Беглецы и чародеи

Ася Датнова КЕПЕЛЬ

Фамилия у Тимофея была нежная и растительная — Тюльпан.

Вряд ли именно это повлияло на его дальнейшую жизнь. Скорее тут была виновна его природа: у него было рыхлое тяжелое тело, похожее на ком сырой муки, невнятного цвета волосы и маленькие глаза за стеклами очков. Тимофей жил осторожно, как улитка без панциря.

Он опасался людей. Женщинам он не доверял — красивым, легкомысленным, опасным, не замечавшим Тимофея. Мужчины презирали Тимофея и имели успех у женщин, но сами были достойны презрения. Встречаясь, мужчины и женщины производили детей. Неприятны были и дети — крикливые, живущие недалеко от смерти, портящие вещи и бесстыдно испражняющиеся.

Только природа была созвучна Тимофею. Деревья в лесу были теплыми и шершавыми на ощупь. Тимофей находил в природе утешение и пример: дерево весь век стояло на одном месте, не обращало внимания на погоду и нападки ветра, укоренялось. Тимофею казалось, что Бог, если Он есть, должен быть похож на дерево — спокойный, сильный, открывающий надежные объятия.

Тимофей увлекся ботаникой. Он мог часами гулять по лесу в одиночестве, трогать пальцами раны, нанесенные деревьям дятлами, рвать полезные травы. Собранное он аккуратно засушивал и подклеивал в альбом.

Любимым чтением Тимофея были справочники растений. Книги тоже были частью природы, страницы их были сделаны из дерева и источены жучками букв.

Когда Тимофей вырос и окреп как дерево, он отправился в город. Терпеливо отбыв положенное время в институте, он затем из лености остался работать там же. Но девушкам по-прежнему не нравился Тимофей — угрюмый, толстый и плоскостопный.

Со временем Тимофей увлекся растениями, наносящими увечья. Из справочника редких цветов и растений Тимофей узнал, что в Австралии растет дерево лепортея, дальний родственник крапивы. Достаточно укола шипа лепортеи, чтобы на руке образовалась страшная, не заживающая язва. В Южной Америке существовало дерево молодоженов, пожевав листья которого человек на целый день немел. Слово «цикута» звенело в ушах, вкус ее наверняка был горек. Тимофей довольствовался цикорием.

Художественную литературу Тимофей читал ради описания пейзажей. Буйная природа стран, где Тимофей никогда не был, провоцировала людей на безумие, сгущала их кровь, волновала обоняние резкими запахами, проникала под кожу редкими паразитами. Под далеким солнцем расцветали большие цветы, самые красивые из них были ядовиты и дурно пахли. Растения сводили людей с ума, навевали кошмары и галлюцинации.

Из этих чтений Тимофей вывел свои представления о добре и зле: их не было. Жестокость и насилие казались Тимофею естественными, как сама природа. Природа не могла быть плохой или хорошей.

Местность, описанная в книгах, не была похожа на знакомую Тимофею. За окном часто стояла зима. Погода призывала к смирению, наказывала снегом в лицо. Черные бархатные ночи, большие душные цветы, жесткое солнце, душные джунгли манили Тимофея, говорили ему о страсти, о другой, интересной жизни.

Тимофей мечтал поездить по миру, и познать, и потрогать, и вкусить все растительное многообразие. Пока же раз в неделю он покупал себе новый, неиспробованный фрукт в супермаркете: шерстяные кокосовые орехи, авокадо, папайю. Но возможности супермаркета были ограничены. Никто никогда не мог привезти в эту холодную страну загадочный плод дуриан с отвратительным запахом, настолько скверным, что человек, понюхавший его, испытывал тошноту. Есть дуриан нужно было зажав нос, но зато, как писали в книге, раз отведавший его более не находил себе места, желая еще и еще вкушать мякоть дуриана, сходную, как писали в книге, по вкусу с амброзией.

Работа казалась Тимофею выморочным занятием, зрелые годы он словно не жил, а совершал механическую повинность, находясь в том подобии сна, в который погружаются деревья зимой. Он приобрел дачный участок и начал возделывать свой сад. Коллег он избегал, обязанности исполнял от и до, но не более того, и все свободное время посвящал поездкам на дачу, возне с удобрениями, подрезке и окучиванию. Он едва дождался пенсии: теперь-то он наконец мог быть счастлив.

К этому времени сад его весной цвел пышным цветом, а по осени давал обильные плоды. Тимофей окружил себя всем необходимым: сперва под елью распускались три кустика ландышей, затем небо отражалось в незабудках, цвели шиповник и сирень, остро пахла рассада помидоров, краснели конусы малины, таращились выпуклые глаза шиповника, зеленые и карие.

