БАЙКИ СТАРОГО ШАМАНА

Часть I Вера (1891–1911)

Предки мои не были уроженцами этих мест. В незапамятные времена мы жили далеко в Китае, «под Стеной» в северном предместье древней ставки Хана Хубилая — внука Чингисхана, которую он назвал Ханбулак, а нынче зовут на китайский манер — Пекин. Сперва предки мои жили в самом Ханбулаке в закрытом городе как простые нукеры, лекари и прочие пекари, а с падением монгольской династии Юань китайцы нас выселили за Стену, где мы и жили еще лет двести. Потом на Китай напали маньчжуры, и маньчжурский Хан Абахай, захватив ряд реликвий самого Чингисхана, объявил себя новым Китайским Императором и Хозяином над всей степью. Всем было предложено покориться и пойти в услужение к Абахаю или умереть в безнадежном сражении. Предки собрались на курултай, и многие решили в Китае остаться, а некоторые — перейти под руку «белого Царя», который по слухам был Крови Чингисовой и поэтому, как и мы, ненавидел китайцев.

Это было долгое путешествие, многие в горах и пустынях от голода и холода умерли, но самые сильные добрались до этих краев, и тут нас встретили русские. Было это в правление Михаила Федоровича, который нам очень обрадовался, ибо мы были чуть ли не первым народом, пожелавшим прийти к нему на службу в Русское Царство, и поэтому предки наши были русским государем обласканы. Взамен мы давали русскому царю присягу на монгольский манер (то есть если кто из нас в бою побежит, то после боя казнят весь десяток, а если побежит десяток, казнят сотню и далее), крестились все в православие и стали военнообязанными. За это Царь позволил нам брать местных и делать их своими аратами.

За время пути мы много воевали с аборигенами, ибо они не хотели нас через земли свои пропускать, так что по названию наших бунчуков и тотемных знаков нас звали на тюркский манер «фури» или «бури», что значит — «волки», ибо каждый из наших девяти родов Хонгодоров имеет своим предком Волка. Из этого мы стали называться «бурятами» или «бурятскими / братскими народами», ибо завоеванное нами население тоже стало зваться «бурятами», а самоназвания у нас никогда не было, ведь некогда мы были лишь охраною и обслугою в Ставке Великого Хана, а какое может быть самоназвание у обслуги? А «Хонгодор» всего лишь означает «девять родов» и не более.

Наш тотем Третьего рода — темно-серый речной волк, который некогда водился в зарослях монгольского Керулена. Это был мелкий волк, рыбоед и падальщик. В этом нет ничего удивительного, роды всегда располагались в Степи в виде квадрата три на три. Третий род занимал северо-восточный угол. Север означал Ночь, Холод, Лишения, а Юг — Богатство, Радость и Тепло, поэтому у китайцев по сей день все «южные» цифры почитаются как «счастливые», а «северные», напротив, несут смерть и погибель. Восток означал Мудрость и Хитрость, в сравнении с Западом, который был стороной Силы и Доблести. Это объясняется тем, что Орда всегда изображалась в виде летящей птицы с клювом, обращенным на Юг. У этой Птицы правая сторона всегда считалась на Западе, а левая — на Востоке, поэтому западные Небожители для моих предков всегда числились добрыми и хорошими, а восточные — злыми и очень недобрыми.

Так что если задумываться, то Третий род всегда выглядел самым недобрым среди всех девяти, а волк наш считался самым злым и коварным. Его древнее имя «бабр» — волк-рыбоед, волк-падальщик. Если хотите, вы можете его сегодня увидеть на гербе города Иркутска, правда, там он выглядит скорее как кот, ибо волки-рыбоеды уже давно вымерли.

Вы знаете, как в древности монголы хоронили своих умерших? Люди в основном умирали зимой от голода, холода и лишений. Зима в наших краях — время наименьших осадков, поэтому всю зиму овцы могут жить на подножном корме, сжевывая прошлогоднюю промерзшую насквозь траву. Зато от больших холодов и отсутствия снега земля промерзает насквозь и становится крепка, как гранит. А у кочевников-скотоводов в обиходе никогда ни лопаты, ни узбекского кетменя не было. Стало быть, тело умершего зимой в землю закопать невозможно. Тело невозможно и сжечь, ибо в голой, продуваемой ветрами степи всегда недостаточно дерева. А тело захоронить надобно, ибо иначе по весне оно оттает, загниет и начнет разлагаться, распространяя вокруг себя заразу с миазмами. Поэтому покойника оборачивали в кошму или просто обматывали старыми тряпками, чтобы лошади не пугались, и пускали по телу табун. Лошади измельчали промерзшее тело своими копытами и разносили останки на многие версты. И тогда на раздробленные останки приходили следующие за племенем волки-падальщики, которые могли разгрызть эти малые куски мяса. Вот от этих волков-падальщиков наш Третий род и произошел. Мы совершали последнее омовение умершего, готовили лошадей к ритуалу, успокаивали и опаивали чем-нибудь родственников, ибо в сравнении с иными способами упокоения усопших этот все-таки выглядит совсем варварским. Но раз тело нельзя ни захоронить, ни сжечь, а по причине мороза тело целиком волкам не угрызть, это было самым лучшим решением. Людям говорили, что умерший возвращается к Предкам, что это сами Предки в образе волков-рыбоедов приходят за ним. Смешно. Мой дед как-то сказал, что самыми закоренелыми атеистами обычно становятся служители культа. Не знаю. Наверное. Я часто думал, что многие решения, которые я в жизни принял, тесно связаны с тем способом, которым предки мои избавлялись от тел своих умерших. Пусть грязно, пусть жутко, но иного выхода не было. Любой хороший Шаман знает это. Именно поэтому наш Третий род испокон веков был родом Севера / Ночи и Востока / Злой Мудрости.

А дальше… Когда мы приняли русское подданство и крестились все на православный манер, соборованием и отпеванием покойных занялись русские батюшки. И предки мои утратили прежнее ремесло. Зато мы получили под управление озеро. Выглядело оно так.

Я тогда еще ходил в школу, а после — в гимназию. Отец работал путевым инженером в Иркутске (тот был вполне себе губернским городом, тогда как Верхнеудинск — уездным, и родовитые буряты даже с этой стороны озера в те годы обычно в Иркутске работали). То есть я ходил в школу в Иркутске, но на лето меня с друзьями отправляли домой, в Мысовск, через озеро Ольхон. Каждое лето нас после школы везли сперва на Ольхон, и там мы молились у Камня. Это называлось «Поклонись Духам Камня на Западе». Там, на Ольхоне, приходил день, когда обычный северный ветер «байкал» сменялся на южный «култук» и тающий лед начинал уходить на север. Тогда нас сажали на речной кораблик или буксир — или уж как получится — и мы кто на камбузе, кто в капитанской рубке, а кто и в угольном погребе плыли домой через Озеро. Теплый южный ветер растапливал путь среди льдин, и от этого казалось, что перед нами сам Байкал ото льда очищается. Местные араты всегда выходили нас встречать и думали, что лед тает не от того, что пришел июнь и подул теплый ветер, а потому что это «маленькие шаманы» плывут и лед при этом растапливают. Соответственно осенью, в сентябре-октябре, в Мысовске для нас сооружали баркасы, и мы под парусом с попутным «шелонником» выходили из устья Мы- совки, и уже в море сильный «баргузин» нас подхватывал и нес назад в иркутскую школу — на обучение. Это называлось «Доверь судьбу восточному ветру». Наши паруса опять же араты и прочие рыбаки видели и про себя знали, что навигация на священном море закончена. По традиции в июне «маленькие шаманы» с запада на восток по морю плыли, и с этого дня можно было в море идти — ловить рыбу, а в конце сентября — в октябре опять же «маленькие шаманы» с востока на запад назад возвращались, это значило, что на море на лодках в этом году теперь делать нечего. То есть плавать-то можно, но если налетит «сарма» или там начнет тянуть сильный «баргузин», а ты в море, то сам ты кругом виноват, и винить в своей глупости уже некого.

А на том берегу мы с братьями жили у моего деда Софрона Степановича, который и был Хранителем Озера. Жил он в огромной, просторной избе с русскою печкой, сложенной в незапамятные времена, и араты были уверены, что саму избу выстроили именно вокруг печи, которую якобы некогда сложили неизвестные древние колдуны и волшебники. Дед круглыми днями сидел перед нашей избой на завалинке, курил огромную трубку, принимал от аратов нехитрые их подношения и иногда — очень редко — поднимал над избою огромное белое полотнище, которое издали, с озера и Улундинского тракта, было видно, и все рыбаки с капитанами знали, что идет шторм, ибо белый цвет — знак опасности.

Собственно, в этом и состояли обязанности Хранителя Озера — он всегда знал, когда придет шторм и оповещал народ в округе об этом заранее. А откуда он это знал — было неведомо. Одним словом, чародей и волшебник. Я всегда любопытствовал, как дед это делает, а тот отвечал, что обязательно все расскажет, когда придет срок. И вот однажды, когда я приехал к деду на очередные каникулы, тот проверил дневник, расспросил про школу, как я учусь, какие у меня отметки и прочее, а после сказал:

— Ну вот, ты уже и готов узнать тайну Озера.

С этими словами дед отвел меня в свою спальню, где стояли шкафы, набитые огромными древними домовыми книгами. Одна из них лежала раскрытою на столе, и дед предложил мне прочесть то, что там написано. А там русским по белому было проставлено то число и стояла аккуратная запись «06:00. Ясно. Ветер северный, слабый. Температура воздуха 15 градусов. Температура воды 8. Давление 714 мм рт. столба. Склянка — чиста. Тихлон» и так далее (за точность цитаты уже не ручаюсь, но суть вы поняли).

Я этой записью всерьез озадачился, и дед рассказал мне, что в незапамятные времена, когда наши предки только прибыли к озеру из-под Великой Стены, здесь им было все в новинку. Монголы вообще не любят воду, не умеют плавать и не купаются. А тут как раз нашему роду достались в управление береговая черта, магический остров Ольхон и само озеро. Ну и сама жизнь нас заставила полезть в воду. Многие утонули, погибли и без следа в Озере сгинули. Поэтому, чтобы люди не гибли, появился Хранитель Озера. Это был человек, который принялся собирать приметы, легенды и предания местных аратов, прочих тунгусов с эвенками и на основании этих примет стал шторма на море предсказывать. Были тогда первые Хранители Озера, как и все степные буряты, кочевниками, путешествовали они по всему берегу, и приметы были у нас собраны со всего побережья. Так вот именно Мысовка на восточном берегу возле места, где хребет Хамар-Дабан обрывается в Байкал, оказалась тем местом, где эти приметы лучше всего наблюдались и просматривались, и поэтому Хранители Озера стали постепенно оседать именно в этом краю. А приметы были простые и в то же время красивые.

К примеру, считалось, что все они — не просто так, а результат действий духов предков, которые пытаются таким образом связаться со своими потомками и предупредить их о грядущей опасности. Например, вы находитесь на мысе на восточном берегу озера и наблюдаете за закатом. Если солнце садится в синее озеро, все хорошо, и дальше будет такая же ясная погода. А вот если на закате солнце воду как будто кровью окрашивает, то это из моря поднимается кровь предков, которая вопиет о том, что вот-вот будет шторм и надо бежать вывешивать белое полотнище. Ну и так далее.

И вот однажды, когда очередной Хранитель Озера, глава Третьего рода сидел на берегу и курил свою трубку, к нему подъехали русские, спешились, с уважением поздоровались и стали расспрашивать, кто он такой и что именно он делает. Предок все им рассказал, показал свои записи (тогда они были на уйгурском) и… Тут русские замахали руками и сказали, что так дело не пойдет. Записи нужно обязательно перевести на русский и вести их каждый день. По два раза — утром и вечером. А чтобы пухнущие гроссбухи по степи в кибитке с собою таскать не пришлось, приезжие русские засучили свои рукава и построили предку русскую рубленую избу с настоящею огромною русскою печью с одним лишь условием, чтобы он больше никуда с этого места не кочевал, чтобы записи все его были отныне на русском и делал он их регулярно и каждый день. Сам делал, сыну своему приказал, внуку и — прочее. А чтобы никто его при этом не обижал и не трогал, выдали ему грамоту — в дни моей молодости была она уже почти черной от старости, где было сказано, что «…согласно Указу Его Императорского Величества Петра Алексеевича, Илье боярскому сыну Софронову отныне назначена служба Хранителя Озера, которую он обязуется нести честно и вечно, передавая ее по наследству, а в награду за нее он освобождается ото всех податей и имеет право брать со всех проплывающих мимо оброк омулем, чаем, табаком и проч.» (цитата может быть неточна, ибо давно это было, и я ее уже немного запамятовал). А потом долгие годы предки мои переводили исходные тексты с уйгурского на русский, делали в гроссбухи все новые записи, старые записи перечитывали и внимательно анализировали. В итоге обнаруживались новые все более сложные приметы, о которых те же араты были вообще без понятия. Эти приметы становились все более непостижимыми для внешнего наблюдателя, и в итоге араты стали считать нас колдунами, магами и волшебниками, хотя на самом-то деле в шаманском деле не место, вообще, сказкам и суевериям. Учет и контроль. Каждодневная работа, сбор информации, сверка с имеющимися данными, анализ поступающей информации и точный прогноз на базе анализа. Вот и все колдовство! Мой дед говорил все это немного иначе, но я лишь передаю смысл сказанного.

К примеру, я спрашивал — что значит «тихлон»? На это он отвечал, что так говорил ему заезжий русский, который гостил у него целое лето по молодости. Он думал, что «тихлон» от русского слова «тихо». Раз на улице ясно и тихо, значит — «тихлон». Русский рассказывал, что здесь в Сибири каждый год возникает огромный «сибирский тихлон», из-за которого такие холода и зимой мало снега. Вот дед мудреное словцо и запомнил. А русский гость, как безумный, то в эту тетрадь сунется, то в другую — и аж смеется от радости. Все лето гостил, сколько мог из гроссбухов в журналы свои переписывал, а когда назад в столицу вернулся, прислал огромный ртутный барометр с объяснением, как им пользоваться, склянкой в которой перед штормом возникают кристаллы и вертушки всякие, чтобы знать скорость ветра. А потом долгие годы присылал хорошего чаю, вкусный табак и диковины всякие, а взамен дед посылал ему копии своих записей.

Разумеется, просто в чистом поле или, верней, на мысу между огромным горным хребтом и озером отдельная изба стоять не могла. Времена были всякие: места наши каторжные, так что вскоре прапрадедову избу огородили высоким забором с острыми кольями, вокруг нее поднялись дома наших слуг, или родственников. Так как царский патент в наших краях был не у многих, как-то получилось, что младшего сына в роду стали отдавать церкви, а родовое гнездо стало считаться выселками местного монастыря. Так что Великий Шаман отныне был главой рода, сам Мысовск вокруг него управлялся купеческой гильдией кяхтинских купцов, которые в самом Мысовске опять же были все членами нашей фамилии, а рядом стоял Монастырь Старой Веры, где настоятелем был глава одной из младших ветвей нашего рода. То есть в одном месте были и Великий Шаман, и Купеческий Совет, и Настоятель Мысовского монастыря. Причем, в отличие от монастырей у раскольников, мы получали благословение от Православного Митрополита, ибо мы ни с Патриархом, ни с Синодом не ссорились, а преследовать нас проку не было. Один был Православный монастырь в округе, а вокруг сплошные дацаны да шаманские огнища. Вам интересно, что теперь с дедовской избой сталось или с патентом от имени самого Петра Первого? Нынче в той самой избе — современная метеостанция. Я ездил туда, беседовал с метеорологами. Их там жило трое: русская пара и один бурят, который там лишь работал. А сама изба стояла за зданием местной дорожной станции. Ее и не видно теперь между старым пакгаузом и водокачкой. Мне метеорологи не понравились — худые, вертлявые, ни в одном ни виду, ни значимости. Вот и не несут им омуля, а потому и станция сейчас в запустении. Настоящий Хранитель должен быть с виду солидным, красиво трубку курить, умно молчать, уметь людей слушать — а это так… вертихвостки… Люди сами должны Хранителю и омуля, и чай, и табак, и араку нести, да еще просить, чтобы принял. А им бы я и за деньги ничего не принес! А документы пропали: то ли их сдали в архив, то ли попросту выбросили, ибо люди, которые там нынче живут, вертлявые.

Хотите узнать — раз уж я на пенсии — почему я не захотел как дед стать Хранителем? Над этим я много думал. Я всю жизнь то в обкоме, то в министерстве сидел. И ко мне всю жизнь люди шли — кто с проблемой, кто с делами, кто за советом, а кто и спасибо сказать. И вот представьте себе, что тем же самым людям нужно что-то на озере. Приходят они с подарками к Великому Шаману-Хранителю, а там — опять я. Боюсь, это будет выглядеть несколько неожиданно. Да и не солидно сидеть мне в избе меж пакгаузом и водокачкой. Спрашиваете, почему ее при строительстве станции не снесли? Эта прадедова изба и была некогда зданием и правления Мысовского порта, и Дорожной станцией. Именно с нее Дорога на той стороне озера началась. Случилось это при моем деде, который и саму избу, и всю нашу землю вокруг, как православный, железной дороге пожертвовал.

История эта начиналась с того, как однажды к деду моему, сидевшему как всегда на завалинке у нашего дома, приехали посетители. Дед издалека узнал Бориса, главу Шестого рода, который отвечал за подготовку учителей и врачей для народа. Борис даже написал целый справочник по определению лекарственных растений в наших краях и издал его на свои средства в Петербурге. Он обычно жил на западном берегу Озера в Шолотах, где даже построил каменный дом в три этажа с настоящим балконом и после этого перестал кочевать. За это его не любили знатные родовичи с запада, к тому же у него родовая фамилия была Башхууев, что обычно переводили как «чужой человек». Смеяться тут не над чем, если это произносить, то совсем не похоже на то, что вы подумали. Это такая особая буква, которой нет в русском. А само словосочетание к нам пришло из китайского, где оно означает не «чужой человек», а «умник из хууэйцзы». Хууэйцзы — это, по мнению китайцев, люди, которые веками жили на западе в Синьцзяне и исповедовали ислам. А китайцы они потому, что не уйгуры, которые живут в тех же краях. В древних летописях этот народ называли юэчжи и говорили про них, что они не китайцы-хань, не монголы-сяньби, не тюрки-гунны или сюнну, но потом они вроде бы слились с китайцами, но по-прежнему в их краях легко отличить местного хууэйцзы от настоящего китайца с востока. К ним относится целая династия генералов по фамилии Ма, которые в начале этого века даже отложились от Китая в Синьцзяне и назвали себя Синьцзянской республикой. Правда, потом они помирились с Мао, разбив его главного врага среди коммунистов по имени Готао (так как сам Мао не мог воевать со своими же коммунистами), и тот за это сделал их коммунистами и даровал право и дальше править их озером Лобнор и Таримскою впадиной, а потом даже сделал их главными в создании китайской атомной бомбы. По внешности эти самые хууэйцзы сильно отличаются и от китайцев, и от монголов, и от уйгуров с кыргызами, но главная их отличительная черта — это то, что они мусульмане. И так как мы тогда воевали то с енисейскими кыргызами, то с их сродниками якутами (а у кыргызов — ислам), к Башкуевым в народе всегда отношение было чуть настороженным. Почему Башкуевым, а не Башхууевым? Потому что внук того «дяди Бориса», когда стал нашим министром культуры, а потом моим сватом, ибо моя племянница вышла замуж за его сына, в фамилии букву сменил, ибо не может быть министра культуры с такою забавной фамилией. Старые монголы по сей день смеются, что само название озера Байкал переводится с тюркского «большая вода», а в языке у нас нет ни слова «бай» — «большой» иль «богатый», ни слова «куль» или «кель», что означает «вода» (как в названии «Иссык-Куль», например), а это значит, что мы здесь пришельцы. Самое близкое и созвучное, что есть у нас, это слово «гул» — «огонь», но к озеру его применить невозможно. А вообще, с буквы «К» что в бурятском, что в монгольском начинаются лишь три слова — «красноармеец», «колхоз» и «коммунизм». Так откуда же она взялась в древней фамилии? Согласно преданию предок их был бродячим врачом, которого наши предки поймали в степи и привезли тяжело раненного легендарного хана Галдана лечить. Простые шаманы и лекари от него отступились, а этот иноземец его легко вылечил и стал навсегда личным врачом. Не то чтобы у него был выбор, конечно. Вот так полтысячи лет назад некий бродячий лекарь из хууэйцзы и стал нашим главным Врачом и Ученым, а дети его — знатными монгольскими родовичами. Но в память о предке они даже после присяги России и Крещения долго еще носили Крест с Полумесяцем.

Поэтому за глаза весь Шестой род в народе не считали монгольским, и это для простых аратов было серьезно. Именно из-за того, что родовичи из Шестого рода не считались монголами, испокон веков к ним то приймаками, то приказчиками, а то и советниками принимали местных ссыльных, которых особенно много пришлось по итогам восстания в Польше в 1860-х. Поэтому-то врачами и учителями в Шолотах для всех прочих улусов набирали литовцев и евреев с поляками. Многим это не нравилось, однако польские да еврейские советники умели и знали многое, и поэтому Шестой род считался у нас одним из самых богатых. К примеру, сам Борис мечтал наладить поставки колбасы из своего удела в столицу, да не просто колбасы, а с местными пряностями. Ради этого он много ездил то туда то сюда и все искал способ, как доставить в столицу свою колбасу или вяленую баранину. Многие смеялись над этим странным желанием, хоть Борис и умел деньги нажить. Шутка ли — первый каменный дом в три этажа в наших краях. Когда такой человек перебирается для разговора с тобой через Озеро — у него дело есть.

Поэтому дед Софрон встал к подъезжающим, гости спешились, и главы родов трижды облобызались между собой. Где-то засуетилась прислуга, готовя бузы и барашка для встречи гостя, появилась большая тарелка со свежим омулем, посыпанным мелко нарезанным чесноком и черемшой, и обязательная молочная водка — арака. Сам Софрон предпочитал пить обычную китайскую рисовую, но дорогого гостя принимать рисовой выглядело весьма несолидно.

Борис попробовал и такого омуля и сякого, очень хвалил и между второй и третьей рюмкою как бы невзначай обмолвился: не продаст ли Софрон ему омуля бочек сто или двести? Все знали, что Борис любил рыбу, Шестой род столь же черный, что и наш третий, так что и его степной темно-рыжий предок Волк тоже был «рыбоедом», как и все волки-предки «черных» родов, но обычные араты предпочитали баранину и того же омуля ели лишь тогда, когда есть было нечего. Про бурят, как и про монголов, неспроста говорится, что в жизни есть три удовольствия: «есть мясо, ехать на мясе и вонзать мясо в мясо». Собственно, «рыбоедами» у нас и были всегда три рода Востока — Третий, Шестой и Девятый. Шаманы, учителя да поставщики развлечений. Девятые раньше содержали дома терпимости, балаганы и винокурни, а нынче стали артистами, режиссерами и учеными. Среди моей родни только у них целых три академика. Шестые были учителями и врачами для хана и нойонов, а нынче сват мой, к примеру, профессор, народный учитель. А наш род был шаманским, так мы и занимаемся по сей день идеологией. Вот читаю вам лекции в Высшей партийной школе… И кажется мне, что в жизни мало что изменилось.

Но я отвлекся. Как я уже говорил, монголы едят больше мясо. Рыба для нас скорее в диковинку. Собственно, лишь в трех наших родах, что произошли от волков-рыбоедов, можно увидеть, как подают на стол рыбу. И за это, кстати, прочие родовичи считали нас «черными». С другой стороны, для выпаса мяса нужен кочевой образ жизни, а рыба склоняет народ к жизни оседлой. Поэтому и осели наши три рода лет на сто-двести раньше чистых кочевников, а оседлая жизнь легче капиталы накапливает — вот и получилось со временем, что оседлые роды становились богаче, а те, кто по старинке, «как завещали нам предки», отары гонял, остались как голь перекатная. А из этого в нашей истории вообще все события растут. Простые араты верили, что те, кто продолжает кочевья с баранами, живут по законам Вечного Неба и предков, а значит, наши «черные» роды предали заветы с традициями, не якшались с нами, и из-за этого «черные» рода с «белыми» не женились, не смешивались. А очень плохо жениться меж родственниками, и так как мы внутри «черных» родов — давно все друг другу родня, ничего не осталось кроме как жениться на русских, отдавать за них дочерей, а еще за ссыльных поляков с евреями. Я думаю, именно это смешение крови и стало причиной того, что дети из наших родов были образованнее, смышленее и успешнее, чем у остальных степняков. А может быть, все дело в рыбе и фосфоре. Мне один знакомый еврей, главный врач при нашей поездной армии в дни войны, очень много про фосфор в рыбе рассказывал и уверял, что в древнем Израиле правители были умней, чем у филистимлян, потому что у них там в озере Кинарет рыба с большим содержанием фосфора. Я даже потом заказывал анализ содержания фосфора в омуле, но там не нашли ничего необычного. Так что, думаю, тут было дело в смешении кровей, а не в фосфоре. Ибо ничем другим столь разительного отличия в истории родов «черных» и «белых» я объяснить не могу. А в те далекие годы, про которые я веду речь, разница между сравнительно образованными родами «черных» и обычных «белых» в жизни и достатке была уже очень заметная, и многие думали, что все дело в рыбе. Вот и дед мой Софрон, когда дядя Борис попросил у него двести бочек соленого омуля, решил, что ученый сосед придумал, как из рыбы «зелье мудрости добывать». Ведь хорошо было бы — вытопили из рыбы «зелье мудрости», выпили, и вот уже все — вроде умные. И дед мой сразу решил, что в этом предприятии соседа он точно участвует.

Поэтому Софрон степенно кивнул и отвечал, что рыба у него есть, не вся хороша на стол гостю, но с божьей помощью — к осени нужное количество его люди наловят. На это Борис сразу сказал, что ему не нужна слишком уж хорошая рыба, была бы съедобная. И к зиме ему нужно будет бочек пятьсот. Софрон лишь удивленно приподнял бровь, и Борис рассказал, что в поисках средств доставки его колбасы к столице он встретил нужных людей и те по секрету ему намекнули, что готовится строительство железной дороги от Челябинска на восток, и именно железная дорога будет лучшим способом доставки его колбасы до столицы. Проблема же была в том, что в дело брали только своих — православных христиан Старой Веры. И как раз так случилось, что принимали мы Присягу на Верность России при царе Михаиле Федоровиче, то есть еще до появления никонианцев, а когда произошла эта проклятая Реформа, наши Предки сказали, что дважды Присягу принять невозможно и отказались второй раз перекрещиваться. В те годы в наших краях шла вечная война с курыканами, якутами и прочими кыргызами, а чаще всего с маньчжурами и китайцами. Местные казаки были вооружены пушками, но кавалерию для них поставляли лишь наши предки. К примеру, красноярскую крепость трижды осаждали кыргызы, и все три раза крепость осаду выдерживала до подхода монгольской конницы. Так что настаивать на том, чтобы предки из-за какой-то ерунды перекрещивались, русские не решились, вот и вышло, что по сей день Бурятия считается самым «староверческим» регионом России. А наши братья по Вере, которых утесняли тогда церковники-никонианцы, особо на нашу помощь в строительстве железной дороги надеялись. Борис рассказал, что отдал в общий кошт все свои свободные деньги и спросил, готов ли Софрон для общего дела и истинной Веры всеми деньгами рискнуть, а то и пожертвовать.

