Магазинчик времени. Башня воспоминаний

Разница между «быть живым» и «жить»

К этому времени Ихён уже как раз должен был вернуться с задания «Шелк в лесу». Онджо было очень любопытно, как у него все прошло.

Нужно было провести еще одно собрание перед вторым митингом. Если первый был направлен на то, чтобы привлечь внимание в школе, то масштабы второго митинга должны были выйти за ее пределы. Прежде чем выкладывать объявление на сайте «Магазинчика», Онджо хотела обсудить все с ребятами.

Онджо зашла в тайм-бэг. Ихён уже сделал отметку о завершении миссии и записал время. Похоже, вместе с дорогой на это дело у него ушла почти вся суббота — в его кошельке прибавилось пять с лишним часов. Ребята заранее условились тщательно записывать, сколько времени потратят на каждое задание. Потому что только так в будущем они смогут понять, удался ли эксперимент. Онджо выложила пост с просьбой, чтобы все, кто вчера участвовал в митинге, добавили время в тайм-бэг. У Нанджу, Онджо, Ли Канджуна и Пять_часов_утра уже было отмечено по одному часу. Увидев ник Нанджу, Онджо прыснула. Как и ожидалось от подруги — Токтвисун_это_жизнь.

Чтобы все поняли, как работают новые правила «Магазинчика», все участники и наиболее активные клиенты должны были сами оставлять как можно больше постов и комментариев.

В бирже времени появился новый пост. От Ганеши-Хеджи. Увидев знакомый ник, Онджо одновременно удивилась и обрадовалась. Она беспокоилась о Хеджи. Подруга попросила позволить ей продолжать быть членом «Магазинчика времени». Точнее, не то чтобы попросила, но из уст Хеджи это можно было назвать просьбой. Не в ее характере было так стараться ради чего-то. Обычно Хеджи цинично бросала что-то вроде: «Ну нет так нет», но перед Онджо она открылась и попросила дать ей немного времени.

Пост Хеджи гласил: «С математикой ко мне, начальные классы приветствуются». Ниже она добавила, что может заниматься лично только час в неделю и давать домашнее задание еще на два часа. Раз уж Хеджи сама выложила пост, значит, она твердо настроена по мере сил участвовать в делах «Магазинчика». Было видно, что она очень старается. И Онджо была благодарна ей за это. Под постом Хеджи уже появилось несколько комментариев. Похоже, помощь с математикой будет самым ходовым товаром.

Поднявшись на холм, Онджо увидела Ихёна, который сидел, подставив спину ветру. Он выглядел очень задумчивым. Вся эта сложная ситуация сильно давила и на него. Онджо вспомнила, каким смелым Ихён показал себя вчера. Он оказался еще более отличным парнем, чем она думала. До сих пор Ихён ни разу ее не разочаровывал. Даже не так, он всегда превосходил все ожидания. Вспомнив его поведение накануне, Онджо почувствовала, как ее сердце снова забилось сильнее. Да уж, она явно сходит с ума.

Ихён читал комментарии под статьей с новостями о вчерашнем митинге.

— Завтра в школу могут и репортеры прийти, — заметила Онджо, присаживаясь рядом.

— Все равно в одиночку мы бы не справились. Нужно больше людей. Так что все к лучшему, — успокаивающе ответил Ихён, хотя сам выглядел очень устало. — Вчерашние плакаты и растяжку у нас забрали в школе, да?

— Плакаты всегда можно сделать заново, — коротко, но решительно сказала Онджо.

— Канджун говорит, что было бы хорошо собрать подписи с учеников.

— Ага, ребята в школе уже начали собирать, — как ни в чем не бывало ответила Онджо.

Ихён удивленно посмотрел на нее.

— Ты раньше уже видел Канджуна? — спросила Онджо.

У Ихёна екнуло сердце. Он точно знал, что сегодня у Онджо была назначена встреча с Канто, неужели они не увиделись? А может, он все-таки ошибся в своей теории, что Канджун — это и есть Канто?

— Я слышал, что он перевелся к нам во втором классе старшей школы.

Ихён старался, чтобы его голос звучал равнодушно, но внутри умирал от тревоги.

— А, понятно. Наверное, поэтому он не выглядел знакомым.

