Атолл

Глава шестнадцатая КОНЕЦ АРУТАКИ

— Что не удалось сделать с людьми Арутаки акулам за двадцать лет, эти машины сделают за один месяц! — предсказал Тао при виде мопедов перед магазином Ах Сина, сверкавших на солнце.

Еще до прибытия «Ваинианиоре» Тао, узнав, что несколько парней с Арутаки заказали Ах Сину эти машины, разразился проклятиями в адрес будущих владельцев машин и китайца. Он уверял, что эта затея кончится плохо.

— Подумать только! Эти поино получили в дар от бога ноги, чтобы ходить, а теперь собираются вогнать их в живот, словно плавники у черепахи! Когда они разобьют себе головы на этих моторах, все увидят, что они у них пустые, как сухие кокосовые орехи! Я вас спрашиваю: что нужно настоящему туамотуанцу, кроме остроги и лодки? Только китаец может радоваться этим машинам, потому что продает их по цене больше стоимости хижины для целой семьи.

Уже четыре года (и год после цунами), как Ах Син, второй сын Ли Мина, стал владельцем магазина своего отца. Он приехал на Арутаки с молодой красивой женой, наполовину китаянкой, наполовину таитянкой. Такой нарядной женщины в деревне еще не видели. Ах Син уладил все формальности с вождем Матаоа и с советом семи и объявил жителям, что построит новый магазин, еще красивей прежнего, и не будет товара, который покупатели не смогут найти на его полках. Ах Син сдержал слово. Спустя несколько месяцев на месте старого вырос новый магазин, освещавшийся электричеством — его давал генератор, — изобиловавший самыми разнообразными товарами.

Многие, в том числе и Матаоа, были очень довольны, но некоторые относились к новому торговцу и его защитникам неодобрительно. Не затуманят ли молодым людям головы новые вещи, выставленные в витринах магазина Ах Сина? Удовлетворит ли их жизнь на острове? Захотят ли они теперь идти дорогой своих отцов или не устоят перед соблазном и подчинят свою жизнь стремлению приобрести блага, которыми их искушал китайский торговец? Нетерпимее всех относился к китайцу Тао.

— Вот увидите, — не уставал твердить он, — этот Ах Син заберет все, что у нас есть, а потом уедет.

Большинство населения Арутаки считали, что Тао преувеличивает опасность. Были и такие, которые утвердительно кивали головами, слушая его речи, хотя не совсем понимали, как один Ах Син сможет присвоить все кокосовые пальмы, все раковины, всех рыб…

С возрастом дядя Матаоа (как Моссиу в свое время) стал религиозным человеком. Но Моссиу, человек мягкий и добрый, почти всегда был погружен в размышления и молитвы. Если же ему приходилось кому-нибудь возражать, то он делал это осторожно, деликатно, ссылаясь на священное писание.

Что касается Тао, то он присвоил себе право говорить от имени бога и толковать ему одному известные приметы, якобы выражающие божью волю. Будучи членом совета семи, он зачастую брал слово, прежде чем наступала его очередь, нередко прерывал оратора и ошарашивал собеседников своим безапелляционным тоном, горячностью и неуравновешенностью. Он клялся именем бога по любому поводу, даже самому незначительному, что совершенно выводило из себя Матаоа, который не раз с трудом удерживался, чтобы не одернуть своего дядю перед всем советом и не призвать его к порядку. Даже вне совета, в частных беседах, Тао всегда старался перевести разговор на проблемы общественной жизни, всячески пытаясь оказать влияние на своего племянника. Конечно, Тао был братом его покойного отца, но родство не давало ему права так вести себя. Кто, в конце концов, вождь — он или Тао? Что за скверная привычка ко всему приплетать имя бога, смешивая земное с небесным! Разве дело ссылаться на господа бога при погрузке цемента или постройке цистерны? Может, его дядя считает это проявлением наивысшей мудрости? Для чего же в таком случае строят церковь и часовни? Для того же, что кухню и сушильню для копры?

Однако Тао, безусловно, пользовался влиянием, и Матаоа не отваживался открыто выступать против него. Это неизбежно вызвало бы конфликт, так как Тао не терпел противоречий.

В тот вечер Матаоа вернулся с собрания совета семи взбешенный.

— Этот Тао — фиу, настоящий фиу! — метал он гром и молнии за семейным столом.

Моеата молча пододвигала ему тарелки, зная, что гнев Матаоа скоро утихнет. Она хорошо изучила мужа. Не в его привычках было уклоняться от решения какого бы то ни было вопроса, но как вести себя с Тао, он не знал. В этом и крылась причина его гнева. Что же делать? Она и Матаоа много раз мысленно возвращались к разительной перемене, происшедшей с их родственником на следующий день после цунами. Картина катастрофы запечатлелась в их памяти настолько четко, как если бы произошла в прошлом месяце. Разве можно забыть, при каких обстоятельствах изменился Тао?

На кладбище, во время похорон жертв цунами, когда все печально стояли перед свежими могилами, он вдруг отошел в сторону и необычным голосом возвестил, что оставшимся в живых грозят еще худшие беды, если они не повинуются велениям бога.

— Внимание! Внимание! — кричал он. — Наши глаза должны открыться! Мы лишь грязь и прах! Мы забыли бога, но бог не забыл нас! Все мы должны обратиться к нему, не то мы все будем уничтожены. Грядет Апокалипсис!

Речь Тао произвела на всех жуткое впечатление, хотя, надо сказать, Тао был похож на безумца. Его слова объясняли случившееся, и каждый стал чувствовать себя виновным в смерти близких, но потом сознание людей прояснилось. Думали, что Тао просто лишился разума, как это случилось с моки во время землетрясения в Анаа. Но нет! Тут было нечто совсем иное. Кара господня внесла озарение в его душу, бог выделил его среди других, сделал своим избранником.

Матаоа, хоть и был вождем, не мог не считаться с этими обстоятельствами. Но следовало ли тем не менее допускать, чтобы Тао по любому поводу угрожал совету семи и ему самому божьими карами? Не далее как сегодня, например, он объявил себя единственным защитником старинных традиций и призывал проклятия на головы тех, кто, по его мнению, навязывал туамотуанцам чуждый им образ жизни. А сколько гневных слов произнес он по адресу тех, кто, несмотря на его предупреждения, все-таки покупал подвесные моторы к лодкам!

— Значит, — сказал Матаоа, — быстрее двигаться по воде и перевозить больше мешков с копрой, затрачивая для этого меньше усилий, — по-твоему, не благо?

— Благо?! — закричал Тао. — Это же конец туамотуанцам!

Матаоа пожал плечами и вышел. Какой смысл без конца спорить с этим старым человеком, тем более что совет закончился. Однако было в словах Тао что-то, к чему Матаоа не мог оставаться безразличным.

Немало людей кроме его дяди неодобрительно относились к последним новшествам, нарушавшим традиционный уклад жизни туамотуанцев. Правда, они выражали свое мнение более сдержанно, чем Тао.

— Разве ветер покинул лагуну и больше не надувает паруса на лодках? Разве руки людей Арутаки так ослабли, что способны лишь запустить мотор? Иногда кажется, что нынешним молодым людям нужен один мотор, чтобы ловить рыбу, и другой — чтобы подносить ее ко рту. Не требуется ли им еще один мотор, чтобы делать детей?

Так говорили пожилые люди, заслуживающие того, чтобы к их словам относились с уважением. Но уважение уважением, а жизнь не может стоять на месте. Не потому ли старики не приемлют нововведений, что их земное существование — близится к концу? Разве новое не знаменует начало иной жизни? Старые люди поневоле думают, что их время истекает. Многие из них спокойно ждут приближения конца, не испытывая ни горечи, ни печали, но большинство восстает против всего, что предвещает их исчезновение с лица земли. Они боятся смерти — в этом все дело. Но что может быть бессмысленнее страха перед смертью, которая в конце концов неумолимо поражает каждого живущего!

Тут у Матаоа не оставалось никаких сомнений: нужно научиться, наконец, смотреть на вещи реально. Не будь в Папеэте военного корабля, оснащенного мощным двигателем, никто не пришел бы на помощь населению атолла после цунами, когда море еще бушевало. А Эимата? Местные знахари не смогли бы с помощью традиционных средств спасти девочку, когда ее тельце, казалось, было готово для проба. Попаа воскресили ее, она вновь стала живым, красивым ребенком, приносящим радость и смех в их дом.

Не только Эимата, десятки других людей, мужчин и женщин, получили в то время от попаа лекарства и питание, без которых не выжили бы. Да и старики, тоскующие по временам своей молодости, давно бы умерли от ран и лишений на опустошенном цунами атолле, если бы не изобретения белых, на которые они так сетуют.

Вероятно, Тао узнал, что Матаоа заказал Ах Сину материал для строительства большого катера и мотор, превосходящий по величине те, что уже оглашали своим треском воды лагуны.

