Авторский фарс с кукольным представлением

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Театр.

Входят Лаклесс (в качестве постановщика кукольного представления) и директор театра.

Лаклесс. Право, меня удивляет, что после всех трудов и расходов, какие я взял на себя, чтоб поставить у вас свою пьесу, вы предлагаете мне отказаться от этого дела. Притом сейчас, когда зрители уже собрались и вправе требовать от нас либо зрелища, либо денег.

Директор театра. Поверьте, сэр, я готов выполнить все свои обязательства перед вами, но, как я слышал, кое-кто из артистов не доволен ролями и грозится покинуть меня и уйти в Хеймаркет [48] и в Гудменз-Филдз [49] или открыть еще несколько театров в разных частях Лондона.

Лаклесс. Я их уже утихомирил, и, по-моему, сегодня в спектакле заняты лишь те, кому это по душе.

Директор театра. Тогда, сэр, я не против. Только прошу вас, объясните, в чем содержание и замысел вашей пьесы. Я что-то никак не пойму, о чем она.

Лаклесс. Ну, прежде всего, сэр, в ней показывают выборы архипоэта, иными словами, поэта-лауреата при дворе богини Ахинеи. Правда, я ввел еще множество других персонажей, непосредственно не связанных с основным действием. Дело в том, что один видный критик объяснил мне, что в изящной словесности нет одинаковых правил для всех жанров, что автор кукольного представления может позволить себе большую свободу, чем сочинитель опер, а тому разрешается больше, чем сочинителю драм. Действие у меня происходит по ту сторону Стикса [50] и все действующие лица – покойники.

Директор театра. Может, хоть их не освистают, бог даст!

Лаклесс. Сударь, я рассчитываю на снисходительность публики, – кстати, ей уже не терпится. Слышите, зрители стучат тростями? Итак, не будем больше мешкать – начнем! Пора, по-моему, играть увертюру. Мистер Дореми, вы заготовили новую увертюру?

Дореми. Я специально сочинил ее, сэр.

Лаклесс. Сыграйте, пожалуйста. (Директору.) А вас, сударь, я просил бы сесть возле меня. (Публике.) Милостивые государи, первым перед вами предстанет Полишинель [51].

Занавес раздвигается, и мы видим Панча, восседающего на высоком стуле.

Панч.

Лаклесс. А это жена Панча, Джоан.

Входит Джоан.

Джоан. Что с ним приключилось, с моим мужем?! Все мурлычет и мурлычет, а ведь с его голосом только и петь, что в Хогз-Нортоне [52] под аккомпанемент поросячьего визга. Я-то надеялась: как помрет – заткнется. Так нет, он и в загробном царстве продолжает драть козла!

Панч. Не сердись, женушка. Орфей [53] вызволил свою подружку из загробного царства благодаря тому, что прельстил Плутоса [54] своей музыкой.

Джоан. Ну нет! Стоит Плутосу услышать, как ты поешь, и он назначит тебе муки почище Танталовых! Будешь стоять в воде до самого носа [55] – тогда уж не пикнешь!

Панч. Да я ведь не собираюсь тягаться с Орфеем, голубушка.

Джоан.

Панч.

Джоан.

Панч.

Джоан.

Оба.

Панч.

Джоан.

Панч.

Оба.

Танцуют и уходят.

Лаклесс. А теперь, милостивые государи, появляется Харон с поэтом. Между ними идет спор, потому что поэту и здесь охота прокатиться на дармовщинку.

Входят Харон и поэт.

Харон. Нечего мне, сударь, зубы-то заговаривать: платите, и все! И чем только эти писатели на земле занимаются, в толк не возьму! Вас возить – все равно что какого-нибудь служилого. Эти красные мундиры да черные мантии [56] столько раз меня обманывали, что я положил себе за правило брать с них деньги вперед.

Поэт. И что за наказание быть бедняком! Мое тело две недели ждало погребения в том мире. А этот малый целый месяц держал мой дух здесь, пока сам на том берегу загорал на солнышке, и все потому, что денег у меня нет. Слушай, будь любезен, укажи дорогу ко дворцу Ахинеи!

