Авантюрист и любовник Сидней Рейли

Глава 1 ПРИВЕТ ОТ ТЕТУШКИ

— Ну как, тебе понравилось? — Джейн заглядывала ему в лицо своими зелеными глазами. — Ой, я так разволновалась, что едва не заплакала!

— Я не большой любитель оперы, — Георгий пожал плечами. — Впрочем, пели актеры неплохо. Но чтобы судить о нашумевшей книге, лучше все-таки прочесть ее…

— Тебя ждет сюрприз! — Джейн, как девчонка, легко крутанулась на одной ножке. — Поцелуй меня и получишь взамен оч-чень ценную вещицу!

Реллинский невольно улыбнулся и решил ее поддразнить:

— Даже не знаю, право, стоит ли твой сюрприз поцелуя.

— Еще как стоит! — Джейн с загадочным видом извлекла из сумки небольшой томик. — Смотри, Джордж, вот то, что ты так хотел прочесть, — «Овод»!

— О-о! Благодарю! — Георгий принял у нее из рук нашумевшую книгу. — И готов поцеловать тебя за это не один, а сто раз…

Джейн расхохоталась. Она была очень хороша сейчас. Глаза блестят, рыжие волосы растрепались и горят в свете газовых фонарей, как золотая корона. Пожалуй, в чопорном английском обществе ее сочли бы несколько шумной и чересчур эмоциональной, но именно это, а еще искренность и открытость и привлекали Реллинского. Хотя девушка тоже симпатизировала Георгию, знакомиться с ее отцом, капитаном Патриком, он пока не спешил. Женитьба не входила в его планы. Нужно было сперва закончить учебу в Королевском горном институте, а дальше видно будет…

— Мы уже пришли… О чем ты задумался? — внезапно притихнув, спросила Джейн.

— Мне нужно уйти. На сегодня назначена важная встреча, от которой зависит мое будущее…

— Да? — разочарованно протянула девушка. — Как жаль… А завтра мы увидимся?

— Обязательно. А за книгу спасибо! — Реллинский поцеловал Джейн в щеку, помахал ей на прощание рукой и зашагал по улице.

— В сущности, — сказал он сам себе, — я ее не обманываю. Мисс Патрик — чудесный человек, к тому же рано или поздно унаследует все состояние старого капитана… Но не стоит внушать ей никаких надежд и ставить себя в ложное положение.

Через два квартала Георгий почувствовал слежку. Человек, которого он в этом заподозрил, неотступно двигался за ним. Реллинский сделал вид, будто разглядывает витрину магазина, и заметил, что подозрительный тип тоже остановился невдалеке. Лицо вроде бы незнакомое… Гм, довольно молод, но подбородок скрыт пышной бородой, явно фальшивой. Надо исчезнуть! Сегодня предстоит встреча с друзьями-марксистами. Большинство из них, разумеется, на легальном положении. Но береженого Бог бережет. Вдруг этот псевдобородач — царская ищейка? Георгий неторопливо шагал по улицам, а сам поглядывал по сторонам в ожидании, когда подвернется подходящий момент. Он очень хорошо знал эту часть Лондона и поэтому больше полагался на счастливый случай. Ага, вот, кажется, проходной двор! Реллинский резко свернул за ограду и припустил бегом…

Впереди маячил выход. Георгий вздохнул свободнее и замедлил шаг. И тут же его нагнал незнакомец!

— Что вам угодно? — от неожиданности Реллинский заговорил грубо и агрессивно. — Почему вы меня преследуете?

— Простите, пожалуйста, — «бородач» прижал руку к груди. — Мне необходимо переговорить с вами.

Нет, это не филер! Сотрудники охранки вряд ли могут изъясняться на таком английском. Реллинский несколько успокоился.

— К чему тогда этот маскарад? — уже мягче сказал он, указывая на фальшивую бороду.

«Преследователь» рассмеялся.

— Я все сейчас объясню, — пообещал он. — Но, может быть, лучше где-нибудь посидим?

Они вошли в паб «Красный лев» и взяли по кружке светлого эля.

— Позвольте представиться, — незнакомец обеими руками взялся за бороду и с усилием отодрал ее от лица. — Френсис Аллен Кроми, лейтенант флота, к вашим услугам.

Старички, игравшие в криббэг, оглянулись. Толстяк за соседним столиком выпучил глаза, чертыхнулся и на всякий случай пересел подальше.

— А этот, как вы изволили выразиться, маскарад, — Кроми потер подбородок, — я придумал, чтобы познакомиться с вами.

Георгий все еще настороженно смотрел на него.

— Мой дядя, — объяснил моряк, — капитан Патрик, тревожится, что его единственная дочь увлечена иностранцем. Он попросил меня навести справки… Все, что я узнал, характеризует вас наилучшим образом, — дворянин, студент-химик и так далее. Но что вы за человек? Согласитесь, составить мнение о ком-либо можно только при личном общении. К тому же, — добавил он, помрачнев, — судьба кузины мне тоже небезразлична. Короче говоря, я хотел бы спросить, какие у вас намерения относительно Дженни.

Реллинский некоторое время колебался. Но потом, решившись, ответил:

— Мы с ней просто друзья. Мисс Патрик очень славная девушка…

— Она прелесть! — согласился Кроми. — Я знаю Дженни с детства, и, поверьте, другой такой на свете нет!

Георгию почему-то стало грустно. Судя по всему, лейтенант влюблен в свою кузину, и это так понятно. А вот русскому студенту придется от нее отказаться.

— Мне доставляет радость беседовать с ней, гулять, обмениваться книгами, — сказал Реллинский. — Но, если я вас правильно понял, мы с вами не соперники. Нас с Джейн слишком многое разделяет, и я никогда не претендовал на большее, чем просто дружба. Вас устраивает такой ответ, мистер Кроми?

— О да! — моряк горячо пожал руку русскому. — Для вас — просто Фрэнк. Я счастлив познакомиться с таким прекрасным, благородным человеком! Можете всегда рассчитывать на мою помощь!

— Благодарю, — Георгий со вздохом положил на стол томик Войнич. — Передайте эту книгу вашей кузине и скажите что-нибудь в таком роде: ему срочно пришлось уехать на родину, и он не успел попрощаться со своей милой приятельницей… Он сожалеет, но никогда не забудет дни, проведенные с нею вместе.

Кроми озадаченно повертел роман в руках.

— Вы и в самом деле должны возвращаться в Россию? — недоверчиво прищурился он.

Реллинский кивнул и не стал уточнять, что его отъезд произойдет всего лишь через полгода, после завершения курса. Зачем отрубать хвост собаке по куску? Лучше отмахнуть сразу!

Они выпили еще пива и распрощались добрыми друзьями.

«Овод» до сих пор входит в число моих самых любимых книг. Я много раз читал и перечитывал этот роман. И всякий раз, приближаясь к финалу и неизбежной гибели Ривареса, плакал. Очень сильно написано! Но, возможно, дело не только в этом. И не только в том, что сама фигура революционера так притягательна. Для меня в Оводе всегда сохраняется что-то личное. Возможно, это связано с собственной молодостью и воспоминаниями о некоей девушке… Удивительно! Я знал десятки женщин, был с ними близок, но ни одна из них не оставила в моей душе такого следа, как та давняя нежная привязанность… Как знать? Если бы наши отношения развивались, если бы я добровольно не отказался от Дженни, возможно, мы были бы счастливы вдвоем. Или, наоборот, очень скоро расстались бы с обидой друг на друга. Так что сожаления мои вызваны скорей тем, что могло бы осуществиться, но не случилось… Умом я понимаю это. А сердце все равно грустит и тоскует. Если она жива, то давно уже стала старенькой, и волосы у нее не рыжие, а седые…»

Георгию пришлось сменить квартиру и избегать общих с мисс Патрик знакомых. На улицах он всматривался в лица прохожих. И не только потому, что боялся случайно встретиться с Джейн. Расставшись с романтическими иллюзиями, Реллинский еще больше сблизился с земляками и вступил в ряды социал-демократов. Он не мог позволить себе роскошь быть беспечным. Неосторожность означала реальную опасность не только для него самого, но и для товарищей по партии. Конечно, царские шпики не станут приклеивать фальшивую бороду, как влюбленный моряк Кроми, но тем более следует держать ухо востро. Ведь товарищи доверили ему ответственное задание — готовить для печати революционные брошюры, предназначенные для отправки в Россию. Вот и сейчас он нес в портфеле новую рукопись.

Типография, выполнявшая заказ, располагалась на небольшой улочке в Ист-Энде. Это было удобно, потому что редкие посетители не привлекали внимания ни горожан, ни полиции. Что особенного в том, если какой-то господин собрался отпечатать для себя визитные карточки? Такую отговорку Георгий придумал на тот случай, если кто-нибудь станет проявлять излишнее любопытство, но пока что Бог миловал.

— А, это ты, Джордж! — приветствовал его хозяин типографии, невысокого роста крепыш.

Свою карьеру Ричард Вуд начал лет тридцать назад в должности помощника печатника. Последние четыре года типография принадлежала ему, но это не изменило ни характер, ни добрую рабочую закваску Дика.

Он деловито просмотрел рукопись, принесенную Георгием, сделал на ней какие-то загадочные пометки, предназначенные для наборщиков, и кивнул на стопки уже отпечатанных брошюр:

— Эти можно забирать.

Реллинский расплатился, тщательно отсчитав требуемую сумму (деньги были не его собственные, из партийной кассы, он головой отвечал за каждый пенс), получил взамен расписку и тряхнул руку Вуда:

— Спасибо, Дик. Ты, как всегда, точен.

— Пролетарии всех стран, объединяйтесь! — шутливо отозвался тот и посоветовал: — Возьми кеб.

Реллинский знал это и без всяких советов. В руках такую кипу не унесешь и в омнибус не сунешься. Георгий свистнул кебмену, погрузился и вскоре оказался дома.

Ровно в пять в дверь позвонили, Реллинский открыл. На пороге стоял рослый блондин. Не дождавшись условленной фразы, Георгий неторопливо поинтересовался:

— Что вам угодно?

Пришедший нахмурил брови, как будто что-то припоминая, и неуверенно произнес:

— Сэр Марк передает вам привет от тетушки.

— А как тетушкино здоровье? — подозревая неладное, настороженно спросил химик. Это был второй, дополнительный пароль.

— Инфлюэнца дала осложнение на слух, — четко отрапортовал незнакомец.

— Проходите, — успокоился хозяин, впуская гостя в квартиру.

Как выяснилось, курьер плохо знал Лондон и долго блуждал в поисках указанного ему адреса. А когда нашел, от волнения растерялся.

— Вы латыш? — спросил Георгий, помогая ему складывать в чемодан отпечатанные Диком брошюры.

— А что, заметно? — встревожился гость.

— Есть немного, акцент выдает, — объяснил Рел-линский.

— Я вообще неважно владею английским, — виновато сказал курьер. — Зато в Германии все принимают меня за немца, и я всегда беспрепятственно провожу багаж.

— Сегодня же обратно? — сочувственно спросил хозяин. — Отдохните немного. Хотите чаю?

— Не откажусь…

За чаем разговорились. Товарищ Эдуард — так представился посетитель — приехал в Англию впервые в жизни, хотя у него уже был немалый опыт в перевозке нелегальной литературы.

— Трудно на чужбине? Я хоть наездами, но бываю у своих в Риге, — сказал он. — А вы как же?

— Я тоже скоро вернусь в Петербург, — Георгий неожиданно для себя вздохнул по дому. — Может быть, даже в ближайшие месяцы…

Проводив курьера, он решил развеяться и зашел в недорогой ресторан «Королевский якорь», где время от времени обедал. Знакомый официант, расторопный паренек по имени Билли, обслуживая постоянного посетителя, глазами указал ему на соседний столик. Реллинский рассеянно взглянул на даму в модной шляпе и в первое мгновение оторопел — ему показалось, что это Джейн Патрик. Но женщина повернула голову — и очарование исчезло, лицо было незнакомое, а волосы гораздо темней, чем у ирландки, хотя тоже отливали в рыжину.

— Гарсон, порцию виски, — манерно растягивая слова, заказала дама.

— Сию минуту, — Билли подмигнул Георгию и поспешил к стойке бара. А Реллинский внимательней присмотрелся к посетительнице. Женщина необычной и броской красоты — и одна, без сопровождения? На проститутку не похожа. Скорее, это содержанка какого-нибудь буржуа… Умеет себя держать, прекрасные манеры… Только вот виски — в такое время?

Билли подал даме бокал и, проходя мимо Реллинского, снова подмигнул ему и прошептал:

— Каково? Стильная штучка… Кому-то она обходится в кругленькую сумму…

Официант был прав. Для Лондона эта женщина казалась слишком экзотической. Эдакая райская птица, залетевшая в туманный Альбион. Любопытно было узнать — откуда она? Речь правильная, но в ней есть легкий оттенок, непривычный для Англии… Возможно, она приехала из колоний?

Дама щелкнула крышкой изящного портсигара. В тонких пальцах появилась дорогая папироса.

— Позвольте… — Георгий, учтиво поклонившись, зажег спичку.

— Благодарю, — женщина глубоко затянулась и выпустила дым через ноздри тонко очерченного носа. — Этот гарсон не слишком любезен, верно?

Реллинский расценил ее слова как приглашение к разговору и без церемоний пересел за столик любительницы виски. Она приняла это как должное, потягивала спиртное, как воду, и молча изучала своего визави.

Показался Билли, неся на подносе заказанный Георгием обед.

— О! — только и сказал он, заметив, что тот сидит уже за соседним столом. Но, не позволяя себе никакой фамильярности, обслужил клиента и тут же скрылся.

— Хотите чего-нибудь поесть? — спросил Реллинский.

— Спасибо, я не голодна. А впрочем… Вы тут, как видно, не впервые? Что посоветуете?

— Здесь неплохо готовят рыбу. Рекомендую также бифштекс.

— Нет, это слишком тяжело! — отказалась дама. — А рыбу попробую с удовольствием.

Ела она неторопливо, деликатно откусывая по маленькому кусочку, как человек, привыкший совершать трапезу в хорошем обществе, Георгий по-прежнему терялся в догадках.

— Откуда вы приехали? — спросил он наконец.

— На этот раз — из Парижа, — ничуть не удивившись, отвечала загадочная женщина. — А вообще — из Мадрида, Берлина, Нью-Йорка…

— Из Петербурга, — в тон ей продолжил Реллинский.

— Там мне тоже доводилось бывать, — слегка улыбнулась незнакомка. — Неплохая страна, но, на мой вкус, зимой там слишком холодно.

«Она русская! — догадался Георгий. — Хотя… кто ее разберет. Если мы и земляки, она ни за что в этом не признается. Любит напускать на себя туману».

Он уже понял, в чем причина необычного поведения незнакомки. Она держалась в новом, очень модном стиле «женщина-вамп». И то ли стиль этот идеально шел к ней, то ли в даме действительно было нечто роковое, но она не казалась ни смешной, ни претенциозной, ни менее привлекательной, чем была.

— Вы свободны сегодня вечером? — неожиданно для себя спросил Реллинский. — Я хотел бы пригласить вас куда-нибудь… В театр, например.

«Вамп» рассмеялась низким грудным смехом:

— Я все время ждала, когда вы предложите что-нибудь в этом роде! Не обижайтесь, все мужчины говорят одно и то же. А за обед спасибо. Все было очень вкусно. Вы позволите мне расплатиться самой?

— Нет, что вы! — воскликнул Георгий. — Ни за что! — и торопливо полез в карман за бумажником.

— Вы очень милый, — сказала дама, собираясь встать.

— Как? Вы уйдете? — он был поражен. — И я не узнаю, ни как вас зовут, ни где вас искать?

— Послушайтесь доброго совета, — со вздохом промолвила незнакомка, — не пытайтесь меня разыскивать. А мое имя… Друзья называют меня Пепитой. Впрочем, зачем вам мое имя?

— Вы испанка? — Реллинский надеялся, что разговор заставит ее отвлечься и она не уйдет.

— Когда-то была ею… Прощайте. Я желаю вам удачи, — женщина прошуршала платьем к выходу.

— Вы ей приглянулись, — завистливо щелкнул языком Билли.

Расплатившись по счету, Георгий бросился на улицу. Там никого не было, хотя тротуар заполняли прохожие.

