Башня одиночества

12

— Садитесь, падре, вы совершили изнурительное путешествие и наверняка устали. Арабский чай вас устроит?

— Да, пожалуйста, с большим удовольствием, — ответил падре Хоган.

Жобер открыл окно, позвал мальчика, проходившего по дороге, и сел напротив своего гостя.

— Мы получили инструкции от нашего военного командования и от разведслужбы, согласно которым должны сотрудничать с вами в важной совместной миссии, но, признаюсь, мне, как человеку военному, впервые приходится работать со святой Церковью. С настоящего момента я в вашем распоряжении; однако, полагаю, вы хотели бы отдохнуть с дороги.

Вскоре в дверь постучали, и вошел мальчик с чаем. Жобер разлил дымящуюся жидкость красивого янтарного цвета по стаканам и протянул один из них падре Хогану. Тот выпил с большим удовольствием, хотя чай кардинально отличался от его любимого «Твайнингса», который он выписывал в Ватикан из Лондона.

— Я не так уж и устал, — сказал падре Хоган, — а времени у нас немного. Если не имеете ничего против, я бы предпочел немедленно обсудить условия нашего сотрудничества.

— Отлично, — кивнул полковник Жобер. — Итак, если я правильно понял, вы хотите проникнуть в наиболее труднодоступный район северо-восточного квадрата. Это так?

— Именно. А вы единственный человек в мире, который может меня туда доставить. Верно?

— Не совсем. Есть еще один человек, которому удалось проникнуть в самый центр этого пекла и вернуться обратно, — Десмонд Гаррет. Но до настоящего времени нам не удалось установить с ним контакт, хотя и остается надежда…

— Вы ведь в любом случае вернулись бы туда?

— Могу поклясться вам в этом: мои солдаты, все, до последнего, убиты в тех краях, и я хочу свести счеты.

— А кто убил их, простите?

— Вы не поверите, если я вам расскажу.

— Все же попробуйте. Я ведь священник и привык иметь дело с невероятным.

Жобер несколько раз быстро моргнул.

— Вы когда-нибудь слышали о блемиях?

— О блемиях? Но… речь идет о мифическом народе, если я правильно помню. Мне кажется, Плиний в своей «Естественной истории»…

— Они действительно существуют, падре. Я с ними столкнулся и видел, как они рвали на куски моих людей и продолжали бежать, размахивая серпами, после того как были ранены из огнестрельного оружия один раз, дважды, трижды. Я слышал их чудовищный вой, леденящий душу больше, чем рев дикого зверя… Верите вы мне или нет, но они существуют, и именно на их территорию мы должны проникнуть: это ад, где температура достигает пятидесяти градусов по Цельсию, а жажда огненным когтем раздирает горло, где ни травинки, ни кустика, а ветер поднимает на горизонте десятки вихрей, танцующих, словно призраки. Именно туда вы отправитесь вслед за мной, если действительно этого хотите.

Я поведу за собой отряд из пятидесяти всадников с обозами и амуницией, с ружьями и тяжелыми пулеметами, а также десяток верблюдов с припасами и водой. Я выяснил, что можно сделать остановку в оазисе удивительной красоты, богатом водой, плодами и всевозможной пищей. Он называется Калат-Халлаки. Его тоже считали сказкой, и все же он существует, и это самое пленительное место из всех, какие только можно себе вообразить.

— Я готов отправиться в путь, полковник. Готов следовать за вами куда угодно, хоть завтра.

Жобер заметил, что падре Хоган все время отгоняет мух, то и дело садившихся на край его чашки.

— Мухи. Да, в Бир-Аккаре полно мух. Они попали в эту грязную дыру, следуя за первым караваном, добравшимся сюда, и здесь размножились… Мы тоже похожи на этих мух: завоевали Бир-Аккар и прочно удерживаем его под своей властью… но не можем размножаться.

Падре Хоган заметил, что в глазах полковника застыло потерянное выражение, а на лице блуждает сардоническая улыбка. Порой казалось, что он уже не здесь и взгляд его следит за образами сна или кошмара.

— Хорошо, — заговорил он снова, — но между нами есть договор. Мы обеспечиваем вам свою полную поддержку в пути и защиту, а вы в обмен на это обязуетесь сообщить нам о результатах вашего эксперимента.

Падре Хоган кивнул.

— Если будут результаты.

— Само собой разумеется. И есть еще кое-что…

— Сельзник, — произнес падре Хоган.

— Именно.

— Вы знаете, где он сейчас находится?

— У нас есть подозрения на этот счет. Нам сообщили, что один из наших офицеров, командующий гарнизоном Алеппо, полковник Ласаль, внезапно и бесследно исчез. Это очень странно. Кроме того, Ласаль прибыл в Алеппо с колотой раной на правом боку, потеряв весь свой отряд, за исключением одного человека. Это тоже очень странно.

— Но с вами произошло то же самое, судя по вашему рассказу. Почему вы находите это странным?

Жобер едва заметно вздрогнул, глаза его сузились, словно их ослепило солнце пустыни.

— Потому что я знаю Ласаля. Он не оставил бы командования вот так, без причины, и не выжил после гибели своих людей.

— Но вы же выжили, — настаивал Хоган.

— Вопреки самому себе и по чистой случайности. Кроме того, я был обязан спастись — вернуться, чтобы сообщить результаты вверенной мне миссии… И эта рана на боку, которую может нанести только левша… Такой, как Десмонд Гаррет. Странное совпадение, вы не находите?