Харон. Ко дворцу Ахинеи? Ха-ха-ха! Да что вам там делать? В этаких-то лохмотьях да к Ахинее! Еще к Аполлону – туда-сюда.

Поэт. Неужто ты, приятель, никогда не возил к Ахинее оборванцев?

Харон. Нет, отчего же, возил, наверно. Только давно это было, сударь, право слово, А если вам действительно туда и вы взаправду поэт, чему подтверждением ваш вид, так у вас должна быть рекомендация от Ахинеиного посредника, мистера Как-его-там, того, что сочиняет прекрасные оды [57]. Ну да ладно, чтоб избавиться от ваших стихов, перевезу я вас за счет матушки Ахинеи. Она платит за всех своих несостоятельных почитателей. Взгляните на этот счетец, сударь! По мне, так она лучшая из всех загробных богинь.

Поэт (читает). «С Ахинеи за перевозку духов с октября месяца сего года [58]. Перевезено:

пять вельмож,

семь обычных придворных,

девятнадцать адвокатов,

одиннадцать советников,

одна сотня поэтов, артистов, лекарей,

аптекарей, ученых мужей и членов

Королевского общества» [59].

Лаклесс. А вот, милостивые государи, один из Хароновых людей – он ведет сюда мошенника, которого изловил.

Входят лодочник и пономарь.

Харон. Ну, что там у вас?

Лодочник. Изловили мы его наконец! Это мистер Разроймогилл, пономарь, он не одну сотню духов обобрал.

Харон. Попались наконец! Что скажете в свое оправдание, сударь? А? Где каменья и прочие украденные ценности? Где они, а?

Пономарь. Увы, сударь, я всего-навсего мелкий жулик! Каменья-то забирают приходские власти и другое начальство, а мне за труды самая малость перепадает.

Харон. Ничего, здесь вы получите по заслугам, сударь! (Лодочнику.) Веди его на суд к Миносу [60]! Как переправишь на ту сторону – в кандалы его и на галеры!

Лодочник уводит пономаря.

Поэт. Кто знает, может, этот мошенник и меня обобрал. Я забыл проверить, все ли при мне было, когда я отправился в мир иной.

Харон. А разве с вами погребли какие-нибудь ценности?

Поэт. Несметное богатство: шесть томов моих творений.

Лаклесс. Большинство нынешних поэтов, умирая, уносит в могилу свои стихи. А вот сюда спешит дух усопшего директора акционерного общества.

Входит директор акционерного общества.

Директор акционерного общества. Мистер Харон, мне нужна лодка, чтоб переправиться на тот берег.

Харон. Что ж, сударь, сыщем для вас местечко. Отчего же не перевезти вас, коли вы не адвокат?! Вот адвокатов велено больше не возить. В преисподней их уже пруд пруди!

Директор акционерного общества. Нет, милейший, я – директор!

Харон. Директор? Это кто же такой?

Директор акционерного общества. Директор акционерного общества, дружок! Мне странно слышать, что вам неизвестна такая должность. Я был убежден, что мы ужо знамениты в здешних местах!

Харон. Простите великодушно, сударь! Пожалуйте в лодку! Располагайтесь!

Директор акционерного общества. Но мне нужна вся лодка: сейчас прибудут два моих фургона, груженных сокровищами.

Харон. Если я повезу такой груз, то лишусь места.

Директор акционерного общества. Пустяки! Я возьму тебя в долю, и, ручаюсь, мы обставим самого черта! Он об меня уже на том свете чуть было зубы не обломал. Тебе небось неведомо, что такое ссуда под залог груза? Так вот: вези – озолочу!

Харон (лодочнику). А ну, забирай этого субъекта! В кандалы его и на галеры! Да поскорей!

Лодочник. Глядите, хозяин, вот из Англии катит к нам целый фургон духов: всем на выборах башку проломили!

Харон. Снаряжай побыстрей вторую лодку! Да смотри, хорошенько проверь у духов карманы, чтоб они чего неположенного не провезли. А то в прошлый раз у одного сапожника я нашел в кармане банковский билет – тоже с выборов ехал!…

Лодочник. Ой, а из Лондона сколько пассажиров валит! Ну тьма-тьмущая, и все, хозяин, ко двору Ахинеи.

