Мусульманская историография
Перевод
П. А. ГРЯЗНЕВИЧА
Историография (‛илм ат-та’рих) как литературный термин охватывает анналистику и биографию, но не включает историю литературы. Развитие арабской и персидской историографии излагается далее сжато в четырех разделах:
A) от возникновения до III/X в.;
Б) с III/X до VI/XII в.;
B) с конца VI/XII до начала Х/конца XV — началу XVI в.;
Г) с X/XVI до XIII/XIX в.
А) Начало арабской историографии.
Вопрос об истоках арабской историографии окончательно еще не решен. Между легендарными народными преданиями доисламской Аравии и относительно научными и точными хрониками II/VIII в. существует разрыв, который до сих пор требует объяснения. Различные современные авторы склонны допустить в этом прогрессе решающее влияние примера персидской «Книги царей». Но более вероятно, что арабская историография возникла из слияния различных течений исторического и квазиисторического творчества, которые для удобства можно рассмотреть здесь по отдельности.
1. Доисламская историческая традиция.
Можно было бы надеяться, что какая-то форма письменной исторической традиции будет обнаружена в Йемене, очаге древней цивилизации, памятники которой сохранились в минейских, сабейских и химьяритских надписях. Однако все, что дошло до нас, носит печать устного предания: несколько имен древних царей, смутные и преувеличенные сказания о далеком прошлом и более точные, но все же сбивчивые воспоминания о событиях предшествующего исламу столетия. В течение I в. хиджры эта устная традиция за счет воображения разрослась до обширного свода исторических легенд, {119} связанного с именами Вахба ибн Мунаббиха (ум. в 728 или 732, или 734 г.) и ‛Убайда ибн Шарйи, якобы излагающих историю древней Аравии. Книги этих авторов свидетельствуют, что арабам раннего периода, даже когда они имели дело с почти современными им событиями, недоставало ни чувства истории, ни исторической перспективы [31]*. Тем не менее их сообщения в основном были приняты последующими поколениями и включены историками и прочими авторами в свои труды. Ибн Исхак в числе других передавал рассказы ‛Убайда, а ‛Абд ал-Малик ибн Хишам обработал Китаб ат-тиджан Вахба, которая до нас дошла в его редакции; даже в таком памятнике религиозной учености, как комментарий к Корану ат-Табари, широко использованы материалы Вахба. Ибн Халдун, указывая, правда, на нелепость некоторых йеменских легенд, все же приводит их для иллюстрации своих теорий. Таким образом, в течение всего времени существования арабской историографии они оставались как некий иррациональный элемент, мешавший выработке критического чутья и сколько-нибудь ясного понимания древней истории.
У северных арабов мы находим несколько иную картину. Хотя у каждого племени были свои собственные предания, которые в ряде случаев, выходя за пределы племенного кругозора, включали некоторые представления об общности генеалогии, но у них нет никаких признаков существования единой североарабской традиции. Форма, характерная для племенного предания, также заслуживает внимания. Преимущественно предание связано с аййам — «днями», в продолжение которых племя или род сражалось с другим, и каждое сообщение обычно содержит стихи. Связь между прозаическими и стихотворными элементами не всегда одинакова; в одних случаях стихи являются своего рода memoria technica [32], в других случаях, по-видимому, прозаический рассказ представляет лишь простую интерпретацию стиха. Однако в обоих случаях стихи обеспечивали сохранение преданий, и они исчезали, если только забывались соответствующие стихи, а новые стихи прославляли более свежие эпизоды истории племени. Такое племенное предание, {120} одностороннее, сбивчивое в отношении хронологии и нередко романтически преувеличенное, все же отражало некую реальность и иногда сохраняло подлинное зерно истины. Завоевания при исламе изменили направление племенной традиции, не изменив ее характера. Новые предания на более широкой основе сохранили прежнее сочетание прозы и стихов, преувеличения и неточность, Все это также должно было оказать впоследствии влияние на мусульманскую историографию, поскольку племенные предания доставили материал, использованный позднейшими компиляторами в трудах по истории первых халифов и Омейядов.
Другим элементом племенной традиции было сохранение племенных генеалогий. Однако в раннюю омейядскую эпоху деятельность знатоков генеалогий, стимулированная учреждением диванов и интересами враждующих арабских группировок, носила такой характер, что привела к путанице во всей «науке» генеалогий [33]*,
Во II/VIII в. в область племенного предания, до тех пор находившуюся в нераздельном владении рави и нассабов, вторглись филологи, которые, стремясь вернуть к жизни и объяснить все, что сохранилось от древней поэзии, оказали ценную услугу историографии, собрав и классифицировав весь материал. Характерной фигурой здесь является Абу ‛Убайда (110—209/728—824), маула месопотамского происхождения. Из двухсот приписываемых ему сочинений не сохранилось ни одного, но основное содержание многих из них вошло в более поздние труды. Они охватывают всю совокупность северноарабских преданий, удобно расположенных по разделам, — например, предания отдельных племен и родов, предания, относящиеся к «дням», — и включают далее предания эпохи ислама о завоевании отдельных провинций, о важнейших событиях и битвах, а также предания о кади Басры, хариджитах и маула. Абу ‛Убайду обвиняли в стремлении дискредитировать арабов в интересах шу‛убии, но изучение выдвинутых против него обвинений показало, что их следует рассматривать скорее как доказательства беспристрастной учености, чем сознательного предубеждения. {121}
Такого же рода был и труд Хишама ибн Мухаммада ал-Калби (ум. около 204/819 г.)[34]**, который привел в порядок и дополнил материалы, собранные его отцом (ум. в 146/763 г.), ‛Аваной и Абу Михнафом. Его сочинения преимущественно охватывают те же темы, что и труды Абу ‛Убайды, но он особо собирал еще из письменных источников исторические сведения, относящиеся к городу и династии Хиры. Таким образом, этим трудом, основанным, как говорят, на церковных архивах Хиры и переведенных для автора персидских материалах, был сделан значительный шаг к научной историографии, и, хотя он дошел до нас лишь в извлечениях, его точность в целом подтверждается современными исследованиями. Предполагают, что Хишам в других своих трудах, используя доступные ему надписи и письменные источники, следовал тому же методу, но это не спасло его от резких нападок со стороны более консервативных ученых, обвинявших его в недостоверности и фальсификации.
2. Период возникновения ислама.
Первые шаги научной историографии на арабском языке связаны, не считая материалов Хиры, использованных Хишамом ал-Калби, с изучением жизни и деяний пророка. Следовательно, источник этой дисциплины необходимо искать в своде предания о пророке и особенно предания о его военных походах (отсюда и общий термин магази — «военные походы», применяемый к ранним биографическим трудам) [35]. Родиной этих изысканий была Медина, и лишь во II/VIII в. можно было найти и в других центрах людей, занимающихся магази. Связь последнего с хадисом, под влиянием которого в историческом методе прочно укоренился иснад, объясняет тот огромный сдвиг в степени достоверности исторических сведений, который появляется с этого момента у арабов. Тут мы впервые можем почувствовать под ногами твердую историческую почву, даже допуская наличие некоторых сомнительных моментов в преданиях о мекканском и мединском периодах жизни пророка. {122}
В истории арабской историографии мусульмане второго поколения выступают скорее источниками сведений, чем их собирателями. Хотя двоих из них, Абана ибн ‛Усмана (ум. в 105/723 г.) и ‛Урву ибн аз-Зубайра (ум. в 93 или 94/711 или 713 г.), упоминают как авторов книг о магази, однако извлечения из этих книг в позднейших работах не встречаются. В следующем поколении своими сборниками преданий о магази были известны несколько традиционалистов, особенно — знаменитый Мухаммад ибн Муслим ибн Шихаб аз-Зухри (ум. в 124/741-42 г.), который по поручению ‛Умара II или Хишама записал собранные им хадисы. Эти материалы хранились в сокровищнице халифов, которая позже была разрушена. Аз-Зухри считают первым, кто объединил предания из различных источников в одно повествование; что знаменует прогресс в изложении истории, несмотря на то что это и давало возможность к злоупотреблениям менее скрупулезным традиционалистам.
Предания аз-Зухри послужили основой для компиляций о магази, составленных тремя авторами следующего поколения. Две из этих компиляций, так же как и два других самостоятельных труда, утрачены или сохранились только лишь в фрагментах. Третья же, знаменитая Сира Мухаммада ибн Исхака ибн Йасара (ум. в 151/768 г.), была плодом более широкого замысла, чем труды его предшественников и современников, поскольку она имела целью дать не только историю пророка, но и историю пророчества. В своем первоначальном виде она состояла, по-видимому, из трех частей: ал-Мубтада’ касающейся доисламской истории от сотворения мира (она в значительной степени основана на материалах Вахба ибн Мунаббиха и еврейских источниках); ал-Маб‛ас, повествующей о жизни пророка до первого года хиджры; и ал Магази — до смерти пророка. Этот труд подвергли суровой критике за включение многих недостоверных, подложных преданий и поэтических цитат, но тем не менее он стал главным авторитетом как для доисламской, так и для раннеисламской истории. Известно, что существовало несколько редакций этого труда. К сожалению, все редакции, использованные позднейшими иракскими компиляторами (можно поэтому предположить, что это были лучшие редакции), оказались утраченными, а их место заняло несколько искаженное из-{123}влечение, составленное египетским компилятором ‛Абд ал-Маликом ибн Хишамом (ум. около 218/833 г.).
Заслуживает внимания тот факт, что все авторы магази были маула. Несмотря на то что этот термин даже в то время не обязательно указывал на неарабское происхождение, Ибн Исхак определенно происходил из Месопотамии, так как его дед Иасар попал в плен в Ираке в 12/633 г. Но было бы нелепо искать в концепции труда Ибн Исхака нечто большее, чем косвенное персидское влияние. Связь этого сочинения с трудом Вахба ибн Мунаббиха, с одной стороны, и мединской школой традиционалистов, с другой, показывает его подлинно арабский дух и выучку настоящей арабской науки хадиса.
Со следующего поколения размах изучения истории и число исторических сочинений растет. Уже Ибн Исхаку приписывают «Историю халифов», но это, видимо, был краткий и суммарный труд. Его знаменитый преемник Мухаммад ибн ‛Умар ал-Вакиди (130—207/747—823) писал не только о походах пророка, но также и о различных событиях последующей мусульманской истории. Он же составил «Большую историю», доведенную до правления Харуна. Таким образом, историческая наука, возникшая из хадиса, сближалась с историческим материалом, собранным филологами, сохраняя в то же время свой собственный метод изложения истории в форме преданий. В своем первоначальном виде до нас дошла только история магази ал-Вакиди. Однако значительная часть его материала использована его «секретарем» Мухаммадом ибн Са‛дом (ум. в 230/844—45 г.) в «Книге разрядов», биографическом словаре, посвященном жизнеописанию пророка, его сподвижников и таби‛ун. Сама идея такого биографического словаря ознаменовала новый шаг в развитии историографии и в то же время наглядно свидетельствовала о ее все еще тесной связи с наукой хадиса, так как главным образом для критики хадисов и были собраны эти материалы.
Та часть труда Ибн Са‛да, которая окончательно обработана им самим, а именно: история пророка (т. I и II печатного издания), имеет двоякую ценность. История магази дополнена повелениями и посланиями пророка, для чего Ибн Са‛д вслед за ал-Вакиди использовал все доступные ему письменные документы. Еще более важны добавленные здесь разделы об обычаях и чертах ха-{124}рактера пророка (сифат ахлак ан-наби) и о «признаках пророческой миссии» (‛аламат ан-нубува), послужившие соответственно прообразами позднейшей литературы о шама’ил и дала’ил. Это расширение является дальнейшим шагом к слиянию подлинных элементов хадиса со вторым потоком предания, представленным уже у Ибн Исхака. Он восходит к искусству кассов (мн. куссас), т. е. уличных проповедников, и представляет возврат к народной литературе, близкой к произведениям Вахба ибн Мунаббиха. С появлением этого нового направления сиры, которому следовали все последующие биографы пророка, стало ясно, что ее вклад в развитие исторического метода прекратился.
3. История халифата.
Первые опыты монографического изложения событий, происходивших после смерти Мухаммада, отмечены нами в предшествующих разделах. Важно указать, что работа эта велась исключительно в Ираке: подобных трудов какого-либо ученого в Сирии, Аравии или в Египте в течение первых двух веков хиджры не зарегистрировано. Поэтому в позднейших исторических трудах Ирак и иракская традиция заняли первое место. Впрочем, для истории первых халифов мединская традиция также дала материал, который использован авторами (например, ал-Вакиди), связанными с мединской школой хадиса. Вопрос о наличии в Медине доступных письменных архивов окончательно еще не решен, но точность хронологических данных в мединской традиции наводит на мысль, что какой-то материал в этом роде существовал. Однако наличие архивов в эпоху Омейядов как в Дамаске, так и в Ираке подтверждено многочисленными ссылками [36]. Вероятно, именно на основе этих материалов позднейшие компиляторы и построили свою точную хронологическую схему для каждого года со списками правителей, руководителей паломничества и т. п.
