БАЙКИ СТАРОГО ШАМАНА

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ, рассказанная одною актрисой, или АНТРАКТ

Зовите меня Моника, Моника Еремеевна. Нет, конечно, при рождении меня звали иначе. Крещена я Матреной, а все близкие звали меня просто Моня. А Моникой я стала случайно. Сижу как-то на допросе, оформляю документ на подследственного, и тут входит ко мне коллега и с порога во весь голос:

— Монь, дело № 1861 у тебя закрыто? Меня прокурор спрашивал.

Не помню, что я ему ответила, а подследственный то ли приколоться хотел, то ли уточнить, и поэтому улыбнулся мне на все тридцать два зуба и спросил:

— Моня — это сокращение от имени Маша или, может быть, Моника?

Я смотрю на него — дурак или нет — и вижу, что он со мной заигрывает. Поэтому распахнула я ему навстречу глаза пошире, сделала лицо поглупей и так весело и с придыханием:

— Да, меня зовут Моника. А как вы догадались?

У него аж лыба на пол-лица, мол, во, нашел матрешку с базара, тупую, да лупоглазую, сейчас я ей на уши лапшу-то навешаю. Хвост распустил и давай передо мной красоваться и так и этак — петух хренов. А я ему лишь поддакиваю и успеваю записывать. Двадцать с лишним человек он оговорил в этот день, красуясь перед деревенской дурой «Моникой», а ведь скажи ему, что я «Матрена», замкнулся бы ведь, как рак отшельник, и попробуй его тогда из устрицы выковыряй!

Взяли потом одного, другого, третьего — они все друг на друга валят, успевай лишь записывать, и, если назовешься им сразу Моникой, говорят они на следствии много легче. Что взять — петухи они и есть голубцы. Баб они вообще за людей не считали, особенно если у женщины имя Моника. Поэтому мне так им представляться сам Бог велел.

Почему педики? Да потому что я вела крупное следствие по выявлению всех этих извращенцев в органах и в Красной армии. Самое крупное дело? Мы взяли наркома Ежова, да, наркома внутренних дел. Баловался он чужой задницей, а порою и свою подставлял. Один раз он подставил ее под мужика, который был по нашим сведениям агентом польской разведки. Тут-то его и повязали, голубчика. Голубца — если точно.

Революция подняла много пены, очень много было таких голубцов в первые годы советской власти — и у нас в органах, и в армии. Даже такая присказка в те годы была: «Если дяденька-крепыш губы напомадил, берегись его малыш — это страшный дядя!» Долгое время на это закрывали глаза, а потом пришло разъяснение, что надобно всех этих голубцов у нас в рядах вычислить и выписать им свинцовую таблетку в один конец.

Почему так сурово? А зять мой познакомился в свое время с одним немецким товарищем. Тогда он был оберстом немецкой военной службы, а на деле работал в немецкой разведке. Очень интересный для нас человек оказался, занимался составлением рационов для немецких солдат перед Первою мировой. Первым обнаружил, что среди молодых юнкеров в военных училищах можно выделить две группы юношей — кто страдал от частых простуд и связанных с простудами заболеваний и кто страдал от мигреней. А вот тех, кто не страдал ни от того, ни от этого из юнкерских училищ сами дети вымаривали. Потому что при ближнем рассмотрении эти дети оказывались плохими офицерами в будущем. На том основании он создал две диеты — для «головников» и «простудников», так что заболеваемость среди юнкеров упала более чем в два раза. И это без лекарств и прочих там снадобий, так что его сразу отметили. А особо отметили его указания на то, кого не надо брать в офицеры, потому что все равно ничего не получится. Нынче эту методику вы можете наблюдать в наших оздоровительных санаториях в виде тамошних «столов № 1 и № 2». И еще к ним «общий стол» в тех же санаториях — если вы меня верно поняли.

Прославившись как диетолог, он пожелал изучить, как это выглядит у иных народов, а не только в Пруссии, где все юноши «на одно лицо». Его направили по специальности в Турцию, где он в годы Первой мировой войны лечил немецких солдат, служивших тогда в форме турецкой армии, так как без них турки выглядели совсем бледно. Там он прославился как руководитель операции по борьбе с заразой, возникшей после массового убийства армян. Трупы долго не хоронили, они разлагались на солнце, их ели шакалы, вороны и мыши, и когда началось заражение, все это могло перерасти в катастрофу. А он смог наладить устройство военных госпиталей и похоронных команд и предотвратил развитие эпидемии.