Может, Тао захочет помешать этому? Но разве во власти Тао запретить строить катер? При мысли о катере, идущем на полной скорости, и пенящейся струе за его кормой Матаоа забыл о Тао и других стариках, которым только смерть помешает ворчать и критиковать новые порядки.

— Я спрошу у папы, согласен ли он, — уступила Моеата.

— Ты обещаешь? — настаивала Моеа.

— Я сказала, что спрошу, хватит с тебя этого? Сбегай к Ах Сину за стиральным порошком.

Моеа помедлила мгновенье:

— А жевательную резинку?

— Опять? Разве у тебя больше нет?

— Уже кончилась.

— Только жевательной резинки нам не хватает! Возьми один пакетик.

У Моеа заблестели глаза, и она пустилась бежать со всех ног.

«Совсем еще ребенок в некоторых отношениях, но какой красивой девушкой она обещает стать вскоре! У нее развивается грудь, с каждым месяцем Моеа становится иной. Вокруг нее вертится много парней, да и мужчины поглядывают на девочку. Нужно быть настороже». Мысли Моеаты вернулись к просьбе Моеа… Теперь она не хочет больше называться Моеа и просит, чтобы ей разрешили взять имя Жанна. Почему Жанна? Потому что Жанна освободила свою страну от захватчиков. Чем же ее отблагодарили?

Ее сожгли заживо! Затем выяснилось, что она святая. Бедная Жанна! Может, на небе она обрела счастье? Из всего рассказанного наставником Фаруа в школе больше всего Моеа нравилась история этой девушки.

Жанна… Жанна… Нелегко будет привыкнуть к этому новому имени, несомненно менее красивому, чем Моеа, но, в конце концов, ведь это имя святой! Другие девочки гоже хотели сменить имя. Виктуар, Мартин, Аделаид — все равно какое, лишь бы имя попаа! Она переговорит для порядка с Матаоа, хотя знает заранее, что он скажет. Матаоа благосклонно относился ко всему, что могло сблизить туамотуанцев с фарани. Он будет доволен, что его старшая дочь возьмет столь почетное имя. Что же касается Моеаты, то она испытывала смутную печаль. Дочь становилась взрослой и проявляла стремление к независимости. Примерно то же чувство охватило ее, когда Моеа, гордая и смущенная, отвела ее в сторону и прошептала, что у нее наступили первые месячные. После этого что-то изменилось в отношениях между матерью и дочерью. Моеата вдруг ощутила бремя лет, старость была уже не за горами. Вот и Матаоа все больше относился к ней лишь как к матери его детей. Мысли Моеаты обратились к Ириа. В глубине души она любила его больше других детей. Это тайное предпочтение, в котором она не признавалась даже самой себе, несомненно, объяснялось тем, что он был зачат во время тапуни, еще до того, как родители дали согласие на брак Моеаты с Матаоа. Никогда потом объятия супруга не доставляли Моеате больше радости, чем в то время, когда они не были даже женихом и невестой.

В этом отношении, безусловно, правы женщины, которые без стеснения откровенно говорят о любви. В тапуни грех придавал их любви особый аромат, с браком и пресыщением он исчез. Но все это уже в прошлом, а сейчас ей важно узнать, что намерен делать Ириа. Но как это выяснить при его скрытном характере? Ириа обладал счастливой способностью ловко ускользать от вопросов, причем рассердиться и заставить его отвечать было невозможно. Останется ли он на Арутаки? Моеата сомневалась в этом и со страхом ждала момента, когда сын покинет атолл. Вернется ли он обратно? Когда она поделилась своими опасениями с мужем, Матаоа лишь пожал плечами. Чем Ириа плохо дома, чего ему не хватает? Он женится на красивой девушке, они родят Моеате и Матаоа внуков, а Ириа в конце концов станет вождем или по крайней мере членом совета. Но Моеата была уверена, что Матаоа заблуждается. Ириа не любил нырять, не интересовался сбором копры, был равнодушен к жизни атолла.

Зато его неодолимо тянуло к радиоприемникам, холодильникам и больше всего к моторам. Как-то раз он, наблюдая за тем, как разбирали подвесной мотор, обнаружил в нем причину неисправности, хотя никто никогда его этому не учил. Он умел обыкновенным гвоздем заменить испорченную деталь. Моеата чувствовала, что так же, как душа Моеа менялась по мере того, как менялось ее тело и Моеа превращалась из ребенка в женщину, душа Ириа стремилась вырваться из ограниченного мира Арутаки в сказочный мир попаа. Он еще не решался признаться, что не намерен оставаться на атолле, но придет день, он сядет на судно и не вернется обратно.

Ах Син выбрал неудачный момент для разговора с Матаоа. Тот был недоволен китайцем: Ах Син заказал по просьбе Тотаи точно такой же мотор для катера, какой выбрал Матаоа. Оба мотора доставит на Арутаки «Ваинианиоре» в свой следующий рейс.

Недавно Тотаи заявил во всеуслышание, что катер, который он строит, превзойдет катер вождя по быстроходности и устойчивости, что у него лучше конструкция и мощный двигатель, благодаря которому он будет лететь по воде, как птица. Несомненно, Ах Син как владелец магазина заинтересован продать как можно больше товаров, но в данном случае он поступил бы правильнее, посоветовав Тотаи купить мотор меньшей мощности или другой модели, тоже неизвестной на Арутаки. Выходит, для Ах Сина вождь атолла ничего не значит! Особенно расстроило Матаоа то обстоятельство, что в данном случае был замешан Тотаи. Проделка с мотором была как раз в его духе. Тотаи никак не мог примириться с тем, что вождем Арутаки стал не он, а Матаоа. По его мнению, это получилось случайно, из-за неразберихи после цунами.

Он и тогда выступал против передачи должности вождя Матаоа, ибо, по его словам, в силу особого стечения обстоятельств люди не отдавали себе отчета в том, что делали. Позже, когда волнение улеглось, следовало с большим хладнокровием изучить этот вопрос. Но никто не обратил внимания на его слова, запомнил их лишь Матаоа. Действительно, не выборы, а исключительные обстоятельства сделали его вождем. Но Моеата не раз успокаивала мужа, рассказывая ему, как люди Арутаки реагировали на слова Тотаи. Несомненно, Матаоа был выдвинут стихийно, в трагический момент, но ведь именно в такие моменты рассудок становится особенно ясным. У Матаоа были все основания занять место вождя — его выдвинули по велению не только разума, но и сердца.

По Тотаи никак не мог смириться с тем, что его обошли и предпочли поставить на столь высокое место менее достойного, по его мнению, человека. Хотя Тотаи занимал видное положение среди членов совета семи, оно его не удовлетворяло. Он представлял оппозицию, которая всегда должна существовать внутри совета. Кроме Тотаи с особым мнением неизменно выступал Тао, считавший себя рупором господа бога. Но если к его мрачным пророчествам все относились с опаской, то к возражениям Тотаи прислушивались с интересом.

К сожалению, Тотаи под предлогом обсуждения дел атолла часто пытался свести личные счеты с Матаоа и забывал о высокой миссии совета семи. В таких случаях большая часть членов совета поднималась и покидала собрание. Однажды Тотаи и Матаоа остались одни, лицом к лицу, после того как Тотаи в очередной раз нарушил порядок работы совета. Матаоа сказал:

— Глупо, наконец, слушать всегда, как ты выступаешь против меня, и не только по важным вопросам. Чего ты хочешь? Спровоцировать меня на драку? Пожалуйста, я готов драться.

— Нет, я не хочу тебя провоцировать.

Тотаи говорил добрым, спокойным голосом, он не боялся. Матаоа, готовый за минуту до этого драться, уже стыдился своего намерения. Он почувствовал, как его глаза увлажнились. Он знал Тотаи с детских лет. Тот был груб и высокомерен при людях, но становился совсем другим, когда кругом не было посторонних. Они молча смотрели друг на друга, потом вышли из хижины и разошлись в разные стороны.

Вот чем была занята голова Матаоа, пока Ах Син излагал ему свои мысли. Поэтому, когда китаец поднялся, собираясь уйти, он не знал, что сказать. Между тем нужно было что-то ответить, потому что Ах Син заключил свою речь такими словами:

— Твоя хорошо подумать о том, что моя тебе говорить, потому что дело хорошее для тебя и для меня, для обоих одинаково. Когда твоя говорить мне, полностью ли твоя согласен?

Чтобы выиграть время, Матаоа сделал вид, будто раздумывает. Его снова поразила эта особенность, присущая всем китайцам, которых он знал: их мысли всецело обращены к торговле. Он спросил себя: «Думает ли Ах Син о чем-нибудь, кроме дел и денег? И что за тарабарщина сходит с его языка! Подумать только, Ах Син большую часть детства провел на Арутаки и уже пять лет снова живет на атолле. Научится ли он в конце концов как следует говорить на языке туамотуанцев? Но что же все-таки он сказал?» Матаоа мог притвориться, что понял, в чем дело, и даст ответ позже. А потом сможет сказать, что забыл, о чем шла речь, и попросит Ах Сина напомнить суть разговора. Но в Матаоа разгорелось любопытство. Ах Син не был поино: если он пришел просить у него разрешения или согласия — значит, дело того стоит. Он не удержался и спросил:

— Согласен на что?

