Арктическая родина в Ведах

Теория весны и легенда об Ашвинах. — Роль Ашвинов в борьбе за воды и свет. Можно понять лишь в свете арктической теории. — Их подвиги и легенды о них. — Спасение или омоложение, извлечение из океана или восстановление кругозора либо света, данные Чхьяване, Ребхи, Бхуджьи Атри, Вандане и др. Все это теперь объясняется как спасение дневного рассвета илu восстановление весной силы зимнего солнца. Но теория весны не может пояснить указания в некоторых легендах на слепоту или тьму. Не считается она и с длительностью этих заболеваний у пациентов Ашвинов. Не характеризуются и те места, где с ними случилось несчастье, от которого они были спасены. — Бездонный и темный океан реально обозначает нижний мир. — Кувшин горлом вниз и дном вверх означает опрокинутую полусферу. — Легенда о Риджрашве. — Убийство сотни овец отражает превращение ста дней в столь многие ночи. — Рассказ о Саптавадхри, или о семи евнухах, молящихся о благополучном разрешении от бремени после десяти месяцев Это остается доныне не объясненным. — Внутреннее пространство между землей и небом трактуется в Ведах как утроба женщины, в которой солнце движется, пребывая над горизонтом. — Десять месяцев беременности означают десять месяцев пребывания солнца над горизонтом. — Молитва о благополучных родах говорит об опасности, связанной с долгой ночью. — Загадкой или парадоксом является образ ребенка становящегося невидимым сразу после рождения. — Рассказ о скрытом Агни относится к тому же феномену. — Возможна это породило рассказ о Кумаре, или Карттикейе, в Пура нах. — Правильность арктической теории по сравнению с теорией весны состоит в выяснении сути легенды об Ашвинах. Легенда о той. как Индра похитил колесо Сурьи. — Обсуждается значение термина «даша прапитве». Означает тьмы после десяти месяцев. — Три шага Вишну. Приводятся цитаты из разных высказанных мнений. — Шаги Вишну как годовой курс солнца. — Третий, невидимый его шаг говорит о нижнем мире. — Одно из имен Вишну — Шипивишта. Говорит о потемневшем или заболевшем солнце, о долгой ночи в Арктике. — Три прибежища Савитри, Агни и Ашвинов сравниваются с третьим шагом Вишну. — Легенда о Трита Апты Трита, то есть третий, — это третья часть года. — Индогерманское происхождение легенды. — Описаны тип и природы.

Апас. — Семичастное и десятичастное деление в ведической литературе. Собрание разных частей этих делений. Вероятно, эти деления отражают семи- и десятимесячные периоды солнечного света в Арктике. — Битва дашараджна. Отражает борьбу с десятичастным периодом мрака. — Брихаспати и его потерянная жена в Ригведе. — Десять царей-нежертвоприносителей сравниваются с Раваной. — Мифические черты в «Рамаяне», вероятно, восходят к ведической мифологии. — Хануман и Вришакапи. — Была ли «Рамаяна» заимствована из поэм Гомера. Оба произведения могли иметь общий источник.

В предыдущей главе было объяснено, почему теория гроз не отвечает пониманию легенды об Индре и Вритре, и были приведены те моменты, которые, будучи столь долго непонятными, могут быть расшифрованы при помощи арктической теории в сочетании с правильным пониманием циркуляции воздушных вод в верхнем и нижнем мирах. Здесь же мы остановимся на легендах, объясняемых обычно при помощи теории весны, и покажем, как она, подобно теории гроз, не приводит к пониманию целого ряда черт в содержании этих легенд.

Подобные легенды часто входят в описания успехов и достижений Ашвинов, которые были врачами богов. Много рассказов об этом содержится в первой книге Ригведы (I, 112, 116, 117, 118), и каждый из этих гимнов относится к выдающимся делам этих божественных близнецов. Как и в случае в Вритрой, природа Ашвинов и суть их подвигов по-разному объясняются разными школами переводчиков. Так, Яска сообщает, что (Нир., XII, 1) некоторые считают Ашвинов отражением образов Неба и Земли, а другие — Дня и Ночи или Солнца и Луны. Есть и такое мнение, что это образы давно живших царей, проводивших высокие священные акты (так полагают представители школы Итихасика, придерживающиеся исторического направления).

Мы же, как и выше, будем придерживаться пути исследования легенд об Ашвинах только соразмерно с методами интерпретации натуралистической школы нируктаков. Даже последователи этой школы придерживаются разных взглядов, касающихся природы и характера этих двух богов. Некоторые считают, что природной основой Ашвинов была утренняя звезда, единственный утренний светоч, видимый до появления зари и солнца. Другие думают, что это две звезды из созвездия Близнецов («Митхуна»). Подвиги этих богов обычно связываются с восстановлением сил солнца, ослабевшего за время зимы. Большое внимание уделено этим богам в работе профессора Макса Мюллера «Вклад в науку мифологию», опубликованной несколько лет назад. Но нет необходимости анализировать каждое проявление сути Ашвинов, как это сделал М. Мюллер, так как нашей задачей является рассмотрение только тех моментов в легенде, которые не могут быть объяснены теорией весны или зари, но которые можно хорошо понять при помощи арктической теории, чем мы и займемся ниже.

Начнем с обращения к рассказам об участии Ашвинов в великой борьбе за воды и свет, которая описывалась в предыдущей главе.

Ашвины четко упоминаются в жертвоприносительной литературе как божества, связанные с зарей («Айтарейя Брахмана», II, 15), и долгая хвалебная песнь, специально посвященная им, должна быть исполнена жрецом-хотри до восхода солнца. Дочь Сурьи описывается как восходящая на их колесницу (I, 116, 17; I, 119, 5), а «Айтарейя Брахмана» (IV, 7, 9) содержит рассказ о том. как боги участвовали в скачках, соревнуясь за получение приза «Ашвина-шастра». И его завоевали сами Ашвины, скача на колеснице, в которую были впряжены ослы. В этом беге с ними соревновались Агни, Ушас и Индра, расчищавшие дорогу для Ашвинов на условиях получения в конце части приза от этих победителей. Возжигание костра для жертвоприношений, появление зари и восход солнца снова упоминаются как явления единовременные с появлением Ашвинов (I, 157, 1; VII, 72, 4).

В другой книге Ригведы (X, 61, 4) время их появления называется ранней зарей, когда «мрак еще держится среди рыжих коров». Таким путем ясно указывается на то, что время их появления приходится на промежуток между зарей и восходом солнца, и к каким бы теориям мы ни обращались для выяснения сути Ашвинов как физического явления, мы не должны забывать о том, что это утренние божества, участвующие в расцвете зари и утреннего света. Более того, к ним применяют два эпитета, относящиеся к Индре: Вритрахан и Шата-крату (VIII, 8, 22; I, 112, 23), их называют обладателями качеств Индры и Марутов, помогавших Индре в его битве с Вритрой (I, 182, 2). Более того, говорится, что они даже защищали Индру в борьбе с Намучи (X, 131, 4). Это не оставляет места сомнениям относительно их участия в борьбе с Вритрой, равно как и делается ясной их связь с водами океана.

В гимне (I, 46, 2) говорится, что океан является их матерью, а в гимне (IV, 43, 5) их колесница поднимается из океана. Еще в одном гимне (I, 112, f2) колесница кружит их вокруг солнца в дальней области («паравати»). Мы читаем также, что Ашвины двигали сладчайший океан («синдху»). Это явно указывает на то, что они подталкивали вперед течение вод океана (I, 112, 9) и они же наполнили водными токами небесную реку Расу, подталкивая ее, эту колесницу без коней, к тому, чтобы достичь победы (I, 112, 12). Они также защищают великого Атитхигву и Диводасу от Шамбары, помогают и Кутсе, любимцу Индры (I, 112, 14, 23). Тут же, в строфе 18, к ним обращаются как к Ангирасам, указывая, что их сердца полны радости победы, и оба они стремятся к освобождению потоков молока; в гимне (VIII, 26, 17) мы читаем, что они пребывают в небесном море («диво арнаве»).

Объединяя все эти указания, мы легко можем видеть, что Ашвины были помощниками Индры в его битве за воды и свет, а ведь мы уже знаем значение этой битвы, этой борьбы между силами света и мрака. И здесь Ашвины как врачи богов приходили первыми на помощь богам в их страданиях и бедствиях. Это верно, что главным героем в этой битее был Индра, но и Ашвины всегда появляются рядом с ним, оказывая необходимую помощь и выступая в авангарде победного марша утренних богов.

Такой характер Ашвинов вряд ли можно объяснить при помощи теории весны, как и теории ежедневной борьбы света с тьмой, так как мы видели, что заря, на протяжении разгорания которой читают «Ашвина-шастру», — это не быстро протекающая заря тропиков. Вышеуказанные факты может удовлетворительно объяснить лишь арктическая теория. Прибегая к ней, мы можем легко понять, почему Ашвины могут возвращать молодость, лечить и исцелять многих дряхлых, слепых, хромых и бедствующих, всех тех, кому они покровительствуют, о чем и говорится в легендах, посвященных им.

Приведем здесь важный отрывок из книги А. Макдонелла «Ведическая мифология»: «Мудреца Чхьявану, состарившегося и одряхлевшего, они избавили от бессилия тела, продлили ему жизнь, вернули молодость, одарили его вожделением, сделали его мужем дев (I, 116, 10 и др.). Они также вернули молодость старому Кали и дружески поддержали его, когда он нашел жену (X, 39, 8; I, 112, 15). Они на колеснице привезли жену Камадью молодому Вимаде (X, 65, 12), которая была супругой Пурумитры (I, 117, 20). Они явили Вишнапу, словно потерянное животное, взору своего почитателя Вишваки, сына Кришны (I, 116, 23; X, 65, 13). Но чаще других сюжетов встречается рассказ о том, как они спасли Бхуджью, сына Тугры, который был покинут в океане, или в гуще облаков («удамегхе»), и воззвал к ним, юным героям, из глубин мрака. Там, в океане, где нет опоры, они доставили его домой на стовесельном корабле (I, 116, 5). Они спасали его и при помощи одушевленного водонепроницаемого корабля, пересекавшего воздушное пространство, и при помощи четырех кораблей, и на одушевленной крылатой лодке, и на трех летающих колесницах, имеющих сто ног и шесть упряжных лошадей.

В одном из пассажей говорится, что Бхуджья держался за бревно посреди океана («арнасо мадхье») (I, 182, 7). Мудрец Ребха, раненный и связанный, сокрытый врагом в океане, покинутый, словно мертвый, пробывший в воде десять ночей и девять дней, был подхвачен ими из воды, подобно тому как сому зачерпывают ковшом (I, 116, 24; I, 112, 5). Они спасли Вандану от его бедствия и вернули его солнечному свету. О них говорите^ также, что они выкопали для Ванданы сияющее скрытое золото невиданной красоты, подобное уснувшему в подземном мире («ниррити») или солнцу, скрывающемуся во мраке (I, 117, 5). Они извлекли мудреца Атри Саптавадхри из пылающей печи, куда его бросил хитрый демон, и избавили его от мрака (I, 116, 8; VI, 50, 10). Они вырвали из пасти волка перепела («вартика»), призвавшего их на помощь (I, 112, 8). А тому Риджрашве, который был ослеплен своим жестоким отцом за то, что убил и отдал волкам на съедение сто одну овцу, они вернули зрение по просьбе волчицы (I, 116, 16; I, 117, 17). Они излечили и Правриджа от слепоты и хромоты (I, 112, 8). Когда нога Вишпалы была отсечена в битве, как крыло птицы, Ашвины дали ей железную ногу (I, 116, 15). Они дружески помогли Гхоше, дав мужа ей, (одиноко) старевшей в доме отца (I, 117, 7; X, 39, 3). Жене евнуха дали сына Хиранья-хасту («Златорукого») (I, 116, 13; VI, 62, 7). Корове (принадлежавшей) Шаю, которая осталась яловой, они дали полное вымя молока (I, 116, 22). А Пэду они дали сильного, быстрого убивающего драконов жеребца, побуждаемого (к действию) Индрой, и он завоевал ему безмерную добычу (I, 116, 6)».

