Балтийская легенда

К эстонским берегам

Большой Кронштадтский рейд. Вдоль него прямо из воды встают мрачные каменные сооружения: форты, охраняющие морской подступ к столице Российской империи Санкт-Петербургу.

Навигация 1906 года только началась. Рейд был еще заполнен военными кораблями всех классов — от огромных, похожих на утюги броненосцев до небольших, словно игрушечных, сторожевых и посыльных судов.

23 мая[1], закончив погрузку угля, боеприпасов, продовольствия, пресной воды, подняли якоря корабли учебно-артиллерийского отряда. Первым оставлял рейд дозорный миноносец. За ним — крейсер «Память Азова», трехтрубный корабль в семь тысяч тонн водоизмещением. Форштевень крейсера украшали белый Георгиевский крест и черно-оранжевая лента. На корме развевался не обычный военно-морской флаг, а георгиевский: в центре бело-голубого андреевского полотнища по красному полю изображен Георгий Победоносец на белом коне. Предком балтийского крейсера был 74-пушечный линейный корабль «Азов», особо отличившийся в знаменитом Наваринском сражении. За тот бой впервые в истории отечественного флота он удостоился георгиевских флага и вымпела.

На «Памяти Азова» держал свой) штаб командир учебно-артиллерийского отряда флигель-адъютант капитан 1-го ранга Дабич.

В кильватер флагману выстраивались остальные корабли. Толбухин маяк, за которым открывались просторы Финского залива, эскадра прошла уже в боевом порядке. Она направлялась к Ревелю — так официально именовался Таллин. У эстонских берегов отряду предстояло провести практическое обучение будущих морских артиллеристов — офицеров и матросов.

…Первый день плавания близился к концу. На ходовой мостик флагманского корабля поднялся капитан 1-го ранга Лозинский. Он проверил курс и сразу же прошел на левое крыло мостика. Уединившись, Лозинский предался далеко не радостным размышлениям:

«Докладывали, будто азовцев на каких-то сборищах в Кронштадте видели. Но кого? Никто не знает. Впереди ревельская стоянка. В Эстляндской губернии обстановка напряженная, военное положение введено неспроста. Как уберечь матросов от береговых смутьянов?»

Лозинский зябко передернул плечами.

«И тут еще эта скверная история с листовками! — с раздражением вспомнил он. — Кондуктор Давыдов божился, что одну из прокламаций заметил в руках минера Исадского. Вызванный к старшему офицеру, тот, глазом не моргнув, заявил, что «письмецо видит впервые». Так ничего определенного установить и не удалось. Но факт остается фактом: на военном корабле — противоправительственная прокламация!»

Командир постоял еще немного, глядя куда-то в ночь, и медленно направился в боевую рубку.

«Неужели на крейсере действительно завелись смутьяны? — спрашивал он себя, переступая комингс. — Не верится…»

Размышления Лозинского прервал старший офицер, капитан 2-го ранга Мазуров.

— Имею честь доложить…

— Пожалуйста… Садитесь, Георгий Николаевич, — ответил Лозинский и тут же поспешно добавил: — Докладывайте.

— Благодарю, — ответил Мазуров, делая вид, что не заметил замешательства командира.

Старший офицер подсел к привинченному к борту рубки столу, на котором лежали ходовая карта, линейка, набор карандашей, фуражка.

— Иеромонах Клавдий, — начал Мазуров, — сообщил мне о матросском сборище…

— Этого еще недоставало! вырвалось у командира. — Какое сборище? Где?

— Отец Клавдий зачем-то зашел в носовую часть и увидел, что в малярном помещении собираются люди. Едва он приблизился к двери, откуда ни возьмись матрос. «Вы, батюшка, наверное, заблудились», — проговорил он и повел отца Клавдия к трапу. Эту сцену видел ученик Тильман. Батюшка спросил его, что там за сборище и кто тот вежливый матрос. Тильман ответил: «Наверное, царя ругают», — а в матросе опознал маляра Павла Пелевина.

Командир слушал старшего помощника, нервно теребя надетое на безымянный палец обручальное кольцо. Семидесятитрехлетний иеромонах был назначен на крейсер священником неделю назад. При знакомстве он как бы невзначай заметил, что в команде есть «неблагонадежные матросики».

— Я поспешил спуститься в малярное помещение, — продолжал Мазуров. — Там, кроме Пелевина, никого не оказалось. Расспрашивать его о сборище счел бесполезным. К тому же матрос мог плохо подумать об отце Клавдии.

— Разумно поступили.

«Таким растерянным я его никогда не видел, — глядя на командира, думал Мазуров. — Напуганный либерал!.. Тюфяк!»

Рано утром корабли учебно-артиллерийского отряда прибыли в Ревель. Многим морякам приходилось здесь бывать не раз. И все же город снова поражал своей неповторимой красотой.

