Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии

Время как социообразующая категория

«В самом общем виде время можно определить как понятие, отражающее объективный процесс изменения окружающего нас мира».^{18} Изменяться во времени свойственно не только биологическим структурам, но и социальным, причем последнее можно отнести к одной из фундаментальных потребностей человека. Статус — детерминант времени социального тела, прямо пропорционален возрасту — времени тела физического. Каждый хочет, чтобы завтра его статус был выше, чем сегодня, и выбирает то общественное устройство, которое этот рост гарантирует. С этой точки зрения устав, провозглашая тотальное равенство рядовых, не рассматривает солдат срочной службы как субъектов времени.

Военные идеологи имеют свою точку зрения насчет того, как личность должна готовить себя к армии. Кандидат военных наук В. А. Поварцов так излагает свое представление о профессиональной армии:

В. А. Поварцов справедливо полагает, что для поднятия престижа армии «нужно разъяснять шестнадцатилетним, что армия не монстр, уничтожающий любую индивидуальность, а государственный институт, обеспечивающий спокойствие граждан».^{20} Однако для того, чтобы эти разъяснения достигли цели, а не превратились в циничный фарс, необходимо все-таки выяснить, как на деле обстоят дела с индивидуальностью и с правами человека в «институте, обеспечивающем спокойствие граждан», и совместимы ли в принципе эти понятия — «индивидуальность» и «рядовой»?

Пока что любая идеологическая работа и пропаганда «почетной обязанности» разбиваются о реалии, несовместимые не только с понятием чести, достоинства и права личности на самоопределение, но часто и с элементарными психофизиологическими потребностями человека, начиная с потребности в пространственной автономии. В результате идеологическая пропаганда, направленная на «поднятие престижа» армии, превращается в пародию, причем прежде всего внутри самих армейских коллективов. Поговорки типа «рота без замполита — что деревня без дурака» родились задолго до эпохи гласности и перестройки, и не журналисты их придумали.

Люди, собираемые на призывных пунктах-распределителях, представляют собой аморфную массу, своего рода социальную протоплазму. С момента сдачи паспортов они перестают существовать как граждане, но до принятия присяги они не существуют и как военнослужащие. Это люди, уже лишенные гражданских прав, но еще не принявшие на себя воинские обязанности. Эти люди — «лиминальные субъекты», лишенные и социального тела, и социального пространства.^{21} Масса призывников — это даже не социальная группа, это скорее протосоциальное образование, притом весьма абстрактное с точки зрения юридическо-правового обеспечения. И это нормативное и психологическое состояние асоциальности усугубляется комплексом официальных мер, направленных на «размалывание» личности и лишение ее индивидуальности: призывника стригут наголо, раздевают догола на медкомиссиях, ставят в строй, отбирают запрещенные и/или ненужные с точки зрения военных контролеров вещи. Таким образом, манипуляции с людьми на призывных пунктах направлены на семиотическую редукцию всех средств их личностного выражения путем унификации внешности, стиля одежды, набора вещей.

Насильственная редукция личностей до социальных нулей, превращающая их в совокупность одинаковых бритоголовых строевых единиц, встречает с их стороны встречную адекватную реакцию: если не удалось избежать призыва, то следует воспринимать его как карнавал. Сущность карнавала как феномена культуры заключается в инверсии социальных ролей и ритуальной деструктурализации социума с целью последующего обновления образующих его связей.

Путь в армию связан с реальной декультурацией личности, что вызывает у нее ответные бессознательные реакции, со всеми сопутствующими карнавальными атрибутами. Показательно, что свое состояние социальной аморфности призывники часто выражают различными действиями: рвут одежду, разрисовывают зубной пастой свои фуфайки, рисуют на бритых головах авторучкой или выбривают незамысловатые изречения типа «ДМБ-19…» и пр.

В итоге — формируется положительный эмоциональный фон; на призывных пунктах-распределителях обычно весело. Как и на всяком карнавале, здесь нередко возникают казусные ситуации.