Кроме всего этого, упоминается и множество других подвигов Ашвинов, которые описываются как спасающие, помогающие и излечивающие многих. Но для нашей цели достаточно перечисленного выше, из чего ясно, что они имели свойство помогать хромым, слепым, несчастным или раненым, и в ряде легенд явно просматриваются указания и на подобное ослабление сил солнца. Принимая такие указания за путь к пониманию сути легенд, многие ученые, и в том числе Макс Мюллер, поясняют нам, что Чхьявана — это не что иное, как слабеющее, падающее солнце («чхью» — «падать, снижаться»). Отсюда следует, что оно падает в бездну мрака, из которой, как указывается, появились сами Ашвины (III, 39, 3).

О ведических риши говорится, что они выдали тайну мифа о Вандане, сравнив раскапывание для него Ашвинами сокровищ с обнаружением солнца, скрытого во мраке. О Кали также говорится, что в его образе предстает потускневшая луна. В свою очередь, поясняется железная нога Вишпалы, которая объясняется как первая часть («пада») светлой половины лунного месяца. Она называется «железной» по сравнению с ярким светом полной луны цвета золота. Слепота Риджрашвы поясняется как слепая тьма ночи или зимы, а слепой и хромой Правридж соотносится с солнцем после заката или в приближении к зимнему солнцестоянию. Заходящее солнце, выброшенное в воду, тоже понимается как суть мифа о Бхуджье или Ребхе. Под образом жены евнуха, Вадхримати, получившей в подарок от Ашвинов златорукого сына, следует видеть, как нас уверяют, саму зарю под другим именем, которая называется женой евнуха в силу того, что ночью она разлучается с солнцем. Корова Шаю поясняется как свет утреннего солнца, которое вполне можно описать как спящее во мраке, и из мрака же оно было вынесено Ашвинами для Ванданы.

Говоря короче, все эти легенды поясняются только как относящиеся к солнцу или луне в период захода или угасания. Ашвины выступают как спасающие утренний свет или солнце, ежегодно пребывающее в бедственном положении в период зимнего солнцестояния. А когда солнце становится ярким и ежедневно сияет по утрам или становится особенно сильным и ликующим в дни весны, то и это чудо приписывается Ашвинам, врачам богов.

Подобные разъяснения легенд об Ашвинах являются, конечно, шагом вперед по сравнению со словами Яски, объяснившего суть только одной легенды, связав спасение перепела с явлением зари. Но я все же не могу согласиться с интерпретацией данных легенд, представляемой теорией весны, что многими принято. Нельзя согласиться с тем, что все, кого Ашвины спасают из мрака, страдали от бедствий и несчастий, вызванных падением силы солнца зимой. Так, мы не можем объяснить, почему все покровительствуемые Ашвинами описываются этой теорией как спасаемые из мрака. Мрак явно упоминается тогда, когда речь идет о выкопанном для Ванданы сокровище, сравниваемом с «солнцем, пребывающем во мраке» (I, 117, 5), или когда говорится о Бхуджье, утонувшем в бездонном мраке вод («а нарамбхане тамаси»), или когда об Атри сказано, что он извлечен из мрака («тамас») (VI, 50, 10).

Силы солнца действительно снижаются в зимнее время, и легко понять, что его называют в этом случае то хромым, то слепым, то утомленным. Слепота, конечно, указывает на мрак, на темноту («тамас») (I, 117, 17), но если выразительные ссылки на мрак встречаются в ряде пассажей, то мы не можем закономерно полагать, что излечение слепых следует связывать лишь с восстановлением сил солнца, претерпевших упадок за время зимы. Упоминаемый мрак является, безусловно, реальной темнотой ночи, и, согласно теории ежедневной борьбы света с тьмой, мы должны будем думать, что такие чудеса исцеления должны происходить ежедневно. Но о них так не говорится в Ведах, а поэтому ведологи пытаются объяснить легенды при помощи теории ежегодного исчезновения солнца зимой. Но мы видим, что в этом случае указания на слепоту или темноту остаются непонятыми. Поскольку же тьма, как часто упоминается, длится по нескольку дней, мы в этом случае вынуждены приходить к заключению, что легенды относятся к долгому периоду зимнего мрака, то есть их реальным основанием является исчезновение солнца за горизонтом на долгую ночь арктического региона.

При помощи теории весны нельзя выяснить и как долго длился период несчастий, испытывавмых теми, кого защищали Ашвины. Например, Ребха пребывал погруженным в воды в течение десяти ночей и девяти дней (I, 116, 24), а Бхуджья, другой их почитатель, лишь три ночи и три дня лежал в бездонном океане мрака, откуда его и извлекли Ашвины (I, 116, 4). Опять же, Ашвины описываются как пребывающие в далекой области («парават») тоже три дня и три ночи (VIII, 5, 8). Макс Мюллер согласен с Бенфи в том, что и десять дней, и три дня представляют собой время зимнего солнцестояния, когда солнце кажется неподвижно застывшим, а затем одним рывком поворачивает на свой обратный путь. Как мне кажется, Макс Мюллер встретился здесь с затруднением, так как сразу после указанного объяснения он заметил, что «длился ли этот период десять или двенадцать дней, было бы трудно определить даже более опытным астрономам, чем ведические риши».

Если мы даже примем, что все же эти десять дней были высчитаны правильно, то как тогда объяснить легенду о Диргхатамасе, который состарился за период около десяти юг и был спасен Ашвинами от мучений по приговору своих врагов? Выше я указывал, что юга здесь обозначает один месяц, и, если это правильно, мы должны полагать, что Диргхатамас, представлявший собой годичный курс солнца, пребывал в неподвижности два месяца во время зимнего солнцестояния. И вся эта трудность исчезает, когда мы прибегаем к арктической теории для объяснения указанных легенд, потому что можно видеть, что солнце бывает там за горизонтом от одной до ста ночей и даже до шести месяцев.

И еще есть момент, лежащий за пределами объяснений при посредстве теории весны. Это вопрос о месте, где пребывали страдальцы, спасаемые оттуда Ашвинами. Бхуджья, например, был не на суше, а в воде («апсу»), не имея поддержки и пребывая во тьме, не освещенной лучами солнца (I, 182, 6). Мы сразу сможем обнаружить аналогии этому сюжету в легендах об океане, охваченном Вритрой, или о темном океане, который Брихаспати отпустил течь вниз (II, 23, 18). В обоих этих случаях мы видим, что говорится о нижнем мире, о родине небесных вод, то есть о том месте, которое следовало пересечь в лодке и нырнувшему туда солнцу в Ригведе, и Гелиосу греческой мифологии. Стало быть, это не может считаться тем местом, куда солнце уходит на зиму, а также мы, не восприняв арктической теории, не сможем пояснить, как покровительствуемые Ашвинами существа могли быть спасены ими после утопления в темном и бездонном океане.

В гимне (VIII, 40, 5) об Индре говорится, что он открыл семидонный океан, имеющий отверстие в одной стороне, что явно относится к борьбе за воды в нижнем мире. Такое же выражение «джимха-барам», определяющее отверстие, встречается и в легенде гимна (I, 116, 9), где говорится, как Ашвины подняли колодец «кверху дном, имеющий отверстие в боку или внизу» (I, 116, 9). А в гимне (I, 85, 11) рассказывается, как Ашвины толкнули (опрокинули?) лежавший на боку колодец, чтобы дать воды жаждущему Готаме. Комментаторы не объясняют ни этих фраз, ни слов, принимая все это часто за описание облаков. Но мне думается, что этими словами описывается, наиболее вероятно, противолежащий мир, в котором каждая вещь предположительно пребывает «вверх ногами», в соответствии с представлениями тех, кто населяет верхний мир. Д-р Уоррен считает, что и греки, и египтяне полагали, что в аду все находится в таком положении. Он видел аналогии этим представлениям и в Ведах, в тех строфах, которые относились к нижнему миру. Эта же идея, относящаяся к аду, лежит в основе многих представлений и у других народов. Я думаю, что д-р Уоррен правильно выявил древние соображения, касающиеся положения антиподов в подземном мире.

В древности люди могли представлять себе этот мир в образе перевернутой небесной полусферы, погруженной в мрак и наполненной водой. Вот почему Ашвины должны были проделать отверстие в ее стенке и пустить воду кверху, чтобы она, достигнув неба, могла пролиться вниз дождем и напоить жаждущего Готаму. Аналогичные черты приписываются и Марутам в гимне (I, 85, 10, 11), и это тоже следует переводить таким же образом. Такие определения, как «учхчха-будхна» («вверх дном») и «джимхабара» («с отверстием внизу или на боку»), будучи применены к колодцу («авата»), четко указывают на нечто необычное или же на перевернутость объекта, о котором идет речь. Мы не можем воспринимать это как указания на облака, так как о колодце говорится, что он выплеснут вверх, чтобы вода из него могла течь именно туда.

О концепции ада, где все перевернуто кверху ногами, говорится фактически и в гимне (I, 24, 7), повествующем о том, что Варуна, обладатель высоко почитаемой силы, «воздвиг ствол дерева в бездонном мире», и лучи его, «скрытые от нас», как там указывается, «подняты вверх дном и льются вниз» («ничхинах»). Такое описание мира Варуны точно соответствует концепции ада. Он точно описан, если рассматривать его как место, где все перевернуто, как полусферу, устроенную именно так. Это отражает точку зрения человека, живущего в нашем мире, полагающего, что в нижнем мире, не имеющем опоры и открытом вниз, должен царить бездонный мрак (I, 182, 6). И вот этот бездонный и не имеющий опоры океан и пересекает Бхуджья в лодках, милостиво посланных Ашвинами.

В Атхарваведе (X, 8, 9) сосуд с отверстием не вверху, а наклонным или направленным вниз, а также, соответственно, с дном, повернутым вверх, описывается как вместилище славы и как место, где пребывают семь риши, защитники Этого Великого. Этот же стих повторяется и в одной из Упанишад (в «Брахадараньяка Упанишаде»: II, 33), но только с тем отличием, что отверстие сосуда направлено вниз. Яска (Нир., XII, 38), цитируя эти строки, дает две интерпретации: в одной он говорит, что семь риши — это семь лучей солнца, и свод сосуда обращен вверх, а в другой поясняет, что сосуд — это голова человека с его чашеобразным сводом неба во рту, то есть имеющим вогнутую форму. Нам же кажется более вероятным, что такое описание относится скорее к нижнему миру, чем к верхнему своду или вогнутому небу человека.

Слава, о которой говорится в этих строках, это то же самое, что Хварено в Писании парсов, где, а именно в «Замйад-яште», повествуется о том, что Хварено, или Слава, была утрачена Йимой трижды, а затем возвращена ему в первый раз Митхрой, затем Тхраэтаоной, который поразил Ази Дахаку, и в третий раз — Кересаспой и Атаром, победившим Ази Дахаку. Эта битва происходила в море Воурукаши, на дне глубокой ре ки, и мы видели, что это должно означать Океанос, окружающий весь мир.

Слово «Хварено» (соответствующее санскритскому слову «свар») — это Слава, то есть свет, и каждый, кто обладает ею, достигает вершины, а каждый, теряющий ее, опускается вниз. Так, когда Йима утратил Славу, он опустился, а Ази Дахака воцарился, подобно тому, как исчезающий свет открывает врагу путь наверх». Следует здесь отметить, что в числе тех, кого в древности венчала слава, особо упоминаются семь Амеша Спентас, у которых мысль, речь и дела были едины. Здесь прослеживается близкое сходство между славой, хранящейся в опрокинутом сосуде и сберегаемой семью мудрецами в Ведах, и славой, упоминаемой в Авесте (Хварено), которая принадлежала семи Амеша Спентас, но была трижды утрачена Йимой и возвращена ему лишь после победы над Ази Дахакой — авестийским аналогом Ахи Вритры. Эта победа была достигнута в море Воурукаши. Все это поддерживает наше предположение, что опрокинутый устьем вниз сосуд — это перевернутая полусфера нижнего мира, место мрака и дом воздушных вод. Это была та область, где тонул Бхуджья и был спасен лишь благодаря вмешательству Ашвинов.