— Кажется, он неплохой человек, — сказал Ихён, внимательно наблюдая за реакцией Онджо. Он понимал, что выдает себя, но ничего не мог с собой поделать. Появление Канджуна очень беспокоило Ихёна.

— Ты тоже был крут, — ответила Онджо, небрежно закидывая руку на плечо Ихёна.

— Эй, убери, — буркнул парень и резким движением сбросил ее ладонь. Растерявшись от такой неожиданной реакции, Онджо смутилась и покраснела.

— Ой, ты чего?

— Ты правда… не знаю, что с тобой делать.

Выражение лица Ихёна вдруг стало холодным, и парень замолчал. Он не выносил, когда Онджо пыталась вести себя так, будто они просто друзья. Нельзя заставить кого-то полюбить, но и все время делать вид, что ничего не чувствуешь, тоже не получится. Это тяжело. Это больно.

Повисло неловкое молчание. Ихён смотрел вниз на крыши домов, выстроившиеся ровными рядами. Человеческие отношения нельзя выровнять так же просто, но сейчас Ихёну очень хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и навел порядок в его сердце.

Стоит ему только на мгновение ослабить защиту, и Онджо обязательно выкидывает что-то подобное. Ихён завел разговор о Канджуне, чтобы прощупать почву, и в итоге сам попался на крючок. «Ты тоже был крут…» — слова Онджо продолжали эхом звучать в его голове.

— Канджун говорит, мы можем запросить у школы открытое слушание. Чтобы каждый официально заявил свою позицию. Мы же проводим митинг не ради митинга. Он сказал, надо делать все по закону, тогда мы сможем защитить Руки-ножницы, — поделился Ихён, потирая уши.

— Ты с ним лично встречался? Или по телефону говорил? — поинтересовалась Онджо, подумав, что Ихён, похоже, официально стал связующим звеном между школьниками и выпускниками.

— Его тоже много что связывает с Руки-ножницы. Как и меня.

— Правда? И что? Вы и такие глубокие разговоры с Канджуном уже ведете?

— Ну не то чтобы глубокие. Просто зашла речь, пока общались насчет второго митинга. Канджун переехал из Америки, был один, а Руки-ножницы помог ему найти общежитие. И раменом подкармливал иногда в будке охранника, как и меня.

Ихён снова посмотрел на Онджо. Но выражение ее лица не особо изменилось. Кажется, только один Ихён думает, что Канджун и есть Канто. Разговаривая с Канджуном, Ихён сразу подумал о клиенте по имени Канто. Потому что Канджун отлично знал правила работы «Магазинчика времени» и очень доверял ему. Услышав, что сегодня Онджо встречается с Канто, Ихён решил, что вскоре все тайное станет явным. Ихёну одновременно хотелось и не хотелось узнать личность загадочного клиента.

— Ого, вот оно что. У каждого свои причины для участия в этом деле. Если так подумать, то каждый тратит на это свое время, потому что у него есть обязательства перед Руки-ножницы. У нас ведь тоже.

— Ну да, выделять или не выделять время, зависит от того, насколько тебе это важно.

— О-о-о, точно! Тогда получается, если кто-то говорит, что у него нет на это времени, значит, ему это просто неважно! — воскликнула Онджо и протянула Ихёну руку для хлопка.

Парень на мгновение замешкался, но потом все же неловко дал пять.

— Кстати, Канджун хорошо знаком с «Магазинчиком времени», — снова перевел разговор в нужное русло Ихён, по-прежнему наблюдая за реакцией Онджо.

— Он сказал, что заходил на наш сайт после объявления в сообществе.

— Ага, мне он тоже об этом говорил.

Ихёна так и подмывало спросить, как прошла встреча с Канто, но он не мог показать, что знает о ней.

Снова повисла тишина.

— Как прошло с Шелком_в_лесу? — после недолгого молчания поинтересовалась Онджо.

Лицо Ихёна помрачнело. Он отправился на это дело, заявив, что хочет почитать больному человеку книгу.

— Как все прошло? Ты справился?

— А? А, да…

Онджо показалось странным, что Ихён не хочет ничего рассказывать.

— Хочешь, в следующий раз я поеду? — спросила она, поднимаясь со скамейки.