— Да. И все же это лишь предположения.

— Так и есть. Но вернемся к нашему делу, падре Хоган. Нам сообщили, что вы владеете ценной информацией касательно Сельзника, которая имеет для нас жизненно важное значение.

— Это так. У нас будет масса времени, чтобы поговорить об этом во время нашего долгого путешествия. Пока же могу только сказать, что Сельзник не настоящее его имя, а настоящего, по сути, нет, или же их множество… Он был зачат в результате изнасилования. Его отец является венгерским предателем и стал офицером в правление султана Хамида… Но личность отца, хотя она нам и известна, не имеет большого значения. А вот личность матери вас удивит.

Полковник Жобер поудобнее устроился на стуле, скрестив ноги, и закурил сигару.

— Я слушаю вас, — сказал он.

Снаружи доносились крики погонщиков верблюдов добравшегося до этого потерянного места каравана, которые черпали воду для себя и своих изнуренных животных. Самолет, доставивший падре Хогана в Бир-Аккар, поднялся в воздух в лучах солнца, садившегося за горизонт, и, описав большой круг, отправился на север. Молодой священник следил за ним глазами и, увидев, как он исчез в пламени заката, почувствовал, что у него сжалось сердце.

— Я… предпочел бы поговорить об этом в другой раз.

Колонна Сельзника продвигалась в глубь арабской пустыни по широкой и однообразной равнине, воздух над которой застыл в неподвижности, жаркое солнце слепило. На протяжении всей дороги до Джебель-Гафара не было ни одного колодца, но люди и животные экономно расходовали воду, взятую в источнике Петры.

Один из бедуинов принадлежал к южному племени и сражался против турок во время последнего военного конфликта. Он знал дорогу в Джебель-Гафар, но сам никогда не забирался так далеко. Оттуда не шли караваны из-за отсутствия воды на всех возможных маршрутах.

Когда показались первые горы, Сельзник собрал бедуинов и разделил на множество маленьких групп, чтобы они меньше бросались в глаза, если поблизости окажутся люди, и могли разными дорогами отправиться на поиски башни, увенчанной крылатым конем, которую он подробно им описал.

Сам же укрылся в ущелье между двумя холмами, где из-за эрозии образовались глубокие трещины, дающие тень и преграждающие путь косым лучам закатного солнца. Отряды один за другим возвращались, не обнаружив ничего соответствующего описанию. А это были люди с превосходным зрением, способные различить малейшую деталь пустынного пейзажа, и не было повода в них сомневаться. Если Десмонд Гаррет останется жив по его возвращении, он заплатит за свою дурацкую шутку.

Как бы там ни было, Сельзник решил переночевать здесь, чтобы утром совершить еще одну попытку. Выдалась удивительно ясная ночь, и полная луна, поднимаясь над западным горизонтом, заливала долину хрустальным светом, подчеркивая каждый камень и обломок скалы на однообразном фоне безбрежной пыльной поверхности. Он ушел подальше от людей, сидевших у костра, и, пришпорив коня, поскакал к холмам Джебель-Гафара, чтобы с высоты полюбоваться пейзажем, залитым луной, и чтобы люди видели издалека его одинокую фигуру и боялись.

И тут он заметил странную особенность: перед ним на расстоянии примерно километра виднелось что-то вроде амфитеатра, созданного эрозией на склоне холма. Обвал поверхностных слоев породы охряного цвета обнажил нижние пласты мелового оттенка, днем, под прямыми лучами солнца, сиявшие мутной, слепящей белизной. Но при свете луны, проникавшем сбоку, стали видны отроги, сформированные ветром и редкими зимними дождями и некая конструкция, имевшая слишком правильную форму, чтобы сойти за творение природы. Он подъехал ближе, держась в тени скалистого гребня, косо разрезавшего пространство, скрывая заинтересовавшее его строение, и, решив, что находится уже достаточно близко, спрыгнул с коня и пешком пошел дальше, стараясь быть незаметным в своей форме цвета хаки, полностью сливавшейся с песком.

Перебравшись через последний отрог, затруднявший обзор, он увидел цилиндрической формы конструкцию, состоящую из каменных блоков, вырезанных из гор, высившихся позади, и потому неразличимую под прямыми лучами солнца, ведь цвет ее совпадал со скалами. Башня была частично разрушена в верхней части, что еще больше маскировало ее контуры на фоне окружающего пейзажа, но в центре отчетливо виднелись остатки искалеченной временем и погодой фигуры, однако вполне узнаваемой: то был крылатый конь, поднявшийся на дыбы, основу, на которую он опирался, древний мастер изготовил в виде скалы.

Сельзник едва удержался, чтобы не огласить пустыню криком победы и торжества: наконец-то он достиг цели, к которой шел долгие годы. Он явился сюда первым, страдая больше других, сражаясь отчаяннее, мучаясь от жажды и голода в обществе грубых, тупых и свирепых людей. Он лег на землю и раскрыл подзорную трубу, рассматривая вершину башни, но увиденное повергло его в изумление и ярость: на отрогах гор стояли вооруженные люди, и среди них ему почудилась женская фигура. Он озадаченно тряхнул головой и мысленно сосчитал своих людей: слишком мало, чтобы атаковать. В это мгновение сбоку от башни появились другие всадники, подняв вокруг себя облако пыли. Их было человек тридцать: хорошо вооруженный отряд патрулировал окрестные территории.