Подумаем теперь, если Бхуджья тонул в бездомной тьме и в океане в течение трех дней и ночей (I, 116, 4), а Ребха — десять ночей и девять дней (I, 116, 24), то становится ясно, что такие периоды говорят о длительной тьме, длящейся указанное время. Я полагаю, что история Риджрашвы, то есть Красного коня (Красного солнца), также относится к аналогичным моментам, а именно к долгим дням мрака в Арктике. Риджрашва, как мы помним, убил сто одну овцу и отдал их волчице Врики, а отец ослепил его в наказание. Но Ашвины, исполняя мольбу волчицы, вернули ему зрение.

Макс Мюллер думает, что здесь в образе овец предстают звезды, описываемые как убиваемые восходящим солнцем. Но мы видели, что 350 овец Гелиоса считаются 350 ночами, а 350 соответствующих дней представлены в образе 350 быков. Итак, греческая легенда относится к году, содержащему 350 дней и долгую ночь в десять дней.

Период в десять дней хорошо соотносится с концепцией древнего арийского года, отраженного в рассказе о Гелиосе. Такое сходство приводит нас, естественно, к вопросу — а не содержится ли в истории Гелиоса ключа к пониманию рассказа о Риджрашве? Когда мы исследуем сюжеты с этой точки зрения, то нетрудно обнаружить и аналогии между убийством Риджрашвой овец и поеданием быков Гелиоса соратниками Одиссея. Волк, как заметил Макс Мюллер, обычно воспринимается в ведической литературе как представитель мрака и беды, а не света, а поэтому убийство для него ста овец означает превращение ста дней в нрчи, и это иллюстрирует наступление долгого мрака, длящегося сто ночей, то есть сто суток по 24 часа.

То, что Риджрашва слепнет на сто ночей, связано именно с этим, и тому же соответствует факт его излечения Ашвинами, предвестниками света и зари. У меня вызывает небольшое сомнение лишь то, что эти сто дней должны были быть представлены в легенде быками или коровами, а не овцами. Но вместе с тем я полагаю, что не следует так разыскивать в каждом мифе столь неважные несовпадения и что вполне допустимо говорить об этих днях, превратившихся в долгую ночь, как об овцах. Убийство ста или ста и одной овцы вполне объяснимо по теории наступления длительного мрака, максимальное время которого, как указывается в предыдущей главе, достигало длительности в сто дней или сто отрезков времени по 24 часа каждый. Таким образом, легенды об Ашвинах дают нам свидетельства наличия в древности трех, десяти или ста непрерывных ночей, и те описания, которые приводят нас к такому заключению, весьма слабо, мягко говоря, могут быть связаны с теорией весны и зари, как их теперь понимают.

Но, по нашему заключению, самым значимым в историях об Ашвинах является рассказ об Атри Саптавадхри. Он был брошен в пылающую бездну и извлечен оттуда Ашвинами, о чем говорится и как об извлечении из мрака («тамасах») (VI, 50, 10). В гимне (I, 117, 24) повествуется о том, что Ашвины подарили златорукого сына бездетной Вадхримати, жене евнуха. А в гимне (V, 78, 5), автором которого считается сам Атри Саптавадхри, указывается, что он был заключен в деревянный ящик, откуда его извлекли Ашвины. Макс Мюллер говорит об этом: «Если это дерево или этот ящик является образом ночи, то, будучи запертым в нем, Саптавадхри отделялся от своей жены и этим уподоблялся евнуху («вадхри»), и только утром, когда его освободили Ашвины, он вновь становился мужем зари». Но этот исследователь пропускает то обстоятельство, что Атри, которого он считает солнцем, скрывшимся на время ночи, называется в гимне не просто «вадхри», но даже «саптавадхри», то есть «семижды евнух». Слово «вадхри», употребленное в женском роде, означает кожаный ремень, но Макс Мюллер отмечает, что Саяна считал, что это слово можно употреблять и в мужском роде (X, 102, 12). И тогда слово «саптавадхри» будет означать солнце, опутанное сетью из семи ремней. Но другие указания в легенде говорят о том, что определение «семижды евнух» выступает как характеристика Атри Саптавадхри, а не как рассказ о ком-то, опутанном ремнями.

Выше уже говорилось, что весь гимн (V, 78) Приписывается самому Атри, и этот поэт взывает о помощи к Ашвинам, прося помочь в беде. Первые шесть строф гимна просты и понятны: в трех первых Ашвины призываются прилететь к месту жертвоприношения, подобно двум лебедям; в четвертой Атри, брошенный в яму, вызывает к ним, моля о помощи, как причитающая женщина; в пятой и шестой строфах излагается история Саптавадхри, которого заключили в дерево или в деревянный ящик и который просит эти стены расступиться, подобно бокам женщины, носящей плод. После этих шести строф идут три последних (гимн содержит лишь девять строф), и в них описывается рождение ребенка, пробывшего в утробе матери десять месяцев. Но ведологи не были в состоянии выявить то, что эти три строфы, очевидно, связаны с шестью предыдущими.

Согласно Саяне, эти три строфы содержат смысл литургии, сопровождающей роды (так называемую «Гарбхасравини Упанишаду»). А. Люд виг пытается пояснить их как описание процесса родов, предлагая сюжет, соответствующий образу причитающей женщины из четвертой строфы или сравнивая охватывающее дерево с боками роженицы. Но маловероятным, чтобы не сказать экстраординарным, кажется предположение, что сюжет, объяснение которого основано на уподоблении или на сравнении, мог занимать столь много места, как три строфы в конце гимна. Нам поэтому нужно попробовать найти какое-нибудь другое объяснение или следовать за Саяной, полагая, что столь не относящийся к делу сюжет, а именно литургия по случаю родов, введена сюда без всякой иной цели, но лишь чтобы увеличить число строф в гимне.

Эти три последних строфы дословно могут быть переведены так: 7: «Как ветер волнует со всех сторон пруд с лотосами, так должен двигаться твой зародыш (в твоем лоне) и выйти после того, как развивался там десять месяцев». 8: «Как ветер, как лес, как море колышется, так ды, десятимесячный, выходи с внешним покровом {«джараю» — «послед»)». 9: «Пусть дитя («кумара» — «мальчик»), лежавшее в материнской утробе десять месяцев, выйдет живым и невредимым, живым у живой матери».

Эти три строфы, как выше указано, следуют сразу за теми, в которых говорится о том, как Саптавадхри был заключен в деревянную клетку, а затем освобожден из нее, а поэтому их следует считать связанными по смыслу с первыми шестью или являющимися частью того же сюжета. Но ни теория весны, ни теория зари не дают нам ключа к пониманию строф. Сами по себе слова В них понятны: дитя достигло полного развития в утробе матери в течение десяти месяцев, и окружающие молятся о благополучном исходе родов. Но — что это за дитя? Ведь уже было указано, Что жена евнуха Вадхримати родила златорукого сына при помощи Ашвинов. Поэтому мы не можем полагать, что сама мать молилась в ожидании родов, равно как и ее муж. Саптавадхри не мог молиться о том, чтобы его жена благополучно разрешилась от бремени, даруя жизнь ребенку, зачатому не от него. Таким образом, слова гимна остались по сей день непонятыми, и это особенно относится к связи первых шести строф с историей Саптавадхри. Единственным объяснением было приведенное выше, но оно или неудовлетворительно, или вообще ничего не поясняет. Но весь этот рассказ делается понятным, если осветить его суть с точки зрения арктической теории. Ведь в Ригведе часто говорится о заре как о матери, рождающей солнце (I, 113, 1; VII, 78, 3). Но о заре нельзя сказать, что она носила плод десять месяцев, а с другой стороны, мы встречаем В 7-й, 8-й и 9-й строфах слова «даша масьях», и «даша масан» («десять месяцев»), которые не могут здесь появляться без всякого значения.

Поэтому нам необходимо искать другое объяснение всего описанного. И оно нам дается в указаниях в Ригведе, где упоминается, что солнце было в основном сыном Неба и Земли, или про сто — Неба («дьу»). В гимне (X, 37, 1) мы читаем, что солнце — это «дивас-путра» («сын неба»), а в гимне (I, 164, 33) — что «Небо — это наш отец, мы все зачаты от него, а великая Земля — это наша родная мать». Дальше указывается, что отец вложил свое семя в два обширных сосуда, а выше упоминается, что солнце, еще укрытое в утробе матери, породив различных потомков, удалилось в область «нир-рити» (под землю). И еще — что тот, кто создал его, не знал о нем; он воистину скрыт от тех, кто его видел. В гимне (I, 160, 1) мы также находим слова: «Эти небо и земля, дарующие процветание и все («потребное для жизни» или всем, «кто нуждается») поддерживающие пространства, два сосуда, имеющие благородное рождение, святые; между этими двумя богинями сверкающий бог-солнце движется, как указано».

Эти пассажи показывают, что: 1) солнце понималось как дитя, зарожденное в двух сосудах (вместилищах) — в небе и земле; 2) что оно двигалось, подобно зародышу в утробе, то есть в пространстве неба и земли, и 3) по завершению такого движения в утробе матери и после того, как было порождено многочисленное потомство, солнце скрылось в пустое пространство (в область «нир-рити») и стало скрытым от тех, кто до этого видел его.

Описанный таким образом ежегодный курс солнца не вызывает большого напряжения воображения для того, чтобы представить себе погружение его в «нир-рити» как выход из утробы матери. Но что следует понимать под словами «он двигался в утробе в течение десяти месяцев»? Это удовлетворительно поясняется арктической теорией. Мы ведь видели уже, что воды носили на себе Диргхатамаса в течение десяти месяцев и что за этот же период завершали свои жертвоприношения Дашагвы. Солнце можно легко себе представить как двигающееся в утробе матери в те месяцы, когда оно находится над горизонтом, или между небом и землей. По окончании этого периода солнце исчезает или выходит из утробы в пустую землю, где как бы попадает в деревянное укрытие, или ящик, на два месяца. Таким образом, делается понятным и образ мудреца Атри, взывающего к Ашвинам с мольбой об освобождении из этого ящика, а равно и о благополучном рождении ребенка, то есть его самого, из утробы матери по истечении десяти месяцев.

В Атхарваведе (XI, 5, 1) солнце именуется брахмачарином, двигающимся между небом и землей, а в 12-й строфе этого гимна мы читаем, что солнце «громко взывающее, гремящее, красное, белое, несет над землей великий детородный орган». И если говорится о его великом органе, когда оно движется над землей, то легко понять, почему оно же именуется евнухом («вадхри»), когда опускается в «нир-рити». Но Макс Мюллер спрашивает: а почему его называют семижды евнухом? Ответ довольно прост: небо, земля и нижний мир — все в Ригведе определяются как делящиеся на семь слоев (или сущностей), и когда океан или воды описываются как «состоящие из семи» («сапта будхнам арнавам») в гимне (VIII, 40, 5) или «сапта аптах» в гимне (X, 104, 8), или когда мы встречаем упоминания о семи «данус» (демонах) в гимне (X, 120, 6), или же о Вритре говорится, что он имел семь крепостей (I, 63, 7), а Индра называется «сапта хан» («семижды убийца»), или же когда говорится, что Ашвины распахнули семь стойл для коров (X, 40, 8), а солнце имеет семь лучей или семь коней (V, 45, 9), то его вполне можно упомянуть и как семижды евнуха, когда оно погружается в «нир-рити», в нижний мир, темный и бездонный, откуда его постоянно извлекают Ашвины. Поэтому последние строфы гимна (V, 78) логически связываются с историей Саптавадхри (семижды евнуха), заключающейся в первых строфах этого гимна[13]: ведь если дитя движется в утробе матери в течение десяти месяцев, это представляет собой десятимесячный свет солнца, за которым следует долгая двухмесячная ночь, факт существования которой установлен точными ведическими свидетельствами.