— Что? Нет, нельзя! — резко ответил Ихён.

Неожиданная реакция парня удивила Онджо.

— Чего это вдруг нельзя?

— Будет лучше, если я буду туда ездить сам. Тот человек не очень любит незнакомцев, — холодно сказал Ихён.

— А, да?

— Кстати, ты же говорила, что с кем-то встречаешься сегодня? — неожиданно спросил Ихён, желая сменить тему на любую другую.

— Что? А, да… — растерянно ответила Онджо, но больше ничего не добавила.

— И это все?

Но Онджо продолжала молчать, уставившись на широко раскинувшее ветви тюльпановое дерево в конце стадиона. На мгновение в глазах девушки мелькнула печаль. Если честно, Ихёну и хотелось, и не хотелось слышать о Канто. Его угнетало собственное положение, из-за которого он вынужден был всегда лишь наблюдать за Онджо и молчать о своих чувствах. Он уже начинал уставать от самого себя.

Ихён выдернул одинокий лисохвост, затесавшийся среди глициний, и спросил, стараясь звучать безразлично:

— Как думаешь, в чем разница между тем, чтобы жить и быть живым?

— Что? Чего это ты вдруг?

— Да так, просто недавно размышлял об этом.

— Не знаю… Вроде бы одно и то же, а вроде и нет. Хотя, если так подумать, кажется, это вообще разные вещи. В общем, не знаю.

— Вот и я тоже.

— Сразу моя бабушка вспоминается.

— Ты же говорила, что согласилась на просьбу Шелка_в_лесу из-за бабушки? — спросил Ихён с задумчивым выражением лица.

— Ага. Бабушка тоже всю жизнь занималась шитьем. И ее мечтой было открыть ателье. В детстве она как-то попросила меня придумать для него название. И знаешь, что я придумала? — рассмеялась Онджо. Кажется, она мысленно перенеслась во времена, когда ее бабушка еще была жива. Ихён любил чистый, как переливы колокольчика, смех Онджо.

Он представил маленькую Онджо, сидящую перед своей бабушкой. Ему почему-то казалось, что даже в детстве она уже вела себя по-взрослому. От смеха девушки все щиты его сердца снова рухнули.

— Раньше мы могли понарошку и кафе открыть, и семейный ресторан, и даже больницу… Ничего невозможного не было, скажи?

— И как ты назвала ателье?

— «Синяя пуговица».

— О, а неплохо. И бабушке понравилось?

— Нет, она сказала: «Ну кто так ателье называет?» Наверное, хотела своим именем назвать. Ателье Ли Отсон.

— Классное имя у твоей бабушки.

— Ага. Моя бабуля была настоящим дизайнером. Всю мою одежду она вязала. И пуговицы такие роскошные были, я до сих пор вспоминаю одну синюю пуговицу. Я пошла в садик в свитере, который бабушка связала, а дети начали дразнить, что я на старушку похожа. И я потом отказывалась его носить. Когда сейчас об этом вспоминаю, думаю, как бабушке, наверное, было обидно.

Ихён слушал, перебирая между пальцами травинку. Ему нравилось представлять маленькую Онджо.

— Знаешь, какими были последние слова моей бабушки перед смертью?

Ихён молча смотрел на профиль девушки. Ее глаза затуманились, словно она перенеслась в далекое прошлое.

— Она сказала: «Мне больше ничего не любопытно».

Ихён удивленно воззрился на Онджо.

— Хах! Крутая она у меня была, да?

Даже вспоминая о последних минутах бабушки, Онджо не переставала улыбаться. Время, проведенное вместе с бабушкой, было для нее очень ценно: даже о расставании, именуемом смертью, у нее остались прекрасные воспоминания.

— А что это значит?

— Знаешь, что она сказала до этого? Мне кажется, это очень крутые последние слова.

Бабушка умерла в доме престарелых. В последние годы она страдала деменцией, а именно краткосрочной потерей памяти. У бабушки постепенно исчезали самые недавние воспоминания — кто только что навещал ее, кто звонил, принимала ли она уже таблетки и так далее. В хорошие дни бабушка помнила всех членов семьи, но иногда бывало и такое, что она забывала своих внуков. А временами она и вовсе смотрела на собственных детей и не узнавала их. Так что, когда Онджо с мамой приходили навещать бабушку, мама специально задавала ей вопросы, чтобы оживить воспоминания. Она заставляла бабушку перечислять всех детей по порядку, называть имена зятьев и невесток, вспоминать внуков.