После обильных майских дождей установилась теплая солнечная погода. Буйный зеленый разлив поднялся по склонам Вышгородского холма, скрыл сложенную из грубо отесанного серого плитняка средневековую крепостную стену, что опоясывала старую часть города с его узкими, извилистыми улочками, застроенными домами под черепичными крышами. Из зеленого моря, словно маяки, торчали сторожевые башни, тоже крытые черепицей, и колокольни старинных кирок, среди которых выделялась церковь Святого Олая — самое высокое сооружение города, пережившее почти семь столетий.

От церкви Святого Олая рукой подать до приземистой круглой башни «Толстая Маргарита», построенной еще в XVI веке. В прошлом году, когда городская тюрьма была переполнена, башню вместе с новой пристройкой превратили в дополнительный застенок. «Толстая Маргарита» примыкает к Большим морским воротам. Выйдешь через арку из города — и попадешь в совсем иной мир. Здесь дымят и грохочут заводы. Вокруг — рабочие казармы, бараки, кабаки, лавчонки.

Матросы «Памяти Азова» с особой тщательностью чистили орудия, мыли палубу, до блеска надраивали медные части. Каждому хотелось поскорее уволиться на берег, побывать в городе.

После обеда команде дали отдых до самого ужина. Получившие увольнение, таких против обычного оказалось совсем мало, съехали на берег. Остальные завалились спать или просто лежали на койках. Кое-кто сел писать домой письма.

Баталер 1-й статьи Степан Гаврилов, призванный на службу из села Верхний Услон, что раскинулось на правом, высоком берегу Волги против Казани, достал из рундука потрепанную книгу. Его сразу же окружили товарищи. Книгу эту Гаврилов по дешевке купил на рынке в Кронштадте. Она состояла из двух десятков переплетенных вместе юмористических журналов, выходивших в пятом году. В свободное время он любил рассматривать карикатуры, читать смешные рассказы, басни. Книга полюбилась матросам. Послушать чтение приходили и из других помещений.

— Смотри, ребята, этот фараон на нашего урядника похож! — воскликнул матрос Иван Кротков, указывая на карикатуру с выразительной подписью «Власть»: городовой здоровенным кулаком «просвещает» фабричного. — Ох, и матерщинник же он! И в зубы давать горазд.

— Ну, Рязань, про свое понесла! — улыбаясь, проговорил комендор Семен Крикунов. — Ты все свой Скопинский уезд вспоминаешь, поищи любителей зуботычин поближе!

Озадаченный Кротков молчал.

— Да вон старший механик Максимов почище твоего урядника! Посчитай, сколько он зубов повыбивал, — продолжал Крикунов. — И лейтенант Захаров не лучше его.

— Ну чего там спорить, ребята, — оборвал разговор Гаврилов, заметив в дверях кубрика кондуктора[2] Лавриненко.

— Что за шум, а драки нету? — с наигранной серьезностью спросил Лавриненко.

— Да вот ребята про смешное просят почитать, — ответил Гаврилов. — Присаживайтесь, Кирилл Федорович, гостем будете.

— Что ж, посмеяться морякам не грешно, — пристраиваясь на краю койки, ответил кондуктор.

Худощавый, среднего роста тридцатитрехлетний артиллерист Кирилл Лавриненко флотскую службу нес двенадцатый год. На крейсере «Память Азова» он плавал первую навигацию. Но скоро матросы приметили, что в отличие от других кондукторов, которых за подлость и свирепое обращение звали «шкурами», у нового кондуктора незлобивый характер. Он не отдалялся от матросов. Наоборот, Лавриненко охотно вступал с ними в беседу, давал житейские советы, не отказывал, когда малограмотные просили написать родным. И все же с его приходом в кубрике появилась какая-то скованность. Прочитали вслух безобидную историю о злоключениях простака-крестьянина. Посмеялись. Но настороженность матросов не проходила. Тогда Гаврилов обратился к Крикунову:

— Семен, а рассказал бы ты про свои похождения.

— Да о чем же? Все уж ребята слышали.

— Пусть и Кирилл Федорович послушает с нами, — настаивал Гаврилов.

— Давай про тыкву, — предложил кто-то.

Семен — человек бывалый. Многое успел повидать: с малых лет батрачил на сахарных плантациях князя Терещенко, у богатых казаков на Дону; ходил с обозами в Москву, Ростов, Харьков; работал на Золотовском руднике в Донбассе. Знал он историй и анекдотов без счета и рассказывать был мастак. Матросы любили его слушать.