Ах Син уставился на Матаоа. Ему показалось, что вождь плохо его слушал. Что поймешь у этих туамотуанцев, на лицах которых отражаются лишь самые низменные эмоции! Важно было теперь не задеть гордость вождя и не дать ему понять, что его промах замечен.

— Моя понимает: моя очень плохо объяснять тебе. Твоя послушать еще раз.

Ах Син повторил все сначала. Иа рынке Папеэте рыба очень дорогая и бывает редко. Спрос значительно превосходит предложение. На Арутаки, наоборот, рыбы хоть отбавляй, только лови, не ленись. Так почему бы пойманную на Арутаки рыбу не отправлять на Таити? Как это сделать? Очень просто. Матаоа, наверное, слышал о садках, которые в прежние времена туамотуанцы ставили у конца пролива. В них, по словам стариков, набивалось столько рыб всяких пород, что их тысячами выпускали обратно в море. Этот давно забытый способ ловли рыбы можно восстановить, предварительно его модернизировав. Садок следует соорудить не из простых сетей — через них крупные рыбы легко проскакивают — а из оцинкованной проволочной сетки. Самое подходящее место для такого садка — выступ берега при входе в пролив, как раз на территории владений Матаоа.

Матаоа посмотрел на пролив. Его увлекла идея Ах Сина, он уже видел в своем воображении садок, переполненный рыбой. Каждое утро его будет ждать какой-нибудь сюрприз. Ах Син говорил правду. Матаоа помнит, как его дед Моссиу рассказывал о садках, придуманных предками в ту пору, когда проливать кровь рыбы в ее родной стихии считалось не только грехом, но и тяжким преступлением. Рыба попадала в эти огромные западни, откуда ее осторожно извлекали и складывали на берегу. Там ей давали умереть естественной смертью. В садках, по словам стариков, скапливалось неслыханное количество рыб. Иногда трудно было поверить тому, что рассказывал Моссиу. Паихере набивались в ловушку в таком количестве, что не могли пошевелиться и сливались как бы в одну рыбу! Иногда в садке вместе с косяком оказывалась полузадушенная акула. Она начинала так биться, что в конце концов разрывала садок, как спелую папайю. На Арутаки сохранились лишь воспоминания об этих ловушках, но на других атоллах еще уцелели остатки грандиозных сооружений, по которым легко было восстановить их первоначальную конструкцию.

Ах Син заключил:

— Моя представить тебе весь материал для строить большой садок, достаточно крепкий, и всегда покупать твоя рыбу по двадцать франков пакет. Моя фрахтовать судно и платить газолин, матросов, страховку, лед хранить рыбу. Твоя не заботится о судне, только брать много рыбы. Я всегда купить ее у тебя, когда приходить судно. Сто пакетов — две тысячи франков. Тысяча пакетов — двадцать тысяч франков. Если судно немного запоздать или однажды не приходить, ты оставлять рыбу в садке или, если рыбы много, ты сушить и солить ее, а я опять покупать и платить двадцать франков кило.

Матаоа с восхищением смотрел на китайца. Он не поино! К такому человеку можно питать уважение, хотя он и принадлежит к расе, совсем не похожей на туамотуанцев.

Несомненно, Ах Син думал лишь о деньгах, но он никого не обворовывал. Впрочем, кто заменил бы его, как не другой китаец? Жители атолла еще помнили историю с кооперативом во времена Амбруаза, которая кончилась тем, что отец Ах Сина выкупил жалкие остатки товаров после того, как предприятие лопнуло. Чтобы торговать и вести счета, нужна голова китайца, а не туамотуанца. Ребенком Ах Син был непревзойденным игроком в пере-оно. Матаоа вспомнил мальчика, сидевшего на корточках напротив Тотаи. У последнего был раздосадованный вид: Ах Син выиграл десять раз подряд, прежде чем Тотаи понял, как это ему удается.

Матаоа расхохотался. К кому Ах Син пришел с предложением построить садок и заключить соглашение на продажу рыбы? К нему, к Матаоа, и не только потому, что он был вождем, но и потому, что его участок на берегу пролива был самым подходящим для этой цели! Пусть Тотаи, живущий на другом конце деревни, который выходит к внутренней части лагуны, попробует тоже построить такой садок, тогда они посмотрят, кто поймает больше рыбы.

Не понимая причины веселости вождя, Ах Син стоял несколько озадаченный. Не смеется ли вождь над его предложением? Может, ему показалось странным, что мысль возродить старинный способ рыбной ловли, практиковавшийся туамотуанцами, пришла в голову китайцу, и он счел его просьбу неуместной? Да и понял ли его Матаоа? Но последний рассеял его опасения.

— Зачем ждать! — воскликнул он. — Я согласен. Заказывай сетку для большого садка.

О чем могли говорить в такой момент, если не о предсказаниях Тао относительно мопедов? Спору нет, подобные случаи наводят на размышления!

— Он сказал: «За один месяц», — подчеркнул Тотаи, обычно не придававший значения пророчествам Тао. Но и он не мог скрыть впечатления, произведенного на него несчастными случаями, имевшими место на Арутаки за последние четыре месяца. Вождь ничего не сказал и лишь пожал плечами. Но в деревне хорошо знали Матаоа и по лицу его прочли, что он также был поражен тем, что пророчества Тао сбываются.

Против этого нельзя было возражать. В конце концов, месяц или четыре месяца — какая разница. Важно лишь, что за этот короткий срок машины принесли населению атолла больше зла, чем акулы на протяжении целого поколения. За все это время от столкновений с ними пострадало всего три человека, сильнее всех Теурунуи, тот самый, которого убил старик после того, как он размозжил голову своей жене. Мопеды же стали настоящим бедствием. Владельцы их, особенно парни и девушки, пользовались машинами для самых незначительных расстояний. Для молодых людей стало развлечением мчаться на предельной скорости. Как дьяволы, носились они по дороге с победоносным видом, положив ноги на руль. Но дорога по берегу лагуны, протоптанная многими поколениями, не была приспособлена для езды на машинах.

Пито, девушка шестнадцати лет, на ходу повернула голову в сторону деревни: быть может, ей хотелось, чтобы подруга Тера увидела ее на новой красивой машине. В ту же минуту она врезалась в коралловый утес и вскрикнула от боли: она сломала себе бедро и вывихнула руку.

Туо, парень восемнадцати лет, посадил на багажник своего сверстника Питои, который держал в руках ружья для подводной охоты. Они помчались в конец деревни, но машина вильнула, Питои выронил ружья, они попали в спицы заднего колеса — и мопед перевернулся. Туо был сильно изранен, а Питои сломал плечо.

Итиа, мужчину тридцати лет, нашли утром у его машины мертвым, с раскроенной головой. Судя по следам шин и положению тела, Итиа на всем ходу ударился о кривой ствол пальмы, склонившийся над дорогой. Тело было еще теплым, когда его обнаружили. Как произошло несчастье? Очень просто. Итиа ехал ночью к женщине, имя которой лучше не называть. По дороге туда он соблюдал осторожность и нагнул голову, но на обратном пути — забыл.

Следовательно, за короткий срок один мужчина был убит, двое ранены, одна девушка стала калекой. А Туо, едва оправившись от падения, в то же самое утро чудом объехал на дороге ребенка и упал еще раз! Ну и времена наступили! Нельзя даже выпустить из дому ребенка, чтобы он поиграл перед хижиной!

Кто бы подумал такое об Ах Сине? Избивать свою жену! Избивать до крови! Может, вы думаете, что вид крови испугал Ах Сина? Ничуть не бывало. Наоборот, он набросился на нее с еще большей яростью, так что нескольким мужчинам, в нерешительности топтавшимся на пороге, пришлось вмешаться. Лишь троим здоровым парням удалось справиться с Ах Сином, который был похож в эту минуту на дьявола и смотрел на жену такими глазами, что становилось страшно.

Если верить Тематаи, единственной жительнице Арутаки, находившейся в магазине в момент ссоры, то во всем была виновата сама Лиа, жена Ах Сина.

Она, Тематаи, спросила стирального порошка у Лиы, которая сидела у прилавка и шила. Быть может, Лиа не слышала, во всяком случае, она продолжала шить, не поднимая головы от работы. Тематаи почувствовала себя немного неловко и не решилась побеспокоить Лиу еще раз. Но Ах Син, наклеивавший в это время этикетки на консервные банки, слышал просьбу Тематаи и велел Лие обслужить ее.