Однажды настал момент, когда бабушка забыла свой последний дом — тот, в котором она прожила дольше всего. Тогда мама Онджо спросила у нее:

— Мам, а где ты жила, когда была счастливее всего?

— На улице Букмунро.

Бабушка родилась и выросла на улице Букмунро. Если она была счастливее всего в то время, значит, ей больше всего нравилось принадлежать самой себе?

В какой период своей жизни человек принадлежит полностью только самому себе? Когда ему не приходится играть роль кого-то и удается быть преданным лишь своему «я»? Онджо не могла поверить, что бабушка была счастливее всего, когда была еще юна, то есть в возрасте самой Онджо сейчас. В те времена был еще период японской оккупации, и в школе запрещалось говорить на родном языке, а за нарушения били палкой по ладоням. А потом и вовсе началась Корейская война, и всех призвали отбывать трудовую повинность, и бабушке с семьей пришлось скрываться в горах. Как же она могла чувствовать себя счастливее всего в такое страшное время? Онджо всегда думала, что школа — это просто период подготовки к чему-то большему. Что это просто время ожидания перехода на новый этап в жизни, не имеющий никакой ценности сам по себе. Но услышав бабушкины слова, Онджо вдруг подумала, что, возможно, каждый момент нашей жизни является полноценным сам по себе. Что моменты, которые она проходит сейчас, не просто период для подготовки к будущему, а полноценное время ее жизни. «Как только это закончится, если только пережить это время…» — с такими мыслями жила Онджо до тех пор, но теперь была уверена, что это неправильно. Потому что время, которое прошло, больше никогда не вернется.

Такие мысли кружили в голове Онджо, когда она неслась в больницу, после того как мама позвонила ей с вестью о том, что бабушке стало плохо.

Бабушка смотрела в окно на предзакатное небо. Гладкие камешки на берегу сверкали на солнце, а на мелководье слегка накатывали волны, отражая лучи заката. Бабушка пошевелила губами. Слов слышно не было, и мама наклонилась поближе, прямо к ее лицу.

— Что? Мам, я не расслышала. Повтори еще раз.

— Жалко.

Дыхание бабушки было таким тяжелым, что ее голос больше напоминал еле слышные хрипы. Но ее взгляд был ясным как никогда.

— Что? Чего жалко?

Онджо с мамой растерянно переглянулись. О чем она говорит? Бабушка с трудом подняла руку и показала в окно.

— Что больше не увижу такой красоты.

Онджо посмотрела туда, куда указывала рука бабушки. Закат был ослепительным. Все, на что падали лучи солнца, сверкало и переливалось золотом.

— Но мне больше ничего не любопытно.

С этими словами бабушка уронила голову.

Онджо часто вспоминала о последних словах бабушки, но так и не смогла до конца понять, что она имела в виду. А спросить у мамы было нельзя. После бабушкиной смерти мама сразу начинала плакать при любом упоминании о ней. Она скучала по ней еще отчаяннее, чем по погибшему папе Онджо. Маму никто не может заменить, даже если ты уже совсем взрослый.

После вопроса Ихёна о разнице между тем, чтобы жить и быть живым, Онджо почему-то вспомнились последние слова бабушки.

Ихён тоже погрузился в размышления. Он несколько раз мысленно повторил про себя фразу: «Мне больше ничего не любопытно».

— А может, в этом и есть разница между тем, чтобы жить и быть живым? Любопытство, интерес. Мы живем постоянно в поиске чего-то. Но если тебя больше ничего не интересует, то становится скучно. А вот нам пока очень любопытно, что же нас ждет, — сказала Онджо, глядя на песок школьного стадиона, который закат окрасил в оранжевый цвет.

— А ты думаешь, многим ребятам на самом деле любопытно, что их ждет? Мы же узнаем вкус отчаяния и поражения еще прежде, чем понимаем, как устроен этот мир, и принимаем за норму то, что будущее ничем не отличается.

