Баллада о Чертике

Баллада о Чертике и Училище Черной Магии

Случилось это давно. Еще когда в средней школе было семь классов. Еще когда большой Войтек был такой, как сейчас примерно Зютек. Лет семь назад. За столько лет история эта как бы немного поистрепалась, стала похожа на зачитанную книжку со стихами или на другую, без обложки, где были сказки. Эти книжки, переходя из рук в руки, долго путешествовали по спальням…

Откуда взялся Чертик?

Может, кто-то где-то умер, или попал в больницу, или на долгий срок в тюрьму?

А может быть, Чертик ходил с ряжеными в каком-нибудь далеком селенье и пел колядки? Потом повернуло к весне, ряженые, всякие там Смерти и Ироды, переоделись и разошлись по домам, а он, настоящий, остался один? Может быть, не знали, что с ним делать, и потому отправили в Детский Дом.

Как его привезли? Новеньких всегда привозят перед обедом. Сперва попадаешь в Попечительский совет. Оттуда развозят по детским домам. Пока нового воспитанника оформляют в канцелярии, он ждет и не знает, что будет дальше. Так было с Войтеком.

А когда привезли Чертика, была ночь. И разразилась ранняя апрельская гроза. Под дождем, при вспышках молний к главному корпусу подкатил черный автомобиль. Дом стоял темный и казался пустым.

Из автомобиля вылезли двое неизвестных. Вытащили Чертика, забарабанили в дверь, а потом уехали неведомо куда…

Войтек все это видел. Не в дырочку от сучка — так можно увидеть взрослого черта, — а через надтреснутое окошко.

Войтек в Детском Доме тоже был первый день — а вернее, первую ночь. Он тогда был маленький, на новом месте чувствовал себя неуютно и в ту ночь долго не мог уснуть…

Чертика определили в ту же группу, куда и Войтека.

Прямо на следующий день Чертик подрался с Ангелами. В их группе были два брата по фамилии Ангел.

Началось это так.

У Войтека был с собой пакет, а в нем кое-какие сладости. Печенье, конфеты, два апельсина. Пришли Ангелы. Белобрысые, глаза голубые, рожи туповатые.

Пришли и говорят:

— Твое — мое. Твое — наше! Коммуна.

Войтек не понял, а Ангелы протягивают руки. К пакету. Войтек стал держать крепче. Не помогло. Отобрали и ушли.

В спальне было еще трое таких малышей, как Войтек. Они объяснили, что ничего тут не поделаешь. У Ангелов сила, а жаловаться — только хуже. Если бы Войтек сразу отдал пакет, они, глядишь, чего-нибудь ему б и оставили.

Тут пришел Чертик. Волосы темные, смуглый. Спрашивает:

— В чем дело?

Малыши расхрабрились. Рассказывают, что да как. Ангелы отобрали у новенького сласти. Выслушал их Чертик и ушел.

И вдруг ка-ак загрохочет. Это Чертик хитростью заманил старшего Ангела в умывалку. Хоть он и был меньше, зато знал разные бесовские штуки. И поколотил старшего Ангела. А с младшим вообще справился одной левой.

Возвращается Чертик, несет Войтеков пакет:

— Держи.

Войтек просит, чтоб он взял себе сколько хочет, а Чертик скривился презрительно и отвечает, что ему ничего не надо.

Тогда Войтек вытащил самое лучшее, что там было. Апельсин. Как горящий ярким светом фонарь…

— Возьми, — говорит.

Поглядел Чертик. Огненная красота апельсина, видно, его заворожила. Он заколебался.

— Возьми, ну возьми! — упрашивает Войтек. — Попробуй.

— Ладно, только половинку.

И попробовал. Капал оранжевый сок. Чертика звали Мирек.

На крови не клялись. Если и была капля крови, то не Войтековой, а Чертика. Капелька крови на губе после драки с Ангелами. Но в тот день вместе с пламенным апельсином Войтек отдал Чертику душу.

И Чертик эту душу принял…

Войтек стал ходить в третий класс, а Чертик, хотя по возрасту ему бы надо в шестой, — в седьмой.

В начале мая директор Детского Дома вызвал Чертика к себе в кабинет.

— Чертик, ты заходил вчера с картой к нашей главной поварихе?

— Заходил.

— А правда, что ты ей показывал, как добраться до Лысой горы?

Чертик возмутился:

— Она сама попросила. Собирается в отпуск куда-то в те края.

— Я проверю, — сказал директор, — но есть еще одно дело, поважнее. Пора подумать о будущем. Ты заканчиваешь седьмой класс. Что дальше?

— Я собираюсь в Училище Черной Магии.

Тут вмешалась секретарша:

— Это еще что? Я не первый год работаю в системе просвещения. В нашем ведении такого училища нету. А раз нет в системе просвещения, скорее всего оно вообще не существует.

Чертик покосился на секретаршу:

— У меня есть номер телефона.

— Сейчас проверим, — заявил директор.

Чертик дал ему листочек. Номер был из тринадцати цифр. Директор поднял трубку, набрал номер, с минуту прислушивался.

— Странно, — сказал. — Не то занято, не то просто сова ухает. Послушай сам, если не веришь. — И протянул трубку Чертику.

Далеко-далеко, на другом конце провода, явственно ухала сова.

— Нет уж, извините, — опять встревает секретарша. — По-моему, это недоразумение. Откуда такой длинный номер? Я не первый год работаю в системе просвещения, однако…

Она пододвинула к себе телефон, и тогда из трубки вылетела шаровая молния и прямо ей в перманент.

Приведя в чувство секретаршу, директор продолжил разговор с Чертиком:

— Я считаю, это бессмысленная затея. Выкинь свою черную магию из головы. У меня есть на примете другое училище.

— Какое? — удивился Чертик.

— Школа животноводства. Мне вчера оттуда звонил завуч Путо. Коллега, говорит, у нас полно свободных мест, а желающих мало. Мальчики и девочки из Детского Дома должны идти к нам. Вы, коллега, скорей поймете, что нашей школе нужны ученики, и пришлете детей. А когда у детей есть родители, то родители этого не понимают.

— Я хочу в Училище Черной Магии, — сказал Чертик.

— Школа животноводства недалеко, у них прекрасный интернат. Получишь хорошую специальность. Думаю, не пожалеешь…

А Чертик, выйдя от директора, сказал Войтеку:

— Школа животноводства? Ну что ж. Тогда я выведу василиска.

Почему Чертик решил вывести василиска?

Может, он хотел доказать директору, что не лошади с коровами его интересуют и не овцы, а другие, более диковинные животные? Или собирался сразу же после поступления в Школу животноводства досадить завучу Путо? А может быть… Не исключено, что ему хотелось понравиться… Зоське, дочери завуча Путо, которая училась с ним в одном классе.

Василиск, как известно, вылупляется из яйца, снесенного петухом. У детдомовского завхоза и у директора были собственные куры. И еще у них был общий петух. Этого петуха и присмотрел Чертик.

Петух прогуливал стайку кур в тихом садике за главным корпусом. Туда мало кто заглядывал.

Чертик перелез через ограду, а Войтек остался караулить. Он должен был следить, не идет ли кто.

Петух расхаживал с важным видом — вожак стаи, отец многочисленных цыплят. В первую минуту даже внимания на Чертика не обратил.

Чертик покрошил на землю хлеб. Петух заинтересовался, подошел поближе, за ним куры. Но Чертик кур отогнал, ему надо было поговорить с петухом с глазу на глаз.

Начал он с объяснения, что же, собственно, такое черная магия. Черная магия — это всяческие чародейства, волшебные слова; заговоришь, например, облако, и оно превращается в человека, или человек в облако. А девчонкам вроде Зоськи показываются зеркала — посмотришь в них, а там порхают заколдованные черные бабочки…

Петух недоверчиво склонял набок голову. Бормотал что-то по-своему. Все это не казалось ему убедительным.

Но Чертик не отступился. Поддал жару. Раскритиковал завуча Путо. Заявил, что ему, Чертику, Школа животноводства решительно не по нутру. И, не объясняя зачем, потребовал, чтобы петух снес яйцо.

Тут петух, похоже, встревожился. Стал переступать с ноги на ногу, и в квохтанье его отчетливо послышалось негодование. Чертик тоже повысил голос.

Войтеку стоять на стреме скоро наскучило. Из разговора он мало что понял и принялся вертеть головой по сторонам, глазеть на весенние деревья. Время шло… Солнце снижалось. Того и гляди, петуху пора будет в курятник на насест, а ребятам — ужинать, мыться и спать.

Посмотрел Войтек сквозь проволочную ограду: Чертик устал от уговоров, но не сдается. У Петуха вроде спеси поубавилось. Войтек повернулся к ним спиной.

Глядит: идет толстый важный мужчина, толстая женщина и с ними девчонка. Ничего из себя, лет четырнадцати. Потом выяснилось, что это семейство Путо шло в гости к директору.

Тут и Чертик обернулся. Увидел девчонку. Побледнел, покраснел. Дернулся, точно хотел убежать. Петух скорее всего не понял, в чем дело, но поведение Чертика и вид троих Путо произвели на него ошеломляющее впечатление.

Вдруг он решился.

Присел, закукарекал, заквохтал и… снес яйцо.

Зоська, которая через ограду увидела Чертика, неизвестно почему почувствовала себя оскорбленной. Надулась и отвернула голову.

А петух с ужасом смотрел на снесенное им черное яйцо.

Когда семейство Путо скрылось за дверью дома, петух снова закукарекал страшным, будто и не петушиным голосом и взлетел. Но не упал, пролетев несколько метров, как обыкновенно петухи, а стал подниматься все выше и выше.

Он был похож на коричневого орла.

На коричневую планету, освещенную заходящим солнцем.

На точку.

И совсем исчез.

На следующий день, сразу после обеда, директор снова вызвал Чертика.

— Чертик, нам каждое утро привозят молоко. Верно?

— Привозят.

— Молоко всегда принимает главная повариха. Обычно из него варят молочные супы. Сегодня мы остались без молочного супа. Верно?

— Верно, — согласился Чертик.

— А кто утром приставал к поварихе, чтобы заговорила молоко?

— Не заговорила, а просто не брала, — защищался Чертик.

— Неважно. Так или иначе, молоко она не приняла, и его увезли обратно.

— Да, но молоко-то сегодня было порченое.

— Как это «порченое»?

— Очень просто — водой. Я сам видел, они остановились перед воротами, один сходил за ведром и долил воды.

Директор замолчал. Барабанил пальцами по столу — хотел, видно, еще спросить про петуха, исчезновение которого почему-то связывал с особой Чертика, но не знал, с чего начать.

— Ну ладно, иди. Только запомни: никаких Училищ Черной Магии. Школа животноводства.

Когда Чертик был уже на пороге, директор еще о чем-то припомнил:

— Ага, а правда, что ты обещал дочке завуча Путо корону и полцарства?

Чертик не ответил.

Петушиное яйцо должна высиживать жаба. В ту весну, запомнилось ребятам, под окном спальни Чертика прыгало множество жаб. Но Чертик привередничал. Нелегко найти солидную добропорядочную жабу, которая сумела бы вывести василиска.

С середины мая Чертик почти все время ходил босиком. Семиклассники, даже те, которым исполнилось тринадцать, разутыми ходить обычно стесняются. И раньше тоже стеснялись… Даже в очень теплые дни, когда трудно выдержать в кедах и приятно ступать босыми ногами по нагретой земле.

Босиком Чертик ходил неспроста — это имело отношение к выращиванию василиска. Потому что василиск к тому времени вылупился из яйца. В спальне его Чертик, понятное дело, не держал.

Однажды Чертик позвал Войтека.

— Он уже подрос, хочешь посмотреть?

Войтек хотел.

— Снимай сандалии.

— Зачем?

— Так надо.

Войтек снял. Чертик повел его по тропинке через парк, через луг и рощу в дремучий лес.

Тропинка, по которой они шли, вдруг дрогнула и попыталась убежать. Войтек чуть не шлепнулся, но Чертик ловко придержал тропинку ногой. Надвигались тяжелые грозовые тучи. В воздухе потемнело. Войтеку стало не по себе.

— Мирек! Я слыхал, на кого василиск посмотрит, тот превращается в камень.

— Не бойся, — сказал Чертик и раздвинул ветки.

На полянке стоял диковинный зверек. Похожий одновременно на большого индюка и на маленького змея-горыныча. Сплошь покрытый чешуей. Стоял задом, привязанный к пеньку.

— А если обернется и посмотрит?

И в эту минуту василиск повернул голову.

Но… ничего не случилось. Потому что Чертик заранее нацепил ему на клюв… темные очки.

— Можешь его погладить, — разрешил Чертик.

Войтек протянул руку. Дотронулся до жестких чешуек.

Возвращались по той же тропке. И снова она норовила удрать из-под ног, но не тут-то было. Теперь и Войтек знает, что тропинку, ведущую к заточенному в лесной чаще василиску, нужно легонько придерживать пальцами ног за пучки колышущейся на ветру травы.

Либо просто поддать ей голой пяткой, чтоб успокоилась.

Возможно, Чертик еще и потому ходил босиком, что ни в какую Школу животноводства не собирался. Он был уверен, что все равно попадет в Училище Черной Магии. А поскольку училище это находилось очень далеко, хотел захватить в дорогу память о земле в лесу и парке. Об островках теплого песка и даже острого гравия. В общем, все, что поздней весной чувствуешь под босыми ногами…

Неужели дочка завуча Путо так ни разу и не прикоснулась к чешуйкам василиска? А может, Чертик все же показал его ей, а она фыркнула: подумаешь, невидаль, василиск! Неизвестно.

Еще Чертик начал выпиливать кольцо. Конечно, волшебное и заговоренное. Колдовал над ним несколько дней, но в конце учебного года потерял к кольцу всякий интерес и сказал Войтеку, что все девчонки дуры.

Кольцо это — недоконченное, недозаколдованное — теперь у Войтека, он хранит его как память.

Говорят, на выпускном вечере седьмых классов произошел странный случай.

Выступала Зося — пела песню:

— Крылышек захотелось — получай, — пробормотал Чертик, и у Зоськи выросли крылья.

Она запнулась, но не подала виду, что Чертиковы выходки ее задевают. Продолжала петь:

Чертик разозлился и сказал:

— Ну и лети!

И Зоську Путо вынесло в открытое окно.

Было так на самом деле или не было? Тогдашних семиклассников тоже всех разнесло по свету. Кто пошел в техникум, кто работать, некоторые учатся в институте. Трудно отыскать тех, что помнят…

Завуч Путо, правда, признается, что ездил тогда куда-то к черту на кулички. Только отрицает, что за дочкой.

Во всяком случае, когда директор в последний раз беседовал с Чертиком, о Зоське речи не было.

Директор только втолковывал Чертику, что главная повариха и не думала накликать дождь — просто у нее ревматизм и она наперед знает, когда испортится погода. Говорил, что Чертик он там или не Чертик, а воспитателей слушаться обязан: ему, директору, надоело постоянно вызывать его к себе. Под конец велел, чтобы Чертик готовился к экзаменам в Школу животноводства.

Чего Чертику решительно не хотелось.

Войтек теперь не считает, что Школа животноводства это плохо. Если кто-то любит настоящих лошадей с их светлыми развевающимися гривами… если кто-то любит ласковых, послушных овец, он должен после окончания семилетки идти в такую школу.

Если человек хочет, чтобы у него дома хорошо работал телевизор, то — пускай даже этот телевизор взорвется — нужно еще в больнице написать заявление о приеме в радиотелевизионный техникум.

Однако же, если кому-то по душе черная магия, надо идти… в Училище Черной Магии.

Что бы Чертик делал в Школе животноводства?

Вероятно, и Чертик так считал, потому что не послушался директора. Не к экзаменам стал готовиться, а пошел без спросу купаться. Хуже того: взял с собой Войтека. За ними увязались братья Ангелы, которые — несмотря на свою фамилию — тоже не слушались воспитателей.

Войтек помнит, что в тот день была жара. И пылища. Земля обжигала пятки. По дороге Чертик доказывал Войтеку, что в Училище Черной Магии интернат еще лучше, чем в Школе животноводства. При интернатских столовках обычно держат свиней, которых кормят объедками. В Училище Черной Магии все, разумеется, по-другому. Существуют ведь животные, более подходящие для такого училища. Для Чертикова василиска лучше места не придумать.

Купаться пошли на пруд у опушки леса. Наверное, после того купанья пруд стали называть Чертовой Ямой.

У берега там сперва совсем мелко, но через несколько шагов начинается глубина.

Теперь уже Войтек знает, как страшно может закончиться такое купанье… Чертик и Ангелы заплыли на середину. Надо признаться, плавали они хорошо. Войтек бултыхался у берега.

Но когда он зашел немножко, ну просто чуточку, подальше, тут оно и случилось… Дно убежало куда-то назад, а вода всколыхнулась и в одно мгновенье накрыла Войтека с головой.

Он вынырнул:

— Мирек, спа…

Тогда Чертик быстро поплыл к нему, а Ангелы — к берегу.

Можно неплохо плавать, но спасать утопающего очень трудно. Говорят, это прекрасно; неправда, ничего прекрасного: захлебываешься и чувствуешь омерзительное дыхание смерти.

На берегу стояли Ангелы, прибежали еще какие-то люди, но никто не бросился на помощь.

Наконец Чертику удалось вытолкнуть Войтека на мелкое место.