По рассказу бывшего черноморского пограничника Эдуарда Казанцева, он еще на призывном пункте разрезал свои брюки на ленточки и в таком виде прибыл в часть. Часть старалась быть уставной. Упреждая возможные обвинения в том, что армия присваивает гражданские вещи новобранцев, им при выдаче военной формы приказывали отправлять свои вещи домой, не разрешая ничего выбрасывать. Наш герой был вынужден послать эти брюки домой. У его родителей был шок: когда они получили одежду сына, то решили, что над ребенком в армии издевались. Ему стоило труда убедить их, что это сделал он сам «для прикола».^{22}

Преобразование стресса в положительные эмоции посредством знака позволяет оценить универсальную функцию карнавала как средства апологии образа жизни и психологической адаптации личности к социально экстремальным условиям.

В качестве одного из универсальных карнавальных алгоритмов стоит отметить истинно «раблезианское поведение» — призывники в знак собственной асоциальности мажут друг друга зубной пастой, кетчупом, майонезом и прочим «антивеществом», маркируя им свое «анти-структурное» состояние.^{23}

Важно отметить соотношение ощущения времени с социальной идентичностью всех, кто направляется в армию по призыву: их идентичность стопроцентно перенесена в будущее, к моменту демобилизации. Переживаемый стресс активизирует «территориальное» поведение: по дороге в армию они как бы «метят территорию», т. е. везде, где это возможно, стараются запечатлеть дату своего будущего «освобождения» — пишут на стенах, на заборах, на теле год демобилизации. Идентичность личности, направляющейся выполнять «почетную обязанность», целиком соотносится с моментом завершения данного жизненного этапа.

Реализация социальной функции карнавала — инверсия ролей — приводит к психологической разрядке. Армия по определению — социальная инверсия гражданского общества, и карнавальные алгоритмы, предварительно организующие массу призывников, выступают как особого типа психологическая защита. Весь предыдущий опыт, весь запас знаний и культурных ценностей, все гражданские привычки и привязанности в этой новой агрессивной среде воспринимаются как бремя, от которого следует на время избавиться. Чем меньше человек знает и значит, тем легче ему подчиняться, т. е. полноценно функционировать в армии, поскольку суть армии — в подчинении. Когда автор данной работы еще только «собирал материал методом включенного наблюдения», он однажды попытался выяснить смысл абсурдного, на его взгляд, приказания. Понимание смысла абсурда было доведено до него командиром с поистине дзэнским пафосом «войны с рассудком»:^{24} «Товарищ солдат! Не ищите в приказе высокого смысла! Вам жить будет проще! Выполняйте!».

Хороший солдат — тот, кто подчиняется на уровне рефлекса. «Приказ не надо ни объяснять, ни даже формулировать, — пишет Мишель Фуко, — достаточно того, чтобы он вызвал требуемое поведение. Ответственный за дисциплину сообщается с тем, кто ей подчиняется, посредством сигнализации: не надо понимать приказ, надо воспринимать сигнал и немедленно на него реагировать, следуя заранее установленному более или менее искусственному коду».^{25}

Человек, готовящийся к службе в армии, полуосознанно начинает слагать с себя ограничения культуры еще за несколько недель до ухода по повестке. Это называется «догулять». «Догулять» — это значит допить всю водку, долюбить всех женщин и так далее, в полном спектре социальных девиаций, имеющих тенденцию роста от невинных оргиастических пирушек к уголовным преступлениям. Если бы велась статистика преступлений, совершенных призывниками в процессе «догуливания», то такого рода явления следовало бы выделить в отдельную социально-психологическую аномалию с единым смысловым контекстом: имея перспективу лишиться свободы, человек воспринимает актуальные культурные нормы в карнавальной инверсии, вплоть до полного их отрицания. В этом проявляется механизм адаптации личности к грядущему состоянию строевой единицы.

