Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии

Еще Аристотель в «Политике» писал: «Когда одни властвуют, другие находятся в подчинении является стремление провести различие между теми и другими в их внешнем облике, в их речах и знаках почета».^{46}

В армейских подразделениях все проявления жизнедеятельности направлены на воспроизводство актуальной иерархии. Воспроизводству социальной структуры подчинена знаковая трансформация всей уставной системы жизнеобеспечения. И в этом значении жизнеобеспечивающие системы реализуют себя (проявляют свой смысл и сущность) как семиотические модели. Семиотический статус вещей, составляющих основу армейского быта, повышается прямо пропорционально социальному статусу их владельца.

В экстремальных группах все факторы жизнеобеспечения — одежда, питание, пространство, даже собственное тело — знаково трансформируются в соответствии со статусными стереотипами.

Если для духа актуальна еда как таковая, в любом виде, как объем гарантированных уставом килокалорий, то для деда еда актуальна как знак его статуса, что порой заставляет его даже ограничивать свой рацион. Трансцендентный статус радикального дембеля подчеркивается его полным безразличием к пище. Дембеля предпочитают питаться, по мере возможности, не в столовой, а в чайной и за свои деньги, если таковые имеются. Если же все-таки в столовой, то не со всеми и не той пищей, что все остальные, а, например, на кухне с поваром после отбоя жарить картошку — «готовить домашнюю хавку».

Очевидно и закономерно, что система жизнеобеспечения этносов, исследованная в отечественной этнографии, полностью совпадает с системой жизнеобеспечения в армии.^{47} Соответственно, армейские реалии логично рассматривать в этой же структуре: пища, жилище, одежда в их знаково-семиотической проекции. Именно знаковость превращает пищу в кухню, жилище — в архитектуру (в смысле архитектоники пространства), одежду — в костюм. Знаковость, собственно говоря, преобразует и реальную агрессию в доминацию, с множеством ее символических эквивалентов, выводящих физическое насилие в область символов, тем самым предотвращая его или преобразуя физическое насилие в психологическое давление.

Итак, рассмотрим статусный аспект культуры жизнеобеспечения в армии, начиная с одежды.

Социально-знаковая трансформация военной формы

Каждому сроку службы, каждому социальному старту соответствует своя степень знаковой трансформации уставной военной формы, преследующая цель обозначения и демонстрации статуса.

Знаковая трансформация одежды позволительна с начала второго года службы. Непривилегированным группам отклоняться от уставного стандарта запрещено. И духи, и молодые обязаны содержать одежду в обезличенном, не измененном виде, и носить ее так, как предписывает устав: головной убор надевается прямо, его край приходится на два пальца выше бровей. Ремень затянут так, чтобы его было невозможно перекрутить, бляха приходится между четвертой и пятой пуговицами и т. п. Уставная одежда — знак личностно-социальной аморфности, обезличенности ее хозяина, как того и требует устав, добиваясь «единообразия» во всем — от сапог до зубных щеток.

Трансформация формы происходит в первый же день после «перевода в черпаки» или даже входит в официальную часть переходного обряда, который проводится ночью накануне подписания приказа об увольнении дембелей и объявлении о текущем призыве.

Форма, трансформированная в системе знаков социальной иерархии, становится по своей сути костюмом. Костюм — это одежда, выдержанная в системе смысловых значений, принятой в том или ином социуме. Как одежда является субститутом человеческого тела, адаптируя его к физической среде, так и костюм является субститутом человеческой личности, адаптируя ее к среде социальной, или наоборот, бросая ей вызов. Но в любом случае знаки, формирующие костюм, призваны выражать то или иное социальное отношение.

Пилотка. До «перевода в черпаки» солдату запрещается производить какие-либо манипуляции с пилоткой. После перевода в первый же день (а то и в ту же ночь) неофиты отрывают дерматиновую ленту, пришитую по периметру внутренней части пилотки, разглаживают, вытягивая внешние клапаны так, чтобы они смыкались над внутренней частью. В некоторых частях звездочка на пилотке инициированных становится знаком времени: ее поворот на 180 градусов свидетельствует о том, что ее хозяин прослужил половину срока, т. е. с течением времени ее вращают по часовой стрелке. Таким образом, у некоторых ортодоксальных дедов звездочка всегда повернута на «без четверти полночь». Пилотку, как и прочие головные уборы, уже разрешается носить лихо заломив на затылок или опустив на самые глаза. Тем дедам и черпакам, кто наиболее остро воспринимает время, свойственно надевать пилотку задом наперед или поперек головы. Так делают не всегда, поскольку это все-таки и неудобно, и некрасиво, но, как правило, в моменты применения доминантного статуса при «работе с личным составом».

Таков же смысл и трансформации остальных головных уборов.