Вот так лишь при помощи арктической теории разъясняется суть упоминаемых в гимне событий, которые не были до сих пор поняты. В связи с этим сюжетом необходимо вернуться к загадке, или парадоксу, который тут возникает. Предполагается, что солнце двигалось в утробе своей матери в течение десяти месяцев, а затем ушло в нижний мир. Это значит, что оно, выйдя из ее тела, было невидимым, хотя обычное новорожденное дитя можно сразу увидеть. Здесь возникало явное противоречие между двумя идеями, и ведические поэты не замедлили уловить это и сделать из этого загадку. Так, мы видели выше (I, 164, 32), что солнце описывается как невидимое для тех, кто его породил, что явно относится к его матери. С этой же загадкой мы встречаемся и в гимне (V, 2, 1), где говорится: «Юная мать несет (вынашивает) скрытого ребенка втайне от отца. Люди не видят его исчезающего лица (укрытого, несвободного)». И еще: (I, 72, 2): «Все бессмертные мудрецы не могли найти теленка, временно пребывающего возле нас. Проявляющие внимание (боги), утомляясь, следовали по его стопам, остановились на высшем прекрасном месте Агни». Такие же по смыслу слова мы находим и в гимне (I, 95, 4): «Кто из вас понял эту тайну? Теленок сам породил свою мать. Зародыш многих, великий мудрец, движимый собственной силой, выходит из лона этого деятельного («апасам»)».

Это рассказ о скрытом Агни, который описан в гимне (X, 124, 1), который долго пребывал в длительном мраке («диргхам тамас») и который в конце концов выходит как дитя воды («апам напат») в гимне (I, 143, 1). Эпитет «апам напат» обычно понимается как молния, бьющая из облаков, но это не согласуется с фактом его долгого пребывания во мраке. И эта загадка легко решается с помощью арктической теории при учете факта космической циркуляции воздушных вод.

Солнце, движущееся между небом и землей в течение десяти месяцев, подобно пребыванию в материнском лоне, приводило на ум ведическим поэтам параллельную мысль о десятимесячной беременности, но удивление вызывалось тем, что ребенок, появляющийся на свет, виден всем, а солнце становилось невидимым как раз в момент выхода из лона матери. Куда оно уходило? Заключали ли его в деревянный ящик или обвязывали кожаными ремнями в водном мире? Почему мать не показывала его отцу после благополучных родов? И были ли они благополучны? Вся эта история, естественно, вызывает много вопросов, и ведические поэты, кажется, наслаждались этой загадкой, возвращаясь к ней в разных гимнах. А ведь то, что относится к солнцу, в равной мере относится и к Агни, и во многих местах в Ведах Агни идентичен Сурье. Об Агни говорится, что он — это свет неба, пробуждающийся с зарей, что он вершина неба (III, 2, 14), его глава. Он описывается как рожденный на другой стороне воздуха (X, 187, 5); в «Айтарейя Брахмане» мы читаем, что солнце, когда садится, входит в Агни, а затем выходит из него же (VIII, 28); та же идентификация встречается и в Ригведе, где говорится, что Агни сливается со светом солнца или же сам светит в небе (VIII, 44, 29). Все повествования о том, что дитя, рожденное после десятимесячной беременности, будучи применены к Агни или Сурье, являются разными версиями сюжета об исчезновении солнца с верхней полусферы после десяти месяцев пребывания в небе.

Но что случается с этим ребенком-мальчиком («кумара»), который уходит с неба? Навсегда ли он теряется или вновь возвращается к родителям? Как допускает отец, да и мать тоже, чтобы дитя так терялось? Задача возвращения солнца родителям ложится в Ригведе на Ребху или на Ашвинов. Так, в гимне (I, 110, 8) сказано, что Ребха воссоединил мать с ее теленком, а в гимне (I, 116, 13) говорится, что Ашвины подарили Вадхримати златорукого ребенка. Вероятно, речь идет о возвращении родителям утреннего солнца и в других гимнах, упоминавшихся выше: Вишнапу был возвращен Вишваке (I, 117, 7), а яловой корове, принадлежавшей Шаю, Ашвины наполнили вымя молоком. А от этих фактов остается сделать лишь один шаг до рассказа о «кумаре» (мальчике). Под именем Кумара выступает в Пуранах и бог Карттикейя, который тоже был утерян или обронен («сканда») и возвращен вверх семью реками, или матерями (VIII, 96, 1) ранним утром. Этот Кумара водил армию богов в бой и победно следовал по пути богов — дэваяне. Эта армия богов олицетворяет собой дни. Подобно тому как Маруты помогали Индре в битве с Вритрой, этот Кумара, то есть утреннее солнце, мог, по калейдоскопу мифологии, считаться и сыном бога Рудры, бога бурь, который выражал собой и суть Марутов-ветров. Кумара мог быть назван и порождением Агни, пребывавшим в воде, или же упоминаться как сын семи или шести Криттик. Подобно тому как утреннее солнце просекает свою дорогу сквозь хребты Эльбурза в Авесте, так Кумара пробивает горы Краунча и обретает в Пуранах эпитет «Краунча-дарана» («пробиватель Краунча»).

Но мы здесь не касаемся вопроса о возрастании Кумары, этого ребенка утра, что дошло и до поздней мифологии. Мы освещаем проблему Ашвинов, чтобы выяснить, какие связанные с ними сюжеты могут быть поняты правильно с точки зрения арктической теории. Мы видим, что при ее помощи мы не зря анализировали ряд легенд.

Так, выражение «даша-масья» (10 месяцев) в легенде о Саптавадхри, как и «дашаме юге» (десятой юге) в рассказе о Диргхатамасе, прямо указывают на десять месяцев солнечного света, и в этих же легендах мы видели прямые или метафорические упоминания о трех, десяти или ста непрерывно длящихся ночах. Мы видели также такие выражения, как «солнце, спящее во мраке в объятиях ^нир-рити», в которых говорится не о метафорическом, а о вполне реальном мраке. Во всех таких легендах речь идет не просто о зимнем солнце любой области, но о солнце, скрывавшемся в нижнем мире вод и мрака, и роль Ашвинов состояла в том, чтобы извлечь его из темной ямы нижнего мира и из бездонного океана, наполненного мраком.

Теория весны и арктическая теория — обе по своему характеру относятся к числу солярных теорий, и каждую легенду такого плана они предположительно связывают с феноменом солнца. Но арктическая теория не ограничивается утверждением, что сила солнца слабеет зимой, а идет дальше этого, доказывая, что основой многих ведических сказаний является факт долгой ночной тьмы в циркумполярном регионе. Все предшествующее обсуждение мифов об Ашвинах направлено на то, чтобы показать, насколько более широкое, чем в теории весны, основание выявляется арктической теорией применительно к мифам об Ашвинах. И такое выявление не только более желательно, но и просто необходимо для правильного понимания сути легенд, тех заложенных в них фактов, которые и поддерживают и утверждают новую теорию.

О колесе сурьи

Мы уже обсуждали выше легенду о семи Адитьях и их недоношенном брате и показали, что речь тут идет о семи месяцах солнечного света в Арктике. Но это не единственный срок света, солнце там бывает разное время на небе в зависимости от места нахождения наблюдателя. Периоды принесения жертв Навагвами и Дашагвами длятся от девяти до десяти месяцев, и о последнем сроке говорит также легенда о Саптавадхри, относящаяся к подвигам Ашвинов. Здесь пришло время обсудить вопрос, имеется ли в Ригведе рассказ о Сурье в связи с таким феноменом? О десяти месяцах солнечного света говорит указание на десять коней в колеснице Сурьи, но есть еще более выразительное свидетельство в легенде о том, как Индра похитил колесо солнца. Для правильного ее понимания мы должны сначала взглянуть на проблему связи Индры с Сурьей.

Уже было указано выше, в предыдущей главе, что Индра выступает главным героем в борьбе сил света и тьмы. Это он обеспечил восход солнца с зарей, то есть помог солнцу светить (VIII, 3, 6; VIII, 98, 2), помог подняться в небо (I, 7, 3). Указывается, что солнце пребывало во мраке (III, 39, 5), где Индра, поддерживаемый Дашагвами, нашел его и поднял в небо для людей. Это снова был Индра, проложивший путь солнцу (X, 111, 3), он бился с демонами мрака, чтобы расцвело утро. Повсюду Индра описывается как друг Сурьи и его помощник, но, несмотря на это, в Ригведе вдруг появляется сюжет о том, что Индра унес или похитил колесо солнца (I, 175, 4; IV, 30, 4; V, 31, 11; X, 43, 5). Были высказаны предположения, что легенда может относиться или к затемнению его тучей, или же к его ежесуточному заходу. Но первое бывает столь нерегулярно, что вряд ли может стать основой легенды, да это и слабо связывается с действиями Индры; для подтверждения же второго не находим авторитетных указаний.

Мы должны поэтому глубже рассмотреть легенду и поискать более приемлемые пути к ее объяснению. Колесница Сурьи описывается в Ригведе как одноколесная (I, 164, 2), но это колесо имеет семь значений, а в более поздних указаниях мифологии оно именуется «эка-чакра» («одноколесное»). Если это колесо похитить, то солнце остановится и все замрет. При этом легенда, как кажется, повествует о самом солнце как о колесе. Так, в гимнах (I, 175, 4; IV, 30, 4) упоминается «сурьям-чакрам», то есть сам солнечный диск называется колесом. И когда говорится, что это колесо похищено, то мы должны полагать, что похищено солнце, а не одно из двух колес его колесницы, после чего она должна была бы неизвестно как продолжать свой путь.

Но что должен был сделать Индра с этим солнечным колесом или самим солнцем, которое он похитил? Сообщается, что он использовал лучи солнца как оружие для сжигания демонов (VIII, 12, 9). Это значит, что похищение колеса и победа над демонами совпадают во времени. Битва Индры с демонами имеет главной целью возрождение света, и следует спросить — а как Индра мог использовать диск солнца в качестве оружия при нападении во имя возвращения потерянного во мраке солнца? Ведь это приближается к утверждению, что этот диск солнца был использован как оружие для восстановления того же солнца, которое, как верили, было потеряно во мраке. Но это только кажущееся затруднение, возникшее как результат новых представлений о тьме и свете.

По этим представлениям немыслимо пребывание Сурьи и мрака в одном месте. Но в Ригведе четко говорится о «солнце, пребывающем во мраке». Это встречается не меньше, чем в двух гимнах (III, 39, 5; I, 117, 5), и это можно объяснить лишь тем, что ведические барды верили в утрату света солнцем, когда оно скрывалось за горизонтом или же во временное исчезновение его сияния в течение битвы с демонами тьмы. Ни по какой другой теории нельзя пояснить смысл выражения «тамаси кшиянтам» («пребывающий во мраке»), и если согласиться с этим, то нетрудно понять, как это о диске солнца можно говорить, что Ийдра использовал его для победы над демонами и восстановления утреннего света. Уточняя это, можно сказать, что Индра помогал солнцу в разрушении препятствия, которое подавляло или затемняло его сияние, и, когда это препятствие было устранено, солнце обрело свой свет и воз неслось из нижнего океана. Таким образом, Индра правильно описывается в гимне (IV, 17, 14) в роли остановившего колесо солнца. Повернувши его кругом, он бросил его в потаенный мрак на дне раджаса, то есть в нижний мир мрака. И важный для нас пассаж в гимне (VI, 31, 3) значит следующее: «О Индра, жаждая коров (стремясь к коровам), ты вместе с Кутсу борешься против Шушны, Ашуши и Куявы. На завершении десяти (месяцев) ты похищаешь колесо Сурьи и разрушаешь бедствия».