— Браво, браво! — кричали люди, стоящие на берегу.

Ангелы даже, кажется, запели: «Слава, слава…» Но когда Чертик захотел выйти из воды в том месте, где только что был Войтек, он оступился и упал…

Когда увозили Чертика, был ясный день. Жарища. Проводить его собралось много народу. Всем было очень интересно — не простой как-никак мальчик. Шли большой толпой, впереди завуч Путо с дочкой. Войтека вела за руку главная повариха.

Она убеждала Войтека не убиваться так. Ведь он не виноват. Если ему взгрустнется, пусть заходит к ней. Поговорят о разных чудесах.

Повариха считала, что, возможно, — кто знает! — путь в Училище Черной Магии идет именно через этот пруд.

Обещала давать Войтеку добавку, когда будет молочный кисель, и просила, чтобы он не плакал.

И он не плакал.

Яму Чертику вырыли глубокую. Словно для того, чтоб ему было ближе… до… преисподней.

Когда уже собрались его опускать, повариха шепнула Войтеку:

— Попрощайся.

Войтек протиснулся, сказал: «Пока». И задрал вверх голову, так как ни за что на свете не хотел заплакать.

А в густой листве на дереве сидел василиск. И маленький дружок Чертика не выдержал.

— Мирек!!! — крикнул он. И разревелся.

Тогда Чертик вдруг ожил и выглянул из гроба. К нему подскочил василиск. Подставил спину. Чертик вспрыгнул. Василиск припустил рысцой.

В первую минуту все обалдели.

Раньше других опомнился завуч Путо: он понял, что ученик, которого ждут в Школе животноводства, удирает в Училище Черной Магии.

Завуч Путо бросился в погоню. За ним Зоська — одумалась наконец! — и еще разные люди.

Василиск, почувствовав, что за ним гонятся, приостановился, повернул голову и глянул поверх очков.

Преследователи тоже остановились.

Потому что почти все они ненадолго окаменели.

Перевод К. Старосельской.

Дожделей

Два раза в месяц Кругляшку навещает бабушка. Приезжает в коричневом костюме; юбка длинновата. Иногда у нее с собой большой черный зонтик.

Она привозит внуку монпансье. Кругляшка немножко стесняется. Бабушка просит, чтоб его отпустили на часок. Если тепло, они сидят на скамейке в парке. Иногда подолгу — Кругляшке, должно быть, даже скучно становится… Однако он провожает бабушку до остановки, а после ее отъезда не такой веселый, как обычно.

Взрослым Кругляшка не любит рассказывать о доме и о бабушке.

— Как тебе там было?

— Ничего, нормально.

— А бабушка?

— Добрая. Как все бабушки.

— А где бы тебе хотелось жить: здесь или у бабушки?

Кругляшка отвечает очень серьезно, по-взрослому, но уклончиво:

— Если у себя дома нельзя, значит, нужно здесь, где же еще? — А как-то раз он сказал: — Э, если б я остался у бабушки, совсем бы отбился от рук.

Ребята любят Кругляшку. Он знает много сказок — кое-что читал, кое-что помнит со слов бабушки. Еще он часто рассказывает, как жил раньше, про разные свои приключения и прежних приятелей.

Про Кругляшкины приключения и бабушка вспоминает. А кто хочет, может поглядеть на ее жакет, на зонтик…

Кругляшка с ребятами жгли костер на свалке за железной дорогой. Когда зашло солнце, стало холодно и ребята начали расходиться. Кругляшке спешить было некуда, и он остался еще на немножко с одним мальчишкой с соседнего двора. Наконец и тот собрался уходить. Кругляшка пошел с ним.

Важно, что небо было еще бледное, с несколькими редкими облачками, но луна уже светила — большая, близкая, рукой подать. Земля еще не просохла после того, как стаял снег. Слегка попахивало дымом.

Кругляшка с приятелем шагали по мусорным горам и долинам. На краю свалки было небольшое болотце. Там зазывно квакали лягушки. Мальчики свернули к болотцу, хотя это был порядочный крюк.

Когда же они до него добежали, то увидели: на берегу стоит на коленях человек и размахивает руками, точно… дирижирует лягушачьим хором.

Мальчики попятились. Остановились и смотрят, а тот человек не поднимается с колен. Очень это было странно.

Почти в каждом городе, не считая разве что самых больших, есть свой «придурочный». Зовут такого придурочного «Сташек» или «Граф»; это может быть и женщина в старомодной шляпе и нелепом обтрепанном платье. Но этого, у болотца, ребята в глаза не видели.

Кругляшка сам признает: он тогда был — теперь, наверное, это уже не так — отчаянным сорванцом. Потянул приятеля за рукав. Оба легли на землю. Там как раз валялось дырявое эмалированное ведро, они спрятали за него головы. Кругляшка бросил в воду кусок шлака.

Плюх! Лягушки на мгновение умолкли. Человек у болотца обернулся.

И ничего.

Тогда Кругляшка снова бросил. Метил в воду, но промахнулся и попал в стоящего на коленях человека.

Тот опять оглянулся, но теперь посмотрел прямо на луну и сказал ей с укором:

— Лучше б светила, чем кидаться.

Тут даже Кругляшка испугался. И пустились они с приятелем наутек, спотыкаясь о какие-то кочки, железяки, увязая в грязи. Только возле железнодорожной насыпи перевели дух. Где-то вдалеке свистнул локомотив. Цепляясь за сухую траву, ребята полезли вверх. На насыпи остановились. Спокойно поблескивали рельсы, разбегаясь четырьмя бесконечными прямыми линиями в две стороны. Таращил бдительный зеленый глаз семафор. Вдруг зазвенели туго натянутые провода стрелок на железнодорожном полотне. Ребята вздрогнули.

Но нет, никто за ними не гнался.

— Опять где-то болтался с мальчишками! — накинулась на Кругляшку бабушка. Кругляшка смолчал, сел ужинать. Бабушка вздыхала: — О господи, господи…

Уже лежа в постели, мальчик сказал:

— Бабуля…

— Даже разговаривать с тобой не хочу!

— Бабуль…

— Ну что?

— Расскажи чего-нибудь, ладно?

Бабушка оттаивала.

— Совсем немножечко… А?

— Однажды, — начала бабушка, — это еще крестная моя рассказывала, она тогда была молодая и возвращалась из помещичьей усадьбы. Собиралась гроза… Идет крестная, идет, и вдруг перед ней что-то… бац на землю. Ведро упало.

Посмотрела крестная вверх.

А из тучи высунулся такой… черный… и говорит: «Ну его… Все равно было худое».

В школе учительница старательно вывела на доске название темы: «Кем я хочу стать, когда вырасту» — и сказала:

— Тихо, дети, кто будет шуметь, выставлю за дверь.

Ну и все начали писать.

Кругляшка написал: «Я хочу стать летчиком» — и первым сдал тетрадь. Учительнице не понравилось — очень уж мало. Кругляшка же считал, что он прав, так как написал все, что требовалось.

Он обиделся и на следующий день не пошел в школу. Бабушке сказал, что в школе конференция и им разрешили не приходить. Бабушка даже обрадовалась, что кто-то будет дома, — она ждала почтальона с пенсией. И ушла, на всякий случай отобрав у внука кеды, чтоб не удрал.

Кругляшке стало скучно. В бабушкиной квартире ничего интересного не было. Стол, кровати. Над кроватями образа. Возле двери святая вода в маленькой кропильнице.

Кругляшка устроился на подоконнике. Справа был кирпичный завод. Громыхали железные вагонетки на стрелках. На заводскую трубу наползали тяжелые грозовые тучи. Ветер подымал во дворе фонтанчики пыли.

Кругляшка вытащил рогатку. Выстрелил. Камешек блеснул своим твердым брюшком и исчез. У Кругляшки в карманах нашлось еще несколько камней. Они высоко, почти по прямой, взлетали вверх.

Камни быстро кончились, но Кругляшка вспомнил, что у бабушки в шкафу, в нижнем ящике, лежат пуговицы.

Он достал одну — тяжелую, металлическую. Изо всех сил натянул рогатку. Как раз в это время почти над самыми крышами проплывала клокастая тучка. Кругляшка выстрелил. Пуговица взмыла вверх и исчезла.

И тут хлынул дождь. Кругляшка закрыл окно и стал думать, чем бы еще заняться. Вдруг в дверь постучали. Мальчик открыл, вошел человек в темном костюме, мокрый до нитки, вода с его пиджака текла в три ручья.

Кругляшка сразу его узнал: это был тот самый тип, который тогда стоял на коленях возле болотца.

Незнакомец одной рукой держался за глаз, а в другой у него было что-то зажато. Он сказал, что его не то ушибли, не то сшибли, и спросил, как пройти на чердак.

Кругляшка толком не понял:

— Что с вами случилось?

Лягушачий дирижер убрал руку. Под глазом у него наливался синяк.

— Мне кто-то глаз подбил, — объяснил он и разжал кулак. — Вот этим.

На ладони лежала металлическая пуговица.

Мальчик вначале подумал, что, вероятно, пуговица вылетела через забор на улицу, где и угодила в этого чудака.

И ужасно смутился, но признаваться, что пуговица его, не хотелось. Тогда он стал заговаривать незнакомцу зубы. Предложил ему сесть, а сам быстренько вытащил сковородку. Сказал, что приготовит чего-нибудь поесть: не выходить же в такой дождь!

Гость вроде бы отнекивался, но съел кусок хлеба с маслом и глазунью. Похвалил, что не пережарена.

Кругляшка буквально рта ему не давал раскрыть, рассказывал про себя, про бабушку, про приятелей. Наконец спросил, нельзя ли взглянуть на пуговицу.

— Я… это… собираю пуговицы.

Странный человек, растроганный Кругляшкиным гостеприимством, подарил ему пуговицу на память. Кругляшка вздохнул с облегчением; теперь и он растрогался.

Что ж это у гостя вся одежда мокрая! Он ему одолжит пиджак. Висит в шкафу, от дедушки остался.

Человек с болотца начал отказываться, мол, он к мокрому привык и ничего ему не станется, но мальчик даже слушать не хотел:

— Кто ж в мокром ходит, надо переодеться.

И открыл дверцу шкафа. А там… стоял зонтик, который бабушка с собой не взяла, потому что погода утром была ясная.

Кругляшка, держа в одной руке пиджак, уже собрался было закрыть шкаф.

Вдруг… зонтик слегка наклонился, дрогнул и шмякнулся на пол. Потом сам с шумом раскрылся и — огромный, свирепый — бросился на странного гостя.

Тот выскочил в кухню и захлопнул за собой дверь. А зонтик прямо взбесился: стал рваться за незнакомцем, вертелся волчком, колотил рукояткой об пол, даже вверх подскакивал, пытаясь дотянуться до дверной ручки.

Кругляшка вначале ужасно испугался, хотя… что тут было страшного? Зонтик — это всего лишь зонтик. Не хватало еще бояться старого бабкиного зонта! Кругляшка отпихнул забияку ногой и, решив не обращать внимания на его дикие выходки, скользнул в кухню. Зонтик еще попытался протиснуться в щель.

В кухне Кругляшка наконец вручил пиджак странному незнакомцу. Тот горячо благодарил. Уже на пороге обернулся и сказал:

— Принял ты меня как нельзя лучше. Я тебя тоже приглашу к себе и пиджак отдам.

Еще одно было удивительно… Когда смотришь кому-нибудь в глаза, видишь свое отражение. В глазах же гостя мальчик увидел только… облака.

А с полы сухого дедушкиного пиджака, едва незнакомец его надел, закапала вода.

«Дожделей!» — вдруг осенило Кругляшку. Когда же он выглянул во двор, там уже никого не было…

С глазуньей обошлось — Кругляшка взял все на себя. Надо признать, что, хотя с деньгами у бабушки было плоховато, она не ругала внука, когда он съедал лишнее. Наоборот, покупала ему что могла. Хуже обстояло дело с пиджаком.

Пропажа обнаружилась на следующий день, когда бабушка полезла за чем-то в шкаф. Она провела дотошное расследование, но внук не признался.

Соседка в роли сыщика выступила удачнее:

— Пиджак пропал? А какой он был?

Бабушка сказала, что коричневый.

— Да я ж видала, от вас мужчина какой-то выходил в коричневом пиджаке.

— Когда?

— Погодите… сразу как гроза кончилась. Внук-то ваш дома был, должен знать.

Тогда только Кругляшка сказал, что одолжил пиджак незнакомому человеку.

Бабушка даже хотела его выпороть. Это было не страшно, откуда у нее силы! — да хотя бы и были, Кругляшка б не обиделся. Такой пиджак мог стоить триста злотых. Бабушка собиралась сшить из него жакет.

Кругляшка был не настолько уж мал, чтобы не понять бабки.

Однако он не сомневался, что дожделей сдержит слово и пиджак вернет. А думая про пуговицу, пришел к заключению, что она, как и многие другие вещи в бабушкином доме, была волшебная или заговоренная, оттого ей и удалось сшибить дожделея.

К сожалению, в ту весну — может, потому, что он ждал дожделея, скорее всего поэтому — Кругляшка совсем разболтался, как утверждала классная руководительница.

Он теперь сам признает, что почти не готовил домашних заданий. И уроки прогуливал — пропадал на свалке.

Бабушка ужасно огорчалась. Ставила внуку в пример своего деда, то есть его прапрадеда.

Этот Кругляшкин предок был на редкость способный. Если б он сейчас был жив да еще имел возможность учиться…

Прапрадед резал из дерева фигурки святых. И как резал! Однажды ему надо было выстругать одного такого… для охраны полей от града. Приходский ксендз требовал, чтобы святой стоял во весь рост и руки держал сложенными, а деревенские — чтоб одна рука была поднята для благословения.

И Кругляшкин предок сделал святому руку на шарнирах.

Классная руководительница тоже старалась внушить Кругляшке, что следует лучше учиться и лучше себя вести.

— Хочешь стать летчиком, — сказала она ему однажды, — запомни: учиться нужно хорошо. Летчик должен многое уметь. А также быть послушным и дисциплинированным, а ты опять не принес тетрадку, хотя я тебе сто раз говорила, что тетради надо носить в школу каждый день.

Кругляшка, правда, в следующий класс переполз, но еле-еле, и когда учебный год кончился, бабушка сказала, что, наверное, отдаст его в детский дом, потому что самой ей с ним не справиться.

На каникулах Кругляшка с утра до вечера гонял с мальчишками. Он вспоминает, что ребята были неплохие. Только ни один из них не ждал дожделея, который обещал принести пиджак и пригласить к себе в гости…

Дожделей долго не появлялся, но оказалось, что своего обещания он не забыл.

Была очень теплая ночь.

Кругляшка проснулся, бабушка похрапывала. Мальчик пошел на кухню попить воды. Выглянул в окно. На небе полно звезд, но в одном месте огромная косматая туча. Висит совершенно неподвижно.

Кругляшка услыхал самолет. Посмотрел вверх и увидел: высоко в небе движутся огоньки. Медленно, под самыми звездами. Огоньки описали дугу. Пилот кружил над спящим городом.

«Из аэроклуба», — подумал Кругляшка.

Спать ему расхотелось. Он облокотился о твердый подоконник и стал глядеть. Вдруг в шкафу заворочался бабушкин зонтик.

И тут Кругляшка услышал шаги. Это к дому подходил дожделей. Мальчик, не задумываясь, сбежал по лестнице вниз. В чем был: босиком, в трусах и майке.

Дожделей взял его за руку:

— Пошли.

Возле калитки колыхалось на тонкой серебряной цепочке облачко. Дожделей отвязал цепочку, подсадил отбившегося от рук бабкиного внука и вскочил сам. Облачко было очень мягкое и пахло кипящей водой — у кипящей воды тоже есть свой запах, — а еще стиркой и воздухом после грозы.

А потом они стали быстро подниматься вверх. Кругляшка смотрел, как уменьшаются их дом и труба кирпичного завода, уменьшаются улицы и весь город, который, хоть и разрастался с каждым годом, сверху все равно казался маленьким. Зато постепенно увеличивалась тень самолета. Плыли навстречу разноцветные огоньки на концах крыльев. Колеса висели над темными садами, каждый из которых мог бы уместиться на ладони.

Неплохо было бы пройтись по крылу, но Кругляшка постеснялся морочить дожделею голову. Самолет был какой-то допотопный. Пилот сидел глубоко в кабине под открытым люком. Перед ним огонечки, зеленые цифирки на часах.

Похоже, пилот их не заметил. Наверное, он уже готовился к посадке, потому что выключил мотор. Из светящегося диска на носу прорезались очертания пропеллера, и сразу же самолет со свистом устремился вниз, к огням аэродрома.

А Кругляшка с дожделеем подымались вверх. В косматой туче были вроде бы ворота. У этих ворот дожделей привязал облачко, на котором они прилетели.

Мальчик немного побаивался, как бы не упасть, но дожделей взял его за руку, и они вошли внутрь. Кругляшка чувствовал своими босыми ногами, какая туча мягкая и нежная. Они шли по коридорам, словно проложенным в пушистой белой шерсти. Проходили через большие серебристо-серые залы, а дальше были как будто сады, аллеи, поляны, и все такое мягкое…

Даже когда путь им преградила плотная сизая стена, они запросто сквозь нее прошли.

