Вернувшись домой, я тут же плюхнулся спать, но даже утро не принесло облегчения: перед глазами до сих пор мелькали циферки и графы таблиц, и даже поездка в трамвае не смогла вытряхнуть их из головы. В конце концов я вышел сразу после Николаевского моста и дальше двинулся пешком, чтобы хоть немного проветриться.
Получилось — если не выдохнуть окончательно, то хотя бы отключиться, и теперь ноги несли меня сами. За Мойку, потом налево, мимо дворца Юсуповых. Прямо по улице, которую в этом мире вряд ли назвали в честь декабристов. Поворот, еще поворот — и снова прямо, до самого Гривцова… то есть, Демидова переулка — и потом по мосту через Екатерининский канал.
И только на этой стороне я понял, куда пришел.
Кондитерская на набережной выглядела совершенно обыденно — и вряд ли хоть чем-то отличалась от десятков подобных себе, раскиданных по всему центру города. Да и была самой обычной… если не считать того, что я определенно сюда ходил. Часто, чуть ли не каждый день — кофе здесь всякий раз варили отменный.
В моем старом мире.
И здесь же в меня стреляли. Год назад, в марте девятьсот восьмого… того девятьсот восьмого. То ли обычные бандиты, то ли чей-нибудь ревнивый муж. А может, и политические, приняв за кого-то другого. В те времена в Петербурге уже было неспокойно. Я так и не узнал, кто желал мне смерти — били с той стороны канала, издалека и в спину… и тут же удрали.
Удивительная штука память. Иногда забываешь чуть ли не целые годы — и не из прошлого века, а совсем недавние. А иногда — вспоминаешь то, что было сто лет назад. Без усилий и в мельчайших подробностях, будто в замедленном режиме снова и снова смотришь кино у себя в голове.
Вот я выхожу наружу из той двери. Чашки в руках уже нет — осталась на столике. Есть газета, которую почему-то очень нужно дочитать. Я замедляю шаг, пробегаюсь глазами до конца разворота, качаю головой — видимо, статья мне не очень-то понравилась. Сворачиваю листы в трубку и убираю под пиджак… нет, под бушлат — апрель в том году выдался холодный.
Потом выстрел. Пуля бьет в стену, в лицо летит каменная крошка, кто-то верещит…
— Вот так дела, — пробормотал я, касаясь неровных краев кончиками пальцев.
Отметина осталась и год спустя. Может, немного другая, не той формы, чуть глубже и треугольная, с разошедшимися в стороны по видавшей виды краске трещинами — но точно в том же самом месте, чуть правее угла окна.
Пуля попала сюда — и в том мире, и в этом.
Я шагнул влево и заглянул сквозь стекло в утренний полумрак зала. Посетителей в кондитерской еще не было — слишком рано, но она уже открылась. За стойкой в углу скучала невысокая полная женщина в белой косынке. Может, та же самая — лица я, конечно же, не запомнил, хоть и бывал здесь не раз и не два.
На мгновение даже мелькнула мысль зайти и спросить… только что? Не бывал ли здесь год назад мужик? Какой? Лет тридцати-сорока, среднего роста, крепкий, мрачный, с темной щетиной и сединой на висках. Одетый… одетый как все.
Таких тысячи — в любом мире.
И в любом столетии.
— Владимир Петрович! Ваше благородие, Владимир Петрович!
Засмотревшись на дырку в стене, я не заметил, как рядом со мной остановился знакомый автомобиль. Дверца со стороны водителя распахнулась, и оттуда высунулся и призывно махал мне… Захар — кажется, так его звали. Денщик Дельвига выглядел куда бодрее, чем в нашу первую встречу, да еще и улыбался так, будто почему-то до неприличия обрадовался, увидев меня.
Впрочем, так оно, похоже, и было.
— Владимир Петрович, вот не поверите — я как знал, что вас тут встречу. Меня ж в гимназию отправили, со срочным поручением, — продолжал тараторить Захар, обегая капот автомобиля. — Антон Сергеевич срочно к себе требует!
— Требует? — усмехнулся я.
— Сердечно просит… ваше благородие. — Захар понизил голос и виновато втянул голову в плечи. — Просил передать — помочь надобно, и никак без вас не справиться, Владимир Петрович.
Вот так выбор: провести еще один день в гимназии — или прямо сейчас мчаться навстречу очередной тайне этого мира, на помощь могучему древнему Ордену и лично его преподобию капеллану.
Видимо, получить классическое образование мне все-таки не судьба.
— Ну, если сердечно просит… — Я неторопливо шагнул к автомобилю. — Ладно уж, так и и быть — поехали.
Машина сорвалась с места даже раньше, чем я успел захлопнуть дверцу и как следует устроиться на сиденье. Захар явно спешил, поэтому крутил баранку с солдатской лихостью. Ему, пожалуй, не хватало врожденного таланта и изящной небрежности Дельвига, но их отсутствие он с избытком компенсировал старанием.
И темпераментом: чуть ли не каждый маневр сопровождался недовольным пыхтением, а то и руганью. Захар выжимал из мотора все, что мог, и то и дело подрезал машины и распугивал лошадей могучим ревом из-под капота — но виноватыми неизменно оказывались другие, вплоть до пешеходов и городовых в будках.
Я уже всерьез начал сомневаться, что мы доедем до места в целости и сохранности, но Захар вдруг свернул направо, перемахнул через Неву — и полетел на север по Большому Сампсониевскому проспекту уже без лишней суеты. Здесь дорога оказалась почти свободной, так что у меня, наконец, появилось возможность спокойно оглядеться.
