Бедность (февраль 2008)

Ирина Глущенко Мясо

Советская микояновская многотиражка

Несколько лет назад, собирая материалы по истории советской кухни, я оказалась в архиве Микояновского мясокомбината. Это предприятие было флагманом советской пищевой индустрии, любимым детищем наркома Микояна.

Не знаю, витает ли здесь дух наркома, но дух эпохи - несомненно. В музее хранятся очки наркома, есть несколько его фотографий. В холле административного здания висит картина художника И. Блохина 1938 года, изображающая Микояна на комбинате. Группа из четырех человек в белых халатах (Микоян в черных начищенных сапогах) напряженно беседует. На заднем плане застыла работница в белом халате и платочке, вытянув руки по швам. Двое рабочих возятся в кутерах - фаршемешалках. Изображена и тележка для подвоза фарша.

Но не в этих деталях, а в самом здании комбината, его подавляющей мощи чувствуется дыхание 30-х годов - суровое, немного зловещее. Невероятная машина, запущенная когда-то, работает по сей день.

Как у всякого уважающего себя советского предприятия, у микояновского комбината была своя газета. Называлась она «За мясную индустрию!» Издание начало выходить в 1934 году, в первый год работы комбината.

Круг тем довольно обширен: строительство яслей, условия жизни в бараках, претензии к столовой, рассказы о стахановцах, критика отдельных работников, порядков, ответы на эту критику. Интересно бывает проследить какую-то историю. На первой странице, как правило, перепечатаны передовицы из «Правды». Надо сказать, что ситуация в стране не обходит стороной заводскую многотиражку. Здесь и материалы по процессу «троцкистско-зиновьевской банды», и обсуждение новой сталинской Конституции.

А вот дискуссия о новом законе, запрещающем аборты и обязывающем мужчин платить алименты. «Есть еще негодяи, которые смотрят на девушку не как на товарища-человека, а как на объект удовольствия».

Появление алиментов воодушевляет женщин:

«Я знаю, что тысячи женщин, девушек и детей, миллионы трудящихся благодарят партию и правительство за этот закон сталинской заботы о людях. Теперь уже молодые люди, прежде чем строить совместную жизнь, дважды проверят друг друга, чтобы не сделать ошибок, которые раньше имела молодежь. Возьмем пример с меня. Я сдуру вышла замуж за Тараканова - заместителя начальника ливерно-паштетного отделения. Только потом я узнала, что он до меня был женат, имеет ребенка. Все это он скрыл от меня. Теперь этот пошляк гуляет уже с третьей девушкой. Заверяет ее, что он „молодой человек“, скрывает от нее, что у него есть второй сын, на содержание которого он платит мне 100 руб. Алименты платит по суду, а до суда не давал на ребенка ни копейки, пьянствовал. Теперь после нового закона „молодым человечкам“ типа Тараканова трудно будет обидеть девушку».

Есть тексты, понятные лишь профессионалам:

«Мастер подготовительного отделения кишечного цеха тов. Фокерман небрежно относится к своей работе. 15 марта она для мюнхенской колбасы отправила говяжью череву, а кудрявку и гузенку оставила в цехе… 16 марта Фокерман не приготовила кудрявки для мюнхенской колбасы и предложила мастеру Ширяеву взамен баранью синюгу. РАБОЧИЙ».

Газета полна специфических терминов тридцатых годов - «халатность, головотяпство и разгильдяйство», «обезличка».