В Детском Доме Кругляшка про все это рассказывал ребятам. Рассказывал не то как сказку, не то как быль…

Потому что все было как в сказке. Кругляшка собственными глазами видел то, о чем ему давно еще рассказывала бабушка: как дожделеи качают по радуге воду, как железными шестами подправляют на небе планеты и звезды.

Видел он и такие вещи, о которых бабушка не упоминала. Например: как дожделеи в огромных мельницах размалывают специально доставляемый с полюса лед. У них там прямо целая фабрика и вагонетки есть; одни возят глыбы льда, другие присматривают за жерновами, а потом на склады отвозят готовый град.

Работа у дожделеев, как утверждает Кругляшка, налажена превосходно.

У дожделеев Кругляшка наелся за все прежние времена; у бабушки он, правда, не голодал, но в конце месяца, перед пенсией, бывало туговато. Да и куда бабкиным ужинам и завтракам до вкуснятины, которой кормили на облаках. И цыплята, и шоколад, и орехи.

Дожделей предлагал остаться навсегда. И Кругляшка, честно говоря, с удовольствием бы остался. В школу ходить ему не хотелось, хотя, наверное, учительница правильно делала, что старалась привить ему любовь к ученью. И даже без приятелей Кругляшка мог бы обойтись: они вроде его любили, потому что он был веселый, но часто над ним смеялись, когда он и не думал шутить. А тут все было совсем не так, как во дворе и за железной дорогой.

Кругляшка готов был всю жизнь гонять босиком по мягким влажным тучам, взбираться на самые их верхушки и смотреть в небо, когда звезды светят рядом с тобой. Или тихонько лежать на облаке и глядеть, как в лесах охотятся на рыжих лисиц и косуль…

Но что поделаешь, не такой уж он был несмышленыш — понимал, что надо вернуться. Да и бабушка, конечно, ужасно волновалась, а мальчик он был не злой. И еще Кругляшке ясно было, что школу окончить все-таки надо, хотя неизвестно, станет ли он летчиком.

Поэтому он распрощался с дожделеем. Дожделей спросил, что бы ему хотелось получить на память. Кругляшка, разумеется, не стал просить самолет. Он попросил хороший утюг, потому что бабушкин уже никуда не годился. Еще ему вернули коричневый пиджак.

Потом Кругляшка съехал по скользкому желобку с туч прямо в окно бабушкиной комнаты. Спрятал под кровать утюг и лег спать.

Утром просыпается Кругляшка, а дома — дым коромыслом.

Бабушка, соседка и милиционер. Вернуться-то Кругляшка вернулся, но на туче просидел, худо-бедно, целую неделю. Бабушка подняла тревогу, потому что внук исчез ночью и без одежды. Она сон потеряла, так убивалась. Накануне вечером тоже заснула поздно. Поэтому утром разбудил ее только участковый, который пришел сказать, что милиция делает все возможное.

Глядят оба, а на кровати мальчик — лежит и спит.

Бабушка хотела, чтобы Кругляшка во всем признался, милиционер тоже этого хотел.

Бабушка твердила, что она с Кругляшкой не справится, милиционер намекал насчет исправительной колонии.

Бабушка просила, чтобы участковый пустил в ход свою служебную палку и хорошенько отлупил мальчишку, потому что у нее нет больше сил, и все от этого… Милиционер пригрозил Кругляшке протоколом.

Соседка подначивала как могла.

А беглец молчал. Он был не дурак и понимал: уж чему-чему, а рассказам про дожделея милиционер не поверит.

Закончилось все около полудня.

К сожалению, Кругляшка ничуточки не исправился. Целыми днями где-то пропадал. Ему ужасно хотелось хотя бы еще разок побывать у дожделеев. Чем ехать в лагерь, провести на туче второй месяц каникул.

Бабушка начала кое о чем догадываться. Однажды она как бы невзначай заметила, что, когда была маленькая, слыхала, будто дожделеи — нечистая сила. А иногда просыпалась ночью и проверяла, на месте ли внук.

Как-то и Кругляшка проснулся среди ночи. И увидел необычную картину. Бабушки нет, постель в беспорядке. Выглянул во двор.

А там бабушка — стоит на лестнице, прислоненной к стене соседнего дома. В руке у нее зонтик, но держит она его не за ручку, а за другой конец. Кутается в пальто. Спряталась в тени за трубою. Низко в небе лениво ползли тучи.

На одной из них мальчик увидел знакомого дожделея. Огромное брюхо тучи нависло прямо над домом. Оно было довольно ярко освещено луной, только чернели вмятины да какие-то закоулки.

Дожделей присел, съехал вниз, точно с заснеженной горки. Прыгнул и для равновесия замахал руками на краю крыши. Бабушка вздрогнула, а зонтик волчком завертелся у нее в руке. Взобралась ступенькой выше. Дожделей высматривал, где бы лучше сойти. Бабушки он не заметил. Но едва приблизился к тому месту, где она притаилась, бабушка подскочила и ручкой зонта уцепила его за ногу.

Дожделей пошатнулся, взмахнул руками — чуть не свалился. А бабушка потянула зонт к себе. Дожделей в последнюю секунду ухватился за крышу.

Но и бабушка чуть не упала: не так-то просто в шестьдесят с лишним лет, стоя на лестнице, охотиться за дожделеем. Сил у бабушки было мало.

А дожделей выдернул ногу из ручки зонта, подпрыгнул, уцепился за тучу, подтянулся. И был таков.

Бабушка на своей лестнице поделать ничего не могла. (Кругляшка однажды рассказывал, как бабушка выглядела на верхушке лестницы, и даже немножко над ней подсмеивался.) И тогда она заплакала. Тут зонтик вырвался у нее из рук, раскрылся и полетел вдогонку за дожделеем. Оба они становились все меньше и меньше, пока наконец совсем не исчезли среди туч.

Именно после того случая бабушка выхлопотала направление в детдом. В заявлении написала, что Кругляшка очень хороший мальчик, но она слишком стара и не в силах обеспечить ему уход.

Остается еще кое-что пояснить.

Жакет от костюма, в котором приезжает бабушка, и в самом деле сшит из того коричневого дедушкиного пиджака.

Что же касается зонтика, то под утро он вернулся. Удивляться ему трудно: на то он и зонт, чтоб не любить дожделеев! Бабушка до сих пор им пользуется.

А самое интересное — это утюг, который Кругляшка подарил бабушке. Хороший, современный утюг, даже терморегулятор у него есть. Но еще у него есть… душа.

Перевод К. Старосельской.

Собаки, похожие на черных лисиц

В Детском Доме часто появляются собаки. Возвращаются, например, ребята из школы, а где-нибудь на дороге их поджидает дворняжка. Пока что незнакомая; дети кидают ей хлеб. Она увязывается за ними, позволяет себя погладить. Если прошмыгнет за ворота, машет всем хвостом. Всем радуется, хотя еще робеет. Взрослые ворчат сердито: «Опять притащили собаку?! Они тут скоро псарню устроят!»

Дворняжка быстро смекает, чем дело пахнет. И убирается с глаз долой, но не дальше ворот. Устраивается в парке или возле котельной. Иногда в конуре в кустах. Распорядок дня выучивает назубок. Знает, когда и куда являться за супом к завтраку, за остатками от обеда. Недели через две, как будто вдохновленная примером первой, появляется вторая собака, еще через некоторое время — третья. Втроем они становятся смелее, подходят даже к канцелярии, лежат, развалясь, перед столовой.

Взрослые снова начинают говорить: «Надоели эти собаки, хватит».

И настает день, когда дети возвращаются из школы, а никто им навстречу не выбегает.

Воспитатель шел в группу и тут-то увидел эту суку. Она грызла кость перед входом в дом, а рядом стояли Весек и еще несколько мальчиков. У нее была черная шерсть, остроконечная морда и пушистый, волочащийся по земле хвост. Сука повернула голову. В глазах ее, в самой глубине, промелькнул красный огонек, но не от злобы, это был отблеск зимнего солнца.

Воспитатель спросил у Весека:

— Ты привел?

— Да, но она сама привязалась…

— Еще и сука, — вздохнул воспитатель.

— Она ничья.

— Да ведь у нее щенки будут. Хоть бы кобель, а то сука…

Воспитатель поморщился, но Весек, и Лешек, и другие знали, что вообще-то он собак любит, и стали упрашивать, хвалиться, что сегодня отвечали в школе, и очень даже неплохо, а для суки есть готовая конура…

Сука управилась с костью, подошла и обнюхала руки воспитателя. Он почесал ее за ушами, немного еще поворчал, но в конце концов объявил, что пойдет в канцелярию и договорится, чтоб ее оставили.

И договорился.

— У меня раньше была собака. Все подряд грызла. И пи́сала. Щенок.

— Моя побольше была. Палки приносила и даже камни.

Сука была не такая легкомысленная. Мальчики назвали ее Дельтой. Поселилась она в конуре в заснеженных кустах, невдалеке от дома. Там ей было тепло, потому что ребята натаскали соломы, приволокли старый матрас, вход в конуру завесили тряпкой.

— Ну хорошо, а что будет со щенятами? — спрашивал воспитатель у Весека. — Ведь у ней их и восемь может быть. Куда нам столько?

Весек не спорил. Просто невежливо было бы спорить. На самом деле его не пугало, что на территории Детского Дома может появиться много собак — собак, похожих на черных лисиц.

Главное, что сука изо всех людей на свете выделяла Весека.

Воспитатель собирался уехать на несколько дней. Уже не работал. Обедать пришел с чемоданом. Подсел к ребятам, дежурные принесли суп. Напротив Весек, голова опущена, глаза красные, не ест.

— Что случилось?

— Дельты нету.

— Как — нету?

— Увезли.

— Не болтай чепухи, никуда ее не увезли. Я сам договорился, чтоб она осталась. Наверняка после обеда прибежит.

— Увезли.

— Кто?

— Завхоз…

— Не может быть, тебе показалось. В конуре небось сидит или ощенилась… Не могли они этого сделать. Я объяснил, что Дельту нельзя трогать.

— Я как вернулся из школы, — рассказал Весек, — сразу пошел к конуре. Зову — нету. Ищу повсюду — нет. Пока девчонки не сказали, что нечего искать. Они видели, как он ее схватил. А если я не верю, могу подойти к машине и посмотреть. Там мешок. В мешке осталась черная шерсть.

Воспитатель отодвинул тарелку.

Хотя во время обеда не полагалось вставать, пока все не скажут «спасибо», мальчики обступили Весека и воспитателя.

— Да, и мы видели шерсть в мешке. Кому Дельта мешала?

— Хоть бы сказали…

У воспитателя вдруг заходили желваки на скулах, как будто он что-то жевал. Он резко отставил стул:

— Садитесь на места! И вышел.

Хотя к Весеку это тоже относилось, он выскользнул вслед за воспитателем из столовой. Весек видел, что воспитатель рассвирепел. Что на ходу он сжимает кулаки и что идет к машине, возле которой рядом с шофером стоял завхоз.

Мальчик притаился за дверью столовой. Ему хотелось, чтобы воспитатель ударил завхоза. Он был готов, как только завяжется драка, позвать ребят и помочь отколотить человека, который увез суку Дельту.

И действительно, в первую минуту можно было подумать, что дело кончится дракой. Дракой взрослых.

Мальчик услышал отрывистые голоса:

— …живодер.

— Чего вы ко мне привязались?

— Как так можно!

— Я ничего не знаю…

Но драться взрослым, видимо, расхотелось. Говорить они стали гораздо тише. Воспитатель, кажется, даже извинялся. Почти ничего не было слышно. И мальчик понял, что Дельта не будет отомщена. Стоять у двери было холодно. Воспитатель возвращался. Перед самой столовой приостановился, закурил. Желваки на скулах уже не дергались. Прошел мимо спрятавшегося за дверью Весека. Вошел в столовую. Через минуту появился с чемоданом. Либо завхоз выкрутился, либо воспитатель предал.

Так получилось — уже когда воспитатель уехал, — что Весек после обеда оказался в парке. Заглянул в пустую, холодную конуру; на подстилке вмятина и обглоданная кость. Возле конуры повсюду собачьи следы вперемешку с птичьими: галки и воробьи часто приходили сюда подкормиться.

Поверх некоторых следов отпечатались подошвы мужских ботинок. Мальчик ушел, не хотелось ему на это смотреть.

За воротами он свернул на снежную целину, навстречу заходящему зимнему солнцу. Резкий, противный ветер дул прямо в лицо, крупинками мерзлого снега колол щеки, лоб, сощуренные веки. Весек шел и плакал. Шел за сукой с острыми ушами и пушистым, как у черной лисы, хвостом.

Мальчик брел по сугробам, проваливался в какие-то ямы, спотыкался о полузасыпанные снегом высохшие побеги ежевики. Добрался до самого верха бугра на краю леса. Солнце стояло уже низко, на него можно было смотреть. На макушке бугра росли маленькие елочки, какие-то кусты, с которых еще не совсем облетели листья. Листья шелестели на ветру. Ветер стал такой пронизывающий, что Весек, который не взял шарфа, повернулся спиной к солнцу. Теперь перед глазами у него вместо яркого блеска были расплывающиеся фиолетовые круги, а у ног на снегу — дрожащие тени елок и веточек с остатками листьев. Вдруг тени на сугробе сгустились. Пятна слились в силуэт собаки с торчащими ушами.

Мальчик обернулся. Перед ним была Дельта.

— Дельта, собаченька, ты где пропадала?

Сука позволила себя погладить, кудлатая ее шерсть была припорошена снегом.

— Я так волновался. Ну пошли, Дельта, идем домой. Я схожу на кухню, возьму собачке костей. Поди сюда… сюда, Дельта… на…

Сука отдернула голову. Отскочила и исчезла в кустах.

— Дельта, Дельта! Ко мне!

Дельта не возвращалась.

Весек попробовал еще поискать в зарослях, но почему-то даже следов от лап не смог найти. Непонятно было, куда девалась сука. «Ну и ладно, — подумал мальчик, — дорогу она найдет».

Пора уже было идти обратно. В четыре в группе садились за уроки. Весек еще хотел раздобыть костей. Забежал на кухню. Повариха заканчивала мыть посуду после обеда.

— Может, принести ведерко угля?

— Нет, не нужно. Говори, чего надо?

— Костей суке.

— Это что ж, у тебя новая собака завелась?

— Не новая, та самая. Вы знаете, черная такая — Дельта.

— А говорили, завхоз ее вчера увез.

— Может, и увез, но она от него сбежала. — Мальчик рылся в отбросах, искал кости.

Вторая повариха подняла голову над раковиной:

— А я слыхала… — и замолчала.

Тем временем Весек отыскал десятка полтора костей, покидал их в большую консервную банку, в которой всегда носил Дельте еду, и убежал.

Но Дельта не вернулась. Около девяти вечера Весек пошел выносить мусор и на обратном пути свернул к конуре. Конура по-прежнему была пустая и холодная. Еда лежала замерзшая, нетронутая. Мальчик забеспокоился. Он не понимал, что могло с Дельтой случиться. Уже возвращаясь, у входа в группу, увидел: вдалеке, между деревьями, что-то мелькнуло. Тень? — нет, несколько теней собак, похожих на черных лисиц.

Весек стал кричать: «Дельта! Дельта!» — впустую. Неужели показалось?

Когда уже лежали в кроватях, он обо всем рассказал Лешеку.

— Раз от завхоза убежала, значит, не пропадет, может, просто боится подойти к дому, — успокоил его Лешек.

А утром, едва проснулись, Лешек сказал:

— Знаешь, я ночью вставал и тоже видел черных собак.

А еще, возможно, их видел в утреннем сумраке завхоз. Перед завтраком он пришел к директору, бледный, жаловался, что, похоже, заболел, а ребята слыхали, как, возвращаясь к себе, ругал собак: что, того и гляди, не дом будет, а собачий приют, что вечно новые появляются, что они у него кур пережрут…

После обеда, когда делали уроки, лампочки вдруг замигали, стали красные, бурые и… погасли. В первую минуту в группе поднялась суматоха. За окном темным-темно, ни луны, ни звезд. Стояла оттепель, так что и снег как будто потемнел. Ребята натыкались друг на дружку в коридоре, в спальнях, разыскивали огарки, свечи. Потом в красном уголке все это загорелось. Ребята щурили глаза. Подправляли фитили. Начались разговоры. Лешек сказал воспитательнице, что сука убежала и что теперь на территории уже не одна, а много собак, похожих на черных лисиц. Воспитательница слушала недоверчиво.

Огоньки свечей отражались в оконных стеклах, точно желтые и красные глаза зверей…

Вдруг Весек крикнул:

— Вон они!

Под лиственницей промчалась целая стая, но когда воспитательница выглянула в окно, она уже никого не увидела.

А тут в красный уголок пришел один парень из старшей группы. Услыхал, что малыши говорят о Дельте, и давай рассказывать какую-то страшную историю про дохлую собаку. Черную, косматую. Будто бы он сам видел оскаленную пасть. Недалеко от шоссе…

— Нет! — крикнул Весек и бросился на этого парня. Еле его удержали. Глаза у мальчика блестели, лоб был горячий. Ему измерили температуру и отправили в изолятор.

Изолятор находился в главном корпусе на втором этаже, над складом и канцелярией. После трех в этом крыле всегда тихо. Стоят железные кровати и тумбочки. Пахнет, как в больнице.

На следующий день к больному Весек у приехал врач. Мальчик видел, как он вылез из машины с красным крестом. Вошел вместе с детдомовской медсестрой. Та, видно, по дороге чего-то ему наплела, потому что — выписав рецепт — доктор спросил:

— Ты что, каких-то черных собак испугался?