Вы думаете, Лиа послушалась его? Ничего подобного. Она продолжала шить, как будто муж обращался не к ней, а к кому-нибудь другому. Ах Син повторил свое приказание. Наконец, Лиа подняла глаза и презрительно взглянула на мужа, как бы говоря всем своим видом: «Иди сам, я тебе не служанка». Тогда Ах Син сделал строгое лицо и обратился к Лие на своем смешном китайском языке. Что же сделала женщина? Она со злостью отбросила шитье, поднялась, пошла за прилавок и сбросила на пол целую пирамиду коробок и банок. Одна банка разбилась, осколки стекла посыпались на товар, а Лиа начала кричать на Ах СиНа уже не на китайском языке, а на таитянском, употребляя выражения, какие не стерпит ни один уважающий себя мужчина. Ах Син лишь гневно посмотрел на коробки и разбитую банку и, по-видимому, — так поняла Тематаи — приказал Лие быстро все подобрать. В ответ она осыпала его новыми оскорблениями. Тогда он пошел в заднее помещение магазина, отломил от метлы ручку и направился к Лие. Самоуверенная молодая женщина приняла вызывающий вид, она — как поняла после первого удара Тематаи — никак не предполагала, что Ах Син осмелится поднять на нее руку. Ошеломленная, она схватилась за плечо, на которое пришелся удар, но ей уже нужно было защищать лицо и изворачиваться от палки, которой муж действовал без остановки. К счастью, крики Лиы привлекли соседей, которые помешали Ах Сину наказать свою жену тяжелее, чем она того заслуживала.

После того как вымыли довольно сильно обезображенное лицо Лиы, Ах Син сказал:

— Хватит с ней возиться!

И обратился к своей супруге на языке туамотуанцев, чтобы все присутствующие поняли его:

— Твоя быстро собрать все, что сбросить. О себе заботиться потом. Если не сделать все сейчас, твоя собирать вещи, уехать и больше никогда не вернуться.

Ай да Ах Син!

Надо думать, у Лиы были все основания считать, что Ах Син говорит серьезно. Хотя кровь продолжала течь по ее лицу, она поднялась и без единого слова повиновалась. Бедная Лиа, однако! Несколько женщин сжалились над ней, но Ах Син не разрешил помочь жене. Хотел вмешаться вождь Матаоа, но Ах Син ему сказал:

— Ты распоряжаться как вождь на Арутаки, я распоряжаться в мой магазин!

Он произнес это совершенно спокойно, и разве он был неправ? Матаоа замолчал, и Лиа собрала все до последнего осколка. Только тогда Ах Син позволил увести ее и оказать ей первую помощь. Но этим не исчерпывались сюрпризы, преподнесенные в тот день Ах Сином присутствующим. Нужно было видеть все собственными глазами, чтобы поверить в это. Китаец снова как ни в чем ни бывало расплылся в улыбке и стал спрашивать у людей, находившихся в магазине, чего они желают! Тепора, к которой он обратился первой, настолько растерялась, что после минутного колебания показала на зеркало:

— Я разбила зеркало, которое купила вчера, и хочу взять такое же.

По правде сказать, хотя Ах Син несколько переборщил, Лиа получила по заслугам. Она никогда не проявляла ни малейшего усердия в обслуживании покупателей. Хорошо ли это? Разве не была она женой торговца? Видимо, ей не нравилось на Арутаки, ее тянуло обратно на Таити, но ведь это не давало ей повода с презрением относиться к туамотуанцам, посещавшим магазин. Все вспомнили теперь, что она не первый раз притворялась, будто не слышит просьб покупателей. Только раньше Ах Син молча вставал за прилавок и обслуживал людей, не говоря жене ни слова упрека, во всяком случае при посторонних. Лиа злоупотребила его терпением, вот и все.

Станет ли она теперь более покорной и любезной? На сей раз Ах Син поступил как настоящий туамотуанец. Хотя, сказать по правде, будь мужчина китаец, туамотуанец или попаа, у него нет иного способа воздействовать на жену, когда она начинает отбиваться от рук. Немного терпения — это хорошо, но слишком — уже плохо, потому что супруга думает, что муж ее слаб, и начинает его презирать.

Как только Тотаи и Пунуа Старший пришли, совет семи в полном составе расположился на скамейке перед домом Матаоа. Был красивый мягкий вечер. Луна светила так ярко, что даже на площадке под ветвями тоу не было необходимости зажигать моригаз. По проливу скользили серебристые блики.

Матаоа любил, когда совещания совета происходили возле его дома, в котором он прожил столько лет. Сейчас в хижине, где он родился, за столом сидела Моеата и шила новый тифефе, а рядом Моеа старательно готовила уроки. С этим местом на берегу пролива, где его предки решили построить себе жилище, у Матаоа были связаны самые интимные воспоминания детства и юности.

Он стал вождем атолла, председателем совета семи. Совет собирался здесь, когда ему предстояло решать не особенно важные дела. По более серьезным поводам они совещались в специально построенной для этой цели хижине, за стены которой не проникали любопытные взоры, звуки детского плача, собачий лай…

Открывая заседание, Матаоа произнес обычные приветственные фразы. Ему не терпелось сказать о том, что занимало его мысли, но сначала нужно было обсудить несколько общих вопросов. Их скопилось не так уж много, ибо главный вопрос — об установке рации — в принципе был уже решен. Поэтому Матаоа постарался поскорее перейти к делу, столь сильно волновавшему его в эту минуту, — пуску катера. Для этого торжественного дня он получил из Папеэте коробку с сотней трехцветных флажков, которыми будет украшена пристань в момент отхода катера от берега, и приготовил пять ящиков соку. Моеата попросила трех соседок помочь ей делать пирожные.

— В субботу утром я спускаю свой катер, — с гордостью сказал он. — Приглашаю всех.

Пять членов совета семи уже улыбались, готовые поздравить Матаоа, но их внимание отвлек Пунуа, который подтолкнул локтем своего соседа Тотаи.

— В субботу? — переспросил Тотаи таким тоном, будто Матаоа сказал нечто очень смешное.

— В субботу, в восемь часов утра.

— Так вот, как раз в субботу утром я тоже спускаю свой катер.

Наступило молчание.

— Как это — в субботу? — проговорил наконец Матаоа изменившимся голосом.

— Очень просто, в субботу. Не в понедельник и не во вторник, а в субботу.

— Но я же только что объявил, что выбрал этот день!

— Я слышал. Ну и что же?

Матаоа посмотрел Тотаи в глаза. Гнев уже охватил его.

— Ты это делаешь нарочно?

— Что делаю?

— Назначаешь этот день.

Тотаи призвал Пунуа в свидетели:

— Пунуа, я не говорил тебе по дороге сюда, что спущу катер в субботу?

— Это правда, — подтвердил Пунуа, — ты сказал: «Я думаю, это будет в субботу».

— Ну вот, — живо возразил Матаоа, — сказать: — Я думаю» это совсем нс то, что сказать: «Это будет». Не так ли?

Но Матаоа тотчас осознал свою ошибку: он вступил в пререкания. Вождь заметил выражение неловкости на лицах членов совета и прекратил разговор. Он понял, какую шутку хотел сыграть с ним Тотаи.

Со времени доставки моторов на Арутаки Тотаи все время осведомлялся о том, как двигается постройка катера Матаоа.

Планы его были ясны Матаоа: Тотаи хотел заранее узнать день, выбранный вождем для спуска катера, и спустить на воду свой катер на два или на три дня раньше. И тогда торжественная церемония, затеянная Матаоа, утратила бы весь свой блеск. Но Матаоа вместе с Ириа и еще одним помощником трудился последние дни не покладая рук, чтобы на сегодняшнем собрании совета назначить церемонию на субботу.

Это несколько расстроило планы Тотаи, который твердо рассчитывал, что катер Матаоа будет готов лишь в середине будущей недели. Сейчас Тотаи пришлось быстро принять решение, но, по сути дела, разве он к этому не был готов? Фраза, которую он бросил Пунуа: «Я думаю, это будет в субботу», оставляла ему полную свободу действий после того, как он узнал о намерениях Матаоа. Он мог, например, заявить, что предполагал спустить катер в субботу, по, поскольку обстоятельства изменились, перенес спуск на другой день. В любом случае он постарался бы опередить Матаоа. Почувствовав, что не успевает к сроку, он нанял бы двух или трех помощников и таким образом ускорил бы постройку.

Матаоа не сомневался, что прав ib своих рассуждениях, иначе Тотаи уступил бы вождю. По у того была совсем иная цель. Как же поступить Матаоа? Попросить Тотаи отложить спуск катера? Или объявить, что, раз дело приняло такой оборот, он назначает торжество на четверг, на два дня раньше Тотаи? Нет, лучше уж сжечь катер и выбросить мотор в море. Радость Матаоа была отравлена. Однако он сделал над собой усилие и спокойным голосом обратился к совету:

— Будет так, как я сказал: я спущу катер в субботу. Пусть все приходят.

Затем так же спокойно он сказал Тотаи:

— Делай как знаешь.