Характерно сочетание советского официозного стиля с очень личной, почти интимной нотой. Так, например, целая полоса посвящена тому, что у стахановца Сергея Шведова родился сын. Сначала идет рассказ самого Шведова: «У меня родился сын - первенец. Назвали его в честь Владимира Ильича Ленина - Владилен. Я устроил обед в честь новорожденного. У меня присутствовали: Аркадий Михайлович Юрисов (директор комбината, расстрелянный в 1937 году - И. Г.), Тимофей Ильич Карасев, Рудаков и другие. Гости принесли подарки. Аркадий Михайлович принес моему маленькому сыну 10 отличных апельсинов (очень характерно - фрукты исчисляли не килограммами, а штуками. Гость мог принести ребенку один апельсин, одно яблоко. Это было нормально. Неудивительно, что десять апельсинов так потрясли Шведова - И. Г.), хороший торт и коробку шоколада. Тов. Рудаков принес детский „конверт“… Это было на Новый год. Провели вечер хорошо. Он надолго останется в моей памяти. Я буду заботиться о своем сыне». Затем взволнованные строки матери - Фени Шведовой. И, наконец, поздравления коллег. «Поздравляю с новорожденным. Пусть он вырастет хорошим большевиком и строителем веселой зажиточной жизни. Мастер отделения крупскота Чепнов».

Разумеется, никуда не деться от идеологии. Многие публикации повествуют о преимуществах социалистического строя. Это, как правило, рассказы самих рабочих о том, как они жили раньше, и о том, как живут теперь. Рассказы эти похожи: «работал на хозяина по 14 часов в день», «получал гроши», «обращались грубо», «жил в чудовищных условиях», «был неграмотен», «не имел возможности учиться», «единственное развлечение - пойти в какой-нибудь грязный трактир». Затем - сравнение с нынешней жизнью. Семичасовой рабочий день. Путевки в санатории и дома отдыха. Дети учатся в школе. Маленькие - ходят в ясли. Есть возможность повышать свой уровень, учиться, покупать разные товары, культурно проводить досуг. «В комнате чисто и пахнет сосной. Шторы, цветы и абажуры дышат свежестью, на красных столах лежат шашки, домино. Газеты и журналы. Несколько веселых парней под громкоговоритель отстукивают каблуками такт матросского танца „Яблочко“. Еще уютней бывает в комнате барака вечером, когда тени от абажуров падают на стены и все предметы принимают мягкие очертания. Кто-либо из собравшихся в уголке ребят играет на домре или гитаре. Закрепленные за секциями слушатели военно-инженерной академии проводят политбеседы. „Светло, тепло и уютно, а главное - весело, - говорят жильцы этого барака, оборудованного к 17 съезду партии“». (Тот самый съезд, большая часть делегатов которого была впоследствии расстреляна.)

Но в каком-то письме рабочего прорывается: «А как заниматься, если на весь барак одна тусклая лампочка?» Чем больше статей, тем больше сюжетов, находящихся в прямом противоречии с этой идиллией.

«В 7-й секции первого барака живет около 50 человек. Там живут семейные и холостые. Получаются постоянные разногласия. Известно, что семейные люди более склонны к спокойной жизни. Другого склада молодежь. Те более склонны к веселью. Вот и получается. Приходит в общежитие глава семьи, ложится спать, а некоторые из молодежи в это время выпивать вздумают. Выпьют… Начинается обычная ругань. Правда, вся молодежь, живущая в этой секции, татары, и ругаются они на своем языке, но из всей этой ругани вдруг начинает прорываться самый настоящий „расейский“ мат», -сетует неизвестный автор.

В бараках - грязь, постельное белье не выдают, или выдают очень редко, нет тумбочек, в результате некуда даже положить хлеб и его приходится держать под подушкой, на пять бараков - один кипятильник, так что попить вечером чаю почти невозможно, где-то нельзя пользоваться раковиной - протекает, и никто не собирается чинить. Тут течет крыша, не вставлены стекла в окна, там нет возможности пользоваться газовой плитой. С культурным досугом тоже нелады. В красных уголках нет шашек, патефон сломан, пластинки достать невозможно. Где-то есть биллиардный стол, но нет шаров. Радио есть, но оно испорчено.