Однако для восполнения пробелов в этой схеме обращались к материалам, при собирании которых были объединены методы традиционалистов и филологов. Среди них видное место занимали предания арабских племен Ирака: предания племени азд, собранные наряду с дру-{125}гими преданиями Абу Михнафом (ум. в 157/774 г.) и переданные Хишамом ал-Калби (эти предания представляют проалидскую и антисирийскую традицию Куфы); предания племени калб, собранные ‛Аваной ибн ал-Хакамом (ум. в 147 или 158/764 или 775 г.) и переданные тем же Хишамом ал-Калби (они обнаруживают антиалидскую и, скорее, просирийскую тенденцию) [37]*. Третью традицию — предания племени тамим — ввел в обиход в форме исторического романа о завоеваниях Сайф ибн ‛Умар (ум. около 180/796 г.); она основана преимущественно на поэтических материалах, отношение которых к собственно историческому повествованию в значительной степени то же, что и в литературе «дней» (аййам). Появляются фрагменты и других племенных традиций, например предания племени бахила в связи с войнами Кутайбы ибн Муслима. Яркостью сюжета и смелостью трактовки событий племенные предания представляют заметный контраст по сравнению с современной им и позднейшей анналистикой. Несмотря на пристрастность и односторонность племенной традиции, ее исторической ценностью никоим образом нельзя пренебрегать, особенно потому, что она проливает свет на внутренние факторы первого столетия мусульманской истории. Необходимо опять-таки отметить, что по своей форме эти своды, благодаря заботливому соблюдению обычая приводить иснад, связаны с наукой предания (действительно, первые шаги по их составлению сделаны аш-Ша‛би, ведущим традиционалистом Куфы — ум. около 110/728 г.) и не обнаруживают никаких следов чужеземного влияния ни в манере изложения, ни в содержании.
В начале III/первой четверти IX в. растущий уровень материальной культуры и введение в обиход бумаги, — первая фабрика по изготовлению которой основана в Багдаде в 178/794-95 г., — дали новый толчок деятельности в области литературы вообще. Именно к этому периоду относятся самые ранние из дошедших до нас письменных редакций литературных трудов. Но это новшество не сразу вытеснило обычай передавать своды материалов через посредство рави, просуществовавший еще до конца столетия. Поэтому трудно сказать, сколько {126} из 230 сочинений, приписываемых басрийцу ‛Али ибн Мухаммаду ал-Мада’ини (ум. между 830—849 гг.), на самом деле записано при его жизни. Многие из них, вероятно, представляли собою просто редакции сводов Абу ‛Убайды. Более важными, однако, были его обширные труды по истории халифата и сочинения по истории Басры и Хорасана. Применив к иракским преданиям здоровый критический метод, связанный с мединской школой, он снискал своим трудам славу столь достоверных сочинений, что они стали главным источником для компиляций последующих времен, а самому себе — славу историка, обычную точность которого подтверждают современные исследования.
Если подвести итог предшествовавшему развитию, то наиболее важно то обстоятельство, что, несмотря на враждебное отношение части ранних богословов к историческим изысканиям, мусульманская община приобрела ощущение истории. Этому, несомненно, способствовали исторические ссылки, содержащиеся в Коране, гордость, естественно возникшая в результате обширных завоеваний, и, наконец, соперничество арабских племен. Однако та примечательная особенность, что, кроме филологов, собирателями исторического предания были почти исключительно богословы и мухаддисы, наводит на мысль о существовании более глубокой причины. С богословской точки зрения история представляла собою проявление божественного замысла по управлению человечеством. Исторический кругозор более ранних поколений ограничивался прослеживанием этого замысла в смене пророков, завершающейся Мухаммадом, но все мусульманские школы соглашались, что на этом замысел Аллаха не прекращается. Согласно суннитской доктрине продолжение божественного замысла на земле связано с мусульманской общиной — уммат Аллах; поэтому изучение ее истории служит необходимым дополнением к изучению божественного откровения, содержащегося в Коране и хадисах. Более того, доктрина об исторической непрерывности составляла одну из основ суннитской религиозно-политической мысли. По мнению шиитов, божественное управление человечеством непрерывно продолжали имамы; влияние этого религиозного предубеждения сказывается в том, что Абу Михнаф — единственный шиит среди упомянутых выше собирателей — сосредоточивает {127} свое внимание на истории шиитских движений в Куфе. Еще более веским свидетельством того, какое видное место отводилось истории в религиозной мысли, является тот факт, что ложное благочестие и религиозная полемика уже открывали возможность появления не только пристрастных и апологетических, но и примиренческих фальсификаций; разительный пример этого дает Сайф ибн ‛Умар в своем труде об убийстве ‛Усмана. С этого момента историография становится неотъемлемой частью мусульманской культуры. В странах средиземноморского бассейна древние исторические предания были либо заменены, либо переделаны в духе ислама; в культурных странах Востока, где еще не существовало писаной истории, а также в первобытной Африке, где вообще не было никакой литературы, за утверждением ислама следовало возникновение исторической литературы.
4. Начало сочинения исторических трудов
Начало сочинения исторических трудов в более широком смысле, в смысле объединения материала, извлеченного из Сиры, упомянутых выше трудов и других источников, в связное историческое повествование, относится к середине III/второй половине IX в. Самый ранний компилятор — Ахмад ибн Йахйа ал-Ба-лазури (ум. в 279/892 г.) продолжает «классическую» традицию; он учился и у Ибн Са‛да и у ал-Мада‛ини, и оба его дошедших до нас труда доказывают влияние этих последних, а также свойственную его времени склонность к критике в ее лучшем виде. Однако характерной формой исторического труда на этом этапе была всеобщая история, где в качестве введения к собственно мусульманской истории дается более или менее подробный обзор всемирной истории от сотворения мира. Эта концепция не нова: путем добавления истории мусульманской общины и более широкого охвата доисламской истории она скорее расширяет идеи, которые лежат в основе труда Ибн Исхака. Следовательно, всеобщая история в настоящем смысле не является всемирной, ибо история других народов, начиная с момента возникновения ислама, для ее автора не представляет дальнейшего интереса.
Именно в это время в основное русло арабской историографии впервые, если не считать труда Хишама ал-Калби, входит персидская историческая традиция, хотя персидская «Книга царей» (Худай-наме) более чем за сто лет до этого была переведена на арабский язык Ибн {128} ал-Мукаффа‛ (ум. около 139/756 г.). Как было сказано, материал, заимствованный из иудейских и христианских легенд под видом толкования Корана, давно проник в арабские исторические сочинения, которым это не совсем пошло на пользу. Влияние персидской традиции оказалось столь же неблагоприятным. Прирожденное легковерие и романтизм арабских преданий о прошлом, проходя школу у науки хадиса, приобретают известный эмпиризм и уважение к нормам критики, представляющие непременное условие для всякой подлинной историографии; но как только историческая наука покидала область мусульманской истории, снова, как и прежде, становилось трудно отличать исторические элементы от легендарных и полулегендарных, а вместе с тем опять появилась склонность принимать на веру любой попавший в руки материал. Теперь эта тенденция усиливалась еще и характером источников, откуда арабские компиляторы черпали свой материал по древней истории Ирана и других стран. Та же Худай-наме в своих ранних частях состояла из рассказов о мифических персонажах, из благочестивых рассуждений, авестийских легенд и реминисценций романа об Александре; даже в повествовании о сасанидском царстве подлинное историческое предание нередко тонуло среди эпических и риторических элементов [38]. В то же самое время возрождение изучения греческой литературы через посредство сирийских переводов вызвало интерес к иудейско-христианским и греческим древностям. Однако источники, которые должны были удовлетворить этот интерес, не всегда стояли выше Худай-наме, например среди них было сирийское сочинение под названием «Пещера сокровищ» (Me‛арат газзе).
Из этих источников и был почерпнут материал, который такие компиляторы, как Абу Ханифа ад-Динавари (ум. в 282/895 г.) и Ибн Вадих ал-Йа‛куби (ум. в 284/897 г.), сделали достоянием мусульманской историографии. Однако интересы ал-Йа‛куби настолько обширны — они охватывали даже северные народы и китайцев, — что его труд следовало бы назвать исторической энциклопедией, а не всеобщей историей. К этому же {129} типу принадлежит «Книга заметок» (Китаб ал-ма‛ариф) традиционалиста Ибн Кутайбы (ум. 276/889 г.), а в следующем столетии — дошедшие до нас исторические труды Хамзы ал-Исфахани (ум. около 360/970 г.) и ал-Мас‛уди (ум. около 345/956 г.). Ал-Мас‛уди по праву может считаться одним из самых крупных арабских историков; однако утрата более обширных его сочинений, по отношению к которым сохранившиеся представляют собой их сокращения, затрудняет возможность составить точное представление о его методах. Из подобных трудов явствует, что в арабскую историографию проник новый духовный элемент, который мы могли бы определить как жажду знания ради знания. Весьма знаменательно, что такие авторы, как ал-Йа‛куби и ал-Мас‛уди, были не только историками, но также и географами, добывшими свои познания главным образом в результате больших путешествий. В этом достижении арабской историографии мы, вне всякого сомнения, можем проследить влияние того наследия эллинистической культуры, которое в течение II и III/VIII—IX вв. проникало во все области духовной деятельности мусульманского мира. Правда, в историографии это влияние дальше не пошло, но возникшая таким образом связь между историей и географией поддерживалась рядом авторов вплоть до османского периода.
Однако таких чужеродных элементов лишена — за исключением раздела об истории Ирана — знаменитая «История пророков и царей» Мухаммеда ибн Джарира ат-Табари (ум. в 310/923 г.), труд, в котором классическая историческая традиция достигла своего апогея. Ибо ат-Табари прежде всего традиционалист и своей «Историей» он хотел дополнить составленный им «Комментарий» к Корану, приведя в ней мусульманские исторические предания с той же полнотой и критичностью, с какой он это сделал в первом труде. В том виде, в каком она дошла до нас, эта книга представляет, по-видимому, сокращенную редакцию первоначально намеченного объема, но в то время как в «Комментарии» критический подход автора совершенно отчетлив, в «Истории» он затушеван. Ее недостатки характерны для сочинения традиционалиста: в ней отдается предпочтение псевдоисторической компиляции Сайфа, например, перед ал-Вакиди из-за подозрений, которые питали к этому последнему {130} мухаддисы. Но этим недостаткам следует противопоставить несравненное достоинство труда в целом, по своей авторитетности и полноте ознаменовавшего конец целой эпохи. Никогда больше ни один компилятор не брался заново собирать и исследовать материал по ранней истории ислама; он либо брал его у ат-Табари— иногда с дополнениями из ал-Балазури — либо начинал, с того момента, на котором ат-Табари остановился.
В то же время бедность последней части труда ат-Табари явилась предупреждением о недостаточности чисто традиционалистического подхода к истории. В качестве авторитетов в области политической истории бюрократическая организация управления выдвинула чиновников и придворных, оттеснив людей религии на задний план. Также и по этой причине III/IX век знаменует конец определенного периода в развитии арабской историографии.
Вопрос об истоках арабской историографии окончательно еще не решен. Между легендарными народными преданиями доисламской Аравии и относительно научными и точными хрониками II/VIII в. существует разрыв, который до сих пор требует объяснения. Различные современные авторы склонны допустить в этом прогрессе решающее влияние примера персидской «Книги царей». Но более вероятно, что арабская историография возникла из слияния различных течений исторического и квазиисторического творчества, которые для удобства можно рассмотреть здесь по отдельности.
1. Доисламская историческая традиция.