Сельзник вернулся в свой лагерь, приказал немедленно потушить костер, разожженный его людьми из хвороста, найденного в долине, и где-нибудь укрыться. Потом отыскал место, откуда можно было по-прежнему наблюдать за башней, и снова заметил женскую фигуру, которая бродила среди отрогов, а потом пропала.

Она спустилась по лестнице на внутреннюю балюстраду, идущую по периметру двора, откуда можно было попасть в глубь здания, и оказалась в своей комнате, голом, аскетическом помещении с массивными каменными стенами. В одном углу пол покрывали ковры и одеяла, в другом вокруг плетеного блюда с бедуинским хлебом и кувшином с водой из обожженной глины размещались подушки. Возле двери стоял ящик с ружьями, саблями и пиками и круглый щит из дамасской стали. Комната освещалась лишь отблесками лунного света, плясавшими на белых известняковых плитах.

Вдруг ее внимание привлек сухой звук, едва различимый, проникавший снаружи. Она выглянула из окна и вздрогнула: какой-то мужчина карабкался по веревке по внешней стене с тенистой стороны. Она метнулась к ящику с оружием, схватила ружье и прицелилась в человека, подбиравшегося все ближе к парапету, но что-то остановило ее палец, уверенно лежавший на курке, что-то похожее на предчувствие. В это мгновение непрошеный гость вынырнул из тени, чтобы оттолкнуться от стены, и повернул голову: Филипп!

Девушка опустила ружье и, выбежав из комнаты к лестнице и верхней балюстраде, едва успела подозвать охранника.

— Я слышала подозрительный шум вон там, — указала она в противоположном направлении. — Ступай проверь.

Часовой удалился, и девушка беспрепятственно добралась до участка стены, где в щель между двумя плитами был вставлен крюк с прикрепленной к нему веревкой, появившись там в тот момент, когда Филипп перебирался через парапет, чтобы спрыгнуть внутрь. Он застыл, ошеломленно уставившись на нее:

— Боже мой, это ты?!

Она потащила его за собой туда, где их не мог заметить часовой.

— Безумец! Зачем ты это сделал? Ты мог погибнуть… Ты все еще можешь погибнуть.

И Филипп прочел на ее лице глубокую тревогу.

— Следуй за мной! — Она повела его к лестнице в конце нижней балюстрады, а оттуда — в свою комнату и, запыхавшись, закрыла за собой тяжелую дверь.

Филипп сжал ее в страстных объятиях, словно боясь, что она снова исчезнет из его жизни.

— Что ты здесь делаешь? Что это за место?

Девушка покачала головой.

— Это и есть то место, которое я ищу, которое ищет мой отец, не так ли? Скажи мне, прошу тебя. Ты не можешь отказать мне в ответе. Ведь это ты помогла мне сюда явиться.

— Нет, — произнесла она, — это неправда. Я не хотела больше видеться с тобой.

Но Филипп чувствовал, как она дрожит в его объятиях.

— Неправда, — сказал он и вытащил из сумки кулон с крылатым конем. — Это твоя вещь, ты положила ее сюда в тот вечер, в Алеппо, и надпись помогла мне найти это место. Это ты привела меня сюда.

— Все должно было случиться не так, — проговорила девушка. — К твоему приходу это место должно было пустовать. К сожалению, все пошло иначе. Мне пришлось остановиться здесь и ждать… Вот почему ты меня нашел. — Она произнесла эти слова решительным тоном и смотрела ему в глаза так твердо, что Филипп снова растерялся.

— Но тогда… зачем? Зачем ты хотела заманить меня в это уединенное место? Только для того, чтобы я, рискуя жизнью… мог продолжать свои поиски?

Девушка кивнула.

— Это невозможно, я тебе не верю. И ты действительно уехала бы, не дождавшись меня, чтобы больше никогда не увидеться?

Она подняла на него глаза, полные столь безутешных слез, что у Филиппа закружилась голова.

— Я не распоряжаюсь своей жизнью, Филипп, — сказала она.

— Но ты располагаешь этим мгновением. Располагаешь своей красотой, и я прошу, не отталкивай меня, потому что иначе я выйду на балюстраду, не скрываясь и не защищаясь. Ты впервые произнесла мое имя, — добавил он, — так позволь мне произнести твое, прошу тебя.

— Арад.

— Арад, — повторил он, словно магическое слово, способное открыть для них дверь, слишком долго остававшуюся запертой.

Она отняла ладони от груди и положила их на плечи молодому человеку, потом обняла его за шею, и Филипп почувствовал, как кровь забурлила в его жилах, словно огненная река, и поцеловал ее в губы, горячие и сладкие, словно фрукты на солнце. И пока она отвечала на его поцелуй и прижималась к его груди, Филипп дрожал от бесконечного волнения, от бесконечного счастья, лаская ее восхитительную грудь, а потом уложил ее на ковры и раздел, любуясь наготой в лунном свете, а она раскрыла ему свои объятия. Он разделся и обнял ее, почти стыдясь белизны своей кожи рядом с ее смуглой красотой.