— Именно поэтому мы и не живем. Мы просто живы. А чтобы жить по-настоящему, нужно задаваться вопросом «Что делать?» и бесконечно искать ответы. Разве нет?

Когда они обновляли правила работы «Магазинчика», Онджо без конца задавалась вопросами. Зачем, ради чего она так хочет продолжать заниматься «Магазинчиком времени»? Откуда пришла сама идея создания «Магазинчика» в том виде, в котором он есть сейчас? Тогда ей на ум пришли слова, которые Онджо тут же записала. Можно назвать их нытьем, оправданием или какой-никакой, а причиной того, почему «Магазинчик времени», по мнению Онджо, должен существовать. Она переслала текст Ихёну эсэмэской.

— На случай, если мы вдруг забудем, с чего начинали. Хочу выложить это на сайт «Магазинчика». Только получилось немножко нелепо, — добавила девушка, почесывая локоть.

Ихён дочитал и поднял глаза на Онджо. Это вовсе не было нелепо. Он поднял было руку, чтобы погладить ее по голове, но тут же опустил обратно. Откуда-то налетел ветер и растрепал волосы девушки. Солнечные лучи проходили сквозь пряди, и лицо Онджо, казалось, было окутано золотым сиянием.

«Ты всегда для меня будешь самой замечательной», — хотел сказать ей Ихён, но сдержался.

Он молча перевел взгляд на стадион.

Интересно, как себя чувствует тот мужчина? Книги, которые он читал до этого, тоже относились к этой категории? Любопытство. Но в прошлый раз он сказал: «Мне не нужны книги, что в них толку».

Ихён тяжело вздохнул, глядя на бесконечное синее небо над школьным стадионом. В его вздохе смешались сразу несколько эмоций. На невысказанные чувства к Онджо наложилось отчаяние мужчины из домика в лесу, и все вместе это погрузило парня в полное уныние.

— Если завтра придут журналисты, может, нам надо подготовить общее заявление или вроде того? — спросил Ихён, с трудом снова собравшись с мыслями.

— Ага, я как раз хотела посоветоваться насчет этого и распределить обязанности, поэтому и позвала сегодня встретиться.

— Ты выложи на сайт этот текст, он мне понравился.

— Правда?

— Да. А я займусь общим заявлением, — предложил Ихён.

— О, правда? Прямо груз с плеч.

— Я напишу и отправлю тебе. А ты проверишь.

— Спасибо. Я как раз думала, что заняться им надо будет или мне, или тебе.

— А от лица выпускников Канджун напишет. Он сам предложил.

— Фух, хорошо. Распределить обязанности оказалось легче, чем я думала.

— Эй, вы чего такие серьезные? — спросила Нанджу, втискиваясь на лавочку между Онджо и Ихёном. От нее пахло свежим ветром. Нанджу поочередно смерила друзей подозрительным взглядом.

— Если так беспокоилась, могла бы и пораньше прийти, — покосилась на нее Онджо.

— Не говори. Вечно меня кто-то отвлекает в важные моменты. Арин просила встретиться с ней.

В этот момент к ребятам подошла Хеджи.

— О, кстати, О Хеджи! Я слышала, это ты начала приклеивать стикеры на окно в классе? — сказала Нанджу.

Стикеры со словами поддержки для охранника сначала появились на окне классной комнаты, а потом их стало так много, что часть переместилась и на окно будки охранника. Удивленные словами Нанджу Ихён и Онджо как по команде посмотрели на Хеджи. Та ледяным тоном спросила:

— И кто такое сказал? Что это я?

— Го Арин, — так же холодно ответила Нанджу, подстраиваясь под настрой Хеджи.

— Интересно, зачем ей это? — на этот раз голос звучал спокойнее, но в нем все еще чувствовалась прохладца. Нанджу с немым вопросом уставилась на Хеджи.

— Кстати, вы в курсе, что это Го Арин начала все эти слухи обо мне?

