу банде не на шутку его встревожило. Хотя оперативная работа научила капитана критически относиться к показаниям своих «подопечных» — каких только небылиц не расскажут, только слушай! — в полученной информации было что-то. Бекренев знал, что в некоторых освобожденных Красной Армией районах, в малодоступных местах, скрываются бывшие пособники оккупантов и просто уголовники. Рядом — Прибалтика, дает о себе знать вылазками националистическое подполье, эта нечисть могла просочиться и сюда. От полученной информации просто так отмахнуться нельзя.

Бекренев решительно снял трубку телефона.

На другой день из Великих Лук прибыл сам начальник ОББ подполковник Серебряков. Он долго читал, а потом перечитывал протоколы допросов Никифорова. Оторвавшись наконец от бумаг, устало откинулся на спинку стула.

— Здорово все это смахивает на «липу»! — сказал он находившемуся все это время здесь же Бекреневу. — Сорок вооруженных до зубов бандитов сидят у нас под боком — и ни одного сигнала об этом. Ведь хоть чем-то и как-то должны были себя проявить…

— Но Никифоров утверждает, что у отряда особое задание и до получения приказа по радио он ничем не должен себя выдавать.

— Гм-м, такая строгая конспирация — и какой-то Никифоров свободно входит в контакт с людьми этого отряда, не кажется тебе это странным, капитан? — насмешливо произнес подполковник.

— Здесь, конечно, слабое место в показаниях Никифорова, я об этом уже думал. Но… — Бекренев быстро заходил по кабинету, — весь отряд, по словам Никифорова, состоит из власовцев, бывших полицаев, всякого другого отребья. В Никифорове они распознали своего по духу и по убеждениям, чего им от него таиться: ворон ворону глаз не выклюет. А смысл? Какой смысл Никифорову преподносить нам эту «липу»?

— Смысл есть, капитан, — хитро сощурился Серебряков, — вот читай в его показаниях: — «Я готов проникнуть в расположение отряда и выполнить ваше задание», то есть, попросту говоря: «Выпустите меня, граждане начальники, на волю, я вам помашу ручкой издалека — и был таков, ищи-свищи ветра в поле…»

— Но вы читайте дальше, товарищ подполковник: Никифоров готов провести нас к месту дислокации отряда. Он же прекрасно понимает, что будет находиться в прорези прицела. Это во-первых. Во-вторых, вся его семья, уже повинная перед законом за сокрытие сына-бандита, у нас в руках, в этом Никифоров тоже должен отдавать себе отчет…

— М-да… — протянул Серебряков. — Говоришь, Никифоров готов сам провести нас к месту расположения банды? — задумчиво продолжал подполковник. — Как раз этого допустить нельзя: один неосторожный шаг — и спугнем бандитов, растекутся, растворятся по болотам и топям, вон, — Серебряков кивнул на висевшую на стене карту, — сквозняком, транзитом, не покидая лесов, в белорусские пущи, прибалтийские лесные дебри выход есть. Да и узнать нам надлежит вначале: какое такое особое задание имеет отряд? Чем быстрее узнаем, тем лучше. Давай зови своего Афанасенка.

Рано утром следующего дня во дворе райотдела милиции хлопнул выстрел, другой. В коридорах затопали сапогами, послышались возбужденные голоса. К выбежавшему во двор Бекреневу подбежал дежурный:

— Товарищ капитан! Сбежал опасный преступник Никифоров!

— Как сбежал? Откуда? — Бекренев грозно подступил к вконец растерявшемуся дежурному.

— Из уборной… Выдавил доски в задней стене и… — Не дослушав дежурного, Бекренев направился в конец двора.

Возле дощатой уборной толпились сотрудники отдела, что-то осматривая в стене. С потерянным видом здесь же топтался сержант-конвоир.

— Как же ты, растяпа, упустил его? — напустился на него Бекренев.

— Виноват, товарищ капитан, недоглядел. Зашел он, значит, туда, а я здесь остался. — Сержант подвинулся на несколько шагов в сторону. — А его нет и нет, не выходит, значит. Я дверь открыл, глядь, а там — дырка… — запнулся караульный.

— Дырка! — передразнил Бекренев. — В мозгах у тебя дырка! Смотреть надо было в оба. Накажу — и самым строгим образом накажу! Дырка, видишь ли… — Бекренев еще раз в сердцах чертыхнулся и повернулся к сбившимся в кучку сотрудникам. — Быстро прочесать весь поселок, искать бандита!

Через час-другой в Пустошке только и было разговоров, что о дерзком побеге арестованного. Строились догадки: поймают — не поймают? К вечеру сержанта-конвоира, допустившего побег Афанасенка, отправили на гауптвахту. Бежавшего найти не удалось.

Через неделю Бекренев и Жмакин верхами выехали в деревню Щукино, что в четырех километрах от Скроб. Не доезжая до деревни, спешились, вошли в густой ельник, присыпанный первым выпавшим снегом. Тут же из-за ближайшей раскидистой ели вышел мужчина в белом полушубке, заячьей шапке-треухе, добротных сапогах. Это был Иван Никифоров — собственной персоной. Еще издали он приветливо заулыбался поджидающим его чекистам.

— Ну как добрался? — спросил Бекренев.

— Все в порядке, товарищ капитан. («Уверенно себя держит, уже и товарищ», — отметил про себя Бекренев). Выбрался я, это, из сортира, уже до леса добежал, а конвоир-то мой только тогда пулять и начал, — хохотнул Никифоров. — Нашел я «голубчиков», — переходя на серьезный тон, стал докладывать Никифоров. — Все в том же месте обретаются.

— А что у тебя на лице? — спросил Бекренев, заметивший, еще когда только подошел Никифоров, багровые царапины на его лбу и щеке.

— Не о гвозди ли в досках, что я тайком в сортире отдирал, поцарапался? — хмыкнув, спросил Жмакин.

— Не, не о гвозди. — На лице Никифорова появилось страдальческое выражение. — Это мне пришлось немного пострадать, — виновато улыбнулся он. — Заподозрили меня попервости-то в отряде агентом НКВД, ну и пытать начали, помяли бока изрядно. Не знаю, чем бы дело кончилось, да тут получили они известие о моем побеге, ну и отстали, опять за своего принимают…

— От кого же они получили известие, что ты бежал? — быстро спросил Бекренев.

— А Зинка им доложила. Из беженок она, не местная, так в ихнем отряде вроде как разведчица.

«Еще нелегкая: какая-то Зинка появилась», — с тревогой подумал Бекренев и спросил:

— Как ты объяснил в отряде свою сегодняшнюю отлучку?

— Сами меня послали раздобыть вот этого. — Никифоров расстегнул полушубок и показал две немецкие фляжки в суконных чехлах, пристегнутые к брючному ремню. — Хотите спробовать, товарищи начальники? Первач, высший класс!

Жмакин смахнул снег с поваленного ствола ели, все трое уселись на него.

— Рассказывай все по порядку, — потребовал Бекренев.

По словам Никифорова, банда расположилась в четырнадцати — шестнадцати километрах от деревни Скробы, живут бандиты в двух больших землянках. Питаются преимущественно консервами, пробавляются и дичиной, благо лосей кругом полно. Лагерь тщательно охраняется сторожевыми постами. Никифоров перечислял имена бандитов, приводил особые приметы каждого.

— Планы, планы какие у банды, какое задание они должны выполнить? — нетерпеливо перебил Бекренев нескончаемый рассказ Никифорова.

— Этого мне не удалось пока узнать, — вздохнул тот. — Вы же тогда с подполковником советовали мне не торопиться с этим, чтоб бандиты чего не заподозрили…

— Помню я наши советы, Иван, но и тянуть с этим долго тоже нельзя. Голова у тебя варит хорошо, так что, примеряясь к обстановке, действуй!

Бекренев встал, подал руку Никифорову.

— Через неделю ждем тебя здесь же. За это время ты должен все разузнать о делах банды.

— Будет исполнено, товарищ капитан. — Никифоров, вскочив на ноги, по-военному сдвинул каблуки сапог.

Вечером того же дня в отдел ББ пошла шифровка: «Известный вам лесник сторожит штабель из сорока бревен. Вывоза бревен пока не предвидится. Возможное новое место складирования бревен будет известно нам через неделю. Бекренев».

Когда до следующей встречи с Никифоровым оставалось два дня, девушка-почтальон принесла Бекреневу записку.

— Мужчина какой-то встретил меня возле Скроб, просил самолично передать вам, — сообщила она, передавая записку.

На клочке бумаги было нацарапано всего несколько слов: «Приезжайте срочно в Скробы. Иван».

«Что у него там стряслось?» — Недоброе предчувствие ворохнулось в груди Бекренева.

Часа через три грузовик, в кузове которого разместилось восемь чекистов, вооруженных автоматами, уже подъезжал к Скробам.

Никифоров поджидал на краю деревни. От вышедшего из кабины машины Бекренева не укрылось, как тревожно, настороженно зыркнул своими обычно нахальными глазами Никифоров в сторону покидавших один за другим машину вооруженных оперативников.

— Зачем столько народу, товарищ капитан? — Никифоров был явно растерян. — Я же вас одного просил приехать. Не нужны они вовсе, ваши люди… потому как я уже порешил бандитов, не всех, правда, но многих порешил… — Голос Никифорова внезапно стал хриплым.

— Как — порешил? — Смысл сказанного еще не дошел до сознания Бекренева, но почему-то сразу вспотели лицо и ладони рук.

— Убил, значит. — Глаза Никифорова приняли свое обычное наглое выражение. — Один вот управился…

Торопясь, глотая слова, Никифоров стал рассказывать, как вчера вечером главарь банды — власовский офицер Дятлов неожиданно получил по радио приказ увести людей куда-то в прибалтийские леса. Часть банды сразу же снялась с места, а двенадцать человек, в том числе и он, Никифоров, задержались, упаковывая оставшееся имущество. Перед дальней дорогой бандиты распили добытую накануне самогонку и легли в одной из землянок отдохнуть. Решив, что другого такого случая не представится, Никифоров заложил у входа в землянку три противотанковые мины и взорвал ее. Все находившиеся в ней бандиты погибли.

«Ловушка! Тянет в западню!» — одна и та же мысль лихорадочно билась в мозгу Бекренева, пока он слушал рассказ Никифорова.

Казалось, что голос Никифорова доносится откуда-то издалека:

— Можно ведь и проверить, товарищ капитан. Сущую правду говорю.

— Веди, Иван! — зловеще выдавил наконец Бекренев и, повернувшись к своим людям, скомандовал:

— В цепь! Приготовить оружие!

Ткнул стволом автомата Никифорова в живот:

— Становись, Иван, впереди цепи. Если удумал что против нас — прошью очередью, пикнуть не успеешь!

— Зря вы мне не верите, товарищ капитан, — обиженно пробормотал Никифоров, послушно занимая место впереди развернувшейся цепи оперативников.

Шли они больше часа, пока наконец лесная чаща не расступилась и чекисты не оказались на поляне, в самом центре которой из-под снега торчали черные, словно обугленные, бревна. Снег вокруг был засыпан глыбами и комьями свежей земли. Подойдя ближе, Бекренев и его спутники увидели землянку, вернее то, что осталось от нее: осклизлые бревна с размочаленными взрывом разломами. Тут же в хаотичном беспорядке валялись жерди, пласты полусгнившей соломы, какое-то тряпье. Тяжкий смрад исходил от взорванной землянки. Приглядевшись, Бекренев заметил большую голую мужскую ступню с желтыми ногтями, придавленную бревном, под другим бревном угадывалась человеческая голова с седыми волосами.

— Ну вот, убедились, товарищ капитан? Капут я им сделал, — вырос перед Бекреневым Никифоров. — Теперь нам надо подумать, как настичь остальных бандитов и как их это… — не унимался Никифоров, и Бекреневу показалось, что, говоря все это, Никифоров норовит отвлечь его внимание от землянки, закрыть своим телом вид на нее.

Не осмыслив еще всего происходящего, Бекренев увидел, как старшина Петров встал коленями на обломок бревна, светя перед собой карманным фонариком, заглянул в черный провал между бревнами и резко вскочил на ноги. У старшины лицо было белее снега, глаза вытаращены.

— Товарищ капитан… там… там… — У старшины заплетался язык. — Там убитый ребенок лежит…

Страшная догадка молнией пронзила мозг Бекренева: «Чтобы оправдаться — убил невинных людей!»

Уже не помня себя, вобрав голову в плечи, спружинив коренастое тело, одним прыжком Бекренев подскочил к Никифорову, схватил его за горло:

— У-у, гад! Ублюдок! — Голос Бекренева сорвался на крик: — Говори, гадина, откуда здесь убитый ребенок?

Уперев дуло автомата в живот Никифорова, Бекренев продолжал кричать:

— Сейчас, здесь же, сам застрелюсь от такого позора, но и тебе, гаду, не жить!

Подскочил Жмакин, резким движением отвел ствол автомата в сторону.

— Нельзя так, Александр Сергеевич, возьми себя в руки, — успокаивал он Бекренева, одновременно отдирая от него Никифорова. Никифоров, хватая ртом воздух, с перекошенным от страха, серым лицом, пятился назад, пока не рухнул, зацепившись за невидимый под снегом пень, на землю.

«Позор! Позор-то какой!» — Бекренев не находил себе места. Как после случившегося смотреть подчиненным в глаза? Кому поверил? Дезертиру, бандиту, проходимцу с не выясненным до конца прошлым? Спал, сволочь, где-то на печке, жрал самогонку и столько времени морочил голову — и кому? — опытному оперативнику, каковым считал себя до сих пор Бекренев. И побег ему, гаду, тогда так красиво устроил. И все ради чего? Чтобы надул, мерзавец, самым наглым образом.

Всякий раз, когда Бекренев вспоминал первый допрос вновь арестованного Никифорова, невольно начинали дрожать руки, не унять их было никак.

— Не было никакого отряда, гражданин начальник, — выпучив свои наглые глаза и поводя хищным носом, признался Никифоров. — Захотелось на волю «по чистой», вот и выдумал такое… Ну а потом, чтобы обман до конца довести, я и провел эту самую «операцию»…

Теперь Бекренев знал во всех подробностях проведенную Никифоровым «операцию».

За две ночи разрыл тот несколько свежих могил на деревенском погосте, перетащил на санках покойников в заброшенную лесную землянку, а потом взорвал ее. Рассчитывал, что Бекренев поверит в уничтожение части банды, взглянув лишь на развороченные взрывом бревна и подложенные под них трупы. С ребенком вот обмишурился, а так, может быть, и сошло бы.

«Ух подлец!» — У Бекренева все кипело внутри.

Наказания от начальства — это ясно — не избежать, но страшнее всего, если начнут высмеивать свои же товарищи: «Ловчил, вишь, Бекренев, всю банду голыми руками захватить, а подсунули ему покойничков!» Проходу ведь не будет.

Но и наказания от начальства не последовало, и насмешек Бекренев не услышал.

— Чего только в нашей работе не случается! — успокоил Бекренева при очередной встрече подполковник Серебряков. — Да и опростоволосился не ты один, я же тоже разделяю эту неудачу: вместе ведь готовили «заброс» Афанасенка в «банду». Не горюй, капитан, главное — стараться не повторять ошибок.

Не сразу наступило душевное успокоение, забылась та история с Афанасенком.

Помогло забыться и личное: родилась дочурка, назвали ее Ритой.

Вскоре Бекренева назначили начальником отдела внутренних дел соседнего, более крупного, Опочецкого района.

На псковскую землю пришла первая мирная весна. То было безмерно трудное время. Еще не смыли вешние воды пепел сожженных городов и деревень, но уже плуг, в который подчас впрягались женщины и подростки, поднимал землю, готовую принять семена жизни, и шла в полуразрушенные цехи первая рабочая смена. Снова — который раз за свою многовековую историю! — поднимался, залечивал раны, расправлял плечи древний Псковский край. Казалось, ничто не должно теперь потревожить мирный труд людей.

Но все еще стреляли бандитские обрезы на хуторах Качановского, Печорского и Пыталовского районов. Продолжало напоминать о себе вооруженными вылазками и националистическое подполье в граничащих с Псковщиной районах Прибалтики.

Лесная глухомань — больше трети территории Псковской области (включая и бывшую Великолукскую область) занимают леса, болота, перелески — помогала бандитам долгое время скрываться и наносить неожиданные удары.

Только через двадцать с лишним лет после окончания войны были обнаружены и схвачены в лесной землянке недалеко от поселка Усмынь вооруженные бандиты — бывший в период немецкой оккупации старостой Иванов и его сын, дезертировавший из Красной Армии.

Вот почему вплоть до пятидесятых годов существовали при управлениях внутренних дел Псковской и бывшей Великолукской областей отделы по борьбе с бандитизмом, которые направляли и координировали оперативные мероприятия по ликвидации злобного и коварного врага. Борьба с бандитизмом велась с переменным успехом. В ней полно было драматических событий, кровавых сцен, примеров подлинного героизма и людской подлости.

Опочецкому району суждено было стать ареной двухлетней смертельной схватки чекистов с немногочисленной, но кровавой, хитрой, увертливой и злобной бандой.

В камере под номером двадцать четыре опочецкой тюрьмы содержались самые опасные преступники: и те, кто был уже осужден, и те, что ждали суда. Верховодил в камере Егор Борисов — низкорослый, рыжий, с мясистым красным лицом, уже осужденный военным трибуналом к двадцати годам лишения свободы.

— Мне теперь на все наплевать: суд позади, — цедил слова Борисов, лежа на нарах. — А вот тебе, Иван, могут и «вышку» дать: как-никак двух партизан убил. — Борисов глянул на Боброва — небольшого крепыша с круглым лицом и приплюснутым носом, елозившего мокрой тряпкой по полу камеры.

Тот молча продолжал свое занятие.

— А когда тебя будут судить, пойду я по твоему делу свидетелем. — Хохотнув, Борисов лягнул ногой высокого костлявого детину, прикорнувшего на краю нар, которого все заключенные за его неистребимую тягу к чужому добру называли не по имени и фамилии, а Уркой.

— Пойду обязательно свидетелем, — продолжал Борисов, — и расскажу гражданам судьям, как ты, меня, собака, бил прикладом винтовки, когда я с другими пленными строил дорогу. И как ты, пес поганый, согнав нас за колючую проволоку, дожирал объедки после немецких солдат и вылизывал их котелки, — продолжал издеваться Борисов.

— Ты бы лучше поведал гражданам судьям, чем сам занимался после своего, плена, — несмело огрызнулся Урка, опасливо косясь на Борисова.

— Судьи про то уже знают. — Борисов свесил с нар ноги, злобно уставился на Урку. — Но они еще того не знают, как ты пристрелил моего дружка, который побежал за нуждой в кусты, и как тебе за это, пес, немцы лишний котелок супа дали.

— Хватит, мужики, лаяться, — примирительно произнес Никифоров, встав между Борисовым и Уркой, готовыми вцепиться друг в друга. — Давай лучше, Егор, помозгуем о главном. — Никифоров сел на нары рядом с Борисовым.

Уже много дней и ночей они обдумывали план Побега. Урка предлагал наброситься на надзирателя, когда тот войдет в камеру, завладеть его ключами и попытаться выйти из тюрьмы. Этот план и другие, похожие, были отвергнуты.

Сегодня свое предложение внес Бобров.

— А что если оторвать дужку от параши и поковырять вот здесь? — Бобров указал на угол вымытой им камеры. — Кладка тут рыхлая, пробовал гвоздем. Крошево будем выносить в карманах во время прогулок…

Глубокой ночью 22 апреля 1946 года Бекренева подняли с постели. Вызвал его по срочному делу начальник местной тюрьмы Пустохин. Через полчаса Бекренев уже был в кабинете начальника и выслушивал сообщение о чрезвычайном происшествии: из тюрьмы совершила побег группа особо опасных преступников. Воспользовавшись ветхостью здания, заключенные пробили лаз в стене, выбрались через него во внутренний двор и, не замеченные охраной, скрылись. Только через несколько часов надзиратель, удивленный необычной тишиной в одной из камер, заглянул туда и нашел ее пустой.

— Раззявы! Спали вы все, что ли, черт бы вас побрал! — разносил Пустохин стоявшего понуро у стола надзирателя Морозова, в секторе наблюдения которого произошел побег.

— Так кто же знал, что стена там такая хлипкая? — пытался робко оправдаться Морозов.

— Не стена, а ты и остальные охранники оказались хлипкими, — продолжал бушевать Пустохин.

Бекренев уже принял необходимые меры. Поднятые по тревоге сотрудники милиции были распределены в несколько поисковых групп и устремились по всем дорогам, отходящим от Опочки. Шанс наткнуться на беглецов сводился при этом, конечно, к нулю.

Бекренев просмотрел принесенные в кабинет Пустохина арестантские личные дела на каждого из бежавших.

…Борисов Егор. В 1926 году уехал из Опочецкого района в Ленинград. Вернулся в колхоз в 1934 году. Вскоре перебрался в Опочку, устроился на спиртзавод. В конце июня 1941 года мобилизован, в бою под Смоленском сдался немцам. Находился в лагере военнопленных в Пскове, бежал оттуда и до января сорок второго скрывался в деревнях Опочецкого района. Потом сам явился к начальнику опочецкой полиции и предложил тому свое сотрудничество. Был тщательно допрошен офицером из гестапо… Через два дня начальник района предложил Борисову пост бургомистра Лоскутовской волости. Тот охотно согласился, получил винтовку, лошадь, корову и квартиру в Опочке.

Бекренев пробежал глазами длинный перечень злодеяний Борисова. По доносу Борисова сожжены деревни Котино, Шикули, Ячевицы, жители которых предоставляли кров и продукты партизанам. Избил колхозницу Зайцеву за отказ ехать на работу в Германию. В начале сорок четвертого бежал с немцами в Латвию, впоследствии был разоблачен, схвачен и осужден…

…Александров Николай. С сорок третьего до отступления немцев — полицейский Болыхновской волости. В деревне Кондрашово и других населенных пунктах отбирал у населения хлеб, скот, одежду. Приговорен военным трибуналом к 15 годам лишения свободы.

Под стать этим двум были и остальные: Соколов Иван, Григорьев Алексей. И вдруг — знакомая фамилия.

Бекренев вздрогнул и снова перечитал: «Никифоров Иван Афанасьевич, житель деревни Скробы Пустошкинского района, осужден за дезертирство и грабежи». С тюремной фотографии на Бекренева в упор смотрели наглые, слегка выпуклые глаза. Сомнений не оставалось: он, старый знакомый Афанасенок! Бекренева аж пот прошиб от такого открытия. Отложив в сторону стопку папок, капитан задумался: «Да, компания подобралась еще та… Один Никифоров чего стоит! Одиннадцать человек, и все как один озлобленные, отчаянные, которым после побега терять нечего. Теперь, оказавшись на свободе, не остановятся ни перед чем».

При воспоминании о Никифорове, этом наглом и хитром преступнике, причинившем лично ему столько хлопот и неприятностей, Бекренева передернуло…

Рано утром Бекренев позвонил секретарю райкома партии Ромашову.

— Да-a, худо дело, — выслушав доклад о случившемся, проговорил Ромашов. — Этого еще нам не хватало. Что думаешь делать?

— Рыщут мои люди повсюду, Михаил Миронович. Не уйдут они от нас! — ответил Бекренев и тут же поймал себя на мысли, что совсем не уверен в этом.

Словно угадав мысли Бекренева, Ромашов хмыкнул в трубку:

— Вы уж постарайтесь. Сам говоришь, что народец отпетый. Что ни говори — дерзкий побег устроили. Так просто их не возьмешь.

И вдруг Бекреневу пришла одна мысль, которой, не успев ее сам как следует осмыслить, он тут же поделился с Ромашовым:

— А может, они уйдут от нас… В другие районы, в Прибалтику, скажем. — Сказал и спохватился: нехорошая, подленькая родилась у него мыслишка — получалось, что чуть ли не спровадить собирается бандитов из своего района: бегайте, ищите другие, а мы поглядим со стороны, что у вас получится.

И Ромашов, словно снова разгадав и оценив эту мыслишку, сухо отрезал:

— Ты брось гадать на кофейной гуще. От нас убежали — нам и ловить, — и повесил трубку…

Никифоров отстал от остальных еще в тот момент, когда они, пригибаясь, ежесекундно ожидая выстрелов в спину, бегом достигли опушки леса к юго-западу от Опочки. Разом остановившись, обхватив ствол сосны и сдерживая загнанное дыхание, он вслушивался в постепенно затихающее потрескивание сучьев под ногами убегавших в глубь леса сокамерников. На миг почудилось, что кто-то приглушенно окликнул его издалека: «Иван! А, Иван!»

Немного отдышавшись, Никифоров отвалился от сосны и, по-кошачьи мягко ступая, метнулся в сторону и затрусил между деревьями, угадывая одному ему известное направление.

— Нет уж, к чертовой матери вас всех! Пропади вы все пропадом… Я уж лучше один, как и раньше, — бормотал он, пробираясь между густо растущими деревьями, отводя от лица выставленными вперед руками невидимые в темноте ветки. Сейчас, когда он остался один и чувствовал себя уже в относительной безопасности, отчетливо вспомнились последние дни.

Разговор о побеге начался у них с первого же дня, когда судьба свела их в одной камере. И идею подал он, Иван Никифоров.

— Только бы заманить надзирателя за порог, — хрипло шептал в ночной темноте Урка. — Я бы его за яблочко — и готов!

— А дальше что? — послышался с верхних нар насмешливый голос Борисова.

— Ключи в лапу и — к Дверям, — продолжал убеждать Урка.

— Тогда уж лучше прикончить часового на прогулке, — подал голос из дальнего угла камеры Бобров. — Оттуда и до колючки недалеко, а, Егор?

Никифоров сразу приметил, что сокамерники безропотно подчиняются Егору Борисову, а тот понукает ими как хочет. Может и ногой пнуть ради развлечения, и пайку отобрать. Вот и сейчас камера ждала его авторитетного слова.

— Напролом нельзя, — помолчав, рассудительно отозвался Борисов. — В обоих случаях пулю в затылок схлопотать можно. Тут надо с умом, наверняка.

По очереди, скрадывая шум под наброшенными на руки фуфайками, все ночи напролет, сменяя друг друга, крошили они дужкой от ведра нижнюю часть стены. Тщательно выбирали мусор, рассовывали его по карманам. Размягченным хлебным мякишем от недоеденных паек заделывали к утру все увеличивающийся пролом в стене, присыпали хлебную заплату известковой пылью, Сгрудившись у лаза, перешептывались:

— Только бы за колючку скакнуть, — сипел простуженным голосом Никифоров.

— А потом что? — спросил Борисов.

— Вначале в деревню к сестре Ольге, отоспаться, отожраться надо. К фатеру и мутеру дорога мне заказана: наверняка легавые поджидать меня там будут. Перекантуюсь неделю-другую, а там видно будет.

— А стволы найдутся? — снова спросил Борисов.

— Ха, этого добра сколько угодно, — разоткровенничался Никифоров. — У меня даже «дегтярь» припрятан.

— Так возьми и нас с собой. — Борисов положил Никифорову на плечо руку, сильно сжал его своими пальцами-клешнями.

— А чего ж, можно и вместе… — неуверенно произнес Никифоров, поняв с опозданием, что сболтнул лишку.

— Вот и договорились, — подытожил разговор Борисов. — Создадим «лесное братство» — и нам сам черт нипочем будет.

Когда в проделанный лаз стала обильно сыпаться откуда-то сверху земля, Борисов скомандовал:

— Хватит! Теперича только пхнуть пошибче — и будем на воле!

С вечера всех обуяла жгучая подозрительность друг к другу. Легли на нары, но Никифоров чувствовал, что никто в камере не спит, даже обычно храпящий в это время Бобров притаился где-то в своем углу. Когда Урка, шаркая в темноте ногами по цементному полу, направился к двери, Борисов по-рысьи прыгнул на него с верхних нар, сбил с ног.

— Куда, сука? — злобно зашипел Борисов, навалившись всем телом на Урку. — Продать нас вздумал?

Повскакивали с нар и остальные.

— Ты что, сдурел? — беспомощно трепыхался Урка, пытаясь вырваться из цепких рук Борисова. — До параши я шел…

Сидели после этого друг подле друга, настороженно следя за каждым движением соседа. Когда смолкли все шумы в тюремном коридоре и, по их расчетам, перевалило за полночь, Борисов встал с нар:

— Пора!

Толкаясь у лаза, стремясь опередить друг друга, начали поочередно протискиваться в пролом, уже ощущая ноздрями густой и терпкий весенний воздух.

Вспоминая сейчас озлобленно-настороженные лица сокамерников, готовых в любую минуту вцепиться в глотку соседа, Никифоров совсем не раскаивался в том, что решил отделиться от бывшей компании.

«Исчезнуть, потеряться для всех, один я не пропаду», — думал он, углубляясь все дальше в лес.

Так и матерый волк в минуту смертельной опасности, умудренный разбойным промыслом и чувствующий еще свою силу, внезапно покидает стаю и уходит один в только ему известное логово, разумно рассчитав, что гончие пойдут по пятам стаи, а не по теряющемуся в глухомани одиночному звериному следу.

Отшумели теплые весенние дожди, вогнав поглубже в землю накопившуюся за зиму стынь, все вокруг зазеленело, зацвело. Первозданный покой, разлившийся окрест, нарушался лишь неумолчным пением жаворонков в бездонной небесной синеве. Тихий майский вечер опустился и на деревню Мялово. Завершив свои дневные дела, вышли люди часок-другой посидеть на завалинке, посудачить перед сном, поглазеть на молодежь, кружившуюся под однотонное пиликанье гармони.

Дед Федот стоял недалеко от пятачка, на котором плясали девки и парни-подростки, притаптывал в такт музыке непослушными от старости ногами, обутыми в стоптанные валенки.

— Чего топчешься на месте, Федот? Иди в круг, можа кака молодка в темноте-то за парня и примет, — пошутил над стариком кто-то из женщин.

— А что, — принял шутку Федот, — по нонешним временам и я за молодца сойду, глядишь, и на меня спрос выйдет.

Может, впервые после стольких сумрачных лет в людских душах было так легко и покойно.

Внезапно вечернюю тишину разорвали выстрелы. Несколько вооруженных автоматами и винтовками мужчин, одетых в одинаковые темно-синие робы, выскочили на лужайку.

— Хальт! Хенде хох! — заорал один из вооруженных — высокий, с впалыми щеками, направив дуло винтовки на сбившихся в кучу людей. — Сымай пиджак, шнель! — повел он стволом в сторону одного из парней.

Пока двое из пришельцев держали людей под прицелом, остальные отбирали у сельчан самое ценное. У одной молодухи сорвали с руки часы, с другой стащили платок, у парней отобрали пиджаки, у деда Федота вырвали кисет с табаком.

До поздней ночи бандиты — а это были люди Борисова — ходили по избам, забирали муку, мясо, яйца, одежду. Когда наконец они оставили деревню, дед Федот доплелся до дома, сел на лавку и, закрыв лицо руками, глухо застонал:

— У-у, изверги! Знают, что в деревне нет мужиков. Нешто те дали бы так над людьми изгаляться?

После набега на деревню Борисов увел своих людей на Семеновское болото — место, облюбованное ими несколько дней назад. Расположились на бугре, окруженном со всех сторон топью. Бобров и Федоров развели костер, стали варить в притащенном из деревни чугунке мясо. Остальные лежали, развалясь в траве, отдыхали. Чуть в стороне, положив рядом автомат, прикорнул у куста Никифоров. Тяжкие думы одолевали его. Еще каких-то два дня назад он был вольной птицей, сам себе голова. Оторвавшись тогда ночью от сокамерников, он добрался до деревни, где жила сестра Ольга, сутки отсыпался и, нагрузившись продуктами, ушел в лес, где отыскал землянку — одно из своих прежних пристанищ. Черт же его дернул заявиться позавчера к Ольге: захотелось попариться в баньке. И там, на околице деревни, он столкнулся лицом к лицу с Борисовым. Тот вышел из-под овина, широко расставил ноги, растянул в улыбке щербатый рот. Краем глаза Никифоров увидел, как из ближних кустов выбрались Бобров, Александров, Федоров, Урка и остальные его недавние соседи по тюремной камере.

