Арабская дочь

Спасение в Йемене

Второй дом в Сане

Почти всю долгую дорогу бабушка и Марыся разговаривают. Девушка больше слушает и задает вопросы, а старая седовласая арабка рассказывает.

— Мой отец был сообразительным, хотя и необразованным мужчиной, — начинает она семейную сагу. — Даже с королем Идрисом сумел наладить отношения, а был всего лишь обычным рыбаком.

— Он заработал деньги рыбацким промыслом? — удивляется Марыся и с улыбкой добавляет: — Разве что ему попалась какая-нибудь золотая рыбка.

— Больших денег мы никогда не имели, но на трехэтажный дом в старом итальянском районе нам хватило. Даже на образование всем детям, а было нас восьмеро.

— И что же такого мой пронырливый прадедушка делал?

— Сориентировался, вернее, его жизнь заставила. Конечно, работа, которую выполняли в нашей семье из поколения в поколение, не давала возможности комфортно жить, можно было только существовать в беде и нужде. А он хотел чего-то большего. Он жил недалеко от берега, тогда еще в маленьком каменном домике, и заметил, что все больше иностранцев, итальянских дипломатов и высокопоставленных служащих, работающих там, хотели бы прогуляться на лодке со своими женщинами в элегантных шляпках. Два-три корыта там, может, и имелось.Но они были в плачевном состоянии и обслуживали обычных итальянцев, жадных и прижимистых. Мой отец приобщил к этому делу двух своих братьев, они тогда были еще подростками, и всего за неделю переделал старый катер в красивую, ярко раскрашенную прогулочную лодку с тентом. Люди убивались, чтобы на ней покататься! — Бабушка смеется, прикрывая рот рукой, потому что в самолете уже погасили свет и пассажиры стали готовиться ко сну. — Ко всему прочему отец позаботился о том, чтобы подавать отдыхающим холодные напитки, а также арбузы и дыни, которые мы выращивали на участке в пригороде. Через год у него было уже три таких лодки, а через пару лет он стал самым крупным перевозчиком в старом Триполи. Постепенно отец познакомился со многими высокопоставленными людьми, богатыми итальянскими землевладельцами, которые его любили, потому что он умел разговаривать на их языке. Он знал даже пару молокососов из королевской семьи. Для этих он устраивал специальные ночные рейсы с попойками, на которые они брали веселых или просто бедных ливийских девушек. Отец, разумеется, в этих случаях был глух и слеп, и за это его очень ценили, потому что именно такой, собственно, и требовался. Благодаря этому отец смог купить за полцены дом у одного азартного игрока, но банкрота, открыл магазин жемчуга на Турецком базаре, отослал всех своих детей в школу, причем не куда попало, а в итальянскую. Я еще помню христианские молитвы к их Богу, и, несмотря на то что у меня было иностранное имя, я быстро приспособилась жить там.

— Бабушка, а как тебя вообще зовут? — спрашивает Марыся.

— Надя, — шепчет женщина. — Однако меня никогда никто так не называл, только мать или бабка. Наверное, скоро и сама забуду это имя…

— И что дальше, бабушка Надя? — Девушка прижимается к ней и грустно смотрит женщине в глаза.

— Недолго я радовалась итальянской школе и европейским подругам. Так меня отвратило, что я дома не хотела разговаривать по-арабски, не хотела ходить с близкими в мечеть молиться Аллаху. Словно на крыльях летела в костел Святого Франциска и там пела гимны и псалмы. Все ливийское было для меня «фу», а все заграничное — «цаца». Когда мне исполнилось десять лет, отец решил покончить с этими проказами. К слову, мои братья хотели учиться в обычной маленькой арабской школе, вот и меня туда перевели. Я плакала пару недель, но это не помогло. Самой сообразительной и умной из моих родственников была Малика, к которой мы, собственно, едем. Она не только окончила итальянскую школу, но еще и с лучшими оценками, а позже включилась в освободительное движение Каддафи. Она, как одна из первых ливиек в политике, боролась за эмансипацию женщин. Скажи, она кого-то напоминает тебе?

— Ее тезку, твою дочь Малику?! — спрашивает шокированная Марыся.

— Конечно! Отец выдал меня замуж, когда мне еще не было шестнадцати, а ее до двадцати не могли заставить. А когда отец пытался угрожать ей и даже бил, Малика пугала его вождем Муаммаром и муниципалитетом. Так он ничего и не смог поделать, так он боялся своей дочки и ее порядков.

— Неплохо для того времени! — в восторге восклицает девушка.

— Как меня это радовало, ты и представить не можешь! Наконец-то кто-то поставил на место такого ярого шовиниста! — продолжает пожилая ливийка, и Марыся не узнает своей всегда спокойной и покорной бабушки. — Когда Малике исполнилось двадцать лет, она поняла, что сидение на двух стульях не может продолжаться долго, и решила, что будет заниматься только учебой. В те времена благодаря Каддафи открылась для женщин дверь в науку. Малика надумала учиться за границей, в Лондоне, чтобы быть как можно дальше от отца и братьев, ничем не отличавшихся от родителя и ему подобных. Конечно, она получила стипендию и без оглядки, молниеносно выехала. Тогда я видела ее в последний раз.

— Сколько ей было лет? Когда это было?

— Двадцать два, солнышко. Почти сорок лет тому назад. — Бабушка грустно вздыхает. — Не уверена, узнаю ли мою сестру.

Марыся с жалостью смотрит на свою собеседницу. Быстро подсчитывает ее возраст и видит, как печали и грусть состарили ее, отразившись на красивом когда-то лице. Весь лоб изрезан длинными морщинами, а между бровями — еще две вертикальные, под глазами — никогда не исчезающие синие тени, а углы губ от постоянных огорчений опустились книзу. Седые волосы на висках тоже добавляют лет, а ведь их еще не так много. Девушке шестидесятилетняя бабушка всегда казалась старой, особенно после событий в Гане.

— Хватит, не смотри на меня так! — Ливийка закрывает лицо руками, на которых расцвели темные пигментные пятна. — Я никогда не берегла себя, в жизни не пользовалась косметикой и не помню ни одного дня, чтобы позволила себе отдохнуть от семьи, готовки, стирки, уборки… Но я не жалуюсь, видимо, такой у меня характер. Кроме того, молодая дамочка, арабки быстро стареют. Может, это связано с нашей темной кожей. Как хорошо, что тебя это не касается, моя белолицая красотка, — ласково говорит она и гладит внучку по щеке.

— Позже связь с Маликой почти полностью прервалась, — продолжает она свой рассказ. — Из Лондона она написала два письма: в одном сообщила, что выходит за муж за инженера из Йемена, в другом, через три года после этого, известила, что они едут с двухлетним сыночком проведать семью мужа, которая живет в Сане. Также она упомянула, что не планирует оставаться в бедном и заброшенном краю, ведь в Великобритании у них есть работа и вообще за границей жить хорошо.

Бабушка прерывается и вытягивает из большой сумки Коран, а из него — две пожелтевшие фотографии. На одной из них — красивая пара: молодая женщина в мини-юбке, обтягивающем свитерке и туфлях на высоких каблуках с чувством обнимает высокого и худого красавца с черными волосами как у Кларка Гейбла. На второй — та же пара играет в парке с маленьким мальчиком.

— Малика написала о трагедии, которая постигла ее в Йемене, а потом — пять долгих лет молчания.

На лице бабушки — непритворная печаль.

— Никогда не бывает так, чтобы человеку везло всю жизнь. Даже мою Малику постигло несчастье. Через месяц пребывания в Сане ее муж погиб в автомобильной катастрофе, а она была в то время на сносях. Надломленная, она хотела упаковаться и как можно быстрее выехать, но такой выбор не устраивал семью мужа, вернее, его отца и братьев. Они заявили, что она должна родить потомка их рода в Сане, а потом, скорее всего, сможет выехать, но дети останутся у них. Тут не помогли ни боевитость, ни слезы, ни даже шантаж, когда Малика пообещала убить детей и себя. После того как она родила второго мальчика, детей у нее отобрали, а ее поместили в женской комнате в большом семейном доме на прежнем месте. Чуть позже Малике предложили пустующую мансарду. Она хотела видеть детей и кормить грудью младшего сына, поэтому осталась и приняла все условия. Следующее письмо она написала тоже из Саны, а шло оно к нам в Триполи почти год. Я сверила даты на почтовом штемпеле. Она сухо сообщала, что вышла замуж за брата своего покойного мужа и что ее положение с этого времени совершенно переменилось. Позже сестра перешла на открытки. Видно, ей не о чем было сообщать. Мы получали их раз в год на Eid al-Adha[48].

Это всегда были почтовые открытки с видами, и, кстати, должна тебе сказать, что в Йемене красиво. На одной из них Малика с гордостью написала номер телефона, что, к слову, ее и погубило. — Бабушка давится смехом. — Из-за того что хотела похвастаться, она сейчас будет морочиться с двумя бездомными родственницами.

На аэродроме в Сане, после того как они проходят все инструктажи и контроли, бабушка и внучка с багажом на двух тележках наконец покидают аэропорт. Шокированные грязью, вонью и толкотней, они осматриваются по сторонам. Их окружает море неряшливо одетых мужчин с джамбиями за поясами. Среди них показывается сгорбленный старичок с помятой картонкой, на которой кто-то написал: «Ливия: Надя + Мириам». С ничего не выражающим лицом он приближается к женщинам, тычет в картонку искривленным от ревматизма пальцем, а они согласно кивают и двигаются за стариком, который, несмотря на внешность, идет очень быстро. Пожилой мужчина бросает тяжелые чемоданы в битый заржавевший пикап и жестом показывает, чтобы они садились внутрь. «Или он немой, или считает, что в Ливии говорят на другом языке, не таком, как в Йемене», — думает Марыся.

Мелькающий за окном пикапа ночной город им кажется вымершим. По правую сторону различимы во мраке современные десяти-и пятнадцатиэтажные блочные дома. Они плохо освещены, но все равно видны потеки и плесень от грибка, покрывающие их стены, и заваленные хламом балконы. Кое-где от фонарей падает немного света, и тогда открывается очень неприглядная картина: в каких-то садиках и на детских площадках полно изорванных газет, помятых пластиковых сумок и обычного бытового мусора. На газонах не видно ни единого зеленого стебелька — все засыпано отбросами. На горизонте луч света вырывает из темноты большую горную цепь. Каждые пару километров внутрь машины врывается вонь выгребных ям, которые тут, очевидно, вычищают отнюдь не регулярно. Бабушка и внучка, ошарашенные, обмениваются взглядами, рассчитывая, что они все же будут жить в лучших условиях.

Через некоторое время они въезжают в район, в котором жизнь уже пробудилась. Постоянно притормаживают, так как количество машин становится значительно больше, чем может вместить старая узкая дорога. Переезжают через большие античные ворота Баб аль-Йемен. И начинается сумасшедшая езда. Колонны машин разминаются всего в миллиметрах, боковые зеркала едва не задевают развешанные перед магазинами ткани, собаки считают, что приоритет, безусловно, за ними, и с беспечностью следуют под колеса машин. И во всей этой толпе и балагане ездят, будто шальные, скутеры и мотоциклы, обдавая всех выхлопными газами.

Посреди узкой торговой улочки пикап вдруг тормозит, водитель выскакивает и бросает их багаж в ближайший магазин, где продаются ножи. Затем он насильно вытягивает бабушку и внучку из салона, а когда они уже стоят, прижавшись к стене дома, уезжает, визжа шинами, так как в течение двух минут образовалась пробка и все ожидающие водители сигналят, словно душевнобольные. Женщины беспомощно осматриваются вокруг. Вдоль тесного закоулка с обеих сторон возвышаются удивительно высокие, как башни, дома, возведенные больше века тому назад. Нижние ярусы построены из базальта, который сейчас приятно холодит вспотевшие от страха спины, верхние надстроены из красного кирпича, а верхушка — из глины. Все фасады отделаны красивым, похожим на кружево, белым гипсовым орнаментом; особенно впечатляюще смотрятся ажурные балконы и дугообразные окна, которые когда-то были украшены вставками из алебастра, но сейчас вместо них — цветные стекла. Каменные дома, заслоняющие голубое небо и солнце, поражают своей величественностью. Между ними над дорогой висит сеть кабелей, проводов и специальных стеллажей, на которых давным-давно был растянут материал, призванный давать тень и беречь от дождя, но он почти весь порван. Кое-где сохранились маркизы, но о них заботятся хозяева бесчисленных магазинчиков.

— Надя! — Женщины слышат крик, который доносится сверху. — Надя, Мириам, ну что вы там стоите, поднимайтесь наверх!

Через зарешеченный проем окна на первом этаже высунулось болезненно худое лицо старушки, которая в подтверждение своих слов машет им рукой. Рядом с ней высовываются две головки любопытных смуглых девочек.

— Бабушка, улепетываем отсюда! — шепчет Марыся. — Это какое-то недоразумение! Запрут нас в этой башне, и мы уже не выйдем.

От ужаса глаза девушки становятся большими как блюдца.

— Войдем, по крайней мере для того, чтобы вымыть руки и пописать… — Бабушка, тоже обеспокоенная, все же настаивает на своем. — Куда мы должны пойти, маленькая моя, в отель?

Сестра бабушки, иссушенная, древняя, в свои шестьдесят лет выглядит на все сто. Ничего не осталось от ее ослепительной красоты. Наверняка горести тяжкой жизни просто уничтожили женщину. Они полностью изменили и ее характер. Кроме двух сыновей от первого мужа, о которых нельзя даже вспоминать, Малика родила еще десятерых детей; из них трое умерли в детстве, а один — при домашних родах, на которые приглашали местную акушерку. Сейчас при ней остался только пятнадцатилетний сын, родившийся последним, самый старший мужской потомок от второго брака, мелкая ребятня и дочка Лейла. Возраст последней определить трудно, так как даже по дому она ходит закрытая чадрой, видны только глаза. Марыся решила, что девушка снимает завесу с лица только тогда, когда умывается.

