Башня одиночества

5

Полковник Жобер уже месяц жил в форте Эль-Азири в надежде получить известия от Филиппа Гаррета, которые могли бы помочь ему в его поисках. В конце концов, так ничего и не получив, он решил покинуть форт к концу октября с двумя отрядами легионеров и пересечь юго-восточный квадрат, когда для этого будет подходящая погода, но в тот год лето выдалось особенно знойное и жара не спала даже осенью, так что экспедиция с каждым днем представлялась все более тяжелой.

От бедуинов из оазиса он получил сведения о передвижениях двух иностранцев, в которых он по описаниям узнал Сельзника — высокого роста неверный со светлыми глазами, мучившийся от боли в правом боку, в апреле отправился на север, в сторону Феззана, и Десмонда Гаррета — набиль[11] с серебряными висками и темными глазами, уехавший от колодца Бир-Аккар на восток в начале сентября. Хотя он и не сомневался, что установил личности обоих, ему так не удалось понять, зачем Сельзник отправился на север, куда держит путь. Ясно, что поначалу, еще не утратив доверия, Гаррет многое ему рассказал, потому-то он, вероятно, в состоянии предпринять собственную экспедицию.

Выяснив, когда все это произошло, и решив, что не может разделить своих людей, Жобер с последнего аванпоста телеграфировал береговым гарнизонам, чтобы они следили за караванными путями и портами и арестовали Сельзника, если тот вознамерится сесть на корабль, но не питал особых иллюзий насчет успеха подобной операции. Если Сельзник действительно достиг Ливии и проследовал в Гадамес, а оттуда в Триполи, он без проблем переберется в Италию, Грецию или Турцию. Он даже не сомневался, что рано или поздно их пути снова пересекутся.

Себе он решил оставить более сложную задачу, а именно исследование юго-восточного квадрата, местности пустынной и практически непреодолимой ввиду высоких температур и недостаточного количества колодцев. Из описания начала XIX века, использованного Десмондом Гарретом в своей работе, следовало, что за пределами этого ада есть оазис, маленький рай с роскошными пальмами, фиговыми и гранатовыми деревьями, с прозрачной водой, прячущийся в ущелье Вади-Аддир и укрытый от песчаных бурь. Этим местом владел очень древний род, считавший своим прародителем египетского сына Иосифа Прекрасного. Его представители не подчинялись ничьей власти и резиденцией своей сделали неприступную крепость Калат-Халлаки.

Никто не знал, что лежит за пределами этого оазиса. Бедуины называли те земли «Песками джиннов» или «Песками призраков» — и именно в тех краях полковник Жобер рассчитывал рано или поздно обнаружить Десмонда Гаррета и, возможно, его сына Филиппа, именно туда он хотел отправиться с экспедицией, чтобы выяснить причину тамошних тревожных явлений.

Долгими днями они двигались по выжженной немилосердным солнцем местности, теряя по дороге лошадей и верблюдов, так и не встретив никаких следов человеческого присутствия.

Однажды вечером они разбили лагерь у колодца, наполовину засыпанного песком, и, с большим трудом очистив его, нацедили немного горьковатой воды, которой едва хватило, чтобы напоить людей и животных. Пока легионеры расставляли палатки, он послал капитана с патрульным отрядом обследовать окрестности, прежде чем стемнеет. Офицер некоторое время спустя вернулся галопом и один.

— Полковник! — крикнул он, не покидая седла. — Скорее! Вы должны на это посмотреть!

Жобер вскочил на лошадь и последовал за ним. Они проделали, вероятно, около двух миль и увидели патрульный отряд, застывший перед зазубренным скалистым гребнем, выступавшим из песка, словно спина дракона.

— Идите сюда, посмотрите, что мы нашли.

Жобер спрыгнул с лошади и последовал за ним к тому месту, где каменистый отрог представлял собой гладкую поверхность протяженностью в несколько метров, испещренную изображениями странных существ — людей без лица с какой-то ужасной маской на груди.

— Блемии… полковник. Посмотрите, это тот народ без головы с лицами на груди, о котором писали древние.

Жобер заметил, какое смятение произвели эти слова в рядах солдат, стоявших поблизости, и наградил своего подчиненного испепеляющим взглядом.

— Это всего лишь фигуры на камне, капитан Бонье, — сказал он. — Ничего особенного. За эти годы мы и не такое видали.

Они вернулись в лагерь, чтобы немного подкрепиться галетами и финиками, и прежде чем отойти ко сну, полковник Жобер вызвал капитана в свою палатку.

