Антони Адверс, том 2

Глава XLVI. "Единорог" попадает в цель

В то утро, когда Антони вскачь летел через леса к фактории Гальего, капитан Биттерн прохаживался по шканцам славного судна "Единорог" чуть более быстрой походкой, нежели обыкновенно. Он стоял на якоре - и варился - на Рио-Понго шесть с лишним недель, так что вид Бангаланга и ближайших окрестностей успел ему изрядно приесться. Такую точку зрения на местные виды команда единодушно разделяла со своим капитаном.

С тех пор, как они прибыли на Рио-Понго, дабы забрать владельца (которому в кубрике вот уже некоторое время усердно перемывали кости), точка зрения изменилась только один раз, и то незначительно. Впрочем, незначительно еще не значит несущественно - по крайней мере для капитана.

Он отверповал корабль примерно на полмили от прежней стоянки, дабы воспользоваться тем, что поклонники артиллерийского искусства называют "естественным укрытием". В данном случае это просто означало, что пушки фактории не могли попасть в "Единорога" на его новой стоянке, поскольку вынуждены были бы стрелять поверх невысокого мыса.

Капитан Биттерн выбрал безопасное место между факториями Гальего и Монго Тома опытным глазом капера, на чьем счету числилось немало бригантин и фелук, уведенных из-под самого носа испанских береговых батарей. Сейчас он явился в африканское захолустье по мирному частному делу, но тем не менее имел при себе английское каперское свидетельство, а над факторией Гальего реял испанский флаг - и, как известно, береженого Бог бережет. Капитан твердо считал неровности ландшафта, вроде той, за которой сейчас укрылся его корабль, мелкими, но действенными трудами Божьими в поддержку британского флага. В мире, где значительная часть человечества упорно не соглашалась с ним и его соотечественниками, что британские порядки безусловно превосходят все остальные, он научился действовать заодно со Всевышним в том, что касается естественных укрытий и прочих пустяков - и, ох, людей, которые противоречат капитану Биттерну!

Посему со шканцев "Единорога" пейзаж представлялся не столь лишенным интереса, как из кубрика, чьи обитатели не вполне осознавали прелести естественных укрытий. Расхаживая взад и вперед по шканцам, капитан не без удовольствия отметил, что "Единорог" не только стоит в безопасном месте, но и на якорные канаты наложены шпринги, так что несколькими поворотами шпиля его можно развернуть бортовыми пушками к тому самому участку протоки, где корабли огибают мыс. На протяжении почти полумили он сможет "поливать их продольным огнем", и ни одна пушка не выстрелит в ответ. То же относилось и к любому враждебному плавучему средству, которое попыталось бы пройти по реке к югу от корабля. Кроме того, Бангаланг и фактория Монго Тома лежали в низине, меньше чем на расстоянии выстрела. Как следствие и оттуда, и оттуда ему везли рыбу, зелень, свежую воду и прочие приятные мелочи - по ценам, чуть менее убийственным для местных жителей, чем перспектива "взлететь к чертовой матери на воздух" предложенная им взамен.

Дон Руис изучал эту диспозицию в подзорную трубу с грот-салинга "Ла Фортуны", которая стояла у новой пристани в фактории Гальего. Если англичанин намерен блокировать факторию до возвращения сеньора Адверса, он, дон Руис, бессилен что-либо изменить. Он подождет, пока сеньор Адверс вернется и разрешит недоразумение. Пока суть да дело, он по-прежнему будет каждый вечер обедать в хозяйском доме с Фердинандо и Нелетой. Возможно, именно Нелета и способствовала сохранению блокады - в конце концов "Ла Фортуна" несла больше пушек, чем "Единорог", а дон Руис был человек неробкий.

Однако в это утро капитан Биттерн отнюдь не радовался обстановке. Он поддерживал на "Единороге" военную дисциплину, однако матросы в полном составе только что заявились к нему на шканцы и почтительно уведомили, что завтра первый день нового, 1801 года, и срок, на который они завербовались, "истекает". Вопрос: будет он и дальше ждать нового владельца, который, похоже, пропал в горах и, поди, давным-давно помер от лихорадки, или поднимет якорь и возьмет курс на Лондон, где его и команду помимо жалованья ожидают хорошие призовые деньги?[42]

В конце концов, что он здесь делает? И с какой стати капитану Биттерну парить себя и своих людей из-за причуды старика, которого к тому же нет в живых? Он тридцать семь лет честно служил Джону Бонифедеру, но теперь тот скончался, дела ведут "Братья Баринг и Ко", и что обязывает капитана служить им или молодому мистеру Адверсу, который наследник лишь по закону и даже не родня старому хозяину? Нет! Он и так слишком далеко зашел в своей благодарности, когда согласился отправиться на Рио-Понго. Чертовски нелегко было отыскать эту грязную канаву. Карты составлял какой-то умалишенный.

Бывают же счастливцы! Этот мистер Адверс - кто он такой? Приятный в обращении молодой щенок, толковый приказчик в Ливорно. Однако, Господи Боже мой, старик оставил ему не меньше тысячи фунтов! И, похоже, в Африке дела у мистера Адверса тоже идут отлично. Может быть, все сложнее, чем представляется на первый взгляд? Макнаб после пары стаканчиков на что-то такое намекал. Сэнди Макнаб, старый краб, и Туссен - что будет теперь с ними? И что будет с этой самой Верой? Уж она-то не пропадет, будьте покойны. Тонкая штучка! Может быть, стоило поговорить о ее поведении со стариком - после того случая. Женщина, которая может встать на колени рядом с креслом и позволить мужчине... уф! Кого это касается? Чудесная была ночь в каюте! А теперь корабль пойдет с аукциона. И кресло, обитый кожей памятник страсти, тоже. Он бы мог купить его фунта за два. За два фунта?