— Ну вот, браток, и свиделись снова, — весело проговорил Борисов, все так же не двигаясь с места. — Куда ж ты запропал, браток, а? Аль нечистая сила увела тебя тогда от нас в другую сторону?

— Ногу я тогда повредил, а звать вас побоялся: вдруг погоня, услышат… — буркнул Никифоров, косясь на дробовик, который держал на изготовку Урка.

«Нет, не успеть сдернуть с плеча „шмайсер“, изрешетит дробью Урка», — подумалось тоскливо.

— Ногу, говоришь, повредил? — спросил насмешливым голосом Борисов. — А мы уж крест хотели на тебе поставить. Да вот зашли на всякий случай к твоей сестренке, спрашиваем тебя. Нету, говорит, Ивана, и знать не знаю, где он, говорит. Хотели было подаваться отсюда, ан, вишь, какая встреча вышла, — все больше веселился Борисов.

«Еще бы полчаса — разминулись, — чертыхнулся про себя Никифоров. — И откуда они узнали про Ольгу? Черт, да я же сам проболтался в камере, и деревню, кажется, называл», — вспомнил он тогдашний разговор и свою дурацкую откровенность.

— Ну вот что, Ваня, — продолжал Борисов, уже подойдя вплотную к Никифорову и снимая с его плеча автомат, — побегал ты в одиночку — и будя! Ребятами моими брезгуешь, што ли? — Борисов кивнул на ухмылявшихся в стороне бывших сокамерников. — Убегли вместях, вместях и держаться надоть. Так что извиняй, браток, забираем мы тебя с собой, а то, неровен час, опять к энкавэдэшникам подашься, тебе это не впервой, — уже под хохот остальных добавил Борисов, намекая на «сделку» Никифорова с начальником Пустошкинского отдела МВД Бекреневым, о которой, от нечего делать, тоже поведал сокамерникам сам Никифоров.

— Так что, образуем мы «лесное братство», как и порешили, — продолжал Борисов. — Веди нас теперича к своему ружейному складу, сам ведь хвастал, что есть у тебя такой, — закончил Борисов, забрасывая за спину автомат Никифорова.

Аппетитный запах мясной похлебки, тянувшейся от костра, прервал мрачные мысли Никифорова.

— Попугали мы колхозников сегодня здорово, — услышал он довольный голос Борисова. — Будут теперича знать наше «лесное братство»: заходи опосля этого в любую деревню и спокойно бери все, что хочешь, голыми руками, сами вынесут на порог. Я ж говорил: страху побольше нагнать на народ, тогда будут все как шелковые. Вот как наш Урка: гаркнул свое «Хальт!» — дед в валенцах аж присел с перепугу, небось в штаны напустил, — под гогот остальных веселился Борисов.

— Я еще в лагере пленных заметил, — продолжал он, — как Урка под немцев подделывался: «Шнель! Форверст! Битте шейне». Вот вишь, и пригодилось это счас. А как Урка ту старуху-то заставлял за упокой души фюрера молиться! — заржал Борисов, схватившись за бока.

Хохотали и остальные бандиты, вспоминая сцену, когда Урка, не найдя в избе ничего из съестного, поставил на колени согбенную старуху и орал на нее, тыча стволом винтовки в иссохшую грудь женщины: «Молись, старая курва, за светлой памяти фюрера!»

Слушая разглагольствования Борисова, Никифоров морщился. Нет, не такую он представлял себе жизнь на воле. Переждал бы, пока о нем забудет милиция, и — иди куда-нибудь подальше от этих мест, документы вот только какие-нибудь раздобыть бы. Может быть, и новую жизнь со временем начал бы Ваня Никифоров… А с Борисовым, Уркой и другими, которые, по всему видать, не остановятся и перед «мокрым» делом, ему не с руки, может все и «вышкой» кончиться.

— Вань, иди есть! — услышал Никифоров женский голос.

Он повел головой в ту сторону и увидел фигуру Зинки Ильиной, прибившейся к банде еще до появления в ней Никифорова. Плосколицая, на оба глаза косая, с неприятным голосом, одетая во все мужское, даже кепка на коротко остриженной голове, эта бесстыжая девка, невесть откуда появившаяся в их краях, вызывала у красавца Никифорова глубокое отвращение. Иван знал ее еще раньше, до своего ареста, это ее он имел в виду, когда говорил Бекреневу про разведчицу в том, несуществующем, бандитском отряде. Еще тогда, во время своих редких визитов в деревню, куда прибилась Зинка, Никифорова бесило, когда она бесстыже приставала к нему. И сейчас Зинка униженно искала с ним уединения, старалась положить ему лучший кусок.

— Гы-ы-ык! — сытно рыгнул объевшийся мясом Борисов. — Значитца этак: всем спать после удачного похода, а ты, Зинка, собери все кости и зарой в землю.

— Зачем это? — недовольно отозвалась она.

— А затем, мать твою так и перетак, — вскипел Борисов, — чтоб воронье на кости косяком не слеталось и мильтоны по этой примете нас не застукали, поняла, дубина стоеросовая?

В течение мая бандиты совершили нападения на деревни Запеклево, Макушино, Орлово, Кресты, Сидорово. Выходила банда грабить и на шоссейные дороги Опочка — Себеж, Опочка — Красногородск. 17 мая бандиты остановили у деревни Кожино колхозника Иванова и сняли с него солдатскую шинель. На следующий день у деревни Заверняйка люди Борисова отобрали 80 килограммов муки у колхозницы Николаевой, в самой же этой деревне у вдовы Степановой забрали шесть кур, две рубашки, керосиновую лампу. «Лесные братья» находили колхозное зерно, приготовленное к посеву, и топили в мочилах, болотах, втаптывали в грязь.

Закрывшись в своем кабинете, Бекренев читал оперативные сводки за последние дни, протоколы допросов потерпевших и очевидцев грабежей.

«Ночью ко мне в дом заявились двое, — записал следователь показания жительницы деревни Погорелово Федоровой Валентины. — Один из бандитов — высокий, лицо корявое — вооружен автоматом, на ремне две гранаты. Второй — низкорослый, с винтовкой. Они загнали меня в горницу, перерыли сундук, все самое хорошее забрали, а потом направились за поросенком, которого тоже взяли».

Устинов Денис из деревни Ермолово рассказывал:

«Ночью постучали в окно. Я выглянул и увидел трех мужчин с автоматами. Один из них заорал: „Открывай дверь, а то стрелять будем!“ Пришлось открыть. Они забрали у меня весь табак-самосад, патефон с пластинками…»

Бекренев собрал работников отдела.

— Бандиты день ото дня наглеют, — начал он. — На сегодняшний день ими совершено двадцать семь ограблений. Вчера они заявились на сельское кладбище, где люди поминали на могилах усопших, и глумились над стариками и старухами. По каждому поступившему сигналу мы мчимся к месту события, но застаем только ограбленные колхозные амбары, магазины и обобранных до нитки людей, бандитов же — поминай как звали. Что будем делать, товарищи?

Все долго молчали, наконец поднялся лейтенант Лукин.

— Слишком поздно узнаем о появлении бандитов, — заявил он. — Налетят, натворят дел, а нам сообщают об этом, в лучшем случае, на другой день…

— Обязать главаря банды Борисова звонить нам накануне своих вылазок, — сострил кто-то в заднем ряду.

По кабинету прошелестел сдержанный смешок.

— Нет, я серьезно, — продолжал Лукин. — Мы — все сами, а к помощи народа не прибегаем. Люди же люто ненавидят бандитов, и каждый готов помочь нам. Вон в деревне Бабишино, когда бандиты стали выходить с награбленным из избы, один парень напал на последнего, по приметам — на Александрова, пытался вырвать у него винтовку, но неудачно, подоспели к тому на помощь бандиты. Парню удалось бежать, хотя и стреляли по нему залпом. В деревне Аюхново сторож-старик не побоялся стрелять из берданки в бандитов, когда те срывали замок с колхозного амбара. Надо только поговорить с людьми в каждой деревне…

— Дельный совет Лукин подает. — Бекренев поднялся со своего места. — Надо действительно поговорить с людьми, попросить их помощи, чтобы в каждой деревне у нас свои глаза и уши были. И еще: в деревнях следует организовать ночные дежурства из мужиков. У кого есть охотничьи ружья — пусть не боятся применять их против вооруженных непрошеных гостей. Наша задача — поднять народ против этих выродков, да так, чтобы у них земля под ногами горела, как у их бывших хозяев — фашистов.

Рано утром 14 июня после очередного успешного набега бандиты возвращались на свою базу в Трухановском лесу. Тяжелые мешки с награбленным и оружием оттягивали плечи, пот заливал глаза. Когда миновали деревню Матюшино и стали приближаться к лесу, Борисов бросил взгляд на дорогу и встал как вкопанный.

— Ты чего? — Шедший сзади Никифоров ткнулся головой в заплечный мешок Борисова.

— Погодь… Вроде знакомую узрел. — Борисов пристально вглядывался во что-то на дороге.

Заинтересованные сообщением своего главаря, «лесные братья» побросали поклажу на землю и тоже стали смотреть на дорогу.

— Так и есть, Нинка идет, женка моя, едрит твою налево. Точно она. — Борисов, сняв с плеча автомат и сбросив мешок, побежал, пригнувшись к дороге.

— Брось ты! Вернись назад! — пытался остановить Никифоров Борисова, но тот уже выбегал из кустов на большак. Шедшая по нему с корзиной за плечами молодая женщина, увидев Борисова, остановилась.

— Егор, ты? — Женщина испуганно глядела на обросшего рыжей щетиной, в грязной солдатской шинели мужа.

— Свиделись наконец-таки. — Борисов ощерил в улыбке желтые от самосада зубы. — Теперь уж не расстанемся, пойдешь со мной.

— Оставь меня, Егор, — тихо проговорила женщина, невольно отступая назад. — Иди своей дорогой, бог тебе судья, а меня оставь. — Женщина шагнула в сторону, намереваясь обойти Борисова.

— Нет, пойдешь со мной. — Борисов уже не улыбался и зло сверлил глазами жену. — Никто нас с тобой не разводил. — Борисов крепко схватил женщину за руку.

— Пусти меня, ирод! — истошно закричала женщина.

— Егор, а Егор! Может, подсобить тебе, а то, видать, с бабой не совладаешь один! — раздался из-за кустов чей-то голос, сопровождаемый гоготом.

— Шлепни ты ее, стерву! — подал голос Урка.

Закинув за плечи автомат, Борисов оторвал жену от земли и, сильно сжав ее в охапку, не обращая внимания на слезы и мольбы женщины, ринулся в кусты.

Так банда пополнилась еще одним, уже последним, человеком.

Удачи, сопутствующие каждой их вылазке, придали еще большую уверенность Борисову и его стае. «Надо почаще нагонять страху на деревни, тогда нас хлебом-солью скоро встречать начнут, — твердил он своим „братьям“. — Убедится народ, что энкавэдэшникам не совладать с нами, — валом повалит к нам пополнение».

В ночь с 26 на 27 июня 1946 года банда в полном составе снялась с места своей стоянки и двинулась к деревне Звоны, расположенной на большаке Опочка — Пустошка. Подходили к деревне не таясь: недавно побывали тут, никто в деревне и слова поперек не сказал. Когда приблизились к первым постройкам, ночную тишину разорвал окрик: «Стой! Кто идет?»

От неожиданности бандиты оцепенели, замерли на месте, первым пришел в себя Борисов. Перетянув автомат на живот, он пустил наугад в темноту длинную очередь. В ту же секунду от темневших на взгорке построек часто захлопали выстрелы, над головами бандитов протяжно запела картечь.

«Из охотничьих бьют», — только и успел подумать Никифоров. Что-то резко ударило его в шею. Уже падая на землю, он заметил, как Урка, приготовившись стрелять с колена, вдруг дернулся всем своим длинным телом и, захрипев, повалился на бок. Где-то сзади дико закричала Нинка Борисова. Не отрывая от земли голову и чувствуя, как что-то липкое и горячее течет по спине, Никифоров стал отползать назад. Потом вскочил и под грохот продолжающейся перестрелки кинулся в сторону спасительного леса.

Добравшись к землянке, бандиты недосчитались Урки, Иванова, Боброва.

— Урка остался там… наповал… сам видел, — сообщил Никифоров, меняя на своей раненой шее окровавленный бинт.

На нарах лежал полуголый Александров, которому Зинка перевязывала простреленное плечо.

— У-у, подлюги, — злобно выругался Александров, морщась от боли. — Это же по нас не легавые садили, это ж ясно: из дробовиков палили, значит — местные, колхознички.

— Ты и от колхозничков пёр, дай бог ноги, — презрительно бросил Борисов. — Вон портки мокрые, видать, со страху напустил.

— А ты чего ж не остался там оборону держать? — ощетинился на вожака Александров. — Видали храбреца: раньше нас тут очутился.

— Кто видел Боброва с Ивановым? — отвернувшись от Александрова, спросил Борисов.

— Приползут ишо, куды ж им деться, — равнодушно отозвалась Зинка.

Но ни в тот, ни в последующие дни эти двое в лесной землянке не появились.

Убитого в перестрелке с колхозниками бандита привезли на телеге в Опочку. Бекренев отдернул рогожку, прикрывавшую труп, и, увидев лицо мертвеца с глубоко запавшими щеками, сразу признал: Урка, Зимин по списку бежавших из тюрьмы. За четыре месяца поисков, погонь, засад — всего один ликвидированный бандит — не густо. А сообщения о грабежах поступали одно за другим.

Уже через сутки, словно мстя за убийство своего дружка, бандиты ворвались глубокой ночью в деревню Пыжики, обстреляли и подожгли дом колхозника Иванова, который до этого имел смелость не пустить на порог Александрова и Федорова. Когда — жители деревни бросились тушить пожар, бандиты открыли огонь и по ним, крича во всю глотку: «Так будет с каждым, кто против нас!»

При отходе из деревни бандиты напоролись на оперативную группу чекистов, случайно оказавшихся в этом районе. Короткая перестрелка — и банда растворилась в лесу. Бекренев распекал и без того удрученных неудачей подчиненных:

— Отсекать огнем надо было их от леса, гнать в поле! — шумел капитан.

— Так они же сразу наутек пустились, — оправдывался старший группы.

— Наутек! — передразнил Бекренев. — А ты, что ж, ожидал, когда они на вас в штыковую пойдут или круговую оборону займут? Такой случай был!

Но через два дня чекистам представился другой случай. В райотдел прискакал верхом на лошади мальчонка, вручил Бекреневу клочок бумажки, где было нацарапано: «Приезжайте скорее. У нас — бандиты. Кольцов». Бекренев знал старика Кольцова как колхозного активиста, рассудительного человека, потому сразу помчался с группой оперативников на хутор Каменка, где жил старик.

— Двое их, — без предисловия сообщил Кольцов, указывая на далеко вынесенный от хутора полуразвалившийся сарай. — Сегодня утром заметил я, как они туда зашли, еле ноги волокли…

По команде Бекренева работники милиции рассыпались цепью и стали окружать сарай. Оттуда грянули выстрелы. Помощник Бекренева Ховрич, подобравшийся ближе других к сараю, швырнул в полураскрытую дверь гранату. Сквозь клубы поднятой взрывом пыли оперативники ринулись вперед. Сразу за дверью, уткнувшись бородатыми лицами в землю и закрыв голову руками, лежали двое, рядом валялись их винтовки. Взрыв гранаты только оглушил бандитов, и они долго не могли прийти в себя, трясли головами. Наконец один из них, с широким лицом и приплюснутым носом, запинаясь, выдавил:

— Мы сами ушли от Борисова, шли к вам сдаваться.

— А чего ж стреляли?

— По привычке… — не нашел другого оправдания бандит.

Задержанными оказались Бобров и Иванов.

Через несколько дней исчез участковый уполномоченный Токарев. Он уехал верхом на лошади в деревню Звоны, но ни в отдел, ни домой не вернулся. Почувствовав неладное, Бекренев поспешил с группой своих работников в Звоны. Напросилась с ними и жена Токарева Катя. За два дня молодая женщина осунулась, постарела. Покрасневшими от слез глазами она неотрывно смотрела на несущуюся навстречу машине дорогу, словно ожидая увидеть за очередным поворотом мужа.

В Звонах Бекренев узнал, что еще позавчера, завершив свои дела, Токарев выехал из деревни в сторону Опочки. Больше его никто из жителей не видел. Работники милиции двинулись по пути Токарева, внимательно обследуя местность. Пройдя километра три, они встретили мальчишку-пастушка.

Мальчишка рассказал, что видел третьего дня милиционера на лошади. Когда милиционер заехал вон за тот бугор, — указал пастушок, — «там начали шибко стрелять». Он испугался и угнал коров домой.

— Быстро туда! — скомандовал Бекренев, устремляясь в указанном мальчиком направлении.

В каких-нибудь ста метрах от дороги, на самой опушке леса, стоял одинокий дом. Другого жилья поблизости не было.

— Кто там живет? — спросил Бекренев у участкового уполномоченного Семенова.

— Кузнец с женой. Нелюдимый человек, форменный бирюк, — ответил тот.

Хозяева были дома. Кузнец со сплошь заросшим черными волосами лицом сидел на лавке, угрюмо оглядывая вошедших. У печки с горшками возилась женщина в грязном домашнем платье.

— Кто стрелял позавчера возле твоего хутора? — Бекренев вплотную подошел к кузнецу.

— Не слыхали мы ничего, — глухо отозвался тот.

— Ничего не знаем, — подтвердила слова мужа испуганная женщина.

Кузнец исподлобья наблюдал за милиционерами, производившими обыск. Женщина ушла за занавеску, отделявшую угол избы, и затихла там, словно ее и не было.

Когда лейтенант Гадашкин полез в подполье, кузнец начал нервно теребить бороду, покашливать. Вскоре Гадашкин выбросил наверх ворох какой-то одежды. Поверх лежала запятнанная кровью мужская нательная рубашка.

— Это его, его рубашка! — запричитала Катя.

— Где наш товарищ? — подступил Бекренев к кузнецу.

Того затрясло как в лихорадке.

Через несколько минут работники милиции стояли с обнаженными головами на краю большой ямы, в которой кузнец выжигал уголь. Под слоем угля было обнаружено тело Токарева. Семенов и Гадашкин долго не могли привести в чувство Катю, впавшую в глубокий обморок.

На допросе арестованный кузнец рассказал, что Токарева убили из засады бандиты, когда тот проезжал мимо хутора. Двое вооруженных притащили убитого на хутор и приказали кузнецу сжечь его. За эту «услугу» они подарили кузнецу одежду убитого и его коня. Коня кузнец прятал в лесу, намереваясь впоследствии продать цыганам.

Через несколько дней после похорон Токарева, утром, едва Бекренев переступил порог своего кабинета, за ним следом стремительно вошел Степанов.

— Опять банда, — сообщил он и, не дожидаясь вопросов, продолжил: — Сегодня ночью бандиты, было их трое, зашли в дом Ивана Семеновича Изотова в деревне Бахарево, перетряхнули все, забрали костюм, четыре платья, гимнастерку, искали оружие…

— Кто из бандитов приходил? — Бекренев почувствовал внезапно усталость, словно и не отдыхал этой ночью.

— Похоже, Александров, Борисов и еще кто-то. Борисов угрожал хозяину, что если тот расскажет нам о том, что они приходили, то его убьют.

— Откуда известно об этом разговоре?

Степанов удивленно поднял брови:

— Сам Изотов и рассказал.

— Не испугался?

— Не тот это мужик. На фронте воевал, в плену у немцев был… В общем, повидал многое. Злой на бандитов. «Винтовку бы мне, — говорит, — я бы их встретил как следует».

— А что! Идея! — Карие живые глаза Бекренева мгновенно загорелись, усталости как не бывало. — И надо встретить их.

— Понял, Александр Сергеевич! Пошлем к Изотову Михайлова и Бойкова, давно рвутся ребята на опасное дело.

— А где Изотов?

— У меня в кабинете.

— Зови его сюда. Да, вот еще что… Надо по ближайшим от Бахарева деревням слух пошире распустить, что Изотов был в милиции и все рассказал.

Михайлова и Бойкова Изотов привез в телеге, закрытой рядном. Телегу завел прямо во двор. Появление двух работников милиции в деревне вроде осталось незамеченным.

Днем чекисты прятались в чулане. До одурения дымили хозяйским самосадом. Три раза в день хозяйка приносила им горячую пищу. На ночь они заходили в избу. Спали по очереди.

В середине третьей ночи Михайлов тронул за плечо спавшего Бойкова, прошептал:

— Кажись, явились, буди хозяев.

За темным окном мелькали какие-то тени, слышались приглушенные голоса. Бойков с автоматом в руках прокрался в темноте к двери, затаился в углу. Михайлов, тоже с автоматом, присел за кроватью. Скрипнула наружная дверь (предусмотрительно не запертая хозяином), и гулкие шаги замерли у дверей в избу. Изотов, в одном исподнем, с зажженной лампой-коптилкой, подошел к двери.

— Кто здесь? — глухо спросил он.

— Открывай! Гости пришли, — раздался за дверью грубый голос.

Изотов откинул массивный крюк и попятился в сторону, прикрывая собой притаившегося Бойкова. Дверь распахнулась, и, освещенный жидким светом лампы, на пороге вырос здоровенный детина с зажатой под мышкой винтовкой. За его плечом смутно угадывался силуэт второго человека. Сделав шаг от порога, детина повернулся к Изотову, простуженно захрипел:

— Ну что, донес все же мильтонам? Мы же тебя предупреждали.

Из своего укрытия Михайлов увидел, как бандит перебросил винтовку в левую руку и навел ствол на Изотова. Медлить было нельзя. Не целясь, прямо от согнутого бедра, Михайлов послал длинную очередь в дверь. В грохоте выстрелов он успел увидеть, как бандит, выронив винтовку, во весь свой высокий рост рухнул головой за порог, и тут же Бойков, метнувшись из своего угла, перепрыгнул через сраженного бандита и ринулся в темноту сеней.

— Володя, назад! — что есть мочи крикнул Михайлов и не услышал своего крика, потонувшего в новом грохоте выстрелов.

К полудню в Бахарево примчался Бекренев. Еще издали он увидел возле дома Изотова толпу людей. Люди молча расступились, пропуская капитана в дом. На полу в сенях с застывшим оскалом крупных желтых зубов валялся убитый бандит — Федоров. В горнице на лавке лежал Бойков. В избе толпились, скорбно вздыхая, женщины, некоторые из них плакали. Бледный, осунувшийся Михайлов глухо докладывал:

— Мы рассчитывали, что они в избу войдут… А этот, — и он кивнул в сторону двери, — прямо с порога хотел Изотова пристрелить… Бойков бросился в сени за вторым, а там их двое оказалось…

В Опочку возвращались угрюмые, подавленные гибелью товарища. «Семь тварей, не считая двух баб, еще осталось, — думал Бекренев. — Кого из нас еще утянут они за собой в могилу?» Мрачные мысли не оставляли капитана всю дорогу.

19 сентября 1946 года поредевшая за последнее время банда на исходе ночи вошла в деревню Запеклево. Впереди шествовал Борисов, держа в руке опущенный стволом вниз автомат. Группу замыкали Зинка и Нинка, одетые во все мужское, с карабинами за плечами. Последние дни Борисов брал во все набеги и женщин. «Для кумплекту», — пояснял он, ощериваясь в улыбке.

На стук прикладов в дверь в доме Макарова никто не отзывался.

— А ну отойдите! — Григорьев выстрелил в дверь. В доме заголосила женщина, мужской голос спросил:

— Чего надо?

— Открывай, мать твою разэтак! — заорал Борисов. — Не откроешь — избу подпалим!

Хозяин открыл дверь, пропустил незваных гостей в избу.

— Чего долго не открывал? — зло спросил Борисов, переводя взгляд с Макарова на жавшихся к стене испуганных жену и дочь.

— Спали крепко, — буркнул Макаров.

— Так мы тебя теперь кажинный раз пальбой будить будем, — хохотнул Борисов, подходя к сундуку, накрытому рядном.

— Нету там ничего, все уже забрали ваши. — Злые нотки пробивались в голосе Макарова.

— Но-но! Ты поласковей с нами-то! — прикрикнул Борисов на хозяина, почувствовав в его голосе затаенную угрозу. — А то неровен час… С нами шутки плохи.

Борисов открыл сундук, вытряхнул из него на пол тряпье. Остальные бандиты тем временем уселись за стол. Зинка, даже не взглянув на хозяйку, полезла в печь искать еду для всех.

— А что это за лапсердак такой? — Борисов вытащил со дна сундука какой-то черного цвета длиннополый сюртук.

— Фрак это называется, — нехотя отозвался Макаров. — Отец мой в семнадцатом году из горящего барского дома вытащил…

— Из барского, говоришь? — Борисов прикидывал к своей фигуре фрак, потом скинул фуфайку и прямо на грязную рубаху напялил старомодный наряд.

— Зачем это тебе? — насмешливо спросил Никифоров.

— А можа, я на барина походить намерен. — Борисов важно выпятил грудь, прошелся по комнате. Даже бандиты заулыбались при виде нелепой фигуры своего вожака. Не найдя в доме ничего больше стоящего для себя, «братья» удалились.

В тот же день поздним вечером в деревне Карпово проходило собрание колхозников. В разгар его дверь правления широко распахнулась и резкий окрик «Хальт!» (Борисов перенял эту манеру от Урки) заставил вздрогнуть и оцепенеть людей. Борисов, зажав под мышкой автомат, прошествовал к столу президиума, уселся рядом с председателем собрания. Остальные бандиты, согнав людей с задних скамеек, устроились там.

— Ну что, товарищи колхознички, замолкли? — ощерился Борисов и расстегнул фуфайку, выставляя напоказ черный фрак, фалды которого смешно свисали со стула. — Гутарьте, гутарьте, а мы послухаем.

Гнетущую тишину, воцарившуюся в помещении, нарушали лишь тихие тоскливые вздохи женщин да натужное сопение двух-трех мужиков, прятавших глаза друг от друга.

— Ну, что слыхать в мире? — Борисов, потянувшись, взял со стола газету, повертел ее перед глазами, швырнул на пол. — Так и будем в молчанку играть? — Злобным взглядом Борисов обвел лица людей. — Нам сегодня от вас ничего не надо, пришли просто так, поговорить по душам, земляки мы ведь с вами. Можа, претензии какие есть, аль кто пожелает в наше «лесное братство» вступить, а?

Гробовое молчание было ему ответом. Даже такой серый, одичавший человек, закоренелый изверг, как Борисов, нутром чувствовал глухую стену, которой отгородились от него люди, собравшиеся здесь решать свои артельные дела.

Закипела в нем злоба на сидевших перед ними безмолвных сельчан, имевших свои дома, семьи, будущее. Им не было никакого дела до него и его банды, и каждый из них жаждал в душе скорейшей гибели «лесному братству». Эта мысль тугой пружиной подбросила Борисова со стула. Подскочив к сидевшей в первом ряду молодой женщине, он схватил ее за руку и, выворачивая запястье, стал срывать дешевенькие часики. Женщина дико закричала от боли и страха. По рядам колхозников прокатился глухой ропот, один из мужчин вскочил и охрипшим от волнения и ненависти голосом закричал:

— Что же ты делаешь, нехристь! Бабу-то за что?

Сунув в карман фуфайки часы и выставив перед собой ствол автомата, Борисов стал пробираться к выходу. У дверей столпились остальные бандиты, держа под прицелом автоматов и винтовок помещение. Дойдя до двери и повернувшись к людям, Борисов остервенело стукнул кулаком по лацкану фрака:

— Мы еще возвернемся к вам хозяевами. Тогда и поговорим.

По пути на базу Борисов долго и злобно матерился, на привале пнул ногой не угодившую чем-то жену.

— Егор, а может быть, медком нам побаловаться? — угодливо предложила Зинка. — Я заметила в саду Макарова в Запеклеве два улья.

— Пошли! — сразу согласился Борисов.

Не дойдя до калитки сада Макарова, бандиты повалили забор и, подойдя к ульям, сбили с них прикладами крышки. Никифоров притащил кадушку воды из-под водосточной трубы и облил тревожно загудевших пчел.

Бандиты стали выхватывать из ульев соты с медом, запихивать их в мешки. Никто из них не слышал, как приоткрылось окно в доме и черный ствол ружья закачался над подоконником. Ахнул выстрел, другой. Борисова сильно ударило в плечо, опрокинуло на спину. Бандиты упали за ульями и открыли по дому беспорядочный огонь. Александров подполз к стене хлева, примыкавшего к дому, сыпанул на крышу несколько пригорошней пороха, который он всегда носил в карманах, чтобы присыпать им свои следы, чиркнул спичкой. Блики огня заплясали в стеклах окон, из распахнувшейся двери в одной рубашке выскочила девочка-подросток. Александров выстрелил. У девочки подкосились ноги, и она покатилась с высокого крыльца. Тут же в дверях показалась полураздетая женщина. Александров выстрелил еще раз, и женщина ткнулась в порог. К горящему дому уже бежали люди, слышались тревожные крики.

— Уходим! — Никифоров опрометью ринулся к изгороди.

Выстрелив несколько раз в набегавшую толпу сельчан, следом побежал и Александров…

Последним притащился в землянку Борисов. Злобно оглядев сразу притихших при его появлении бандитов, он зашипел:

— Бросили, падлы, раненого, свою шкуру спасали… А ты, стерва, — кинулся он на Нинку, — еще женой числишься, змея подколодная!

— Егорушка, я ж не видала, когда тебя ранило, думала, что ты побежал со всеми, — боязливо оправдывалась Нинка.

— Не видела… Жена должна все время при муже быть, все видеть. Помоги раздеться и перевяжи рану, — повелел он.

Рана от заряда картечи, угодившей в предплечье, была довольно глубокой и обильно кровоточила.

— Налей-ка стакан, может, болеть не так будет, — приказал Борисов жене, когда та закончила перевязку.

Нинка принесла с улицы большую бутыль мутного самогона, налила в стакан.

— Налей и остальным, — распорядился Борисов. От выпитого самогона и большой потери крови он быстро захмелел.

— Вернется еще наше времечко, — начал он излюбленную тему. — Вот в газетах пишут: мировая обстановка накаляется, может, теперь Англия иль ишо кто войну России навяжет. Так что выждать надобно, братцы мои лесные.

— Брось трепаться, Егор. — Зинка, босая, уже хмельная, вплотную подошла к Борисову. — Не будет того времечка, о котором ты мечтаешь… Гоняют нас и бьют, как зверей лесных. Чей черед завтра, а, Егор? А я жить еще хочу, ребеночка иметь хочу… — Зинка отошла от Борисова, села на нары, уткнулась своим некрасивым лицом в грязные ладони, запричитала: — Уйду я от вас, псов вонючих! Много мне не дадут, отсижу свое и уеду куда глаза глядят. А вас всех, — она подняла голову и оглядела сидевших мутными от слез и выпитого глазами, — все равно к стенке поставят, — и снова уронила лицо в ладони.

Александров медленно поднялся с нар, подошел к Зинке и долго стоял возле нее, уставившись ей в затылок. Потом резко выдернул из кармана брюк парабеллум и два раза выстрелил Зинке в спину. Все, кроме Борисова, повскакивали с мест, дико закричала Нинка.

— Ты что, своих уже? — захрипел Павлов, хватаясь за автомат.

— Оставь его, — спокойно произнес Борисов, повернувшись к Павлову. — Правильно он сделал: все равно она продала бы нас, стерва. Вынесите ее вон, — кивнул он на распростертую на земляном полу Зинку и отвернулся к стене.

Никифоров переглянулся с Павловым и Григорьевым, с которыми он в последние дни близко сошелся, и незаметно кивнул на дверь. Поодиночке все трое вышли из землянки.

Той же ночью Никифоров, Павлов и Григорьев, прихватив оружие и запас патронов, исчезли с места расположения банды. «Лесное братство» еще больше поредело.