Панама. В жарких районах солдатам полагается панама. Знаковая оппозиция «социальная форма» — «социальная аморфность» отображается ее полями. Духи носят панамы с опущенными полями, у дедов поля стоят строго параллельно линии горизонта, для чего в края вставляются специальные пружины, которые можно добыть из парадной фуражки духа.

Фуражка. Парадный головной убор — фуражку — сложно как-то трансформировать в силу специфики изделия, и тем не менее у духов она остается в неизменном виде, а у дедов тулья фуражки должна быть высокой, кокарда — выпуклой и загнутой.

Шапка-ушанка. Зимние шапки, в отличие от фуражек, легко поддаются трансформации. Их буквально парят и варят, стирают и сушат на «кирпиче» из уставов, ушивают и красят гуталином. Такие объективные условия, как климатические зоны нашей страны, вносят лишь несущественные вариации в правила оформления зимнего головного убора. Например, зима в Средней Азии отличается от зимы в Сибири гораздо сильнее, чем различаются зимние шапки дедов бывшего САВО и СибВО. В Средней Азии все клапаны шапки-ушанки сшиваются между собой, завязки продеваются внутрь шапки через пробитое в центре верней части отверстие и связываются изнутри.

В Сибири часто приходится опускать «уши», поэтому клапаны не сшиваются, шапка не пробивается, и завязки остаются снаружи. Но поскольку невозможно допустить, чтобы у дедов и духов они завязывались одинаково, завязки у инициированных солдат должны быть выглажены утюгом и выложены поверх затылочной части шапки в форме треугольника.

Советская промышленность шила для армии неравноценные, с точки зрения неформальной эстетики, головные уборы. Так, фабрика им. Ахунбабаева шила фуражки и панамы, неприемлемые для настоящего деда, т. е. изначально аморфные: панамы с глубоким «куполом» и узкими полями, похожие на колпаки, и фуражки с низкой тульей, из-за чего в войсках их прозвали «бескозырками». Более всего отвечали требованиям социальной эстетики панамы Волгоградской фабрики головных уборов и фуражки Одесской фабрики. Они становились предметом обмена и теневых товарно-денежных отношений в вооруженных силах. Соответственно, лица, ведавшие распределением этих вещей, — каптерщики и кладовщики, облачались аурой элитарности независимо от срока службы. При этом статусные знаки соблюдались обязательно: если молодому каптерщику не полагалось изгибать кокарду, то, по крайней мере, он мог игнорировать продукцию фабрики им. Ахунбабаева.

Итак, трансформированный неуставным образом головной убор — это субститут головы, переживающей свое время и место.

Нижнее белье. Нижнее белье в армии — предмет особого разговора. Наибольшей знаковостью обладает вся система его распределения и замены. Белье меняют раз в неделю во время организованной «помывки» в бане. Его получает ротный каптерщик на всю роту, и духи взводов обязаны проводить распределение согласно иерархии. Пока деды домываются, духи обязаны собрать грязное белье и обменять его в каптерке на чистое. После этого начинается сортировка. Белье дедов должно быть в идеальном порядке — соответствовать размеру, без дыр, со всеми пуговицами и резинками, не застиранное.

Официально белье делится на категории. Первая категория — новое, вторая — поношенное, третья — заштопанное, с отсутствующими пуговицами, четвертая — близкое к лохмотьям и т. д. Периодическое обновление происходит по мере списания старой массы, что зависит не от степени обветшания, а от установленной периодичности этой процедуры. Если выдали белье не первой и не второй категории, и на всех дедов качественных изделий не хватает, молодые должны бегать по каптеркам и складам и умолять каптерщиков поменять недостающие комплекты на более приемлемые. О себе они, естественно, заботятся в последнюю очередь.

Банный день для молодых бойцов связан с повышенным риском прогневить дедов. В этот день обостряется иерархия и среди духов. Каждый из них собирает вещи, соответствующие его положению в своей страте. Шкала вещей от «чистых» к «поганым» (полотенца, рубахи/майки, кальсоны/трусы, портянки) отражает универсальную трехчленную иерархию внутри низшей страты.

Привилегированные духи (те, кто активно прислуживает дедам) собирают «чистые» вещи, например, полотенца. Остальные — что придется; чмо неизменно собирают «поганые» — трусы и портянки.

Интересно, что духи безошибочно ориентируются во внутренних иерархических отношениях элиты, которые строятся на личных качествах. Они знают, кому можно без особого риска подсунуть кальсоны с оторванной пуговицей, а кому нельзя.

Кителя и брюки. Кителя и брюки бывают полевыми и парадными. Полевые, в свою очередь, подразделяются на летние, хлопчатобумажные («х/б») и зимние, полушерстяные («п/ш»). Общий принцип трансформации — достижение максимальной четкости силуэта и знаковых элементов. И китель, и брюки ушиваются по фигуре (духи должны ходить в том, что выдали, им подгонять форму запрещено). Основные части для ушивания в кителях, как полевых, так и парадных — это их нижняя часть, а в галифе — их характерное верхнее расширение.