«Помню, в каком радостном, приподнятом настроении я приехал в Петербург на Рождество 1900 года. Сколько надежд, сколько заблуждений! Девятнадцатый век уходил, наступало новое столетие, открывая счет невидимым открытиям, изобретениям, искусствам… Казалось, впереди ждет только счастье. Я еще ничего не знал о грядущих войнах, революциях, мир казался безоблачным и светлым. На улицах лежал снег, пахло елками, прохожие несли красиво упакованные подарки, румяные веселые девушки казались красавицами. Петербург был празднично украшен, и я нисколько не жалел о тех обидах, разочарованиях и бедах, которые навсегда оставались в прошлом. Я знал, что отныне моя жизнь станет осмысленной и принесет пользу…

Дома поднялся переполох. Оказывается, родители не получили мою последнюю телеграмму и не знали о том, что я уже в России. Матушка заливалась слезами, поминутно крестила и благословляла меня. А отец крепился, но то и дело брал меня за руку, как бы желая удостовериться, что сын — вот он, здесь, никуда не делся…

…оба умрут от голода в восемнадцатом году. Матушкин брат будет арестован как троцкист, а Романа Евгеньевича повесят колчаковцы. И двадцатый век, которого мы все так ждали, значительно сократит наш старинный род…

…мне предложили место преподавателя в университете и одновременно — должность в нефтяной компании Нобеля. Первое было почетно, второе — доходно. Я все еще колебался, когда выяснилось, что наши финансовые дела близки к краху. Мое обучение за границей обошлось семье слишком дорого. И как мне ни хотелось стать проводником передовых химический идей и наставником молодых умов, пришлось предпочесть второе…»

Глава 2 НАШ ЧЕЛОВЕК

— Средство от тараканов! — выкрикивал Реллинский, притопывая ногами. Но щегольские ботиночки не грели, а валенок у Георгия не было — не запасся.

Кругом шумела, галдела и вовсю торговалась толкучка. В ходу были всякие деньги, и старые, и керенки, и весомые, и обесцененные, поэтому все предпочитали натуральный обмен. Вот и Реллинскому пришлось на практике использовать свои обширные химические познания, изобретая средства от клопов и тараканов.

Сейчас он дул на озябшие пальцы, засовывая их поглубже в рукава, но декабрьская стужа пронизывала до костей. «Эх, глоточек бы горячего чаю! — думал Георгий. — Да и вообще домой, в тепло…»

— Почем ботиночки? — толкнул его в бок здоровенный веснушчатый парень. — Буржуйские, со скрыпом… Отдашь за полмешка картошки?

— Отдать бы отдал, а потом что — босиком по снегу? — приплясывая, отозвался Георгий, стараясь не стучать зубами.

— Зачем босиком? — парень задрал вверх ногу. — Я тебе свою обувку одолжу. По рукам?

Обмен был чрезвычайно выгодным, и через полчаса Реллинский, гордясь своей удачей, тащил домой мешок. И сущей ерундой казалось то, что на ногах у него чужие рваные опорки. «Ботинки все равно не для нашей зимы», — успокаивал он себя.

Из-за угла выскочил и резко затормозил автомобиль с вооруженными людьми в бескозырках.

— А ну стой! — крикнул кто-то из них. — Спекулянт, мешочник. Покажь документ!

— Я не спекулянт, — стуча зубами, на этот раз и от холода, и от страха, отозвался Георгий. — Вот картошку выменял на ботинки… У меня дома старики родители, жена больная… Честное благородное слово, товарищи!

— Товарищ выискался! — возмутился другой матрос. — Шлепнуть его — и вся недолга. То-ва-а-рищ!

— Погоди, — остановил его третий, по-видимому, постарше рангом. — Тебе лишь бы шлепать. Надо сперва разобраться. Вы кто такой? Документы есть?

— Документы у меня дома, — жалко принялся оправдываться задержанный. — Тут недалеко, в двух кварталах, можете проверить…

Ему не стыдно было унижаться. Если не донести до квартиры картошку, матушка, отец и Таня — все погибнут от голода.

— Погоди, — снова повторил старшой. Он напряженно вгляделся в лицо Георгия и неуверенно спросил: — Товарищ Реллинский?

— Он самый, — все еще настороженно отозвался химик, опуская на землю мешок.

— Это никакой не контрик, а наш, наш человек! — возбужденно сказал старшой. — Не узнаешь, Георгий Васильевич? Не помнишь? Надо же! С пятого года не видались!

— Эдуард? Берзинь? — все еще не веря себе, переспросил Реллинский. — Сэр Марк передает вам привет от тетушки?

— Он самый… Как ты, что? Где служишь?

— Нигде, — вздохнул Георгий. — Фирма прогорела, хозяин уехал… Я без работы.

— Непорядок, — покачал головой Берзинь. — Такой старый революционер, как ты, с твоим опытом, с золотыми руками, не должен шататься по толкучкам… Знаешь что? Иди к нам служить!

— Куда это — к вам?

— Да в ЧК! Работы — по горло! Люди нужны — позарез! Форму получишь, сапоги, а эту рвань, — Эдуард кивнул на опорки Реллинского, — выкинь. Паек хороший… Все, как положено… Да ты не раздумывай, соглашайся!

— А меня возьмут? — с сомнением спросил Георгий.

— Еще как! С руками оторвут!

(Ф. Дзержинский, из инструкции для чекистов, 1918 год.)

В дверь забарабанили:

— Открывайте! Проверка документов!

Массино заметался по спальне, пытаясь попасть ногой в штанину:

— Еленочка! Ради всего святого… В доме есть другой выход?

— Парадная заколочена, — Елена Шарлевна спокойно накинула халат и крикнула: — Сейчас открою! Я не одета! Подождите минуту!

Когда Массино застегнулся на все пуговицы, женщина загремела в прихожей цепочками и замками. И тотчас же квартиру заполнили люди с оружием.

— Кто такой? — спросил у хозяйки Реллинский, кивая на Массино. — Попрошу предъявить документы!

— Дальний родственник, — небрежно бросила женщина. — Приехал из провинции.

— Так, — Георгий углубился в изучение бумажки, протянутой «родственником». — «Турецких и восточных стран негоциант»… Что сие означает? Иностранный подданный? Спекулянт? Контрабандист?

— Законопослушный гражданин, — коммерсант молитвенно сложил у груди руки. — Торгую азиатскими пряностями… Елена Шарлевна приютила меня на ночь…

— Весьма подозрительный тип, — Георгий обернулся к сопровождавшим его матросам. — Задержим его для выяснения личности.

— Не суетись, Винченцо, — презрительно бросила хозяйка ломавшему руки любовнику. — Подержат и выпустят. Личность твоя и в самом деле не внушает доверия.

(Сообщение ВЧК от 22 февраля 1918 года.)

— Массино… Снова тот же подозрительный тип! — Реллинский через стол перекинул папку Резо. — Помнишь, мы задержали его перед Новым годом для выяснения личности? Так вот, открылись новые факты. Это еще тот субчик! Чего только за ним не числится: и спекуляция, и скупка краденого, и контрабанда… Мерзкая фигура! Надо еще раз его допросить.

— Попробуй, — охотно отозвался Дарчия, ложкой вынимая из банки аджику и отправляя ее в рот. — Этого темного дельца выпустили уже через два часа после задержания. А следовало расстрелять на месте! Где-то он кому-то подмазал, не иначе…

— Как выпустили?! — задохнулся от негодования Георгий. — Не может быть! Да перестань ты жевать, наконец…

— Не могу, — развел руками Резо. — Без хлеба еще так-сяк, а без аджики — не могу… Ловишь их, ловишь, сажаешь, понимаешь ли, сажаешь, а потом за твоей спиной их тихо выпускают.

— Надо выяснить, кто этим занимается, и жестоко наказать, — покрасневшие от недосыпания глаза Реллинского сощурились. — Репутация чекистов должна быть чистой и безупречной.

— При такой текучке попробуй найти виноватого, — Дарчия отправил в рот еще одну ложку аджики. — Этого Массино уже и след простыл. Вот поймаем его снова… Тогда он нам выложит, кто его покрывает!

— Ищи ветра в поле! — Георгий проглотил голодную слюну.

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

— За вас поручился товарищ Берзинь, — строго сказал Петерс. — Он знаком с вами еще по работе в Великобритании, а также по первой русской революции. Сотрудники по уголовному отделу ЧК также характеризуют вас как образцового, кристально честного чекиста. И, наконец, самое главное — вы в совершенстве знаете английский язык… Жили несколько лет в Англии… Вам что-либо говорит имя Кроми?

Реллинский растерянно молчал.

— Френсис Аллен Кроми, — повторил Петерс, отводя рукой от лица длинные, как у семинариста, волосы.

— Д-да… мы виделись в Лондоне… но это было… страшно сказать — двадцать лет назад…

— Вы сумеете его опознать?

— Не знаю… Слишком много времени прошло… Петерс положил на стол фотографию.

— Не очень-то изменился ваш приятель, верно? Снимок двухлетней давности. Кроми был морским атташе английского посольства. Он и сейчас в Петрограде, работает на британскую разведку и, — заместитель Дзержинского усмехнулся, обнажая испорченные зубы, — присматривает за кронштадтским флотом, как бы его не увели немцы…

— Значит, теперь мы по разные стороны баррикады, — тихо сказал Георгий.

— Нет! — резко возразил Петерс. — Вы давние друзья, а сейчас к тому же еще и коллеги. Вы ведь тоже английский шпион, посланный к нам разведкой «Интеллидженс Сервис» с особым заданием — организовать заговор против Советской власти, чтобы свергнуть ее!

На короткое мгновение Реллинскому показалось, будто его обвиняют и зачитывают приговор. Но Петерс продолжал:

— Теперь вы не Георгий Реллинский, а Джордж Рейли, знаменитый разведчик секретных британских служб. Или, если желаете, — Петерс снова усмехнулся какому-то воспоминанию, — Сидней… да, именно так — Сидней Джордж Рейли.

— Но, Ян Христофорович… вдруг Кроми знаком с этим знаменитым шпионом?

— По некоторым данным, настоящий Рейли не то убит, не то давно в отставке. К тому же это не имя, а шпионская кличка, которую «Интеллидженс Сервис» не раз использовала по собственному усмотрению и может присваивать любому агенту, — Петерс нахмурил широкий лоб. — Вы что, струсили? Не верю! Товарищи характеризовали вас как человека огромной отваги.

— Одно дело — встречаться с врагом в открытой схватке… — Реллинский еще раз взглянул на фотографическую карточку. — И совсем другое — лгать, притворяться… Вдруг я не справлюсь и провалю задание?

— Поймите, у нас нет другого выхода, — устало сказал Петерс, и суровое его лицо вдруг помягчело. — Социалистическое отечество в опасности, его обложили со всех сторон. Вы единственный, кто может проникнуть в ряды наших многочисленных противников и сорвать их черные замыслы.

— Да, — тихо подтвердил Георгий, — другого выхода и правда нет.

— Кроми представит вас своим коллегам, — продолжал зампредседателя ВЧК. — Возможно, это сотрудники посольств. Может быть, профессиональные разведчики. Или скрытые белогвардейцы. Вы должны увлечь их реальным планом захвата власти… Слушайте…

Они склонились над столом. Инструктаж затянулся глубоко за полночь.

1 января — Первое покушение на В. Ленина в Петрограде.

6 января — Декрет ВЦИК о роспуске Учредительного собрания, не признавшего Советскую власть и ее декреты.

15 января — Декрет СНК об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА).

Январь — февраль — Ликвидация контрреволюционных мятежей атаманов Каледина и Дутова.

18 февраля — Начало наступления войск австро-германского блока на Советскую Россию.

21 февраля — Декрет-воззвание СНК «Социалистическое отечество в опасности!»

22 февраля — Учреждение Чрезвычайной комиссии Народного Секретариата Украины для защиты страны и революции.

3 марта — Подписание Брест-Литовского мира.

9 марта — Высадка английских войск в Мурманске.

14—16 марта— IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов ратифицировал Брестский мирный договор.

18 марта — Постановление Коллегии ВЧК об образовании губернских и уездных чрезвычайных комиссий.

5 апреля — Высадка японских и английских войск во Владивостоке.

22 апреля — Декрет ВЦИК об обязательном всеобщем военном обучении для рабочих и трудящихся крестьян от 18 до 40 лет.

25 мая — Начало антисоветского мятежа Чехословацкого корпуса.

29 мая — Постановление ВЦИК о переходе к всеобщей мобилизации в РККА.

8 июня — В захваченной белогвардейцами и интервентами Самаре создано контрреволюционное правительство.

11–14 июня — 1 Всероссийская конференция чрезвычайных комиссий в Москве.

13 июня — Объединение отрядов ЧК в центре и на местах в корпус войск ВЧК.

20 июня — Убийство в Петрограде комиссара Петроградского Совета по делам печати, пропаганды и агитации В. Володарского.

6 июля — В Москве убит немецкий посол Мирбах.

7 июля — Ликвидация мятежа левых эсеров в Москве.

7–8 июля — Подавление контрреволюционных мятежей в Рыбинске и Муроме.

17 июля — В Екатеринбурге расстрелян последний русский царь Николай Романов.

22 июля — Разгром белогвардейского мятежа в Ярославле.

2 августа — Высадка в Архангельске английских, французских и американских интервентов.

4 августа — Оккупация Баку английскими интервентами.

30 августа — Убийство председателя Петроградской губчека М. Урицкого. Покушение на В. Ленина в Москве.

В Латышский клуб Реллинский заходил уже несколько раз. У него появились здесь знакомые. А Кроми все не было, хотя Петерс утверждал, будто Френсис входит в число завсегдатаев клуба.

Георгий Васильевич выдавал себя за представителя международной нефтяной компании, каким и был до революции.

…Раскланиваясь с новыми знакомыми, Реллинский заказал выпивку и сел за столик. Оглядел зал. Кроми здесь не появлялся вот уже две недели, во всяком случае, Георгий ни разу еще не видел его. Это внушало беспокойство: а вдруг он уехал из Питера, надолго отлучился по делам?

К Георгию Васильевичу тут же подсел юркий маленький человечек. Реллинский с содроганием узнал в нем Массино. Но делец и не подозревал, что этот хорошо одетый господин с прекрасными манерами и чекист, задержавший его в прошлом году, — одно и тоже лицо.

— Месье Константинов (под этим именем Реллинского знали в Латышском клубе), месье Константинов! Есть крупная партия оружия…

Георгий Васильевич отрицательно покачал головой.

— А что вас интересует? Кокаин? Антиквариат? — продолжал гадать спекулянт. — Может быть, хотите недорогую чистую девочку?

— Подите вон, — брезгливо ответил «Константинов» с легким, но заметным английским акцентом. — С такими людьми, как вы, я не веду никаких дел. И знаете — почему? Я вам не доверяю.

Массино оскорбленно засопел и убрался в другой конец зала. И очень вовремя. Потому что в клуб пришел Кроми. Сердце у Реллинского екнуло. Он сам не ожидал, что так обрадуется.

Вид у Френсиса был измученный. Он заказал обед и принялся жадно есть.

Георгий Васильевич взял свой бокал с вином и прошелся между столиками, перебрасываясь со знакомыми шутливыми приветствиями. Подойдя совсем близко к Кроми, он стал присматриваться к нему, словно пытаясь узнать.

Моряк поднял лицо от тарелки и замер, не донеся ложки до рта.

— Простите, — нерешительно начал Реллинский, — мы не могли с вами раньше встречаться? Хотя не исключено, что я ошибаюсь.

Лицо англичанина осветилось радостной улыбкой.

— Никакой ошибки нет! — воскликнул он. — Боже мой… Неужели вы не помните? Лондон… Человек с накладной бородой… Дженни…

— Фрэнк? — недоверчиво спросил Георгий Васильевич. — Это вы? Не может быть!

Глава 3 ОХРАННАЯ ГРАМОТА

(Из воспоминаний К. Набокова, бывшего секретаря русского посольства в Англии.)

(Из автобиографической книги Р. Локкарта «Воспоминания британского агента».)

(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».)

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)

— Приход… — Локкарт вслух диктовал себе и сам же записывал в тетрадь. — Так… От Ллойд-Джорджа получено… еще раз получено… Итого… Расход… Генералу Алексееву переслано… Савинкову передано… Патриарху Тихону… Всего на сумму…

Реллинский тоже занимался подсчетами. Теперь через его руки проходили огромные средства. Они поступали частью от бежавших на юг промышленников и помещиков, дельцов и домовладельцев, короче говоря, всех «бывших», сохранивших от прежних времен золото, валюту, драгоценности. Деньги стекались и от заграничных «жертвователей» — из США, Франции, Англии, а также от президента Чехословакии Масарика, озабоченного судьбой сибирского корпуса белочехов.

Пересчитывая капиталы, Георгий Васильевич сжимал и разжимал кулаки, опасаясь, что гнев прорвется наружу и он чем-либо выдаст себя. С тех пор как Кроми покинул Москву и вернулся в Петроград, Реллинский оставался в окружении настоящих врагов — сильных, опасных, к которым можно испытывать только слепую ненависть. С Фрэнком их все-таки что-то связывало… А Локкарта можно было только презирать: не человек — флюгер, легко поддается любому влиянию…

— Довольно бухгалтерии, Брюс! — Рейли встал из-за стола. — Нужно действовать, черт возьми, а не протирать штаны за гроссбухом! Полсотни верных людей — и мы возьмем Кремль!