2 фунта, 2 фунта, 2 фунта... кто больше? 2 фунта 1. Я верно расслышал - мореходец с серьгами в ушах сказал 2 фунта 1? Хорошо! Ага, теперь 2 фунта 2. Спасибо, отец во Израиле. 2 фунта и 2, 2 фунта и 2, кто больше, кто больше... Капитан с серьгами в ушах снова, 2 фунта и два с половиной, я не ослышался? Да? Кто больше, кто больше, кто бо... 2 фунта и 3. Продано! Продано отцу во Израиле за 2 фунта 3 шиллинга. Унесите!

Прощай, кресло, прощай.

Капитану Биттерн больше не нужны никакие кресла - лишь раз воспользовался, лишь один раз. Он воспитан в благочестии. И хорошо, и хорошо. Он будет жить в маленьком домике в Челси с племянницей и двумя ее белобрысыми "сиротками". Она доверилась мужчине. Поделом ей, поделом. Но девочки миленькие, девочки миленькие. Больше никаких кресел для капитана Биттерна. Кресла нужны, чтобы на них сидеть, зачем же еще?

По воскресеньям - по воскресеньям он будет водить их всех вместе в спитафилдскую Мугглетонианскую часовню, где сам лопоухим юнцом с деревянной физиономией слушал, как пророчица Иоханна Хедекот толкует Писание. Его похожая на мышку мать в глухом коричневом палантине робко сидела на холодной каменной скамье. Он была дочка ткача. Мышка - как только отец сумел ее обрюхатить? Должно быть, это было для нее тяжелое нервное потрясение. Она бы не поверила, что бывают такие женщины, как Вера Палеолог. Вере это нравилось. С ней это не было даже грехом. Может быть, пророчица бы поняла. Она тоже носила большой, респектабельный чепец. Чопорная, вот какая она была. Однако теперь капитан понял - она была брандер, переодетый брандер, видит Бог, сэр! Она подбиралась к тебе под церковным флагом, цеплялась за борт - и в темноте взлетали языки пламени. Ха-ха...

Мистер Спенсер, молодой ревизор, принятый на борт по просьбе сэра Френсиса Баринга представлять интересы душеприказчиков, чуть не подпрыгнул, услышав, что строгий капитан хохочет, как пьяный сапожник. Он сообщил новость кубрику. Не значит ли это, что они отправятся домой? Он выразился обнадеживающе.

Дженнерс, парусный мастер, покачал головой.

- Не знаете вы его, - сказал он. - Пригляду за ним нету, вот он чой-то и замыслил. Наше счастье будет, если в Лондоне получим хоть половину своих призовых денежек.

- Я поговорю с новым владельцем, когда он явится на борт, - величественно пообещал ревизор.

- Да неужели? - фыркнул Дженнерс. - И когда же он явится? Вот что мы все желали бы знать. Сообщите-ка свою новость вашей бабушке. Расскажите ей, что старик смеялся.

- Ну, Уллум Дженнерс...

Но в эту секунду мистер Спенсер и Дженнерс услышали барабанный бой. Он звучал выше по реке и явно приближался. Оба высунулись в пушечный порт и прислушались.

- Сдается мне, бангалангские язычники возвернулись, - сказал Дженнерс. - Можете сообщить старику. Он малость глуховат.

Мистер Спенсер пошел на корму.

Тем временем капитан Биттерн решил возвращаться. Он проведет здесь последний день старого года и завтра поднимет паруса. Он имеет право задержать команду до конца плавания, но это должно быть плаванье честь по чести, под парусами. Он не может больше валять дурака на Рио-Понго и делать вид, будто занят крейсерством. Вернее мог бы, но не будет. Пора возвращаться. В один день дела с Барингами не уладишь. "Единорог" в море с девяносто шестого и взял много призов. Теперь он получит свою долю, а Баринги пусть расплачиваются с мистером Адверсом, если сумеют его найти. Он не смог - хотя и старался.

Это Баринги велели капитану Биттерну отправляться за мистером Адверсом на Рио-Понго. Сам сэр Френсис Баринг написал ему в Гибралтар. Они с Джоном Бонифедером вместе учились в школе, и, похоже, сэр Френсис всерьез озабочен разыскать мистера Адверса. Спенсер проболтался, что дела мистера Адверса требуют его срочного присутствия в Европе. Он сказал, такими делами стоит заняться лично. Наследство мистера Бонифедера, дюжина с лишком призов, взятых "Единорогом", и крупные суммы в казначейских билетах, контрабандой вывезенные с Кубы.

Ладно, будь что будет, а он проследит, чтобы команде выплатили из этих сумм жалованье и призовые деньги. Даже если мистер Адверс так и не объявится, этим займется Адмиралтейство, не Казначейство, слава Богу! Четыре года каперства в конце долгой карьеры, на последнем из кораблей Джона Бонифедера! Его флаг реял на "Единороге" долго после того, как был спущен в Ливорно. Ладно, теперь для него все кончено. Мистер Адверс сам позаботится о себе, а если его нет в живых...

- Да, мистер Спенсер, что случилось?

- Баб... баб... барабаны, сэр, - проорал ревизор. - Идут вниз по реке, сэр.

- Черт вас дери, вы думаете, я оглох?

Он подошел к гакаборту и прислушался. "Единорог" качался на якоре, кормой к фактории Гальего. День был солнечный, жаркий, длинный мыс протянулся в миле вверх по течению словно отточенный, лежащий на воде карандаш.

Капитан Биттерн услышал барабаны.

Они, без сомнения, звучали громко и настойчиво. В их ритме, дерзко плывущем над водой, был некий оттенок торжества. Огромная флотилия боевых каноэ выходила из леса, там, где река за факторией Гальего сворачивала к востоку в джунгли. Из-за поворота выскальзывали все новые и новые лодки.

Капитан Биттерн не видел их за мысом, но с холма, на котором стоял хозяйский дом, они были как на ладони. С палубы "Ла Фортуны" дон Руис насчитал шестьдесят четыре лодки. Это был объединенный флот прибрежных кру, собранный Мномбиби для крестового похода вверх по реке. Союзные мандинго отличались более длинными копьями и широкими веслами. Великая негритянская армада возвращалась в Бангаланг отпраздновать победу.