Можно было бы надеяться, что какая-то форма письменной исторической традиции будет обнаружена в Йемене, очаге древней цивилизации, памятники которой сохранились в минейских, сабейских и химьяритских надписях. Однако все, что дошло до нас, носит печать устного предания: несколько имен древних царей, смутные и преувеличенные сказания о далеком прошлом и более точные, но все же сбивчивые воспоминания о событиях предшествующего исламу столетия. В течение I в. хиджры эта устная традиция за счет воображения разрослась до обширного свода исторических легенд, {119} связанного с именами Вахба ибн Мунаббиха (ум. в 728 или 732, или 734 г.) и ‛Убайда ибн Шарйи, якобы излагающих историю древней Аравии. Книги этих авторов свидетельствуют, что арабам раннего периода, даже когда они имели дело с почти современными им событиями, недоставало ни чувства истории, ни исторической перспективы [31]*. Тем не менее их сообщения в основном были приняты последующими поколениями и включены историками и прочими авторами в свои труды. Ибн Исхак в числе других передавал рассказы ‛Убайда, а ‛Абд ал-Малик ибн Хишам обработал Китаб ат-тиджан Вахба, которая до нас дошла в его редакции; даже в таком памятнике религиозной учености, как комментарий к Корану ат-Табари, широко использованы материалы Вахба. Ибн Халдун, указывая, правда, на нелепость некоторых йеменских легенд, все же приводит их для иллюстрации своих теорий. Таким образом, в течение всего времени существования арабской историографии они оставались как некий иррациональный элемент, мешавший выработке критического чутья и сколько-нибудь ясного понимания древней истории.
У северных арабов мы находим несколько иную картину. Хотя у каждого племени были свои собственные предания, которые в ряде случаев, выходя за пределы племенного кругозора, включали некоторые представления об общности генеалогии, но у них нет никаких признаков существования единой североарабской традиции. Форма, характерная для племенного предания, также заслуживает внимания. Преимущественно предание связано с аййам — «днями», в продолжение которых племя или род сражалось с другим, и каждое сообщение обычно содержит стихи. Связь между прозаическими и стихотворными элементами не всегда одинакова; в одних случаях стихи являются своего рода memoria technica [32], в других случаях, по-видимому, прозаический рассказ представляет лишь простую интерпретацию стиха. Однако в обоих случаях стихи обеспечивали сохранение преданий, и они исчезали, если только забывались соответствующие стихи, а новые стихи прославляли более свежие эпизоды истории племени. Такое племенное предание, {120} одностороннее, сбивчивое в отношении хронологии и нередко романтически преувеличенное, все же отражало некую реальность и иногда сохраняло подлинное зерно истины. Завоевания при исламе изменили направление племенной традиции, не изменив ее характера. Новые предания на более широкой основе сохранили прежнее сочетание прозы и стихов, преувеличения и неточность, Все это также должно было оказать впоследствии влияние на мусульманскую историографию, поскольку племенные предания доставили материал, использованный позднейшими компиляторами в трудах по истории первых халифов и Омейядов.
Другим элементом племенной традиции было сохранение племенных генеалогий. Однако в раннюю омейядскую эпоху деятельность знатоков генеалогий, стимулированная учреждением диванов и интересами враждующих арабских группировок, носила такой характер, что привела к путанице во всей «науке» генеалогий [33]*,
Во II/VIII в. в область племенного предания, до тех пор находившуюся в нераздельном владении рави и нассабов, вторглись филологи, которые, стремясь вернуть к жизни и объяснить все, что сохранилось от древней поэзии, оказали ценную услугу историографии, собрав и классифицировав весь материал. Характерной фигурой здесь является Абу ‛Убайда (110—209/728—824), маула месопотамского происхождения. Из двухсот приписываемых ему сочинений не сохранилось ни одного, но основное содержание многих из них вошло в более поздние труды. Они охватывают всю совокупность северноарабских преданий, удобно расположенных по разделам, — например, предания отдельных племен и родов, предания, относящиеся к «дням», — и включают далее предания эпохи ислама о завоевании отдельных провинций, о важнейших событиях и битвах, а также предания о кади Басры, хариджитах и маула. Абу ‛Убайду обвиняли в стремлении дискредитировать арабов в интересах шу‛убии, но изучение выдвинутых против него обвинений показало, что их следует рассматривать скорее как доказательства беспристрастной учености, чем сознательного предубеждения. {121}
Такого же рода был и труд Хишама ибн Мухаммада ал-Калби (ум. около 204/819 г.)[34]**, который привел в порядок и дополнил материалы, собранные его отцом (ум. в 146/763 г.), ‛Аваной и Абу Михнафом. Его сочинения преимущественно охватывают те же темы, что и труды Абу ‛Убайды, но он особо собирал еще из письменных источников исторические сведения, относящиеся к городу и династии Хиры. Таким образом, этим трудом, основанным, как говорят, на церковных архивах Хиры и переведенных для автора персидских материалах, был сделан значительный шаг к научной историографии, и, хотя он дошел до нас лишь в извлечениях, его точность в целом подтверждается современными исследованиями. Предполагают, что Хишам в других своих трудах, используя доступные ему надписи и письменные источники, следовал тому же методу, но это не спасло его от резких нападок со стороны более консервативных ученых, обвинявших его в недостоверности и фальсификации.
2. Период возникновения ислама.
Первые шаги научной историографии на арабском языке связаны, не считая материалов Хиры, использованных Хишамом ал-Калби, с изучением жизни и деяний пророка. Следовательно, источник этой дисциплины необходимо искать в своде предания о пророке и особенно предания о его военных походах (отсюда и общий термин магази — «военные походы», применяемый к ранним биографическим трудам) [35]. Родиной этих изысканий была Медина, и лишь во II/VIII в. можно было найти и в других центрах людей, занимающихся магази. Связь последнего с хадисом, под влиянием которого в историческом методе прочно укоренился иснад, объясняет тот огромный сдвиг в степени достоверности исторических сведений, который появляется с этого момента у арабов. Тут мы впервые можем почувствовать под ногами твердую историческую почву, даже допуская наличие некоторых сомнительных моментов в преданиях о мекканском и мединском периодах жизни пророка. {122}
В истории арабской историографии мусульмане второго поколения выступают скорее источниками сведений, чем их собирателями. Хотя двоих из них, Абана ибн ‛Усмана (ум. в 105/723 г.) и ‛Урву ибн аз-Зубайра (ум. в 93 или 94/711 или 713 г.), упоминают как авторов книг о магази, однако извлечения из этих книг в позднейших работах не встречаются. В следующем поколении своими сборниками преданий о магази были известны несколько традиционалистов, особенно — знаменитый Мухаммад ибн Муслим ибн Шихаб аз-Зухри (ум. в 124/741-42 г.), который по поручению ‛Умара II или Хишама записал собранные им хадисы. Эти материалы хранились в сокровищнице халифов, которая позже была разрушена. Аз-Зухри считают первым, кто объединил предания из различных источников в одно повествование; что знаменует прогресс в изложении истории, несмотря на то что это и давало возможность к злоупотреблениям менее скрупулезным традиционалистам.
Предания аз-Зухри послужили основой для компиляций о магази, составленных тремя авторами следующего поколения. Две из этих компиляций, так же как и два других самостоятельных труда, утрачены или сохранились только лишь в фрагментах. Третья же, знаменитая Сира Мухаммада ибн Исхака ибн Йасара (ум. в 151/768 г.), была плодом более широкого замысла, чем труды его предшественников и современников, поскольку она имела целью дать не только историю пророка, но и историю пророчества. В своем первоначальном виде она состояла, по-видимому, из трех частей: ал-Мубтада’ касающейся доисламской истории от сотворения мира (она в значительной степени основана на материалах Вахба ибн Мунаббиха и еврейских источниках); ал-Маб‛ас, повествующей о жизни пророка до первого года хиджры; и ал Магази — до смерти пророка. Этот труд подвергли суровой критике за включение многих недостоверных, подложных преданий и поэтических цитат, но тем не менее он стал главным авторитетом как для доисламской, так и для раннеисламской истории. Известно, что существовало несколько редакций этого труда. К сожалению, все редакции, использованные позднейшими иракскими компиляторами (можно поэтому предположить, что это были лучшие редакции), оказались утраченными, а их место заняло несколько искаженное из-{123}влечение, составленное египетским компилятором ‛Абд ал-Маликом ибн Хишамом (ум. около 218/833 г.).
Заслуживает внимания тот факт, что все авторы магази были маула. Несмотря на то что этот термин даже в то время не обязательно указывал на неарабское происхождение, Ибн Исхак определенно происходил из Месопотамии, так как его дед Иасар попал в плен в Ираке в 12/633 г. Но было бы нелепо искать в концепции труда Ибн Исхака нечто большее, чем косвенное персидское влияние. Связь этого сочинения с трудом Вахба ибн Мунаббиха, с одной стороны, и мединской школой традиционалистов, с другой, показывает его подлинно арабский дух и выучку настоящей арабской науки хадиса.
Со следующего поколения размах изучения истории и число исторических сочинений растет. Уже Ибн Исхаку приписывают «Историю халифов», но это, видимо, был краткий и суммарный труд. Его знаменитый преемник Мухаммад ибн ‛Умар ал-Вакиди (130—207/747—823) писал не только о походах пророка, но также и о различных событиях последующей мусульманской истории. Он же составил «Большую историю», доведенную до правления Харуна. Таким образом, историческая наука, возникшая из хадиса, сближалась с историческим материалом, собранным филологами, сохраняя в то же время свой собственный метод изложения истории в форме преданий. В своем первоначальном виде до нас дошла только история магази ал-Вакиди. Однако значительная часть его материала использована его «секретарем» Мухаммадом ибн Са‛дом (ум. в 230/844—45 г.) в «Книге разрядов», биографическом словаре, посвященном жизнеописанию пророка, его сподвижников и таби‛ун. Сама идея такого биографического словаря ознаменовала новый шаг в развитии историографии и в то же время наглядно свидетельствовала о ее все еще тесной связи с наукой хадиса, так как главным образом для критики хадисов и были собраны эти материалы.
Та часть труда Ибн Са‛да, которая окончательно обработана им самим, а именно: история пророка (т. I и II печатного издания), имеет двоякую ценность. История магази дополнена повелениями и посланиями пророка, для чего Ибн Са‛д вслед за ал-Вакиди использовал все доступные ему письменные документы. Еще более важны добавленные здесь разделы об обычаях и чертах ха-{124}рактера пророка (сифат ахлак ан-наби) и о «признаках пророческой миссии» (‛аламат ан-нубува), послужившие соответственно прообразами позднейшей литературы о шама’ил и дала’ил. Это расширение является дальнейшим шагом к слиянию подлинных элементов хадиса со вторым потоком предания, представленным уже у Ибн Исхака. Он восходит к искусству кассов (мн. куссас), т. е. уличных проповедников, и представляет возврат к народной литературе, близкой к произведениям Вахба ибн Мунаббиха. С появлением этого нового направления сиры, которому следовали все последующие биографы пророка, стало ясно, что ее вклад в развитие исторического метода прекратился.
3. История халифата.
Первые опыты монографического изложения событий, происходивших после смерти Мухаммада, отмечены нами в предшествующих разделах. Важно указать, что работа эта велась исключительно в Ираке: подобных трудов какого-либо ученого в Сирии, Аравии или в Египте в течение первых двух веков хиджры не зарегистрировано. Поэтому в позднейших исторических трудах Ирак и иракская традиция заняли первое место. Впрочем, для истории первых халифов мединская традиция также дала материал, который использован авторами (например, ал-Вакиди), связанными с мединской школой хадиса. Вопрос о наличии в Медине доступных письменных архивов окончательно еще не решен, но точность хронологических данных в мединской традиции наводит на мысль, что какой-то материал в этом роде существовал. Однако наличие архивов в эпоху Омейядов как в Дамаске, так и в Ираке подтверждено многочисленными ссылками [36]. Вероятно, именно на основе этих материалов позднейшие компиляторы и построили свою точную хронологическую схему для каждого года со списками правителей, руководителей паломничества и т. п.
Однако для восполнения пробелов в этой схеме обращались к материалам, при собирании которых были объединены методы традиционалистов и филологов. Среди них видное место занимали предания арабских племен Ирака: предания племени азд, собранные наряду с дру-{125}гими преданиями Абу Михнафом (ум. в 157/774 г.) и переданные Хишамом ал-Калби (эти предания представляют проалидскую и антисирийскую традицию Куфы); предания племени калб, собранные ‛Аваной ибн ал-Хакамом (ум. в 147 или 158/764 или 775 г.) и переданные тем же Хишамом ал-Калби (они обнаруживают антиалидскую и, скорее, просирийскую тенденцию) [37]*. Третью традицию — предания племени тамим — ввел в обиход в форме исторического романа о завоеваниях Сайф ибн ‛Умар (ум. около 180/796 г.); она основана преимущественно на поэтических материалах, отношение которых к собственно историческому повествованию в значительной степени то же, что и в литературе «дней» (аййам). Появляются фрагменты и других племенных традиций, например предания племени бахила в связи с войнами Кутайбы ибн Муслима. Яркостью сюжета и смелостью трактовки событий племенные предания представляют заметный контраст по сравнению с современной им и позднейшей анналистикой. Несмотря на пристрастность и односторонность племенной традиции, ее исторической ценностью никоим образом нельзя пренебрегать, особенно потому, что она проливает свет на внутренние факторы первого столетия мусульманской истории. Необходимо опять-таки отметить, что по своей форме эти своды, благодаря заботливому соблюдению обычая приводить иснад, связаны с наукой предания (действительно, первые шаги по их составлению сделаны аш-Ша‛би, ведущим традиционалистом Куфы — ум. около 110/728 г.) и не обнаруживают никаких следов чужеземного влияния ни в манере изложения, ни в содержании.