Локкарт с восхищением взглянул на знаменитого шпиона. Сколько энергии, воли, сколько ненависти к Советам! И откуда только в нем этот неистребимый наполеоновский дух, эта безграничная уверенность в себе? Локкарт Роберт Брюс, несмотря на свое воинственное имя, полученное в честь легендарного шотландского короля, основателя династии Стюартов, порой чувствовал себя, вопреки своему высокому положению, недостаточно опытным и серьезным человеком. К тому же он был влюблен… А влюбленный всегда уязвим.

Возлюбленная Локкарта, Мария Игнатьевна Закревская, по первому мужу Бенкендорф, по второму — баронесса Будберг, прожила довольно бурную жизнь. Ей довелось встретиться с людьми яркими, незаурядными. Близкие называли эту женщину Мурой. Ей посвящен последний роман Горького «Жизнь Клима Самгина» — и на протяжении двенадцати лет Мария Игнатьевна была подругой великого пролетарского писателя. С 1933 по 1946 год она была «невенчанной женой» знаменитого английского фантаста Герберта Уэллса. В ее биографии есть немало белых пятен и необъяснимых событий. Может быть, поэтому в разные годы ее считали то британской, то германской шпионкой, то чекисткой.

— Я не могу больше! — Реллинский чуть не плакал. — Ян Христофорович, надо их всех брать немедленно… Это страшные люди, они ни перед чем не остановятся! Я больше не выдержу… Мне все время хочется взять маузер и стрелять, стрелять!

— Держите себя в руках! — Петерс силой усадил «шпиона» на стул. — Взять заговорщиков мы всегда успеем. Пока что, поймите, у нас нет на руках всех доказательств. Революционный суд не может обвинять врагов голословно. Придется продолжать игру. Но теперь вы будете действовать не один… Рука об руку с вами станут действовать наши товарищи: два моих тезки — Ян Буйкис и Ян Спрогис… И еще один ваш старый знакомый…

Георгий Васильевич с надеждой поднял голову и увидел, как в кабинет Петерса входит Эдуард Берзинь.

— Позволь, Эдуард, представить тебе английского разведчика Сиднея Рейли, — весело сказал заместитель председателя ВЧК. — С его подачи ты познакомишься с Френсисом Кроми, а уже затем с остальными иностранцами. Так что готовьтесь, братцы, к поездке в Питер… Если, конечно, согласны захватить Кремль и свергнуть большевиков! — и он заливисто расхохотался.

Реллинский тоже засмеялся. Берзинь, хотя и силился сохранить серьезность, не удержался и прыснул.

Дежурный за дверью, услышав доносящиеся из кабинета строгого начальника странные звуки, заглянул к Петерсу, держа наготове оружие. На лице его выразилось забавное недоумение, а вся троица просто покатилась со смеху.

— Значит, все ясно, — подытожил Реллинский. — Ваша задача — войти к нему в доверие.

— Прямо как аферисты какие-то, — пробурчал Буйкис, взглянув на часы и поднимаясь. — Вот уж никогда не думал, что придется актером стать… Не нравится мне все это…

— Если бы вы знали, как мне это не по душе, — вздохнул Георгий Васильевич, — но таковы правила игры. Другим способом мы не сможем вывести врагов Советской власти на чистую воду.

Споргис помалкивал, сидя в уголке. Буйкис обернулся к нему:

— Пошли… хм… товарищ Шмидхен. Господин Кроми уж нас заждался.

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Уже за полночь в дверь номера постучали.

— Ну, наконец-то! — Георгий Васильевич пожал руки Буйкису и Споргису. — Отчего так долго? Я волновался, места себе не находил…

— Никак не могли расстаться с новым закадычным дружком, — ухмыльнулся Буйкис. — Кроми почувствовал в нас родственные души и вцепился, как клещ. Ну теперь, слава Богу, все в порядке.

— А именно? — Реллинский сгорал от нетерпения. — Что он сказал?

— Завтра, Георгий Васильевич, он познакомит нас с господином Сиднеем Рейли, который будет руководить заговором против Советов, — пробасил Шмидхен. — Так что готовьтесь. Теперь вы у нас Спартак.

Мужчины расхохотались.

— А как сложилась жизнь Джейн? — спросил Реллинский. — Меня много лет мучило чувство вины перед ней за свое внезапное исчезновение… И мне хотелось, чтобы она была счастлива…

— Дженни очень скоро стала миссис Кроми, и, разумеется, я все сделал для того, чтобы она об этом не сожалела, — ответил моряк. — А твои угрызения совести были совершенно излишни. Ты поступил как истинный джентльмен. Теперь я понимаю, почему ты не мог жениться. Уже тогда работал на британскую разведку, да, Джордж?

Георгий Васильевич значительно кивнул:

— Я не смел предложить твоей кузине жизнь, полную опасностей и волнений. Позже, после засылки в Россию, мне пришлось жениться… Сугубо из конспиративных соображений…

Он старался не думать о Тане. Как она там — больная, в холодной квартире, рядом с его стариками, которые сами нуждаются в уходе… Товарищи обещали позаботиться о семье Реллинского, но его угнетало, что, находясь в одном городе с близкими, он не может их даже навестить… Конспирация!

— …Судьба жены разведчика ее все же не миновала, — делился между тем Кроми. — Больше всего я мечтаю о том, чтобы вырваться отсюда и вернуться домой, на родину. Бедняжка Дженни! Даже письма ей послать не имею возможности. Представляешь, как она волнуется?

— Представляю, — Георгий Васильевич подошел к окну гостиницы «Французская», в которой Кроми снимал номер. — Ну, где они, твои контрреволюционеры? Командиры Красной Армии — и вдруг так непунктуальны! Ты уверен, что это надежные люди?

— Абсолютно! Они ведь не знали, что я подслушиваю их разговор в Латышском клубе… И так крыли Советскую власть, что, если бы их засекли чекисты, тут же поставили к стенке! Нет, эти латыши искренне ненавидят большевиков. После соответствующего инструктажа они распропагандируют своих собственных подчиненных…

— Это неплохо, — задумчиво заметил Рейли. — Ведь именно латышские части охраняют Кремль. Мы совершим самый настоящий дворцовый переворот! Командование я беру на себя… Врываемся во внутренние помещения Кремля… Правительство — под арест… Ленина — расстрелять! Даем сигнал Савинкову… Это мой друг, говорил ли я тебе, Фрэнк? Он единственный человек, которого можно посадить на престол — авторитет и здесь, и за границей, эсер, организатор убийства Плеве и великого князя Сергея… Он входит в Москву и объявляет военную диктатуру. Разумеется, интересы Великобритании будут полностью соблюдены…

— Скорей бы все это произошло, — тоскливо сказал Кроми. — Знаешь, мне как-то не по себе. Сердце ноет… Боюсь заболеть, боюсь умереть в этой ужасной стране…

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Реллинский.

В номер вошли, снимая с головы фуражки, Буй-кис и Споргис.

— Извините, что опоздали, — сказал Буйкис. — Показалось, будто за нами следят. Пока избавились от «хвоста», прошло время…

— Это Шмидхен, — представил Буйкиса Кроми. — И его друг Ян. Они красные командиры. И скоро должны поехать в Москву служить в частях, охраняющих Кремль. А это, господа, мистер Сидней Рейли.

Георгий Васильевич пожал своим товарищам руки. Латыши сохраняли невозмутимое выражение лиц, но рукопожатия были крепкими и надежными.

— Мы рады сотрудничать с вами, — подчеркивая «с вами», сказал Буйкис. — Советы у нас уже вот где! — он полоснул себя по шее ребром ладони.

Кроми одобрительно хохотнул.

— Славные ребята! — Рейли похлопал Шмидхена по плечу. — С такими можно начинать серьезное дело.

— Сейчас черкну несколько слов Роберту Брюсу… — Фрэнк подсел к столу. — Деньги и дальнейшие инструкции вы получите уже в Москве.

Латыши кивнули, Буйкис бережно спрятал письмо Кроми за пазуху. Распрощавшись, оба Яна надели фуражки и вышли из номера.

— Орлы! — возбужденно воскликнул Реллин-ский. — Особенно хорош этот Шмидхен. Как держится!

— Вот-вот, он мне тоже понравился, — поддержал Кроми. — Я так и написал Роберту Брюсу — этот особенно пригодится.

(Из книги Р. Локкарта «Воспоминания британского агента».)

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)

«200 тысяч выдано вчера, — зашифровал Роберт Брюс в своей тетради. — Полмиллиона — сегодня». В отдельную папку он уложил расписки, полученные в обмен на деньги.

Латыши ждали в кабинете. Убедившись, что письмо Кроми подлинное, Локкарт предложил стрелкам рассказать о себе.

— А что тут рассказывать? — спросил худощавый Шмидхен. — Пропаганду в частях мы уже начали… Нужны только деньги для подкупа некоторых начальников и рядовых бойцов. Сами знаете — не подмажешь, не поедешь.

— О да! — Роберт Брюс сам любил непереводимые русские идиомы. — Вы получите сумму, необходимую для «подмазывания»… Но каковы ваши дальнейшие намерения?

— Наши части, — сдержанно сообщил Бер-зинь, — командование предполагает передислоцировать на север. Но латышские стрелки не горят желанием воевать с архангельским английским десантом, наоборот. Если бы могли договориться с генералом Пулем… — он вопросительно взглянул на Локкарта, — то сообщили бы ему, что латышские полки и здесь, в Москве, и в Петрограде готовы хоть завтра выступить против большевиков. Если нас отправят на защиту обеих столиц, мы немедленно открываем фронт, входим в контакт с союзниками и ведем их на Москву.

— Надоело воевать, — доверительно вздохнул Шмидхен. — Только и ждем минуты, чтобы вернуться домой, в Латвию.

— Потому мы и с вами, — решительно закончил Берзинь. — Англичане цивилизованная нация, они предоставят нам независимость, а Германия слопает и не подавится!

Локкарт согласно кивал.

— Чего же вы хотите от меня? — спросил он, выслушав гостей.

— Денег, — повторил Шмидхен. — Без денег, одними только разговорами, мы ничего не добьемся…

— Да хватит об этом! — оборвал его Берзинь. — Господин Локкарт подумает, будто мы рвачи какие-нибудь… А мы борцы за идею! Помогите нам связаться с генералом Пулем — и через месяц большевистский режим лопнет, как воздушный шар!

Роберт Брюс в нерешительности кусал губы. Если бы здесь сейчас был Рейли! Он не знает колебаний… И в людях разбирается с первого взгляда. Сидней сразу определил бы, провокаторы эти красные или нет.

— Не могу не приветствовать, — уклончиво сказал Локкарт, — вашего решения порвать с Советами и сотрудничать с нами… Приходите завтра. Возможно, я уже буду готов помочь вам не только словом, но и делом…

— Вы что, нам не доверяете? — обиделся Шмидхен. — Ей-богу, мы деньги не для себя просим. Можете не давать их нам лично… Передайте хотя бы господину Рейли, ведь именно он поведет нас на штурм Кремля.

— Но сперва надо пробраться к генералу Пулю, — напомнил Берзинь. — Военная поддержка все-таки важнее подкупа…

После их ухода Локкарт немедленно послал своего помощника Хикса за сотрудниками других иностранных посольств, которые выразили свою готовность помочь англичанам в случае переворота.

— Найдешь французов на запасных путях Ярославского вокзала, — сказал Локкарт. — Они поселились прямо в поезде; надеются не сегодня, так завтра отправиться домой.

(Из книги Р. Локкарта «Воспоминания британского агента».)

— Мы поможем вам добиться независимости Латвии, — Роберт Брюс говорил торжественно, почти патетически. Красные командиры внимали ему. — Мы поможем вам в праведной борьбе с большевиками. Наконец, мы поддержим вас денежными средствами.

— Я бы рекомендовал, — тонким голосом вставил консул Гренар, — создать для начала национальный латышский комитет.

— И наконец, — не слишком довольный вмешательством француза, Локкарт нахмурился, — вот удостоверения, с которыми вы отправитесь в расположение британских войск для переговоров с генералом Пулем…

«Британская миссия в Москве. 17 августа 1918 года. Всем британским военным властям в России. Предьявитель сего поручик Ян Буйкис, латышский стрелок, направляется с важным поручением от Британской штаб-квартиры в России. Обеспечивайте ему свободный проезд и оказывайте всемерное содействие. Р. Локкарт. Британский представитель в Москве».

— Да, с такой охранной грамотой можно перейти линию фронта, — удовлетворенно заметил Бер-зинь, получивший такой же документ на имя капитана Крыппа Кранкаля.

— А деньги когда же? — Буйкис-Шмидхен продолжал играть роль человека, который интересуется в основном материальными ценностями. — И на подкуп… И на дорогу туда и обратно…

— Деньги получите от меня, — подал голос Реллинский, который на протяжении всей беседы, как бы скучая, молча сидел в углу. — И в дальнейшем вы будете держать связь со мной. Господин Локкарт слишком занят. А я человек свободный и в настоящий момент постоянно нахожусь в Москве. Встречаться будем на конспиративной квартире…

Он протянул Берзиню визитную карточку с адресом: Цветной бульвар, 8. Эдуард заметил, что рука Георгия дрожит. Он знал почему.

В этот день в Петрограде умерла Татьяна Филипповна, жена Реллинского.

После происшествия в квартире Эдика Вики не было ровно неделю. Она не приходила, да и у Бодягина не было особого желания ее видеть. Клиенты тоже не досаждали, и он коротал время за чтением все тех же тетрадок со шпионскими мемуарами. Скорее всего, этот чувак страдал раздвоением личности. Или работал в органах и записывал показания разных людей. А потом, как тот палач из анекдота, таскал халтурку дом. А может, и в самом деле, как Мата Хари, был двойным агентом и снабжал данными все разведки сразу. Только при чем тут англичанин, который помер в первую мировую?

Бодягин и сам не думал, что так увлечется. Он залез в энциклопедию, но почерпнутых оттуда знаний о Рейли было явно недостаточно для того, чтобы идентифицировать его с Розенблюмом или Реллинским. Противоречия и неувязки сильно раздражали и никак не хотели складываться в общую картину. Одно только Эдик знал наверняка: как всегда, здесь не обошлось без КГБ… точнее, ОГПУ. Да чекисты, собственно, сами этого не скрывали. Наоборот, гордились, что спровоцировали «заговор Локкарта». Бедный Рейли вообще тут не пришей кобыле хвост. Небось в гробу перевернулся, когда узнал, что гэ-бэшник Реллинский присвоил себе его фамилию. А Розенблюм при чем?

«…Надел новый костюм и отправился на Красную площадь, — продолжал читать Бодягин. — Чудесное весеннее утро. Люди нарядные, радостные… На трибуне товарищ Сталин, лихие кавалеристы товарищи Ворошилов и Буденный…»

— Можно? — отвлек его знакомый голос.

В дверях стояла Вика с двумя связками старых газет.

— А, это ты… — Эдик неохотно поднялся и отложил «Блокъ-ноть».

Он молча взял у нее из рук макулатуру и погрузил на весы. Так же молча отсчитал мелочь и звякнул медяками об стол.

— Извини меня, пожалуйста, — тихо сказала Вика, не притрагиваясь к копейкам.

— За что? — Бодягин пожал плечами.

— Я поступила очень некрасиво, — девушка готова была расплакаться. — Но, честное слово, это совсем не то, что ты подумал…

— А что же тогда?

— Меня интересовало, — после недолгого колебания призналась Вика, — женат ли ты…

— Ну, и тебе полегчало? Да, я был женат…

— Почему ты не сказал мне об этом?

— Я что, должен отчитываться? И какое это имеет значение?

— Для меня имеет… Мне казалось, мы должны доверять друг другу… между нами не может быть тайн…

— И поэтому ты шарила у меня по карманам? Лучше бы спросила.

— Я больше не буду! — всхлипнула Вика. — Честное слово!

Бодягину стало жалко ее. Он подошел и прижал Вику к себе.

— Ну, не надо… Ладно… Я уже простил…

— Не обижаешься? — сквозь слезы пролепетала девушка.

— Все уже, не обижаюсь, — успокоил ее Эдик.

Они лежали обнявшись на узкой медицинской кушетке, которую Бодягин месяц назад приволок из поликлиники, где работала мать. Списанная мебель не раз служила им ложем. Но сегодня впервые Эдик почувствовал, какая кушетка неудобная. И вообще день выдался пасмурным и серым.

Глава 4 ВСЕ ДЛЯ КОНСПИРАЦИИ

Возлюбленная, а по совместительству и личный секретарь Локкарта Мура что-то тихонько напевала, прибираясь в спальне.

— Наши планы рухнули, — шепотом, чтобы не волновать ее зря, сказал Роберт Брюс. — Я узнал от германского посла, что большевики уже три месяца, если не больше, знают шифр, которым я пользовался, посылая телеграммы в Лондон… Представляете? Все до одного — и Чичерин, и Троцкий, и Ленин, и главный их чекист Дзержинский — все в курсе наших дел.