Она села на него верхом и на мгновение замерла, словно черный идол, словно богиня, высеченная из базальта, потом взяла его руки и положила себе на бедра, чтобы он направлял волнующий танец ее тела, долгий и обессиливающий в лунной тишине… И он последовал за ней, искал ее в каждом вздохе, в каждом стоне, вкушая каждый дюйм ее кожи, пока медленное, величавое движение ее живота не перешло в безудержную дрожь, в дикий спазм, и он ответил ей резким и сильным движением, опьянев от запаха этой первородной женщины, черной Евы, пришедшей к нему из тайны. Он опрокинул ее, накрыв своим телом, сжал в страстных объятиях и проник в ее жаркую плоть, убегая прочь от мира, из пустыни, от покрытых известью стен этой затерянной в пространстве башни, освобождаясь в лунном свете, словно бродячий дух, охваченный дрожью Пегас, летящий над дюнами и горами, над пустыми, безмолвными долинами к седым волнам далекого моря… Потом он упал, рухнул в горячем поту, чувствуя ее неровное дыхание, изнуренный телом, и разум его терялся в пропасти ее больших, черных и блестящих глаз. Они заснули.

Топот копыт пробудил Арад от глубокого сна. Она вскочила, напряженная, словно львица в засаде, подбежала к окну и увидела длинную полосу пыли, блеск наконечников копий и ружейных стволов. Она увидела, как развевается в воздухе огромное пурпурное знамя над длинными голубыми плащами воинов. Поспешно вернувшись к постели, на которой лежал Филипп, охваченный сном, она поспешно разбудила его.

— Скорее, ты должен немедленно уходить! Они убьют тебя, если найдут!

— Но кто? Кто может желать моей смерти? Сельзник, как и я, разыскивающий это место? Ты знаешь человека, гнавшегося за мной в Алеппо? Я не боюсь его и не уйду.

Арад подтащила его к окну.

— Видишь их? Они убьют тебя, если ты не уйдешь. Я ничего не могу тебе объяснить, но если ты останешься, они убьют тебя без малейших колебаний.

— Я не хочу снова потерять тебя. Я останусь.

— Они и меня убьют… Ты этого хочешь? Ты должен уходить, Филипп… Послушай, если моей судьбе суждено перемениться, я сама найду тебя, где бы ты ни был, потому что ты прав: я солгала тебе, я подбросила ту вещицу, чтобы ты нашел меня здесь, я надеялась встретиться с тобой наедине, но судьба распорядилась иначе. А теперь уходи, уходи, прошу тебя!

— Еще одно, — сказал Филипп. — Ты помнишь, там, в Алеппо?.. Я оставил один предмет, маленький серебряный колокольчик в кармане формы. Это… это талисман. Я не могу без него обходиться.

— Твоя форма, — пробормотала девушка. — Я сохранила ее, чтобы вспоминать о тебе и вдыхать твой запах… — Она опустила руку в кожаный мешочек, и Филипп услышал мелодичный звон. Через мгновение в ее пальцах блестел серебряный систр.

— Спасибо! — поблагодарил он. — Спасибо, что сохранила его для меня.

Конский топот звучал теперь совсем близко, слышалось ржание, крики людей.

— Ступай за мной, — проговорила Арад и повела его к лестнице, спускавшейся по спирали вдоль внутренней стены огромного строения в тайную келью, куда можно было попасть через люк. И когда Филипп спустился туда, неожиданно захлопнула крышку над его головой и заперла на задвижку.

— Прости меня, — сказала она, — но это единственный способ тебя спасти. Через два дня кто-нибудь откроет люк, и ты окажешься на свободе. Прощай!

Филипп яростно колотил кулаками, но тщетно. Арад была уже далеко: она поднялась на верхнюю балюстраду в тот момент, когда распахивались ворота и многочисленный отряд воинов въезжал внутрь. Их вел Амир.

— Я слишком долго не видел твое лицо, Арад, — приветствовал он ее. — И не мог больше обходиться без тебя. Надеюсь, все хорошо.

— Все хорошо, Амир. И я рада тебя видеть.

Она спустилась во двор, где мужчины черпали воду из колодца, чтобы напоить животных.

— Момент близится, моя госпожа. — Амир подошел к ней. — Через пять недель, начиная с сегодняшнего дня, завершится цикл созвездий и свет Знания засияет во всем своем великолепии над Песками призраков, над Башней Одиночества. Царица излечится.

Но сейчас мы должны взять сокровище. Я уже договорился с халдейскими торговцами, и они везут в сторону моря огромное количество нефти. Оружие, самое современное, самое мощное, уже покинуло Тартус, непобедимые клинки куются в Дамаске. А теперь мы должны достать золото, чтобы за все это заплатить. Возьми из сокровищницы скипетр Черных Цариц. Мы тысячу раз упражнялись в этом испытании и не можем промахнуться. Если у тебя получится, если твой ключ поразит цель в тот самый момент, когда мой поразит вторую, дверь распахнется и ты получишь скипетр. Ты продлишь свою династию, а я буду умолять у твоих ног, чтобы ты удостоила меня взглядом.

— Благодарю тебя, Амир. Я тоже с нетерпением ждала твоего приезда. А теперь поднимусь в свою комнату и дождусь там рассвета, когда ты позовешь меня на испытание. Отдохни и ты, восстанови свои силы и дай покой своим людям. Я буду бодрствовать в одиночестве, чтобы сосредоточить энергию разума и тела. Я всю жизнь ждала этого момента.

Амир поклонился и вернулся к своим людям, отдал им распоряжения на грядущий день и удалился в комнату, находившуюся рядом с комнатой Арад, чтобы ждать рассвета.