В начале III/первой четверти IX в. растущий уровень материальной культуры и введение в обиход бумаги, — первая фабрика по изготовлению которой основана в Багдаде в 178/794-95 г., — дали новый толчок деятельности в области литературы вообще. Именно к этому периоду относятся самые ранние из дошедших до нас письменных редакций литературных трудов. Но это новшество не сразу вытеснило обычай передавать своды материалов через посредство рави, просуществовавший еще до конца столетия. Поэтому трудно сказать, сколько {126} из 230 сочинений, приписываемых басрийцу ‛Али ибн Мухаммаду ал-Мада’ини (ум. между 830—849 гг.), на самом деле записано при его жизни. Многие из них, вероятно, представляли собою просто редакции сводов Абу ‛Убайды. Более важными, однако, были его обширные труды по истории халифата и сочинения по истории Басры и Хорасана. Применив к иракским преданиям здоровый критический метод, связанный с мединской школой, он снискал своим трудам славу столь достоверных сочинений, что они стали главным источником для компиляций последующих времен, а самому себе — славу историка, обычную точность которого подтверждают современные исследования.
Если подвести итог предшествовавшему развитию, то наиболее важно то обстоятельство, что, несмотря на враждебное отношение части ранних богословов к историческим изысканиям, мусульманская община приобрела ощущение истории. Этому, несомненно, способствовали исторические ссылки, содержащиеся в Коране, гордость, естественно возникшая в результате обширных завоеваний, и, наконец, соперничество арабских племен. Однако та примечательная особенность, что, кроме филологов, собирателями исторического предания были почти исключительно богословы и мухаддисы, наводит на мысль о существовании более глубокой причины. С богословской точки зрения история представляла собою проявление божественного замысла по управлению человечеством. Исторический кругозор более ранних поколений ограничивался прослеживанием этого замысла в смене пророков, завершающейся Мухаммадом, но все мусульманские школы соглашались, что на этом замысел Аллаха не прекращается. Согласно суннитской доктрине продолжение божественного замысла на земле связано с мусульманской общиной — уммат Аллах; поэтому изучение ее истории служит необходимым дополнением к изучению божественного откровения, содержащегося в Коране и хадисах. Более того, доктрина об исторической непрерывности составляла одну из основ суннитской религиозно-политической мысли. По мнению шиитов, божественное управление человечеством непрерывно продолжали имамы; влияние этого религиозного предубеждения сказывается в том, что Абу Михнаф — единственный шиит среди упомянутых выше собирателей — сосредоточивает {127} свое внимание на истории шиитских движений в Куфе. Еще более веским свидетельством того, какое видное место отводилось истории в религиозной мысли, является тот факт, что ложное благочестие и религиозная полемика уже открывали возможность появления не только пристрастных и апологетических, но и примиренческих фальсификаций; разительный пример этого дает Сайф ибн ‛Умар в своем труде об убийстве ‛Усмана. С этого момента историография становится неотъемлемой частью мусульманской культуры. В странах средиземноморского бассейна древние исторические предания были либо заменены, либо переделаны в духе ислама; в культурных странах Востока, где еще не существовало писаной истории, а также в первобытной Африке, где вообще не было никакой литературы, за утверждением ислама следовало возникновение исторической литературы.
4. Начало сочинения исторических трудов
Начало сочинения исторических трудов в более широком смысле, в смысле объединения материала, извлеченного из Сиры, упомянутых выше трудов и других источников, в связное историческое повествование, относится к середине III/второй половине IX в. Самый ранний компилятор — Ахмад ибн Йахйа ал-Ба-лазури (ум. в 279/892 г.) продолжает «классическую» традицию; он учился и у Ибн Са‛да и у ал-Мада‛ини, и оба его дошедших до нас труда доказывают влияние этих последних, а также свойственную его времени склонность к критике в ее лучшем виде. Однако характерной формой исторического труда на этом этапе была всеобщая история, где в качестве введения к собственно мусульманской истории дается более или менее подробный обзор всемирной истории от сотворения мира. Эта концепция не нова: путем добавления истории мусульманской общины и более широкого охвата доисламской истории она скорее расширяет идеи, которые лежат в основе труда Ибн Исхака. Следовательно, всеобщая история в настоящем смысле не является всемирной, ибо история других народов, начиная с момента возникновения ислама, для ее автора не представляет дальнейшего интереса.
Именно в это время в основное русло арабской историографии впервые, если не считать труда Хишама ал-Калби, входит персидская историческая традиция, хотя персидская «Книга царей» (Худай-наме) более чем за сто лет до этого была переведена на арабский язык Ибн {128} ал-Мукаффа‛ (ум. около 139/756 г.). Как было сказано, материал, заимствованный из иудейских и христианских легенд под видом толкования Корана, давно проник в арабские исторические сочинения, которым это не совсем пошло на пользу. Влияние персидской традиции оказалось столь же неблагоприятным. Прирожденное легковерие и романтизм арабских преданий о прошлом, проходя школу у науки хадиса, приобретают известный эмпиризм и уважение к нормам критики, представляющие непременное условие для всякой подлинной историографии; но как только историческая наука покидала область мусульманской истории, снова, как и прежде, становилось трудно отличать исторические элементы от легендарных и полулегендарных, а вместе с тем опять появилась склонность принимать на веру любой попавший в руки материал. Теперь эта тенденция усиливалась еще и характером источников, откуда арабские компиляторы черпали свой материал по древней истории Ирана и других стран. Та же Худай-наме в своих ранних частях состояла из рассказов о мифических персонажах, из благочестивых рассуждений, авестийских легенд и реминисценций романа об Александре; даже в повествовании о сасанидском царстве подлинное историческое предание нередко тонуло среди эпических и риторических элементов [38]. В то же самое время возрождение изучения греческой литературы через посредство сирийских переводов вызвало интерес к иудейско-христианским и греческим древностям. Однако источники, которые должны были удовлетворить этот интерес, не всегда стояли выше Худай-наме, например среди них было сирийское сочинение под названием «Пещера сокровищ» (Me‛арат газзе).
Из этих источников и был почерпнут материал, который такие компиляторы, как Абу Ханифа ад-Динавари (ум. в 282/895 г.) и Ибн Вадих ал-Йа‛куби (ум. в 284/897 г.), сделали достоянием мусульманской историографии. Однако интересы ал-Йа‛куби настолько обширны — они охватывали даже северные народы и китайцев, — что его труд следовало бы назвать исторической энциклопедией, а не всеобщей историей. К этому же {129} типу принадлежит «Книга заметок» (Китаб ал-ма‛ариф) традиционалиста Ибн Кутайбы (ум. 276/889 г.), а в следующем столетии — дошедшие до нас исторические труды Хамзы ал-Исфахани (ум. около 360/970 г.) и ал-Мас‛уди (ум. около 345/956 г.). Ал-Мас‛уди по праву может считаться одним из самых крупных арабских историков; однако утрата более обширных его сочинений, по отношению к которым сохранившиеся представляют собой их сокращения, затрудняет возможность составить точное представление о его методах. Из подобных трудов явствует, что в арабскую историографию проник новый духовный элемент, который мы могли бы определить как жажду знания ради знания. Весьма знаменательно, что такие авторы, как ал-Йа‛куби и ал-Мас‛уди, были не только историками, но также и географами, добывшими свои познания главным образом в результате больших путешествий. В этом достижении арабской историографии мы, вне всякого сомнения, можем проследить влияние того наследия эллинистической культуры, которое в течение II и III/VIII—IX вв. проникало во все области духовной деятельности мусульманского мира. Правда, в историографии это влияние дальше не пошло, но возникшая таким образом связь между историей и географией поддерживалась рядом авторов вплоть до османского периода.
Однако таких чужеродных элементов лишена — за исключением раздела об истории Ирана — знаменитая «История пророков и царей» Мухаммеда ибн Джарира ат-Табари (ум. в 310/923 г.), труд, в котором классическая историческая традиция достигла своего апогея. Ибо ат-Табари прежде всего традиционалист и своей «Историей» он хотел дополнить составленный им «Комментарий» к Корану, приведя в ней мусульманские исторические предания с той же полнотой и критичностью, с какой он это сделал в первом труде. В том виде, в каком она дошла до нас, эта книга представляет, по-видимому, сокращенную редакцию первоначально намеченного объема, но в то время как в «Комментарии» критический подход автора совершенно отчетлив, в «Истории» он затушеван. Ее недостатки характерны для сочинения традиционалиста: в ней отдается предпочтение псевдоисторической компиляции Сайфа, например, перед ал-Вакиди из-за подозрений, которые питали к этому последнему {130} мухаддисы. Но этим недостаткам следует противопоставить несравненное достоинство труда в целом, по своей авторитетности и полноте ознаменовавшего конец целой эпохи. Никогда больше ни один компилятор не брался заново собирать и исследовать материал по ранней истории ислама; он либо брал его у ат-Табари— иногда с дополнениями из ал-Балазури — либо начинал, с того момента, на котором ат-Табари остановился.
В то же время бедность последней части труда ат-Табари явилась предупреждением о недостаточности чисто традиционалистического подхода к истории. В качестве авторитетов в области политической истории бюрократическая организация управления выдвинула чиновников и придворных, оттеснив людей религии на задний план. Также и по этой причине III/IX век знаменует конец определенного периода в развитии арабской историографии.
Б) с III/X до VI/XII в.;
Получив признание как самостоятельная наука, историография вступила в период быстрого развития; количество исторических трудов между III и VI/IX—XII вв. достигло таких размеров, что здесь можно дать лишь краткий обзор основных направлений.
1. Уже в III/IX в. провинциальные ученые начали собирать местные исторические предания. Не считая «Истории Мекки» ал-Азраки, которая по существу относится к литературе сиры, самым ранним трудом по истории провинций является история Египта и завоеваний на Западе, составленная ‛Абд ар-Рахманом ибн ‛Абдаллахом ибн ‛Абд ал-Хакамом (ум. в 257/871 г.). Следует отметить, что этот труд содержит тот же характерный материал, что и вышеупомянутые труды по всеобщей истории, однако ему недостает присущей этим последним критичности. Завоевания изложены на основе мединской традиции и далеко не достоверных местных преданий; вводная часть основана не на подлинных египетских материалах, а преимущественно на еврейских источниках и арабских преданиях в передаче мединской школы. Такое же некритическое объединение легенд с более или менее подлинными преданиями находим в приписываемой ‛Абд ал-Малику ибн Хабибу (ум. в 238/; 853 г.) ранней истории мусульманской Испании и в энциклопедии южноарабских древностей (ал-Иклил), составленной ал-Хамдани (ум. в 334/945-46 г.). Более трез-{131}выми и реалистичными были, вероятно, местные истории различных городов, написанные в течение III/IX в.; они, за исключением одного тома «Истории Багдада» Ибн Абу Тахира Тайфура (ум. в 280/893 г.), до нас не дошли. В последующие столетия появилось еще больше местных хроник, принимавших обычно форму либо биографического, либо исторического труда, в зависимости от того, какого рода событиям уделялось главное внимание. Дошедшие до нас исторические хроники, например хроники ан-Наршахи, Ибн ал-Кутийи, ‛Умары и Ибн Исфандийара, хотя и не всегда лишенные романтического элемента, часто представляют значительный интерес благодаря содержащемуся в них ценному материалу, не вошедшему в более обширные исторические сочинения. Поскольку и по стилю и по методам изложения эти хроники, как правило, сообразуются с нормами, характерными для данной местности и для данного времени, мы здесь исключаем их из дальнейшего обзора. Однако следует отметить, что они составляют отнюдь немаловажную часть мусульманской историографии и на арабском и на персидском языках.