Малика каждый день заботится о куче внучат от полугода до десяти лет, чудовищно невоспитанных и избалованных. Женщины, прибывшие из Ливии, будут жить в пристройке на крыше, наверное, той самой, в которой жила Малика в начале своей жизни в Сане. Там всего одно помещение площадью, может, в двенадцать квадратных метров, с маленьким оббитым умывальником в углу и ведром для отходов. Бетонный пол накрыт потертым, дырявым, сплетенным из ивовых прутьев ковриком. Тонкий матрас и то, что на нем находится, вполне может служить им постелью.

— Бабушка, я не хочу тут оставаться. — Марыся со слезами на глазах присела в уголке и с боязнью посматривает на постель, скорее всего, завшивленную. — Я уж лучше поеду к отцу и буду работать служанкой или рабыней. Правда, поверь мне.

— Детка, немного обживемся и тогда на трезвую голову поразмыслим, как выйти из этой патовой ситуации. Не будем ничего делать поспешно, это никогда хорошо не заканчивается.

— Но… — Марыся уже не выдерживает и начинает отчаянно плакать.

— Тук-тук, — доносится из-за жестяных дверей милый женский голос. — Можно?

— Да, входите. — Бабушка подхватывается с единственного деревянного стула, чтобы впустить гостью.

Лейла, в цветной блузке с длинными рукавами, в джинсах, китайских кроссовках и черном никабе[49], почти на цыпочках входит в маленькое помещение.

— Послушайте, девушки, не расстраивайтесь, — говорит она шепотом. — Мама думает, что если она пережила ад, то и каждый сможет. Пойдемте сейчас со мной в кухню на чай и пирожные, которые я специально испекла к вашему приезду, и спокойно решим, что делать дальше. Вначале можете жить в комнате со мной, не будете здесь мучиться. Брат того же мнения. Что вы на это скажете?

После того как они выпили чаю и немного поостыли, оказавшись в довольно милом помещении на первом этаже, Лейла предлагает ливийским родственницам осмотреть дом. А тут есть что посмотреть!

— Внизу у нас производство и два магазина, — сообщает она. — Один открыл самый старший брат, которого приучил к этой профессии отец. Угадайте, что у нас могут сделать мужчины из старого йеменского рода? — Наверное, она улыбается — это чувствуется по ее голосу и видно по морщинкам вокруг уголков глаз. — Пойдемте, я вам покажу!

Они входят с тыла в ремесленную мастерскую, где делаются не только джамбии, но также ножны и пояса к ним. Кроме обычных стальных или железных загнутых ножей с кожаной, деревянной или веревочной рукояткой здесь изготовляют настоящие предметы искусства. Это серебряные кинжалы, сделанные на заказ для богатых местных и заграничных клиентов. Их рукояти, как и футляры, украшены жемчужинами или выполнены из цельного рога носорога, а подчас даже инкрустированы драгоценными камнями. Из остатков серебра они делают копии для туристов, которые и так все покупают.

— Пояса делаются из очень прочной ткани. — Сорокалетний Ашраф, красивый и статный, наклоняется в сторону женщин и с гордостью показывает свою работу. — Я шью их из специальной парчовой или кожаной тесьмы, чтобы они служили владельцу долгие годы. Некоторые пояса к дорогим джамбиям моя жена вручную вышивает серебряными нитями, украшая их красивыми узорами с цветочными элементами или изображениями зверей. Те, что для обычного клиента, штампуются. — Он улыбается и добавляет: — Но вас, женщины, это, наверное, не очень интересует. Лейла, покажи-ка наш второй магазинчик, — обращается он к сестре.

Экскурсия переходит к секции магазина рядом, и уже ничего не нужно объяснять: даже на расстоянии понятно, чем здесь торгуют.

— Какие же пахучие эти травы! — восторгается бабушка.

Она берет щепотку тимьяна и растирает его пальцами.

— Две наши сестры живут в Вади-Дахр, это около пятнадцати километров от Саны, и занимаются выращиванием, сушкой и смешиванием трав. Мы съездим к ним в какие-нибудь выходные, и вы увидите, какая красивая и зеленая эта долина. При случае можем посмотреть старый дворец имамов.

— Конечно, — с энтузиазмом одобряет идею Марыся, а бабушка, улыбаясь себе под нос, благодарит Аллаха, что не впала в отчаяние и не убежала отсюда сразу же после приезда.

В узком высоком пятиэтажном доме нужно еще сориентироваться. На первом этаже, за производством и магазинчиками, во внутренней части дома, есть мусорник и зловонный туалет в турецком стиле. Над ними — кухня и плавильня для бронзы, а на втором этаже — большой зал, или divan, выстеленный мягкими шерстяными коврами, с нарядно обитыми матрасами на полу вдоль стен. Помещение это служит для приема гостей и для послеполуденного отдыха, молитвы, просмотра телевизионных программ, курения гашиша и игры в арабские шашки. Гостиной преимущественно пользуются мужчины, так как в Йемене по-прежнему существует дискриминация по полу. На третьем и четвертом этажах находятся спальни, одна из которых оказалась пустой, и прибывшие ливийки получили ее в свое распоряжение. На одном ярусе живут Малика со своим последним сыном, Лейла и старая ворчливая родственница, едва держащаяся на ногах, а также новые гости; на другом — самый старший сын Ашраф со своей милой пухленькой женой Фаузией и их малышами, двое братьев и какие-то другие родственники неопределенного возраста между двадцатью и тридцатью годами. Они странные: проскальзывают, крадучись, смотрят исподлобья, ни с кем не общаются, все время проводят вне дома и, судя по всему, занимаются какими-то темными делишками. На этом же ярусе находится закрытая спальня, принадлежащая теперешнему хозяину дома — мужу Малики. На самом верху расположен мафрадж — комната отдыха для членов семьи мужского пола с выходом на террасу, откуда открывается необычайный вид на город, фоном которому служит окутанная туманом горная цепь. В этом помещении, большом, примерно двадцать квадратных метров, мужчины и даже подростки предаются жеванию ката — мягкого наркотического средства. Это растение, листья которого напоминают крапиву, обладает легким наркотическим свойством, и мужчины жуют его везде и всегда: во время работы, на улице, в автобусе и, конечно же, в мафрадже. Они начинают это с утра и заканчивают вечером, закладывая, как хомяки, пережеванные листья за щеку. За день из всего этого образуется целый шар, и можно заметить, что у старых йеменцев — держат они во рту кат или нет — искривленное лицо: с одной стороны щека гораздо больше.

На террасе дома-башни в убранной жилой пристройке лежат пустые чемоданы бабушки Нади и Марыси; гостьи ориентируются в каменном доме уже так, словно давно живут здесь.

— Девушки, так не пойдет! — говорит приятная в общении Лейла, которая оказалась лучшим проводником и самой сердечной подругой беженок из Триполи.

Ее мать они практически не видят, за что тихонько благодарят всемогущего Аллаха.

— Ты, наверное, с ума сошла, если думаешь, что я дам себя одеть в абаю[50] или чадру[51] и закрою лицо хиджабом[52]. — Марыся говорит это, стуча пальцем по лбу. — Об этом и речи не может быть! И что мне сделают, а?! — спрашивает она шутливо.

— Ты, милая арабская эмансипе из современной страны! Хочешь знать, что тебе сделают? Сейчас расскажу, но не знаю, с чего начать. — Йеменка смеется так, что даже ее черная вуаль колышется от дыхания. — Наша полиция нравов может отхлестать тебя по ногам или незакрытому лицу прямо на улице. Кроме того, они имеют право арестовать тебя за оскорбление нравственности. Наши мужчины будут относиться к тебе — и это в лучшем случае, — как относятся к проститутке, и делать тебе неприличные предложения. Слишком вспыльчивые блюстители религизных догм могут забросать тебя овощами вроде помидоров или картофеля, а подростки, беря пример со старших, могут запустить в такую бесстыдницу даже камнем. — Говоря это, Лейла становится совершенно серьезной. — Что касается йеменских женщин, то они охотно оттаскают тебя за эти вьющиеся светлые кудри, может, даже разрисуют ногтями личико. Они будут еще больше беситься, так как имеют право завидовать такой красивой девушке, которая отважно показывает свои прелести.

— Лейла, ты наверняка преувеличиваешь. — Пораженная Марыся не в состоянии больше ничего из себя выдавить.

— Думаю, что нет, внучка, — включается в разговор бабушка. — Так же или еще хуже в Саудовской Аравии. Это очень ортодоксальные страны.

— Тетя знает, что говорит! Ты, моя белолицая кузина, можешь носить только хиджаб, потому что выглядишь как аджнабия и можешь сойти за иностранку-мусульманку. Но ты, Надя, сама знаешь. У тебя типично арабская внешность и цвет кожи, значит, советую тебе надевать никаб или даже чадру. Этого не избежать, мои дамы. — С этими словами девушка беспомощно разводит руками.

— Так я могу одеться, как в Ливии на Фашлум, бабушка? — нервно спрашивает Марыся.

— Думаю, что да. Сейчас Лейла посмотрит нашу одежду и с сегодняшнего дня будет нашим частным семейным дизайнером исламской моды. — Бабушка старается отнестись к делу несерьезно и развлечь общество.

Проходит почти три часа, и традиционно одетые арабские женщины наконец покидают дом и направляются на Соляной базар через древние ворота Баб эль-Йемен. Тут же напротив они находят автобусную остановку и идут в единственную в Йемене международную школу.

Поездка длится невероятно долго, потому что на узких улицах царит страшная сутолока и автобус каждую минуту стоит в пробке.

Школа находится на окраине Саны, но стоит помучиться ради такого вида и возможности подышать свежим воздухом. Территория этого учебного заведения, окруженная полями с одной стороны, а горами — с другой, огромна: более десяти гектаров. Там есть спортивные площадки для футбола, бейсбола, баскетбола, корты для тенниса и бадминтона. Здания построены относительно недавно, в конце семидесятых, но в стиле традиционной йеменской архитектуры. Девушки в восторге, а довольная бабушка, все время поправляя путающуюся между ногами одежду, шустро движется к входу.

— У госпожи прекрасные рекомендации и высокие оценки, — говорит приятный на вид директор. — Школа имени Линкольна в Гане, Многонациональная Oil School в Триполи, хо-хо! Вы всегда выбирали англоязычное образование? — спрашивает он Марысю, которая сидит прямо, воспитанно сложив скрещенные руки на подоле.

— Да, — отвечает она скромно.

— Сейчас нужно только оформить документы, заплатить — и уже завтра можете начать учиться.

— У меня паспорт и наличные при себе, — говорит бабушка, которая предпочитает ковать железо, пока оно горячо.

— Мириам Ахмед Салими, вы ливийка?

— Да. — Девушка, не желая испортить дело, не вспоминает о матери-польке.

— А ваши родители, где они сейчас? Хорошо было бы, чтобы документы подписал ваш отец. Видите ли, мы живем в арабской стране.

— Родители умерли. — Надя врет и не краснеет. — Сейчас ее опекуном является муж моей сестры, йеменец.

— Ага… — Директор сжимает губы, так как не любит нетипичных ситуаций. — А резидент-виза есть? — спрашивает он неохотно.

— Дорогой господин, — бабушка начинает нервно ерзать на своем месте, — мы только что приехали, и муж сестры уже согласился на наше постоянное жительство, но вы сами знаете, сколько это длится. У девушки может сломаться судьба, ведь она уже начала заниматься наукой.

— Без визы на постоянное место жительства ей не о чем даже мечтать, — решительно отвечает приятный до этого мужчина.

— Господин, будьте человеком! — выкрикивает пожилая женщина. — Должна же быть какая-нибудь возможность. Жаль ребенка! Вы же педагог и наверняка отец.

— Я должен проконсультироваться с центром, — ворчит директор. — Мы не хотим иметь проблем.

— Я верю, что вы что-нибудь придумаете. Вы, несомненно, добрый человек! — Бабушка старается подольститься к директору.

— Дайте мне номер мобильного, на днях я вам позвоню, — обещает директор после паузы.

— У нас еще нет… — в отчаянии говорит Марыся.

— Сейчас, — вдруг включается в разговор Лейла, которая из всего разговора не поняла ни слова, но выхватила лежащее на поверхности известное выражение mobile phone и молниеносно вытянула телефон из сумки.

Всю следующую неделю девушки не выпускают из рук мобильный телефон, следят, чтобы он не разрядился, а если кто-то идет в туалет или принимать душ, сменяют друг друга на дежурстве.

— Если бы я могла ходить в такую школу… — мечтательно говорит Лейла однажды вечером, когда вместе с Марысей они готовятся ко сну в одной кровати в спальне Лейлы.

— А какую ты заканчивала? — спрашивает образованная кузина.

— Никакую, — молодая йеменка грустно смеется. — Арабскую начальную школу и двухлетнюю для будущих жен.

— Тебе не хотелось учиться? — спрашивает удивленно Марыся.

— На образование девушек в нашем доме жаль было денег.

— Не понимаю. — Марыся подпирает голову рукой и внимательно смотрит в глаза родственнице. — Из того, что рассказывала бабушка, я могу заключить, что твоя мама образованная и очень эмансипированная женщина.

— Это давно минувшее прошлое, другая жизнь. Я ее такой не помню. Для меня она замкнувшаяся в себе, скрытная, забитая, нервная арабская домашняя курица, — неохотно описывает она свою мать.

— Так почему ты все еще здесь живешь? Все твои сестры и вообще почти все родственники убрались из дома.

— Ты спрашивала, почему я закрываю лицо даже дома, — Лейла говорит с раздражением и злостью и садится на кровати. — Так посмотри и удивись, только не кричи.

Одним движением она стягивает черный никаб и показывает подруге изуродованное лицо. Марыся натягивается как струна и прижимает ладонь ко рту, чтобы не вскрикнуть.

— Почему..? Как это случилось? — шепчет она.

— Когда я была маленькой, я всегда держалась за мамину юбку и все время помогала ей на кухне, так как она преимущественно находилась там. Однажды она очень спешила с обедом: взбешенный отец уже орал, что она ленивая старая жена и что он должен будет обменять ее на новую. Она тогда жарила картошку и овощи, жира было много. Она бегала как помешанная, потому что ей действительно никто не помогал. Я запуталась в ее длинной, до пола, юбке, а она споткнулась об меня. И все кипящее масло вылилось на половину моей головы и одну щеку. Мне еще повезло, что не потеряла глаз… Счастье в несчастье, — грустно улыбается она.