Жена и дочь Семена Макарова долго не могли оправиться от ран и психологического потрясения. А бандиты на какое-то время затихли.

В первых числах сентября 1946 года к Бекреневу неожиданно заявилась сестра Никифорова Ольга. Бекренев знал, что у Афанасенка есть сестра, за ней долгое время вели наблюдение, но связь ее с братом установить не удалось. К тому же Ольга жила своей семьей в отдаленной от родительского дома деревне. И вот ее неожиданный визит в милицию.

— Весточку вам Иван пересылает, — робко заявила Ольга, передавая Бекреневу сложенный вчетверо листок бумаги.

«Начальник, — без всякого предисловия начиналось письмо, — нам надо с тобой свидеться. Есть срочный разговор. Остальное все скажет Ольга. Иван».

Бекренев поднял глаза на Ольгу.

— Я отведу вас на место, которое указал Иван, — торопливо заявила та. — Брат просил передать, что с вами ничего плохого не приключится, просто ему край как поговорить надо. И еще Иван предупредил, чтобы вы один пришли на встречу, иначе он не подойдет, — добавила Ольга и испуганно уставилась на Бекренева.

«Арестовать! Немедленно ее арестовать! — было первой мыслью. — Связана с бандитами, знает место их логова».

Но тут же заговорил другой внутренний голос: «А если она не знает, где бандиты? Да и Никифоров не дурак: тут же ему станет известно об аресте, и он глубже уйдет в подполье».

— Согласен! Когда встреча? — Бекренев заставил себя даже улыбнуться настороженно ожидавшей ответа Ольге.

— Приезжайте завтра к вечеру в Скробы к отцу. Я буду там и поведу вас дальше, — сказала Ольга.

Оставшись один, Бекренев надолго задумался. «Что опять затеял Афанасенок? Очередная его афера? Неужели так примитивно Никифоров тянет его в ловушку?»

На память пришли показания схваченного бандита Боброва: «Ванька Никифоров грозится посчитаться с Бекреневым». И тут же отогнал эту мысль. Нет, здесь что-то не то. Ведь в банде верховодит Борисов, почему же тогда Никифоров обращается от своего имени? Может быть, у них что-то произошло? Заманить его, Бекренева, одного в лес и убить? Нет, вряд ли: не будет даже ради этого Никифоров рисковать жизнью сестры, мог бы передать записку другим способом. Не доверился никому чужому, а послал родную сестру с письмом, значит, эту встречу Никифоров связывает с чем-то сугубо личным и ожидает от нее собственных выгод. Каких? А если решил сдаться? Тогда почему в письме ни намека об этом? Бекренев ходил по кабинету и безостановочно тер ладонями свою большую голову, словно вызывая искры тех единственно правильных мыслей, которые должны были решить успех дела.

Как же в самом деле поступить? В ту минуту, когда он дал столь решительное согласие на встречу, Бекренев руководствовался только одним соображением: не упустить неожиданно открывшуюся возможность войти в контакт с бандой. Но сейчас, когда он зримо представил себе варианты этого контакта, его одолевали мучительные сомнения. Куда поведет его Ольга? Наверняка — в лес. Но куда именно? Брать ли с собой оружие? Если брать, то какое: автомат, пистолет, гранаты? Идти придется одному, иначе Никифоров уклонится от встречи. Ну, а сам Афанасенок? Явится один или приведет дружков? И как вообще вести себя на встрече, к чему быть готовым? Позвонить в управление? Наверняка сразу запретят рисковать собой и примутся разрабатывать сложную операцию по захвату Никифорова, а время идет и уже завтра его ждут в Скробах. Нет, будь что будет.

На следующий день Бекренев выехал в Скробы. В самый последний момент он пригласил к себе старшего лейтенанта Черняева и, оставшись с ним наедине, доверительно, не в тоне приказа, попросил:

— Вот что, Иван, подбери пять-шесть человек и — завтра с утра, только имей в виду: добираться поодиночке! Схоронитесь в лесу километрах в трех от Скроб — не ближе! Одеться во все гражданское. Взять топоры, пилы, там еще что, словом, чтобы никто ничего милицейского в вас не распознал. Услышите стрельбу — летите туда, где стрелять будут. Вечером явитесь в Скробы к Афанасию Никифорову. Не застанете меня там — арестуйте его и дочь его Ольгу. Ну а потом…

— Все понял, Александр Сергеевич. — Черняев встал со стула. — Может быть, и мы с вами…

— Нет! — решительно отрезал Бекренев.

Всю дорогу до деревни Скробы Бекренева не оставляли тревожные мысли. Он представлял себя в самых немыслимых ситуациях, когда все будут решать доли секунды. Может случиться и так, что он останется без оружия. Тогда потребуются мгновенная реакция и хитрость. Все предусмотреть невозможно, но перед отъездом Бекренев привязал ремешком прямо на голое тело к бедру крошечный браунинг — на самую последнюю крайность. Нет, живым он им не дастся, пальнуть раз-другой всяко успеет, а там, глядишь, и ребята на выстрелы примчатся, только вот живого или мертвого своего начальника они застанут? С женой он даже не попрощался: по его глазам Сразу бы угадала тревогу. К чему лишнее волнение?

Но почему все же позвали его в Скробы не утром, а вечером? Может быть, Никифоров ждет его прямо в избе, а предполагаемый поход с Ольгой куда-то — это так, для отвода глаз? Если это произойдет так, то уже сегодня, через несколько часов, все решится, а Черняев с ребятами будут на месте только завтра утром. Тогда это будет для него, Бекренева, слишком поздно. Выходит, он неправильно рассчитал время?

И все же Бекренев почему-то был уверен, что его приезд в Скробы именно вечером такая хитрая и осторожная бестия, как Никифоров, запланировал неспроста. Как бы поступил на его месте сам Бекренев? Только так: вызвать на встречу заранее и до момента самой встречи оглядеться — не привел ли гость «хвоста»? Тогда все правильно: Черняев с группой не должны попасть в поле зрения наблюдателей, а таковые будут наверняка, сомневаться не приходилось.

Подъехав к дому Афанасия Никифорова (старика тогда пощадили — не привлекли к ответственности за связь с сыном-бандитом), Бекренев спешился, привязал коня к изгороди, закинул за плечо автомат и неторопливо направился к крыльцу. Тотчас же открылась дверь, и навстречу вышел сам Афанасий. С той былой встречи в лесу Бекренев видел старика раза два, когда того вызывали на допросы по делу сына. За это время внешне старик изменился мало, но зато сейчас вместо обычной нелюдимости и угрюмости перед Бекреневым предстала сама подобострастность и угодливость.

— Проходите, проходите, гостем будете, — бубнил старик, уступая дорогу приезжему и изображая на волосатом лице подобие улыбки.

Бекренев вошел в новый дом Никифоровых, куда родители Афанасенка переехали недавно из старой риги. У печи хлопотала хозяйка.

Капитан окинул взглядом избу: кроме стариков, в ней никого не было. Евгения еще в прошлом году оставила Скробы и уехала к себе на родину. Вроде бы ничего опасного для себя Бекренев пока не заметил. А хозяйка меж тем накрыла на стол, пригласила:

— Садитесь, в дороге небось проголодались. Чем бог послал, не взыщите.

Ели молча и сосредоточенно.

— А где же Ольга? — покончив с едой, спросил Бекренев.

— Будет, будет Олюшка, — все тем же угодливым тоном заверил старик. — Завтра утречком прибежит. А вам наказывала переночевать у нас. Постели гостю, чай, с дороги притомились, — обратился он к жене.

— А за коня своего не беспокойтесь, — снова повернулся Афанасий к Бекреневу, — напою и сенца дам. Так что почивайте себе с богом.

«Надо спать!» — приказал себе Бекренев, едва лег в постель, приготовленную ему хозяйкой. Все пока спокойно, рядом у изголовья автомат, на табуретке, под брюками, пистолет. И под покряхтывание старика, улегшегося на полатях, и шуршащие шаги старухи, возившейся у печки, Бекренев провалился в блаженный сон.

Поутру они пошли в лес: Ольга впереди, в двух шагах за ней — Бекренев. Шумели кроны деревьев, сквозь тучи иногда пробивалось солнце, золотило своими лучами по-осеннему торжественное убранство леса. Ходко шагавшая впереди, Ольга приостановилась, закрутила головой, свернула на другую тропинку. И тут Бекренев увидел небольшую поляну и в конце ее — Ивана Никифорова. На нем была стеганая фуфайка, кепка козырьком назад, высокие яловые сапоги. С правого плеча свисал на ремне «шмайсер».

— Ольга! Возьми у него оружие! — крикнул Никифоров сестре.

Бекренев снял с плеча автомат, отстегнул ремень с пистолетом, все это передал Ольге. Та тут же уселась на замшелый камень, кинула у ног оружие. Бекренев направился к Никифорову.

— Ну вот и свиделись снова, гражданин начальник, — поблескивая своими наглыми глазами, протянул руку Никифоров. — Садись. — Он кивнул на расстеленный по траве кусок рядна, уселся сам.

— Не на равных разговор-то вести будем: я ведь безоружен. — Бекренев указал на автомат, с которым не расстался Никифоров.

Тот засмеялся, заговорщицки подмигнул:

— А ты меня не бойся. Тебя же охранять буду, — но автомат все же отложил в сторону. Развязав увесистый заплечный мешок, лежавший здесь же на рядне, Никифоров вытащил бутылку самогонки, две жестяные кружки, ломоть хлеба, нарезанное сало. Налил из бутылки в кружки, протянул одну из них Бекреневу.

— За встречу. — Никифоров запрокинул голову и стал пить, на открытой смуглой шее заходил кадык. Помедлив, Бекренев тоже отпил полкружки, потянулся за хлебом.

— Ну что, начальник, — жуя краюху, начал Никифоров, — небось мы тебе всю плешь проели, а? — Он засмеялся и озорно подмигнул. Не дождавшись ответа, продолжал: — Так вот, докладываю: трое со мной вместе ушли от Борисова, ну их к… — Никифоров выругался, снова налил себе в кружку, долил Бекреневу.

— На «вышку» напрашиваются, — выпив, продолжал Никифоров, — а мне это ни к чему…

— Ну и что же решил для себя? — спросил Бекренев.

— А порешил я уйти отсюда, — ответил Никифоров и уставился выжидательно на капитана. Тот молчал, и Никифоров быстро заговорил:

— Передай мне три паспорта, я сам запишу в них кого надо, и по рукам: тебе ж хлопот станет меньше.

«Вон куда гнет: значит, отбегался, исчезнуть задумал», — отметил про себя Бекренев.

— Ну так что, начальник? — Никифоров заметно захмелел, его большие глазищи заблестели еще больше.

— Брось валять дурака, Иван. — Хмель ударил и Бекреневу в голову. — Ты ж позвал меня сюда на беседу. Так вот слушай, что я тебе скажу: ты и кто там с тобой — сдавайтесь на милость правосудия. Только так.

Никифоров скривил рот в ухмылке:

— Ну а если не сдадимся, что тогда?

— А тогда… Ты же и сам понимаешь, чем все это для вас кончится…

— Когда это еще кончится… — У Никифорова начал заплетаться язык. Подтянувшись на локте вплотную к Бекреневу, он жарко задышал ему в лицо: — Тогда хоть один паспорт сделай, на меня одного. Сгину из этих краев — не услышишь, не увидишь больше…

— Паспорт оформить не могу. — Бекренев старался говорить спокойно, дружески-назидательно. — Послушайся хоть раз в жизни доброго совета, Иван: выходи с повинной. Все равно ж, рано или поздно, твоя песня оборвется.

От взгляда Бекренева не ускользнуло, как Никифоров, перетягиваясь на руках на прежнее место, уселся поближе к «шмайсеру» — теперь в полруки тот от него. И еще уловил в этот миг Бекренев неясный шум, перемещающийся по кустам вдоль прогалины. Так и есть — засада!

— Ладно… значит, не договорились, — угрожающе произнес Никифоров и придвинул «шмайсер» к бедру. — Только как бы твоим мильтонам теперь уж без тебя не пришлось воевать…

Как ни готовил себя Бекренев к самому худшему, но от этой недвусмысленной угрозы он невольно вздрогнул. «Вот они, эти решающие секунды. — Мозг Бекренева лихорадочно работал. — Опередить, убить немедля!»

Стараясь не выдать своего волнения, Бекренев кивнул на сидящую в стороне Ольгу:

— Скажи ей, чтоб отвернулась: по нужде бы надо. И сказать тебе еще кое-что нужно…

— Ольга! Отвернись-ка! А то начальник от страха еще в штаны напустит, — зашелся в пьяном смехе Никифоров.

Бекренев медленно встал, отошел на два шага за спину Никифорова, отвернувшись, согнулся, нащупал холодную рукоятку браунинга, осторожно потянул его из-под ремешка и, резко крутанувшись на каблуках, навскидку выстрелил раз за разом в затылок бандита. Никифоров ткнулся лицом в землю, засучив ногами. Дико закричала Ольга. Пригнувшись, выставив вперед голову, Бекренев ринулся к ней, одним ударом кулака повалил на землю, подхватил автомат и, так и не увидев кобуру с пистолетом, упал на мох, обдирая грудь и руки о корни и сучья. В ту же секунду, а может быть мгновением раньше, с противоположной стороны прогалины, там, где остался лежать Никифоров, застегали выстрелы, срезанные пулями ветки посыпались на голову и спину Бекренева. «Только бы успеть оторваться!» — торопил себя капитан, продираясь сквозь заросли к тропинке, по которой час назад его привели сюда.

Выстрелы позади еще продолжали разрывать застоявшуюся лесную тишину, когда Бекренев вдруг услышал впереди себя короткие автоматные очереди, лай собаки.

«Свои!» — обожгла радостная мысль, и Бекренев повернул на выстрелы. И вскоре он увидел торопившихся ему навстречу Черняева и старшину Сковороду с овчаркой Джеком.

— Жив? — обрадованно заулыбался, подбегая, Черняев. — Как зашел ты с девкой в лес, так мы вас и потеряли, рыскаем вокруг, с ног сбились. Хоть бы сигнал какой подал…

— По-петушиному пропеть, что ли? — нарочито грубовато бросил Бекренев, который еще не пришел в себя от только что пережитого, но уже каждой своей клеточкой ликуя от мысли, что все обошлось и он живым выскочил из этакой-то передряги.

…Когда через полчаса Бекренев со своими спутниками вернулся на ту же лесную поляну, он увидел только неподвижное тело Афанасенка, открытые глаза которого остекленело уставились в небо.

— Ну вот и отбегал свое, оборвалась твоя песня, Иван, — глухо произнес Бекренев, и в этот миг в его груди шевельнулось что-то похожее на жалость к этому красивому непутевому парню, жизнь которого могла бы сложиться совершенно иначе.

С первым выпавшим снегом вооруженные грабежи в районе прекратились. Месяц-другой — о бандитах ни слуху. Не зная во что верить: в уход банды из района или в медвежью спячку «лесных братьев», Бекренев и его люди в постоянной тревоге провели зиму 1946/47 года. Но стоило лишь сойти снегу, как все сызнова: нападения на людей, ограбления магазинов, складских помещений. Из магазина в деревне Карпово бандиты унесли на четыре тысячи рублей товаров, в деревне Вдовишино отняли верхнюю одежду и обувь у восьми человек, на большаке Опочка — Мозель только за два дня раздели и разули 46 человек, из деревни Шкилево увели двух коров и трех телок. Когда уводили телку колхозницы Наумовой, женщина бежала следом и умоляла: «Пожалейте хоть деток моих, ведь, кроме телочки, у меня ни одной головы скотины!» Руководивший налетом Борисов осклабился: «Говоришь, не остается у тебя ни одной головы? Это дело поправимое, головушку мы тебе оставим». Раз! — обухом топора Борисов оглушил телку. Два! — отрубил голову телки и бросил ее женщине под ноги: «Вот тебе и голова. Свари из нее холодец своим деткам», — и поволок обезглавленную тушу дальше.

Поступали тревожные сообщения и из соседнего Себежского района, где банда также совершала свои волчьи набеги. В шести километрах от Опочки из засады был обстрелян и ранен в ногу лейтенант милиции Лукин. Выручил от большой беды конь, на котором возвращался из командировки Лукин. При первом же выстреле из кустов конь галопом унес своего седока из опасного места и доставил истекающего кровью лейтенанта прямо во двор отдела внутренних дел.

На следующий день Бекренева вызвал первый секретарь райкома партии Ромашов. В кабинете кроме него находился секретарь обкома партии Разумовский. Ромашов, обычно приветливый и обходительный, сухо поздоровался с капитаном, Разумовский едва кивнул головой. Такой холодный прием не предвещал ничего хорошего.

— До каких пор, товарищ Бекренев, в нашем районе будет существовать банда? — В голосе Ромашова звучало нескрываемое раздражение. — Я вчера объехал три колхоза, и везде мне задавали один и тот же вопрос: когда наконец покончат с бандитами? А что я могу ответить народу? Что ваш секретарь райкома партии сам в поездки берет с собой «пушку»? — Ромашов выразительно похлопал себя по правому карману. — Или послушайте, что пишут нам колхозники. — Ромашов вынул из папки листок бумаги. — Вот: «…бандиты все сожгли у нас и ограбили… Мы ходим голые и босые, в то время как Борисов и его подручные носят нашу одежду, едят наш хлеб…» Или вот еще: «Бандиты в каждой деревне хвастают, что они вездесущие и неуловимые…» И таких жалоб поступает много. Злые языки даже такое выдают: где ж, мол, Бекреневу с бандой справиться, если в Пустошке проходимец Никифоров не один день его за нос водил! Было ведь такое?

Ромашов, может того и не ведая, попал в самое больное место. Кровь прилила к лицу Бекренева.

— Мы делаем все возможное, чтобы ликвидировать бандитов, некоторые из них уже обезврежены, но если находите, что я не подхожу… — Голос Бекренева дрожал от обиды.

— Ты не горячись, Александр Сергеевич. — Голос Ромашова помягчел. — Мы тебе до сих пор доверяли и доверяем. А упрек в твой адрес справедлив. Подумай сам: люди все силы напрягают, чтобы хозяйство поднять, а тут эти мерзавцы путаются. Да и постоянную угрозу они представляют: жгут дома, грабят, убивают. Обнаглели до предела: в активистов, в работников милиции стреляют! Вчера в твоего же Лукина стреляли… Мы не вмешиваемся в вашу оперативную работу — вам лучше знать, как это делается. Но мне кажется, что надо все же искать основную базу бандитов. Наверняка она у них есть. И брать их надо, что называется, тепленьких, расслабленных…

Над последними словами Ромашова следовало подумать. Но есть ли у Борисова основная база? Ведь каждый раз после набегов бандиты уходили по разным направлениям: то в Белоглазовские леса, то в Шумихинские, то в Трухановские… А может быть, для отвода глаз они так петляют? Стоп! Бекренев вспомнил, что в один из последних налетов бандиты отобрали у жителя деревни Михейково Илларионова жернова и утащили их с собой. Значит, натаскали в логово колхозного зерна и собираются и в следующую зиму молоть его, лепешки печь? Жернова долго на себе не потаскаешь, выходит, есть у них основная база. Только бы сесть им на «хвост», и тогда — гнать, гнать без передыху, не отставая ни на шаг.

— Вышли… в Лоскутовском… — только и успел услышать Бекренев в трубке телефона утром следующего дня, как связь прервалась.

«Значит, в Лоскутовском сельсовете, Семеновское болото». — Застегивая на ходу шинель, Бекренев уже спешил к машине, куда грузилась оперативная группа.

Бандиты успели побывать в ближайшей от Семеновского болота деревне, взломать заготпункт сельпо. Заметили они опасность для себя поздно, и сейчас чекисты наступали буквально на пятки «лесным братьям». На подмороженной утренником земле беглецы следов не оставляли. Но что это? — лейтенант Степанов поднял с земли пучок пакли, испачканный яичным желтком.

— С заготпункта это, — внимательно рассмотрев паклю, определил он. — Яички там были, в паклю завернутые. Раздавлено одно и уронено, правильный путь держим.

Еще сто метров… Вот и Семеновское болото, раскинувшееся на десятки километров. Джек бестолково метался взад-вперед по топкому, как озерные закраины, берегу болота, скулил. Неужели опять утеряли след? Хоть плачь с досады.

— Сюда, товарищ капитан! — Старшина Сковорода, стоя по колено в воде и раздвинув руками камыши, показывал на кладку из жердей, уложенную на толстые рогатины.

Балансируя на скользких жердинах, чекисты цепочкой двинулись вперед. Двадцать метров, десять, и вот оно, логово, основная база «лесных братьев!»

На небольшой возвышенности — островке — землянка, крытая дерном, и рядом — шалаш. Сдерживая дыхание, подошли вплотную к землянке, из-за низкой двери — приглушенные землей голоса и патефон — крутилось какое-то старинное танго.

— Вышибить дверь! — приказал Бекренев.

Дневной свет хлынул в подземелье, и перед чекистами разом предстали серые, замершие в испуге лица последних «лесных братьев».

Вечером того же дня в отдел ББ ушло спецдонесение: «Банда Борисова полностью ликвидирована. Изъято 2 автомата, 3 немецких винтовки, 2 охотничьих ружья, 13 гранат, 584 патрона, патефон с пластинками, 123 других предмета обихода. Капитан Бекренев».

«За умелую организацию мероприятий по ликвидации вооруженной банды и проявленную при этом личную отвагу наградить начальника Опочецкого РОМВД Великолукской области капитана милиции Бекренева А. С. именным оружием».

(Приказ министра внутренних дел СССР от 5.10.48 г.).

Сотрудник ОББ Александр Данилов, принимавший непосредственное участие в операции по ликвидаций банды, был награжден именными часами. Поощрены были капитан Георгий Степанов, капитан Илья Григорьев, лейтенант Виктор Иванов и ряд других работников райотдела.

СЫЩИК

Сколько раз смотрел многосерийный фильм «Место встречи изменить нельзя», и неизменно в образе сыщика, великолепно сыгранного В. Высоцким, находил знакомые черты характера, поступки, образ мышления оперативных работников милиции тех, уже далеких, сороковых-пятидесятых годов.

Сыщик… Старший сыщик… Так некогда официально звучали должности оперативных работников уголовного розыска. Потом кому-то это слово показалось несозвучным времени и его заменили на другое. Но как бы ни называли этих людей, суть их работы оставалась прежней: разыскать, найти, обезвредить.

В уголовном розыске тех лет мало было людей с институтской и академической подготовкой. В основном это были люди, пришедшие в милицию из армии, от станка, и постигали они премудрости своего нового ремесла непосредственно в деле. Осваивали «науку сыска» быстро и надежно. Понимали: или они победят зло, порой даже ценой собственной жизни, или зло возьмет верх. Третьего не дано…

Василий Сергеевич Копылов — ровесник Великого Октября.

— Родился я между двумя революциями: Февральской и Октябрьской, — щурит по обыкновению левый глаз Василий Сергеевич.

Сколько я знаю Копылова, а это, пожалуй, больше трех десятилетий, у него это неизменно — сильно прищуренный левый глаз. Говорит ли с кем, улыбается или смеется, гневается ли — левый глаз тут же смыкается бороздками морщин. Не утерпел я как-то и спросил:

— Отчего это у тебя глаз словно в постоянном прицеливании?

— А так оно, наверное, и есть, — улыбаясь ответил он. — Вся моя молодость прошла на западной границе. Тогда, до войны, в пограничные войска брали отменных стрелков. Стрелял я до призыва в армию неплохо, а на границе — не было дня, чтобы не водили в тир. Да и не только по мишеням приходилось стрелять: на то она и граница, тем более — западная. С тех пор, видать, и «заклинило» мой левый глаз, — смеется Копылов.

Все, кто знавал Копылова по Псковскому «угро», были единодушны в своем мнении: пойдет на любое рискованное дело. Еще тогда, на границе, уяснил он для себя главную заповедь чекиста: от опасности не укроешься, хладнокровие и выдержка — только эти качества могут помочь победить. И еще — настойчивость, настырность в поиске. Все это пригодилось Копылову на протяжении всей его оперативной работы — с 1944 года по день ухода на пенсию в 1971 году.

Весна 1944 года принесла Псковщине долгожданное освобождение. Хотя еще шли ожесточенные бои в юго-западных районах области, в восточных районах уже налаживалась мирная жизнь.

Василий Сергеевич Копылов был направлен из Ленинграда в только что созданный отдел милиции Пожеревицкого района.

— Вот что, старший лейтенант, — ознакомившись с личным делом Копылова, сказал начальник отдела Тимофеев, — будешь пока помогать мобилизации в армию. Из числа призываемых надо отобрать механизаторов, кузнецов, связистов — словом, тех, без кого район не поднять. Могут оказаться и недобитые полицаи, так что гляди в оба…

Вместе с другими членами призывной комиссии Копылов объехал деревни, а точнее то, что осталось от них после военного лихолетья. В короткий срок, буквально за три-четыре дня, на сборный пункт пришло свыше двух тысяч мужчин призывных возрастов. Тщательно «просветить» каждого не было времени, поэтому уже через день колонна, теперь уже солдат, ушла к линии фронта. А через пару недель из-под Новоржева прибыл сотрудник особого отдела и сообщил, что с передовой, прихватив оружие, сбежали двое местных. Из двух тысяч все же нашлись два шкурника! Кто же они? Теперь у Копылова было время «просветить» каждого из дезертиров.

Как оказалось, один из них, некий Иванов, был поставлен немцами деревенским старостой. Не по принуждению пошел на эту должность, сам напросился. И с первого же дня начал выслуживаться перед своими хозяевами. Выдал гестапо семерых коммунистов, не пощадил даже родного брата. С этим мерзавцем все было ясно. Но вот второй… Трудная загадка встала перед Копыловым. Дело в том, что тот, второй, Савелий Ободов, воевал в партизанском отряде. Партизан и… дезертир? Непостижимо! Но чем больше Копылов опрашивал людей, тем больше проглядывалось второе лицо этого человека. Действительно, в 1942 году Ободов ушел в отряд, но уже через полгода вернулся в родные места. Выяснилось также, что партизаны после этого ходили по деревням и выспрашивали о нем. Окончательную ясность в эту загадочную историю внес Владимир Алексеев, или, как его называли в округе, Володя-партизан. Алексеев храбро сражался с фашистами, был награжден орденом Ленина. По болезни не попал в армию, поэтому его разыскали быстро.

— Сволочь он, а не партизан, — сразу заявил Володя, едва Копылов назвал фамилию Ободова. — В сорок третьем немцы решили покончить с нами. Стянули к Партизанскому краю регулярные войска. Начали прочесывать леса. С танками, минометами, овчарками. Туго пришлось некоторым партизанским соединениям. И тогда командир отряда, в котором служил Ободов, приказал разойтись мелкими группами, затаиться, переждать. Ободов пришел в свою деревню, привел с собой еще двух партизан. Вырыли неподалеку от деревни землянку, в ней и скрывались. Что произошло дальше, неизвестно. То ли жадность одолела Ободова, как-никак его жене приходилось кормить трех мужиков, то ли решил переметнуться к немцам, но в одну из ночей он застрелил товарища. Стрелял и в другого, но тому удалось убежать. Вот после этого партизаны и искали Ободова…

Теперь и со вторым дезертиром было все ясно. Но где их искать? Вернулись ли они в родные места или подались куда-нибудь дальше? Если вернулись, то вместе или порознь?

И Копылов начал налаживать связи с колхозниками, людьми, знавшими дезертиров. Он рассудил так: если Иванов и Ободов вернулись, то обязательно выйдут на связь с родными. За теми в свою очередь и следует установить наблюдение. У Ободова в деревне — жена, дети, родственники. Хуже с Ивановым: жил бобылем, друзей не имел. Правда, в глухой деревушке у озера жил его отец, но уж больно дряхлый старик, какая от него помощь дезертиру? И тогда Копылов вспомнил о жене брата Иванова, которого по указке Иванова расстреляли немцы. К ней и направился Копылов. Женщину не пришлось долго убеждать.

— Помогу, если что узнаю, — просто сказала она и добавила: — Такому ироду не должно быть житья нигде.

И сдержала слово, помогла. Через несколько дней она пришла к Копылову и рассказала, что кто-то из деревенских наткнулся в Горомулинском лесу на подозрительную кучу хвороста.

Часа через четыре Копылов был на указанном месте. С ним и его новый помощник Володя-партизан.

— Все понятно, — покрутившись вокруг хвороста, объяснил бывший партизан. — Смотри сюда. — И он потянул из кучи плетеный пук сухих сучьев. На его месте обнажился узкий лаз, а под ним — яма. — В таких норах и мы, партизаны, бывало, хоронились.

Обследовав яму-бункер, Копылов и его спутник установили, что здесь недавно кто-то скрывался: валялись окурки самокруток, картофельная кожура.

Устроили засаду. Но ни в тот день, ни в последующие никто в бункер не наведывался.

Обнаруженная в лесу яма (подобные тайники местные жители называли «схоронами») давала основание предполагать, что дезертиры рыскают где-то рядом.

И тут заявился к Копылову пожилой колхозник.

— Чертовщина какая-то, начальник, — начал он испуганно. — Сметал я стог на берегу озера. Поехал сегодня за сеном, а стог-то метров на десять в сторону скакнул, решил вот сразу вам заявить…

— Может, померещилось?

— Да ну что вы! — даже обиделся старик. — Хорошо приметил место, где стоговал. А стог перекочевал, и главное — ни травинки на старом месте.

Не медля ни минуты, Копылов с Володей-партизаном и хозяином стога выехали на место. Крадучись, приблизились они к стогу сена. Володя внимательно обследовал его и знаком подозвал Копылова. Повторилась история с кучей хвороста: и здесь был чей-то «схрон». Копылов, отступив на пару шагов, вскинул на изготовку автомат. Володя стал ворошить сено.

Под стогом оказался шалаш. В нем валялось старое солдатское одеяло, в уголке сложены сухари, вареная картошка.

— Заявятся картошку доедать, — высказал предположение Володя.

Залегли они недалеко от стога, под раскидистым кустом боярышника. Ночь уже близилась к концу, когда из предутреннего тумана вынырнула фигура человека, быстро направлявшегося к стогу. За плечами у незнакомца торчал ствол винтовки. Иванов или Ободов? Почему один, а где второй? На размышления времени не было. Пропустив ночного путника мимо куста, Копылов пальнул вверх и гаркнул:

— Стой! Винтовку на землю! Стреляю без предупреждения!

Незнакомец безропотно подчинился. Вдвоем с Володей они мигом скрутили ночного гостя. Всмотревшись в его лицо, помощник Копылова признал:

— Ободов, точно, он! Здорово, дезертир паршивый, — и прибавил крепкое словечко.

При допросе Ободов вдруг спросил Копылова:

— Не ты ли, начальник, случаем, в моем огороде по картофельным бороздам шастал?

Копылов вспомнил: точно, как-то августовской темной ночью забрел он в огород Ободова и обследовал картофельную ботву: не копали ли бандиты картошку?

— Эх-ма, — огорчился, узнав об этом, Ободов. — Лежал я тогда в огороде, слышал и видел тебя, да вот личность разглядеть не мог, думал, кто из местных, а то остался бы ты, начальник, в той борозде.

Двое конвоиров повезли Ободова на станцию. По дороге упросил Ободов своих охранников завернуть к нему домой: попрощаться, мол, с детками да женушкой перед дальней дорогой, да и харчишек забрать… А жена Ободова на стол — самогон и закуску. В общем, случился конфуз: то ли самогон был крепок, или подсыпали в него чего, только по дороге конвой заснул, а Ободов — был таков! Хорошо еще, что хоть оружие не прихватил. Разразился скандал. Областное управление и его отдел борьбы с бандитизмом даже вникать не пожелали во всю эту историю: тебе, Копылов, поручено изловить бандитов, ты упустил одного из них, так что будь добр — приведи его куда приказано, иначе несдобровать.

