Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945

Глава 6 Блицкриг в России

Апрель — июль 1941 года

24 апреля — 22 июня 1941 года

Двигавшийся на восток-северо-восток Германии поезд без остановок проехал Гамбург и Любек. За 30 часов пути были сделаны всего несколько коротких остановок для смены локомотива. Проехав 1000 километров после Вервье, мы прибыли в Восточную Пруссию, в город Эльбинг.

Оттуда наша дивизия немедленно отправилась на восток, проделав первый из двух ночных пеших переходов. На рассвете мы остановились в лесу возле дороги и позавтракали сухими пайками. Скрытые от возможного воздушного наблюдения противника с воздуха кронами деревьев, мы устроились на плащ-палатках и немного отдохнули, прежде чем на закате снова тронуться в путь.

Прибыв в Хайлигенбейль, расположенный в 40 километрах от Эльбинга, мы разместились в казармах. Следующие шесть недель мы усиленно занимались боевой подготовкой, что лишь усилило предположения относительно нашей будущей миссии. Большинство окружавших меня солдат были по-прежнему уверены в том, что нас вскоре перебросят куда-то в Скандинавию. Нам и в голову не могло прийти, что Германия собралась напасть на Советский Союз. По-видимому, советско-германский пакт о ненападении, подписанный в 1939 году, настолько повлиял на образ мыслей немцев, что никто не верил в перспективу возможного военного конфликта между двумя государствами.

К этому времени новости о войне стали вполне привычными и уже не казались интересными. Прибытие «Африканского корпуса» в Северную Африку на помощь итальянским войскам в начале 1941 года, а также оккупация Германией Югославии и Греции весной того же года вызвали у меня и у моих товарищей довольно сдержанный интерес. Несмотря на то что мне хотелось попасть на Крит вместе с нашими десантниками, которые высадились там в конце мая, все эти события представлялись слишком далекими и имеющими малое отношение к нам.

8 июня наша дивизия двинулась дальше на восток и совершила еще несколько ночных марш-бросков к новому неназванному месту. Наш поход закончился через три дня в Лабиау, в 80 километрах к северо-востоку от Хейлигенбейля. Мы устроились в лесу, по-прежнему готовясь к неназванной военной операции, но занимаясь этим скрытно.

Нас разместили на территории, соседней с контролируемой Советами Литвой, что усиливало наши подозрения в том, что нашей целью может быть СССР, хотя полной уверенности в этом у нас не было. Находясь в лесу, мы не видели концентрации пехотных войск, танков и артиллерии, предназначавшихся обычно для крупных боевых операций. Неподалеку от нас находился портовый город Мемель, и поэтому мы считали, что в любую минуту нам дадут приказ грузиться на корабли и следовать через Балтийское море на помощь нашей союзнице Финляндии. Что касалось времени возможной операции, то мы не имели о ней ни малейшего представления.

После 17 июня, моего двадцать первого дня рождения, нам сообщили, что в ближайших числах месяца состоится вторжение в Россию. Вскоре после получения директивы о готовности к наступлению нас перебросили из Лабиау в окрестности Хайдекруга, лесистую местность в северо-восточном углу Восточной Пруссии. Это место находилось севернее Тильзита, и от границы с контролируемой Красной Армией Литвой нас отделяло всего 15 километров.

Возможно, сегодня это может кого-то удивить, но вышеупомянутое известие не вызвало особого удивления или обсуждений в окружавшей меня солдатской среде. Вместо этого наблюдалось чувство облегчения — долгие недели ожидания и неопределенности, наконец, остались позади. Теперь у нас был приказ, и мы тут же сосредоточились на подготовке к войне.

Кроме того, не следует забывать, что мы были молодыми людьми, не склонными к глубоким и длительным раздумьям. Таково, очевидно, главное свойство любого солдата. Если бы на нашем месте были солдаты среднего возраста, то их вряд ли удалось бы отправить в бой, не убедив в необходимости сражаться. Мы отнюдь не безразлично относились к тому, что нас ожидало на войне, просто нас приучили повиноваться приказам, и мы уже имели опыт боевых действий.