Большой сбор, от которого лучше держаться подальше, решил Фердинандо, наблюдая с крыльца хозяйского дома. Ребенком в Бангаланге он не видел столько каноэ. Он радовался, что они возвращаются не сушей, и горячо надеялся, что они по пути не потребуют рома и подарков. Этот Мномбиби теперь полководец и пророк всей округи. С ним могут быть сложности. Да, Фердинандо оставалось только надеяться, что флотилия опьяненных боем, жутко размалеванных, потрясающих сотнями копий, бьющих в барабаны и дудящих в раковины воителей обойдет факторию стороной.

На "Ла Фортуне" дон Руис приказал играть боевую тревогу - и капитан Биттерн на "Единороге" это услышал.

Каноэ миновали факторию, грозя берегу кулаками и победно вопя. Что-то разрушило в них страх перед белым человеком. Уважение к фактории ушло. Фердинандо догадывался, по какой причине. На носу большого черного каноэ, которое при жизни нескольких поколений ни разу не покидало сарая, стоял человек в нарисованных белых очках и угрожающе размахивал серебряным распятием. Лодки пронеслись мимо, туда, где перед мысом течение поворачивало. Теперь они собрались на военный совет вокруг каноэ Мномбиби, дудя в раковины и гремя трещотками.

Набег Мномбиби на брата Франсуа, хотя и малоинтересный в смысле добычи, поднял моральный дух дружины на неимоверную высоту. Недограбленное наверстали за счет нескольких негритянских деревушек, которым не посчастливилось встретиться на обратном пути. Влияние колдуна было теперь безгранично. Он не только пригвоздил белого знахаря к его же дереву, но и унес фетиш белого человека, он теперь у него в руке. Бог белого человека тоже здесь, пригвожденный. Он никуда не сбежит. Вся его сила теперь у Мномбиби в руках. Тайная власть белого человека досталась колдуну, а значит - теперь Мномбиби и его соратники обрели магическое превосходство белого человека. Теперь они тоже неуязвимы.

Мномбиби искренно в это верил, хотя для него самого набег был скорее делом профессиональной чести. Брат Франсуа открыл конкурирующую лавочку, за что и был наказан. Однако проблески разумных сомнений заставили Мномбиби миновать факторию Гальего и большой многопушечный корабль. Он понимал, что эта осторожность не по душе разгоряченной дружине. Однако у него были иные намерения. Сразу за Бангалангом стоял другой корабль, поменьше. Предложение захватить "Единорог", вытащить на берег, сжечь и забрать себе медную обшивку в ознаменование некой предыдущей победы было встречено бурными одобрительными возгласами.

Решение это, в тот момент очень популярное, позже рассматривалось немногими уцелевшими как исключительно неудачное. Мномбиби допустил просчет скорее богословского, чем тактического характера. Знакомство его с полнотой христианского вероучения, в частности, со взглядами некоторых малочисленных протестантских сект, было прискорбнейшим образом ограничено. Он намеревался окружить "Единорог" и захватить без боя, как захватил брата Франсуа.

Однако капитан Биттерн был мугглетонианин. На тридцать первое декабря тысяча восьмисотого года в мире насчитывалось лишь двести восемьдесят три этих избранных святых. Однако их ничуть не смущала собственная малочисленность. Не было случая, чтобы кто-то из них склонился к компромиссу. Ни единой строкой вдохновенное сочинение Лодовика Мугглетона, "Зерцало Божественное", которое капитан читал каждый вечер на сон грядущий, не навязывало святым доктрину непротивления. Мало того, она вообще не упоминалась в этой книге. Капитан Биттерн был так же мало склонен предать себя на распятие, как и сказать проповедь чайкам.

Занятно, но именно это обстоятельство вкупе с открытием покойного фриара Бэкона[43] оказалось пренеприятнейшим сюрпризом для Мномбиби и его шестидесяти четырех каноэ. Когда они обогнули мыс и начали приближаться к "Единорогу" с палубы загремел голос, похожий на лай потревоженного морского льва.

Со скрежетом, словно заводят башенные часы, корабль развернулся на якорях. Двенадцать глаз раскрылись в его борту, и в каждом круглел маленький зрачок. Корабль апокалиптическим зверем смотрел поверх гладких вод на приближающегося черного Апполиона.

Мномбиби на носу передового каноэ беспокойно заерзал. Но отступать было поздно. Затронута была его репутация. Он проделал несколько танцевальных движений, стараясь угодить духам-хранителям, но не опрокинуть при этом лодку, и не переставая приговаривать своим двадцати четырем гребцам: "Голи, гола, шшш, голи, гола, шшш..." Острый нависающий нос скользил над водой, волна мягким шепотом откликалась на каждый удар весел. Голи, гола... пятьсот ярдов...

Желтое облако выкатилось из борта "Единорога". Оно клубилось все выше и выше, разорванное слепящими молниями желтого огня, грохочущее рукотворным громом. Невыносимые раскаты звучали регулярно и беспрерывно. Когда пушка на корме стреляла, пушка на носу была заряжена и выдвинута, и красные вспышки прорезали сернистое облако ровно пять раз.

Дон Руис, который в порыве волнения вслед за командой взобрался на ванты "Ла Фортуны", теперь зеленый от зависти наблюдал мастерство английских артиллеристов. Град картечи взбил реку в кровавую пену и рассеял черную флотилию. Только пять или шесть каноэ стремительно улепетывали к Бангалангу.

В последовавшей тишине дымовая завеса над "Единорогом" приподнялась, и зрители смогли увидеть последний акт трагедии.

Шпиль снова защелкал, разворачивая к берегу простаивавшие до того пушки правого борта. Все двенадцать пушек выстрелили разом. Цепные ядра срезали сваи бангалангских хижин словно одним взмахом великанской косы.

