Белые шнурки

22. Тот, кто носит медный щит

Замечательный писатель Соловьев в своей книжке про Ходжу Насреддина вложил в уста своего героя афоризм «Тот, кто носит медный щит — тот имеет медный лоб!». С тех пор прошло немало времени, вроде и Россия не похожа на средневековую Бухару, и сотрудники правоохранительных органов отличаются от среднеазиатских стражников. а актуальность у этого афоризма сохраняется поразительная. Вся атмосфера борьбы с экстремизмом пропитана духом какого-то удивительного, нереалистичного и гротескного идиотизма. В этой главе поговорим про то, каким образом кровавая Система искореняла на Урале фашизм и что из этого вышло.

Самое первое открытие, которое я сделал, общаясь с представителями праворадикальной среды, касалось удивительной формы правового нигилизма, сложившегося у ультраправых. Они сочетали веру во всесилие Системы и особенно органов госбезопасности с абсолютной уверенностью в том, что лично им за любые безобразия ничего не будет. Больше всего это похоже на то, как маленького ребенка мама пугает страшным бабайкой, который живет под кроватью и которому отдадут ребенка за плохое поведение. С одной стороны, ребенок несомненно верит в могущество страшного бабайки, но также понимает и то, что скорее всего ничего страшного тот ему не сделает. И представители ультраправой среды, и маленький ребенок сочетали иррациональный страх с уверенностью в отсутствии последствий, основанной на личном опыте безнаказанного плохого поведения. От чего так вышло? Отчасти так сложилось исторически, потому что детство или ранняя юность у наших героев пришлись на девяностые годы ХХ века, во время полного упадка государственной власти и авторитета правоохранительной системы. Но гораздо больше для этого сделали сами правоохранители, системно и последовательно усугублявшие последствия экстремисткой деятельности.

Большим откровением для борцов с экстремизмом стало бы внимательное прочтение название федерального закона, посвященного этой проблеме — «О противодействии экстремистской деятельности». Странно, да? Название не содержит термина «борьба», и говорит о «противодействии», что далеко не одно и то же. Лексическое значение слова «экстремизм» — любые крайние и радикальные убеждения. Как можно бороться с неопределенно широким кругом радикальных убеждений неясно, и размышления над этим вопросом приведут нас куда-то в сторону антиутопий в духе «Эквилибриума». Логично, что проявлениям экстремизма можно только противодействовать — причем конкретным; и посредством очень разнородных мероприятий. Например базовая основа противодействия чему угодно — профилактика возникновения причин этого явления, в случае с праворадикальным экстремизмом таковой бы могла стать нормальная политика противодействию этнической преступности и «нулевая терпимость» к данному роду преступлений наряду с преступлениями экстремистской направленности.

Но это бы означало действительную и конструктивную работу по этому направлению — что в корне противоречит современной доктрине имитации бурной деятельности, которая является господствующей в правоохранительных органах. Основываясь на трех китах современной правоохранительной системы — невежестве, бездарности и коррупции, данная система в наших краях породила три исторических этапа противодействию экстремизма.

Первый этап занимает исторический промежуток с архаических времен становления российской государственности после развала СССР и до 2003 года, а называется он «Все хорошо, прекрасная маркиза». Первые проявления национального вопроса и рост шовинистских настроений наступили сразу же после ликвидации монолитного советского государства, но длительное время их актуальность терялась на фоне экономических и социальных проблем. Выражаясь простым языком, такой пиздец царил повсеместно, что на этот локальный вопрос и внимание-то толком никто не обращал. То же самое старое РНЕ кажется чем-то немыслимым в современной России — частная армия в десятки тысяч боевиков, большинство из которых были вовлечены в криминальные заработки. До прихода к власти Путина в СМИ данная тематика просто терялась на фоне событий глобального масштаба, а вот после случилось интересное дело. Когда к власти пришел выходец из силовых структур и СМИ сильно зажали, то по всем острым темам начала работать старая советская методика «если мы об этом не говорим, то значит этого нет». В СССР, как известно, не было секса, а в России в конце 90-х — экстремизма. В крупных городах расцветала субкультура скинхедов, носивших явное палево, на многочисленных концертах толпы кидали римское приветствие. а государство безмолвствовало. По сути известные читателю тенденции выросли в те годы буквально как в инкубаторе, при полном отсутствии интереса у государства. Почему так вышло сказать трудно, но совершенно убежден, что в основе лежал вечный страх милицейского чиновника внезапно найти у себя под носом говно, и испортить им статистику, пока соседи делают вид что у них пахнет розами, и поют что у них «все хорошо, все хорошо».

Этот период в Москве закончился во времена погромов Ясенево и Царицыно и беспорядков на манежной площади, а в нашем городе продлился до 2003–2004 года и окончательно закончился только в 2005-м, после резонансного убийства армян в Пышме.