Хотя большинство моих товарищей в основном мало интересовались политикой, нам всем тогда было ясно, что война между Германией и Россией будет иметь историческое значение. Когда немецкие войска и гражданские лица в тылу узнали о войне с Советским Союзом, эта новость была воспринята с огромной неуверенностью. Это было чувство, отличное от того, что преобладало в начале военных действий вермахта на Западе. Вопросы, циркулировавшие в немецком обществе, отражали эту обеспокоенность: «Почему войну против России начали до того, как победили Великобританию?»; «Неужели мы хотим повторить неудачный опыт Наполеона?»; «Что будет дальше?»

Лишь немногие мои соотечественники сомневались в победе, но многие задумывались о том, какой будет ее цена и сколько продлится новая война на Востоке. Почти все немцы были уверены в правильности крестового похода против Советской России, имевшего целью уничтожение советского большевизма, но были и те, кто подобно мне разделял некоторые опасения. Войска Германии были в основном брошены на покорение стран Западной Европы, и мне казалось, что Гитлер сильно рискует, переоценивая мощь рейха при развертывании такой колоссальной военной кампании на Востоке.

Для большинства немцев война не являлась выражением нацистской мечты о расширении жизненного пространства на Востоке в целях колонизации отсталых народов «арийской расой господ». Подобно другим немецким солдатам я сражался за свою родину, движимый патриотическими побуждениями и верой в то, что советский коммунизм представляет собой угрозу Европе и всей западной цивилизации. Хотя нацистская пропаганда представляла славянское население «унтерменшами», или «недочеловеками», то есть неполноценными в физическом и умственном отношении, мои товарищи не разделяли таких экстремистских расистских взглядов. Для нас славяне не были неполноценной расой, мы считали их просто неграмотными людьми, жителями отсталой, нецивилизованной страны.

В начале войны с Советским Союзом Германия обладала огромной армией опытных, хорошо подготовленных солдат, глубоко веривших в свою способность победить врага. После побед, одержанных в Польше, на Западе и на Балканах, мы вряд ли могли чувствовать неуверенность в собственных силах. Письмо, которое я позднее отправил Аннелизе, излучало оптимизм, который я в то время испытывал: «Здесь приходится нелегко, но мы сражаемся за справедливое дело, и я абсолютно уверен в нашей победе».

22 июня — 5 июля 1941 года

В воскресенье 22 июня 1941 года предутренняя тишина была расколота грохотом пушек. Это трехмиллионная немецкая армия начала операцию «Барбаросса», обрушив всю свою мощь на Россию на линии протяженностью 3900 километров, от Балтийского и до Черного моря. Позиции советских войск подверглись ураганному обстрелу немецких орудий, и горизонт на Востоке озарился яркими вспышками огня.

В небе появились армады устремившихся на восток самолетов люфтваффе: бомбардировщиков «хейнкель» и «юнкерс», пикирующих бомбардировщиков «штука» и истребителей «мессершмитт». За гулом авиационных двигателей раздался рокот моторов танковых дивизий, устремившихся в том же направлении. Лавина немецких войск с быстротой молнии накатила на части Красной Армии, защищавшие границы России, и заставила их отступить.

Утром того же дня 58-я дивизия получила приказ наступать вместе с частями второго эшелона войск XXXIII корпуса 18-й армии. 18-я и 16-я армии, а также 4-я танковая группа образовали группу армий «Север», одну из трех массивных армейских группировок — «Север», «Центр» и «Юг», — созданных руководством вермахта для вторжения в Советский Союз.

Когда мы перешли границу, никаких пограничных частей мы не встретили, но сразу же отметили скверное качество местных дорог, преимущественно грунтовых. На следующее утро 154-й пехотный полк вступил в короткие бои с советскими войсками близ небольших литовских городов Паджуралис и Кведама, расположенных примерно в 40 километрах к востоку от Хайдекруга. В этих кратковременных боевых действиях против частей, которые были, скорее всего, советскими пограничниками, нам не пришлось использовать минометы, и мы были готовы следовать дальше.