Уставная форма, которая шьется на фабриках, имеет силуэт песочных часов — нижняя часть кителя соответствует ширине плеч, плавно перетекая в «уши» галифе. Это визуально расширяет зад и сужает плечи, что противоречит маскулинной эстетике и поэтому подлежит устранению. Новая форма — камуфляж — имеет прямой силуэт и совсем не похожа на галифе, однако традиция заужения бедер сохраняется: современные воины, одетые в камуфляж, зашивают боковые накладные карманы.

Заглаживание складок также подчеркивает четкость силуэта. Устав требует заглаживать складки только на брюках и запрещает делать это на рукавах. Следовательно, надо поступать наоборот — заглаживать складки на рукавах в продолжение верхних срезов погон, а черепам (прослужившим год) следует выглаживать так называемую годичку — стрелку, идущую поперек спины. Чтобы стрелки держались лучше, их заглаживают, смазав предварительно изнутри клеем.

К знаковым элементам костюма относятся в первую очередь погоны, шевроны, нашивки, петлицы, металлические эмблемы, пуговицы — вся фурнитура и значки.

В погонах либо делают вставки, либо вклеивают специальные уплотняющие подкладки. Вставки — это металлические или пластиковые пластины. Подкладки делаются различными способами, в зависимости от возможностей. Вот один из них: по размеру погона из пакета из-под молока нарезаются полоски. Молочные пакеты используются потому, что бумага в них имеет полиэтиленовую основу, и когда их слоями проглаживают утюгом, полиэтилен плавится и склеивается с тканью погона.

Пока погон не остыл, ему при желании можно придать выгнутую форму, прижав продольно к поверхности бутылки, или же оставить плоским. В тех местах, где молоко в пакетах не продается, ту же операцию проделывают с тканью, переложенной послойно полиэтиленом, или используют клей ПВА.

Так поступают и с шевронами, петлицами и всякого рода нашивками. Металлическим эмблемам придается выпуклая, закругленная полусферическая форма.

Промышленность выпускала различную по качеству фурнитуру для солдатской и офицерской формы. Последняя отличается более тонким рельефом и большей аккуратностью изготовления, поэтому солдаты стараются использовать офицерскую фурнитуру: пуговицы, эмблемы рода войск, кокарды и пр.

Новая форма одежды включает большее количество шевронов, но в условиях общего недофинансирования армии солдатам могут их не выдавать. Эта проблема тут же переходит в область неуставных правил — черепа и дембеля расшивают свой камуфляж всеми возможными нашивками — это и эмблемы родов войск, и эмблемы группы крови, и общеармейская символика. Все это покупается на собственные деньги. Духам эти знаки, хотя и положенные по уставу, «не положены по сроку службы».

Функцию календаря-циферблата, кроме звезды на пилотке, могут выполнять и значки. В некоторых воинских частях по часовой стрелке вращают «бегунок» — знак «Воин-спортсмен». Если значок перевернут и человечек на нем «бежит» вверх ногами — солдат «пробежал» половину дистанции, если «бежит» вниз — срок службы близок к завершению.

Особенно важный знак — подворотничок, который регулярно обновляют. Уставной подворотничок представляет собой двойную полоску белой ткани шириной 1,5–2 см. Духи его при загрязнении стирают, каждый вечер обновляют и пришивают белыми нитками.

«Пожилому» воину полагается нечто противоположное. Воротник заглаживается и подшивается как «стойка». Для этого подворотничок изготавливают из обширного, многократно свернутого в одну полосу куска ткани. Ширина такого подворотничка в среднем около 7–10 см, толщина — 5 мм. На это изделие уходит до 1 м ткани. Пришивают его черными, красными, зелеными и т. п. нитками. Прослужившие год черпаки вышивают на концах один зигзаг, деды — два зигзага. С началом «стодневки» каждый день на нем вышивают новую цифру, означающую количество дней, оставшихся до приказа об увольнении в запас. В дисциплинарных батальонах на белом подворотничке черными нитками вышивается паутина.

Ортодоксальному деду стирать подворотнички не приличествует («западло»), ткань для них каждый раз должна быть новой, и поэтому приобретается в магазине метрами. Можно экономить и рвать на «подшиву» простыни.

Крючок воротника должен быть всегда расстегнут. Соответственно у тех, кому это «не положено» — всегда застегнут.

Обувь. Сапоги деда отличаются исключительной начищенностью и гармошкой голенища, или наоборот, — его идеальной гладкостью. Верхом совершенства считаются хромовые или яловые сапоги. У «настоящих» сапог обтачивается по всему краю подошва, голенище ушивается. Наращиваются каблуки, к ним прикручиваются подковы, которые за умеренное вознаграждение изготавливают из токарных победитовых резцов умельцы ремонтной роты. «Гармошку» на кирзовых сапогах сделать сложно, но возможно, «проплющив» места предполагаемых сгибов плоскогубцами. Зеркальный блеск достигается путем многократного проглаживания горячим утюгом на поверхности сапога смеси качественного сапожного крема (простой гуталин не годится) с парафином.