Харон. Небось чума у них там, а может, молодых врачей из университетов повыпустили.

Лаклесс. А теперь, милостивые государи, я представлю вам такое собрание, какого вы нигде, кроме нашего театра, не сыщете – обойдите хоть всю Европу! А ну давай – выдавай! Вот полюбуйтесь!

Входят дон Трагедии, сэр Фарсикал Комик, Оратор, синьор Опера, мсье Пантомим и миссис Чтиво.

Поэт. Ба, кого я вижу?! Дон Трагедио, мое вам почтение! Сэр Фарсикал!

Досточтимый Оратор! Как я счастлив вас видеть! Милый синьор Опера! Мсье

Пантомим! Ах, минхер ван Требл! Миссис Чтиво, и вы тут, в загробном

царстве?! Какой печальной случайности я обязан вашим обществом?

Дон Трагедио.

Сэр Фарсикал Комик. А меня сгубила пастораль [61]. Я скончался под рулады свиста. Жисть [62] ты моя, злосчастная!

Оратор. О, магглтонская собака меня сразила клеветой [63]!

Синьор Опера.

Поэт. А с вами, мсье Пантомим, что стряслось?

Пантомим делает знаки, указывая на шею.

Он сломал шею, бедняжка! А вы, минхер ван Требл, что вас привело сюда? А вас, миссис Чтиво?

Миссис Чтиво.

Поэт. Бедная леди!

Харон. Господа хорошие, надвигается шторм – баллов восемь-девять, не меньше. Пожалуйте в лодки!

Все, кроме Лаклесса, уходят.

Лаклесс (публике). Заметьте, друзья, с какой важностью вышагивают эти люди. А сейчас, милостивые государи, появится арапка. Она спляшет вам сарабанду под аккомпанемент кастаньет.

Появляется арапка, танцует, исчезает.

А вот, дамы и господа, возвращается наш поэт, а с ним вместе – книготорговец Карри, состоящий нынче премьер-министром при Ахинее.

Входят книготорговец и поэт.

Поэт. «Это очень странно». [64]

Книготорговец. И тем не менее это правда. Видели вы ее глаза?

Поэт. Скажите лучше – уши! Ведь через них в нее вошла любовь. Внимая пению синьора Опера, она вообразила, что он красавец.

Книготорговец. Она таяла под звуки его голоса, заметили?

Поэт. Мне почудилось, будто предо мной вторая Дидона [65]. Казалось, вся ее душа сосредоточилась во взгляде, а оттуда переместилась в слух.

Книготорговец. Кто бы подумал, что женщина столь великого ума, как

Ахинея, может влюбиться с первого взгляда! Тридцать лет я служил ей верой и правдой на земле, печатая и продавая книги, и не догадывался о том, что она способна на такое сумасбродство.

Поэт. Ах, мистер Карри, она оставалась для вас такой же загадкой, как и для всех прочих мужчин.

Книготорговец. Мне ли было не знать ее? Я ведь каждый день воскурял ей фимиам на Варвик-Лейне и на Патерностер-Роу [66].

Поэт. Неужели она нынче вечером сочетается браком с синьором Опера?

Книготорговец. Да, сегодня. Пожалуй, это будет самое невероятное событие в нашем загробном царстве со времен похищения Прозерпины [67]. Но довольно об этом! Что нового на земле?

Поэт. Да все по-прежнему, как и при вас. Сочинители голодают, издатели жиреют. На Граб-стрит пиратов не меньше, чем в Алжире. В столице нашей театров побольше, чем в Париже, а остроумия – под стать Амстердаму. Мы повыбрали из Италии всех певцов, из Франции всех танцоров.

Книготорговец. А из ада всех чернокнижников [68].

Поэт. Лорд-мэр сократил срок проведения Варфоломеевской ярмарки в Смитфилде, и теперь они решили устраивать ее круглый год без перерыва в другом конце Лондона [69].

Книготорговец. Что ж, все идет как по маслу. Но, кажется, мне пора. Если вы не против, я укажу вам дорогу, сударь.

Поэт. Сударь, я следую за вами!

Оба уходят.

Входит Панч.

Панч. Эй, скрипач!…

Лаклесс. В чем дело, Панч?