Поэтому после войны его и пригласили в нашу страну бороться с заразой, эпидемиями и антисанитарией, возникшей после того как была революция. В итоге он скорее был русским врачом, чем немецким — если считать по годам активной работы. А кроме того, он в Германии, как оказалось, прославился тем, что довольно случайно встретился с молодым оратором по имени Гитлер и обнаружил, что у того все время горло простужено. Тогда он подарил Гитлеру шарф, с которым тот потом не расставался даже в тюрьме, куда его посадили после «пивного путча», и составил чудодейственную микстуру, которая позволила тому вылечить наконец свое горло. После этого во время долгих выступлений этого самого Гитлера горло у него больше не саднило. В благодарность же Гитлер сделал этого самого Цейса одним из самых видных и уважаемых членов своей партии. А нас тогда интересовал как Гитлер, так и те, кто вокруг него крутится, и поэтому, пригласив сюда Цейса, мы по его рассказам внимательно изучали окружение будущего господина Германии — с самыми разными целями. Не надо и говорить, что в итоге помимо интересной для него научной работы в нашей стране этот самый Цейс получал невиданную для молодой России зарплату. А с другой стороны, тот же Цейс всегда был офицером немецкой военной разведки, так что любое общение с ним было сложным и скользким. Но это хорошо объясняет, кто в Европе был наш друг после Первой мировой и то, как мы с ними сдружились после Рапалло. Ну, вы меня понимаете.

Самое главное, что он тогда сделал: родил теорию о том, что болезни в теле людей соответствуют их социальному положению в обществе. Так, военные и управленцы чаще маялись болезнями горла или мигренями, рабочие и инженеры больше страдали от болезней сердца и легких, священники, учителя и врачи чаще умирали от заболеваний пищеварительных органов, а буржуи и гешефтмахеры всякие — от простат, венерических болезней и всего подобного. Но если смотреть в обратную сторону, то получалось, что люди с больным горлом и мигренями могли быть и военными, и инженерами, и учеными. Люди с больными легкими или сердцем могли стать не только инженерами и изобретателями, но и врачами или продавцами, но не бывали военными. А люди с проблемами желудка или же печени умели или торговать, или лечить, но никогда не становились дельными офицерами и изобрести ничего не могли.

В итоге Цейс создал свою «пирамиду Цейса», в которой существовали этакие «юберменьши», которые могли заниматься чем угодно внутри пирамиды, но лучше всего они воевали или служили Родине. При этом сами они не работали, а стало быть, по теории Цейса, должны были обслуживать свой народ своей службой на благо народа, и за это Цейс называл их «слугами народа». Затем шли рабочие, инженеры и крестьяне, которых он называл «пролетариатом физического и умственного труда», и которые своим трудом обеспечивали всю «пирамиду Цейса»; еще ниже шла «интеллигенция», которая обеспечивала лечение, обучение и поддержку народа, то есть «пролетариата», и, наконец, внизу оказывались «унтерменьши», занимающиеся проституцией, воровством и торговлей. И так как все эти люди одним своим существованием и образом жизни понижали общественную мораль, то с ними Цейс предлагал всемерно бороться. Я не хочу ни на что намекать, но обратите внимание, насколько теория Цейса воплотилась в нашей реальности в те времена. И насколько она же воплотилась в реальность фашистской Германии. Так что дяденька был весьма интересный и умел убеждать в своей правоте самых высших лиц в государствах. Будь в нем хоть капельку властолюбия, думаю, что у Германии в итоге оказался бы совсем иной фюрер, так как говорил он с людьми порою не хуже самого Гитлера. А так он стал просто одним из незаметных референтов бесноватого фюрера — обоих это устраивало.

А в нашей стране Цейс в свое время прославился тем, что написал докладную записку на имя самого товарища Сталина, в которой разъяснялась его теория и шла речь о том, что каждое общество порождает собственную «пирамиду». Если два общества смешиваются, тогда одно из них, в котором уровень производительности труда выше, в целом окажется выше своих визави. То есть, если в нашей стране будет больше народу заниматься творчеством, честно служить стране или даже проповедовать, учить, лечить, то при слиянии двух стран наши люди окажутся выше по социальному положению, чем былые соседи. Если, напротив, у нас в стране будут проститутки на каждом углу, высокая преступность, алкоголизм и наркомания, то при таком же слиянии мы всем нашим обществом будем загнаны в нижнюю часть возникающей общественной пирамиды.