Войдя к себе, Амир запер дверь, разложил на полу маленький ковер и сел на него, касаясь ягодицами пяток. Он открыла кожаный футляр и достал свой ключ — наконечник стрелы из вороненой стали в форме звезды. Он выбрал для себя более сложный ключ, потому что не сомневался в успехе, столь велико было его желание оказаться избранником будущей королевы Калат-Халлаки.

Молодые люди заперлись в своих комнатах и сидели на полу, пристально глядя на наконечники стрел, лежащие на ковре перед ними, и ждали, пока свет нового дня не зажжет их, словно алмаз, сообщая, что настал час испытания.

Лучи восходящего солнца осветили голову крылатого коня на вершине башни, затем стекли по его груди и растрескавшимся крыльям на каменную стену, медленно заливая ее чистейшим светом, проникли в комнату Амира, обращенную на восток, и лишь потом — в комнату Арад.

Оба вскочили, сняли со стены луки и надели свои наконечники на древко стрелы. Аккуратно закрепив их, спустились вниз.

Они встретились в центре пустынного двора, все еще погруженного в тень, и долго смотрели в глаза друг другу. И Амир ощутил что-то новое в ее взгляде — мерцающий огонек, словно душа девушки была неспокойна. Он оглядел стены башни, где несли свою службу часовые, обращенные ко всем сторонам света, и дождался, пока один из его людей шагнул вперед, сжимая ружье. То был условный знак, увидев который он обернулся к девушке и сказал:

— Идем, Арад, пора.

Они отправились вниз по лестнице, спускавшейся в подвал, и пошли по коридору, ведущему в самое сердце башни, молча ступая бок о бок, сжимая в руках луки и глядя перед собой, но в ушах Арад все еще звучали слова Филиппа, а кожа помнила его прикосновения.

Наконец они попали в большую круглую комнату, тоже выложенную из глыб белого известняка, освещаемую сверху солнечным лучом, проникавшим через слуховое окно. Посредине стоял круглый серый камень, выделявшийся на фоне пола из желтого песчаника только цветом. Ни один из них не взглянул вверх, чтобы не слепить глаза белизной неба. Естественный свет, рассеянный и будто размытый благодаря голым стенам, был идеален для этого места, колеблясь на грани, за которой становятся четкими очертания всех предметов. Именно поэтому на стенах, на высоте человеческого роста, явственно обозначились две серебряные звезды, одна напротив другой. Арад и Амир понимающе переглянулись и медленно попятились, шаг за шагом, так что в конце концов звезда оказалась у каждого на уровне правого уха.

— Через несколько мгновений поступит сигнал, — сказал Амир. — Клади стрелу и натягивай тетиву.

Теперь они стояли друг против друга под прицелом наконечников стрел, словно каждый намеревался убить другого, глядя ему прямо в лицо. Ни единой капли пота не выступило на лбах молодых людей, руки не дрогнули: они стояли неподвижно, словно статуи, в этот момент наивысшего напряжения. Но Амир чувствовал, что любимая женщина находится от него дальше, чем звезда на небосводе, а Арад угадывала его мучения, и душа ее полнилась печалью. Они пристально смотрели друг другу в глаза, не выпуская из поля зрения звезду, и чудесным образом с болью читали мысли другого.

Где-то высоко прогремел ружейный выстрел, вспугнувший предрассветные тени, и две стрелы, молниеносно слетев с тетивы, попали в углубления в форме звезды на противоположных стенах.

Послышался щелчок, глухой гул, и большой круглый камень в полу поднялся и сдвинулся, открывая взору блеск несметных сокровищ. Амир спустился в подземелье и вышел оттуда с бронзовым флагштоком, увенчанным изображением газели в прыжке, потом встал на колени и вручил его Арад:

— Ты — последняя царица Халлаки, последняя из рода Мероэ. Ты — тридцатая черная жемчужина Куша.

Солнце, сиявшее теперь в высоте, освещало золото и серебро, бронзу и стекло, слоновую кость, черное дерево, алмазы, мрамор, монеты и ожерелья. В этом подземелье хранились статуи и идолы Древнего Египта, нагрудные латы воинов и завоевателей Междуречья, браслеты и амулеты жрецов и магов Анатолии и Персии, жаровни и кадила, где курился аравийский фимиам в честь всех божеств, какие только создал человек по своему образу и подобию, от Инда до Геркулесовых Столпов. Тут были монеты с символами городов Эллады, с изображениями царей Македонии и Сирии, Ливии и Бактрии, с профилями римских и византийских императоров, с монограммами Аббасидов, Айюбидов и Альморавидов и султанов Блистательной Порты.

В этой крипте лежали символы власти и могущества всех цивилизаций, потому что все платили дань знамени Черных Цариц, ведь цари и полководцы пытались преодолеть последнюю границу, покинуть пределы знакомого мира и бросить вызов неизвестности, а маленькое царство Калат-Халлаки пережило все остальные.

— Мы добились цели, — сказала Арад. — Бери то, что нам нужно, Амир, и уедем отсюда как можно скорее. Нас ожидает долгий путь.

— Нам удалось, — проговорил Амир, — и это означает, что мы созданы друг для друга.

Он посмотрел на нее, залитую дневным светом, проникавшим сверху; он отдал бы все сокровища этой крипты за возможность сжать ее в объятиях, за один ее поцелуй, но в глубине души чувствовал, что Арад сейчас дальше от него, чем в тот день, когда, нагая и сияющая, купалась в фонтане Халлаки.