Матаоа поклонился собранию и вошел в дом.

Чем ближе была суббота, тем большее волнение охватывало жителей Арутаки. Мнения разделились, всюду вспыхивали споры. Хотя многие уговаривали Тотаи во избежание осложнений изменить дату спуска катера, он отказался. Что можно было ему возразить, когда он говорил:

— Разве я не имею права построить катер и спустить его на воду, когда мне заблагорассудится? Сказал ведь я Пунуа, что это будет в субботу, еще до того, как Матаоа сообщил о своем решении. Пусть он меняет день, а не я!

С другой стороны, Тотаи знал, что Матаоа строит катер и на днях закончит работу. Было бы, пожалуй, правильнее, если бы он нашел общий язык с вождем и они договорились, что спустят катера на воду с интервалом в два-три месяца. Но кто тогда имел бы преимущество? Матаоа, потому что он вождь, или тот, кто раньше кончит строительство? А если они закончили строительство примерно в одно и то же время, что тогда? Вот так история!

Старики обвиняли Тотаи. Даже если он действовал без злого умысла — а в это трудно было поверить, — Тотаи, как истому туамотуанцу, не следовало проявлять подобную непочтительность к вождю. Люди помоложе считали, что, поскольку речь идет не об общественном деле, положение Матаоа не может влиять на решение вопроса. Он строил катер для себя, Тотаи тоже. Разве не так? Доводы обеих сторон взвешивались и обсуждались теми, кто пребывал в нерешительности — таких было большинство — и не знал, чью сторону принять. Однако всех занимал вопрос: что делать в субботу утром? Оба катера имели одинаковую длину (семь метров) и почти одну и ту же конструкцию. Население атолла еще не видело таких красавцев. Оба катера были достойны торжественной церемонии, которую никому не хотелось пропустить. Но как присутствовать на двух торжествах одновременно? Сначала все соберутся… Затем благословение… Речи… Спуск катера на воду… Все это займет целое утро и в одном месте и в другом.

Больше всех был озабочен проповедник Муруа. Ему предстояло председательствовать на обеих церемониях, дать благословение и положить начало торжественным речам. Муруа хотел воспользоваться случаем и напомнить Матаоа и Тотаи, что прежде всего они мормоны. Ни один, ни другой не проявляли особого религиозного рвения. На собраниях мормонов они не задавали вопросов и не делали ничего, что позволило бы Муруа думать, что они пришли не только из вежливости. После спуска катера проповедник сможет произнести одну из своих пламенных речей, которые навсегда остаются в памяти слушателей. Среди присутствующих будут в основном католики и протестанты. Он призван завоевать их души. Проповедник очень любил выступать. В своей вере он черпал вдохновение для незабываемых слов.

Проповедник, красивый мужчина с мягкими, но решительными манерами, гордился своей высокой миссией и желал быть духовным наставником всего населения Арутаки. К сожалению, в своем большинстве жители атолла не внимали его призывам. Но в субботу люди волей-неволей выслушают его речь. Однако глупое упрямство Тотаи и Матаоа могло все испортить.

Заседание совета семи в составе пяти членов, состоявшееся без ведома Матаоа и Тотаи, подходило к концу. Мнение Тотаи на этот счет было известно, и, кроме того, было решено не приглашать на совещание Пунуа, так как по правилам на заседании полагалось присутствовать нечетному количеству членов, чтобы вопросы решались большинством хотя бы в один голос. Предупредив Пунуа о своем намерении спустить катер в субботу, То-таи делал его своим возможным союзником, и, таким образом, в присутствии шести членов совет рисковал не решить этот вопрос. Но когда же собраться еще раз, если завтра суббота!

Однако в конце обсуждения выяснилось, что эта предосторожность была излишней: все члены совета проявили полное единодушие в том, какие меры следовало принять. Они направились к хижине Матаоа.

— Не мудро ли это? — заключил Тетороа, изложив Матаоа принятое советом (решение.

— Не знаю, дайте мне подумать, — сказал Матаоа.

Тетороа посмотрел на членов совета и прочел на их лицах решимость проявить твердость.

— Нет, Матаоа, у тебя нет времени на размышления, дело должно быть улажено немедленно. Ты сам хорошо это знаешь. Разве не так? — прибавил он более мягким тоном.

— А если Тотаи откажется? — спросил Матаоа.

— Он не откажется, если согласишься ты.

— А если все же откажется?

— Тогда мы не будем присутствовать при спуске его катера.

— В самом деле?

— Это решено, — торжественно подтвердил Тетороа.

— Тогда я согласен.

Тетороа крепко пожал руку Матаоа. На лицах остальных членов совета было написано удовлетворение: не напрасно они взывали к мудрости Матаоа. Жители Арутаки не ошиблись в выборе вождя.

Решение, принятое советом, было настолько просто, что оставалось удивляться, как это оно раньше не пришло никому в голову. Матаоа и Тотаи упорно желали спустить свои катера в один день, так почему бы им не сделать это совместно? Состоится одна церемония, вот и все! Ведь Матаоа и Тотаи, несмотря на некоторое безразличие к своей религии, оба были мормонами. Их катера, установленные рядом на наклонном помосте, коснутся воды в одно и то же мгновение. Таким образом дело уладится ко всеобщему удовольствию, а церемония приобретет еще более торжественный характер. И люди будут довольны и растроганы, видя, что в конце концов добрые чувства и мудрость взяли верх.

Оживленно переговариваясь, члены совета семи направились к хижине Тотаи, совершенно не предполагая, что встретят с его стороны сопротивление.

По мере того как Тетороа излагал Тотаи мнение совета, лицо последнего принимало все более замкнутое выражение. Как только Тетороа кончил говорить, он поднялся:

— Я не согласен!

Тетороа посмотрел на него с удивлением:

— Но ты не можешь отказаться, Тотаи.

— Почему это не могу? — взорвался Тотаи. — Есть ли закон, лишающий туамотуанца права спустить на воду судно в любой день? Скажи мне тогда, кто издал этот закон, — может, Матаоа?

В запальчивости Тотаи потерял всякое чувство меры. Тетороа был оскорблен и лично, и как старший член совета. Он тоже поднялся и, пристально глядя на Тотаи, произнес:

— Слушай хорошенько! Мы все хорошо тебя знаем и ни для кого не секрет, что ты способен и на дружбу, и на добрые чувства, так как в глубине души ты неплохой человек. Но смири свою гордость, Тотаи, и не завтра, не через час, а сейчас же. Если же ты этого не сделаешь, то рискуешь потерять наше уважение и стать поино, достойным сожаления. Слушай еще, Тотаи! Прежде чем явиться сюда, мы договорились, что не будем присутствовать при спуске твоего катера, если ты не проявишь благоразумия и станешь упорствовать. Но, сказать по правде, никто из нас не думал, что нам придется прибегнуть к подобной угрозе, чтобы вразумить тебя. Теперь я вижу, что даже этого недостаточно! Поэтому имей в виду: если ты будешь упрямиться, тебе придется покинуть совет.

Тетороа повернулся к своим молчаливым серьезным спутникам:

— А если остальные не согласятся с твоим исключением, тогда я подам в отставку.

Никогда еще не видели Тетороа таким. Глаза его покраснели от волнения, он еле сдерживал свой гнев. Но все понимали, что Тетороа был прав в своем возмущении.

Каждый член совета чувствовал, что теперь сказано все. Дальнейшие уговоры были, бы унизительны для достоинства совета, который они представляли.

Ошеломленный Тотаи опустил глаза. Ни одного человека он не любил и не уважал так, как Тетороа, который был старше его на десять лет. Если даже Тетороа против него, ему ничего не остается, как признать себя побежденным. Приняв такое решение, Тотаи сразу почувствовал облегчение. Он поднял голову.

— Не нужно меня исключать из совета, когда я захочу из него выйти, я сам сообщу вам об этом.

Тетороа и остальные переглянулись: что имел в виду Тотаи? Все были приятно удивлены его спокойным, миролюбивым тоном.

— Что вы на меня так уставились! Можно подумать, что вы увидели по крайней мере летающую черепаху! Вы хотите, чтобы мы с Матаоа опустили наши катера вместе? Пожалуйста! Как вы решили, так и будет.

Хотя собравшиеся добросовестно старались сосредоточиться, речь Муруа начинала казаться им слишком длинной. Люди вертели головами, переглядывались, поднимали брови. На лицах было написано: если все будут испытывать наше терпение, как Муруа, ничего хорошего из праздника не получится. Ведь мы не в церкви и не в часовне, чтобы нам читали проповедь!

Зато благословение было простым и торжественным. Даже дети выслушали его молча и не шевелясь. Фигура проповедника на фоне двух катеров, украшенных цветами и флагами, так же как легкий помост, на котором они стояли, производили сильное впечатление.