Пройдя за день приблизительно 25 километров, 28 июня мы приблизились к городу Шауляю, находящемуся примерно в 95 километрах к северо-востоку от Паджуралиса. Хотя наши танковые части нас опередили и ушли далеко вперед, благодаря своему быстрому продвижению 58-я дивизия оказалась в авангарде пехотных дивизий группы армий «Север». Несмотря на дорожные заторы, масса наших войск стремительно двигалась на восток, все больше укрепляя нашу уверенность в победе. Мы нисколько не сомневались, что разгромим Советский Союз если не зимой 1941 года, то весной следующего.

Наш поход продолжался долгими летними днями, когда темнеть начинает поздно. На привал мы останавливались в полях возле дороги. Поужинав, наша рота искала скрытое место для ночлега, опасаясь внезапных атак Красной Армии. Останавливаясь в какой-нибудь деревне, мы спали возле домов, но никогда — внутри, зная, что жилые сооружения являются главной целью вражеской артиллерии.

В тех случаях, если мне не надо было ночью заступать в караул, я подкладывал каску под голову и мгновенно засыпал. Долго спать не удавалось, потому что часа через два или четыре кто-нибудь бесцеремонно будил нас пинком под зад. На завтрак отводилось примерно полчаса, после чего мы снова отправлялись в путь.

Страдая от невыносимой жары и густой дорожной пыли, мы преодолевали бесчисленные километры пути. Днем мы практически не отдыхали и шли без остановок, лишь изредка удавалось проехать часть пути на нашей ротной повозке. Спустя какое-то время мы привыкли к бесконечному походу и как загипнотизированные упрямо шли вперед, видя лишь ритмично двигающиеся ноги впереди идущего. Иногда я шел, в буквальном смысле спя на ходу, и просыпался лишь после того, как натыкался на кого-нибудь из своих товарищей.

Мы шли по открытым просторам равнинной северной Литвы и больше не встречали сопротивления противника, но постоянно слышали далекий шум выстрелов и грохот взрывов, а также видели следы недавних кровавых боев. На обочинах дорог и в кюветах валялись сотни еще не остывших мертвых тел, лежавших там, где их настигла пуля или осколок снаряда. В некоторых местах трупы громоздились кучами по десять-пятнадцать человек, среди них были и женщины в военной форме. Иногда мы проходили мимо подбитых вражеских танков, которые еще догорали, и в небо струился черный маслянистый дым.

Большая часть советской пехоты и бронетехники была застигнута врасплох в чистом поле и уничтожена немецкими самолетами при попытке отступить на восток. Немецкому люфтваффе удалось добиться военного превосходства в воздухе и помешать отступлению вражеских частей. Наши штурмовики огнем крупнокалиберных пулеметов безжалостно истребляли незащищенные цели противника, оказавшиеся на огромных открытых пространствах.

Такие атаки были особенно разрушительными в тех случаях, когда массированному обстрелу с воздуха подвергались дороги, заполненные людьми и транспортом русских. От пулеметных очередей немецких самолетов невозможно было укрыться. Даже те, кто забился в кюветы вдоль дорог, не были застрахованы от опасности. Те, кто не был убит сразу, наверняка получили серьезные ранения.

Танки Красной Армии, которые не были уничтожены, стали немецкими трофеями. Если бы в такой танк после прицельного выстрела попал заряд нашей 150-мм гаубицы, то он, несомненно, был бы сразу выведен из строя — была бы разбита пушка или гусеницы. Однако главная цель нашей минометной роты состояла в огневой поддержке наших пехотинцев в боях против вражеской пехоты. В те дни нам отчаянно не хватало бронебойных снарядов, способных пробить толстую броню советских танков, и поэтому мы избегали боев с танковыми частями русских, за исключением кризисных случаев. У дивизии имелось много различных средств борьбы с танками противника.