Черты лица Лейлы правильные и, судя по здоровой половине лица, она была бы очень красивой девушкой. Но вторая сторона выглядит ужасающе. От ожога Лейла потеряла часть волос, а больше всего шрамов на щеке, которая неестественно проваливается, создавая впечатление глубокой дыры, покрытой неровной и грубой кожей. На щеке видны синие рубцы, а в одном месте, из-за неестественно тонкой кожи, просвечивает белая кость.

— Лечили меня домашними, проверенными веками методами. Свежие еще раны смазывали бараньим жиром, и, разумеется, пошло заражение. Температура была под сорок, и воняла я, как разлагающийся труп. Это продолжалось до тех пор, пока мой брат Ашрат, которого ты уже видела на производстве, не занялся мной. Он отвел меня к доктору, а матери пообещал, что оторвет ей руки, если она еще раз смажет меня этой гадостью.

— Милая моя, — грустно говорит Марыся. — Есть специальные клиники, где делают пластические операции. Наверняка тебе могли бы помочь.

— Ага! — с горечью выкрикивает девушка, и поврежденный уголок рта неестественно изгибается вниз. — И кто должен за это платить?! Ты такая наивная!

— Подожди, я окончу школу, получу хорошую работу, и мы насобираем денег… — Марыся, увлекшись, бегает перед девушкой, описывая счастливое будущее. — Я спрошу у бабушки, если у нас что-нибудь осталось, то, может, мы уже что-то могли бы сделать.

— Хорошая ты оказалась родственница. — Лейла гладит кузину по голове.

— Кстати, о бабушке… Она рассказывала директору школы, что твой отец сделал нам визы на постоянное место жительства. Когда это она успела с ним поговорить? Я его еще не видела.

— Соврала и не покраснела. Мой папаша — в Адене, у него свои интересы и второй дом.

— Это как?

— Да очень просто. В конце концов он воплотил свои угрозы в жизнь. Женился на бабе на двадцать лет моложе нашей матери. В Сане появляется эпизодически, разве что затем, чтобы раскрутить сына на деньги и всыпать матери.

— Так что же нам делать?

— Чтобы ты могла сдержать слово с этой глупой пластической операцией, прежде всего я должна буду тебе помочь, — рассудительно говорит Лейла. — Посоветуюсь с Ашрафом, это единственный добрый человек, которого я знаю. Он будет вашим махрамом, другого не порекомендую. А теперь — спать, чтобы у тебя голова была свежей к изучению науки, моя дорогая. В этом теперь не только твой, но и мой интерес.

— Это Мириам Ахмед? — через неделю в трубке раздается голос директора школы. — Мы нашли возможность выйти из трудной ситуации. До того как вы получите визу на постоянное жительство, можете посещать занятия как вольный слушатель. Вы слишком хорошая ученица, чтобы позволить вам потерять год.

— Спасибо, господин, — шепчет Марыся. — Не разочарую. Выдавлю из себя все, что можно.

Бен Ладен

Марыся начинает регулярно посещать международную школу. Желтый школьный автобус каждый день забирает ее от ближайших античных ворот и с другими учениками привозит на место. Кроме изучения обязательных предметов девушка записалась на все возможные спортивные занятия и страноведческие экскурсии. Американская программа, которая здесь обязательна, немного отличается от британской, но в целом занятия, посещаемые Марысей раньше, были на более высоком уровне — бо́льшая часть материала уже давно ею изучена. Благодаря этому она одна из первых не только в классе, но и среди учеников всей школы. Как всегда, в таких местах больше избалованных детей дипломатов и богатых служащих американских и британских нефтяных компаний, которые порой ведут себя просто разнузданно. В небольшом количестве здесь есть и йеменцы, которым нужно, чтобы их зачислили в high class этой страны. Таким образом, начиная от малышей и заканчивая подростками, все школьники слегка сумасшедшие. Марыся, получив опыт в Гане, уже не старается ни с кем сдружиться. Она приезжает каждое утро, приветливая и вежливая, делает все, что нужно, позже расслабляется на спортивных занятиях, принимает душ и едет домой. Два раза в неделю руководитель, который возвращается за учениками и минует Баб эль-Йемен, соглашается забирать Лейлу и перевозить ее туда и назад. Все смотрят тогда на девушек с возмущением: квеф[53] дает им повод считать кузину Марыси забитой, примитивной арабкой.

Подруги, однако, вообще не обращают на это никакого внимания, болтают как ни в чем не бывало и восторгаются окрестностями, мимо которых проезжают, ведь Лейле, несмотря на то что она родилась в Сане, никогда в жизни не доводилось бывать в районах богачей, дипломатов и послов, в которых живут ученики этой школы.

— Нужно поискать возможность подзаработать, — заявляет однажды Марыся, — чтобы у меня были деньги на пирожное или шоколадку в школе. Мне уже надоело вытягивать из бабушки мелочь. Ее источник тоже может исчерпаться, и что тогда?

— Я подготавливаю невест к свадьбе. Девушки меня охотно приглашают. Я беру вполовину меньше, чем в салоне красоты, делаю это на дому у клиентки — и выходит очень хорошо. За одну такую сессию я купила себе мобильный, — смеется Лейла. — Но для тебя, мой синий чулок, нужно бы придумать что-нибудь интеллектуальное. Иначе зачем же ты столько лет вкалывала, платя за это большие деньги? Чтобы сейчас копаться в чьих-то волосах?

Марыся задумывается.

— Так, может, для начала я буду учить тебя английскому языку, и увидим, идет ли мне быть училкой. Что ты на это скажешь?

— Ну, не знаю… Я тупая и глупая, как бревно.

— Хорошо, хорошо. Я не верю тебе. А когда поедешь на операцию за границу, то на каком ты будешь разговаривать? Перейдешь на жесты? — Марыся вытаскивает последний козырь из рукава.

С этого момента ежедневно во второй половине дня они сидят вместе над книжками. Бабушка купила спутниковую антенну, у них в комнате маленький телевизор и декодер, чтобы они могли смотреть англоязычные программы. Почти взрослые девушки больше всего любят сказки и Дональда Дака. Лейла впервые в жизни смотрит такие прекрасные фильмы и благодаря им делает сумасшедшие успехи в изучении языка. В дом провели Интернет, и девушки долго бродят по Сети, так как множество серверов заблокировано религиозной цензурой и цензурой нравов.

В выходные дни Марыся с Лейлой свободны и охотно проводят это время, прогуливаясь по узким улочкам Соляного базара, осматривая сияющую белизной Большую мечеть и глыбу форта, в котором сейчас находится банк. Гуляя по пустынному караван-сараю, они сидят в многочисленных маленьких садиках, которые пахнут травами и свежей землей.

— Ты только посмотри! — Марыся тянет Лейлу к старому каменному дому, где на табличке написано по-английски, что ремонт оплатило Юнеско.

— Я ничего в этом не понимаю. — Йеменка морщит слегка открытый лоб. — Что, кто, как и почему?

— Слушай! ЮНЕСКО — это такая организация, которая занимается достопримечательностями во всем мире. Чтобы они не превратились в руины, перечисляет деньги на их ремонт.

— Ага, ты так и говори со мной. — Лейла через никаб чешет себе голову. — А как же добраться до этого ЮНЕСКО, как это устроить? Ведь наш дом вскоре завалится от старости, и, извини за выражение, это дерьмо никого не беспокоит. Потрескавшиеся стены, осыпавшаяся штукатурка, обваливающийся кирпич… Если хочешь пополнить ряды самоубийц, то выйди на балкон. Все очень красиво и необычно, но висит на волоске.

— А грибок в комнатах? Хотя бы у нас в углу спальни, — добавляет Марыся.

— Нечего болтать, нужно действовать. На этих металлических лентах тоже что-то написано. Но не по-нашему, и я не понимаю, — взрывается смехом шутница.

— Saudi Binladen Group Construction Holding. — Марыся, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, расшифровывает надпись. — Сейчас, сейчас, это тот бен Ладен, который одиннадцатого сентября взорвал World Trade Center? — Она смеется, закрывая рот рукой.

— Видно, приехал к нам на общественные работы. Может, его так наказали? А может, они специализируются на быстром демонтаже с помощью взрывных устройств. — Лейла хохочет, это так ее веселит, что слезы от смеха собираются в уголках глаз. — Такая работа ему подошла бы, знаешь ли… — Девушка смеется уже до икоты, даже мужчины останавливаются и с неодобрением таращатся на нее, кривя губы. — Видела по телевизору те теракты? — Лейла старается взять себя в руки. — Башни осели, как будто у них отсекли фундаменты, а не пронзили их самолетом. Заметила, нет?

— Я молодая была, чтобы видеть это своими глазами. — Марысе не хочется вспоминать этот трагический для нее год. — Уже без глупостей, Лейла, мы должны запеленговать этого бен Ладена, догнать, лишить власти и заставить отремонтировать наш дом. Howk! — Быстрым шагом она обходит весь каменний дом с тыла.

— Нет тут ни адреса, ни телефона. Вероятно, реклама запрещена, — огорчается она.

— Послушай, подруга. Когда мы возвращаемся автобусом из школы и проезжаем через престижные районы, ты обращала внимание на фест-плакат с изображением бандита? С перевернутым серебряным треугольником… Такой значок… о, как тут!

— По дороге с учебы я или разговариваю с тобой, или читаю. Я не трачу время на то, чтобы смотреть по сторонам, — говорит Марыся.

— Ну и напрасно. Я уверена, что где-то там уже видела эту надпись. — Лейла в хорошем настроении. — Увидишь, я ее найду.

— Но что значат проекты? Какие письма и заявления? У вас есть план сохранения зданий? — Марыся, несмотря на свой юный возраст, ведет себя боевито, и ее не так уж просто переспорить. — И есть ли идущее сверху постановление, а если нет, то тогда каждый хозяин приходит в частном порядке и приносит бумагу? Может, еще и сам должен платить за вашу работу? А что вы делаете с деньгами ЮНЕСКО? — повышает голос девушка.

— Ты тут, гражданка, не выступай! — Большой, как шкаф, молодой мужчина встает из-за бюро, чтобы немедленно выдворить непрошеную гостью. — Что ты вообще ищешь, а? Судя по тому, что ты носишь юбку, вряд ли речь идет о твоем доме! Что ж ты такая говорливая?! И где потеряла своего махрама? — Он угрожающе напирает, и девушкам приходится отступить.

— Я хочу только узнать, кто утверждает план работ и оценивает дома, — нисколько не смутившись, стоит на своем Марыся. — Хозяин дома придет в ваше бюро позже. У него нет времени, чтобы препираться с вами, а дом валится. Иначе вам придется объясняться со спонсором, почему наш дом пропустили.

— Выметайтесь отсюда, засранки! А то вызову полицию! — орет раздраженный мужчина и выпихивает девушек за дверь.

— Что за хам! — Марыся бежит без оглядки по ступенькам. Нервничая, она ничего и никого не замечает и налетает на джентльмена в элегантном костюме, а Лейла, поправляя никаб, наталкивается на двоих. В эту минуту Марыся теряет равновесие и падает. Слабо закрепленный платок спадает с ее головы и открывает длинные, до середины спины, золотые вьющиеся волосы. Мужчина цепенеет и смотрит на нее как на новое чудо света, а служащий, который стоит наверху лестницы, разевает от удивления рот.

— Извините, дамы. — Молодой человек лет двадцати пяти помогает Марысе встать, а Лейлу двумя пальцами хватает за руку через чадру.

Ее завеса на лице перекосилась до такой степени, что отверстие для глаз уже находится сбоку головы.

— Извините, но этот грубиян так орал, что мы думали, он нас побьет, — оправдывается перед незнакомым красавцем покрасневшая от волнения Марыся.

— А что случилось?

— Мы хотели подать заявку на реставрацию нашего дома как объекта, который подлежит сохранению, и вообще узнать, есть ли он в плане. А служащий, видно, не хочет работать, и наш визит довел его до бешенства.

— Фалил, поговорим позднее! — кричит красавец грубияну. — Извините, я невежа, не представился. Хамид бен Ладен, к вашим услугам. Прошу в мое бюро.

С этой встречи все и началось. Марыся до этого не знала ни такого ощущения, ни такого состояния души. Она понятия не имеет, что с собой делать. Целыми днями снует бездумно, как привидение, не спит, не ест, не может сконцентрироваться. Думает только об одном: позвонит ли Хамид, придет ли, любит ли ее хоть немного. Они встречаются тайно, без ведома кого-либо из опекунов. Обо всех секретах знает только Лейла, которая устраивает их встречи и всячески потакает им. Такая ситуация в традиционной арабской стране немыслима. Сама Марыся видит в этом что-то плохое: ей кажется, что она провоцирует естественные и невинные контакты с чужим мужчиной.

— Бабушка, любимая! — После месяца утаивания девушка решилась на разговор. — Мы почти не общаемся.

Она вскакивает в бабушкину теплую постель и сильно к ней прижимается.

— Ну наконец-то пришла коза к возу, — смеется старая опытная арабка. — Как там?

— Что? — Марыся не знает, как начать.

— Ты же хочешь мне что-то рассказать, любимая. Я ведь знаю тебя как свои пять пальцев. Мне не замылишь глаза.

— Я познакомилась с одним парнем… Таким красивым, что ой! — признается сконфуженная девушка и падает лицом в подушку.

— Ну и чего тут стыдиться? — Бабушка берет ее за подбородок и смотрит прямо в глаза. — Самое время, моя девочка. У меня в твоем возрасте была уже двухлетняя Малика и годовалая Хадиджа.

— Да, знаю. Я недоразвитая.

— Что ты мелешь? Сейчас просто другие времена, и слава Аллаху. Что это за парень, из какой семьи?

— Он совладелец большой Саудовской строительной фирмы Binladen Group, — шепчет Марыся, наивно рассчитывая, что бабушка не соотнесет фамилии.