Хижина тети Унгах-голы медленно съехала в реку и повисла на единственной уцелевшей свае. Она была построена крепко и потому не рухнула. Хозяйка так и осталось сидеть в углу, где минутой назад чистила рыбу. Одна из рыбин соскользнула по наклонному полу в дверь и уплыла. Дом вновь закачался. На сей раз тетя Унгах завопила. Через дверь в полу с застывшей улыбкой протискивался настоящий, молодой крокодил, прикормленный за последний год ее первосортными помоями.

Стоял утренний штиль, и дым медленно плыл от смолкшего "Единорога" к фактории Монго Тома. Сам Монго сидел на веранде и пил вино из большого кувшина. Он был ошарашен быстротой событий, прошедших перед его водянистыми глазами. Он не знал, что ему теперь делать. Торговля пошла прахом. Время от времени он чесал избранные островки на голове. Вдруг из сернистого марева вынырнули три каноэ и пристали к берегу чуть пониже его дома. Он позвал надсмотрщиков, велел отвести спасенных в ближайший загон и хорошенько запереть. "Нет худа без добра," - заметил при этом Монго.

Сидя вечером в каюте и поглощая соленую свинину с почками финиковой пальмы, капитан Биттерн заметил мистеру Спенсеру, что рыба из этой реки больше не может почитаться деликатесом. "Иначе, - сказал капитан, - она бы отлично пошла с этой зеленью".

- Да, сэр, - сказал мистер Спенсер, сам немного зеленый.

- Большую часть, разумеется, унес отлив, но никогда не знаешь наверняка.

- Да, сэр, конечно, - согласился ревизор.

- Хотя нам теперь все равно, - пробормотал капитан, - потому как завтра мы поднимаем якоря. Жаль, не дождались мистера Адверса. Но, по крайней мере, память мы по себе оставили.

Он выел середину очередной почки.

- Да уж, сэр! - воскликнул мистер Спенсер.

- Скажите мистеру Шарпу, пусть мистер Айкин зайдет ко мне, когда сменится с вахты.

- Да, сэр.

- Доброй ночи, - проворчал капитан.

Мистер Спенсер ходил с поручением довольно долго. Ему ужасно надоело укладываться спать в восемь часов вечера. Он предпочел бы столоваться с помощниками. Но на представителя уважаемой фирмы "Братья Баринг и Ко" распространялось гостеприимство капитанской каюты, и мистеру Спенсеру не оставалось никакого выбора. Он отлично знал: как капитан рассудил, так и будет. Поговорив с мистером Шарпом, мистер Спенсер отправился спать.

Капитан снял нагар с двух толстых свечей и по обыкновению уселся читать. Он открыл "Зерцало Божественное" на последней странице и вынул обшитую бахромой парусиновую закладку. На этой закладке, впервые собирая его в море, мать вышила:

A 1757 D

Перед Богом единым ты держишь ответ.

Книга была издана в 1656 году. Капитан красными чернилами разделил набранные сплошь квадратные страницы на триста шестьдесят пять параграфов. Он читал по параграфу каждый вечер, а в високосный год пропускал последний параграф, дословно воспроизводящий первый. Таким образом он получал и духовные, и земные указания, и мог занести в окованный бронзой дневник точное положение в обеих сферах бытия. Дневник, вместе с Библией короля Якова, помещался на полке и крепился стропкой. Кроме Библии и дневника, на полке лежали "Зерцало Божественное", таблица логарифмов и руководство по использованию счет «Палочки Непера".

В тот вечер капитан бисерным почерком записал на обороте парусиновой закладки: "Закончил читать в 43-й раз 31 декабря 1800 года" и прочитал последний параграф раскрытой перед ним книги Лодовика Мугглетона:

И се, дух во мне взыграл и обратился ко мне, и сказал: Ты бессмертен доселе и впредь, и Царство Божие на земле в тебе обретается. Встань, собери его, чтобы часть твоя в нем стала зримой, и чтобы тебе не уподобиться зверю полевому, беспамятному, который не оставляет по себе памяти. Зри: трава распрямляется, и след звериный смывается дождем. Войди в Царствие, как приличествует человеку, и помни, каков человек есть. И я вскричал: Запомню! И дух сказал мне: Возьми перо свое и пиши. И я увидел двух маленьких ангелов Божиих, и они были как самые мелкие карлы, поменьше мизинца, и сидели в крошечных седлышках на моем пере. И один был темный ангел, лукавый слуга Господень, а другой сиял, как струя небесных вод. И ангелы спорили. И все, что они говорили, я записал, не разумея, но занося на бумагу, ибо сидящие в седле скакали быстро, и я не поспевал за ними. И они открыли мне небо и землю наподобие зеркальной коробки, где отраженное в одном зеркале повторяется в другом, так что отображаемое вновь отражается к себе. И потому я видел не свое лицо, но все сущее. И все, что говорили мне ангелы, и что показали, я помню, как если бы это было вчера. И это память сынов Божьих, и людей, и небес, и земли, и морей, и зверей, и я записал ее, и скрепил своим именем, которым и свидетельствую о Зерцале Божественном.

Не понимая прочитанных слов, однако по обыкновению глубоко ими тронутый, капитан Биттерн парой строк охарактеризовал в дневнике этот богатый событиями день и собрался отойти ко сну. Наверху меняли вахту. Вошел первый помощник.

- Будут распоряжения, сэр?

- Завтра высокий прилив на заре, мистер Айкин. Приготовьтесь поднять большой якорь при начале отлива. Малый носовой поднимите сегодня. Доброй ночи.

Мистер Айкин колебался.

- Да? - спросил капитан, глядя через ночную сорочку, которая никак не желала налезать.

- Новый владелец только что поднялся на борт, сэр.

- Дьявол! - вскричал капитан. - Тихо же он прокрался!

- Так точно, сэр. Он и еще один человек подошли на маленькой лодке. И еще он сказал, завтра вы должны послать в факторию за его собакой, - добавил помощник и еле слышно хихикнул.