Панч. Знаешь, что затеяла моя жена, Джоан?

Лаклесс. Понятия не имею!

Панч. Уговорила трех знатных дам сесть с ней играть в карты, чтоб их черт подрал!

Лаклесс. Да ну? Ха-ха-ха!

Панч. Я решил уйти от нее и открыть свое дело.

Лаклесс. Дело? Но у тебя же нет капитала.

Панч. А я займу у кого-нибудь, а потом его облапошу – вот у меня и появятся денежки!

Лаклесс. Ну, это устаревший способ, милый Панч!

Панч. Ах так! Что же, я подамся в адвокаты. Тут не требуется иного капитала, кроме наглости.

Лаклесс. Однако необходимо изучать законы. Иначе ты помрешь с голоду.

Панч. А я пойду в судьи. Тогда у меня все законы будут в кармане и каждое мое слово будет закон!

Лаклесс. Постыдись, мошенник!

Панч. Ой, я придумал!…

Лаклесс. Что еще?

Панч. Нашел все-таки!… Редкостную профессию!… Ну, Панч, тут ты прославишься!

Лаклесс. Что еще пришло в голову этому дураку?

Панч. Я пойду в парламент!

Лаклесс. Ха-ха-ха! Эко выдумал – у тебя же ни знаний, ни имущества.

Панч. Подумаешь! Панча всякий знает – мне в Англии в любой корпорации пособят, а знания тоже можно занять.

Лаклесс. Нет, дружок, так не пойдет. Подыщи что-нибудь другое, для чего ты больше пригоден.

Панч. Тогда я пойду в великие люди: тут уж не надобно никаких талантов!

Лаклесс. Отвяжись, наглец, ты мне надоел! А теперь, милостивые государи, появляются Некто и Никто. Они споют для вас и спляшут.

Входят Некто и Никто.

Некто.

Никто.

Лаклесс. На этом, милостивые государи, заканчивается первая интермедия. А теперь, любезная публика, вам покажут великолепное зрелище, равного которому еще не являла сцена. Итак, перед вами двор царицы Ахинеи! Давайте нежную музыку – пошел занавес!

Под нежную мелодию раздвигается занавес, и мы видим богиню Ахинею, восседающую на троне, Оратора в бочке [70], дона Трагедио и других персонажей кукольного представления.

Ахинея.

Лаклесс. Обратите внимание, милостивые государи, как она любит речитатив.

Ахинея. Мсье Пантомим, мы рады вам!

Пантомим выделывает антраша.

Бедняжка, он так застенчив! Я разрешаю вам говорить! При мне позволительны любые речи, кроме тех, которые остроумны!

Лаклесс. Разве вы не знаете, государыня наша Ахинея, что мсье Пантомим немой? И позвольте заметить; он вам будет весьма полезен. Он единственный из ваших почитателей, кто наводит на людей сон, не произнося ни звука. А вот дон Трагедио, уж этот поднимет шум!

Дон Трагедио.

Ахинея. Мы вдвойне вам рады, добро пожаловать!

Дон Трагедио.

Лаклесс (зрителям). Слышали? Это новый шедевр дона Трагедио. Он не только перенимает у других исковерканные слова, но и придумывает свои собственные.

Сэр Фарсикал Комик. Нет, черт возьми, коли на то пошло, я тоже придумываю новые слова и порчу старые. Я заставляю иностранцев говорить на ломаном английском, а англичан – на плохой латыни. В моих пьесах царит такое смешение языков, какого не было при строительстве Вавилонской башни.

Лаклесс. Это тем удивительнее, что автор не знает ни одного языка.

Сэр Фарсикал Комик. То есть, как же – ни одного? Жисть ты моя, злосчастная!

Ахинея. О досточтимый Оратор, я много о вас слышала!

Оратор. Могли бы слышать и меня самого. Меня за сто миль слыхать!

Лаклесс. Слышать-то она вас могла, а вот если еще поняла смысл ваших объявлений, то, право, она догадливее самого Аполлона.

Оратор. Про что вы, сударь? При чем тут догадливость? Мои слушатели хотят, чтобы их развлекали. И они свое получают. А разве бы это было так, когда бы от них еще требовалась догадливость: она среди них в диковинку!