Участок справа пустовал. Никто не приезжал в исправный, крепкий, но заколоченный и заросший крапивой и лопухом дом. Но однажды ржавая калитка была отперта, лязгнули засовы, распахнулись окна. Вечером того же дня пожилая и растрепанная женщина стояла навалившись грудью на забор и наблюдала, как Тимофей пропалывает грядки.

— Да у вас из земли все так и прет! — сказала она, вернее, вскрикнула: просто говорить она не умела. — Загляденье!

Тимофей недовольно взглянул на ту, которая отрывала его от работы так бесцеремонно.

— Я Роза! — прокричала она и вдруг покраснела.

Помимо пунцовости и некоторой вульгарности облика, присущей не садовым, но оранжерейным розам, она больше ничем не напоминала цветок, по имени которого была названа. Вся она состояла из незрелых тыкв. Щеки ее были яблоками «слава победителю» с красными прожилками, губы синели, как необмятая руками слива с патиной, глаза были блестящими черносливинами. Голос у нее был как у голодной чайки.

Тимофей нехотя узнал, что Роза приехала поселиться здесь навсегда, потому что проблемы со здоровьем, слабое сердце, врачи велели быть на свежем воздухе, она женщина городская и боится, что здесь ей будет скучно, родственников у нее нет, ей делали три предложения руки и сердца, но замуж она так и не вышла, о чем не жалеет, вот только стакан воды, а вообще она рада, что у нее такой симпатичный, сразу видно, симпатичный сосед, культурный человек, тихий, воспитанный и вежливый, и как это удивительно, что мужчина вскапывает грядки. Роза была общительной, ее было очень много, но она сразу взялась нахваливать сад Тимофея, и, слушая ее восторги, Тимофей теплел и уже посматривал на Розу снисходительно. Кончилось тем, что он угостил ее ягодами.

Так у Тимофея впервые в жизни появился друг.

Роза действительно оказалась негодной для загородной жизни. Она жаловалась на сырость, скучала в дождь, боялась грозы. По ночам она пугалась шорохов, боялась идти в темноте до уборной, шарахалась пауков и ос, опасалась, что мыши принесут в дом заразу, а более всего Роза боялась болезни и смерти и часто плакала. Она сама так и сказала ему:

— Больше всего на свете я боюсь превратиться в растение.

Тимофей задумался. Слово «растение» несло для него только положительный смысл.

Роза не любила природу, считая ее чем-то досадным: не было спасения от комаров, тоскливо поющих ночами; погожим денечком стоило, разомлев, сесть на траву, как тут же по потной шее и ногам начинали ползать мелкие существа, многие к тому же больно кусались. Жирно вились мухи, если их согнать, упрямо садились на то же место; в откушенном яблоке или сливе обнаруживался червяк. Червивыми были все грибы. Все вокруг махало усиками, шевелило лапками, жужжало и упрямо ползло к Розе, заставляя ее содрогаться от гадливости. Кошка, поедающая воробья, способна была вогнать Розу в истерику.

Единственной отрадой Розы были приемник и телевизор. Каждый день Роза ходила по участкам, чтобы с самого утра завести беседу с соседями о соседях и закончить ее только к вечеру.

Роза охотно общалась с Тимофеем, интересуясь им, как никто никогда им не интересовался, выспрашивала мельчайшие подробности о его самочувствии, о росте огурцов и марках удобрений. Правда, она совсем не умела выслушивать его ответы, перебивала и говорила сама, перескакивая с темы на тему, как птичка с ветки на ветку. И все-таки Тимофей был благодарен: Роза общалась с ним обыденно. Она не замечала чужеродности Тимофея, игнорировала или просто не чувствовала ту межвидовую разницу, которая обычно сразу настораживала других людей. Порой ему казалось, что как он не замечает недостатков Розы и готов с ними мириться, так и Роза принимает его целиком и сознательно, делая над собой усилие. И он становился еще более благодарен.

Сгребая граблями траву, Тимофей поглядывал на дом Розы, из которого доносился вечный шум радио, и испытывал странное чувство: он начат к ней привязываться, впервые в жизни ощутив приятность близости другого человеческого существа. Он наблюдал Розу как явление природы. Они словно играли в игру «Я садовником родился…». Со всеми ее недостатками он мог мириться, как с косым дождем в лицо: что поделать, такая погода. Зная, что у Розы нездоровое сердце, Тимофей даже радовался этому. Болезнь делала Розу уязвимой, совсем не опасной, непохожей на других женщин и близкой Тимофею. Она сама была яблоком с червем внутри. Он мог о ней позаботиться.

Поначалу Роза спрашивала советов у Тимофея, как разбить клумбы, но на долгое дело была неспособна, цветы хирели, и Тимофею пришлось взять на себя заботы о Розином участке. Он сам разбил грядки, сам высадил у сарая «золотые шары», а вдоль дорожки флоксы и гладиолусы. Тимофей щедро делился с Розой своим урожаем, которого для него одного было все равно слишком много. Роза восторженно охала, удивлялась его огромным яблокам, его крепким грушам. И это было приятно.