Дед Софрон на это крепко задумался, а потом и спросил, зачем тогда Борису нужны бочки с омулем. На это тот отвечал, что обещал в Москве помощь в строительстве — и людьми, и провиантом, и прочим, а в обмен эту помощь засчитают, как будто бы деньгами. В качестве мастеров Борис предлагал использовать ссыльных, которых он уже выкупал с местной каторги в обмен на вечное их поселение, а в качестве рабочей силы — китайцев. Китайцы в отличие от монголов больше едят рыбу, поэтому для прокорма их нужна рыба, а так как рабов на строительстве будет много, то и качество рыбы не обязательно. Софрон, сообразив, что на вылов рыбы он сможет поднять всех своих слуг и аратов и за выловленное с ними честно расплачиваться, сразу обрадовался. А так как денег у нас в роду никогда много не было, в качестве своего пая дед вложил в дорогу все земли рода — от Мысовки и вниз по Улундинскому тракту — в сторону Кяхты. Не так чтобы было много, но это практически все, что имелось у нас тогда за душой.

Так друзья и соседи ударили по рукам, а на Байкале затеялось большое строительство баркасов, изготовление рыбацких сетей, смоление бочек и прочее. А на прощание Борис попросил, чтобы дед Софрон взял с собой своего старшего сына Савелия. Братья по вере не желали давать работу на будущей железной дороге «не своим», и поэтому свой инженер-путеец, по мнению Бориса, всем нам был нужен. Сам же Софрон поехал с Борисом в столицу, а оттуда — за море, в Англию, в Ньюкасл, для железной дороги пароход покупать. Тогда была такая политика, раз паромную переправу строили в наших краях, то на всех переговорах по приказу царя мы присутствовали, особенно в Англии. Англичане туземцев не жаловали, и нашим всегда было в радость поставить в этом деле для них запятую. Мол, вы своих сипаев пушкой расстреливали, а мы своих себе видим ровней. Ну, не то чтобы дед или дядя Борис там принимали решения, но нужный колорит на всех переговорах вносили. Опять же, раз они считались акционерами и совладельцами дороги, то и полагалось, чтобы в деле о пароходах им полагалась какая-то должность. Разумеется, раз речь шла об очень больших деньгах, то и речи не было, чтобы «по знакомству» стать капитаном или даже старпомом такого парома, но поскольку дед мой был шаманом и знал байкальские воды как свои пять пальцев, то его англичане учили на лоцмана. Верней, раз он и так уже был по профессии капитаном, то не самой профессии лоцмана, а работе с современными приборами. В итоге он до запуска парома так и капитанствовал на своем старом буксире, таскал баржи через Байкал из Мысовки, а потом был капитаном парома «Байкал», когда нужно было подменить их капитана или когда его попросту не было. Не многие хотели навсегда остаться жить в Мысовке, которая так и считалась выселками Троицкосавского монастыря. К примеру, когда паром запускали, то капитаном и старпомом на нем сперва стали два брата Заблоцких из Иркутска, которые были хорошими инженерами. Они тоже были капитанами временными и собирали паром, когда его по частям привезли по «северному морскому пути», а потом по Енисею из Ньюкасла, но переехать в Мысовку они не решились, так что дед долго был временным капитаном парома, когда смены ему не было.

Я хорошо помню те дни, когда дед, пока мы жили летом в Мысовке, надевал железнодорожный китель и фуражку и важно шел на работу на пристань. Он был единственным из бурят, кто ходил по Мысовке в форме, и поэтому араты принимали его за капитана, а он их не разубеждал. Настоящий шаман. А отца моего они тоже забрали на обучение в Петербург, правда, тогда в Ньюкасл он не ездил. Отец потом часто рассказывал, как дед повез его на учебу в столицу, сказав, что сделает его капитаном на пароходе. А в Петербурге вдруг выяснилось, что привезли его учить на инженера путей сообщения. Ведь в те годы паровозов-то еще не было. Они тогда назывались все пароходами. Так что отец мой думал тогда, что едет учиться в мореходку — быть капитаном того самого парохода на Байкале, который дед с дядею покупать в Англию ехали. Только как было ему в институт поступить, ежели был он до этого лишь помощником капитана буксира или капитаном, но на рыбацком баркасе. Ну, на этот случай у дяди Бориса Башкуева был хороший приказчик Владимир Горский, ссыльный из Вильны. Сам дядя моего деда больше собирал новые травы по округе для своего лечебника да разрабатывал рецептуру для колбасы, которой он мечтал накормить всю столицу, а всеми денежными делами у него занимался вот этот самый еврей по фамилии Горский. Правда, когда у него срок ссылки весь вышел и ему можно было вернуться, документы ему выправили то ли на Гурвича, то ли на Гурвица. Нет, по документам пишется «Гурвич», но латиницей, а когда с финнами приходится разговаривать, так они «цокают», потому что не умеют выговорить букву «Ч» и получается «Гурвитьц». Ну да это не важно.

В общем, уговорились деды с Горским, что в обмен на свободу и деньги немалые, он, помимо прочего, и отца моего школьной премудрости выучит. И учился он у этого Горского года два математике, литературе, наукам естественным, чтобы в институте экзамены сдать. А заодно много они промеж собой разговаривали, что у нас в стране хорошо, а что плохо, и можно ли сделать так, чтобы все стало лучше. Так что приехал отец в Петербург уже сильно распропагандированным и первым делом, еще до экзаменов, разыскал ячейку местных марксистов. А путь от нас до Петербурга не близкий. Даже на лето отец ездил скорей за границу, а не на Родину. Был он платным студентом, ни в чем не нуждался, так что и охранка на него не косилась, бог миловал. Мне потом знакомые его сказывали, что прозвище у него было Ханыч. Кто-то решил, что раз хорошо живет, то ханский сын он — не меньше. Вот и прилипло к нему это прозвище. А он был не ханского, а шаманского роду, ну да это не главное. Опять же по делам железной дороги приходилось отцу много ездить, так что стал он курьером нашей партии. Под видом богатого отпрыска ездил по делам в Англию. К примеру, в 1902 году, когда в Лондоне собрался Второй съезд РСДРП, отец ездил туда по делам закупки новой паровой машины в Ньюкасл, а при этом захватил с собой «троих слуг», которые и были депутатами съезда, а потом провез с собой назад несколько нелегалов: они прятались в паровом котле, когда сюда ехали, а отец им еду в машину носил. Горский? Нет, тот, которого убили в Москве, был Загорский, эсеры его убили, а отца моего учил просто Горский.

Дело в том, что сам Горский загорелся со временем идеей колбасного заводика и отошел от марксистов. По условию освобождения ему нельзя было селиться в столичных провинциях, и поэтому дядя Борис построил свой колбасный заводик не в столице, а в далекой Финляндии. Почему там? Сперва от нас туда везли мясо, а мясо было хорошее, поэтому продать его надо было задорого, чтоб дорогу отсюда туда окупить. К тому же в Москве бурят тогда не было. Тут ведь дело такое — далеко мы жили от обеих столиц, а за любым делом глаз нужен. Поэтому хорошо, когда рядом есть свой человек, который за делом присмотрит. Когда дела ведутся в Китае — пусть даже и за стеной — своего человека туда прислать можно. Хоть он по облику и монгол, но мало ли в Китае монголов? Довольно надеть китайский наряд, с умным видом говорить цитаты Конфуция, и китайцы со временем привыкают, думают, что, мол, полукровка иль еще что. А как монголу затеряться средь русских?

Рассудили то дело так. В ту пору вся наша знать отправляла детей учиться. Понятно, что совсем одного, без родни, без хорошего знания русского языка отправлять мальчика боязно. К счастью, при Священном Синоде в ту пору была уже отдельная коллегия для буддистов. У нас в Прибайкалье знать была давно Православной, но на востоке за Озером местные бурятские племена агинцев и хоринцев исповедовали буддизм. Отсюда вокруг Синода в Санкт-Петербурге и возникла небольшая колония на Петербургской стороне — на Каменном острове, где богатые и знатные родовичи выкупали дома и разрешали там жить тем богомольцам и ламам, которые приезжали по делам в столицу. Мы в свое время с ними обо всем договорились и на подставные бурятские имена выкупили там пару домов, как будто бы мы тоже буддисты, ибо буддистам в России жить было проще, чем приверженцам Старой Веры. Вот именно в этой колонии и жил мой отец, когда учился инженерному делу в Санкт-Петербурге. А раз появилась колония, в ней можно было и спрятать того, кто бы стал тайными глазами и ушами за делами заводика. Ибо, по словам моего отца, хорош был дядя Горский, но совсем уж чистых и честных у нас не отправляют на каторгу, как бы они потом ни оправдывались. А в писании сказано, что тот, кто вовремя поможет грешнику не оступиться и вернет его на путь истинный, заслужит Царство Небесное. И поэтому нужен был за сиим гешефтмахером хоть какой-то надзор. В Москве это было сделать нельзя, поэтому решили строиться возле Санкт-Петербурга. Однако поблизости вокруг него мяса было мало, а провоз туда был слишком дорог. Пришлось отказаться от мечты дяди Бориса, чтобы везти само мясо, стали возить только сушеные травы и пряности, а сам заводик поставили в финском Выборге, чтобы было много воды для завода, чтобы была трава для свиней и коров и берег залива был у завода глубокий, а течения помогали везти груженую баржу к Петербургу. Учет и контроль, внимание к деталям — вот что самое важное для шаманского ремесла, равно как и на колбасном заводике. Так что Володя Горский из марксиста и бомбиста уже в этом веке стал фабрикантом Гурвицем, а дядя Борис и потом его невестка Агриппина его партнерами на той фабрике. Но до того как он стал фабрикантом, Горский хорошо про классовую борьбу да историческую неизбежность рассказывал. Вот так отец мой и стал коммунистом.

Интересно, что потом стало с фабрикой? Разбомбили ее уже в зимнюю войну, когда с боем у финнов мы брали Выборг. Зато до того она много хорошего принесла. Пока она работала, пара моих сватьев, по наказу наших товарищей, уехала жить в те края и на прибыли от фабрики пустила в тех краях свои корни. Или в сопредельной стране, ибо граница между Финляндией и Швецией для финских граждан была в те годы открытою. Так что не до конца отошел ото всех наших дел товарищ Гурвиц, а может, и не отходил никогда. В партийной работе ведь так: кто-то агитирует, кто-то листовки расклеивает, кому-то легче удаются грабежи для пополнения нашей кассы, а кому-то сподручнее для всей нашей партии зарабатывать. В этом смысле мы, староверы, были всегда на особицу. Деньги к нам легко шли. Слышали про купца Мамонтова или Морозова? Они, когда умирали, завещали все свои миллионы большевикам, нашей партии. Знаете почему? Потому что умирали они без наследников, а тихо не оставить капиталы большевикам было никак невозможно. Вот и происходили скандалы от этого. А ежели была у старовера-владельца, скажем, разумная дочь, как у Горского, или понятливый внук, как у дяди Бориса, то и деньги оставались все внутри партии. Так что мечтал дядя Борис построить свой колбасный заводик в Финляндии, а в итоге все мы навсегда стали большевиками. Я думаю, что вышло все к лучшему. Это и называется — исторической неизбежностью.

Другой исторической неизбежностью стали дела вокруг постройки желдорпути. Народу в наших краях по причине сурового климата всегда было немного. Причем много было кочевников или давешних кочевников. Это значит, что ни бурят-монголу, ни киргизу лопату в руки не дашь: к земляным работам они непривычны. Это значило, что в наших краях кочевое местное население можно использовать лишь для разведения скота на мясо для тех же работников, для подвоза воды, или шпал, или щебня, но не на самом строительстве. Местных русских при этом было немного, а из центральной России работники на строительство дороги не ехали. Зато в сопредельном Китае народу было навалом, жили там люди бедно, а местные чиновники были продажными, так что набирать народ на тяжелые земляные работы там было можно. Теперь представьте себе, на строительстве железной дороги было восемь тысяч русских работников, которые на стройке командовали, так как имели хорошую квалификацию и редкую специальность. А простые земляные работы исполняли двести тысяч китайцев, причем китайцев, мягко говоря, разных. Начинали строить сразу с двух сторон, из Миасса под Челябинском и из Владивостока, а к нам дорога позже пришла. И так как на востоке китайских работников было чуть больше, то с той стороны стройка быстрее шла. Но и намучились там с ними изрядно. Китайцы все время норовили работу бросить и через реку домой убежать. Получат расчет за месяц, ноги в руки и плывут через реку в Маньчжурию. А там хунхузы, которые не любили китайцев. Сидят каждый месяц на другой стороне у реки и ждут, когда китайцы, получив деньги, от работ побегут через реку. Поймают китайцев, отберут деньги, хорошо если просто зарежут, а обычно еще — поглумятся, помучают, а потом бросят труп в реку. Реки Амур и Уссури в тех краях — к нам текут и плывут китайские трупы с выдавленными глазами да перерезанным горлом аккурат после зарплаты каждый месяц мимо строительных лагерей в нашу сторону. Китайцы их видят, плачут, бросают работу, но все равно после новой получки кто-то сбегает и потом опять плывет с распоротым брюхом вниз по реке. А напасть на хунхузов нельзя, китайцы из-за этой железной дороги и так на нас косятся, думают, что мы вместе с дорогой хотим у них землю забрать. Все время они так и думали, и их чиновники предъявляли претензии. А в реальности потом выяснилось, что они сами и оповещали хунхузов, когда китайцы от работ через границу с деньгами пойдут.

Раз нельзя на сопредельную территорию против хунхузов ходить, значит было принято решение работников охранять. Поручили это местным казакам. Стали они у реки сами бегущих с работы китайцев ловить, то бишь им жизни спасать. Да только казаки тоже были разные, и стали китайцы жаловаться, что когда их казаки ловят, то на работу возвращают назад, а деньги все отбирают. Это сразу подхватила иноземная пресса, и даже вскоре в газете «Таймс» появилась статья, что, мол, казаки нарочно грабят работающих на стройке китайцев. Одно слово — «англичанка гадит». И поэтому от правительства поступил приказ в наших краях, когда к нам дорога придет, обустроить китайских работников, а денег у них не отнимать и не обижать ни за что.

Сказано — сделано. В наших краях начальство закрыло все каторги: Шилку, Нерчинск, Акатуй и другие — и переделало их под рабочие лагеря для китайцев, чтобы они с деньгами от работ убежать не смогли. Ибо одно дело первые лагеря на Амуре, где народ жил в соломенных шалашах с крышей из китайской бумаги, а другое — прочная царская каторга с крепкими и теплыми зданиями, высокими заборами и всеми прочими радостями. Охрану же для лагерей набирали из наших нукеров, причем на любой проверке должно было считаться китайцем: вроде это не китайцев поселили на царской каторге и охраняют подданные Российской империи, а сами китайцы туда поселились, и теперь сами себя охраняют, и к месту работ конвоируют.

А дальше возникла щекотливая ситуация. Хунхузы постоянно за китайскими работниками охотились. И вот пришел день, когда целые полчища этих самых хунхузов-маньчжур напали на нашу дорогу, грабили и убивали рабочих китайцев, а полчища их вторглись на наше священное озеро Далай-Нур, куда впадает Керулен, колыбель самого Чингисхана! Китайцы поголовно бежали с работ на китайской земле и толпами переходили нашу границу. До наших земель те места, где все это случилось, были сравнительно далеко, но и у нас по всем улусам поскакали гонцы с известием, что хунхузы нарушили древнее перемирие и напали на Далай-нур, который их предводитель Хан Абахай, основатель династии Цинь, пообещал оставить монгольским в обмен на верность ханов Южной Монголии. Нас это мало касалось, ибо мы с Абахаем воевали и ни о чем в жизни не договаривались, однако дома у нас вскоре появился русский полковник, который собрал всех наших знатных родовичей с обеих сторон Великого Озера. Звали его фон Эссен, и он сказал нам, что хунхузы преступили все свои клятвы и мы должны помочь нашим младшим братьям в Китае, которые остались жить под Стеной. Монголы исстари воевали за земли для своих кочевьев вокруг Далай-нур, ибо в этой безводной степи вода — это Жизнь, и за нее не жалко биться с врагом до смерти. Дед сказывал, что у него лично было сомнение, что те предатели, кто пошел на службу к «гаминам» (это оскорбительное имя китайцев, которое я не стану переводить, хоть оно и сходно по смыслу с понятием «пидорас»), заслуживают, чтобы мы своими нукерами за них в войну вписывались, но горячие головы из «белых» родов (а у нас есть поговорка, что в «черных» родах попадаются умные монголы, а в «белых» — красивые) сразу же закричали, что мы пойдем на помощь нашим братьям против китайских агрессоров. Тогда Эссен дал нам грамоту от самого нового «Белого Царя» Николая (а Царь Александр как раз в те дни умер) о том, что мы имеем дозволение поднять свои бунчуки против хунхузского нападения и нашествия. А после этого к нам по Енисею и Ангаре стало прибывать оружие для войны против хунхузов. Наш род на это не подписался, ибо у нас была хорошая торговля с китайцами, равно как и наши сродники из иных «черных» родов, что кормились от торговли по Улундинскому тракту и Кяхты, а вот западная голытьба из «белых» родов все гурьбой побежала записываться добровольцами. А потом на долгие годы уехала воевать в Китае. После выяснилось, что хунхузы тогда воевали с японцами, которые побили их без числа, и огромные маньчжурские армии, дабы не быть разбитыми, стали отступать в нашу сторону. Тогда царское правительство испугалось, что десять миллионов китайцев с оружием в руках хлынет через нашу границу, и дабы этого не случилось, решило их связать боем на их территории. А русских на такую войну воевать не пошлешь, ибо все скажут, что Россия вторглась в Китай, вот и пришлось срочно формировать боевые отряды из наших бурят-монголов. Так что все выяснилось, но для публики тут у нас даже собрали хурал всех монгольских племен по поводу маньчжуро-китайской агрессии, и там было написано прошение к русскому Царю, чтобы тот не гневался на нас и оказал нам свою помощь. После этого мы вместе с японцами оказались будто молотом и наковальней, между которыми растаяли последние маньчжурские армии, а маньчжурская империя Цинь осталась в Китае совсем без сил и оружия. Монголы плохо копали насыпи для дороги или катали рабочие тачки, но воевать народ был всегда по жизни приучен, и хунхузские художества пошли на убыль. Японцы же, осознав, что такая война для них самих может плохо закончиться, осыпали серебром южных монголов — баргутов с чахарами — для того чтобы те пришли в наши края воевать за японцев вокруг озера Далай-нур, и с этого момента обычно считают начало Гражданской войны в Китае. В войне между братьями нет ничего хорошего, наши предки пришли из-под китайской Стены, и само близкое звучание слов «бурят» и «баргут» наводит на размышление. Для всех монголов озеро Далай-нур было священным, и в сражениях за него сошлись мы и те самые баргуты из Китая, к которым мы с самого начала якобы шли на помощь. Вот что бывает, когда в народе есть роды умные, а есть — красивые, и решения принимают последние. И все же раз война пошла за озеро Далай-нур — колыбель Чингисхана, то на нашей стороне была правда, раз враги наши воевали ради того, чтобы на Далай-нур появились маньчжуры с японцами. Враги в ответ говорили, что с нами на берега священного озера шли с севера русские, но и в те годы, и уже в советское время русские власти всегда подчеркивали, что Россия не претендует на область озера Далай-нур. В свое время им не верили. Но уже потом, когда СССР помог Монголии победить Унгерна, сам товарищ Сталин, как нарком по делам национальностей, подтверждая эту границу, в этом месте сделал особый выступ, уступая область озера союзной Монголии. Все скептики были посрамлены, а японцам и сказать было нечего. Так что вся вина за начало Гражданской войны в Китае лежит на маньчжурах с японцами.

В ту пору японцы как раз в силу вошли. Пока мы строили дорогу в Китай, они напали на циньский Китай и захватили именно те области, в которые наша дорога шла и которые китайцы отдали нам под торговые концессии. Россия прибегла к международному арбитражу, и нам вернули те земли, ибо деньги уже были плачены, но японцы затаили на нас немалое зло. Поэтому за всеми печальными и трагическими событиями вокруг постройки дороги можно было искать их гадкий след — и не ошибиться.

Нам был приказ — работать с китайцами вежливо, аккуратно и вдумчиво. Ни в чем рабочих не обижать, от любых бед и разбойников их спасать, и за каждого убитого хунхузами китайца головой отвечать будут наши охранники. В общем, сам погибай, а рабочего китайца с носилками, лопатою, тележкой и тачкой выручай. От работы их ничего отвлекать не должно. А нукеры наши и рады, готовы хоть неделями в боевом строю по степи скакать, лишь бы самих не заставили брать в руки лопаты и тачку. Так и шло это строительство в наших краях. В отличие от строительства амурской или уссурийской дороги китайцы у нас не бежали, от работы никогда не отказывались и не бастовали ни разу за все годы стройки. Опять же умерло их на нашем участке много меньше обычного. Секрета в том, почему у нас вышло так, а на Амуре и Уссури иначе, нет. У нас китайцы содержались в тепле и уюте в помещениях каторги, у каторги была защита хорошая — и от побегов, и от хунхузов. Опять же с беглецами проводилась работа. Чисто воспитательная. Побежит такой, его поймают, на самый край Монголии, на край Степи, отвезут, поставят перед первыми песками великой Гоби и скажут: «Хотел бежать, беги — Китай там. Ежели небеса сжалятся, то недели через три — если все время по дороге в Китай будешь идти, из песков выйдешь. Да, вот тебе бурдюк с водою, вот сушеное мясо, вот сушеный творог, ибо мы — люди хорошие, не звери лютые. Тем, кто в пустыню идет, обязательно еду и воду даем, обычай такой. Ты, когда устанешь, мил человек, ближе к гребню бархана ложись, на кости-то не смотри. Внизу никто не лежит, в Гоби лишь днем жарко, а ночью, наоборот, холодно. И холодный воздух там скапливается. Мы, монголы, к морозу приученные, а китайцы внизу бархана за одну ночь замерзают. Так что кости их потом все равно вниз скатываются. Так ты, ежели дойти хочешь, вниз не спускайся, а поверху иди. Тогда будет шанс. Наши предки этот путь оттуда один раз прошли, так что дойти можно. Проверено». И вот пока говорили мы бегуну все эти вещи, а он слушал, глаза его округлялись, становясь почти европейскими, а под конец бросался китаец перед нашими на колени и слезно просил не отпускать его никуда, ибо перейти одному человеку Гоби совершенно немыслимо. Это в Европах среди мягкого климата человек один сможет выжить, а в Китае — в толпе затеряется. А у нас — Великое Вечное Небо, бесконечная дорога среди камней и барханов и ты один аки перст перед Великой Пустыней и весь в Руце Божией, лишь сам во всем виноват и за все решения — сам ответчик. Или со всеми, одним караваном, или еще лучше — народом, или никак. Такова Истина.

Вот и не умирали шибко китайцы в наших краях. Нормально питались они тем же омулем, никуда с работы не бегали и работали исправно, споро и качественно. Китайцев тогда было так много, что рыбацкая артель уже не справлялась, и пришлось деду строить рыбозавод. Потом уже в дни Великой Отечественной на нем делали копченого омуля и посылали его по железной дороге на фронт и вообще в глубь страны. Земли у нас сравнительно скудные, пшеница еле всходит, так что все Прибайкалье в те годы выжило благодаря нашему омулю. Да и голода в 30-е, когда хлеб по всему свету не уродился, у нас не было. Опять же рыба спасла. Вернее, целый завод. И ведь рыбы не так много было, после войны она в Байкале считай что закончилась. Еще при Сталине в 1952 году закрыли завод, ибо решили байкальскую рыбу спасать. Но на войну и на голод всей стране этой рыбы хватило. А ведь подумаешь, что все начиналось с того, что дядя Борис хотел в столицу колбасу продавать, и начнешь в Бога веровать. Чудны дела твои, Господи. То бишь дорогу-то, может, и без его колбасы выстроили бы, но рыбозавода тогда не было бы. А может, и все равно бы он выстроился, ибо историческая неизбежность и марксистский детерминизм, не так ли? В общем, хоть бурят-монголы на постройке самой дороги и не шибко работали, но накормить китайцев смогли, от хунхузов их защитили. Работа была организована. За это нашему участку дороги от властей и начальства — всем поощрение. Опять же у отца моего было задание партии — приобщить китайцев к мировому рабочему движению, ибо он был схож с ними внешне, а русским агитаторам китайцы не верили. Китай всегда был огромной страной, и поэтому для эсдеков в те годы было важно создать в Китае филиал нашей партии. Чтобы, если здесь совсем уж прижмут, в соседней стране была уже рабочая ячейка — миллионов так на десять-двадцать.

А раньше как было: раз появились китайцы, то с ними вместе пришли и тамошние «боксеры», или ихэтуани, которые принялись среди китайских рабочих да и среди местных аратов порядки свои устанавливать. А с ними — опиум, проституция и все прочие китайские мерзости, про которые наши люди и слыхом не слыхивали. Сродники мои Шамбуевы из Девятого рода всегда на тракте в Пекин держали и дома с девицами, и трактиры с китайскою водкой, и балаганы, но опиума или там «мальчиков для развлечения» у них никогда не было. Людям порой надо развеяться или там «разговеться», ибо «не покапаешь — весь отдых насмарку». Что значит «покапать»? Это перед тем как выпить, монголы первые капли «жертвуют духам предков», вокруг себя водку «капая», то есть разбрызгивая. Это нормально, так всегда делали. Водку пей, да дело разумей. Опять же — встретил в пути красну девицу, грех с нею не прилечь на кошму, если силы есть. Но опиум или там проституты… Это выше моего понимания.