(Многие ученые спорили о значении слова «десять» в этом и других близких ему гимнах, полагая, что оно может означать «каждые десять дней» борьбы Индры, но такая борьба не могла повторяться каждые десять дней, как переводили некоторые. Она могла быть ежегодной, и, согласно правилам грамматики, приведенное здесь числительное следует понимать как употребленное в родительном падеже «десяти», то есть «на завершении десяти»)[14]. <…>

Переводя строфу таким образом, мы видим, что на древней родине арьев солнце завершало свой годовой курс за десять месяцев и скрывалось, и тогда Индра вступал в битву с Вритрой, стремясь снова поднять солнце в небо. Это он похищал диск солнца и вооружался им для борьбы с демонами (Вритрой, именуемым также Шушной, Ашушей и Куявой — эти слова выступают как определения качества Вритры и означают «засуха», «прожорливый» и «проклятье для урожая»).

Вся эта легенда, приводимая не только в одном гимне, в целом, будучи разъяснена посредством арктической теории, становится понятной.

О трех шагах вишну

В Ведах есть еще несколько легенд, указывающих на климат Арктики и на условия сложения связанного с ними календаря. Я намерен вкратце изложить их. Одной из таких легенд является неоднократно приводимое в Ригведе упоминание о трех шагах Вишну (I, 22, 17, 18; I, 154, 2).

Яска (Нир., XII, 19) приводит мнение двух давних авторов о характере и значении этих трех шагов. Один из исследователей, Шакапуни, считает, что они обозначают шаги по земле, по воздуху и по небу. Другой же, Аурнавабха, полагает, что один шаг приходится на гору, из-за которой восходит солнце, второй — на небо, а третий — на гору солнечного заката.

Макс Мюллер думает, что это символическое обозначение восхода, кульминации и захода солнца, а Д. Муир ссылается на строки из «Рамаяны», где упоминается гора солнечного восхода, и утверждает, что первый шаг Вишну пришелся на вершину этой горы, именуемой Сауманаса. Затем он говорит, что второй шаг приходится на гору Меру, так как «когда солнце обходит Джамбудвипу (центральную область мира) с севера, его лучше всего видно с ее вершины»; это утверждение наводит на мысль, что, судя по «Рамаяне», третьим шагом Вишну окружал всю Джамбудвипу, и он свершался на закате. В литературе Пуран эти три шага Вишну являются тремя шагами Ваманы — пятого воплощения (аватары) Вишну, принявшего облик карлика. В таком образе Вишну подошел к могучему правителю Бали, приносившему жертву, и попросил разрешения сделать три шага. Получив разрешение, Вишну сразу принял свой всеобъемлющий образ и первым шагом покрыл всю землю, вторым — всю атмосферу, и тогда удивленный этой метаморфозой

Бали, который правил вселенной, исполняя закон ненарушения своего слова, разрешил сделать и третий шаг. И Вишну третьим шагом наступил ему на голову, вдавив его в нижний мир и освободив таким путем всю вселенную для Индры, которую некогда Бали у него и похитил.

Среди всех этих интерпретаций четко просматривается одна идея — та, что Вишну представляет собою солнце в той или иной форме. Поэтому с особой тщательностью мы должны всмотреться во все ведические пассажи, относящиеся к Вишну, тем более что не все ученые сходятся во мнении, что именно представляют собой эти три шага — дневной или годовой курс солнца. Нам следует выяснить, какой из этих взглядов соответствует указаниям в Ведах. В гимне (I, 155, б) Вишну предстает как погоняющий своих 90 коней, подобно катящемуся колесу. Эти 90 коней, имеющих четыре имени, явно соотносятся с 460 днями, разделенными на четыре группы, или сезона, по 90 дней. Это свидетельство четко указывает на то, что годовой курс солнца должен быть принят за основу подвигов Вишну. В Ригведе же сообщается, что Вишну был близким другом Индры (I, 22, 19) и помогал ему в битве с Вритрой. В гимне (IV, 18, 11) Индра, готовый убить Вритру, взывает к Вишну: «О, друг Вишну, шагай пошире»; близко к этому звучат и слова гимна (VIII, 12, 27), а в гимне (I, 156, 4) Вишну с помощью своего друга открывает стойло коров. Оба они, и Вишну, и Индра, описываются как победители Шамбары; они победили множество Асуров-варчинов и вознесли солнце, зарю и огонь. Из этих пассажей видно, что Вишну помогал Индре в борьбе с Вритрой (VIII, 100, 12), а если это так, то один из его шагов Должен был прийтись на область этой битвы, то есть на нижний мир.

В этом случае мы можем понять, почему два шага Вишну люди видели, а третий был недоступен зрению ни птиц, ни смертных (I, 155, 5; VII, 99, 1), и это понимание правильно, ибо нижний мир невидим. Мы уже встречали указания на то, что прибежище Вритры описывается как скрытое и наполненное мраком и водой. И если Вишну помогал Индре, его третий шаг должен был соотноситься с убежищем Вритры. Итак, под шагами Вишну понимается годовой курс солнца, разделенный на три части. В течение двух из них солнце бывает над горизонтом, а поэтому два его шага видимы. Но в последнюю треть года солнце скрывается за горизонтом, и наступает тьма, то есть третий шаг уже не виден. Вот тогда-то он и помогал Индре в его борьбе и убийстве Вритры и возвращал зарю, солнце и возможность приносить жертвы.

Выше уже указывалось, что битва Индры с Шамбарой начиналась на 40-й день осени («шарада»), или на восьмой месяц от начала года, от весны. Вот эти восемь месяцев света и четыре месяца тьмы как раз и представлены легендой о двух видимых и одном невидимом шагах Вишну.

Легенды Пуран, относящиеся к Вишну, в частности, указание на его ежегодный сон длительностью в четыре месяца, поддерживают этот взгляд. Следует отметить и то, что Вишну спит на кольцах вечного змея на бескрайнем океане, и эти образы свидетельствуют и об океане, и о змее Ахи, упоминаемом в легендах о Вритре как о его воплощении.

Высказывалось и мнение, что под этим сном Вишну следует понимать дождливый сезон длительностью в четыре месяца, но это позднее и неверное объяснение, вроде того, которое мы отметили относительно вод в последней главе. Если подвиги Индры перенести на последний сезон года, то есть на дождливый сезон «варша», то и период сна Вишну тоже будет связан с этим сезоном, но ведь изначально его сон идентичен его третьему шагу, и он невидим, тогда как дожди указанного сезона вполне видимы. Нет, только долгий мрак зимнего периода в арктическом регионе может адекватно представлять собой третий шаг Вишну, период его сна. Следует упомянуть, что таким же образом поясняли и легенду о фригийском боге, который, по Плутарху, спал всю зиму и обретал активность только летом. К такому же выводу приводят и ирландские сказания об ултонских героях, как считает и профессор Райс.

Но, кроме пуранических легенд о сне Вишну, мы видим и ведические, имеющие то же значение. Так, в Ригведе (VII, 100, 6) к Вишну применяется отрицательное определение «шипивишта» («запаршивевший»). И поэт восклицает: «О Вишну, какая на тебе вина, что ты называешь себя шипивишта?» Яска (Нир., V, 7–9), ссылаясь на Аупаманьява, говорит о древней традиции присваивать Вишну два имени — Шипивишта и Вишну, из которых первое имеет негативный смысл. Но сам Яска объясняет это так: это имя может означать «прикрытый, как личные места» или же «имеющий потемневшие лучи». Яска предлагает также альтернативный вариант, переводя это слово как некое хвалебное обращение — «тот, чьи лучи («шипаях») явлены («авиштах»)».

Некоторые ученые предположили, что значение слова «шипивишта» стало ко времени Яски уже неясным, но мне это не кажется вероятным, так как даже в более поздней литературе это слово выступает как бранное обращение, означающее того, кто поражен неизлечимой кожной болезнью. Точное значение прозвища может быть и неясным, но нет сомнений в том, что это слово и в поздней санскритской литературе имело негативное значение.

Но в дни, когда происхождение этого определения применительно к Вишну было забыто, теологи и ученые пытались изменить его оскорбительный смысл, предлагая альтернативное значение, и Яска, возможно, был первым из числа последователей школы Нирукты, который старался придать положительное значение слову «шипивишта», пояснив, что «шипи» может означать «лучи». Вот почему Д. Муир, анализируя «Махабхарату» (Шанти-парван, гл. 342), где Яска впервые применяет этот эпитет к Вишну, полагает, что автор этого эпоса «не был знатоком Вед».

Мы и в «Тайттирийя Самхите» видим, что люди почитали Вишну под этим именем (II, 2, 12, 4–5) и что слово «шипи» обозначает «скот», «жертва» или «лучи». Но эти этимологические изыскания не в состоянии ввести положительное значение этого слова в санскритскую литературу, и одного этого факта достаточно, чтобы показать, что слово «шипивишта» всегда было термином, означавшим какой-то телесный недостаток, хотя точный его смысл не установлен. Теологи, надо отдать им справедливость, пробовали объяснить это слово по-разному, но главным образом потому, что не хотели применять оскорбительные эпитеты к богам — это заботило их больше, чем поиск реального значения слова. Так и произошло, что слово «шипивишта», изначально отрицательное по смыслу, было переделано в некое тайное имя бога. Но эта переделка отразилась лишь на теологической литературе и не прошла в нетеологические произведения, так как негативное значение слова слишком хорошо известно народу. Поэтому не может быть сомнений в том, что в гимне (VII, 100, 5, 6) оно применено в своем негативном значении.

Эти слова были переведены Д. Муиром так: «Я, преданный почитатель, знающий религиозные правила, сегодня прославляю это твое имя Шипивишта, восхваляю тебя, кто силен и пребывает выше этого нижнего мира, и чем ты Вишну провинился, что называешь себя шипивишта (говоришь «я шипивишта»). Не скрывай от нас этого облика, поскольку ты обрел другую форму в битве». Ключ к пониманию этого пассажа скрыт в словах «пребывающий в нижнем мире» или «над нижним миром». Ведь это в нижнем мире Вишну обрел плохое имя. А что оно собой представляло на самом деле? «Шипивишта» означает и «укутанный, как шепа», и «тот, чьи лучи померкли», или «временно скрытый в темных покровах». Поэт, таким образом, просит Вишну не стыдиться того, что к нему применим этот эпитет, потому что эта новая его форма временна, как темный панцирь для борьбы с Асурами, а когда понадобится, Вишну обретет свой истинный образ, представая перед почитателями.

Таково истинное значение слов, процитированных выше, и, несмотря на попытки Яски и других ученых превратить плохое имя в хорошее путем этимологических спекуляций, совершенно ясно, что «шипивишта» было нехорошим именем и обозначало темный вид Вишну во время его борьбы с демонами в нижнем мире, когда он двигался по нижнему миру. И в этом имени нет ничего такого, чего могли бы стыдиться его почитатели.

Поздняя пураническая традиция представляет Вишну спящим в течение этого периода, но одно и то же означает и его сон, и его болезнь. Это повесть о Вишну, ушедшем в нижний мир, потемнев или заболев при этом, чтобы наступить третьим шагом на голову Асуры, или же, облачившись в темные доспехи, помогать Индре в его борьбе за воды и свет, в той борьбе, которая, как мы видели, длилась долго и имела своим результатом свободное течение воды, рождение зари и восход солнца в его сияющих доспехах после столь долгой и непрерывной тьмы.

Сравнение с прибежищами других ведических богов, о которых говорится, что они, подобно Вишну, пересекают вселенную, подтверждает изложенный взгляд. Одним из таких богов является Савитрь[15] — Савитар. В гимне (V, 81, 3) о нем сказано, что он измеряет мир, а в гимне (I, 35, 6) мы читаем: «Есть три неба Савитара, два из них близко, а третье, хранящее героев, находится в мире Ямы». Это значит, что два прибежища Савитара расположены в верхнем небе, а одно — в нижнем мире, в царстве Ямы.