— Ерунда! — небрежно бросил Рейли. — Если они до сих пор ничего не предприняли, вам не о чем беспокоиться.

— Это еще не все… Я получил сведения, что на помощь с севера нам нечего рассчитывать. В Архангельск из Мурманска пришла всего лишь тысяча двести пехотинцев… О каком походе на Москву может идти речь? Даже если допустить, что латыши повернут оружие против Советов… Генерал Пуль попадет в ловушку, из которой не выберется! Что такое тысяча с небольшим человек против Красной Армии?

— М-да, — задумчиво произнес Георгий Васильевич. — Новости, конечно, неутешительные. Военные действия, следовательно, отпадают… Но сидеть сложа руки мы не станем! Сдаваться рано, Брюс, положение отнюдь не безвыходное!

— Тише, Сидней, тише, — Локкарт покосился на спальню. — Давайте пока переждем. Заляжем на дно, а через несколько дней ситуация прояснится…

— Через несколько дней? — Реллинский раскатисто захохотал. Он знал, что перед его напором англичанин не устоит. — Предлагаю другой план. На 28 августа назначено заседание Совнаркома. Преданные нам латыши, вместо того чтобы охранять господ большевичков, захватывают всю их головку… Устраиваем показательный суд… Советских главарей под конвоем отправляем в Архангельск… Нет, это рискованно, они могут сговориться с конвойными… Решено! Ленина, Троцкого, Свердлова и компанию немедленно расстреливаем… А что? Мировая общественность на нашей стороне! И советский режим рассыплется, как карточный домик…

— Звучит убедительно, — Локкарт неуверенно улыбнулся. — Но… уж слишком попахивает авантюрой. Надо бы обсудить ваш план при более широком круге участников. Давайте позовем Хикса… А еще лучше — французов… Лавернь и Гренар отличаются эдаким, знаете ли, галльским здравым смыслом…

— Мы попусту потеряем драгоценное время, — с досадой сказал Реллинский. — Учтите, если они откажутся, я проведу всю операцию сам. Дайте мне два миллиона рублей — и латышские части принесут нам власть в России на блюдечке…

Роберт Брюс не стал спорить, и деньги перекочевали к Рейли.

— На эту сумму, — Георгий Васильевич взвесил на ладони толстую пачку купюр, — можно не только захватить Кремль, занять Госбанк, телеграф, телефон и прочие учреждения, но и купить всю территорию, которую еще удерживают большевики…

— Вы слишком верите в подкуп, — возразил Локкарт. — Существуют ведь и люди идеи…

— Что такое идея? Воздух, пшик… А человек любит то, что можно подержать в руках, на что можно купить картошку, крупу, сало. Вы, вероятно, не предполагаете даже, что за стенами вашего дома люди пухнут с голоду и мрут, как мухи… Для них получить одну такую бумажку, к которой вы относитесь столь пренебрежительно, равносильно сохранению жизни…

— Наверно, вы правы, — вяло отозвался Локкарт, — и Россию знаете не в пример мне… Но я что-то не верю, будто в наше время политику можно вершить путем дворцовых переворотов…

«Весь мир — театр, а все люди, живущие в нем, мужчины и женщины, — суть актеры». Эти шекспировские слова я не раз припоминал, разыгрывая роль своего антипода. Никогда не знал, что могу так притворяться. Порой я уже сам не различал, где он, а где я. Представляю: если б я погиб, никто так и не узнал бы, кто это был на самом деле…

…Сегодня Л. пригласил меня на встречу. Я понял это так, что он даст наконец долгожданный ответ. Но выбор места! Почему-то он решил, что мы должны встретиться в Большом театре, где проходил V Всероссийский съезд Советов.

— Не слишком подходяще для конспиративной явки! — сказал я недовольно. — Слишком много свидетелей!

Разумеется, я не стал добавлять, что случайно могу наткнуться на знакомых сотрудников московской ЧК, которые раскланяются, назовут меня моим настоящим именем и тем самым выдадут.

— Наоборот! Мы затеряемся в толпе! — возразил Брюс со свойственным ему легкомыслием. — Все будут смотреть на сцену, а на нас никто не обратит внимания…

В этом есть логика. К тому же сидеть мы будем не в партере, а в ложе, где легче укрыться от посторонних глаз.

Короче говоря, я согласился. И не пожалел об этом. Потому что события приняли неожиданный оборот.

Итак, мы находились в ложе, переговариваясь вполголоса, а на сцене, за покрытым кумачом столом, сидели вожди революции…

— Господи, ну и рожи! — то и дело ахал мой собеседник. — Что за уголовные типы!

— Не отвлекайтесь, — шикнул я на него. — У нас еще будет время посплетничать о красных лидерах…

И мы продолжили переговоры.

Внезапно у входа в ложу затопали сапоги, раздались слова команды…

Локкарт побледнел, как полотно, и вскочил на ноги.

— О Боже! — воскликнул он шепотом. — Театр полон чекистами. Нас арестуют…

— Сядьте! — я силой усадил его обратно в кресло. — Вы дипломат, вас не тронут.

— У меня нет иммунитета, — губы у него дрожали, он с трудом выговаривал слова. — Я почти неофициальное лицо.

— Держитесь уверенней, — посоветовал я, — и все обойдется. Вы что, струсили?

— Нет, — Брюс попытался взять себя в руки. — Но у меня с собой шифрованные записи…

— Давайте сюда, — предложил я.

— Да-да, — обрадовался Брюс. — Надо затолкать их куда-нибудь под кресла. — И он протянул мне шифр.

Я изорвал его на мелкие куски. В дверь ложи постучали. Делать было нечего: сунув бумажные обрывки в рот, я принялся их разжевывать.

— Войдите, — сдавленно произнес Брюс. — Не заперто.

Ложа наполнилась красноармейцами.

— Простите, товарищи, — вполголоса сказал командир. — У вас не найдется нескольких свободных мест для моих бойцов? Мы опоздали к началу заседания, и теперь мне некуда посадить своих людей.

К этому времени мне удалось проглотить шифровку.

— Да-да, пожалуйста, — торопливо согласился Локкарт. — Здесь можно поместить всех.

— Ни в коем случае, — возразил я. — Товарищ командир, эту ложу занимает дипломатический представитель союзного государства. Могут возникнуть неприятности международного масштаба.

— Ой, извините! Мы не знали, — испугался командир и стал выводить красноармейцев из ложи. — Я найду другие места.

— Вы человек отчаянной храбрости! — с восхищением выдохнул Брюс. — Сколько выдержки, сколько хладнокровия!

— Ерунда! — отрывисто бросил я. У меня тоже полегчало на душе — оттого, что среди незваных гостей не было моих знакомых. — Как видите, тревога оказалась ложной. Так что мне совершенно напрасно пришлось съесть ваши записи. Блюдо, честно признаться, не из самых аппетитных… Вы не могли бы в дальнейшем пользоваться папиросной бумагой? Премного обяжете.

Локкарт засмеялся.

— Вот что значит настоящий конспиратор! Я восхищаюсь вами, Сидней! Вы спасали меня, рискуя своей жизнью!

— В следующий раз поступайте так же, и вы застрахованы от неприятностей… — поделился я ценным «шпионским» советом. — Единственное, что грозит вам в случае разоблачения, — промывание желудка. Но и при таком печальном походе никто никогда не сумеет прочесть ваш шифр.

— Вы профессионал, — заметил Брюс. — А я… Ни то ни се… Так и не определился в жизни. Не дипломат, не журналист, не разведчик…

— Ну, в вашем возрасте все еще возможно, — успокоил я его. — Учтите, что я намного старше и давно выбрал себе судьбу. Странно было бы ожидать иного от человека в сорок четыре года от роду…

Это был переломный момент! Локкарт, как я понял, относился к определенному типу молодых людей, которые позарез нуждаются в покровительстве. Что тому виной? Невнимание со стороны отца или недостаток личной мужественности? В данном случае это неважно. Нравится ему смотреть на меня снизу вверх — что ж, это меня устраивает. Хотя, признаюсь откровенно, всегда недолюбливал эдаких никогда не взрослеющих мальчиков, заглядывающих старшим в рот в поисках идеального образца человека…

Спустя много лет я неожиданно узнал, как Брюс творчески использовал мой опыт в проглатывании компрометирующих материалов. Читая его воспоминания, я иной раз не мог удержаться от смеха, потому что в каждой строчке узнавал все того же великовозрастного юнца, который хочет казаться взрослым. И вдруг дохожу до следующего фрагмента… Речь в нем идет об аресте Локкарта в восемнадцатом году:

«В боковом кармане моего пиджака я внезапно нащупал свою записную книжку, в которую вносил тайным шифром пометки о выплаченных мною суммах. Чекисты обыскали мою квартиру… но позабыли осмотреть то платье, которое мы надели на себя во время нашего ареста. Содержание этих записей было понятно только мне, но шифры могли в руках большевиков оказаться компрометирующим меня материалом. Мысль о записной книжке мучила меня. Как мне от нее избавиться?.. Я попросил у наших четырех караульных разрешения сходить в уборную. Разрешение мне было дано».

Ну не смешно ли? Ладно Брюс, это вполне в его легкомысленном духе — таскать в кармане шифрованные записи. Но что касается чекистов и их странной «забывчивости» при обыске… Не верю! Эпизод этот, надо полагать, целиком и полностью вымышлен. Уж очень молодому человеку хотелось быть похожим на настоящего разведчика, каким он его представлял».

— Они отказываются! — Реллинский возбужденно ходил по комнате взад-вперед. Это была та самая конспиративная квартира на Цветном бульваре, которую ВЧК выбрала для тайных встреч Рейли и Берзиня.

— Я предлагаю им готовый план, а они не желают его принимать! Может, у них возникли подозрения?

— Не думаю, — спокойно отозвался Эдуард. — Скорее всего, просто осторожничают.

— Но в таком случае у нас не будет зацепки, чтобы взять их с поличным!

— Спокойно, Георгий, — Берзинь перекладывал принесенные другом деньги в свой командирский планшет. — Доказательств уже больше чем достаточно. Дзержинскому и Петерсу ясно, что главный корень контрреволюции — вмешательство капиталистов в наши дела. И не только интервентов. Гораздо опасней враги, которые окопались в посольствах и миссиях… Их всех возьмут, как миленьких, и заставят заговорить…

— Но когда? Когда? Время идет, а ВЧК ничего не предпринимает…

— Подожди, придет тот час, когда нам уже не нужно будет притворяться…

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».)

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)

— Господи, как ты вовремя! — вид у бравого моряка был неважный. — Я тут с ума схожу потихоньку. Знаешь, никогда не верил в мистику, а тут что-то тоска замучила, какие-то предчувствия нехорошие. И сердце щемит…

— Тоска — чисто российская зараза, и ты ее подхватил, — желая подбодрить друга, пошутил Реллинский. И уже серьезней добавил: — Может быть, тебе стоит показаться хорошему доктору?

Кроми махнул рукой:

— Где сейчас найдешь стоящего врача? Поуезжали, поумирали… А в лапы какого-нибудь коновала я попадать не хочу! Вот приеду в Англию, тогда и сдамся медицине. Это будет совсем скоро…

Упомянув родину, он повеселел:

— Слушай, Джордж, давай закатимся к актрискам! Я тут с такими девочками познакомился…

— А почему бы нет? — усмехнулся Георгий Васильевич. — Лучшего средства от тоски я не знаю. Развеемся, и ты сразу почувствуешь себя здоровым…

По пути они заглянули в два-три злачных места и к дому в Шереметьевском переулке пришли, уже загруженные выпивкой и закусками.

«Актрисы» живо накрыли на стол. У «девочек» был измученный и голодный вид. В предчувствии еды они немного повеселели и принялись кокетничать. Оленька Старжевская — она служила секретаршей в ЦИК — села на колени к Фрэнку и начала рассказывать анекдоты про своего начальника. Дагмара, которая и в самом деле когда-то была актрисой Художественного театра, хлопнула подряд четыре рюмки водки и стала нараспев читать монолог Нины Заречной из чеховской «Чайки»: «Люди, звери… Я — чайка!» Опьянев, она с трудом взгромоздилась на стол и принялась отплясывать на нем канкан. Тарелки и стаканы посыпались во все стороны. Кроми хохотал, «актриски» вторили ему, а Реллинскому стало скучно.

Он вышел на кухню и закурил папиросу. Хозяйка квартиры, молодая женщина, которую Георгий Васильевич не успел толком разглядеть, выкидывала в помойное ведро осколки битой посуды. Заметив его взгляд, она сказала извиняющимся тоном:

— В наше время все вынуждены быть немного проститутками… Иначе не выжить.

В этом была некая пронзительная правда, и сам Реллинский не раз ловил себя на подобных мыслях, вынужденный постоянно носить личину английского шпиона.

Он угостил хозяйку папиросой, и некоторое время они молча курили, глядя через окно во двор — типичный питерский «колодец». Из комнаты доносилось хихиканье Оленьки Старжевской.

— Меня зовут Ирина, — сказала женщина, бросая окурок в ведро. — Если хотите, я буду сегодня с вами.

Эти слова почему-то глубоко растрогали Георгия Васильевича. Они звучали как проявление участия. В последние месяцы он остро чувствовал свое одиночество. Неожиданно для себя Реллинский сделал шаг к Ирине и обнял ее.

Глава 5 КОНЕЦ — ЗАГОВОРУ ВЕНЕЦ

(Ф. Дзержинский.)

6 июля 1918 года в германском посольстве в Москве появились два человека. Один из них назвался членом ВЧК Блюмкиным, другой — членом революционного трибунала — Андреевым. Они предъявили удостоверения с печатью ВЧК, подписанные Ф. Дзержинским, и потребовали, чтобы посол Мирбах принял их по срочному делу. Получив согласие, Блюмкин и Андреев открыли стрельбу и бросили бомбу. Мирбах был убит, его сотрудники ранены. Брестский мир оказался под угрозой.

В тот же день Ленин и Свердлов приехали в германское посольство и, выразив от имени Советского правительства соболезнование, дали слово, что дело об убийстве будет немедленно расследовано и виновные наказаны. На место происшествия прибыл Дзержинский. Осмотрев брошенные убийцами документы, он заявил, что подписи на них подделаны, хотя печать ВЧК и бланки удостоверений были подлинными. Якова Блюмкина Дзержинский знал лично — тот работал в ВЧК начальником секретного отдела. Николай Андреев служил в ВЧК фотографом. Они были левыми эсерами, и официальная версия назвала убийство германского посла левоэсеровской провокацией.

Любопытно, что еще в феврале Дзержинский передал заявление в ЦК ПРОТИВ подписания Брестского мира. Еще в начале июля германское посольство предупреждало его и лично, и через нар-коминдел о готовящемся покушении на Мирбаха, но главный чекист страны отвечал, что это пустые слухи, и добивался разрешения арестовать тех, кто их распускает. Уже к вечеру 6 июля, не успев дать никаких показаний, был расстрелян зампред ВЧК Александрович, выдавший убийцам удостоверения на подлинных бланках с подлинными печатями. Вопреки желанию Ленина сразу же после убийства Мирбаха Дзержинский отправился в отряд ВЧК под командованием левого эсера Попова, где укрывались Блюмкин и Андреев, и там находился (официальная версия — был задержан) до окончания военного разгрома левых эсеров, после чего Попов благополучно сбежал. Ленин отдал распоряжение задерживать все автомобили ВЧК. Германское правительство настойчиво требовало наказать убийц и инициаторов убийства, но Яков Блюмкин вскоре снова боролся в рядах ВЧК с врагами Советской власти и был расстрелян только в 1929 году как троцкист.

(Заявление Ф. Дзержинского в Совнарком, поданное в июле 1918 года.)

(Из постановления Совнаркома от 22 августа 1918 года.)

— Савинков ушел, убийца Володарского не найден… Прокол за проколом… — Феликс Эдмундович деликатно кашлянул в носовой платок. — Ты понимаешь, Ян, что с нас снимут голову? Необходимо срочно активизировать работу ВЧК!

— Может быть, пора раскрыть заговор послов? — характерным жестом Петерс откинул от лица длинные волосы. — Наши ребята хорошо поработали, собрали в один кулак и англичан, и французов, и американцев. Теперь всю эту контру осталось только взять!

— Доказательств маловато… — Дзержинский задумчиво потеребил бородку. — Парочка удостоверений, деньги… Нет, этого явно недостаточно! Разыграем дипломатическую карту только в случае крайней необходимости. Свяжем в одно целое все аналогичные дела, и тогда только будет толк. Тряпку Локкарта и этого негодяя Рейли — расстрелять…

— Рейли — наш человек, Феликс Эдмундович, — напомнил Петерс. — Если бы не он и не его давнее знакомство с Кроми, никакого заговора послов мы бы не обнаружили…

— Жаль… А что Рейли, ценный сотрудник или так себе? Он может быть убит при попытке к бегству… Труп — это тоже доказательство, — продолжал размышлять вслух председатель ВЧК.