Ахинея. Вы все заслужили мою признательность! (Синьору Опера.) Но вам я отдаю все свое богатство!

Синьор Опера. Вашему величеству известно, какой награды я жду!

Ахинея (в экстазе повторяет). Считают великим, зовя богачом… Браво, брависсимо! Я жажду стать вашей супругой!

Лаклесс (публике). Как видите, милостивые государи, музыка сразила Ахинею, и она воспылала любовью к духу синьора Опера.

Миссис Чтиво (Ахинее). Если мои истории тешили когда-либо слух нашей богини и я читала признание в ее взоре, – о пусть она не лишает меня единственной моей отрады!

Ахинея. Чего ты хочешь, дочь моя?

Миссис Чтиво. Увы, он мой супруг!

Книготорговец. Но он был твоим мужем на том свете. Теперь смерть освободила его от этих уз, и он волен взять себе другую жену. Мне еще не приходилось слышать, чтобы хоть один муж пожелал сохранить здесь свою прежнюю супругу.

Миссис Чтиво.

Книготорговец. Опять вы за свое! Так вы что, умерли от любви к собственному мужу?

Миссис Чтиво. Он знает, что ему надлежало бы называться этим именем. Он поклялся стать моим мужем. Он знает, что я умерла из-за любви – я ведь умерла родами.

Оратор. А вы еще всю дорогу убеждали меня, что вы девица!

Ахинея. Прочь от меня, сквернавец! Прочь!

Синьор Опера. Коли мне не удалось заполучить богиню, докажу по крайней мере, что я человек чести. (К миссис Чтиво.) Я всегда любил тебя, мой ангел. Но пойми: тщеславие – страшный искуситель! Итак, пусть мой дух платит долги моего тела.

Миссис Чтиво. Теперь мое счастье безмерно!

Синьор Опера. О, моя милая утрата!

Миссис Чтиво. О, мой милый найденыш!

Синьор Опера.

Оба.

Синьор Опера.

Миссис Чтиво.

Синьор Опера.

Миссис Чтиво.

Синьор Опера.

Оба.

Оратор. Поскольку моя богиня дала отставку своему возлюбленному, быть может, она подарит улыбкой скромнейшего, по отнюдь не ленивейшего из своих слуг?

Лаклесс. Я бы вам советовал, досточтимый Оратор, блеснуть перед ней своим красноречием.

Оратор. Тогда я расскажу вам притчу про смычок и скрипку. Об этом меня просил в письме один из моих постоянных слушателей. Так вот. Скрипка подобна государственному деятелю. Почему? Потому что внутри пустая. А смычок, он – взяточник: не смажешь – не поедет.

Лаклесс (публике). Обратите внимание, господа, как он работает руками: левой изображает скрипку, а правой орудует, как смычком.

Оратор. Скрипка подобна носу развратника: на нее порой нападает гнусавость. А смычок – как есть площадной фигляр: знай старается перед толпой. Скрипка похожа на язык биржевого маклера, только она дока по части нот, а он – по части банкнот. А вот смычок в родстве с его париком: в нем много конского волоса.

Лаклесс. А ваше красноречие вполне под стать вашей особе: в нем тоже порядком глупости.

Ахинея. Нет, без музыки вам не прельстить мой слух!

Оратор. Извольте только приказать.

Лаклесс (публике). Обратите внимание, милостивые государи, как поет наш Оратор в своей бочке. В ней не спрятано никаких инструментов – это все он сам, своим голосом!

Оратор. Итак, песня века! «Бим-бом-тили-бом», на мотив «Молл Патли».

Ахинея. Нет, и это меня не трогает.

Дон Трагедио.

Сэр Фарсикал Комик. Но почему никто не вспомнит про мои шутки, про мои каламбуры и загадки, жисть ты моя, злосчастная!

Оратор. Еще одна песня века, на мотив «Люли-люли-люлики, а у нас все жулики!».

Входит Харон.

Харон. Матушка-царица, на том берегу объявилась какая-то странная личность. Говорит, рекомендации у него от разных влиятельных лиц. Только я его не повезу, дудки! А зовут его, говорит… Хурла-бурла… нет! Херло-трамбо, – кажись, что так! Похоже, он из Аполлоновой челяди. Должно быть, и вправду настоящий поэт, потому как совсем безумный.