Чертыхался и клял старший лейтенант растяп-конвоиров на чем свет стоит, но ругайся не ругайся, а приказ выполнять надо. И снова — по деревням. Казалось, что не осталось в районе ни одного человека, с которым он не поговорил, не заручился согласием в помощи. И она пришла: колхозники в одной из отдаленных деревень сами задержали Ободова, залезшего ночью в амбар за общественным горохом. Скрутили бандита и привезли в райцентр. Не желая искушать еще раз судьбу, Копылов сам отвез арестованного в областной центр. Но оставался на свободе еще один бандит — Иванов.

Незаметно подкралась зима. Застыли реки и озера, замер в снежном убранстве лес. А Василий все мотался по району, разыскивая бандита. И не осталось, наверное, ни одной кучи хвороста и стога сена, под которые не заглянул бы неутомимый старший лейтенант. И все-таки он нашел второго бандита. Однажды Копылов узнал, что отец Иванова ходит в заново подшитых валенках. Казалось бы, эка невидаль: подшитые валенки. Ну и что из того!

— А то, — рассуждал старший лейтенант, — сам старик себе валенки не подшивал. Это точно: в избе у него никаких приспособлений для этого не видели. Значит, подшил кто-то другой.

В деревеньке — ни одного мужика, за любой пустяковой поделкой бабы в другую деревню отправляются, а там старика Иванова не видели. Вот тебе и подшитые валенки! Ай да молодец вдовушка-солдатка, что принесла эту весточку Копылову! До чего наблюдательный деревенский народ, ничего, даже самый пустяк, от него не укроется. От той же вдовушки узнал Копылов, что у старика Иванова есть недалеко от деревни, на берегу озера, строеньице: не то сарай, не то банька.

Поздним зимним вечером Копылов и Володя-партизан разыскали эту баньку. На низкой ее двери висел ржавый амбарный замок. Копылов пошарил по стене баньки, нащупал гвоздь, подвигал им, вытащил его из стены и поковырял в замке. Дужка замка сразу же отпала. Открыв скрипучую дверь и держа наготове оружие, они ступили за порог. Потянув носом, Копылов мог поклясться, что ощущает еще не выстуженный морозом теплый воздух. Посветив фонариком, он увидел широкую лавку и на ней куски войлока, дратву, шило. «Вот она где, мастерская-то по подшивке валенок», — мысленно поздравил он себя. Здесь же на лавке лежало стеганое одеяло, подушка, еще какое-то тряпье. На печке-каменке стоял горшок, жестяная кружка. Наконец Копылов и Володя выбрались наружу. Что предпринять? Ехать за помощью, оцепить всю местность? А где гарантия, что за это время вернувшийся Иванов не учует следы непрошеных гостей? Коротко посовещавшись, решили остаться. В бане нельзя — никакого обзора, словно в мешке. Выбрали заросли ольшаника сразу за баней. Прежде чем сесть в засаду, Копылов решил осмотреть окрестности. Он прижался к стене бани и осторожно выглянул из-за угла. Перед ним простирался в скудном свете звездного ночного неба ледяной панцирь озера. Дул пронизывающий холодный ветер. Копылов уже собрался оторваться от стены, как вдруг заметил крохотную черную точку на ледяной глади озера. Копылов всмотрелся пристальнее и заметил, что точка передвигалась. Вскоре можно было уже разглядеть, что по льду озера, направляясь к баньке, двигался человек с каким-то грузом на плечах.

— Володя! Сюда! — тихо позвал Копылов своего спутника.

Лучше бы он этого не делал! Володя вынырнул из куста и вырос на открытом месте у бани.

— Назад! — крикнул было Копылов, но было уже поздно. Человек на льду остановился как вкопанный.

Копылов и Володя словно по команде бросились с обрыва вниз, оба не удержались на скользком насте и кувыркались, ослепленные и оглушенные, до тех пор, пока не скатились до самого льда.

«Только бы не упустить!» — подстегивала Копылова одна-единственная мысль, когда он, очутившись на ногах и сбивая с автомата налипший снег, кинулся туда, где еще маячила, уменьшаясь в размерах, темная фигура. Рядом топал Володя.

И когда Копылову показалось, что в ночной мгле уже ничего не разглядеть, из темноты полыхнуло яркое пламя — и грохнул выстрел. Пуля, ударившись о лед, просвистела где-то сбоку.

— Отстреливается, гад! — почему-то обрадовался Копылов и поддал ходу. Он не раз бывал на этом озере и теперь отчетливо представлял себе густой ельник, спускавшийся к самому берегу, куда уходил бандит. Если Иванов успеет достичь берега — пиши пропало, уйдет!

— Отсекай ему путь! — крикнул он Володе и тут же услышал, как тот, плюхнувшись на лед, заклацал затвором винтовки. Одна за другой, осветив все вокруг, прочертили огненные линии мрак над озером, углубляясь туда, куда бежал бандит.

«Молодец, трассирующими бьет!» — мысленно похвалил Копылов друга и теперь отчетливо уже видел человека, который, словно наткнувшись на какую-то преграду, стал уходить вправо, к пологому берегу, поросшему камышом. А трассирующие жгуты из винтовки Володи все дальше отсекали беглеца от спасительного для него ельника. Копылов уже слышал сухой треск тростника, через который продирался бандит, когда оттуда рванули воздух один за другим два выстрела.

— Стой, Иванов! Сдавайся! — все еще надеясь взять бандита живым, крикнул Копылов. В ответ — снова выстрелы. Тогда Копылов, поставив автомат на короткие очереди, нажал гашетку. В тот же миг рядом бабахнула винтовка Володи. И наступила звонкая тишина.

Когда они осторожно подошли к черневшему в камыше телу, Володя наклонился над ним и тихо произнес:

— Вот и отлетела твоя бандитская душа, Иванов.

Днем на озеро для официального опознания убитого привезли старика Иванова. Опустившись на колени возле бездыханного тела и сняв с седой головы шапку, старик глухо простонал:

— Сын это, мой сын… Один я теперь остался…

Копылов постоял рядом, потом устало побрел к берегу, где, застыв на ледяном ветру, уже давно поджидал его Володя-партизан.

Вскоре Копылова перевели на работу в уголовный розыск Псковского областного управления внутренних дел. Пожеревицы по сравнению со Псковом вспоминались тихой обителью. В Пскове что ни ночь — грабежи, драки, а то и почище что. И когда только успела разная мразь в областной центр собраться?! Отсыпались оперативники большей частью днем, а с вечера — на ногах: того и жди, что последует срочный вызов.

…Тусклый электрический свет едва освещал вход в единственный тогда в городе ресторан. Время для дежуривших здесь сотрудников уголовного розыска тянулось медленно.

Наконец из распахнувшихся дверей вывалилась шумная компания подвыпивших мужчин, по приметам — они. Копылов отделился от стены и не торопясь приблизился к одному из них — низкорослому, с квадратными плечами.

— Не найдется закурить? — небрежно спросил он, и когда незнакомец вытащил из кармана брюк мятую пачку «Казбека», Копылов мертвой хваткой зажал его руку. Мгновение — и, выхватив из кармана пиджака задержанного «вальтер», он заставил остальных бандитов поднять руки. Оперативники быстро обыскали и обезоружили опешивших дружков задержанного, затем доставили всех в управление.

В ту снежную зиму псковский угрозыск буквально лихорадило. Не проходило недели, чтобы где-то не вскрыли сейф с деньгами, а то и просто не стащили металлический ящик с денежной выручкой, зарплатой рабочих. Пятая, шестая, десятая, двенадцатая кража, и всё — в разных местах Псковского, Печорского, Островского районов. Налетчики вели себя смело и нагло: оглушали и связывали сторожей или случайных очевидцев и, угрожая оружием, исчезали бесследно, прихватив очередной сейф. Начальник областного угрозыска полковник Зингер собрал работников своего отдела. Был он мрачнее тучи.

— Четырнадцать краж на сегодняшний день, — подытожил он оперативные сводки последних недель, — и ни одной раскрытой…

Вернувшись после совещания в свой кабинет, Копылов вновь стал внимательно изучать оперативные сводки. И вдруг… Черт возьми, как раньше он не обратил на это внимание? Все 14 ограблений совершены в ночь с пятницы на субботу! Значит, орудует одна и та же группа, и в ее действиях существует какая-то закономерность. Какая? Может быть, преступники связаны одной и той же работой? На память пришли показания подвергшихся нападению сторожей: в руках у одного из грабителей был железнодорожный фонарь. Железнодорожники? Вместе кончают смену и отправляются на «дело»? 14 ограбленных объектов расположены недалеко от железной дороги. Сегодня — как раз пятница, только бы успеть…

План Копылова полковник Зингер одобрил. Работники сели за телефоны. Дозвонились до каждого сельсовета, предприятия, торговой точки. И потребовали в эту ночь организовать усиленную охрану, посадить у телефонов дежурных. Особое внимание уделить объектам у железной дороги.

Наступила ночь. Угрозыск в полном составе сидел у аппаратов и терпеливо ждал. Наконец, около трех часов ночи, задребезжал телефон. Взволнованный женский голос на другом конце провода сообщил, что только что трое мужчин пытались взломать дверь в контору Крипецкого торфопредприятия, но, увидев двух сторожей, скрылись в лесу. Группа захвата немедленно помчалась на место происшествия.

В дальнем свете фар показались трое мужчин, идущих навстречу по обочине дороги. Еще ближе, ближе, и Копылов вдруг заметил в руке у одного из них четырехугольный железнодорожный фонарь. Сомнений не оставалось: они, те самые!

— Загоняй их в канаву, в снег! — скомандовал Копылов шоферу.

Машина резко свернула с дороги и устремилась на идущих. Те инстинктивно отпрянули в сторону, попадали в глубокий снег. Выскочившие из машины сотрудники милиции уже по одному вытащили из канавы барахтавшихся в снегу ночных «путешественников».

— Докладываю: трое грабителей задержаны, — полчаса спустя позвонил по телефону из Крипецкого Копылов.

— Это теперь, на пенсии, времени свободного хоть отбавляй, — улыбается мой собеседник. — И спишь по-человечески, и с женой домашние хлопоты делишь. А тогда месяцами редким гостем дома был. Вот, помню, уж помотался я по делу Скобаря…

Чуть свет за ним домой пришла дежурная машина. «К полковнику», — коротко сообщил причину столь раннего визита шофер. Начальник управления Василий Петрович Тур уже поджидал Копылова.

— Надо ехать в Плюссу, — озабоченно сказал он. — Ночью ограбили поселковый промтоварный магазин. Тысяч на тридцать утащили.

Беглый осмотр места происшествия помог воссоздать картину ограбления. Преступники по пожарной лестнице добрались до чердака, разобрали потолочины и спустились в торговый зал. Этим же путем выбрались обратно. Завмаг перечислила похищенное: два мужских костюма, отрезы шерстяных тканей, несколько десятков наручных часов, дорогие изделия из золота. Сразу же были обнаружены следы на снегу возле магазина: крупные отпечатки валенок. Кто их оставил: преступник или кто-то из зевак, обступивших магазин, — поди узнай. Больше повезло при осмотре чердака: возле разобранных потолочин валялась скомканная половина газеты «Ленинградская правда» с позавчерашней датой.

— Бегом на почту: есть ли местные подписчики на эту газету? — приказал Копылов одному из сотрудников.

Спустя час стали известны шесть имен, но… все вне подозрений. Значит, «залетные птички» из Ленинграда. Копылов позвонил коллегам в уголовный розыск Ленинграда, перечислил предметы похищенного и стал терпеливо ждать в райотделе милиции. Лишь на вторые сутки поступило сообщение: в скупочный магазин по улице Рубинштейна мужчина и женщина сдавали несколько пар часов. Мужчине удалось убежать. Копылов тут же выехал в Ленинград.

В камере задержанных он увидел симпатичную жгучую брюнетку. Да, она заходила в скупочный магазин с парнем, с которым перед этим познакомилась на улице, кто такой, не знает, откуда у него часы — ей неведомо. Двое суток девица упорно запиралась. На третьи — заговорила. По ее словам, у сбежавшего из магазина парня в той среде, где она вращалась, была кличка «Скобарь», поговаривали, что за ним — побег из колонии. Обут был Скобарь в новые валенки-чесанки. Затеплилась надежда: вроде бы вышли на след грабителя. Там, у магазина, — следы от валенок, да и часы… И вдруг словно обухом по голове… Заключение экспертизы: сданные Скобарем в магазин наручные часы не из плюсского магазина. Все разом рушилось. И все же какое-то чутье остановило Копылова. Не выходили из головы валенки-чесанки и следы возле плюсского магазина. Да и кличка «Скобарь», видимо, имеет какое-то отношение к псковским местам. Тогда и было принято решение: задержанную выпустить, но глаз с нее не спускать. На шестые сутки она-то и навела на дом в пригороде Ленинграда. Нагрянувшие на «малину» работники милиции подняли с постели троих мужчин и трех женщин. Среди прочих была и та самая жгучая брюнетка. Того, кого так усиленно искал Копылов, в доме не оказалось. Зато ленинградский угрозыск ликовал: удалось «застукать» давно разыскиваемого убийцу по кличке «Каблук».

И снова — поиски реальной возможности выхода на Скобаря. Ведь он был где-то рядом, ходил, спал, ел. Стоп! Копылов внезапно вспомнил: чернявка говорила, что Скобарь не любит ресторанов и столовых, ест на ходу, питается в основном пирожками у павильонов, лотков.

Его взяли у рынка, когда он не успел надкусить и первого пирожка. По дороге в Плюссу Копылов шепнул шоферу милицейской машины, чтобы тот проехал мимо обворованного магазина.

Когда машина въехала в Плюссу, сидевший угрюмо до этого Скобарь вдруг заерзал на сиденье, а возле магазина весь как-то подобрался и не удержался — зыркнул в его сторону. Но раскололся Скобарь на кражу… из новгородского магазина. Копылов тут же позвонил в Новгород.

— У нас по этой краже уже сидят четверо своих рецидивистов, — сообщили новгородские сыщики.

— Приезжайте, настоящий вор у нас, — заверил коллег Копылов.

Скобарь признался только в новгородском ограблении. Но почему так быстро он пошел на это признание?

Копылов приступил к официальному следствию.

И вот первая удача: продавец плюсского магазина сразу же признала — одетый на Скобаре костюм из ее магазина.

— Значит, плюсский магазин не твоя работа? — Копылов сощурил в улыбке левый глаз.

— Да ну тебя к черту, начальник! — взъярился Скобарь. — Признаёшься, говоришь правду, как на духу, а тебе не верят!

— Откуда костюмчик-то?

— Откуда, откуда… Купил в Ленинграде.

— Как же ты сумел наследить своими валеночками в Плюссе, да еще и у магазина? — не выдержав, рассмеялся Копылов.

Скобарь глянул на свои чесанки, на майора и отвернулся к окну.

— Ладно, начальник, пиши, — глухо пробубнил он.

— «Пиши-то пиши», а где украденные вещи?

Вот тут-то Скобарь упорствовал долго. Не хотелось ему подводить мать и тетку, живших в одной из деревень под Псковом, у которых были спрятаны вещи. Когда Копылов записывал очередные показания Скобаря, дежурный принес поступивший в райотдел ответ на посланный накануне запрос: по приметам Скобарь — профессиональный вор Николай С., бежавший из колонии, где отбывал длительный срок.

…Осмотрев изъятые в деревне вещи, Копылов разочарованно присвистнул:

— Это ведь не все. Под «дурочку» сыграть хочешь. Где остальное?

— Чего тебе еще от меня надо? — не сдавался Николай.

— Так не пойдет, — протянул Копылов. — Все надо вернуть. Где остальное? Закопал? Вон тетка-то говорит, что все штаны у тебя в опилках были, когда к ней заявился. Так где же опилки-то те?

— Да что б тебе… — побагровел Скобарь и сам полез в машину.

Через пару часов, пыхтя и ругаясь на чем свет стоит, рецидивист откапывал в куче опилок у пивзавода два чемодана, набитых золотыми изделиями и часами.

— Ну теперь все, доволен? — буркнул он, когда они с Копыловым снова сидели в кабинете.

— Не совсем. — Копылов притворно вздохнул.

— Чего еще? — настороженно уставился арестованный на сыщика.

— Беглый ты, Коля, — просто и спокойно ответил Копылов.

— Я — беглый? — Арестованный пытался даже рассмеяться. — Хе, скажи тогда, откуда и как я убежал?

— Могу, могу сказать, Коля, даже в подробностях. — Голос Копылова был спокойным и скучным. — Ты в тот день на кухне картошку чистил. Началась пурга. Ты — под проволоку, и был таков. Могу даже сказать, кто стрелял по тебе вдогонку с караульной вышки.

Тут уж Скобарь вышел из себя:

— Не будь я Скобарь, если не пришью тебя, начальник! Пусть хоть двадцать лет дадут, выйду — и тогда берегись!

— Пока ты будешь сидеть, много воды утечет, — спокойно заметил Копылов. — Да и ты, надеюсь, за ум возьмешься.

И они действительно встретились двадцать лет спустя… в больничной палате. С тяжелым сердечным приступом машина скорой помощи привезла Копылова в областную больницу. Лежал Василий Сергеевич неподвижно на спине и тоскливо смотрел в потолок, и тут в палату поступил новый больной. Скосив глаза, Копылов сумел разглядеть соседа. Профессиональная память мгновенно воскресила заснеженную Плюссу, ограбленный магазин и возле него под конвоем мужчину в валенках-чесанках…

И дивились больные: отчего это новенький все норовит услужить Копылову: то за чайком сбегает, то подушку подобьет. А в долгую бессонную ночь молча слушал Копылов исповедь своего нового соседа по палате, который, примостившись рядом, приглушенно рассказывал:

— С того раза больше к старому не возвращался… А знаешь, что подействовало? Не воспитательные беседы: совесть давно потерял. Убедился: при таких сыщиках, как ты, долго на воле не погуляешь, все равно заловите. Вон тогда в Плюссе: все чисто вроде бы сработал, один ведь орудовал, выдать было некому. Так нет же, нашли. Отсидел свое, в Псков вернулся, двое сыновей у меня сейчас, на стройке работают. Только сыновья бы не узнали о моем прошлом… Даже не верится теперь, что было со мной раньше. Вот ведь жизнь штука какая…

— Жизнь она такая, Коля, — улыбнулся в темноте Копылов. — А сыновья… Зачем им знать? У них должна быть другая жизнь. Хорошая…

Эту историю до сих пор помнят псковичи. Писала об этом местная и центральная печать.

В среде работников милиции неуловимых лесных бродяг окрестили тогда «усмынскими духами». В поисках «духов» принимали участие десятки оперативных работников. Но самая трудная часть поисков и завершение их выпали все же на долю В. С. Копылова.

Все началось со следующего донесения:

«Начальнику Псковского УВД полковнику Кузьмину. 3 октября 1960 г. от лесника Усмынского лесничества поступило сообщение, что в 78-м квартале им обнаружен бункер, в котором проживают неизвестные лица. Для проверки сообщения мною была направлена опергруппа в составе 8 человек, которая в упомянутом урочище обнаружила бункер. Неизвестные, проживающие там, не менее двух человек, при попытке задержания открыли стрельбу и скрылись в лесу. Предположительно в бункере могли скрываться бывший волостной старшина из д. Дубровки Терентий Михайлович Иванов, по деревенской кличке „Терех“, 1898 г. рождения, и его сын Владимир Иванов, 1924 г. рождения, дезертир из Советской Армии. — Поселок Кунья. 23.00. Начальник РОМ Ильин».

К донесению был приложен протокол осмотра места происшествия:

«…Я, оперуполномоченный Куньинского РОМ старший лейтенант Сапогов, осмотрев обнаруженный в лесу бункер, установил: бункер расположен в 78-м квартале лесничества, в 4,5 км от д. Комасы Крестовского сельсовета Куньинского района. Бункер вырыт на возвышенности среди обширного болота, имеет размеры 4X3 м, обнаружена плита, нары. В двух бочках с раствором квасцов замочены 4 овчины. Среди предметов обихода обнаружена красноармейская книжка на имя Владимира Терентьевича Иванова, 1924 г. рождения».

В тот же день было заведено уголовно-розыскное дело № 2196 с грифом — «Усмынские нелегалы», куда легли эти первые два документа. Возглавить проведение мероприятий по обнаружению и задержанию преступников было поручено старшему оперуполномоченному ОУРа УВД капитану Ивану Петровичу Логонскому, который немедля выехал в Кунью.

На месте удалось установить немногое. Обнаруженная в бункере красноармейская книжка позволяла предполагать, что один из скрывающихся мог быть местный житель Владимир Иванов, разыскиваемый с 1942 года как дезертир. Вторым мог быть его отец Терентий — Терех, пособник оккупантов. Было известно, что после своего назначения волостным старшиной Терех создал отряд полицейских из восьми человек, вооружил их, принимал вместе с ними участие в облавах на партизан, в сельхоззаготовках для немецкой армии. С приближением Красной Армии исчез.

После освобождения Псковщины от оккупации Тереха, а заодно и его сына, долго искали. Но никаких признаков их существования в Куньинском и других районах области не обнаружили. К тому же близких родственников Ивановых в районе не осталось, жена Тереха в начале пятидесятых годов уехала на постоянное местожительство к дочери, в город Ригу.

И вот спустя пятнадцать лет после окончания войны Ивановы, если это были они, дали о себе знать.

Если уж быть точным, «нелегалы» давали о себе знать и раньше, стоило только повнимательнее отнестись к некоторым заявлениям. Вот сейчас Логонский дотошно изучал милицейские сводки о происшествиях в районе за последние годы и не мог отрешиться от мысли, что некоторые из происшедших событий теперь можно было объяснить.

Вот, скажем, со скотного двора колхоза «Искра» пропали сразу две овцы и теленок. И еще десятки подобных краж скота, оставшихся темными. Обращало на себя внимание то обстоятельство, что почти все эти кражи ежегодно совершались в позднее осеннее время, — не похоже ли это на заготовку мяса на зиму? Колхозники отнесли пропажу скота на разбой волков, благо тех в районе за годы войны развелось множество, да и в милиции склонялись к этому. Но почему тогда не было обнаружено ни одной приметы волчьего пиршества: ни кровинки, ни шерстинки, ни рогов, ни копыт?

Но если скот еще можно как-то, с натяжкой, списать на волков, то как объяснить другие случаи? Так, у жителя деревни Гришино было украдено несколько пудов меда. Тоже волки? А кража из библиотеки восьмидесяти книг — тоже нераскрытое преступление. Или соль, таинственно исчезавшая из животноводческих ферм. Пропадали на фермах и молочные бидоны. Скот, мед, соль, бидоны — тут было о чем поразмышлять.

Искать преступников в лесу казалось безнадежным делом. Только в одном Барановском лесничестве семнадцать тысяч гектаров леса, сплошные леса по всему району, местность сильно заболочена — попробуй отыскать иголку в стогу сена.

Логонский решил выяснить, с кем из местных жителей в первую очередь могли встречаться отец и сын Ивановы. Несколько недель было потрачено на выявление тех, кого следовало проверить. Одних только дальних родственников Тереха набралось девятнадцать человек.

Теперь следовало установить: входил ли кто из них в контакт со скрывающимися.

Сотрудники Куньинского райотдела милиции приступили к выполнению разработанного плана. Оперативники действовали осмотрительно, крайне осторожно, дабы, с одной стороны, не обидеть ненароком людей незаслуженным подозрением и не спугнуть преступников, если те выходят на связь — с другой стороны.

Логонский вместе с начальником РОМ Ильиным направили в другие районы Псковской и соседние Калининскую и Смоленскую области ориентировки о возможном появлении нелегалов. Сообщались и приметы разыскиваемых: отец — среднего роста, плотного телосложения, носит седую бороду, имеет привычку скрести затылок. Сын — высокого роста, костляв, лицо смуглое, широкое, с выпирающими скулами, волосы темные. Хотя, признаться, все эти приметы — по меньшей мере пятнадцатилетней давности.

Уголовно-розыскное дело стало пополняться донесениями: проверен Д-ев, данных о его контактах с лесными обитателями не имеется, проведено наблюдение за Р-вой, связи с разыскиваемыми не установлено, проведена беседа в В-вым, жители его деревни общений с преступниками не имеют.

Одновременно велось негласное наблюдение за тремя родственниками Тереха, часто отлучавшимися из своих деревень.

Два года, не считая коротких наездов в Псков, провел Логонский в Куньинском районе. А потом он серьезно заболел и был отозван областным управлением.

15 мая 1963 года поиск «усмынских духов» возглавил майор Копылов. Начал он с изучения розыскного дела, которое к тому времени изрядно-таки распухло — более 300 документов! И чего только там не было! Спецдонесения, справки, отчеты и — сводки о продолжающихся в Куньинском районе таинственных кражах: в деревне Тетеревни пропал ягненок, в деревне Дымово исчез бычок, из библиотеки в деревне Лигово украдено 26 книг, географическая карта, патефон и 36 пластинок к нему. Но не в меньшей мере внимание Копылова привлекли сообщения иного характера. Как бы осторожно ни действовали оперативники, местному населению стало известно об интересе милиции к Тереху и его сыну и появились такие донесения.

«Жительница д. Сутеки Д. выбирала из стога сено и наступила на ногу спавшему в стоге неизвестному мужчине. Тот выматерил женщину и убежал в лес».

«Жительница д. Войлово М. пять лет назад возвращалась с сенокоса и у озера Турсы встретила мужчину, похожего по приметам на Терентия Иванова. Тот побеседовал с ней и ушел в лес».

«Возле урочища Волчья Гора в районе Страшновского Мха к пастуху В. А. Володченко подошел и попросил спичек обросший большой бородой мужчина».

А вот еще довольно-таки любопытная информация.

«10 ноября 1962 года в 14.00 со стороны дер. Страшные в сторону д. Войлово прошла подозрительная женщина, одетая в телогрейку, черную юбку, повязанная темным платком так, что были видны только нос и глаза. За плечами женщина несла корзину. Через 10 минут в том же направлении прошла вторая женщина в таком же одеянии. По фигурам обеих женщин пастух К. определил Терентия Иванова и его сына».

Попадались и более захватывающие воображение донесения.

«Жителя д. Комасы Р., собиравшего в лесу орехи, схватили 8 вооруженных мужчин, продержали в качестве заложника трое суток и отпустили».

Были сообщения и из других районов области.

«В деревне Перелазы Невельского района ночью в бане жителя В. мылись двое неизвестных».

«На большаке Глубокое — Опочка двое мужчин, вышедших из леса, гнались за колхозницей П., но той удалось убежать».

По каждому из этих сообщений была организована тщательная проверка. В результате — блеф, досужие домыслы деревенских сплетниц. Да и трудно было поверить в то, что лесные бродяги, так тщательно маскировавшиеся более полутора десятка лет, просили бы спичек или вступали в разговор с первым встречным, Тем не менее Логонский не оставлял без проверки ни один поступивший сигнал.

Но среди потока «шелухи» попадались и похожие на достоверность свидетельства. По одному из таких сообщений Копылов еще раз сам передопросил двух мальчишек-второклассников. Те чуть свет направились за ягодами и когда подходили к лесу, то на опушке в стлавшихся космах тумана вдруг увидели…

По словам ребят, вновь переживших сейчас давнишний свой испуг, в тумане проплыли два призрака, у которых вместо голов возвышались остроконечные колпаки. И еще успели заметить мальчишки, что над колпаками торчали стволы не то ружей, не то винтовок.

Вот это уже похоже на правду, несмотря на внешний мистицизм: если уж и попали в поле зрения лесные затворники, приобретшие за долгие годы звериные повадки, то вот именно так — бесшумно проплыть, проскользнуть, словно призраки, а не спать в стогах и не просить спичек у встречных. А что касается остроконечных колпаков, так напугавших ребят, то это наверняка капюшоны брезентовых плащей, что носят лесники и рабочие леспромхозов.

В том, что нелегалы продолжают скрываться на территории Куньинского района, Копылов теперь был уверен абсолютно. Об этом свидетельствовали и продолжающиеся, правда не так часто, как осенью, уже после начала розыскных мероприятий, кражи: со свинофермы в деревне Ольховатка пропал поросенок, со склада молокофермы в деревне Прихабы исчезло два молочных бидона, из библиотеки при долговицкой школе — книги.

Да, нелегалы продолжали ночные набеги из своего логова, запасались продуктами, вели свое немудреное хозяйство (молочные бидоны, выделанные овчины в том, покинутом ими, бункере), даже заботились о своем досуге (книги из библиотеки, патефон с пластинками).

Оставался неясным до конца вопрос: имелся ли у них хоть какой-то контакт с местными жителями?

Копылов видел по документам розыскного дела, что Логонский хорошо поработал в этом направлении.

Еще в январе 1961 года Логонский заслал в Усмынский сельсовет под видом столяра-шабашника сотрудника милиции из другого района, благо тот умел и плотничать, и столярничать. Копылов читал подробные письменные указания: в каких именно деревнях «столяр» должен особенно долго застрять, кого особо необходимо разговорить на нужную тему, каким образом присылать свои отчеты.

Несколько месяцев «столяр» «шабашил» в деревнях, прислушивался к разговорам, сам заводил с очередными своими хозяевами беседы — и тщетно: ни единой зацепки на нелегальную связь с лесными затворниками.

Выходило, что те сами избегают каких бы то ни было контактов и встреч с населением, полагаются только на себя.

Но так затаиться, ничем не выдать себя, не оставлять никаких следов на местах краж и ни разу не попасться «на деле»! Это было немыслимо.

Не мог тогда представить себе Копылов результатов «лесной школы», которую прошли скрывавшиеся. Они настолько натренировали свой слух, зрение и другие органы чувств, что могли находиться под землей и безошибочно отличить: заяц или лисица пробежали над землянкой; перед тем как пересечь ночью дорогу, надолго затаивались в придорожных кустах и, если вдали появлялась фигура человека, наверняка опознавали, мужчина или женщина приближаются (мужчин выдавал табачный запах); уходили на промысел с вечера и кражи совершали не менее как за 15–20 километров от своего логова. Потом целый день по очереди стояли возле землянки и напряженно слушали: нет ли погони?

В один из августовских дней 1963 года Копылов был вызван в Псков в управление.

Начальник управления полковник В. Ф. Дягилев, сменивший на этом посту В. Ф. Кузьмина, собрал у себя сотрудников ОУРа.

Он, с присущим ему юмором, открыл совещание словами:

— Породнился, видать, наш Копылов с «усмынскими духами»: и они его не трогают, и он их. Шучу, конечно, — продолжал полковник, — ты не обижайся, Василий Сергеевич, но наш розыск слишком затянулся: три года ищем — и никакого толка! Министерство наседает, в обкоме партии постоянно спрашивают, а что я могу сказать: что, дескать, Терех с сыном в болотных духов обернулись? А мне говорят: до каких пор бандиты будут вести разбой, обкрадывать государство и честных советских граждан, вызывать у людей страх и неуверенность?

Совещание было бурным и длилось несколько часов. Утвердили предложенный Копыловым план методического повального прочесывания территорий Барановского, Критивлянского и Усмынского лесничества. Общее руководство операцией возлагалось на заместителя Дягилева полковника С. М. Бадаева. Но перед началом операции решили попытаться войти самим в контакт с «духами». Для этой цели в типографии отпечатали несколько сотен листовок, текст которых гласил:

«Терентий и Владимир Ивановы! До Великой Отечественной войны вы занимались добросовестным и созидательным трудом в своем родном колхозе. По малодушию вы, Терентий, стали сотрудничать с немецкими властями, а вы, Владимир, оставили ряды Красной Армии. Испугавшись наказания, вы оба перешли на нелегальное положение. Победоносно закончилась Великая Отечественная война, и народ трудится во имя достижений своей Родины. Вам сейчас нет необходимости скрываться, по-звериному пугаться каждого шороха, обходить стороной человека.

Советское государство, руководствуясь принципами гуманизма, предоставило возможность вернуться и жить нормальной жизнью провинившимся перед ним.

7 сентября 1955 года издан Указ Президиума Верховного Совета СССР „Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами во время войны 1941–1945 гг.“.

Преступные действия Владимира Иванова также подпадают под Указ об амнистии от 27 марта 1953 года.