Хеджи впервые сама упомянула имя Го Арин. Ее тон все еще был резким. Все это время по поводу их отношений ходило много разговоров, но Хеджи продолжала упорно молчать. Именно поэтому Онджо и изменила мнение насчет этих слухов. Потому что человек, который молча терпит, кажется более искренним, чем тот, кто треплет языком направо и налево. Онджо снова вспомнила реплику Хеджи: «Допустим, я начну доказывать, что это была не я. Чем я тогда отличаюсь от Го Арин?» Хеджи сказала, что пытаться бороться с чужими выдумками — все равно что вываляться в грязи, а она этого не выдержит. До сих пор Хеджи молчала и сдерживалась только ради того, чтобы сохранить последнее достоинство. Она сказала, что достоинство — это единственное, что помогает ей держаться, когда ни дома, ни в школе нельзя спокойно вздохнуть. Что если она потеряет и его, то лучше сразу умереть.

— Хочешь сказать, это была не ты? — уточнила Нанджу. Ее упрямство тоже было бесконечным.

— Разве так важно, кто первый это начал? Откуда все началось, кто был первым… Такие вопросы любят задавать те, кого это вообще не касается. Людям лишь бы поразнюхивать, чтобы потом кого-нибудь обвинить.

— Эй, ты в курсе, что разговариваешь как какой-то прокурор? — возмущенно воскликнула Нанджу.

— Я имею в виду, что надо сосредоточиться на главном, а не на мелочах. Не вижу смысла отвлекаться на подобное, — отрезала Хеджи.

— Ой, опять ты умничаешь…

Онджо подумала, что Хеджи права. Им всем пришлось стать зачинщиками, чтобы не обвинили кого-то одного. Но это правило работает и наоборот: можно осудить одного человека, чтобы на его примере другим было неповадно. Эдакое средство контроля.

Хеджи сказала, что, глядя на Го Арин, она словно видит отражение в зеркале. Что у нее появляется отвратительное ощущение, как будто она стоит напротив самой себя. Чтобы понять, какой ты человек, надо посмотреть на того, кто ведет себя так же, как ты. Для Хеджи таким человеком была Арин. В средней школе они яростно соперничали между собой целых три года подряд, а их матери словно вели через них холодную войну, и Хеджи первая начала понемногу уставать от этого. Как только наступал период экзаменов, Хеджи начинала желать, чтобы все беды мира свалились на голову Арин. Хоть бы она попала в автомобильную аварию, хоть бы в день экзамена у нее случился понос, хоть бы бизнес ее отца разорился и Арин забрали из школы. Хеджи мечтала, чтобы все несчастья в мире достались Арин, а вся удача перешла к ней. Видя себя такой, Хеджи осознавала, какое же все-таки человек эгоистичное животное и какая же неприятная личность она сама, и это очень мучило ее.

Но окончательно выйти из игры Хеджи решилась в тот день, когда получила записку от Го Арин. В ней было написано всего одно предложение.

В тот момент Хеджи со всей ясностью увидела, что представляет собой Го Арин. И что сама Хеджи не особо отличается от нее.

Мать Го Арин вела себя точно так же, как и мать Хеджи. Она постоянно сравнивала оценки дочери с соперницей. И каждый раз в такие моменты Арин желала смерти Хеджи. Потом она презирала себя, но в следующий раз все начиналось заново. Замкнутый круг. Тогда она решила очернить репутацию Хеджи и начала распускать слухи. Причем связанные с самой собой. Чтобы отвести от себя все подозрения.

С некоторых пор Хеджи перестала постоянно ходить в наушниках.

— Я не хочу так использовать силу зависти. Кстати, этому я научилась у тебя, Онджо.

— А? У меня?

— Ты же всех принимаешь такими, какие они есть.

— Неправда, я тоже завидую. Я же тоже человек.

— Пэк Онджо, да ты вообще не в этой лиге. Ты это хотела сказать, да? — влезла Нанджу.

Хеджи расхохоталась так громко, что цветы глицинии рядом даже слегка покачнулись. Онджо и Нанджу растерялись — они впервые видели Хеджи такой.

— Ого, офигеть! Хеджи, ты что, смеяться умеешь? — поразилась Нанджу.

— А что, понравилось? Посмеяться еще раз для тебя?

— Хеджи, ты…

Ну вот, опять началось.

— Я поняла кое-что благодаря Го Арин. Насколько зависть может испортить человека. В зависти есть такая сила, которая может и убить. Но она в итоге все равно обернется против тебя самого и нацелится, как клинок.

Нанджу впервые не стала спорить с Хеджи.