Состоятельные деды могут сшить сапоги на заказ или перешить их в сапожной мастерской. Те же самые меры по облагораживанию обуви применяются и к ботинкам со шнуровкой. При этом шнурки проглаживают утюгом.

Шинель. Удобство и мобильность — не самые главные достоинства этого вида зимней верхней одежды. Хорошая шинель хороша на параде, но не на полигоне, поэтому в повседневной жизни ее постепенно вытесняет бушлат. Но на ее знаковую функцию это не влияет.

Шинель ушивают по бокам, зашивают складку на спине, пришивают хлястик. Пуговицы у солдатской шинели изначально декоративны, поскольку она застегивается на крючки. Чтобы ряд пуговиц выглядел красиво, их не пришивают, а закрепляют с помощью мелких гвоздей, которые вставляют в ушко пуговицы с внутренней стороны. Особым шармом считаются шинели с видимыми отклонениями по длине — слишком длинные или слишком короткие, по цвету — чересчур темные или светлые, и по степени «лохматости». «Лохматая» шинель — торжество сюрреализма в армейской эстетике, предмет самовыражения ее владельца, над которым даже не смеются. Этот архетип боярской шубы изготавливается путем расчесывания шинельного сукна слесарной железной щеткой, которой в заводских цехах очищают от металлических стружек станки.

Ремень. Поясной ремень — ключ всей знаковой системы в одежде. Устав предписывает солдатам срочной службы ремни из плотного дерматина. Кожаные ремни промышленность выпускала для курсантов военных училищ. Внешне они мало чем различаются и, казалось бы, какая начальству разница, какой на солдате ремень — полученный на складе или купленный в магазине. Однако это далеко не так. Разница, как считают командиры, существенная, и они совершенно правы.

Кожаный ремень — максима в системе символов. Во-первых, это инструмент инициации и наказания, во-вторых, это овеществленная коллективная память данного подразделения, поскольку он находится в его коллективной собственности (дед отдает своему духу этот ремень при его посвящении, а себе на дембель покупает новый), в-третьих, ремень как субститут жизненных сил его владельца воспроизводит физическую модель времени, исчислением которого детерминирован процесс социального воплощения вчерашнего духа, как переход из «ничто» в «нечто».

Ремень в армии не просто служит календарем — предметом, на котором отмечают пройденные месяцы службы, — но пространственной моделью временной протяженности,1 выступающей субститутом и жизненного пути и жизненной силы перепоясанного им тела.

Бляха ремня инициированного воина должна быть выгнутой до полусферы, отшлифованной до зеркального блеска. Очертания звезды на ней стачиваются и округляются, края бляхи в процессе ее округления и шлифовки оттачивают так, что ей, при желании, можно открыть консервную банку. Скоба на противоположном конце, при помощи которой ремень застегивается, убирается — вместо нее либо вставляется дуга из толстой проволоки, либо на конце вырезается петля.

Семантика пояса — это связь, непрерывность, протяженность. Семантика бляхи, имеющей вид сверкающей сферы — целостность, замкнутость, абсолютность. Дембельская бляха — символ поистине солярный, который в контексте семантики пояса воспроизводит архетипическую модель, аналогично ритуальным артефактам многих древнейших культур. Например, сочетание сферы и линейной протяженности в солярном символе характерно для айнов; та же семиотика запечатлена сосудами японских неолитических культур Дзёмон; священное зеркало — одна из реликвий и субститутов жизненных сил японского императора, имеет семантическое значение свернутого в спираль небесного змея; аналогичную семантику имеют сферические зеркала сибирских шаманов.

На мысль о семиотическом тождестве солдатского ремня ритуальным артефактам также наводит статусный стиль его ношения на половом органе и ассоциация полового члена космическому телу в коллективном бессознательном экстремальных групп. Здесь стоит придать значение свидетельствам Игоря Губермана, согласно которым инородные тела, вживляемые в головку полового члена высокоранговыми заключенными, назывались не иначе, как «спутник» — по ассоциации с искусственными спутниками Земли.^{48}

Как узловой элемент целой знаковой системы пояс обозначает пространственно-временную протяженность, тождественную единице измерения времени существования и его пространственной конкретизации. Во всех традиционных культурах пояс имеет именно это значение. Символическое повязывание пояса в разных культурах выступало как часть ритуала инициации. Образ пояса в культуре многих народов непосредственно соотносится с архетипом жизненных сил человека, служит знаком его социальной принадлежности, личного достоинства.