— Бонье, вы что, с ума сошли? Как можно говорить подобные глупости перед людьми? Они солдаты, но в таких условиях становятся уязвимыми. Проклятие, вы же знаете: отправь их сражаться с эскадроном конных разбойников в открытом поле — они и глазом не моргнут; расскажи странные легенды этой проклятой земли — и они задрожат от страха. Я должен вам это объяснять?

Бонье смущенно опустил голову:

— Прошу прощения, полковник. Но в этой наскальной живописи я увидел подтверждение словам Плиния Старшего, который рассказывает, что на границе южной пустыни жил народ блемиев, свирепых существ без головы и с лицами на груди.

— Удивляюсь вам, Бонье. Я тоже читал классиков — а как вы думали? — и могу сказать, что все окраинные территории, труднодоступные и неисследованные, древние населяли всякого рода чудовищами. Ваш Плиний описывает также народ Индии, одноногих людей, которые в полдень ложатся на землю и поднимают вверх свою огромную ступню, чтобы создать себе тень!

— Вы правы, полковник. Но здесь перед нами документ. А остальные истории ничем не подтверждены.

— В таком случае могу сказать вам, что тот, кто высек эти фигуры, читал Плиния. Вы ведь знаете, сколько подделок сфабриковано путешественниками XVIII века и прошлого столетия?

— Извините, полковник, но вероятность того, что какой-нибудь путешественник прошлого века добрался до этого места с намерением создать археологическую подделку, близка к нулю, — кроме того, хотел бы напомнить, я довольно серьезно изучал первобытное искусство, и эта живопись очень древняя. Не могу точно ее датировать, но, пожалуй, она относится как минимум к началу бронзового века, то есть ей больше пяти тысяч лет. Хочу, чтобы вы меня поняли, — никто, естественно, не поверит в существование подобных людей, но интересно было бы расшифровать, что за символ кроется в этих рисунках.

Настойчивость подчиненного раздражала Жобера, уже и так пребывавшего в большом напряжении из-за того, что переход через пустыню оказался тяжелым.

— Спор окончен, капитан Бонье! — резко оборвал он его. — В будущем держите при себе подобного рода соображения, Это приказ. Спокойной ночи.

Бонье щелкнул каблуками и ретировался.

Калат-Халлаки четко вырисовывалась на вершине холма, венчавшего оазис Вади-Аддир, на фоне неба, постепенно темневшего, по мере того как солнце опускалось в необозримое море песка. С деревьев, украшавших огороды и сады, слетались на опаленные солнцем уступы скал воробьи, высоко в небе широкими кругами торжественно парил ястреб. Вдруг тишину, предшествовавшую глубокому вечернему покою, нарушило пение женщины, раздавшееся с самой высокой башни, сначала тихое, потом все более и более громкое, высокое, мелодичное — сладостный, страстный гимн, серебряной струей поднимавшийся к ночной звезде. Затихли воробьи, перестали блеять ягнята, словно сама природа внимала элегии, которую пела закутанная в плащ женщина на бастионе огромной крепости. Но через несколько мгновений мелодия перешла в пронзительный крик, безумный, неистовый, утонувший, в свою очередь, в безутешном плаче.

Оазис внизу осветили лучи заката. Верхушки пальм покачивались под дуновением вечернего ветерка, стены крепости загорелись закатным светом, похожим на отблески пожара. Умирающее солнце отражалось в каналах, разделявших землю на множество зеленых квадратов, изумрудов в оправе из серебра воды и золота песков.

И в этот момент на фоне солнечного диска, опускавшегося за горизонт, появились всадники в облаке золотистой пыли. Они возвращались с поля жестокой битвы, обремененные ранами и, быть может, воспоминаниями о павших, похороненных ими среди Песков призраков.

Женщина тем временем исчезла. Зато появилась фигура в черном плаще — ее супруг, господин этих мест, Разаф-эль-Кебир. Он разглядывал всадников, пытаясь сосчитать их, как пастух считает овец в своем стаде, возвращающемся вечером домой. Во главе войска он различил предводителя, Амира, завернутого в голубой плащ из верблюжьей шерсти, с пурпурным знаменем в руке. Он увидел также серебряные щиты всадников с копьями, одетых в кольчуги, и стрелков из ружей на быстроногих мегари.[12] Потери если и были, то незначительные, однако по мере того как отряд приближался и стали видны отдельные лица, взгляд его, полный изумления, упал на человека, которого никто никогда не видел у стен Калат-Халлаки. Пленник! Он был привязан к седлу, руки скованы за спиной — первый раз на человеческой памяти сюда привезли пленника!