О жизни в бараках много писали и в других изданиях того времени. И мы снова и снова наталкиваемся на одни и те же противоречия. Так, например, журнал «Культура и быт» начала тридцатых годов публикует заметку «Квартира ударницы»: «На стенах - новенькие плакаты. Печка чисто побелена. Скромная обстановка аккуратно расставлена. Нигде ни пылинки. Чисто. Постелены половики. На столике лежат свежие газеты. Чуть поодаль алеет переплет ленинского шеститомника. На полке много и других книг. Это - квартира работницы Бондарчук - имеет все шансы получить одну из премий на интересном конкурсе на лучшую рабочую квартиру и общежитие, объявленном в Подольске…»

А вот еще один пример «должного», правильного быта, который представляется в качестве нормы. «Барак номер 2 - лучший - премирован железными койками с полными постельными принадлежностями. Для рабочих открыта баня. Во всех общежитиях установлены радиоприемники. Всюду развешаны плакаты, портреты вождей». Это - отрывок из статьи Э. Шапировского «За культурный советский барак». «Премированы железными койками» - на чем же спали до того? Ответ я нашла в следующей статье - на деревянных топчанах (подозреваю, кишевших клопами).

И опять проблемы повседневности прорываются на страницы журнала, создавая куда менее радостную картину. «В бараках тесно, грязно, темно и холодно. В грязи и темноте рождается хулиганство, процветает пьянство. В результате классовый враг находит благоприятную почву для агитации». И все же, надеется Шапировский, «каждый барак можно сделать очагом культуры». Была проведена воспитательная работа. Прошло несколько месяцев. «… В бараке стало тихо, - пишет автор. - После выселения шинкарей прекратились пьянки и драки. У рабочих появилась тяга к учебе».

Еще в одной статье рассказывалось о «перекличке квартир» - разновидности конкурса на лучшее жилье. Были отдельные примеры для подражания, но все же общая картина оставалась нерадостной: «В просторных комнатах огромных корпусов грязно, на балконах висят грязные тряпки, лестницы украшены мусорными ведрами. Вонь на лестницах, вонь в квартирах, грязные стены, грязная утварь - вот в какой обстановке живет немало пролетариев „Красного богатыря“».

Этот отрывок напомнил мне другой текст, написанный в 1846 году: «Зато уж про черную (лестницу) и не спрашивайте: винтовая, сырая, грязная, ступеньки поломаны, и стены такие жирные, что рука прилипает, когда на них опираешься. На каждой площадке стоят сундуки, стулья и шкафы поломанные, ветошки развешаны, окна повыбиты; лоханки стоят со всякою нечистью, с грязью, с сором, с яичною скорлупою да с рыбьими пузырями; запах дурной… одним словом, нехорошо» (Достоевский, «Бедные люди»).

Условия быта были тяжелыми, но и условия труда, судя по публикациям заводской газеты, не лучше: халатов не выдают, в раздевалках пропадают вещи, в цехах грязь, нет полотенец. Особенно доставалось начальнику отдела снабжения т. Рабиновичу. Здесь он не отреагировал на критику, там чего-то не выдал, тут пообещал и не сделал. «Я просил серые брюки, а мне выдали белые. На что мне белые брюки, если я вожусь с навозом?» - жалуется один из рабочих. А другой констатирует: «Месяц назад т. Гутовский дал т. Рабиновичу распоряжение купить для нас плащи. Но этого распоряжения Рабинович до сих пор не выполнил».

А уж столовая номер 17 - просто притча во языцех: огромные очереди, грязь, вместо восьми блюд, указанных в меню, всего два: суп непонятно из чего и знаменитый гуляш из хрящей и костей (и это на комбинате, где полно мяса!). А на все замечания сотрудники столовой отвечают: «Не нравится? Идите в столовую номер один».

Или вот - прекрасное начинание - бесплатное бритье рабочих комбината в специальной парикмахерской. Но, видимо, неудачное: всего два мастера, большие очереди, и, кроме того, бесплатно они брить не хотят. То есть, может, и побреют (раньше бритье стоило 75 копеек), но потом освежат одеколоном за 95 копеек. А кто не хочет освежаться, того отказываются брить.