Двигаясь на северо-восток, за неделю мы прошли около 110 километров от литовского Шауляя до латвийской столицы Риги. Когда 5 июля мы вошли в этот город, небольшие толпы местных жителей, столпившихся на улицах, приветствовали нас криками «освободители!» и дарили цветы и шоколад в знак благодарности за освобождение от советской оккупации. В то же время часть населения, испугавшись нашего появления, пряталась в подвалах домов. В основном мы встречали теплый прием во всех прибалтийских странах — Эстонии, Латвии и Литве. Это укрепило нас в убеждении, что наше дело правое.

Когда наша колонна проходила по улицам Риги, мы чувствовали себя почти как дома, потому что архитектура в Латвии не слишком отличалась от немецких городов балтийского побережья. Нашему стремительному походу на восток не помешало даже то, что Красная Армия при отступлении разрушила мост через реку Дюна.

Двигавшиеся впереди нас саперные части успели установить на его месте понтонную переправу. За полдня мы миновали Ригу, прошли дальше и снова оказались на открытом пространстве.

6-21 июля

Когда ближе к вечеру того же дня наша рота сделала привал в какой-то латвийской деревушке, мы заметили в полукилометре от нас примерно десяток русских. Очевидно, преследуемые нашими наступающими войсками, они пытались спасти свои жизни, отступая на восток. Несколько стоящих рядом со мной солдат открыли по ним огонь из винтовок, пользуясь тем, что находились на господствующей высоте над противником. По всей видимости, несколько русских были убиты, однако остальные успели рассредоточиться и скрыться в лесу.

Это было наше первое боевое столкновение с русскими после первых перестрелок на границе, когда мы решили, что военная кампания в России превратится в долгую череду бесконечных маршей вслед за отступающим противником. Однако в следующие недели мы получили возможность убедиться совсем в другом.

7 июля мы вошли в латвийский город Рауна, что в 80 километрах к востоку от Риги. Здесь наша дивизия ввязалась в первый после перехода границы настоящий бой с частями Красной Армии. Наша рота развернула минометы и гаубицы для поддержки полковой пехоты, однако перестрелка быстро закончилась, потому что советские войска поспешно отступили.

Поскольку наши танковые части уже обошли с фланга оборонительные позиции противника, нам пришлось столкнуться лишь с русским арьергардом, прикрывавшим отступление Красной Армии. В следующие дни произошли лишь короткие перестрелки с врагом, которые, однако, не помешали нашему дальнейшему движению на восток.

Спустя пару дней наша рота расположилась на привал среди домишек какой-то деревни, расположенной возле дороги. Помня о том, что деревня представляет собой идеальную цель для советской артиллерии, я лег спать под открытым небом, в небольшой ямке неподалеку от дома.

В середине ночи я проснулся от звука голосов. До меня донеслись лишь обрывки разговора проходивших мимо людей, и я не понял, кто это — немцы или русские. Я напрасно пытался разглядеть идущих, но в кромешной тьме различал лишь смутные силуэты, хотя они находились всего в десятке футов от меня.

Напрягая слух, я окончательно убедился в том, что это не немцы. Интуиция подсказала мне, что это, видимо, небольшая группа русских красноармейцев, выбирающихся из окружения. Я сначала подумал, что они прошли мимо наших часовых, но потом решил, что, скорее всего, русские просто не заметили нашего присутствия, как и мы — их.

Не вполне понимая, представляют ли русские опасность для нас, я лихорадочно ломал голову над тем, как мне поступить. Если я выстрелю из винтовки или брошу гранату, то убью нескольких врагов, но в таком случае рискую стать жертвой своих же товарищей, которые по ошибке откроют по мне огонь. В конечном итоге я предпочел не производить шума и позволить русским пройти дальше. К моему великому облегчению, те вскоре скрылись в темноте, так и не заметив нас.