— Из тех самых бен Ладенов? — спрашивает, однако, арабка, от удивления подняв вверх брови.

Марыся прекрасно помнит их первое свидание с Хамидом. Они сидели в одном из маленьких садиков, в окружении деревьев, за старым каменным домом в медине[54].

Лейла, конечно, не отставала от них ни на шаг.

— Слушай, а ты из тех самых бен Ладенов? — Марыся просто в лоб задает волнующий ее вопрос, а кузина с присущей ей непосредственностью закрывает глаза ладонями, так как лицо и так уже закрыто никабом.

— Что это значит? — Хамид хитро улыбается и в целом не выглядит обиженным.

— Ты ведь знаешь, о чем я. Из семьи Усамы?

— Sorry… — Лейла старается извиниться за бестактную родственницу.

— Не извиняйся, — успокаивает ее мужчина. — Люди так часто задают мне этот вопрос, что я уже привык. Мой дядя Усама — чрезвычайно известный человек.

В этот момент обе девушки затаили дыхание и раскрыли рты.

— Что? Надеялись на другой ответ? Зачем мне лгать и чего я должен стыдиться? Он — Усама, я — Хамид, два разных человека, вообще разных. А фамилия та же…

— Да…

— Мой дядя, Мохаммед бен Авад бен Ладен, с которым я не имел счастья познакомиться, приехал в Саудовскую Аравию из Южного Йемена как бедный строитель. Но это был очень ловкий парень. Он осел в Джадде, у Красного моря, недалеко от Мекки и Медины, и основал строительное предприятие, которое со временем стало самой большой фирмой такого рода в стране. Она строила, кроме всего прочего, королевский дворец, и мой дядюшка завязал близкие отношения с правящим семейством. Во время конфликта между королем Саудом и князем Файсалом бен Ладен встал на сторону последнего. Ему повезло, так как в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Файсал стал королем. Обычный предприниматель, занимающийся строительством, помог тогда властям пережить трудности — полгода содержал государственную администрацию! В благодарность за это король издал декрет, на основании которого предпринимательская деятельность бен Ладена стала получать правительственные заказы как монополист. Вот так он делает деньги, милые дамы! — весело смеется Хамиди и при этом забавно жестикулирует, а завороженная Марыся чуть не падает с трухлявой деревянной лавки.

— Ну и?.. — подгоняют его девушки, так как история действительно интересная.

— Кроме того что у него было много интересов, он, увы, был страшно богобоязненным мусульманином.

— Почему увы? — удивляется Лейла.

— В семье он ввел суровую дисциплину, был чрезмерно религиозен, а дома все время принимал паломников со всего мира, которые прибывали на хадж в Мекку. Усама с детства общался с известными и подчас одержимыми духовными представителями всевозможных мусульманских ответвлений. Уже в школе он примкнул к консервативному ортодоксальному Мусульманскому братству, созданному в Египте. Движение это по сей день борется со всей «гнилью» Запада и не признает насилия. Все в семье, как и каждый житель Саудовской Аравии, исповедовали вахабизм — наиболее радикальное ответвление ислама. Усама провозгласил возвращение к истокам, то есть к первозданной чистоте религии, простоте и суровости обычаев. Он объединил разные ортодоксальные движения, и эффект был потрясающий.

— Твой папа и ты тоже там воспитывались?

— Нет, избавь Аллах! У дядюшки Мохаммеда, несмотря на то что он очень религиозный, были большие сексуальные потребности.

Девушки смущаются, а Марыся чувствует, что краснеет до корней волос.

— Представьте себе, он взял в жены двадцать две женщины! Такова наша мусульманская традиция.

Хамид со смешным выражением лица продолжает свой рассказ:

— Нельзя договориться с девушкой пойти выпить кофе, в ресторан, потанцевать, а уж тем более переспать с ней. Все это грех и позор. Если хочешь этих всех вещей, то нужно жениться — и баста. Таков порядок! А потом можно без проблем развестись, — заканчивает он со смехом. — Знаете, что в Аравии это очень популярный способ отношений между полами и вместе с тем большая проблема? Редко какая-нибудь из пар выдерживает до первой годовщины свадьбы, разводятся почти семьдесят процентов новобрачных. Религиозная полиция и все мутаввы[55] ничего не могут поделать.

Парень хлопает себя от удовольствия по бедрам.

— На этом «проклятом» христианском Западе люди просто встречаются друг с другом. Но лицемерные, разумеется, они, а не мы… Вернемся к нашим баранам. Мой отец родился, собственно, от такого союза, представьте себе, на одну ночь. Бабушка была красотка, но неплохо, для тех времен, образованна, интеллектуалка, а не девушка для развлечений, поэтому ничем, кроме красоты, не заинтересовала старого богатого ловеласа. Ни она его не любила, ни он ее, и после короткого периода супружества они расстались без сожаления. Он был честолюбивый сукин сын, поэтому регулярно платил алименты, оплачивал обучение отца в школе и институте. После развода бабушка выехала в Рияд, где вышла замуж за моего настоящего дедушку, суперкрасивого парня, и они были очень счастливы.

— Это хорошо… — Марыся вздыхает с облегчением, потому что ей сразу стало жаль обиженную богачом женщину.

— После смерти дедушки, естественно, возникли проблемы. Представляете себе раздел имущества в такой большой семье? Однако дед был очень непрост, и своему сыну Усаме оставил больше всех — целых двести пятьдесят миллионов долларов. Спонсировал фундаменталистов и всю «Аль-Каиду».

— О, черт! — выкрикивает Лейла. — Я не могу представить себе такого количества денег.

— Остальные поделили объедки, хотя им не на что жаловаться, это тоже достаточно много. Итак, возвращаемся к фамилии, мои милые слушательницы. Когда один из семьи, состоящей из двухсот человек, взбесился, всем остальным трудно изменить фамилию и прятаться по кустам. Большинство из нас знает Усаму только по рассказам, телевидению и Интернету.

— Это хорошо, — шепчет Марыся. — А как у тебя с религиозностью?

— Нормально… Или немного набекрень.

— Это как у нас, — смеются девушки, радостно потирая руки.

С того времени Марыся и Хамид бродят по старым районам Саны, где легко затеряться в толпе. Гуляют с Лейлой или в сопровождении великана Фалила, который мог бы работать охранником. Кузен и сослуживец Хамида, он оказался симпатичным и приятнейшим парнем. Все одеты традиционно, дабы не привлекать к себе любопытных или осуждающих взоров. Они выглядят как обычная местная семья, совершающая покупки или отдыхающая в парке после тяжелого рабочего дня, поэтому никто не обращает на них никакого внимания. Иногда в жилах молодых людей все сильнее бушует кровь, а сердца рвутся от любви.

Лейла, однако, не такая наивная и приветливая йеменская девушка, какой кажется и какой должна быть. Она оказалась отважной бунтаркой, воспитанной, в отличие от арабских женщин, в духе вольности и эмансипации, что очень нравится Марысе.

— Я готовлю к свадьбе не только бедных деревенских гусынь, приглашающих меня через сестер из Вади-Дахр и окрестных провинциальных мест, — гордо говорит Лейла Марысе, перед которой уже без стеснения снимает никаб и показывает свое изуродованное лицо. — Преимущественно я занимаюсь девушками из Саны, и это они в основном делают мне кассу. Порой это очень молодые девушки — что за haram! — выкрикивает она, вздымая руки вверх. — Однако чаще всего это зрелые образованные женщины, которые работают и знают, чего хотят.

— Ты после сессии видишься с ними по-приятельски или они относятся к тебе как к парикмахеру, с которым женщина договаривается о встрече и от скуки рассказывает свои тайны? Как относятся к тебе эти йеменские интеллигентки?

— Некоторые, конечно, видят во мне прежде всего работницу, — вздыхает Лейла. — Сделай то, принеси это, помыла ли руки… Но есть пара преподавательниц из университета, женщины из бюро проектов, поэтесса, немного студенток, которые звонят, приглашают на бабские посиделки и разговаривают со мной как с равной.

— Ты должна когда-нибудь взять меня с собой! — заявляет Марыся. — Почему ты до сих пор этого не сделала? — спрашивает она с вызовом.

— Любименькая моя! — Лейла презрительно кривит губы. — Вначале я не знала, с кем имею дело и можно ли на тебя положиться, а как только мы подружились, то кое-кто молниеносно меня подменил.

— Что ты несешь?! Ты всегда будешь моей любимой кузиной, доверенным лицом, моим ангелом-хранителем…

— Хорошо, хорошо, не преувеличивай. Сейчас твой любимец носит брюки и что-то мелкое в них прячет. — Она заговорщически подмигивает Марысе и смеется.

— Ты свинюшка! — Марыся краснеет как рак. — А откуда знаешь, что мелкое?

— Вот видишь! Разве с тобой можно серьезно разговаривать, когда у тебя только одно в голове! Но я все-таки скажу, потому что это страшно важно. Дело, в которое мы сейчас ввязываемся, очень ответственное. Это язва мусульманских женщин не на один день. В традиционных арабских странах, в Йемене или Саудовской Аравий, редко девушке везет так, как тебе. Я имею в виду возможность встречаться с парнем, который нравится, полюбить, говорить с ним, а потом выйти за него замуж и родить ему детей. А хуже всего то, что мужчины-опекуны — отцы, братья, кузены — вынуждают выйти замуж малолеток, подчас даже детей.

— Я знаю об этом, знаю еще с Ливии, такое бывало и в нашей семье. Даже бабушку Надю, которая у тебя под боком, отец заставил выйти замуж в возрасте неполных шестнадцати лет.

— По нашим местным обычаям она была просто старушкой. Здесь замуж выдают даже в восемь! — выкрикивает Лейла, а ее черные как уголь глаза мечут молнии.

— Но ведь это же дети! — удивляется Марыся. — Это какое-то страшное преступление! А как на это реагирует Международная организация прав человека? Что делаете вы, йеменские женщины?!

— В пятницу, кстати, манифестация перед парламентом, — сообщает кузина, понизив голос.

— Ага, — Марыся уже понимает, о чем идет речь.

— Я познакомилась с одной прекрасной женщиной, председательницей Народного комитета йеменских женщин. Ты думаешь, что мы ничего не делаем, не защищаемся, что такие глупые гусыни?!

— Не знаю, что даст такой протест, как выход на улицу. — Ливийка осторожнее, чем ее старшая родственница. — Схватят вас всех и посадят в тюрьму.

— А кукиш им, не дрейфь! Наш теперешний парламент работает над уставом, где оговаривается минимальный возраст для замужества. Он должен равняться семнадцати годам для женщин и восемнадцати — для мужчин. Этим изменениям, конечно, противятся радикальные верующие, которые призвали общественность, то есть забитых баб, позволяющих собой манипулировать, к протестам. Что они в эти тупые головы вбили?! Внушают им, что пророк Мухаммед женился на шестилетней Айше и лишил ее девственности в девять, значит, и всем так можно… — Лицо Лейлы скривилось в гримасе, она закрыла ладонью рот и, желая наказать себя за кощунство, бьет по щекам.

— А я читала, что Пророк взял ее, когда ей было четырнадцать лет. Ждал, пока дозреет, полюбит его и сама ему отдастся. — Марыся с сочувствием смотрит на кузину, которая страшно переживает, что глумится над исламскими догмами.

— Какой там… — Лейла хватается за голову, потому что не знает, как это все объяснить. Ведь ей не хочется никому навредить, в конце концов, она правоверная мусульманка.

— Во-первых, это были старозаветные времена, и мы сейчас, в двадцать первом веке, не можем равняться на старые и уже неактуальные каноны для подражания.

Образованная, светлая и современная Марыся старается помочь дезориентированной подруге.

— Большинству поступков Пророка мы можем следовать, но есть и исключения, которые не соответствуют нормам современного мира. Кроме того, все браки пророка Мухаммеда были обусловлены политическими или общественными причинами. Будучи вождем и политиком, так же как король или президент, он ориентировался на совсем другие приоритеты, а потому и поступал иначе, чем обычный, простой человек. Ведь речь шла о распространении ислама, о привлечении сподвижников, а большие идеи требуют жертв!

— Ну ты и хитро истолковала! — У Лейлы даже дух захватило. Она удивлена и восхищена. — Нужно записать, потом мы перенесем это на транспарант.

— Мы?

— Ты разве не идешь со мной, дамочка из богатого дома и современной страны, которая просто рай для феминисток? — Лейла подшучивает над кузиной, хотя и знает, что та, несмотря на боязнь, все равно присоединилась бы к ней.

Манифестантки в черных чадрах, из которых большинство закрывает лица, доехали автобусом на место протеста, к парламенту. Они просто возвращаются с пятничной молитвы, во время которой были воодушевлены лозунгами, выкрикиваемыми ортодоксальными имамами. Марыся, сегодня тоже совсем закрытая, и Лейла приезжают на место с Хамидом, который на этот случай надел типичную местную одежду: белую джалабию[56], шерстяной пиджак в елочку, а острую джамбию воткнул за вышитый пояс.

Голову он обмотал тонким платком, через плечо перекинул шерстяную шаль, которая должна закрыть торчащее оружие.

— Все хорошо, но держитесь меня, — просит Хамид горячих девушек. — Если что-то пойдет не так, они вас линчуют, верьте мне.

Он с ужасом смотрит на окружающую его черную толпу.

Противницы закона принесли с собой транспаранты с лозунгами: «Не запрещайте то, что разрешил Аллах», «Нет манипуляциям правами женщин!» и «Коран и Сунна[57] превыше скандального договора с нашей религией». Маршируя, они скандируют выданные им кем-то слоганы, так как трудно поверить, что они сами за это право, благодаря которому их дочери обречены на поругание, боль и, что тоже часто бывает, смерть.

— Тех, кто ратует за законное ограничение возраста замужества, мы считаем врагами Аллаха, его Пророка и нас самих! — заявляет первая выступающая. — Пророк Мухаммед женился на Айше, когда ей едва исполнилось девять лет! — выкрикивает она как сумасшедшая.

— Шесть, дебилка, шесть, — слышны в шеренгах голоса тех, кто стоит в группе оппозиции, намного большей.