2. Со второй половины IV/X в. тем не менее трудно проводить грань между общей и провинциальной историей. Отныне основным видом исторического сочинения являются современные анналы, часто предваряемые кратким обзором всеобщей истории. В этих анналах интерес и осведомленность автора не остаются больше «всеобщими»; каждый из них ограничен пределами области, в которой он живет, и редко бывает в состоянии заниматься событиями, происходящими в других, более отдаленных местностях. Остается открытым вопрос, было ли это сужение рамок исторического изложения отражением в области духовной жизни потери мусульманским миром своего политического единства. Более важным для нас является то, что фиксация политической истории переходит в основном в руки чиновников и придворных. Это изменение сразу же отразилось на форме, содержании и духе сочинений. Для опытных писцов и секретарей составить хронику текущих событий было делом нетрудным и привычным. Источниками, откуда они черпали свои сведения, были официальные документы, личные связи с чиновными и придворными кругами, а также ходившие среди них сплетни; поэтому внешне иснад сво-{132}дился к краткому указанию на источник, а позднейшие компиляторы часто обходились и без него. Однако их изложение неизбежно отражало предубеждения, и односторонние взгляды — социальные, политические и религиозные — того класса, к которому они принадлежали. Старая теологическая концепция, в свое время определившая широкий кругозор историографии, была отброшена, и анналистика обнаруживала тенденцию все больше и больше сосредоточивать свое внимание на деятельности правителей и жизни двора. С другой стороны, сведения, приводимые в этих секретарских сочинениях о внешнеполитических событиях своего времени, в целом достоверны при всех недостатках каждого отдельного автора. Современные анналы Ибн Мискавайха (ум. в 421/1030 г.) или Хилала ас-Саби’ (ум. в 448/1056 г.) отражают утвердившееся требование строгой точности и относительную свободу от политических предубеждений; общепризнанность этих норм доказывают сохранившиеся части историй Египта и Андалусии, написанных ‛Убайдаллахом ибн Ахмадом ал-Мусаббйхи (ум. в 420/1029 г.) и Ибн Хаййаном ал-Куртуби (ум. в 469/1076-77 г.), если ограничиться лишь наиболее выдающимися именами.
Секуляризация историографии имела и другое серьезное последствие. Вместо прежних теологических доводов в ее защиту историки теперь указывают на моральную ценность занятий ею: историография увековечивает память о добродетельных и дурных деяниях и делает их примером для назидания будущим поколениям. Этот довод оказался приемлемым для толпы моралистов и дилетантов: если историография была лишь ветвью этики, а не наукой, то им не нужно проявлять щепетильности, приспосабливая так называемые исторические примеры к своим целям. Книги по адабу и «княжие зерцала», наполненные подобными извращениями, во многом способствовали порче общественного вкуса и мнения, и даже сами историки и хронисты не всегда могли уберечься от этой заразы.
3. В связи с этим здесь можно упомянуть о многочисленных исторических подделках, пущенных в обращение в течение этого периода или немного позже. Как и упомянутые труды Сайфа ибн ‛Умара, большая часть этих фальсификаций не сплошная выдумка, а содержит зерно подлинной традиции, перемежающейся-{133} обычно с определенными политическими или религиозными целями — со всевозможными народными преданиями, романтическими легендами, узкопартийным или пропагандистским материалом.
4. Хотя в области политической историографии место ученого и традиционалиста занял чиновник, в руках первых по-прежнему оставалась еще более обширная область биографии. Как было сказано, биографическая литература была также ветвью классической традиции. В то время как политическая история приняла форму династийных анналов, биографическая литература более строго придерживалась старой концепции, ибо, по мнению ученых, жизнь улемов — «наследников пророка» — вернее отражала действительную историю уммат Аллах («общины Аллаха») на земле, чем эфемерные (иногда светские) политические образования. Наряду со списками разрядов (табакат) мухаддисов и законоведов той или иной школы, служившими в основном для технических целей и едва ли являвшимися строго биографическими сочинениями, материал о выдающихся личностях с давних пор составлял содержание отдельных сводов. К наиболее ранним из дошедших до нас трудов такого рода относится биография халифа ‛Умара ибн ‛Абд ал-‛Азиза; она составлена братом упомянутого Ибн ‛Абд ал-Хакама и основана, по признанию автора, частью на письменных документах, частью на предании благочестивых кругов, главным образом Медины. Однако чаще всего эти компиляции охватывали различные группы или определенную категорию людей. Например, у мистиков несколько трудов было посвящено жизни святых, в частности обширный труд Абу Ну‛айма ал-Исфахани (ум. в 430/1038 г.) Хилйат ал-аулийа’. В то же время среди шиитов распространялись не только книги о шиитских ученых и их трудах, но и обширная литература жизнеописаний алидских мучеников. Характерным видом сочинений этого периода являются биографические словари ученых и знаменитых лиц, связанных с каким-нибудь городом или областью. Они составлялись местными учеными и часто достигали внушительных размеров, как словарь ал-Хатиба ал-Багдади (ум. в 463/1071 г.), состоящий из четырнадцати томов печатного издания. Хотя большая часть этих трудов утрачена, но обширная «История Дамаска» Ибн ‛Асакира (ум. в 571/1176 г.), — веро-{134}ятно, наиболее всеобъемлющее сочинение такого рода в арабской литературе, — так же как серия андалусских биографий Ибн ал-Фаради, Ибн Башкувала, Ибн ал-Аббара и несколько более кратких словарей, все же уцелела.
Биографическую литературу питали также другие источники. Как и можно было ожидать, обильный материал доставили обе ветви филологии — как в узкоспециальном, так и в более широком смысле. Из первой возникли табакат грамматиков и биографии знаменитых филологов, а из второй — обширная литература о поэтах и литераторах (Ибн Кутайба, ас-Са‛алиби). Аналогичные сочинения посвящались представителям других профессий — врачам и астрономам. Музыка дала стимул к составлению величайшего арабского биографического труда первых веков хиджры — Китаб ал-агани Абу-л-Фараджа ал-Исфахани (ум. в 356/967 г.).
С другой стороны, автобиографическая литература, видимо, была мало развита; из этого периода до нас дошло всего лишь два автобиографических сочинения: ал-Му’аййад фи-д-Дина (ум. в 470/1087 г.) и Усамы ибн Муршида ибн Мункиза (ум. в 584/1188 г.).
Биографическая литература в целом, как и все позднейшие мусульманские биографии, имеет определенные общие черты. Обычно аккуратно делаются ссылки на иснад, с большой тщательностью отмечаются хронологические данные, особенно даты смерти, и кратко излагаются основные события жизни описываемого лица. Краткие биографии этим и ограничиваются, добавляя еще перечень трудов, если речь идет об ученом, и отрывки стихов, если речь идет о поэте. В более пространных же биографиях большую часть содержания составляют отдельные эпизоды, расположенные, по-видимому, без какого-либо хронологического или тематического принципа. Созданный таким путем образ часто бывает не только ярким, но и ложным, особенно когда надежность рассказов не гарантирована. Несмотря на расплывчатость и склонность к сплетне, этот вид литературы благодаря близости к жизни людей дает ценные дополнения и коррективы к политическим анналам.
5. Уже довольно рано сочетание истории и биографии дало то, что мы могли бы назвать биографической хроникой. Она оказалась весьма удобной формой {135} для историй везиров Мухаммада ибн ‛Абдуса ал-Джах-шийари (ум. в 331/942-43 г.), упомянутого Хилала ас-Саби’ (ум. в 448/1056 г.), ‛Али ибн Мунджиба ас-Сайрафи (ум. в 542/1147-48 г.), писавшего о везирах фатимидских халифов, а также для историй судей (кади). Самыми ранними образцами этих последних были история судей Египта, принадлежащая Мухаммаду ибн Йусуфу ал-Кинди (ум. в 350/961 г.) и история судей Кордовы Мухаммада ибн Хариса ал-Хушани (ум. в 360/970-71 г.). Своеобразное сочетание политической и литературной биографий представляет история Аббасидов (Китаб ал-аурак) ас-Сули (ум. в 335/946 г.). С появлением местных династий тот же метод применяли и при составлении трудов по истории этих династий до тех пор, пока в V— VI/XI—XII вв. династийные истории, по крайней мере в восточных областях, не вытеснили традиционные анналы. Это был роковой шаг, ибо рост личного элемента дал широкий простор для проявления личных факторов, особенно когда современные хроники начали составлять по приказу и под наблюдением самих правителей. История превратилась в предмет изощренного мастерства, место незатейливого повествования занял риторический и вычурный стиль секретарских реляций. Новую форму изложения ввел, по-видимому, Ибрахим ас-Саби’ (ум. в 384/ 994 г.) своим несохранившимся трудом по истории Бундов — ат-Таджи, а популярной она стала благодаря сходному с ним труду по истории Сабуктегина и Махмуда Газнави — ал-Йамини, составленному ал-‛Утби (ум. в 413/1022 г.). Быть может, эта форма связана с возрождением персидского языка и персидской исторической традиции на востоке халифата и, возможно, даже подверглась влиянию создававшейся в это же время персидской эпической поэзии. Если авторам этих «официальных историй» даже простить преднамеренное отклонение от правды, обычные пороки раболепия и suppressio veri [39], то все же их напыщенность и отсутствие собственного мнения производят самое неблагоприятное впечатление. К несчастью, высокая репутация некоторых из этих трудов среди литераторов, а также огромное количество аналогичных произведений последующего периода часто являлись причиной того, что их рассматривали в качестве {136} образцов мусульманской историографии вообще; но эта точка зрения беспочвенна по отношению к науке, созданной терпеливым трудом первых поколений мусульманских ученых.
6. В этой неблагоприятной обстановке исторические труды снова стали писать по-персидски. Примечательно, что многие ранние исторические сочинения на персидском языке начиная с несколько произвольного сокращения классической хроники ат-Табари, выполненного в 352/963 г. везиром Абу ‛Али ал-Бал‛ами, представляли переводы — часто с важными дополнениями — и сокращения арабских трудов. Впрочем, из написанных по-персидски в течение этого периода местных и династийных историй уцелела лишь часть. При этом она мало отлична от арабских трудов, созданных в восточных провинциях за тот же период. Отдельные авторы, такие, как ан-Насави (ум. в 639/1241 г.), по-видимому, пользовались в зависимости от обстоятельств то арабским, то персидским языком. Выдающееся исключение из обычного ряда таких сочинений представляют содержательные и беспристрастные «записки» Абу-л-Фадла Байхаки (ум. в 470/1077 г.) — единственный в своем роде труд во всей дошедшей до нас домонгольской литературе.
Возрождение персидского литературного языка, которое началось при персидских династиях IV/X в., во многом обязано также и тюркским правителям последующих столетий, как правило, не знавшим арабского языка. Распространив свои завоевания в западном направлении в Анатолию, а в юго-восточном — на Индию, они принесли с собой и персидский язык; уже с конца VI/XII в. в этих областях хроники начали писать по-персидски: в Малой Азии — Мухаммад ибн ‛Али ар-Раванди (ум. около 600/1203 г.), в Индии — Фахр ад-Дин Мубарак-шах (ум. после 602/1206 г.), родоначальник длинного ряда индо-персидских хронистов.
7. Прежде чем перейти к следующему периоду, необходимо кратко охарактеризовать два других вида литературной деятельности, связанных с историей. Применение математической и астрономической науки для установления хронологии — следы этого можно обнаружить и в отдельных ранних трудах — оставило один выдающийся памятник — ал-Асар ал-бакийа Абу Райхана ал-Бируни (ум. в 440/1048 г.). Вторая группа сочинений, {137} обнаруживая интерес больше к древностям, чем к строго историческим сюжетам, освещает историю поселения арабских племен на новых территориях. Эта топографическая литература, или литература хитат, возникла, по-видимому, в Ираке (важнейший в этой области — утраченный труд Хайсама ибн ‛Ади, умершего в 207/822-23г.), но особенно она развилась в Египте.
Наконец распространение арабского языка среди общин восточных христиан привело к появлению компиляций на арабском языке, касающихся истории христианских церквей, иногда в сочетании с историей арабов и византийцев. Среди них выделяются сочинения мелькитского патриарха Евтихия и яковитского епископа Севера ибн ал-Мукаффа‛. Курьезом в этой области является история христианских монастырей в Египте и Западной Азии, составленная мусульманским автором ‛Али ибн Мухаммедом аш-Шабушти (ум. около 388/998 г.).
В) с конца VI/XII до начала Х/конца XV — началу XVI в.
В VI/XII в. арабская и персидская историография все дальше отходят друг от друга. Когда в результате монгольского нашествия завершился процесс вытеснения из литературы арабского языка персидским в областях персидско-тюркской культуры, а последняя благодаря мусульманским завоеваниям одновременно распространялась и в Индии, развитие персидской историографии получило мощный толчок. Тем не менее число исторических трудов на арабском языке также продолжает расти. При таком громадном объеме материала необходимо литературу на арабском и персидском языках рассмотреть по отдельности.
I. Арабская историография этого периода, развиваясь в основном по наметившимся ранее линиям, претерпевает ряд новых изменений, главным образом во взаимоотношениях между биографией и политической хроникой и в составных частях компиляций по общей истории. Эти изменения обусловлены следующими факторами: во-первых, появлением снова историков-ученых рядом с историками-чиновниками, во-вторых, перемещением центра арабской историографии из Ирака в Сирию, а позднее — в Египет.