Вам обоим один выход — немедленно добровольно явиться в ближайший сельсовет или милицию и сдать оружие, после чего вам будет предоставлено право выбора местожительства и работы.

Продолжая оставаться с оружием в лесу, вы представляете опасность, и к вам будут вынуждены применить меры как к вооруженной банде.

Одумайтесь! Вам предоставлена последняя возможность стать равноправными членами советского общества!»

Все экземпляры листовок были заверены гербовой печатью.

Самолет Як-12 два дня кружил над лесными массивами Куньинского района, разбрасывая листовки в самых глухоманных местах, на лесные дороги.

В этом же самолете находился и Копылов, до боли в глазах всматривавшийся в лесные дебри. Ни дымка, ни другого какого признака человеческого обитания!

Где было знать работникам милиции, что Ивановы топили печь в землянке всего лишь раз в сутки, глубокой ночью, готовя себе пищу загодя!

С первым снегом полковник Бадаев сформировал из сотрудников милиции отряд численностью 80 человек, поставил его на лыжи и, разделив людей на пять групп, приказал прочесать несколько лесных массивов. Лыжники изо дня в день углублялись в лес, продирались сквозь сплошные заросли подлеска, внимательно оглядывали все вокруг. Тщетно! Хоть бы малейший признак человеческого существования! Опять-таки неведомо было искавшим, что с наступлением зимы нелегалы не покидали своего логова, питаясь запасенным загодя и коротая время за чтением книг из обворованных ими библиотек.

В конце декабря поиски прекратились и лыжный отряд был расформирован.

Не успокоившись, полковник Бадаев еще несколько раз облетел на вертолете весь район. Внизу, на непорочной снежной белизне, отчетливо были видны даже цепочки заячьих следов и — ни одного человеческого следа. Ни дымка, ни какого-либо предмета, свидетельствующего о присутствии человека!

В начале января 1964 года розыск был приостановлен.

Едва снег сошел, Копылов снова выехал в Кунью.

За зимние месяцы он многое обдумал и теперь ехал с конкретным планом действий.

На следующий день Усмынское лесничество оформило на работу трех новых помощников лесников. Новичкам выдали форменную одежду лесников, удостоверения личности, ружья, нехитрый инструмент. Ничто теперь не отличало этих трех от работников лесничества. Никому и в голову не могло прийти, что у новых «лесников» под брезентовыми плащами висели на ремнях автоматы.

Метр за метром Копылов и два его помощника обследовали заранее намеченные кварталы лесных угодий, осмотрели каждый подозрительный завал, бугорок, для создания видимости своей «основной» работы делали зарубки на деревьях, помечали стволы, подрубали сушняк. Ночевали на лесных кордонах или просто в шалашах.

И буквально в первые же дни Копылов каким-то шестым чувством уловил близость преступников. Ну вот, скажем, наткнулся он на заросли орешника. Орешник как орешник. Но вот к одной из орешин прислонена палка-рогулина. Назначение ее одно — пригибать ветки с плодами. Если зайдет в орешник любой добытчик со стороны, зачем ему рогулина? Подпрыгнул, ухватил ветку, гни ее донизу, сломалась — и черт с ней — еще даже легче орехи обобрать. А здесь — ни одной поломанной веточки и — эта самая рогулина. Последний болван не догадается, что тут промышляли люди с расчетом не на один ореховый сезон: какой резон бездумно губить плодовые деревца?

Или вот вышли как-то к штабелю бревен. Всяк другой может прошел бы мимо: штабель как штабель, мало ли таких в лесу, но только не Копылов — служба на границе научила осматривать все подряд. Копылов остановился, огляделся, присел с торцовой стороны бревен и давай вглядываться в просвет между ними. Если между бревнами нет ничего постороннего, то весь штабель просматривается насквозь. Так и есть: что-то зачернело на другом конце штабеля: не пропускает свет! Прошел Копылов к тому концу штабеля, пошевелил несколько комлей и — на тебе! — две не выделанные до конца овчины! Тайничок небольшенький, ясно чей. Копылов овчины не тронул, а между ними две листовки из той пачки, что с собой носил, аккуратненько так положил, и бревна на место сдвинул, и подался себе дальше, хорошо приметив место.

А когда через три дня, сделав по лесу изрядный крюк, вернулся Копылов со своими помощниками к тому же самому штабелю, то ни овчин, ни листовок на месте не обнаружили. Сработала «лесная почта»: ведь те, что забрали овчины и прихватили листовки, прекрасно поняли, для какой цели оказались здесь листовки и кто их мог оставить, Прошло две недели. Копылов добрался до лесничества, позвонил в райотдел милиции: нет, из леса никто не вышел. Ну что ж, вам же, лесным «духам», будет хуже, а мы пойдем искать дальше.

Сколько сотен лесных верст исходил в это лето Копылов со своими помощниками — одному богу известно. В каких только таежных уголках они не побывали! Уже потом, после завершения операции, Копылова по-настоящему развеселило одно донесение, поступившее в Куньинское РОМ:

«Две женщины, собиравшие в лесу ягоды, заметили издали трех мужчин с ружьями, которые вели себя подозрительно и что-то высматривали».

Вот поди же ты: выходит, не только они высматривали свое, был глаз и за ними! Вот тебе и усмынская глухомань…

Может, и «духи» не раз видели их на переходах, наблюдали за ними, а потом, петляя, уходили еще дальше или возвращались в не замеченное и пропущенное оперативниками логово? Не мог тогда знать Копылов, что в своих догадках он недалек рт истины. Только значительно позже узнает он, как однажды группа женщин, собирая чернику, набрела на одну из землянок нелегалов, а те, затаившись под землей, слышали, как одна из женщин, бренча ведром и окликая подружек, прошла прямо над их головами, так и не заметив никакого изъяна в пласте сизого мха, что плотно прикрывал лаз в землянку. Вот какую маскировку неукоснительно соблюдали «усмынские духи»!

Наступило предзимнее время. Обновился состав поисковой группы, но Копылов по-прежнему возглавлял ее.

День 2 ноября 1964 года выдался пасмурный, из низких туч того и гляди повалит снег. Пятый час группа оперативников, на этот раз из шести человек, растянувшись в цепочку, ведет прочесывание очередного лесного квартала.

Одетый, как всегда, в брезентовый плащ, колоколом торчавший на его поджарой фигуре, болотные сапоги, под плащом — автомат, Копылов медленно брел по густому осиннику, зорко осматривая все вокруг. Время шло к вечеру, хотелось есть. Надо, видимо, кончать на сегодня эту волынку, сзывать товарищей, уходить из леса, — едва подумал Копылов, как вдруг увидел впереди: медленно, словно в немом кино, приподнялся пласт мха и что-то лохматое, бесформенное полезло Наружу…

А минутой раньше, метром ниже, в подземелье, старик говорил молодому:

— Вроде бы шаги какие-то наверху.

— Да ну батя, мерещится тебе, какие там шаги! Зайцы бегают.

— Не, дай-ка гляну, — сказал старик и полез по деревянным ступенькам наверх.

«Лаз! Землянка!» — молнией обожгла мысль, и Копылов, распахнув плащ, резким движением перетянул автомат на живот. Короткая очередь разорвала лесную тишину. То бесформенное, лохматое провалилось куда-то вниз, под землю. На выстрелы, ломая кусты, сбегались товарищи Копылова.

— Окружайте! Берите шире, может быть еще запасной выход! — командовал Копылов.

Еще несколько автоматных очередей — и из лаза показался клочок газеты, нанизанный на дуло винтовки.

«Сдаются», — понял Копылов и закричал:

— По одному, без оружия — наверх, быстро!

«Начальнику ОУРа майору Куличкову. Докладываю, что 2 ноября 1964 года в 90-м квартале Усмынского лесничества мною, лейтенантом Никифоровым, старшим лейтенантом Михайловым, капитаном Яковенко, старшим лейтенантом Тюриным и лейтенантом Кузьминым задержаны Терентий и Владимир Ивановы. У них изъято две заряженные на 4 боевых патрона винтовки, по одному патрону — в патронниках. В момент задержания ранен Терентий Иванов. Раненому оказана первая медицинская помощь. Землянка взята под охрану, задержанные доставлены в Великие Луки. Прошу сообщить всем райотделам о прекращении розыска. Майор Копылов».

А неделю спустя Владимир Иванов водил по лесу работников милиции и показывал их многочисленные тайники с награбленным добром.

Целые тракторные сани потребовались, чтобы вывезти содержимое тайников: 532 кг ржи, 126 кг пшеницы, 65 кг гороха, 20 кг овса, 83 кг льносемян, 150 кг картофеля, 55 кг свеклы, 75 кг меда, 50 кг баранины, 10 кг топленого сала, 16 бутылок вина «Вермут».

Показал младший Иванов и могилу, в которой был захоронен убитый им и отцом некий Жаворонков, как и Владимир, — дезертир, примкнувший к Ивановым и заявивший однажды, на свою погибель, что намерен выйти из леса и сдаться властям.

Во время следствия Владимир Иванов пытался передать на волю для пересылки в Ригу письмо сестре:

«Дорогая-сестричка! С нами случилось то, что и должно было случиться рано или поздно. Тебе, наверно, скажут или напишут про нас, и ты захочешь приехать. Не надо сейчас, будет суд, тогда и приезжай. О нас не беспокойся, мы просто как в рай попали. Володя».

За эту операцию В. С. Копылов был награжден орденом Красной Звезды…

В этой розыскной операции не было погонь, отчаянной стрельбы и мертвых схваток. Но по захватывающему драматизму событий, напряженности поиска этот эпизод в оперативной работе Василия Сергеевича Копылова не уступал другим.

Все началось с сообщения Ленинградского уголовного розыска. При загадочных обстоятельствах исчез студент 4-го курса Ленинградского института железнодорожного транспорта — ЛИИЖТа — Игорь Ипатов. Учился парень, ходил на танцы, дружил с сокурсниками, был общителен, жизнерадостен. И вдруг в один из февральских дней 1966 года пропал.

Ленинградская милиция опросила друзей студента и установила, что тот перед своим исчезновением собирался ехать в Великие Луки.

А раз так — впрягайся, ищи пропавшего псковская милиция.

— Ничего не поделаешь, придется нам искать, — сказал, вздохнув, начальник областного отдела уголовного розыска подполковник В. С. Куличков, передавая Копылову скудную папочку с материалами, поступившими из Ленинграда.

Копылов углубился в чтение бумаг. Начал с характеристики на Ипатова. Способный студент, активист, серьезных проступков не совершал. Отмечалась неуравновешенность, повышенная возбудимость парня. Имел друзей, последний год постоянно встречался со студенткой этого же института Галей Гультяевой. Собирался ехать в Великие Луки. К материалу приобщена записка, выданная милиции студентом Янисом Виверсом. Она написана торопливым, растекающимся почерком самого Ипатова: «Еду в Великие Луки. Если поездка будет безрезультатной, то Галя расскажет, в чем дело». И внизу приписка: «Писал в здравом уме и памяти (это на всякий случай — для врачей)». На отдельном листке приметы Ипатова: высокий рост, худощав, серые глаза, нос с горбинкой, русые волосы. На верхней челюсти отсутствует передний зуб. Был одет в светло-серый костюм и темно-коричневое пальто, темную шапку.

Оторвавшись от бумаг, Копылов задумался.

Может быть, разгадка в этой записке?.. Довольно странная записка. О каком «деле» может рассказать Галя? Галя — это, видимо, та, с которой встречался Ипатов.

Копылов решил начать поиск с Ленинграда.

В студенческом общежитии ему удалось встретиться с Янисом Виверсом.

— Странно все это, — начал тот рассказ, — накануне Игорь сильно выпил. Заявился ко мне, сказал, что едет в Великие Луки, и оставил мне запечатанный конверт. Предупредил и взял с меня слово, что вскрывать пакет я могу только через четыре дня. Потом подумал и добавил: «Нет, не торопись вскрывать, мало ли где я могу задержаться».

На следующий день Игорь на занятия не явился, не появился он и в последующие дни. Мы вначале не придавали этому значения: у Игоря и раньше были пропуски занятий, да и поступки у него иногда бывают непредсказуемые. Потом я все же вскрыл пакет — и вот это странное письмо… Тут же заявили в милицию.

Галину Гультяеву опросить не удалось: уехала на побывку домой.

Из Ленинграда Копылов выехал на станцию Березайка Калининской области, где проживали родители Ипатова. В дороге нет-нет и закрадывалась мысль: а что если эта поездка — напрасный труд, сидит Игорь Ипатов в это время и чаи гоняет? Но когда Копылов переступил порог старого станционного домика и увидел печальные, словно застывшие в немом вопросе, глаза старшего Ипатова, встретившего гостя, сразу понял: младшего Ипатова дома нет. Стараясь не напугать старика, Копылов начал осторожно расспрашивать.

Последний раз Игорь приезжал домой в январе. Побыл всего два дня и засобирался в дорогу.

— Видать, зазноба призывает, — пошутил обиженный в душе скорым отъездом сына Егор Ипатович.

— Да, есть у меня подруга, отец, — признался Игорь.

И рассказал, что дружит с девушкой по имени Галина. Решили с ней пожениться.

— Ну что же, дело житейское, — одобрил отец. — Привози невесту на показ.

— Да кто его знает, — как-то неопределенно обронил Игорь и с этим уехал.

А потом написали из Ленинграда, что сын исчез.

— А может такое статься, что Игорь где-то гостит? — на всякий случай спросил Копылов.

— Да нет, мы уже всех родных и близких оповестили, — горестно вздохнул старик и протянул Копылову пачку телеграмм.

«Игоря у нас нет», — гласила одна телеграмма.

«Об Игоре нам неизвестно», — оповещала другая.

«Игорь не появлялся», — было в третьей. И так — во всех телеграммах.

Старик сжал голову руками:

— Господи, неужели Игоря уже нет в живых? — и глухо застонал.

Из Березайки Копылов направился снова в Ленинград.

Галя Гультяева уже вернулась из дома. Перед майором сидела небольшого роста чернявенькая девушка с большими карими глазами. Глаза у девушки были печальны и, казалось, вот-вот исторгнут слезы. Так и есть: при первых же словах Копылова Галя заплакала и в продолжение всего разговора всхлипывала и беспрестанно вытирала платком глаза.

С Игорем Ипатовым она знакома с 1964 года, когда тот начинал учиться в Великолукском филиале ЛИИЖТа. Потом и она поступила в этот же институт. Со второго курса Игорь перевелся в Ленинград, год они переписывались, пока и она не стала учиться в Ленинграде. Они очень любили друг друга и твердо решили создать семью. Накануне исчезновения Игоря у них произошла ссора. Игорь был нетрезв, все приставал к ней с расспросами о какой-то ее тайне. А что она могла скрывать от любимого? Да, он собирался съездить в Великие Луки к ее родителям и переговорить о женитьбе. Уехал ли он туда в тот день, она не знает. Игорь был очень неуравновешенный, от него можно было ожидать чего угодно. Вначале она думала, что это его очередной фокус: уехал куда-нибудь к знакомым, чтобы позлить ее.

У Копылова на языке вертелся еще один вопрос: о каком «деле» упоминал Игорь в своей записке, о котором должна была знать Галина? Но потом решил повременить с этим вопросом.

Не заезжая в Псков, Копылов выехал в Великие Луки. Уже на следующий день он беседовал с Галиным отцом.

Михаил Гультяев держался спокойно, уверенно. Небольшого роста, плотный, смуглый, не по годам моложавый.

Да, он знал Игоря Ипатова еще по Великим Лукам. Дочь встречалась с ним, в Ленинграде они продолжали дружить.

— Дело, видать, к свадьбе шло, — улыбаясь закончил Гультяев.

— Не за этим ли Игорь и приезжал к вам? — само по себе вырвалось у Копылова.

Он отметил, что его вопрос нисколько не смутил собеседника. Лишь чуточку сдвинув густые брови, словно припоминая, Гультяев ответил:

— За этим. Зашел к нам домой и — с порога: «Хотим с Галей пожениться!» Ну а я что? «Садись, дорогой зятек, гостем будешь». У Игоря с собой бутылка была, у меня тоже нашлась, ну и посидели, поговорили по душам. Только я ему окончательного согласия не дал, жена на работе была. Игорь сказал, что вечером зайдет, с тем и ушел, но больше не появился.

— Куда он направился от вас?

— А кто его знает. У него полгорода знакомых, дело молодое, куда-нибудь, видать, зашел… Дочка приезжала, говорила, что Игорь куда-то пропал. Задурил девке голову, а сам в бега пустился, — осуждающе заметил Гультяев.

Жена Гультяева подтвердила слова мужа: вечером Михаил рассказал ей, что заходил Игорь, просил руки дочери, муж особо не возражал. Игорь обещал еще раз зайти, но так и не пришел. Никто из опрошенных соседей даже не видел постороннего мужчину в их доме в феврале.

Копылов выехал в Псков.

— Да, наш розыск пока на нуле, — выслушав доклад Копылова, подытожил начальник УРа Куличков. — Куда же мог подеваться студент?

— Всякое могло произойти, — задумчиво ответил Копылов. — Несчастный случай с неопознанным трупом. Могли прикончить в какой-нибудь драке и спрятать тело. И наконец, Ипатов сам мог покончить с собой. Ведь накануне была ссора с Галиной, а парень он очень самолюбивый, экспансивный, все о нем так говорят.

— Но зачем тогда поездка к родителям Галины? — возразил Куличков. — Ведь, если верить Гультяеву, Игорь приехал к ним за согласием на брак. Отец не возражал, чего же тогда кончать жизнь самоубийством? Гультяев утверждает, что Игорь обещал зайти вечером и не зашел, почему, а?

— Вот-вот, — подхватил Копылов. — В самом деле: почему не пришел? А может, не мог прийти? Не идет у меня из головы этот Гультяев, Василий Степанович. Хоть тресни, не идет…

— А какие улики? — насторожился Куличков.

— А никаких! — весело ответил Копылов. — Улик нет, и все же что-то тянется к этому человеку. Вспомните хотя бы записку Ипатова. О каком «деле» знает Галина?

— Выходит, Галина чего-то недоговаривает, скрывает…

— Похоже, что так… Вот Гультяев утверждает, что он был не против брака дочери с Ипатовым. Но ведь это только слова. А может быть, за этим намечавшимся браком что-то кроется?

— Пожалуй, ты прав: рано мы отстали от Гультяева. В Великих Луках он сравнительно недавно. А где был раньше, что за человек?

Через два дня Копылов уже вышагивал под палящими лучами южного солнца по пыльным улицам станицы Рыздвянная Ставропольского края. Здесь в течение двух лет Гультяев жил со своей семьей у родственников жены.

Копылов разыскал родную сестру жены Гультяева. Та ничего интересного не сообщила, только в конце беседы вдруг обмолвилась, что, переехав на строительство Каракумского канала в город Байрам-Али, Гультяев через год приезжал в их станицу проводить свой отпуск. Приезжал с дочерью Галей.

— А жена? — спросил машинально Копылов.

— Да кто ж его знает? — вдруг почему-то смутилась загорелая толстушка украинка.

— Вы чего-то недоговариваете, — не отступал Копылов.

— Да кто же его знает, — начала было снова женщина и вдруг, словно решившись высказать давно наболевшее, возбужденно заговорила: — Мне самой, тогда не понравилось, что он приехал без Марии. А сам все с Галей и Галей… Да если бы просто так… А то и купается и загорает с ней, а потом на загривке несет ее с пляжа домой. Я однажды не выдержала и говорю: что ж ты делаешь, девке уже четырнадцать лет, скоро невеститься будет, а ты ее на руках таскаешь. Неприлично это…

— А он что?

— Обнял Галю и засмеялся: «Никому не отдам мою красавицу».

Сдерживая охватившее его волнение, Копылов спросил:

— Приезжал ли еще к вам Михаил с дочерью?

— Нет, больше не приезжал. Сестра потом писала, что Галя болела чем-то, лежала в больнице, — оборвала свой рассказ, словно запнулась, собеседница Копылова.

Через день Копылова жарило туркменское солнце… Прямо с поезда Копылов помчался в больницу Байрам-Али. Главврач-туркмен тут же разыскал медицинскую карту.

— «Прерывание беременности», — прочел он. — А-а, вспомнил, — вдруг заявил главврач. — Да, да, девочка, привез ее к нам отец, потом носил дочери конфеты, апельсины, цветы.

Взяв из больницы официальную справку, Копылов поспешил на поезд. Всю дорогу до Ленинграда его не отпускала страшная догадка: необычные отношения отца с дочерью, больница, конфеты, цветы. У кого-нибудь иного подобное могло вызвать недоумение и протест, только не у Копылова: со всяким приходилось сталкиваться в своей работе.

Приехав в Ленинград, Копылов направился в общежитие ЛИИЖТа. Теперь он следовал продуманному в дальней дороге плану. Прежде всего — осмотр опечатанных вещей Игоря Ипатова, которые он так и не удосужился просмотреть раньше. И вот в руках майора десятки девичьих писем.

«Дорогой мой Игорек, — читал Копылов слова чужой исповеди. — Если бы ты знал, как я тебя люблю…», «…боже мой, как мне тяжело бороться одной…», «…отец опять ругался, что я не нужна тебе, что ты меня обязательно бросишь…», «…он не человек, а зверь, бабушку и ту ударил…», «…лучше вообще не иметь отца, чем такого…»

«Черт побери, почему мне раньше не пришло в голову произвести осмотр вещей? — мысленно клял себя Копылов. — Не было бы этих поездок на край света. Вот она, зацепка к разгадке!» — Копылов не мог унять дрожь в руках, державших письма.

После окончания занятий Галина была приглашена в ближайший отдел милиции. Стоило Копылову упомянуть, что он побывал в Байрам-Али, как Галина залилась слезами. Дав ей успокоиться, Копылов стал тактично выспрашивать некоторые детали. Не дававшая ему эти два дня покоя догадка подтвердилась.

…Повзрослев, Галина старалась забыть ту страшную страницу своей жизни. Но отец продолжал ее преследовать. Его бесило, когда он видел дочь с Игорем Ипатовым. Он слышать не хотел об их браке. Узнал ли об этом Игорь? Да, она как-то призналась ему во всем. Игорь не отказался от своего слова, но хотел поговорить с отцом, а однажды пообещал разоблачить его. Она умоляла Игоря не делать этого, боялась мести отца.

— Где же Игорь? — в упор спросил Копылов.

— Не знаю, ничего не знаю, — твердила девушка, кусая мокрый от слез платок.

16 мая 1967 года, спустя 9 месяцев после прекращения дела, следствие было возобновлено.

Расследование дела было поручено старшему следователю областной прокуратуры Г. Д. Балдину. Оперативная группа, возглавляемая начальником УРа Куличковым, срочно выехала в Великие Луки.

Очередной допрос Гультяева. Он держится так же степенно и уверенно. Что, следствию стало известно, что он был против дружбы дочери и Ипатова? Правильно, раньше он об этом не хотел говорить, а сейчас скажет. Да ведь эта любовь настолько вскружила дочери голову, что она совсем забросила учебу. Какой отец не возмутится? Вот он и ругал ее: вначале институт закончи, а потом женихайся. Да, он поместил дочь в больницу в Байрам-Али, навещал ее, чтобы утешить: над ней надругались какие-то хулиганы. Где Игорь? Да вам же, товарищи следователи, известно, какой он был задиристый. Его не раз били в драках. Сам рассказывал как-то, что его давно преследует один местный тип за какие-то старые дела, вот, может быть, и нарвался в тот приезд в Великие Луки…

— Обыск в доме и арест Гультяева? — переспросил прокурор прибывших к нему Куличкова и Копылова. — Где гарантия, что вы на верном пути? А если произойдет осечка? С меня первого спросят за необоснованный арест.

— Мы располагаем данными: Гультяев продает дом и уезжает. Вещи уже распродал. Неспроста это: почувствовал для себя угрозу и удирает, — горячо убеждал Копылов.

— Это меняет дело, — решился прокурор.

В тот же день оперативная группа нагрянула в дом Гультяева.

— Я в жизни так тщательно не искал, — вспоминает Копылов. — Мы буквально все перевернули в доме. Искали и на подворье. Сразу за домом — болотина. Вооружившись баграми, облазили все болото. Тщетно: ни одного предмета, наводящего на след. Полезли в подвал, перекопали там землю метра на полтора. И всю выкопанную яму пропустили через пальцы. — (В розыскном деле сохранилась фотография, сделанная экспертом-криминалистом: Копылов в подвале на карточках пересыпает из руки в руку землю). — И вот в руках — не то камушек, не то какая-то косточка. Осторожно очистили от земли. Точно — кость! Быстро — на судмедэкспертизу.

Заключение эксперта: «Предъявленный предмет является фрагментом кости человека, возраст равен 18–25 годам». Гультяев был тут же арестован.

— Я сам все расскажу, только обязательно отметьте, что делаю я это добровольно, — сразу же заявил Гультяев, когда его доставили в прокуратуру.

Из приговора суда:

«…Боясь разоблачения своих прошлых преступных действий, Гультяев умышленно убил Ипатова и, заметая следы убийства, учинил жестокое глумление над трупом».

Когда Гультяева в наручниках выводили из зала суда после оглашения приговора, он, увидев дочь, бросил на нее полный лютой ненависти взгляд.

«Да, у такого не дрогнула бы рука расправиться и с родным человеком», — подумал Копылов, наблюдавший эту сцену. Из толпы людей, покидавших судебный зал, к Копылову протиснулся высокий старик. Это был Егор Ипатович Ипатов. Сжав обеими руками ладонь Копылова, старик затрясся в сдавленном рыдании и тихо произнес:

— Спасибо вам… за сына… за память о нем…

— Поощрение за это раскрытое преступление? — переспросил меня Копылов и улыбнулся. — Не было нам никакого поощрения за то дело. Обычная наша работа.

6 августа 1968 года приговор в отношении Гультяева М. И. был приведен в исполнение.

— Почему я больше всего участвовал в раскрытии убийств? — повторяет мой вопрос Копылов. — Просто в последние годы перед моей пенсией у нас в отделе наметилась определенная специализация: кто больше по кражам опыта имел, кто — по мошенническим делам. Вот Иван Петрович Лагонский: тот так и считался главным специалистом по раскручиванию «цыганских дел», цыгане его уже за своего человека считали, скольких из них он на скамью подсудимых посадил, а чтут и уважают его до сих пор. А я больше по убийствам специализировался. Да и было у нас за правило: случись что серьезное в районах — немедля едем на помощь местным коллегам. Как и в тот раз — к работникам уголовного розыска Дновского района.

В седьмом часу утра к стоявшему несколько на отшибе деревянному дому на улице Калинина города Дно уверенной походкой подошел статный майор милиции. Мельком взглянув на номер дома, он поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Ему пришлось повторить это несколько раз, прежде чем за дверью послышался глухой старческий голос:

— Кого вам надо?

— Я из милиции! Откройте! — потребовал майор.

Дверь приоткрылась, за порогом стояла старуха в плюшевой жакетке и цветастом платке. Майор решительно надавил дверь и, отстранив женщину, вошел в дом.

— Кто в доме кроме вас? — повернулся он к остановившейся в выжидательной позе хозяйке.

— Да кому быть-то кроме меня? — ответила та. — Хозяин помер, вот одна и живу.

— Ваша фамилия Васильева, Анна Ивановна? — строго спросил майор.

— Васильева, — подтвердила старуха, и у нее начал мелко подрагивать подбородок.

Майор отогнул борт шинели и, вытащив красную книжечку, поднес ее к лицу женщины.

— Я из милиции, — снова повторил пришедший, — прибыл произвести у вас обыск.

— Обыск? — прошамкала хозяйка, и подбородок задрожал у нее сильнее. — А чего у меня обыскивать-то?

— Сейчас все и объясним, — усмехнулся майор и, подойдя к окну, сделал едва уловимое движение рукой.

Тотчас отворилась входная дверь и вошел коренастый мужчина в штатском.

— Это наш сотрудник, — небрежно бросил майор и вплотную подошел к старухе. — Ну так как, Анна Ивановна, добровольно выдадите драгоценности или нам приступать к обыску?

— Какие еще у меня драгоценности? — попятилась та.

— А митра протоиерея Голодковского, золотой крест и кое-что еще, что вы утаили от государства? — Майор снова приблизился к ней.

— Митра? — протянула старуха, и ее блеклые морщинистые щеки порозовели. — Митра, говоришь? Так ведь про нее у меня уже спрашивали. Внук моего хозяина, когда приезжал, спрашивал. Погодь, погодь. — Женщина стала пристально вглядываться в лицо майора. — Так кто же вы будете? Уж не внук ли вас подослал?

— Ну, старая! — угрожающе произнес майор и обменялся быстрым взглядом со штатским. Васильева обернулась к тому и обомлела: вместо лица на нее уставилась страшная черная маска…

На другой день, ближе к обеденному времени, женщина-почтальон поднялась на крыльцо дома Васильевой и постучала в дверь. Дверь не открыли. Машинально надавив ручку, почтальон, к своему удивлению, обнаружила, что дверь не заперта. «Чего это Анна Ивановна сегодня не закрылась?» — удивилась она, входя в темные сени. Через минуту женщина выскочила наружу, и улица огласилась ее истошными криками:

— Люди! Убили! Убили!

Из ближайших домов выбегали встревоженные соседи.

— Убили! Анну Ивановну убили! — продолжала истерично выкрикивать почтальон…

Майор Копылов, не заезжая в Дновский райотдел милиции, направился прямо на улицу Калинина. Еще издали по толпе людей он определил нужный дом. В доме Копылов застал следователя райпрокуратуры Е. И. Кураго и нескольких оперативников.

— К осмотру еще не приступали, Василий Сергеевич, — поздоровался Кураго с Копыловым.

Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы догадаться о цели визита в этот дом неизвестных визитеров. Матрацы и подушки были вспороты и грудой валялись на полу. Карманы верхней одежды вывернуты, обои со стен сорваны. Даже четыре пчелиных улья были разбиты на мелкие части. И среди этого хаоса лежало бездыханное тело хозяйки дома.

— Что могли здесь взять? — спросил Копылов, подсаживаясь к столу, на котором одиноко маячил металлический рубль.

— Трудно сказать, — задумчиво ответил Кураго. — Здесь жил до своей смерти протоиерей Голодковский. Старуха прислуживала ему. Соседи говорят, что в доме было много старинных икон, а теперь вот… — И Кураго повел рукой в сторону голых стен.

— Кто бывал у хозяйки дома, с кем она общалась?

— Пока не знаем, надо выяснять.

Копылов Поднялся со стула, подошел к убитой, склонился над телом.

— Чем-то тяжелым ее по голове, зверский удар, — проговорил подошедший Кураго. — Вот нашли здесь. — Он протянул массивный разводной ключ. — Вряд ли этим предметом пользовалась потерпевшая, но окончательно прояснит вопрос экспертиза.

Следствие началось по обычному в таких случаях плану: установление круга знакомых, выявление подозрительных лиц из числа местных, а также очевидцев преступления. В течение трех дней следственная бригада опросила десятки людей. Прояснилось, что Васильева ни с кем особо дружбу не водила. Хотя и не на все сто процентов, но версия об убийстве кем-то из местных подтверждения не находила. Тогда кто же? И тут объявился свидетель, давший любопытные показания.

— Сижу я, это, утром у окна, — рассказывал он, — и вижу: идет по улице милиционер. Пригляделся я — вроде бы знакомый капитан из райотдела. А когда тот прошел мимо окна, я гляжу, а это майор. Я еще удивился: когда это он майора успел получить?

— Кто этот капитан или майор? — без особого интереса уточнил Копылов.

Свидетель назвал фамилию. Проверили: знакомый свидетеля пребывал в прежнем звании, майоров в райотделе не было.

— А ты говорил «майор», обознался, видать? — подзадорил свидетеля Копылов, а сам уже почувствовал, что что-то сдвинулось, забрезжило, замаячило вдали.

— Да что вы, точно, майор милиции шел, погоны на шинели я хорошо разглядел, — обиделся свидетель. — Только вот личность рассмотреть не успел, быстро тот прошел и темно еще было, показалось, что знакомый…

Этот разговор, возможно, и остался бы без последствий, не раздайся на следующий день звонок из транспортной милиции станции Дно.