Пояс предельно ясно воспроизводит архетип жизненных сил в конкретном символе. Понимание жизни, как сущности и осуществления, а также, как пространственно-временной протяженности выражено порядком архетипических образов, к которому в мифологиях относится пояс, нить, трава, веревка, змея, волосы и т. п. Все это — символы протяженности, нуждающиеся в конкретизации и структурировании: завязывании, сворачивании, расчленении, причесывании. В свою очередь, протяженность сама является символом некоего потенциала, нуждающегося в реализации, как сущности, нуждающейся в осуществлении. Все эти символы и категории участвуют в построении космогонических, антропогенных и социогенных сюжетов.

Тождество социально-знаковой функции ремня в армии и в традиционных обществах говорит о том, что мы имеем дело с архетипами коллективного бессознательного, данными в семиотике конкретных элементов материальной культуры.

Знаковая организация пространства

Основная проблема социального обеспечения и, следовательно, морального климата армии — это конфликт личности и пространства. Пространство создают вещи. Вещь в культуре социальна, поскольку запечатляет информацию о своем хозяине, которую ретранслирует в общество, и общество воспринимает эту информацию как своего рода эманацию. Так, посредством вещи человек реализуется как субъект социального и физического пространства: он оформляет свою территорию, завоевывает себе пространство, помещая в него cвою вещь.

В армии пространственная экспансия личности по определению сопряжена с нарушением устава, поскольку устав лишает человека права на пространственную автономию. Этика устава предполагает отказ от собственности на вещи, а эстетика — их полное единообразие и строгий геометрический порядок.

Жилое пространство казармы не оставляет человеку ни малейшей возможности для самовыражения. В этом и состоит ее социальная направленность: лишить личность лица, насильственно вписав ее в это пространственно детерминированное единообразие, научить ее не чувствовать и самой потребности в самореализации. Здесь говорят: «казарма дисциплинирует», и любое проявление воли называют «бардаком».

Минимум личного пространства, ограниченного койкой и половиной тумбочки, включает строго регламентированный набор вещей, которые солдатам разрешается иметь. Даже средства личной гигиены — зубные щетки, пасты и т. п. — старшины периодически закупают централизованно, чтобы порадовать начальственный глаз при смотре тумбочек геометрическим единообразием их содержимого. Устав допускает, что у солдата может быть некий набор вещей, например, фотоаппарат, но это все должно храниться в каптерке, под замком. Такими вещами разрешается пользоваться только в строго определенное время с разрешения командира; эти вещи не участвуют в обычной жизнедеятельности своих владельцев, равно, как и в повседневной организации пространства.

Разумеется, солдат пытается как-то эстетически реализоваться в пространственном контексте своего бытия, и с момента последнего смотра тумбочек начинает накапливать разные мелкие «неположенные» предметы, приклеивать на внутреннюю сторону дверцы непотребные журнальные картинки и т. д. Все это сохраняется лишь до очередного смотра. В качестве примера приведем сцену из жизни, ставшую перлом армейского фольклора:

Одежда, как ближайший пространственный субститут тела, должна быть помечена фамилией и номером военного билета ее владельца. На противогазах должны быть такие же бирки.

Пространственно-архитектурное значение форменной одежде придает институт построения. Подавляющее большинство построений в армии проводится с целью проверки степени единообразия одежды. Особенно показательна в этом плане шинель. Функция шинели сугубо архитектурная: данная вещь меньше всего напоминает одежду, но больше всего — фасад дома. Даже пуговицы ее нефункциональны и прикрепляются к ней для красоты, при том гвоздями.

Эстетика шинели целиком подчинена эстетике строя. Например, нижний ее срез должен находиться на определенной высоте. Поэтому, чтобы строй выглядел красиво, старшина строит всех в ряд и на установленной высоте мелом проводит по полам шинелей единую линию, по которой их каждому следует обрезать. Сверху строй ровняют построением по росту, придавая головам одинаковую форму: все головы, во-первых, стригут, во-вторых, выводят бритвой нижний срез волос на затылке в ровную линию. Это составляет целый институт армейской эстетики, посредством которого на каждом построении личность редуцируется до состояния строевой единицы.

Ярким примером являются построения всего личного состава, вызванные визитом в воинскую часть высокого начальства. Генерал обходит строй, за ним следует командир части и свита, и все вглядываются в геометрию человеческой массы, пытаясь найти изъян. За спиной солдат замерли старшины, сжимающие в потных от волнения руках механические машинки для стрижки волос и готовые стричь солдат по первому сигналу. И, что самое примечательное, некоторых действительно стригли прямо на плацу, публично демонстрируя воздействие власти на голову подчиненного.

Данный род построений, на наш взгляд, воспроизводит алгоритм тотальной власти в семиотике публичной казни. Показательно, что знаковое подавление личности человека осуществляется через демонстративное пострижение его головы. По крайней мере, какой-то реальной необходимостью этот «театр» трудно объяснить. И приведенное выше описание отнюдь не гротеск, а эпизод ответственного построения в бригаде связи Главкомата Юго-Западной группировки войск в 1989 г., на котором автор лично присутствовал.