Он поспешил вниз по лестнице, спустился во двор, добрался до ворот, в этот момент распахнувшихся, чтобы впустить воинов. Амир первым спрыгнул на землю, передав знамя стремянному, и, покуда оказывали помощь раненым, побежал к нему навстречу и обнял. Сверху вновь донеслись рыдания женщины. Амир поднял голову.

— Где она?

Разаф указал на лестницу, ведущую на женскую половину.

— Они застали нас врасплох, проклятые! Опять. Они внезапно выскакивают из песка, сотнями, со всех сторон, кажется, их силам нет предела. Многие мои люди были ранены уже павшими врагами, которых мы считали мертвыми.

Разаф смотрел на него с тревогой.

— Мы должны найти коридор… мы должны его найти… Этот день вот-вот настанет. Я больше не сплю по ночам, и днем мне нет покоя.

— Мы захватили пленника, — указал Амир.

— Я видел его, — ответил Разаф, — хотя и не верю своим глазам.

Он говорил, глядя за спину Амира, туда, где стоял Враг, скорпион пустыни, житель Песков призраков, непобедимый и неуловимый. На голове его был тюрбан, края которого полностью скрывали лицо и завязывались на шее. В ткани были проделаны небольшие отверстия для рта и глаз; на голой груди красовалась татуировка в виде ужасной маски. С пояса свисали два кривых серпа, похожих на клешни скорпиона. Ноги скрывали длинные черные штаны из верблюжьей шкуры. Кожа выглядела сухой и очень плотной, морщинистой, словно у старика, однако он обладал невероятной физической силой. Каждый раз, когда он дергал свои путы, четыре могучих воина, державшие их концы с обеих сторон, вздрагивали.

— Как это получилось? — спросил Разаф. — Никому из наших людей еще ни разу не удалось совершить ничего подобного.

— Они уязвимы, — сказал Амир. — Твой предок, принц Абу Сарг, писал, что они боятся огня. Когда мы заметили, что он слишком отдалился от остальных, чтобы прикончить одного из наших, раненого, волочащегося за лошадью по полю битвы, всадники из моего отряда полили вокруг него нефтью, а потом подожгли ее, выстрелив из ружья. Ужас его был столь сильным, что он потерял сознание. Так его и схватили. Он твой, господин мой, можешь делать с ним все, что хочешь.

— Огонь… — пробормотал Разаф, — огонь может провести нас туда. Но как нам зажечь столько огня? Как это сделать? Даже если мы срубим все деревья в оазисе, даже если заберем с собой кедровые балки, на которые опирается замок, будет мало.

В глазах Амира блеснула молния.

— Быть может, есть способ. Если ты позволишь достать сокровища предков из гробницы коня.

Разаф опустил голову, сверху по-прежнему неслись крики его жены, изнемогавшей от ужаса. Казалось, она чувствует присутствие врага.

— Сокровища предков… — повторил Разаф. — Даже если я дам согласие, ты ведь хорошо знаешь — великое умение требуется, чтобы открыть гробницу…

Он повернулся к пленнику, которого тем временем с большим трудом привязали к столбу посреди двора, подошел к нему, поборов отвращение, внушаемое ему этим существом, и протянул руку к тюрбану, скрывающему его лицо.

— Нет! — закричал Амир. — Не делай этого! Никто не может видеть лица блемиев! Твоя жена, Разаф! Вспомни о жене, о ее разуме, искаженном, навсегда разрушенном безумием.

Разаф отдернул руку.

— Не навсегда, Амир. Мы откроем проход к долине Знания и отведем ее туда в назначенный день. А пока следует уничтожить этого скорпиона. Выведите его из оазиса и сожгите. А потом истолките кости в ступе и развейте пепел по пустыне.

Амир сделал знак группе воинов, те подошли к пленнику, который бился, издавая странные звуки, словно охваченное паникой животное, и увели его из замка.

Разаф повернулся и пошел вверх по лестнице, медленно, с поникшей головой. Он прошел подлинному коридору, из мавританских окон которого открывался вид на западную часть пустыни, и очутился перед дверью, открыл ее и тихонько вошел. На кровати лежала темнокожая женщина удивительной красоты, с отсутствующим взглядом, лишенным всякого выражения, неотрывно устремленным на украшенные арабесками балки потолка. Он нежно погладил ее лоб, потом сел на скамейку и некоторое время молча смотрел на нее. Увидев, что она закрыла глаза, словно уснула, он поднялся и вышел на балюстраду замка. В этот момент на востоке показалась луна, а на западе взметнулось пламя костра, на котором горела плоть пленника.