Пройдя менее чем за неделю около 150 километров от Рауны на восток, наша дивизия, наконец, оказалась на территории самой России. 12 июля мы подошли к Пскову, расположенному на южном берегу Чудского озера, где соединились с нашими танковыми дивизиями, ожидавшими поддержки пехотных частей, чтобы возобновить наступление в сторону Ленинграда.

Повернув на север, мы оказались на крайнем левом фланге группы армий «Север». Справа от нас находилась 1-я пехотная дивизия вермахта, слева — восточный берег озера. В то время как мы двигались вперед по плоской равнине с редкими лесами, само Чудское озеро оставалось вне нашего поля зрения.

Начав наступление на север, мы все чаще сталкивались с такими препятствиями, как плохие дороги и усиливающееся сопротивление советских войск. Дело также серьезно осложнялось картами, на них были показаны главные дороги, которых в реальности просто не существовало. Помимо проблемы с точностью, имелась и другая — даже скверных карт нам все равно не хватало. Несмотря на то что нашему ротному командиру удалось где-то раздобыть местные географические карты, нам, обычным пехотинцам, было абсолютно непонятно, в каком именно месте бескрайних русских просторов мы находимся.

Не имея радиоприемников, мы получали информацию о происходящем исключительно из привозимых два раза в неделю газет, издаваемых в штабе 58-й дивизии. Большую часть газетного пространства занимали выдержки из речей Гитлера и Геббельса, но были и короткие сообщения о боях и наступлении на Восточном фронте, а также о событиях в Северной Африке и Атлантике. Несмотря на обилие пропагандистских материалов, подвергавшихся при этом сильной цензуре, эти газеты тем не менее позволяли нам получить хотя бы самое общее представление о том, что происходит в мире.

Примерно в то самое время я простыл, и у меня начался жар, я чувствовал необычайную слабость. Когда мы сделали очередной привал, я вошел в какой-то заброшенный дом. Свалившись на кровать, я тут же провалился в глубокий сон, длившийся часов шесть или семь. Проснувшись, я почувствовал себя бодрым и испытал прилив новых сил. Прибавив шагу, я вскоре догнал нашу роту. Во время марша спать нам приходилось урывками, и мой долгий сон в постели показался мне поистине царским подарком.

17 июля, преодолев за пять дней 80 километров, вышедшая из Пскова 58-я дивизия приблизилась к маленькому городку Гдову, расположенному на северо-восточном берегу Чудского озера. По пути мы встретили лишь незначительное сопротивление противника, однако столкнулись с проблемой снабжения. Это было вызвано тем, что наши обозы, остававшиеся южнее нас, сильно опаздывали по причине плохих дорог, и припасы приходилось доставлять по Чудскому озеру.

Испытывая нехватку продовольствия, наша дивизия была вынуждена снова привести в действие советскую мельницу, благодаря чему удалось получить хлеб для немецких войск и местного гражданского населения. Из-за того, что отступавшие советские войска залили зернохранилища нефтью, получившийся хлеб имел неприятный вкус, который не могла отбить даже обильно добавленная в тесто соль.

19 июля наша дивизия продолжила наступление на север и через два дня заняла город Нисо в 25 километрах к северо-востоку от Гдова. Перед нами была поставлена цель — захватить коридор между Чудским озером и побережьем Балтийского моря, чтобы блокировать оставшиеся там части Красной Армии.

Впервые с начала Русской кампании наше продвижение вперед встретило действительно ожесточенное сопротивление советских войск. Хотя транспортный узел в эстонском городе Нарва находился всего в 25 километрах к северу от нас, мы лишь через месяц захватили его и отрезали советским частям пути к отступлению.

Во время долгих маршей по территории Советской России я часто вспоминал моих родственников, остававшихся в Пюггене, и Аннелизу, с которой пару раз в месяц обменивался письмами. Наш роман в январе фактически закончился, и она обручилась с сыном хозяина того цветочного магазина, в котором работала в Люнебурге.