Ахинея. Перевези его на наш берег.

Харон. А еще – позабыл тебе сказать, матушка-царица, – новость я слышал: будто тебя повсеместно признали богиней Ума.

Книготорговец. Это старо как мир, мистер Харон. Харон. Ну так я сейчас доставлю сюда эту Херло-бумбу! (Уходит.)

Оратор (про себя). Надо обольстить богиню до его прибытия, иначе мне не видать ее, как своих ушей! (Громко.) Последняя новинка!

Входит Панч.

Панч (Лаклессу). Эй, послушай!

Лаклесс. В чем дело, Панч?

Панч. Это кто такой?

Лаклесс. Это оратор, дружище Панч.

Панч. Оратор? Это что еще за птица?

Лаклесс. Оратор – ну, это… как тебе сказать… человек, с которым никто не решается спорить.

Панч. Да ну? А вот мне он нипочем! Волоки сюда вторую бочку! Сейчас мы откроем диспут, я не я! (Оратору.) Я есьм магглтонец.

Оратор. А я нет.

Панч. Тогда мы с тобой разных убеждений.

Оратор. Я знаю – ты и все твое племя готовы сжить меня со свету! Но я не перестану опровергать твое учение, как делал это доныне. Пока я способен дышать, вы будете слышать мой голос. И надеюсь, у меня хватит дыхания, чтобы сдуть вас с лица земли!

Панч. Вот шуму-то будет!…

Оратор. Знайте, сэр!…

Панч. Нет, вы лучше послушайте меня, сэр!

Ахинея. Слушайте, слушайте!…

Панч.

Оратор.

Танцуют.

Ахинея. Все напрасно. Я останусь девственницей! (Синьору Опера.) А вы, достославный синьор, примите сей венок и носите его во славу Ахинеи!

Лаклесс. Итак, милостивые государи, синьор Опера избран архипоэтом богини Ахинеи.

Дон Трагедио.

(Выхватывает меч.)

Ахинея. О да.

Дон Трагедио.

Миссис Чтиво.

Дон Трагедио.

Синьор Опера.

Дон Трагедио. Я не могу сделать этого. (Вкладывает меч в ножны.)

Мсье Пантомим мечется по сцене и указывает себе на голову.

Ахинея. Чего хочет этот молчальник?

Книготорговец. Он указывает себе на голову – тоже, видно, претендует на венок.

Ахинея. Милый юноша!

Миссис Чтиво. О, мой любимый, как мне выразить смятение моей души?!

Синьор Опера. Я уверен, что чувствую его, если только любовь способна даровать нам взаимопонимание. Я тоже исполнен страха.

Миссис Чтиво. Поцелуй же меня!

Синьор Опера.

Ахинея. «И падем друг другу в объятья!» Но ах, что за шум я слышу?!

Лаклесс. А теперь, милостивые государи, перед вами появится вестник.

Входит вестник.

Вестник.

Ахинея.

Лаклесс. Вслед за ним появляется граф Образин из Оперного театра в Хеймаркете [74].

Входит граф Образин. Вестник уходит.

Ахинея.

Граф Образин.

Дон Трагедио.

Граф Образин.

Ахинея.

Миссис Чтиво.

Входит Харон.

Лаклесс. Что такое, Харон? Ведь твой выход позже.

Харон. Да будет вам, сударь!… Беда! Мы пропали! Там за дверями сэр Джон Хватайих, а с ним констебль.

Входят сэр Джон и констебль.

Констебль. Это вы постановщик кукольного представления?

Лаклесс. Да, сударь, я.

Констебль. Тогда, сударь, прошу следовать за нами. У меня приказ о вашем аресте.

Лаклесс. Но за что?

Сэр Джон. За нападки на Скудоумие, черт возьми!

Констебль. Влиятельное лицо не желают, чтоб про них играли пасквили на театре.

Лаклесс. Но в чем суть ваших обвинений, господа?

Сэр Джон. А в том, что вы нападаете на Скудоумие, тогда как весь город его почитает.