Этим и обусловлена реактуализация архетипа карнавального поведения. В качестве примера приведу текст письма, написанного одним тихим и скромным студентом-отличником в его последние перед армией дни:

Автор — психически абсолютно нормальный, уравновешенный человек, разумеется, не сексуальный маньяк, не алкоголик и не дебошир, как это следует из его письма. Структура и принципы построения текста воспроизводят ситуацию диффузии культуры в трансформации личностных мотиваций и жизненных стимулов человека, переходящего из гражданского социума в экстремальную группу, человека, вырываемого из привычного социокультурного контекста своего бытия. «Культурный самораспад» личности призывника — скорее правило, чем исключение.

Прибыв в воинскую часть, новобранцы расстаются с последними личностно-знаковыми вещами, а зачастую и с деньгами. Не выделяться! На первом этапе службы унифицируются даже средства личной гигиены. Командиры всех уровней следят, чтобы минимум вещей, составляющих содержание прикроватных тумбочек (зубные щетки, паста, мыло, нитки и пр.), был у всех одинаков. С этой целью армейским начальством культивируется такой институт социального контроля, как смотр тумбочек и карманов, во время которого изымаются все неуставные вещи. Неуставной считается любая вещь, не входящая в регламентированный минимум единообразных предметов, которые предписано носить в карманах — носовой платок, расческа, блокнот с выписками из уставов, сигареты.

Присутствие владельца при «смотре тумбочек» не обязательно, поэтому все, что может быть изъято, рано или поздно изымается. К примеру, у автора в свое время изъяли даже такую «идеологически зрелую» вещь, как учебник по истории СССР для поступающих в вузы, под предлогом «рано еще».

Фраза «рано еще» проходит рефреном через весь первый год службы. За календарь с отмеченными днями можно получить наказание. Фактически люди в армии делятся на тех, для кого время существует — это старослужащие, и на тех, для кого оно не существует — так называемые молодые бойцы, которым вести счет времени, равно как и обзаводиться личностно-знаковыми вещами, «рано еще». То есть социальной протоплазме рано думать об очертаниях. Она не имеет права ни на время — счет времени «не положен по сроку службы», ни на место в пространстве — они «духи», им «по сроку службы» положено «летать». Для социальной протоплазмы хронотоп вообще не существует. «Лиминальные существа ни здесь, ни там, ни то, ни се; они — в промежутках между положениями, предписаниями».^{26} Формула «положено/не положено по сроку службы» имеет соционормативное значение и выражает принцип распределения привилегий в армии согласно социальной стратификации.

Социальные страты и система соотношения прав и обязанностей

Структура экстремальных групп отражена в оригинальной системе номинаций, воспроизводящей полный спектр статусных состояний. Термины иерархии, от низшей номинации к высшей, образно воспроизводят тенденцию социального «осуществления» во времени. Критерий социальной сущности — соотношение прав и обязанностей.

«Духи» (также «птурсы», «зеленые», «салаги», «солобоны», «слоны», «чижи» и пр.) — это новобранцы, низшая каста, те, кто только что призван и не имеет никаких прав. Их называют «духи», видя в них нечто эфемерное. Статус духа сохраняется за солдатом первые 6 месяцев службы.

«Молодые» («фазаны», «стажеры» и пр.) — от 6-го до 12-го месяца службы — следующая ступень социальной лестницы. Спектр их обязанностей предельно широк. Представители этой группы уже имеют некоторые незначительные права (в основном это право оказывать психологическое давление на духов). Молодые отвечают за социализацию духов в «правильной» директории. По завершению года молодых «переводят» на следующую ступень, в результате чего они переходят в разряд элиты.

«Черепа» («черпаки») — первый привилегированный слой в системе экстремальных групп. Их главная функция — контроль за исполнением обязанностей молодыми и духами. Черепа пользуются всей полнотой прав: ведут счет своего времени, т. е. считают дни до дембеля, обсуждают связанные с демобилизацией вопросы. Отличия от вышестоящей касты наблюдаются в основном в области символов иерархии и в более активной, исполнительной, доминации.