— Неправда, — сказал Весек, — я вообще не боюсь собак.

— Кажется, у тебя пропала собака?

— Тоже неправда, — ответил мальчик. — Собака убежала. Там теперь много черных собак, похожих на лисиц.

— Хорошо, хорошо, детка. Я все понимаю. Ты славный мальчик. Вот лекарство от температуры, сестра будет делать тебе уколы. Может, ты боишься уколов, но они должны помочь. До свиданья, малыш.

Доктор ошибался. Весек не боялся уколов, да и не такой уж «славный» он был мальчик.

И еще доктор ошибался, если полагал, что черных собак нет.

Когда он уже сел в машину, их выскочила целая стая. Пятнадцать или двадцать собак. И погналась за машиной, в которой он, перепуганный, удирал.

Вот тогда, наверное, взрослые — персонал — поверили…

В тот же вечер черные собаки, похожие на лисиц, подошли к завхозу под окна. Сели на косматые зады, уставились горящими глазами. Кобели и суки, старые, молодые и даже щенки. Завхоз боялся выйти, сидел перед телевизором посреди вазочек, подушечек и салфеточек и пил водку. Притворялся, что не обращает внимания и, вообще, дворнягам его не запугать.

Из дома вышла его жена, вынесла объедки, побросала на снег.

— Вот вам… нате, нате, собачки…

Ни одна собака не шевельнулась. Даже самая маленькая ухом не повела. Завхоз доказывал жене, что собаки охотятся на кур. Дети же, дай им волю, разведут кучу собак. А потом вдрызг напился, даже в изоляторе было слышно, как он кричал.

Директор распорядился, чтоб воспитатели втолковали детям: «Довольно говорить о собаках». Но сам, когда утром дети ушли в школу, стал названивать по телефону. Везде ему отвечали, что он напрасно волнуется, дело не такое уж спешное.

В конце концов приехали с санэпидстанции — специальная санитарная комиссия. Но только все записали и велели директору заплатить штраф за то, что он развел столько собак. А собак было уже, наверное, с полсотни.

После обеда директор объявил в канцелярии, что отсылает жену с детьми. Вроде бы к родственникам на каникулы. Еще до ужина подкатила машина. Жена директора и его дети шли к машине между шпалерами звериных глаз.

Завтрак Весеку принес Лешек.

— Говорят, нас увезут.

— Куда?

— В другой детский дом.

— Почему?

— Вроде ремонт, вроде только на зиму. Занятия кончатся, и сразу уедем… Так сказали.

Начиная со следующего утра дом стал пустеть. Взрослые, которые в нем работали, отпрашивались в какие-то давно им причитающиеся отпуска. Приносили больничные. Ссылались на то, что их собственные дети, дети персонала, болеют. С работы уходили торопливо, с опаской поглядывая на кусты в парке. Все меньше становилось таких, которые возвращались.

Среди луж, появившихся с оттепелью, сидели безмолвные стаи черных собак…

На третий день не пришла даже медсестра.

Вечером пошел тихий, очень белый снег. За детьми приехали автобусы.

Потом из окон изолятора было видно, как в группах поочередно гаснет свет. Что-то шуршало, в батареях стонала вода. Железные ребрышки постепенно остывали. Было начало десятого. С трубы котельной посыпались сорванные ветром кирпичи.

Но Весеку не было страшно. У него опять поднялась температура. И хотя никто не позаботился принести ему ужин, голода он не чувствовал. Только хотелось пить. А кран в изоляторе был холодный.

Весек смотрел в окно.

На тропке, ведущей от автобусной остановки, появилась фигура с чемоданом. Она медленно приближалась; это возвращался воспитатель.

Он шел к Весековой группе. Там у него была комната. Вошел в дом. Видно было, как он зажигает свет в спальнях, ходит туда-сюда и, должно быть, не понимает, почему никого нет. Где-то оставил чемодан. Снова появился на пороге.

Вот он проходит мимо изолятора. Смотрит в единственное освещенное окно. Увидел Весека. Сворачивает в сторону кухни.

И тут зашевелились собаки. Они выходили из заснеженных кустов, с маленьких парковых полянок. Собирались в черную свору.

Шли за воспитателем. Догоняли.

Казалось, еще секунда, и они кинутся ему на спину или — если он побежит — погонятся за ним огромной мстительной стаей.

Воспитатель будто их и не видел. Стал стучаться в кухню. Там еще кто-то был, потому что ему открыли. Собаки сели. Ждать.

Минуту спустя воспитатель вышел с тарелкой и большой кружкой в руках.

Собаки поднялись. Двинулись за ним к изолятору. Те, что были по краям, ускорили шаг. Стали его окружать.

А перед изолятором горел фонарь. Когда воспитатель приблизился к этому фонарю, он оказался в двойном кольце. В кругу света от фонаря и в черном кругу собак.

Тогда вперед вышла сука Дельта. Медленно, ощетинясь, подошла к человеку.

Он поставил кружку на тарелку. Протянул свободную руку. Сука эту руку обнюхала. Он нагнулся — осторожно, чтобы не уронить Весеков ужин в снег, — и погладил суку, похожую на черную лису…

Потом Весек пьет холодный чай. Есть ему по-прежнему не хочется, хотя температура немного упала. Он смотрит на воспитателя.

Воспитатель сидит и молчит, как будто… чувствует себя виноватым. Он не знает, как объяснить, что трудно защищать собак. Собак, которые еще придут следом за возвращающимися из школы детьми.

Перевод К. Старосельской.

Зеленые Штаны

Жил-был старый портной. В комнате у него поздним вечером потрескивал в печи огонь. Керосиновая лампа погасла, портной задремал. Тут неведомо откуда выполз черный рак. На панцире у него была свеча, горевшая золотисто-зеленым пламенем. Рак вскарабкался на стол. Его глаза на булавочках повернулись в сторону портного, но старичок похрапывал. Тогда рак принялся торопливо кроить материал. Материал был зеленый и блестящий… Так примерно о появлении на свет Зеленых Штанов рассказывал Кругляшка. Ежик, у которого мать была завмагом, а отец работал в управлении швейной промышленности, располагал совершенно другими сведениями.

Зеленые Штаны родились на свет не то на Конвейерном Производстве, не то в Местной Промышленности под стрекот швейных машин. Не успели их подрубить и обметать швы, как они попали в лапы Стандарта и суровых Производственных Показателей. Но Штаны были не робкого десятка и бестрепетно ждали решения своей участи. В сопровождении страшной, клейменной чернильным карандашом Накладной они отправились в неведомое…

Что такое Накладная? Вроде просто клочок бумаги, а силу имеет чудодейственную. Мощь Накладной — в ее печатях. Хуже всех Накладные с разными печатями.

Ежиковой матери Накладные принесли беду. Поэтому сейчас его родители в тюрьме, а Ежик здесь, в Детском Доме.

Что же касается Зеленых Штанов, независимо от того, кто прав, одно очевидно: детство у них было трудное.

Когда привезли покупки, из одного свертка, едва разрезали бечевку, вывалились брюки. Много разных брюк — синие, черные, но это неважно, не о них пойдет речь.

В куче штанов были те самые… Зеленые. Из какого-то особенного, блестящего материала. Да еще, неизвестно почему, вывернутые наизнанку.

Потом воспитательница велела примерять. В красном уголке поднялась кутерьма, а Зеленые подошли почти всем. Отличные были штаны. Воспитательница раскладывала бумажки, счета, требования. Написала: «Закуплено для воспитанников III группы и внесено в карточку учета одежды».

Сразу же после этого было торжественное собрание. Зеленые Штаны тоже пошли. Отмечался Юбилей Дома. Выдавали награды персоналу, то есть тем, кто в Доме работал, а к ужину ожидались сосиски и пирожные. Дети читали стихи и пели. Девочки плясали «казачок», а одна, с толстыми ногами, из VII группы, потом держала на себе целую пирамиду.

Гости сидели в первом ряду и аплодировали. Директор по случаю праздника получил в подарок от остального персонала замечательную шляпу. И завхоз получил награду за труд и самоотверженность в своей нелегкой работе. Гости хлопали, ребята тоже — все было как всегда в таких случаях.

Зеленые Штаны сидели сзади. В последних рядах, честно говоря, к ним проявляли больше интереса, чем к стихам и к тому, что происходило впереди.

Это было первое парадное выступление Зеленых Штанов в Детском Доме.

Скоро, впрочем, выяснилось, что Зеленым Штанам всякая парадность противопоказана. Они усердно — притом успешно и в самых неожиданных местах — пачкались. Сзади появилось темное пятно. Посередине этого пятна — дырка. Когда на дырку поставили заплату, чуть посветлее, пятно стало похоже на подбитый прищуренный глаз. Тем не менее осенью Штаны выглядели еще почти как новые, и их вполне можно было носить.

Правда, чаще всего их обнаруживали на спинке стула или под подушкой, а то и под кроватью.

— Где они должны лежать, если вы их не носите?

Ответить на такой вопрос может даже самый маленький, даже растеряха Зютек.

— Они должны лежать в шкафу или в тумбочке.

— Прямо так, несложенные?

— Нет, их нужно сложить по складкам или повесить на вешалку.

— А если они испачкаются?

— Отдать в стирку.

— А почему так надо сделать?

— Потому что в группе должен быть порядок, а то, если придет Комиссия, мы получим штрафные очки.

К сожалению, Зеленые Штаны не хотели или не могли исправиться. Воспитательницу это очень раздражало. Она спрашивала: «Ну, кто их носил последним? Кто их не сложил?»

Иногда в наказание всю спальню, то есть, конечно, мальчишек из этой спальни, не пускали смотреть телевизор. Четыре раза Зеленые Штаны попадались на глаза Санитарной Комиссии. Приходит медсестра и с нею несколько ребят из старших групп. Медсестра заглядывает во все углы, старшие ребята тоже, потому что каждая группа норовит поймать другую на каких-нибудь нарушениях порядка — иначе какой смысл соревноваться?

Здесь все в порядке, тут все в порядке, там похуже, но еще терпимо, тут лучше, а тут скомканные и замызганные Зеленые Штаны. Штрафных очков, увы, не избежать.

Однажды, когда за окном моросил беспросветный осенний дождь, а мальчики делали уроки, явился Директор с Большой Синей Тетрадью.

Директор поглядел, как ребята пишут, сделал замечание: слишком много болтают. Прошелся по коридору. Воспитательница за ним. Руки у нее слегка дрожали. Директор зашел в одну, в другую спальню. Везде порядок. Руки воспитательницы успокоились.

Директор уже открыл было рот, чтобы похвалить ребят, но тут приоткрыл дверь в спальню Зютека, Ежика и Кругляшки и чуть не выронил Большую Синюю Тетрадь.

На абажуре покачивались Зеленые Штаны. Своим залатанным подбитым глазом они смотрели в окно. На Директора с его Большой Синей Тетрадью и внимания не обратили. Только заболтали штанинами на сквозняке.

Мальчики неделю не ходили на телевизор.

В декабре перед каникулами выпал первый снег, а до того нагрянула Инспекция, или, проще говоря, Проверка. Тоже вроде бы как снег на голову, хотя все знают, что она приедет, заранее и за два дня начинают убираться, наводят порядок в тумбочках, чистят одежду. Потом приезжают несколько человек, самое меньшее четверо, а старшие ребята помнят такую Проверку-Инспекцию, в которой было целых двадцать девять штук представителей и инспекторов.

Эта была на первый взгляд обыкновенная. Четверо мужчин и пять женщин, но, кажется, важная. Понятно, Инспекция. Сначала долго сидели в кабинете Директора, а потом пошли по группам.

Шли по трое. В первой тройке Директор и две женщины, потом двое мужчин и одна женщина и опять двое мужчин и одна женщина. В конце, немного поотстав, еще одна женщина. Довольно пожилая, но какая-то застенчивая, что ли, или не очень опытная.

Остальные шагали уверенно, ясно было, что повидали не один коридор и не одну спальню не в одном детском доме.

Директор показывал, как аккуратно дети застилают постели, как прекрасно убираются. Говорил, что у них есть навык. Есть навык — это значит, что они приучены так убираться. Когда Директор открывал тумбочки, чтоб продемонстрировать, у него тоже слегка дрожали руки.

Нет — на этот раз ни к чему нельзя было придраться. Даже Зеленые Штаны лежали в шкафу на горке чистой одежды. Они пахли мылом и стиральным порошком, но темное пятно вокруг заплаты нисколечко не отстиралось. Все уже пошли дальше, только женщина, которая шла в конце, задержалась.

Похоже было, она хотела заговорить с ребятами, может быть, о чем-то спросить, но не очень знала, о чем спрашивать и с чего начать разговор. Ежик, Кругляшка и Зютек стояли возле своих кроватей и ждали, пока она уйдет.

Дверца шкафа была приоткрыта. Внутри в полутьме лежали Зеленые Штаны с заплатой, похожей на подбитый прищуренный глаз. Этим глазом Штаны поглядывали на застенчивую инспекторшу.

Глядит и инспекторша на Зеленые Штаны. А им хоть бы что — лежат себе совершенно равнодушные, может, немного насупленные. Чудны́е, в общем.

Остальные проверяльщики уже посмотрели дневники, журналы, стенгазеты (замечательно, кстати, оформленные), списки дежурных, лозунги в умывалке и давай звать отставшую инспекторшу:

— Коллега, идемте дальше.

А она стоит и смотрит.

Наконец вздохнула и пошла.

Почему, собственно, потом Штаны улетели?

Засмущались, что какая-то тетка на них уставилась? — и впрямь ведь неловко. Или странное поведение странной инспекторши толкнуло их на поступки еще более странные и даже, пожалуй, непедагогичные?

А может, они и без того собирались улететь?

Дело было так.

Ночью шел тихий снег. В спальне поэтому посветлело, и Ежик проснулся раньше обычного. У батарей явно подскочила температура. У Ежика от духоты пересохло в горле, захотелось пить, он встал и пошел в умывалку. Из окна было видно, что в кухне уже хлопочут поварихи. Ежик окно приоткрыл, чтоб не так было жарко. Подъехал фургон с хлебом. Из фургона вынесли корзину. Двое в халатах, которые, хоть и были белые, казались голубыми. Деревья в снегу стояли спокойные, ветки обвисли под тяжелыми мокрыми нашлепками.

Следом за Ежиком из спальни вышли Зеленые Штаны. Когда он отвернулся от окна, то увидел, что они стоят в дверях умывалки и смотрят на него своим прищуренным глазом.

Ежик тряхнул головой, взял с подоконника горсть снега, приложил к лицу. Зеленые Штаны чуть покачивались. Никто их не держал.

Ежик отступил в угол, к раковинам.

Зеленые Штаны, с минуту поколебавшись, пробежали несколько шагов и — на подоконник. Еще немножко постояли, поизвивались. Прищуренным глазом оценивали обстановку. И взмыли в воздух.

Ежик подскочил к окну. Зеленые летели не спеша, шелестя штанинами. Присели на заснеженную елку. А тем временем стали просыпаться и другие мальчики. Кто-то в спальне кричал:

— Снег! Снег! Вставайте!

Зютек и Кругляшка побежали в умывалку. Уже и воспитательница шла будить ребят в школу.

— Пацаны, Зеленые улетели!

Зеленые Штаны еще сидели на дереве.

— Глядите!

— Да, летают такие штаны, бывает, — сказал Зютек. Он, хоть и маленький, жил в Детском Доме давно и поднабрался опыту.

— Чего с ними будет?

— Вернутся, наверное. Зима на улице, что им там делать? Нет? — сказал Зютек.

Вбегали с полотенцами ребята.

— Видели?

— Ну. Штаны удрали.

— Ага! Правда.

Но за окнами повсюду лежал сыроватый снег, который, если взять его в руку, становится почти такой же твердый, как стеарин, только белый и холодный. Ребята одевались очень быстро. Никто не канителился. В раздевалке натягивали сапоги, не дожидаясь, пока поведут завтракать, выскакивали во двор. Бегали наперегонки и кидались снежками. Кричали и бегали наперегонки. Кричали.

— Сейчас Директор придет, если будете так шуметь, — грозилась воспитательница.

Зеленые Штаны смотрели с дерева прищуренным подбитым глазом. Потом улетели в глубину парка.

На следующий день занятий в школе не было. Начались каникулы, снег валил не переставая, а вечером в группу пришел Директор. Дело было нешуточное. Директор разводил кур. Так вот, кому-то эти куры, видно, приглянулись. Одна пропала. Осталась только горстка перьев и… зеленые нитки.

Директору бы хотелось, чтоб ребята помогли ему найти виноватого. Случилось это недавно. Час, от силы два назад.

— Не заметили, из посторонних здесь никто не вертелся?

Мальчиков собрали в самой большой спальне. Все напряженно думали.

— Я не видел.

— Я тоже.

— Я бы сказал, если б знал.

— Мы делали уроки и убирались, после обеда никто не выходил, — объяснила воспитательница.

Вдруг вылез Кругляшка:

— А от нас вчера штаны улетели.

— Какие штаны?

— Зеленые Штаны.

— Почему мне ничего не сказали? — с упреком обратился Директор к воспитательнице. — Все сходится, нитки были зеленые.

Воспитательница смущенно молчала.

Ежик, который был посмелей других, вступился за Штаны:

— Не такие они были плохие. Может, кто другой украл, а нитки подбросил, чтоб… запутать следствие.

