Белая вода

Глава 11

Томаззо Теставерде умел выживать. С ранних дней, когда он лихо воровал рыбу с телег и корзин рыбаков в оживленных доках Кингспорта штата Массачусетс, и до дня, когда собрал команду на свой первый траулер, он выживал при самых невероятных обстоятельствах.

О нем потом говорили, что он выживал до своего последнего дня.

А этот последний день был таким же, как и любой другой. Все дни жизни Томаззо Теставерде были, в сущности, одинаковыми. Воровскими.

По сути своей, хотя Томаззо так не думал, он был мелким воришкой.

Еще когда он воровал рыбу в доках и жарил се среди развалившихся труб Старого Догтауна, где ведьмы жили еще в те времена, когда его дед Сирио не приехал из Сицилии, Томаззо считал, что просто пользуется теми маленькими возможностями, которые иногда подбрасывает ему жизнь. И не более того.

И к тому же он был голоден. Его отец целыми педелями пропадал в море, гоняясь за треской в районе Грэнд-банки или за скумбрией в прибрежных водах Виргинии. А про его мать говорили, что у нее пятки тем короче, чем дольше не стоят у нее под кроватью ботинки мужа.

Родись он рыбой, был бы придонной, что роется в иле в поисках пищи.

Когда Томаззо подрос, стало невозможно прятаться в укромных местах или убегать от разъяренных рыбаков, у которых он таскал минтая и камбалу.

Томаззо понял, что приобрел дурную репутацию. И плавать на траулерах и сейнерах своих сверстников, как делали его предки, ему не светит.

Но предприимчивый мальчишка вырастает в предприимчивого взрослого. Работа настоящих мужчин не для него – пусть так. Томаззо ушел от тех, кто отказался брать его в команду своих судов, и нашел другой, более творческий способ выживать. В те дни ловушки на омаров ставили около самого берега. Их опускали утром, а вечером вытаскивали. Буи красили в разные цвета, чтобы не вытащить по ошибке не свою ловушку, но Томаззо считал, что всякая неосмотренная ловушка, которую он смог затащить к себе в лодку, – его.

В конце концов он же не забирал себе ловушку, а ставил ее снова, беря только омаров. Это было честно. Таким образом Томаззо приобрел новую репутацию, устойчивее прежней. Потому что непутевого мальчишку могли иногда простить, но взрослый, выхватывающий кусок изо рта итальянских трудяг-рыбаков, получал клеймо на всю жизнь.

Не имея накладных расходов и мало тратя на оплату труда, Томаззо со временем натаскал достаточно омаров, чтобы добыть себе более мореходное судно. И тут началась его истинная карьера.

Рыболовство – работа тяжелая, а тяжелая работа – это не то, что любил Томаззо. Не то чтобы он не пробовал. Он пытался ловить тралом. Пытался работать с дрифтерными порядками и кошельковым неводом. Он перебивался кое-как, нанимал команду, которую часто приходилось увольнять, поскольку уволить человека дешевле, чем платить ему регулярно, а тем временем Томаззо изучил все фокусы, которые только знали траловые рыбаки.

Много лет можно было выживать, кормясь в прибрежных водах Массачусетса.

Пока рыба не начала пропадать.

Томаззо отказывался верить ходившим слухам. В Объединенный клуб рыбаков, где обсуждались ли вопросы, его не пускали, так что информации доходила к нему из вторых рук и недостоверная.

– Старые бабы, – часто ворчал он. – Океаны большие, а рыба плывет куда хочет. Она не дура. Она знает, что ее ищут, и уплывает подальше, вот и все. Мы за ней еще дальше плаваем.

Но чем дальше уходили в море суда, тем труднее ловилась рыба. Если совсем недавно можно было отчалить от берега, забросить в воду сеть и вытащить ее с трепыхающейся треской, от обилия которой сети трещали, то сейчас в сетях все чаще оказывалась всякая мелюзга, бычок, иногда камбала или палтус, и только в хороший день – бочонок серебристой трески.

Томаззо, которому приходилось продавать улов в Пойнт-Джудит в Род-Айленде, поскольку в рыбных портах Массачусетса его грузов не принимали, не мог покрыть расходов.

Были и другие неудобства. Запретили сети с шестиугольной ячеей. Разрешались только небольшие сети с квадратной ячеей. Но сети дороги, и Томаззо не захотел выбрасывать свои. После третьего задержания с уловом угрожаемого вида придонных рыб в запрещенных сетях ему объявили, что он лишается лицензии на рыбный промысел.