Ритуалом обрезания шинелей и стрижкой голов старшина оформляет человеческую массу в геометрическую фигуру. В геометрии толпы заключается эстетика военного построения и этика тоталитарного общества. Достаточно вспомнить, как проводились всенародные праздники советского времени. Апофеозом праздника в общественном сознании россиян до сих пор остается парад: колонны техники и шеренги людей, марширующих как единая механическая машина, перестроения живой массы в форме букв, звезд и прочих фигур.

Сам акт облачения в форму лишает человека права на пространство. Надеть форму — значит внедрить себя в ячейку некой макроструктуры, о задачах и принципах существования которой рядовому знать не положено, не говоря о том, чтобы творчески на нее влиять.

Отсюда, ничто так не ценится в армейских подразделениях и колониях заключенных, как возможность хотя бы временной пространственной автономии. Но пространство специально организовано так, чтобы свести эту возможность к минимуму. Отсюда ценность всех пространственно выдающихся участков казармы, таких, как койка у стены (у окна, с краю), а также популярность некоторых видов нарядов, обеспечивающих возможность уединения и пространственной мобильности. Например, в нашей части особенной популярностью пользовались наряды на свинарник, несмотря на грязную работу, а в наряде по КПП семиотика пограничной точки между той и этой стороной забора перевешивала даже такой негативный фактор, как близость к начальству.

Конкуренция, возникающая по поводу распределения пространства, — один из предметов доминантных отношений, и в ней целиком реализует себя неуставная иерархия.

Л. С. Клейн также отмечал пространственный фактор самовыражения личности в экстремальных группах на примере лагерной субкультуры. Сам он имел статус «углового», которого добился в силу определенных качеств своего характера, несмотря на интеллигентское происхождение и неуважаемую в блатном мире статью. По статусу ему полагалась угловая койка. Признаки «элитной» койки — стены с боков, создающие ощущение изолированности, усугубляемое наличием второй ярус кровати сверху; человек в стремлении к автономии инстинктивно пытается спрятаться «в ящик».

В армии, так же как и в лагере, опущенные на низшие ступени иерархии индивиды занимают пространство, семиотически соответствующее их лиминальному (деперсонифицированному) состоянию. В казарме это самые неудобные кровати: находящиеся на виду, в проходах ближе к выходу и на втором ярусе. Символизм верхней койки заключается не столько в вертикальной оппозиции нижней, сколько в степени изоляции: если пространство нижней койки напоминает ящик (максимальная изоляция), то верхней — платформу (отсутствие изоляции).

Итак, качество пространства есть знак качества личности. В доминантной и агрессивной среде более светлым и более «защищенным» пространством владеет более сильная и доминантная личность, и наоборот.

Устав борется за порядок посредством борьбы с личностью. Пространство в армии — не пустота, наполняемая вещами, и не конфигурации вещей. В армии единственный конституирующий пространство предмет — геометрически оформленная человеческая масса. Строй — единственно легитимное пространство индивида. В армии человек вне строя асоциален и подозрителен. В некоторых образцово-показательных, «уставных» частях в моменты приступов служебного рвения запрещалось перемещаться по территории вне строя шагом, но только бегом. «Солдат без сопровождения должен передвигаться по территории части бегом. При встрече с офицером переходить на строевой шаг для отдания чести», — гласит инструкция. Предполагается, что он либо живет по коллективному распорядку, либо расторопно выполняет важное поручение.

В связи с приведенными фактами интересным представляется взгляд Мишеля Фуко: «Единичное тело становится элементом, который можно разместить, привести в движение, соединить с другими элементами. Его основными определяющими переменными являются не доблесть или сила, а занимаемое место, отрезок, который оно собою закрывает, правильность и надлежащее расположение, с которым оно согласует свои перемещения. Солдат прежде всего фрагмент подвижного пространства и только потом мужество или доблесть».^{49}

Время в армии подавляет пространство. Распорядок не предусматривает возможности уединения: нет ни одной минуты, в которую человек легально может остаться один на один с пространством. Пространственно-временной континуум детерминирован тотальной геометрией толпы. Под беспорядком понимается любое самовыражение личности в пространстве и во времени, и пресечение этого «бардака» командиры всегда начинают с построения. Это креативное действие восстанавливает статус-кво власти на пространство и время, придавая акту построения значение ритуала.

Особенно эффективны ночные построения или такие приемы, как многократное чтение списка вечерней поверки, когда в ответ на шевеление и разговоры (что, по сути, есть психологический выход личности за пределы строя) начинают читать заново весь список, в котором имя значит меньше, чем порядковый номер. Об этом говорит и М. Фуко: «В дисциплине элементы взаимозаменяемы, поскольку каждый из них определен местом, занимаемым им в ряду других, и промежутком, отделяющим его от других. Следовательно, единицей является не территория (единица господства), не место (единица расположения), а ранг».^{50} Но если «дисциплина — искусство ранга и техника преобразования размещений»,^{51} то в формальной статусной системе дисциплина по определению остается не достижимым идеалом: как нежизнеспособен устав, отрицающий de facto естественную иерархию, так же трагикомична роль молодого сержанта, «командующего» дедами и дембелями.