Директор вспылил:

— Ты сам хорош. Нашел кого защищать. Был бы в группе порядок, ничего такого б не произошло. Я уж не говорю о курице, но что же это получается: брюки удирают, охотятся за чужой собственностью. Сегодня Зеленые Штаны, а завтра кто-нибудь из вас, да?

Всем стало неловко, ребята опустили головы. Кроме кур, в Детском Доме разводили свиней. А вдруг Зеленым взбрендит поохотиться на свиней — подумать страшно…

— Увидите, для них это добром не кончится. Ну что стоило прилично себя вести? Все бы их уважали. А так… — Директор махнул рукой и ушел.

В сочельник Штаны спокойно где-то сидели. Ничего не натворили. Приехали из интерната старшие ребята, а часть детей уехала, потому что некоторым было куда ехать. Кругляшку навестила бабушка, но не забрала. Ежик с Зютеком тоже остались, так что в их спальне ничего не изменилось. Воспитательница пораньше ушла из группы, погасила свет. Только в красном уголке сидели большие ребята и крутили пластинки. Заснуть не заснешь, но и выйти из спальни было нельзя, потому что воспитательница перед уходом попросила старших, чтоб приглядывали.

Старшие предупредили:

— Будете путаться под ногами, получите по шее.

Ежик подложил руки под голову. Дом был большой и темный, только в окне у Директора и там, где жил персонал, горели огоньки на елках.

Что-то пролетело между деревьями. Плюхнулось на ветку перед одним из нарядных окошек. Снег бесшумно осыпался. Зеленые Штаны подлетели поближе. Теперь их силуэт четко обозначился на фоне цветного прямоугольника окна.

Ежику стало грустно. Если б не эти зловредные Накладные, сидел бы он теперь с родителями. И Ежик посочувствовал Зеленым Штанам.

Конечно, они нехорошо обошлись с этой курицей, и судьба, наверное, им отомстит. Да и порядок должен быть, это понятно. Но все равно их жалко.

За одним их окошек брызнули бенгальские огни. Снаружи на подоконнике лежал разноцветный снег.

Жалко-то жалко, но, честно говоря, в январе Зеленые Штаны здорово накуролесили.

Идет Санитарная Комиссия. Впереди медсестра — в белом халате, на плечах дубленка; за ней — представители групп. Старшие девочки и мальчики. Медсестра завитая, шикарная. Вдруг из кустов выскакивают Зеленые Штаны.

— Держите их! — кричит медсестра.

А Зеленые Штаны бросаются на Комиссию. Хлещут мокрыми штанинами. Комиссия врассыпную и — бежать. Медсестра и тут впереди всех. Девчонки визжат:

— Бегите, бегите! — точно кого-нибудь нужно подгонять.

Или история с завхозом. (Тем самым, который получил награду за труд и самоотверженность.) Он ездил за продуктами и, вернувшись, таскал вместе с шофером коробки.

В темном коридоре его подкараулили Штаны и хвать за ногу. Завхоз падает, на него коробка, на коробку шофер. Зеленые Штаны вырывают у завхоза печень и удирают с добычей.

К счастью, это была не собственная печень завхоза, а свиная, закупленная для Дома.

О Зеленых Штанах уже прослышали в школе, где учились мальчики и девочки из Детского Дома. Только о них и было разговору. Директор созвал всех воспитателей на совещание: надо что-то сделать, такие истории компрометируют Дом. Это же просто скандал. Совещались часа два.

Когда уже выходили из кабинета — воспитатели с указаниями, что делать, а Директор с Большой Синей Тетрадью, — Штаны внезапно выскочили из-за трубы, красиво и точно спикировали Директору на голову, схватили великолепную новую шляпу, подарок персонала, и улетели.

Директор выронил Большую Синюю Тетрадь — ему дали отпуск, подлечить нервы.

В общем, похоже было, что со Штанами никому не сладить. Но оказалось, что прав был Зютек, который в таких вещах знал толк и с самого начала твердил, что Штаны вернутся, а также Директор, который предупреждал, что для них это добром не кончится. В конце января ударили сильные морозы. К батареям в коридоре нельзя было притронуться — такие горячие. Стоило открыть дверь, в нее врывались клубы холодного воздуха, а из группы вылетало легкое облачко пара.

Вот когда Зеленым Штанам пришлось худо. Истопник раз застукал их в углу котельной, где они притулились к печи. Еле от него удрали. Наружные двери везде закрывали плотно, чтобы не улетучивалось тепло, и проникнуть в дом стало невозможно.

Да и взрослые все теперь были начеку. И поварихи, и ночная сторожиха. А завхоз поклялся отомстить Зеленым Штанам. Зютек как-то углядел их — съежившихся, дрожащих — возле трубы на главном корпусе. Одна девочка видела Штаны под дверью — там все же немного теплее; Зеленые прикинулись половиком.

— Они могут замерзнуть, — сказал Кругляшка Ежику.

Ежик с Кругляшкой в тот день дежурили в столовой. Когда дежуришь в столовой, надо быстро одеваться и бежать — закопаешься, придут ребята из других групп, выстроится очередь, и жди тогда, пока поварихи всем раздадут.

Зимой по утрам еще совершенно темно. Сверкают яркие холодные звезды. В группах во всех окнах зажигается свет. Видно, как снуют туда-сюда заспанные дети, еще в пижамах, застилают постели. На кухне гремят бидоны с молоком. В канцелярию вкатывается с пылесосом уборщица. Все это в морозном зимнем воздухе выглядит как огромная заколдованная погремушка, набитая детьми, сотнями тетрадей, книгами для чтения и домашними заданиями. Ночная сторожиха заканчивает работу и исчезает в дверях столовой.

— Гляди, — подтолкнул Ежика Кругляшка. — Вон они!

Зеленые Штаны взметнулись перед ними с земли. Летели тяжело, похрустывая от мороза. А когда окунулись в падающий из окон поток света, стало видно, какие они грязные и изодранные.

— Надо их поймать, — решил Ежик.

Штаны шарахнулись в заснеженные кусты.

Ребята осторожно раздвигали ветки. Вот они, только протянуть руку… и вдруг рванули вверх и поминай как звали.

— Глупые, — сказал Ежик. — Никто бы им ничего не сделал.

А Штаны забились в гущу парковых елей.

— Только погреться, — звал Кругляшка, — потом отпустим.

Зеленые Штаны притаились где-то за елками, еще настороженные, недоверчивые, но уже подумывая о капитуляции.

— Не бойтесь. Зеленые Штаны, — упрашивал Ежик, — я ведь вас носил.

Светлело. Ребята бродили по кустам, но не было среди веток Зеленых Штанов, только следы мальчишечьих ботинок множились на снегу.

Надо еще раз представить себе зимнюю ночь. Мороз такой, что потом передавали: 30 градусов ниже нуля.

Ежик натянул одеяло до ушей, но не спит. Он видит звезды, много-много звезд, сотни сверкающих зимних созвездий. Деревья черные. Очень тихо.

Что-то примостилось на суку. Серое, маленькое, взъерошенное. Совершенно неподвижное. Кажется, воробей.

Вдруг появились Зеленые Штаны. Летели с трудом, присели на ветку, смотрят на птицу.

Погибшую курицу никто из ребят особенно не жалел. Но других птиц — воробьев, синичек, галок — все любили. Подкармливали крошками и зельцем.

Смотреть не хочется, как Зеленые Штаны набросятся на этого воробушка.

Но Зеленые Штаны только прижимаются к воробью. И вначале даже непонятно, то ли сами хотят погреться, то ли, может быть… погреть воробушка? Но откуда у них тепло в такой мороз? Серый комочек по-прежнему недвижим. Штаны ворочают своим единственным глазом.

А Ежик уже стоит у окна. Штаны его заметили. Еще с минуту колеблются. Ежик приоткрывает окно, и ему кажется, что мороз покусывает его разогревшееся под одеялом тело.

Штаны соскальзывают с дерева. Подают Ежику воробушка и, собрав последние силы, улетают.

Ежик держит воробья в сложенных ковшиком ладонях. Тот помалу отогревается; легонечко бьется воробьиное сердце. Мальчик боится взять его в кровать, чтоб не придавить во сне. В конце концов он прячет воробья в коробочку. Коробочку ставит под батарею.

Утром воробей высунулся из коробочки. Прибежали ребята из других спален. Все смотрели на птичку, а некоторые хотели дотронуться, но Ежик не позволял.

Воробей вспорхнул на стол. Потом на шкаф.

Около шкафа висели на нейлоновых лесках списки в красивых рамках: «Кто где убирает», «Перечень обязанностей детдомовца», «Инвентарная опись».

Воробей чирикнул.

Ребята радовались:

— Ой ты!..

— Ой, как летает!

— Ой, на опись напи́сал…

Но воробей не хочет оставаться. Тычется в стену. Бьется в оконное стекло. Похоже, согрелся. Когда открывают окно, он взлетает высоко-высоко и исчезает за крышей главного корпуса.

Что же касается Зеленых Штанов, то, к сожалению, этот мороз их доконал. Сразу после обеда девчонки нашли их в кустах. Ну и — конечно же, всем скопом, страшно собой довольные — притащили в третью группу.

Воспитательница созвала мальчиков на собрание. Собрание — это все равно что линейка, только сидячая. Показала Зеленые Штаны. Штаны оттаяли, и тут-то все увидели, какие они истрепанные.

— Смотрите: они сплошь в мелких дырочках. Швы распороты, ни единой пуговицы. А теперь поглядите на эти пятна — вот что значит таскаться по помойкам. Куриное перышко пристало — а ты, Ежик, еще их тогда защищал. Вот тебе лучшее доказательство. Подумайте, ребята, стоит ли нарушать порядок и пренебрегать своими обязанностями. Они теперь только на тряпки в умывальную и годятся…

Воспитательница сунула руку в карман Зеленых Штанов. Подняла брови — видно, что-то нащупала. Вытащила ленточку от чудесной новой шляпы Директора.

И прямо побледнела:

— Глядите, шляпу слопали! Чтоб через минуту их здесь не было! В умывальную!!

Зеленые Штаны несли, как лисью шкурку или дохлого ястреба. Только не бывает ни лисиц с драным зеленым мехом, ни ястребов с зелеными грязными перьями…

Зютек, Кругляшка и Ежик признавали, что Штаны хватили через край, однако пришли к выводу, что тем не менее быть тряпкой в умывалке — последнее дело. Когда воспитательница ушла, они обстоятельно этот вопрос обсудили.

— Мне б не хотелось…

— Еще бы, только убирай да вытирай, разве это жизнь.

— А ты видал, чтобы тряпка чего-нибудь другое делала?

— Какие б они ни были, все равно хуже нет — превратиться в тряпку.

— Да были-то они мировецкие.

— А безобразничали сколько?

— Ну и что? Трудное детство у них было, одичали.

— Нужно их пока спрятать, — посоветовал Ежик. — Недельки через две все про эти выходки позабудут, и воспитательница согласится их нам оставить.

И правда, через две недели воспитательница согласилась. Позволила даже взять из кладовки немного стирального порошка. На кухне нагрели воды. Принесли полное ведро в группу. Долго стирали Зеленые Штаны в радужной мыльной пене. Когда Штаны высохли, Кругляшка их погладил. Зютек раздобыл ножницы.

— Носить уже нельзя. Жалко, — вздохнул Ежик.

Зютек задумчиво почесал лоб ножницами. Зеленые Штаны задрожали, но Зютек не стал их резать. Осторожно вместе с Кругляшкой и Ежиком они распороли Штаны по швам, вытягивая нитку за ниткой. И еще раз погладили.

Весна. В парке ребята из всех групп сгребают листья, но потом можно побегать за воротами на лугу, который у мальчишек то считается степью, то прерией, то Атлантическим океаном. Мальчиков человек пятнадцать, все повырезали себе длинные палки. Над ними трепещут на весеннем ветру не то знамена, не то вымпелы. Противники сбегают с двух пригорков, схватываются. Когда крики на мгновенье смолкают, слышно жужжание мух и шелест светлых молодых листьев.

Один из вымпелов такого же цвета, как эти листья. Он реет над Ежиком, Зютеком и Кругляшкой. Сквозь мелкие дырочки видно белое облако. Но это не беда. Дырки… они вроде как весенние созвездия.

Конечно, долго в степях не побудешь. Мальчикам кричат, чтобы шли обратно. Они прячут палки в кустах. Возвращаются.

Только Ежик откололся.

Он бежит к лесу.

Зеленые Штаны шелестят. Ежик бежит вперед…

Перевод К. Старосельской.

Сказка о Пампушнице

Небо над полями серое и огромное. Земля припорошена снегом. На краю поля черные шершавые стволы деревьев, рядом копошатся маленькие фигурки.

— Нет здесь ничего.

— Но ведь могло же быть.

— Да ну… пошли дальше.

Мальчики собирают металлолом и бутылки. На дворе мороз. Железо обжигает холодом, руки все исцарапаны. Но нигде не сказано, что собирателям нужно сочувствовать. Правда, не стоит их жалеть…

Ищут они в парке, за воротами, в поле. У них есть тайник — яма в кустах на краю лесочка, — от ограды Детского Дома туда можно добежать за минуту. Ребята стаскивают в яму старые кастрюли, части от велосипедов, приволокли даже проржавленную чугунную печурку. Бутылки — три злотых штука, а металлолом скупают на килограммы.

Нет, они вовсе не голодные. Просто скоро Новый год. Воспитательницы обсуждают прически, обмениваются выкройками платьев. Легче отпрашиваться: «к обеду мы ни за что не опоздаем», «вернемся к ужину», «да, с нами еще Кругляшка и Витек», «я буду за старшего», «мы только впятером».

Новый год — морозный и полный чудес праздник. Ребятам хочется иметь собственные деньги — на вафли, на конфеты и на кино.

Когда всего прилично поднакопилось, побыстрее разделались с уроками. Еще раз отпросились у воспитательницы. Железяки сложили в кучу, обвязали проволокой, а то куча все время разваливалась. У истопника взяли на часок тачку. Вывезли за ограду. Тачка оставила возле тайника петлистый след. Потом тряслась по заснеженной промерзлой стерне, переваливалась с боку на бок на тропке, по дороге покатила ровно. И бойко затарахтела по мостовой.

Приемщик на складе был почему-то злой и заспанный, но металлолом взвесил, бутылки пересчитал и за все заплатил. Ребята возвращались с пустой тачкой, с новогодними планами, а в карманах у них позвякивали монеты и даже — не будь она такая измятая — тихонько бы шелестела бумажная купюра.

— А приемщик этот нас не обдурил?

— Может, и обсчитал, но чуть-чуть, не намного.

— Да ну, клевый мужик.

— И клево, что все загнали.

Но поблизости от приемного пункта жили братья по фамилии — а может, это было прозвище — Жмоты. Еще там жил их двоюродный брат. Было им лет по пятнадцати, по шестнадцати. Братья заприметили полную тачку и увидели, что назад она возвращается пустая. Быстро смекнули, что к чему, высунулись из подворотни.

— Эй, мальцы! Бабки есть?

— Не-е-ту…

Подоспел и двоюродный брат, и еще какой-то их приятель. Кончилось тем, что мальчики возвращались без металлолома и без денег. Позади всех плелся Витек, который посмел чего-то вякнуть и получил за это. Облизывал разбитую губу: Жмоты если били, то били крепко.

Будь это не Жмоты, а кто другой, можно было бы пожаловаться ребятам из старшей группы. Они бы сразу навели порядок, но раз дело коснулось братьев, даже говорить ничего не стоило. Большие ребята дружили со Жмотами, а самого старшего брата, которому весной идти в армию, побаивались. Так что им бы наверняка не захотелось в эту историю вмешиваться.

Мечты о конфетах и кино развеялись. Но осталось кое-что, тоже довольно ценное, — свободное время до ужина. Мальчики пошли к тайнику, к яме, наполовину прикрытой досками с соседней стройки. Последним притащился Витек. В руке у него была сковорода.

— Выпала, когда везли.

— Заржавела малость.

— Ну и что? Можно отчистить.

Лешек сказал, что у него есть топленое сало: он дежурил в столовой и соскреб с лишних порций. Кругляшка взялся почистить сковороду снегом и песком.

— Давайте, что ли, хлеб пожарим.

Витек с Зютеком пошли за хворостом. Заодно приволокли засохшую елочку. Лешек пользовался расположением поварих. Принес хлеб, кусков, наверное, пятнадцать. Смеркалось, сало скворчало на сковородке, ломтики темнели, становились теплыми и хрустящими. Еловые веточки пахли, пока не сгорели. На снегу под деревом — розовый отблеск огня…

За костром была тропка. Там, где кончался огненный круг, она пропадала в темноте.

— Вот бы оладушек… — вздохнул Витек, — вот бы так оладушек нажарить или пампушек…

Вдруг остатки сала на сковороде грозно зашипели. Капли жира брызнули во все стороны, Витек заслонил глаза рукой. Сковородку внезапно охватило голубовато-желтое пламя, и Лешек бросил ее на тропинку.

В одно мгновенье, как будто из сала, возле костра выросла женщина. Пожилая, толстая, одета обыкновенно.

Ребята все же немного струхнули. Уставились на нее и стоят.

— Хлеб жарите? — спросила тетка.

Нагнулась, отломила кусочек. Съела.