Второй этап оказался наиболее успешным по фактическому результату — эпоха борьбы со скинхедами. Если вернуться к приведенной аллегории с говном, то наступил он в тот момент, когда вонять стало уже нестерпимо, а кому-то из милицейского начальства насрали прямо на голову. Обнюхав и облизав обгаженную фуражку, государство наконец-то оценило вкус, цвет и консистенцию неизвестной субстанции, и публично подтвердило страшную догадку, о том, что же это такое — «Это же. это же говно!». Получив отмашку, СМИ начали трубить о страшных скинхедах, провозглашая конец света и второе пришествие фашизма. Аналогичную отмашку получили и правоохранительные органы, и началось искоренение коричневой заразы. Беда только в том, что интеллектуальных возможностей у правоохранителей хватило исключительно на установление внешних признаков без понимания сути. Куст, как известно, представляет собой совокупность веток и листьев, торчащих из одного места, а скинхед — лысого как коленка индивида в ботинках с белыми шнурками, который все время кидает вверх правую руку и говорит «зиг хайль». Все, кто таковыми не являются — не скинхеды! Так государство извело остатки субкультуры довольно массовыми посадками, и в последствие причинило значительный ущерб части организованной преступности, в которую мутировали скинхеды. За 90-е годы УБОПы научились неплохо противодействовать бандам, и на короткий период совпали развитие правого движа и понимание преступных закономерностей организованной преступности милицией; причем после ОПГ 90-х скиновские бригады для УБОПа стали относительно легкой целью. Про этот период довольно-таки неплохо написал в своей книге легендарный Жора Бойко, знаменитый начальник питерского УБОПа. У нас происходило все то же самое, и 2005 год ознаменовался практически полной ликвидацией всех нежизнеспособных банд города местным УБОПом и раскрытием череды преступлений экстремистской направленности. Успех государства в противостоянии с Движением был очень кратковременным — приближался третий этап, который начался в 2010 году с событий на Манежной площади.

Третий этап можно охарактеризовать лишь цитатой из классического революционного труда — «Призрак бродит по Европе». Внезапно оказалось, что скинхеды-то куда-то делись, а экстремизма становится не меньше, а больше. Только милиция успела привыкнуть к излюбленному противнику, как тот дематериализовлся, превратился в призрака и стал препохабно себя вести. Сначала выяснилось, что две трети направлений явной националистической деятельности оказались легальными, причем праворадикальная среда обзавелась внушительным информационным потенциалом и «мускулами». Как в правовом поле с собственными адвокатами и правозащитными центрами, так и в прямом смысле — тот же легальный околофутбол накопил такое количество боевиков такого качества, что успехам основных «грядок» с топовыми бандами могло бы позавидовать старое РНЕ. В довершение ко всему старый жупел из маргинального бритоголового со свастикой и бутылкой дешевой бормотухи поблек окончательно: новое поколение оказалось обеспеченным, спортивным, и модно одетым в дорогие европейские бренды, одновременно с ними предпочитая дорогие ножи и качественное огнестрельное оружие. Вопреки всем стараниям СМИ и «борцов» с экстремизмом, быть националистом стало модно и привлекательно. Тут-то «борцы» и оказались в тупике: как бороться с тем, что рассеялось по всему социуму и приобрело вместо исторического отторжения фашизма черты массового одобрения? Протухший «культ Победы» ничего не смог исправить, и в стране, которая победила фашизм, каждый второй на улице согласится с тем что «чурки заебали» и их нужно отстреливать. Полностью потеряв выраженные ориентиры в том, с чем нужно бороться, правоохранительная система заметалась из стороны в сторону, подменяя противодействие экстремизму институтом политического сыска. Толку от этого нет все равно — на месте одного искорененного экстремистского рассадника образуется десяток новых.

Самое смешное то, что подлинных причин того, от чего так вышло, никто не понял — от администрации Президента до ВНИИ МВД. Происходящее можно изобразить в виде наглядной аллегории.

Есть однокомнатная квартира, в которой живет старый и мерзкий спившийся алкоголик, постепенно опускающийся все дальше и дальше. Сначала он перестает мыть посуду, и в квартире от грязи заводятся тараканы. Первое время наш алкоголик не замечает новую живность, и продолжает гадить дальше, время от времени прибивая случайных тараканов тапком — пока от шевелящихся тараканов не перестает видеть обои. Тут до него доходит, что что-то тут не так, и тараканам объявляется смертный бой. Ликвидировав большую часть поголовья тапком и привычно нагадив в углу, наш алкаш на сдачу от паленой водки покупает средство «Машенька» и им обильно обрабатывает все углы, от чего тараканы практически исчезают. Отпраздновав победу над тараканами, гадить он начинает в два раза сильнее, пока не обнаруживает, что вокруг него пешком прогуливаются мыши, которые тапком не давятся, а средством «Машенька» закусывают объедки. Кроме мышей завелись еще и крысы, которые ко всему прочему еще и кусаются, временами устраивая массовые мероприятия, шествия и манифестации, перерастающие в массовые беспорядки. Гадить по углам алкоголик не перестает и пробует все новые и новые средства от грызунов, которые помогают плохо, мышей и крыс все больше — и не за горами времена, когда расплодившиеся крысы торжественно вынесут алкоголика из квартиры на помойку, где ему придется жить бомжом возле мусорного бака. Если вообще не сожрут.