— Никак нельзя, — виновато развел руками Петерс. — Реллинский в партии с девятисотого года, герой первой русской революции… Пламенный чекист… Кстати, пока он изображал английского шпиона, у него в Петрограде умерла жена, и почти сразу же вслед за ней — старики родители… От голода, Феликс Эдмундович…

— Жаль… — снова повторил Дзержинский, а его заместитель так и не понял, сочувствует он горю Рел-линского или сетует на то, что его нельзя убить как шпиона.

Они перешли к обсуждению других текущих дел.

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Ян Петерс, бледный как полотно, навытяжку стоял в кабинете Дзержинского. «Железный Феликс» трясущимися руками запихивал в портфель необходимые документы.

— Доигрались! — его голос срывался на фальцет. — Все эти ваши прожекты со шпионами, с подосланными лицами…

— Феликс Эдмундович, — попытался было возразить Петерс, — но вы ведь сами распорядились повременить, затянуть спектакль с иностранными послами…

— Распорядился! — перебил его председатель ВЧК. — Надо было настоять… А теперь что получается? Урицкого убили — кто виноват? Чекисты. Недосмотрели. Допустили.

— Но ведь это совершенно разные вещи, Феликс Эдмундович… Послы не имеют к эсерам никакого отношения…

— Имеют. Самое прямое. Как заклятые враги Советской власти. Все они одним миром мазаны… А ЧК бездействует…

— Так что же теперь делать?

— Что делать, что делать… — Дзержинский потеребил бородку. — Известно что — активизировать работу. Чтобы все видели — мы не дремлем. Наступаем на врага, так сказать, широким фронтом. Сегодня же арестовать Локкарта и всю эту свору.

— Сегодня невозможно, Феликс Эдмундович. Это вам не спекулянтов ловить… Все-таки послы иностранных держав. Может возникнуть международный скандал…

— Со скандалом пусть Наркоминдел разбирается. Наша задача — предотвратить дальнейшие попытки свержения нашего строя и террористические акты по отношению к первым лицам государства. Так и будет опубликовано в прессе.

— Но… — Петерс все еще продолжал сомневаться. Он не хотел быть ответственным за эту операцию. — Мы не можем послать в английское и французское посольства простых солдат или низшие офицерские чины…

— Позвоните Малькову, — Дзержинский с трудом закрыл набитый бумагами портфель. — Он комендант Кремля, фигура достаточно представительная… Пусть заодно и помещения подыщет для этих, мать их, послов…

Они с Петерсом вышли в коридор.

— Подержи-ка, — сунув заместителю портфель, Феликс Эдмундович боролся с дверным замком.

— А что делать с Рейли? — спохватился Ян Христофорович. — То есть с Реллинским?

— Что хотите, — буркнул Дзержинский. — Можете арестовать, а можете дать возможность убежать. В конце концов, главное сейчас не он, а иностранные послы… И смотри, Ян, если в эти дни возникнут какие-то беспорядки в Москве — головы тебе не сносить. Пойдешь под трибунал! Ты понял меня? — крикнул он уже из противоположного конца коридора. — Под трибунал!

Дзержинский уже выехал в Петроград, когда в кабинете Петерса раздался телефонный звонок. Во время выступления перед рабочими завода Михельсона был тяжело ранен глава Советского государства В. И. Ленин. На месте преступления была арестована некая Фанни Каплан, двадцативосьмилетняя эсерка. Ее привезли на Лубянку…

В пять вечера Петерс собрал у себя весь личный состав.

— Предварительная работа по раскрытию заговора послов еще не доведена до конца, — объявил он. — Я уверен, если копнуть глубже, откроются новые данные. Нет никакого сомнения, что английский представитель Локкарт, пользуясь правом экстерриториальности, готовит новые подрывные акты. Убийство Урицкого и покушение на Ильича не обошлись без его участия. А поэтому…

Его речь прервал очередной звонок по телефону. Петерс рывком снял трубку. На лице его отразилось недоумение:

— Какие подушки? В тяжелом состоянии… Понимаю, товарищ Бонч-Бруевич, понимаю… Я думаю, в царской спальне… Конечно, сохранились… Да, поручите это товарищу Малькову.

Повесив трубку, он тяжелым взглядом оглядел присутствующих:

— Ильичу очень плохо. Но в квартире главы нашего пролетарского государства не нашлось даже лишней подушки, чтобы удобнее уложить раненого… Вы видите, товарищи, как живет Владимир Ильич… М-да…

Он пригладил свои длинные волосы.

— О чем, бишь, я?

— Об английском после, — услужливо подсказал один из чекистов.

— Да. Локкарта и всю его свору нужно арестовать. Сейчас я позвоню товарищу Малькову, который будет возглавлять эту операцию. С ним пойдет кто-то из наших, ну и какой-нибудь милиционер… В Питере тоже будут арестованы все, кто связан с английскими посольствами…

(Из воспоминаний Я. Петерса.)

(Из книги П. Малькова «Записки коменданта Московского Кремля».)

(Из воспоминаний мичмана Гефтера.)

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Патроны кончились. Френсис отбросил пистолет в сторону и прижался лицом к холодной спине мраморной красавицы.

— Дострелялся, гад?! — перепрыгивая через ступеньки, усатый бросился на площадку второго этажа, держа пистолет наготове. — Сука английская!

Френсис перекрестился и вышел из-за статуи.

Усатый был в нескольких шагах от него. Его глаза встретились со взглядом Кроми. И в тот же момент откуда-то сзади раздался выстрел.

Френсис рухнул на пол и больше не шевелился.

— Тьфу! — сплюнул усатый. — Надо же… наповал…

Он обернулся и строго спросил:

— Какой идиот его шлепнул?

— Я… — отозвался рыжеволосый паренек с едва пробивающимися усами. — Я с черного хода прошел… Я не хотел… Думал, он сейчас на вас нападет…

— Думал, думал! — передразнил усатый. — Головой работать надо, а не думать! Велено было взять его живьем. Арестовать, так сказать, для дальнейшего допроса. А ты, дурак, думал… Он же и пистолет-то бросил. Патроны, видать, кончились.

Паренек опустил голову и шмыгнул носом.

— Дык я… — пытался оправдаться он.

— Ладно, — вдруг махнул рукой усатый. — Скажем, убит при оказании сопротивления. Тем более его все равно бы расстреляли, гниду буржуйскую. Наших-то он не пожалел.

Милиционер снял фуражку и посмотрел на тела убитых Кроми чекистов. Остальные последовали его примеру.

— Все, — усатый снова надел фуражку. — Ты, Вербицкий, и ты, Шингарев, вынесите тела. Колтунов останется с раненым. Остальные — за мной! Обыскать помещение!

Неоконченное письмо Дженни, как единственный документ, было отправлено в Москву, в архив ВЧК.

(Из телеграммы датского посла в Петрограде Г. Скавениуса, полученной в Лондоне 3 сентября 1918 года.)

(Из специального документа, представленного У. Черчиллем военному кабинету 4 сентября 1918 года.)

Глава 6 «Я ПРИКОВАН К ЭТОМУ ИМЕНИ»

Петерса разбудил резкий телефонный звонок.

— Алло? Алло? — доносился откуда-то издалека мужской голос.

— Алло, барышня, ничего не слышно! Алло! В трубке раздались короткие гудки. Петерс нажал на рычаг, и телефон тут же снова затрезвонил.

— Алло? Товарищ Петерс? Соединяю… — телефонистка защелкала какими-то рычажками, и ее голос сменился мужским тенорком:

— Товарищ Петерс?

— Да, — кивнул Ян Христофорович, и у него что-то сжалось в районе солнечного сплетения, как это всегда бывало в предчувствии неприятностей.

— Что вы там себе позволяете, в вашем ЧК? — возмутился неизвестный собеседник. — Что это за аресты? Что это за…

— Позвольте, позвольте, — перебил звонившего Петерс. — А кто вы, собственно говоря, такой?

— Наркоминдел Чичерин, — буркнул мужчина.

— Ой, простите, Георгий Васильевич, не узнал, — Петерс сразу смягчил тон. — Вы же осведомлены о событиях последних дней. Товарищ Ленин ранен, товарищ Урицкий убит в Питере…

— Но при чем здесь главы дипломатических миссий? — раздраженно перебил его Чичерин. — Что за самоуправство? Это международный скандал! В то самое время, когда мы всеми силами стараемся наладить дипломатические отношения с Англией И Францией, вы арестовываете их представителей и обвиняете в каком-то заговоре!

— Да, — твердо сказал Ян Христофорович. — Обвиняем. Заговор против Советской власти…

— Оставьте! Мы же взрослые люди! У вас есть какие-то доказательства?

— Доказательств пока мало, но они будут, — неуверенно сообщил Петерс.

— Что значит — будут? Можно подумать, мы какое-то дикое африканское племя, а не жители нового цивилизованного государства. Вы знаете, какие неприятности у нас из-за вас?

— Какие? — Петерс нервно откинул волосы со лба.

— В Лондоне арестован наш представитель Литвинов, вот какие! Его захватили сразу же после получения известий о вашем самоуправстве!

— Это… шантаж… — робко сказал Ян Христофорович.

— Это скандал! Вы должны немедленно освободить и Локкарта, и Лаверня, и всех иностранцев, которых вы взяли!

— Но…

— И товарищ Свердлов полностью со мной согласен, — продолжал Чичерин. — Считайте, что это прямое указание, приказ! Вы поняли меня?

Не дожидаясь ответа, Чичерин положил трубку.

— Черт! — выругался Петерс. — Я же предупреждал! — он постучал по телефонному рычагу. — Барышня, соедините меня с Мальковым!

(Из книги П. Малькова «Записки коменданта Московского Кремля».)

«Я шатался по городу без всякого дела. Знакомых здесь у меня не было, да и не хотелось мне заводить знакомства. Отправляя меня в Воронеж днем 30 августа, Петерс сказал, что это временная мера. Мне нужно скрыться, чтобы под горячую руку не попасться своим же чекистам и не быть пришлепнутым в какой-нибудь глупой перестрелке. Да уж, нелегко быть шпионом Рейли…

Я рад, что этот спектакль наконец закончен и очень скоро я смогу' жить и работать под своим настоящим именем. 3 сентября в «Известиях» появилось сообщение, которое я чуть ли не наизусть выучил:

«Ликвидирован заговор, руководимый англофранцузскими дипломатами во главе с начальником британской миссии Локкартом, французским генеральным консулом Лавернем и др., направленный на организацию захвата, при помощи подкупа частей советских войск, Совета народных комиссаров и провозглашения военной диктатуры в Москве.

…Заговорщики действовали, прикрываясь дипломатическим иммунитетом (неприкосновенностью) и на основании удостоверений, выдававшихся за личной подписью начальника британской миссии в Москве г. Локкарта, многочисленные экземпляры которых имеются ныне в руках ВЧК. Установлено, что через руки одного из агентов Локкарта, лейтенанта английской службы Рейли, за последние полторы недели прошло 1 200 000 рублей на подкуп…»

Тут, конечно, газетчики перегнули палку: было лишь 700 тысяч, ну да ладно. Главное, скорее бы во всем разобрались и вернули меня обратно. А то я здесь, как в ссылке. И с Ириной повидаться нет никакой возможности… Интересно, как она там?»

(Из воспоминаний мичмана А. Гефтера.)

Хикс сочувственно наблюдал за Локкдртом. Тот, допив свой жидкий чай, тщательно сполоснул чашку и надел пиджак.

— Куда сегодня? — спросил Хикс.

— Не знаю, — пожал плечами Роберт Брюс. — Искать Муру на улицах бесполезно, Карахан из Наркоминдел, где я пытался навести о ней справки, ничего о ее судьбе не знает или делает вид, что не знает… — он немного помолчал. — Я, наверное, вот что предприму…

Он снова замолк и задумался. Хикс его не торопил.

— Пойду к Петерсу, — вдруг решительно сказал Локкарт.

— Вы с ума сошли! — от волнения на лице помощника выступили красные пятна. — К чекистам?! Опять в тюрьму захотели?

— На этот раз меня не заберут, — убежденно возразил Локкарт. — Они же нас только три дня назад выпустили. Убедились, что никаких противоправных действий мы не совершали, и выпустили… За что им меня арестовывать?

— Ну не знаю, — Хикс возбужденно забегал по комнате. — А почему нас вообще отвозили на Лубянку? У большевиков нет никакой логики! От них надо держаться подальше!

— Но вдруг Мура осталась в тюрьме? — тоскливо спросил Локкарт.

— Даже если и осталась… Вы же знаете, нас выпустили сразу только потому, что мы представители иностранной державы. А она русская. С ней еще будут разбираться несколько дней. Убедятся, что ничего такого за ней не числится, и тоже отпустят…

Впрочем, в голосе Хикса уверенности не чувствовалось.

— Вот видите, — вздохнул Роберт. — Вы и сами в это не верите… — он решительно направился к дверям и остановился на пороге. — Пожелайте мне удачи, друг мой…

Около здания ВЧК Локкарт остановился и перекрестился.

— С Богом, — сказал он сам себе, открывая тяжелую дубовую дверь.

Навстречу ему поднялся дежурный.

— Ваши документы, товарищ, — потребовал он.

Локкарт молча протянул удостоверение главы английской миссии в Советской республике.

— Локкарт? — недоверчиво переспросил дежурный, не выпуская бумаги из рук. — Роберт Брюс?

— Да-да, — нетерпеливо кивнул англичанин. — Это я. Мне нужно видеть товарища Петерса. Он на месте?

Дежурный как-то странно поглядел на него.

— Я вас сам провожу к товарищу Петерсу. — Документы он по-прежнему не отдавал. — Иванов! — дежурный повысил голос, подзывая молоденького солдата, стоявшего возле лестницы. — Проследи тут… У меня важное дело…

Следом за дежурным Роберт поднялся на второй этаж.

— Товарищ Петерс, — сказал чекист, первым входя в кабинет, — тут господин Локкарт…

Ян Христофорович, который, обжигаясь, пил чай, едва не поперхнулся. Он отставил стакан в сторону и поднялся навстречу посетителю.

— Ну, наконец-то! — воскликнул он, пожимая руку англичанину. — Сам пожаловал! А мы тут все с ног сбились!

Роберт Брюс улыбнулся.

— Здравствуйте, Ян Христофорович. Видите, как совпали наши интересы — вы хотели видеть меня, я вас… Но, ради Бога, позвольте, пренебрегая приличиями, сначала я выложу свое дело…

— Да-да, конечно, — Петерс гостеприимно предложил посетителю стул. — Можете идти, — кивнул он дежурному, усаживаясь напротив Локкарта. — Я слушаю вас, Роберт.

— Право, не знаю, с чего начать… После того недоразумения, ну после ареста… госпожа Закревская… вы знакомы с нею… Мура… не пришла домой. И вот уже несколько дней мне ничего не известно о ее судьбе. Я был в американском посольстве, думал, она, потрясенная событиями, отправилась туда после освобождения… Наводил справки у заместителя наркома иностранных дел товарища Карахана… Никто ничего не знает… Может быть, вы в курсе, где теперь она?

— Нет, — быстро ответил Петерс. — И мне ничего о ней не известно.

— Ян Христофорович, — Локкарт умоляюще глядел на него, — ну зачем вы так? Я думал, у нас добрые дружеские отношения… Вы же знаете, что для меня Мура… Ее арестовали одновременно со мною и Хиксом. На Лубянку везли в одном автомобиле… Она в тюрьме, вы просто не хотите мне сказать. Но ведь она же ни в чем не виновата!

— Гражданка Закревская, — холодно произнес Петерс, — арестована по подозрению в заговоре против Советской республики. Это очень серьезное обвинение, господин Локкарт, очень…

— Ян Христофорович! Но ведь не было никакого заговора! Не было и нет!

— Разве? — иронически усмехнулся чекист.

Локкарт смутился.

— Поймите меня правильно, — горячо заговорил он. — Если даже заговор и существовал, то я не имею к нему ни малейшего отношения. Более того, вы прекрасно знаете, с каким воодушевлением воспринял я все революционные перемены в России, тем самым восстановив против себя своих английских шефов. Я люблю эту страну и радуюсь тому, что она наконец-то…

— А Рейли? — Петерс в упор глядел на собеседника.

— Рейли? Я же объяснял вам три дня назад во время допроса, Ян Христофорович, что знаком с этим человеком, но взглядов его не разделяю. Да, он говорил что-то о взятии Кремля и тому подобное, но это все фантазии, выдумки, вздор! И какое отношение имеет к нему Мура?

— Над этим вопросом сейчас мы и работаем. Извините, господин Локкарт, но больше я ничего не могу вам сказать.

Роберт поднялся, чтобы идти.

— Но я могу ей хотя бы письмо написать? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Не думаю, — отозвался Петерс, поднимая телефонную трубку. — Дежурного ко мне.