— Вкусно, — сказала. — Молодцы, ребятки, что меня позвали.

— ???

Взяла сковороду, над которой уже погасло пламя. Внимательно ее осмотрела.

— Хо-хо, — покачала головой. — Дадите сковородку?

— Да она нам вроде ни к чему. Можете взять, — пожал кто-то плечами.

— И возьму. Пригодится.

Махнула сковородкой раз, махнула другой — и вдруг в руке у нее появился кулек с пампушками.

— Угощайтесь.

Откуда-то она знала, что они детдомовские. А еще сказала, что делать ей нечего и, пожалуй, она пойдет к ним в Детский Дом работать. Непонятно зачем подошла к Витеку и поправила ему шарфик. Непонятно почему он не вырвался и не огрызнулся, только покраснел.

И ушла. Ребята тоже пошли к дому. По дороге гадали, неужели и вправду тетка с пампушками, Пампушница, поступит к ним на работу и станет называться персоналом и какой из нее персонал получится. Еще говорили, что чудна́я она все же.

Витек утверждал, что от ее пальто пахло салом, пампушками и нафталином.

Оказалось, она словами не бросается. На следующий день возвращаются мальчики из школы, а Пампушница идет в канцелярию.

Витек прошмыгнул за ней. Сказал, что пришел за письмами и газетами, чтобы разнести по группам.

Пампушница обратилась к Директору: много ей не нужно, она согласна на любую работу, только хорошо б какую-нибудь комнатенку.

— А направление из бюро по трудоустройству у вас имеется?

Имелось!

— Ваша фамилия?

Тетка краем глаза покосилась на Витека. Витек делал вид, будто ждет, пока рассортируют газеты.

— Пампуша я.

— Что ж, у нас есть свободная единица сторожа. Но работа тяжелая, ответственная. Ходить надо по ночам, караулить. Вы человек немолодой. Справитесь?

Пампушница только усмехнулась:

— Чего ж не справиться, справлюсь.

Витек пробыл в канцелярии до конца разговора. Все слышал. Пампушница и не подумала признаться, что умеет… колдовать.

Значит, она умела колдовать?

Конечно умела. Да и что тут удивительного? Как раз был урожай на чудеса.

Однажды у ребят выкроилось после обеда немного свободного времени. Они охотились друг за дружкой с палками, а парк был совсем как дремучий лес. Витек с Лешеком стояли за деревом и вдруг услыхали шаги. Осторожно выглянули.

Со стороны кухни шла по дорожке к остановке женщина. Ребята ее хорошо знали, она уже довольно давно работала по снабжению. Но что же это такое идет за ней? Трюх… трюх… трюх…

Маленькие, похожие на утят, только бурые.

Рядком, за Снабженчихой. А она — важная, в шубе, в шляпе — возглавляет.

Смотрят ребята. Да это ведь… котлеты. На тоненьких ножках, едва поспевают. Те, что в конце, догоняют бегом.

Витек аж за руку себя ущипнул.

Снабженчиха мальчиков не заметила, прошла мимо дерева. Вдруг впереди, откуда ни возьмись, — Пампушница. Стоит руки в боки. Загораживает дорогу.

— Это куда ж?

— Они со мной, — надменно бросила Снабженчиха, а сама норовит обойти Пампушницу.

— Дальше они не пойдут, — заявила Пампушница и тоже задрала нос.

— А ваше какое дело? — спрашивает у Пампушницы Снабженчиха. — Я колдовать умею.

Ой, не знала она, что Пампушница получше ее умеет колдовать, хотя работает всего лишь сторожихой.

Махнула Пампушница сковородкой, и Снабженчиха стала усыхать, уменьшаться, однако спеси в ней не убавилось, хотя росточку уже было — ну, самое большее Витеку по пояс. Красная, злая — смотреть страшно, И ни слова сказать не может. Зато котлетки сразу смекнули, что куда ей до Пампушницы, обступили волшебницу в должности сторожихи и давай объяснять, оправдываться.

Оказывается, муж у Снабженчихи — человек солидный, и ребеночек есть, маленький, чудо какой умница, а хорошенький — загляденье, и они как раз к этому малютке шли. Скоро Новый год, вот и захотелось им малютку, ребеночка этого, побаловать.

Пищат котлетки, просят отпустить, а Пампушница подставляет сковороду.

— Сюда! — говорит.

Что было котлетам делать? Попрыгали на сковородку. Снабженчиха как завопит:

— Ты, ведьма!

— Сама ведьма! — буркнула в ответ Пампушница.

Снабженчиха ушла оскорбленная и только у ворот сделалась нормального роста, а Пампушница вытащила из-за дерева Лешека с Витеком.

Приказала:

— Зовите остальных!

Ну, они позвали. А с котлет, когда Пампушница их подогрела, чары спали. И стали они обыкновенными рублеными котлетами. Мальчики — все пятеро — сидели в комнатке, которую Пампушнице предоставил Директор. Уписывали котлеты. Жир стекал по подбородкам. Съели все подчистую.

— Пампушница — во тетка! — сказали они потом.

— Ага, и ничего не боится.

Пампушница умела колдовать и знала очень много, почти все. Раза два она разговаривала с Витеком. Витек как-то незаметно тоже много ей рассказал. Узнала она и про братьев Жмотов.

Через территорию Детского Дома проходила дорога. Иногда, чтобы сократить путь, этой дорогой пользовались разные люди. Пампушнице полагалось сторожить по ночам. Но однажды днем на дороге появились Жмоты. Средний и Полусредний. Самого старшего и самого младшего не было. Зато был двоюродный брат. Такой, Полуполусредний. Все здоровые, мордастые.

Шагали уверенно. Можно сказать, размашисто. Старшие ребята их не тронут, у мелкоты — силенок не хватит, взрослые тоже предпочитают с ними не связываться. О существовании Пампушницы они понятия не имели.

Витек как раз выносил мусорную корзину. Пампушница увидела Жмотов в окно и вышла. Быстро шла, спешила догнать.

— Вы что тут, молодые люди, потеряли?

Средний повернул голову:

— А чего?

— А ничего, — ответила Пампушница, — но, во-первых, нельзя ли повежливей, а во-вторых, знаю я вас!

Братья Жмоты удивились: как это, они ее не знают, а она их знает? — но удивились не сильно, больше для виду. Остановились. Полусредний спросил:

— Откуда знаете?

— А оттуда; бандюги вы. Детей обобрать не постеснялись! Таких я с территории буду гнать!

Среднего и Полусреднего сторожихины речи позабавили. Они загоготали. Но Полуполусредний оскорбился:

— Чего цепляетесь? Сдурели?

На что Пампушница коротко:

— Вон!

Средний и Полусредний смеяться перестали: чересчур много эта тетка себе позволяет. Средний открыл было рот, чтобы завернуть чего-нибудь позабористей, насчет глупой бабы и старой перечницы, но тут Пампушница махнула в первый раз сковородкой и… как будто выросла.

Махнула второй раз — выросла еще больше, а братья присмирели.

Махнула третий раз — из окон группы стали выглядывать ребята, из квартир персонала — взрослые. Даже сам Директор высунулся из своего кабинета.

Пампушница огромная, а Жмоты вдруг превратились в нормальных ребят, какие ездят в стройотряды и поют под гитару. И принялись оправдываться.

А потом все трое — бегом к воротам.

Но за воротами оба брата и двоюродный обрели свой обычный вид и поклялись Пампушнице отомстить.

После этого случая мальчики стали заходить к Пампушнице в ее комнатушку. Она позволяла им поджаривать хлеб и варить сгущенку. Заходили часто. От электроплитки шел жар. В комнате было тепло.

Тут все просто, очень просто. Было тепло.

И пришла Новогодняя Ночь…

Наверное, каждому запомнилась какая-нибудь новогодняя ночь. Не такая, конечно, как в зимнем лагере, когда все мажутся зубной пастой, а потом кто-то ходит и успокаивает. Речь идет о настоящей Новогодней Ночи. Чтобы такая ночь на твою долю выпала, нужно, как Витек, жить в Детском Доме. И еще нужна волшебница. Например, Пампушница.

Началось все обыкновенно. Приехал оркестр, собрался персонал. Кто жил на территории Дома, и кто каждый день ездил. Ребята узнали также Гостей из Управления и Представителей. Гости были уважаемые: праздник устраивался для взрослых.

Ежик отправился на разведку, заглянул в щель в дверях и сказал, что уже едят.

Потом пошел Кругляшка, вроде бы за какими-то ключами. Пролез в зал. Вернулся и говорит:

— Уже пьют.

Пошел и Лешек, но ничего умного придумать не смог, и его выставили.

Ребята уже в пижамах, а оркестр как грянет! Да, конечно… И у детей будет праздник. Наверняка приедут с Предприятия, которое, как писали в газете, «осуществляет шефство… по случаю… приносит в дар…»

Это и будут гости. Так скажет Директор. И кто-нибудь из шефов.

Потом все вместе обойдут Дом. А на обед будут цыплята. Под конец все всех поблагодарят и пообещают «упрочать контакты». Так что в общем должно быть весело.

Ребята поверх одеял набрасывают пальто. Истопник наверняка напьется, и под утро станет холодно. У всего персонала праздник.

Только Пампушница ходит под окнами со сковородой. Что-то обдумывает, похоже, чего-то замышляет. Мальчики засыпают.

Когда под утро оркестр побросал инструменты, персонал, который жил вне территории Дома, уехал, а который на территории — погрузился, как в серые плюшевые кресла, в сон, Витек проснулся.

Все уже были на ногах. Витек подбежал к окну. На площадке перед канцелярией стояла Пампушница и как раз в эту минуту в третий раз, точно в гонг, ударила в сковороду.

И немедленно из столовой стали выходить обитавшие там крысы и мыши. Они были в чистеньких фартучках. Несли на тарелках сосиски, и бигос, и бутерброды, в сто раз более красивые, чем на праздничном столе у персонала.

И тарелки были настоящие, не миски. Видно, Пампушница решила рискнуть. Авось не побьют.

Шли старые крысы с большущими тортами. Мыши тащили гроздья винограда.

Небо на мгновение посветлело, а потом стало зеленое, как камень в кольце. Снег тоже позеленел и стал такой теплый, что ребята бегали по нему босиком, в одних пижамах.

Пампушница огляделась. Сделала знак сковородой. Доска с надписью «Детский Дом имени…» соскользнула со своего места над входом в главный корпус и улетела как воздушный змей.

Проснулись и девчонки, но девчонки — что с них взять! — стояли кучкой в ночных рубашках и предостерегали:

— Погодите, погодите — посмотрим, чем это кончится…

Между тем ничего кончаться не собиралось. Начали оживать все предметы. Столы, даже колченогие, выбегали из групп и выстраивались полукругом. Стулья стирали друг у дружки со спинок инвентарные номера.

Из киоска прилетели стайкой губные гармошки. Сели на дерево и заиграли. А ребята уселись за столы. Ели и высоко, как мячики, подбрасывали апельсины. И дурачились, и бегали взапуски, и танцевали…

Тем временем на кухне тоже пронесся шепоток, что добром это не кончится. Там лежала дюжина вареных цыплят, которым, собственно, должно было быть все равно. Они предназначались на общий праздничный обед в столовой. Один цыпленок, ябеда и подхалим, хотя и немного переваренный, улизнул из кухни и — бочком, бочком — побежал к персоналу жаловаться.

Но персонал спал.

Что это была за ночь…

Когда подушки принялись порхать как воздушные шары, а у труб на крышах повырастали уши наподобие заячьих, попытался было прийти рассвет, но Пампушница замахнулась сковородой:

— Нет, еще не пора.

Та ночь очень долго не кончалась. Но персонал все равно проспал. И хорошо, потому что, честно говоря, наутро в группах был ужасный беспорядок.

А Жмоты замышляли месть.

Нетрудно заметить, что все свои чудеса Пампушница творила при помощи сковороды. К сожалению, Жмоты тоже это заметили.

Кончался последний день новогодних каникул. Воспитательница, которая дежурила в группе, где были Витек, Лешек и все остальные, рано погасила свет. Мальчики еще не спали. В окно они видели сторожиху с фонариком и сковородой. Она, как всегда по вечерам, отправилась на обход парка.

Минуту спустя ребята услышали ее крик.

Витек натянул брюки и выскочил в окно. Пампушница сидела прямо за домом. Сковороды у нее не было.

— Что случилось?! — крикнул Витек.

— Мне дали палкой по голове… — простонала волшебница.

— Где сковорода?!

— Отняли… — шмыгнула носом сторожиха.

Прибежали Лешек с Кругляшкой и другие.

И тут начинается последнее из новогодних чудес.

Потому что мальчикам тогда было по одиннадцать-двенадцать лет.

Все пятеро помчались вниз. По той аллейке, по которой отступили с победой Жмоты. На бегу мальчики как будто становились еще меньше, чем были, таяли в темноте.

А впереди, у ворот, колыхались, освещенные фонарем, силуэты тех, что недавно безнаказанно отобрали у них деньги.

Как это часто бывает, когда дело касается чудесных историй, возникли разные версии событий, разыгравшихся возле ворот.

По одной версии, сковорода, услыхав бегущих ребят, внезапно озарилась золотистым светом и сама принялась лупить по головам братьев и их двоюродного брата. Звон стоял такой, что его услышал даже Директор и в недоумении выглянул из дверей, что в конце концов явились строгие, но справедливые милиционеры…

Существует, однако, и другая версия.

Якобы Витек добежал первым и сзади набросился на Полуполусреднего. За ним подоспели остальные. По земле покатился клубок. Средний, Полусредний и Полуполусредний попытались научить мелкоту уму-разуму, но малыши так разъярились, что никакой науки не воспринимали.

Верно ли, что Лешек схватил подвернувшуюся под руку доску и саданул ею Среднего, а Витек впился зубами в лягнувшую его ногу?

Какую-то роль сыграли обыкновенные камни. Не все теперь можно установить. После того, что случилось у ворот, братья перестали появляться на территории Детского Дома. Товарищам своим об этой битве ее участники рассказывали всякий раз по-разному. А взрослым рассказывать у них никакого желания не было.

Мальчики выныривали из темноты один за другим. Фигуры их росли в перспективе аллейки. Возвращались окровавленные, но торжествующие.

Пампушницу повстречали на полпути к дому.

— Досталось нам, — сказал Зютек и выплюнул зуб.

Они были уже возле сторожихиной комнатушки. Пампушница посмотрела на них и нет чтобы обрадоваться, что отобрали сковороду, — расплакалась. Ясное дело — женщина, хоть и волшебница.

Привела ребят в свою комнатку. Суетится, ставит чайник. Благодарит. Наконец села. Положила Витеку холодную примочку на нос, чтобы остановить кровь. Витек как бы даже к ней притулился. Мальчикам немного неловко.

А она вдруг… начинает их жалеть:

— Бедняжечки вы мои…

Ребята попивают чай. Вспоминают, как было. Кто кому врезал.

Теперь они, пожалуй, побольше, чем тогда, когда у костра появилась Пампушница. Очень быстро растут такие мальчишки.

Витеку тепло и хорошо, хотя он чувствует, что нос у него распухает, а лоб щиплет от йода. Ему именно так, как должно быть в сказке.

Остальным тоже тепло, но это они разгорячились в драке. Даже… слишком тепло.

— За меня заступилися… — умиляется расчувствовавшаяся сторожиха, — ох вы, бедненькие…

Решительно чересчур жарко. Зютеку и Лешеку боязно, как бы Пампушнице это не повредило. Даже Кругляшка и тот забеспокоился. Один только Витек (всегда он так, не дорос еще) не понимает. Сидит с нею рядом, позволяет гладить себя по голове.

Ребята считают, что это он зря.

А Пампушница все сильней размякает.

— Пошли лучше, — шепчет Ежик.

Отодвигаются. Оттащили Витека, а Пампушница вздыхает, всхлипывает и, кажется… начинает таять.

— Витусь… Кругляшечка…

Наконец ушли.

Нет, все-таки чересчур много было этого тепла! Больше ребята к Пампушнице не ходили. Да хоть бы и пошли — она ж почти совсем растаяла.

Ведь взялась-то она из остатков топленого сала.

И была всего только новогодняя…

Перевод К. Старосельской.

Дом Пиреков

Слыханное ли дело — обычный старый дом и вдруг живой? Живой большой серый зверище?..

Все началось с Генерального ремонта.

Важный и самовластный, ремонт завладел домом: меняли водопроводные трубы, подводили газ. В своем царстве — на лестницах, среди строительного мусора, вынесенной из квартир мебели — он не терпел неповиновения.

Между зверями дом, верно, сошел бы за очень большого зверя, среди других домов он вовсе не выделялся своим трехэтажным ростом, потому, видно, ремонт потерял всякое уважение к нему и удалился. Старые трубы не ужились с новыми. Младший Пируня боялся, когда в доме хрипело и рычало неизвестно где.

Во время ремонта появился некий человек: то ли генерал Генерального ремонта, то ли какой-то африканский колдун с черным от загара лицом. Закуривая сигарету, человек чертил в воздухе таинственные пламенные круги…

Больше всего он интересовался квартирой Пиреков и ее обитателями.

Нынешние летние каникулы Пируня проводил, как и прочие дошколята, другими словами — просто бездельничал.

Пани Пирек — медицинская сестра: дежурила в больнице, ходила по домам делать уколы. В больнице у нее работал один особенный доктор. Пирек-старший знал его и любил. Доктора послали в Африку, и он обещал прислать Пиреку открытку.