Арад искала случая спуститься к келье Филиппа, чтобы поговорить с ним, подарить надежду, но это оказалось невозможным. Все время заняли приготовления к отъезду, и даже с наступлением ночи ничего нельзя было поделать. Многочисленные воины вокруг башни исключали любые передвижения, могущие показаться подозрительными.

На рассвете следующего дня они тронулись в путь.

Воины Амира спустились во двор, готовясь к отъезду: одни снаряжали вьючных животных, нагружая их мешками с пшеницей и ячменем, среди которых были спрятаны драгоценные предметы, другие черпали из колодца воду и наполняли ею бурдюки, а также большие глиняные сосуды — их они крепили на спинах верблюдов веревками. Арад явилась в одежде воина — в голубом плаще, вооруженная дамасским щитом, кривой саблей и кинжалом. В левой руке она сжимала скипетр с газелью. Старик слуга подвел к ней коня — чистокровного арабского скакуна с большими влажными глазами. Арад взяла поводья и, незаметно вложив в руку старика ключ от люка, ведущего в подвал, шепнула ему на ухо:

— Завтра утром, на рассвете, откроешь эту дверь, Али, и выпустишь пленника. Дай ему коня, а также воды и пищи на пять дней.

Амир тем временем велел открыть ворота и ждал девушку, гарцуя на коне во главе своих воинов. Арад пришпорила лошадь и, оказавшись рядом с ним, пустила коня шагом. Воины разделились на две колонны, одна из которых следовала справа от каравана, другая — слева, и на два больших отряда, возглавлявших и замыкавших шествие. Старик неторопливо поднялся на балюстраду и смотрел, как маленькая голубая армия движется на запад, навстречу невиданной битве.

Колонна превратилась теперь в полоску пыли вдалеке, но топот копыт почему-то не стихал, а, наоборот, становился все громче, и ржание слышалось где-то рядом. Старик, не понимая, что происходит, спустился по лестнице во двор, чтобы выяснить, чем вызвано столь странное явление.

Открыв северные ворота, он увидел перед собой всадника с каменным лицом в окружении кучки бедуинов, которые галопом поскакали внутрь, спешились и столпились вокруг колодца, чтобы напиться.

Сельзник даже не сошел с коня — медленно объехал двор и, казалось, был разочарован, будто ожидал увидеть что-то совсем иное. Статуя крылатого коня, освещенная первыми лучами солнца, вблизи еще больше напоминала бесформенный обрубок, искалеченный временем и многочисленными песчаными бурями.

Он остановился перед стариком, растерянно и испуганно разглядывавшим его:

— Кто ты?

— Я сторож здешних мест.

— Хочешь, чтобы я поверил, что ты живешь тут один?

— Так оно и есть. Здесь останавливаются караваны, направляющиеся в Мекку, и оставляют мне еду в обмен на воду и пристанище.

— Что это за место?

— Могила святого, которого все уважают и почитают, и вы тоже должны его почитать.

— Ты лжешь! — воскликнул Сельзник. — Как может святой быть похоронен под языческим образом? — Он указал на мраморную статую, венчавшую башню. — А колонна воинов, выехавшая отсюда на рассвете, уж никак не похожа на караван паломников! — Он обернулся к своим людям: — Обыщите это место сверху донизу!

Он спешился и поднялся на внутреннюю балюстраду, откуда вошел в большие комнаты с голыми стенами, еще хранившие следы людей, живших здесь всего несколько часов назад. Потом спустился в подземелье, где внимание его привлекла драка. Он бросился по коридору, а затем вниз по каменной лестнице и обнаружил трех своих бедуинов, яростно бившихся из-за какого-то предмета, вероятно, найденного на полу.

— Прекратите! — крикнул он, и при звуке его голоса все трое замерли, тяжело дыша. На полу блестела серебряная монета, и Сельзник нагнулся, чтобы подобрать ее: на одной стороне был изображен человек с массивной челюстью, выступающими надбровными дугами и венцом на голове, на другой — орел, удерживающий в когтях змею.

— Где вы нашли ее? — спросил он.

Один из бедуинов глазами указал на своего товарища, стоявшего навытяжку, и Сельзник приказал тому разжать кулак и обнаружил две золотые монеты.

— Они валялись на ступеньках этой лестницы, — пояснил бедуин.

— Значит, там должны быть еще, — сказал Сельзник. — Приведите сюда старика.

Филипп, запертый в своей тюрьме, слышал крики и голоса, ржание и топот лошадей и сначала кричал во всю мочь, надеясь, что его обнаружат, но потом умолк, понимая всю бессмысленность своих усилий — даже проникая наружу, его вопли лишь смешивались с другими звуками. В какой-то момент до него донеслись стоны и крик, все более пронзительный и отчаянный, и он подумал, что Сельзник, вероятно, захватил это место.

Крики постепенно ослабевали, а потом и вовсе умолкли. Тогда Филипп ужаснулся, что никто уже не явится освободить его и он умрет в этом темном подвале от голода и жажды. Можно было докричаться до людей Сельзника, дождавшись ночи, когда его голос будет отчетливо слышен в тишине. Но такой вариант он приберег на крайний случай.

Он уже много раз исследовал свою тюрьму вдоль и поперек и не нашел пути к спасению. С одной стороны проходила система вентиляции, соединявшая его келью с вершиной памятника, но выход из туннеля перекрывался тяжелой железной решеткой, через которую виднелось постепенно темневшее небо.