— Но хотя бы примерно, когда вы ее освободите? — Локкарт едва не плакал.

— Не раньше, чем вас, дорогой Роберт, не раньше, чем вас… — Ян Христофорович поднялся с места и обошел вокруг стола. — Вы забыли выслушать мое дело. А оно заключается в следующем: вы арестованы.

— То есть как? — остолбенел англичанин.

— Выяснились некоторые новые обстоятельства вашей контрреволюционной деятельности, в связи с чем мы и определили вам новую меру пресечения. Мне очень жаль, Роберт, что среди заговорщиков оказались именно вы, человек, к которому я чувствовал симпатию и которому доверял…

По спине Локкарта катился холодный пот. В горле словно кость застряла. Он несколько раз судорожно вздохнул, прежде чем заговорил.

— Позвольте, товарищ Петерс. Это… незаконно… Дипломатический иммунитет…

— Никакого иммунитета у вас нет, — махнул рукой чекист. — Вы прекрасно это знаете. А насчет законности… Не вам решать, господин Локкарт. Вы тоже действовали незаконно, подкупая красных командиров из латышских частей. Что вы молчите? Нам все известно.

— Вызывали, товарищ Петерс? — в дверях появился тот самый дежурный, который привел сюда Локкарта.

— Да, — кивнул Ян Христофорович. — Уведите арестованного.

Он проводил взглядом понурую фигуру Роберта Брюса и, лишь когда Локкарт и конвоир скрылись за углом коридора, затворил дверь кабинета.

— Какая поганая жизнь, — вздохнул Петерс, вновь усаживаясь за стол и поднимая телефонную трубку. — Собачья жизнь… Алло? Барышня? Соедините меня с Петроградом… Три, пять…

Он спешил сообщить Дзержинскому о том, что допущенные ошибки исправлены, британский посланник и антикоммунист Локкарт снова в тюрьме.

Вернуть в Россию из Лондона представителя Советского правительства М. М. Литвинова можно было, только обменяв его на представителя Британии в Советской республике, то есть на Локкарта. Такое условие поставили английские власти. И как ни велик был соблазн передать Роберта Брюса в руки революционного правосудия и устроить образцово-показательный процесс, Дзержинский скрепя сердце вынужден был освободить «организатора заговора» из-под ареста. Вместе с ним отбыли на родину другие сотрудники посольства, а также французы. Тем не менее суд над уехавшими «заговорщиками» все же состоялся — заочно.

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

— А кто такой этот Каламантиано? — спросил Реллинский. — Я никогда не видел его у Локкарта.

— Но вы ведь не сомневаетесь в том, что он — американский агент? — добродушно усмехнулся Петерс. — Признаюсь, нам пришлось немного притянуть за уши этого негодяя грека, но он, ей-богу, заслуживает расстрела.

— Понятно, — озадаченно пробормотал Георгий Васильевич. — А за что приговорили к трем месяцам заключения ту девочку… секретаршу из ЦИК? Оленьку Старжевскую? Да еще и приписали ей «близкие отношения» со мной… то есть со шпионом Рейли…

— Вы сами ответили на свой вопрос. Сотрудница ЦИК должна быть безупречна. А Старжевская участвовала в оргии, организованной Кроми, не правда ли? Таким не место в советских государственных учреждениях… Поделом ей! Еще сравнительно легко отделалась…

— Да уж… — пробормотал Реллинский. — Меня-то приговорили к расстрелу…

— Во-первых, не вас, а вашего двойника, — резонно возразил Петерс. — Во-вторых, заочно. А как же иначе? Рейли — духовный вдохновитель заговора, ему просто чудом удалось избежать справедливого возмездия. А знаете ли, почему мы позволили уйти этому матерому шпиону? Его еще не раз можно использовать…

Почему-то Георгию Васильевичу было неприятно, что о нем, который и был этим самым Рейли, говорят так, как будто это реальный, отдельный от него человек. И еще — словно бы скрытая угроза чудилась в словах Яна Христофоровича…

Он тряхнул головой. К черту мистику!.. И вдруг вспомнил предчувствия, которые одолевали Фрэнка незадолго до гибели: тоска, боль в сердце… Жаль Кроми! В сущности, он был славный парень, и Реллинский никогда не воспринимал его как врага. Где-то там, в далекой Англии, Джейн надела траурное платье…

— …просто-таки создан для того, чтобы помогать нам работать, — очнувшись, услышал он Петерса. — Коварный агент англо-американских разведок неожиданно появляется и исчезает в самый опасный момент…

Неужели и это — тоже о нем, Реллинском-Рейли?

— В та: ком случае мне суждена очень долгая жизнь, — натужно пошутил Георгий Васильевич.

— О вас еще сложат легенды, — без улыбки ответил Петерс. — Мы вас будем беречь, Сидней. Кто знает, сколько еще раз вам придется вживаться в шкуру врага…

«Ирина, — подумал Реллинский, и в груди у него мягко дрогнуло сердце, — как хорошо, что о тебе никто ничего не знает».

Пора было возвращаться в Петроград.

— Надо бы обмыть это дело, — Эдуард Берзинь щелкнул по крышке часов, где была выгравирована надпись: «Пламенному чекисту Г. В. Реллинскому за особые заслуги в борьбе с контрреволюцией». — Серебряные! Фирмы Буре! Старая работа, дореволюционная… Реквизировали их у какого-нибудь буржуя, а теперь они послужат тебе… Сто лет будут ходить без ремонта! Давай скинемся и отметим наградные…

— Да не мешало бы… — Георгий Васильевич задумчиво повертел в руках удостоверение на имя «сотрудника ВЧК Сиднея Георгиевича Реллинского», которым пользовался весной и летом. — Слушай, а что мне делать с этим липовым документом? Я хотел сдать, но Ян Христофорович только посмеялся. Потом, говорит, сдашь, в исторический музей, за большие, говорит, деньги…

— Ну и оставь себе на память, — посоветовал Берзинь. — Приятно будет вспомнить под старость, как мы с тобой были матерыми антисоветчиками… Смотри, товарищи еще задразнят Сиднеем Георгиевичем! — он рассмеялся. — Ну, пошли пропивать наградные…

«Иногда мне кажется, что все это был лишь сон или смешной любительский спектакль с переодеванием… Правда, в то время, когда я существовал под именем Сиднея Рейли, мне так не казалось. Было несколько очень рискованных моментов, когда я мог поплатиться жизнью… К примеру, когда пришлось объяснять Фрэнку, почему «Интеллидженс Сервис» использует один и тот же псевдоним для разных разведчиков. Но Кроми верил мне безоговорочно, из-за чего и поплатился, бедняга… Как ни оправдываюсь перед собой, все равно знаю, что его гибель — на моей совести. Впрочем, официально сообщено, что, когда брали посольство, он убил Янсона и ранил Шейнкмана и Бортновского… Но кто-то говорил мне, что Яшу Шейнкмана просто перевели в другой город, а Янсон в завязавшейся перестрелке был ранен (смертельно) кем-то из своих же… И потом — почему Фрэнк был застрелен в затылок?.. Не нравится мне вся эта история…

То же с часами. Я радовался им, как ребенок — новой игрушке, пока Эдуард не сказал, что их реквизировали у какого-то буржуя. Теперь мне все чудится, будто я ношу украденную у кого-то вещь. Что со мной? Может быть, это пережитки прошлого? Скорее всего, я просто устал. Работа изматывает до предела… Со всех сторон — враги. И внешние, и внутренние. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Единственная моя тихая пристань — Ирина. После всего, что произошло, я не мог находиться в своей старой квартире, где почти одновременно умерли и Таня, и родители. Я переселился к Ирине, хотя она считала, что торопиться нам ни к чему… Не будь я Сиднеем Рейли, не встретил бы такую чудесную женщину. Она много страдала и, по ее собственным словам, была на грани гибели от безнадежности и отчаяния, когда мы стали друг для друга спасительной соломинкой среди всеобщей гибели…

…ответы Петерса меня совершенно не удовлетворили. Одно дело — доказывать чью-то вину, совсем другое — фальсифицировать факты в угоду заранее заданному результату. Так можно обвинить кого угодно в чем угодно и расстрелять без суда и следствия. Разницы я не вижу никакой…

…Брюс был человеком безвольным, но дураком его не назовешь. Он сразу же понял, что имеет дело не с коренным британцем, а с человеком, который просто неплохо выучил язык и какое-то время (притом давно) жил в Англии. Я был на грани провала… Пришлось на скорую руку сплести сказку о своем происхождении. Все как в романе: незаконный сын безумной влюбленной девушки… Вот когда пригодились польские корни нашего рода! В «отцы» же себе я определил незабвенного и добрейшего Григория Яковлевича Розенблюма, который году в девяностом лечил меня от туберкулеза одесским морским воздухом… Разумеется, я просил Локкарта никому не передавать эту страшную тайну и уверил его, будто бы в душе я ярый англоман и монархист и люто ненавижу большевиков за то, что они лишили меня наследственного состояния… Брюс торжественно поклялся не открывать мое настоящее имя и вообще был чрезвычайно доволен, что так ловко раскусил меня. Чем бы дитя не тешилось… Вообще в трудную минуту меня выручали самые нелепые выдумки. Главное условие — произносить их напористо, надменно, без тени сомнения. И тебе верят! Помню, как-то Локкарт завел разговор о любви. Это так естественно — ведь он переживал бурный роман с Мурой. Я поведал ему душераздирающую историю о том, как сводная сестра воспылала ко мне преступной страстью и я принужден был спасаться бегством за границу… Локкарт ни секунды не сомневался в правдивости моего рассказа. И этого человека сейчас называют главой антисоветского заговора! Да его мог провести кто угодно, не то что Дзержинский и Петерс!.. И все-таки никак не пойму: зачем понадобилось приплетать Каламантиано и Фриде, а с ними — еще два десятка людей, повинных в худшем случае в том, что общались с обвиняемыми?.. Этот вопрос не дает мне покоя. Если я работаю в ВЧК, то должен быть уверен, что борьба ведется честными способами и чистыми руками. Иначе… Или пулю пустить себе в лоб, или погибнуть в бою. Третьего не дано. Мне никто не позволит уйти. Я ведь Сидней Рейли, заочно приговоренный к смерти. Я живая легенда. Я гордость своих товарищей. Я прикован к этому имени, как каторжник к своему ядру. Господи, как я жалею, что согласился и позволил втянуть себя в эту безвыходную ситуацию!..»

Роберт Брюс Локкарт, несмотря на смертный приговор, вынесенный ему в Советской России (заочно), дожил до глубокой старости. Локкарт считал, что после холодного приема в Лондоне его политическая и дипломатическая карьера закончена. С 1919 года он жил в Праге, служил коммерческим атташе при английской миссии, с 1923 года стал одним из директоров международного филиала Английского банка. В 1928 году он вернулся в Англию и стал видным журналистом в газете «Ивнинг стандарт». Очень скоро его опять начали считать одним из лучших экспертов по России. Через год вышла книга Локкарта «Воспоминания британского агента» и имела шумный успех в Англии и США. Еще через два года англичанами по ней был снят фильм «Британский агент». Роберт Брюс написал еще несколько книг — в основном автобиографических и мемуарных — и одновременно вернулся в военно-политические круги: стал сотрудничать с Форин Оффис. К 1944 году он дорос до начальника оперативного отдела этого ведомства (находившегося под непосредственным руководством У. Черчилля) и сблизился с Робертом Шервудом, позже ставшим директором Европейских разведывательных операций при военно-информационном бюро США. Участвовал в создании пропагандистских фильмов. Читал курс по ведению «политической войны» и вел регулярные лекции для служащих своего министерства. В 1943 году встречался в Лондоне с членом советского политбюро Шверником и был назначен его переводчиком. Шверник сказал Роберту Брюсу: «Я хорошо вас помню. Думаю, нынче мы оба согласимся с тем, что вы в свое время были центром таких событий, нити которых до сегодняшнего дня было бы трудно распутать».

Умер Локкарт в 1970 году.

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)

Глава 7 КРЕСТ И ЧЕРЕП

Ирина провожает мужа на службу. Сует завернутый в газеты бутерброд и спрашивает:

— Ну что на этот раз? Юденича ты уже разбивал… Диверсантов ловил… Кронштадтский мятеж подавлял… С анархистами схлестывался… Что на этот раз?

Георгий Васильевич целует жену в щеку и кротко отвечает:

— Ей-богу, ничего особенного. Ты же знаешь, сколько мне лет. Теперь я занимаюсь тихой кабинетной работой.

Ирина скептически усмехается. Она знает, что это неправда. И знает, что Реллинский не скажет правды. О том, чем он занимался сегодня, она узнает значительно позже. Из сообщений в газетах. Или от самого мужа, когда он будет в настроении. Но не сейчас.

В июне петроградские чекисты вместе с добровольными помощниками из числа рабочих принимали меры по очистке города от контрреволюционных элементов. Это означало, что нужно днем и ночью проводить массовые обыски в подозрительных квартирах, учреждениях, некоторых консульствах и посольствах…

— Вас, Георгий Васильевич, мы к дипломатам враждебных держав не пошлем, — распорядился Петерс. — Вдруг кто-либо из давних знакомых случайно опознает знаменитого английского шпиона? Рисковать не стоит. Возьмете на себя жилые дома…

Реллинский погрузил свой отряд на автомобили и выехал в заданный район. Рядом с ним пытался вздремнуть на сиденье Резо Дарчия.

— Не спи, генацвале, самое интересное пропустишь, — шутливо подталкивал его в бок Георгий Васильевич.

— Поспать, понимаешь, не дают, — ворчал грузин. — Когда эта нервотрепка кончится? Скоро я уже научусь засыпать стоя, как лошадь…

В уголовном отделе они были самыми старшими по возрасту. Молодые ребята, пришедшие в ЧК по последнему призыву, смотрели на них, как на дряхлых старцев. Но — до первого же дела.

Постоянно сонный Дарчия, тяжело переносивший голод и отсутствие в рационе милых южному человеку овощей и фруктов, в минуту опасности преображался. Однажды он практически в одиночку захватил целую банду, терроризировавшую Петроград. Некий князь (разумеется, самозваный) Эболи вместе со своим подручным Маковским и сообщницей по имени Бритт врывались по ночам в дома мирных обывателей, выдавая себя за чекистов, и грабили квартиры подчистую, унося оттуда все мало-мальски ценное. Каждое такое ограбление получало широкую огласку и вызывало естественное недоверие к ВЧК. Распоясавшиеся бандиты, чувствуя свою безнаказанность, стали порой жестоко расправляться со своими беспомощными жертвами…

Резо тщательно собирал все сведения об этих негодяях.

— Де Приколи! — возмущался он. — Что за имена выбирает себе этот липовый князь? А вот фамилия Найдки… Да он просто бросает мне вызов!

Особенный гнев вызвало у Дарчия сообщение, что при очередном «обыске» Эболи выдал себя за грузина.

— Издевается, да? Бросает тень на мой народ! Ну ничего, недолго ему гулять на свободе: я поймаю князя на наживку!

Не долго думая, Резо договорился с собственными соседями и пустил слух, будто бы у них дома припрятаны большие ценности: золото, валюта, драгоценности… Для достоверности даже принес и развесил у них по стенам несколько реквизированных чекистами картин:

— Пусть думают, что здесь живут буржуи!

Прошло несколько дней… Каждый вечер Дарчия извинялся перед соседями за то, что вынужден их беспокоить, и устраивал в квартире засаду. И однажды бандиты клюнули…

26 февраля 1918 года самозваного князя и его сообщников расстреляли. А Резо ходил именинником. Больше всего его радовало то, что соседи — пожилая интеллигентная пара — стали относиться к нему с огромным уважением.

А Реллинский отругал грузина:

— Ну что за преступная самодеятельность, товарищ Дарчия? И сам мог погибнуть ни за грош, и посторонних людей подставить! Разве можно в нашей работе опираться на импровизацию? Каждая операция должна быть распланирована до тонкостей!

— Я планировал, — оправдывался Резо. — Мария Прокофьевна согласилась, да и Дмитрия Львовича уговорила. А картины? Разве это не подготовка?

Георгий махнул рукой. Он ценил и любил товарища и прощал ему все «кавказские штучки».

Самого Реллинского в шутку называли Стратегом. Он терпеть не мог приступать к какому-либо делу неподготовленным. Это, утверждал Стратег, лучший способ провалить операцию, даже самую пустяковую.

— Нельзя рассчитывать на случайность, — твердил он подчиненным. — Случайность принесет удачу, случайность расставит ловушку.

Если погибал кто-то из сотрудников отдела, Георгий Васильевич не находил себе места. И винил в случившемся только себя — недосмотрел, не уберег…

Вот и сегодняшней ночью он требовал от своего отряда собранности и бдительности.

— Без необходимости под пули не подставляйтесь!