И вот тогда дед мой, дядя Борис, дядя Бадма из Девятого рода (Девятки больше прочих родов с Китаем работали, потому им христианские имена было носить не с руки), кто на паях в строительстве дороги участвовал, обратились к тайши — местному наместнику — с просьбой дозволения организации местных отрядов не только ради войны за священное озеро Далай-нур, но и против китайской преступности. Сам тайши и так имел свою малую местную армию, которую русские власти использовали в щекотливых историях, когда нельзя было использовать русских. Ибо если бы русские каратели поехали усмирять мятежных якутов, то выглядело бы это так, что те же либералы в столицах да газетах на дерьмо бы изошли, а если подавлять мятеж поехала местная армия, то снаружи это выглядит как межплеменная вражда, и никто не обращает внимания. Так что если вы помните историю гражданской войны, то можете спросить, откуда у красных партизан возникли такие силы в наших краях. Откуда такая боевая выучка и слаженность. Ведь не может не пойми кто перекрыть железную дорогу и высадить на снег самого Колчака, если люди для такого не подготовлены! А вот все оттуда, с того самого дозволенья царя в конце прошлого века — дозволить возвращение бурят-монгольских нукеров с войны вокруг озера Далай-нур и создать из них «рабочие боевые дружины на железной дороге» для борьбы с китайской преступностью. В итоге те отряды, которые по дозволению царя были сформированы еще в конце прошлого века как «отряды монгольских ханов», в начале нашего века уже стали считаться «отрядами православных рабочих дружин на железной дороге» и вспомогательными силами нашей полиции, хоть на самом деле в этих отрядах никто на строительстве дороги фактически не работал, но сама жизнь заставила сперва выдать боевых нукеров за неких «монгольских добровольцев», поехавших на защиту монгольских святынь, а потом их же выставить как «православных дружинников». Из-за этого в центральной России думали, что здесь весьма много русских, а о том, что западные монголы — православные, в России многие не задумывались. Но надобно понимать, что в отличие от исходных отрядов «монгольских добровольцев», которые поехали отвоевать у маньчжур озеро Далай-нур, в «православные дружины» стали записывать и русских работников на строительство железной дороги. А приезжих русских у нас было мало, а те, что были — в основном ссыльные или каторжники. Опять же в руководстве работ были инженеры-путейцы, а их Институт всегда считался оплотом нашей социал-демократии. Читали тетралогию Гарина-Михайловского «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты» и «Инженеры»? Так вот он работал как раз в наших краях на строительстве железной дороги, и, по его словам, все инженеры на стройке были у нас левых взглядов и даже открытыми социалистами. Иными словами, кадровых военных неграмотных бурят-монголов объединили в одни боевые отряды со ссыльными революционерами-пропагандистами для борьбы с китайской преступностью и стали ждать, что получится. Ну, скажу сразу, от своих идейных да образованных товарищей по «православным отрядам» наши бурят-монголы быстро научились книжки читать да задаваться вопросами про всю нашу жизнь и социальную справедливость. Я не знаю, в чью именно голову пришла эта светлая мысль — смешивать потомственных кадровых вояк с людьми образованными — порою я думаю, что это был чей-то социальный эксперимент, но в итоге получились вполне себе боевые отряды. Правда, в Гражданскую они сперва были за Колчака, так как тот считался социалистом — против царя и за Учредительное собрание. Однако потом народ разобрался, что он за фрукт и повернул оружие в верную сторону. А как иначе?

Поймите правильно: китайцы прибывают на работу в количестве миллиона-двух, просят их принять за Христа ради, а завтра их, уже работающих, приходят рэкетировать эти самые «боксеры», и вот они уже сторонники китайской преступности. А прикиньте-ка, что такое пара миллионов китайцев, вооруженных холодным оружием, среди нашей Сибири, а во главе них — курильщики опиума! А за ними сзади маячит Япония, причем японского шпиона порою не отличишь от китайца, а за японцами тень Британии, которая только и знает, что гадит нашей стране! Тут от такой банды в два миллиона штыков регулярные армии не спасут. Надо народ хоть как-то вооружать. Так и начиналось становление будущей Советской власти в наших краях. Сперва с того, что всех мальчиков и юношей стали готовить к возможному подавлению китайского бунта. Бег, прыжки, борьба и подтягивание. А конному делу учить не было смысла, в наших краях, чтоб от юрты до сортира доехать, как говорят, монгол садится на лошадь. Затем их уже как православных стали учить работе с холодным и огнестрельным оружием. В школе меня, к примеру, учили, как по запаху найти опиум и тому, что торговцы опиумом страшнее, чем душегубы-каторжники. Ведь китайцев в те годы было больше, чем монголов и русских в наших краях, притом все китайцы или состояли в преступных сообществах, или платили им дань. А когда случилось восстание боксеров в Китае, мои отец с дедом и всеми нашими людьми с оружием в руках окружили Акатуйскую каторгу, где был рабочий лагерь китайцев, и целую неделю их всех там обыскивали и переводили в соседний лагерь. С тех пор Акатуев у нас стало два — Старый Акатуй и Новый. И это не шутки — на трех строившихся участках на юге Читы китайцы взбунтовались и срыли даже железнодорожные насыпи, я уж не говорю про рельсы со шпалами. Всех русских с монголами при этом убили. В общем, когда отрубленные головы русских инженеров китайцы на пиках выставили, а нас, как азиатов, стали звать примкнуть к их восстанию, тут уже всем стало ясно, что с ними разговоры закончены, а нашим рабочим отрядам еще тогда, при царе, было на руки огнестрельное оружие выдано. Так что когда после революции, а потом после Победы над Гитлером принималось решение о выселении всех китайцев, то после Гражданской дед, а после Победы — я проголосовали «за» выселение, и на это есть причины. Однако не надо всех китайцев считать одинаковыми. Те из них, кто вступал в большевистскую партию, были совсем иными. Они вместе с нами боролись с торговцами опиумом и не считали китайцев лучше нас — не-китайцев. Поэтому с ними у нас всегда был мир и взаимное уважение. У меня самого с давних пор было много друзей-китайцев, однако со времен Мао там все изменилось, и слишком сильны у них те же боксеры-националисты. Вы их узнаете по тому, как они кричат и становятся в свои стойки, а потом кулаками и ногами размахивают. Увидите такое — помните, что стрелять в них надо без промаха, иначе отрубленные головы наших инженеров с железной дороги вашими головами пополнятся.

В общем, когда закончили строительство в 1903 году, был у нас пир на весь мир. Я всю жизнь прожил с серебряной столовою ложкой, всегда носил ее в сапоге за голенищем. На ложке были выбиты цифры «1903» и знак Дороги. Это была ложка моего отца, а тот в том году на железной дороге работал, и его за работу по запуску Дороги премировали. Ну, как работал, он как раз получил тогда патент инженера-путейца, вернулся из Санкт-Петербурга и аккурат успел попасть в списки работников. Когда шла война, многие удивлялись, почему я ем серебряной ложкой (может, какой фон-барон), а потом увидели, что у всех, кто с нашей дороги, бывали такие ложки. Да она у меня и сейчас в номере. Попросите кто-нибудь ее из номера принести. Она там на тумбочке. А — вот она. Видите, пожелтелая вся, потому что это не чистое серебро. Тут велика примесь меди. Это китайское серебро низкого качества, а на хорошие ложки у Дороги тогда денег не было… Только построились, и поезда тогда еще не пошли. Меня еще даже на свете не было, а ложка эта то событие помнит.

Потом все пошло хорошо и даже совсем замечательно. Дорога в наших краях тогда была чуть-чуть не достроена, и поезда через Байкал перевозил дедов паром, на котором он служил лоцманом, а капитаном там был Алексеев — зять дяди Бориса Башкуева, так что в эту пару лет мы много отстроили. Дед поставил новую церковь и даже хотел ставить новый дом — каменный. А потом случилась война с Японией. Отец просился тогда добровольцем на фронт, но его не взяли, ибо у него была путейская бронь. Тогда он пошел на строительство Кругобайкальской дороги. Это триста без малого верст по самому берегу Великого Озера, и все это сквозь сплошную скалу. Сама дорога идет от Мысовска дальше на юг, потому что у Мысовска начинается долина реки Улунды, которая течет с хребта Хамар-Дабан, южней Улундинского тракта дороги через наши горы отродясь не было. Именно поэтому дорога от Мысовска резко уходит на восток — до самого Нерчинска, а оттуда поворачивает и идет почти столько же обратно в знаменитую Кяхту, которая тогда звалась Троицкосавск и была нашей границей с китайцами, а иначе через горный хребет Хамар-Дабан перебраться нет ни малейшей возможности. Поэтому-то три «черных» рода Востока — Третий, Шестой и Девятый, которые всегда контролировали Дорогу от Мысовки до Кяхты, и стали самыми богатыми среди наших родовичей.

Так что пробиваться вокруг Байкала по Улундинскому тракту, по которому и идет нынче Транссиб, пришлось сквозь скалу. Триста верст дороги, и на каждую версту — вагон динамита. Они совершили подвиг. Отец мой при этом не был инженером или тем, кто это все проектировал. Он был вчерашний студент сразу после института. Но в те годы он взрывному делу выучился и стал обычным взрывных дел мастером. Ему за заслуги выдали памятную медаль как строителю Кругобайкальской железной дороги и участнику нового метода построения туннелей в горах. За эти самые туннели он и получил патент на взрывных дел мастера, ведь там надо было не просто взорвать, а так взорвать, чтобы скала выкрошилась и в то же время верхний свод ее не упал. По рассказам деда, они потом еще долго меж собою посмеивались, ибо дед якобы с укоризною отца все ругал: мол, зачем ты скалы на Байкале взорвал, сделав паром наш ненужным? А отец ему отвечал, что Отечество в опасности, снаряды паромом из страны в Китай не навозишься, нужно, чтобы дорога была общая. А дед ему — так ведь ты меня работы лишил, на что я весь род наш содержать теперь буду? Шутил так…

На самом же деле, как самого опытного капитана на Байкале и крупного акционера, деда назначили Правлением дороги навигатором самого нашего первого парома, парохода «Байкал». Это был большой пароход на триста пассажиров и двадцать семь товарных вагонов. Правда, вагоны были — двухосными, маленькими — не то что нынче. Пароход в разобранном состоянии сюда привезли из Ньюкасла по Енисею и три года подряд собирали из отдельных деталей. Был он спущен на воду в 1899 году. Об этом в нашей родовой Мысовке долго висела на старой пристани памятная доска. Через год появился на Озере второй пароход, но его приписали с этой стороны Озера в Иркутске, и его стоянка была вот здесь, у Листвянки. Он был сильно меньше, но быстрее, чем наш первый «Байкал», так как его делали в том же Ньюкасле, но не по британскому, а по германскому образцу ледокольного типа. Британцы делали корабли широкие и вместительные, но из-за раннего появления льда на Байкале, наш «Байкал» не мог пробиться через толстую льдину, и нарочно для этого случая купили вот этот паром-ледокол «Ангара». А так как на ледоколах иная техника управления, там капитаном был немец. Не из акционеров, а из наемных. Ходили они по Озеру два рейса в сутки, то есть за день по четыре раза через все Озеро. Два раза туда и два раза обратно. И сперва дело было нехитрое. А потом пришла война, и дед на своем пароходе по Байкалу снаряды возил. Пушки, лошадей, войска… В августе 1905 года «Ангару» средь Байкала застала сарма, как соломину, вон на те камни у самой Листвянки выкинула. Капитан у ледокола был немец — не местный, вот и пропустил указания на шторм ближе к ночи. Наверно, устал: они же ведь всю войну туда-обратно ходили четырежды в день через Озеро. Шторм, туман, дождь, а все равно — армии нужны были снаряды да пушки. Те же японцы не просто так под Новый год войну начали. Знали, что зимой на Озере кончается навигация, а пока не было Кругобайкальской дороги, с октября по июнь вся железная дорога у нас ложилась спать на зиму. Так что как открылся Байкал, в том году он круглые сутки был у штурвала и водил пароход от Байкала до Мысовска и обратно. Когда наступила зима, оба парохода в одном строю шли, впереди «Ангара» пробивалась сквозь лед, а за нею «Байкал» со всем грузом. Единственный был год на Озере, когда корабли зимой шли. Лед был в те дни до двух метров. Так что устал немецкий капитан, я так думаю. Завершилась война поражением, он и расслабился. Шутка ли — полтора года за штурвалом без покоя и отдыха! К счастью, «Ангара» была маленькая, ее с камней сняли, долго чинили, а потом она встала на прикол в глубокий резерв, так как построили Кругобайкальскую дорогу, и паромы через Озеро потеряли значение. К великому сожалению.

Почему к сожалению? Дело это печальное, в другой раз расскажу.

Ну, так о чем это я? Как я уже говорил, Дорогу нашу староверы держали, и мы же — построили. А деньги в стране были скорей у евреев. И было тогда так, что две трети производства в стране — за нами, а три четверти денег — за ними. Когда появилась дорога через Сибирь, от китайской торговли очень большая для нас, староверов, прибыль была. Вот и сделали тогда наши экономические противники все, чтобы мы войну проиграли. Была в те годы Южнорусская группа, та самая, которая потом выпестовала генерала Деникина. Ну, это лишь на словах она Южнорусская. Сами, если хотите, можете посмотреть, кто в те годы торговал углем и селитрой с Японией, и вы обнаружите, что это все те же самые, кто выкормил после Деникина. Нет, не совсем что евреи, то есть евреи, конечно, но там у них сложно. Просто люди подыскали момент, когда староверы поиздержались, вложили все свои наличные средства в победу для нашей страны, а потом эти сволочи устроили тут у нас беспорядки и революцию. Проще пареной репы — среди Японской войны забастовку на Обуховском заводе, лишь бы армия не получила снаряды. А когда возник вопрос: как же так надавили на безвольного царя, который разрешил во время войны забастовки. И вся страна сразу начала бастовать. Стоимость дороги от забастовок упала, активы наши все обесценились, и скупили их эти неназываемые друзья у нас — по дешевке. И что самое любопытное — не пошли им эти иудины деньги впрок. Все эти Сарафы и прочие производители сахара и угольные короли войска Донского — все плохо кончили. Все их сахарные заводы и шахты были с англичанами да французами — на концессии. И поэтому все они от Сарафа до Рябушинского были вхожи к французам с американцами. А у тех и у этих уже после Русско-японской начались трения с японцами в Азии. И японцы стали от своих былых друзей требовать дальнейшей работы во славу микадо — уже против новых работодателей. Тех, кто отказывался, сдавали французам с американцами. Сараф якобы умер, а на деле был казнен французами в Астрахани, как японский разведчик; заместителя Деникина утопили опять же французы прямо в Лозаннском озере, когда выяснилось, что все это время он предавал их японцам. Самураи — люди особые, им палец в рот не клади. Наши марксисты думали, что Русско-японской войной можно пользоваться как прологом к социалистической революции, а японская охранка сочла, что все они теперь японские агенты на содержании у микадо, и сдавала их нашим же жандармам за малейшее ослушание. Вот и получается, что вроде бы боролись за права для народа, а стали вражескими лазутчиками, и враг же шантажировал их за то, что они ему Россию победить помогли. Вот такая японская благодарность. Вы знаете, что по-японски «спасибо» звучит «аригато»? А от какого японского слова произошло это самое «аригато»? Не знаете? Верно. Нет такого слова. Японское слово «аригато» — это искаженное португальское «спасибо» — «obrigado», привезенное им туда португальцем Васко да Гама пятьсот лет назад. А до этого в японском не было слова «спасибо», и прежде чем помогать им, не знающим ни к кому благодарности в этой подлой войне против нас, тем же «старым марксистам и ленинцам» стоило бы хоть немного догадываться, кому именно они против Родины своей помогают. В Писании сказано, что Господь любит детей своих, а Нечистый своих детей и слуг мучает. Раз решили японцам добровольно помочь, так чего удивляться, что те потом заставили их всех на себя по гроб жизни шпионствовать! У японцев в культуре нет понятия «благодарность», так чему же мы изумляемся? А у «верных марксистов-ленинцев» при этом не было ни старого Шамана, ни Учителя, который бы им сумел вовремя рассказать что и как. Вот и вышло все так, как оно вышло. Экономическая борьба может быть всякой, для капитализма не может не быть конкуренции. Но все имеет свои рамки. Те, кто пошел против своей страны, против Родины, как евреи из Южнорусской группы, поддерживая сперва против России японцев, а после ставленника Антанты Деникина, — Предатели и Враги народа. Если Царь встает на их сторону — прочь такого Царя, и в дни Февраля все мы, староверы, были против этого упыря первыми. И даже если они потом «перековываются», и тот же Троцкий берет их под свое крыло после Гражданской, я думаю, что «черного кобеля не отмыть добела», так что их справедливо и правильно Сталин расстреливал. Только не повторяйте моих слов простым людям, я не могу сказать, что всех, кто участвовал в забастовках посреди Русско-японской, когда мы тут в ледяном крошеве Байкала в кромешной тьме груз возили для армии, переправляя пушки да снаряды для фронта, потом постреляли за дело. Даже притом, что это все были старые большевики-ленинцы. Но это так — большинство из них в годы первой революции были евреями, вся столичная партийная верхушка содержалась в те дни на деньги евреев из Южнорусской группы, а тем было важно, чтобы наша страна войну проиграла, и они сделали все ради этого. Однако, зачем потом удивляться, что мы их всех поименно запомнили и за это предательство в тридцатые к стенке поставили?! Можно колебаться в вопросе идеологии, но нельзя свою страну предавать — я лично так думаю. Те, кто организовывал забастовки посреди Русско-японской войны, знали, что именно они делают, поэтому, когда их расстреливали, они точно знали, за что их расстреливают. Или догадывались. Вы, думаете, почему Троцкого не пустили в Америку и тогдашнюю американскую компартию в Америке разогнали? Да потому что в Русско-японскую они все помогали японцам, и те их потом этим всем шантажировали. И все, что тут случилось потом, произошло именно из-за этого. Так что разговоры про обилие японских шпионов в наших краях в тридцатые возникли не на пустом месте. Всех старых большевиков-ленинцев в Сибири японцы считали агентами. Слыхали про нашего разведчика Рихарда Зорге? А вы знаете, почему его японцы прошляпили? Потому, что он к ним заехал через Германию, а с той стороны — через нацистов — они наших не ждали. А с этой стороны сами «старые большевики» им спалили всех наших разведчиков, и продолжалось это аж до 1938 года. Зорге приехал в Японию через немцев потому, что они стали злейшими врагами японцам в наших краях.

Случилось это из-за того, что Россия в Азии постоянно враждовала с Британией. И в конце прошлого века наша страна сильно округлила себя за счет Средней Азии, выпихнув оттуда Британию. А британцы в ответ принялись пестовать армию и флот Японии — против нас, ибо начались тогда столкновения у нас с японцами на Курилах, и против Америки, потому как именно американцы напали в 1867 году на Японию и свергли тамошнего сегуна. Так что англичане практически создали всю японскую армию как этакий клин против нас и Америки. И помогали они японцам в Русско-японскую сильней прочих. А главным врагом британцев везде была растущая в силах Германия, и немцам важно было, чтобы в наших краях был серьезный противовес англичанам и японцам. Может быть, помните: в те годы кайзер Вильгельм даже называл себя Адмиралом Атлантики, а нашего бездарного Николашку звал Адмиралом Тихого океана. И вот когда самураи у нас Русско-японскую войну выиграли, немцы перепугались, что япошки теперь захватят весь наш Дальний Восток и союзная им Британия усилится настолько, что начнет угрожать немецким колониям по всему Тихому океану. Поэтому они нам прислали сюда горы оружия и своих инструкторов, чтобы обучать рекрутов.

Однако при этом те же немцы считались нашими самыми страшными врагами в Европе и поэтому, присылая свои карабины, пулеметы и пушки, они уговорились, что мы будем их использовать на местах и не потащим в Европу. И мы свое обещание сдержали — вот откуда у нас потом взялся огромный Восточно-Сибирский корпус, который завоевал тогда пол-Китая, и вот откуда взялись несметные армии барона Унгерна. А с войсками тогда получилось совсем интересно. Вы знаете, как японцы победили нас в Русско-японскую? Про флот и дела на море разговор особый, а вот почему Россия в эту войну, не проиграв ни одного сражения на суше, все время от врага отступала? А потому, что нас японцы все время умудрялись обойти с флангов, и мы отходили, чтобы не попасть в окружение. А получилось это из-за того, что у японцев была хороша кавалерия. У нас тогда думали, что война кавалерии сведется к тому, что мы будем, как в Отечественную войну 1812 года, с ними вместе шашкой махать. А они, после того как проиграли вторжение в Японию той же Америке, перестроили свою кавалерию по американскому образцу и вооружили ее шестизарядными карабинами с автоматической обоймой. Так что самураи объезжали нас по более широкой дуге и начинали плотно обстреливать. Из шестизарядного карабина, даже не целясь, пуль можно много выпустить, а если при этом быстро менять обоймы — получается, что наши кавалеристы не могли против них в сабельную атаку пойти, а одиночными выстрелами из винтовки против карабинов много не навоюешь. Вот и получалось, что стоило кавалеристам с обеих сторон подальше оторваться в степь или заросли гаоляна от основных сил, у японцев сразу появлялся перевес в огневой мощи. Наши конники от этого отходили, а японцы нашу армию в итоге с флангов охватывали. И это было настолько тяжело и безнадежно, что указом царя в те годы многие казачьи полки в наших краях были расформированы — по причине тяжелых потерь и начавшегося от этого среди них дезертирства. Так что, когда пришла революция, все сибирское казачество было тогда зло на царя за то, что он их по итогам Русско-японской лишил чинов и всех иных привилегий. Поэтому-то в Сибири в отличие от иных окраин белых возглавил социалист Колчак, который был тоже против монархии.

Теперь представьте, казацкие полки в Русско-японскую были разбиты японской конницей наголову и у нас тут расформированы. По Портсмутскому миру мы обязались вывести свои части из китайской Маньчжурии, и за этим следили британцы. Они считались союзниками, но пуще других следили за тем, чтобы наши солдаты и казаки не выходили в Китай южнее Амура. А китайские войска разгромлены китайскими националистами и разбежались, и поэтому никакой власти в Маньчжурии больше нет. Кроме японцев, которые обучают местных бандитов — хунхузов и прочих монголов — баргутов с чахарами, чтобы они шли в набеги на нашу сторону. Значит, надо границу держать, а как с бандитами справиться, ежели они грабят и сразу уходят на сопредельную сторону, а нам туда нельзя следовать, потому что таковы условия мира, и наши якобы союзнички за этим следить каждодневно приставлены. Однако на всякую хитрую задницу найдется свой пролетарский подход. Японцы не могут на нас нападать, но они для этого вооружают хунхузов и баргутов с чахарами. Хорошо. Мы не можем на них нападать, но кто нам мешает отплатить им той же монетой. Есть игры, в которые можно играть и вдвоем. Если на краю света, в непролазной тайге или бескрайней степи, азиаты режут и стреляют друг друга, то причем здесь Великие Державы. Это называется межплеменные разборки да война между ханами. России с Японией запретили в это дело встревать, ну так и азиаты воюют теперь не японскими «арисаками» или винтовками Мосина, а британскими «энфилдами» да американскими «спрингфилдами» с одной стороны, да германскими «маузерами» с другой. Причем здесь Россия с Японией? Ах, монголы с бурятами одеты в русскую форму, так и хунхузы с баргутами тоже одеты в форму японскую, так чем наши местные союзники хуже, чем японские прихвостни? Мы их согласно договору о мире не вооружаем (их, вообще, по слухам, вооружает Германия, вы об этом задумайтесь), а насчет того, что людей нельзя в нашу форму одеть, этого в Портсмутском договоре никогда не было. Мы, русские, все договоры соблюдаем до йоты в той мере, в коей их соблюдают наши противники.

Пошли проверять, и вышло, что те же немцы завезли к нам тяжелые пулеметы Маузер. Пулеметы были тяжелые, по штатному расписанию их было много, так как думали их использовать против карабинов японцев, поэтому под каждый пулемет полагалось три лошади. А один пулемет по немецким расчетам был положен на трех человек. Когда все эти расчеты попали к забайкальским казакам, те взвыли. Они приходили на войну со своими лошадьми, и лишних лошадей под пулеметы у них отродясь не было. Скудная у нас здесь природа, лошади в хозяйстве нужны — так что много лошадей для добровольных отрядов против японцев с хунхузами у казаков быть просто не может. Зато у тех же бурят с монголами, которые еще не отошли от кочевого образа жизни, лошадей в табунах было много, но все они были маленькие. У монголов ноги короче, чем у русских, поэтому на монгольской лошади хорошо едет монгол да поклажа, например, тот же пулемет Маузер, а вот русскому ехать нельзя: у него ноги в землю чуток упираются. Вот и была тогда отговорка, что русских в эти полки не берут, потому что у них ноги длинные, да потому, что немецкие офицеры русских не жалуют. А на деле солдат на войну готовили в наших краях, но воевать им предстояло в Китае, там где России по договору нельзя было силы держать, поэтому и русских тренировать в лагерях смысла не было, но открыто сказать это простым людям было нельзя. Собственно, этот опыт нам потом пригодился, когда мы отправляли наших добровольцев в интербригады в Испанию. Так что новые батальоны составлялись из тех самых «православных дружинников» с железной дороги, которым после окончания строительства не стало привычной работы по охране работающих китайцев, а распускать их по домам никому не пришло уже в голову, ибо части это были вполне боевые и прежними боями за Далай-нур, борьбою с ихетуанями и охраной китайцев сплоченными. Но теперь уже все знатные родовичи обязаны были в них пару лет прослужить в качестве офицеров. А отличали эти новые «немецкие» полки с батальонами от исконно казацких по шевронам и погонам. Искони казацкие полки носили желтые погоны и шевроны с лампасами, а новые «немецкие» — темно-синие, васильковые. Поэтому-то потом армия барона Унгерна звалась порой «Желтой армией», а соответственно, полки НКВД и нынешние части КГБ имеют васильковые знаки различия. Вы спрашиваете, что случилось потом и почему про эти части сейчас мало написано. Да потому, что японцы с хунхузами нападали на наши города и поселки по всему Амуру, и чтобы их отвлечь, наши «васильковые» полки по мере формирования уходили на сопредельную сторону и под видом частей то ли монгольских, то ли китайских отгоняли тех же хунхузов на юг от границы. Нас от китайцев в наших краях отделял горный хребет Хамар-Дабан. В нем был один лишь проход — Улундинский тракт, который за перевалом переходил в тракт Троицкосавский, и на выходе из гор, на самой границе, стоял Троицкосавск, нынче Кяхта. Дальше на восток хребет постепенно снижается, и на его склонах начинается река Амур, которая дальше становится основной границей. Хунхузы и баргуты прорывались на нашу сторону именно в этих низких предгорьях — там, где в Амур впадает река Аргунь и лежит священное озеро Далай-нур (по-монгольски озеро — это «нур», а не «кель», сравните: Лобнор, Далай-нур и Байкал, — чуете разницу?). Так что враг шел по невысоким сопкам вокруг Далай-нура и по долине Керулена, с которого некогда начиналась Монголия, и в этих краях после Русско-японской не стало вообще никакой власти. А граница это немалая — две тысячи верст мелкосопочника, в котором тогда не было оседлого населения. Это сейчас там появился Улан-Батор, или горно-обогатительный комбинат Эрденет. А в те годы будущий Улан-Батор был просто стойбищем вокруг родников, из которых в этой дикой пустыне все время била вода и поэтому появился буддистский монастырь, причем не обычный дацан, а урга (в переводе на наши понятия «дацан» — это буддистская церковь, а «урга» — это скорее кафедральный собор). И так как урга стояла одна в этих краях, это стойбище так и называлось. Все равно что на русской карте было бы место, которое бы называлось «Собор». Это чтобы вам было понятнее. Соответственно раз никакой власти в местной степи на тот момент не было, а главным и единственным населенным пунктом, причем населенным исключительно буддистскими ламами, была местная урга, то и армии никакой там отродясь не было, ибо нищенствующие ламы — весьма плохие вояки. И как этими ламами от японских самураев границу нашей страны защищать тогда было загадкой.