— Майор! Приходи-ка к нам, тут для тебя кое-что есть, — сообщил начальник этого учреждения.

— Вот послушай, что рассказывает товарищ, — представил он Копылову железнодорожного рабочего.

— Аккурат в тот день, когда убили старуху, я дежурил, — начал рассказ путеец. — В пять часов утра с минутами прибыл в Дно пассажирский из Ленинграда. Народу сошло мало, и я как-то сразу обратил внимание на двух мужчин с чемоданами, прибывших этим поездом. Один — высокий, второй — пониже, коренастый. Зашли они в вокзал, и я потерял их из вида. А минут через тридцать гляжу: выходят те двое, тот, что высокий, — в милицейской шинели, на погонах майорские звезды. Маленько удивило меня это, а потом подумал, что сотрудники милиции какое-то задание выполняют, отсюда и переодевание это.

— Куда те двое направлялись? — спросил Копылов.

— В город пошли. А куда именно — не видел.

— Ну, что вы об этом скажете? — спросил Копылов у Кураго, когда они встретились. — Кто этот майор милиции?

— Старуха — все знавшие об этом говорят — чужому человеку ни за что бы не открыла, — задумчиво произнес Кураго. — Выходит, что впустить в дом она могла или хорошо знакомого, или…

— Милиционера? — подсказал Копылов.

— Точно! Наверняка так! — улыбнулся Кураго.

— Ну что ж, будем искать милиционера.

Одна из соседок убитой Васильевой вдруг вспомнила, что года за два перед этим к той приезжал из Ленинграда внук протоирея. Узнав о смерти деда, он прикатил в Дно на черной «Волге». Со слов Васильевой, внук претендовал на часть наследства. Получил ли он что-нибудь — Васильева об этом умолчала. Приезжавшего внука никто не видел.

«А может быть, внук? — размышлял Копылов. — Среди тех двоих его не было: старуха ведь знала его в лицо, да и зачем был нужен тот маскарад с милицейской шинелью? Но не исключено, что внук навел на дело своих дружков».

Первым же поездом Копылов выехал в Ленинград. В прошлые свои поездки он перезнакомился здесь с половиной сотрудников ОУРа и поэтому сразу же получил себе двух помощников.

— Фамилия умершего священника была Голодковский, а вдруг и внук носит эту же фамилию? Что если поискать? — предложил Копылов.

— А это мы сейчас проверим по картотеке, — согласился один из его помощников.

Вернулся он быстро и принес целую папку подшитых документов.

— Есть такой — Голодковский. — Сотрудник положил перед Копыловым папку.

Тот быстро стал перелистывать документы.

«Голодковский Вячеслав Васильевич, 1937 года рождения, трижды судимый, — читал Копылов, — отец — Василий Михайлович».

Он оторвался от бумаг: все совпадает, ведь умершего протоирея звали Михаил Иванович, выходит, что Вячеслав — действительно внук священника.

— Мне знаком этот Голодковский, — глянув в документы, сказал один из помощников Копылова. — Вячеслав — первостатейный мошенник, каких только жульнических операций он не проворачивал! Занимался даже подпольной штамповкой звезды Сиона и пытался сбывать эти значки еврейским религиозным общинам.

— Как его найти? — спросил Копылов.

— Мы бы сами с удовольствием на него глянули, — засмеялся помощник Василия Сергеевича.

Теперь все усилия оперативной группы были направлены на розыск внука протоирея. Голодковский где-то гулял по Ленинграду, но постоянного пристанища не имел.

— Двух ночей подряд он в одном месте не спит, — обронил в разговоре с оперативниками один из бывших дружков Голодковского.

— Мы забыли про французскую поговорку: в таких случаях надо искать женщину, — полушутливо предложил один из помощников Копылова…

Вера Р. давно порвала с Голодковским, но рассказала много интересного про своего бывшего знакомого.

— Жулик он законченный, — убежденно заявила она, — но на «мокрое» дело вряд ли пойдет, Строит из себя интеллигента, подчеркивает свое чистоплюйство. Среди своих имеет кличку «Граф». Любит чуть ли не каждый день менять сорочки, постельное белье, даже сам сдает его в прачечную.

— А что если нам прачечные проверить? — неуверенно предложил Копылов своим помощникам.

— Да ты что! — взмолились те. — Ты знаешь, сколько в Ленинграде прачечных? Миллионы квитанций!

И все же пришли к соглашению: проверить прачечные. В седьмой по счету наткнулись на квитанцию «Голодковский В. В. Срок получения белья — 26 мая 1970 г.». Копылов записал адрес сдатчика белья, хотя и понимал, что тот вымышленный. На всякий случай проверили: и дома такого, какой значился на указанной в квитанции улице, не оказалось.

26 мая с раннего утра возле прачечной устроили засаду. Голодковский появился перед самым обедом. Оперативники сверились с фотографиями: тот же широкий лоб, утолщенный книзу нос. Голодковский сложил в принесенную с собой сумку белье, поцеловал руку смутившейся молоденькой приемщице и двинулся к выходу.

— А мы вас ждем, Граф, — тихо проговорил Копылов, выходя навстречу.

На вторые сутки после задержания Голодковский пытался передать на волю две записки. В одной он просил некую Родионову уничтожить милицейскую шинель, в другой умолял А. И. Мельцера побыстрее сбыть иконы. 31 мая 1970 года на квартире Мельцера было обнаружено 26 древних икон. В тот же день из квартиры Родионовой была изъята милицейская шинель с погонами майора. Узнав об этом, Голодковский заговорил и выдал своих соучастников: неоднократно судимых Ю. М. Воронова, 1929 года рождения, и Г. А. Майорова, 1934 года рождения. Двух последних удалось быстро найти и арестовать.

— Я к «мокрухе» непричастен! — без конца твердил на допросах Голодковский.

По его показаниям все выглядело следующим образом.

Узнав о смерти деда, Голодковский поехал в Дно и, встретившись со старушкой, прислуживавшей священнику, потребовал свою долю наследства. Та заявила об отсутствии такового. Голодковскому пришлось уехать ни с чем, но в доме деда он увидел множество икон. В один из дней своего безденежья он вспомнил об иконах и предложил Майорову и Воронову «потрясти» старуху. Разработав план ограбления, они выкрали из милицейского общежития шинель, купили в магазине Военторга майорские погоны. Голодковский набросал план расположения дедовского дома и остался ждать в Ленинграде. Воронов и Майоров выехали в Дно.

— В мои планы не входило убийство, — убеждал Голодковский. — На худой конец Воронов, надев на лицо маску из чулка, должен был напугать хозяйку.

Вернувшиеся из Дно Майоров и Воронов сообщили, что старуха их разоблачила и они ее убили. В доме нашли 46 рублей и иконы. Предполагаемых драгоценностей не оказалось.

— Кто был в милицейской шинели?

— Майоров, — ответил арестованный. — В туалете на станции Дно он переоделся в милицейское обмундирование и первым вошел в дом к старушке. За ним следовал Воронов.

— А удостоверение личности работника милиции где взяли?

— Не было никакого удостоверения, — хмыкнул Голодковский. — Для старухи сошло и зеркальце в красной обложке.

Всех троих арестованных под усиленным конвоем доставили в Псков для предания суду.

До сих пор хранятся у Василия Сергеевича Копылова дневники его оперативной работы. Изо дня в день, из года в год велись эти записи. Короткие, лаконичные, предельно будничные, они в то же время фиксировали бурные, зачастую трагические события, сложнейшие переплетения человеческих судеб, страстей.

Вот, например, такая запись.

«С 2 по 22.12.68 г. — выезды в Ленинград по делу Торбенка». Больше ничего. Но за этой короткой фразой — длительная и кропотливая розыскная работа.

В один из дней июля, ранним утром, на окраине Пустошки, на самом въезде в город, был обнаружен труп молодого мужчины. Сбежавшись к месту трагедии, жители ближайших домов без труда опознали его. Убитым оказался студент последнего курса института Торбенок, приехавший на каникулы к матери. Был вечером на танцах, возвращался домой и не дошел до него каких-то десяток метров. Когда Копылов прибыл в Пустошку, работники местного уголовного розыска заканчивали опрос соседей, друзей, посетителей танцевального вечера: нет, не было у парня врагов среди местных. Тогда кто? Чья же тогда жестокая рука выпустила в парня заряд картечи?

Ознакомившись с протоколом места обнаружения трупа, Копылов обратил внимание на одну деталь, оставшуюся не замеченной другими: невдалеке от убитого на асфальте шоссе были обнаружены осколки автомобильного стекла. Откуда они? Аварий на этом участке дороги не зафиксировано. «Какое отношение имеют битые стекла к ружейному выстрелу?» — отмахивались местные оперативники. А у Копылова эти стекла — гвоздем в голове. Дорога — стекла — и рядом труп! Нет, рассуждал Копылов, здесь что-то есть. Но даже если допустить, что между всем этим нет никакой причинной связи, то возникает и напрашивается другое: труп-то у самой дороги Ленинград — Киев, днем и ночью следуют по ней десятки машин. А вдруг кто из проезжих был очевидцем разыгравшейся здесь драмы?

И полетели во все стороны телефонные запросы: установить шоферов, проезжавших той ночью Пустошку. И надо же быть такому везению, в самое короткое время удалось разыскать шофера из Великих Лук, который в тот злополучный вечер проезжал через Пустошку.

Копылов сам его допросил.

— Подъезжаю я, это, к Пустошке, — рассказывал свидетель, — и вижу стоящую на дороге «Волгу», а рядом — какие-то люди. Руками машут, о чем-то промеж собой спорят. Притормозил я, высунулся в окошко. Вижу — ничего серьезного, и поехал дальше.

— Какого цвета была «Волга»? Ее номер? — спросил Копылов, отметив про себя, что названное свидетелем место остановки «Волги» — как раз там, где оказались труп, битые стекла.

— Цвет вроде бы белый, — не очень уверенно ответил шофер. — А вот номер не помню. На номерном знаке была буква «М». Точно — «М», попал номерной знак на миг в свет моих фар, и эта буква застряла у меня в памяти, а номер не успел разглядеть.

— Буква «М», говорите… А где, в начале или в конце сочетания букв: «МИ», «МН» или «ЛЕМ», «ЛОМ»?

— А черт его знает, — смущенно хмыкнул свидетель. — Помню, что была буква «М», а где: спереди или сзади — не скажу…

— Лиц людей возле «Волги» не разглядели?

— Да нет, где там… Темно уже было, да я же не останавливался, притормозил только. Лиц не разглядел, только вот, — внезапно оживился шофер, — мельком заметил, что в салоне «Волги», за задним сиденьем, на полке, яблоки были навалены. Много яблок, и все — крупные. Я еще подумал: не иначе, как с юга везут, у нас в эту пору таких яблок не сыщешь.

Других подробностей свидетель не привел.

— Вот что, ребятки, — собрав оперативников, начал Копылов, — побежали-ка все по домам: надо искать свидетелей. Сомнений нет: стрелял кто-то из той «Волги». Не может быть такого, чтобы выстрел не был кем-то услышан…

К вечеру молоденький лейтенант милиции привел в райотдел двух зареванных, перепуганных мальчишек.

— Вот они, «стрелки», — довольно доложил он. — Это они разбили стекло у «Волги» на том самом месте.

Успокоив ребят, Копылов приступил к допросу.

В тот день мальчишки решили поупражняться в стрельбе из рогаток. Пуляли вначале по воробьям и воронам, а потом залегли в придорожных кустах и стали выцеливать проносившиеся мимо машины. Стреляли камнями по бортам грузовиков, а когда стемнело, пульнули и по легковушке. Камень угодил в боковое стекло. Раздался звон разбитого стекла, и машина остановилась.

— Мы уже хотели бежать, как вдруг увидели, что мимо машины прошел тот дяденька, которого убили, — размазывая по щекам грязные потеки от слез, рассказывал один из сорванцов. — Из машины выскочили два дяденьки, схватили того дяденьку и стали кричать, что он разбил им стекло. Тот дяденька отпирался и хотел бежать. Тогда один дяденька полез в машину, что-то вытащил, и сразу бабахнуло… Мы с Витькой побежали в разные стороны…

Ребята смогли только добавить, что машина была «Волга» белого цвета.

Копылов мысленно набросал такую схему происшествия: мальчишки разбили стекло, рядом случайно оказался Торбенок, его заподозрили ехавшие в «Волге», Торбенок пустился бежать, и вслед — выстрел! «Неужели из-за разбитого стекла они могли пойти на такое?» — задавал себе вопрос Копылов и не находил ответа.

Вернувшись в Псков, Василий Сергеевич представил руководству УВД собранный материал.

— Мне кажется, что нам следует «танцевать» от яблок, — убеждал он своих собеседников. — Свидетель-шофер отметил, что яблоки в салоне «Волги» были крупные, таких у нас в июле не сыщешь… Выходит, что везли с юга. Вопрос — куда? «Волга» шла в сторону Пскова, но номерной знак на ней не псковский. Свидетель запомнил лишь только букву «М». К сожалению, он не помнит места расположения буквы. К какой же области приписана машина: Московской, Мурманской, какой другой? «МОС», «МЕН», а может быть: «ЛОМ», «ЛИМ», «ЛЕМ»? Последние — ленинградские номера. У меня почему-то ощущение, что «Волга» из Ленинграда. Ленинградцы в большинстве своем и едут по этой трассе с юга. Начинать надо с Ленинграда…

— Кроме твоей интуиции, Сергеич, не густо, — задумчиво произнес полковник, начальник управления. — Интуиция, говоришь… Что ж, интуиция оперативника, да еще такого, как майор Копылов, вещь немаловажная, — улыбнулся полковник. — Не возражаю, Василий Сергеевич, начинай с Ленинграда. Однако вначале надо проверить: не ремонтировали ли стекло «Волги» в псковских мастерских?

Три дня, потраченных на проверку автопарков Пскова и ближайших районов, ничего не дали: «Волгу» с разбитым стеклом не видели. Неожиданно в управление заявился свидетель — тот самый великолукский шофер.

— Не дает мне покоя то убийство в Пустошке, — смущенно объяснил он цель своего визита. — Вроде и я причастен к делу. Нет дня, чтобы я не вспоминал ту встречу с «Волгой». И знаете, что у меня всплыло в памяти: когда я, проезжая мимо «Волги», осветил ее фарами, в салоне вроде бы мелькнули головы женщины и ребенка, похоже — девочки. Ручаться не могу — за рабочую смену столько всего мелькает перед глазами, но в «Волге» еще кто-то сидел…

По дороге в Ленинград Копылов размышлял: если прав свидетель, то убийство произошло на глазах по крайней мере трех человек, а это уже обнадеживает: чем больше очевидцев, тем большая вероятность утечки информации от них. Но вот только как эту утечку «запеленговать».

В Ленинградском уголовном розыске Копылову выделили в помощь двух сотрудников. Втроем они засели за картотеку ГАИ: предстояло отобрать все «Волги» светлого цвета. Одновременно было дано задание проверить мастерские и автохозяйства на предмет выявления случаев ремонта стекол или перекраски легковых машин.

Картотека дала… 10 тысяч «Волг» светлого цвета. К проверке машин подключился весь аппарат ГАИ. Сам Копылов обошел более ста владельцев. Каких только не было встреч! Но результатов они не дали…

И тогда решено было обратиться к жителям Ленинграда через газету. Объявление составили так, чтобы уйти от казенных милицейских фраз. Теперь оставалось только ждать… Прошла неделя, и вдруг звонок: «Майор, к тебе посетительница!» Знакомый холодок в груди: «А вдруг удача?»

Пришедшая — средних лет женщина — удобно расположилась на стуле, вынула из сумочки и положила на стол газету «Смена».

— Я вот по этой заметке в газете, — спокойно глядя Копылову в глаза, сказала она.

— Слушаю вас внимательно, — внутренне подобрался майор.

— Понимаете, какое дело, — продолжала посетительница. — Я, может быть, и не пришла бы к вам, тем более что и муж меня ругал: чего ты, мол, не в свое дело встреваешь? Но вот как прочитала, что несчастная мать того паренька слезами обливается, — места себе не нахожу. Ведь мы, женщины, душевнее вас, мужчин. Уж больно меня горе той матери тронуло.

Помолчав, словно собираясь с мыслями, женщина продолжала:

— Когда я вычитала в сообщении о яблоках в машине и о женщине с ребенком, меня будто током ударило: а не те ли самые эти люди?

Копылов почувствовал, как холодок достиг пальцев рук и те мелко задрожали в нетерпеливом ожидании и предчувствии.

— Я живу в коммунальной квартире, — продолжала рассказывать женщина, — и к соседям аккурат в июле приехали гости из Минска. Прикатили на своей «Волге»…

«Минск»! «Волга»! «М», буква «М» — вот она откуда! — запульсировало у Копылова в мозгу. «Цвет „Волги“, номерной знак?» — уже срывался у него нетерпеливый вопрос, но он сдержал себя.

— Прикатили они, значит, на своей «Волге», — продолжала посетительница, — первые три дня ходили по квартире какие-то расстроенные. А потом — ничего, повеселели. Ну ладно, это к делу не относится. Не понравились мне соседские гости почему-то сразу. Привезли с собой уйму яблок, спелые такие, а дочке моей хоть бы яблочко дали. Ну да ладно, это к делу не относится.

«Относится, относится, дорогая ты моя свидетельница!» — хотелось крикнуть Копылову.

— Уж потом, когда они уехали в свой Минск и появилась ваша заметка в газете, вспомнила: делаю я уборку в квартире, стала мыть в чулане, он у нас общий, гляжу — под старыми половиками, в углу, что-то завернутое лежит. Развернула, а там — ружье! Раньше у нас в квартире никакого ружья не было.

— Сколько гостей было? — перебил, не выдержав, Копылов.

— Четверо: двое мужчин, женщина и девочка…

«Они! Сомнений никаких: те самые, с „Волги“!» — мысленно поздравлял себя Копылов.

Все остальное: выезд в Минск, закрепление доказательств — было уже, как говорится, делом техники.

— Интуиция твоя, что потянула в Ленинград, не подвела, оказывается, — пожимая руку Копылову и поздравляя с раскрытием преступления, улыбнулся начальник УВД.

Вот что стояло за той короткой и лаконичной записью в дневнике майора Копылова.

ОПЕРАЦИЯ «ПАВЕЛ БУРЕ»

В вагон скорого поезда «Москва — Таллинн» они вошли порознь: об этом договорились еще час назад, встретившись у входа в Ленинградский вокзал. Собственно, Славке было наплевать на конспирацию, которую закрутил с самого начала задуманной операции Бобер. Ну к чему, в самом деле, эти предосторожности, на которых настоял Бобер, если в толпище, что валит по перрону, родное лицо не успеешь разглядеть, не то что чью-то чужую «вывеску» запомнить? Славка так и брякнул Бобру, а тот зло оборвал: «Кончай базарить!» — и Славка целый час до отхода поезда ошивался один по перрону.

Купе вагона было еще не занято, и Славка пристроился у окна, вытащил из «дипломата» две бутылки пива, открыл их и поставил на столик. В коридоре вагона толпились люди, хлопали двери, доносились отдельные возгласы, смех. В купе больше никто не заходил, и Славка не на шутку встревожился: не раздумал ли Бобер в последнюю минуту, уж так он не хотел этой поездки в Псков? Неужели сорвется задуманная операция? Славка уже собирался бежать на перрон, когда вдруг неслышно отошла дверь и вошел Бобер. Молча снял куртку, пыжиковую шапку, аккуратно повесил их на крючок, подсел к столику. Славка услужливо пододвинул ему бутылку пива, себе взял другую. Бобер с брезгливой миной на лице вытер носовым платком горлышко (это он проделывал даже с чистыми рюмками и фужерами в ресторанах) и стал пить большими глотками. Славка смотрел на запрокинутую крупную голову с большими залысинами над высоким лбом, круглое, мясистое лицо попутчика, и ликующая струнка зазвенела в груди: впервые он вот так, доверительно, один на один, со столичным «королем» бильярда и картежного очка! Все же удалось ему уговорить «короля» ехать в Псков! Опорожнив бутылку, Бобер вытер рот платком и только тогда взглянул на Славку.

— Если кто еще зайдет сюда, мы друг друга не знаем, учти, — глухо обронил он.

— Ну чего ты все страху нагоняешь? — деланно рассмеялся Славка. — Кому в голову-то может прийти: кто мы и зачем…

— Ты эти смешки брось! — Глубоко сидящие глаза Бобра нехорошо засветились. — Не битый еще, телок.

Славка обиженно замолчал. «Вот так-то, стараешься для других, солидную поживу „наколол“, навел на нее, а благодарности дождешься, как же». Но вслух сказать такое не посмел.

С первого же знакомства с Бобром Славка враз покорился его авторитету в той среде, где Бобер безгранично «королевствовал». Бобер, как и Славка, работающим не числился, жил без паспорта, квартировал в разных районах Москвы, днями отсыпался, появлялся в час закрытия столичных ресторанов. Покидавшая ресторанное застолье богема, не до конца насытившись развлечениями, искала продолжения услады души и тела, острых ощущений. И вот тут возникал Бобер. Через сообщников-зазывал, к числу которых был приставлен и Славка, Бобер подбирал нужную клиентуру и до зари гонял бильярдные шары или тасовал карты. Среди клиентов Бобра попадались такие, что считали за счастье продуть «королю» сотню-другую. Поговаривали, что Бобер иной раз за ночь брал полкуска, а то и весь кусок. Жил Бобер припеваючи, имел хороший стол, девочек. И хотя его ночные бдения было трудно подогнать под статью Уголовного кодекса, Бобер старался не «засвечиваться», держаться в тени. На то были у него веские причины.

Глухая темень плыла за окном вагона, на стыках рельсов колеса выстукивали свое: «Куда вы, куда вы?»

— Только бы верняком дело обернулось, — заговорил Бобер. — А вдруг набаламутила твоя баруха, бесогона нам пустила?

— Да ты что, верняком дело пойдет, — убежденно ответил Славка, подлаживаясь под блатной жаргон попутчика. — Она ведь сама на меня буром поперла, видать алтушки им с подружкой тоже позарез нужны, побалдеть хотят. Про баки говорила: фирмы «Павел Буре», золотые, кусок за них оторвать можно.

— Может, и правда: верняк дело, — раздумчиво произнес Бобер. — Не по духу мне только, что город небольшой. Знаешь, как в провинции: Манька в данный момент знает, с чем Нинка горшок в печку пихает, а Мишке ведомо, в каком кармане у Федьки ампула с водярой схована. Все там у них на виду, засветимся, а потом — аквариум и… именем РСФСР, — монотонно, подражая чьему-то официально-торжественному голосу, Бобер продолжал: — Бобринов Юрий Макарович, рождения одна тысяча… и так далее, уроженец города Донецка, образование… и так далее, находившийся во всесоюзном розыске, а попросту — в бегах от суда и следствия, вместе со своим сообщником…

— Да кончай ты, — оборвал попутчика Славка, впервые обозлившись. — Я же тебе говорил, будет все тихо. Не станут барухи атмас поднимать: сами небось барыги, иначе не искали бы покупателя через блат[1].

— Расскажи-ка еще раз, как ты с той барухой базар завел, — уже примирительно попросил Бобер.

В город Калинин к своей бабушке Вячеслава привело отнюдь не желание повидать родного человека. Просто Славка находился в данный момент на мели.

Те две сотни, что кинул Бобер, подходили к концу, наживы пока не светило, и Славка вспомнил о своей калининской бабуле. Если к ней отнестись поласковее, — а Славка умел сыграть роль любящего внука, — несколько сотен обеспечено.

В Калинине его ждал неприятный сюрприз: бабуля угодила в больницу. Пришлось навестить ее там, да еще на передачку истратиться. Не заводить же сразу разговор о деньгах, надо выждать, и Славка застрял в городе. Жить одному в пустой комнате не захотелось, и он поселился в гостинице «Колос». Через дорогу — ресторан «Теремок», где он столовался.

Вечером, сидя в одиночестве за столиком и растягивая стограммовую рюмку коньяка, Славка увидел входившую в ресторан девушку. По тому, как она отчужденно-деловито искала глазами свободное место, Славка определил: приезжая, зашла просто поесть. И потерял к ней интерес. Поднял он на нее глаза только тогда, когда она, пройдя половину зала, робко приблизилась к его столику, спросила: «Простите, не занято?» Славка небрежно кивнул. Он вприщур оглядел соседку: простушка, не на чем глаз остановить.

— Приезжая? — спросил, лишь бы что-то спросить.

— Да, на несколько дней, — охотно ответила девушка. — На экскурсии, нас здесь из Пскова несколько человек.

— Псков… — задумчиво проговорил Славка и откинулся на спинку стула. — Древний русский город, купеческие палаты, церквушки, иконы старого письма… — Славка знал, что он красив. Когда же напускал на себя рассеянно-меланхолическую истому, его благородный лик, окаймленный густой темно-русой шевелюрой и аккуратной бородкой, был вообще неотразим. И сейчас он чувствовал на себе заинтересованный взгляд соседки.

— Обожаю древнюю историю и все, что связано с ней, — продолжал Славка. — В меру своих сил и скромных возможностей скупаю древние книги, иконы. И еще собираю самовары всех веков и видов. Не поверите, — он улыбнулся, — вся моя московская трехкомнатная квартира завалена самоварами, заграничные гости валом валят полюбоваться. — Славка врал напропалую.

Девушка, отложив вилку, зачарованно слушала дальнейший рассказ своего сотрапезника о тех антикварных вещах, которым за их уникальность цены нет и которые прошли через его руки.

— Моя подружка в Пскове тоже имеет любопытные вещицы, — неожиданно сказала девушка. — Старинная, очень древняя икона, золотые часы «Павел Буре» и хрустальная ваза из самого что ни на есть царского дворца.

Славка вида не подал, что заинтересован сказанным соседкой, а внутри у него все напряглось: неужто эта встреча сулит нечто большее, нежели мимолетное знакомство?

В зале заиграл оркестр. Славка поднялся из-за стола, протянул девушке руку. Та мило улыбнулась, подошла к нему, и они закружились в танце. Уже танцуя, наконец познакомились. Девушка развеселилась, доверчиво льнула к партнеру, говорила о чем-то своем. Славка рассеянно улыбался, слушал вполуха. «Только бы выведать все и не спугнуть», — билась одна и та же мысль. На последнюю десятку он заказал вина, шоколад, угостил девушку. В конце вечера в очередном танце шепнул: «Может быть, заглянем ко мне, я один в номере, недалеко — через дорогу». Девушка вежливо, но твердо отказалась. Тогда очень осторожно, словно вспомнив их разговор за столом только сейчас, Славка спросил: не думает ли ее подружка сбыть за приличные деньги свой антиквариат?

— Очень даже может быть, — ответила девушка. — Я поговорю с ней.

Расставаясь со Славкой, она дала ему свой псковский адрес, служебный телефон…

— Наследил ты, кореш, — мрачно заключил Бобер, выслушав рассказ. — Ну кто ж из нашего брата первой встречной барухе открывается? Зачем звал ее к себе в гостиницу, своим именем назвался? В гостинице был прописан? Усвой на будущее: десятку — коридорной и спи себе без милицейских снов.

— Фамилию-то я ей свою не называл, — неуверенно заявил Славка, сам невольно заражаясь опасениями Бобра.

— Эх ты, сосунок, фамилией, вишь, своей не назвался. А ментам и не нужна твоя фамилия, они больше по кличкам да приметам вынюхивают, нашего брата ищут.

— Но упустить такое барахлишко… кусков пять будем иметь за него, не меньше…

— Ладно, чего уж теперь, — уже спокойно протянул Бобер. — Операцию «Павел Буре» раз начали, будем и кончать.

В то мартовское утро у Ларисы Дубок было приподнятое настроение. На обходе заведующий отделением похвалили ее за стерильную чистоту в палатах, за соблюдение пациентами больничного режима. Ее двое подопечных — оба после тяжелых операций — захотели есть, а это — верный признак, что дело пошло на поправку. Все испортил телефонный звонок. Позвонила на сестринский пост ее знакомая Нина Чащина.

— Ларик, привет! — раздался в трубке ее голос. — Как самочувствие, гражданка «миллионерша»? Радуйся, рыбонька: прибыл покупатель на твои сокровища!

Неделю назад Нина вернулась из Калинина и рассказала ей, что познакомилась там с интересным молодым человеком. Он несказанно богат, скупает антиквариат, готов купить и Ларисины вещички.

— Зачем ты первому встречному об этом? Кто тебя просил? — взорвалась тогда Лариса.

— Да ты что, сама же говорила как-то, что хочешь повыгоднее продать, — обиделась Нина. — И человек этот очень интеллигентный, порядочный.

Лариса смутилась: действительно, был между ними разговор о продаже. Нина успокоила ее: может быть, только пообещал и ехать не собирается.

И вот этот звонок.

— Покупатель что надо, — продолжала тараторить в трубку Нина. — Богатый — за ценой не постоит. Короче: отпрашивайся с работы, собирай свои сокровища и жди, мы к тебе через часок заедем.

Лариса медленно подошла к шкафу, открыла дверцу. Вот они — ее сокровища! Она осторожно взяла в руки тяжелую хрустальную вазу и невольно залюбовалась ею. Свет из окна причудливо заиграл на полированных гранях стекла, золотой окантовке, отчетливо высветил замысловатый орнамент. Работники музея, которым несколько лет назад Лариса показала вазу, откровенно восхищались работой старых мастеров, подтверждали антикварную ценность вещи, называли даже ее примерную стоимость — весьма значительную. Ларисина бабушка рассказывала, что ваза находилась в наборе царской столовой, в семнадцатом году была куплена с рук за 500 рублей — деньги по тем временам немалые.

Лариса вытащила вторую вещь: массивные карманные часы с тремя крышками, на одной из которых имелась четкая гравировка: «Поставщик двора Его Императорского Величества Павел Буре». Часы очень древние, а отсчитывали время так, будто только вчера первый раз завел их мастер. Одного только чистого золота в корпусе — 80 граммов. Эту вещь она еще никому, кроме Нины, не показывала. Лариса почувствовала на своей ладони тяжесть часов. «Пусть тебе все это — на долгую память обо мне», — вспомнились слова бабушки. От мысли о предстоящем расставании с дорогими вещами защемило сердце. Но тут же пришли на память слова подруги: «Хороший покупатель… За ценой не постоит!»

Быстро сложив в хозяйственную сумку вазу, часы и икону, Лариса вышла из дома. К подъезду лихо подкатило такси. Из машины резво выскочил молодой мужчина в модной куртке, простоволосый, отвесил Ларисе полупоклон.

— Счастлив с вами познакомиться, Лариса Петровна, — белозубо улыбнулся мужчина. — Называйте меня просто Славиком, — представился он.

«А верно ведь сказала Нина: обходительный, культурный», — отметила про себя Лариса, невольно попадая под обаяние нового знакомого. Увидев через окно такси улыбающееся лицо Нины, Лариса подсела к ней на заднее сиденье. Славик, предупредительно закрыв за Ларисой дверцу, сел рядом с шофером. Нина тронула Ларису за рукав, кивнула на Славика: ну как? Лариса улыбнулась одними глазами: «Начало хорошее». Славик ей решительно понравился.

Но куда они едут? Словно прочитав ее мысли, Славик перегнулся через спинку сиденья, доверительно зашептал:

— Тут у вас в Пскове есть великий знаток старинных вещей. Покажем ему наш антиквариат: его авторитетное слово будет окончательным.

И то, что покупатель не накинулся сразу на ее вещи, не стал их лапать и бесцеремонно разглядывать, и то, что он решил вместе с нею услышать авторитетное мнение специалиста, — все это еще больше располагало к мужчине, укрепляло к нему доверие. Такси остановилось у многоэтажного здания территориального строительного управления на Горной улице. Славик так же стремительно выскочил из машины, открыл дверцу, помог выйти Ларисе и Нине.

— Ну, я пойду, мне на работу, вы уж тут сами, — заторопилась Нина, прощаясь с Ларисой и лучезарно улыбаясь Славику.