Филипп немного утолил голод галетами, которые нашел на дне своей сумки, но жажда становилась невыносимой. Он еще раз осмотрел содержимое мешка, надеясь найти там что-нибудь способное выручить его из отчаянного положения, и обнаружил последний фейерверк из тех, что Лино Сантини подарил ему в момент расставания. Он хотел было с помощью пороха выбить люк, но понял, что дверца слишком тяжела и сделана из массивного куска железа, а значит, ее не взорвать. А вот колонна Арад за день не могла пройти больше пятнадцати — двадцати миль, и в ночном мраке она заметит ракету, если ему удастся запустить ее в сторону дороги через решетку. Арад видела подобные взрывы на дороге в Баб-эль-Аву. Она немедленно поймет, чей это сигнал. Последний шанс, после которого оставалось только обнаружить свое присутствие перед захватившими башню.

Он соорудил опору для картонного цилиндра, наполненного пиротехническим порохом, которая поддерживала его строго горизонтально, и направил на одно из центральных отверстий решетки. Даже если петарда взорвется, ударившись о перекладину, грохот привлечет внимание людей на дороге, и ему, вероятно, тоже удастся выбраться, а уж потом он придумает, что делать дальше.

Филипп дождался, пока небо совсем потемнеет, зажег спичку и поднес ее к фитилю. Ракета взлетела, оставляя за собой шлейф пламени, с резким свистом вырвалась через решетку и устремилась в небо, взорвавшись там сказочным фонтаном огней и красок. Бедуины, сидевшие на страже, подскочили, услышав пронзительное шипение, и завороженно уставились на чудесный водопад огней, низвергающихся с неба, а потом бросились к комнате Сельзника, но их описание было слишком эмоциональным и сбивчивым, и тот, тоже слышавший взрыв, так и не понял, что именно они видели. Тем не менее Сельзник приказал снова обыскать башню изнутри и снаружи. Больше всего он боялся, что его люди, суеверные и напуганные, неадекватно отреагируют на произошедшее.

Он с факелом в руке осмотрел все уголки древнего здания, поскольку явление, принятое бедуинами за чудо, вызвало у него ряд вопросов. Он прошел мимо истерзанного пытками старика, который умер, так и не рассказав, хранились ли в подземелье сокровища и что за всадники выехали из крепости.

Старик лежал на полу, раскинув руки и закатив глаза, и ничто больше не могло его разбудить. Сельзника всегда поражала бессмысленная неподвижность взгляда убитых им людей. В этой окаменелости он стремился прочесть следы бесконечного, и иногда это ему удавалось. Глядя в холодные зрачки, он мог — или по крайней мере так ему казалось — заглянуть в пропасть, не испытав ужаса перед ней, понимая, что она не более глубока, черна и холодна, чем пустота в его собственной душе.

Сумятица криков и торопливых шагов в подвалах и на лестнице достигла слуха Филиппа, но он решил дождаться следующего утра, прежде чем себя обнаружить.

Колонна Арад давно перешла хребет Джебель-Гафара, и ни она, ни сопровождавшие ее люди не видели маленького светящегося шлейфа, пробороздившего небо, но его заметил всадник, скакавший по пустыне вслед за Филиппом, — эль-Кассем. Он отправился по дороге на Джебель-Гафар один, ведя на поводу второго коня с водой и пищей, надеясь, что ему удастся обогнать Сельзника, но следы, оставленные на песке многочисленным отрядом всадников, лишали его этой надежды.

Он сразу вспомнил об огнях Баб-эль-Авы и, пришпорив коня, поскакал в ту сторону, где среди неба брызнул фонтан разноцветных искр. Оказавшись перед башней из белого камня, он оставил коней пастись в укромном месте и ползком подобрался к крепости. Разглядев в темноте часовых на верхней балюстраде, эль-Кассем тут же узнал в них людей Сельзника и двинулся по периметру башни, прижимаясь к стене, в поисках какого-нибудь прохода, помимо охраняемых ворот. Заметив свисавшую со стены веревку, он понял, что, вероятно, так пробрался в башню Филипп, и начал подниматься по ней, упираясь ногами в стену, утопавшую во мраке. Он лез все выше, все более обширное пространство открывалось его взору, вызывая головокружение, единственное чувство, способное выбить его из колеи. Эль-Кассем с рождения привык к бескрайним просторам пустыни и теперь, поднимаясь в небо в полной пустоте, начал задыхаться, ощущая тошноту, какой не испытывал никогда в жизни, даже оказавшись в гробу вместе с трупом в усыпальнице Петры.

Схватившись за край парапета в нескольких шагах от часового, целившегося в него из-за памятника, он вновь обрел силы, молниеносно метнул нож, и крик тревоги застрял у бедуина в горле. Эль-Кассем надел черный плащ мертвеца, подобрал его ружье и продолжил обход, таким образом, вернув себе контроль над ситуацией. Во дворе он увидел других людей Сельзника и еще одного дозорного — на балюстраде, с противоположной стороны. Сообразив, что тот во время обхода обнаружит тело своего мертвого товарища, он двинулся ему навстречу, будто намереваясь о чем-то сообщить. Когда бедуин понял, кто на самом деле стоит перед ним, было уже слишком поздно, и дозорный беззвучно рухнул с перерезанным горлом.