Поэтому было принято решение: штаб-квартирой Восточно-Сибирского корпуса сделали нынешний Улан-Удэ, а тогда Верхнеудинск, потому что это был последний крупный город на Улундинском тракте в Китай. Все села и поселения вдоль тракта стали военными лагерями, и с той поры все эти села и города — Джида, Шилка и Акатуй и все прочие — стали военными базами, а позже — гарнизонами и даже аэродромами, а вся область к востоку и югу от Верхнеудинска уже с 1907 года была объявлена «закрытой зоной» Российской империи. В наше время эта зона даже расширилась, и тех же ссыльных или прочих преступников запрещалось пускать на восток — дальше Иркутска или на запад дальше Читы. Помните:

Да, «Славное море, Священный Байкал». А вы можете нынче на карте найти пресловутые Шилку или же Акатуй? А нет их на карте теперь. Как корова языком слизала. А ведь крупнейшие были каторги, туда декабристов возили в царские времена. А пропали бесследно, так же, как пропали города типа Сарова. Только Саров исчез уже в советское время, а Акатуй, Джиду, Шилку и Нерчинск перестали рисовать на карте еще в царские времена. Нынче все население там работает в военных гарнизонах да на полигонах с аэродромами, а в те годы люди на прежних каторгах учились военному делу, и их потом отпускали домой на побывку. Причем отпускали с личным оружием, и от этого оружия у нас в краях было много. Именно поэтому к нам тогда приезжал революционер Иван Бабушкин, ибо, когда оружия кругом было много, старые большевики думали, что легко иголку затерять в стоге сена. Однако поймали его в краю, где у каждого было оружие — проще легкого. Равно как для европейцев все азиаты на одно лицо и в жизни они сходу не отличат бурята от баргута, так и в оружии верные большевики-ленинцы в этом деле «рамсы попутали». Пусть и было оружие здесь у каждого, но все русские были с «мосинками» русского образца, а монголы и буряты — с немецкими «маузерами». А Бабушкин вез английские «энфилды» и пулеметы системы «гочкис». Все знали, что такие были лишь у хунхузов с баргутам и выдавали им их японцы. Могло быть, что это трофеи, хоть нас и заставляли взятые в бою «энфилды» и «спрингфилды» на утиль сразу сдавать, да и стрелять из них, привыкнув к маузеру — было совсем неудобно. Но пулемет «гочкис» даже по тем годам, по воспоминаниям стариков, был хорош и легче штатных «максима» иль «маузера», поэтому его часто брали трофеем. Вот только у Бабушкина его «гочкисы» были в смазке, а стало быть, только что японской разведкою выданные, потому его сразу и подписали в расход, как шпиона-лазутчика, а старые большевики долго после этого носу не казали в наших краях. Поняли, что на пустяке обмишулились. Потом, уже перед самой войной, пришло предложение переименовать наш Мысовск в город Бабушкин, в честь героя. Мы все поддержали это предложение единогласно. Он ведь и впрямь был герой революции, а то, что через наши края английские винтовки везти, когда все тут ходят с оружием, — это все равно что на себе мишень нарисовать и надпись: «Я — японский шпион!» — ему было неведомо. Это же не отменяет того, что он был герой, верно? Ну, получил от японцев винтовки, чтобы свою страну Предать и Разрушить, но ведь это же он ради мировой революции. Мы единогласно сочли, что надобно это обязательно увековечить, чтобы все наши и дети, и внуки об этом помнили.

А после того как переименовали Мысовск и Верхнеудинск да засекретили Шилку, Нерчинск и Акатуй — карта стала совсем не той, как была в старые времена. Нынче вы уже и не сыщете места квартировки Восточно-Сибирского корпуса, куда перед Первой мировой войной вывели из действующей всех русских офицеров германского корня, чтобы они к немцам не перешли. А на этих старых — еще царских — каторгах за высокими заборами со рвами и колючей проволокой немецкие офицеры денно и нощно готовили волонтеров нерусской внешности для войны с хунхузами и баргутами. В этом смысле нам, бурятам, неслыханно повезло. Мы всегда были крупнейшим народом за Уралом в России, мы на протяжении всей истории были верны России и нашим Клятвам, и поэтому именно в наших краях оказалось больше всего мобресурсов, когда Россия подчинилась ограничениям Портсмута.

После войны мне довелось много времени провести с одним пленным японцем, который некогда готовил отряды хунхузов для войны против нас. Он нас консультировал по неким вопросам. Мы его провозили по нашим краям, он увидел наши лагеря подготовки и в Акатуе, и в Нерчинске и сказал очень важную вещь: «Теперь я знаю, почему мы проиграли вам войну в Азии. Мы точно так же учили воевать против вас — местных, маньчжур и баргутов, но честно скажу, я никогда не считал их равными нам, японцам. А вы, я гляжу, учили, кормили и воспитывали своих бурятов с монголами не хуже, чем своих русских. В итоге на поле боя ваши солдаты были сильнее, чем наши. Наши воевали как собаки, выученные защищать господина, а ваши — сражались за свою страну, за свою Родину. Мне теперь ясно, что иного исхода у этой войны быть не могло. И все равно я не считаю всех этих подзаборных хунхузов и вонючих баргутов равными нам, японцам. И это печалит меня, ибо это значит, что исход борьбы был предопределен свыше!»

Не знаю я, как к этому относиться, но в роду у нас бытует такая история. Когда завершилась Русско-японская, а вокруг Байкала дорогу построили, деда с его экипажем перебросили на восток — на Амур. Пока строился мост через реку, чтобы соединить Амурскую дорогу с Транссибом, они должны были огранизовать паромную переправу в этих краях по типу Байкальской. Ну, работа с виду простая — обычная. Необычной там была местная жизнь и быт местных. Мы привыкли, что наши бурят-монголы были кочевым народом и как раз оседали в те годы, но мы всегда думали, что китайцы-то — оседлые. А тут работают они на строительстве, работа тяжелая, они получают гроши. Приходит расчет раз в месяц, и каждый раз под расчет половина китайцев с места снимается и убегает обратно в Китай с заработанным. А с той стороны реки — хунхузы, воспитанные японцами, которые этих самых китайцев ловят, режут, отнимают у них все деньги, а трупы отправляют плыть по Амуру. И вот раз в месяц, после зарплаты, с той стороны по реке мертвые китайцы плывут. Жуть. Доработали бы до конца, когда мы их с конвоем до китайских провинций организованно через маньчжурскую территорию довезем, проблем для этого никаких. А эти все бегут и бегут, а хунхузы их режут в плавнях. Или вот еще чудеса: приходят на стройку тигры. Все китайцы бросают работу, кричат: «Увы, к нам сам царь леса за обедом пришел!» Прячутся от тигра в своих шалашах и там плачут. А шалаш-то — с десяток веток с лапами ели иль лиственницы, обтянутый снаружи китайской бумагой. То-то тигра стены этого шалаша остановят! Так тигр приходит ночами и ест их по одному. А проблемы-то при этом нет никакой. На строительстве дороги на восемь тысяч русских было триста тысяч китайцев. И чтобы ими командовать, было решение, что русские мастера с китайцами будут через нас общаться. Ибо китайцам проще, когда им азиаты приказывают. А русским проще не общаться с местной гопотой да оборванцами. Ну так, пришел тигр — позови любого из наших — и нет тигра, а есть хорошая тигровая шкура — в подарок начальнику или родовичу. Так нет же — прячутся по шалашам-палаткам и плачут. Бросают работу, клянут весь свет, но тигру дать отпор не решаются. Так я думаю, что все эти хунхузы с баргутами издевались над китайцами на манер этих тигров. И опять же — смелыми они были лишь до тех пор, пока в ответ на их мерзости жертва лишь падала на коленки да горько плакала. А там, где были уже мы — вместо китайцев, там легко возникла Монголия, а баргуты с хунхузами улепетывали по Степи так, что только пыль столбом!

Вы знаете, почему у современной Монголии именно такая странная форма? Воткните в глобус иглу в точку, где Троицкосавск, то есть русская земля с той стороны от хребта Хамар-Дабан, и отмерьте ниткой расстояние, которое конница проходит по степи за десять дней. Это и есть нынешняя Монголия. Все города и улусы, которые мы могли защитить от китайцев, хунхузов и баргутов, базируясь в Троицкосавске, получили свободу и в декабре 1911 года объявили о создании Монгольской национальной республики. А те области на западе, которые мы не могли защитить, но которые оказались прикрыты нами от японцев в Маньчжурии, тоже получили свободу и стали называться Урянхайский край, а позже Танну-Тувинской республикой. Да, на юг она уже, чем на Восток и Запад, и поэтому не выглядит как этакий полукруг, но на юге — пустыня Гоби, а мы там двигались медленней и поэтому туда продвинулись меньше. Китайская империя Цинь в те годы уже дышала на ладан, и там творилось черти что. Японские лошади были непривычны к сухому климату и местной траве и поэтому в Степи долго не жили. В итоге японцы закрепились в относительно влажной (я был там — страшная жара и вечно стоящая в воздухе влажная пыль) Маньчжурии, а мы их вместе с китайцами из сухой Монголии вытеснили. И там, где реально прошла линия раздела между нами и японцами, появилась нынешняя Монголия. Я помню еще тех людей, которые приняли участие в объявлении независимости Монголии. Маньчжурия стала по факту японской, а Монголия — нашей, но война на том не затихла. Считайте, что воевали там многие наши до победы коммунистов в Китае, то есть до 1949 года — а это без малого полвека непрерывной войны всех против всех. Так что в 1917 году многие наши «васильковые» полки воевали глубоко в Китае, и практически вся Гражданская война для многих моих родичей прошла стороной. Считайте, что весь китайский Северо-Запад, где позже спасались от гонений китайские коммунисты, был под нашим контролем, только это секрет, ибо на словах мы войск в Китай в те годы не вводили. Но я не думаю, что случайному наблюдателю из Европы удалось бы по лицу отличить мою родню в «васильковом» от обычных китайцев. Все ж таки наши предки вышли сюда из окрестностей Пекина лишь в начале XVII века, стало быть, прошло триста лет. А сильно ли народ за этот срок на лицо изменится? Поэтому и ушли все поставленные нам немецкие пулеметы, карабины да пушки в Китай, а там, как сахар в чашке чая, растаяли. Вот и вышло, что на всех фотопластинах тех лет запечатлены местные ламы, колоритные нойоны в местной одежде, а то, что за ними стоят такие же монголы, но в русской форме, этого на фотографиях было запечатлевать не положено. А иначе как бы все эти ламы с нойонами отбились от японских захватчиков? Да и китайцев сами по себе нищие местные монахи вряд ли выгнали бы. Однако всякое действие рождает противодействие. Японцы выбили нас из Маньчжурии, мы в ответ — их из Монголии. Японцы увидели, что мы построили своеобразную крепость, этакий незримый кулак с опорою на Байкал и решили нанести нам ответный удар. Сбоку зайти…

Часть II Надежда (1912–1932)

Когда отделили мы от Китая Внешнюю Монголию, а потом в конце 1911 — начале 1912 годов и Урянхайский край, японцы поняли, что войну в Азии они нам проигрывают. В честном бою — в конной сшибке в степи или в долгой перестрелке в горах да глухой тайге — их хунхузы с баргутами нам и сшибки, и перестрелки проигрывали. Так что к западу от Амура наши войска до пустыни Гоби дошли и отсекли тем самым японцев от дальнейшего продвижения в Туркестан и Центральную Азию. Однако на востоке все выглядело иначе. Пусть хунхузы с баргутами не могли в большой силе через Амур перебраться, но надобно понимать, что Бурятия — это, по сути, последний район на границе со сравнительно большим местным населением. И это самый дальний от России на востоке район, где мы России всю историю были верны и дружественны. Дальше на востоке и севере, вдали от границы, жили якуты — большое тюркское племя, родственное кыргызам, которое некогда и дало название Байкалу, и всем рекам, и горам вокруг него. Практически все эти имена тюркского корня, а не монгольского, зазорного в этом ничего нет — так происходило всегда исторически, много есть на свете племен, которые жили некогда в одном месте, а потом переехали жить в другое. Так вышло, что некогда местные племена были разбиты монголами, и кто отхлынул на запад и стали именоваться кыргызами, а кто на восток и на север, и нынче зовутся якутами. Были племена эти оседлыми, поэтому принялись против гостей враждовать, когда в Сибирь пришли оседлые русские. А враг моего врага — мой друг, так русские навсегда подружились с нами, кочевниками, против местных товарищей. На протяжении многих веков то кыргызы, а то якуты восставали против пришельцев (и нас, и русских), и японцы решили этим воспользоваться. Их ставленники — хунхузы с баргутами — не могли уже перейти через границу, чтобы дальше бандитствовать, зато японские шпионы с лазутчиками стали возить деньги и листовки кыргызам с якутами, призывая тех восстать против русских. Все эти листовки говорили о том, что японцы — азиаты, равно как и кыргызы с якутами, и они готовы защищать своих братьев против европейских поработителей. А нас бурят-монголов они называли платными шавками колонизаторов и призывали убивать так же, как русских. До Киргизии было дальше — там японцы смогли раскачать местное население много позже, поэтому там мятеж начался только в годы Первой мировой — в 1916-м, когда кыргызы, считая себя «младшими японскими братьями», принялись убивать местных русских, причем руководили ими там как японские, так и британские офицеры с азиатскою внешностью, так что все тогдашние разговоры про извечную вражду Европы и Азии были только прикрытием извечной борьбы России с Британией, помноженной на аппетиты японских милитаристов в наших краях. Но войска от участия на фронтах Первой мировой они у нас хорошо отвлекли на подавление киргизского бунта и, стало быть, свое дело сделали. А от Якутии до Японии было ближе, сюда японские шпионы с агентами быстро просачивались, японца зачастую по внешности не отличить от якута, так что здесь события случались быстрее. Как только самураи разожгли ненависть в местной голытьбе против всех европейцев, в тех краях грянул мятеж. Все работники с русской и европейскою внешностью от убийств и погромов попрятались на местных заводах и приисках и стали требовать от начальства выплатить им гроши и отпустить на Большую землю, чего и добивались японцы. Ведь народу в тех краях было мало, если бы все русские, напуганные якутами, оттуда уехали, то кому потом это все защищать? И появились бы там самураи, а якутов они потом бы потихоньку вырезали, как вырезали уже своих айнов. Вот так — опять- таки без войны — японцы думали у нас отнять эти земли. Их понять можно, у них земли кот наплакал, а народу там всегда было много. Вот и придумывали они, как бы вокруг произвести запустение и потом на опустыненные земли самим перебраться. Очень упорный и хитрый народ. Я разговаривал с другим пленным их генералом после войны. Спрашивал, чем, по его мнению, он, японец и, стало быть, азиат, лучше европейца иль в частности — русского? Вот я бурят и монгол, и ничем себя лучше русских и вообще европейцев не чувствую. Что со мною не так? А он отмахнулся и сказал мне, что все разговоры эти — для стада. В реальности им, японцам, заповедано править Азией, а все прочие азиаты достойны лишь быть их рабами или умереть, освободив свою землю потомкам Аматерасу. Ну, что ж, я понял. Жаль лишь простые якуты с кыргызами, одураченные японцами, в те года этого сообразить не смогли. Вот и вышло из этого то, что вышло.

Заводскому начальству на Ленских приисках был отдан приказ: не допустить выезда русских работников, ибо, если оттуда уедут все русские, место их быстро займут японцы, потому что иных инженеров с мастерами в тех краях взять было неоткуда. И дирекция не нашла решения лучше, чем перестать платить работникам жалование в надежде, что те не уедут оттуда без денег. В ответ началась забастовка и волнения меж населения приисков. Тогда туда были переброшены части как «желтые» — усмирять русских, так и «васильковые» — разбираться с якутами. Много лет с той поры утекло, а с того самого дня пошла лютая вражда между нами и «желтыми». Вроде бы все вместе были, одно дело делали, но казаки в желтых лампасах шли на виду, а наши в тайге — незаметно. Приказ был такой: отсечь местных от приисков, но в итоге выстроились мы в два кольца, причем изнутри окружения видели одних только «желтых». Ну и когда стали стрелять — виноватыми во всем оказались одни казаки. А кому охота одним во всем быть виноватыми? Пошли разговоры и прочее. Потом стали постреливать. И вскоре так получилось, что казаки с желтыми лампасами стали врагами нашего «местного ополчения». А так как казаки со временем были за «Бога, Царя и Отечество», а наши старшины все были сплошь Старой Веры и против царя, то грядущий раскол у нас шел строго по цветам нашей формы. «Желтые» в итоге оказались у нас все за «белых», а «синие» частично были за Унгерна, а потом стали «красными», а частично сразу уже были — «красными». Так что тогда, в дни Ленских расстрелов, и пробежала «черная кошка» меж нами и казаками. И когда пришло время, то Иркутск с Верхнеудинском и всеми военными базами по Улундинскому тракту стали за Советскую власть, а Забайкальские казаки из Читы, Благовещенска и Хабаровска бились за старый порядок. А еще якуты были злы на наши «немецкие» части, и раз мы стали «красными», то в Якутии долго еще после Гражданской от нас прятались «белые».

Только не подумайте, что чуть ли не на Лене «желтые» стали в «синих» стрелять. Был в Японии такой человек — Кендзи Доихара, который как раз в те годы работал и с киргизами, и с якутами. Именно ему принадлежит идея, что надо самураям возглавить борьбу всех азиатов с европейскими колонизаторами. Был он тогда всего лишь капитаном и, переодевшись якутом, возглавлял смуту в тайге. Так как деятельность его признали успешной, он получил за якутское восстание орден, был отозван на обучение в Высшую военную академию, а по ее окончании направлен военным атташе в Пекин. Вот он-то и возглавлял до поражения японцев в войне всю эту возню против нас. Сперва он сам придумывал воззвания для азиатов, чтобы они «сбросили ярмо русских», а когда стало ясно, что наши бурят-монгольские «синие» полки остались верны нашей Родине, этот самый Доихара развел агитацию среди забайкальских казаков, что их полки по итогам русско-японской были распущены, сами казаки сняты с довольствия, а средства их отныне на наши бурят-монгольские части расходуются. Статьи эти выходили из-под пера людей с русской фамилией, облика этих неизвестных — обычно пейсатых — товарищей казаки не видели, но угольки недовольства по всему Амуру этот самый Доихара раздул, и перед самой империалистической местные казаки были японской разведкой против нас, азиатов, уже шибко распропагандированы. Именно поэтому в Забайкалье появились потом русские фашистские партии — такие как Русский фашистский союз или Русская нацистская партия, и все они содержались на деньги именно японской разведки. Метода это не новая: не получилось зайти с одной стороны, заходят с другой, так что не смотрите, что на словах говорят все эти деятели, смотрите, что они делают, и тогда выяснится, что один и тот же шпион одним говорит про то, как велики якуты и как угнетают их русские, а другим — как велики сами русские и как неблагодарны им те же якуты. Это сейчас мы вспоминаем все эти вещи с улыбкой, а в те года Доихара весьма преуспел и именно за успехи в его работе в Китае и Восточной Сибири, где этот самый Кендзи стал начальником разведслужбы — сперва Квантунской армии, а потом и руководителем разведки всей Японии. В 1912 году он получил первую свою имперскую награду именно за Ленские события, которые мы знаем как «ленские расстрелы», а в 1920-м — орден «За работу с русскими нацистами» и «Выделение из состава России Дальневосточной Республики». Так что мотайте на ус, ребятки, за что японцы своим ордена и медали дают. Вся Советская республика была в те годы в «огненном кольце фронтов», но в наших краях враги были особо коварными, да с подвывертом.

Как бы ни было, после Ленских расстрелов совсем иная у нас жизнь пошла. Железная дорога на Китай в наших краях у Читы поворачивала. Там она шла по Маньчжурии по прямой на Харбин, а оттуда была вилка в две стороны. На юг — в сторону Порт-Артура и Дальнего, отнятых у нас японцами, а на север шла ветка на Владивосток. После русско-японской войны ветка на юг была нами утрачена, и так как японцы стали шастать по всей Маньчжурии — а по Портсмутскому миру мы имели право держать там пятнадцать человек на километр железной дороги, считая стрелочников и путейцев, — власть испугалась, что японцы столь хлипкую охрану дороги сомнут, и тогда Владивосток будет точно так же отрезан, как и Порт-Артур. Тогда резко ускорили строительство так называемой Уссурийской дороги от Владивостока до Хабаровска, которую потом соединили с основною дорогой возле той же Читы. Причем железную дорогу построили, а наземной дороги там отродясь не было, потому что возили все для строительства Уссурийской дороги из Китая. То есть дороги были, но все они шли за Амур на сопредельную территорию. И вот когда случились события в Якутии, возникла угроза, что вспыхнет большое восстание, а Уссурийская дорога окажется перерезана. Чтобы этого не случилось, управление Уссурийской дороги передали в управление КВЖД, и все железные дороги восточней Читы стали управляться не из Владивостока или Хабаровска, а из Харбина. А командовал тогда дорогою Дмитрий Леонидович Хорват, и поэтому все, что южнее и восточней Читы, с 1912 года стали звать не иначе как «Хорватией», или «Заамурским пограничным округом». Ну сам «округ» был и до этого и представлял из себя охрану КВЖД, но вот с тех пор, с Ленских расстрелов, из-за страха очередных восстаний в тайге все руководство дорогой с той стороны переселилось в Китай, Хорват командовал всеми нашими частями от Харбина до Читы и Владивостока. А на этих частях лежало ограничение по численности согласно мирному договору с японцами в Портсмуте, и поэтому Хорват вывел все свои части из-под общерусской Присяги. То есть у нас появилась организация, которая давала свою Присягу на Верность, отличную от обычной — «За Веру, Царя и Отечество». Я лично думаю, что именно со всех этих дел, с появления «не совсем русского» Заамурского пограничного округа и начался тогда потихоньку распад Российской Империи. Туда призывались на службу лишь члены семей работников или кадровые военные, а все обеспечение едой и одеждой в тех краях шло из Китая, и форма у тех солдат была не зеленой, как у нас — защитного цвета, а оливкового цвета, потому что по заказу Хорвата ее шили американцы. Да и вообще, в тех краях в «благословенной Хорватии» с 1912 года все обеспечение шло скорей из Америки, а не из центральной России, и я думаю, что если бы и дальше так шло, то стал бы весь наш Дальний Восток американской колонией. Не то чтобы американцы сюда к нам рвались что есть мочи. Просто их напугали Ленские события, так как все знали, что они по происхождению были японские. И британские — соответственно. То есть все тогда думали, что вот-вот японцы рассекут наши силы и прорвутся из Маньчжурии на север в Якутию, где их встретят бунтующие против русских колонизаторов якуты. Это, вообразите, какой кусок сразу японским самураям отваливался! Вот американцы и поперли всеми своими средствами, чтобы собрать из владений КВЖД и наших сил на Дальнем Востоке эту самую «счастливую Хорватию», которая бы встала стеной на пути у японцев. Ну и поехали их военные инструктора, экономисты, даже американские переселенцы на наш Дальний Восток, чтобы «бороться с японской агрессией». То бишь, с одной стороны, были они против «японской агрессии», а с другой — завозили в те года своих колонистов сотнями, если не тысячами. То, что люди легко присягали «Хорватии», к сожалению, понятно. Когда проиграли мы Русско-японскую — многие части на Дальнем Востоке, или в Маньчжурии — взбунтовались. Как раз дорогу вокруг Байкала закончили, пошли эшелоны с пушками, снарядами и провиантом. Стали прибывать новые части. И вдруг, всем спасибо, война проиграна, пора возвращаться в места дислокации. Ну и волнения вспыхнули. Тогда многие полки, особенно местного базирования, были окружены полками, прибывшими из России, и там по приказу наместника Алексеева каждого пятого офицера по жребию публично расстреливали. Была даже такая считалка: «Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять!»

Расстреляли людей, а потом наместника Алексеева сняли не только из-за поражения в Русско-Японской, но и за эти расстрелы и отдали под следствие, хоть он и был внебрачным сыном самого царя Александра Второго, стало быть, доводился тогдашнему Николашке дядюшкой. Злоба людей за эти расстрелы была такая, что упразднили само наместничество — лишь бы Алексеева отсюда убрать, но сделать вид, что все идет, как задумано. Полки из центральной России затем на свое место уехали, а те самые полки, в которых командиров расстреливали на Дальнем Востоке остались. Ибо бунтовали именно местные, которых поражение в войне никак не устраивало. Ну и закипело негодование. Алексеева считали убийцей, а Царя Николашку ему потатчиком и укрывателем преступления, и от этого начались волнения против всего дома Романовых. Потом по замирению в Портсмуте Хорват получил право на содержание за Амуром нашей погранстражи при условии, что они будут приносить присягу ему, отличную от общерусской. И местные офицеры массово пошли на службу в «Хорватию», ибо русскому царю, который позволил дяде своему наших же офицеров расстреливать, они служить не желали. Винить их за это, я думаю, не за что. Если вы дали слово Родину защищать и биться за нее не щадя живота своего, то не дело вас именно за то, что вы желаете биться за Родину — перед строем расстреливать. И можно было б понять, если бы расстреливал боевой офицер, а то ведь Алексеев был — книжный червь, царедворец, который проиграл все свои битвы и с поля боя первым всегда улепетывал. В общем, крепко обмишулились все Романовы, прислав в наши края этого Алексеева. Он, может быть, и был добрым дядей царю, но в военных делах от него всегда был один вред и смятение. Я думаю, что именно после правления Алексеева в наших краях все у нас здесь стали против монархии. А правительство наше смотрело и только ушами хлопало. Из Центральной России все это было не видно, а у нас тут всем стало ясно, в какую сторону вся эта катавасия со «счастливой Хорватией» клонится и насколько много в наших краях вдруг стало Америки. Любой честный человек в эти годы понимал: творится что-то весьма нехорошее, и поэтому нужно что-то решать, а царь со своей камарильей, получается, не видели, как здесь на Востоке нашу страну буквально на куски рвут и во все стороны так и растаскивают.