Увидев, что Амир снова садится на лошадь, чтобы вернуться в замок, Разаф спустился в свои комнаты и сел у большого окна, выходящего на пустыню, поджидая его при свете масляной лампы.

— Ты действительно веришь, что мы сможем открыть проход к Башне Одиночества? — спросил он, едва заслышав шаги своего военачальника.

— Я в это верю, — ответил Амир. — И сегодня получил тому доказательство: блемии приходят в ужас от огня.

— Ты абсолютно в этом уверен?

— Да. А причина в том, что они его никогда не видели. На их землях нет ничего способного дать огонь; никто, в сущности, не знает, чем они питаются в этом своем аду из песка и ветра. Дай мне возможность добраться до сокровищ в гробнице коня — я поеду в Хит, в Месопотамию, где бьет нефтяной источник, и договорюсь с племенем, обитающим в тех местах. Я закуплю ее в огромном количестве и привезу сюда в тысячах бурдюков на спинах верблюдов, и в назначенный день наши воины отправятся к Башне Одиночества под защитой двух огненных стен. Я знаю, что в наше время существуют гораздо более мощные и точные ружья, чем те, которыми обладаем мы, — я куплю и их, если ты позволишь мне добраться до сокровища.

— Я сделаю что угодно, лишь бы только моя жена снова обрела рассудок… что угодно. Тебе не понять моей муки, Амир… Видеть ее тело во всем его былом великолепии — и эти пустые глаза, устремленные в ничто… слышать душераздирающее пение каждый раз, как демон овладевает ее рассудком…

— Тогда позволь мне отправиться туда как можно скорее. Времени больше нет. И отпусти Арад. Мы встретимся с ней у гробницы коня в третий день новой луны нисана.

— Арад?

— Да, — ответил Амир, — мы с твоей дочерью тысячи раз подвергали себя этому испытанию. Нас не может постичь неудача.

— Значит, вы все приготовили. И уже давно…

— Да, мой господин, твоей дочери тоже невыносимо безумие ее матери.

— Но это очень опасно, Амир. Как я могу подвергать опасности жизнь дочери, чтобы спасти ее мать?

— Вся жизнь с первого мгновения полна опасностей, Разаф. Позволь нам отправиться туда, прошу тебя. Нет больше времени. Не случайно наш народ на протяжении стольких веков жил в этом чудесном и недоступном месте. Нам была поручена задача. Мы должны победить. Прошу тебя, дай мне ключ и позволь нам отправиться туда.

Разаф понурил голову.

— Арад знает, что ты хочешь ехать немедленно?

— Арад тоже этого хочет; она, как и я, готова двинуться в путь в любой момент. Но я поговорю с ней сегодня же вечером.

— Хорошо, — кивнул Разаф.

Он отпер кедровый ларец в железной оправе и достал оттуда маленькую шкатулку розового дерева. Открыв ее, он показал Амиру два наконечника стрелы, украшенные розовой кожей. Первый был обычной формы, другой имел сечение в виде звезды.

— Возьми свой наконечник, Амир. Арад возьмет второй.

Амир внимательно осмотрел два сверкающих наконечника из кованой стали и выбрал тот, что имел форму звезды.

— Тот, что ты выбрал, — самый сложный и самый смертоносный, — сказал Разаф. — Он причиняет губительную, неизлечимую рану. Не промахнись, Амир. Я этого не вынесу.

— Я не промахнусь, — ответил тот. — Прощай, Разаф. Я завтра же начну приготовления, чтобы отправиться в путь как можно скорее.

— Прощай, Амир. Пусть Бог защитит тебя.

Амир вышел из комнаты, спустился во двор и направился к фонтану, уверенный в том, что в этот час найдет там Арад. Он сразу увидел ее: ночной ветерок играл в лунном свете легким белым платьем. Под тонкой тканью угадывались ее идеальные формы, длинные, как у газели, ноги. Свет полной луны, отражавшийся в хрустальных водах источника, делал ее особенно привлекательной: казалось, будто она собирается искупаться в этих прозрачных лучах, рассеянных между небом и фонтаном, словно в струях безбрежного и бездонного озера. Она часами молча стояла, слушая голоса, доносившиеся из сада и пустыни, вдыхая запахи, принесенные ветром, ароматы, таившиеся в дальних засушливых долинах.