– А мне плевать, – сказал он. – Рыбы все равно здесь больше нет. Ее всю распугали. А я пойду на север и буду ловить омаров, которых там пруд пруди.

И это было правдой. В заливе Мэн омаров хватало. К тому же в штате Мэн Томаззо никто не знал. Там можно было начать новую жизнь.

В Бар-Харборе его приняли. После непродолжительной убыли омары возвращались. Уловы были потрясающими.

– Треска тоже скоро вернется, – часто повторял Томаззо. – Подождите и увидите.

В Мэне ловили еще и много другое. Скальных крабов. Угрей. Колючий морской еж – тоже заманчивая добыча. Но это была тяжелая работа, и икру ежей Томаззо не любил. Ловить то, что он не будет есть, он не хотел.

– Буду держаться омаров. Их-то я знаю, – хвастался Томаззо Теставерде. – Вот погодите, я буду королем омаров. Я их знаю как облупленных, и они меня знают.

Но Томаззо ждал неприятный сюрприз. Оказывается, в заливе Мэн тоже есть правила. Рыбацкий народ, как называли жителей штата Мэн и как они называли себя сами, опасался, что омары уйдут следом за треской. Томаззо считал, что это идиотизм. Треска свободно плавает, а омары ползают. И так далеко им не уползти.

В первые месяцы Томаззо поймал несколько здоровенных красных экземпляров, парочку альбиносов и очень редкого голубого омара весом пятьдесят фунтов. Он даже шуму наделал в газетах, этот улов Томаззо Теставерде. Биологи из Вудсхольского океанографического института заявили, что этому омару, вероятно, не меньше ста лет и его не следует продавать в рестораны для еды.

В Бар-Харбор срочно приехала одна известная актриса, специально чтобы просить Томаззо сохранить жизнь голубому омару. Томаззо согласился, если актриса переспит с ним. Она влепила ему пощечину. Томаззо, потирая покрасневшую щеку, швырнул омара в кипящий котел, сварил его и съел в гордом одиночестве. А скорлупу бросил у дверей гостиницы, где в таком же гордом одиночестве спала актриса.

После этого случая люди стали избегать Томаззо Теставерде, и в особенности ловцы омаров. Но Томаззо плевать хотел на все эти бойкоты. Его интересовало только одно – ловля омаров в заливе Мэн. Омары живут для того, чтобы их ловили.

Он пользовался любыми уловками – например, приманивание омаров в ловушку смоченной керосином ветошью, хотя на это косились защитники окружающей среды. По не известной никому причине омаров привлекает запах керосина в воде.

Но больше всего Томаззо доставали правила и постановления. Их было много, и все неудобные.

Омаров меньше определенного размера ловить запрещалось. Их Томаззо кидал в потайной ящик со льдом. И ел сам. Работа с омарами не притупила его вкуса к сладковатому мясу ракообразных. Приятно было думать, что он ест бесплатно то, за что богачи почище его выкладывают хорошие деньги, да и то в особых случаях.

Другое правило предписывало выпускать обратно в море самок с икрой независимо от размера – обеспечить будущие поколения ловцов будущими поколениями омаров. У Томаззо сыновей не было, и он считал, что этот закон к нему не относится. Он для тех, кто думает о будущем. Томаззо думал только о настоящем. Только о выживании. Будущее само о себе позаботится.

– Правила – они для всех, – сказал ему как-то один мужик в баре между пивом, разговорами о бейсболе и жалобами на погоду.

– Разные правила для разных людей. Вот такое мое правило, – хвастливо ответил Томаззо.

Это была ошибка, поскольку мужик оказался из Департамента рыболовства и охраны окружающей среды в Портленде, и потом он пошел за Томаззо в порт и записал там название его лодки. Томаззо назвал ее «Дженни первая» в честь своей кузины, которую он лишил девственности в нежном возрасте.

Во время следующего выхода в море Томаззо как раз выскребал черную желеобразную икру из-под хвоста крупной самки. Улов становился законным. Дело техники.

И появился катер береговой охраны. Томаззо быстро закончил работу и постарался принять невинный вид, когда катер чалился к его борту.

– Чем могу быть полезен, люди?

Инспектор береговой охраны ступил на палубу «Дженни первой» и очень серьезным голосом сказал:

– Досмотр. По подозрению в нарушении правил вылова.