Поэтому пока на земле существуют различные государства, всякое государство обязано повышать свою собственную общественную мораль, увлекая людей к служению другим, или творчеству, и понижать мораль у своих соперников. Пропагандируя для них культ насилия, разврат и педерастию всякую. К примеру, Цейс убеждал, что внутри американского общества находятся известные группы, которые делают все для поддержания внутригрупповой общественной морали, экспортируя в остальное общество пресловутые алкоголизм, организованную преступность, проституцию и извращения всякие. При этом в ходе естественного взаимодействия двух социальных структур данные группы оказываются «природой вещей» вознесены в верхние страты американского общества, а все прочие, не относящиеся к данным группам, оказываются там, где оказываются.

На основании всего вышеизложенного, Цейс просил руководство Советского Союза (и в другом письме — нацистской Германии) «принять меры». В ответ на это Сталин на полном серьезе спросил, что, по мнению Цейса, надо делать с проштрафившимися управленцами и военными с точки зрения его странной теории. А Цейс на таком же серьезе ему отписал, что аристократ, торгующий петрушкой на рынке, равно как аристократка, занимающаяся проституцией, оказывает худшее влияние на общественную мораль, чем такие же аристократ или аристократка, публично расстрелянные, и в качестве примера привел известные всем истории из Великой французской революции и напомнил о том, как зажигали по всей Европе полки Наполеона потом после этого. А на вопрос — как именно лучше всего укрепить общественную мораль, Цейс отвечал, что надобно детей сызмальства приучать к испытаниям. Принадлежность к той или этой группе детей, по мнению Цейса, наследовалась, однако у детей, если начинать сызмальства, в ходе прыжков с парашютом, игр «зарница», занятий в «гитлерюгенде» и всем прочем раскрывались «крипты», а точней гены спящие, унаследованные ребенком от дедушек с бабушками, а то и от прадедов с прабабушками. И в этом случае даже от очевидно по виду пейсатого гешефтмахера можно было получить или хорошего воина, или — рабочего. Поэтому детей надо с детства приучать к занятию спортом, привлекать к военно-патриотическим играм и так далее. Но если в человеке нет хотя бы одной восьмой крови известного воина или изобретателя или происхождение его неизвестно, то лучше такого направить сразу в трудовой лагерь, где в условиях суровой действительности иной раз крипты раскрываются, и из лагеря такой выйдет вполне себе «пролетарием». Это было сказано Цейсом, пока он жил в Советской России в 1928 году — ежели я не запамятовала, и вы сами знаете, насколько эти слова были признаны нами как руководство к действию. Впрочем, как руководство к действию они были признаны и в фашистской Германии.

А в моем случае на нас спустили приказ — проверить сексуальные наклонности всех сотрудников НКВД, и если кто-то из них окажется голубцом или каким иным извращенцем, то без шума и пыли надо такого привести к стенке. Ибо руководство и военные считаются у нас образцом морали и нравственности, и в нашей стране среди них не может быть пидорасов и иных извращенцев.

Конечно, у этого приказа было «двойное дно». Дело в том, что в полном соответствии с теорией, подобные отклонения чаще наблюдались в среде «унтерменьшей» по Цейсу, то есть для России — среди лиц определенной национальности. Все эти лица оказывали поддержку своему лидеру Льву Троцкому, которого в 1927 году наши выслали из страны, и поэтому, когда расстреливали очередного выявленного голубца, можно было и к цыганке не ходить, что он оказался бы или роднею, или соплеменником, или сторонником Троцкого. Так что на деле весь этот процесс был затеян и для того, чтобы всех сторонников Льва Давыдовича ущучить внутри нашего ведомства, не ссылаясь ни на их политические взгляды, ни на нацию. Если бы взяли за жопу троцкиста и сказали бы что взяли его как троцкиста, вони было бы целое облако. Если бы взяли еврея и озвучили, что взяли его как еврея, то вони бы было еще больше. А когда мы в рядах выявляли еще одного голубца, то все евреи с троцкистами делали вид, что с подобным извращенцем они не знакомы, и вот оно — дело сделалось. Так что все было хитрее, чем выглядело.

Так получилось, что в начале тридцатых меня с подругами бросили именно на выявление извращенцев внутри наших же органов. Дела эти обрастали подробностями, так как они были не только и не столько петушками, но еще и троцкистами, так что при выходе в коридор они потянули за собою и всех своих друзей и товарищей. А раз дела были связные, то и постепенно переводили нас с подругами с дел извратных на дела политические, так и доросла я до военврача первого ранга со степенью по психиатрии. Я же ведь была формально не следователь, а специалист по психическому состоянию подозреваемых.