Западной границей «счастливой Хорватии», которая впоследствии в наших краях стала называться Дальневосточной республикой, стала как раз Чита, от которой в две стороны теперь уходила дорога — на юг в Китай и на восток к Хабаровску. А в нашу сторону от Читы начинались владения так называемого Восточно-Сибирского корпуса, который состоял из наших этнических немцев и совершенно «бескорыстно и безвозмездно» вооружался против японцев кайзеровской Германией. Немцы очень боялись за свои владения в Азии со стороны японцев, которые были дружны с британской империей, но и на появление американцев в «благословенной Хорватии» они тоже смотрели с нескрываемым ужасом. Так что не было еще революций, не было еще гражданской войны, а в наших краях все уже было поделено Японией, Америкой и Германией. И дружбы никакой меж ними уж не было. Наши «васильковые» части из бурят-монголов под немецким командованием с этого 1912 года стали все чаще перестреливаться с «желтыми» частями забайкальских казаков под началом американских инструкторов, и все вместе мы постоянно воевали с хунхузами и бар- гутами, которых вооружали японцы. Границы с Китаем практически никакой уже не было. Никто точно не знал, где проходят границы Монголии, которую образовал наш Восточно-Сибирский корпус и где точно находится «счастливая Хорватия» в «заамурской области», где находятся так называемые Меньцзян — независимое государство баргутов и чахаров — или Маньчжоу — независимое государство маньчжур, которое японцы в одностороннем порядке объявили среди разваливающегося Китая. В целом, мы были союзны «Хорватии», а «Меньцзян» союзен «Маньчжоу», но никто в этом не был уверен. Мы, «васильковые», то и дело перестреливались с теми же «желтыми», а баргуты то и дело воевали с хунхузами. Или, как говорил наш преподаватель истории на высших партийных курсах: «Тут не хватало только британцев — японских союзников. Они должны были вооружать Меньцзян, или Маньчжоу, а других оставить японцам, и вот тогда в ваших краях была бы полная картина маслом — война четырех армий, за каждой из которых своя Великая Держава, которая свою колониальную армию вооружает, тренирует и полностью оплачивает, и все это на границах нашей страны! Прекрасная иллюстрация того, до чего загнил в те годы царский режим».

Вы спрашиваете, чем закончилась эта война? Кайзеровская Германия напала на нашу страну, поставки оружия от нее прекратились, и поэтому в Ургу зашли вновь китайцы. А потом туда пришел барон Унгерн, и под его знамена встали почти все «васильковые» и выгнали китайцев из Монголии в один пых. Но это было потом, а тогда в 1912 году заамурский правитель Хорват настоял, чтобы из Забайкалья (то есть из его «Хорватии») убрали главного «забайкальского казака» — барона фон Ренненкампфа, героя подавления восстания ихетуаней, ибо, мол, хорватовские «желтые» казаки считают того «засланным казачком» от немецких «васильковых» частей. В итоге фон Ренненкампф оказался чуть ли не единственным немцем, который попал на Первую мировую в рядах русской армии, ибо обычно немцев выводили отовсюду в наши края, а раз фон Ренненкампфа выгоняли из наших краев по требованию американцев, то его просто некуда было девать, кроме как на запад, в губернаторы Виленской губернии. Вот такой исторический парадокс — гримаса истории. Короче говоря, всех дельных командиров, кто хоть как-то в ту пору прославился, высылали с Дальнего Востока по просьбе Америки, ибо американцы, как коршуны-падальщики, мигом чуют, где гнильем завоняло и со всех сторон слетаются туда, как на падаль. А грифы и коршуны — не бойцы: они отпора боятся, вот и выгоняли с Дальнего Востока дельных командующих.

Опять же в ту пору, в 1912 году, случилась и такая оказия под ударами со всех сторон рухнула китайская Империя Цин. Именно тогда на ее землях и образовались созданные нами нынешняя Монголия, Тува, которая звалась в те годы Урянхайский рай и Заамурская область, а также созданные японцами Ханство баргутов и чахаров, или Меньцзян, а также Государство маньчжур Маньчжоу и прочие Тибеты и Непалы с Бутанами. Про Непалы с Бутанами — как-нибудь в другой раз, а для нашей истории стали важны еще два государства, которые позже исчезли, но сильно повлияли на все эти события. Дальше на запад от Монголии и на юг от Тувы — в долине Тарима и вокруг озера Лобнор — всегда жили хууэйдзи, как их называли китайцы, или юэчжи на монгольский манер. На внешность они весьма отличаются от всех азиатов, их ни с китайцем, ни с монголом не спутать. Но при этом с незапамятных времен юэджи считали себя китайцами, и говорили на местном диалекте китайского с примесью вымершего сейчас тохарского языка. Когда наши «васильковые» создали Монголию, а южнее нас возник баргутский Меньцзян, земли юэджей оказались от Китая отрезанными, и они объявили там у себя Синьдзянскую республику, которая с тридцатых годов стала называться даже Синьдзянской советской республикой, но при этом юэджи считали себя китайцами и воевали с баргутами, пытаясь пробиться через их земли с Китаем на воссоединение. Воевали они еще дальше на западе с новой Туркестанской республикой, которую в Турфанской долине создали уйгуры с кыргызами. При этом Туркестанская республика по горам имела проходы на юг — в Тибет и Индию, и по этим дорогам к ним туда поступала британская помощь. Когда в 1916 году у нас в России восстали кыргызы, то их база была именно в Туркестанской республике, и оттуда им шла военная помощь, приходили британские инструктора. Если вы слышали имя английского разведчика Лоуренса Аравийского, то вот он как раз был в двадцатые годы одним из главных политических советников в Туркестанской республике и тамошним резидентом британской разведки. Поэтому Туркестан считался нашим явным противником, и туда без объявления войны был послан наш Восточно-Сибирский корпус. И так как юэджи из Синьдзяна воевали с британскими выкормышами в Туркестане, мы с ними очень дружили, хоть они себя считали китайцами. А так как они же при этом воевали и с баргутами из Меньцзяна, с которыми тогда рубились наши «васильковые» части, то дружба с ними была очень крепкой.

Вижу, вы немного запутались, так вот вам подсказка. У нас мало знают китайский, потому, чтобы лучше разбираться во всех этих Меньцзянах с Маньчжоу, запомните: «чжоу» — это «страна», причем страна в пределах Китая, вроде нашего русского княжества. «Цзян» — это тоже страна, но вне пределов Китая, что-то вроде заграничного «графства» по русским понятиям. Сами китайцы зовут себя «хань», но граждане Китая уже называются «синь», или «цинь». Тут такая же разница, как в словах «русский» и «россиянин». То есть внутри Китая они отличают «хань» от всех прочих, но за границей они все считаются «синь». Так внутри России мы отличаем русского от еврея или татарина, но за границей мы все считаемся русскими. В отличие от «хань» или «синь», которые себя считают китайцами, есть еще «мень», то есть — «варвары», или те, кто не считает себя китайцами. Поэтому Маньчжурия по-китайски звучит как «Мань-чжоу», то есть «страна внутри Китая, населенная варварами». Монголия звучит как «Мень-цзян», то есть это «иноземье, населенное варварами», а сами монголы означают «ман-гул», или «варвары Огня и Пустыни». Соответственно за «Меньцзяном», или Монголией для китайцев лежит «Синь-цзян», или «иноземье, населенное китайцами».

То есть для китайца все очень просто: в центре Мира — Китай, или Срединная Империя. На ее окраине — «Мань-чжоу», то есть «наша земля, населенная варварами», дальше «Мень-Цзян» — «чужая земля, населенная варварами», и наконец — «Синь-Цзян», то есть «чужая земля, населенная почти китайцами». Думаю, так понятнее, почему «Маньчжоу» и «Меньцзян» всегда были против Китая, а «Синьцзян» — обычно наоборот.

И это наоборот случилось в 1919 году, когда мы в союзе с Синьцзяном разгромили баргутов из Меньцзяна и юэчжи пробили себе коридор домой, в «родной Китай», но там их не ждали. В Китае было тогда правительство гоминьдан-националистов, которые считали, что Китай должен быть для китайцев. К ним с боями пробились юэчжи, которые себя считали китайцами, а лидеры гоминьдана, когда с ними встретились, стали плеваться и говорить, что юэджи по внешности не китайцы, верят в Аллаха, а не Конфуцию, и, вообще, какие-то они странные. И с 1919 года юэджи в Синьцзяне стали воевать против китайцев, которых возглавил потом Чан-Кай-Ши, потому что китайцы в гоминьдане их не считали китайцами. Поэтому они долго колебались, и даже был момент, когда они переназвали себя Советской Республикой, чтобы присоединиться к России, ибо воевать с огромным Китаем их малой республике было немыслимо. Зато их счел китайцами вожак коммунистов Мао Цзедун, и когда стало ясно, что юэджи раз за разом побеждают в своих горах войска гоминьдана, то Мао начал свой знаменитый Великий Поход на Север именно для того, чтобы соединиться с юэчжами, которые считали себя китайцами, но не были схожи с ними по внешности. И когда Мао в середине тридцатых прорвался-таки к юэджам и разместил свои войска в землях рядом, генералы юэджей сразу стали все коммунистами, а Мао их всех обласкал и продвинул по партийной линии. Потом они заняли Туркестан и разгромили второй раз Меньцзян, который опять учредили было японцы, и на этом Республики Синьцзян и Туркестан исчезли навсегда с карты, так как победители не мыслили себя вне Китая. Такова официальная история про эти республики. На самом же деле, всем было ясно, что сам по себе «красный Синьцзян» против британцев в Туркестане и японцев Меньдзяна в одиночку не выстоит. К счастью, те же Башкуевы согласно преданию были юэчжи, и поэтому все потомки и родственники этого рода были внешне как две капли воды с настоящими хууэйцзы. Поэтому уже после победы советской власти в наших краях всех отличившихся краскомов этого рода из «васильковых» попросили повоевать в тех краях, как будто бы они были мусульмане-китайцы. Сват мой Бадм Будеич дослужился в итоге до генерала китайской армии, и у него была именная сабля с гравировкою от китайского маршала Чжу Дэ. Но и в этой истории есть лукавство. На деле все они были генералы и старшие офицеры армии Синьцзянской советской республики или армии «генералов Ма» — так их тогда называли. Ма — это известная фамилия генералов юэчжей, которые стали известны в китайской истории со времен Троецарствия, и так как юэчжи в отличие от соседей были оседлыми и у них в те века уже была своя письменность, Ма стали считаться родом знаменитых китайцев по указу самого Цинь Ши Хуанди. А поскольку китайцы не различают лица юэчжей, так же как мы не умеем отличать лица разных негритянских народов или корейца от китайца, то со временем все видные военные из юэчжей для китайцев стали зваться по фамилии Ма, ибо китайцы не умели их одного от другого по лицу отличить. Так что и все наши генералы из «васильковых», которых послали туда с «братскою помощью», известны в истории под фамилией Ма. На мой взгляд, эта история перекликается с историей о том, как наши предки четыреста лет назад пришли в русское подданство и с тех пор, точно как юэчжи, которые видят себя китайцами, наши хонгодоры всегда считают себя русскими. Я думаю, что в этом есть некая аналогия. Но я отвлекся.

Как видите, в 1912 году империя Цинь в северной своей части распалась на множество отдельных частей, все из них враждовали между собой. А в империи Цинь была удивительная традиция, по которой все их договоры были очень цветистыми. Так последний договор по установлению границ и «вечного мира и дружбы между Россией и Китаем» в Нерчинске между империей Цинь и Российской империей был освящен как обеими сторонами, так и тибетским далай-ламой, который тогда сказал, что видит меж двумя империями «небесную связь». Россия обрела царя в 1613 году, а империя Цинь появилась в 1616-м, мол, пока стоит Вечное Небо, стороны будут жить в вечном мире и согласии, но когда одна из империй падет, то вскорости падет и другая. Империя Цинь погибла в 1912 году, и сразу в наших краях появились листовки с этими словами древнего далай- ламы. Это поверье быстро достигло столиц, и очень многие враги российской монархии поверили в него полностью и всем сердцем.

Как раз в ту пору в столице строили дацан, который стал самым крупным буддистским дацаном во всем мире. Сперва он был обычный и маленький, и строительство его шло за государственный счет. Но когда по столицам пошли гулять слухи о «небесной связи» между империей Цинь и домом Романовых, строительство дацана, которое продолжалось чуть ли не бесконечно, взяли в свои руки люди, назвавшиеся «буддистами», а также те, кто называл себя «буддистами сочувствующими». Проект дацана был полностью переделан, он стал гораздо больше по размерам, чем был по проекту, для него были закуплены гранитные плиты, и поэтому сделали его на века. При этом дарители открыто говорили, что строят «Усыпальницу Российской Монархии». Тогда в это строительство внесли свою лепту все староверы, евреи и протестанты. Был такой известный политик Милюков, который, сделав пожертвование на дацан, в те годы сказал, что он готов заплатить в три раза больше, лишь бы далай-лама, который жил за два века до этого, оказался и впрямь провидцем, и если он провидцем окажется, то Милюков обязательно обреется по буддистским канонам наголо и всю жизнь ходить будет в желтом. Ну, весь в желтом он потом не ходил, но после Февральской революции он и впрямь обрился, как буддистский монах, правда, объясняя всем, что это он против тифа, и потом обязательно носил желтый галстук или хотя бы платок, иногда носовой, иногда — шейный. Соответственно на Дальнем Востоке — местные желтые лампасы забайкальских казаков тоже стали символом ожидания исполнения предсказания древнего далай-ламы, а определение «желтые» стало применимо к местным частям в смысле, что они — русские, но против монархии. На этой волне слухов о предсказании далай-ламы и почти массового психоза насчет неизбежного падения дома Романовых пошло новое веяние — вспоминать подробности Договора между нашими предками и русским царем. А там, помимо безусловного обязательства служить Белому Царю Верой и Правдой, был и пункт о праве наших ханов на вооруженный мятеж в том случае, ежели Белый Царь отступится от Веры в Христа. С одной стороны, пункт был настолько очевиден, что на него не обращали внимания, однако как раз в это время Царь Николай подписал Указ о мерах по поддержанию евреев в их стремлении вернуться на Землю обетованную, то есть о рассмотрении возможности переселения евреев на историческую родину — в Палестину. Для этой цели уже существовавшее Русско-Палестинское общество, которое до этого занималось арендой недвижимости на Святой земле, стало обязано помочь евреям бороться с турками для освобождения Палестины.

Дьявол таился в деталях. Россия, как страна православная, исторически обязывалась бороться за Гроб Господень, дабы очистить город Иерусалим от «неверных». Царь, мечтая выселить из России евреев, милостиво передавал им на тот момент турецкий город Иерусалим и окружающую его Палестину. Тем самым он отказывался от своих обязанностей, как царь христианский и «православный», по очищению Иерусалима от «неверных», ибо счесть жидов «верными» никому бы и в голову не пришло. Тем самым он дал право потомкам бурятских ханов, которые приняли православие в начале XVII века, на восстание «против того, кто пошел против веры Отцов / Веры Предков». Немного притянуто за уши, но из-за этой коллизии, которую раскопали среди документов былого времени, как раз в эти годы в России пошла небывалая мода на бурят и все бурятское. Любой потенциальный бунтовщик и мятежник, который смог бы доказать свое родство с нашими семьями, принявшими тогда свое православие, имел юридическое обоснование «быть неверным дому Романовых». Из этого и проистекает феномен Бадмаева, который стал тогда очень популярным восточным целителем в Санкт-Петербурге, а также возникшая мода на «бурятских православных невест», которых тогда с удовольствием брали в жены богатые люди, и после этого они могли получить индульгенцию в их антироссийской и антимонархической деятельности. В те годы многие наши роды очень выгодно породнились в столицах. Но и охранка царская — не дремала.

В начале 1913 года по России массово прошли торжества, посвященные 300-летию дома Романовых. Они были затеяны нарочно, ибо в те годы слухи о «Небесной Связи» между домом Империи Цин и домом Романовых, которая грозит скорым пресеченьем династии, стали очень часты и навязчивы. В рамках торжеств произошло первое богослужение в новом столичном дацане, причем ламам было сказано, что если они горячо не помолятся за Романовых, то само строительство будет прекращено, а недостроенный дацан — разрушен. Разумеется, ламы горячо помолились, но дом Романовых это не спасло, ибо «Небесная Связь» — дело хитрое, и если сказано, что падение одного дома мистически связано с обрушением другого — против этого угрозы сломать дацан просто не действуют.

Сам же дацан был построен только в 1915 году, и мы от этого тут натерпелись. Согласно Священному Синоду, возникла новая буддистская епархия, к которой, по его мнению, были приписаны все буряты, а с августа 1915 года по приказу властей в наших краях начали массово закрываться все церкви Старого обряда. Делалось это все потому, что согласно древнему договору право на восстание против неправедного царя получали лишь православные монгольского корня. Стало быть, нужно всего лишь истребить православных бурят, благо все они староверы, или принудить нас отказаться от веры, став буддистами, и тогда древний договор утратит всю свою силу. Идея понятная, но учтите, что преследовать начали тех, кто традиционно был русской опорой в наших краях, да тех, кто служил в «васильковых» частях — и все это посреди Первой мировой, когда Россия проигрывала сражение за сражением! Я лично думаю, что это было все сделано нарочно, ради развала страны, и первую Февральскую революцию устроили у нас враги Отечества и люди не русские. Почти все наши родовичи в те годы не стали спорить с попами-никонианцами, а вместе со своими отрядами ушли в Китай и Монголию — воевать против баргутов с хунхузами, благо войну эту никто не отменял, а со своими претензиями никонианцы за нами в Степь не последовали. Уходили они за кордон зимою 1915-го, а вернулись зимой в 1919 году, так как тогда закончилась война с баргутами и был впервые уничтожен баргутский Меньцзян (японцы возродили его много позже). Поэтому именно в это время в Степи и появляется барон Унгерн, так как до этого времени ему бы некем было командовать. Именно так в наших краях — царские чиновники да никонианцы оттолкнули лучшие полки, которые иначе бы остались верны Вере, Царю и Отечеству. Другой причиной, почему «васильковые» части в те дни поголовно на войну с Меньцзяном ушли, было то, что к нам прекратились поставки оружия и боеприпасов из кайзеровской Германии. Немецкие инструкторы предпочли на необъявленную войну с баргутами ускакать, чем ждать пока их тут арестуют как немецких шпионов-лазутчиков. А потом и весь Восточно-Сибирский корпус из русских этнических немцев на подавление восстаний кыргызов и чукчей ушел — кто в Туркестан, а кто на Чукотку. Почему японцы Меньцзяну и тамошним баргутам не помогли? А потому что все их части были заняты окружением и осадой германской колонии в Циндао и захватом их Маршалловых и прочих островов в океане. Наши «васильковые» атаковали Меньцзян, который воевал с нами за священное озеро Далай-нур именно для того, чтоб японские силы растянуть, но это не помогло. Японцы тогда взяли Циндао и в Маньчжурии сосредоточились, а наши войска за четыре года войны покорили Меньцзян, и японцы туда снова вернулись уже в 1930-х, победив китайских националистов. А уже после того как они возродили Меньцзян, и случилось их нападение на Монголию при Халхин-Голе, так как ни китайцы, ни маньчжуры не имели прав на те земли, а монголы имели. Поэтому-то японцы так и рвались в эти края, чтобы от лица Меньцзяна получить право напасть на Монголию.

Так что ничего хорошего от царя в те годы мы не ждали, да и не дождались бы. С другой стороны, с шаманами была такая история. Я тогда был еще маленький, а вот старшая сестра моей жены Дарьюшки уже тогда в силу вошла. И когда началась Первая мировая война в наши края повезли раненых. За счет того что немцы за годы до этого военные лагеря нам отстроили, там же были и их лазареты, так как думалось, что они для новой войны против японцев понадобятся. И вот война началась, идет поток раненых, а в наших краях развернуты десятки военных госпиталей, причем в них новое немецкое оборудование, которые мы по договору с Германией не можем везти в Европу, а в госпиталях врачами — переселенные немки, но нет ни нянечек, ни сестер. Вот тогда-то и кинули клич по шаманским родам, чтобы шаманских детей в Иркутск и Верхнеудинск везли, чтобы их там врачебному делу учить. В госпиталях этих тогда ссыльные немки работали — жены русских немецких офицеров из Восточно-Сибирского корпуса — штатных фельдшеров всех на войну забирали, а на замену им и брали шаманок на обучение. Свояченице тогда было вроде одиннадцать, но точно никто не знает: говорили, что она родилась в год, когда в зиму дорогу построили — тогда были сильные холода. И поэтому ей сначала писали годом рождения 1903-й, а потом она уже переправила его сперва на 1906-й, а потом и на 1907-й. Были они с Дарьюшкой из простых — из племени булагатов. Это тоже буряты, но лесные и местные, которые здесь задолго до нашего прибытия в лесах жили, и поэтому шаманы у них были другие — на нас не похожие. У нас все же умение лечить шло скорее от древних книг, а у них это было как-то все проще, природнее. И вот представьте, малая кроха приходит в лазарет к раненому, берет его за руку, и тому становится легче. Про нее даже слава шла, что, когда человек умирает, надо Матрену позвать, и тогда умрет он легко и покойно. Вот такой дар был у моей свояченицы. Что дальше с ней было? Выучилась медицине, стала военврачом первого ранга, а так как муж ее был хорошего Четвертого рода и комбриг «васильковых», то стала она по чекистской линии следователем. Точно так же, как в детстве, приходила к подследственному, клала ему ладонь на руку, тот успокаивался и как на духу все-все ей рассказывал. Одна из лучших следачек была в Москве в Центральном военном округе. Считай, через душевные беседы с нею почти все арестованные в тридцатых генералы прошли, и ни один не смог утаить что-либо. Я ее один раз спросил: «Как ты это делала, Моня?» А она засмеялась, взяла за руку и говорит: «Все просто, как меня мама учила и бабушка». Смеялась, а я в ее бездонные глаза так и проваливался. Даже сам не знаю, как и почему начал я ей про мою жизнь рассказывать, и так легко мне было от этого, а она просто сидела и слушала. Когда выговорился, Матрена мне говорит: «Вот так оно все и бывает. Сами все начистоту мне рассказывали, за это и медали давали, и ордена. Так что коль обманешь мою Дашеньку, я все узнаю, и берегись тогда, зять! Шучу я. Привычка дурная с моей работы пристала. Шучу я так». Пошутила она, а у меня по спине холод, пот льет и в животе сосет противно под ложечкой, ибо понимаю я, что не должен был душу ей раскрывать, а я ей по сути покаялся, и на душе у меня от того все хорошо и сладко. Очень странное ощущение — страх за себя, ибо Матрена все же следачка. При этом — хорошо, потому что все-таки выговорился.

Не знаю уж, как у лесных шаманов все это делали, но что-то во всем этом было. Потомственные шаманы всегда чуточку циники. Я знаю, как и что надо делать, чтобы произвести впечатление, чтобы мне люди поверили. Но то, что она, лесная шаманка, со мной тогда сделала, в моей голове по сей день не укладывается. Так что когда вы читаете у Солженицына, что якобы кого-то из видных репрессированных военных шибко пытали, не верьте. Я думаю, что они сами все что нужно про самих себя наговаривали. А всего-то нужно было привести маленькую шаманку из леса, дать ей медицинское образование, обучить современной психиатрии, и дальше она веревки будет вить из подследственных. Смешение древних шаманских практик и современной науки порою творит чудеса. И она там такая была не одна. У дяди Бадмы из Девятого рода третья дочь тоже тогда медицине учиться пошла. Вышла она потом за Бадма Будеича из Седьмого (а все южане чаще общались с китайцами, поэтому хоть и были они православные, но у них имена всегда были монгольскими), который тоже сперва полком «васильковых» командовал, а потом воевал генералом-советником у коммунистов в Китае. А моя кузина Софья Бадмаевна, жена его, все это время была главврачом в тюремной больнице в Улан-Удэ. А когда война в Китае закончилась и его вернули домой на персональную пенсию, они тоже в Москву переехали. Так что учили в этих немецких госпиталях будущих сестер милосердия лучше обычного. Все, кто их в те военные годы прошел, потом сказывали, что всем им повезло, ибо тогда всех этнических немцев из армии выгоняли в наши края, а с ними ехали их благоверные, и как раз поэтому в этих немецких госпиталях подобрался уникальный состав из врачей и преподавателей. Иначе когда бы в наших краях появилось столько хороших столичных врачей со всеми их знаниями? Потом-то они — кто-то вернулся, а кто и дальше уехал от революции, кто в Китай, а кто и в Америку — благо из «Хорватии» Заамурской области в Америку давали облегченный вид на жительство, а потом и гражданство, но как раз те, кто в госпиталях тех учился в эти военные годы с 1914-го по 1918-й, оказались потом очень у нас востребованы.

Когда произошла первая Февральская революция, дед мой все еще работал лоцманом на пароме «Байкал», а отец трудился на КВЖД — был инженером-путейцем в городе Куаньчен на стыке между КВЖД и ЮМЖД (это тот южный участок дороги, который у нас по итогам русско-японской отняли японцы). Там в свое время устроили технический цирк: мы построили КВЖД по нашим правилам, и там была колея по русским стандартам. Когда японцы захватили ЮМЖД, то они сперва перешили ее на японский стандарт, а потом переделали на международный, чтобы связать ее с остальными дорогами в Китае. Поэтому от нас до Куаньчена была наша колея, а от Чанчуня, где уже были японцы, дальше на юг шла колея китайская. А на участке между Куаньченом и Чанчунем договорились очень странно: наша колея от Куаньчена в Чанчунь была нашей ширины, а в обратную сторону из Чаньчуня в Куаньчен ширина у колеи была китайской. Это вызывало сильную путаницу и проблемы с ремонтом, ибо если надо было починить любой из путей, то менять колесные пары приходилось не там, где обычно, и поэтому весь этот перегон выглядел сплошным «цирком с конями, слонами и верблюдами». Зато отец при этом мог очень часто общаться с японцами и при этом быть руководителем Куаньченского райкома коммунистической партии. Китая, разумеется, так как такое было у него партийное задание.