Сам Пирек во время каникул пребывал в пограничной зоне между четвертым и пятым классом — из-за переэкзаменовки по природоведению. Пирек не был послушным и воспитанным мальчиком. Увы, он частенько бранился так называемыми нехорошими словами, особенно когда его допекал Пируня. Правду говоря, Пирек вовсе не обожал брата, глупого Пируню, хотя мать постоянно твердила, что малыша надо любить и возиться с ним все свободное время.

Случалось, Пирек давал Пируне хорошего тумака — братец порой чересчур донимал Пирека. И частенько пугал малыша то колдуном, то ремонтом.

Но ему и в голову не приходило…

Да расскажи кто-нибудь, Пирек ни в жизнь не поверил бы, что такое может случиться с обыкновенным домом.

После Генерального ремонта началась Великая жара.

В один прекрасный день — жара и в самом деле стояла великая — даже воздух от зноя дрожал над крышами и над мостовой и лишь к вечеру чуть-чуть успокоился. После восьми на улицах зажглись фонари, из распахнутых окон загремели телевизоры и приемники. Совсем поздно водворилась тишина, улицы опустели.

Уезжай в тот вечер кто-нибудь, например, в Африку… и оглянись издалека на город, увидел бы темно-багровое зарево, словно над догасающим пожарищем.

Несносный Пируня давно спал, когда Пирек услышал с улицы материнские шаги и выглянул в окно, — хорошо знакомые шаги отчетливо раздавались в июльской ночи.

Пани Пирек у ворот. Вошла во двор.

И тогда из-за угла показался тот человек… Его темное-претемное лицо Пиреку не удалось рассмотреть даже при свете фонаря и луны. Человек остановился. Взглянул на дом. Достал сигарету. И горящей спичкой прочертил в воздухе три таинственных круга.

И тут дом впервые вздрогнул…

Мать уже поднималась по лестнице, и Пирек побежал открыть дверь. Опершись на мгновение о стену, Пирек почувствовал: стена теплая и вздрагивает, будто шкура огромного зверя.

Глупый Пируня заворочался во сне, сел на постели и пробормотал:

— Колдун!

Когда мать вошла и зажгла свет, Пируня уже снова спал, из уголка рта у него, как обычно, тянулась тоненькая ниточка слюны.

Мать наказала Пиреку:

— Присматривай за домом, не то выпорю!

И ушла.

А Великая жара продолжалась. Пирек заключил, что в таких обстоятельствах единственное спасение — пойти купаться. Смотреть за домом оставил Пируню и с утра пораньше смылся.

Самый юный из рода Пиреков сначала играл во дворе. Потом осторожно выглянул на улицу, но вспомнил: брат узнает, всыплет за такие дела. И, вздохнув, ретировался.

Тени сиреневых кустов во дворе понемногу удлинились. Пируня захотел есть, а разогреть должен Пирек, и Пируня решил вечером пожаловаться матери.

Брат, уходя, наставлял Пируню: будешь плохо присматривать — дом может удрать. И Пируня очень беспокоился.

Поскольку кто-то оставил открытой дверь в подвал, Пируня решил обследовать дом с самого основания.

— И ничуточки не боюсь, — утешал он себя на всякий случай.

Спустился на несколько ступенек. Потянуло затхлым холодом. Мальчик оглянулся. Светлый прямоугольник двери успокаивал. А вдруг дом все-таки живой?

Внизу, в темноте, что-то шевельнулось.

Мальчик бросился наутек.

Во дворе по-прежнему спокойно и жарко. Ни мать, ни Пирек явно не приходили. А тень от сирени стала длинной-предлинной и могла бы укрыть сколько угодно голодных Пирчат…

Бездельничающий дошколенок с надеждой подумал: может… может, пока он играл на дворе, пришли мать или брат и наверху ждут его. Ой, наверное, пришли, пока он обследовал подвал.

Наверху никого.

Со второго этажа, из самой домашней утробы, пахло жареным мясом. Пируня понял: дом собирается обедать, а стало быть, у него есть живот.

Снова спуститься в подвал Пируня побоялся и, усевшись на ступеньке возле двери, потихоньку от голода и страха захлюпал носом.

А Пирек развлекался на «ямках». «Ямки» — это нелегальный пляж. Пролезать туда приходилось через дыру в заборе. По тропинке, овражком, спускались мимо сломанного вагона. У самого выхода на пляж висело объявление: «Купаться запрещено». Иногда на пляж наведывался милиционер и штрафовал нарушителей.

На «ямках» собиралась целая компания. Купались, загорали, играли в карты. Пирек, проигрывая, цедил сквозь зубы: «Ты, кур-рва»… И краснел — увы, не от стыда, а от жаркого солнца.

И только когда солнце уселось на самом склоне, мальчик спохватился, что уже вечереет.

Дома он застал мать. Не тратя слов понапрасну, пани Пирек выпорола сына. Пока порола, приговаривала:

— Присматривай за домом… Не шляйся на «ямки»…

В книгах часто пишут — больнее, мол, всего незаслуженная порка. Все, кто, вроде Пирека, малость разбирается в таких делах, знают: заслуженно или незаслуженно, не так уж и важно. Насчет своей провинности мальчик не заблуждался, а больно было ничуть не меньше.

И вообще, все зависит от того, насколько жесткий ремень.

Кроме Пирека и Пируни, в доме детей не было. На улице в каникулы тоже почти никого. Следующий день у матери случился выходной, она осталась дома. И, хочешь не хочешь, носа со двора не высунешь.

Во дворе, в углу, мусорная свалка. Отбросы давно не вывозили, и вырос горб из очистков и золы. На горбу лежит кот Бедуин.

А свалка такая зловонная. Пани Пирек и соседки с первого этажа очень недовольны. Выйдут с мусором, встретятся, поохают: всякое, мол, терпение лопнуло; уйдут.

Свалка по-прежнему остается в грустном одиночестве, и кот Бедуин греется на солнце в золотисто-зеленом ореоле мух…

В жару, в экзотическом дрожании воздуха, одногорбая, словно верблюд, свалка и кот Бедуин, верно, стремятся пересечь великую пустыню двора и достичь далеких пределов — благоухающего кофе Марокко или Уганды…

Стран, которыми никто, кроме Пирека, во дворе не интересуется.

Около одиннадцати Пирек попробовал сделать из Пируни льва. Но, как уже сказывалось, Пируня был мал и глуп, из затеи ничего не вышло. Когда в конце концов Пируня заревел, то вовсе не по-львиному, заревел, как ревут обыкновенные дошколята, схлопотавшие от брата подзатыльник. Пиреку пришлось еще и успокаивать его — разумеется, в предвидении нагоняя от матери.

В полдень даже машины не встретишь на улице — земля нагрелась, обжигала босые ноги. Пирек добрался до забора, Пируня потащился за ним. Отовсюду из раскрытых окон раздавался сигнал времени.

На тротуаре, по другую сторону улицы, стоял человек с черным от загара лицом.

Колдун внимательно осмотрел дом, голубовато блеснули белки глаз. Когда взглянул на окна Пиреков, Пируня судорожно вцепился брату в руку.

— Пускай колдун уйдет!

Незнакомец услышал, глянул на мальчиков, отвернулся и пошел прочь. На углу остановился, закурил и, как всегда, прочертил три огненных круга.

И тогда дом пустил из трубы большой клуб дыма, хлопнул всеми дверями, дрогнул и двинулся с места.

Пирек, недолго думая, швырнул в него камнем, и все утихомирилось. По-прежнему было жарко.

Пирек решил больше не ждать и выяснить дело с домом. Вскоре подвернулся удобный случай — его послали в УЖД, то есть в Управление жилыми домами, оплатить счет за квартиру.

Пирек протянул в окошко деньги, расчетную книжечку и обратился к незнакомой женщине:

— Вы знаете, наш дом после ремонта вроде бы шевелится…

Пани из УЖД неожиданно заинтересовалась. Пирек осмелел и добавил:

— А все из-за того, ну… колдуна.

— Что же делать, мальчик, ты уже большой, должен понять. У нас людей не хватает, вот мы и вынуждены принимать на работу колдунов. В прошлом году работал тут один — настоящий людоед, хоть и держали его на диете.

— Да я-то что, я понимаю, — ответил Пирек, — видите ли, у нас… Мой младший брат пока побаивается всяких дикарских штучек и далеких стран.

Женщина улыбнулась Пиреку и очень складно, точно по газете, сказала:

— Я и сама, дорогой мой, заблудилась в джунглях инструкций.

Ну, и что прикажете делать Пиреку с таким объяснением? Он просто воспользовался случаем. Отправился на «ямки», придумав сказать матери, что в УЖД была очередь.

На «ямках», конечно, засиделся. Возвращается, смотрит — матери, к счастью, нет дома.

Только…

Пируня лежит в постели полураздетый. Глаза блестят, щеки красные.

Хорошо еще, Пирек — сын медсестры.

— Ты что, дурачок, заболел? — спросил он брата. От Пируни ничего толком узнать не удалось. Пирек поставил ему градусник. Малыш бредил о колдуне, колдун, мол, приходит сюда. Зуб на зуб у него не попадает — то ли от страха, то ли от озноба. Ртутный столбик поднялся до 40 градусов.

— Ох ты, — вздохнул Пирек. — Врача надо.

И вызвал врача.

Когда-то давным-давно врачи, как знахари, заговаривали болезни. Еще сто лет назад по любому поводу пускали кровь. Занимались этим усердно и часто во вред больному. Теперь медицина добилась куда каких успехов. Взглянет врач на больного и… тут же прописывает окситетрациклин в таблетках или уколы пенициллина.

Пируне врач прописал пенициллин и ушел.

Что делать? Хоть аптека близко, Пирек бежал по жаркой, пустой, как бамбуковая трубка, улице. А дальше что? Когда еще мать вернется! Кто сделает укол?

Мальчик знал, где живет тетенька, которая тоже работает в больнице. Позвонил.

— …брат заболел.

— Ну и что?

— Мамы нету дома.

— Скоро вернется. Мне из-за тебя одевайся, а твоя мать людям наговаривала, уколы я, дескать, толком не умею делать. Вот пускай и делает сама своему сыночку.

И захлопнула дверь перед носом у Пирека.

А дома у Пирчонка запеклись губы, дышит тяжело, родного брата не узнает.

Больница?

Кто сейчас повезет? Врач «скорой помощи» не оставил направления.

Пенициллин?

Пирек еще зимой выучился делать уколы. Упросил мать, и она научила. Только подкожные.

Известно, подкожные — дело одно, а внутримышечные — совсем другое. Пирек много чего знал об уколах, знал, сколько кипятить шприц, слышал о бактериях, о заражениях, если не продезинфицировать кожу для укола, — много раз видел, как это делается.

Он прокипятил шприц, иглы, все приготовил к приходу матери.

Ждет… А Пирчонок дышит с присвистом, бредит колдуном.

Сделай неумело укол, сломаешь иглу, и она останется под кожей. Тогда плохо. Без операции не обойдешься.

В двенадцать ночи Пирек решился.

Вскрыл ампулу, развел пенициллин, знал — колоть надо в ягодицу, знал даже, как проверить, не попала ли игла в кровеносный сосуд. Только главное-то сноровка, умение ввести иглу. Чтобы не сделать Пирчонку больно. Чтобы Пирчонок не дернулся, а то игла сломается.

Пирек достал пинцетом шприц. И стал учиться. На себе. Колет в бедро — раз, третий, пятый. В другое. Ему, конечно, больно, и Пирек, мальчик невоспитанный, ругается.

Поранился, накапала кровь (надо поскорее вытереть на полу). И после многих попыток решился наконец сделать укол брату.

Рискнул. Удалось.

Мать Пирека так и не узнала, кто сделал укол. Выяснилось про уколы значительно позже, совсем в другом доме, в Государственном детском доме. Пирек сознался во всем, когда во время купания у него на ногах увидели небольшие шрамы, похожие на следы дробинок, — неудачные попытки.

А сейчас Пирек лег в постель. Свет погасил. Пирчонок вроде дышит поспокойнее. Зато у Пирека порядком жжет ноги. Стена в доме теплая, словно звериная шкура.

Тук… тук… тук…

Стучит у Пирека в висках от боли и бессонной ночи, а может, это бьется тяжелое, огромное сердце дома, живого дома.

Маленькие дети вроде Пируни легко заболевают, но и поправляются быстро. Пока Пируня лежит в постели, Пирек еще кое-как выдерживает его капризы. На пятый день Пируня встал, и старшему брату хватило Пируниных приставаний по уши.

Перед самым обедом пришла долгожданная красивая открытка из Африки.

Цветная открытка — озеро, пеликаны. Знакомый доктор, уехавший далеко-далеко, посылал Пиреку привет.

Пеликаны есть и в зоопарке. Африканские марки можно купить в киоске. А вот получить открытку от знакомого, взаправду уехавшего в Африку, совсем другое дело.

Конечно же, Пируня потребовал открытку себе. И мать велела Пиреку не жадничать.

Вскоре она собралась уходить. Гладила платье, долго укладывала перед зеркалом волосы. Пиреку наказала присматривать за домом.

Едва шаги на лестнице стихли, Пирек дал Пируне по уху и открытку отобрал. Пируня принялся реветь, а Пирек удрал из дому.

Что случилось в его отсутствие? Можно ли доверять Пируниным россказням? Этот сопляк наверняка сочинил, будто из-за горшка с пальмой, покачиваясь, гуськом выходили смешные белые птицы с огромными клювами и пропадали в зеркале.

Потом вернулась пани Пирек.

Потом пришел тот, похожий на африканского колдуна.

А под вечер торопился домой Пирек, подгоняемый опасением заработать новую порку, — на сей раз он не был уверен, когда мать вернется.

Начиналась гроза. Первые капли дождя забарабанили по тротуару, и тут Пирек увидел в конце улицы убегающий дом.

Мальчик погнался за ним.

Сначала казалось, вот-вот догонит.

Дождь распугал людей, дом распугал машины. Он топотал посередине — огромный слон с поднятым хоботом дыма из трубы.

На третьей улице дом заспешил и свернул за угол. Спросить, в какую сторону улепетнул дом, не у кого. Пирек насквозь промок, в кедах хлюпало. Лишь на окраине города он снова увидел дом — далеко-далеко…

Смеркалось. В перспективе шоссе дом все уменьшался, пока наконец не исчез за лиловой дугой горизонта.

Пожалуй, кому-нибудь придет в голову, что Пирек растерялся, упрекал себя: «Вот присматривай я сам за домом!..» Так могут подумать люди, не знающие Пирека.

Мальчик перевел дыхание, встряхнулся, как собака, разбрызгивая воду, и не спеша направился обратно. Порка, во всяком случае, ему не грозила. Неважные дела, что и говорить, но мать с братом выйдут из положения, пусть и неясно, куда удрал дом. Для Пируни, пожалуй, все даже к лучшему. Может научиться разным штукам у того колдуна.

Что касается Пирека, у него свои планы на будущее. Пирек никому не признавался, что подумывает стать врачом. Не каким-то там гриппушником, нет, судовым врачом, даже врачом африканским, несмотря на двойку по природоведению.

Конечно, пока он вырастет, надо где-нибудь жить. Пирек знал, у кого нет своего дома, тому обязательно помогут, возьмут в другой дом — в детский.

Он вернулся в опустевший двор — нужно же куда-нибудь вернуться. Дождь утихал, но Пиреку все равно, он и так промок насквозь.

Вошел во двор. Сейчас главное, где бы переночевать. Впрочем, так или иначе все устроится.

А во дворе кто-то есть.

Случись вся история не на самом деле, могло бы оказаться, что это — доктор, знакомый Пирека. И все кончилось бы хорошо. Но ведь доктор уехал в Африку.

И тот, кто стоит во дворе, — очень, очень маленький.

Пируня.

Стоит и хнычет…

Черт побери, только этого Пиреку не хватало.

А заплаканный Пируня увидел брата и — к нему.

На дворе пусто. Темнеет.

Вот незадача… Но Пирек уже знает, что делать. Они вместе отправятся в детский дом.

Там, может случиться, Пирек и стукнет Пируню разок-другой. Но полезет в драку с любым мальчишкой — тронь только кто Пирчонка. Не посмотрит и на воспитателей, коснись дело братца.

А пока Пирчонок стоит и ревет. Пирек подталкивает его к дровянику, там почти сухо. И, успокаивая малыша, начинает рассказывать историю, может быть, африканскую сказку…

Перевод И. Колташевой.

Пасюк

Мама помогала людям, если кому нужно было чего-нибудь продать или купить. Даже водку доставала, хотя алкоголь мало что напасть и пагуба — еще и дорогой. В тот вечер пришли какие-то и стали с мамой ругаться. Дядя-квартирант тоже встрял. Все кричали, что хотят по справедливости, но договориться не могли.

Разобраться в этом было трудно, и Яцек улизнул из дома. Во дворе стоял туман. Густой, почти что морской. Пожалуй, даже чуть солоноватый.

С собой Яцек захватил тетрадь. В тетради на первой странице было написано: «Для классных работ», но вкривь и вкось. Дальше начинались рисунки. Разные. В том числе несколько кораблей. Современные и парусники. Между домами, за ажурной загородочкой, стояли мусорные баки. Везде уже было пусто и тихо.