Марыся и Лейла смотрят друг на друга с пониманием.

— Когда у нас утвердят это новое право?! — раздается через усилители вопрос очередной манифестантки, одетой в черное. — В большинстве феминистских групп, якобы защищающих права человека, действуют женщины, которым сорок лет, и все это время у них не было мужа! Среди студенток йеменских университетов очень много старых дев. Значит, это женщины второго сорта! — кричит она срывающимся голосом.

— Что за кретинка! — раздаются голоса противостоящих, над головами которых качаются транспаранты.

— Нет торговле детьми! — приступает к атаке группа эмансипированных женщин. — Нет педофилии! — кричат образованные йеменские женщины, а вместе с ними Марыся и Лейла.

Все вспоминают громкое дело восьмилетки, которую безработный отец принудил выйти замуж за мужчину старше ее на двадцать лет. Суд в конце концов позволил девочке развод, но это был единичный случай. Обычно такой возможности нет, отец берет за дочь большие деньги и не хочет их возвращать.

— Фавзия Абдуллах Йозеф! Фавзия Абдуллах Йозеф! Фавзия Абдуллах Йозеф! — раздается громкое скандирование, и возносятся плакаты с фотографией красивой арабской девочки.

— Безбожницы! В тюрьму их! Высечь розгами!

Противницы закона размахивают руками, а кое-где проявляется и более агрессивное поведение.

— Убийцы собственных дочерей! Спекулянтки! Торговки живым товаром! — Группа интеллигенток, отодвинутая от парламента, сопротивляется все слабее.

— Уходим! — Хамид перекрикивает толпу и хватает девушек за руки. — Через минуту здесь начнется драка, так что оставаться очень опасно. Знаете ведь, что в этой стране каждый носит при себе оружие!

Девушки неуверенно осматриваются вокруг и видят, что они находятся в раздраженной черной массе. К счастью, машина, в которой их ждут два вооруженных охранника, в том числе мощный Фалил, не так далеко от них. Когда они сели в автомобиль, Лейла начинает плакать, вначале тихонько, а потом все громче и громче. Молодые люди смотрят на нее с непритворным удивлением. Может, она чересчур разволновалась, перепугалась, приняла происходящее близко к сердцу?

Никто не знает, что случилось.

— Лейла, не бойся, ты уже в безопасности, — шепчет Марыся, наклоняясь к подруге и обнимая ее за плечи.

— Не в этом дело… — отвечает та сквозь слезы.

— А в чем? Расскажи нам.

— Та красивая Фавзия… — плачет она еще громче.

— А что с ней стало? — спрашивает, заинтересовавшись, Хамид. — Это твоя родственница? Одна из множества обиженных?

— Да, одна из множества, ты прав, — с горечью подтверждает Лейла. — В прошлом году двенадцатилетнюю Фавзию родители вынудили выйти замуж. Через девять месяцев она умерла во время родов вместе со своим ребенком. Не слышали? О ней писали в газетах по всему миру, а мы, йеменские активистки, в течение многих месяцев долбили об этом деле. Дерьмо! — выкрикивает она в бешенстве, стукнув пятерней по обивке машины.

— А почему именно этот случай так тебя волнует? Ты ее знала? — спрашивает Марыся.

— Я готовила ее к свадьбе, мыла, причесывала, натирала маслами, делала макияж, как у куклы. — Лейле стыдно, и она опускает глаза. — Я думала, что богатая семья готовит девочку на какой-то киндербал с переодеваниями. Даже не могла представить…

— Пригласи его, внучка, к нам, а то когда еще случай представится, — говорит бабушка через пару недель обдумывания. — Не можете же вы прятаться в сумерках в каких-то рассадниках с пряностями. А вдруг увидят там Лейлу в чадре — и гарантированы тюрьма и бичи без разговоров.

— А что на это скажет йеменская семейка? — спрашивает девушка, не веря в их поддержку.

— Ашрат — настоящий парень с яйцами! — Бабушка закрывает ладонью рот, как и всегда, когда у нее с языка срывается что-то неприличное, и взрывается смехом. — С удовольствием познакомимся с твоим бен Ладеном. Посидите на террасе, и никто это не осудит.

— Порядочные у тебя родственники, — шепчет Хамид, неуверенно присаживаясь на белый пластиковый стул. — И современные… даже диву даюсь.

— Здравствуйте, — бабушка входит с подносом пирожных и кувшином зеленого чая.

— Очень приятно. — Хамид встает и протягивает руку, которую старая арабка крепко пожимает. — Спасибо за доверие, — говорит мужчина, глядя ей прямо в глаза.

— Надеюсь, что вы его оправдаете и не обидите мою любимую внучку Марысю, — отвечает женщина, после чего поворачивается и исчезает в полумраке лестничной клетки.

Стройная юная девушка наконец может признаться парню в своих чувствах. Одета она по-спортивному, как и всегда, когда бывает дома: джинсы, рубашка из хлопка с короткими рукавами и кроссовки. Конечно, без платка на голове, на что мужчина обращает внимание в первую очередь и не в состоянии отвести глаз от ее необычных волос.

— Откуда у тебя такой цвет кожи и волос? — спрашивает он, не желая дольше скрывать волнующих его вопросов.

— Моя мама — блондинка-полька с голубыми, как васильки, глазами, — неохотно признается девушка.

— Поэтому Надя так странно произносит твое имя. Марыся, — повторяет Хамид, наслаждаясь его звучанием. — Значит, это по-польски, очень красиво. Почему же ты не с матерью, а здесь, в чужом и диком регионе мира?

— Это она для меня чужая, а не арабские страны, — резко говорит Марыся. — Я с детства воспитываюсь в ливийской семье, почти всю жизнь провела в мусульманском мире, и бабушка для меня самая близкая родственница. В других родственниках я не нуждаюсь! — говорит она, под конец повышая голос.

— Не злись, я просто спросил, — объясняет Хамид.

— Ничего…

— Чтобы развеселиться, прочитай интересную статью в «Саудовской газете», которую я принес специально для тебя. — Он вручает девушке ежедневную газету. — Если ты такой знаток ислама, то должна это все знать.

— «Пятьдесят семь способов, чтобы получить любовь своего мужа». А что это? Какая-то шутка? Почему именно пятьдесят семь, а не семьдесят три?

— Все данные методы редактор взяла из блога исламских женщин MuslimMatters.org или что-то в этом роде. Это опыт саудовских завуалированных дамочек. Очень поучительно, — говоря это, он таинственно улыбается.

— Ну давай! — соглашается заинтересованная Марыся и начинает читать: — «Веди себя как девушка… одевайся притягательно и обольстительно, а если сидишь дома, то не ходи весь день в ночной рубашке»… Сейчас, сейчас… для чего им супермодные шмотки, если сверху них они надевают чадру или абаю?

— Наверное, речь идет о том, чтобы они дома для мужа так одевались. — Хамид лукаво улыбается. — Это рассуждение шопоголичек из Аравии.

— «Издавай хороший запах»! — молодые вместе взрываются смехом. — «Не пили мужа, не отчитывай его, не спрашивай его, о чем он думает…» Да ни о чем! — смеется Марыся. — Упс! Sorry, это не для тебя. — Похлопывает его по колену и сейчас же убирает руку. — «Узнай все права и обязанности мусульманской жены. Успокаивай мужа всегда, когда только он того пожелает…» Хо, хо, хо! Неплохо вам с этими женами, — обращается она к Хамиду и краснеет до корней волос. — «Научись штучкам и техникам, чтобы удовлетворять своего мужа…» Хм-м… «Говори ему постоянно, что любишь его. Дари ему подарки…» Уф! Вот это жизнь! Зачем вам потом рай, господа?! — Скользкая тематика сконфузила Марысю, и она старается перевести все в шутку. — «Расчесывай волосы. Не забывай о стирке», — сейчас уже она читает пункты избирательно. — «Не покидай дом без согласия мужа и без опекуна. Хорошо себя веди; не смейся, не говори громко, ходи тихо»… Вот это круто! — вырывается у девушки. — И такую чушь публикуют в газете?

— Должны же они подбросить какую-нибудь тему своим обывателям, чтобы те не начали интересоваться чем-нибудь поважнее, — грустно говорит житель Саудовской Аравии. — В конце концов, это ведь бульварная газета.

Хамид хочет взять газету из рук девушки.

— Подожди, подожди! Самое интересное я оставила напоследок. «Будь в форме и заботься о своем здоровье, так как ты должна быть сильной матерью, женой и хозяйкой». Ха! — Девушка громко смеется и стучит при этом сложенной газетой по голове, в которой прочитанные глупости не хотят поместиться.

— Если ты уже ознакомилась со всеми правилами для хорошей мусульманской, а значит, и для саудовской жены, не захочешь ли ты выйти за меня замуж? — спрашивает Хамид, буквально шокируя этим Марысю.

Девушка молчит и таращится на него как баран на новые ворота.

— Мириам, я задал тебе вопрос!

— Ты застал меня врасплох… Сначала я должна закончить среднюю школу… К тому же мы еще не знаем друг друга настолько хорошо, чтобы… Так вдруг… быстро…

— Ну, это же не завтра и не послезавтра, а в будущем. Хотя, признаться, я надеюсь, что все же в не очень далеком будущем. Потому что я уже жизни без тебя не представляю.

Он наклоняется к девушке и осторожно целует ее в губы, чувственно гладя ее по волосам.

— Если не через минуту, а через какое-то время, то… — Марыся неосознанно забрасывает ему руку на шею, — да, Хамид бен Ладен! Я выйду за тебя, стану твоей арабской женой, хорошо это или плохо.

Традиционный брак Марыси

Красивой весенней порой не хочется сидеть в городе, в суматохе, в жаре и смраде выхлопов машин. Все общество — Ашраф с семьей, Малика, Лейла, бабушка с Марысей, а также Хамид и Фалил — рассаживается по машинам и едет в Вади-Дахр. В святую пятницу здесь много людей, но всегда удается найти какое-нибудь уютное местечко для себя. Машины останавливаются над пропастью, у скалы, откуда открывается прекрасный вид на зеленую в это время года долину. Даже на горе́ чувствуется запах растений — трав и маленьких ярко-желтых цветов, которые стелются ковром на склонах. Вади, обычно высохшее русло реки, после зимы еще достаточно полноводное, и земля одуряюще пахнет весной. Перед тем как разбить лагерь, все хотят взобраться на взгорье Дар аль-Хаджар — там, на скале, находится дворец имамов, который как будто вырос из скалы. Ему уже восемьсот лет, но он до сих пор выглядит притягательно.

— Я разговаривал с Ашрамом, и мы пришли к выводу, что пора уже подписать, по крайней мере, брачный контракт, чтобы у нас был хоть какой-нибудь документ и мы могли бы свободно встречаться и перемещаться по местности.

Хамид начал разговор во время утомительного подъема.

— Да? — Марыся останавливается, чтобы посмотреть на своего партнера и утереть пот со лба. — А когда?

— Как договоримся, так и будет. Когда появится желание. Если, конечно, ты не передумала, — добавляет Хамид.

— Нет, я не передумала! — Девушка смеется и ласково берет избранника за руку.

— Так в чем проблема? — обеспокоенно спрашивает мужчина, двигаясь чуть впереди по ухабистой дороге.

— Что-то я не могу представить себя женой, матерью и хозяйкой. Это большие перемены. У меня нет опыта, я не знаю, готова ли я к этому… и мне немного страшно.

— Если хочешь с кем-то быть, то чего бояться? И не бойся, что я сразу захочу иметь детей… — повышает он голос. — Нужно быть рассудительным и дозреть до материнства и отцовства.

— Ты отдаешь себе отчет, что если женишься на мне, то со всем багажом, то есть с бабушкой и многочисленной йеменской семейкой?

— Неужели ты думала, что я заставлю тебя бросить любимых тобой людей? — возмущается Хамид. — Мне очень нравится твоя бабушка, я почитаю ее, и для меня будет большой честью, если она будет жить с нами. Хочешь забрать с собой и остальных? — немного обеспокоенно осведомляется он.

— Не надо все преувеличивать! — Марыся взрывается смехом. — А ты знаешь, как это все устроить? Ну там, контракт, брак и вообще?

— Тоже не имею понятия. — Молодой человек забавно морщит лоб и нос. — Думаю, что твои родственники все организуют как следует. Брось им клич, увидишь.

— Это су-у-у-у-пер! — выкрикивает Лейла. — Когда, когда?!

— И потом свадьба сразу или нужно подождать какое-то время? — спрашивает бабушка, не выказывая такого восторга.

— Нет смысла устраивать помолвку, — не дает ответить Фаузия. — Лучше сразу одно за другим, это будет экономнее.

— Может, дадите им ответить? — спокойно прерывает женщин Ашраф.

— Во-первых, я не хочу и не должен экономить, — возражает Хамид. — Жениться намерен раз в жизни, значит…

— Бракосочетание можно было бы быстро устроить после того, как я закончу школу, — говорит Марыся, обращаясь к бабушке. — Только летом страшная жара…

— Свадьбу сделаем здесь, в Вади-Дахр, — вставляет Лейла. — В поселении Байт аль-Хусна, там, где живут наши сестры. Смотри, Мириам, видно отсюда!

Она показывает пальцем вдаль, на светло-зеленые заросли, среди которых выглядывают крыши домов.

— Там прохладнее, чем в городе, и всегда зелено. Под пальмами разобьем палатки, насыплем гравий для танцплощадки, а еду приготовим дома. Ха! Будут свежие овощи, травы, деревенские куры и яйца.

Кузина радуется, как если бы это был ее праздник, а очарованный ее энтузиазмом Фалил не отрывает от нее взгляда.

— Здесь, в деревне, мы сможем все вместе праздновать!

— Как ты себе это представляешь? — впервые подает голос всегда понурая Малика.

— А так! Женщины и мужчины вместе, чтобы не скучать по отдельности.

— Здравая мысль, — первым поддакивает Фалил, а за ним и все остальные.