Другим богом, пересекающим, как бы измеряющим небо, является Агни. У него тоже три места — одно в океане («самудра»), другое в небе («диви»), а третье в водах («апасу») (VI, 7, 7; I, 95, 3). У него три света, или тройной свет (III, 26, 7), три головы (I, 146, 1) и три прибежища, силы или языка (III, 20, 2; VIII, 39, 8). Хотя эти три прибежища не всегда подобны другим, тем не менее одно из них явно (уподоблено) совпадает с третьим шагом Вишну, и в гимне (X, 1, 3) указывается, что только Вишну знает третье прибежище Агни, и в гимне (V, 3, 3) Агни вместе с последним шагом Вишну охраняет священных коров. Это описание совпадает с указаниями в гимне (I, 154, 5, 6), где сказано, что быстро стремящиеся коровы и источник счастья находятся в том месте, куда пришелся третий шаг Вишну. Выше уже указывалось, что Агни иногда выступает как солнце, как одно из его воплощений. Его пребывание в воде и его появление из воды как порожденного ею ребенка («апам напат») — это только версия рассказа об уходе солнца надолго за горизонт и о его появлении из нижнего океана в конце долгой арктической ночи. Вишну — это тоже солнце, тоже одно из его имен. Легко увидеть полное подобие третьего шага Вишну третьему жилищу Агни.

В число богов, пересекающих пространство, входят (как третьи в их порядке) и Ашвины, которых именуют в Ригведе много раз «ходящими вокруг» (I, 46, 14; I, 117, 6). О них говорится, что они имеют три пристанища (VIII, 8, 23) и их колесница, которая равно движется по обоим мирам (I, 30, 18), имеет три колеса, одно из которых пребывает в пещере или тайном месте, подобно невидимому третьему шагу Вишну (X, 85, 14–16).

Это соответствие, прослеживаемое между тремя убежищами трех пересекающих пространство богов, не может рассматриваться как случайное. Если это верно, то общим результатом всех вышерассмотренных пассажей является вывод, что это третье жилище, или убежище, следует в каждом из этих указаний воспринимать как нижний мир — мир питри, или Ямы, мир вод и мрака.

Третий в воде (третий водный)

Выше говорилось, что год, разделенный на три части по четыре месяца, представляет собой три шага Вишну. Первые два из них видимы, в отличие от третьего, который скрыт. Здесь явно речь идет о древней родине арьев, где солнце было над горизонтом только восемь месяцев. Если мы персонифицируем объекты этой легенды, эти три части года, то встретимся с легендой о трех братьях, повествующей о том, что два старших брата, сговорившись, столкнули третьего в яму мрака. Это и есть повесть о Трита Аптье в Ригведе, или о Тхраэтаоне в Авесте.

Саяна в своем комментарии цитирует пассаж из «Тайттирийя Брахманы» (III, 2, 8, 10–11), а также говорит об истории Шатья-янинов, где приводится легенда о трех братьях, носивших имена Эката, Двита и Трита, то есть Первый, Второй и Третий. Два старших бросили Триту в колодец, откуда его извлек Брихаспати. Но в Ригведе Эката нигде не упоминается, а Двита встречается в двух гимнах (V* 18, 2; VII, 47, 16). В первом из этих гимнов он упоминается как пророк, и ему приносят жертвы (частично неполноценные), а во втором просят Ушас, чтобы она увела дурной сон к Двите и Трите. Грамматически слово «трита» означает «третий», и в гимне (VI, 44, 23) слово «тритешу» использовано в значении числительного, определяющего слово «рочанешу», что в целом имеет значение «в третьей области».

В качестве ведического божества Трита именуется Аптья, то есть «рожденный водой» или «пребывающий в воде», согласно пояснению Саяной гимна (VIII, 47, 15). Он упоминается неоднократно в роли помощника Марутов и Индры при убийстве демона, или силы мрака, вроде Вритры. Так, в гимне (X, 8, 8) говорится, что поощряемый Индрой Трита убил трехглавого сына Тваштри и освободил коров. В другом гимне (X, 99, 6) мы читаем, что Индра одолел громко рычавшего шестиглазого демона, и Трита, укрепленный этим в своих силах, убил вепря оружием с острым железным наконечником. Но наиболее важным служит упоминание о Трите в гимне (I, 105), где описывается, как он упал в колодец («купа»), который в других строфах (X, 8, 7) называется ямой («вавра»). Трита воззвал к богам о помощи, и тогда Брихаспати, услышавший его мольбы, извлек его из такой беды (I, 105, 17). Некоторые строфы этого гимна очень информативны. Например, в строфе 9 Трита указывает на «свое родство с семью лучами неба», о чем он знает. Красный Врика, волк мрака, описывается как преследующий Триту, идущего своим путем. Это все говорит о том, что Трита был родствен силам света, но попал в беду, будучи сброшен во мрак. В гимне (IX, 102, 2) про убежище Триты говорится, что оно тайное, скрытое, а это подобно третьему шагу Вишну.

Такой же рассказ обнаруживается и в Авесте. Там Тхраэтаона, носивший родовое имя Атхвья (санскритское Аптья), описывается как убийца врага — змея Ази Дахаку, у которого три пасти и шесть глаз (Яшт, XIX, 36–37; V, 33–34). Примечательно, что в легенде Авесты Тхраэтаона идет на борьбу с демонами в сопровождении своих двух братьев, задумавших убить его по дороге. Такая легенда полностью поддерживается процитированным Саяной отрывком из «Тайттирийя Брахманы» и историей о Шатья-янинах, а когда выявляется такое сближение двух рассказов, мы не можем легко отбросить в сторону сюжет из «Тайттирийя Брахманы» или полагать, что он был целиком соткан из неправильно понятых упоминаний в Ригведе.

Но без учета сути арктической теории о долгом мраке, длившемся почти четыре месяца, или около одной трети года, европейские ученые не смогли понять, почему божество именуется «третьим», а вследствие непонимания возникли многие предположения по поводу того, как это Трита, то есть «третий» в буквальном переводе, мог обозначать божество, брошенное в яму или колодец в далекой области. Так, Макс Мюллер произвел это имя от корня «трь» — «пересекать» и решил, что оно должно иметь форму «Трьта» и, соответственно, обозначать «солнце, пересекающее океан», а поэтому в своей измененной форме «Трита» оно связано с ежедневной борьбой света и мрака. <…>

Такой опыт показывает, как истинные ученые иногда бывают не в состоянии объяснить ряд мифов, не располагая правильным ключом к пониманию их содержания, их смысла. Но теперь вся легенда может быть понята при обращении к арктической теории. Персонифицированная треть года, названная именем Трита — «третий», описывается как скрывавшаяся в темноте, или в колодце, или в яме, или в водах нижнего мира, ибо солнце именно на этот период уходило за горизонт на родине древних предков арьев. И такие сюжетные моменты, как связь Триты с мраком и водами, или его участие в борьбе с Вритрой, или даже то, что на староирландском языке море обозначалось словом «триатх», — все это теперь становится понятным и объяснимым. Нижний мир — это место пребывания воздушных вод, а поэтому рассказ о Брихаспати, который освободил коров, запертых в пещере нижнего мира, легко понимается как рассказ об освобождении им Триты, попавшего в колодец.

Когда профессор М. Мюллер говорит, что место укрытия Триты «вавра» — это и есть вечный мрак, не имеющий пределов, из которого свет, упоминаемый под именами Атри, Ванданы и другими, освобождается ежедневно, я готов подписаться под каждым его словом, кроме последнего «ежедневно». Ведь Макс Мюллер, уточнив, что скрытое место Триты было охвачено мраком и что солнце поднималось из этой области тьмы, дошел в этих разъяснениях почти до выводов арктической теории, но ему помешало знакомство с теориями весны и зари. И в результате, какой бы ни была причина, он не сделал этого шага дальше и правильная концепция мифологической сути легенды о Трите была затемнена словом «ежедневно». Отбросив это слово, мы увидим правильное объяснение в свете арктической теории всей легенды о Трите и о значении слова «трита» как «третий».

Воды

В предыдущей главе был подробно разобран вопрос о характере и движении воздушных, или небесных, вод, так что осталось добавить к этому лишь немного дополнений. Мы также видели, что нижний мир, или водный мир, определялся как перевернутая полусфера или труба, так что попавший туда воспринимался как угодивший в область беспредельной тьмы или бездонных вод. Считалось также, что этот океан был окружен горами, как каменной стеной, отграничивающей верхний мир от нижнего, и для того, чтобы воды могли начать литься и в верхний мир, необходимо было пробить в этих горах проходы, которые были закупорены телом протянувшегося по горам Вритры.

В одном гимне (II, 24, 4) говорится, что этот колодец заложен камнями («ашмасьям»), и его раскупорил Брихаспати, в другом (X, 67, 3) упоминается каменная стена, за которой были заперты коровы. Говорится и про то, что гора была скрыта в животе Вритры (I, 54, 10), и еще — что сам Шамбара жил в горах. Мы также видели, что со времени существования школы Нирукты слово «гора» («парвата») было объясняемо неверно, хотя эта школа и внесла немалый вклад в дело анализа Вед, несмотря на то, что иногда и заходила слишком далеко в своих этимологических изысканиях.

Связь нижнего мира вод с горами и мраком следует считать установленной, а легенды о Вритре, Бхуджье, Саптавадхри, Трите и т. п. указывают на то, что воды представляли собой убежище для сил зла и место проведения сражений с ними. Подтверждается также и то, что в течение определенной части года там появлялись Сурья, Агни, Вишну и Трита. Это было и тем местом, где пребывал в своем сне Вишну, пораженный какой-то кожной болезнью, где Трита впервые надел упряжь на лошадь, в образе которой было представлено солнце, а Индра впервые стал всадником (I, 163, 2), сев на нее верхом.

Это было местом, откуда семь рек поднялись в небо вместе с семью солнцами, освещавшими в течение семи месяцев древнюю родину арьев, и в это же место реки вместе с солнцем спускались по истечении срока. И воды эти были теми самыми, которые порождали земные водоемы, наполняя их влагой дождей, проливаемых ими при протекании через небо. Считалось, что эти воды текут под тремя землями, образуя в своем движении с запада на восток то место, где рождалось солнце и другие утренние божества, как указывается в Ригведе. В этом месте Вритра скрывал коров в каменном стойле, здесь царили Варуна и Яма и пребывали в покое и довольстве питри — души предков.

Что же касается разделения на части этой водной области, то мы можем видеть, что ведические барды усматривали в этом разделении полную аналогию с землей и небесами. Этих частей было три, семь или десять и в нижнем мире, и на земле, и в небе. Итак, мы видим, что правильное концептуальное понимание всех сведений о подземных водах и об их движении совершенно необходимо для объяснения истинного значения многих ведических легенд, а также и легенд в Пуранах, хотя следует указать, что в последних сюжеты основаны не только на Ведах, но и на других источниках. И если не понимать характера вод как универсального и всеобъемлющего, многие сюжеты гимнов Вед предстанут как темные, запутанные и таинственные. Поэтому я объединил здесь основные характеристики, относящиеся к божествам, упоминаемым в связи с водами ведическими поэтами, и обсудил эти вопросы на предыдущих страницах.

В постведической литературе многие из этих характеристик относят к соленым водам океана и других наземных вместилищ вод. Укажем, что греческое слово «океанос», фонетически сближающееся с санскритским «ашаяна» («обволакивающий»), вошло почти во все европейские языки.

Раннесредневековый поэт Бхартрихари в поэме «Вайрагья Шатака» восклицал: «О, как просторно, велико и терпеливо тело океана! Здесь покоится во сне Кешава (Вишну), здесь пребывают враги (Вритра и другие демоны мрака); здесь лежит и владыка гор, ищущий убежища, и здесь же скрывается Морской огонь (подводное пламя) вместе со всеми самвартаками (облаками)».

Эти слова суммируют легенды Пуран, относящиеся к океану, и можно увидеть, что каждая из них основана на ведических представлениях о характере и о движении воздушных вод, которые являются основным материалом, использованным для создания мира. После таких слов не требуется уже пояснять, почему Апах — «воды» — заняли такое важное место в пантеоне Вед.