«Деды» — полноценные субъекты экстремальных групп. Это военнослужащие «четвертого периода» (от 18-го до 24-го месяца, т. е. последнего полугодия службы), которые пользуются всеми правами. Их основная обязанность — блюсти себя, поддерживать реноме элиты и готовиться к дембелю. Это в прямом смысле слова обязанность, поскольку в конечном итоге сводится к противостоянию официальному командованию, офицерскому составу. Их доминация носит уже не столько исполнительный, сколько законодательный характер. Они выступают своего рода «гарантами» неписаного права дедовщины, осуществляя контроль над всеми уровнями доминантных отношений и их знаково-символическим выражением. Кроме того, они являют собой образ социального осуществления, столь желанного для бесправных духов и молодых.

«Дембеля». Дембелями становятся те, на кого распространяется действие очередного приказа об увольнении в запас с момента его опубликования. Реальная практика прохождения воинской службы предполагает, что между приказом об увольнении (20-е числа сентября и марта) и самим увольнением может пройти неопределенное время, обычно не далее даты окончания текущего призыва (1 января и 1 июля). Как правило, дата увольнения определяется непосредственным начальником, в особых случаях — командиром части. Разумеется, можно уволиться и в срок — в день призыва, отмеченный в военном билете. Но, как правило, командиры не спешат расставаться с дембелями и выискивают причины, чтобы их задержать. Распространена порочная практика «дембельских аккордов» — когда командир привлекает дембелей на ударные хозяйственные работы, играя на их желании поскорее уволиться. К примеру, командир собирает всех дембелей и приказывает построить из подручных материалов новый военный объект. Это может быть все что угодно — забор, свинарник, гараж, казарма. Демобилизация — по окончании работы.

Дембель — лицо особого статуса. Он уже вне социума, но в центре его внимания. Для характеристики такого состояния лучше всего подходит термин «трансцендентность» — переход за некий предел. В религиозной философии этот термин предполагает отстраненность безусловного авторитета, и это полностью соответствует психологическому состоянию дембеля. Он в своем роде трансцендентный армии субъект, на полном основании соотносящий себя с гражданским обществом. Его обязанности в системе экстремальных групп относятся исключительно к сфере символов. Он мог бы пользоваться всеми правами, но блага казарменного мира — уже не его блага. Дембель демонстративно выходит из сферы внутренних статусных отношений и подчеркивает этот переход символами своего аутсайдного, лиминального состояния.

Время в армии физически осязаемо. Единицы времени службы — это кирпичи пирамиды социальных статусов экстремальных групп. Квадратный в своем плане забор воинской части давит на массу и выдавливает из нее пирамиду, с вершины которой возможно движение только в чистый хронос, т. е. на дембель.

«Чмо» — так в армии называют париев, людей, опущенных на нижний порог аутсайдности. На них социальная динамика, выраженная статусным переходом, не распространяется. Статус чмо лишает индивида возможности самоосуществления во времени. Феномен изгоя возникает не случайно, но там, где группа испытывает в нем потребность. Наличие чмо в армейском коллективе показательно тем, что с ним социальная структура приобретает двойной стандарт: на специфическую пятичленную модель (духи — молодые — черепа — деды — дембеля) накладывается универсальная трехчленная (парии — масса — элита).

Л. С. Клейн относит трехчленную лагерную модель к архетипу социальной структуры, и, как видно, не напрасно. Он наблюдал, как однородная масса опущенных, изолированных в целях пресечения доминантных отношений заключенных заново структурируется и воспроизводит общую трехчленную конфигурацию. Бывшие узники фашистских концлагерей описывают этапы процесса слома человеческой личности в первый год заключения, который начинался с активного противостояния и заканчивался подражанием лагерной охране в поведении и даже в попытках как-то обозначить свой статус, преобразуя лагерную робу при помощи каких-то лоскутов на манер униформы своих надзирателей.