С собой у Реллинского был список адресов, которые следовало взять под контроль.

— Откройте! Проверка документов! — стучались чекисты в двери. Несколько человек в это время блокировали черный ход.

Чаще всего вынимали «пустой номер». Но в одной из квартир на Обводном канале обнаружили целый склад боеприпасов. Хозяин клялся и божился, будто он и знать не знал, что именно хранится у него в кладовке. Несмотря на все заверения в лояльности к Советской власти, его задержали и отправили на допрос. Оружие было конфисковано.

Светало, когда отряд Реллинского возвращался с задания. Резо тихо посапывал рядом с водителем. Лица у чекистов были серые, осунувшиеся от усталости. У Георгия Васильевича сильно сосало под ложечкой от голода. Про бутерброды, заботливо приготовленные женой, он напрочь забыл.

— Стой! — вдруг хлопнул он по плечу шофера. — Что это там?

Вначале Реллинскому показалось, будто в предрассветной мгле его подвело зрение. Он протер слипающиеся глаза. Нет, ошибки нет! Из-за решетчатой ограды, из пышных крон деревьев торчало… дуло артиллерийского орудия.

— Ничего себе, — пробормотал мигом проснувшийся Дарчия. — Даже не потрудились замаскировать, сволочи!

Чекисты высыпали из автомобиля и окружили подозрительное здание. К их немалому удивлению, это оказалось… румынское посольство.

Несколько мгновений Георгий Васильевич колебался. Но запрет Петерса самовольно проверять резиденции иностранцев явно не относился к такому экстраординарному случаю. К тому же румыны никогда не видели Сиднея Рейли, а потому и опознать Реллинского не могли.

— Че врець, домнуле? — суетился вытащенный из теплой постели посол. — Что вам угодно, господа? Вы не имеете права врываться сюда! Это территория суверенного государства! Я есть неприкосновенное лицо! Вой сынтець бандиць! Это произвол!

— Не кричи, дорогой, — посоветовал румыну Резо. — Скажи лучше, зачем тебе пушка?

«Неприкосновенное лицо» в одних кальсонах попереминалось с ноги на ногу.

— Россия есть варварская страна, — наконец выдавил из себя посол. — Каждую ночь стреляют… Мы должны были как-то себя обезопасить!

— Держать орудие — незаконно, — объяснил румыну Реллинский. — Оденьтесь, пожалуйста. Вам придется дать письменные показания. А пушку мы конфискуем.

В ходе июньских обысков было изъято почти семь тысяч винтовок, 142 тысячи патронов, 644 револьвера, пулеметы, бомбы и пироксилиновые шашки. Немало реквизировано было находящихся в розыске драгоценностей и произведений искусства. Но таким редкостным трофеем, как пушка, мог похвастаться только отдел Реллинского.

«Опереточный румынский посол, сперва в кальсонах, затем в мундире, с пышными аксельбантами, — фигура скорее комическая, нежели зловещая. И пушку во дворе посольства он, скорее всего, действительно держал из страха перед налетчиками, а не для нападения на граждан «варварской страны». Но сколько у нас еще настоящих врагов — беспощадных, коварных, опасных, готовых в любую минуту вонзить нож в спину! Иной раз я думаю — политика только с виду политика, а копнешь поглубже… Обнаруживается то же извечное стремление урвать свой кусок, только не скромный, как у рядового человека, а кусище размером с полстраны! Я уже не говорю о том, что сейчас, как в любое смутное время, выплыла на поверхность и забурлила нечистая пена — всяческие банды, спекулянты, мошенники. Имея в основном дело с ними, трудно сохранять объективность в восприятии действительности: кажется уже, что вокруг нет ни честных людей, ни идеалов. Самое ужасное, когда какая-нибудь шушера проникает к нам в ЧК. Карьеристы, приспособленцы всех мастей, нечистые на руку махинаторы… Разоблачить их довольно трудно, потому что, как правило, они быстро усваивают революционную фразу и умело ею орудуют для достижения своих низменных, грязных целей. Все вокруг смотрят и знают, что человечишко — дрянь, а бороться с ним бессильны. Разве что за руку схватишь, поймаешь с поличным, как было с Б., когда его разоблачили и с позором изгнали из наших рядов, чтобы не порочил светлую идею борьбы за новую жизнь…

…с трудом засыпаю, без снотворного не ложусь. Участковый врач говорит, что с бессонницей нужно бороться не медикаментами, а прогулками на свежем воздухе и отсутствием тревоги. Легко же ему говорить! Как прикажете жить на этом свете и не волноваться за близких?..»

— Не пей больше, прошу тебя, — Ирина умоляюще смотрела на мужа. — Ты губишь себя, Георгий…

— Да-да, ты права, не буду, — Реллинский заткнул бутыль и убрал в буфет. Ополоснул рюмку и поставил на кухонную полку.

— Просто ляг и расслабься, — тихо сказала жена. — И перестань думать о служебных делах.

— Это сложнее всего, — Георгий Васильевич лег и закрыл глаза. Но сон не шел. Он вздыхал, ворочался, вставал, пил воду и снова пытался заснуть. Бесполезно!

Ирина давно мерно дышала, и он старался не шуметь, чтобы не разбудить ее. Когда Реллинский окончательно понял, что сегодня снова повторится бессонная ночь, он потихоньку вышел на кухню, зажег свет и, придвинув к себе листок бумаги, начал набрасывать план захвата «Креста и черепа».

…Ограбление первого склада казалось случайностью. И следователь, ведущий дело, не обратил особого внимания на валяющуюся у входа бумажку с изображением черепа и скрещенных костей. О ней вспомнили только тогда, когда получили сообщение о следующем грабеже. Здесь бандиты не только обчистили складское помещение, но и убили сторожа. «Крест и череп» были насажены на нож, воткнутый в мертвое тело. Дело передали в ЧК.

В городе началась паника. Из уст в уста передавались самые невероятные слухи. Охранники отказывались выходить на ночные дежурства.

На третий раз кроме рисунка на месте преступления удалось обнаружить надпись. Под черепом с костями было намалевано: «Мстители». Рядом, в луже крови, убитый сторож…

После того как прочесали весь квартал, появились свидетели. Кто-то слышал шум мотора, кто-то видел свет фар. Словоохотливый старичок, живший по соседству, утверждал даже, будто видел налетчиков: было их пятеро, все в масках, а у главаря за поясом большущий кинжал… Ему не очень поверили — уж слишком театральный антураж, к тому же впотьмах невозможно было бы разглядеть бандитов. Но была машина… А это уже реальная зацепка.

Георгий Васильевич вспомнил, что в тринадцатом году, перед мировой войной, в Петербурге случилась серия подобных ограблений. Только тогда преступники брали не продуктовые склады, а ювелирные и меховые магазины. Чтобы уточнить детали, он отправился в архивы. Поднял старые подшивки газет. А затем навестил опытного в прошлом криминалиста Николая Афанасьевича Оболенского.

— Да, память вас не подвела, — подтвердил догадку чекиста Оболенский. — Была такая группа. Возглавлял ее некто Брусилович, известный в воровском мире под кличкой Мохнатый. Отличался сей тип обильной растительностью на теле, а брови прямо-таки нависали на глаза… Когда банду взяли, всем ее участникам дали разные сроки заключения. Но потом началась война, затем грянула революция, и что стало дальше с любителями драгоценностей и мехов, никому не известно… Да и живы ли они вообще?

— Кто-то наверняка жив, — возразил Георгий Васильевич. — Может быть, и сам главарь. Ведь Брусилович тоже всегда оставлял на месте преступления автограф — череп и кости. Об этом писали в газетах.

— Я бы не отважился проводить такую параллель, — покачал головой старый криминалист. — История с арестом Мохнатого наделала немало шуму. Кто-то мог воспользоваться его примером для устрашения. К тому же череп и кости — довольно распространенный символ… Припомните пиратские флаги!

Но Реллинский решил не отказываться от своей версии. В архивах он отыскал полицейское описание Брусиловича и его подручного, грабителя-рецидивиста Аграмяна.

Одновременно шли поиски автомобиля. Ведь он обязательно числился при каком-либо учреждении или предприятии.

И вот сейчас, сидя на кухне, Георгий Васильевич сводил воедино все, что ему удалось узнать. Оказалось, что человека, похожего на Мохнатого, видели в разных концах города. Теперь он был совершенно лысым, но в остальном приметы совпадали. И самое главное — двойник Брусиловича передвигался на автомобиле!

Приметы Мохнатого и его сообщника распространили по Петрограду. Всех, кто их заметит, просили немедленно сообщать в уголовный отдел ЧК. Сведений о подозрительном гражданине «с очень волосатыми руками» было больше чем достаточно. В одном из донесений указывался адрес, по которому его видели, — Леонтьевский переулок, 12. За домом в Леонтьевском переулке установили круглосуточное наблюдение…

В десять часов утра прилично одетый гражданин появился в Леонтьевском переулке. Он постучал в дверь дома № 10 и сказал вышедшей на порог хозяйке:

— Я хотел бы снять в этом районе недорогую квартиру. Вы не сдаете?

Женщина ответила отказом, но не поскупилась на объяснения. Из разговора с ней Реллинский — а это был именно он — не только выяснил, где поблизости можно снять угол, но и получил дополнительную информацию об обитателях и посетителях дома номер 12. И опять здесь фигурировал автомобиль!

Хозяин воровской «малины» Евгений Михайлович Пряхин, как оказалось, служил в «Главсахаре». У него была служебная машина, которой он частенько пользовался сам, поскольку умел водить.

И еще на один факт обратил внимание Георгий Васильевич — банда грабила продуктовые склады, а «Главсахар» как раз и распределял по ним свои товары.

— Надо брать, — сказал он Резо. — Пока мы не нашли еще один труп и записку.

— Будем брать! — обрадовался экспансивный грузин. — Недолго этим субчикам гулять на свободе!

К вечеру наблюдатели доложили, что у дома № 12 в Леонтьевском переулке заметно некоторое оживление. Какие-то неизвестные люди приходили туда и уходили, автомобиль постоянно стоял у крыльца. Следовало действовать незамедлительно.

Из поступавших в ЧК сведений было известно, что за прошедший день товары из «Главсахара» развезли на три крупных склада. На каждом из них устроили засаду. А на соседней, рядом с домом номер 12, улице незаметно притаился автомобиль с чекистами…

Когда стемнело, на крыльцо дома вышел человек.

— Пряхин! — шепнул Дарчия Реллинскому. — Я видел его в «Главсахаре».

Громким голосом, ничуть не таясь, хозяин с кем-то разговаривал. Тот в ответ громко захохотал.

— И не боятся ничего! — негодовал Резо. — Едут, понимаешь, грабить и убивать, а смеются, как честные люди!

В тусклом свете, падавшем из окна, можно было различить, что второй человек лыс.

— Мохнатый! — догадался Георгий. — Так… Как только они тронутся, тихонько выезжаем следом. Дальше все по плану…

— Я сам все открою и все вам отдам, только не убивайте! — умолял сторож. — Помилуйте, господа хорошие!

— Ты меня видел? Больше не увидишь! — Бру-силович занес волосатую руку с ножом.

Но ударить не успел. Выскочившие из засады чекисты обезоружили его и других участников банды. Одному из них удалось вырваться. Он побежал по улице. В ночной тишине гулко отдавался стук каблуков.

— Куда?! — Дарчия бросился следом. — Врешь, не уйдешь!

— Догоните его! — приказал Реллинский двум молодым сотрудникам.

Погоня продолжалась недолго. Вскоре чекисты ввели беглеца с заломленными за спину руками. За ними маячила сияющая физиономия Дарчии.

— Это он! — переводя дух, выпалил Резо. — Аграмян… Думает, я армянский акцент не узнаю, да? У нас в Тифлисе каждый мальчишка говорит самое меньшее на пяти языках…

И он, усиленно жестикулируя, обратился к задержанному. Георгий Васильевич не понимал ни слова. Арестованный так же темпераментно отвечал, но размахивать руками не мог — они были связаны.

— Тоже тифлисец! — огорчился Дарчия. — Ты что, Мкртыч, позоришь наш город? Ой, как некрасиво!

— Погоди, Резо, — оборвал друга Реллинский. — Потом будешь его стыдить! Ты что, ранен?

На гимнастерке грузина расплывалось темное пятно.

— Порезал, собака, — удивленно оглядел себя Дарчия. — Эх ты, а еще земляк!

В суматохе погони и схватки Резо даже не заметил, что истекает кровью. Срочно вызвали карету «скорой помощи» и отправили чекиста в госпиталь.

Арестованных доставили в тюрьму.

Таких дел было много…

Глава 8 «ВАС ОЖИДАЕТ ТОВАРИЩ ПЕТЕРС»

Да, уголовных дел было немало. Но много было и других, о которых Реллинский не любил вспоминать. Потому что опять начиналась бессонница. Он гнал от себя память о кронштадтском мятеже, в подавлении которого пришлось участвовать… Он был делегирован на X партсъезд и вместе со всеми его участниками 17 марта двинулся на штурм Кронштадта по льду Финского залива. Это была настоящая война… Как кричал тот молоденький матрос!

— Снова ты пьешь, — с укором говорила жена. — Побереги здоровье, не пей.

Георгий Васильевич согласно кивал. Но не пить он не мог. Потому что за ним числилось дело «кооператоров», которых он сумел поймать за руку, а приговорили их как изменников и антисоветчиков. А еще была «Петроградская боевая организация»… К ее ликвидации Реллинский тоже приложил руку. Он выслеживал белых офицеров, а потом увидел на скамье подсудимых старого профессора Тихвинского, своего знакомого еще по временам работы на нефтяных предприятиях Нобеля… Михаил Михайлович не мог быть антисоветчиком, не мог быть врагом! Георгий слишком хорошо знал его. Рядом с Тихвинским сидели другие профессора, теперь совершенно не академического вида, а в зале тихо плакала старушка жена…

Реллинский снова налил себе водки.

— Ну что ты так на меня смотришь? — сказал он Ирине. — Я противен сам себе. Не смотри, уходи.

— Ну что ты пьешь? — жена покачала головой. — Хоть бы в радость… Так нет же! Не праздник нынче…

— Есть повод, — угрюмо отозвался Георгий. — ВЧК больше нет. Мы теперь Государственное политуправление.

— Знаю, — Ирина досадливо поморщилась, — ты уже полгода, как в ГПУ, а все отмечаешь. Не нравится тебе твоя работа — уходи. Есть образование, специальность… Устроишься на службу, не пропадем. Я работать стану…

— Ну да, — Реллинский сделал глоток и закашлялся. — Не понимаешь сложной международной обстановки. Как я уйду? Капиталисты и белогвардейские недобитки только того и ждут.

— Не читай мне политинформацию! Можно подумать, без тебя рухнет мир! — жена с досадой хлопнула дверью и ушла спать.

Георгий Васильевич залпом допил водку.

«Я конченый человек. Горько сознавать такое в пятьдесят. Но никто, кроме меня, не в состоянии оценить степень моего падения.

Вчера иду по коридору и слышу позади гнусный шепоток:

— Рожа помятая, видать, с перепою…

И хихиканье.

В кабинете посмотрелся в зеркало. Вид и впрямь неважный.

Ирина ушла к матери. Резо несколько раз пытался меня увещевать, но потом махнул рукой.

Что со мной? Когда, в какой момент жизни исчез прежний Реллинский и появился вот этот — запойный пьяница?

К операциям меня не допускают. Сижу за столом, разбираю дела: это на доследование, это в архив… Стараюсь их не читать. Если взгляну на страницу, становится не по себе. Наверно, я не создан для работы в ГПУ. Тем более что к химии она не имеет никакого отношения. Нет во мне этой святой уверенности, что надо беспощадно карать, карать и еще раз карать… Я видел множество невинных людей, расстрелянных или осужденных ни за что, по ночам я не могу спать… А если задремлю, просыпаюсь от самых настоящих слуховых галлюцинаций: крики, стоны, выстрелы…

…очень болен. Говорят, долго не протянет. Что тогда станет со всеми нами, с нашим карающим органом? Ведь на нем все держалось. «Чистые руки, холодная голова и горячее сердце» — эти слова об идеальном чекисте Феликс Эдмундович сказал о себе.

…Мне показалось, что я сошел с ума. Но нет! Прислушался. По радио передавали: «В ночь с 28 на 29 сентября четверо контрабандистов пытались перейти финскую границу. В результате двое были убиты. Третий, оказавшийся финским солдатом, арестован, а четвертый умер в результате тяжелого ранения… Установлена личность одного из убитых. Им оказался капитан Сидней Джордж Рейли, сотрудник английского разведывательного центра «Интеллидженс Сервис».

Я схватился за голову. Не может быть! Разведчика Сиднея Рейли не существует! Есть я — Георгий Васильевич Реллинский, который под этим именем вошел в доверие к Роберту Брюсу Локкарту, в результате чего возник «заговор послов»…

Но даже если бы я закричал об этом в полный голос, меня никто не услышал бы. Не доверять официальным сообщениям никто не осмеливается. Все решат, что это пьяный бред.