Все, конечно, должно быть улажено официально. После разговора в Вади-Дахр, поездки к сестрам в их красивые белокаменные дома и после их согласия на организацию свадьбы дела пошли стремительно.

— Сейчас моей внученьке наверняка не до учебы, — беспокоится бабушка. — Голова и сердце находятся в другом месте, только не в книжках.

— Не волнуйся, — возбужденная Марыся обнимает ее и в то же время прислушивается к шагам гостей, — я справлюсь, бабушка. Я, в принципе, уже могла бы сдавать выпускные экзамены. Верь мне, окончу школу с отличием.

Она с чувством целует женщину в лоб и в эту самую минуту подскакивает, поскольку на узкой лестничной плошадке слышатся шаги.

— Спрячься! — Лейла втягивает девушку в кухню. — Это приносит неудачу!

— Что? — Марыся дрожит еще больше, чем прежде.

— Он не должен тебя видеть, а то еще не подпишет контракт. — Кузина и остальные женщины, которые готовят вкусности для вечернего угощения мужчин, смеются. — Я понимаю, что преувеличиваю. Если бы на твоем месте была я, то он, увидев невесту, убежал бы, но ты такая красотка.

Она хохочет еще громче.

— Тише вы, — ворчит Малика. — Если не поспешим, то они увидят пепел от топки.

— В таком случае хорошо, что у нас ее нет, — поясняет бабушка Надя привычный «добрый» юморок своей сестры, а все остальные женщины, пребывая в хорошем настроении, хохочут.

— Что ж, может, это и глупо, но таковы правила, — Ашраф обращается к Хамиду и группке его родственников, с которой тот прибыл, — я должен тебя спросить о предлагаемом количестве махра[58].

— Не стесняйтесь, — говорит красивый худощавый старик, удобно устраиваясь на подушках, лежащих на ковре, и, приветливо улыбаясь, добавляет: — Я махрам этой девушки и должен заботиться о ее благе.

— Да. — Ашраф покорно склоняет голову.

— Предлагаю для начала десять тысяч долларов, — говорит дрожащим голосом Хамид, и у Ашрафа глаза вылезают из орбит.

— Семья бен Ладенов из Тарим не зря дает столько, — говорит старик. — Невеста должна элегантно одеться, поехать в Европу. Может, она захочет что-то дать семье. Это уже ее дело, ее деньги.

— Деньги у нас при себе, так что после подписания вступительного брачного контракта их доставят Мириам сегодня вечером, — сообщает богатый жених, а йеменская семья с дрожью ждет оглашения суммы второй части приданого, которая обычно в двадцать раз больше первой.

— После подписания контракта и воплощения его в жизнь шейк положит на ее банковский счет двести тысяч долларов.

— Ах! — Ашраф издает восхищенный возглас.

— В случае чего… это не предел.

Порядочный Ашраф осознает, что не просто выдает кузину замуж, а делает дело всей жизни.

— Она всегда найдет у нас помощь, даже без этих денег, — говорит молодой человек.

— Знаем, ja sadiki. — Старик для поощрения похлопывает Ашрафа по спине. — Я рад, что мой братик сделал такой удачный выбор. Хорошая учтивая семья — это сейчас редкость. А в Байт аль-Хусна есть какой-нибудь местный водопровод или цистерна с водой? — спрашивает он у мужчин, во дворе которых будет организована свадьба.

Те, шокированные и загипнотизированные названными минуту назад суммами, только поддакивают.

— Ну, до лета подумаем над этим, правда, Хамид? И, наконец, туда нужно провести асфальтированную дорогу.

Хамид довольно часто ездит в Саудовскую Аравию, в головной офис своей фирмы. На этот раз служебная поездка должна была сочетаться с приглашением семьи на свадьбу.

— Я знаю жизнь, им не захочется сюда ехать, — предупреждает он Марысю. — Нужно будет удовлетвориться местной семейкой.

— Это ничего, ведь у меня тоже немного родственников, — утешает его девушка. — Кроме того, праздновать свадьбу на сто человек — это глупости.

— Не обманывай себя, а вдруг будет больше? — смеется мужчина. — Одна моя семья из Тарим — это человек пятьдесят. Не считая детей.

— И этот щедрый дедушка будет? Я слышала кое-что о нем и о вашей щедрости, как это описывала моя семья, а Лейла с ума сходит от счастья, — говорит Марыся, но при этом не выглядит довольной.

— А тебе что, не нравится? Слишком мало?

— Я не продаюсь, но чувствую себя товаром на базаре в пятницу.

— Такие здесь обычаи. Впрочем, не только в Йемене или Саудовской Аравии. Это наша арабская традиция и, на мой взгляд, очень хорошая.

— Но…

— Это обеспечение для тебя и бабушки на тот случай, если со мной что-нибудь случится. О разводе я даже мысли не допускаю.

— Но…

— Перестань, наконец, Мириам, ты начинаешь меня нервировать! Делай с этими деньгами все, что тебе заблагорассудится! Если хочешь, можешь отдать их сиротам!

Хамид с покрасневшим от злости лицом выходит и не показывается следующие две недели.

После отъезда жениха вся семья ходит на цыпочках: неизвестно, то ли боятся потерять выгоду, то ли вдруг решили, что Марыся стала для них чужой, потому что чересчур богата. Даже Лейла предпочитает проводить свое свободное время с Фалилом. Бабушка в последние месяцы жила собственной жизнью, где-то на «обочине», поэтому Марыся утратила с ней непосредственный контакт. В конце концов, что она может ей рассказать? Попытаться объяснить, что обиделась, потому что жених дал ей много денег? Наверное, все слышали их последнюю ссору и считают, что у нее не все в порядке с головой. А Марыся просто не хочет, чтобы кто-то думал, что она выходит замуж по расчету. Она не знала, что Хамид так богат, и влюбилась в него не потому, что он может обеспечить жене безбедное существование. Он просто понравился ей как человек.

— Дорогая Мириам, — начинает директор школы. — Ты хорошо меня понимаешь? У тебя есть шанс сделать карьеру, выехать учиться за границу и вырваться из этой арабской ямы. Дитя мое! — выкрикивает он в конце. — Тебе дано право учиться по Эразмусу![59] Знаешь ли ты, сколько мы этого добивались, сколько хлопотали?!

— Никто меня не спрашивал, хочу ли я этого. Просто выслали пару заявлений и включили меня в число наилучших учеников. А теперь на меня это свалилось, как на слепую курицу зерно. Тут моя яма, как вы говорите. Может, я не хочу другой жизни и другого мира! — отвечает Марыся, надменно глядя мужчине в глаза.

— Ты сюда не вписываешься, — холодно говорит мужчина. — Но чего только не сделаешь за деньги! В конце концов, тебя трудно чем-либо удивить. Войти в такую семью — это счастье!

Марыся открывает от изумления рот. Не может не удивиться, насколько быстро распространяются сплетни. Все же Сана — это более чем полуторамиллонный город, а не какое-нибудь захолустье.

— Надеюсь только, что ты не забудешь обо всем хорошем, что от нас получила, — подытоживает директор. — Особенно о нелегальном зачислении в школу. — Он выразительно смотрит Марысе в глаза. — Это ведь холдинг бен Ладена строит автостраду недалеко от нас… Может, примет во внимание и заезд в школу?

После тяжелой последней недели подготовки к Джоум Халва[60], Нагар аль-Гуффа[61], Нагар ар-Раби[62] и Лайлат аль-Хенна аль-Кабира[63] Марыся падает с ног.

После дня мучений во время депиляции всего тела она — наверное, в утешение — получает в корзинах очередные подарки от Хамида: длинное вечернее платье из Парижа, французские духи и дорогую косметику, сладости, сумки от Прадо и Гуччи, фирменные туфли и платья и большое колье с бриллиантами в комплекте с браслетом, сережками и двумя перстнями. Она смотрит на эти богатства спокойно и перестает поддаваться эмоциям. Когда дом оккупируют маленькие избалованные девочки, запихивающиеся пирожными, Марыся с бабушкой и Ашрафом, Хамид, Фалил и дядя hadżdż с удовольствием уходят к нотариусу, старому знакомому бен Ладена из Тарим. Подписание официального документа о браке занимает пятнадцать минут. В конце молодые ставят подписи и отпечатки пальца, получают копии — и они уже муж и жена. В банке дело несколько усложняется, так как у Марыси чужое гражданство, она не работает и никто из финансистов не знает, что с этим делать.

— Так, может, выплатить эти деньги Ашрафу? — предлагает измученная Марыся, но все присутствующие смотрят на нее как на сумасшедшую. — Отремонтирует себе дом…

— Через два месяца наша фирма за это возьмется, значит, нет нужды, — в бешенстве цедит сквозь зубы Хамид.

— Да делайте что хотите! — Девушке все это надоело, она начинает плакать и впадает в истерику. В одну минуту, словно по мановению волшебной палочки, все формальности удалось уладить, и измученная группа уходит из банка.

— Поскольку мы уже официально являемся супругами, то прощаемся с вами, — стараясь скрыть раздражение, говорит Хамид. Он берет под руку заплаканную Марысю и быстрым шагом направляется к припаркованному у тротуара «мерседесу».

— Но свадьба уже завтра! — Бабушка в расстроенных чувствах заламывает руки.

— Это не отменяет обеда в обществе молодых в «Шератоне», не правда ли? — Хамид тоже измучен этой нервной ситуацией, но не собирается менять планы.

— Мириам, не будем убивать друг друга перед свадьбой. Сделаем это после нее, — шутит мужчина, когда они садятся в автомобиль класса «люкс» с кондиционером. Сделав глубокий вдох, Хамид закрывает глаза и кладет голову на кожаный подголовник.

— Это значит, что уже можно. — Марыся в изнеможении вздыхает, слабо улыбается и высмаркивается в бумажную салфетку. — Нет препятствий, чтобы поехать к тебе. Что ты на это скажешь?

Большие черные глаза Хамида широко открываются, и видно, как жизнь снова возвращается к нему.

Едва живая после упоительной второй половины дня и вечера, когда страстно и многократно отдавалась своему свежеиспеченному мужу, Марыся еще должна делать у Лейлы роспись хной рук и стоп.

— А сейчас иди спать, потому что не доживешь до завтрашнего вечера. — Кузина смотрит на нее с нежностью и наклоняется, чтобы поцеловать в лоб. — Фу! Смердишь мужским потом! Как козел! Как осел! — выкрикивает она и в ужасе спрашивает: — Какую же простыню вы завтра выставите?

— Сегодняшнюю, — тихо смеется Марыся и мгновенно засыпает.

Сразу после обеда у старинного дома раздаются звуки бубенцов и труб. Толпа прохожих и туристов расступается во все стороны, а детвора прокладывает дорогу группе нарядных мужчин. Посередине гордо шагает Хамид в праздничном йеменском наряде: белой как снег галабии, на которую он надел черный кашемировый пиджак. За красивым, вручную вышитым поясом у него самая дорогая джамбия, какую когда-либо в жизни делал Ашраф. Голова Хамида обвита белым платком, а на нем — венок из всевозможных цветов. На плече — меч в блестящих золотых ножнах. Рядом с ним идут представители мужской половины рода бен Ладенов с хаджем во главе. Старший мужчина тоже одет в традиционный саудовский наряд и выглядит как чистокровный князь. На нем несказанно белый тоб[64]с бриллиантовыми запонками на манжетах, с головы спадает белая гхутра[65], скрепленная с помощью черного игала[66]. На плечи он набросил прозрачную развевающуюся черную пелерину с широкой золотой каймой. Фалил отличается от старика тем, что облачен в коричневый плащ и бело-красный платок. Сзади торопятся преимущественно представители от йеменцев, которые в большинстве своем одеты консервативно, хотя многие молодые в европейской одежде — в джинсах и рубашках, часто в спортивных рубашках в клеточку.

Ашраф провожает Марысю из дома, и по улице громко раздается захарид[67].

Девушка традиционно одета в свадебный наряд с золотисто-пурпурным поясом, на ней фантастическое золотое колье, достигающее пояса, на голове шпильками крепятся золотая диадема и венок из маленьких ярких цветочков. Ее непослушные волосы, несмотря на целую тонну лака и геля, вьются, как ужи. Лицо невесты напоминает маску — такой на нем толстый слой макияжа, но Лейла этим очень гордится. Мужчины из семьи молодой помогают ей сесть на ослика с богато украшенным тканым седлом в красно-черных тонах и с кистями около ушей.

Ашраф, как опекун, вручает Хамиду вожжи, что символизирует передачу ему Марыси в качестве жены. И снова поднимается невиданный шум труб, бубенцов, захарид, писка и криков. Молодежь, отдавая дань традиции, доходит так до Баб аль-Йемен. Позднее, путаясь в длинной одежде, молодожены садятся в белый «мерседес», украшенный воздушными шарами, цветами и большой куклой на переднем стекле. Звучит сигнал клаксона, и машина, визжа шинами, срывается с места, чтобы через минуту… уткнуться в пробку. Остальные гости спешат на своих машинах за молодыми. Направляются они в сторону Вади-Дахр. Доезжают до места новехонькой асфальтированной дорогой и расходятся по большим, рассчитанным на несколько десятков человек палаткам: одни — для женщин, другие — для мужчин. Для детей, которых тут бесчисленное количество, всюду вход свободный. Во время пиршества мужчины по сто раз исполняют свой танец с ножами, при этом непрестанно жуют кат, а девушки посматривают на них и пищат от радости. Старые женщины, сидя в своей палатке, сплетничают обо всем и обо всех. Еды немыслимое количество, так что праздник будет длиться до исчерпания запасов и сил. Под утро из палатки молодых выставляется окровавленная простыня, что встречается уже одиночными криками.