Вот точно так, как герой нашей аллегории борется с антисанитарией у себя дома, наше государство много лет борется с экстремизмом.

В главе, посвященной прямому действию, мы уже рассмотрели то, почему толкового «акционера» практически невозможно поймать на месте преступления. Коллективный характер организованной преступности с одной стороны делает ее практически неуязвимой, а с другой — создает в другом месте самостоятельные слабые места. Главным слабым местом «бригад» стала их социальная активность, когда в преступную структуру в течение короткого периода субкультурной селекции мог попасть кто угодно. Это приводило к тому, что слаженный и монолитный коллектив могла угробить одна-единственная «крыса», находящаяся где-то рядом.

Бригады нового типа, стоящие на четких принципах оргпреступности, оказались слабо уязвимы для агентурных и оперативных методов, а вот субкультуру скинхедов таковые практически уничтожили. Попробуем проанализировать то, как это происходило.

Любая молодежная субкультура имеет выраженные черты эскапизма, когда неформал, ролевик или еще кто только среди себе подобных чувствует себя «своим», что порождает определенный градус доверия между достаточно случайными людьми. Обмен мнениями, информацией, пустопорожние разговоры — в тесном кругу все друг про друга знают практически все. Теперь спроецируем эту модель на сообщество, некоторые члены которого совершают преступления, причем далеко не все. А вот знают об этом многие из тех, кто вхожи в субкультуру.

Крепость цепи определяется прочностью самого слабого ее звена, и испокон веков всевозможная полиция пользовалась этой закономерностью — используя информаторов, находящихся «в теме». В общеуголовной преступной среде информационная безопасность работает немного лучше. но и там самые частые случаи раскрытия преступлений базируются на том что кто-то где-то проболтался. В среде бритоголовых подростках ситуация могла возникнуть парадоксальная: школьник-старшеклассник в тяжелых ботинках вполне мог иметь высокий уровень осведомленности о серии тяжких и особо тяжких преступлений, зная конкретику: даты, участники, место, результат.

Работу милиции осложняло лишь то, что попасть в эту среду извне можно было только очень юному созданию — что исключало оперативное внедрение в банды проверенных кадров. Агентурную работу приходилось проводить внутри контингента, а это имело свои существенные недочеты.

Во-первых, подневольный информатор — существо трусливое, лживое и недолговечное. Кроме страха перед милицией у него нет ни одной причины работать добросовестно — а страх очень ненадежная мотивация для чего-то созидательного. Да и хватает их ненадолго — быстро портятся.

Во-вторых, те из информаторов, кто однажды попав в оборот принимали решение о добровольном сотрудничестве, как описанный в самой первой главе господин Чека, крайне редко имели для этого достаточный интеллектуальный уровень, чтобы не провалить агентурную работу. Когда скудоумие меднолобого курирующего офицера встречалась с тупостью агента, происходили удивительные вещи. Стараясь показаться полезными информаторы гнали дикий бред, милиция делала из него далеко идущие выводы, а бригада А. и «Фольксштурм» резали кого хотели, потому что находились на эволюционную ступень выше борцов с экстремизмом. Больше всего я люблю историю про то, как милиция несколько лет ловила изначально виртуального персонажа, придуманного в Интернете кем-то из «основы». За время поисков оного была сформирована целая группа, которая только этим и занималась. Кого только не назначали лидером страшных фашистов, но как-то не срасталось. Ничего — все еще ищут.

В-третьих, агентурная работа на нормальном уровне ее организации длится годами, а не производится штурмовым авральным методом, когда не хватает показателей для статистики. С этой точки зрения основной аппарат МВД для целей противодействия экстремизму не приспособлен вообще, то есть совсем.

Так в довольно благоприятной для работы милиции обстановке годами происходила полная безблагодатность, пока тема борьбы с экстремизмом не стала актуальной и за нее не взялся УБОП.

УБОП — очень необычное подразделение МВД. Будучи достаточно независимыми и обособленными, со временем подразделения УБОПов стали все больше напоминать то, с чем они борются — организованную преступность. При всей обоснованной критике МВД нельзя не признать, что в УБОПе люди работать умеют, и не только в силовом, но и оперативном плане. Конкурировать с ними могут либо особо толковые опера «на земле», что редкость, или подразделения уголовного розыска — и тоже не всегда.