А ушла я после того, как закрыли нас с Пашей в августе 1953-го — вместе со всеми прочими нашими. Расстреливали тогда людей ни за что — по прямому приказу либо Хрущева, либо Жукова. И еще понятно если бы стреляли по плану, а то ведь лишь тех, кому случалось по службе тому или этому поперек слово сказать, то есть из чистой мести за тот страх, в котором все эти годы жили эти два деятеля. Ну и ушла я. Ну их в пень, с их аппаратными играми, ибо одно дело служить стране, за это можно любой грех взять на душу, а другое двум истеричным взбалмошным «девочкам», которые дорвались до Власти. Тоже мне — два известных «бомбардировщика»… В каком смысле «бомбардировщика»? Забейте, это я так, к слову. Вдруг вспомнилось.

Сперва я была просто психиатром. Поменяла паспорт, имя в паспорте, ибо одно дело ругать кукурузана в колхозной столовой Матреной, а другое в приличном обществе Моникой. Потом из психиатров ушла, пришли ко мне и стали просить, чтобы я написала заключение на одного диссидента, мол, у того с головой не в порядке, и он за это на Хруща наговаривает. Я и сказала им в ответ, что про Хруща и не такое скажу, ибо, как врач, его лучше знаю, да только меня за это на улице по голове ударят насмерть и скажут, что ограбление, а я не дура, чтобы на такое подписываться. И не надо к человеку придалбываться да лепить ему левые ярлыки. Может быть, он диссидент, и строение у него астеническое, и нервный он не по-детски, ибо такие как вы, любого доведут до цугундера, но не шизик это, и поэтому я ваше липовое заключение не стану подписывать. А мне в ответ сказали, что на меня уже тоже целое дело имеется за то, что я рекомендовала этого самого Цейса принять в нашу Коммунистическую партию, когда он был нашим руководителем во Владимирском филиале Военно-медицинской академии. А он ведь в Германии был группенфюрерром СС… Иными словами, за кого давали рекомендацию? Я пыталась объяснить, что он, как личный друг и референт Гитлера, попал и в партию и в СС по умолчанию, а на деле ему всю жизнь было все равно, так как большую часть был за границей — разведчиком. А потом я поняла, что им по фигу, да и нельзя ссылаться на Цейса. Вон у нас так называемый августовский Пленум ЦК в 1948 году случился лишь после его смерти, так как тогда можно было выдать его идеи за идеи Тараса Лысенко. Мол, все ДОСААФы и Осоавиахимы, в которых из детей пытались создать изобретателей с управленцами, были плодом не теории неведомого советскому народу фашиста, а нашего родного агронома и практика. Да только этот агроном двух слов сказать не мог, а от его рассказов аж челюсть сводило. А про то, что нарочно на западе развивают культ содомии, проституции, порнографии да извращений всяческих именно на потребу всяким туземцам навроде нас, а те кто, все это пропагандирует, блюдут лютую мораль внутри своей группы — во времена Хрущева, кстати, даже поминать запрещалось. Еще бы — видный фашист про это сказал, а стало быть, ему ни в чем веры нет, а мы разрешим у себя всех этих стиляг и буги-вуги всяческие. Похабные, в общем, были тогда времена; если приняли решение сажать, так давайте сажать, а не требовать от меня, чтобы я признала этого дохляка шизофреником. Так и ушла я из психиатрии, а заодно и из партии, как скрытый симпатизант фашисту из преступной организации.

Может быть, и надо было бороться, чтобы на меня тогда клеймо не повесили, да только мне в те дни было уже все равно. В том году венгры Пашу убили. Все думали, что его еще в августе 1953-го расстреляют со всеми нашими, но в тот раз пронесло, потому что он ловил врагов в прифронтовой полосе и поэтому с главными нашими упырями по работе не сталкивался. А они стреляли не всех, а лишь тех, на кого у них был личный зуб, вот такие у нас были тогда министр обороны да глава партии.