Вот и на этот раз Арин начала распускать слухи, чтобы поставить Хеджи в затруднительное положение. Несмотря на то что ей наконец удалось сместить соперницу с первого места, Го Арин продолжала по инерции использовать старые методы. Если вовремя не остановиться, то со временем это станет еще сложнее.

Судя по словам Нанджу, Арин была на грани нервного срыва от беспокойства, что не получит на промежуточном экзамене столько же баллов, сколько на пробном. Если Хеджи займет первое место, неизвестно, какие слухи она опять начнет распространять. Дело было в третьем классе средней школы. После уроков нужно было отправить письмо учителю по электронной почте, и Хеджи не вышла из своего аккаунта после отправки. Это было на занятии с репетитором, которое Хеджи и Арин посещали вместе. Хеджи ненадолго вышла из класса, и кто-то за это время отменил отправку ее письма. Потом ей за это снизили оценку. Хеджи подозревала, кто мог это сделать, но доказательств не было. Тогда ей стало страшно до мурашек. Они с Арин были соперницами, но в то время Хеджи все еще верила, что они подруги. Но Хеджи была так потрясена, что с тех пор стала держаться подальше от Арин.

Ребята распределили обязанности перед митингом в понедельник и еще раз все проверили. Хеджи вызвалась собирать подписи и продолжать клеить стикеры со словами поддержки на окнах. Когда Нанджу ехидно осведомилась, куда девалась О Хеджи, которая тряслась от страха, та ответила:

— Наблюдать за вами на стадионе было куда хуже. Ни за что такое не повторю. И бояться не стану, я хочу защитить свое достоинство. Если я помогу другому человеку сохранить его честь, это поможет и мне. Так что я тоже сделаю все, чтобы Руки-ножницы восстановили в должности.

— Вот это да! — Нанджу впервые с восхищением посмотрела на Хеджи.

Ребята сошлись на том, что Ихён напишет общее заявление, а Онджо с Нанджу нарисуют новые плакаты.

— В школе что-то случилось? — спросила мама, накладывая Онджо ужин в тарелку.

— Кто тебе сказал? Медведь теперь твой поставщик новостей?

— Нет. А если бы и так, то что? Нельзя?

— Да нет. Я так и думала, он докладывает тебе все, что происходит в школе и со мной.

— Я увидела пост в соцсетях. И вообще, могла бы просто не делать того, о чем приходится докладывать. Чего ты так остро реагируешь?

— В соцсетях? Офигеть.

— Кстати, я отправила тебе заявку в друзья, а ты не приняла.

— Потому что ты мама. А соцсети — это мир только для меня и моих друзей.

— Ага, вот как, значит. Ну ладно, допустим. В общем, я очень удивилась, когда увидела вашу школу в топе новостей.

Мама, должно быть, испугалась, что опять случилось страшное. В прошлом году их школа уже была в топе новостей — из-за смерти того парня. То происшествие осталось травмой для каждого. И никто не знает, насколько глубокой оказалась рана.

— Я тоже думала насчет того, что можно сделать. Можно попробовать запросить открытое слушание в школьном комитете. Должна быть какая-то законная процедура для таких случаев. С таким вниманием общественности школе так или иначе придется принять какие-то меры.

Утром в понедельник мама вытащила еще одну коробку с масками. И сказала, что сегодня понесет ее сама.

— Мам, но тебе же некогда.

— Это важнее. Дети начали то, что следовало бы сделать взрослым. Мы должны хотя бы теперь принять участие, чтобы было не стыдно ходить с поднятой головой. Родительский комитет тоже согласен.

— И это не из-за того, что для меня в школе могут быть какие-то последствия?

— Это тоже важно. Не буду отрицать. Я же все-таки твоя мама. Кому понравится, когда его ребенок на плохом счету.

— Но ты же не собираешься сказать что-то вроде: «Взрослые сами во всем разберутся, вы лучше об учебе думайте»?

— Посмотрите, кто у нас бежит впереди паровоза. Веди лучше в школу уже. И вообще, когда это ты хорошо училась? Об учебе она заговорила, ха!

Пришла эсэмэска от Нанджу. Ее мама тоже присоединилась. Сегодня Онджо ощущала себя совсем иначе, чем в прошлый раз. Теперь у нее за спиной была мощная поддержка.