Распределение статусов в пространстве напрямую зависит от того, какая сила — внешняя или внутренняя — собрала людей вместе. Если повод официальный — формальное собрание в клубе, построение на плацу, политзанятие — то неофициальная элита располагается на заднем плане, за спинами духов — тех, чей статус в системе неуставной иерархии равен нулю. Если повод неофициальный — просмотр телевизионных передач после отбоя или кино в том же клубе — то деды занимают первые ряды и центр. Одно и то же пространство имеет два принципа его социально знаковой организации, в зависимости от качества происходящего в нем события.

Если солдату по должности положен собственный рабочий угол, хотя бы для временного пользования: радисту — рубка, фотографу — лаборатория, каптерщику — каптерка, фельдшеру — санчасть, повару — кухня и пр., статус его резко повышается. Более того, престижность этих специальностей во многом связана с пространственной автономностью специалиста.

Каждый солдат, из обладающих собственным углом, не просто им владеет и находит там уединение, он оформляет свой казенный угол как дом. Известны случаи, когда водители использовали скромный ресурс кабины, устраивая там некие «нычки» — тайнички с неуставными вещами. Кстати, само слово «нычка» (от «заначка», «заныкать») обозначает не только такой тайник, но и способ несанкционированного уединения («упасть в нычку»).

Таким образом, социальная динамика в армии отражена в переходе человека из объектов пространства в субъекты пространства. Положение субъекта пространства связано с повышенным социальным статусом, и наоборот. Духи социально аморфны и как бы растворены в воздухе. Не имея права пользоваться пространством, они им целиком подавлены: их жизнь посвящена его обслуживанию — непрерывному наведению порядка. Каждое утро они оформляют пространство казармы — застилают все кровати, выравнивают их по нитке, придают постели строгую геометрическую форму посредством изощренных технологий (формирование строгой геометрии постели набиванием граней тапочкой и табуретом, начесыванием стрелок щеткой и т. п.), моют полы. При этом они не имеют права пользоваться пространством в неуставное время: сидеть, а тем более лежать, как это «положено» дедам. Духи должны «летать», т. е. быть постоянно в работе.

Разнарядки на бытовые работы производятся согласно иерархии. Особо репрессивное значение имеет чистка унитазов, которая вменяется в наказание проштрафившимся духам. Этим также постоянно занимаются парии общества — чмыри. Считается общественно ценным заставить чмо, дослуживших до увольнения в запас, «драить очко в дембельской парадке». Семиотически они, что называется, «смешаны с дерьмом», а «очко», которое они «драят» в день демобилизации, символически тождественно воротам воинской части, через которые они ее покидают.

Статусная знаковость в системе питания

Семиотический статус пищи целиком отражает социальные отношения. Пища без смыслового значения, как продукт, ценность которого равнялась бы энергоемкости, в сфере культуры не существует. Именно знаково-смысловой контекст превращает еду в кухню. И наоборот, понижение семиотического статуса пищи при актуализации калорийной и экологической ценности переводит систему питания из культуры жизнеобеспечения в технологию жизнеобеспечения.

Степень семиотического значения пищи повышается прямо пропорционально иерархической шкале: чем выше статус человека, тем больше запретов и предписаний, прав и обязанностей возлагается на него культурой питания. Соответственно, существует и обратная зависимость.

Суть уставного рациона выражается в подсчете килокалорий. Культура питания в армии заменена энергетической технологией, в свою очередь, и слова «рацион», «меню», «блюдо» заменяются механическим выражением «раскладка продуктов».

Система питания, как и одежда, воспроизводит иерархию статусных отношений, поэтому компоненты уставной и уравнительной «раскладки продуктов» по килокалориям в неуставной сфере отношений перестраиваются в иерархию знаков престижа.

Низшие слои должны потреблять всю полноту уставного рациона без разбора: весь спектр блюд — от престижных до «подлых». Иерархия блюд образована, конечно же, вкусовыми качествами продуктов и их приготовлением в конкретной части. Если привести их перечень в порядке убывания престижности, то он выглядит примерно так: хлеб с маслом — котлеты (по праздникам) — 2 яйца (по воскресеньям) — рыба — куски мяса в подливе — макароны — картошка — каши — ячневая и комбикаша. Соответственно, по мере продвижения по иерархической шкале, уменьшается набор продуктов, которые можно употреблять элите, «не теряя лица».