С той поры прошло некоторое время, и я постепенно начал понимать, что неверно отнесся к желанию Аннелизы придать более конкретный характер нашим отношениям. Мне также стало понятно, что мои чувства к ней оказалась глубже, чем я предполагал. Ее помолвка с хозяйским сыном казалась мне неправильным поступком, и я верил в то, что она не состоится, и мы с Аннелизой когда-нибудь снова будем вместе. Тогда же я принял решение обязательно увидеться с ней во время моего следующего возвращения в Германию.

Находясь вдали от дома, я чувствовал, что крепнет моя духовная связь с товарищами по роте, однако при этом понимал, что мне по-прежнему хочется быть лидером, руководить остальными солдатами. Я прекрасно осознавал отличие фронтового братства от дружбы в гражданской жизни.

На войне отношения между людьми строятся на основе практической необходимости, и их сближают сложные экстремальные обстоятельства, особенно среди солдат-пехотинцев. Фронтовое братство отражает зависимость солдата от соседа по окопу; те, кто воюет бок о бок, нуждаются во взаимной поддержке. Дружба в гражданской жизни предполагает более интимную духовную связь, дружеские отношения возникают в результате тщательного отбора. На фронте нет ничего удивительного в том, что ты желаешь найти себе надежного друга и установить с ним добрые отношения, особенно в условиях, когда смерть становится частым явлением.

Наверное, потому что мы понимали, что любой из нас может погибнуть в любую минуту, потеря товарища воспринималась как трагедия очень недолго. Через пару дней острота потери ослабевала, потому что внимание отвлекалось новыми заботами, часто имевшими большую важность. Проходил месяц, и гибель товарища постепенно исчезала из мыслей солдата.

Солдат должен думать только о войне. Если потеря боевого товарища вызывала потрясение, то смерть вражеских солдат подобных чувств не пробуждала и становилась привычным делом. Они воюют против нас и убивают с тем же равнодушием, что и мы их. В бою важно одно — или ты убьешь, или убьют тебя.

Главное для солдата — выполнение воинского долга, однако отношение к долгу несколько отличается у добровольцев и тех, кто попал в армию по призыву. Добровольцы воспринимают приказы более беспечно, тогда как призывникам свойственна осторожность.

Я, будучи добровольцем, воспринимал службу с воодушевлением, однако в отличие от многих солдат никогда без нужды не рисковал жизнью на поле боя. Единственное, чего я искренне боялся, так это смерти или плена. Все остальное я воспринимал как должное, аскетизм и бытовые трудности представлялись мне нормой солдатской жизни на войне.

За годы войны я подсчитал, что соотношение раненых к убитым было четыре или пять к одному. На передовой ранеными занимались медики нашей роты, но они, как правило, оказывали лишь первую медицинскую помощь. Затем их отправляли на последующее лечение к полковым врачам. Если ранение или болезнь оказывались более серьезными, то солдата отправляли в дивизионный госпиталь или вывозили в Германию.

Наши медики и санитары работали прекрасно и в течение недели помогали возвращать в строй до пятидесяти процентов раненых. Болезни были не главной проблемой, однако такие незначительные недуги, как диарея, были широко распространены. Некоторые заболевания требовали особого лечения, которое было недоступно во фронтовых условиях, и поэтому решались разнообразными изобретательными способами.

Когда у меня полез зуб мудрости, я испытывал сильную боль и не мог кусать ничего твердого. Решив самостоятельно справиться с этой проблемой, я отправился к полковому врачу и попросил у него скальпель. В ответ на мою просьбу он поинтересовался: «Что вы собираетесь им делать?» Я отказался отвечать, однако он все-таки дал мне скальпель.

Найдя зеркальце, я разрезал себе десну. Никакого анестезирующего средства у меня не было, и поэтому от жуткой боли я чуть не потерял сознание. Самостоятельная стоматологическая операция оказалась удачной. В военных условиях солдат многому учится и узнает много премудростей, помогающих выйти даже из самой сложной ситуации.