Они распределили, в каком порядке будут выступать перед журналистами, и Онджо вызвалась быть ответственной. Это казалось правильным: ведь именно она объявила, что они все зачинщики.

Перед школьными воротами несколько мам разговаривали с Мистером Понедельником. Завуч настаивал на том, чтобы продолжить беседу в учительской, но женщины решительно отказались. Шумиха в школе могла сказаться на оценках детей, поэтому родители тоже желали, чтобы все поскорее разрешилось. Благодаря сбору подписей ребят сегодня пришло намного больше. Толпа все разрасталась, как будто капельки воды собрались в огромное озеро. Родители тоже продолжали подходить. Немало собралось и молодых людей, одетых не в школьную форму. В самом первом ряду развернули растяжку с требованием отменить увольнение. Ихён выступил вперед, чтобы зачитать общее заявление.

Перед митингующими выстроилась в ряд целая толпа журналистов с камерами. Онджо удивилась, как много их пришло.

Вчера вечером Хеджи загрузила на сайт «Магазинчика времени» фотографию и сказала, что принесет запечатленное на ней на митинг.

Хеджи с Онджо переглянулись и одновременно двинулись вперед.

Хеджи держала в руках доску, на которой было приклеено множество стикеров. Это были записки, которые Руки-ножницы каждый день оставлял для школьников.

Люди подходили к Хеджи, чтобы сфотографировать доску. Журналисты тоже сделали несколько снимков.

Голос Ихёна, четко зачитывающего общее заявление, разнесся по всему стадиону.

— Следующим выступит выпускник Ли Канджун с письмом, адресованным охраннику, — громко и четко объявила Онджо.

Слушая, как Канджун читает вслух свое письмо, Онджо вдруг вспомнила, как звучал голос Канто вчера по телефону. А еще разлад в семье Канто. Когда вчера они с Ихёном разговаривали о Канджуне, у Онджо на мгновение мелькнула подобная мысль, но она сразу отмахнулась от нее. Да ну, не может быть. В ушах зазвенело. Неужели Канджун — это Канто? Затем Онджо вдруг будто погрузилась в вакуум, она ничего не слышала вокруг. Голова кружилась. Какое-то странное чувство, которое невозможно описать словами. Но почему тогда Канджун не сказал, что он и есть Канто? У Онджо появилось ощущение, что только она одна этого и не знала, и на душе стало гадко.

— Что с тобой? — шепотом спросила Нанджу, заметив, что подруга побледнела. Но Онджо была в таком шоке, что даже не смогла ответить. Она и хотела, и не хотела проверять свою догадку. Ей стало страшно. А Ихён, кажется, что-то знает. Эти двое, что, сговорились, чтобы обмануть ее? А если они решили так отомстить ей за то, что Онджо колебалась между ними?

Директор школы вышел вперед, чтобы объявить официальную позицию. Он сказал, что школа учтет мнение школьников, выпускников и их родителей, но решение об увольнении сотрудников принимает вышестоящий орган — городской отдел образования, а школа только исполняет приказ. Затем он добавил, что тем не менее приносит извинения за то, что школа не оспорила решения вышестоящего органа, и что ему стыдно перед учениками. Речь закончилась поклоном и обещанием связаться с министерством образования и сделать все возможное, чтобы отменить увольнение.

Но Онджо ничего не слышала. Даже речь директора звучала для нее как фоновый шум. И Чон Ихён, и невозмутимо стоящий рядом с ним Ли Канджун казались ей нереальными, как во сне. Но как Ихён мог так с ней поступить? Это же он больше всех общался с Канджуном. Онджо вдруг испугалась, что Ихён, которого она знала до сих пор, на самом деле совсем не такой человек, как она думала.

Как только митинг закончился, Онджо с застывшим выражением лица прошла мимо Ихёна и Канджуна и направилась сразу в класс. Нанджу с Ихёном что-то оживленно обсуждали и кричали вслед Онджо, но она, не оборачиваясь, быстро пересекла стадион по диагонали. Ей не хотелось никого видеть и ни с кем разговаривать. У Онджо было такое ощущение, будто она вся превратилась в комок спутанной как попало пряжи.