Тимофей действовал медленно и наверняка. Он обвивал ее отношениями, как плющом, — незаметно, цепко, день за днем. Он тщательно отбирал все, что могло помочь им окрепнуть: улыбку, взгляд, слово, жест. Все остальное он безжалостно выкорчевывал. Он ждал с азартом садовода невиданных плодов, которые вырастут из этого скромного семечка.

Тимофей возвращался с прогулки умиротворенный: ему удалось набрести на молодые голубые сосенки, и он собирался выкопать их и пересадить к калитке. Он спешил поделиться радостью с Розой. День был солнечный, и так весело блестели капли дождя на затейливой паутинке. Издалека он услышал громкий голос Розы, зашедшей побеседовать к соседке.

— Конечно, он такой странный. Он всегда жил бобылем, вы не представляете, что он рассказывал мне о своей молодости…

Дальше шло что-то невнятное, видимо, Роза, вопреки привычке, шепталась с соседкой, а потом они смеялись.

— Я просто жалею его, он же пожилой, живет один, словом не с кем перемолвиться, с психикой у него, по-моему, не все в порядке… Но все-таки живое существо. Вот именно, конечно, но я думаю, каждый должен стараться сделать что-то для ближнего, по мере сил, я считаю, что немного поговорить с ним — это в некотором роде милосердие, да, милосердие.

Тимофей прижал руки к щекам: те горели, словно он зашел с головой в крапиву.

В этот вечер Тимофей не пошел к Розе, заперся дома, топил печь и думал. На следующий день Тимофей собрался, надел резиновые сапоги и пошел в лес. Он был в лесу до самого вечера, и когда он вернулся из леса, корзина его была полной.

С этой корзиной Тимофей вскоре стоял на крыльце у Розы.

— Кто пришел! — вскрикнула Роза, открыв дверь.

Тимофей откинул тряпку, и Роза увидела, что корзина полна маленьких нежных цветов. В прихожей повис лесной аромат.

— Какие милые цветочки! — сказала Роза. — Как называются?

— Это фиалки. Я собрал их сам, — сказал Тимофей. — Хотя это нехорошо. Но иногда можно.

Тимофей сам налил воды в большую банку, поставил в нее фиалки и отнес в комнату. Там он огляделся и поставил цветы на тумбочку у изголовья кровати.

— Спасибо! — сказала Роза. — Цветы — это так приятно…

— Да, — сказал Тимофей.

Всю ночь Тимофей не мог заснуть, прислушиваясь к шорохам и скрипам. Окна соседней дачи были темны. Еле дождавшись, пока утро набрало силу, Тимофей прошел на участок Розы и, не постучав, вошел в дом, нарочно громыхая сапогами. Подождал, не выйдет ли кто, затем приоткрыл дверь и заглянул в спальню.

Он до самого конца не был уверен, что это сработает. Когда-то он прочел, что запах Platanthera bifolia, ночной фиалки, любки двулистной, может спровоцировать приступ у больных, предрасположенных к сердечным заболеваниям. Целая корзина фиалок — срывая их, Тимофей чувствовал себя настоящим преступником, ведь они были занесены в Красную книгу.

Возвращаясь домой, Тимофей думал о Розе успокоенно. Роза начинала сливаться с породившей ее природой, примирившись с жуками, мышами и червяками, со всеми созданиями, с песком, водой и глинистой почвой. Теперь она должна быть довольна, потому что ей больше нечего бояться.

Зайдя на террасу, Тимофей сел в кресло-качалку, покачался немного и заплакал. Он не знал, почему он плачет — потому ли, что Розы больше не будет и он жалеет об этом, или потому, что жизнь снова становилась простой, предназначенной только для него одного, Тимофея. Он не мог понять, ощущает ли он утрату или же облегчение. Погода испортилась, сеял дождь, за окном завывал ветер, рассказывая Тимофею о тоске и одиночестве. Но Тимофей не слушал. Глотая слезы, Тимофей потянулся за книгой, всегда утешавшей его. Открыв том, заплетенный колючим кустарником слов, витиеватыми фразами — книга была переводом с персидского, — он перечел самое любимое место: «Кенель, называемый также деревом султанов. Плоды его растут прямо на стволе. Султан сажал это дерево в гареме, и наложницы обязаны были есть его плоды…»

«…называемый кепель…» — шептал Тимофей, слова баюкали его и погружали в теплый ласковый сон. «Кепель», — шептала ему природа, прижимая к своей душистой груди, — любовное, ласковое слово, дарующее прощение. Тимофей вздохнул как ребенок, успокаивающийся на руках у матери, поправил подушку и еще раз перечел волшебную фразу: «Сладок плод кепель! Съешь его — и три дня будешь пахнуть фиалками».