Капитанский клюв победно вынырнул из ворота ночной рубахи.

- И вы бросили его гнить на палубе, словно старую парусину? - взревел капитан.

- Так точно, сэр, - только и мог выговорить помощник.

- Черт тебя дери, Айкин, разве так принимают нового владельца? Уф! Мистер Адверс, мистер Адверс, где вы? - кричал капитан, выбегая на палубу в ночной рубашке.

- На собственной палубе, слава Богу, - отвечал Антони. - А это ваш призрак, капитан Биттерн? Вы похожи на Летучего Голландца.

Антони слышал отзвуки канонады, когда со своим отрядом продирался к фактории через джунгли. Он прислушивался, исполненный дурных опасений. Он был уверен, что слышит перестрелку. Он не знал, что и думать: то ли Мномбиби атаковал факторию, то ли сцепились "Единорог" и "Ла Фортуна". Он подгонял спутников, как только мог. Но дорога, которую он поручил Фердинандо расчищать на несколько миль от фактории, заросла лианами и ползучим кустарником, там и сям высились муравейники. Мост в пяти милях от цели источили термиты, пришлось давать утомительный крюк по болотам. На лошадиные ноги налипли пиявки. Как он ни подгонял, знакомый частокол показался уже сильно затемно. Они въехали в неохраняемые ворота - еще одно доказательство нерадения со стороны Фердинандо. Стояла такая тишина, что у Антони участился пульс. Потом он увидел, что все в порядке. Однако общее запустение явно говорило, что хозяин в долгой отлучке.

И тем не менее все было знакомо. Один взгляд с холма, и по редким огням Антони понял, что дом и пристань ждут его возвращения, и ждут в мире. Вставала луна. За мысом он различил силуэт "Единорога". Сердце подпрыгнуло. Там как раз поднимали якорь. Он еле-еле успел. Успел к отъезду? Как красиво лунный свет падает из-за черных стволов его пальм; как изящны золотые квадраты пушечных портов "Ла Фортуны" у пристани. Ночной бриз веял пленительным ароматом апельсиновых деревьев в цвету.

Под луной фактория Гальего лежала, словно некий арабский Авалон, спящий в пальмовых рощах, благоухающий пряностями, мерцающий мириадами зеленых светляков, которые несут мигающие светочи своей бледной любви через серебристое дрожание ночного воздуха. Он сам создал этот очарованный сад: растил деревья, пестовал всходы - и обращал в рабство людей. Сколько лоскутков лесного рая расхищено, чтобы составить его рай? В темном доме, должно быть, спит Нелета. Внизу в затоне стоит "Единорог". И он покинет этот остров? Он покинет - Цирцею? Да, он нашел волшебную траву моли. Он может оправляться в путь! Но он забыл, как дивно поют сирены в лунную ночь. Он не привязал себя к мачте. Скорее! Скорее, пока еще не поздно.

Он велел Хуану тихо отвести фулахов в заброшенную теперь долину и позаботиться о них. Хижины должны быть пусты - о, как пусты! Он предупредил, чтобы не будили Фердинандо и не извещали о его возвращении. Усталые люди повели лошадей к ручью, а сам он свернул на тропинку к дому.

Он долго не мог докричаться, чтобы открыли ворота. Наконец на стук вышла Чича. Она подняла бы радостный крик, не останови ее Антони. Он велел ей оставаться у входа и никого не будить. Она осталась проливать огромные негритянские слезы от радости, что он вернулся. Впервые он понял, как предана ему Чича. Бедная, бедная Чича, добрая, славная душа.

А Нелета?

Он тихо свернул в коридор и вошел в комнату.

И сразу предельная знакомость всего вокруг ослабила его решение покинуть дом. Все было в точности, как всегда. Те же полосы лунного света лежали на той же самой женщине, спящей, ждущей. Конечно, ничего и не было с тех пор, как он видел ее последний раз. Нет, он просто вернулся домой в конце дня, чтобы лечь в постель, как и вчера, и третьего дня. Завтра они встанут, позавтракают, он займется обычными делами. О чем это он только что думал? Все события последних месяцев исчезли. Он просто ляжет и прижмется к ней...

Как тихо. Только далекие джунгли рычат и ропщут под луной. Они будут роптать вечно. Здесь, в комнате...

Ровное дыхание Нелеты в темноте было как прочная связующая нить жизни и страсти, на которую нанизаны все знакомые мелочи, все чувства, все пережитое в фактории Гальего - от реки и до частокола. Нелета - жизнь и сердце фактории. И ее загадочная причина - внезапно понял Антони. Без нее здесь ничего бы не было. Он бы ничего не сумел. Нелета сделала его хозяином фактории, и Нелета - настоящая здесь хозяйка.

Он стоял, сгорая от неудержимого влечения. Это была не только страсть. Магнит, который тянул его, был мощнее, чем простое вожделение. Нелета была полюсом, осью жизни на Перцовом берегу. К ней сходились все меридианы, вели все дороги. И он чувствовал, что его увлекает к ней, спящей на кровати. Разве можно противиться этой тяге? Он с трудом отвернулся - кажется, чтобы сбросить одежду на знакомый стул. Он сел и начал снимать башмаки - и тут поднял глаза.

На Нелетином комоде светилось отраженным лунным светом большое зеркало. И в этом серебристом сиянии, в белом текучем свете, стояла мадонна, там, где он оставил ее несколько месяцев назад.

Она, тоже, была знакома.

Но знакомостью иных мест, времени, память о котором прихлынула разом, так что комната и все в ней, кроме маленькой статуэтки и свечения вокруг, оказалось выброшенным наружу и вновь лежало четко и объективно во вне его самого. Он больше не был их частью. Он снова сунул ноги в башмаки и подошел к комоду, на котором стояла фигурка.

Он вспомнил. Он возьмет ее с собой - ее и сотни других мелких, любимых вещиц, с которыми тесно сжился, удобных и памятных, которых ничем не заменишь, которых всегда будет недоставать. Прекрасные бритвы, подарок Чибо - Господи, как он по ним соскучился! Удобная одежда... запонки, которые прислала Долорес. Долорес! Где-то она сейчас!