Эль-Кассем тщательно осмотрел верхнюю террасу и заметил железную решетку, перекрывавшую систему вентиляции, — пожалуй, единственный возможный путь в здание, захваченное людьми Сельзника.

Он снял с парапета веревку, но прежде чем пробраться внутрь, решил исследовать дно туннеля, чтобы убедиться, нет ли там каких-нибудь опасностей. Оторвав край плаща, эль-Кассем поджег его при помощи ружейного кремня и бросил в трубу. Горящая ткань озарила ровный каменный пол, и он уже собрался проникнуть внутрь, когда заметил в отверстии человека, тревожно смотрящего вверх.

— Филипп!

— Кто там?

— Это я, эль-Кассем. Я брошу тебе веревку, вылезай как можно скорее, иначе они обнаружат, что я убил часовых.

Филипп, изнуренный двухдневным голодом, с трудом поднимался вверх. Добравшись до середины, он испугался, что не справится и сорвется. Руки ныли, мышцы болезненно сокращались каждый раз, как он напрягал их, чтобы подтянуться.

— Я не справлюсь, эль-Кассем… Не хватит сил.

Арабский воин не видел его, но слышал в голосе чудовищную усталость, готовую подавить волю.

— Нет! — закричал он, забыв об осторожности. — Не сдавайся, я сам тебя вытащу. Обвяжись веревкой. Готово? Готово? Проклятие, я ничего не вижу в этой тьме!

— Готово, — сказал Филипп. — Я обвязался.

Эль-Кассем уперся ногами в решетку, перекинул веревку через плечо и начал тянуть изо всех сил, время от времени переводя дух и вновь принимаясь за работу. Филипп вспомнил о зажигалке, лежавшей у него в кармане, и несколько раз чиркнул ею, прежде чем его осветило пламя.

— Видишь меня? — спросил он.

— Вижу! — ответил эль-Кассем. — Осталось немного.

Но в это мгновение во дворе раздался голос:

— Ахмед! — А потом громче и тревожнее: — Ахмед! — Звали явно одного из часовых.

— Скорее! — крикнул эль-Кассем. — Помогай мне, или через несколько секунд нас обоих убьют!

Филипп продолжил подъем, а его товарищ тянул веревку. Как только молодой человек схватился за решетку, эль-Кассем закрепил веревку на парапете и повернулся, чтобы помочь ему выбраться. В этот момент бедуин, звавший часового, заглянул с верхней балюстрады и увидел двух чужаков и безжизненные тела своих товарищей. Он не успел оправиться от изумления, как эль-Кассем выстрелил из револьвера.

— Идем, идем! — поторопил он Филиппа. — Через несколько мгновений будет поздно!

Араб подобрал веревку и, зацепив крюк за парапет, сбросил ее вниз, но, собираясь начать спуск, увидел, что Филипп неподвижно лежит у основания памятника.

— Ты сошел с ума? — закричал эль-Кассем. — Не слышишь, что они уже поднимаются?

Филипп очнулся и догнал его, а люди Сельзника ворвались на балюстраду и заметались туда-сюда, пока не обнаружили веревку, а внизу — двух беглецов, спешащих к лошадям. Они открыли стрельбу, но Сельзник остановил их.

— Пусть уходят, — сказал он. — Они знают, где находится сокровище, которое мы ищем. А здесь… ничего нет.

Эль-Кассем и Филипп долго скакали при лунном свете вдоль хребта Джебель-Гафара, пока не обнаружили пещеру, где можно было спрятаться и провести остаток ночи.

Филипп обессилел от голода, волнения и усталости и буквально рухнул на землю. Эль-Кассем протянул ему бурдюк с водой, и молодой человек стал медленно пить маленькими глотками — этому он научился в пустыне, — а потом без сил откинулся на спину.

— Еще немного, и нас бы убили, — укорил эль-Кассем. — Почему ты задержался на балюстраде, вместо того чтобы сразу спуститься вслед за мной?

— На статуе коня была надпись. Вся эта постройка — монумент в честь древнего императора по имени Траян. Он возвел его, одержав победу над набатеями — арабским племенем, обитавшем в этой местности. Значит, это не то, что мы ищем.

— Я просто не успел сообщить тебе об этом. Твой отец узнал, где находится седьмая могила и как она выглядит. Это цилиндр, увенчанный полусферой, а не конем… Так он сказал… Ты неправильно прочел текст — плесень съела часть буквы… И вот что он нарисовал… — Араб острием кинжала начертил на земле то, что начертил ему Десмонд Гаррет на песке Петры.

— Полусферой… Боже мой, петасом… Он так сказал? Петасом?

— Да, это то самое слово. Но если нам хватит часа на сон и мы снова тронемся в путь, он сам расскажет тебе об этом. Через четыре дня в Ал-Мумвайлихе на Красном море твоего отца будет ждать фелюга, которая переправит его на египетский берег. Если Аллах поможет нам, мы прибудем туда в то же время.

На следующий день Филипп и эль-Кассем обнаружили следы всадников Арад — путь колонны пролегал на юг, в то время как сами они спешили на запад. Филипп посмотрел на эль-Кассема и не посмел даже намеком выдать то, что творилось у него в мыслях. Он молча последовал за арабским воином под палящим солнцем по тропе, идущей к морю.

— Ты нашел ее? — спросил эль-Кассем.

— Да, — ответил Филипп, — и снова потерял. На этот раз навсегда.