1. Наиболее характерная черта, знаменующая начало нового периода в анналистике, — это возрождение жанра всеобщей хроники, начинающейся с сотворения мира, или преимущественно общей хроники, на-{138}чинающейся с возникновения ислама. Вновь восторжествовал более старый и более общечеловеческий взгляд на историю, как на анналы мусульманской общины, хотя новых изысканий по истории первых веков ислама не проводится. Кроме того, точка зрения ученого проявляет себя в стремлении объединить политические и биографические анналы, как это действительно уже было сделано в некоторых ранних местных хрониках, таких, как хроника Дамаска Ибн ал-Каланиси (ум. в 555/1160 г.). Соотношение обоих этих элементов, конечно, меняется в зависимости от интересов автора; в некоторых хрониках — Ибн ал-Джаузи, аз-Захаби, Ибн Дукмака и др. — некрологические заметки настолько заслоняют политические события, что сообщения о них часто сводятся к отрывочным фразам, но в знаменитом Камиле ‛Изз ад-Дина ибн-ал-Асира (ум. в 630/1233 г.) соотношение обратное. Хроника эта замечательна также попыткой автора дать менее статичное изложение истории, группируя события по эпизодам в рамках погодной записи. Хотя при внимательной проверке выявлены известные недостатки в обращении автора с материалом, но благодаря изяществу и живости изложения этот труд почти сразу приобрел известность и стал признанным источником для последующих компиляторов.
По всей вероятности, можно предполагать, что источником этого широкого взгляда на историю была отчасти вновь ожившая идея единого халифата. Но поданному однажды примеру подражала, даже слишком, целая вереница последующих хронистов, большинство которых — Ибн Васил, Сибт ибн ал-Джаузи, Бар Эбрей, Абу-л-Фида, Байбарс ал-Мансури, Ибн Касир, ал-Йафи‛и и другие — сильно зависит от Ибн ал-Асира, хотя и дополняет свои заимствования местным и более поздним материалом. Более самостоятельны анналы египетского энциклопедиста Шихаб ад-Дина ан-Нувайри (ум. в 732/1332 г.) и Ибн ал-Фурата (ум. в 807/1405 г.), а работа христианина Джирджиса ал-Макина (ум. в 672/1273 г.) во многом обязана Евтихию. Все-таки наиболее интересные труды с точки зрения историографии среди этих позднейших общих историй на арабском языке созданы в Испании и Магрибе. По сравнению со своими восточными современниками у западных авторов часто более широкий взгляд на историю и меньшая при-{139}страстность в восприятии фактов. От многочисленных исторических трудов Ибн Са‛ида ал-Магриби (ум. в 673/1274 г.) — неутомимого путешественника и исследователя, сумевшего даже добиться аудиенции у грозного Хулагу, — сохранились лишь фрагменты; но они все же свидетельствуют, что его труды основывались на многочисленных и точных списках многих ранних сочинений. Здесь мы не можем охарактеризовать в должной мере всемирно известную историю ‛Абд ар-Рахмана ибн Халдуна (ум. в 808/1406 г.). Как автор хроники Ибн Халдун иногда вызывает чувство разочарования; однако как о философе истории о нем, несомненно, последнее слово еще не сказано, хотя написано уже много. С точки зрения мусульманской историографии нерешенной проблемой остается тот факт, что нет никакого указания хотя бы на изучение, не говоря уже о применении кем-либо из преемников Ибн Халдуна выдвинутых им положений. А это в то время, когда в последующие столетия существовала блестящая школа историков в Египте и весьма развитая историография в Турции, где перевод Мукаддимы был сделан в XII/XVIII вв.
2. Наряду с общими существовало большое количество местных, династийных и биографических хроник, авторами которых часто были те же составители общих хроник. В Иране и в Ираке арабская культура, почти подавленная в результате монгольского завоевания, смогла дать, помимо утраченной истории Аббасидов Тадж ад-Дина ибн ас-Са‛и (ум. в 674/1275 г.), всего лишь несколько небольших хроник и компендиев (например, компендий Ибн ат-Тиктаки). Впрочем, еще до этого центр арабской историографии переместился в Сирию, где выдвижение династий Зенгидов и Айюбидов дало толчок к составлению ряда хроник. Среди подвизавшихся на этом поприще был ‛Имад ад-Дин ал-Исфахани (ум. в 597/1201 г.), один из последних представителей персидской и иракской школ рифмованной прозы. Но сирийцы, отдав предпочтение более простой и естественной прозе, отвергли этот витиеватый стиль, что принесло большую пользу последующей арабской историографии. Так, биографические труды Баха’ ад-Дина ибн Шаддада (ум. в 632/1234 г.) и Абу Шамы (ум. в 665/1267 г.) стоят намного выше аналогичных сочинений ‛Имад ад-Дина.
Однако время от времени снова появляются хроники, {140} написанные витиеватым стилем, а египетский секретарь Ибн ‛Абд аз-Захир (ум. в 692/1293 г.) даже сделал это модным, составив в стихах хронику правления султана Байбарса. Появление таких трудов, а также употребление садж‛а в хронике стилиста Бадр ад-Дина ибн Хабиба (ум. в 779/1377 г.), по-видимому, нельзя объяснить внешними влияниями. Но знаменитая биография Тимура в рифмованной прозе, на этот раз порочащая, дамаскинца Ибн 'Арабшаха (ум. в 854/1450 г.), несомненно, испытала влияние современных ей персидских сочинений. С другой стороны, риторическая история династии Фатимидов йеменского да‛и ‛Имад ад-Дина Идриса ибн ал-Хасана (ум. в 862/1467 г.) ‛Уйун ал-ахбар читается с любопытством, как запоздалое эхо сасанидской традиции.
Покровительство, которым историография пользовалась при Айюбидах, оказывали ей и сменившие их мамлюки. Дамаск и в меньшей степени Алеппо оставались очагами живой традиции, которая, хотя и была до некоторой степени связана с каирской, все же сохраняла известную самобытность, особенно в области биографии. Уже в последнее столетие правления мамлюков возникла специфически египетская историческая школа, которая, дав замечательную плеяду историков, внезапно пришла в упадок. Эта плеяда начинается с плодовитого Таки ад-Дина ал-Макризи (ум. в 845/1442 г.) и его соперника ал-‘Айни (ум. в 855/1451 г.); ее продолжает ученик ал-Макризи Абу-л-Махасин ибн Тагри Бирди (ум. в 874/1469 г.) и его соперник ‛Али ибн Да’уд ал-Джаухари {ум. в 900/1494-95 г.), затем — Шамс ад-Дин ас-Сахави (ум. в 902/1497 г.) и, наконец, всеобъемлющий Джалал ад-Дин ас-Суйути (ум. в 911/1505 г.) и его ученик Ибн Ийас (ум. около 930/1524 г.). Представитель следующего поколения Ахмад ибн Зунбул (ум. после 951/1544 г.), автор хроники об османском завоевании, придерживался уже иной традиции. Хотя они все разделяют многие недостатки ранних авторов политических анналов, но чередование между ними ученых и придворных способствовало выработке более широких взглядов и оценок, и они отнюдь не были только панегиристами. Отличительной особенностью их трудов является исключительный интерес к Египту в такой степени, что они даже в общих хрониках ограничивались узкоегипетскими рамками. Самый выдающийся среди них — ал-Макризи, но не столько {141} точностью (она небезупречна), сколько своим трудолюбием, широтой интересов, а также уделяемым им вниманием к сугубо социальным и демографическим аспектам истории.
Сочинения других провинциальных хронистов отличаются от указанных главным образом объемом, а не методом или индивидуальными особенностями. Такие труды из Йемена, как сочинения Ибн Ваххаса ал-Хазраджи (ум. в 812/1409 г.) или Ибн ад-Дайба‛ (ум. в. 944/1537 г.), по материалу очень сходны с египетскими хрониками, хотя рамки их более ограниченны. То же самое можно сказать и о местных и династийных хрониках, написанных в Магрибе и Испании. Некоторые авторы этих работ, в частности ‛Абд ал-Вахид ал-Марракуши в VII/ХIII в. или Ибн Абу Зар‛ в VIII/XIV в., по своим материалам или по методу изложения, быть может, поднимались выше других западных хронистов, но лишь один из них — гранадский везир Лисан ад-Дин ибн ал-Хатиб (ум. в 776/1374 г.) — выделяется виртуозностью, доходящей до гениальности. Впрочем, в отношении критики исторического материала с ним равнялся, если даже не превосходил, его современник Ибн ‛Изари, насколько об этом можно судить по их сохранившимся трудам.
3. Несмотря на такое интенсивное развитие политической истории, истинный гений арабской историографии проявил себя скорее в биографии, чем в хронике. Как мы видели, соединение биографии с политическими анналами, как общими, так и местными, было почти всеобщим явлением среди арабских историков этого периода; но нам еще остается рассмотреть тот обширный круг литературы, который определенно не имел отношения к политической биографии.
В течение первой половины VII/XIII в. тенденции к специализации, характерные для предыдущего периода, достигли высшей точки в ряде важнейших биографических сводов, имеющих особую ценность. Шесть веков арабской литературы охвачены в Иршад ал-ариб грека Йакута ар-Руми (ум. в 626/1229 г.). Полная картина деятельности мусульман первых веков в области естествознания и медицины отражена в словарях египтянина Ибн ал-Кифти (ум. в 646/1248 г.) и дамаскинца Ибн Абу Усайби‛и (ум. в 668/1270 г.). Региональная биографическая «история» продолжена в истории Алеппо судьи {142} Камал ад-Дина ибн ал-‛Адима (ум. в 660/1262 г.), в истории Гранады Ибн ал-Хатиба и в других сводах, обычно дополняющих ранние труды. Существовали также обычные табакат законоведов и других категорий людей и исследования о старине, примером которых служит «Словарь сподвижников» (Усд ал-габа) историка Ибн ал-Асира.
Наряду с такими специализированными трудами возникли и развивались, особенно в Сирии, два новых типа исчерпывающего биографического словаря. Создателем первого был Ибн Халликан (ум. в 681/1282 г.), труд которого вкусом и тщательностью в подаче материала оправдывает свою высокую репутацию. Даже при наличии дополнения Ибн Шакира ал-Кутуби (ум. в 764/1363 г.) труд Ибн Халликана по широте охвата материала и по объему намного превзойден словарем Халила ибн Айбака ас-Сафади (ум. в 764/1363 г.), объем которого до сих пор создает препятствие к его изданию. Словарь ас-Сафади в свою очередь был дополнен историком Абу-л-Махасином ибн Тагри Бирди в труде ал-Манхал ас-сафи. Второй тип биографического словаря был также широко распространен, но в пределах ограниченного периода. Метод его следует, вероятно, поставить в связь с общей хроникой аз-Захаби, в которой весь биографический материал расположен по десятилетиям вплоть до конца VII в. и может быть выделен из самой хроники как самостоятельный труд. Идею расположения материала no-столетиям можно проследить у ал-Бирзали (ум. в 739/1339 г.), современника аз-Захаби. В Дурар ал-камина Ибн Хаджара ал-‛Аскалани (ум. в 852/1449 г.) окончательно утверждена новая система расположения материала: имена всех выдающихся мужчин и женщин VIII/XIV в. в словарь включаются в алфавитном порядке, причем основной принцип системы некролога сохраняется в том, что каждого человека относят к тому столетию, в котором он умер. Подобный же словарь для IX/XV в. был составлен учеником Ибн Хаджара, упомянутым ас-Сахави (ум. в 902/1497 г.), под названием ад-Дау’ ал-лами‛, a следующие поколения довели эту серию до XII/XVIII в.
II. 1. При всем различии персидских исторических школ с VII/XIII по X/XVI в. их единая подоснова обнаруживается в традиционном построении общей мусуль-{143}манской истории. Труды на персидском языке приобретают значение и своеобразие только в зависимости от того, насколько самостоятельно строится на этом фундаменте само сочинение. Авторы многочисленных общих историй — все равно, писали они в Иране или в Индии, приводят извлечения из ранних источников, дополняя их материалом своего времени. Работы эти столь же подражательны и второсортны, как и аналогичные труды на арабском языке, и часто обнаруживают даже меньше критического чутья. Такие сочинения, как, например, труд Минхадж ад-Дина Джузджани (ум. после 664/ 1265 г.), малоинтересны с точки зрения историографии, хотя и представляют известную ценность как местные хроники. Поэтому мы обратим внимание главным образом на произведения различных «школ», которые время от времени расцветали в тех или иных местностях Ирана и Индии, создавая свою особую историческую литературу.