Это было в последний раз, когда дед получил от отца весточку. Тот написал с оказией, что по решению местной партийной ячейки — в знак поддержки Октябрьской революции они берут власть в Куанчене в свои руки. Он написал это, а на другой день в Куанчене были японцы. Кого-то из коммунистов поймали, и сразу отрубили им головы, а кто-то бежал в Харбин, где тоже объявили советскую власть, а «заамурский губернатор» Хорват в те дни растерялся и не знал, что ему делать. Но через две недели по приказу американских советников он уже просил китайского генерала Чжан Цзолиня войти в Харбин и подавить революцию. По рассказам, отца китайцы схватили и вместе с другими приговорили к смертной казни, но сам Чжан Цзолинь его вскоре помиловал. У китайцев не было своих инженеров для железной дороги, а русским они не шибко-то верили. Поэтому русских членов харбинского ревсовета они повесили, а азиатов всех отпустили, и по совету товарищей на допросе отец сказал генералу, что принял участие в революции — потому что напали японцы, а люди Хорвата перепугались и сдали Куаньчен самураям. Вот он и восстал в Харбине против Хорвата, ибо тот в миг наступления самураев сопли жевал и вместо обороны принялся вывозить во Владивосток свои шмотки. Тогда Чжан Цзолинь его не просто отпустил, но поблагодарил за оборону Харбина против японцев, обласкал, принял к себе на службу и сделал начальником над китайской паровозной бригадой. Ибо образованных инженеров-путейцев у китайцев тогда вообще не было. Так в «Хорватии» началось двоевластие — денежными делами на КВЖД по-прежнему занимался Хорват, а военные силы и средства были у генерала Чжан Цзолиня, который в те дни отбил наступление японцев на Харбин и даже снова занял Куаньчен после трех дней осады и перестрелки. И у Хорвата, и у Цзолиня при этом был один и тот же хозяин — американский наместник, но в те дни американцы разуверились в Хорвате. Тот был умный правитель и хороший хозяин, но — не боец. Сперва он испугался горстки красных в Харбине, а потом два полка у него побежали по приходу японского кавбата в Куаньчен. Вот и вся правда про «хорватскую армию», на кого в грядущем переделе Азии американцы так наивно рассчитывали. Поэтому с того дня они перестали давать деньги на армию Хорвату, а стали вооружать Чжан Цзолиня, который с плохою и необученной армией все же выбил японцев из захваченного ими города.

Чтобы вы лучше понимали, как было дело, вся гражданская война в наших краях шла вокруг железной дороги, да японцы за счет огромного перевеса на море могли на побережье или в долине Амура высаживаться. Железная дорога в наших краях была построена в виде гигантского треугольника. Во-первых, Транссиб, который работает по сей день и идет от Центральной России — через Иркутск, Верхнеудинск, Читу, Хабаровск, Благовещенск и заканчивается во Владивостоке. От Читы у Транссиба начинается ветка на юг — до Харбина и уже от Харбина дальше на юг — Куанчен, Чанчунь и Порт-Артур с Дальним. У Владивостока тоже есть ответвление Транссиба на юг — на Харбин. Короче говоря, большой треугольник с вершинами в Чите, Владивостоке и Харбине.

Японцы были на юге, в Чанчуне — на юг от Харбина. Сам Харбин удерживали сперва Хорват, а потом генерал Чжан Цзолин — оба они были несамостоятельны, и за них платили американцы. Хорват, после того как ушел из Харбина, стал управлять восточной дорогой от Харбина на Владивосток, а там хозяйничали американцы. Западной же дорогой от Харбина до Читы сперва управляли со дня революции красные, а потом нас и со стороны Харбина, и из центральной России, со стороны Омска, взяли в клещи белые. И красным пришлось отходить на восток по Транссибу. А потом по Амуру с севера от Николаева-на-Амуре приплыли японские канонерки, которые встали на слиянии Амура с Уссури в Хабаровске. Американцы спокойно относились и к белым, и к красным, а вот японцы не любили ни тех, ни других, и поэтому в районе Хабаровска Транссиб практически всю гражданскую был перерезан. А на юге в Харбине, точно так же, как на железнодорожном узле сидел Чжан Цзолинь, и поэтому там проехать ни белым, ни красным было практически невозможно. Отсюда возникают все истории про «Золото Колчака», про огромные клады, которые белые якобы спрятали в окрестной тайге и все прочее. Не было у белых прохода — ни через позиции японцев в Хабаровске, ни через позиции Чжан Цзолиня в Харбине, ни из центра в Приморье, ни из Приморья в обратную сторону. И японцы, и китайцы требовали от любых русских частей разоружиться и сдаться в местные лагеря. Так что не мог ни Колчак, ни его люди — ни через Хабаровск, ни через Харбин — свое золото вывезти, поэтому оно — все пропало. Вот и рассказывают про него всякое. Тех же белочехов японцы разоружили в Хабаровске и заставили пройти через свои фильтры, чего уж говорить про всех прочих, так что не могло это золото через их кордоны пройти. Это чтобы вы лучше понимали, как оно тогда выглядело.

Говорят, что «золото Колчака» вывезли из Владивостока американцы, но их командующий генерал Грейвз имел очень плохие отношения с японцами и там у них разве что японцы с американцами друг в друга тогда не стреляли. Американцы сперва хотели хорошо выглядеть, и в последний раз по старой памяти они помогли Хорвату в начале 1918 года, когда Хабаровский реввоенсовет объявил о национализации Уссурийской дороги и выведении ее из состава КВЖД. Уссурийской дорогой считался кусок Транссиба от Владивостока до Читы по России, но он же принадлежал в те годы правлению КВЖД и стоил больших денег. Хорват не мог эти деньги вдруг потерять. Он просил американцев о помощи, и они в последний раз в жизни снабдили его «заамурскую армию» деньгами и провиантом, и тот со всеми своими силами вторгся в Россию, быстро заняв Владивосток и Хабаровск. Так и завершилась тогда революция на Дальнем Востоке. И началась Интервенция. Хорват после покорения Владивостока с Хабаровском опять попросил западные державы о помощи, но на этот раз во Владивосток прислали генерала Грейвза, командира американского экспедиционного корпуса, и американцы стали всем управлять без помощи Хорвата. Японцы тоже захотели «помочь» Антанте, но Хорват сперва их не пускал, и тогда японцы устроили общее наступление на Харбин якобы против Чжан Цзолиня, и остановились они лишь после того, как Хорват испугался за имущество КВЖД на этой узловой станции и пригласил их в Хабаровск в обмен на отказ японцев продолжать наступление на Харбин. Американцы, которыми в Приморье командовал генерал Грейвз, этой трусостью Хорвата были разгневаны и с того дня прекратили ему всякую помощь, замкнув ее на Чжан Цзолиня. А тот и рад был стараться: его армии окончательно перекрыли КВЖД, а Чжан Цзолинь с этого дня стал самым богатым китайцем, ибо ему теперь КВЖД стало платить вместо того, чтобы платить китайским правителям. Этот период в истории Китая с тех пор называется Правление Генералов, ибо пример Чжан Цзолиня стал заразителен. Отныне все китайские генералы стали требовать «за защиту» деньги с иностранных концессий, а своему правительству они не платили налоги с контролируемых ими провинций. А это значит, что если до этого в отдельных провинциях в этой стране шли свои войны, но хотя бы существовало правительство, которое что-то решало, то теперь правительство самораспустилось, и генералы собирали по Китаю свои огромные армии и жили как средневековые феодалы-разбойники, управляя отдельными частями Китая по своему разумению.

То есть Хорват мог разрешить самураям прибыть в Хабаровск, но туда не пускали через Приморье по восточной дороге американские войска, а через Китай по западной дороге — войска Чжан Цзолиня. Тогда японцы прислали свои канонерские лодки к Николаеву-на-Амуре и потребовали от местных жителей под дулами пушек, чтобы те просили «защитить их от революции». Николаев славился золотыми приисками, и местные богатеи испугались, что японцы сейчас начнут грабить город, и согласились на эту «защиту». При этом они же послали гонцов к Грейвзу, чтобы тот что-то сделал и попросил Чжан Цзолиня о помощи. Тогда тот прислал вниз по Амуру речную эскадру, чтобы та якобы защитила от японцев местных китайцев, и в Николаеве появилось сразу два гарнизона — японский и китайский, который были на деле американским. Так что, хоть у нас и считается, что Интервенция была против Страны Советов, но в реальности в наших краях японцы боролись не с красными, но американцами, которые очень не хотели, чтобы японцы у нас тут усилились. Когда же японцы укрепили порт в Николаеве, то стали завозить туда своих колонистов, а их канонерки поднялись вверх по Амуру и привезли с собой оккупационные части в Хабаровск. Это и считается началом японской интервенции в наших краях, причем в отличие от американцев, которые с русскими властями хоть как-то сотрудничали, японцы на всем течении Амура — от Николаева до Хабаровска — везде устанавливали свои порядки и не жаловали у себя ни белых, ни красных.

В итоге раз дорога в районе Хабаровска оказалась перерезана самураями, все снабжение белых в наших краях шло через Харбин, через китайцев, и паровозы их и бронепоезда чинились на американские деньги в Китае, а в Приморье была Дальневосточная республика Хорвата, где жизнь текла своим чередом, так как китайские и японские войска отделяли местное благолепие от ужасов Гражданской войны в центральной России. А раз Хорват любого куста боялся и не хотел ни с кем ссориться, то именно туда ушли красные, когда их разбили белые в начале Гражданской. Хорват был и нашим и вашим — всем друг, и главное — мечтал усидеть на двух стульях. При этом он же был хороший директор, при нем КВЖД была настоящей «золотой курицей», которая всем несла золотые яйца. Мне обо всех этих делах дед много рассказывал.

Он в начале Революции служил на пароме «Байкал» лоцманом и одновременно же номинально был его совладельцем. При этом раз уж мы были семьей коммунистов, дед немедля поддержал Октябрьскую революцию и в качестве вклада в рабочее дело отдал свою долю в «Байкале», а больше у нас в семье, кроме древней избы, в которой нынче Мысовская метеостанция, ничего не осталось. За это он был избран в члены местного Ревсовета и стал руководителем партячейки на их пароме. Так и жили они в те годы: возили по Байкалу людей и грузы, пока в августе 1918 года их не сожгли и не потопили в первом и единственном на Озере морском сражении. В ту пору Иркутск был уже взят белыми Колчака, и иркутская парторганизация перебралась в Мысовск, а на «Байкале» был чуть ли не Реввоенсовет Забайкалья. А воевали они в те дни с семеновскими «желтыми» казаками, которые пытались прорваться на нашу сторону из-за границы в районе Читы. Основные силы красных тогда скопились на дороге к западу от Хабаровска, в котором засели японцы и хватали всех наших, а белые шли в те дни из Маньчжурии от Харбина по железной дороге, а китайцы Цзолиня на американские деньги их бронепоездами поддерживали. Поэтому главный Южный фронт в наших краях против белых, которыми стали семеновские казаки, был тогда у Читы, а в Мысовке была управа фронта Западного — против Колчака, но в целом Мысовка считалась тогда нашим тылом. И вот однажды в августе 1918 года со стороны Озера на закате появился пароход «Бурят», который выглядел как мираж в лучах заходящего солнца, и поэтому дозорные не сразу поняли, что на нем был андреевский флаг белой байкальской эскадры. По слухам, на нем были курсанты юнкерского артиллеристского училища с полевыми пушками, которые, как только «Бурят» приблизился к «Байкалу», стоявшему у причала в Мысовке, стали стрелять и по нашему парому, и по зданию порта. Капитан Алексеев, дядин свояк (он был женат на сестре Бориса Башкуева) — он не был человеком военным — сперва попытался вывести «Байкал» из причальной вилки, чтобы нашим пушкам в ответ стрелять было удобнее, но юнкера-артиллеристы свое дело знали, и от фугасных снарядов «Байкал» через десять минут боя весь загорелся. Огонь быстро подошел к угольным погребам. А ведь стреляли юнкера из обычных полевых пушек, да на всем ходу судна, да на легкой волне — поди ж ты! Тогда капитан вернул «Байкал» назад в вилку, и они с дедом под огнем «Бурята» с горящего уже «Байкала» за борт выпрыгнули. А когда дед с другими на берег вылезли, взорвались снарядные ящики, а потом полыхнул угольный погреб. Так сгорел крупнейший за всю историю на Байкале корабль, а мы проиграли белым единственное в истории Озера морское сражение. Так что хорошо учили стрелять в Империи в юнкерских артиллеристских училищах. Этого было у них не отнять. Да и сейчас хорошо у нас учат, ибо — традиция.

После потери «Байкала» и всех его пушек удерживать Мысовск от белых колчаковцев стало нечем и незачем, и наши поспешили по дороге уехать за Читу в район Хабаровска. Там их разоружили японцы, но при этом никого не расстреляли — выставили на продажу, и деда моего вместе со многими красными Хорват из японского плена выкупил. А ведь дед мой и не чаял уже, думал, что расстреляют их на месте, как бунтовщиков и мятежников. Правда, выкупали не всех, а лишь образованных и тех, у кого были документы и патенты на владенье профессией. (За это и Хорвата после не тронули, умер он после отставки с поста главы КВЖД во Владивостоке вполне своей смертью.) А в обмен все выкупленные обещали работать на Хорвата на КВЖД по бессрочному контракту. Считай — выкупили их тогда в «хорватское рабство».

Так дед мой оказался во Владивостоке в американской зоне, белые же были на западе — от Читы до Урала, а между белыми и американцами в Хабаровске и Николаеве по всей долине Амура засели японцы на своих канонерках. Они-то и выдали белым всех красных пленных, кого не выкупил в ноябре 1918-го Хорват. Их всех казнили семеновцы.

Хорват был не боец, когда Америка признала Колчака верховным правителем, он потребовал от него Присяги и сдачи и тот испугался с ним связываться, уехал к Чжан Цзолиню в Харбин, а во Владивостоке власть наконец перешла в руки белых. Но при этом Хорват с Грейвзом благословили наших на борьбу с белыми и открыли нам арсеналы «заамурского воинства Хорвата», поэтому дед в те дни из города с оружием в руках в тайгу и ушел — с белыми воевать. Нынче многие изумляются, зачем Грейвз сделал этакое, однако нам читали письмо генерала Розанова — нового правителя Приморья Верховному Правителю Колчаку, где Сергей Николаевич докладывал о своей встрече с Грейвзом, когда тот передавал ему все дела. Розанов потребовал от американского генерала объяснений: почему тот передал все оружие американского гарнизона красным, а не законным новым правителям — белым, и тот в ответ, мол, кричал, что русские страной управлять не умеют, за два века в Приморье как не было, так и нет ничего, кроме дикарей, каторжан и нынешней революции, а у них в Америке за всего лишь сто лет самые последние медвежьи углы имеют дороги и электричество. И поэтому весь Дальний Восток должен по праву стать вскоре Америкой, чтоб и сюда пришли дороги и электричество. На это Розанов ему заявил, что и Россия мечтает о том, чтобы сюда пришли дороги и электричество, так зачем Грейвз помогает мятежникам?! И тогда американский генерал отвечал, что если дикари не умеют ничего делать, землю у них надо выкупить — за нитку бус или бутылку огненной воды. Поэтому в нынешних обстоятельствах он желает победы истинным дикарям, которые продадут ему Сибирь за нитку бус, так как те дикари, которые «слегка образованные», к этой нитке бус просят ружье, шоколадную медаль и бутыль огненной воды, и, стало быть, помогать «красным — истинным дикарям» верней, ибо они не просят за землю лишнюю шоколадку! Это письмо не дошло до своего адресата, ибо Колчака мы к тому времени уже грохнули, но сам факт разговора имел место и очень хорошо объясняет, почему американцы в Приморье были за красных, но при этом их вовсе не стоит думать товарищами.

В общем, американцы из Владивостока ушли в самом конце 1919 года и как бы ни было, пусть Розанов и считался местным правителем, но реальные люди и оружие оказались у наших, и после восстания в январе 1920 года белая власть в Приморье была окончательно свергнута, а колчаковский правитель Приморья Розанов бежал при этом в Японию. Но кто бы в том сомневался, в Америке его уж точно никто не ждал. Правда, оставались японцы в Николаеве и Хабаровске, которые все завозили сюда колонистов и уходить никуда не намыливались. Так что именно против японцев мы готовились воевать в тех краях, и деда назначили начальником рембригады бронепоездов Дальневосточной Республики. А как раз в эти дни в феврале на Николаев напали банды атамана Тряпицына. Как я уже говорил, этот город славился своими золотыми приисками, и поэтому пограбить его собрались лихие люди со всего Дальнего Востока. Когда же они напали на Николаев и стали там убивать богатеев, за тех заступились японцы из местного гарнизона и японские колонисты. Битва за Николаев с бандой Тряпицына случилась кровавая, японцы защищались отчаянно, ибо бежать им было некуда, ибо было это все в феврале, и озверелые бандюки японцев всех вырезали. Живыми из японского гарнизона и почти тысячи колонистов уцелела лишь дюжина японок, которые были замужем за китайцами, а всех китайцев солдаты Чжан Цзолиня, размещенных в Николаеве, чтобы следить за японцами, пушками лед на реке расстрелявши, на своих речных судах на середину реки вывезли и за счет этого от бандитов отбились. Впрочем, китайцев особо и не трогал никто.

В итоге Николаев был бандюками разграблен и разорен дочиста, а Тряпицын объявил себя новым Николаевским губернатором. Однако среди тех, кто брал город, были не одни бандюки. Среди напавших была особая диверсионная группа под командой Сергея Лазо. Он был из дворян и не большевиком, а левым эсером и поэтому был вхож к анархистам атамана Тряпицына. Правда, после заговора левых эсеров он с ними порвал и считался на нашей большевистской платформе. Почему он оказался тогда в Николаеве, одному Богу ведомо. В январе Лазо командовал восстанием во Владивостоке, сразу после ухода американцев, и злые языки говорят, что это американцы его по знакомству на своем ледоколе подбросили до Николаева. Ибо иначе добраться из Владивостока до устья Амура в середине зимы практически невозможно. Кто-то говорит, что это у него было такое задание партии, а кто-то — что взыграло ретивое и потянуло человека на подвиги. Как бы ни было, пока бандюки город грабили, группа Лазо проникла в здания порта, который был только что отстроен японцами, и подожгла его. А потом они взорвали все портовые сооружения и японские пакгаузы и ушли лишь после того, как весь порт сгорел синим пламенем. Когда пришла весна и вернулись японские канонерки, от Николаева и его порта больше ничего не осталось. Японцам стало негде переваливать грузы с морских судов на суда речные, которые у них ходили в Хабаровск, и вдруг выяснилось, что весь их экспедиционный корпус там будет отрезан на зиму: и ни припасов нет, и доставить их неоткуда, ибо японские торговцы были предназначены для хода морем, а Амур сравнительно мелкий, и японские сухогрузы не могли пройти до Хабаровска. Так что, как только сгорел Николаев, японцы стали готовиться в Хабаровске к эвакуации. Злости их не было предела. Японские корабли пришли к Владивостоку и там всех участников похода на Николаев потребовали выдать японскому правосудию. Бандиты Тряпицына в это время были еще в Николаеве, но кто-то японцев предупредил, что Лазо и товарищи уже вернулись на том же американском корабле, что и в Николаев поехали, и вот их-то японцы и захватили. Было это весьма неожиданно, ибо прибыли те из Николаева только что, и почти сразу по их прибытии японцы со своих кораблей высадились. Уже потом насчет этого были многие разговоры о том, кто их выдал, и пришли к выводу, что предателем был сам Тряпицын. Когда сожгли Николаев, японцы по долине Амура от Хабаровска пешим ходом пошли, взрывая перед собой лед, чтобы смогли пройти их канонерки и спастись от них было некуда — разве что уплыть на том же американском ледоколе, что и группа Лазо. Тогда Тряпицын по радиотелеграфу предложил японцам его самого отпустить, а он им расскажет что-то там важное. Японцы согласились и самого Тряпицына через порядки свои пропустили. Его самого и его подругу-любовницу. Так Сергей Лазо и его два товарища попались к японцам, а они — то ли сами, то ли отдав троих героев формально семеновцам — сожгли всех троих в паровозной топке, мол, точно так, как те сожгли Николаевский порт у японцев. Я не знаю, был ли Лазо большевик иль эсер, пошел он в Николаев сам или по приказу партии, но тот, кто сжечь японский порт придумал, был умница, а Лазо и его друзья — были героями, и вечная им Память. Вот что я думаю. Если бы не они, японцы может быть никогда не ушли бы из того же Хабаровска, а пока японцы сидели в Хабаровске, наши разлагались потихоньку на американских подачках в Приморье, глядишь и продали бы все за нитку бус, как американский генерал Грейвз и рассчитывал. Кстати, Тряпицына с целым поясом награбленного им в Николаеве золота вскоре наши поймали вместе с его шмарой, когда те, напакостив, пытались удрать от лютующих по всему Амуру японцев, и публично и принародно приговорили к высшей мере социальной защиты — и шлепнули. Так что были они вместе с Лазо в Николаеве, и вышло, что Лазо при этом — герой, а Тряпицын — разбойник и жук навозный. А с ним и вся его банда. Ведь их-то японцы не выпустили, а истребили под ноль. Так что в Николаеве тогда живых практически никого не осталось. Местных ограбили и убили тряпицынцы, самих бандитов порешили японцы, а с ними и всех, кто выжил, так как японцы сочли, что выжившие в убийствах японских колонистов тоже принимали участие. В живых остались только китайцы, которые уплыли на кораблях своей речной флотилии Чжан Цзолиня. Долго на месте Николаева была огромная выгорелая пустошь, но потом, дабы хорошее место не пропадало, рядом с гигантским пожарищем построили новый город и назвали его Комсомольск-на-Амуре, но все равно старые шаманы по сей день думают, что такие трагедии просто так не проходят и место то не хорошее, ибо очень много там душ, в могилах не упокоенных.

А еще японцы, озверев от того, что приходится им уходить из Хабаровска, напали на наш северный Сахалин и истребили там всех русских. Сахалин всегда был нашей каторгой, и лихих людей после отбытия срока накопилось там предостаточно. Японцы же по аналогии с бандой Тряпицына решили, что такие же каторжане опасны для японских колоний на юге острова и, напав на наших, перерезали всех, кого встретили.

Вот тогда-то и появился договор с японцами — Карахана, по которому Советская Россия отказывалась от всех наших интересов в Китае, включая КВЖД, в японскую пользу, а японцы за это обязаны были уйти из Николаева, с северного Сахалина и из Хабаровска. Этот договор был ужасен: тогда многие думали, что Карахан его заключил, наблюдая за расстановкою сил по глобусу. Мол, японцы сидят в Хабаровске и Николаеве, вся долина Амура под ними, они захватили нашу часть Сахалина — пора сдаваться. А то, что Николаев стал пепелищем и японцы уходят из района Хабаровска, в Москве было не видно, вот и был подписан сей пораженческий договор. Однако потом уже выяснилось, что Карахан принимал участие в первой русской революции на японские деньги и поэтому стал японским шпионом. Когда самураям стало понятно, что им вот-вот придется бежать из Хабаровска, они заставили Карахана подписать этот безумный договор, которым нам япошки потом всю жизнь в морду тыкали. Ну, что с него взять — иудино племя, все был готов кому угодно отдать, что не его предками добыто.

К счастью, зона КВЖД в те дни была вовсе не под нами, хоть там и числился главным наш Хорват, а под китайским генералом Чжан Цзолинем. Он сказал японцам, что они могут подтереться этим договором, ибо он — власть в Маньчжурии, а русские тут никто и звать их никак. Так что японцы тогда и из Хабаровска ушли, и вместо КВЖД — рукавом лишь утерлись. Правда, и Хорват в те дни подал в отставку, и его у нас здесь ждала почетная пенсия. А новых руководителей на КВЖД мы назначали теперь по разрешению Чжан Цзолиня, который заключил с нами новый договор: КВЖД теперь принадлежала Китаю, но управлялась теперь советскими работниками, потому что у китайцев все равно управлять ей было некому. Да и незачем. Генерал Чжан Цзолинь заявил, что ему все равно, кто управляет дорогою, лишь бы сорок процентов от прибыли КВЖД шло прямо в его карман. А кто там руководит — красные или белые — ему без разницы.

Теперь, как только исчезла японская «прокладка» между красными войсками в районе Владивостока и белыми в районе Читы, и началась последняя часть Гражданской войны в наших краях. Дед мой был паровозных дел мастером, членом партии и командовал рембригадой. Поэтому он наши красные бронепоезда ремонтировал и даже пару раз принимал участие в боях на бронепоезде № 9 в сражениях под Волочаевкой. Это был небольшой бронепоезд — все время ходил сзади тяжелого бронепоезда № 8, на который и пришлись самые серьезные перестрелки, и был он скорей поездом техпомощи, который подвозил к бронепоезду № 8 снаряды и путь сзади основного бронепоезда ремонтировал, чтобы белые рельсы не разобрали и бронепоезду № 8 можно было в случае чего назад отступить, если вдруг станет уже совсем жарко. Но все равно в тех боях мой дед, получается, самолично участвовал. Я не знаю, участвовал ли в тех боях мой отец, но, будучи главным механиком в паровозных войсках Чжан Цзолиня, он по контракту с белыми занимался починкой и подготовкой к боям белых бронепоездов: «Каппелевца», «Волжанина», «Дмитрия Донского» и бронепоезда № 4. Так что в те дни 1921–1922 годов мои дед и отец занимались одним делом, но по разные стороны фронта. Дед потом мне рассказывал, что когда узнал про то, что отец мой все это время готовил белые бронепоезда, то пил потом всю неделю. Хоть и не пил серьезно, ибо для монгола запить — смерти подобно. У нас биохимия другая, нежели чем у русских, монголы спиваются просто стремительно. Однако потом отпустило его, ибо сказал он себе, что служил мой отец все же не белым, а контракт есть контракт. А Гражданская война потому и зовется так, что сын поднимает оружие на отца, а брат на брата. На этом и успокоился, хотя, по правде говоря, известие это шибко его подкосило, так как не ожидал он, что жизнь выкинет с нашей семьей такой фортель. Особенно когда оба они были партийные и оба — за революцию. Вернулся он тогда домой и года не прожил: пил, по сыну грустил, все ходил вокруг обгорелого остова своего «Байкала», искал из старой команды тех, кто в Гражданскую выжил, мечтал снова собрать команду и отремонтировать «Байкал», чтобы опять на нем в Байкал выйти. Потом умер, и лишь после смерти его мы «Байкал» распилили и на металлолом продали.