Интересна заметка заведующей библиотекой о том, что читают рабочие. Одна работница берет в основном французскую литературу: Мопассана, Флобера, Ромена Роллана. Другие выбирают русскую классику: Толстой, Чехов, Пушкин. Читают и советскую литературу, и учебники по истории партии.

По отношению к литературе сотрудники комбината выступают не только как потребители, но и как требовательные критики. Рабочие комбината обсуждали роман «Мясо» Беляева и Пильняка, который был опубликован в журнале «Новый мир» в 1936 году. «Роман, естественно, возбудил большой интерес на нашем предприятии, так как книга написана на знакомую, близкую нам тему». Впрочем, роман разругали в пух и прах.

Некоторые рабочие и сами сочиняли - вот, например, стихотворение мастера убойно-разделочного цеха Георгия Резвова «Дырки»:

Осознание вины материализуется в виде сюрреалистического кошмара:

Во сне герой понял свою ошибку и сообразил, что надо делать, чтобы не портить шкуры.

И вот счастливый конец:

Стихотворение «Дырки» знал весь комбинат.

Сон Федотыча явно не случаен. Если внимательно прочитать газету, обнаружишь, что значительная часть материалов посвящена животным. Это вполне закономерно: для мясокомбината нужен скот, свиньи и коровы должны быть в хорошей форме, чтобы из них могла получиться вкусная колбаса.

И животные, и люди вовлечены в Систему. Границы между ними довольно условны. И те, и другие выполняют определенные функции в процессе производства: разница лишь в том, что одни, в конце концов, съедают других, но это, возможно, и не конец цикла. Система вполне может пожирать людей.

Образы очеловеченных животных в заводской прессе встречаются не реже, чем в заводской поэзии. Вот, например, удивительная статья с почти басенным заголовком «Овцы в гостях у свиней»:

«Сплошь и рядом можно видеть, как рабочие ходят, предположим, по клеткам свиней и выгоняют из них залезших туда овец. Не всегда эти переходы животных из одной клетки в другую кончаются благополучно. Овцы, например, более слабые, чем свиньи, немало терпят от них преследований. Но хорошо еще, что овца отделывается до прихода рабочего двумя-тремя укусами. Иногда случается хуже. Часто животные, перелезая из клетки в клетку, застревают между брусьями. На глазах у бригады одна свинья, пролезая между брусьями кормушки, безнадежно застряла и могла быть задушенной».

Дальше идет целый рассказ о том, как рабочие тащили эту несчастную свинью, сначала за голову, потом за ноги, Тем временем прибежали еще две свиньи, и рабочие едва смогли от них отбиться…

Газета Микояновского комбината была далеко не одинока. Те же темы, те же образы мы можем найти и в других изданиях. Например, журнал «Культура и быт» опубликовал примерно тогда же такую заметку:

«В свое время заводские организации построили свинарник. Но свинарник - заброшен, свиньи дохнут чудовищными темпами. Из 212 свиней, прошедших через свинарник, только 76 штук вынесли царящий в нем режим. 78 свиней сняли с откорма, 44 свиньи заболели, 3 пали „по неизвестным причинам“».

Здесь тоже свиньи персонифицированы, ведь с ними обращаются как с людьми, и чувства у них такие же. Люди, описывая жизнь животных, зачастую переносили на них свои собственные ощущения и даже свой протест, который они не могли не только выразить, но даже и сформулировать.

В августе 1945 года Джордж Оруэлл опубликовал роман «Звероферма» (Animal Farm), где, повествуя об очеловеченных животных, пытался рассказать историю вырождения революционного режима. Политическая сказка Оруэлла воспринималась как аллегория, но поразительным образом персонажи английского писателя оказываются литературным продолжением реальных героев советской жизни 1930-х годов, ее удивительной и зловещей стихии.

Роман Оруэлла заканчивался сценой всеобщего примирения, в которой похожие на свиней капиталисты договариваются о сотрудничестве с очеловечившимися свиньями, составляющими бюрократическую элиту Зверофермы. Этому пророчеству предстояло сбыться гораздо позднее.