— Так вот, не любо — не слушай, а врать не мешай… — начал с любимой присказки Семен. — Родом я из Раевки — может, кто и слышал про такое село в Курской губернии. По соседству с нашим двором живет справный мужик Алексей Локтев. Сын у него Мартын. Ох и бахвал, особливо когда выпьет, — другого такого во всей нашей Чернянской волости не сыщешь. Стал он как-то на посиделках хвастать, что средним пальцем арбуз проткнет. А где его, арбуз-то, зимой взять, разве что моченый! Тогда мой брат старший, Владимир, не растерялся, решил проучить хвастуна, а в помощники в том деле взял меня. Шепнул мне, я и слазил в один миг в подпол за тыквой. «Ты вот, Мартын, грозишь арбуз пальцем проткнуть, — говорит Владимир, — а я, смотри, тыкву продырявлю». С этими словами брательник взял у меня тыкву и вонзил в нее палец. Мартын так и взвился с досады: «Уж коли ты смог, я тем более сделаю!» И тут же со всего маху ткнул в другой бок. Тыкву он, конечно, не пробил, а вот палец сломал, да так завыл от боли!..

— Ну и горазд же ты врать, Семен, — заметил один из молодых матросов. — Виданное ли дело — пальцем тыкву проткнуть.

— Эх, простота! — ухмыльнулся Семен. — Да я же выбрал тыкву подгнившую, в тот бок брательник и ткнул.

Матросы стали просить Крикунова рассказать еще что-нибудь, но тот отрезал:

— Баста! На сегодня баек хватит, скоро ужинать.

На баке, облокотись о фальшборт, в одиночестве стоял Петр Колодин. Это был стройный, с открытым лицом и изящными, тонкими усами-сабельками матрос. Под мышкой он держал книгу «Рассказы из русской истории», которую только что кончил читать.

Колодин родился и вырос в большом селе Лысогорском, недалеко от Тамбова. Море впервые увидел, когда привезли его, новобранца, в Кронштадт, во флотский экипаж. И оно сразу покорило молодого матроса. Присматриваясь к морю, он постоянно открывал для себя что-нибудь новое. Ему нравилось наблюдать изменение цвета морской воды в зависимости от времени дня и года; матрос даже стал вести запись, как он говорил, «цветной жизни моря». Вот и сейчас Колодин обратил внимание на то, что окраска воды в бухте неодинаковая. В одной половине она ультрамариновая, в другой — коричневая с фиолетовым оттенком: над этой частью залива в небе стояли сплошные слоистые облака, бросавшие на воду тень.

— Все на море не наглядишься?

Эти слова вывели Колодина из задумчивости. Он повернулся и увидел артиллерийского квартирмейстера Нефеда Лобадина.

— Уже вернулся?! — обрадовался Колодин. — А я и не слышал, что подошел катер. Ну как?

— Полный порядок… Квартиру нашел. Связной из Петербурга прибыл, дали явку.

— Когда?

— В воскресенье. Помнишь лес за ситцевой фабрикой, где в прошлом году гуляли? Вот там с ним и встретимся.

— А кто связной?

— Мне спрашивать было неудобно, а на квартире сказали: «Пароля не даем, со связным вы знакомы. Он сам к вам подойдет».

— Кто же это может быть?

Лобадин только пожал широкими плечами.

— Ну не будем гадать… — сказал Колодин. — А на почту сходил?

— Был. Письмо пришло от старшего брата.

— А мне?

— Пишут…

— Ну а что дома? — поинтересовался Колодин.

— Радости мало. Зима трудная была. С хлеба на квас перебивались. Земля — песок да суглинок, а надел — воробьиный. Пишет брат, снова отец ходил к кулаку-мироеду просить семена. Кое-как отсеялись. Алексей в сплавщики подался — по Суре до Волги будет плоты гонять. Видать, совсем плохо стали жить, раз на сплав нанялся…

Лобадин замолк, задумался. Ему представилась Большая Садовка в пензенской глуши. Избенка на краю села. Даже почудился знакомый с зыбки запах прелой овчины и квашеной капусты… Ложились с темнотой, поднимались чуть свет. Лучина, вставленная в деревянную защипку в углу огромной печки. Свет лучины был тусклым, как сама жизнь. Еще в начальной церковноприходской школе о многом стал допытываться не по годам смышленый Нефед, самый младший, шестой ребенок в семье.

Когда ему исполнилось четырнадцать лет, упросил брата Алексея взять с собою в лес на заработки. А пришла пора рекрутчины, попал служить на флот. И в кронштадтском флотском экипаже, и в плавании, уже матросом-артиллеристом, — везде Нефед старался побольше узнать. Как ни тяжела была служба в царском флоте, он не унывал. Лобадин продолжал верить в «чудесную страну», где все люди живут в достатке и по справедливости. О ней он как-то услышал на лесосеке от приезжего человека. Но что это за страна — узнать Нефеду не удалось: неожиданно исчез тот лесоруб, даже расчета не успел взять.

Жажда знаний, наивные поиски мира, «лучшего для всех», привели его в конце концов в один из подпольных кружков кронштадтской военной организации большевиков. Здесь он получил ответы на многие волновавшие его вопросы, впервые услышал о Ленине.