Лаклесс. Вот чертовщина! Слушайте, пусть этот малый обождет немного: закончится танец, и я к вашим услугам. Мистер констебль, прошу вас, потерпите, пока они будут танцевать, а уж там я ваш.

Сэр Джон. Нет, черт возьми, вы это бросьте! Вам не удастся подкупить должностное лицо! Не будет никакого танца!

Миссис Чтиво. По какому праву этот субъект прерывает наше представление?!

Лаклесс. Успокойтесь, сударыня, прошу вас.

Сэр Джон (про себя). А она прехорошенькая! Если я возьму ее в служанки, это будет всего лишь актом милосердия.

Констебль. Ничего не скажешь – хорошенькая! Если этак обходятся с должностными лицами, то пусть сам черт нанимается в констебли! Да знаете ли вы, сударыня, кто мы такие?

Миссис Чтиво. Вы мошенник, сударь!

Констебль. К вашему сведению, сударыня, днем я справляю должность констебля, а ночью – мирового судьи.

Миссис Чтиво. Днем вы ястреб, сударь, а ночью – сова!

Констебль.

Миссис Чтиво. Ах, сэр Джон, вы, очевидно, здесь за старшего. Так вот: если уж вы запрещаете наш спектакль, разрешите хоть станцевать!

Сэр Джон. Я побежден. Мой дух покорился плоти, и я сменил гнев на милость. Я исполнен волнения – милосердие движет мной или что другое, пока не знаю. Я не в силах устоять перед вашими просьбами, моя красотка, и разрешаю танец. Скажу больше: побуждаемый каким-то внутренним порывом, я желаю сам танцевать с вами и еще приглашаю в партнеры этого почтенного джентльмена.

Лаклесс. Так начинайте!

Входят Уитмор, миссис Манивуд, Xэрриет и бантамец.

Уитмор. Да здравствует его величество король Бантама!

Миссис Манивуд. Храни его господь!

Бантамец. Ваш милостивый родитель шлет вам поклон.

Лаклесс. Что все это значит, черт побери?!

Бантамец. Очевидно, он понятия не имеет, кто его родитель.

Уитмор. У нас в стране это повсеместное явление, сударь.

Лаклесс. Объясните, в чем дело!

Бантамец. Он очень переменился лицом.

Лаклесс. Слушайте, кончайте, не то вы у меня тоже так переменитесь, что вас и свои не узнают.

Бантамец. Дайте же мне объясниться. Я состоял при вас наставником во дни вашего детства и был отправлен вашим родителем, его величеством Франциском Четвертым Бантамским, путешествовать с вами по белу свету. Мы прибыли в Лондон, и вот однажды наша судовая команда среди прочих забав обстреляла мост, и наше судно перевернулось. Из всех, кто был на нем, только ваше высочество и я выплыли живые к Биллинсгету. И хотя жизнь моя была спасена, я лишился сознания, а также вас, как мне тогда казалось – навеки. Когда я очнулся, я тщетно искал своего королевского воспитанника, а потом сел на корабль и поплыл в Бантам, но по дороге был заброшен бурей в чужие края, долго странствовал и вернулся на родину лишь спустя много лет. Вам не трудно себе представить, какой прием меня ожидал. А недавно, по счастливейшей случайности, прибыл к нам один купец, который преподнес нашему повелителю вот этот драгоценный камень.

Лаклесс. Что я вижу?! Тот самый, что я носил на руке и всеми силами старался сохранить у себя, пока нужда не вынудила меня заложить его.

Бантамец. Купца допросили с пристрастием; и он поведал, что получил его от процентщицы. Тут меня без промедления отрядили в Англию, а купца заключили в тюрьму до моего возвращения, чтобы потом либо казнить, либо назначить губернатором острова.

Лаклесс. Ну, тогда послушайте! Я какое-то время, как и вы, тоже был без сознания. Полумертвого меня подобрал лодочник и притащил к своей жене, торговавшей устрицами, которая меня и выходила. Воды Темзы заставили меня все позабыть, словно то были воды Леты [77]. Но сейчас точно вспышка пламени озарила мое сознание, и я начинаю вспоминать прошлое. Твое имя Гонзальво? [78]

Бантамец. Так точно.