Лариса, держа в руке сумку со своими сокровищами, несколько нерешительно последовала за своим спутником к зданию управления. Видимо, снова почувствовав неуверенность Ларисы, Славик наклонился к ней и зашептал:

— Удивлены, что я привез вас сюда, а не в музей? Но ведь, согласитесь, нашу с вами предстоящую сделку афишировать нежелательно. А здесь работает замечательный знаток старины. Мне и свою одну вещицу надо ему показать.

Они поднялись на третий этаж, Славик подвел Ларису к коридорному окну, поставил на подоконник свой «дипломат», улыбнулся.

— Присмотрите, пожалуйста, за моим имуществом, — указал на «дипломат». — Там большие деньги и ценности. Сейчас я приведу эксперта. — И быстро двинулся по длинному коридору. Дойдя до его конца, завернул за угол.

Лариса поставила сумку рядом с «дипломатом», прислонилась к подоконнику.

Через несколько минут Славик вернулся вместе с мужчиной, старше его по возрасту, плотного телосложения, одетым в безукоризненно сидящий на нем костюм. Почти половину его лица закрывали темные очки. Еще издали Лариса услышала их громкий разговор.

— Рад, очень рад тебя видеть, Славик, — улыбаясь говорил мужчина. — Так ты в Псков на своей тачке?

— Не рискнул — гололед, на поезде приехал, — ответил Славик.

В двух шагах от Ларисы мужчины остановились и, не обращая на нее внимания, продолжали оживленно беседовать.

— Какими же судьбами в наш древний град занесло? — спросил мужчина.

— Все та же неуемная страсть влечет своего жалкого раба в дальние странствия, — театрально развел руками Славик и скромно потупился.

— A-а, понимаю, понимаю, — положив Славику на плечо руку, улыбнулся мужчина, — что-нибудь наглядел для своей коллекции?

— Да вот тут, — Славик подошел к окну, легонько отстранил Ларису, открыл «дипломат» и, вытащив оттуда маленькую — в ладонь — иконку, протянул ее мужчине. — Да, кстати, — спохватился Славик, — познакомьтесь: Лариса Петровна — Генрих Осипович Зуев, непревзойденный ценитель и знаток антиквариата.

— Ну-ну, Славик, ты уж слишком о моей скромной персоне, — развел руками Зуев, кланяясь Ларисе. — В пределах своих познаний готов помочь. Ну-ка, ну-ка, посмотрим. — Он стал пристально разглядывать иконку, зачем-то колупнул ногтем оправу, послюнявил палец и потер им заднюю стенку оклада. Возвращая иконку Славику, завистливо вздохнул:

— Везет тебе, Славик, бесценная вещица. Сколько просят за икону?

— Три куск… ой, простите, три тысячи запросили.

— Ну что ж, вещь того стоит, — задумчиво протянул Зуев.

— Генрих Осипович, не посмотрите ли у Ларисы Петровны вещицы? — пряча иконку в «дипломат», попросил Славик.

— Рад буду услужить. Конечно, в пределах моих скромных познаний. — Зуев уставился на Ларису темными кругами очков.

Лариса стала торопливо открывать замок сумки.

— Только не здесь, — с легкой укоризной в голосе остановил Ларису Зуев. — Тут же постоянно ходят люди, сами понимаете: нездоровое любопытство и тому подобное. Давайте поступим так… — Секунду-две Зуев раздумывал. — Вы, уважаемая Лариса Петровна, побудьте минут десяток здесь, а мы со Славиком зайдем в мой кабинет и осмотрим ваши вещи и, кстати, покажем их моему коллеге, тоже опытному антиквару. И тогда уж не обессудьте: приговор наш будет окончательным и не подлежащим обжалованию, — заразительно рассмеялся своей шутке Зуев и добавил: — А может быть, вы боитесь, что мы удерем с вашими вещами, ну, скажем, на парашюте с третьего этажа, а?

— Ну что вы, что вы… — засмущалась Лариса. — Ради бога, пожалуйста.

Забрав у нее сумку, Зуев и Славик ушли за поворот коридора.

«Какие хорошие люди! — подумала Лариса. — И какие авторитетные: кто-то ведь доверил Славику вещь за три тысячи рублей». Зуев ей понравился особенно, хотя из-за темных очков она так и не смогла рассмотреть его лица. «И, боже мой, сколько, оказывается, у нас в Пскове знатоков антиквариата, а я и не знала…»

Мимо Ларисы по коридору сновали какие-то занятые люди с бумагами в руках, из-за дверей кабинетов доносилась дробь пишущих машинок.

«И такие крупные специалисты — знатоки старины, работают здесь рядовыми служащими, — продолжала размышлять Лариса. — Интересно, сколько же предложит мне Славик? Уж если за такую махонькую иконку — три тысячи, то меньше чем за пять тысяч я свою икону не отдам. А за часы, вазу?» Лариса взглянула на наручные часы. Прошло уже десять минут. «Видимо, спорят о достоинствах и ценности вещей», — решила она. «Почему же они так долго?» — спустя еще десять минут подумала Лариса. Смутное чувство тревоги стало заползать ей в душу. «Нет-нет! — гнала она вкравшееся подозрение. — Быть того не может: такие представительные дядечки. И к тому же они — в кабинете. Зуев вышел в одном костюме. „С парашютом, что ли, с третьего этажа?“ — вспоминала она шутку Зуева. Да вот же и „дипломат“ свой с деньгами и иконой Славик оставил на мое попечение. — Лариса обернулась и увидела… пустой подоконник! „Когда же успел забрать, почему я не видела?“» — чуть не закричала Лариса, и ноги сами понесли ее в конец коридора. За поворотом начинался другой, маленький коридор, никаких кабинетов здесь не было и в помине, коридор обрывался лестничной площадкой. Еще не осознав весь ужас случившегося, Лариса стремглав сбежала по этой лестнице вниз и очутилась у главного входа, через который полчаса назад она вошла со Славиком.

— Здесь не проходили сейчас двое… с хозяйственной сумкой и «дипломатом»? — заплетающимся языком спросила Лариса у старика вахтера, читавшего газету.

— Многие здесь ходят, может, и дипломаты какие проходили, шут их знает, — недослушав, ответил вахтер и снова уткнулся в газету.

Лариса стремительно кинулась назад, стала наугад проверять кабинеты учреждения. Нет, никто не знал Зуева, не видели и двоих мужчин, описываемых Ларисой. Громко рыдая, Лариса выбежала вон из здания.

Окончился обеденный перерыв, и сотрудники Псковского городского отдела внутренних дел группами и в одиночку растекались по своим кабинетам. Еще в коридоре инспектор уголовного розыска капитан Васильев услышал, как зазвонил его телефон.

— Виктор Петрович, — сняв трубку, услышал Васильев голос своего начальника майора Маслова, — зайди-ка сразу ко мне.

Не снимая пальто, Васильев направился по вызову. За девять лет работы в УГРО он научился даже по телефонным вызовам начальства улавливать степень срочности дела: обычной, средней и повышенной срочности, несрочных дел в их «конторе» вообще быть не могло. Хотя и на этот раз голос майора прозвучал по-обычному спокойно (инспектора попервости даже раздражало это спокойствие Маслова: тут им «мокруху» темную подкинули, а начальник, не поднимая головы, знай себе потихоньку катает-перекатывает словечки), Васильев уловил-таки в нем нотку нетерпеливого беспокойства.

У кабинета Маслова сидела, примостившись на краешек стула, молодая женщина. Машинально для себя Васильев отметил заплаканное лицо, потерянный взгляд, устремленный на дверь кабинета.

Маслов кивнул на затворенную за собой Васильевым дверь:

— «Лопухнулась» маленько бабенка, обчистили ее красиво, артистически, ничего не скажешь. Почерк профессионалов, за нашими местными такого не водилось. Давай-ка ее сюда и подключайся к делу, помогать тебе пока некому.

Опрашивая вместе с Масловым женщину, а это была Лариса Дубок, Васильев вычертил для себя в уме примерную схему событий сегодняшнего дня, в круговерть которых затянуло потерпевшую. Выпадало одно звено: каким образом мошенники пронюхали о ее ценностях, кто мог навести преступников на Ларису?

— Моя подруга Нина, — прояснила этот пробел сама потерпевшая. — Поделилась я как-то с ней, что хочу продать подороже бабушкино наследство. Нина недавно была в Калинине, там познакомилась с покупателем, сегодня он и нагрянул.

Забрав с собой Ларису, Васильев поехал на Горную улицу. Хотя после опроса пострадавшей стал как божий день ясен трюк аферистов (с двойным выходом из помещения), инспектор все же решил осмотреть здание. Ну конечно же: с каждого этажа можно опуститься по двум лестницам и выйти в один и тот же подъезд! Поднялся человек по одной лестнице, потолкался по коридорам, завернул за угол — и ушел по другой лестнице, целый день прождешь его в коридоре, но так и не увидишь. Задумано было у тех двоих неплохо.

Васильев прошел по кабинетам, поспрашивал сотрудников управления. Да, кто-то видел, как прямо с улицы заходил мужчина без верхней одежды, в одном костюме. Долго стоял в коридоре, читал стенгазету. На второго мужчину, с «дипломатом», никто не обратил внимания.

Стоп! Работавший на полную нагрузку мозг инспектора забуксовал на месте: откуда появился мужчина в одном костюме, ведь на улице — ледяная стужа? Значит, он где-то оставлял свою верхнюю одежду?

— Вспомните, Лариса Петровна! Славик, выйдя с вами из такси, отпустил машину?

— Постойте… Он ничего не сказал таксисту, не рассчитался с ним и пошел сразу со мной. Да, да, теперь я точно припоминаю: шума отъезжающей машины я за собой не слышала.

«Ну вот, еще одна деталь продуманного теми двумя плана, — отметил про себя Васильев. — „Эксперт“ Зуев еще раньше, прежде чем войти в здание, разделся и оставил свою одежду. Где? Конечно же в такси! А потом предстал перед Ларисой как сотрудник этого учреждения. Лихо сработали, мерзавцы, как по нотам расписали, ничего не скажешь!» Глянув еще раз на пролет лестницы, по которой улизнули преступники, словно надеясь еще увидеть их там, Васильев быстро пошел к выходу. За ним все так же потерянно двинулась Лариса.

В диспетчерской таксопарка было шумно от многочисленных телефонных звонков и переговоров по рации.

— Внимание! Всем слушать сюда! — кричала в микрофон диспетчер-толстушка. — Кто возил пассажиров на Горную к строителям?

В ответ — треск разрядов, какой-то писк, и вдруг отдаленный голос:

— Я, 13–44, возил!

— Давай немедля сюда, тебя ждут! — чересчур строго, явно стараясь угодить инспектору угро, приказала диспетчер.

Таксист подкатил через пять минут.

— Белов, — представился он.

Да, таксист хорошо запомнил по представленным ему приметам двух мужчин, что сели к нему в машину. Он подвез их на Горную, здесь один из них снял куртку и меховую шапку и вместе с портфелем засунул в багажник машины, а сам зашел в здание. Со вторым пассажиром Белов заехал за одной женщиной, потом за другой, привез их снова на Горную. Минут тридцать ждал. Из здания вышли только двое мужчин, попросили доставить их на станцию Дно, что он и сделал. Клиенты очень торопились доехать до места. Второй, что раздевался, так в костюме и ехал, оделся только в Дно. Пассажиры как пассажиры, мало ли таких за день перевозишь.

— Послушай, Белов. — Голос Васильева был вкрадчив и вроде бы доброжелателен. — Годков пятнадцать, кажись, ты на такси мотаешься, а пассажиров различать не сподобился, а? Это что же за такие обыкновенные пассажиры, как ты говоришь, если они раздеваются на улице, куда-то уходят, потом галопом за сто километров драпают, а? — Темные глаза инспектора блеснули недобро. — Уж о бдительности я не говорю, простая осмотрительность должна была заставить насторожиться: для чего разделся и вещи спрятал? Заметь — не в кабине оставил, а именно спрятал в багажнике. Уходил в здание пустой, а вышел оттуда с вещичками, так ведь? — продолжал допытываться Васильев.

— Точно так: сумку с чем-то притащил, — виновато подтвердил таксист.

— Вот-вот, сумку, а еще что добавишь?

— Забыл сказать: когда они ехали на Горную, то попросили остановиться у магазина «Оптика», тот, что постарше, сходил в магазин и вышел оттуда с черными очками, сразу их надел.

— Во, видал? Целый детективчик перед твоим носом прокрутили, даже с темными очками кадр был, а ты — обыкновенные пассажиры? Сколько мы вас, таксистов, просим: увидел, что не так, — подскажи нам, проверим, ошибка выйдет — не взыщем, стоящее что — спасибо скажем. Так и поступает большинство таксистов, за что им великое спасибо. А ты что ж?

Белов подавленно молчал.

— О чем хоть по дороге разговор был? — уже более миролюбиво спросил Васильев.

— Да так… особого разговора не было… Только вот словечки иногда у них в разговоре проскакивали такие… ну, как его… необыкновенные…

— Какие же?

— Вокзал баном называли. И еще тот, что постарше, вдруг ни с того ни с сего материться стал, какую-то «анбарку» нечаянно в кармане раздавил, стекла потом все выбрасывал…

«„Алберка“ — медицинский шприц, — отметил про себя Васильев. — Не иначе — наркоман тот, что постарше, раз шприц при себе держит», — мелькнула догадка.

— Устал за смену, не до того было, — все еще оправдывался таксист и неожиданно оживился: — Так я же не один катал их по городу. Их мне напарник передал.

Второй таксист, тут же разысканный диспетчером, мало что добавил к тому, что уже знал инспектор.

— Рано утром двое пассажиров, у одного из них был портфель, у другого — «дипломат», сели в такси у железнодорожного вокзала. Они сразу попросили прокатить по городу: полюбоваться псковской стариной решили, — рассказывал таксист.

— Сколько времени ездили? — перебил инспектор.

— Часа два, не меньше, — ответил таксист.

Но его пассажиры интересовались почему-то не стариной Пскова, а многоэтажными зданиями, в которых размещались различные учреждения. По очереди заходили в них, быстро возвращались.

«Искали лифт или двойные выходы, — отметил снова для себя Васильев. — Нет, чтобы выбрать наше милицейское здание, оно ведь тоже многоэтажное», — пришла неожиданно веселая мысль.

— Куда дальше собрались ехать ваши пассажиры, когда вы доставили их на станцию Дно? — спросил Васильев у еще находившегося в диспетчерской таксиста Белова.

— Нет, ничего они об этом не говорили, — последовал ответ.

Уже по дороге в Дно, трясясь в милицейском газике, Васильев клял себя: «Надо было сразу начинать с таксистов! На кой ляд потянуло меня осматривать здание на Горной? Только время упустил. О таксисте же можно было сразу узнать у потерпевшей. Черт бы их побрал, — теперь это уже о беглецах, — нет, чтобы уехать в Новоржев или Опочку, — там бы их сразу перехватили. А Дно — это же большая узловая станция: на все четыре стороны света магистрали разбегаются, ищи-свищи в поле!»

Предупрежденные звонком из Пскова сотрудники Дновского уголовного розыска уже поджидали Васильева.

Нет, двое разыскиваемых мужчин не попадали в поле их зрения. Бегло посмотрев график движения пассажирских поездов через станцию и убедившись, что за последние несколько часов их прошло четыре, Васильев все же распорядился осматривать отходящие из Дно составы. Конечно, надежды, что преступники еще здесь и будут садиться в поезд, почти никакой, но и пренебрегать этим розыскным мероприятием нельзя.

Работники милиции входили в поезда, шли по вагонам, осматривали каждый закуток. Все тщетно! Провожая глазами отходившие от станции поездные составы, Васильев различал за окнами вагонов лица пассажиров и думал о том, что, может быть, в это же самое время едут где-то с таким же комфортом те двое и, довольные удачно сработанной аферой, даже в расчет не берут, что какая-то там псковская милиция может сесть им на «хвост». От подступившего чувства своего бессилия сами собой сжимались кулаки. К Васильеву подошел сержант транспортного отдела милиции.

— Улетели, видать, наши «птички», — мрачно пошутил он.

Васильев понимал и сам, что, доехав до большой узловой станции, матерые и хитрые преступники, — а что те двое представляют собой наглых и расчетливых аферистов, сомневаться не приходилось, — должны были предпринять все возможные меры, чтобы тут же исчезнуть с пункта доставки их таксистом. Могли запросто вскочить в проходящий через станцию товарняк, спокойно сесть в любую машину, наконец — уйти в ближайшую деревню и затаиться там, переждать.

— Наблюдение пока продолжайте, а я возвращаюсь в Псков, — объявил Васильев, направляясь к своей машине.

Глубокой ночью в вагон проходившего на Москву поезда вошли двое. Тихо ступая по ковровой дорожке, они заглядывали в сонное царство каждого купе, пока не нашли свободные места. В вагоне все крепко спали, не видно было и проводника.

— Ну вот и оторвались, — весело проговорил Славка, расстегивая куртку и ставя поудобнее «дипломат», — операция «Павел Буре» проведена, можно сказать, блестяще!

Бобер, запихнув сумку и портфель под лавку, сидел нахохленный, сумрачный.

— Представляю, как сейчас в своей квартире ломает свои белые ручки Лариса, — прыснул Славка, стараясь развеселить напарника. — А может быть, еще ждет в коридоре заключение «эксперта», а?

— Тихо, ты! — цыкнул на него Бобер и повел глазами на соседнюю полку, где спала какая-то женщина. — Еще не известно, оторвались ли? — глухо добавил он.

— Ты что, в самом деле сомневаешься? — вроде бы неподдельно удивился Славка. — Все чисто сработано, о’кей!

— Я ж тебе уже говорил: «наследил» ты в Калинине, — зло выдавил Бобер.

— Что Славиком-то назвался? Ха, тысяча Славиков в Союзе, К тому же мы провернули дельце не в поле зрения МУРа, где уж там псковским ментам до нас добраться! Представляю, как они сейчас трясут местную малину и хазы, аж пыль столбом! Не один мальчонка сопли по морде размазывает, буксует, открещивается от «Павла Буре». Это все в том случае, если баруха заявит. Сильно сомневаюсь в этом, не в ее интересах атмас подавать. Видел, как она в коридоре головой вертела, по сторонам зыркала? Думаешь, честно ей барахлишко досталось? Так что мы с тобой, может, доброе дело сделали, произвели — как это? — экс-про-при-ацию, — по слогам протянул Славка.

— Экспроприатор тоже мне нашелся, — презрительно фыркнул Бобер. — Загремишь за баркас, баланды похлебаешь, бузу позвонишь — погляжу я тогда на тебя.

— Чего ж тогда согласился, поехал? — огрызнулся Славка.

— Согласился… Не хотел я ехать, да ты пристал со своим «Буре». Обещал я тут одному иностранцу, англичанин вроде, такие золотые баки достать, хорошие башли за них сулит.

«Давай, гони бесогона, — хмыкнул про себя Славка. — Знаем, для чего с иностранцем хоровод завел: беляшка выменять, давно этим делом балуешь, Бобер. Зато вон — как быдло[2] стал после того, как шприц раздавил».

— Сразу спустим с рук барахлишко — и в засек! — продолжал между тем Бобер. — Пару месяцев переждать надо, мало ль что…

Вагон раскачивало на перегонах, дробно стучали колеса: «Кто ты? Кто ты?»

Вперив взгляды в черный проем вагонного окна, оба надолго замолчали.

Васильев вернулся в Псков под утро. Стараясь не разбудить домочадцев, тихонько открыл квартиру, разделся в прихожей и прошел на кухню. На столе, под старенькой ватной душегрейкой (чтобы сохранить тепло — так было не раз), стоял ужин. «Давненько меня дожидается», — хмыкнул Васильев и стал торопливо есть. Спать уже расхотелось, благо удалось вздремнуть по дороге в машине. Побрившись и наскоро умывшись, вышел в прихожую. «Написать записку? Зачем? Жена и так догадается, что заходил». Надел пальто, нахлобучил шапку: «С богом, новый день сыщика Васильева начался!»

Невзирая на ранний час, Маслов уже был у себя.

— Ну, что у тебя? — буднично спросил он, поздоровавшись. — Про Дно знаю, можешь не докладывать.

— По дороге сюда заехал к Нине Чащиной, — усаживаясь в кресло, начал Васильев. — Всего неделю назад состоялось ее знакомство в Калинине. В разговоре с ней жулик обмолвился о своем ночлеге в местной гостинице.

— Гм, это уже кое-что, — протянул Маслов. — Может, соврал или по чужому «виду» проживал? Все равно проверять надо, а вдруг там зацепка? Так что давай, Петрович, отчаливай в Калинин, доводи дело до конца.

— А может, взять с собой Чащину?

— Поедет?

— За милую душу, хоть на край света, — улыбнулся Васильев. — У нее сейчас такое положение: и перед подругой стыдно, и от нас неприятностей остерегается.

— Наводку с ее стороны исключаешь?

— Да ну, какая там наводка… Все это у нее настолько явно, открыто… Просто доверчивой дурехой оказалась. Теперь, когда обожглась, на холодную воду дуть будет.

— Да-a, вот как в жизни получается, Петрович, — неожиданно оживился Маслов, — пока человек не набьет шишек на своей башке ни один совет не сможет предостеречь от беды. Сколько мы сами с тобой шишек набили, а, Петрович?

— Не столько шишек на голове, сколько мозолей на ногах, — весело отозвался Васильев.

— Сыщика ноги кормят, никуда не денешься!

— Вот именно: никуда не денешься, — вздохнул Васильев и направился оформлять командировку в Калинин.

— Да, вот еще что, — зашел он перед самым отъездом к Маслову. — Отбей-ка, Анатолий Михайлович, в МУР: не проходит ли у них по наркоманам тип с большими залысинами, в пыжиковой шапке? Мало? А я и сам еще ничего о нем не знаю.

Попутчиками в вагоне оказались молодые веселые ребята. Парни и девушки шутили, смеялись, шумно бродили по вагону. Все они были одеты в зеленую униформу, расцвеченную многочисленными штампами-этикетками. «Молодежный строительный отряд куда-то перебирается», — решил Васильев. О сне нечего было и думать в такой беспокойной компании. Васильев с завистью покосился на соседнюю полку, где уже сладко спала Нина Чащина, — поехала с ним в Калинин охотно. Поглядывая на снующих мимо ребят, на их приятные, оживленные лица, Виктор Васильев вспомнил себя в кругу такой же молодежи в ГПТУ, где он вел производственную практику и откуда его направили на работу в милицию. Хорошее было время, и все люди казались чистыми, порядочными. Мысли пошли дальше и переключились на тех двоих. «Может быть, в это же время они тоже весело смеются, радуются своей воровской удаче, возможности прокутить в ресторане солидный куш, что им прямо с неба свалился в руки. И думать не думают о том, что кого-то обидели, сделали несчастными. Ну, поймаем их, — думал Васильев, — посадим. А ущерб? Как его возместить потерпевшей, если они наверняка сбыли с рук увезенное из Пскова?»

Вспомнился один случай, и инспектор невольно улыбнулся. Попалась ему с поличным воровка. «Раскололась» еще на несколько краж. Вызванные потерпевшие подтвердили: их обокрали, но об этом не заявляли никуда, смирились. Суд обязал воровку возместить причиненный ущерб. И вот спустя некоторое время пришла к Васильеву одна из потерпевших и сразу — скандалить.

— Это же издевательство, ни больше ни меньше, — заявила она. — Лучше бы не признавали меня потерпевшей. — И протянула пачку почтовых переводов, а на них — суммы: 1 рубль 33 копейки, 1 рубль 27 копеек, 82 копейки — ни в одном из переводов больше двух рублей. Оказывается, такими суммами ежемесячно «рассчитывается» с ней воровка из колонии, и каждый раз надо идти на почту получать эти копейки. Кончилось тем, что потерпевшая отказалась вообще от своего иска.

И сколько еще таких жуликов, которых разыскивают десятки исполнительных листов, освободили из колонии — и на все четыре стороны, ищи потом должников по всему Советскому Союзу! Наглеют люди, безнаказанность им только на руку. А что если «долговую яму» для таких: пока не отработаешь, не выплатишь долг до копейки — сиди хоть до морковкиного заговенья. Тогда бы задумались: стоит ли воровать, если все равно вытряхнут, что взял?

Так и пролежал инспектор всю дорогу с открытыми глазами.

Город Калинин встретил Васильева и его спутницу основательным морозом, и инспектор пожалел, что впопыхах не оделся потеплее. Хорошо еще, что Нина не замерзнет в своей шубке. Прямо с вокзала они поехали в ресторан «Теремок». И сразу — удача! Миловидная барменша наконец тихонько ойкнула:

— Вспомнила, крутился у нас несколько дней этот молодец, чернявый, с густыми бровями. Подходил ко мне, выпивал рюмку-другую, разговорчивый такой. Славиком его кто-то называл. Жил в гостинице, но говорил, что у него в Калинине есть бабушка. Мужчину с залысинами рядом с ним не видела.

В гостинице — снова удача! В марте регистрировался только один Славик — Вячеслав Игоревич Гасилов, 1955 года рождения, постоянная прописка — г. Таллинн.

Васильев проводил Нину до вокзала, теперь она уже не нужна, а сам помчался в Управление внутренних дел. Коллеги из УТРО взяли на заметку таллиннского жителя, обещали навести справки о его бабушке, тут же соединили его по телефону с Псковом. Выслушав Васильева, Маслов заверил, что постановление на арест Гасилова он получит.

— Ну а сам давай мимо Пскова — на Таллинн, — сказал в конце разговора майор. — Жене позвоню, что муженек ее уже переселился на Запад, — весело добавил он.

Лежа снова на вагонной полке и отгоняя подступающую дремоту, Васильев перебирал в памяти события истекших суток. Все ли он сделал? На верном ли пути? А может, еще раз повезет и ему, инспектору Васильеву, уже завтра удастся задержать одного из преступников?

Это только в кинофильмах да в детективных романах так: звонок в дверь — «Ни с места! Вы арестованы!» В жизни, во всяком случае у Васильева, все не так — вот оно, гнездышко самое, а птичка — тю-тю, и близко к гнезду не подлетает.

Васильев уже третий час сидит в квартире Гасиловых на одной из центральных улиц Таллинна и слушает исповедь — отчет о своем беспутном сыне родителей Вячеслава. Собственно говоря, инспектору было бы достаточно и нескольких минут, чтобы уяснить для себя: Вячеслава здесь нет и искать его надо в другом месте. Но как уйти, если тебе доверяют сердечную боль эти несчастные люди, потерявшие живого сына?

Узнав о цели визита Васильева, отец и мать Вячеслава сразу как-то поникли и, казалось, постарели на глазах.

— Нам надо было ждать этого, — судорожно сцепив пальцы рук, глухо проговорил Гасилов-старший. — И каково мне: я — журналист, пишу о нетерпимости к подобным «сорнякам» в нашем обществе, а у самого…

В школе Вячеслав учился неплохо, окончил мореходку, до середины 1978 года ходил в загранплавания, побывал в Африке, Америке, прекрасно зарабатывал. Возвращаясь из плавания, привозил подарки отцу, матери, сестренке. Потом как-то незаметно пристрастился на берегу проводить вечера в ресторанах, завел сомнительные знакомства. Кончилось тем, что из Таллиннского морского пароходства его «попросили», два месяца вообще не работал, а в октябре исчез из города. Ни записки, ни телефонного звонка, как в воду канул. Как-то перед Новым годом прислал поздравительную открытку, обратный адрес — Баку. За последние два года Гасилов-младший прислал 3–4 открытки: обычные поздравления, о себе ж, на какие средства существует — ни полслова. Месяца два назад позвонила какая-то девушка из Москвы, назвалась Верой. Сославшись на Вячеслава, попросила приютить ее на несколько дней в период предстоящего в июле отпуска. Получив согласие, пригласила при случае зайти к ней в московский ГУМ. На расспросы о Вячеславе ответила что-то невразумительное, неопределенное.

Расставаясь с инспектором, Гасилов-старший охотно отдал фотокарточку сына, горестно развел руками: что заслужил, то пусть и получает.

Из телетайпной МВД республики Васильев отстучал в Псков: «Гасилов в Таллинне не появлялся более двух лет. Высылаю фотографию. Принимаю меры к установлению личности сообщника Гасилова. За дополнительными сведениями вылетаю в Москву».

А потом дело застопорилось. Так все хорошо шло вначале — и пробуксовка. Правда, поездку в Москву все же следовало бы считать удачной. Васильев сразу же нашел в ГУМе Веру — молоденькую смешливую продавщицу. Девчонка охотно рассказала, что встречалась с Гасиловым, бывала с ним в кино, ресторанах. Где проживал Вячеслав — понятия не имеет. Два раза в ресторане к столику подходил плешивый угрюмый мужчина. Вячеслав сказал ей, что плешивый — «король» бильярдной игры, называл его не по имени, а по кличке, не то Крот, не то Барсук. За последние два месяца Вячеслав ни разу не позвонил ей, не навещал в магазине.

Сведения полезные, да только на место нынешнего пребывания преступников и они не вывели.

В МУРе Васильеву здорово помогли: удалось установить, что плешивый, «король» бильярда, — Бобер — Бобринов Юрий Макарович, неоднократно судимый, — прописанным в Москве не значится, но в столице постоянно околачивается. Три вечера подряд Васильев с ребятами из МУРа ездил по ресторанам, кафе, и везде им говорили: Бобра с его «оруженосцем» Славкой в последнее время не видели. Сомнений не оставалось: после поездки в Псков мошенники на время затаились или покинули столицу. О приметах жуликов оповещены все районные управления внутренних дел Москвы, места возможного появления преступников взяты под наблюдение.

На этом и застопорилось дело. Оставалось только ждать. Васильев выехал в Псков.

Ждать пришлось изрядное время. Только 10 июля поступило первое сообщение: Бобринов и Гасилов появились в Калинине, замечены на квартире бабушки Гасилова. Захватив постановления на арест обоих преступников, Васильев помчался в Калинин.

— Ваши подопечные — под наблюдением, — сообщил Васильеву работник местного угро. — Но как-то странно они себя ведут: два дня колесят по городу на машинах, сменили несколько машин.

— Может быть, заметили за собой хвост? — с тревогой спросил Васильев.

— Вряд ли… Тут что-то другое…

Две автомашины, одна с инспектором ГАИ впереди, другая — с оперативниками сзади, настигли оранжевый «Москвич» на выезде из города, прижали его к обочине.

— Чего мы нарушили, товарищ инспектор? — открыв дверцу «Москвича», беспечно спросил водитель.

Подошедший вместе с инспектором ГАИ Васильев узнал в сидевших на заднем сиденье Бобринова и Гасилова — приметы точные!

— По одному — из машины! И без шума! — спокойно приказал Васильев.

Первым из машины выбрался Бобринов.

— С кем имеем честь? — натужно улыбаясь, обратился он к Васильеву.

— Инспектор Псковского угро, а вы, если не ошибаюсь, Бобринов?

— Ну что я тебе талдычил, сосунок? — Бобринов повернул искаженное злобой лицо к вылезшему следом Гасилову. — Все из-за тебя, телок недоношенный. — Бобринов завел руку для удара, но щелчок наручников опередил его.

Когда задержанных доставили в местный отдел милиции, кто-то из оперативников поинтересовался у Гасилова:

— Чего это вы два дня по городу носились, машины меняли? Не от нас, случаем, бегали?

— Да нет, если бы знали… — нехотя ответил тот. — Хотели мы тут одно дело провернуть, — добавил он.

— Как в Пскове: операцию типа «Павел Буре»?

— При чем тут «Павел Буре»? Мы стараемся не повторяться. Накололи мы тут одного пентюха с деньгой, подходы к нему искали, да вот вы помешали…

В тот же день Васильев телеграфировал в Псков: «Оба преступника задержаны. Высылайте конвой — 10.VII.80 г.».

В приведенной здесь истории розыск мошенников от начала до конца вел инспектор ОУРа Псковского горотдела внутренних дел Виктор Петрович Васильев. В судебном заседании потерпевшая с чувством искренней признательности заявила: «Только Васильеву я обязана тем, что возмещен нанесенный мне преступниками ущерб».