Муруа действительно выглядел красиво в белоснежном костюме из накрахмаленного полотна. А голос! Настоящая музыка! Среди присутствующих не было ни одного человека, который бы не испытывал гордости и волнения при взгляде на катера, судьбу которых Муруа вручал богу. Муруа сказал, что строительство катеров свидетельствует как о процветании Арутаки, так и о мастерстве Матаоа и Тотаи. Не забыл он упомянуть и о тех, 236 кто помогал им в работе. Но когда, закончив благословение, пастор начал речь, которой, казалось, не было конца, Матаоа почувствовал, что слова его перестали ему нравиться и вызывали лишь нетерпение и раздражение.

Хотя Муруа теперь обращался непосредственно к нему и Тотаи, все, что говорил пастор, уже не имело никакого отношения к событию, ради которого все собрались. Муруа выражал сожаление по поводу того, что на Арутаки так мало мормонов, и призывал всех обратиться к этой вере, столь близкой природе туамотуанцев. Смысл его речей, хотя он высказывался не прямо, был ясен, несмотря на длинные, округлые, запутанные фразы. Невольно Матаоа посмотрел на Тотаи. В тот же миг Тотаи сделал то же самое. Они обменялись понимающими взглядами: то, что говорит Муруа, — просто глупость, не правда ли?.. После этого Матаоа и Тотаи, очевидно, считая, что никто за ними не наблюдает, вступили в разговор, причем рты их были закрыты, а говорили глаза. Этот язык хорошо понимали все присутствующие, а так как речь Муруа всем давно надоела, то люди все свое внимание сосредоточили на беседе между Матаоа и Тотаи, которая казалась им очень забавной.

— Твой катер очень красивый! — сказали глаза Матаоа.

— Он действительно недурен, но не больше, — ответил взгляд Тотаи.

— Нет, он по крайней мере не менее красивый, чем мой.

— Ты это говоришь, чтобы доставить мне удовольствие, но все-таки твой катер лучше.

— Они оба хороши.

Глаза Матаоа и Тотаи остановились на Муруа, затем возобновили свой диалог.

— Какой прекрасный праздник, не правда ли? — спросили глаза Матаоа.

— Да, праздник прекрасный. Но когда он кончит говорить?

Наконец Муруа умолк. Его, однако, сменил Тао, начавший свою речь с изложения истории разногласий между Матаоа и Тотаи. Странная мысль — заводить разговор о прошлом споре!

Тао, видно, хотел показать, что все кончилось хорошо и бог может быть доволен. Ох уж этот Тао! Вместо того, чтобы твердить без конца, что бог не спускает глаз с каждого мужчины и каждой женщины, лучше бы он подумал о том, что всевышний смотрит на него тоже и далеко не каждый день у бога есть основания быть довольным Тао.

Затем наступила очередь Тетороа. Его было приятно слушать. То, что он хотел сказать, он выразил в нескольких коротких, ясных фразах.

Говорили и другие. Но по мере того, как поднималось солнце, слушать речи становилось все труднее. Некоторые старики, пытаясь выразить, с одной стороны, радость по поводу столь торжественного события, а с другой — сожаление об ушедших в прошлое временах парусных лодок и тишины в лагуне, путались в словах и неожиданно замолкали на середине фразы. Молодые же, наоборот, говорили, что они тоже хотели бы приобрести такие же моторные катера и соберут для этого много копры. Ну и что? Пусть собирают… Но кого, спрашивается, это могло интересовать, кроме их самих и Ах Сина? Слушать подобные заявления становилось невыносимо.

Наконец наступил долгожданный момент. Матаоа и Тотаи, каждый с бутылкой пива в руках, шагнули вперед, к своим катерам.

— Осторожно! — пошутил Тотаи. — Постарайся разбить бутылку, а не катер.

— Мой катер не разобьется, — весело ответил Матаоа, — но вот твой в опасности. Ты какую фанеру поставил?

— Пятислойную!

— Тогда давай! Спускаем оба вместе?

— Нет, ты первый.

— Ты!

— Внимание! — крикнул тогда Матаоа. — Один, два, три, бросай!

Бутылки одновременно разбились о форштевни. Все кричали и аплодировали. К каждому катеру подошли по десять человек и по отполированным каткам плавно спустили аба судна в воду.

Ах Син бросил последний взгляд на установленный Матаоа садок.

— На сколько пакетов наберется завтра рыбы? — спросил он полушутливым, полусерьезным тоном.

Матаоа молча пожал плечами. Про себя же он подумал: «Откуда я знаю? Посмотрим».

Тем не менее он, как и Ах Син, с нетерпением ждал завтрашнего дня, чтобы увидеть, сколько рыбы войдет в садок. Подумать только, в этот вечер он преспокойно ляжет на свою циновку спать, а рыба в это время будет сама ловиться!

Установка садка потребовала больше времени, чем предполагали Матаоа и Ах Син. Первый садок снесло течение, вырвав колья с прикрепленной к ним проволочной сеткой. Выбрали другое место и оградили его высокой коралловой стеной, всадив колья еще глубже. На этот раз они выдержали напор воды. Только тогда Матаоа натянул на колья сетку. Садок имел более двухсот метров в окружности. На все это сооружение вместе с длинной загородкой, вдоль которой рыба должна была идти в западню, ушло более трехсот метров сетки. Нелегкая то была работа. Теперь она завершена.

Матаоа долго не мог заснуть. Он так много думал над конструкцией садка, что без труда представлял себя рыбой, заходящей из моря в пролив. Она встречает на своем пути сетку, натянутую на колья. Что делать? Конечно, идти вдоль нее. Разве что на нее нападет большая рыба и заставит повернуть в другую сторону. Но даже в этом случае не исключена возможность, что она не изменит направления. Откуда ей знать, что проволочная стена неминуемо приведет через узкие воротца в садок, где загородка переходит в полукруг и заводит рыбу в угол, образованный прямой линией и дугой, как у половинки круглого пирога. Прямая линия и есть сетка, на которую вначале наткнулась рыба. Но теперь рыба оказалась по другую ее сторону. Безусловно, человек легко выбрался бы из ловушки, вспомнив о проходе, через который он туда попал. Даже слепой наверняка нащупал бы выход руками. Но рыба не способна думать, да и глаза у нее устроены иначе, чем у человека. Она будет плыть вдоль сетки, пока видит ее, не замечая, что в одном месте загородка прерывается, образуя пустоту. В этом и заключался секрет. Внутри большого садка помещался садок поменьше, устроенный по тому же принципу. Если он окажется наполненным, то нет нужды вынимать рыбу из большого садка, лучше оставить ее до следующего раза. Для той рыбы, что скопится во внутреннем садке, хватит одного большого сачка, если только не попадется рыба необычных размеров, которую надо бить острогой. По рассказам стариков, бывали случаи, когда не только маленький, но и большой садок заполнялись до отказа.

— Что с тобой? Почему ты не спишь? — шепотом спросила Моеата.

— Что? — вздрогнул Матаоа.

— Ты без конца ворочаешься и называешь разные породы рыб. Тебе снилось что-нибудь?

— Может, я говорил со сна…

— Спи!

Пропел петух. Матаоа надел маску для ныряния. Скоро встанет солнце. Он вошел в воду и поплыл вдоль загородки путем, мысленно уже пройденным сегодня ночью. Хотя под водой было довольно темно, он, еще не достигнув прохода, увидел снующих в садке рыб. В ловушку попался целый косяк иоио, косяк папай, стая татихи… Кроме того, Матаоа удалось разглядеть паихере, аамеа, тотару, тенту-тенгу, питику, омо-омо и множество других рыб более мелких пород.

Приближаясь ко входу во второй садок, Матаоа увидел уруу, отделившуюся от косяка иоио. Это была самая большая рыба уруа из всех виденных им. Он ухватился за сетку, так как быстрое течение относило его в сторону. Человек и гигантская рыба пристально смотрели друг на друга. Уруа отвела глаза от лица Матаоа и уставилась на его руки. Неожиданно она рванулась вперед, и Матаоа инстинктивно отпрянул от сетки. Ему вдруг пришла в голову мысль, что рыбу заманили в ловушку хитростью и нужно ее освободить. А разве других рыб не следовало отпустить? Ему стало жаль рыб и стыдно за себя.

Матаоа поплыл по течению и вышел из воды перед хижиной. Жанна готовила кофе. У соседей плакал ребенок. Солнце всходило. Матаоа снял маску и посмотрел на садок. С берега, сквозь прозрачную толщу воды, уже нельзя было отличить одну рыбу от другой — все они, в том числе и громадная уруа, слились в одну плотную синеватую массу. В конце концов это всего лишь добыча, попавшая в западню. Завтра туда попадут другие рыбы, послезавтра тоже, и так изо дня в день. Матаоа никогда не будет больше охотиться на них с острогой. Вдруг он понял, почему ему так грустно. Теперь не рыбы, а он сам внушал себе жалость. Матаоа больше не ныряльщик, а владелец садка! Он постарел!