Амир был влюблен в нее глубокой, гордой, мрачной любовью, и хотя Арад никогда открыто не говорила ему о своих чувствах, не сомневался, что ни одна женщина под сенью Калат-Халлаки не предпочла бы ему другого: ведь никто из мужчин не мог соперничать с ним в храбрости и благородстве. Он не сомневался, что однажды покорит ее, что чувства поглотят ее сердце, как, по рассказам, огонь на исходе лета поглощает бесконечные луга по ту сторону песчаного моря.

— Арад.

Девушка обернулась к нему и улыбнулась.

— Арад. Твой отец согласился. Мы откроем гробницу коня и возьмем столько, сколько нужно, из сокровищ, собранных нашими предками. А когда настанет время, я проложу дорогу к Башне Одиночества, чтобы твоя мать снова обрела разум, покинувший ее в тот день, когда блемии похитили ее и пленили. Я отправляюсь завтра же. Ты тоже должна ехать как можно скорее, чтобы быть в назначенном месте в третий день новой луны нисана.

Он протянул руку и отдал ей наконечник стрелы.

— В эту игру мы играли с детства, но на сей раз стрелы будут из закаленной стали. Ни один из нас не должен промахнуться.

— Я не боюсь, — сказала Арад, беря из его руки наконечник.

— Ты полюбишь меня, если я проведу воинов через Пески призраков, чтобы вернуть разум твоей матери?

— Да. Я полюблю тебя.

Амир опустил голову, глядя на ее отражение в водах фонтана.

— А почему не сейчас? — спросил он, не смея взглянуть в ее глаза.

— Потому что так хочет мой отец, потому что так хочет наш народ, и моя душа наполняется тоской каждый раз, когда безумие моей матери несется с самой высокой башни Калат-Халлаки.

— Арад, рискуя жизнью в сражениях, я всякий раздумал, что погибну, так и не вкусив твоих губ, твоих персей, розы твоего живота, что умру прежде, чем смогу уснуть в твоей постели, наполненной ароматами гиацинтов, и от этой мысли меня охватывало отчаяние. Я умру, не жив. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Арад?

Девушка взяла его лицо своими длинными пальцами и поцеловала.

— Проведи воинов через Пески призраков, Амир, и ты будешь спать в моей постели.

Она сняла с себя легкий муслиновый халат и на мгновение предстала перед ним нагой, а потом бросилась в источник, и тело ее пропало в его серебряных струях.

Арад двинулась в путь два дня спустя в сопровождении небольшого отряда воинов, она тоже была в мужской одежде и с воинским снаряжением, но везла с собой много платья и драгоценностей, потому что путешествие обещало быть долгим, и только она одна обладала властью пройти через преграды, защищавшие гробницу коня.

Амиру понадобилось шесть дней, чтобы собрать провизию и запасы воды, достать верблюдов, выбрать лошадей и снарядить отряд из лучших воинов Калат-Халлаки. Его ожидал иной путь, чрезвычайно трудный. Он должен пересечь самые засушливые части пустыни, чтобы достичь берегов великого Нила. Оттуда он двинется еще дальше, через негостеприимные, выжженные земли, к морю, где разыщет рыбацкие лодки в деревнях, стоящих под сенью таинственных руин Береники.

Оттуда он поплывет морем, чтобы потом пересечь пустынные области Хиджаза и добраться до гробницы коня в третий день новой луны нисана.

В день отъезда на сердце у него было тревожно, ведь он покидал оазис, уводя с собой лучших воинов, и понимал, что долгие месяцы проведет вдали от Калат-Халлаки, впервые в своей жизни. В этом заключалась самая тяжкая жертва.

Жители оазиса знали, что по ту сторону песков существуют города и деревни, озера, моря и реки, но считали свою укрытую среди пустыни долину самым прекрасным местом на земле. Знали, что именно они единственные люди, способные сдерживать ярость блемиев, единственные, кому суждено однажды проникнуть на территорию ужасного врага и уничтожить его.

Караван тронулся в путь на рассвете, и все воины, прежде чем подняться в седло, испили воды из источника, все еще холодной после ночи, чтобы унести с собой вкус этой живительной влаги и воспоминание о ее свежести, прежде чем встретить бесконечное царство жажды и пустоты.

Амир увозил с собой аромат последнего поцелуя Арад, перед глазами его стоял образ ее нагого тела, отражавшегося в сияющих водах, и сжигавшая его жажда обладания была сильнее палящих лучей солнца.

Он ни разу не обернулся, и когда ветер, горячий, словно дыхание дракона, внезапно окутал его облаком пыли, знал, что теперь золоченые стены Калат-Халлаки пропали из виду.