Семь. Девять. Десять

Выше указывалось, что воды нижнего мира делятся, как небесные и земные, на три, семь или десять частей. Мы узнали также, что в древности жертвоприносители завершали свои ритуальные действия в семь, девять и десять месяцев и что Навагвы и Дашагвы упоминаются иногда вместе, иногда порознь, а иногда вместе с семью мудрецами. Я также вкратце указывал, что семизначное деление встречается не только в Ведах, но и в мифах других арийских народов. Но эти факты требуют более углубленного рассмотрения, и я намерен здесь указать на некоторые данные, привлекавшие до сих пор не очень много внимания.

Яска и Саяна говорят только о семи конях солнца, семи языках пламени Агни, так как считалось, что у солнца семь лучей. Но С. П. Пандит (индийский ученый) изложил в своих трудах новую мысль, что эти семь лучей надо рассматривать с точки зрения оптики, и они отражают в своей сути семь цветов, на которые призма разделяет свет солнца, или же это семь цветов радуги. Это выглядит на первый взгляд удовлетворительной оценкой факта, но наша уверенность в этом терпит поражение сразу, как только мы вспомним, что в Ригведе говорится и о десяти конях солнца и о десяти его лучах. Яска и Саяна или обходят стороной эту трудность, или приводят некие уклончивые пояснения. Но эти десятизначные деления встречаются так часто, что отбросить их нельзя, да они еще и сочетаются с семизначными. Нам следует выяснить, почему в Ригведе зафиксированы такие факты. Но до того, как приступать к рассмотрению всего этого, мы должны вспомнить о всех фактах этого двойного сочетания и посмотреть, насколько широко они встречаются в ведической литературе.

Начнем с солнца. Оно описывается как семиконное (V, 45, 9), а его колесница — как влекомая семью конями и имеющая семь колес, или одного коня о семи головах (I, 164, 3). Указывается, что эти семь коней гнедой масти (I, 50, 8), но в гимне (IX, 63, 9) говорится, что в его колесницу впряжены десять коней, а в гимне (I, 164, 14) сказано, что колесо бога года тоже влекут десять коней. В Атхарваведе же указывается, что колесница солнца восьмиконная (XI, 4, 22).

В Ригведе же и Индра именуется богом, у которого семь лучей, и семилучевой называется его колесница (II, 12, 12; VI, 44, 24), тогда как в гимне (V, 33, 8) его влекут десять белых коней, а в гимне (VIII, 24, 23) он назван «десятым новым» («дашамам навам»). В «Тайттирийя Араньяке» (III, 11, 1) Индра назван десятизначным, и тут следует отметить, что и в Авесте, в «Бахрамяште», говорится о десяти воплощениях Веретрагхны (Вритрахана), и это особо подчеркивается. Среди тех, кому Индра покровительствует, мы видим Даша-дью, то есть Десятикратно светящего (I, 33, 14; VI, 26, 4), но некоего Дашони, имевшего десять рук, или помощников, и также Даша-майу, обладателя десяти иллюзий, он подчинил Дьотане (VI, 20, 8). В другом месте указывается, что Дашони и Даша-шипра находятся вместе с Индрой, когда он пьет сому у Сьюмарашми (VIII, 52, 2).

Колесгущы же бога Сомы и Пушана описываются как пятилучевые и семиколесные (II, 40, 3), а в гимне (IX, 97, 23) у Сомы десять лучей.

В ряде гимнов Агни именуется семилучевым (I, 146, 1; II, 5, 2), и о его конях говорится, что У них семь языков (III, 6, 2), но в другом месте (I, 141, 2) об Агни говорится, что он «дашапрамати» — «десятикратно укрывающийся», и десять его тайных прибежищ упоминаются в гимне (X, 51, 3). Юного Агни называют и «девятым» («навамам») (V, 27, 3) в таком же описании, как слово «дашамам» («десятый»), относящееся к «новому» Индре (VIII, 24, 23).

О молитвах говорится, что приносящие жертву жрецы возносят к богам семь молений (IX, 8, 4), а в гимне (I, 144, 5) указывается на десять. Семь видов пищи упоминается в гимне (III, 4, 7), но в гимне (I, 122, 13) говорится о десяти видах. В «Шатапатха Брахмане» говорится о десяти способах проведения жертвенных возлияний (I, 8, 1, 34).

В ряде гимнов повествуется о семи жертвоприносителях («випрас», «хотарах»), как мы видим во фрагментах (III, 7, 7; III, 10, 4; IV, 2, 15; X, 63, 7), но в гимне (III, 39, 5) четко указано, что Дашагвов десять. И десять же жрецов упоминаются в «Тайттирийя Брахмане» (И, 2, 1, 1; И, 2, 4, 1).

Брихаспати, перворожденный жрец, описывается как имеющий семь ртов (IV, 50, 4), и это повторяется и в Атхарваведе (XX, 88, 4). Но в той же Атхарваведе (IV, 6, 1) первый брахман Брихаспати имеет десять ртов и десять голов. О семи головах этого брахмана в Ригведе говорится нечетко, но в одном месте, в гимне (X, 67, 1) «наш отец», что означает отца Ангирасов, обладает семью головами знаний.

На семь частей делится земля (I, 22, 16), но о землях сказано, что их десять («дашавани») (X, 94, 7).

Стойло коров, открытое Ашвинами, имеет семь ртов» — входов (X, 40, 8), но удесятеренное коровье стойло («дашавраджа») упоминается в гимнах (VIII, 8, 20; VIII, 49, 10; VIII, 50, 9).

В гимне (X, 93, 4) перечисляются семь царей: Арьяман, Митра, Варуна, Рудра, Маруты, Пушан и Бхага. Но в гимне (VIII, 5, 38) упоминаются десять златоподобных царей, и о десяти не приносящих жертв царях говорится в гимне (VII, 83, 7). И Атхарваведа указывает, что было только десять древних богов (XI, 8, 10).

По этим указаниям видно, что в одном месте упоминаются семь коней солнца, а в другом — десять; равным образом мы видим указания на семь молитв и десять молитв; семь земель и десять земель; семь коровьих стойл и десять и т. д. Так двойные указания не всюду могут быть четко объяснены во всех случаях, но в целом не вызывает сомнений то, что ряд упомянутых выше объектов воспринимается как распадающиеся на два образа — семизначный и десятизначный. К этому двойному делению следует добавить и тройственное — три неба, три земли, три нижних мира, а также одиннадцатикратное деление богов в небесах, и земли, и вод, о чем говорилось выше. В Атхарваведе же упоминаются девять земель, девять океанов и девять небес (XI, 7, 14), и это же встречается в «Атхарваширас Упанишаде».

Теперь ясно, что предложенная Яской теория не поможет в объяснении всех этих категорий деления. Можно предположить, что было принято деление на три для таких объектов, как небо, земля и нижний мир. Но как нам тогда объяснить все другие деления, от семи до одиннадцати? Насколько мне известно, не было сделано попыток обосновать принцип такого подхода, определяющего все эти классификации. Но теперь аналогии, касающиеся семи жрецов, Навагвов и Дашагвов, могут подсказать нам возможную причину этих разных способов разделения. Например, то, что солнце имеет то семь, то десять коней, выглядит естественно относящимся к семи или десятимесячным периодам солнечного света, что описано выше. И в таком случае это помогает нам понять истинное значение этих делений.

Разделение жрецов на семь, девять и десять выступает как указание на число жертвоприносителей: семь хотри, Навагвы и Дашагвы. Их количество явно служит выявлению одного основания, одной причины. Родина арьев, расположенная в древние времена между Северным полюсом и Полярным кругом, была, видимо, разделена в представлении людей на разные зоны в зависимости от количества месяцев, в течение которых солнце стояло над горизонтом. И о том, что на древней арктической родине год, исчислявшийся семью, девятью или десятью месяцами солнечного света, был более известен, чем год в восемь или одиннадцать месяцев. Об этом говорят такие факты, как то, что Навагвы и Дашагвы считались наиболее выдающимися из числа Ангирасов, а также то, что главным определением Сурьи было «семиконный», равно как и рассказ о семи сыновьях Адити, представленных ею богам.

Следует также сказать, что, хотя Ангирасы называются имеющими разные формы, Арьяман описывается как имеющий семь главных форм, остальные его образы не столь существенны, и упоминается он как семиразовый жертвоприноситель (X, 64, 5). В гимне (X, 27, 15) появляются семь, восемь, девять или десять героев-воинов («вирас») «впереди, позади и всюду вокруг».

Эти строки по-разному объясняются разными учеными, но мне думается, что они связаны с семи-, восьми- и девятизначными количествами жертвоприносителей, или Ангирасов, описанных v гимне (III, 53, 7) как «герои или воины Асуры». Поэтому, не исключено, что эти «вирас» упоминаются и в гимне (X, 27, 15). Об Индре говорится в гимне (VIII, 4, 1), что его почитает народ повсюду — впереди (на востоке), позади (на западе), наверху (то есть на севере) и внизу (на юге).

И если определения «впереди», «позади» и другие в гимне (X, 27, 15) правильно поняты, то строки означают, что семи-, восьми-, девяти- и десятизначные группы жертвователей могут быть видны «всюду вокруг». Другими словами, в разных местах арктического региона имелись свои группы жертвователей, связанных с числом месяцев солнечного света в этих местах. Объяснить это не поможет ни одна теория, кроме арктической, а поэтому, ввиду полного отсутствия других удовлетворительных разъяснений, нам следует, видимо, согласиться с ее выводами.

Десять царей и равана

Выше говорилось, что в Ригведе упоминаются десять златоруких царей и десять не знающих жертвоприношений (VIII, 5, 38; VII, 83, 7). Но нельзя лишь мимолетно упоминать здесь об этих последних. О царе Судасе, сыне Диводасы Атитхигвы, сказано, что он воевал с десятью такими неправедными царями, ему помогали Индра и Варуна (VII, 33, 3–5; VII, 83, 6–8). Эта битва известна в литературе под названием «дашараджна». Главный жрец царя Судаса, Васиштха, заботился о том, чтобы'Индра его поддерживал.

На этой шаткой основе некоторые ученые выдвинули, предположение, что здесь описывается битва между арьями с десятью неарийскими, не знающими жертвоприношений царями. Но я думаю, что битва «дашараджна» должна быть объяснена более просто и естественно как один из вариантов битв Индры с семью демонами-Данавами (X, 120, 6). В Ригведе Индру называют семижды убийцей, что может относиться или к семи

Данавам, или к семи крепостям Вритры (I, 174, 21 в глубине семидонного океана (VIII, 40, 5). Ее ли Индра является семижды убийцей («саптахан»), его же можно определить и как десятикратного убийцу, руководствуясь принципом разъясненного выше деления. Слово «дашахан» в Ригведе не встречается, но битва с десятью царями практичес ки соотносится с этим понятием. Мы уже говорили выше, что в числе врагов Индры были и такие, как Дашони и Дашамайа, явно связанны? формой своих имен с числом десять («даша»). Де сять златоподобных царей выглядят образами де сятимесячного солнечного света, богами этих деся ти месяцев, и то, что о них говорится как о да рованных жертвоприносителям, выглядит обосно ванным. Один из почитателей Индры именуете: Дашадью, то есть «светящий десятикратно».

Соединив все эти факты, мы придем к заключению, что семь демонов — Данавов, являвши^ собой силы мрака, могли восприниматься и Kai десятикратные, а Индра, помогавший Судасу ь борьбе с десятью неправедными царями, соотносите, со старой историей о ежегодной борьбе света v мраком, как это представлялось обитателям тех мест, где после десяти летних месяцев наступал! два месяца долгой ночи, то есть тех мест, где жили Дашагвы.