Свадебное путешествие по счастливой Аравии

Марыся с бабушкой и Лейлой сразу же после свадьбы в Вади-Дахр переезжают на огромную виллу Хамида в созданном для богатых районе Саны. Не верится, что это тот же самый город. Там зелено, чисто и безопасно. Почти перед каждым домом стоит будка для вооруженного охранника, а по широкой дороге ежеминутно проезжают полицейские машины, патрулирующие территорию. После усилившихся в последнее время похищений и покушений на туристов, дипломатов и иностранных служащих власти создали центры безопасности. Двухэтажная вилла стоит, конечно, за высоким забором и окружена довольно большим садом. Когда они вместе с неразлучной Лейлой, помогающей на каждом шагу, и Фалилом, который должен ей помогать, въезжают в поместье, то просто не верят собственным глазам. Бабушка и Марыся давно не были в таком прекрасном месте. Они думали, что тот период уже пройден и давно в прошлом. Сейчас женщины только кивают. Обычно говорливые, они умолкают и сидят в машине тихо, словно неживые.

— Ну, мои прекрасные, высаживаемся! — Хамид со смехом открывает двери автомобиля. — Мы должны внести вещи, разместиться по комнатам, у меня еще для всех есть пара сюрпризов, а обед уже стынет. Поэтому fisa, fisa!

Девушки, держа под руки пожилую женщину, почти на цыпочках пересекают порог дома. Чемоданы и коробки вносит обслуга, кельнер уже стоит с покрывшимися инеем стаканами, полными апельсинового сока, а молодой хозяин переминается с ноги на ногу, желая наконец-то приступить к одариванию друзей и близких. Щедрость, видимо, у него в крови.

— Первой будет Лейла. Ведь для нас с Мириам она настоящий ангел-хранитель. Самая искренняя, задушевная подруга и сторонница, но не хочу обидеть остальных. — Он наклоняется к бабушке и Фалилу, который улыбается от уха до уха.

— Я? Почему? — Кузина не может поверить, что кто-то что-то для нее делает бескорыстно.

— Подойдите все! — Хамид приглашает всех выйти во двор и следовать за ним к маленькому домику, который выглядит как служебное помещение. — Voilà! — Он открывает дверь и впускает Лейлу первой.

— А-а-а-а! — слышится восторженный визг девушки, которая через минуту бросается Хамиду на шею. — Как ты узнал?! Ты исполнил мои тайные мечты!

— До меня донеслись слухи, что ты в этом настоящий профессионал. — Хамид отстраняется на некоторое расстояние, чтобы не получить по загривку от нахмурившегося вдруг Фалила. — В этом районе у тебя появится множество клиенток, а первой будет, конечно, моя жена.

— Wallahi! — Лейла ходит по своему косметическому и парикмахерскому салону и дотрагивается до новеньких, еще в целлофане предметов. После того как прошел первый шок, у девушки выступают слезы.

— Эй, я хотел тебе доставить радость, а ты хнычешь?! — Хамид, пораженный реакцией Лейлы, не знает, что делать.

— Извини, но это от счастья.

— Если так, то пусть. А сейчас приглашаю бабушку. Конечно, все могут составить ей компанию.

— Ох, даже страшно, — Надя смущенно качает головой.

По широкой мраморной лестнице они заходят на первый этаж. С первого взгляда видно, что этот ярус отличается от других помещений, обставленных по-современному и напичканных новейшей бытовой техникой. Здесь же на стенах — кремовые обои с приятным золотисто-бежевым осенним узором, в коридоре у большой стены стоит старая этажерка с красиво изогнутыми ножками, а рядом с ней висит большое зеркало в деревянной раме в виде ниши, как у традиционных арабских дверей. Повсюду цветы в горшках и миниатюрные деревья. В углу, отделенная от остального ажурной ширмой, находится небольшая комнатка, в нем — софа, два кресла и красивый столик со стеклянной столешницей. Хамид открывает массивную дубовую двустворчатую дверь, и перед глазами предстает комната в португальском колониальном стиле.

— Если в таком темпе ты всех нас будешь осчастливливать, то не заметишь, как пойдешь с сумой, — шутит Лейла.

— Ну, ему это наверняка не грозит, — глубоким басом произносит неразговорчивый Фалил.

— Господин Хамид, — бабушка, как несколькими минутами раньше Лейла, со слезами на глазах подходит к довольному хозяину дома. — Само согласие на то, чтобы я, старая женщина, могла жить с вами, молодыми, уже было очень благородным поступком, но то, что вы приготовили специально для меня… превзошло мои самые смелые ожидания. Вы очень щедры, Аллах наградит вас за это.

— Он уже сделал это, дав мне такую прекрасную, добрую и красивую жену и ее воспитанную семью. Я свою утратил, поэтому, бабушка Надя, я рассчитываю, что вы замените мне мать.

Пожилая женщина, очарованная и потрясенная, не может вымолвить ни слова. Она не отрывает взгляда от красивого антиквариата, особенно от большой кровати с балдахином.

— Мой муж — сто лет тому назад, когда я родила ему сына, отца Марыси, — купил мне спальный гарнитур вроде этого, — говорит она как бы сама себе, дотрагиваясь до красивой атласной накидки.

— Да, бабушка! — выкрикивает Марыся, хлопая в ладоши. — Сейчас я вспоминаю, что в семейном доме в Триполи у нас была красивая элегантная комната. А что случилось с мебелью?

— Твой отец продал ее вместе со всем, что ему попало в руки… — Женщина понижает голос и старается не смотреть на внучку.

Чувствуя неловкость, все тихо удаляются. Одна Марыся на цыпочках подходит к бабушке и обнимает ее.

— Извини, внученька, что давила на тебя и твердила, что принимаешь плохое решение и портишь себе жизнь и карьеру, — шепчет старая ливийка, прижимаясь головой к плечу Марыси. — Если встретился воспитанный человек, полюбился, то не нужно медлить или ждать неизвестно чего, это правда. Ты умнее, чем я, или твое сердечко так хорошо тебе подсказало.

— Бабушка…

— Дай мне закончить, любимая. Видишь ли, наука — это очень много, но не все. Примером служат две наши Малики: обе образованные, обе делали карьеру, но все время были одиноки и несчастливы. Может, тебе удастся совместить два дела сразу. У тебя современный и любящий муж. Рядом с ним ты сможешь претворить в жизнь свои амбициозные планы, а если будешь по-женски умна, то обретешь и женское, и материнское счастье. Так что не заморачивай себе голову остальным. — Она тяжело вздыхает.

— Смотри, Марыся! — вскрикивает вдруг она и тянет девушку к окну. — Наделил всех, а сейчас мы оставили его одного.

Надя показывает подбородком на гуляющего по саду Хамида.

— Пойди к нему, любимая, и никогда не позволяй ему чувствовать себя покинутым.

— Хамид! — кричит, наклоняясь через окно, Марыся. — Подожди меня там, уже лечу!

Всю первую неделю после переезда бабушка и Марыся кружат по большому дому, а за ними снует как тень восхищенная Лейла. Бабушка открыла металлическую коробочку, привезенную из Ливии, к которой не прикасалась со дня приезда в Сану. Она лежала почти год вместе с другими сумками в пристройке на крыше и пылилась, ведь вещи, которые в ней находились, казались совершенно неуместными в обстановке старого дома. Зато здесь они как находка. Водитель раз за разом ездит в химчистку, отдает чистить элегантные кашемировые и атласные женские костюмы и гарнитуры. Привозит также массу дорогих вещей, которые заказывают женщины. То чего-то не хватает на кухне, то цветы в зале увяли, то гардины истрепались. И уже через несколько дней в особняке происходят существенные перемены: становится видно, что к порядку в доме, где жил одинокий мужчина, приложила руку женщина.

— Ой-ой-ой, теперь тут все по-домашнему, — в восхищении комментирует Хамид, удобно усаживаясь в зале. — Как вы это делаете, мои любимые женщины?

Счастливый, он прижимает к себе Марысю и глубоко вздыхает.

— Это мелочи, у нас это в крови, — отвечает довольная бабушка, угощая зятя хрустящими миндальными пирожными домашнего приготовления.

— Я думаю, что уже пришло время отправиться в свадебное путешествие, — произносит мужчина. — Надя, ты не обидишься? Не будешь чувствовать себя одинокой?

— С чего бы это? Не шути! — выкрикивает она возмущенно. — Медовый месяц пролетит мгновенно, и когда же ехать, как не сейчас? В старости? Кроме святых пятниц у меня есть Лейла, которая в состоянии заменить десять человек и с которой невозможно скучать. Будет меня ежедневно причесывать, пока полностью не вылезут мои старые седые волосы.

Она взрывается счастливым молодым смехом.

— А может, ты так говоришь, пока мы еще здесь? А как только уедем… — Марыся хмурится. — Я не люблю, когда все решается за моей спиной, без моего участия. Похоже, мое мнение никого не интересует, поэтому меня ни о чем не спрашивают, — злится она.

— Не преувеличивай, дитя мое. — Бабушка озадаченно смотрит на внучку. — Не жалуйся, ведь не на что.

— Я как соловей в золотой клетке! — Девушка встает и начинает нервно ходить по залу. — Мне это не очень нравится!

— Марыся в чем-то права, — смеется Хамид. — Да, сейчас я это вижу и совсем не сержусь на эти искренние слова. Садись. — Он похлопывает ладонью по софе, приглашая девушку присесть около него, и она, надувшись, устраивается с краю. — Пойми, любимая, я много лет один и потому привык решать все сам, без каких-либо внушений и советов. Это настолько вошло в привычку, что я даже не думал, что люди могут что-то делать вместе.

— Wallahi, какой хороший парень! — с чувством восклицает бабушка и театрально прикладывает ладонь к сердцу. Она бесконечно влюблена в Хамида. Как если бы это был ее собственный сын. Она наклоняется к мужчине и целует его в лоб, после чего тот краснеет от стыда.

— Ahlan wa sahlan всем!

В этот момент в зал вбегает, тяжело дыша, Лейла и встает как вкопанная. Через минуту взрывается своим заразительным смехом:

— Надя, возьми себя в руки, не отбивай у внучки мужа!

— Лейла, если угомонишься, то сможешь узнать, куда мой добрый муж, господин и повелитель берет меня в свадебное путешествие.

Марыся усаживает кузину, одаряя ее ледяным взглядом.

— Ну как это куда, по Йемену, конечно! — без запинки отвечает родственница и продолжает тараторить без остановки.

— Однако с кем-то ты все же посоветуешься! — С этими словами Марыся встает и выбегает из зала.

— Только теперь без неожиданностей, прошу, — говорит не до конца успокоенная молодая жена, усаживаясь в белый «Ленд-Крузер». — Я вообще не знаю, зачем нам три машины и еще эти чужие люди. Романтическое свадебное путешествие, ничего себе!

Бабушка, слыша эти слова, закатывает глаза, а Лейла тихо посмеивается.

— Там больше оружия, чем во всем Йемене! Мы что, едем на войну? — продолжает Марыся, сжимая от злости губы и глядя исподлобья на своего мужа, который носится как ошпаренный, упаковывая последние вещи. Что ж, сам все придумал, сам запланировал, так пусть сам и возится.

— Вначале отправимся в пустыню Руб аль-Хали, чтобы посетить самую красивую часть Йемена, то есть Вади-Хадрамаут. Там найдем необычные места с остатками древности, историческими памятками, а также всевозможные чудеса природы и архитектуры. Тебе понравится, — рассказывает непобежденный муж, глядя перед собой на дорогу. — Мы выехали в полдень, значит, на закате доберемся до красивейших песчаных холмов, по которым немного погоняем. Если захочешь, то тоже можешь сесть за руль, посмотрим, как пойдет, а? — продолжает он разговор. — Сегодняшнюю ночь проведем в котловине среди красных дюн, разожжем костер, поджарим колбаски, попоем песни. Завтра доберемся до столицы легендарного королевства Сабы, владений царицы Савской, посмотрим и двинемся дальше. Будем ехать, пока не стемнеет, снова разобьем лагерь в пустыне, а послезавтра увидишь чудеса архитектуры в местности Шибам, называемой Манхеттеном пустыни, и город, где живет мой дядя, с которым вы все познакомились на свадьбе. Будем жить у них в Тарим, немного покрутимся, осмотримся, а позднее — в дорогу, но не обратную. Если нам хватит времени, то подскочим к Адену, к морю, посидим на пляже, позагораем, поживем в пятизвездочном отеле… — Он повышает голос, не услышав ни звука со стороны своей молодой жены.

У Марыси непроницаемое лицо, кажется, что она спит с открытыми глазами. Выдает ее только движение щек, свидетельствующее о постоянно испытываемой злости. Машины вдруг съезжают на ухабистую пустынную дорогу. Первым движется «Ленд-Крузер», на котором едут молодые вместе с сумками, полными личных вещей и упаковками минеральной питьевой воды, за ними — пикап, набитый канистрами с водой для купания, и горючим, а также охапками топлива на костер и палатками; конвой замыкает джип со складными креслами, столиками, матами, ковром и холодильниками с едой. Во всех машинах есть автоматическое оружие и пистолеты, не считая личных джамбий, которые являются неотъемлемым атрибутом каждого йеменца. Марыся подумала, что им не хватает только гранат и ракетных установок, и слегка улыбнулась.

— Почему ты ни о чем не спрашиваешь, ничего не комментируешь, не критикуешь? — Хамид не в состоянии дольше выдерживать молчание.

— Что, например, и для чего? — ворчит девушка. — Если бы меня заранее поставили в известность, куда мы подадимся, то я могла бы что-нибудь почитать на эту тему, о чем-то узнать. А так я темная и невежественная. Рассчитываешь на то, что я буду засыпа́ть тебя вопросами, а ты, зная все, будешь просвещать меня?

— Ты ведешь себя как маленькая девочка! — взрывается молодой супруг. — Какое-то глупое соперничество, которого я не в состоянии понять! Ты была самой лучшей в классе? — спрашивает он после небольшой паузы.

— Да, всегда.

— Это многое объясняет. — Хамид умолкает, поджимая губы.