И действительно, можно только удивляться тому упорству, с которым В. П. Васильев шел к поставленной цели: во что бы то ни стало разыскать, обезвредить преступников, принять все меры к тому, чтобы возместить потерпевшей ущерб. Последнее тоже удалось Васильеву. Хотя к моменту задержания мошенники успели сбыть имущество Дубок, беседы капитана Васильева и с самими преступниками и с их родственниками не оказались безрезультатными: потерпевшая получила около трех тысяч рублей.

Преступники схвачены, порок наказан, справедливость восторжествовала. Но закономерно возникает вопрос: почему до сих пор в нашем обществе творят зло лица, подобные Бобринову и Гасилову? Почему преступники находят все же благоприятную почву для своих черных дел? Бобринов и Гасилов — отнюдь не воры в прямом смысле этого слова. Они ведь никого не грабили, не вырывали из рук своей жертвы ценности. Потерпевшая сама добровольно, как в этом смогли убедиться читатели, передала в руки жуликов принадлежащие ей ценности. Преступникам потребовалось только применить большую хитрость, изобретательность, выдумку, чтобы обмануть, ввести в заблуждение намеченную ими жертву.

Лариса Дубок серьезно поплатилась за свою доверчивость. Имея в своем личном распоряжении ценные вещи и желая их продать, она избегала законного пути их реализации. Дубок искала обходные пути, стремясь сбыть вещи как можно подороже. Вот этим самым корыстолюбием и воспользовались преступники.

И еще одну нравственную проблему затрагивает рассказанная история. Вячеслав Гасилов внешне даже отдаленно не похож на злодея. Это красивый, рослый парень, не утративший веселого нрава даже в камере.

Потерпевшая и ее подруга рассказали в суде, как очаровал их Славик за время короткого знакомства манерой общения, эрудицией, начитанностью.

Судьба Вячеслава, действительно, складывалась на редкость удачно. Интеллигентные и в высшей степени порядочные родители окружили сына вниманием и заботой. И на первых порах Вячеслав оправдывал возлагаемые на него надежды. Вот рассказ Гасилова-старшего в суде: «В школе он учился прилежно, любил много читать, увлекался филателией, мечтал стать моряком». Мечта его сбылась. На всю жизнь запомнили родители возвращение сына из первого рейса: музыка, цветы на пирсе и загорелый Славик — веселый, бодрый и довольный.

А потом пошло: рестораны, кутежи, мимолетные знакомства. В своей записной книжке В. Гасилов «увековечил» около тридцати женских имен. А потом он вообще покинул родительский дом.

В последнем слове на суде Вячеслав сказал:

— Вам, граждане судьи, довольно часто приходится слышать заверения преступников в своем раскаянии, просьбы о снисхождении. Насколько искренни подобные слова — показывает будущее, желание или нежелание встать на честный жизненный путь. Скажу только одно: я наконец-то понял, что так жить, как я жил последнее время, нельзя…

Ну что ж, будем надеяться, что наступившее прозрение вернет парня на правильный путь. Ради этого в повести не названа настоящая фамилия Вячеслава. По настоятельной просьбе потерпевшей изменена и ее фамилия.

ЧАСОМ РАНЬШЕ…

Был понедельник, 19 июля 1982 года.

Заместитель начальника отделения угро Псковского УВД Г. М. Алексеев и по прошествии нескольких лет расписывает тот день чуть ли не по минутам.

Сообщение об исчезновении двух девочек поступило в их отделение около полудня. Спустя полчаса он и начальник отделения П. П. Ваганов уже беседовали с матерями девочек. Обе женщины, подавленные случившимся, едва сдерживая слезы, поведали следующее.

Их дочери, двенадцатилетние Вера и Ира в субботу, 17 июля, ушли купаться на озеро, что в пригороде Пскова, и домой не вернулись. Охваченные паникой, родители обошли заросли вокруг водоема, наткнулись на старое одеяло, на котором загорали девочки, но их самих не обнаружили. Оставалось предполагать самое страшное. С тем и пришли в милицию.

— Может быть, уехали к кому-нибудь из родственников? — со слабой надеждой поинтересовался Петр Петрович.

Посетительницы в один голос заверили, что такое исключается. Да и оставленное на берегу озера одеяло, — девочки занесли бы его прежде домой. Не могли девочки и утонуть, убеждали матери. Озеро неглубокое, девчонки хорошо плавают, кругом всегда люди, и чтобы вот так, сразу, утонули двое — нет, нет, это невозможно. Да и к тому же в пять вечера, проходя мимо озера, отец Веры видел обеих девочек живыми и невредимыми, Вера обещала быть скоро дома.

— Искать пропавших, что же нам еще остается, — заявил Алексееву Ваганов, отпустив женщин.

Петр Петрович Ваганов, 1935 года рождения, в органах милиции с 1960 года, с этого же времени в уголовном розыске, женат, имеет сына.

В третьем часу дня была создана оперативная группа, которая тут же выехала на поиск. Неподалеку от озера располагалась небольшая военная хозяйственная команда. С согласия начальника команды в поиск включилась и группа солдат. Растянувшись цепочкой, поисковая группа начала прочесывать лес вокруг водоема. Около четырех часов дня из зарослей раздался крик:

— Сюда! Ко мне! Нашел!

Через несколько минут сбежавшиеся на крик работники милиции и солдаты столпились на краю оврага, на дне которого друг подле друга лежали обе девочки, Алексеев сбежал вниз, опустился на колени, взял одну из девочек за кисть руки. Ощутив пальцами ледяной холод, он опустил руку девочки, взял за руку другую девочку и почувствовал слабые толчки.

— Эта жива! — срывающимся голосом крикнул Алексеев. — Давайте сюда два пиджака!

Спрыгнувший в овраг солдат бережно укутал в один из пиджаков тельце девочки и, осторожно держа ее на вытянутых руках, выбрался наверх и направился со своей ношей к стоявшей неподалеку милицейской машине. Девочка вдруг зашевелилась и, открыв глаза, уставилась на несшего ее солдата. Сдавленный, полный боли и ужаса детский крик повис в воздухе.

— Быстрей! В больницу! — Алексеев рванул дверцу машины, вскочил в салон и бережно принял из рук солдата вновь потерявшую сознание девочку.

Геннадий Михайлович Алексеев, 1940 года рождения, в органах милиции с 1970 года, женат, имеет двоих детей.

Даже беглого взгляда на оставшееся лежать в овраге мертвое тело было достаточно, чтобы убедиться, что девочку зверски задушили. Какой-то изверг сорвал со своей жертвы всю одежду и еще надругался над ней. В двух шагах от трупа валялась консервная банка из-под селедки. Оперуполномоченный Трудолюбов поднял банку, осмотрел ее со всех сторон. Странное дело: хотя банка и проржавела основательно, но создавалось впечатление, что кто-то ее недавно тщательно вымыл. Откуда эта банка, для чего? Банка была внесена в протокол.

Александр Александрович Трудолюбов, 1957 года рождения, в органах милиции с 1977 года, женат, на иждивении дочь.

Метр за метром продолжалось обследование прилегающей территории. Метрах в тридцати от трупа на влажной, болотистой земле была обнаружена цепочка относительно свежих следов.

— Сапоги, похоже — солдатские, — рассматривая следы, заключил оперуполномоченный Гусаков.

— А вот смотрите, что еще. — Гусаков поднял с земли какую-то тряпку, развернул ее. — Портянка, солдатская портянка. Солдатские сапоги, портянка, а, Петр Петрович? — Гусаков выжидательно уставился на Ваганова.

— Да, здесь есть над чем помозговать, — задумчиво ответил тот.

Анатолий Александрович Гусаков, 1942 года рождения, в органах милиции с 1965 года, в уголовном розыске с 1969 года, женат, имеет дочь.

Шел первый день следствия. Из протокола следственного эксперимента:

«19 июля 1982 года овчарка Рубин, обнюхав обнаруженную на месте преступления портянку, уверенно повела по тропинке, на которой видны отпечатки следов сапог, вывела к строению, где расположена военная хозяйственная команда. Тут же по указанию военного следователя Калинина были выстроены все военнослужащие. Рубин, пройдя вдоль шеренги солдат, остановился у ног рядового Килиса, обнюхал его сапоги и залаял».

Из протокола допроса Килиса:

«Вопрос: Где вы находились 17 июля между 17 и 23 часами?

Ответ: Я находился в расположении команды.

Вопрос: Как вы можете объяснить, показания других солдат, что в это время, вплоть до отбоя, вас никто не видел?

Ответ: Объяснить этого не могу, но я все время был в казарме.

Вопрос: Поясните, почему ваше обмундирование и сапоги оказались запачканными болотной жижей?

Ответ: Кто-то из солдат, дурачась, толкнул меня, и я упал в грязь.

Вопрос: Находились ли вы 17 июля на озере, видели ли там двух девочек?

Ответ: Да, днем, в обеденное время, я купался на озере, видел там каких-то детей.

Вопрос: Опознаете ли вы предъявленную вам портянку, теряли ли вы ее?

Ответ: Да, это моя портянка, я ее выбросил после купания на озере».

20 июля. Второй день следствия. Рано утром Ваганов и Алексеев побывали в отделении реанимации областной больницы.

— Больная очень тяжелая, — заявила лечащий врач на вопрос о состоянии Иры. — Без конца бредит, что-то говорит, выкрикивает.

— Вы сказали, что девочка в бреду разговаривает, кричит, а нельзя ли у ее изголовья пристроить включенный магнитофон? — ухватился за появившуюся у него мысль Ваганов.

— Почему же, можно, — согласилась врач.

В тот же день поздно вечером Ваганов провел совещание работников своего отдела.

— Многие улики изобличают солдата Килиса, — начал Ваганов и стал перечислять: — отсутствие его в казарме во второй половине дня семнадцатого июля — это раз, перепачканное болотной грязью обмундирование — два, портянка — три, овчарка по портянке и следам на тропинке сразу кинулась к нему — четыре, на теле Килиса обнаружены многочисленные повреждения, что могло быть результатом сопротивления потерпевших, — пять и, наконец, — Ваганов вытащил из ящика стола две магнитофонные кассеты, повертел их в руках, — мы только что с Алексеевым прослушали их, и знаете, что выкрикивает Ира? «Мама, мамочка, дядя-военный, у него звездочки, звездочки, мамочка, спаси меня!» Военный… звездочки… — протянул раздумчиво Ваганов. — Видимо, у Иры крепко засел в сознании облик преступника. Так что с Килисом продолжаем работать. Хотя, — запнулся Ваганов, — трудно укладывается в сознании, чтобы такое… Проверял Алексеев Килиса по месту призыва в армию: хороший парень, по нашей линии никакой «компры». И сам Килис клянется, что он девочек в глаза не видел. Так что, — снова задумчиво протянул Ваганов, — продолжая эту версию, будем отрабатывать и другие. Проверь-ка всех наших «крестников», которые сейчас на свободе, конечно, — обратился Ваганов к Алексееву.

Среди прочих был вызван на допрос и Николай Рокин, 1953 года рождения, трижды судимый, две судимости — за изнасилование.

Небольшого роста, с косой челкой на лбу, густая татуировка на руках, на трех пальцах левой руки отсутствует по две фаланги, — Рокин держался спокойно и даже вызывающе-насмешливо: не первый раз понапрасну дергают его на допросы, что ни стрясется в городе, тянут и его, раз судимый — то уж постоянно под подозрением.

Где он находился с 17 часов 17 июля? Пожалуйста, вызывайте таких-то, вместе с ними был до поздней ночи.

Не отпуская Рокина, разыскали названных им людей. Три человека в совпадающих даже в мелочах деталях подтвердили, что встретились с Рокиным около 17 часов, время они точно помнят, так как возвращались с рабочей смены, и до 12 часов ночи с ним не расставались.

— М-да, — протянул Ваганов, перечитав показания Рокина и его знакомых. — Рокин, как видно, отпадает — чистейшей воды алиби. Отец убитой Веры твердо стоит на показаниях, что в семнадцать часов видел дочь и ее подружку живыми и невредимыми. А с семнадцати часов и до глубокой ночи Рокин был на глазах людей, Так что отпускаем Рокина с миром.

Четвертый день следствия.

Около десяти часов утра в кабинет Ваганова буквально ворвался Алексеев.

— Новость, Петр Петрович! — возбужденно сообщил он, — «Раскололся» солдат Килис.

— Как, признался? — Ваганову почему-то вдруг не захотелось столь нежданной удачи.

— Признался, — Алексеев безнадежно махнул рукой, — признался, только в другом. «Раскололся» он в том, что семнадцатого июля находился попросту в «самоволке» и просидел с обеда до отбоя у знакомого дедка, что живет неподалеку от их казармы. Гусаков и Трудолюбов уже смотались к тому дедку: все точно совпадает.

— Тьфу ты, дьявол! — вроде бы в сердцах чертыхнулся Ваганов, а самого вдруг охватило неизъяснимого радостное чувство от мысли, что солдат оказался непричастен к кошмарному преступлению.

— Чего же он сразу не сказал об этом?

— Так ведь «самоволка», Петр Петрович, боялся, что накажут, да и свою команду подводить не хотел.

— А как же тогда магнитофонная запись: «Дядя военный, звездочки»? — продолжал Алексеев. — Знаешь, что мне в голову пришло? Помнишь, как Иру со дна оврага нес на руках солдат? Она как раз в это время очнулась, глянула на солдата и дико закричала. Не могло ли у нее это видение солдата, его Погон, звездочек на пуговицах сместиться к тому кошмару, что она пережила перед этим? Ведь психика у ребенка была нарушена, очнулась, увидела солдата — и кошмар в ее сознании снова ожил, ну а потом, в больнице, это видение ее все время преследовало.

— А что… — оживился Ваганов. — Это тебя идея стоящая осенила, стоящая идея, ничего не скажешь… Поехали-ка в больницу. Ира уже пришла в себя, контактирует с окружающими.

— Ирочка, — Ваганов наклонился к самому лицу девочки, бледному, с багровыми ссадинами на щеках, — вспомни, кто обидел вас с Верой? Один был дядя или не один? Ты не отвечай, а только кивни или покачай головкой, когда я буду спрашивать, договорились?

Подбородок девочки чуть качнулся вниз.

— Ну вот и хорошо, умница, — улыбнулся Ваганов. — Ну так, дядя был один?

Подбородок девочки снова опустился вниз.

— А дяденька был военный?

Головка качнулась в сторону.

— Ну а как выглядел тот дядя? — спросил Ваганов и смешался: чем же таким убедительным и доступным для детского понимания побудить ребенка вспомнить что-то характерное, броское в облике убийцы? И Ваганов Тут же нашелся:

— Ирочка, у того дяди на руках все пальцы были? Вот посмотри сюда. — Ваганов поднял вверх левую руку, растопырил пальцы и медленно прижал три пальца к ладони, оставив торчать лишь большой палец и мизинец: — Или вот так?

Девочка внимательно следила за манипуляциями Ваганова и, когда увидела «козу рогатую» из двух пальцев, вдруг жалобно захныкала, болезненно сморщилась и часто-часто задвигала подбородком вниз-вверх.

— Хватит, достаточно! — энергично запротестовала врач, все это время стоявшая рядом. — Ребенку это тяжело, воспринимать.

— Спасибо, доктор! — Ваганов готов был расцеловать врача.

— Рокин? — только и спросил Алексеев, когда они садились в машину.

— А кому ж еще быть, он — скотина беспалая, — уверенно отрезал Ваганов.

— Тогда как же с его алиби?

— A-а, алиби… Такая сволочь позаботится и о своем алиби. Впрочем, мы сейчас это перепроверим.

— Вы утверждаете, что видели свою дочь и ее подружку на озере около семнадцати часов? — Ваганов сам начал допрос отца убитой девочки.

— Да, я уже давал показания об этом, именно около семнадцати часов, — подтвердил свидетель.

— Вы смотрели тогда на часы?

— Да нет, часов со мной тогда вообще не было. Это я уже потом, когда нашли Верочку, вспомнил, в котором часу я видел ее в последний раз.

— А как же вы тогда определили время?

— А очень просто: когда я шел от озера, сторожиха ПМК, что неподалеку находится, как раз на смену в проходную заступила. А она всегда аккурат в семнадцать часов смену принимает, можно и на часы не смотреть.

Ваганов выскочил из-за стола, бегом домчался до кабинета Гусакова.

— Бросай все, разыщи сторожиху ПМК и немедля вези ее сюда, — приказал он Гусакову.

Часа через полтора Ваганов и Алексеев уже допрашивали пожилую женщину.

— Так-то я всегда в пять вечера заступаю на дежурство, — рассказывала сторожиха, — а в ту субботу начальство попросило пораньше прийти. Я и пришла часом раньше…

«Часом раньше!» — Ваганов ликующе взглянул на Гусакова, тот, улыбнувшись, понимающе кивнул…

Рокин — запястья рук в наручниках — остановился на берегу озера: вот здесь девочки загорали, он им сказал, что знает место, где много земляники, те обрадовались, вымыли консервную банку (вот откуда та банка из-под иваси!) и пошли с ним. Вот и то страшное место в овраге! Потом Рокин привел сотрудников милиции к ручью и вытащил из воды кофточку одной из его жертв.

Из ходатайства Рокина о помиловании:

«Я осужден к смертной казни и понимаю, что других слов обо мне, как мразь, подонок, не заслуживаю. Но все равно я хочу жить и убедительно прошу меня помиловать».

И последний документ в уголовном деле № 3565:

«Приговор в отношении Н. В. Рокина приведен в исполнение 20.10.83 г. Родственники за свидетельством о смерти Рокина не обращались».

ЗАБВЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ

Имя этого человека навечно занесено в списки псковской милиции, выбито на мраморной Доске почета, посмертно занесено в Книгу почета ЦК ВЛКСМ. Каждый год в день его гибели в областном комитете ВЛКСМ проходят встречи молодых сотрудников УВД, где победителям социалистического соревнования среди первичных комсомольских организаций органов внутренних дел вручают переходящий приз, названный его именем. Все больше отстраивается новый микрорайон Пскова, на стенах домов которого висят скромные таблички — «улица Алексея Алехина».

Все, кто знал Алексея Алехина, нынешние молодые сотрудники органов внутренних дел не перестают снова и снова возвращаться к истории его короткой, но яркой жизни, подвигу, чтобы понять наше настоящее, то, ради чего живет человек. Скажем честно, до сих пор кое-кто считает действия Алехина опрометчивыми, не понимая главного: выбора у комсомольца не было. Как в бою, в том смертельном бою, когда противостоят друг другу две полярные, антагонистические силы: добро и зло.

Этот рассказ — о той декабрьской ночи 1974 года, когда Алексей Алехин сделал свой последний шаг. В бессмертие.

…Дежурство в тот день можно было считать спокойным. Несколько выездов на домашние скандалы, привезли вора-карманника да трех мелких хулиганов — вот, пожалуй, и все события.

Собственно, для него, дежурного следователя Псковского РОВД Алехина, работы вообще не было: «мелочью» занималась оперативная группа. К концу смены в отделе вообще наступило затишье, и Алексей поднялся к себе в кабинет на второй этаж. Сложил в папку написанные за день листки обвинительного заключения уголовного дела — последнего, надо думать, в этом году. Послезавтра — канун Нового, 1975 года, вряд ли подбросят что-нибудь «свежее», зато потом — пошло-поехало: допросы, очные ставки, обыски…

Из характеристики на следователя Псковского РОВД лейтенанта милиции Алексея Алехина, 1950 года рождения, члена ВЛКСМ:

«После окончания в августе 1973 года юридического факультета Ленинградского университета назначен следователем. К исполнению служебных обязанностей относится добросовестно, расследует уголовные дела грамотно и в установленные законом сроки. На работе и в быту вежлив и тактичен. — Полковник УВД Н. Я. Богданов».

Алексей прошелся по кабинету, остановился у окна. Семь вечера, на улице уже темно. Редкие хлопья снега медленно кружились в воздухе. Невольно подумалось о приближающемся празднике. Что-то принесет ему, его родным и близким этот новый год?

Алехин глянул на часы: истекали последние минуты дежурства. Надел шинель, шапку, закрыл кабинет и спустился на первый этаж. Направился было к выходу: смена кончилась, можно ехать домой, но в последний момент решил заглянуть в дежурную комнату. Оперативная группа уже сменилась, только что заступивший на дежурство лейтенант выслушивал рассказ какого-то мужчины в теплой куртке, который нервно мял шапку, сидя у стола.

— Послушай-ка, что рассказывает товарищ, — прервав мужчину, обратился дежурный к Алехину.

Из показаний Валентина Тимофеева, 24 лет, шофера завода «Севкабель»:

«В 16.20 29 декабря на шоссе возле деревни Аристова Гора Псковского района мою автомашину „ЗИЛ“ остановили двое мужчин. Оба были пьяные. Один из них, одноглазый, заглянул в кузов и, увидев срубленные елочки, наставил на меня стволы ружья и скомандовал: „Разгружай!“ Я предъявил ему разрешение на порубку елочек и квитанцию на их оплату, но одноглазый, отобрав у меня документы и тыча мне в живот стволами ружья, заорал: „Сказано: сгружай! А то я тебя в момент…“ Пришлось сбросить елочки, и я поехал заявлять в милицию. Я все время боялся, что одноглазый выстрелит в меня. Похоже, что он чего-то добивался от меня, может быть, денег…»

— Постой, постой, одноглазый, говоришь? — переспросил дежурный. — Так это лесник Павлов. Точно! Живет в Аристовой Горе. Темная личность…

Из материалов уголовного дела:

«Павлов Николай Павлович, лесник Пригородного лесничества. 27.09.1939 г. призван в ряды РККА. При неустановленных обстоятельствах оказался на временно оккупированной территории, утверждает, что попал в плен и бежал из лагеря, проживал всю войну в Псковском районе. По его словам, в 1944 году от несчастного случая (взрыв гранаты), а по рассказам местных жителей — при глушении рыбы, поставляемой немцам, потерял глаз и 3 пальца правой руки. 22.05.1947 г. арестован за кражу и осужден на 2 года лишения свободы. 14.01.1951 г. арестован и осужден за убийство, освобожден по амнистии. Работал объездчиком КЭУ Псковского района, уволен как не соответствующий занимаемой должности. Неоднократно обсуждался за пьянку и нарушение трудовой дисциплины».

…Когда Тимофеев закончил свой рассказ, дежурный сразу решил: «Надо ехать!» — и повернулся к лейтенанту Никифорову из оперативной группы:

— На выезд!

Из показаний Сергея Никифорова, 23 лет, члена ВЛКСМ, участкового инспектора Псковского РОВД:

«29 декабря я дежурил в опергруппе. Получил приказ выехать в деревню Аристова Гора. С нами, на своей машине „ЗИЛ“, поехал и заявитель Тимофеев. Следователь Алехин уже закончил свое дежурство и решил подъехать с нами до дома, но по пути передумал и сказал, что поедет с нами, чтобы побыстрее разобраться на месте, так как считает дело серьезным: пьяный с оружием, тут недалеко до уголовщины. У Алехина при себе оружия не было».

…В 19.40 оперативная группа прибыла на место. От пустынного к тому времени шоссе протоптанная в снегу тропинка вела к видневшемуся неподалеку на пригорке дому, к которому и двинулись работники милиции. Они уже знали, что в этом доме живет Павлов, тот, одноглазый. Поднявшись на крыльцо и войдя в темный коридор, Алехин высветил фонариком дверь, постучал. Изнутри никто не ответил, хотя за дверью явственно слышался шум голосов. Потянув дверь, Алехин заглянул в комнату. За столом, заставленным бутылками и тарелками, сидели мужчина и женщина. Мужчина не был похож по приметам на Павлова.

Из показаний в суде лесника В. П. Федорова:

«Мы с Павловым в тот день выпили и пошли на дорогу останавливать машины с елками. Павлов отбирал елки и грозился ружьем. Потом я зашел в дом к Павлову и стал выпивать с его женой Татьяной, а Павлов с ружьем зачем-то вышел на улицу…»

«А где же хозяин?» — успел подумать Алехин, занося ногу через порог, как с улицы, с той стороны, откуда они пришли, грохнул выстрел, за ним другой. Выхватив из кобуры пистолет, Никифоров кинулся назад, за порогом коридора его обогнал Алехин. «Куда? Без оружия!» — успел крикнуть лейтенант и увидел, как сбежавший с крыльца Алехин подскочил к низкорослому мужчине в черном ватнике, который лихорадочно защелкал замком двустволки. Алехин схватил рукой стволы ружья, отвернул их в сторону и резко дернул на себя. Не выпуская из рук ружья, мужчина от толчка с проклятьями рухнул в снег; не удержавшись на ногах, рядом упал и Алехин. В два прыжка Никифоров оказался рядом, ударом ноги вышиб ружье из рук мужчины и упал коленями ему на грудь. Прямо перед собой он увидел заросшее щетиной лицо и единственный глаз поверженного.

«Павлов!» — вспомнил примету Никифоров. Встав на ноги, он повернулся, чтобы забрать ружье, но того уже не было на снегу. Прижав ружье к груди, к дому торопливо уходила женщина, та самая, что сидела за столом.

Отряхиваясь от снега, Алехин кивнул на выбиравшегося из сугроба Павлова:

— Что будем делать с ним?

— Иди домой, — шагнул Никифоров к Павлову, — не дури больше! Завтра разберемся… — И, повернувшись к Алехину, добавил: — Ружье его жена забрала, небось не допустит больше.

Павлов молча выбрался на тропинку, двинулся к дому, а когда подошел к крыльцу, неожиданно заорал:

— Танька! Неси ружье, сейчас всех уложу тут.

Из Указа Президиума Верховного Совета СССР:

«Работникам милиции предоставляется право применять оружие — для отражения нападения на работника милиции, когда его жизнь подвергается непосредственной опасности…»

— Ах, черт! — выругался Никифоров и кинулся к крыльцу. Он уже ухватил рукой податливую ткань ватника Павлова, когда тот кинулся в сторону и — хрясь! — отломив в изгороди кол, на развороте сделал им сильный замах. Никифоров едва успел увернуться, и кол с треском впечатался в стену дома.

— Ни с места! — Никифоров, пригнув голову, ринулся на Павлова и тут же получил сильный удар.

— Ушел, гад! — сплюнув с досады, держась рукой за глаз, сообщил Никифоров подбежавшему Алехину.

— Надо брать, пока он… — не успел договорить Алехин, направившийся уже к дому, когда входная дверь с шумом распахнулась и на крыльцо выскочил Павлов, держа в руках ружье. Тотчас же два выстрела подряд разорвали ночную тишину.

— Бей красные штаны! — визгливо закричал Павлов, загоняя новый патрон в ствол. Пятясь и пригибаясь, Никифоров и Алехин выбрались к шоссе, где все это время находился возле своей машины Тимофеев.

Алехин еще издали замахал ему рукой:

— Быстрей уезжай отсюда!

— А вы? Давайте вместе, — предложил Тимофеев, опасливо озираясь на мрачно темневший невдалеке дом, откуда только что прогремели выстрелы.

— Нам нельзя, мы должны остаться здесь: видел, что вытворяет, а ты давай быстро! — снова повторил приказ Алехин.

«ЗИЛ» еще только начал набирать скорость, когда ему вдогонку от дома хлестнули два выстрела. В морозном воздухе тонко пропела картечь. Алехин и Никифоров разом попадали в придорожные кустики. Никифоров подул на окоченевшие пальцы и потянул из кобуры пистолет.

— Срезать его, подлеца, а? — приноравливаясь к стрельбе по черневшей на крыльце фигуре, обернулся он к Алехину.

— Возьмем и так, — возразил Алехин. — Подмога только нужна. Здесь недалеко есть телефон. Обложим дом — сразу пощады запросит.

Из спецдонесения прокурору области:

«В 21.40 поступила телеграмма: неизвестный при попытке его задержания стрелял в работников милиции. В 21.50 вооруженная группа в составе старшего лейтенанта Смирнова, сержанта Овчинникова, младшего лейтенанта Трофимова и шофера-милиционера Михайлова выехала на место».

Из показаний оперативного дежурного по УВД А. А. Сергеева:

«Позвонил из деревни Моглино Никифоров и сообщил, что он применил оружие (стрелял вверх), но преступника задержать не удалось, и попросил помощи. Когда на место уехала оперативная группа, я неоднократно пытался вызвать ее по рации, но связи не было. Я передал Никифорову приказ начальника УВД не вступать в бой до прибытия подкрепления. В 22.40 поступило сообщение, что кто-то из наших работников тяжело ранен. Я вызвал и послал на место событий пожарную автомашину…»

Увы! Как часто приходит к нам трезвая оценка экстремальной ситуации уже после случившейся беды: если б пожарную машину да сразу туда, к дому, когда только раздались первые выстрелы, и с брандспойтов — по окнам, залить все, устроить потоп до захлеба, чтобы те, обезумевшие пьянчуги, как дождевые черви, выползли бы из своего укрытия.

…Алехин встретил оперативную группу в деревне Моглино. Пересев в машину старшего лейтенанта Смирнова, он возбужденно рассказывал:

— Чуть не убил нас, стреляет прицельно. В доме и жена Павлова, пьяна, как и он, подзуживает мужа сопротивляться и не выходить из дома.

Оставив машины с потушенными фарами на шоссе, группа в составе 6 человек скрытно подобралась к дому. В доме стояла тишина, света в окнах не видно. Но стоило Алехину подойти к окну, как из дома раздался крик:

— Не подходи! Перестреляю, как куропаток!

Алехин отпрянул от окна и быстро проскользнул через калитку во двор. Смирнов дал короткую очередь из автомата вверх. Тут же Овчинников через мегафон потребовал:

— Павлов! Выходи без оружия. Не дури, Павлов, брось ружье и выходи к нам!

Через секунду-две в ответ из дома донеслась грязная брань.

Алехин и Смирнов крадучись прошли через двор к тыльной стороне дома и обнаружили еще одну дверь в коридор дома. Алехин наддал ее плечом, но дверь не поддавалась. Навалились на дверь вдвоем, и она с шумом распахнулась. И в ту же секунду откуда-то из глубины сеней ахнул выстрел. В ответ Смирнов открыл огонь из автомата.

Из показаний А. А. Смирнова:

«Произведя эти выстрелы, я не желал убить Павлова, а только хотел предупредить, чтобы он больше не стрелял, а сдался».

Из Указа Президиума Верховного Совета СССР:

«Работникам милиции предоставляется право применять оружие:

— для защиты граждан от нападения, угрожающего их жизни и здоровью;

— для задержания преступника, оказывающего вооруженное сопротивление».

Алехин высветил фонариком массивную дверь.

— Я открою — и оба броском вперед, постараемся сбить его с ног, — тихо прошептал он Смирнову и потянул дверь на себя. И в тот же миг грохнул выстрел, словно горный обвал, заполнил собой все пространство вокруг. Нажимая спусковой крючок автомата одной рукой, Смирнов другой рукой успел подхватить внезапно зашатавшегося Алехина.

— Алеша, Алексей, что с тобой? — закричал Смирнов, обняв обмякшее тело Алехина, уже поняв, что случилось непоправимое, но еще не веря в самое страшное.

Алехину уже не суждено было слышать, как сдержанно рыдали столпившиеся вокруг него его боевые товарищи, только что увидевшие страшную кровоточащую рану в груди, где еще пять минут назад билось его горячее сердце; не слышал он и трусливых причитаний убийцы, которого только что выволокли из подвала, где он пытался спрятаться, трясясь от страха.

Глухая декабрьская ночь обступила все вокруг. Легкая поземка курилась на шоссе, на тропинке, ведущей к нему, по которой в скорбном молчании двигалась печальная процессия. Четверо мужчин, забросив за плечи автоматы, бережно несли на простреленной милицейской шинели неподвижное тело своего товарища, и бусинки еще теплой крови, застывая на снегу, отмечали этот скорбный путь. Не так ли выносили на солдатских шинелях с поля боя бездыханные тела тех, кто отдал свою жизнь во имя победы добра над злом?