Я Паше еще говорила: ну зачем, не нужен ты им, уходи пока не поздно, обо мне подумай, о своих сыновьях, о моей Машеньке — ведь подставят тебя, дурака, мы все сейчас под Богом в расстрельных списках у них перечислены. Не простят они страха своего, не простят — я таких чмырей на следствии десятками видела. Не послушал. Сказал, что полк его направляют на подавление в Венгрию и он вместе со всеми пойдет. Вот и погиб он тогда чуть ли единственный из наших старших офицеров в этих событиях. Чуть ли не последним из выпуска их поселка Дзержинского. Ведь он у меня из беспризорников был — родители его, дворяне Ярославской губернии, погибли в ходе подавления мятежа левых эсеров у них в Ярославле. Вот и отобрали его вместе с другими детьми-сиротами благородных родителей по приказу Дзержинского в особое училище. Называли их потом «соколы Сталина». На прежних-то офицеров, тех, что предали Царя и Отечество, надежды никакой не было, а на всяких пархатых голубцов, набранных в армию по прихоти Троцкого — еще меньше. Полегли они все. Практически все в войну полегли. Паша мой был чуть не последним из всего года их выпуска. На прощание все смеялся, говорил: «Кто — кроме нас?» Привезли его на лафете, похоронили на Даниловском, был оркестр, дали прощальный залп… А они меня в это время мучают, все жилы тянут, подпиши, подпиши этого дурака шизиком. Чего тебе стоит? Или назовем тебя фашистской пособницей.

Ну и не выдержала я, сказала — идите вы на хрен. Исключайте из партии, называйте пособницей, мне это по фигу. Только Машкину биографию не марайте, вам ее приказа топить не было. А меня валите — согласна я — благо мы с Машкой служили в разных Управлениях и фамилии у нас разные. Только не подпишу я это ваше сраное заключение, дурак этот мужик, «полезный дурак», как про таких сказал Ленин для наших противников, но в дурку, по моему заключению, вы его не засунете. Так и вышибли меня и из психиатрии, и из партии.

А затем… Затем пригласили меня в экспедицию — то ли снежного человека ловить, то ли еще для чего. Народ знал откуда-то, что я шаманского роду и умею плясать шаманские пляски. На пенсии сидеть скучно, я была в те годы не старая еще, а меня с моим личным делом, где было написано про симпатию к фашистскому группенфюреру, никуда в серьезное место не принимали. Боялись последствий, хоть я никому мое прошлое в НКВД не озвучивала. Ну и поплясала я им там, на природе, попела. Смешно же, ученые все кругом были как дети малые — волосатые да патлатые. И звали они себя кто Вольдемар, кто Альберт, хоть по паспорту были кто Алексей, а кто — Владимир. А я по паспорту — Моника, и они от этого мне завидовали. Вот такие вот — цветы жизни. Ну и понимание природы у них было при том соответственное. А я за годы следачкой по особо важным привыкла смотреть на вещи проще и примечать кругом всякое. В итоге я им одного «снежного человека» поймала, это были на самом деле детишки и действовали из шалости, в другой раз — под видом «снежного человека» преступники воровали еду из амбара в горах. В общем, как могла опускала их на грешную землю. За это про меня пошла слава среди всех этих патлатых, ибо от дурки спасла диссидента, хорошо выясняет, где и что было на самом деле: там, где думали — мистика, опять же на привале и сплясать по-шамански, и спеть смогу. В общем, стали меня брать на всякие случаи с виду мистические, да с присутствием режиссеров и камеры. Время тогда было такое, когда только-только на западе появлялись всякие Деникены с их «Воспоминаниями о будущем». Там описаны были интересные случаи, так что потом, когда на западе вышли «Икс-файлы», меня называли не иначе, как «русской Скалли». В итоге народ удивлялся, когда при встрече понимал, что я ни капли не русская. А в итоге меня пригласили на Мосфильм на старости лет, и так я стала актрисой. Снималась часто, обычно все в дублях то у Герасимова, то у Шепитько, угощала всех бозами, варила бухлер, танцевала и пела, так что неудивительно, что сейчас все знают меня как актрису.

А хотите, расскажу про самое интересное дело в стиле «русской Скалли»? Хоть бы, к примеру, вызвали меня в съемочную группу снимать научно-документальный фильм про поверия. Был в Бурятии такой Алтарь Воздуха в долине реки Уляй. Я-то шаманка Воды из Алтаря Воды у Хонзоя, и у нас с Уляем была разница: наш Алтарь был христианами признан, и к нам веками ездили все самые родовитые монголы на излечение, а Уляй считался местом проклятым. Было поверие, что, тот, кто услышит, как ночью плачут «уляйские девицы», с тем случится несчастье. И вот загорелось одному из московских ученых либо подтвердить, либо разоблачить этот миф.

Сборы были недолги, подписали на это целую съемочную киногруппу, меня пригласили как местную шаманку и знатока этих мест, мы собрались и поехали… Впрочем, это уже совсем иная история.