Утеряна! Он растерял их всех - Анжелу, возлюбленную; нежную, спокойную Флоренс Юдни - дыхание северной весны и фиалок, спокойное, сильное цветение юности и непорочности. Какое пламя растопило эти снега, которым положено было спокойно таять под луной?

Это тропическое солнце - и Нелета.

Зачем, зачем он на нее наткнулся, словно пьяный шмель, залетевший в пестрый цветок орхидеи на горячей стене? И цветочная ловушка захлопнулась; покрытые медвяной росой волоски, жаркие, в бурых горячечных пятнах, завитки лепестков. Господи! Как он лежал здесь, умирая от наслаждения, со смятыми и склеившимися крыльцами! В ловушке! Далеко-далеко от света, в зеленых лесах. Они ревут и сегодня. Они будут реветь всегда. Они подражают морю...

"Но в море - мой дом, - сказал он вслух, - и в море уйду".

Он взял себя в руки и стал искать трутницу. На месте нет. Он споткнулся о Нелетины туфли. Черт! Чича всегда все убирала. Это Чича вела хозяйство и обеспечивала сносную жизнь. Чича, не Нелета. Нелета - бьющиеся в судороге ноги, закаченные глаза, смятение, груды одежды на полу, духи - и внезапный колдовской луч за обедом, когда орхидея висит на стене. Господи! Куда она положила трутницу? Ну, разумеется, на свою лучшую шаль - и большая дыра выжжена в середине - он зажег свечу - шаль из Китая. Подарок дона Руиса. Ну и пусть. Теперь шаль пригодится Антони.

Он расстелил цветастую шаль на полу и принялся беспорядочно бросать на нее что попадалось под руку. Сперва "уложить вещи", а потом он разбудит Нелету и скажет... или не скажет? Нет, скажет. Но не сейчас. Все по порядку. Укладывайся. Поживем - увидим. Он начал рыться в сундуке, быстро, как вор, но не так тихо. Эти вещи его - разве не так? Груда росла, рос и беспорядок. Крышка упала со стуком. Он рассмеялся.

Нелета открыла глаза. Она сразу все поняла и без слов кинулась на Антони.

- Нет! Ты не уйдешь! Нет! Нет!

Ее страстное отрицание было столь же решительно, как и его намерение. Все оказалось труднее, чем он думал. Он заколебался. Она висла на нем, молила, приказывала, советовала, на тысячи ладов варьируя слово "нет". Это не были доводы. Это была Нелета. Как противостоять ей во плоти? Нет, он не сумеет.

Во всяком случае, она силком опустила его на колени подле кровати. Она обнимала его за шею. Его охватила жалость. Он положил голову ей на грудь. Она гладила его волосы. Он чувствовал слезы на щеках - ее и свои. Он просунул руки ей под голову, под подушку, чтобы крепче притянуть к себе, прижаться губами к ее губам...

И тут пальцы на что-то наткнулись.

Он было вроде раздвоенной редьки, мягкое - воск! Вдруг он вспомнил ночь и Мномбиби перед зеркалом. Неужели... сейчас он посмотрит.

Он встал, выдираясь из Нелетиных объятий. Ее коса гладко скользнула по его шее. Он поднес фигурку к свече, которая горела перед мадонной. Тот самый колдовской уродец, фетишик с непомерным детородным органом, идиотское незрячее лицо. Сквозь полупрозрачный воск он видел собственные волосы.

Значит, то был не сон. Нелета привела к нему Мномбиби. Нелета поручила изготовить этого уродца. Каким-то, каким-то образом Нелета стала причиной страшных событий. Брат Франсуа! И Антони продан дьяволу - ради чего? От вида ухмыляющегося уродца ему делалось дурно. Шум позади заставил его обернуться.

Она подкрадывалась. Она бесшумно выскользнула из постели. За ней волочилось покрывало. Потом соскользнуло. Она стояла нагая, изготовившись к прыжку. Ей нужен фетиш! К черту!

Он бросил фигурку на пол и придавил ногой. В следующую секунду он отчаянно сопротивлялся ее попытке так же разделаться с мадонной.

Она оттащила его от комода. Она кусалась, как кошка. Она обхватила его руками и ногами, она сбросила ненавистную статуэтку с комода. Та покатилась и раскололась надвое. Нелета издала радостный вопль. Он держал ее, боролся с ней, как боролся с собой в шатре. Ужас и ненависть, вспышка ярости придала ему силы.

Мужчина он или нет?

Он отволок ее обратно в постель и крепко связал скрученными простынями. Это было постыдно, в какую-то минуту даже смешно - и больно. Потом стало неимоверно страшно. Бездонное лицо черной женщины смотрело на него, запрокинутое, длинные белые зубы вожделели вцепиться в горло. В глазах тлел желтовато-зеленый отблеск. Ее ненасытная душа корчилась перед ним на кровати, словно неоформившаяся, наполовину вылезшая из кокона тварь. Но опасная, сильная, голодная, исступленная. Как Вера - ведьма!

И с этим он только что думал совокупиться - тело живое! Madre! У них могли быть дети.

Она позабыла испанский и кляла его на каком-то невнятном наречии. Он похолодел. Одна из свечей догорела и погасла. Господи! Он останется с нею во мраке один.

Он сгреб мадонну и все остальное из комода и с пола в шаль. Большое зеркало упало на последнюю свечу. Осколки посыпались Антони на голову, словно их бросили нарочно. Он выбежал из темной комнаты, как вор, волоча за собой узел. Ее голос звучал ему вслед.

Чича остановила его у ворот. Он стоял, трясясь от гнева и боли в искусанных руках. Сперва он не заметил, что Чича обнимает его колени. Он оттолкнул ее. Он искал, чего бы ему пнуть... он переступил через нее.

- Хозяин, возьмите меня с собой, - кричала она вслед. - Хозяин...