В машине слышны только рев мотора и стук маленьких камешков о днище. Вокруг — однообразный дикий, но прекрасный ландшафт. Пока хватает глаз, тянется пустыня из гравия, на которой ветер выдолбил углубления, тянущиеся в бесконечность волнами. Машины разгоняются до безумной скорости, возможно, потому что их ведет сумасшедший Хамид, который вымещает свое недовольство на моторе автомобиля. Марыся видит сзади мигающие фары остальных, но ее муж как будто не замечает их и бездумно мчится вперед. На секунду он отрывает руку от руля и включает громкую арабскую музыку. Девушка дрожит от переполняющих ее эмоций, мурашки бегут у нее по спине, от страха и восхищения спирает дыхание. На горизонте маячат подернутые дымкой силуэты: не то животных, не то палаток или гор, и все это — на фоне красной ауры, дрожащей от высокой температуры. Машины глотают километры и движутся сейчас ровной колонной. Но вот один автомобиль остается позади, чуть позже останавливается и второй, и никто не догоняет сумасшедшую парочку. Когда сумерки окутывают землю, молодожены в конце концов остаются одни, без машин с охранниками, без еды и палаток, с одним старым «калашниковым» на заднем сиденье. Перед ними вырастают, будто из-под земли, огромные, более ста метров в высоту, дюны. Марыся заметила на них какой-то блеск, позже — снова, но в другом месте. Она думает, что это осколки стекла или минералов, сверкающие в лучах заходящего солнца. Откуда ни возьмись появляются люди пустыни — на верблюдах, в тюрбанах на головах, в длинной развевающейся одежде, с закрытыми лицами. Каждый из них держит в руке карабин, и, задорно размахивая оружием, они издают радостные крики. Девушка чувствует себя как в кадре старого приключенческого фильма, но, когда в воздухе раздаются выстрелы, от страха скукоживается, сползает на пол машины. Она прижимает голову к коленям. А Хамид даже не потянулся за оружием на заднем сиденье, когда дверь с его стороны вдруг внезапно открывается, его грубо вытягивают и бросают на плотный песок.

— Szuf, mar’a![68] — Какой-то вшивый тип всовывает в машину свою голову, обвитую грязной тряпкой, из-под которой поблескивают его бешеные глаза.

Марыся сжимается еще больше, но другой бандит открывает дверь с ее стороны и, словно перышко, выбрасывает девушку из машины.

— Chalas, ja achi, chalas![69] — На красивом гнедом коне к ним подъезжает мужчина в черной развевающейся одежде, с покрытой головой, но открытым лицом.

— Jekwi! — успокаивает он с десяток своих подручных. — Они нам нужны для более важных дел, а не для того, чтобы сразу их убить! — кричит он хрипло. — Вы, собаки, вы, сыновья осла, слушайте меня!

Он соскакивает с коня, подбегает к группе арабов и обкладывает их матом.

Хамид поднимается с земли, чтобы подойти как можно ближе к Марысе, но, когда хочет стать на ноги, все бросаются к нему с визгом. В очередной раз главарь ставит их на место.

— Вы поедете с нами, господа, — говорит предводитель банды. — Вы нам нужны, и если все пойдет так, как надо, завтра поедете своей дорогой.

— Это нападение, похищение, ты — сын вшивой верблюдицы! — Хамид распрямляет избитую спину и гордо смотрит бандиту в глаза. — Не знаешь, с кем имеешь дело!

— Это ты, молодчик, не знаешь, сколько знаю я. — Высокий, крепко сбитый мужчина подскакивает к стройному красавцу и хватает его за горло. — Связать их, вижу, что по-хорошему не пойдет!

Со связанными руками и ногами их вбрасывают в багажник собственного «Ленд-Крузера». За руль садится вождь похитителей. Начинается поездка в незнаемое, а сумрак все сгущается. Схваченные даже не пробуют поднять голову, вокруг слышны только голоса бедуинов, ни одного мотора других машин.

— Куда эти дебилы подевались? — шепчет Хамид Марысе. — Я им ноги из задницы повырываю!

— На том свете это будет тяжело сделать, — отвечает девушка, чувствуя боль в разбитой коленной чашечке.

— Эти типы чего-то хотят. Если бы они намеревались убить нас, то ни меня, ни тебя уже не было бы в живых, — с присущей ему логичностью рассуждает молодой человек.

— У нас есть надежда. А может, это один из твоих сюрпризов или аттракционов, которые ты для меня приготовил? — злорадно усмехается она.

— Ты опять за свое?

Автомобиль останавливается через добрых полчаса. Пара, вся в синяках, видит свет, прорезающий черноту пустынной ночи. Снаружи автомобиля начинается суматоха. У похищенных душа ушла в пятки, они поняли, что их сейчас ожидает. Самосуд, страшная, мучительная смерть в пытках, насилие, забрасывание камнями, четвертование или все же гуманное отсечение головы перед камерой? Их довольно аккуратно вытягивают из багажника и ставят на мелкий песок. Пленники с удивлением осматриваются вокруг. В сумраке молодые видят контуры высоких гор, дальше — очертания палаток, глиняных домов и старый каменный колодец. Они чувствуют вонь животных в загоне, слышат блеяние овец, коз и звуки, издаваемые верблюдами. Кто-то наклоняется и развязывает им руки и ноги, потом их подталкивают к центру поселения.Там стоит крепкий кирпичный дом, из дверей и окон которого льется в ночую тьму теплый желтый свет.

— Приветствую вас, господин бен Ладен. — Напротив входа, на подушках, покуривая арабский кальян, сидит морщинистый мужчина. — Как дела? Как семья? — задает он классические приветственные арабские вопросы, как если бы говорил не с похищенными им же людьми, а с наилучшими друзьями или семьей, которую долго не видел.

— Спасибо, хорошо, — отвечает Хамид, принимая игру, так как чувствует, что на кону их жизнь. — А как ваше здоровье, ja szejch?[70] — вежливо осведомляется он, склоняя перед стариком голову. — Как жизнь, как дела, как торговля, выпас?..

— Szukran dżazilan, ja walad[71].

— Прошу садиться. — Хозяин указывает на свободный матрас около него. — Наверное, вы хотите пить, голодны и измучены дорогой. Такова уж наша пустыня: негостеприимна для чужих, но для нас она как мать. Одна-единственная.

Он хлопает в ладоши, и по этому знаку юные девушки вносят в комнату кувшины с водой, соками и финиковым вином, полные миски дымящейся ароматной еды и корзины с горячим бедуинским хлебом.

— Что Аллах послал, — говорит старик, с удовольствием показывая на покрытый ковром пол у их ног, где поставили угощение.

В помещение входят еще трое мужчин, среди них известный уже главарь, владелец арабского коня, который доставил их сюда. Они садятся вокруг еды и начинают ее поглощать, беря ее собственными пальцами и плоскими хлебцами.

— Last supper, — шепчет Марыся мужу по-английски, а ее большие миндалевидные глаза наполнены жалостью и грустью.

— Сговариваетесь?! — Старик сразу настороживается, замыкается в себе и кладет руку на неразлучную джамбию.

— Ну что вы! — выкрикивает Хамид. — Моя жена, как сами видите, иностранка. Она сказала, что ей нужно воспользоваться туалетом и помыть руки. Женщина не хотела это произносить при всех мужчинах, так как она хорошая zołza[72].

— Ну, разве что так, — говорит бедуин и вздыхает с облегчением.

После этого небольшого инцидента прием длится почти два часа. В это время старший мужчина рассказывает о трудной жизни, ничтожном урожае в оазисе и пустыне, которая пожирает каждую пядь хорошей почвы. В конце, после пары стаканов финикового вина, молодоженам даже стало жаль его.

— Может, в твоем поместье нужна какая-либо помощь? — спрашивает наконец Хамид.

— Мы не побираемся! — молниеносно раздражается щепетильный рассказчик. — Мы не какие-нибудь нищеброды с улицы, мы — бедуины, соль этой земли.

— Ну конечно нет! — вскрикивает молодой ловкий саудовец. — Это Аллах направил мои стопы к вам, это его перст, а не моя милостыня! — говорит он, словно читает Коран, а уже пьяная Марыся с трудом контролирует себя, чтобы не засмеяться.

— Ты хорошо говоришь, мой друг! Слышал, Файсал, какого мудрого человека ты ко мне привез?! — Старик смеется беззубым ртом, наклоняется к родственнику и одновременно похлопывает Хамида по спине.

— Мы потом обговорим дела, а женщины пусть принесут чай и сладости.

Речь идет о банальной вещи, возможно, не такой уж дорогой, которой горожане не придают особого значения. Выяснилось, что это поместье и два других соседских нуждаются в емкости для сбора воды, иначе им придется умереть или они будут вынуждены покинуть семейное гнездо. А поскольку большинство из них местные, родившиеся в пустыне, то они не представляют себе жизни вне ее. Даже когда выпасают животных в другом, удаленном месте, эти люди знают, что им есть куда вернуться, что у них есть свой дом, который, собственно, и расположен в этом оазисе.

— Утром увидишь, как у нас здесь красиво. И какая тут плодородная земля, только ее нужно поить и поить, а колодца едва хватает на нас и животных.

Хамиду с Марысей достается самая красивая, побеленная и чистенькая хижина, в ней — железная кровать с пружинами, старый ветхий комод с зеркалом, жестяная миска на стеллаже и ведро воды. Есть там также один стул. Когда они укладываются, то слышат окружающую их пустыню: пение цикад в ветках пальм, шелест каких-то насекомых в стенах и вой диких животных в ближайших песках. Время от времени раздается уханье серой совы и слышен плач ребенка. Под эту приятную девственную музыку они проваливаются в глубокий сон. Утром Марыся находит под дверью их чемоданы, две бутылки с минеральной водой и два ведра свежей холодной воды из колодца. На завтрак у них глубокая миска сладких фиников и leben[73].

После совершения туалета, по-прежнему неуверенные, они выходят из дома. Там их уже ждет толпа мужчин и женщин. Хамиду суют в руку мобильный телефон, и утверждается соглашение. Марысю затягивают на маленькую площадку, где играют дети, а вокруг них сидят женщины. Через минуту девушка сообразила, что у их ног в кошелках лежат прекрасные серебряные украшения. Бедуинки с росписью на лице показывают ей жестами, чтобы смело примеряла бижутерию, а они тем временем дотрагиваются до ее вьющихся светлых волос.

— Zahab, zahab[74], — шепчутся они между собой и не могут поверить, что это природа так наградила девушку.

В полдень, после очередного обильного застолья, молодая пара отъезжает на собственной машине из гостеприимного, трогательно провожающего их селения. Перед ними на несущемся джипе — проводник, который должен вывести их на главную дорогу. Две отставшие накануне машины ждут их уже в Мариб. Весь багажник забит провиантом: финиками, еще теплыми лепешками, козьим сыром и молоком, банками с лебеном, бутылками с соком шелковицы и граната, оливками, бруском домашнего масла, а Марыся держит на коленях большую шкатулку, полную прекрасных украшений ручной работы. Бедные бедуинские женщины желали одарить ее и не хотели абсолютно никаких денег. Сообразительный Хамид бросил деньги детям и тем решил дело.

— О чем, собственно, шла речь? — спрашивает Марыся, когда они уже едут по хорошо знакомой трассе.

— Ты же слышала вчера, бедуины хотят, чтобы им построили водосборник, иначе все пойдет к чертовой матери, как и они сами.

— Не хочется мне в это верить! Похищают людей, чтобы выкопать какие-то там колодцы? Так это тут устраивают?

— Иногда. Сейчас, увы, все чаще. Эти дикие бедуины во время таких соглашений по случайности могут и убить. Это были не террористы, а бедные люди, которые просто не видят другого пути, чтобы добиться своей цели, поэтому используют насилие и шантаж.

— Ну и что? Сделаете для них водосборник?

— Оказывается, фирма уже подписала контракт на эти работы и будет поставлять в этот регион для начала десять цистерн, а позже, может, даже и больше.

— Так что это, черт возьми, за игра? — нервничает шокированная Марыся.

— Почему-то никому не пришло в голову поставить в известность жителей пустыни, больше всего заинтересованных в этом.

После двух недель скитаний от отеля до мотеля, от палатки до примитивного хостела, воняющего морем и верблюжьим навозом, после пребывания во дворце богатого дяди, где им прислуживали, как князям, Марыся и Хамид пакуют вещи в «Ленд-Крузер» и со вздохом облегчения отправляются в обратную дорогу, хотя теперь им придется сделать небольшой крюк.

— Какие неожиданности ты еще для меня готовишь? — спрашивает измученная путешествием, но в конечном счете довольная Марыся.

— Думаю, что для одного выезда достаточно, — отвечает Хамид. — Памятники старины пересчитаны, кальян с семейкой покурили, подарки собраны… Ну и еще небольшое похищение по дороге. — Он скептически улыбается.

— Может, нам пора бы уже вернуться домой, а? — прерывает его молодая жена. — Я скучаю по бабушке и нормальной, немного даже прекрасной жизни. Королевство в ванной, бальзам для тела, собственная кухня и мой любимый кофе! — шутит она.

— Мы договаривались, что из Тарим не едем сразу в Сану, помнишь? Рванем немного на север, в сторону провинции Сада, но не слишком далеко. За Амраном, в поместье Аль-Джабай, живет моя бабушка и далекая родня, поэтому заскочим сказать Hello! И тогда можем уже возвращаться, — неожиданно меняет планы мужчина.

— А должен был быть Аден у моря, насколько мне не изменяет память, — недовольно возражает Марыся. — Неужели так важен этот Джабай, чтобы мы туда тащились? Я читала, что в ту провинцию лучше не соваться.

— Хочу, чтобы ты познакомилась с моей бабушкой. У меня нет никого из ближайшей родни, но если три лишних дня для тебя — это очень много…

— Ну хорошо, хорошо! — Марыся, смутившись, чувствует угрызения совести. — Я ведь ничего такого не говорила.

Мятежники Хусейна аль-Хаути[75] и связи с «Аль-Каидой»

После того как они проехали пару сотен километров мрачными безлюдными ухабистыми дорогами Руб аль-Хали, даже выносливый Хамид чувствует навалившуюся на него усталость. Тем временем машины едут или сжатой кавалькадой, или плотной цепочкой, одна за другой. Ночью по меньшей мере двое мужчин стоят на страже, у всех оружие, снятое с предохранителей.

— Сейчас у меня такое ощущение, словно мы едем на войну, — говорит перепуганная Марыся. — Скажи, зачем мы туда торопимся? Неужели ты не мог пригласить бабушку к себе?