Архаическая модель «парии — масса — элита» органично укладывается в пятичленное строение современного армейского социума, поскольку положение солдат второго периода (полугодия) качественно не отличается от положения солдат первого периода — и те, и другие — объекты доминантных отношений. Так, черепа (черпаки) как субъекты доминантных отношений лишь номинально отличаются от дедов. Дембеля же полностью выделяются трансцендентностью своего статуса. Они — это те, кем хочет стать каждый, и в этом смысле слова дембеля — абсолютная элита экстремальных групп. Об этом повествует старый анекдот:

О функционировании в неуставной иерархии универсальной трехчленной системы говорит и одежда. Парии (духи и молодые) ходят в уставной форме без лишних знаков различия. Привилегированный слой (черепа, деды) носит трансформированную согласно неуставному регламенту уставную форму с положенными и не положенными регалиями: предусмотренными уставом нагрудными знаками и нашивками, которые у «черепов» и «дедов» приобретают значение знаков их неуставного статуса. Их «чем больше, тем лучше». Элита в лице «дембелей» фактически полностью игнорирует и уставную форму, и знаки неуставной иерархии — они не стирают одежду, не меняют подворотнички, демонстративно распрямляют бляху ремня и кокарду головного убора, всем видом подчеркивая свою отстраненность и от обязанностей уставщины, и от привилегий дедовщины. Субститутом тела дембеля выступает костюм другого рода — «дембельская парадка» — предметное олицетворение праздника. Изготавливается она на основе парадной формы или камуфляжа, которые немыслимым образом расшиваются всевозможными аксельбантами, чеканками, золотыми погонами.

Надо сказать, что в самих подразделениях осознается актуальность трехчленной модели и номинальность пятичленной, поэтому в некоторых воинских частях номинальные неуставные страты на сегодняшний день волевым решением «дедов» устранены, хотя солдаты знают, что в других частях они есть. Этим часто отличаются подразделения тех родов войск, которые претендуют на право быть элитой всех вооруженных сил — десант, погранвойска, морская пехота и пр. Так, в одном из сибирских погранотрядов мне сообщили следующее:

Однако в той же части существует более разветвленная номинально-символическая иерархия среди духов. Ее придумали как пародию на реальный статусный переход. Тот же информатор продолжает:

Если продолжать примеры внутренней структурированности экстремальных групп в разных родах войск, то нельзя обойти вниманием и флот. Там трехчленная система (притом не отягощенная излишними знаками и символами) наиболее рельефна. На Тихоокеанском флоте к низшему страту относятся «слоны» (первые 6 месяцев) и «караси» (6–12 месяцев), к среднему — «борзые караси» (12–24 месяцев), к высшему — «полтарахи» (24–30 месяцев) и «годки» (30–36 месяцев). О разделении обязанностей в доминантных отношениях на флоте лучше всего расскажут сами информаторы:

Характерно, что и на флоте при реальной трехчленной структуре номинально все же сохраняется пятичленная, как и в сухопутных войсках, хотя продолжительность службы в ВМФ на год больше.

Взаимное соглашение субъектов и объектов доминантных отношений

Магнетизм социального осуществления — вот тот механизм, который приводит в движение машину экстремальных групп и дает ответ на вопрос, почему люди добровольно и практически без сопротивления допускают насилие над собой. Человек принимает насилие системы как должное в том случае, если система гарантирует ему компенсацию и признает его право на социальное осуществление путем повышения статуса. Дедовщина — это не просто системное насилие, это насилие статусное и компенсаторное, чего нельзя сказать об уставщине.

В условиях отрицательного межличностного взаимодействия, которым отличаются механические формирования, только доминация обеспечивает вертикальную социальную мобильность, т. е. переход из объекта в субъекты. В экстремальных группах экстремальное звучание обретает поставленное с ног на голову «золотое правило» этики: «Я обращаюсь с ближним так, как здесь обращались со мной»

Логика агрессивной компенсации такова: чем сильнее черпаки будут «гонять» духов, тем полнее изживут собственное вчерашнее унижение. Поэтому каждый черпак очень точно воспроизводит ту модель доминантного поведения, жертвой которой он был вчера. Поэтому каждый дух не оказывает сопротивления, имея в виду перспективу отыграться, которой, кстати говоря, он может лишиться в случае сопротивления общим правилам.