Все больше людей, особенно стариков, открыто высказывали недовольство Матаоа. Они упрекали вождя (тут не обошлось без влияния Тао) в том, что он пренебрегает древними традициями туамотуанцев, навязывая людям Арутаки образ жизни попаа. Он и сам вступил на этот ложный путь и наживается, торгуя рыбой.

Подобные обвинения заставляли более разумных и терпимых людей на Арутаки лишь пожимать плечами, но даже они не знали, что сказать, когда речь заходила об установленной на атолле рации. Пока что эта радиостанция, существовавшая уже три месяца, приносила пользу лишь самому Матаоа да его компаньону Ах Сину. Неужели молодой Тетоэа прошел стаж радиста в Папеэте, а правительство израсходовало столько средств на покупку рации только для того, чтобы можно было сообщить на Таити, что садок Матаоа полон рыбой и шхуне пора прийти за ней?

Рыбий садок оказался очень выгодным предприятием. Матаоа уже поставил Ах Сину около восьми тысяч килограммов рыбы. Не успевал Матаоа к приходу судна опорожнить садок, как он снова был полон. Запасы рыбы казались неисчерпаемыми.

Матаоа чувствовал, что в его отношениях с людьми что-то изменилось, но видел причину в своем успешном сотрудничестве с Ах Сином. Это его скорее раздражало, чем огорчало. Он был первым, кто навел людей на мысль о постройке садков. Соорудив садок, принесший ему столько прибыли, он тем самым призвал остальных последовать его примеру. В чем, как не в этом, заключается роль вождя, ведущего к прогрессу? Вместо того, чтобы осуждать Матаоа, лучше бы все построили себе такие же садки. Почему не использовать до конца богатства, предлагаемые морем? Не век жить копрой и перламутровыми раковинами! К тому же Матаоа и Ах Син доставляли радость жителям Таити, снабжая их любимой пищей. Что касается радиостанции, то, конечно, построили ее не для того, чтобы Тетоэа день-деньской любовался ею, но кто мешает любому жителю Арутаки пользоваться ею?

И действительно, радиостанция оказалась необходимой для тяжелобольных, так как фельдшер Марии теперь мог получать по радио консультации от врача и, з Папеэте. Но даже и в этом отношении больше всего пользы она принесла Матаоа — вернее, одному из членов его семьи. Однако на этот раз никто не осуждал вождя, а наоборот, не было человека, который бы ему не сочувствовал.

Уже несколько месяцев Ириа, сын Матаоа, жаловался на боли в животе. Они начинались неожиданно и так же неожиданно прекращались. Его часто рвало. В ожидании, пока придет судно, чтобы отвезти Ириа в Папеэте, Марии предложил сделать ему курс уколов. Но после первого же укола Ириа отказался от услуг фельдшера: попасть в руки Марии еще никому не доставляло удовольствия. Помощник капитана с «Ваинианиоре» говорил, что действия фельдшера не имели даже отдаленного сходства с тем, чему того обучали на Таити. Вместо того чтобы вводить иглу быстрым и точным движением, как острогу, Марии сначала приставлял ее к коже, а потом надавливал. Прежде чем впрыснуть лекарство, фельдшер гнул или ломал не одну иголку.

Боли у Ириа между тем не только не утихали, а наоборот, стали невыносимыми. Люди даже начали думать, что Ириа обречен.

Тетоэа вызвал по радио Папеэте, и спустя немного времени врач был у аппарата. На Арутаки его голос был слышен так ясно, как если бы он говорил из соседней хижины. Когда врачу сказали, что у Ириа болит живот, что живот стал твердым, как дерево, тот велел обложить его льдом из холодильника и завернуть мальчика в простыню. Потом он спросил, найдется ли на лагуне площадка по крайней мере в тысячу метров, куда бы летчик мог посадить гидросамолет, не рискуя наскочить на коралловый риф. Если такое место есть, нельзя ли в течение ближайших часов отметить его вехами?

Тетоэа обернулся к Матаоа. Матаоа, казалось, ничего не слышал, погруженный в мысли о постигшем его несчастье. Однако он взял себя в руки и сказал твердым голосом:

— У пас есть такое место, в двух километрах к западу от пролива, и мы сумеем обвести его вехами меньше чем за три часа.

Все переглянулись. Не сошел ли Матаоа с ума? Действительно, такое место было, но безумие пытаться в такой короткий срок обнести его вехами. Матаоа, однако, все продумал. Лодки! Они станут на якоре двумя параллельными линиями и отметят посадочную площадку для гидросамолета. Лодок наберется достаточно. Вряд ли на Арутаки найдется хоть один человек, который отказался бы помочь в беде Матаоа. Но как стать на якорь при столь сильном течении и глубине двадцать пять саженей? А веревки на что? Если же их не хватит, то можно воспользоваться нейлоновыми шнурками от траловых сетей, которые продаются у Ах Сина.

Когда все было готово и лодки выстроились двумя линиями, на горизонте появился гидросамолет. Увидев, что он благополучно сел на воду, люди, сидевшие в лодках, были настолько взволнованы, что не смогли сдержать слез. Привезли Ириа, находившегося в бессознательном состоянии. Попаа, сидевший рядом с пилотом, сказал, что в самолете найдется место лишь для одного члена семьи: машина перегружена горючим. С Ириа полетела Моеата. Бедная женщина! Она влезла в самолет в чем была, не успев захватить с собой даже маленький узелок. Трудно было не умереть со страху, садясь в такой аппарат, но Моеата видела лишь лицо сына. Она примостилась возле него, как если бы они находились в родной хижине.

Гидросамолет заскользил по лагуне, взлетел и в несколько минут стал маленьким, как птица в небе.

На следующий день Тетоэа говорил по радио с врачом из Папеэте. Еще день — и Ириа умер бы… Но благодаря гидросамолету все кончилось хорошо, операция прошла благополучно, и теперь Ириа был вне опасности, разве что произойдет какое-либо неожиданное осложнение, что маловероятно. Врач добавил несколько теплых слов в адрес родителей молодого человека, сильный организм которого немало способствовал счастливому исходу. У Ириа оказался перитонит. Марии нашел описание этой болезни в медицинской книге, и все вспомнили, что на Арутаки немало людей умерло от такой же болезни.

После этого случая отношение к Матаоа изменилось. Оказался прав он, а не те, кто, подобно Тао, утверждал, что Матаоа положил конец традиционному образу жизни туамотуанцев. Что скажут эти люди, если кто-нибудь из их близких окажется в таком же положении, как Ириа? Дадут больному умереть? Правда, в данном случае речь шла о сыне вождя, но ведь врач и не опросил, кто такой Ириа. Он беспокоился лишь о спасении жизни туамотуанца и отправил бы гидросамолет за любым больным, независимо от того, чей он родственник.

Спустя некоторое время в память об этом необычайном событии была сложена песня под названием «Врач-гидросамолет».

Молодой Теоту, выделявшийся среди школьников красивым почерком, переписал песню в тетрадь с многочисленными рисунками, иллюстрирующими историю спасения Ириа. Эту тетрадь вместе с корзиной ожерелий из перламутровых раковин и панцирем черепахи на «Ваинианиоре» отправили в Папеэте.

Спустя шесть недель «Ваинианиоре» доставила Моеату на Арутаки. Ириа с ней не было.

— Как Ириа? — спросил Матаоа, когда они вошли в хижину.

Моеата прикусила губу и зарыдала, не в силах выговорить ни слова. Наконец она успокоилась и вытерла слезы:

— Ириа совершенно здоров, но захотел остаться на Таити.

— Ну так что же? Когда он вернется?

— Он поступил работать в гараж и больше не вернется.

С момента посадки на воды лагуны гидросамолета, который взял Ириа в Папеэте, до 7 мая 1963 года, когда на атолл прибыл министр фарами в сопровождении губернатора, никаких особых событий на Арутаки не произошло.

Были сооружены три больших садка, не считая садка Матаоа. Люди оценили дальновидность вождя, положившего начало столь прибыльному делу. Благодаря продаже рыбы население менее болезненно пережило понижение цен на перламутровые раковины и копру.

В сезон шестьдесят третьего года ни один ныряльщик не отправился на Такароа. Стоимость раковин упала до ста тысяч франков за тонну. При такой цене был ли смысл подвергаться риску стать таравана? Люди предпочитали ограничиться продажей рыбы из садков и копры. Правда, цены на копру снизились до одного франка за килограмм, в то время как грузы «Ваинианиоре» — рис, сахар, соль и другие продукты — вздорожали.

