Архистратиг Михаил

Глава 23

Действительно, Орлиная скала наслала одну из тех весенних бурь, которых опасались решительно все горные жители. Те, кто, как Вольфрам, были суеверны, видели в этой буре «адскую охоту», то есть стаю нечистых духов, носившуюся по горам и лесам в жажде бед и истребления. Буря выла, свистела, рычала, и луна, вдруг появляясь из грозовых облаков, окидывала небо и землю бледным, призрачным мерцанием, которое было еще более жутким, чем полная темнота. Вольфрам не раз осенял себя по дороге крестом, когда неистовство бури особенно возрастало, но, несмотря на это, храбро пробивался вперед. Нужно было так хорошо знать местность и обладать такой закаленной натурой, как у него и у Михаила, чтобы вообще подвигаться вперед.

Вплоть до горной часовни оба мужчины прошли вместе, не обнаружив ни малейших следов пропавших. У часовни они разошлись. Михаил, не обращая внимания на уговоры лесничего, решил пробираться к Орлиной скале, которая начиналась у часовни, а Вольфрам пошел в обход по горному лесничеству, некогда подлежавшему его дозору. Они условились, что тот, кто найдет затерявшихся, приведет их к часовне и там будет ждать наступления утра. При всех обстоятельствах оба сойдутся там к утру, и если поиски останутся безрезультатными, подождут подмоги из деревни, чтобы сообща снова начать розыски. Так распорядился капитан Роденберг.

— Если только он вообще вернется! — ворчал Вольфрам, остановившийся на лесной поляне, чтобы перевести дух. — Чистое безумие идти в такую ночь в ущелья Орлиной скалы. Но он пойдет на самую вершину, если не найдет графини внизу, готов поручиться головой! На уговоры он не очень-то падок, наоборот, держит себя так, будто он — мой господин и повелитель. Хотелось бы мне знать, почему я, собственно, допускаю это и к чему увязался за ним? Его высокопреподобие совершенно прав: чистейшее безумие рыскать по горам в такую адскую ночь, когда не расслышишь крика, не рассмотришь знака... Мы не знаем даже направления, в котором заблудилась графиня. Но Михеля это нисколько не беспокоит! И его-то я считал трусом! Правда, еще мальчишкой он готов был кинуться в самую адскую охоту, чтобы поближе рассмотреть бесовскую силу, но от людей вечно бегал. А теперь как будто уже не бегает от них, зато командует ими на славу. И ведь невольно слушаешься его, вроде иначе и нельзя! Совсем как мой граф!

Лесничий вздохнул и приготовился продолжать путь. Буря на минуту смолкла, и Вольфрам снова громко, протяжно крикнул, как уже делал это неоднократно. На сей раз он вдруг насторожился и прислушался: ему показалось, словно издали донесся слабый человеческий голос.

Он еще раз крикнул изо всех сил своих богатырских легких, и теперь ответ послышался совершенно ясно.

— Здесь! Сюда! — жалобно простонал невдалеке человеческий голос.

— Наконец-то! — воскликнул лесничий, быстро направляясь на голос. — Это не графиня, я слышу по голосу, но где один, там, наверное, и другая... Значит, вперед!

Не переставая покрикивать, он пошел по направлению голоса. Ответные крики звучали все ближе, и через каких-нибудь десять минут Вольфрам набрел на спутника Герты. Тот сейчас же ухватился за лесничего, как утопающий за соломинку.

— Вы меня опрокинете! — заворчал Вольфрам. — Разве вы раньше не слышали моих криков? Вот уже добрых два часа я ору во все стороны! Где графиня?

— Не знаю... я потерял ее... Уже час...

Вольфрам резко отдернул руку, за которую судорожно уцепился слуга.

— Что? Потеряли? Да порази меня Бог! Я думал, что наконец-то нашел графиню, а вместо того застаю одного слугу! Да как же вы посмели покинуть свою госпожу! Почему не остались при ней, когда это было вашей обязанностью?

— Я тут ни при чем, — оправдывался слуга. — Туман... буря... и лошади пропали...

— Дело идет о людях, а не о животных! — со свойственной ему грубостью оборвал несчастного Вольфрам. — Чтоб меня черт побрал, если я понимаю что-нибудь в вашем детском лепете! Рассказывайте, как следует, по порядку!

Но прошло немало времени, прежде чем слуга, почти потерявший разум от страха и усталости, смог ответить на вопросы лесничего. Он уже давно служил в графском доме, отличался верностью и надежностью, а потому графиня-мать и дала его Герте в провожатые. Но его надежности хватало лишь на обычную жизнь, а в тех необыкновенных обстоятельствах, в которые ему пришлось попасть, он оказался совершенно беспомощным и мог лишь ухудшить положение графини.

Как и полагал Михаил, они сбились с дороги и заметили свою ошибку лишь тогда, когда доехали до горной часовни. Они сейчас же повернули обратно, но тут луну заволокло тучами, и, не зная местности, они окончательно растерялись. Напрасно они кидались во все стороны — на проезжую дорогу им никак не удавалось выбраться, так что в результате они окончательно потеряли возможность ориентироваться. Лошади стали пугаться этого блуждания среди воя и грохота бури, пришлось слезть с них и привязать их к дереву.

Но буря усиливалась, и небо все сильнее заволакивалось тучами. Графиня поняла, что последний шанс на спасение — довериться инстинкту лошадей, и послала слугу за ними. В это время спустился густой ледяной туман, в котором уже невозможно было разобрать даже то, что находилось в двух шагах. Слуга не только не смог найти лошадей, но и свою госпожу тоже уже не мог разыскать. Он стал кричать, однако крики заглушались воем бури, и по всей вероятности несчастный отдалялся от Герты, думая, что приближается к ней. Он и сам не знал, как попал в это место.

— Это было глупее всего! — крикнул лесничий. — Теперь графиня совершенно одна, и весьма вероятно, что она и на самом деле попала на Орлиную скалу, как вбил себе в голову капитан Роденберг. Не могу понять, какое ему дело до нее, что он так безумно рискует из-за нее головой! Однако вперед! Сначала к горной часовне! По дороге будем кричать, не переставая, может быть, что-нибудь и выйдет!

* * *

Буря продолжала неистовствовать с прежней силой. Тучи проносились по небу, окутывая вершины гор нестройной ордой туманных, неясных теней. Свист, треск, грохот стояли в воздухе, и казалось, что ночь ожила тысячей голосов гибели.

Под гигантской развесистой сосной, вершина которой уже давно отсохла и, оголенная, вздымалась к небу, притаилась женская, фигурка, до смерти истомленная бесцельным блужданием, скованная ледяным туманом, отчаявшаяся в возможности спасения. Нежный, избалованный отпрыск графской семьи, тщательно охраняемый от любых невзгод и неприятностей, в тяжелую минуту доказал благородную твердость своей натуры. Графиня Герта проявила большую храбрость и неустрашимость перед лицом истинной опасности, старалась успокоить и ободрить перетрусившего слугу и поддерживала его бодрость, пока они были вместе, находя в этом опору и для себя. Старый, дрожавший от страха лакей не мог охранить свою госпожу, но все-таки около нее был человек, а теперь она была лишена даже этого. Сколько ни ищи, сколько ни кричи, его не вернешь, теперь она одна, окруженная всеми ужасами этой дикой бурной ночи!

О том, как она пришла к этой сосне, у Герты осталось самое смутное воспоминание. Мрачные, рокочущие леса, темные массивы скал, горные ручьи и водопады — все это мелькало перед ней в виде какой-то скомканной, кошмарной картины, и она продолжала идти все дальше и дальше в надежде найти какой-нибудь выход. Словно лунатик, она проходила по краю ущелий и пропастей, не сознавая всего ужаса дороги, по которой никогда не рискнула бы пройти при свете дня. Но тропинка, которая вела ее все дальше, неожиданно кончилась, и Герта в изнеможений остановилась у гигантской сосны.

На мгновение буря задержала свое дыхание, небо просветлело, луна выплыла из-за туч и ярко осветила всю окрестность. Теперь Герта увидела, что попала на крошечную, тесную площадку, что совсем рядом с ней зияет пропасть, а вокруг в диком беспорядке раскинулось море скал и утесов. Внизу чернели леса, а прямо над ней, вздымаясь на головокружительную высоту, уносилась ввысь Орлиная скала. Ее глетчеры сверкали в лунных лучах, и гулко шумели сбегавшие с них ручьи. Но все это длилось одно мгновение. Затем буря загрохотала с прежней силой, заглушая всякий посторонний звук, луна опять исчезла, и снова все погрузилось в обманчивый, неверный полусвет.

Старая сосна качалась, скрипела, стонала и склонялась все ниже — должно быть, буря хотела сорвать ее со скалистого пристанища. Герта обеими руками обхватила ее ствол. Она не плакала, не жаловалась, но все ее существо содрогалось в смертельном ужасе. Ее взгляд был прикован к сверкающим высотам Орлиной скалы, которые одни только и были видны в этом море туманного полусвета, и старая легенда вновь всплыла в ее памяти. Ведь оттуда с наступлением утра нисходит архистратиг Михаил! Неужели этот могущественный патрон ее рода, этот победоносный вождь воинства Господня не мог бы спасти несчастную девушку, вся горячая кровь которой протестовала и содрогалась перед ледяными объятиями смерти? Но владычество святого Михаила начиналось лишь с воцарением света, лишь с первым солнечным лучом засверкает над землей его благостный огненный меч, а теперь царили ночь и беда!

Горячая молитва вырвалась из сердца Герты. Перед ее глазами ясно стояло изображение архангела с орлиными крыльями и пламенными очами, красующееся за престолом, багровые лучи заката мистическим венцом окружали образ, а рядом стоял тот, с которого был написан архангел и который однажды воскликнул:

— Если бы мое счастье было так же высоко и недостижимо, как Орлиная скала, я все-таки добрался бы до него, хотя бы каждый шаг грозил мне гибелью!

Герта знала, что это — не фраза. Михаил последовал бы за ней в опасности, стал бы искать и нашел ее, если бы только мог подозревать, что приключилось с нею. Но ведь он думает, что она давно укрылась в родном замке! И все-таки ей показалось вдруг, что его должно привлечь сюда то страстное стремление к нему, в котором сосредоточилось все ее существо, и, словно он мог услышать ее на таком большом расстоянии, с ее уст сорвался отчаянный крик — мольба к архистратигу Михаилу или призыв к возлюбленному?..

— Михаил!.. Помоги!..

И вдруг в ответ донесся отклик, еще далекий, полузаглушенный, но его голос, который — она расслышала это сквозь вой и грохот бури — звучал торжеством:

— Герта!.. Герта!..

Она вскочила на ноги и ответила на призыв. Все ближе слышались спасительные оклики, теперь спаситель, должно быть, выяснил ее местонахождение, потому что совсем близко от нее снизу раздалось:

— Там наверху? Мужайся! Я иду!

Прошло еще несколько бесконечных, мучительных минут. Михаил медленно и с большим трудом поднимался по обрыву. Но вот его высокая фигура выросла перед Гертой, он вонзил в землю горную палку и вскочил на площадку. Вот он очутился около графини, схватил ее в объятия, и она прижалась к нему, как будто не желая больше никогда разлучаться с ним!

Но момент самозабвения был краток, опасность еще со всех сторон грозила им, нельзя было терять ни минуты.

— Нам надо опуститься вниз! — произнес Михаил. — Сосна качается, и ее корни наполовину обнажились. Она может в любой момент рухнуть вниз; здесь, в ущельях, вообще небезопасно... Пойдем, Герта!

Он не выпустил девушку из своих объятий, а она прислонилась к его плечу с полным доверием. Михаил пошел вперед и, почти неся графиню на руках, приступил к спуску. Теперь луна снова выплыла из-за туч, освещая путь. При ее свете было видно, какую страшную дорогу прошла Герта и как увеличилась опасность при спуске. Однако Михаил не напрасно провел десять лет в этих горах и, став взрослым человеком, не забыл того, что усвоил, будучи мальчиком, которому ни один утес не казался слишком высоким, ни одно ущелье — слишком обрывистым.

Так спускались они по почти отвесной дороге. Рядом с ними зияла пропасть, кругом свирепствовала буря, а в их сердцах пламенело безграничное счастье, которому не страшны ни пропасти, ни ущелья! Наконец они добрались до более надежного места. Михаил сдержал слово — он достал свое счастье с Орлиной скалы!

К утру буря стала стихать. Она уже не неистовствовала с прежним бешенством, да и небо мало-помалу начало светлеть. Тучи медленно спускались в долины, и вокруг горных вершин уже роились серые тени рассвета.

Михаил решил сделать передышку в устье ущелья. До горной часовни было еще не меньше часа пути, и необходимо было дать отдохнуть измученной Герте. Теперь опасность уже осталась позади, дальнейший путь не представлял особых трудностей, тем более при дневном свете.

Михаил посадил Герту под защиту скалистого выступа. Одежда графини носила на себе следы ее ночных скитаний: дождевой плащ разорвался в клочья, шляпа затерялась, и тяжелые волосы распустились и ниспадали на плечи, обрамляя бледное, усталое личико. А Михаилу казалось, что он никогда еще не видел ее такой прекрасной, как в этот момент, — ее, своей так тяжело выстраданной, вырванной у бури невесты.

До сих пор они молчали всю дорогу, где от каждого шага зависела их жизнь. И теперь, в первые минуты, они продолжали молчать, глядя на Орлиную скалу, где рассвет начинал пронизывать серые тени розоватым светом, становившимся все ярче.

Наконец Михаил склонился к девушке и тихо шепнул:

— Герта!

Она подняла на него глаза и вдруг простерла к нему обе руки.

— Михаил, как мог ты разыскать меня в этих ущельях? Ведь у тебя не было ни малейших указаний...

Улыбаясь, он прижался губами к ее рукам.

— Нет, указаний у меня не было, но я чутьем угадал, где моя Герта! Ведь и ты тоже почувствовала мою близость: ты позвала меня еще до того, как услышала мой призыв! И теперь я уже не дам запугать себя страшным словом «никогда!», которое ты бросила мне вчера, утверждая, что отдашься нелюбимому! Я отвоевал тебя у Орлиной скалы... ну, так надеюсь, мне удастся восторжествовать и над Раулем Штейнрюком!

— Да я и не могу стать его женой! — вспыхнула Герта. — Теперь-то я уже знаю, что это совершенно невозможно! Но не начинай снова спора, Михаил, умоляю тебя! Когда окажется возможным...

— Это никогда не «окажется возможным», не обольщайся, — перебил ее Михаил. — Понадобится ожесточенная борьба, быть может, разрыв со всей семьей, которая никогда не простит тебе, если ты разрубишь узел, так старательно завязанный семейными заботами, если пожертвуешь графом Штейнрюком ради офицера мещанского происхождения, у которого нет ничего, кроме шпаги и веры в будущее. Кроме того, существует еще кое-что, чем будут мучить и тебя, и меня. Я открыл тебе в церкви темное пятно моей жизни...

— Память отца?

— Да. Тебе постоянно будут напоминать о том, что ты собираешься вручить свою судьбу сыну авантюриста, имя которого запятнано. Я хотел отпугнуть тебя вчера этим, однако ты подумала в тот миг лишь о моих страданиях... Но выдержишь ли ты и тогда, когда эта тень коснется твоей собственной жизни, когда это имя станет и твоим тоже?

— Неужели мне нужно еще раз повторить то, что я уже сказала тебе вчера, когда мы говорили о твоей матери? Я готова последовать за избранником своего сердца наперекор всему свету, хотя бы моим уделом стали нищета, позор и гибель!

Михаил бурно привлек девушку в свои объятия, и она прижалась к нему, как в тот миг над пропастью у Орлиной скалы. А скала пламенела теперь в алых лучах восходящего солнца. Словно пламенный вестник дня, все шире разливался багрянец утренней зари. Уже розовели снежные вершины гор, и грозовые тучи, все еще осаждавшие небосвод, тоже начинали зарумяниваться.

— Загорается день! — сказал Михаил, целуя губы и лицо любимой девушки. — Как только ты отдохнешь, мы отправимся дальше, и еще сегодня я доставлю тебя к матери.

— К матери! — страдальчески крикнула Герта. — Боже мой, а я вовсе не думала о ней в эти часы. Возможно, я была к смерти ближе, чем она. Мать уступила бы моим мольбам, я знаю это. Но она слепо подчиняется во всем дяде Штейнрюку, и борьба с ним будет бесконечно тяжела!

— Это уже предоставь мне, — сказал Михаил. — Сразу по возвращении я сообщу генералу, что ты требуешь обратно свое слово, данное Раулю, что ты...

— Нет, нет! — испуганно перебила его Герта. — Первую бурю должна выдержать я сама. Ты еще не знаешь моего опекуна!

— Я знаю его лучше, чем ты думаешь, и уже не один раз вступал с ним в открытую борьбу. Если кому по силам бороться с ним, так именно мне, недаром в моих жилах течет его кровь!

Герта удивленно посмотрела на него.

— Что ты сказал? Я не поняла!

Михаил выпустил ее из объятий и, выпрямившись, ответил:

— Я умолчал кое о чем, Герта, умышленно умолчал. Я хотел узнать, согласна ли ты будешь принадлежать мне даже в том случае, если бы я оказался лишь сыном чуждого вам всем авантюриста. Но я не посторонний всем вам... Разве ты никогда не слышала, что у генерала был еще второй ребенок?

— Ну, конечно! Луиза Штейнрюк? Насколько мне помнится, ее предназначали в жены моему отцу, но она умерла молодой, не дожив до восемнадцати лет!

— Значит, ты слышала о ней лишь как о мертвой? Я так и думал! Да, она умерла очень молодой — по крайней мере для своего отца, для семьи, когда осмелилась последовать за избранником своего сердца... Это была моя мать!

— Как? Значит, ты — Штейнрюк? — воскликнула молодая графиня, пораженная услышанным.

— Я — Роденберг, Герта, не забывай этого! У меня нет притязаний на материнское имя!

— А твой дедушка? Знает ли он...

— Да, он знает, но видит во мне сына отверженной дочери, имя которой и посейчас запрещено произносить в его присутствии, и если я отниму тебя у его наследника — Рауля, то он восстанет против нас со всей присущей ему силой! Но пусть будет, что будет! Я завоевал тебя и сумею удержать свое счастье!

Вся поза Михаила говорила о готовности восстать против целого света. Он подал любимой девушке руку и повел ее вниз, к покинутому миру, который лежал далеко от них, в глубине, овеянный сумрачными туманами. А здесь, наверху, снеговые вершины уже были объяты багряным сиянием, небо на востоке совсем посветлело. Но вот что-то сверкнуло из-за туч, словно лезвие меча, и медленно всплыло пламенеющее солнце.

Рожденный в буре свет нового дня приветствовал землю — сияющим лучом утра снизошел архистратиг Михаил с Орлиной скалы!