А мама у меня в Гражданскую умерла от «испанки», я и не помню ни ее, ни отца, воспитывали меня родственники, и, когда дед вернулся с войны, считался я сиротой — хоть отец мой и жил тогда у китайцев.

Я не знаю, как там и что, почему отец мой оказался в Китае — по слухам жил он там с одной китаянкой, и есть у меня, стало быть, не только бурятские, но и китайские братья и сестры. Может быть. Как бы ни было, в Китае он хорошо рос в чинах и постепенно стал полковником войск тамошней железной дороги, а по заслугам стал чуть ли не главным механиком у теперь уже маршала Чжан Цзолиня. И при этом был он тайным агентом китайской компартии. Вернее, тогда они все были сперва в гоминьдане, а китайская компартия из гоминьдана позже выделилась.

Рассказывали, что дело было так. Японцы в те годы пытались из Харбина Чжан Цзолиня как-нибудь выдавить и ко всем людям в его окружении в те годы подкатывались. Мне сказывали, что и к отцу в те дни подходили с разговором о том, что он имел касательство к организации забастовок в Первую революцию. Якобы тем самым он работал на разведку японцев, которые таким образом победили в Русско-японской войне. Потом стало ясно, что японцы ко всем сибирским большевикам тогда подъезжали на этой козе, а когда человек не желал с ними сотрудничать, его сдавали на нашей стороне в службы Чека, а на той в белую контрразведку, ибо японских агентов ни мы, ни они в те годы не жаловали. В итоге все старые большевики в наших краях, кто пережил эти события, согласились на японцев работать, и их уже потом в конце тридцатых довычистили. А отцу повезло, иначе бы и его не обошла чаша сия, он хоть и числился русским подданным, но работал тогда на китайцев, а китайцы за косвенную помощь Японии против царской России никого даже не ругали. Не то чтоб — расстреливали. В итоге Чжан Цзолинь в моем отце безусловно уверился, а японских агентов, которые приходили к отцу, китайцы изловили и прилюдно повесили. За это якобы чуть ли не сам Доихара, который руководил в Китае японской разведкой, обещал с отца спустить шкуру. С живого, конечно, в сознании. Так что с японцами отцу стало сильно не по пути. А дальше все вышло так, что в 1928 году американцы перестали Чжан Цзолиню деньги давать. У них начиналась Великая Депрессия, и всех нахлебников они с начала 1928 года списывали с довольствия. И тогда Цзолинь показал свое истинное нутро. Пока американцы ему богато платили, он весь был из себя патриот и якобы за интересы Китая, а как платить перестали — он стал искать новых господ. А единственными, кто на земли Маньчжурии зарился, были в те дни японцы, которые считали, что по ноте Карахана Россия им уступила все права на Маньчжурию. Ну и принялся Чжан Цзолинь перед самураями жопой крутить, обещая им и то и это. В итоге договорились они, что японцы входят в его Харбин и принимают управление над всей КВЖД. А отца моего вместе со многими, кто, по их мнению, перед ними как-либо провинился, японцы требовали им выдать на суд и расправу. А Кендзи Доихара был такой человек, который на ветер слов не бросал. Обещал кожу содрать, стало быть — точно содрал бы. Отцу советовали куда-то бежать. А куда ему было бежать? В Советской России над ним висела статья за участие в стачках в годы Русско-японской якобы на японские деньги, в Китае в каждой провинции была своя свадьба, и людей Чжан Цзолиня нигде не ждали. А куда ему еще было идти, кроме родной страны или тех краев, где он нашел любовь и работу.

И вот однажды, по слухам, он подошел к Чжан Цзолиню и попросил, чтобы он его японцам не выдавал. А тот посмеялся и махнул рукой, типа — там видно будет. А к тому времени наши разведчики уже знали, что у Цзолиня все с японцами было сговорено, и моего отца готовили к выдаче. В итоге в июне 1928 года отец, находясь на личном бронепоезде Чжан Цзолиня и будучи его главным инженером-механиком, привел в действие взрывное устройство, которое он сам собрал, так как имел патент взрывных дел мастера, полученный им в ходе прокладки Кругобайкальской дороги. Весь бронепоезд разнесло в щепы, и на том правление Чжан Цзолиня в Китае закончилось. Дело расследовали японские жандармы, которые и обнаружили, что бомба была в купе моего отца, а того должны были вот-вот выдать на казнь к японцам — и головоломка сложилась. Отец мой при этом так и считался российским подданным, и поэтому японцы принялись говорить, что отец мой был русским разведчиком, приставленным следить за китайским диктатором, и что убил он Цзолиня по «приказу Кремля». А наши от всего отпирались и всячески от моего отца отказывались.

Но это все на словах, а на деле в те дни я ездил помощником машиниста на Иркутской дороге на летних каникулах. Учился тогда в Томском электромеханическом институте инженеров железнодорожного транспорта, а на каникулах мы подрабатывали помощником машиниста и кочегаром по совместительству, ибо отдельного кочегара у нас тогда не было. И вот пришел ко мне родственник, мой сверстник Георгий Башкуев, который тогда служил уже в «васильковых», но считался артиллеристом и дал мне бумагу о том, что органы благодарят меня за отца, что я буду получать за него пенсию, и что отец мой всю жизнь исполнял приказ Родины и партии, и что я должен был им гордиться. Я горжусь. По сей день горжусь, но на деле я потом плакал, что отец мой уехал в Китай, пока я был еще совсем маленьким, и я даже не помню, чтобы он со мной попрощался. И еще плакал я потому, что все детство мне говорили, что нас отец бросил ради какой-то китаянки, а мы с братьями и сестрой совсем ему не нужны, ибо жили мы тогда совсем бедно, а он по слухам в Харбине и Куанчени — барствовал. Это было обидно. Правда, с меня тогда взяли подписку, что я об этом никому не буду рассказывать, вот я и не рассказывал. Это уже после войны, когда судили японцев в Хабаровске, Наум Эйтингон, тот самый, чья команда добралась-таки перед войною до Троцкого и который руководил в 1928 году Китайским иностранным отделом ОГПУ, в своих показаниях доложил, что мой отец был большевиком, был послан в Китай для подпольной работы как член партии, на время связь с ним у ОГПУ, к сожалению, утратилась, но, как только она была восстановлена, — отец послужил Родине как прекрасный разведчик: в июне 1928 года мой отец, выполняя приказ Эйтингона погиб как герой, но устранил предателя Чжан Цзолиня, который переметнулся на японскую сторону. При этом сам Эйтингон, будучи резидентом нашей разведки, числился вице-консулом нашего консульства в Харбине и чудом избежал ареста японскою жандармерией, и поэтому его в 1929 году перевели из Харбина в Турцию. Вы знаете, после того как Эйтингон об этом сказал, люди стали ко мне относиться немного иначе. Я думаю, что именно после этого доклада я и стал министром железнодорожного транспорта в Бурят-Монголии. Поэтому все, что мы делаем, обязательно отражается на всех наших потомках. Но, какая бы ни была некая детская обида на то, что отец куда-то пропал, она не забылась. Хоть оно, наверное, и неправильно.

Пока дед мой воевал за красных в Дальневосточной республике, а отец стал главным инженером-механиком на железной дороге в Харбине у Цзолиня, здесь у нас случилась история барона Унгерна. В 1919 году мы совместно с юэчжами из Синьцзяна разбили баргутский Меньцзян, и наши «васильковые» полки стали возвращаться в Россию. А здесь шли бои белых с красными. Белыми в Забайкалье командовал атаман Семенов, который некогда служил в Нерчинском полку. Командовал этим полком барон Врангель, а лучшим другом Семенова и был как раз барон Роман Унгерн фон Штернберг. Семеновские казаки были завзятыми «желтыми», бурят-монголы за это их не любили, и поэтому для того, чтобы взять под свой контроль полки «васильковые», требовался командир немецкой крови, который бы при случае был против «желтых» казаков. Так атаман Семенов произвел своего друга, Романа Унгерна фон Штернберга, в генерал-майоры и отдал ему под начало все «васильковые» части. Воевать с «семеновцами» новому командиру «васильковых» было бы странно, поэтому он повел наших сродников против китайцев, которые тогда заняли Ургу. Китайцы эти служили маршалу Чжан Цзолиню, получавшему деньги от американцев, так что друзья сочли, что это будет красивый жест против китайцев Цзолиня, союзных им «желтых» и вообще заморских американцев, которых заговорщикам было не жалко. Опять же отличие «васильковых» войск Унгерна от «желтых» семеновцев было нужно им для того, чтобы за Унгерном пошли бурят-монголы, которые только вернулись из похода против Меньцзяна, но не любили всех «желтых» и оказались крупной военной силой, не задействованной пока в Гражданской войне. Природа не терпит ведь пустоты, и если бы «васильковых» не смогли подчинить ни Семенов, ни Унгерн, то всем было ясно, что тогда наш путь лежал бы на красную сторону. Но нашим родичам была не так важна борьба красных с белыми, как появление китайцев в Урге, а, как я уже объяснял, Урга — это крупный храмовый комплекс среди Степи, который так почитают все ламаисты. Поэтому Унгерн войну свою вел скорее не против «красных», а против китайцев Цзолиня. У Цзолиня хозяевами были американцы, платившие и тому же атаману Семенову, так что вскоре армии Унгерна стали воевать и против «желтых» семеновцев, и в этом заключалась некая историческая неизбежность. При этом барон Унгерн был необычайно удачлив в бою. Злые языки, правда, говаривали, что большая часть его удачи состояла в «васильковых» полках, которые сперва были хорошо немцами выучены, а потом воевали без передыху с 1912 года — сперва за Озеро Далай-нур, а позже по просьбе немцев напали на прояпонский Меньцзян, чтобы оттянуть японские войска от немецкого Циндао, так что ветераны в этих частях были дальними походами закаленные и суровые, и их не умели остановить семеновские казаки, которые призывались совсем недавно и были фактически добровольцами. Но как бы ни было, Унгерн очистил от китайцев Цзолиня Монголию и разбил в боях войска атамана Семенова. За это его славили по всей Степи, и когда пришла пора мне креститься и принимать присягу на верность Родине, крестили меня как Романа именно в честь барона Романа Унгерна. Вот насколько был он популярен в те годы в наших краях. А пропал он по глупости: слишком высоко взлетел — потому и глубоко было падать. Как я уже говорил, Монголия появилась как буддистское государство, во главе которого был далай-лама. Поэтому для того, кто освободил всю Монголию, казалось логичным назваться буддистом, раз уж набирать армию свою он хотел средь монголов. А вот то, что в его армии офицеры были все православные, родились в России и давали присягу на верность России — этого он не учел. Равно как и того, что в самой Монголии военных особенно никогда не было, ибо аратская это страна. Слишком жарко, слишком сухо, для того чтобы вырастить большие стада, а без большого количества лошадей и овец не может быть много военных, ибо для них нужно всегда много мяса, если не баранины, так хоть бы омуля. Посему боевые офицеры легче получались в наших краях вокруг Озера, ибо земля у нас лучше, стада тучней, а стало быть, и родовичи богаче, чем в той же Монголии. Опять же — здесь у нас всегда есть возможность воспитывать детей в военных училищах и доучивать их потом в войсках русской армии. А где учиться военному делу в Монголии? Монголия была в те годы «как бы страной», этаким огромным предпольем, которое наши «васильковые» части вырезали из распадающегося Китая, для того чтобы у России было время на подготовку — случись нападенье Японии. Поэтому в самой Монголии в те годы ни войск, ни способного к войне населения не было, а отвоевали ее у Китая части, лишь называющие себя как «монгольские», но так как Унгерн был при этом не местный, он не понимал все эти тонкости.

Дальше — больше: у буддистов-ламаистов поиски мистического откровения происходят через употребленье наркотиков, поэтому Унгерн, став буддистом, быстро превратился в курильщика опиума, а под воздействием опиума быстро погрузился в опиумные фантазии. В этом воображаемом мире его монгольские армии, непобедимые и ужасные, шли по миру, сея кругом Смерть и Разрушения. Так как само имя «монгол» означает «варвар огня» или «варвар пустыни», барон принял на себя титул Джамсарана, или «Бога Огня, Войны, Смерти и Разрушения», думая, что тем самым он укрепит свою власть средь монголов. Беда при этом была для него в том, что ты не можешь быть «Богом Огня» и при этом поощрять «таинства Воды», то есть — Крещение и Причастие. Бог Огня, это с точки зрения наших старцев — ветхозаветный Яхве, который говорил с Моисеем из неопалимой купины, это Бог синедриона, который распял Спасителя, а это все делало барона Унгерна — новым Антихристом. Так что барон принял буддизм для того, чтобы крепче привязать к себе монгольских буддистов, не осознавая, что в его же армии буддисты были никто и звать их было никак, а буддистские святые и всякие бодхисаттвы для нас, православных, на одном уровне с языческими бесами и мерзостными кикиморами. Я, каюсь, иной раз люблю сам пошаманить или посмотреть на танец шаманки, но буддистские идолы, на мой взгляд, порождение врага рода нашего, и для настоящего верующего молиться на них — язычество. Поэтому, как только барон Унгерн вдруг стал буддистом, армия его тут же начала разбегаться. Многие мои сродники сразу покинули Монголию и вернулись в родные кочевья, где их с радостью встретили русские коммунисты. Армии Унгерна до этого воевали с китайцами и семеновцами, и поэтому красные не считали нас своими врагами, но и склонить наших офицеров на свою сторону им сначала не удавалось. Все изменилось в мае 1921 года, когда барон Унгерн, осознав, что армии его разбегаются и уходят в Россию, объявил себя наследником Чингисхана и начал поход на Русь, чтобы пополнить свои отряды бурятскими аймаками, раз в монгольских для него дельных бойцов отродясь не было. Тем самым он принуждал всех наших нарушить их Клятву — служить России, которую мы все даем при крещении. И тогда все «васильковые» объявили барона «предателем Родины» и его, безусловно, оставили. А мой будущий сват глава Четвертого рода Борис Баиров в те дни даже совершил святотатство, разрушив Алтарь Воды в Священном Роднике в Хонзое, и забрал оттуда древние камни и местную шаманку Воды — сватью мою Матрену. Он сказал, что раз барон Унгерн объявил себя Джамсараном — Богом Огня, Войны, Смерти и Разрушения, то священные камни Святилища Воды из Хонзоя привлекут за собой Духов Воды, Жизни и Исцеления, которые одни лишь и смогут остановить Огонь, Смерть и Войну. И представьте себе, стоило Унгерну пересечь границу России и выйти к Троицкосавску — нынешней Кяхте, как пошли проливные дожди, все дороги размокли, и армия Унгерна увязла в возникшей грязи, растеряв свою страшную скорость. Все буряты увидели в этом «перст Божий» и то, что Духи Воды и Жизни сильнее Духов Огня и Смерти, и лично я на всех лекциях не упущу при этом рассказе напустить, как бывалый шаман, налету мистического. Однако старики говорят, что в летние месяцы погода у нас всегда неустойчива, и сильные дожди, вызывающие бездорожье в наших краях, очень часто случаются. Именно поэтому в старые времена наши предки ходили в военный поход зимой, а не летом, ибо зимой дороги холодом скованы и по ним где угодно лошадь пройдет, а летом она порой и увязнет. Это знают все местные, и у нас никто не идет в набег летом, так как на войне чересчур многое ставится на кон. Но Унгерн был из Прибалтики, и там привыкли воевать именно летом, вот он и пошел в поход — как ему было привычнее. За это и поплатился. Но я вам ничего такого не говорил, ибо рассказ о борьбе наших Духов Воды, Жизни и Исцеления с враждебными России Духами Огня, Смерти и Разрушения производит на умы слушателей куда большее впечатление.

А дальше произошли события удивительные и просто мистические.

Сват мой — Матренин муж, глава Четвертого рода Борис Баиров к поре той был красный партизан и возглавлял боевые отряды, приданные Чрезвычайной комиссии. Вы удивлены, как именно социально чуждый дворянин стал у нас главным чекистом? А дело было так. Отец Бориса Булат Баиров был посыльным или, на военном языке, ординарцем у Забайкальского губернатора Ренненкампфа, и, когда того после Ленских расстрелов перевели в Виленскую губернию, он перебрался туда за своим покровителем. В начале войны Булат погиб в боях за Восточную Пруссию, а состояние его забрали два его младших брата, так как наследника Булата, будущего моего свата, приняли, как сына погибшего офицера, в юнкерское училище без экзаменов. В 1918 году после революции юнкеров распустили, Борис вернулся домой и узнал страшный слух, якобы один из его дядьев по пьяному делу хвалился, что с братом заплатил двум нукерам Булата за то, чтобы они застрелили того в ходе боя, так как Булат, уехав в Вильно, за состоянием семьи уже не следил, и стада его стали чахнуть. Вот братьям и надоело ждать, когда он им из своего состояния либо свой надел выделит, либо оставит наследство. Сват мой, человек горячий и жестокий до безрассудства, нашел двух нукеров, которые были с его отцом на войне, узнал, что дядья по возвращении с войны им по полсотни овец жаловали, а этакая щедрость для наших краев — дело неслыханное, пытал убийц, и они во всем ему признались, указав на родных дядьев Бориса как на заказчиков. Тогда Борис с верными нукерами своего отца приехал к дядьям, и их за убийство своего отца прилюдно судил и повесил. А был уже 1918 год, и в Сибири правил Колчак. Такая казнь без ведома белой власти была ими признана бандитизмом, и Бориса объявили преступником, а за голову его давали награду. Так сват мой стал воевать против белых, которые его считали бандитом. А кто не белый в тайге — был либо зеленым, либо же красным. У Бориса была почти кадровая армия из бывалых ветеранов: кто пошел на мировую, кто в далайнурскую и меньцзянскую кампании, да и сам он в юнкерском училище военному делу хорошо выучился. Так что воевал удачно, и вскоре красные пришли к нему с предложением возглавить красные отряды в Иркутской области. А Борис никогда не был сам по себе, ему всегда нравилось кому-либо подчиняться, поэтому он с радостью стал исполнять указания иркутского исполкома советской власти, и поэтому красные на него не могли нарадоваться. Но при этом Бориса так и не приняли в Красную армию, потому что там главным был Троцкий, а сват мой был из тех юнкеров, которых считали антисемитами. Так его, наверное бы, и выгнали в итоге из армии, но как раз к этой поре выяснилось, что японцы развернули у нас свою деятельность.

Как я уже говорил, японцы воспользовались тем, что первая Революция совпала по времени с русско-японской, и поэтому на стачки с восстаниями в наших краях большевики получали деньги от японской разведки. Теперь по мере того, как советские войска принялись побеждать, японские шпионы стали к тем старым большевикам поочередно наведываться и угрожать им, что сообщат в Чека о том, что те в свое время согласились работать в японской разведке и даже под своим согласием подписывались. Были и такие, кто шел в те годы в Чека с повинной, и их просто выгоняли из партии, не брали в правительство. Были те, кто на японцев работать отказывался, но не признавались партии большевиков в том, что двурушничали, на них японцы передавали сведения в Чека, предателей разоблачали, и это все для них завершалось плачевно. И, наконец, были те, кто продолжал работать — будто ни в чем не бывало. Это изумило руководителя ВЧК Феликса Эдмундовича, который навел справки об этой коллизии и выяснил, что ВСЕ большевики, кто получал деньги от японцев на стачки или восстание в дни первой революции и боев на Красной Пресне, у тех где-то подписывались. То есть посреди войны против Японии совершали предательство. Но раз на них японцы ничего нам не говорят, возможно, что те, кого японцы не сдали, с нашими врагами нынче сотрудничают. А это — все руководство партии и в Сибири, и на Дальнем Востоке!

Феликс Эдмундович сделал негласный доклад по этому поводу, и тогда-то «для укрепления» Сибири и Дальнего Востока к нам и перебросили из Украины Василия Блюхера, которому было тайно предписано заместить все местное военное руководство, как состоящее у Дзержинского на подозрении. А опираться стало возможно лишь только на тех, кто в первую революцию ни в каких партийных делах не участвовал. Вот тогда-то свату моему и повезло, его лично принимал сам Феликс Эдмундович, который и назначил его главою боевых отрядов местной Чека, в этой должности Борис и приехал тогда воевать с Унгерном.

Не уверен, что сват мой в боевых действиях в те дни участвовал — у людей из ОГПУ или НКВД слегка иной профиль. Но, как глава Четвертого рода, он смог собрать на совет глав прочих родов, где и рассказал, что дал личную клятву на верность главе Чека Феликсу Эдмундовичу, благо тот шляхетского роду и ему клятву дать — не зазорно. Чай, не голытьба беспортошная, или не жид, прости Господи. Тогда-то все члены знатных фамилий тоже решили дать пожизненную Клятву Феликсу Эдмундовичу служить ему Верой и Правдой и согласились поехать в Москву ради этого.

Я знал несколько стариков, которые присутствовали, а больше всего мне об этом рассказывал сват мой Бадм Будеич, который стал потом «генералом Ма» и командовал армией в далеком Синьцзяне.

Мол, пришли они на Лубянку — кто в «васильковом» мундире, кто в костюме, а кто и в парадном халате и на коленях, стали просить у Феликса Эдмундовича, чтобы тот принял у них Клятву на верность. Тот сперва долго не мог понять, что от него они просят, потом рассердился, затем растерялся, когда сват мой объяснил ему, что он уже принял от него Клятву на верность и теперь по Законам Степи он может убить его, может приказать ему убить кого угодно, может сделать постовым на улице или палачом, исполняющим приговор — все это он, Борис, отныне исполнит без колебаний, ибо для него Феликс Эдмундович теперь Хан и Хозяин. Таков Закон Степи, такова — Воля Неба.

Услыхав этакое объяснение, Дзержинский надолго задумался, а потом объяснил, что не сможет принять подобную клятву, так как сам он слаб здоровьем да и сызмальства был крещен в католичество, а тут, как он понял, Клятва произносится на православном кресте и «тайной Лествице», которую всегда носят с собой староверы, поэтому и принять ее может только лишь человек православный. Поэтому завтра он приведет с собой друга, который сведущ в православных обрядах с обычаями и здоровьем силен, и вот ему-то все наши родовичи смогут принести клятву в верности. Наши при этом заспорили, говоря, что не станут клясться человеку безродному или, не дай Господь, христопродавцу, но Феликс Эдмундович их всех успокоил, сказав, что они сами должны человека увидеть и решить, заслуживает ли он такой клятвы.

На другой день они снова пришли на Лубянку, к ним вышел Дзержинский, и тогда они впервые увидали Хозяина. Как рассказывал Бадм Будеич, при виде Хозяина они все сами собою построились, как это делали при виде немецкого офицера-инструктора, который учил их военному делу и сделали на него равнение. Сталин в ответ улыбнулся. По словам Бадм Будеича, глаза у него были, как у голодного тигра. Он шел вдоль их строя, каждому лично жал руку, от каждого Клятву выслушивал. Бадм Будеичу показалось, что Хозяин все слова понял, хоть и говорили они по-монгольски. И рука у Хозяина была добрая, сухая и теплая. Сталин подошел к каждому, вернулся на середину, поблагодарил всех и с легкой полуулыбкой спросил, правда ли, что в армии Чингисхана если десяток бежал, то казнили всю сотню, а если бежала сотня, то казнили всю тысячу. Ему отвечали — правда. Тогда Хозяин сказал, что они сами по своей воле на это все согласились, и сразу спросил, должен ли он их всех казнить, раз они бежали от Унгерна. На это родовичи наперебой закричали, что ни разу не бежали на поле боя, пока сражались за Унгерна, пока тот не напал на Россию. А Россия — Святая, напасть на нее — Святотатство, поэтому Унгерн сам нарушил условие Клятвы. Мы готовы исполнить любое желанье Хозяина, но против России — не пойдем! На это Сталин только кивнул и сказал, что это его устроит. После этого аудиенция закончилась, и всех родовичей стали записывать в местное ополчение, которое не считалось Красной армией, но было в ведомстве Наркома по делам национальностей. Так как в «васильковых» полках больше не было ни немцев, ни русских, стали они считаться бурят-монгольским национальным формированием. Нам при этом были утверждены все «васильковые» цвета нашей формы, а позже эти наши полки стали полками НКВД, а васильковые цвета стали цветами этого ведомства. А тогда, по рассказам, Сталин еще раз вызывал к себе каждого и кого с переводчиком, а кого и с глазу на глаз детально расспрашивал, почему мы так верны России и почему хотим его, Хозяина, во всем слушать? А все ему отвечали, что такова наша вера и обычаи предков. Гоби страшна и огромна — в одиночку ее не перейти и даже малой группой в ней не выжить. Победить Гоби можно только всем племенем, а для этого у племени должен быть Вождь, которого все неукоснительно слушают. Если на переходе тебе одному в приказах Вождя что-либо не понравится, возмутиться нельзя, ибо тогда погибнет все племя, а стало быть, в походе все должны подчиняться приказам, соблюдать иерархию и младшие слушать старших, ибо иначе всех ждет смерть и погибель. Стало быть, от Вождя зависит все. Можно служить любому Хозяину, и когда выбираешь его, то надобно выбирать сердцем, но понимать, что Хозяину суждено провести вас между жизнью и смертью по пескам Гоби и горам Хамар-Дабан, из которых не всем путникам суждено будет выйти. Из всех вождей нашим глянулись Феликс Эдмундович да он, Иосиф Виссарионович. Феликс Эдмундович не смог по здоровью, поэтому суждено служить нам верой и правдой товарищу Сталину, пока смерть не разлучит нас. На эти слова Сталин спрашивал, а почему именно ему или Феликсу, а не, скажем, товарищам Троцкому, Зиновьеву или Каменеву. На это в ответ все наши смеялись и отвечали, что потомственные военные штатским евреям не служат, ибо те известные лгуны и обманщики: наобещают с три короба, а потом и кинут среди пустыни. Веры им нет ни на ломаный грош. Из всех этих троих военную жилку наши увидели лишь у Троцкого, а монголы, которые согласно поверью рождены с луком и саблей, за версту чуют воина. Но, на их взгляд, у Троцкого была слишком новая форма и чересчур свежая кожанка, а со времен Чингисхана бывалые офицеры у нас обычно носят поношенное. Подбирают в войсках нукера сходного с собой по комплекции и он сперва новую форму для командира обнашивает. Это все потому, что в бою очень страшно, если у командира жмут сапоги или, скажем, новая незамятая кобура с личным оружием. То есть человек может иметь дух бойца, но к реальным боевым действиям он не привычен, а потому не пригоден. Для сравнения — Феликс Эдмундович принимал нас в поношенной и удобной для себя гимнастерке, а сам Иосиф Виссарионович в мягких, уже сбитых сапожках и потрепанном кителе. Нельзя служить людям штатским, а особенно гешефтмахерам, равно как нельзя служить людям хоть боевым, но кабинетным военным, реального дела не знающим. Именно так наши люди Сталина на всю жизнь себе Хозяином выбрали.