Но и это еще не конец проявлениям интереса i этой замечательной битве. Если мы вспомним, что слово «царь» не относилось в Ригведе к классу (сословию) воинов и что в одном местг оно определяет Ангирасов (I, 139, 7), то стану явными синонимами такие слова и выражения как «десять золотых царей», «десять жертвовате лей», «десять Ангирасов» или «десять Дашагвон. которые приносили жертвы в течение десяти месяцев». Брихаспати был главой Ангирасов и как таковой мог вполне носить прозвище, относящееся к ним всем. И мы видим, что он однажды именуется семиротым и семиглавым, а в другом гимне — десятиротым и десятиглавым (IV, 50, 4), также и в Атхарваведе в гимне (IV, 6, 1). Этот Брихаспати связан в тексте с историей Сарамы и с «народом пани», и о нем сказано, что он помогал Индре в нахождении коров и даже совершил сам этот подвиг (I, 83, 4; X, 108, 6–11). О Брихаспати говорится и что он потерял свою жену, которая была ему возвращена богами. Это явный сюжет о возвращении зари человеку, которого тут представляет Брихаспати, то есть главному жертвователю.

В «Тайттирийя Араньяке» (I, 12, 3–4) Индра описывается как любовник Ахальи, и этот миф объяснялся как относящийся к заре и солнцу — так понимал это, например, такой ортодоксальный ученый, как Кумарила. В более поздней 'литературе Ахалья описывается как жена риши Готамы (чье имя значит «имеющий много коров»), но все же нетрудно воспринять историю об Ахалье (имя которой Макс Мюллер связывает со словом «ахан» — «день») как изначальную историю о заре, или же как версию легенды о Брахмаджае, изложенную в гимне (X, 109).

Эти факты очень значительны и заставляют вдуматься в некоторые данные «Рамаяны». Скажем сразу, что глубокое проникновение в историческую основу этого великого индийского эпоса не входит в задачи данной нашей книги — здесь анализируются ведические мифы, и если мы упоминаем этот эпос, то лишь с намерением указать на те моменты сходства с ним, которые нельзя не заметить, ибо они поразительны. Весь главный сюжет «Рамаяны» изложен столь детально, что в общем виде он несет на себе печать своего исторического происхождения. Но и при этих условиях мы должны объяснить, почему противником Рамы выступает десятиглавое чудовище, а также почему отец Рамы носит имя Дашаратха, то есть «владелец десяти колесниц».

Десятиглавое чудовище не может однозначно восприниматься как исторический персонаж, и это выглядит похожим на то, что автор эпоса умело ввел в главный его сюжет некоторые данные ведических мифов. Мы видели выше, что в числе врагов Индры встречаются такие, как Дашони или Дашамайа, в битве, именуемой Дашараджна, участвуют десять неправедных царей, носителей демонической сути, сражавшихся против Судаса. Эти десять не приносящих жертвы царей могут вполне быть восприняты как один царь с десятью головами, то есть как десятиглавое чудовище, и это вполне соответствует такому приему в мифоэпической литературе, как описание Брихаспати, главного среди десяти Ангирасов, имеющего десять голов и десять ртов. А тот факт, что в «Рамаяне» брат десятиглавого демона ежегодно засыпал на шесть месяцев, тоже указывает на связь сюжета с темой Арктики.

Профессор А. Райс в своих «Гиббертовских лекциях» цитирует слова Плутарха, что жители Пафлагонии[16] считали своих богов пребывавшими в затворе всю зиму, и их освобождали только в лету. Он поясняет эту легенду как указание на временное подавление силами мрака сил света в период длительной арктической ночи. Соглашаясь с этой точкой зрения, мы можем думать и в том, что десятиглавый враг Рамы, демон Равана. также подавлял богов, пока Рама не освободил их от него.

В «Рамаяне» есть и еще персонаж, требующий разъяснения, — Хануман, обезьяна, обожествленная в индуизме. В Ригведе есть упоминание о самце-обезьяне («Вришакапи»), в образе которого предстает солнце в день осеннего равноденствия, когда оно, если придерживаться арктической теории, обсуждаемой в данной книге, приближается к моменту ухода за горизонт в долгую ночь нижнего мира. Р. Пишель первым обратил внимание на то, что этот Вришакапи является возможным «предком» Ханумана в Пуранах, а тот факт, что Хануман был рожден на закате, в известной мере поддерживает этот взгляд.

Более того, Нараяна Айангар в своих «Очерках индоарийской мифологии» указывает, что и героиня «Рамаяны» Сита, жена. Рамы, может быть возведена к слову «сита» в Ригведе, где оно обозначает борозду в земле[17], и поклоняющиеся ей люди просят ее даровать им богатство (урожай) (IV, 57, 6–7). В «Рамаяне» Сита была порождена землей и закончила свои дни, будучи поглощена ею. В этом свете приведенное объяснение выглядит весьма правдоподобным. Очень похоже на то, что этот мифический момент «Рамаяны» восходит к истории утраченной брахманом и возвращенной ему жены по имени Брахмаджая, в образе которой отражается заря, возвратившаяся к человеку, к первому жрецу-жертвоприносителю Брихаспати (что произошло после битвы Индры с Вритрой за воскрешение света).

Более расширенное изучение этих проблем требует дальнейшего углубления в суть указанных источников. Так, Макс Мюллер указал, что многие имена в «Илиаде» могут быть прослежены к Ведам (если не по своему непосредственному звучанию, то по смысловому содержанию).

Так, Елена подобна Сараме в Ведах, имя Париса происходит от этнонима «пани» и т. п. Но таким путем все же не удастся возвести к Ведам все имена в «Илиаде».

Привлекает внимание все-таки то, что и в греческой и в индийской мифологии сохраняется след древнейшего наследия — легенды о возвращении к покинутому мужу его жены-зари. Не следует нам также удивляться и тому, что в «Рамаяне» и «Илиаде» встречаются поразительные совпадения — некие общие элементы древних мифов проявляются в обеих поэмах, хотя и в разнолокальной окраске. Утверждение, что «Рамаяна» была заимствована из «Илиады», не имеет никакого смысла. Суть, видимо, в другом, а именно в том, что и Вальмики, и Гомер воспроизвели древний сюжет, сохранившийся в мифологии обоих народов, имеющих общее происхождение. А. Вебер указал, что в буддийской «Дашаратха Джатаке» Сита предстает как сестра, а не супруга Рамы, и этот ученый считает, что такой вариант сюжета наиболее древний, так как братско-сестринские браки были столь же изначальны, как сам Адам. По мнению Теланга, буддисты переиначили брахманский эпос, что наиболее вероятно. Но все же, поскольку ряд черт ведических мифов о заре частично сплетается с главной исторической темой эпоса, мы можем предположить, что указанный буддийский вариант был порожден попыткой, относящейся еще к добуддийскому времени, уподобить Раму богу Сурье, который в Ригведе описывается и как брат, и как возлюбленный зари (VII, 75, 5; VI, 55, 4–5; X, 3, 3).

Я уже указывал, что сюжет этот слишком обширен, а поэтому здесь невозможно полностью его проанализировать. Моей целью было показать, что существуют, как мне видится, некоторые схождения между «Рамаяной» и ведическими мифами. Но этот сюжет столь интересен, что тут трудно глубоко осветить его, и я вынужден отбросить искушение погрузиться глубже в его исследование.

Проблема десяти воплощений тоже связана с вопросом о десяти золотых царях или с десятью богами, упоминаемыми в Атхарваведе, или с десятью воплощениями Веретрагхны в Авесте. В «Бахрам-яште» они таковы: ветер, бык, конь, верблюд, вепрь, ребенок, ворон, баран, самец (животного) и человек. Четыре из них — конь, вепрь, ребенок и мужчина — заставляют подумать об их соответствии Калки, вепрю, карлику-Вамане и Раме, которые встречаются в Пуранах. Это говорит о том, что концепция десяти аватар (воплощений) имеет явное индоиранское происхождение, и крайне интересно проследить путь ее развития на индийской почве. Такие аватары Вишну, как Матсья (рыба), Курма (черепаха), Вараха (вепрь), Нарасимха (человек-лев), Вамана (карлик) и Рама, могут быть более или менее успешно выявлены в некоторых образах Ригведы. Но тщательное изучение этого вопроса требует столь глубокого исследования, что здесь я могу лишь предложить читателю некоторые пришедшие мне в голову догадки и просить его так их и принять. Если арктическая теория найдет свое полное подтверждение в науке, в новом свете предстанут мифы не только Вед, но и Пуран, и тогда станет необходимым перепроверить, а во многих случаях и полностью изменить принятые их объяснения. Но это я не могу вместить в данную книгу, посвященную приведению свидетельств, подтверждающих эту теорию.

Мы же привели и обсудили здесь большую часть ведических легенд, способных бросить свет на главную цель нашего исследования. Есть и еще немало моментов в Ведах, которые могут быть точнее, чем теперь, объяснены посредством арктической теории. Например, мы можем сейчас понять, почему Митра и Варуна воспринимались как два взаимно соответствующих друг другу бога — по нашей теории, они должны были представлять собой свет и тьму, длившиеся по полугоду на родине арьев, а Варуна мог прекрасно описываться как «обнимающий (охватывающий) ночи» (VIII, 41, 3).

Но мы здесь не можем углубляться во все это. Я намеревался только убедить читателей в том, что многие эпизоды в ведических мифах не могут быть объяснены по теории ежедневной борьбы света с мраком или же победы весны над зимой, или же борьбы бога гроз с облаками, потому что, идя этими путями, мы не сможем понять, почему Вритру убивают один раз в год, почему воды и свет описываются как освобождающиеся именно в миг убийства Вритры, или же почему бой Индры с Шамбарой, как указывается в Ригведе, начинался на сороковой день осени («шарад»). Мы не сможем также понять, почему эта битва происходила в отдаленной области, почему Диргхатамас описывается как постаревший при наступлении десятой юги, почему Мартанда был отброшен как мертвый сын Адити, почему Трита, то есть Третий, провалился в яму, или, опять же, почему третий шаг Вишну считался невидимым.

Мы теперь можем увидеть, что не только эти, но и другие эпизоды ведических мифов могут быть удовлетворительно объяснены, и их суть прямиком направляет нас к тому, чтобы опереться на арктическую теорию. Ведь в легендах об Индре и Вритре, о Саптавадхри, об Адити с ее семерыми здоровыми сыновьями и одним недоношенным, о колесе Сурьи или же о Диргхатамасе, — всюду мы найдем выразительные строки, говорящие о периоде солнечного света, длящегося от семи до десяти месяцев, что и могло наблюдаться в тех местах, где эти легенды и зарождались. И если мы не подойдем ко всему этому с предвзятым мнением, что все упомянутое является лишь случайным совпадением, то увидим, как мне кажется, закономерный характер нашего обращения к теории, которая разъясняет столь много из числа тех фактов, а равно и событий, которые до сего времени или игнорировались, или отрицались и были неправильно понимаемы, хотя к их объяснению есть легкая, естественная и разумная дорога.

Я не хочу сказать, что арктическая теория полностью расходится с необходимыми положениями теорий зари, гроз и весны. Я стремлюсь лишь показать, что арктическая теория может объяснить многие легендарные или традиционные представления и факты, которые до сих пор безнадежно считались необъяснимыми, и что она дает нам в руки оружие, более эффективное и сильное, чем то, что доступно теориям зари, гроз и весны. Говоря точнее, есть основания при рассмотрении мифологических сюжетов рекомендовать исследователям обращаться к арктической теории с учетом и даже с привлечением указаний других теорий, более старых.

В дополнение к этому, как уже указывалось в предыдущих главах, скажем, что новая теория основывается на прямых и независимых указаниях на факты, содержащиеся в Ригведе, которые сообщают о длительности и природе зари, дней и ночей, месяцев и года на родине древних предков ведических риши. К тому же авестийские и римские традиции полностью подтверждают наше заключение.

Мы увидели также, что эта теория четко совпадает с последними результатами геологических и археологических исследований. Следует ли нам и дальше отказываться от утверждения того, что только эта теория объясняет множество фактов, легенд и эпизодов, следуя по пути истинного и разумного их восприятия, и широко освещает древнюю историю арийской расы, — отказываться лишь потому, что на первый взгляд она может показаться нелепой? Если мы так поступим, нас не оправдают сторонники правил логических выводов и научных изысканий. И я руководствовался этими правилами, отдавая себе отчет как в возможности достижения успеха, так и в проявлении недостатков этой теории, которую я и пытался изложить на этих страницах.