«Что же происходит? — спрашивали себя люди. — То, что мы производим, падает в цене, а то, что мы покупаем, дорожает. Разве это справедливо? Если бы речь шла только о сахаре или рисе! Но ведь расходы в последнее время удвоились и даже утроились. Нужно покупать горючее для подвесных моторов и керосин для моригазов и холодильников. Да и нынешняя молодежь не согласится, как раньше, носить набедренные повязки. Девочкам подавай платья, а мальчикам синие джинсы и куртки из настоящей или искусственной кожи. Новые гитары для их тамуре-твиста стоят дороже старых, которые, по словам этих поино из нового варварского оркестра, якобы не дают нужного звучания! И так во всем. Последнее моющее средство «Бонюкс» окончательно вытеснило голубое мыло. И не удивительно! Как могут женщины Ару-таки, независимо от их возраста, отказать себе в удовольствии вскрыть пакет «Бонюкса», всегда содержащий какой-нибудь сюрприз! Маленький автомобиль, бельевые прищепки, браслет, зеркало, носовые платки… К тому же «Бонюкс» действительно прекрасное моющее средство и экономит хозяйкам время. Правда, в конце концов остается лишь счет от Ах Сина, ибо гораздо легче зайти в магазин и взять у китайца что тебе нужно, чем потом расплачиваться.

Когда Матаоа узнал, что губернатор Туамоту вновь отправился в служебную поездку, он решил при встрече выразить ему от имени жителей Арутаки недоумение и недовольство по поводу сложившегося положения. Губернатор объяснил Матаоа, что во всем мире перламутр заменили более дешевой пластмассой. Люди атолла очень удивились. Как можно сделать похожим на перламутр материал, который идет на ведра, бидоны или подарки «Бонюкс»! Поразительные вещи творятся на свете!

Губернатор уточнил, что речь идет об очень твердом и прочном пластмассовом материале, непохожем на тот, что они видели у Ах Сина. Но не следует отчаиваться: люди вскоре поймут разницу между настоящим перламутром, добытым со дна лагуны, и подделками, и спрос на раковины возобновится. Что касается копры, то, если цена по-прежнему будет падать, правительство изучит вопрос о предоставлении производителям дотации или само закупит копру по повышенной цене.

Чтобы успокоить население, губернатор заявил, что власти Туамоту предоставят жителям Арутаки длительный кредит на расширение и ремонт пристани.

В февралае 1963 года «Ваинианиоре» доставила на атолл небольшой грузовичок для Ах Сина. «Неужели китаец думает нас этим удивить? — пытались шутить некоторые. — Разве у нас нет автомобилей? А подарки «Бонюкс»? Он, наверное, забыл про них». И они плевали на землю в знак презрения к Ах Сину, выставлявшему напоказ свое богатство, приобретенное, по их мнению, нечестным путем. На самом деле они просто завидовали китайцу. Ах Син по-прежнему не проявлял никакого высокомерия, а его грузовичок часто оказывался полезным.

Даже люди, порицавшие китайца, с удовольствием катались в его машине и пользовались ею для перевозки тюков, когда прибывала «Ваинианиоре».

В апреле на Муруа налетел мопед. Раны, сначала казавшиеся незначительными, загноились, проповедник был при смерти. Марии сделал больному несколько уколов пенициллина, и в конце концов тот выздоровел. Через две недели молодой Пунуа, сбивший пастора, на полной скорости врезался в таитянский тиарэ. Его нашли без сознания, засыпанного цветами, которые опали с дерева в результате удара. Вид у Пунуа был такой, что впору было нести его на кладбище. Может, и стоило отнести, уж слишком большую опасность он представлял собой на мопеде. Однако никто не желал ему зла: Пунуа был совсем не плохой парень. По стоило ему сесть на мопед, как он становился невменяемым!

В конце апреля радио Таити сообщило о прибытии министра фарани. Он прилетел из Франции на самолете, который был в десять раз больше, чем гидросамолет врача, и двигался в пять раз быстрее. Встретили его праздничными шествиями, музыкой и танцами, как будто уже наступили июльские торжества.

Кто мог думать на Арутаки, что министр прибудет на Туамоту? Никто. Нетрудно представить себе, какое волнение охватило жителей атолла, когда Тетоэа выскочил из дома, где находилась радиостанция, и понесся к хижине Матаоа, крича на бегу, что получено важное сообщение.

В тот же вечер собрался совет семи, а утром созвали все население. Все уже знали, о чем пойдет речь, но одно дело узнать новость от Тетоэа, и другое — услышать ее из уст вождя на общем собрании.

Матаоа говорил громко, голос его немного охрип от волнения. Он сказал, что через неделю министр фарани прибудет на Арутаки. Точную дату его приезда сообщат по радио. Эту очень важную персону будут сопровождать губернатор всей Полинезии, губернатор Туамоту и еще пятьдесят чиновников и солдат. Всех их доставит военный корабль, который еще больше того, что приходил во время цунами. На землю атолла ступят более ста попаа, считая моряков. Такого еще не знал Арутаки. Будет воздвигнута арка, ведущая от пристани к площади. Каждый приготовит подарки из раковин, цветов или панциря черепахи.

С завтрашнего дня следует начать подготовку к церемонии, танцам и тамаараа. Подробности будут сообщены на ближайшем собрании, завтра или послезавтра.

— Вскоре наступит самый прекрасный день в истории Арутаки! — заключил Матаоа.

— Как называется эта красивая песня? — спросил министр после того, как хор девушек исполнил «Врач-гидросамолет». Губернатор Туамоту объяснил, что сын вождя был спасен от верной смерти гражданским гидросамолетом с горючим, которому после посадки на Рангироа удалось приводниться в лагуне Арутаки, а затем тем же путем вернуться на Таити. Министр посмотрел на Матаоа так тепло и дружелюбно, что Матаоа почувствовал, как сжалось его горло. Он вспомнил Ириа… Что бы он дал, лишь бы сын стоял рядом!

Жанна в белом платье отделилась от группы своих подруг в хоре и, поклонившись, как ее учили, преподнесла министру черепаху из раковин, обвитую трехцветной лентой. Министр взял черепаху, поблагодарил Жанну и расцеловал в обе щеки. Остальные подарки лежали на столе: перламутровые раковины с выгравированным рисунком, тифефе, корзины с большими раковинами, ожерельями и венками, полированные панцири черепах, позвонки китов и всякие другие вещи. Большинство девушек, преподносивших подарки, были в белых платьях, однако не все. Что было делать бедняжкам после того, как последний метр белой ткани исчез с прилавка Ах Сина, а светлые платья матерей, теток и бабушек, годные к употреблению, все до одного оказались перекроенными и перешитыми! Пришлось им смириться и надеть свои самые нарядные цветные платья. Но теперь уже никто не думал об этих мелочах, еще вчера вызывавших столько споров, волнений и даже слез. Как только на горизонте показался корабль, сердца жителей Арутаки (за исключением Тао) слились в одно сильно бьющееся сердце.

На «Вайане», ставшем на якорь в лагуне, неподалеку от пролива, осталось лишь несколько моряков. Венки и их долю угощений им принесли прямо на корабль. Остальные сошли на берег. Более ста человек! Сразу бросалось в глаза, кто из них самый большой начальник, ошибиться было невозможно. Губернатор Полинезии — отец полинезийцев, по словам губернатора Туамоту, — оказался довольно пожилым человеком с мягкими манерами, свидетельствовавшими о доброте. Все отдавали ему дань любви и уважения, но глаза собравшихся были обращены к министру. Чувствовалось, что этот человек привык отдавать приказания и умел с первого взгляда видеть все, что нужно. Даже улыбаясь, тактично проявляя интерес к тому или иному человеку, он продолжал думать о чем-то своем.

После обхода деревни и показа министру садков для рыб все вернулись на площадь, где должно было состояться вручение наград.

Матаоа, шесть членов совета и совсем старый Тетока, с опасностью для жизни спасший когда-то ребенка, выстроились под ветвями тоу. Матаоа первым получил из рук министра знак отличия. Министр сам пришпилил булавкой знак к одежде вождя и обнял его. У Матаоа покраснели глаза, но он сумел овладеть собой в отличие от остальных членов совета, которые не могли сдержать слез. Наконец пришла очередь старого Тетока. После того как министр обнял его, тот опустил глаза на медаль, украсившую отворот его белой куртки, и спросил:

— Подарок «Бонюкс»?

Это награда-то. полученная из рук министра, подарок «Бонюкс!» Ну и Тетока! К счастью, взглянув на него, министр понял, что перед ним старый поино, какие несомненно есть повсюду, а не только на Арутаки, и решил отнестись к этой истории с улыбкой.

Случай с Тетока был единственным происшествием, несколько нарушившим гармонию самого прекрасного дня в истории Арутаки. Песни, речи, танцы, тамаараа — все удалось даже лучше, чем можно было ожидать. Когда же после полудня наступил час расставания, все увидели, что попаа взволнованы не меньше туамотуанцев.

Прежде чем сесть в подошедший вельбот, министр огляделся вокруг и обратился к губернатору Туамоту:

— Вы оказались правы. Эти острова таят в себе неизъяснимое очарование.

Затем, обернувшись к Матаоа и членам совета, он произнес:

— Я должен уехать, но часть моего сердца остается у вас.

Когда вельбот с министром исчез за горизонтом, все молча разошлись по домам.