По рассказам, Иосиф Виссарионович все это выслушивал, чему-то посмеивался то и дело, а потом просил рассказать, как именно и почему наши предали Унгерна и с чего так ревностно мы Служим России. На это старики ему отвечали, что история нашего народа не такая и долгая, ибо все, что было в давние времена, нам неведомо. Первые истории появились лишь во времена Чингисхана, который дал нам нашу письменность, да и та была уйгурскими буквами и осталась записана лишь китайской летописью. Все наши верования были написаны для нас кистью китайских монахов — даосов, которых по приказу императора Китая Хубилай хана согнали в новую его столицу Ханбулак, что сейчас называют по-китайски Пекин, чтобы они создали нам нашу веру.

Думаю, что сперва-то наши предки на сказки даосских монахов только посмеивались, однако если тебя триста лет подряд учат, что ты на самом деле хороший и добрый, или нельзя поэтому убивать без нужды, или пленных женщин насиловать, то со временем ко всем этим разговорам люди прислушаются. Саму-то природу из людей убрать некуда, как рождался монгол с луком и саблей, то нрав наших предков так и остался воинственным, однако люди принялись себя спрашивать: «За что мы воюем? Будет ли когда- нибудь этой бесконечной войне конец? Какой во всем этом смысл?» А «черная вера» им отвечала, что не всякая война для наших предков оправдана, что нет оправдания бесполезной жестокости, а смысл жизни в том, чтобы защищать саму жизнь. Мы теперь верим в то, что для нас написали некогда даосы Хубилая на основании наших более древних легенд и преданий, в то, что называется в Китае теперь «черной верой». «Черная» она не потому, что по цвету черна, а потому, что слово «черный» в китайском есть эпитет слова «ночной», или «северный». Проще говоря, для китайцев это означает «вера народов Севера» — не больше того.

В китайской натурфилософии весь мир делится на пять частей. В Центре Срединная Империя Земли — Китай — и ее цвет желтый. На Востоке Царство Дерева — Синего Дракона, Япония, на Юге — Царство Красной Огненной Птицы — магометанская в те годы Индия, на Западе — Царство Металлического Белого Тигра, под которым тогда понимали народы Европы, а на Севере в годы Чингисхана лежали земли «ночных варваров», или монгольские земли. Царство Ночи было всегда Царством Воды, и поэтому даосы учили всех моих предков, что они, как уроженцы Севера, должны быть милосердны, добры к людям и — всепрощающи. Читая сейчас все эти истории, я теперь понимаю, что китайские мудрецы пытались в те нелегкие для них годы таким образом хоть как-то смягчить жестокие сердца новых своих повелителей. Не думаю, что это им тогда удалось, но созданная ими вера осталась и за века после этого лишь окрепла. Я с детства слышал, что как потомственный монгол происхожу от Духов Жизни, Спасения и Исцеления и поэтому должен жить согласно Вере и Обычаям моих предков. Однако само имя «монгол» означает по-китайски «варвар Огня», и на этом основано другое важное для нас верование.

Согласно ему мы, Дети Воды, дети духов Жизни и Исцеления, за грехи предков были ввергнуты в геенну огненную и живем нынче в Монголии — стране Огня и Пустыни, посреди Духов Огня, Смерти и Разрушения, в стране Вечной Войны, Страдания и земной Скорби. Но где-то дальше на Севере — в черных «ночных» землях — лежит наша Родина, страна полная Воды — в виде Рек, Озер и Болот, и наши предки оттуда родом, поэтому мы должны ее когда-то найти и потом служить ей верой и правдой, ибо это Земля Святого Духа, Земля Спасения, а вовсе не опаленная Огнем и ослепительным Солнцем Монголия. Согласно преданию, сам Чингисхан воевал ради того, чтобы сыскать эту Святую землю, перенести туда свою ставку, ибо после этого должны были завершиться все Войны, Убийства и Насилия на земле, но ему самому путь туда был заказан, ибо появился на свет он как «джамсаран», мальчик, сжимающий в кулаке подобный рубину сгусток крови, и это делало его непобедимым Богом Войны и Смерти, с одной стороны, но и навсегда укрывало от него «Святую Землю Жизни и Исцеления» — с другой. Поэтому сколько бы Чингисхан в своей жизни ни одержал побед, его армии никогда не ступали на землю «Святой Руси», ибо это было им заповедано. Точно так же барон Унгерн, называя себя «джамсараном», сделал себя непобедимым воином, но как Воин Огня, он не смог бы попасть на «Святую Русь» — Царство Воды, ибо Огонь с Водою не дружат. А раз он напал на Россию и перешел ее границу, стало быть, он не был «джамсаран», а всего лишь самозванец, обманщик, ибо истинный Бог Огня не может ступить на Землю Царства Воды, это невозможно в принципе. А как можно служить самозванцу и обманщику? Поэтому-то все наши и бросили Унгерна, так как воевать мы готовы практически с кем угодно, но при этом присягали России и обещали ее от всех врагов защищать, мы не можем и не будем против нее воевать, ибо мы «монголы» — «варвары Огня», люди, живущие смертями наших врагов и противников, но чьими предками были «Духи Воды, Жизни и Исцеления». Как смеем мы воевать со страной наших предков? Наша обязанность вечно служить нашей Родине, воевать ради нее, ибо страна Лекарей, Исцелителей и Святых старцев не может и не умеет воевать сама, ибо не дело Детям Жизни чужую кровь проливать. Это лучше умеем мы — «варвары Огня», а Дети Жизни умеют нас за это лечить и учить, они для нас обрабатывают металлы, чтобы у нас было оружие, а уж война — это наше дело и наша обязанность. Вот что говорили товарищу Сталину наши родовичи. А еще они рассказывали, что крестились мы в незапамятные времена, потому что Христианство — наша Вера, Вера в Силу Воды, в Крещение, в Святое Причастие и Исцеление. Поэтому-то вера наша крепка и мы по сей день Верны Вере Предков. Но вера наша сформировалась в Китае и сильна лишь между тех, кто пришел через Гоби и Хамар-Дабан в Россию из-под Стены в царствие Михаила Федоровича.

На сей счет есть даже занимательная история. В свое время хоринский тайши, вождь восточных бурят в Забайкалье, увидав, как хорошо и с виду легко служится нашим родовичам под началом у русских, просил у сибирского генерал-губернатора Сперанского дозволения перейти в христианскую веру и спрашивал — что ему с этого будет? На это Сперанский сперва изумился, потом принялся спрашивать, с чего это хоринский тайши вдруг решил стать христианином? Тайши Лувсан отвечал ему в письме, что все вожди степных бурят-хонгодоров служат Империи, богаты, считаются дворянами русского корня, и он им страшно завидует. Поэтому-то он и просит Сперанского принять его в христианство, чтобы тоже стать богатым и знатным. На это Сперанский ему отписал: для того чтобы на Руси стать богатым и знатным, надо просто креститься, не ища выгоды и безо всяких условий, а потом лет двести честно и преданно служить Родине, и тогда богатство и знатность сами придут, а иначе — просто ради богатства, тайше Лувсану Сперанский креститься совсем не советовал. Случилось это в году 1819-м.

А с Унгерном тогда было так. В Писании сказано, как сыны Духов Огня в Иудее убили Спасителя. Христа распяли тогда на Кресте в жаркий день под палящим солнцем на Лысой горе, перебили при этом голени, которые числятся под символом Водолея, а когда он изнемог и просил пить — поили его губкою, смоченной уксусом. Уксус — враг Воды, и поэтому все это делалось для того, чтобы ослабить его Духов Предков и обессилить. Жаркое иудейское солнце, раскаленный песок, отек членов, дробление костей, при котором кровь не выступает наружу, все это действия, направленные на обезвоживание, на то, чтобы лишить человека всякой воды и надежды на Спасение с Исцелением. Почему Господь допустил Смерть Спасителя? Нас всегда учили так. Духи Воды бессильны в вопросах Смерти, это не их епархия, равно как «джамсарану» не место в России. В процессе Страстей Христовых вопрос не стоял о его спасении, ибо мучители этот вопрос проработали и изгнали от него всех Духов Жизни и Исцеления. Вопрос не стоял о физическом его Спасении или Исцелении, вопрос был о том, отречется ли Спаситель под смертной мукой от Духов Воды и Жизни? Что ж, Духи Огня и Смерти сделали тогда свое дело — они убили Христа.

Но потом день закончился, и пришло время Ночи. А ночная прохлада и утренний туман всегда приносят с собой Духов Жизни и Исцеления. Духи Жизни не могут спасти от Смерти. Но в их силах воскресить того, кто в свой смертный час от них не отрекся. В этом смысле и надобно понимать Смерть Спасителя, который тем самым своей смерть смерть попрал. И тем самым стал Спасителем.

Барон Унгерн фон Штернберг провозгласил себя Богом Огня, Смерти и Разрушения. В знак этого в мистическом смысле он много людей убивал, много чего разрушал, и Духи Огня вселились в него и сделали — непобедимым. Ибо все те зверства, все ужасы, которые творил с пленными Унгерн — в мистическом смысле были Жертвами Духам Огня, которые при этом делали его все более сильным. Собственно, в мистическом смысле Холокост преследовал те же цели. Печи Освенцима, Майданека и Треблинки пылали не только и не столько потому, что кому-то моча в голову стукнула. Просто существовала столь милая организация под названием «Анненэрбе», которая детально изучила этот вопрос и пришла к выводу, что для Победы нацистам желательно создать этакую гекатомбу из пылающих трупов, причем желательно из тех, в чьей крови есть частицы Духов Огня, ибо тогда эта гекатомба примется пылать жарче. (Чтобы это было понятнее, вообразите, что перед вами печь, которую надобно растопить как можно жарче. Вы ведь не станете топить ее «сырыми» дровами. «Дрова» вам понадобятся самые что ни на есть сухие — с Огнем в своем сердце.) И чем больше будут эти жертвоприношения Духам Огня, тем крепче будет Тысячелетний Рейх и так далее. Они ошибались.

Уровень культуры людей определяется вовсе не их способностью к прочтению неких доисторических текстов или же их способностью убить миллионы всех тех, кто имеет с ними общие природные составляющие, ради достижения Власти чудовищной.

Культурность определяется в миг, когда вы понимаете, что любые методики, рожденные в моменты сна разума, вовсе не основание для того, чтобы их воплощать в жизнь. Особенно если речь идет именно о Холокосте — ритуальном Всесожжении — и высвобождаемых при этом энергиях Огня, Смерти и Разрушения. Есть вещи, которые делать просто нельзя по определению, и тот же Цинь Ши Хуанди, который был первым, кто прослышал о подобной методике, оказался тысячу раз прав, приказав тут же закопать всех таких мудрецов живьем в Землю, дабы строящаяся Стена стала крепче. (Цинь Ши Хуан был китайцем, и при виде подобного безобразия он, разумеется, призвал на помощь именно тех Духов, которые были у него самого в сердце.)

Кроме того, затейники из «Анненэрбе», возможно, прочитали данный трактат не до конца или прочитали, да не все поняли, или даже поняли, но не придали значения. А речь там дальше о том, что не бывает магнитов лишь с одним полюсом. Любое самое страшное зверство со стороны духов Смерти обязательно вызовет к Жизни столь же мощный, но очень асимметричный — и поэтому Духами Огня не сознаваемый — адекватный ответ. То есть духи Жизни, может быть, и не так хороши на поле боя, и с их помощью, особенно при помощи массовых жертвоприношений, ни Фау, ни Тигр, ни любую другую вундервафлю не сделать. Однако в ответ на разверстые и жаркие печи Освенцима у них, Духов Воды, Жизни и Снадобий, есть возможность подсказать их сторонникам о существовании такого плесневого грибка, живущего в прохладе и сырости, как пенициллум, и сделать все, чтобы «добрые люди» из «Анненэрбе» ни за что не получили такого же снадобья. А уж что после этого сильнее повлияет на исход сражений — Сила Смерти и Всесожжения или Сила Жизни и Излечения — решать тем, в чьих сердцах эти самые духи борются. И в этом смысле советский воин с немецкой девочкой на руках в том же Трептов-парке и есть тот ответ, который дорогого стоит.

Унгерн объявил себя «джамсараном» — сыном Бога Войны и Огня, но раз он перешел границу Руси, то таковым не был, ибо попасть в страну Воды Богу Огня заповедано, а был он лишь одержим какими-то мелкими огненными бесами, и поэтому, чтобы его усмирить, мы сделали так. Здесь надобно понимать один важный момент: согласно теории Духи Воды в целом неагрессивны, и, для того чтобы они проявили себя, нужна явная угроза для их детей (то есть — нас с вами), урожая или, вообще, Жизни в целом. Пока Унгерн гонял по Степи баргутов с китайцами, он мог истреблять их тысячами, Духов Воды эти события никак не касались, и поэтому Духам Огня, вселившимся по его личной воле в самого Унгерна, ни в чем не было препятствия. Однако в миг, когда тот ополчился и посмел напасть на Святую Русь, ситуация для Духов Воды изменилась разительно (вообще, это очень напоминает действия России / Царства Воды в любой войне в целом: пока действия идут посреди Австрии, на сопках Маньчжурии, в лесах далекой Финляндии или даже посреди пустынного Крыма, наши войны идут по одному сценарию, однако стоит врагу в явной форме покуситься на любой клочок Царства Воды — такая война тут же переходит в категорию войны Отечественной со всеми из этого печальными для врага вытекающими).

Поэтому сразу после объявления Унгерном похода против Страны Советов, в Степи посреди сухого сезона хлынули проливные дожди, Степь раскисла, и конница Унгерна потеряла былую маневренность. Наши родовичи, в «черной вере» весьма сведущие, сразу сообразили, что эти неестественные для сухого сезона дожди — лишь первая ласточка озлобления Духов Воды на противника. Так сказать, первые разведдозоры Исполинской Черной Черепахи, этакие цветочки. А ведь потом будут и ягодки в виде ранних необычных по своей силе морозов, густых туманов и утренних изморосей. Затем придет черед Сущностей, которые еще больше и гораздо серьезнее. А уж когда возникнет то, что называется в китайской натурфилософии «Дыханием Черной Черепахи», то согласно преданиям «сердца самых смелых и храбрых людей будут стыть от смертной тоски, уныния и неверия в свои силы». (Не все Духи Воды — такие уж белые и пушистые.) Поэтому знатные родовичи Унгерна сразу бросили, перешли на русскую сторону, и православные батюшки над всеми ними совершили обряд очищения. Возможно, вы не знаете о таком казусе, но посреди войны с Унгерном давешних нукеров барона массово принимали в ряды Красной армии — через повторное крещение, через полное погружение в воду (а она была ледяной — не июль месяц чай стоял), а потом обязательное принятие Святого причастия. Причем делали это православные батюшки — настолько к данному вопросу мы подходили серьезно. (Да, из-за атеистической пропаганды в годы советской власти подобные факты в истории постоянно замалчивались, но из песни слов не выкинешь — будет видна явная плешь, и поэтому сегодня история войны с Унгерном порой выглядит совсем странно.) Пришел день и час, и монголы с семеновскими казаками схватили своего предводителя и передали его в наши руки. (Да, то есть в полном соответствии с китайским каноном, и здесь не обошлось без предательства — человек, именовавший себя Богом Огня и Смерти не мог быть «схвачен» людьми православными.)

Никто и никогда не описывал историю пленения Унгерна, а она весьма поучительна, ибо в ней прослеживаются явные параллели с одной очень известной историей, и из нее видно, как оно по иному раскладу обычно и выглядит. Монголы привезли связанного по рукам и ногам Унгерна темной ночью к пограничной реке Чикой, воды которой тоже считались священными. Моросил мелкий дождь, и от реки поднимался ночной туман. Монголы-предатели бросили связанного Унгерна в воды Чикоя с их стороны, а здесь его в ледяной воде священной реки уже ждали наши чекисты и бурятские православные батюшки, в «черной вере» сведущие. Вместе они взяли барона, и батюшки его насильно крестили в воде, а потом призывали всех Духов Воды, Жизни и Холода изгнать из негодяя всех Бесов Пустыни, Смерти и Разрушения. При этом барона регулярно топили в священной воде до тех пор, пока он не начал захлебываться, пока тот не стал кричать, что он самый обычный простой человек. Самозванец. И он все это выдумал, и к Духам Огня он не имеет никакого касательства. Лишь после такого признания и добровольного принятия пленником Святого причастия батюшки пришли к выводу, что все бесы из бесноватого изгнаны. По прекращении дождя и уходе тумана они доложили, что Духи Воды, наконец, успокоены. И, как только батюшки пришли к общему мнению о состоянии Унгерна, того наконец из вод священной реки вынули уже на Святорусскую сторону.

Люди, которые потом его уже в наших застенках допрашивали, в один голос изумлялись тому, что «это ничтожество» было способно наводить на людей ужас, ибо, с их точки зрения, это существо ничего из себя не представляло и выглядело скорее пустой оболочкой, в которой не было ничего человеческого. Однако люди, в «черной вере» сведущие, в свою очередь объясняли все тем, что у барона Духи Предков, его Покровители, почти все были из Духов Огня, и как только он отрекся от них, то они ушли, и в душе отступника вообще ничего не осталось, ибо для любых Духов он уже стал Предателем и по деяниям оставался Преступником, поэтому помогать ему они были совсем не намерены. Так бесноватый фюрер, когда все его человеческие жертвоприношения, называемые сейчас Холокостом, не привели к победе в войне, приказал открыть шлюзы на Шпрее, и тогда вода реки хлынула в немецкие бомбоубежища, и тысячи нецев от этого захлебнулись, а безумный маньяк при этом надеялся умилостивить этой жертвой Духов Воды, которые шли на Берлин вместе с Красной армией. Но после всего, что он сделал, какой уважающий себя Дух Воды стал бы с ним разговаривать. Да и человеческое жертвоприношение — пусть и посредством Силы Воды — Духам Жизни противно. Это Духи Смерти от всесожжения людей радуются, а для Духов Жизни подобное приношение оскорбительно. Вот обо всем этом и рассказывали Сталину наши родовичи, за вычетом историй про Холокост и шлюзы на Шпрее, так как они тогда еще не случились, а он их внимательно слушал. А потом всем нашим, как своим верным слугам, безусловно, доверился. А они ему все тоже поверили. Я об этом спрашивал стариков, и они в один голос всегда говорили, что с клятвой все было серьезно. Они с того дня всегда относились к Сталину как к Хозяину. Наверно, это и стало причиной того, что всех родовичей потом все репрессии миновали, а у нас в родах появилось столько старших офицеров и генералов этого ведомства. Я думаю это и есть историческая неизбежность, ибо хоть и были мы все для Страны Советов классово чуждыми, но в делах безопасности опираться можно лишь на тех, кто надежен, а какая тут может быть иная порука, нежели слово чести. Хозяин всегда понимал этот момент, в отличие от кровавого мечтателя Троцкого или гешефтмахера Зиновьева, которые ставили в наших краях на безродных аратов.

А дело было так. В партии было тогда неспокойно. Очень многие в те дни боялись усиления Троцкого, так как он был тогда наркомвоенмор и под его началом были все вооруженные силы молодой Советской России, а как говаривал товарищ Мао, винтовка рождает власть. Любые войска в стране в те годы поступали в распоряжение товарища Троцкого, и это страшило его же товарищей, ибо Троцкий был человек увлекающийся. Именно поэтому в те годы отряды ВЧК и народной милиции были подчинены тому же Феликсу Эдмундовичу, так как он не дружил со Львом Давидовичем и его кагалом, но сам Дзержинский был уже весьма болен и все в ЦК думали, кто его сменит как глава вооруженных сил — альтернативных в случае Красной Армии. При этом и речи не могло быть о том, чтобы создавать альтернативную армию, ибо такая вещь вела бы к расколу и новой гражданской войне уже между красными. А Сталин был тогда дружен и с Зиновьевым, и с Каменевым и поэтому, когда неведомые дикие монголы присягнули на Верность Иосифу Виссарионовичу, те же Зиновьев с Каменевым дали ему добро командовать этими «национальными силами» просто для того, чтобы создать некий противовес товарищу Троцкому. В те дни никто и не думал, во что это все может вылиться. А еще во всем этом был и такой момент, что русским такие полки создать было нельзя, ибо Троцкий был по крови сами знаете кто, и он весьма опасался, что русские его сместят именно по национальному признаку. Бурят-монголов же в нашем правительстве тогда не было, и ему показалось, что будучи «инородцами» мы будем скорей за такого как он «инородца», а не против. Опять же помогли и национальные халаты — дэгэлы, в которых на встречу с Дзержинским и Сталиным прибыли тогда наши родовичи. В наших краях есть обычай, что гость в знак уважения к хозяину обязан вытереть руку о грудь своего парадного халата, мол, ему было так вкусно, что не жаль и парадного наряда жиром выпачкать. Прибавьте к этому обычай в наших краях — есть руками, помогая себе только ножом. Праздничным лакомством у нас считают лапшу бухлер с жирной бараниной, а почетному гостю обычно предлагают полакомиться вареною головой барана — мозги барана даже жирней, чем курдюк, если честно. И вот все это съедают руками, а руки вытирают о грудь своего халата, так что можно представить, как он после пяти-шести торжественных ужинов выглядит. А теперь предположим, что собрались главы родов, у которых этих торжественных обедов было в жизни за тысячу, пришли они на торжество Клятвы в верности перед новым Хозяином, причем собрались дать эту Клятву, как в былые годы, Русскому Царю, то есть пожизненно, так что халаты они надели на себя самые, по их мнению, лучшие. Но при этом боюсь, что с этих халатов разве что жир не капал! И вот в таком виде наши родовичи пришли на поклон к товарищу Сталину. В революцию Москва видела множество ходоков, но боюсь, что даже по меркам тех лет наши главы родов выглядели на той встрече, скажем так, живописно. Поймите правильно, если бы к Сталину пришло сто офицеров в хорошей форме да с германскою выправкой, все враги Хозяина сразу бы насторожились, а тут явились какие-то дикари из кочевий, поэтому это было расценено, как определенное клоунство. Так что само появление «национальных частей» под командованием Сталина прошло незаметно, но без присмотра оно не осталось. Тем более что при подготовке России к новой японской кампании царское правительство создало арсеналы и военные городки именно в наших краях — на узле железных дорог и в то же время в глубине России, чтобы у нас было пространство для маневра против Японии. Теперь, если там оказывались «национальные силы» под командованием Сталина, возникала опасность появления большого укрепрайона, в котором засели бы части не Красной армии.

Поэтому в те дни было принято два решения: во-первых, наши «васильковые» части все выводились в разные стороны из Бурятии: кто-то в Монголию — помогать бороться с китайцами, кто-то в Синьцзян — воевать с уйгурами Туркестана, которыми командовали британцы, а кто-то отправился в Среднюю Азию — подавлять тамошнее басмачество. Вплоть до середины тридцатых все наши «васильковые», которые со временем стали полками НКВД, были разбросаны практически по всей Азии и занимались там щекотливыми операциями, в которых русских солдат было бы использовать несподручно. Ибо, одно дело, когда в Азии воюют синеглазые, русые, да в русской форме, а другое — когда на тебя налетает толпа раскосых с саблями, в халатах иль ватниках, ибо отличить «васильковых» от тех же магометан — юэчжей или же басмачей, было практически невозможно. А задачи у нас в те годы порой были разные. Опять же — постоянные боевые действия против то японских, то британских ставленников приводило к смычке наших отрядов с людьми из политического отдела разведки нашего тайного ведомства, а привычка к совместной работе со временем привела к тому, что полки наши стали называться полками ОГПУ, а после НКВД. Сталин этому не препятствовал, так как мы сохраняли ему личную клятву Верности.

С другой стороны, постепенное подчинение «васильковых» силам ОГПУ было связано с тем, что называться «национальными силами» нам очень быстро стало весьма несподручно. В те дни всех тогдашних бурятских вожаков, ставших известными в революцию, приглашали в Москву, с ними разговаривали и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев, в общем, все тогдашние вожди, кроме Сталина. А после всех этих бесед была создана Бурят-Монгольская АССР, которой в те годы подчинялась большая часть нынешней Иркутской области в виде Усть-Ордынского нацрайона и Читинской — в виде района Агинского. При этом Бурят-Монголия соединялась на карте с той же Усть-Ордой через Байкал и остров Ольхон. Делалось это все нарочно и из-за того, что раз троцкисты не смогли помешать тому, что у Сталина появились свои вооруженные силы, то нужно было их хоть как-то «изговнять» по аналогии, мол, если в Бурятии что-то творится, то и бурят-монгольские полки Сталина по сути такие же. Для этого в бурятские вожаки были выбраны самые обычные араты, которым Троцкий с Зиновьевым говорили, что надо развивать национальную культуру и самосознание, а самый страшный вред для бурят от великорусского шовинизма. Этим закладывались возможные бомбы под «национальные отряды» под командою Сталина. Если бы троцкистские ставленники в Бурятии принялись много говорить о Великой Бурятии, то тогда Сталин стал бы в глазах всех виноват, что «бурят-монголы бунтуют», а он якобы их войсками командует. Вот поэтому Сталин и перевел все наши части под начало ОГПУ при первой возможности и от всех этих аратских проделок в Бурятии всяко открещивался. А в Бурятии в те годы начался ад кромешный и «погоня за ведьмами». Всех «социально чуждых» арестовывали и сажали в тюрьму, так что в двадцатые годы почти все родовичи-мужчины служили в «васильковых» частях, а женщины оттуда уехали, и тогда в республике процвело махровейшее аратство. Этим и объясняются ужасы, которые начались после этого. Я думаю, что случилось так только лишь потому, что кухарка не должна управлять государством, а когда ей поручают это нарочно, то те, кто ее туда посадил, заведомо враги народа, ибо они «ведают что творят» и чем такие вещи обычно кончаются.

В те годы я был еще маленьким и только школу заканчивал. Дед как раз тогда умер, и мы с сестрою и братьями получились в те дни круглые сироты. Но мир не без добрых людей. Уцелевшие в войну сродники помогли: вывезли нас из республики, вырастили, и поступил я в Сибирский технологический институт. Позже его стали называть Томский электромеханический институт инженеров железнодорожного транспорта.