Структурированный согласно иерархии рацион можно изобразить в виде пирамиды: духи должны есть все, молодые все могут не есть, черпаки едят только вкусно приготовленные обеды, деды ограничиваются бутербродами, а во время стодневки отказываются и от высшего продовольственного блага — масла, которое отдают своим духам. Этот обычай действует и сегодня, в условиях общего недофинансирования армии. Приведу отрывок разговора с дедами одного из погранотрядов:

Разумеется, здесь приведена идеальная схема, воспроизводящая общую тенденцию, однако в войсках она осознается, и ей стараются по возможности следовать. На основе доминантных отношений формируется этикет приема пищи. Если «духи» слишком разборчивы, или напротив, невоздержанны в еде, то их насильно кормят «подлой» пищей в больших объемах. Могут, например, заставить съесть котел тошнотворной комбикаши. То же самое их ждет, если они посягают на элитарную пищу. В нашей части деды за ужином посылали духов на пищеблок за растительным маслом, которым поливали слишком сухую картошку. Однажды духа, который несанкционированно воспользовался этой привилегией, заставили выпить кружку подсолнечного масла.

Духи не должны сидеть за одним столом с дедами и черепами, но должны быстро поесть и убрать за них посуду. Когда это заметили офицеры, то деды стали специально сажать духов за свои столы, чтобы не вызывать подозрений: дескать, сам здесь ел, за собой и убирает.

Некоторые деды и дембеля не всегда ходят в столовую. Духи, прячась от начальства, приносят им в спальное помещение отдельные компоненты солдатского обеда — хлеб, масло, рыбу и пр.

Солдатские чайные («чайники») дополняют армейский рацион маленькими человеческими радостями, не включенными в официальные продовольственные нормы. Это, прежде всего, молочные продукты и кондитерские изделия. Соответственно, посещение чайной становится знаком социального престижа, «положенным по сроку службы». Или — не положенным. Этикет запрещает «духам» ходить в чайную. Как говорят в армии, у них в животах еще «мамины пирожки не переварились», т. е. они не вкусили всех «тягот и лишений воинской службы», соответственно, посягательства на такие маленькие внеуставные радости, как булка в «чайнике», воспринимается как верх бестактности по отношению к старшим товарищам. Когда одного наказывают за «чайник», приводят в пример другого, который «полгода прослужил и ни разу еще в „чайнике“ не был».

Всем молодым бойцам «по сроку службы не положено» употреблять внеуставную пищу. Этот запрет снимается только тогда, когда они получают из дома посылки. Но даже эта радость подчеркивает их низовое равенство; содержимое посылки делится на всех поровну, так что самому хозяину мало что остается. Излишне говорить, что деды своими посылками с духами если и делятся, то только, чтобы подчеркнуть свой статус.

После ночного пира «дедушка» вручает духу пакет с объедками, чтобы тот его выбросил на помойку: «Это тебе. Поешь — уберешь за собой». Разумеется, подобные отношения весьма ситуативны, и отношение дедов к посылкам духов может быть самым разным, в зависимости от традиций подразделения — от полного присваивания посылок до демонстративного игнорирования угощения с «духовского стола». Где-то деды считают, что объедать духов «западло», т. е. недостойно их статуса, где-то картинно отказываются от подношений — «мне завтра домой, а вам еще служить и служить», но в любом случае посылки из дома обостряют отношения в иерархии.

Иерархия, как система распределение власти в социуме, держится на символах, как на коммуникативных и информационных моделях, охватывающих все аспекты человеческой жизнедеятельности.

Знаково-символическая упаковка насилия имеет еще одно значение. Это маскировка, обеспечивающая психологическим комфортом личность насильника. Эту же роль играют карнавально-смеховой антураж и трансформация языка. Дескать, все вокруг ненастоящее, насилие тоже. Термины нормативной речи родного языка оказывают прямое эмоциональное воздействие на того, кто их произносит. Такое же значение эмоционального камуфляжа будут иметь в армейском жаргоне выражения «строить», «учить родину любить», «объяснять политику партии» — прикрывающие истинное значение: издеваться, избивать, унижать. Декодировать эти значения непросто — работают мощные психологические защиты и апологии, среди которых приводятся два наиболее «железных» аргумента: «нас в свое время…, и мы понимали — так надо», «дедовщина — это порядок». Однако открытый прямой разговор, в котором вещи называются своими именами, способен нейтрализовать насилие. Закрытые системы максимально препятствуют открытым разговорам, о своих проблемах. Эти разговоры определяются, как «стукачество», и караются с наибольшей жестокостью. Отключение сознания участников социального взаимодействия — признак автоматического самовоспроизводства закрытых социальных систем.

Осознание одиозности репрессивных действий возможно на фоне других, отличных от дедовщины, ценностей. «В основе осознания, таким образом, лежит изменение предметного содержания в структуре деятельности, являющееся следствием процесса автоматизации — деавтоматизация деятельности».^{52} Проблема преодоления бытового насилия в Вооруженных Силах заключается в их социально-коммуникационной основе: армия с ее принципом безоговорочных подчинений — это образец среды автоматизации деятельности.