И сообразить, что едем мы явно не на Почтамтскую.
— Уж извините, ваше благородие, — снова заговорил Захар. — Я же вас даже поблагодарить не успел. Сами понимаете — суета такая…
— За что благодарить? — поинтересовался я.
— Так вы же мне жизнь спасли, Владимир Петрович. И даже руку сохранили. Их преподобия не сдюжили — хоть и целителей просили, и самого архиерея звали… Те не смогли, а вы пришли, пошептали — и вот она, как новенькая! — Захар принялся демонстративно трясти затянутой в тонкую перчатку конечностью — и так увлекся, что едва не упустил руль. — Выходит, Талант особый есть в вашем благородии. Или, может, слово какое известно — раз уж такие чудеса творите?
— Много будешь знать — скоро состаришься, — усмехнулся я. — Лучше скажи — мы куда едем? Я гляжу — не к Синоду.
— Так в Парголовскую мызу, ваше благородие. — Захар, в отличие от меня, отозвался с явной охотой. — Антон Сергеевич нынче там остановился, считайте, у самих графов Шуваловых в гостях.
— Это что ж получается — у вас там еще… учреждение?
Я не без труда подобрал слово: «база» тут явно не годилась, а от термина «площадка» веяло чем-то уже более поздним, из советской эпохи. Но, так или иначе, Орден явно располагал ресурсами посолиднее, чем пара этажей в здании на Почтамтской под боком у Святейшего Синода. Впрочем, неудивительно — должны же были капелланы разместить где-то личный состав и оружие. И где-то еще — возможно, на севере города, в Парголово — расположились казармы, арсенал… гаражи, в конце концов.
— Никак нет, ваше благородие. Там только усадьба, парк… дачи господские еще, — отозвался Захар. — Но их сиятельства дозволили — Андрей Павлович лично велел наших разместить. И оказывать всяческое содействие.
Когда Орден просит — ему редко отказывают. И, видимо, не только юные гимназисты, но и целые аристократы графского рода Шуваловых.
Ни светофоров, ни уж тем более пробок по пути, ясное дело, не имелось — так что мы долетели до выезда из города за каких-то минут десять. Но и их хватило, чтобы погода испортилась окончательно. Утро и без того выдалось не самым приятным, а теперь вокруг понемногу становилось… нет, не то, чтобы темно — но как-то серо и мокро. Небо так и не разродилось дождем, зато будто сползло вниз к земле под собственной тяжестью. В воздухе повисло водяное крошево, на стеклах машины снаружи выступили капли, а еще через половину километра мы заехали в такой туман, что Захару пришлось замедлить ход машины и разве что не лечь грудью на руль, выглядывая впереди поворот.
— Вот они, голубчики наши, — проговорил он. — Почти приехали, ваше благородие.
Фигуры в военной форме явно охраняли дорогу — но все равно вынырнули из серой пелены неожиданно, словно вдруг появились прямо перед капотом. Один из них отсалютовал нам, чуть приподняв винтовку со штыком, и отошел в сторону, освобождая проезд. Захар махнул рукой, снова придавил газ — и мы неторопливо покатились вперед.
Вскоре асфальт под колесами сменился грунтовкой, а деревья с каждым метром подступали к дороге все ближе и ближе, и теперь нависали над нами свежей темно-зеленой листвой. Шуваловский парк, который я помнил из двадцать первого столетия родного мира, тоже порой казался диковатым местом, но этот и вовсе выглядел… чуть ли не зловеще. Даже самая обычная ограда, появившаяся из тумана справа от нас, будто сбежала из кадра какого-нибудь древнего черно-белого ужастика.
А готический шпиль с крестом, проплывшие над дорогой где-то слева, лишь усиливали впечатление. Но, вопреки ожиданиям, Захар не свернул к церкви, а проехал чуть дальше и где-то через две сотни метров остановился у забора перед двухэтажным деревянным зданием.
Его я почему-то вспомнил сразу: в моем мире оно стояло на этом же месте и сто с лишним лет спустя. Разве что выглядело иначе — древним, усталым, с заколоченными на первом этаже окнами. С облупившейся и потускневшей от времени краской и ржавой металлической крышей — да еще и просело посередине так, будто всерьез собиралось рухнуть.
Зато здесь его построили совсем недавно. Может, не вчера, но вряд ли больше нескольких лет назад. Стены стояли ровно, все, что могло блестеть — блестело. И даже желтая краска на досках смотрелась свежо, а среди окружающей дом мокрой серой дымки тумана, пожалуй, даже задорно и как-то жизнерадостно.
Если бы не солдаты у калитки, я бы подумал, что это дача какого-нибудь художника, архитектора или поэта — но сейчас здесь безраздельно властвовал Орден Святого Георгия.
— Сюда, ваше благородие.
Захар заглушил мотор и выскочил наружу, явно намереваясь открыть мне дверцу — но я, конечно же, справился быстрее. Через несколько мгновений мы уже обогнули дом и, поднявшись на крыльцо, прошли мимо караульных внутрь. Никакого электричества внутри, похоже, не имелось, и после темноты коридора огонь в камине показался настолько ярким, что я не сразу смог разглядеть людей в гостиной — только силуэты, один из которых показался знакомым.
— Это ты, гимназист?.. Ну, как говорится — добро пожаловать и милости прошу. — Дельвиг, не поднимаясь из кресла, указал рукой на стол. — Погляди, что тут у нас нашлось.