Но если я — вот он, живой и здоровый, то откуда на финской границе мой труп? Кто там лежит, что за человек? И для чего, кому понадобилось его убивать? Вопросы, вопросы, неразрешимые вопросы, на которые никто не даст ответа».

— Рад вас видеть, Георгий Васильевич… — глаза у Петерса по-прежнему острые, зоркие, от него ничего не скроешь. — Хорошо выглядите… А я слышал, будто бы у вас нелады на службе…

— Это дело прошлое, Ян Христофорович. Я пил, сильно пил. Жена от меня ушла. А теперь — все, завязал.

— Жена? — улыбка у Петерса неприятная. — Это какая же — Ирина Станиславовна? Та самая? Славная женщина. Тогда, в восемнадцатом году, мне с трудом удалось спасти ее от ареста.

— Как? — Реллинский не поверил собственным ушам. — Значит, вам все было известно? И Ирину не арестовали благодаря вашему заступничеству? Спасибо, Ян Христофорович…

— Не стоит… Срок ей грозил небольшой, в общей картине дела участие вашей супруги не имело никакого значения. А для вас, Георгий Васильевич, все обстояло иначе… Верно?

— Верно, — Реллинский опустил голову. — Виноват… Я должен был обо всем вам доложить.

— Что было, того не вернешь, — развел руками Петерс. — Помиритесь с женой, не теряйте ее. Поверьте, она вас очень любит и поможет вернуться в строй. Это особенно важно теперь, когда вы нуждаетесь в помощи близкого человека.

— Да, конечно… Но я записался к вам на прием совсем по другому вопросу, Ян Христофорович…

— По какому же? — Петерс нетерпеливо взглянул на часы. Такие же, как у Реллинского, серебряные, из реквизированных, с дарственной надписью на крышке.

— Я слышал сообщение о перестрелке на финской границе… Там был убит человек… Ну и, в общем…

— А-а! — Петерс засмеялся. Волосы у него по-прежнему длинные, как у семинариста. А седина почти не видна. — Вас, вероятно, здорово удивило, что одним из погибших оказался ваш тезка — Сидней Рейли?

— Да, признаться, я был поражен. Столько лет прошло… И вдруг снова… Но я — вот он я, жив-здоров… Кто же это был?

— А это, Георгий Васильевич, государственная тайна, — негромко и значительно ответил Петерс. — Одному вам скажу, товарищ Реллинский… Тот человек, которого застрелили на границе, — страшный враг Советской власти и нашего государства. И он заслужил смерть. Вы удовлетворены?..

— Спасибо, Ян Христофорович, за исчерпывающую информацию… за доверие…

— Вот еще что, — Петерс встал, это означало, что беседа подходит к концу. — Из партии вас исключили за моральное разложение, то есть за пьянку. С такой формулировкой восстановить вас в большевистских рядах мы не имеем права. Но раз вы, Георгий Васильевич, осознали свое недостойное поведение и к старому больше не вернетесь, пишите заявление в кандидаты. Я лично дам вам рекомендацию.

Реллинский стоял как громом пораженный.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил он, расправляя плечи.

«Выйдя на улицу, я все еще чувствовал крепкое рукопожатие тов. Петерса. Я вдохнул полной грудью пыльный московский воздух. Хотелось, как в детстве, кричать от радости, прыгать, куда-то бежать. Но мне за пятьдесят, и поэтому я только ускорил шаг. Мир был прекрасен! Единственное, что несколько омрачало мое ликование, было известие о том, что состояние здоровья товарища Дзержинского еще больше ухудшилось. Сказывались годы, проведенные в царских застенках. Неужели мы потеряем этого кристального человека, Дон-Кихота революции, которого враги с опаской и уважением называют «железным Феликсом»?

Вернувшись в Ленинград, я немедленно позвонил Ирине. Она отвечала мне односложно, недоверчиво. Но я был настойчив, и в конце концов жена согласилась повидаться со мной. Я знал, что у нее никого нет. Сведения были вполне достоверными, у чекиста масса возможностей навести справки. Человек даже не заподозрит, что за ним ведется наблюдение! Мы провели чудесную ночь, как юные любовники, и к утру совершенно помирились…»

(Из книги В. Минаева «Подрывная деятельность иностранных разведок в СССР».)

— Ну что, скоро ты? — нетерпеливо спросил Реллинский.

— Оставь, — дернул его за рукав Дарчия. — В такой день… Пусть Ирина Станиславовна приведет себя в порядок. Она, конечно, и без помады красивая, но ты же знаешь женщин…

Наконец Ирина вышла из дамской комнаты — нарядная, оживленная, подкрашенная. Глядя на нее, Георгий Васильевич впервые подумал об их почти двадцатилетней разнице в возрасте и ощутил нечто вроде ревности, наблюдая, какие взгляды бросают на его жену молодые чекисты.

Народу в Мариинском театре было много. Все фойе были заполнены до отказа. Радостные группы людей толпились на лестницах. Костюмы и френчи мужчин подчеркивали светлые цветастые платья их спутниц.

— Не зря мы с тобой работали, Стратег, — Резо улыбался обаятельной грузинской улыбкой. — Орден Красного Знамени дали не только всему управлению, но и нам с тобой лично.

— И нас, многострадальных жен, не забыли! — звонко рассмеялась Ирина. — Что бы вы делали без жен, а, Резо?

Дарчия галантно поцеловал ей руку. И снова Георгий Васильевич ощутил укол в сердце.

Они протиснулись на свои места, приветствуя коллег по уголовному отделу. Все затихли, когда на сцене появился президиум.

— …Постановление Президиума ЦИК СССР о награждении ОГПУ орденом Красного Знамени! — провозгласил председательствующий. Зал разразился аплодисментами. — Слово для торжественного доклада предоставляется заместителю председателя Государственного политуправления товарищу Ягоде.

Снова овация.

— Во втором отделении будет концерт, — шепнул Резо Ирине Станиславовне. — Это поинтересней, чем доклад.

— Мне не скучно, — женщина просияла. — Это ведь говорят о вас, дорогие мои.

В перерыве Реллинский предложил зайти в буфет. Дарчия сразу насторожился.

— Да ты не волнуйся, — успокоил его Георгий Васильевич. — Я уже третий год — ни капли. Все, друг, с этим покончено навсегда. Хочу Ирине пирожных купить и лимонада.

— Это другое дело, — с облегчением сказал Резо.

Они заняли очередь в буфет.

— Вон там столик освободился, — показал жене Реллинский. — Ты пойди сядь пока.

Он смотрел, как Ирина ловко лавирует между стульями, и снова что-то сжалось в груди.

«Я старею, — вдруг понял Георгий Васильевич. — А она все так же хороша. Нет, даже лучше, чем когда мы встретились впервые. Это было… да, девять лет назад. В доме в Шереметьевском переулке, куда меня привел Френсис Аллен Кроми, Фрэнк… Он умер, а я так счастлив».

— Может, пива возьмем? — вывел его из задумчивости голос Резо.

— Нет, — отказался Реллинский. — Ты как хочешь, а на меня не рассчитывай.

— Ладно, — Дарчия повернулся к буфетчице. — Сделай нам, золотая, три пирожных, бутылку лимонада и кружку пива…

— Товарищ Реллинский? — к Георгию Васильевичу подошли двое сотрудников из другого отдела. Он знал их в лицо, а фамилий не помнил. — Можно вас на минутку?

Прозвенел звонок.

— Ты куда, Стратег? — Резо растерянно стоял с подносом. — Времени мало!

— Я сейчас, — Реллинский помахал рукой жене. — Найду вас в зале. Что за вопрос у вас, товарищи?

Коллеги отвели его в сторону.

— Сюда, пожалуйста… Вас срочно хочет повидать товарищ Потере.

— Ян Христофорович? — удивился Георгий. — Я как будто не видел его в зале. Разве он не в Москве?

— Товарищ Петерс ждет вас в фойе.

Торопливо, почти бегом они спустились вниз по лестнице.

— Где же Ян Христофорович? — Реллинский оглядел пустое фойе. — Это какое-то недоразумение…

— Только тихо, — внушительно шепнул один из коллег. — Без шума. Понятно?

Георгий Васильевич оторопел.

— Я что — арестован? Но почему? За что? В такой день, в таком месте…

— Я сказал — тихо! — с угрозой повторил коллега. — Не порть людям праздник.

Реллинский замолчал. Он ничего не мог понять.

«Какая-то ошибка, — успокаивал он самого себя. — Сейчас все выяснится, и я вернусь в зал, на концерт».

Больше всего он беспокоился за Ирину.

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина»,)

— Вы куда, гражданка? — окликнул дежурный Вику.

— Меня вызвали… — растерялась она. — На три часа.

— Фамилия?

— Лютикова…

Дежурный порылся в бумагах.

— Нет такой. А кто вызывал? В какой кабинет?

— Этот человек представился по телефону Юрием Владимировичем. А фамилия… такая странная… я не запомнила.

— Это ко мне, товарищ лейтенант, — из полумрака коридора выступил молодой светловолосый человек в штатском. — Вы ведь Виктория Валентиновна Лютикова?

Вика кивнула.

— Юрий Владимирович Дрига. Это я вам звонил.

— Пропуск выписывать? — высунулся из окошечка дежурный.

— Нет-нет. У нас просто дружеская беседа. — Дрига взял Вику под локоток и повел к лифту. — …Мы пригласили вас как честного человека, — проникновенно начал Юрий Владимирович, взглянув Вике в глаза. — Только вы можете помочь нам.

Вика комкала в руке носовой платок.

— Но я… чем я могу вам помочь?.. Разве что… в архиве…

— Вы ведь бываете не только на службе, — тонко улыбнулся Дрига. — У вас есть знакомые… друзья… близкие, наконец. И среди них встречаются всякие люди, согласитесь…

— Но среди моих знакомых нет никого, кто угрожал бы государственной безопасности, — возразила Лютикова.

— Это делает вам честь, — похвалил ее комитетчик. — Но, видите ли, Виктория Валентиновна, я не знаю никого, кто вышел бы на Красную площадь и начал кричать, что угрожает нашей стране. А между тем не так уж мало людей, чем-то недовольных. У кого-то не складывается личная жизнь, кто-то считает, что у него слишком маленькая зарплата… И в своих неурядицах они начинают винить не самих себя, а других… Или даже правительство…

Он выжидательно посмотрел на Вику.

Она поправила очки.

Не дождавшись ответа, Дрига продолжал:

— Вот вы, наверное, думаете, к чему он клонит? Ищет врагов народа среди моих знакомых? Бросьте, Виктория Валентиновна, нет теперь такого понятия. Оно осталось в далеком прошлом.

— Ничего я такого не думаю, — хриплым от волнения голосом выдавила девушка.

— Думаете, думаете, — шутливо погрозил пальцем Юрий Владимирович. — И небось ждете, когда я начну вас вербовать. Ведь, признайтесь, была такая мысль?

Вика помотала головой.

— Я вам не подхожу, — на всякий случай сказала она. — У меня плохое зрение. Я очень рассеянная. И все забываю…

— Да никто вам и не предлагает на нас работать, — по-доброму рассмеялся Дрига.

— Зачем же вы меня тогда вызвали? — растерялась девушка.

— Чтобы уберечь от неприятностей, которые вам угрожают. Насколько я понимаю, вы человек доверчивый, простодушный, легко увлекающийся. И ваш знакомый этим пользуется.

— О ком вы говорите? — Вика сделала непроницаемое лицо.

— Вы прекрасно знаете, о ком идет речь. Я имею в виду Эдуарда Самуиловича Бодягина. У вас ведь с ним близкие отношения?

— Разве это карается законом? — с вызовом спросила Лютикова. — Мне казалось, это мое личное дело.

— Естественно, — расплылся в улыбке Юрий Владимирович. — И если бы вся проблема упиралась лишь в ваши интимные отношения, поверьте, Виктория Валентиновна, я не стал бы вас беспокоить. Но мой долг предостеречь, пока вас не втянули в какую-нибудь сомнительную историю.

— Меня никто ни во что не втягивал, — быстро сказала Вика.

— Это вы так считаете. Поверьте моему опыту, человека легко опутать. Вы сами могли не заметить каких-то деталей… Скажите, вы бывали в квартире у Эдуарда Самуиловича?

— Бывала…

— Видели ль его библиотеку? Может быть, он давал вам что-то почитать? Газеты, книги, рукописи?

— Но у Эдика нет библиотеки, — удивилась девушка. — Читать… Что он мог дать мне почитать? Труды по философии?

— Вот-вот, по философии, — кивнул Дрига. — Шестова, Бердяева, Розанова, Даниила Андреева… Есть ли у него эти авторы?

— Нет.

— Хорошо, — Юрий Владимирович заглянул в какую-то бумажку. — А русская эмигрантская литература? Солженицын, Войнович, Некрасов?

— Некрасова даже в школах учат, — недоуменно напомнила ему Вика.

— Следовательно, не читали, — рассмеялся комитетчик. — А не предлагал ли вам Эдуард Самуилович изучать, к примеру, иврит? Не предлагал ли книги по истории еврейского народа?

— Зачем мне иврит?

— Э-э, не скажите, Виктория Валентиновна, — покачал головой Дрига. — Ваш знакомый давно поглядывает на Запад, то есть на Ближний Восток.

Сердце у Вики дрогнуло. Она не забыла про невесту-иностранку за тысячу долларов.

— Мне ничего об этом неизвестно, — громко сказала она.

— Вам так же неизвестно, что Эдуард Самуилович занимается антисоветской деятельностью, — Юрий Владимирович постукивал пальцами по столу.

— Эдик занимается приемом макулатуры.

— Зачем тогда вы искали в спецхранах закрытые документы, — Дрига снова заглянул в свою шпаргалку, — по восемнадцатому, двадцать пятому и двадцать седьмому годам? Зачем интересовались людьми с фамилиями Розенблюм, Реллинский, Рейли?

Вику бросило в жар. Значит, все это время за ней шпионила начальница филиала Галина Алексеевна, через которую Вика заказывала единицы хранения.

— Поймите, я историк, — непослушными губами выговорила она. — Это моя профессия… мое, если хотите, призвание… В институте я готовлю по этой теме курсовую…

— Которая называется, — в тон ей продолжил комитетчик, — «Организация архивного дела в современных условиях».

Вика закрыла глаза. Ей стало страшно.

— А Эдуард Самуилович, в свою очередь, заказывал в читальном зале Государственной публичной библиотеки имени Владимира Ильича Ленина журналы и книги на соответствующую тему. Что вы скажете на это, Виктория Валентиновна? Что гражданин Бодягин не использует ваш доступ к закрытым документам в своих антисоветских целях?

— Что вы от меня хотите? — глухо спросила девушка.

— Чтобы вы подумали над моими советами, Виктория Валентиновна. Мы ведь просто дружески беседовали… пока. Вы умная девушка и понимаете, что у вас неплохая престижная работа, на которую не так легко было попасть… Вы заканчиваете уже третий курс, и будет очень жаль, если вам не удастся получить диплом… А родители? Вы подумали о своих родителях? Легко ли будет им смириться с мыслью, что их единственная дочь спуталась со старьевщиком, шизофреником, антисоветчиком, лицом, ведущим антисоциальный, аморальный образ жизни? Валентин Осипович Лютиков, ваш отец, насколько мне известно, занимает крупный пост в министерстве цветной металлургии. Скажите, приятно ли ему будет получить взыскание по партийной линии из-за своей дочери?.. А если вы последуете за своим любовником на Запад или на Ближний Восток…

— Я вас поняла! — выкрикнула Вика.

— …то Валентин Осипович, — все так же размеренно и неторопливо продолжал Дрига, — может потерять дочь, и свое кресло, и партийный билет.

— Скажите, а пытки вы практикуете? — Вика задыхалась от ярости. — Может быть, подписать вам протокол, что я шпионка?!

— У вас неверные представления о методах нашей работы, — без улыбки отозвался Юрий Владимирович. — Видимо, о них вы узнали от вашего дружка? Впрочем, — тон его смягчился, — я понимаю ваше состояние, вы взволнованны, вас ошеломили неизвестные вам ранее факты, вам многое предстоит осмыслить…

Вика шла по улицам, ничего не видя. Она натыкалась на прохожих, переходила дорогу на красный свет и не слышала ни визга тормозов за спиной, ни ругательств шоферов. Глаза застилали слезы, руки тряслись. Как жить дальше, да и стоит ли жить вообще, она не знала.

А вокруг нее шумела Москва. Спешили куда-то горожане, бегали по магазинам приезжие, работали фабрики и заводы, неслись куда-то машины, стучали колесами электрички. И с большого плаката во весь торец многоэтажки бессмысленной улыбкой младенца улыбался верный ленинец Леонид Ильич Брежнев.