2. Создание в Восточной Азии монгольской империи дало толчок к появлению той характерной серии трудов, которую предваряет одинокая и оригинальная хроника ‛Ала’ ад-Дина ‛Ата’ Малика Джувайни (ум. в 681/ 1283 г.); ее, впрочем, скорее следовало бы поставить в связь с описанным выше типом «секретарской истории». Собственно монгольская «школа» начинается знаменитым «Сборником» («Джами‛ ат-таварих»), везира Фадлал-лаха Рашид ад-Дина Табиба (ум. в 718/1318 г.), являющимся непосредственным результатом обращения ильханов в ислам. Труд Рашид ад-Дина написан частично по-арабски, частично по-персидски. Первая часть его представляет династийную историю, основанную главным образом на монгольских преданиях и дополненную впоследствии историей Улджайту. Вторая часть тесно связана с давно пренебрегаемой энциклопедической ветвью арабской историографии, так как она включает также сообщения по истории Индии, Китая и Европы. Сочинение Рашид ад-Дина отличается от предшествовавших тем, что берет материал от информаторов-современников, но так же, как и в них план лучше его исполнения, хотя последнего тоже нельзя преуменьшить. Труд этот примечателен и простотой прозаического стиля и заботой больше о деталях и точности, чем об удовлетворении эстетических запросов. Принадлежит ли эта заслуга на самом {144} деле Рашид ад-Дину или ‛Абдаллаху ибн ‛Али Кашани, с нашей точки зрения не имеет большого значения. Знаменательно, что этот труд, несмотря на свою огромную славу, рано вышел из употребления и что все другие представители этой школы, хотя и пользовались покровительством Рашид ад-Дина, решительно отвергли его метод. Исключение составляют авторы конспектов «Сборника» Банакити (ум. в 730/1329-30 г.) и Хамдаллах Мустауфи Казвини (ум. после 750/1349 г.). В самом деле, большинство из них, включая и Казвини, пыталось перещеголять Фирдоуси, сочиняя длинные эпические хроники характерным для этого последнего метром. Помимо «Сборника» Рашид ад-Дина, еще лишь один выдающийся прозаический труд — высокопарная хроника ‛Абдаллаха ибн Фадлаллаха по прозвищу Вассаф (ум. после 712/1312 г.) — вернулся к старому типу «чиновничьей истории». Он также стал классическим, предназначенным соблазнять поколения будущих персидских историков на пустые риторические упражнения.
От начала упадка монгольской школы до появления Тимура историография переживала застой. Тимур возил за собой в свите штат секретарей с тем, чтобы они составляли историю его походов, и приказывал читать ему законченные труды. Таким образом его правление было увековечено на тюркском языке в хронике в стихах (Та’рих-и хани), а на персидском — в труде Низам ад-Дина Шами, получившего специальный приказ «избегать напыщенности и риторики». Тем не менее его Зафар-наме почти забыли, отдав предпочтение одноименному, но более витиеватому труду Шараф ад-Дина ‛Али Йазди (ум. в 858/1454 г.), слывшему за образец изящества. Однако деятельность в области историографии достигает высшей точки только при преемниках Тимура, в особенности в лице «гератской школы», которая возродила при их покровительстве традицию Рашид ад-Дина. Шахрух сам заказал Хафизи Абру (ум. в 833/1430 г.) переработать и дополнить Джами‛ ат-таварих. Этот же историк составил для сына Шахруха Байсункура другую всеобщую историю, малооригинальную, но простую и ясную по стилю. Такую же ясность стиля мы видим в Муджмале Фасиха ал-Хвафи, написанном около 845/1441 г., и, вероятно, также в «Истории четырех улусов» образованного и разностороннего султана Улугбека (ум. в {145} 853/1449 г.), дошедшей до нас, по-видимому, лишь в сокращении. Однако цветистая элегантность стиля, культивируемая тогда такими авторами, как Хусайн Кашифи, затронула и историографию. Большая часть авторов тимуридской эпохи поддалась ее влиянию, а историки «гератской школы» еще глубже увязли в высокопарности и риторике. Относительно сдержанному стилю ‛Абд ар-Раззака Самарканда (ум. в 887/1482 г.) не удалось соперничать в популярности с цветистым Раудат ас-сафа’ Мир Хазанда (ум. в 903/1498 г.). Внук последнего Хвандамир (ум. в 942/1535-36 г.) позднейшую традицию «гератской школы» перенес в Индию, где она нашла столь же благоприятную почву.
3. Первые шаги персидской историографии в Индии как результат завоевания Гуридов и создания делийского султаната были уже отмечены. Развитие индо-персидской анналистики в следующие столетия протекало главным образом в рамках этой традиции. Основным трудом после Тадж ал-ма’асир Хасана Низами (около 614/1217 г.) является продолжение хроники Джузджани, составленное Дийа’ ад-Дином Барани (ум. после 758/1357 г.). Помимо этого, существуют небольшие, но цветистые и хвалебные биографические хроники. В провинции Синд имеются, однако, признаки существования местной традиции, которая восходит к периоду арабского завоевания в I/VIII в. Она, по-видимому, и легла в основу исторического романа, известного в VII/XIII в. под названием Чач-наме. В то же время местная историография в Гуджарате и на юге, по-видимому, связана с историографией Фарса.
4. В течение всего этого периода персидская литературная традиция все еще сохраняла свои позиции в пределах тюркских и османских владений. С литературной точки зрения ни прозаические труды, ни эпические поэмы, например Ибн Биби, повествующие об анатолийских сельджуках, не являются примечательными. Тем не менее они, послужив в какой-то степени образцами для зарождающейся турецкой историографии, представляют некоторый интерес. И здесь простая форма, повествования, хотя и не была вытеснена целиком, в конечном счете заслужила меньше благосклонности, чем витиеватый стиль. Этот последний был доведен до предела искусственности и напыщенности в прозаическом {146} труде Хашт бихшит, написанном Идрисом ибн ‛Али Бидлиси (ум. в 926/1520 г.) по приказу Баязида II. Однако было бы легкомысленно поставить знак равенства между напыщенностью и тривиальностью. Ибо труд Бидлиси, так же как история Вассафа и ряд других сочинений с витиеватым слогом, под высокопарностью скрывает хронику большой исторической ценности.
5. Одно из самых значительных различии между арабской и персидской историографией заключается в почти полном отсутствии исторической биографии на персидском языке. Литературные биографии писали, конечно, в большом количестве; ряд трудов по общей истории включает некрологические заметки, составленные по обычному шаблону, или раздел, посвященный знаменитым людям, особенно везирам, поэтам и писателям. Далее идут биографии святых и мистиков, посвященные как отдельным личностям, например биография шейха Сафи ад-Дина, составленная в 750/1349 г. Таваккулом ибн Баззазом, так и общим или особым группам лиц. Два биографических труда о везирах принадлежат авторам «гератской школы»: Асар ал-вузара’ Сайф ад-Дина Фадли (написана в 883/1478 г.) и Дастур ал-вузара’ Хвандамира (написана в 915/1509 г.). И все-таки лишь, в следующем периоде встречаются труды на персидском языке, выдерживающие сравнение с современными им арабскими биографическими словарями. Причину этого, очевидно, следует искать в тесной связи биографии и богословских изысканий. Если вспомним, что до сефевидской эпохи арабский язык даже в Иране и Индии оставался языком богословия и науки, а персидским языком пользовались почти исключительно в поэзии, художественной литературе и при составлении придворных хроник, то причины отсутствия биографических сочинений на персидском языке станут вполне понятными. Труднее объяснить, почему и на арабском языке не было написано ни одного биографического труда, посвященного лицам, жившим в областях распространений персидского и турецкого языков.
Г) с X/XVI до XIII/XIX в.
Первая четверть X/XV в. ознаменовалась изменениями в расстановке политических сил почти на всем пространстве мусульманского мира. Турки-османы установили свое господство над Западной Азией и Северной Африкой до границ Марокко; Сефевиды создали замкну-{147}тое шиитское государство в Иране; в Центральной Азии возникли узбекские государства Шейбанидов; в Индии была основана династия Моголов; новая династия Шарифов повела в Марокко наступление против испанского и португальского ига; негритянские области по р. Нигер в правление Сонгаи получили более отчетливый мусульманский тип государственной организации. Эти изменения сопровождались перегруппировкой и переориентировкой в области культуры, что оставило свой след на всех видах литературы и особенно истории. Наиболее серьезно была затронута арабская историография, но и персидская историография также пострадала от сектантской изоляции Ирана. С другой стороны, возникла новая и богатая историческая литература на турецком языке, развитие которой при сохранении связи с предшествующей литературой пошло до известной степени самостоятельным путем.
I. 1. Вследствие того что покорение центральных арабских провинций османами лишило арабскую историографию местных стимулов, до того времени поддерживавших ее существование, она пришла к почти полному упадку. Небольшое число жалких общих хроник ал-Бакри, ал-Дийарбакри, ал-Джаннаби и других, несколько местных хроник или историко-библиографических трудов различного достоинства — вот все, что дала историография в строгом смысле этого термина в Египте, Сирии, Ираке и Аравии до начала XIII/XIX в. К этому времени сочинениями двух довольно значительных авторов — ‛Абд ар-Рахмана ал-Джабарти (ум. в 1237/1822 г.) в Египте и Хайдара Ахмада аш-Шихаби (ум. в 1251/1835 г.) в Ливане — старая арабская историческая традиция закончила свой путь. В центральной, восточной и южной Аравии она просуществовала до конца столетия, а в Магрибе в лице ан-Насири ас-Слави (ум. в 1315/1897 г.) она дала последнего достойного представителя после ряда похожих друг на друга второстепенных хронистов: ал-Вафрани, аз-Заййани и других, — ряда, нарушенного лишь выдающейся фигурой ал-Маккари из Тлемсена (ум. в 1041/1632 г.), чьи «Сборник»[40] по исто-{148}рии Андалусии и биография Ибн ал-Хатиба представляют достойный эпилог блестящей традиции ислама в Испании.
Упадок арабской исторической традиции в исконных очагах был до некоторой степени возмещен ее ограниченным развитием в самой Турции, включая сюда и ценную общую хронику Мунаджжим-баши (ум. в 1113/1702 г.), а также распространением ее на отдаленные, недавно обращенные в ислам районы, в частности на Западную Африку. Здесь был написан ряд местных хроник, важнейшими из которых были хроники Май Идриса из Борну (правил в 910—932/1504—1526 гг.), принадлежащие Имаму Ахмаду, и хроника государства Сонгаи, составленная ‛Абд ар-Рахманом ас-Са‛ди (ум. после 1066/1656 г.). Из Восточной Африки, помимо поздних произведений ибадитской школы Омана, до нас дошла ранняя история г. Кильвы и хроника войн Ахмада Граня в Абиссинии, написанная около 950/1543 г. Шихаб ад-Дином ‛Арабфакихом. Тесные связи западного побережья Индии с Аравией привели, особенно на юге, к принятию арабского языка в качестве официального; поэтому не удивительно, что здесь мы встречаем историю войн с португальцами, написанную по-арабски Зайн ад-Дином ал-Ма‛бари (ум. в 987/1579 г.). Но к северу арабский язык столкнулся с персидским. Сохранилась единственная арабская хроника Мухаммада ибн ‛Умара Улугхани из Гуджарата (ум. после 1014/1605 г.), который значительную часть материала извлек из персидских трудов. В самом Иране на арабском языке была написана лишь одна или две краткие хроники.
2. В противоположность исторической биографическая традиция, меньше зависящая от политических изменений, все еще существовала, особенно в Сирии. Дамасские ученые ал-Бурини, ал-Мухибби, ал-Муради и другие продолжили серию словарей знаменитых людей X/XV, XI/XVI и XII/XVII вв. и создали ряд других трудов, увековечивающих память об ученых отдельных городов и областей. Кроме того, в Египте и Сирии получил распространение биографический словарь в рифмованной прозе, с витиеватым и сложным стилем. Этот вид словаря во многом имел такое же отношение к предшествующим сочинениям, как исторический труд в рифмованной прозе к незамысловатой хронике. Главным представителем этой школы был египтянин Шихаб ад-Дин ал-Хафаджи (ум. в {149} 1069/1659 г.). О популярности его труда можно судить хотя бы по тому факту, что дополнение к нему было составлено в Индии в 1082/1671 г. ‛Али-ханом ибн Ма‛сумом, которого в свою очередь цитирует упомянутый выше ал-Мухибби (ум. в 1111/1699 г.), составивший второе дополнение к сочинению ал-Хафаджи.