Он развернулся, тронутый ее отчаянной мольбой. Она сидела на корточках, съежившись от страха.

- Теперь Нелета меня убьет, - еле выговорила она. - Завтра. - Ужас исказил ее черты. - Она подумает, вам не все равно...

Чича, бедная Чича. Он понял, что она права.

- Ступай на пристань, я о тебе позабочусь. Ступай.

Она побежала впереди него. Через несколько минут он ее догнал. Она покорно ждала. Антони свистнул Хуану, и тот выступил из тьмы. Все трое на лодке добрались до "Ла Фортуны", Чича держала завязанный в Нелетину шаль большой узел на коленях, словно дитя. Антони велел ей оставить его в лодке и, пошептав что-то Хуану, отправил обоих на бак.

Дон Руис играл сам с собой в солитер. В этот вечер пасьянс сошелся шесть раз кряду. При виде Антони капитан удивился, но и обрадовался искренне.

- Что за перестрелка была тут сегодня утром?

- Ох, вам следовало это видеть, сеньор. - Он долго и красочно описывал, Антони мрачно слышал. Значит, капитан Биттерн проглотил Мномбиби и его дикарей в один присест - как когда-то выпивал суп. Тарелка оставалась чистой.

Дон Руис рассказал, что с отъездом Антони дела в фактории шли из рук вон плохо.

Пока Антони приводил себя в порядок после недавней рукопашной - пришлось одолжить одежду у капитана - дон Руис продолжал жаловаться на Фердинандо. Похоже, Чибо разоблачил и другие мелкие махинации, в которых управляющий превысил свои полномочия. "Сделайте пса королем, сеньор, и придворные залают". Антони понял, что Чибо и дон Руис теперь закадычные друзья. Он порадовался. Это его устраивало. Подводя к задуманному, он пересказал недавние события.

Отрадно было видеть, что дона Руиса еще можно потрясти до глубины души. Тот рвался немедленно повесить Фердинандо за убийство святого. Антони покачал головой.

- Я думал об этом, - сказал он. - Но хватит мстить. Брат Франсуа был бы против. Сегодняшнее кровопролитие было, полагаю, ужасно. Учитывая обстоятельства, я не виню капитана Биттерна, но довольно. Кроме того, такие люди, как Фердинандо, в сущности дикари. Теперь я это знаю. По его меркам, он служил мне честно. Остальное моя вина. Я судил о нем по его обходительным манерам. Однако, он метис. Его мать была из Бангаланга. Как и его сестра...

Антони замолк. Он не знал, сообщил ли капитану новость. Выражение дона Руиса не изменилось. Антони поспешно застегивал одолженную у него рубашку - собственная была изорвана в клочья.

- Я намереваюсь, капитан, сегодня же ночью покинуть факторию Гальего на "Единороге" и больше никогда не возвращаться. По многим причинам я покончил с Африкой навсегда. Ничто не мешает вам принять управление факторией. Промахи Фердинандо в том, что касается ведения приходно-расходных книг, насколько я понял, невелики. В целом вы найдете действующее предприятие в отличном состоянии. Вы и Карло Чибо уладите, что надо, в Гаване. Разумеется, я при первой возможности напишу Карло. С этой минуты я занимаюсь собственными делами в Европе. Можете считать, что я отбыл шесть месяцев назад. Это будет справедливо. Что скажете?

- Минуточку, сеньор. Дайте подумать. - Дон Руис, который все это время быстро ходил взад и вперед по каюте, сел и закончил пасьянс. Антони продолжал одеваться.

- Поразительно, - сказал дон Руис после некоторого молчания. - Седьмой раз подряд я заканчиваю той же картой. - Он показал пиковую даму. Потом медленно перемешал колоду, положил на стол и рассмеялся.

- Да, - сказал он. - Согласен. Условия, сеньор?

- Одно или два личных, - начал Антони, время от времени замолкая и тщательно укладывая волосы на европейский манер. - Сейчас на борту находится женщина по имени Чича. Ее надо отвезти в Гавану на этом корабле и передать Чибо с тем, чтобы он отпустил ее на волю. Я напишу ему и позабочусь, чтобы она не бедствовала. Также проследите, чтобы приехавших со мной фулахов приняли, как положено, и отпустили с богатыми дарами. Из Европы я пришлю вам ящики, которые попрошу обязательно переправить в Фута-Джаллон с первым же караваном. Это для Амаха-де-Беллаха. Кстати, поддерживайте с ним самые лучшие отношения.

- А сеньорита? - спросил капитан, барабаня пальцами по столу.

- Пусть живет в большом доме, сколько пожелает. Я рассчитываю раз в квартал пересылать ей деньги через испанских банкиров. Она сможет востребовать эти деньги в Гаване, если захочет. Они будут поступать регулярно, однако я не смогу устроить это раньше, чем через несколько месяцев. Пока...

- Возможно, ей лучше оставаться в фактории до отплытия "Ла Фортуны" - до следующего рейса, - предположил дон Руис. Антони кивнул.

- Тогда все, - сказал он.

Они обменялись рукопожатиями.

Капитан глядел в пространство.

- Так это неправда, сеньор, что падре до того, как уйти из фактории, обвенчал вас с госпожой - когда вы так сильно болели? Фердинандо дал мне понять... ах, простите. Теперь я понял. Простите.

"Так вот еще почему Фердинандо хотел избавить от брата Франсуа? Если бы я умер, все досталось Нелете. Некому было бы их опровергнуть. Опять Фердинандо! Что я должен с ним делать?" думал Антони.

Ничего! Он ничего не будет делать. Он оставит этой счет непогашенным, как и свой собственный - пусть решает Провидение. Он сам виноват. Он не будет судить и наказывать Фердинандо. Нет, он покончил с факторией Гальего и со всеми ее делами. Он надел сюртук и послал за Хуаном.