– У меня на лодке все чисто, – решительно возразил Томаззо, стараясь сделать честное лицо.

Они вынули омара, которого он только что швырнул в ящик. Ящик был полон до краев красно-коричневыми панцирями, еще там была парочка крабов.

– У меня все омары больше разрешенной длины, – протестовал Томаззо. – Проверьте, если хотите. Мне прятать нечего.

Двое инспекторов припали к ящику и стали проверять, используя специальный мерительный калибр. В их движениях чувствовался профессионализм.

Томаззо смотрел спокойно. Пока они не найдут потайного ящика, к нему не придраться.

Но когда они дошли до того самого омара и инспектор капнул из пипетки что-то вроде индиго омару под хвост (его помощники отвели хвост руками), Томаззо заволновался.

– У этой самки недавно под хвостом была икра, – сказали ему.

– Не вижу икры, – быстро ответил Томаззо.

– Ее уже нет, но наши анализы показывают, что цемент, которым она крепится, недавний.

– Цемент? Откуда у омара цемент? – Откинув назад голову, Томаззо расхохотался.

Инспектора его смех не поддержали. Они надели на него наручники и отбуксировали его судно обратно в Бар-Харбор, где он был оштрафован и предупрежден.

Это был горький опыт. Мало того, что ловцу омаров в Мэне нельзя нормально заработать, так еще и по душам нельзя поговорить с человеком за кружкой пива. Бары, оказывается, набиты шпионами.

Какое-то время Томаззо перестал брать омаров с икрой, но слишком велико было искушение. Он где-то услышал, что хлорная известь уничтожает следы природного цемента, который вырабатывается омарами для удержания икры. Оказалось, что это действительно так. Следующий раз, когда его поймали, им пришлось его отпустить, хотя они и были недовольны. Потому что банки с хлорной известью нагло лежали на виду.

В день, когда кончились дни Томаззо, «Дженни первая» вышла из гавани в залив с открытыми грузовыми трюмами и кучей банок хлорной извести.

В зоне, куда редко заглядывала береговая охрана, потому что омаров здесь было поменьше и потому можно было работать без конкурентов и без помех, Томаззо поставил ловушки.

День был холодный, пасмурный и ветреный, и не пропей Томаззо всю прошлую выручку, он бы нипочем в море не вышел. Он часто мечтал провести зиму во Флориде, где рыбаки промышляют настоящую рыбу – тунца там или рыбу-меч. Но на эту мечту не хватало денег. Пока не хватало.

С помощью закрепленной на корме стрелы Томаззо опускал ловушки и вытаскивал их наверх, когда из низкого тумана показался большой серый корабль. Томаззо засек его сразу. Вот только что его не было, и вот он уже идет на лодку Томаззо, и туман клубами расходится с его пути.

У Томаззо на палубе была дюжина омаров с икрой, и он спрыскивал их хлоркой, когда серый корабль оказался рядом, как безмолвный призрак.

Таких кораблей он никогда не видел. Ловцы омаров не уходят в море так далеко, как глубоководные рыбаки, и поэтому вид огромной плавбазы был Томаззо Теставерде абсолютно незнаком.

Судно не меняло курса, и Томаззо хлопнул по пневматическому гудку. Тот загудел и эхом отразился от носа надвигающегося корабля.

В ответ взвыла туманная сирена.

Томаззо удовлетворенно кивнул головой.

– Они меня видят. Прекрасно. Пусть обходят. Я делом занят.

Но корабль не менял курса. В клубах тумана он пер прямо на «Дженни первую», а туманная сирена не смолкала.

Уронив на палубу банку с хлоркой, Томаззо нырнул в рубку, запустил двигатель и врубил задний ход, так как это показалось ему самым быстрым способом убраться с дороги.

А огромный серый корабль надвигался.

Ругаясь на чем свет стоит, Томаззо погрозил в его сторону обветренным, красным, как омар, кулаком.

– Ах ты фунгула!

У ограждения носовой палубы стояли люди, люди в белом и синем. Издали их лица выглядели как-то странно.

Томаззо всмотрелся. Они были все одинаковы. Это не были лица рыбаков – те должны быть красными от ветра и солнца. А эти были белыми как полотно, с пятном какой-то синей татуировки посередине.