Лаклесс (обнимая его). О мой Гонзальво!…

Бантамец. О милый принц!…

Лаклесс. Но скажи, как тебе удалось разыскать меня?

Бантамец. Я хотел было дать объявление в «Вечернюю газету» с обещанием награды, но сперва пошел к процентщице, про которую говорил купец; и когда я спрашивал у нее про вас, в лавку вошел слуга, принесший в заклад вашу шляпу. (Ах, как печалит меня мысль о том, что королевский отпрыск вынужден был заложить свой головной убор!) Женщина сказала мне, что как раз этот малый и принес к ним драгоценный камень, а уже от слуги я узнал ваш адрес,

Лаклесс. Вот чудеса!

Снаружи доносится звук почтового рожка.

Входит вестник.

Вестник. Из Бантама прибыла депеша с сообщением о смерти тамошнего короля.

Бантамец (Лаклессу). Сударь, теперь вы становитесь королем. Да здравствует Генрих Первый, король Бантамский!

Все. Да здравствует Генрих Первый, король Бантамский!

Лаклесс. Вот теперь, Уитмор, я сумею вознаградить тебя за твое великодушие.

Уитмор. Поверь, судьба уже вознаградила меня сторицей, даровав счастье моему другу.

Лаклесс. Спасибо тебе, дружище! Но я в неоплатном долгу перед Фортуной за то, что она дала мне возвысить владычицу моей души и возвести ее на бантамский престол. Теперь вы можете снять маску, сударыня. А вы, друзья, прокричите еще раз: да здравствует Генри и Харриет, король и королева Бантама!

Все. Ура!

Xэрриет.

Лаклесс.

Xэрриет.

Xэрриет.

Констебль. Надеюсь, ваше величество изволит простить меня, неразумного. Не знал я, кто вы есть, право слово!

Лаклесс. Я не только прощу вас – я назначу вас главным констеблем королевства Бантам. А вас, сэр Джон, – главным мировым судьей. Вас, сударь, – моим оратором, вас – моим поэтом-лауреатом, а вас – книгоиздателем. Дон Трагедио, сэр Фарсикал Комик, синьор Опера и граф Образин будут развлекать нашу столицу своими представлениями. Вы, миссис Чтиво, будете сочинять нам всякие истории. А чтобы доказать, сколь велико мое великодушие, я назначаю вас, мсье Марплей, руководить моими театрами. Все вы, друзья, как нельзя больше подходите для бантамского королевства.

Миссис Манивуд. Я всегда говорила, что он не такой, как другие!

Лаклесс. Эта дама – матушка моей королевы.

Миссис Манивуд. За неимением лучшей, судари вы мои!

Если его величество, повелитель Бантама, соизволит выслушать меня, я сделаю одно сообщение, каковое его порадует. Вы берете в жены Генриетту, дочь повелителя Старого Брентфорда.

Все. Как?!

Панч. Когда король Нового Брентфорда свергнул короля Старого Брентфорда, супруга оного бежала из страны [80] со своей дочерью, полуторагодовалой малюткой, и с тех пор о них не было никаких известий. Но я отлично помню физиономию моей матушки и сейчас прошу ее даровать мне свое благословение.

Миссис Манивуд. О, мой сыночек!…

Xэрриет. Мой братец!…

Панч. Моя сестрица!…

Миссис Манивуд. С грустью вспоминаю я в нынешнем своем жалком положении, кем я была. Но, увы, все здесь рассказанное – чистая правда! Тяжелая нужда заставила меня сдавать комнаты, но когда-то я была повелительницей Брентфорда, а вот он – королевский сын, хоть теперь и играет в театре.

Входит Джоан.

Джоан. Так я королевская дочка – ведь он мой благоверный.

Миссис Манивуд. Дочка!

Хэрриет, Лаклесс (вместе). Сестрица!

Панч. Жена!

Лаклесс. Бейте в литавры! Трубите трубы! Я верну тебе трон, Панч, чего бы мне это ни стоило. Я отправлю депешу в Бантам, чтоб мое войско снаряжалось в поход.

Панч. Благодарю тебя, братец. А сейчас, коли вы не против, давайте весело попляшем, чтоб отпраздновать нашу счастливую встречу!

Все танцуют.

Лаклесс.