- Дон Руис, - сказал он, когда они вместе подошли к борту. - Я оставляю вас здесь на краю света. С него легко упасть. Здесь нет иного закона, кроме того, что люди обретают в себе самих. Я пытался создать свои законы, и не сумел по ним жить - другие умерли. Теперь вы тут за главного. Вы можете обустроить некоторые обстоятельства как это вам больше по душе. Я покидаю факторию по своим резонам, вы остаетесь по своим - например, из-за карт - но я вас предупреждаю... - Он помедлил у нактоуза и заголил искусанную от запястья до локтя руку. - И это не все. Есть и другие рубцы, более глубокие. Те, что вы видели, всего лишь на руке.

Капитан "Ла Фортуны" с улыбкой поклонился.

- Вы честны, сеньор. Благодарен вам за предупреждение. Но я не боюсь. В моем народе говорят: "Идешь к женщинам, бери с собой плетку". Однако, - поспешно добавил он, - я - человек чести, кабальеро.

- Я наслышан, - отвечал Антони чуть резковато.

Дон Руис ответил с жаром:

- Верьте мне, верьте, я тоже научен печальным опытом. Я знаю, к примеру, что вы бежите не только от женщины. Вы бежите в том числе и ради себя - чтобы быть свободным. Разве не так? И вы не верите, что я способен понять. Я - человек чувствующий. Все люди чувствуют по-своему, и я - как умею.

- Верно, - сказал Антони. - Прошу меня простить.

Они снова пожали руки. "Удачи - удачи".

- Счастливого пути, amigo, - вскричал дон Руис, перегибаясь через борт. - Я приложу все старания. Здесь моя судьба. Ваша там. Но мы не забудем доброго человека, которого видели тогда в долине. Никогда. Вы знаете. Adios, adios, но я не скажу, прощайте навсегда. Ах - quien sabe?

Они оттолкнулись от борта.

Посредине маленькой лодки лежал узел. Антони и Хуан быстро гребли по течению в обход мыса. Через несколько минут Антони на достопамятной палубе "Единорога" пожимал руку капитану Биттерну.

Он забыл только одно. Пса Симбу. Сразу, как рассвело, он послал за ним лодку. Дон Руис прислал с той же лодкой записку.

"С утра я взял все в свои руки и держу крепко. Выстрелите из пушки, когда будете сниматься с якоря, и "Ла Фортуна" проводит вас почетным салютом. Здесь ваши письма из Гаваны, которые я позабыл передать вчера. Adios".

Однако они тихо подняли якорь и заскользили с отливом по еще мглистой реке. Хуан вел корабль. "Единорог" весело бежал к открытому морю.

- Смотрите, сеньор, - вскричал Хуан, весело указывая на длинный барьерный риф, где из обоих омыло светом. - Это лучшее, что было в фактории Гальего. Запомним эти острова - и падре. - Он перекрестился. - Теперь мы в открытом море, и я передаю вам судно. Ах! Мы снова увидим Европу, Испанию! Вы отпустите меня ненадолго домой?

- Если пообещаешь вернуться ко мне, - улыбнулся Антони.

- Си, куда бы вы ни отправились, я с вами.

Через несколько минут Антони услышал Хуанову гитару. Она начала скорбно, и некоторое время плакала. Потом струны стряхнули грусть и забренчали радостно. Пес Симба взволнованно подвывал. Антони сам стоял у штурвала. Он не оглядывался. К полудню низкий берег скрылся за горизонтом. Антони услышал, как корабельный колокол отбил неумолимый ход времени, и пошел в каюту, чтобы разделить с капитаном Биттерном полуденную трапезу.

Не только звон времени и волн в ушах, но и многое другое напоминало, что он вернулся в гущу собственного мира. Например, как капитан Биттерн ел суп. Тарелка неуклонно поднималась к строго горизонтальному капитанскому рту; глаза взирали на суповую гладь, словно делали замер и приметили на горизонте лед. Лицевая щель разевалась. Тарелка накренялась и суп исчезал бесследно. Еда для капитана Биттерна было одной из многих суровых жизненных необходимостей. Если он когда и чувствовал ее вкус, об этом никто не ведал, даже сам капитан Биттерн. У него не было на это времени. Антони явственно вспомнил гастрономические фокусы, которые показывал капитан Биттерн за столом мистера Бонифедера. Каза да Бонифедер встала перед ним, и все, сидевшие вокруг стола. Груда писем на столе, словно сговорившись, тоже тянула его в прошлое.

Братья Баринг и Ко, душеприказчики мистера Бонифедера, не жалея чернил, звали его вернуться. В Ливорно ждет их представитель. Важно закрыть дела Каза да Бонифедер в Италии на месте. Антони улыбнулся, читая, как настойчиво Баринги рекомендуют ему своего представителя.

... герр Винцент Нольте, молодой человек, уже сделавший себе репутацию способного банкира в трудные времена, наследник старинного заведения, с которым мы издавна ведем дела. Можете всецело ему доверять. Он уполномочен вручить вам...

Дальше шла длинная колонка цифр. Антони внезапно понял, что и впрямь богат. Он может отправляться, куда пожелает, делать, что ему вздумается. Значит, "одинокий близнец" получил свободу. За что ему такие милости? Какими неисповедимыми путями текут воды бытия! Когда они следующий раз выбьются на солнце и расплещутся перед ним? Ох, пусть лучше пока текут глубоко и скрытно. Ужасен был водоем, в котором утонул второй Бронзовый Мальчик. Он, по крайней мере, канул навсегда - только одинокий близнец остался. Он, благодарение Богу, теперь свободен.

Он поставил локти на рассыпанные по столу бумаги и подпер голову. Пришлось отодвинуть "Зерцало Божественное", которое капитан в спешке оставил открытым на последней странице. Парусиновая закладка с черными буковками попалась Антони на глаза. Он прочел с глубоким изумлением и благоговейным страхом.

В конце концов - что такое случайность?

В любом случае он не забудет - эту. Корабль легонько раскачивался. Снова другой мир. На палубе начали мелодично бить склянки...