На минуту небогатое воображение Томаззо превратило эти синие пятна в ряд голубых омаров. Он вспомнил голубого омара, которого съел, за что ему до сих пор приходилось терпеть оскорбления.

Ему показалось, что одинаковые бесстрастные лица глядящих на него людей – это лица мстителей за тот памятный обед.

Нет, такого не может быть. У этих пятен должен быть другой смысл.

Огромное судно сделало плавный разворот, и его нос снова навис над «Дженни первой».

– Они что, совсем спятили? – буркнул Томаззо, на этот раз послав лодку вперед.

«Дженни первая» ушла от удара с хорошим запасом, но второй корабль явно был намерен ее поймать.

На «Дженни первой» не было рации. Томаззо Теставерде считал, что ловцу омаров она не нужна. Сейчас он жалел, что не обзавелся рацией – можно было бы вызвать береговую охрану. Этот таинственный корабль играл с ним, как большая рыба с маленькой.

Можно, конечно, уходить от столкновения с этим судном с каким-то непроизносимым названием, которого Томаззо не понял. Но как ни старайся, удрать от него не светит.

И все же Томаззо решил попробовать. Повернув лодку к берегу, он дал полный ход.

Нос «Дженни первой» задрался, корма осела в воду, оставляя холодный пенный след, но по этому следу устремился за ней непонятный корабль с моряками-призраками.

Погоня была недолгой. Меньше трех морских миль. Огромный нос надвигался все ближе и ближе, и тень его упала на «Дженни первую», словно тень смерти.

Томаззо проклинал и ругался, обливаясь то холодным, то горячим потом.

– Что вам нужно? – крикнул он через плечо. – Что вам надо, сволочи?

Безжалостный серый корабль стукнул «Дженни первую» в корму Лодку швырнуло вперед, массивная корма треснула.

– Манжиа ла корната! – взвыл Томаззо.

На палубу «Дженни первой» хлынула вода. Двигатель заглох. Это произошло в мгновение ока. Погрузившись в воду, лодка замедлила ход. Серый нос ударил еще раз, расколов ее пополам.

Томаззо выпрыгнул за борт Ничего другого ему не оставалось.

Каким-то чудом его не затянуло в пенную кашу обломков, оставшихся от «Дженни первой».

Холод сжал его мышцы в узлы и обратил кости в лед. Мутными глазами он видел, как большой корабль проходит мимо, расталкивая бортами дрова, которые только что были его лодкой.

Вскоре он почувствовал приятное тепло и понял, что замерзает. Он знал, как охватывает тепло замерзающего человека, будь то заснувший в сугробе ребенок или выброшенный в воды залива Мэн рыбак.

Томаззо умел выживать. Но он знал, что сейчас ему не выжить.

Тело стало свинцовым, он начал погружаться. И не почувствовал ни как его хватают за обледенелые волосы и дергающиеся руки, ни как его втаскивают в шлюпку.

Он только осознал, что лежит в рыбном трюме какого-то судна. Было холодно. Он попытался сдвинуться, но не смог. Приподняв голову, он посмотрел вниз и увидел, что раздет догола, а тело у него синее. Оно непроизвольно дергалось и тряслось. Это было его тело. Он узнал его, но ощутить по-настоящему не мог.

«Странно, – отметил он краем сознания. – Дрожу, а сам не чувствую».

Вокруг него суетились люди. Он видел их лица. Белые. До блеска белые. Но татуировка от лба до подбородка и от уха до уха не была изображением омара. Это было что-то другое.

Томаззо не узнал узора, но это было что-то знакомое.

Один из них подошел к нему и стал наносить на его лицо что-то белое и блестящее.

«Они пытаются спасти меня, – промелькнула у него мысль. – Это какая-то согревающая мазь. Я спасен. Я выживу».

Потом подошел второй с живой рыбой в одной руке и разделочным ножом в другой. Он быстрым взмахом обезглавил рыбу и без лишних церемоний, пока первый спокойно наносил мазь на лицо Томаззо, сунул кровоточащий обрубок рыбы Томаззо в рот.

Томаззо почувствовал вкус крови и рыбьих внутренностей.

И понял, что это вкус смерти.

Он не чувствовал, как его перевернули на живот и надругались над ним, засунув такую же рыбу в задний проход.

Даже в смертный час не мог он представить себе, что ему предназначено судьбой стать искрой в пожаре той страшной схватки, которая потрясет весь мир. Тот самый мир, у которого он много брал и которому так мало отдавал.