Социальная структура экстремальных групп включает в себя оба порога аутсайдности: нижний (духи) и верхний (дембеля), состоящие в отношениях этической и эстетической инверсии, в отличие от пары дух — дед, которые находятся в этическом и эстетическом антагонизме.

В авторитарном социуме утверждение индивида в качестве субъекта доминантных отношений — это процесс его социального осуществления, — ресоциализации. Суть этого процесса состоит в поступательном движении от сверх-обязанностей к сверх-правам; ведь соотношение прав и обязанностей обеспечивает статус реальным содержанием в спектре между низшим и высшим порогами аутсайдности.

Человек, вырванный военкоматом из родной культуры, в которой формировалась его личность, погружается в новую систему социально-экстремальных отношений, основанную на жестком, но логичном соглашении: сначала человек соглашается быть объектом доминантных отношений, т. е. служить топливом и фоном для личностного самоутверждения субъектов. Те, в свою очередь, гарантируют ему переход в субъектно-доминантное состояние, т. е. подготавливают условия для его последующего социального осуществления и личностного самоутверждения, противостоя общему антогонисту — официальному и обезличивающему уставу, источником которого номинально является командование.

Самоутверждение — естественная потребность человека. Агрессивное поведение в целях самоутверждения в нормальных условиях Эрих Фромм относит к псевдоагрессии или доброкачественной агрессии, наряду с игровой и непреднамеренной.^{27} В обществе «рядовых» потребность в самоутверждении реализуется в злокачественных формах вследствие закона «сжатой пружины».

Таким образом, проблема злокачественности доминантных отношений — это системная проблема рекрутской армии мирного времени, основанной на иных, нежели воюющая и/или профессиональная армия, принципах и стимулах.

Одним из принципов существования и внутренней организации армии в новых стратегических условиях стал абсурд, пронизывающий все сферы жизни этого организма. Это состояние порождает в армии особую форму общественного сознания, которое отличает рефлексия абсурдности своего существования с его намеренным алогизмом: «Да, это глупо и бессмысленно, но так положено, и мы тебя научим это делать, или заставим». Данную сферу военной ментальности в народе именуют «армейский маразм» и относят к жанру фольклора.

Социализаторская задача первого года службы в армии — уничтожение гражданской личности, поэтому здесь намеренное нарушение здравого смысла, порядка вещей и нормальных отношений между людьми, одним словом — абсурд, имеет большое социализирующее значение.

Абсурд — ключевое понятие социализации, раскрывающее истинное значение иррационального труда, направленного на эстетическое оформление пространства.

Видимо, тогда и началась история дедовщины, когда пресловутый «человеческий фактор» попытался реализовать себя в противостоянии обезличивающе абсурдному качеству гигантской невоюющей армии, разлагающейся от замкнутой на себя энергии. А еще есть мнение, — и оно принадлежит представителям старшего поколения, — что дедовщина началась после того, как из кадрового офицерского состава уволился последний фронтовик, живой носитель идеи армии, действующей в мифологической парадигме борьбы добра и зла.

Подавление индивидуальности и отсутствие условий для самореализации личности становятся основным источником доминантных отношений; они происходят из самой основы социальной организации и социального контроля в армии и охватывают все сферы жизненной активности. Но, что самое интересное, в области принципов социальной консолидации неформальные армейские структуры демонстрируют аналогии с традиционными и архаическими культурами. Основным таким принципом является ритуализация насилия. Ритуал раскрывает свой социообразующий потенциал и в неуставной жизни армии, возникая как средство оживления безжизненных, механических отношений и преодоления социальных конфликтов.^{29}