Когда УБОП обратил внимание на проблему экстремизма, тамошним специалистам она сразу очень понравилась. Нет ни противодействия ОПГ, ни самых дорогих адвокатов, ни физического риска для сотрудников (до определенного предела) — красота!

Начали они с того, что просто стали повально опрашивать всех задержанных, которые оказывались любым боком причастны к темам экстремизма. При поточном задержании никто не парился с агентурными разработками — с задержанного просто «снимали» информацию, а кто привлек внимание — приглашали к себе на дальнейшие беседы. Кому-то хватало пригрозить, что про задержание узнают родители, кому-то — отчислением из института и армией, а кого-то просто били. Целью были не банды, а окружение банд — для последующего вычисления круга подозреваемых. Потом проходили столь же массовые задержания, когда для поимки группы из пяти человек, зарезавших киргиза, могли быть задержаны двадцать-тридцать подозреваемых.

Дальше начинался пресс. Для достижения оперативного успеха было достаточно сломать двух-трех фигурантов, готовых дать нужные показания под диктовку, согласованные друг с другом — а потом уже дело техники. Остальные задержанные ехали в СИЗО, и даже если не раскалывались и начинали сдавать друг друга — то все равно садились, утопленные показаниями, выбитыми у «свидетелей» либо соучастников, ориентированных на условный срок.

Потом шла вторая волна. Все это время собиралась информация о тех, кто еще пока на воле и их деятельности — теперь уже порой не за какие-то процессуальные поблажки, а за пару пачек сигарет. Дальше история повторялась, и в 2005 году таким образом были полностью ликвидированы две или три бригады вместе с их окружением — наиболее уязвимые, субкультурные и тупые. До 2005 года было немало случаев индивидуальных посадок, но мало — именно результативных ликвидаций сообществ.

Для развития Движения эта ситуация пошла очень на пользу. Во-первых, УБОП вычистил массу весьма отвратных представителей правой среды, а во-вторых, четко разделил легальное и нелегальное крыло движа. Когда всем стало ясно, что рядом с бригадами есть четкая опасность сесть, желающих принимать участие в совместной субкультурно-преступной тусовке поубавилось в разы. Резко выросла активность интернет-воинов, потянулись люди в околофутбол, кто-то стал смотреть в сторону правой околополитики — а в бригадах остались те, кто были ориентированы на прямое действие. Отделились и натуральные бандиты, которых на Урале вокруг правых тем было немало. Субкультурные признаки при этом растворились: берцы с белыми шнурками и бомберы перестали быть актуальными. Новое поколение экстремистской преступности выбрало путь локальных террористических ячеек, очень закрытых банд, консолидированных не вокруг какой-то субкультуры, а например спортзала или того же околофутбола. Как их искать, кого задерживать и где брать оперативную информацию при таком раскладе милиция понимать перестала. Выводы естественно из этого были сделаны самые бодрые — типа как разом взяли и победили страшных скинхедов.

Тем временем, легальная среда, с существованием которой милиции пришлось смириться, стала отличной экономической, информационной и социальной базой для рассеянных, но крайне многочисленных экстремистов. Которые в результате борьбы с ними заявили о себе уже не как субкультура, а как новая социальная реальность, когда при принятии многих политических решений в сфере национальной политики государство вынуждено оглядываться: а не будет ли массовых беспорядков? А не будет ли второй Ма-нежки?

Полностью и всецело эта заслуга принадлежит не идеологам Движения, а как раз государству. В экстремистской среде получилась вещь, хорошо известная огородникам на примере грядки с морковкой. Если ее не проредить вовремя, то вся морковка на грядке вырастет мелкая и заморенная. А если проредить — то хоть численность корнеплодов будет и поменьше, зато они вырастут хорошие, большие и крепкие.

Где-то параллельно с этим растет второе последствие борьбы с экстремизмом, гораздо менее радужное, чем первое. Терроризм. Описанная ситуация является идеальной почвой для роста политического терроризма, а это блюдо куда острее чем страшные скинхеды, убивающие приезжих. Сейчас государство его отведало буквально чуть-чуть, но со столь блестящими результатами от борьбы с экстремизмом всех, несомненно, ждут в этом деле новые горизонты.

Вывод из этого можно сделать только один: если история чему-то и учит, то в основном тому, что исторические примеры не способны никого ничему научить. Ситуация со слабым государством, пытающимся задавить сильный политический вектор и сталкивающимся при этом с террором — очень старая, и примеров можно привести множество. Каждый раз борьба с последствиями и игнорирование причины их возникновения приводило к тому, что положение дел становилось хуже и хуже, а явление, с которым боролись — сильнее и сильнее. Применительно к нашему примеру эта тенденция вполне очевидна уже сейчас, а чем это все закончится — очень скоро покажет время.