Яцек прислонил тетрадь к открытой жестяной крышке бака. В расплывчатом свете фонаря заголубело море. Мальчик отступил на шаг. Засмотрелся, задумался.

Вдруг раздался шорох. Откуда-то вылезла здоровенная крысища. Пасюк. Приостановился, прыгнул, бак качнулся. Пасюк внимательно посмотрел на мальчика. А потом на рисунки.

Если б между мусорными баками и фонарем стоял не Яцек, а кто-нибудь другой, он бы наверняка кинул в пасюка камнем. И уж во всяком бы случае вскрикнул или испугался. В конце концов крысы, хоть они и умные, — наглые и грязные. Но чего-чего, а грязи Яцек не боялся. Крыс тоже.

С жестяного края свисал длинный, покрытый чешуйками хвост. Пасюк стоял на задних лапках, вертел мордочкой.

— Эй… ты… — шепнул Яцек.

Пасюк ответил:

— А чего? Нельзя, что ли?

— Мне-то без разницы, — примирительно сказал Яцек, — но…

— Я крыса, но не подумай, что сухопутная. Хотя какое тебе дело.

Пасюк скривился, почесал бок, огляделся. Спрыгнул и исчез в тумане.

Яцек озяб, но домой не возвращался. По его расчетам рано было туда идти. А еще куда-нибудь — наоборот, поздно. Да и если б даже — к кому идти? В школе близких приятелей у Яцека не было. Соседки своим детям с ним играть не разрешали. Да и ему случалось то разбить кому-нибудь окошко, то в тихом уголке наподдать какому-нибудь соседскому малышу.

Поэтому, несмотря на поздний час, Яцек был один со своей тетрадкой. Поэтому он думал о встрече с пасюком и об океане, в котором есть острова Общества, а может быть даже, если хорошенько поискать, и острова Дружбы.

Стоит еще упомянуть о вечернем, тоже очень позднем, визите инспекторши. Инспекторы бывают разные. Есть главные — их столько, сколько воеводств, и еще пятеро, по числу самых больших городов, а есть просто инспекторы, помельче. Тем, что помельче, по поводу своих подопечных частенько приходится иметь дело с милицией. Одна такая просто инспекторша захаживала к сестре Яцека и заодно совала нос не в свои дела.

Но откуда все же взялись эти рисунки и две карты, вырванные из атласа? Может быть, атлас остался от сестер, с того времени, когда они еще ходили в школу? А может, это как-то связано с Яцековым отцом? У отца на руке был вытатуирован остров и пальма. Хотя, задолго до встречи Яцека с пасюком, отца несправедливо осудили. Его не было. Он только иногда присылал письма со штампом, что проверено цензурой. Вел себя, кажется, хорошо.

А может быть, эти пароходы и парусники имели отношение к дяде-квартиранту? Дело в том, что дядя был пиратом. Вернее, лихачом — не на морских дорогах разбойничал, а на автомобильных, поэтому у него всего-навсего отобрали права, — но тем не менее…

Не все можно точно установить. Однако доподлинно известно, что Яцек любил рисовать и что иногда он читал газеты. Именно в газете ему попалась любопытная заметка: «На складе портового магазина обнаружена недостача трехсот килограммов ветчины в консервах. Милиция энергично приступила к расследованию. Задача оказалась не из легких. Завскладом скрылся, а на месте преступления обнаружены лишь мелкие следы крысиных лапок…» Немного погодя, когда из раскрытых окон послышался сигнал последних известий, Яцек выносил мусорное ведро. Поскольку ростом Яцек был невелик, а ведро большое и тяжелое, он волок его за собой. Ведро тарахтело по камням.

Все звезды и дома видны были очень отчетливо. Тени от трех мусорных баков слились в большущий черный сапог. Высокий, для дальних странствий. Светили фонари, неярко подсвечивала луна. Пасюк крутился на границе тени. Усы, как серебряную дратву, продевал в нос. Пришивал к сапогу подошву.

Высоко над водосточными трубами коты, капитаны крыш, нараспев выкрикивали страшные проклятья в печные трубы — мегафоны. Пасюк прислушивался, с опаской поглядывал вверх. Мальчик шел не торопясь. Когда он был в двух шагах от пасюка, тот спросил:

— Ну что?

— Не знаю… — заколебался Яцек.

— Там есть остров Рождества, а еще — остров Пасхи.

— Тебе легко говорить, — вздохнул мальчик.

— Смотря с кем, — ответил пасюк.

— А если нас поймают?

— Ну не-е-ет, не поймают! — заверил Яцека пасюк.

И Яцек решился. В тот же вечер он внезапно исчез. Не было его ни ночью дома, ни утром в школе, ни днем во дворе. Не было и не могло быть. Потому что они с пасюком были далеко.

На вокзале пасюк чувствовал себя как рыба в воде. Подошел к буфету, сам заглянул в холодильник, принес несколько бутербродов.

Громыхали и свистели поезда. Яцека клонило в сон, в ушах шумело. Руки посинели от неоновых огней. Людей становилось все меньше. Вокзал пустел. На скамейках, как после отлива, оставался мусор. Близилась полночь. Пасюк отправился добывать билеты.

В начале первого появились два милиционера. С ремешками под подбородком. Огляделись, увидели Яцека. Подошли. Ну и, конечно, взяли, вместе с тетрадкой. В отделений допрашивали и записывали в протокол. Он отвечал, но путался.

— Я бы, — сказал молодой милиционер, — таких, что убегают, в дом не впускал. Пусть сидят на лестнице. И еще б ремнем выдрал.

Дверь с перрона скрипнула. В щель протиснулся пасюк. Вскочил на барьер, услышал последние слова и напустился на милиционера:

— На лестнице бы? Выдрали? Под дверью? Соседи бы вступились.

— А вы тут при чем, пасюк?

— Ни при чем. Просто этот мальчик со мной.

— Не говорите глупостей. Он не может находиться на попечении крысы.

— Почему?

Капрал был молоденький, наверное, прямо из милицейской школы. Замолчал, наморщил лоб. Взял лежащую на столе печать, дохнул, покрутил в пальцах.

— Вы, пасюк, — сказал, помолчав, — особо не хорохорьтесь. Если поискать, то и на вас кое-чего отыщется.

— Ха! Ха! — расхохотался пасюк. — А доказательства есть?

Мальчик уже решил, что все обойдется, но тут из соседней комнаты вышел еще один милиционер. Сержант. Уже в годах. К сожалению, очень опытный.

— Ладно, пасюк. Живите спокойно. Но показания вам дать придется. Только предупреждаю: допрашивать я вас буду в присутствии кошки. Нигде не написано, что кошке нельзя присутствовать на допросе.

Пасюк сразу посмурнел и убрался из отделения.

— Ну так что? — спросила, когда Яцек вернулся, инспекторша.

— Ничего.

— В милиции где сидел — в детской комнате?

— Угу.

— Будешь еще убегать?

— Да нет, наверное.

С Яцеком в милиции еще какие-то сидели, они ему сказали:

— Тебя небось из детской комнаты прямо в детский дом.

Инспекторша, кажется, вплотную занялась Яцековыми делами. И охота ей задарма стараться! Мама считала, чудачка какая-то. А Яцек испугался.

Что же касается пасюка — он куда-то запропастился. А Яцеку хотелось с ним повидаться.

Четыре дня он собирал черствый хлеб, кусочки сыра. На пятый, вечером, сыр и хлеб раскрошил, изорвал в клочки несколько листков с рисунками. Из всего этого насыпал узенькую дорожку, вернее, подобие дорожки. Она вела от подъезда на улицу.

Сестры куда-то ушли, мама разговаривала с дядей-квартирантом. Ночь была ясная. В лунном свете сыр отливал золотом, хлебные крошки покрылись росой и красиво блестели. Ветер поднимал с земли бумажные моря и континенты.

Пасюк явился очень поздно. Никем не замеченный. Вскочил в окно.

— Доберемся до Коралловых островов. Будем кормить альбатросов, — шептал.

Яцек обратил внимание, что пасюк был без усов. Мордочка его была тщательно выбрита.

Два дня спустя перед школой остановился автомобиль. Приехали двое в штатском, но водитель был в синем мундире. Все вылезли и пошли в кабинет к директору, а перед концом урока туда вызвали Яцека.

Ребята из его класса не могли утерпеть. Один взобрался на дерево перед кабинетом, другие стояли внизу. С дерева видно все было хорошо, но ничего не слышно, потому что рамы двойные.

— Ну что? Ну что? — спрашивали снизу.

— Все ему улыбаются… Этот, в мундире, что-то объясняет, а он кивает… Теперь ему чего-то показывают. Не то учебник по зоологии, не то альбом с преступниками. Он думает… О чем-то его спрашивают. Он улыбается и качает головой. Снова ему чего-то втолковывают… кажется, начинают злиться. Он прикидывается дурачком… Они, похоже, кричат. Он вроде плачет, но без слез. Так просто плачет, всухую… Они схватились за головы. Теперь директор что-то ему внушает.

Речь шла о каких-то лезвиях. С этими лезвиями получилась история под непонятным названием «афера». Яцек утверждал, что понятия не имеет, как выглядят пасюки и чем можно бриться.

Инспекторша явилась с утра пораньше. В сумке у нее были книжки.

— Может, возьмешь почитаешь?

Яцек выбрал одну, довольно увесистую. Название попадалось на афишах кинотеатров. Инспекторша ушла, а Яцек раскрыл книгу. Стал читать про приключения героя и его отважных друзей. Грубый и жестокий Левасёр похитил мадемуазель д’Ожерон и беседовал с ее братом:

«— Ха! Ты пустозвон, мерзавец, подлец… — И вслед за этим хлынул поток слов, значения которых мадемуазель д’Ожерон не знала, но все же могла понять их грязный и гнусный смысл».

Потом явился капитан Блад и кинулся в драку, чтоб спасти мадемуазель.

Яцек знал, конечно, намного больше слов, чем мадемуазель д’Ожерон, ему только интересно было, какие конкретно имелись в виду. И еще хотелось бы знать, умеет ли дядя-пират-квартирант фехтовать — хотя бы так же, как Левасёр.

Инспекторша тем временем прохаживалась у калитки. Ждала пасюка. Наконец тот пожаловал.

— Эй, послушай! Оставь в покое Яцека. Он же еще малолетний, а ты его сбиваешь с пути. Кстати, тебя разыскивает милиция.

Пасюк принялся доказывать, что он не виноват, на него возводят напраслину. Глазенки, однако, отводил. На бритой мордочке прямо написано было, что проходимец. Врал. Начал огрызаться:

— Ну чего? Чего? Что вы ко мне привязались?

Яцек услыхал разговор. Выглянул. Но инспекторша, маленькая и худенькая, с лицом, украшенным парочкой оспинок и небольшими усиками, ну никак не была похожа на капитана Блада.

Пасюк ретировался за мусорные баки. Но, видно, хорошенько все обдумал, потому что собрал вещички и смылся…

Объявился он не скоро, когда уже настали холода. Насмерть перепуганный. Вскочил на подоконник. Знаками показывал, чтоб не шуметь.

— Спрячь меня, — шепнул.

— Что случилось? Милиция?

— Нет. Дератизация. Ну, крыс травят.

Яцек спрятал пасюка под кроватью за ящиком, в котором держал учебники, тетради и разные мелочи. Вечером сунул ему свой ужин. Утром, перед тем как уйти в школу, — завтрак. Вернулся раньше обычного. Удрал с двух последних уроков. Бежал бегом.

Время было обеденное, но дома никого. Дверь открыл пасюк.

— Пойми, не могу я у вас оставаться. Пошли, поговорим по дороге.

Вышли к остановке. Ехали на автобусе, потом шагали по бесконечным прибрежным лугам. Сгущались ранние зимние сумерки. Снег начал идти и перестал. Пасюк утром наелся, но у мальчика от голода подводило живот.

Яцек спросил, не прицепится ли опять милиция в связи с кражей в гастрономе: оттуда, как писали, пропало полсотни бутылок морского рома.

— Можешь не беспокоиться, — ответил пасюк, — у меня отличное алиби, не хуже, чем у твоего папаши.

Они брели, спотыкаясь на кротовинах. Становилось все темнее.

— Ты сейчас прямиком в море?

— Само собой.

— Может, напишешь?

По реке уже плыли льдины. Яцек с пасюком поднялись на деревянный помост. Пасюк был заметно возбужден — как всякий перед путешествием. Встал на задние лапки. Хвост сунул под мышку.

(А там дядя-квартирант…)

— Обожаю далекие странствия. Я из морских крыс, хотя и бродячих у нас в роду хватало.

Как раз приближалась большая льдина.

(Или детский дом…)

— Ну, — перевел дух пасюк, — мне пора. Поплыву.

Прыгнул на льдину и поплыл.

— Подожди! — крикнул Яцек.

История близится к концу. В конце очень бы пригодилась инспекторша. Ох, как нужно, чтобы она появилась, чтоб успела! Иначе… Эта зимняя река… А не появится инспекторша, тем хуже для нее — останется с носом.

Перевод К. Старосельской.

Зеркала

Как быть с терпеливым гостем? Может, он чувствует себя обманутым, разочарован? Волшебные-то чары его и разочаровали. Гость рассчитывал, что выяснит… разберется… Хотел спросить, почему так… то есть он, конечно, понимает, но, честно говоря…

Гость… (Это женщина?) Так вот, гость… (Или мужчина?) А может быть… Очень рад, что ты зашел, как тебя зовут?

Некто страшно таинственный… Зажги вечером свечу, посмотри в зеркало, увидишь… Или посмотри в зеркало утром.

Мне кажется, следовало бы поговорить с гостем, кое-что ему объяснить. Дети собираются в парк на аттракционы. Мы пойдем с ними. По дороге и поговорим.

Мальчики идут на остановку. Подкатил автобус. Едем в парк, на аттракционы. Довольно долго. А там на подставках из труб уже стоят огромные репродукторы. Оглушают музыкой. Площадка огорожена барьерчиками. Только мы подходим — внезапные сумерки зажигают гирлянды разноцветных лампочек.

— Встречаемся здесь. А теперь можете…

Ребята ныряют в толпу. Занимают очередь перед кассами, усаживаются в креслица карусели. За той загородкой — комната смеха.

Сперва у одного мальчика вытянулась шея, потом он вдруг сам вырос, стал выше всех людей на свете. Потом у него изменилось лицо, он как будто повзрослел, а ростом стал поменьше.

— Ну что? Чего там?

Отвечает Кругляшка или Зютек:

— В обыкновенных зеркалах еще не то можно увидеть. Хотя бы у нас в группе, в умывалке. Надо только встать поближе к углу. Голова отламывается. Честно!

— Правда?

Большим, конечно, такого не увидеть. Но если нагнуться…

Гость… Может быть, предупредить вопросы? Спросить за гостя? Попытаться ему ответить?

— Почему в этом доме иногда все как в сказке?

В старых книгах написано, что были бывают поучительные, а сказки оказывают благотворное влияние. Значит, сказка способна творить добро. Своеобразными, однако, способами. Мельтешат какие-то старухи: одна в ватнике, другая привезла «что-то вкусненькое». Подходят люди.

— Что это? Что здесь творится?

— Добро. Взаправдашнее. Скорее всего, тут будет дом для детей.

— Да это ж на сон похоже. Такое может детям присниться. Давайте выясним: что может случиться наяву, а что во сне.

Это, кстати, нелегко сделать. Во сне тоже не всякое может случиться. Что происходит во сне?.. Ни египетский сонник, ни фрейдистские теории точного ответа не дают. Думаете, с детскими снами иначе?.. Очень трудно разобраться в том, что снится детям. У взрослых сны попроще. Например, одному человеку, который работает воспитателем в детском доме, иногда снится затерявшаяся в романтическом пейзаже — озера, туманы, лунные дорожки — крошечная фигурка. Эта крошка — сон ребенка. В джинсиках. Куда-то бежит…

Или другой сон. Какое-то здание — учреждение. Лабиринт коридоров. Просители в коридорах, служащие. Двери, двери, двери. Разные отделы. Таблички. Дверная ручка. За письменным столом сидит обыкновенная пестрая корова. Говорит человеческим голосом: — Я ориентируюсь в проблематике. Вопрос о детях надлежит…

Воспитатель проснулся в холодном поту.

Но мы-то сейчас на аттракционах, вон пещера ужасов, а рядом — в двух шагах, в броске мячиком, в трех выстрелах из духового ружья — настоящие плитки шоколада, и лимонад, и значки. Мы в городке аттракционов. Сшибаются маленькие автомобильчики, сыплются искры, вертится чертово колесо… Но уже возвращаются мальчики.

— Все здесь?

— Ага.

— Ну и как было?

— Здорово!

— А на чертовом колесе катались?

— Еще нет…

Люди стоят, ждут. При входе у всех проверяют билеты. Колесо подымает в… люльках, что ли, тех, кто уже сел. Люльки покачиваются в воздухе. Ожидающим говорят: «Детям одним нельзя». Потом колесо начинает крутиться. И все вертится вместе с крутящимся колесом…

Еще один вопрос гостя:

— А взрослые?.. Люди, у которых есть дети?.. Или те, что с детьми работают?.. Ведь взрослые…

Сядем-ка в люльку, гость. Чертово колесо крутится. Оно отражается в глазах детей, как в темных маленьких зеркалах. Крутилось бы колесо чуть помедленней, можно было б присмотреться к этим детям, которые стоят в полумраке, задрав головы.

Перевод К. Старосельской.