Даже в областях распространения персидского и турецкого языков важнейшие биографические труды были написаны по-арабски. Аш-Шака’ик ан-ну‛манийа Ахмада ибн Мустафы Ташкёпрюзаде (ум. в 968/1561 г.), стамбульского судьи, представляет фундаментальный труд по истории ислама в Турции, дополненный впоследствии и на арабском и на турецком языках. Связи, существовавшие между арабскими шиитскими общинами и шиитами в Иране и Индии, отражены в нескольких шиитских словарях, принадлежащих не только арабу ал-Хурр ал-‛Амили, но также персу Мухаммад-Бакиру Мусави (Хвансари) и его индийскому современнику Саййиду И‛джаз Хусайн ал-Кантури (ум. в 1286/1869 г.). В Индии было написано и несколько суннитских биографических трудов.
Арабская биографическая традиция продолжала развиваться в Магрибе, откуда она проникла в Западный Судан, где нашла выдающегося представителя в лице Ахмада Бабы из Тимбукту (ум. в 1036/1627 г.). В Восточном Судане в Табакат Мухаммеда вад Дайфаллаха (ум. в 1224/1809-10 г.) была увековечена память о благочестивых и ученых людях царства Фундж.
II. Хотя после утверждения шиизма в качестве государственной религии Ирана не были прерваны целиком его культурные связи с Османской империей и Индией, но в результате этого сектантского раскола историография в Иране и историография в Индии значительно отошли друг от друга. Важнейшая особенность историографии в этих странах состояла в том, что она находилась почти исключительно в руках чиновников. Относительно независимые и беспристрастные ученые появлялись весьма редко. Хозяин положения — подобострастный секретарь — важные и незначительные детали топит в потоке манерно-изысканного многословия и посредственных стихов. Есть, конечно, и исключения, особенно среди многочисленных авторов компилятивных общих хроник, но они склонны впадать в другую крайность: излагать сухо и кратко. Таким образом, общая картина историографии {150} этого периода в Иране и Индии представляет собою однообразный ряд общих историй, местных или династийных хроник, нарушаемый периодами оживления деятельности по составлению квазибиографических трудов, поддерживаемой, как правило, царственными покровителями. Труды эти имеют иногда значительную ценность, но обычно они страдают закоренелой склонностью рассматривать историографию как отрасль художественной литературы.
1. Большая часть общих историй, составленных в Иране или Индии, малооригинальна или же невелика по объему. Она ценна лишь в разделах, посвященных современной истории. Преимущественно материал изложен по династиям; некоторые авторы уделяют один том или раздел биографии; изредка дается добавление по географии. Среди таких трудов, в прочих отношениях ничем не примечательных, могут быть упомянуты: хроника Низам-Шахи (ум. в 972/1565 г.); Та’рих-и алфи, коллективный труд, составленный по приказу Акбара в ознаменование тысячелетия мусульманской эры; Субх-и садик ваки‛а-нависа Мухаммада Садика Азадани (ум. в 1061/1651 г.); Хулд-и барин Мухаммада Йусуфа Валиха (написана в 1058/1648 г.); труды Мухаммада Бака’ Сахаранпури (ум. в 1094/1683 г.); Тухфат ал-кирам Мир ‛Али-Шира Кани (ум. после 1202/1787 г.) с дополнением о Синде; и, наконец, три персидских труда предшествующего столетия: Рида-Кули-хана, Сипихра и Мухаммад-Хасан-хана. Труд Мир’ат ал-адвар Муслих ад-Дина Лари (979/1572) интересен в том отношении, что это — последняя общая история Османской империи на персидском языке. Хроника Хайдара ибн ‛Али Рази, написанная в 1028/1619 г., обращает на себя внимание оригинальностью построения и принадлежностью автору, вышедшему не из чиновничьих кругов. В туркменских государствах[41] Центральной Азии придворные хроники также писали на персидском языке, часть из них, — например хроника Абу-л-Хайра, — дошла до нас.
2. Возвышение Сефевидской династии, естественно, обусловило появление серии династийных хроник, в частности довольно сдержанной Ахсан ат-таварих Хасан-и Румлу (завершенной в 985/1577 г.) и двух хроник о {151} правлении ‛Аббаса I (995—1037/1587—1627): Та’рих-и ‛аббаси Мухаммада Мунаджжима Йазди и исключительно богатую деталями Та’рих-и ‛алам-ара-йи ‛аббаси Искандар-бека Мунши. Надир-шах точно так же был прославлен в обширной трехтомной хронике Мухаммад-Казима, в общей истории, написанной его мустауфи Мухаммадом Мухсином, и в двух хрониках Махди-хана Астарабади (ум. после 1173/1760 г.). Вторая его хроника, Дурра-йи надари, по признанию самого автора, написана в подражание Вассафу. Не менее трех династийных хроник и одна общая история были написаны по приказу Фатх-‛Али-шаха (1212—1250/1797—1834). Эти труды никоим образом не исчерпывают списка династийных и местных хроник, созданных в Иране в течение этого периода. В частности, некоторые местные хроники представляют большую ценность для истории соответствующих областей, не говоря уже о том, что они написаны более простым и более естественным стилем. Но в общем с точки зрения историографии ценность этой продукции не соответствует ее массе и намного ниже ценности современных им исторических трудов, появившихся в Индии.
3. В начале периода Моголов в Индии сливаются три потока: существующая местная и общая индо-персидская традиция, идущая из предшествующего периода, традиция «гератской школы» и новые формы, введенные самими могольскими императорами. Это слияние породило характерную индийскую историческую традицию, хотя некоторые авторы, возможно, и испытали влияние современной персидской историографии. С конца XII/XVIII в. появляется новый фактор, а именно: влияние английских ученых и востоковедов, проживающих в Индии. Однако, эти изменения в методе обнаружились далеко не сразу.
Индийская традиция впервые находит свое окончательное выражение, по-видимому, в правление Акбара (963—1014/1556—1605 гг.) в общих историях мусульманской Индии (начиная от эпохи Газневидов), написанных Низам ад-Дином Ахмадом (ум. в 1003/1594 г.) и ‛Абд ал-Кадиром Бада’уни (ум. в 1004/1595-96 г.). История Бада’уни, посвященная биографиям индийцев равно как и политическим анналам, заслуживает особого внимания как плод оригинального и по-своему критического ума, не говоря уже о том, что она составлена нечиновником. Его преемник, Мухаммад-Касим Фиришта (ум. после {152} 1033/1623 г.), охватывает даже более широкую область истории мусульманской Индии, но с меньшей критичностью. По прошествии приблизительно ста лет, когда с появлением в индо-персидской историографии индуистских авторов история индуистской Индии тесно переплетается с историей мусульманской Индии, развитие историографии достигает здесь высшей ступени. Этому, впрочем, способствовали персидские переводы санскритских классиков, выполненные для Акбара и других могольских императоров.
Наряду с этим продолжается составление официальных хроник правления каждого императора, начатое также в правление Акбара. Здесь можно упомянуть лишь главные труды. В Акбар-наме Абу-л-Фадла ‛Аллами (ум. в 1011/1602 г.) особо выделяется третий том (А’ин-и ак-бари), где подробно описано административное устройство империи Акбара. Правление Джахангира изложено в его собственном труде Тузук и в труде его министра Му‛тамад-хана (ум. в 1049/1639 г.); правление Аурангзеба описано Мухаммад-Казимом (ум. в 1092/1681 г.) и Мухаммадом Саки Муста‛идд-ханом (ум. в 1136/1724 г.). Падение династии Моголов и рост английского владычества изображены Гулам-Хусайн-ханом (около 1195/1781 г.) и Хайр ад-Дином Мухаммадом Илахабади (ум. после 1211/1796 г.), написавшим историю Шах-‛Алама II. Более удовлетворительными с технической точки зрения являются история Тимуридов Мухаммад-Хашима Хвафи-хана (ум. около 1145/1732 г.) и критический рассказ о правлении Акбара Саваних-и акбари, основанный на оригинальных источниках и написанный около 1200/1785 г. Амир Хайдаром Хусайни Билграми.
О каждой независимой или полунезависимой династии и о каждой провинции Индии от Бенгалии до Карнатика имеется аналогичная, но менее обширная серия хроник, в целом повторяющих характерные черты могольской историографии. Нам необходимо упомянуть лишь истории Афганистана, написанные Ни‛маталлахом ибн Хабибаллахом Харави (около 1021/1612 г.) и Имам ад-Дином Хусайни (около 1213/1798 г.), на которых основана более поздняя хроника Мухаммада ‛Абд ал-Карима (ум. после 1263/1847 г.). С севера к истории Афганистана подошел также ‛Абд ал-Карим Бухари (ум. после 1246/1830 г.), труд которого по историк центрально-{153}азиатских ханств был, однако, написан фактически в Стамбуле.
4. Наиболее оригинальную черту индо-персидской историографии составляют написанные в течение этого периода многочисленные мемуары, представляющие живой контраст с хрониками, которые дают лишь внешнюю сторону событий. Обычай писать мемуары, по-видимому, был введен Тимуридами. Самый ранний образец — мемуары императора Бабура (ум. в 937/1530 г.) на тюркском языке. Впрочем, мемуары его двоюродного брата Мирзы Хайдара Дуглата (ум. в 958/1531 г.), объединенные с историей позднейших Чагатаев, под названием Та’рих-и рашиди составлены уже по-персидски. Краткие мемуары Хумайуна (ум. в 963/1556 г.), написанные кравчим (аф-табачи) Джаухаром, превзойдены мемуарами его сводной сестры Гул-бадан-Бегам (ум. в 1011/1603 г.). Они написаны по просьбе Акбара и представляют одно из немногих действительно интимных произведений в мусульманской историографии. Джахангир (ум. в 1037/1627 г.) также составил мемуары о первых семнадцати годах своего правления под заглавием Тузук-и джахакгири, которые в измененном и фальсифицированном виде были вновь пущены в обращение его преемником. По-видимому, к этому же периоду относятся подложные Тузукати тимури, распространенные в Индии в качестве подлинных мемуаров Тимура.
Однако такие мемуары писались не только членами царского дома. Некоторые являются произведениями частных лиц, повествующих простым языком и без какой-либо аффектации о событиях, очевидцами которых они были. Наиболее знаменитые из них — Тазкират ал-ахвал шейха Мухаммада ‛Али Хазина (ум. в 1130/1766 г.) и ‛Ибрат-наме Мирзы Мухаммада ибн Му‛тамад-хана, написанная около 1131/1767 г.; другие по большей части представляют скорее рассказы о путешествиях с небольшим количеством более или менее ценного исторического материала.
5. В персидской биографической литературе этого периода намечается известный прогресс по сравнению с литературой предшествующего периода. Как и прежде, первое место занимает литературная биография с огромным количеством трудов, посвященных иранским и индийским поэтам. Историческая биография также пред-{154}ставлена несколькими трудами, в частности Ма’асир ал-умара’ Мир ‛Абд ар-Раззака Аурангабади (ум. в 1171/1758 г.). Однако наиболее полным персидским биографическим трудом является Хафт иклим Амина Ахмада Рази, завершенный в 1002/1594 г. Материал в нем распределен, как на это указывает его заглавие, по семи областям Ирана [42]. В конце XII/XVIII в. такую же компиляцию специально об Индии под названием Хадикат ал-акалим составил Муртада Хусайн Билграми.
С другой стороны, полные биографические словари того типа, какие мы находили на арабском языке, отсутствуют совершенно. В большой степени им соответствуют на персидском языке труды, посвященные шиитам и шиитским улемам, а также святым и мистикам. К первой группе биографических сочинений относится Маджалис ал-му’минин Нураллаха ибн Шарифа ал-Мар‛аши (ум. в 1019/1610 г.), написанная в Индии и развивающая арабскую традицию шиитской биографии, тогда как Нуджум ас-сама’ Мухаммада ибн Садика ибн Махди, написанная в 1286/1869 г., посвящена шиитским улемам XI—XIII/XVII—XIX вв. Биографические труды о святых и мистиках, как и можно было ожидать, создавались лишь в Индии и посвящались преимущественно лицам, происходившим из Индии или связанным с этой страной. Среди довольно внушительного числа трудов, посвященных отдельным святым, группам и общинам, наибольшее значение имеют Сийар ал-‛арифин Хамида ибн Фадлал-лаха (Джамали) (ум. в 942/1535-36 г.), Ахбар ал-ахийар ‛Абд ал-Хакка Бухари (ум. в 1052/1642 г.) и, наконец, многотомное Мир’ат ал-асрар ‛Абд ар-Рахмана Чишти, написанное в 1065/1655 г. Из числа более кратких сочинений, охватывающих биографии мистиков всех периодов, особый интерес вызывает Сафинат ал-аулийа’ неудачливого могольского принца Дара Шикоха (ум. в 1069/1659 г.).{155}
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги