Архистратиг Михаил

Глава 9

Санкт-Михаэль был расположен на самом высоком пункте всего горного округа. Маленькая тихая альпийская деревушка была бы совершенно отрезана от всего остального мира, если бы не имела некоторого значения в качестве места паломничества. Отдельные строения были разбросаны по лужайкам и горным склонам, среди них виднелись деревенская церковь и дом священника. Все это было очень миниатюрно, скудно и лишено украшения. Только церковь, служившая местом паломничества и расположенная на некотором отдалении от деревушки, выделялась возвышенным местоположением и нарядностью. Она была выстроена первым графом Штейнрюком на месте старой часовни архистратига Михаила и уже посерела от старости, но внутри была изукрашена довольно роскошно, так как потомки ее основателя постоянно посылали туда пожертвования. Ведь архистратиг Михаил был патроном рода графов Штейнрюк. Михаилом звали основателя рода, и с тех пор это имя передавалось из поколения в поколение. Даже протестантская линия, которая давно покинула родовой замок и переселилась на север Германии, придерживалась традиции, связывая с этим именем если не религиозное, то историческое значение. И теперешнего главу рода звали Михаилом. Его сын и внук тоже были крещены этим именем, если их и звали иначе*.

Впрочем, говоря о роскоши внутреннего убранства чтимой паломниками церкви, надо сказать, что роскошным оно казалось лишь крестьянам-богомольцам. Правда, алтарь был дивной резной работы, и оба ангела, стоявшие по бокам алтарных ступеней и как бы охранявшие распростертыми крыльями и молитвенно воздетыми руками святое место, были чудом резьбы по дереву. Хороши были также три готических окна в алтарной нише, витражи которых являли пламенное богатство красок. Но иконы были стары, темны и плохо написаны. Запрестольный образ особенно поражал наивностью религиозных воззрений далекого прошлого. Святой Михаил в длинном голубом одеянии и развевающейся красной мантии с сиянием вокруг головы был охарактеризован в качестве воинствующего архангела лишь короткой панцирной рубашкой, более ни что в одежде и лице не говорило о его воинственности. С огненным мечом в правой руке и весами в левой восседал он на облаке, у его ног извивался сатана — рогатое чудовище со змеиным хвостом, которым оканчивалось его тело, и искаженным страданием лицом. Из глубины вздымались красные языки пламени, а вверху красовался сонм ангельских ликов. Во всем образе не было ничего художественного.

— И это должно обозначать борьбу и победу! — сказал Ганс Велау, стоявший перед иконой и рассматривавший ее. — Архистратиг Михаил с такой добродушной торжественностью восседает на облаке, словно ему нет никакого дела до нечистого, корчащегося внизу, и если черт достаточно ловок, он может попросту выхватить меч, который беззаботно болтается у самого его носа. Разве так держат оружие? Архангел должен, словно орел, низвергаться с небес и, как буря, хватать и уничтожать сатану. Но, разумеется, в таком неудобном одеянии нечего и думать летать, а уж на крылья и совсем положиться нельзя — они слишком слабы, это сразу видно!

— У тебя удивительно почтительная манера говорить об иконах! — заметил Михаил, стоявший рядом с ним. — В этом отношении ты вполне сын своего отца!

— Как бы не так! Знаешь, мне хочется самому написать такую икону! Архистратиг Михаил и сатана — борьба света и мрака! Из этой темы можно сделать кое-что путное, ну а модель для картины у меня есть совсем поблизости! — и с этими словами Ганс, повернувшись к Михаилу, посмотрел ему прямо в лицо.

— Что тебе пришло в голову? — с недоумением отозвался тот. — Ведь во мне нет решительно ничего...

— Ангелоподобного? Нет, этого в тебе действительно нет, и среди небесного воинства, реющего в эфире в белых одеяниях с пальмовыми ветвями, ты оказался бы очень комической фигурой. Но с огненным мечом бросаться на врага, ниспровергать его, как это делает твой патрон, вот что в твоем духе! Разумеется, тебя пришлось бы несколько идеализировать, потому что ты далеко не красив, Михаил. Но зато у тебя есть все, что нужно для фигуры архистратига, особенно когда ты взбешен. Во всяком случае ты вышел бы несравненно лучшим архистратигом, чем этот!

— Глупости! — сказал Михаил, поворачиваясь, чтобы уйти. — Между прочим, тебе пора, Ганс, если ты собираешься вернуться в Таннберг пешком. Туда добрых четыре часа пути!

— По скучному шоссе, которым я, разумеется, не воспользуюсь. Я пойду через горный лес, это гораздо ближе.

— И притом основательно заплутаешь! Ведь ты не знаешь местности так хорошо, как я!

— Я выберусь, — возразил Ганс, выходя с Михаилом из церкви. — По крайней мере меня уже не встретят в Таннберге с кислой гримасой. Я очень рад, что отец уехал, и думаю, все дома с облегчением перевели дух. Ведь над нами в последнее время непрестанно витало грозовое облако, и каждую минуту приходилось ждать грома и молнии.

— В конце концов он хорошо сделал, что сократил свой визит и вернулся домой! — сказал Михаил. — Его раздражение и озлобление только возрастало, и дело могло дойти до разрыва между нами. Я хотел во что бы то ни стало избежать этого и сам уговорил его уехать.

— Да, нужно признать, ты всеми силами защищал меня! Ты и тетя — вы словно два ангела мира стояли около меня и прикрывали своими крыльями. Только и это мало помогло: отец оставался в отчаянном настроении. Только ты и мог сладить с ним!

— И потому ты каждый раз посылал меня первым под обстрел, когда надо было добиться чего-либо?

— Разумеется! Ведь ты при этом ровно ничем не рисковал! Отец обращается с тобой в высшей степени почтительно, даже когда вы расходитесь во мнениях... Странное дело: ко мне он никогда не питал почтения!

— Ганс, образумься же наконец и не начинай опять своих дурачеств! — с упреком сказал Михаил. — Мне кажется, у тебя есть все основания стать серьезнее!

— Господи Боже, что же мне делать? У меня нет ни малейшего таланта для роли сокрушенного грешника! Ну, да ты всемилостивейше исходатайствовал мне разрешение оставаться в Таннберге до окончания твоего отпуска, а когда мы вернемся домой, буря до известной степени уляжется. Однако вот тропинка! Передай дяде Валентину привет от меня. Я опять «скомпрометировал» его своим посещением, как сын своего отца, но это случилось по его настоятельному желанию. До свиданья, Михаил!

Ганс кивнул приятелю и свернул на тропинку, которая вела вниз по горе. Михаил смотрел ему вслед, пока он не скрылся среди елей, и затем направился обратно в деревушку.

Он уже несколько дней гостил в Санкт-Михаэле, а вчера и Ганс на короткое время навестил своего дядю-священника. Отец Валентин давно жаждал повидать племянника, ему было очень тяжело подчиняться необходимости держаться в отдалении от брата и его семьи. Каждое общение с братом ставилось ему на вид, так как профессор Велау был открытым врагом религии. Они виделись с промежутками в несколько лет, когда профессор изредка попадал к родственникам в Таннберг. Но то обстоятельство, что эти свидания все-таки происходили и братья регулярно переписывались, легко объясняло, почему отец Валентин Велау был сослан и забыт в дальней альпийской деревушке.

Наоборот, Михаил в последнее время часто навещал своего старого друга и учителя, но лейтенант Роденберг был совершенно не знакомой фигурой для жителей Санкт-Михаэля, едва ли помнивших придурковатого мальчишку из горного лесничества, поскольку им вообще редко приходилось видеть его. В их глазах мальчишка был родственником лесника Вольфрама, а горное лесничество уже давно находилось в других руках. Граф Штейнрюк дал своему бывшему егерю лучшее место с более щедрым окладом в одном из имений Герты. Возможно, это было наградой за оказанные услуги, а, может быть, граф не хотел, чтобы в замке что бы то ни было напоминало ему о прошлом. Так или иначе, Вольфрам еще десять лет тому назад оставил эту местность и переселился на новое местожительство.

Когда Михаил вернулся в церковный дом, полчаса тому назад оставленный им в обычной тишине и покое, он застал там какое-то странное оживление. В кухне старая служанка энергично управлялась со сковородами и кастрюлями, словно ей был заказан целый пир; она даже вызвала себе на подмогу двух крестьянских девушек из ближних дворов, и эти помощницы то и дело носились по ее приказанию сверху вниз и снизу вверх. Комнаты верхнего этажа чистили, скребли и мыли, и весь дом был перевернут вверх дном.

В тот момент, когда Михаил входил в кабинет священника, оттуда вышел пономарь с таким выражением на лице, словно на него была возложена необычайно ответственная миссия.

Но в маленькой комнатушке все оставалось по-старому. Тут царила все та же монастырская простота, и казалось, что время бесследно пронеслось над обстановкой, хотя и не пощадило самого хозяина.

Священник сильно постарел. Теперь он производил впечатление глубокого старца. Его стан сгорбился, лицо бороздили глубокие морщины, волосы совершенно побелели, и только глаза по-прежнему кротко сияли.

— Что случилось, ваше высокопреподобие? — спросил Михаил. — Весь дом в волнении и беспокойстве, а старая Катрина настолько потеряла голову, что убежала, не ответив на мои вопросы!

— Нас только что известили о неожиданном визите, — ответил отец Валентин. — Это важные гости, и прием их требует некоторых хлопот. Не успел ты с Гансом выйти из дома, как прибыл посланец от графини Штейнрюк: она будет здесь через два часа.

При этих словах молодой офицер, только что собиравшийся присесть, вновь выпрямился.

— Графиня Штейнрюк? — недовольно спросил он. — Что ей здесь нужно?

— Она хочет побывать в церкви. Графиня — очень набожная женщина и каждый раз, когда бывает в замке, приезжает помолиться святому Михаилу. Кроме того, наша церковь построена предками Штейнрюков и обязана ей лично многими пожертвованиями. Она ежегодно навещает могилу своего супруга и всегда при этом заезжает сюда.

— Она приедет одна?

— Нет, с дочерью и необходимой прислугой. Тебе придется на сегодня освободить комнату, Михаил; поездка сюда и обратно по горам слишком утомительна для дам, и потому они охотно принимают скромное гостеприимство церковного домика. Я уже переговорил с псаломщиком: он приютит тебя на эту ночь.

Михаил молча подошел к окну и, скрестив руки на груди, стал смотреть на улицу. Наконец он вполголоса проговорил:

— Отчего я не ушел вместе с Гансом!

— Это почему? Потому что дамы носят фамилию Штейнрюк, а ты раз навсегда возненавидел все, что связано с этим именем? Сколько раз, Михаил, я просил тебя отделаться от этой нехристианской ненависти!

— От ненависти? — переспросил молодой человек странно дрогнувшим голосом.

— Ну, а что же это, если не ненависть? Когда ты недавно рассказывал мне о встрече со своим дедом, я заметил, как ты непримиримо настроен к прошлому. А теперь ты переносишь эту непримиримость даже на ни в чем не повинных родственниц графа, со стороны которых ты встречал только ласку. Ты ничего не сказал мне о своем знакомстве с ними, но Ганс очень подробно описал мне вашу встречу. Он, кажется, в восхищении от молодой графини!

— Да, он восхищается ею, пока она у него перед глазами! Но стоит нам вернуться домой, он сразу забудет ее... ему-то это не трудно.

Ответ звучал такой горечью и насмешкой, что отец Валентин недовольно покачал головой.

— В данном случае это счастье, — ответил он. — Было бы очень грустно, если бы Ганс серьезно полюбил ее, потому что, не говоря уже о разнице в общественном положении, рука графини Герты давно обещана.

— Обещана? Кому? — резко спросил Михаил, оборачиваясь.

— Графу Раулю Штейнрюку, ее родственнику. В ее кругу браки обыкновенно заключаются по семейным соображениям, а этот брак решен много лет тому назад. Правда, обручения еще не было, потому что графиня никак не может примириться с мыслью о разлуке с дочкой, но теперь недалеко и до этого.

Отец Валентин был давнишним духовником графини и пользовался ее полным доверием. Отлично зная все семейные дела графини, он стал подробно рассказывать о предстоящем обручении и не обратил внимания на странную молчаливость своего собеседника. Михаил по-прежнему стоял, отвернувшись к окну и прижавшись лбом к стеклу, когда рассказ был уже окончен.

— У вас будет в доме очень много хлопот, ваше высокопреподобие, — сказал он наконец, — а мне не хотелось бы причинять беспокойство псаломщику. Потому лучше всего будет, если я отправлюсь в лесничество и пробуду там до завтра.

— Что это тебе вздумалось? — недовольно воскликнул отец Валентин. — Я понимаю твою сдержанность, которая является в глазах Ганса пороком, но она действительно заходит уже слишком далеко!

— Графиня не знает, что я здесь, и если вы промолчите...

— Так она узнает об этом от Катрины или псаломщика. У нас гость — редкость, и если люди станут рассказывать о тебе, то чем я объясню графине твое бегство?

— Бегство? — невольно вскрикнул молодой человек.

— Конечно! Как иначе объяснит она себе твое поведение: ведь она не знает о твоем отношении к семье!

— Вы правы! — сказал Михаил, переводя дух. — Это было бы бегством и трусостью. Я остаюсь!

— Да, разумными доводами тебя ни за что не уговоришь, — заметил отец Валентин с мимолетной улыбкой, — но стоит заговорить о бегстве, как в тебе пробуждается солдат... Однако я должен наведаться к Катрине, мне тоже кажется, что она совсем растерялась, и придется помочь ей!

Михаил остался один в комнате. Ведь он хотел уйти и остался лишь вынужденно... И все-таки его глаза, не отрываясь, смотрели на проезжую дорогу, которая извивалась по долине. Бегство! Его возмутило это слово, а между тем вот уже несколько недель он был в бегах, стремясь убежать от какой-то силы, перед которой не желал склониться и которая все же повсюду настигала его. Словно заключив союз с дьяволом, она каждый раз оказывалась вблизи от него в тот момент, когда он считал, что она далеко. Теперь приходилось опять встретиться с нею лицом к лицу, а Михаил знал, что значило это для него. Но когда он выпрямился во весь рост, мрачный, решительный, готовый к борьбе, то вовсе не был похож на того, кто должен быть побежден.

* У протестантов, как и у католиков, дается несколько имен при крещении: одно, которым ребенок нарекается, другое — в честь крестного отца или матери, третье — в честь кого-нибудь из почитаемых родственников, и т. д. Молодого графа Штейнрюка нарекли при крещении Михаилом, но в честь родственников матери прибавили имя Рауль, которым его и звали в семье.