Белый Дух

Трясина

Первый же сеанс гипноза привёл Марию Константиновну Фюрстернберг в полное замешательство. Она никогда не была сторонницей мистических учений, не читала книг Гурджиева и Блаватской, не обращалась к гадалкам и предсказателям, не вызывала духов, хотя всё это было широко распространено и модно в её окружении. И вот теперь, поддавшись уговорам Карла Рейтера, она прослушала свою сбивчивую речь, записанную на магнитную ленту во время сеанса, и испытала смятение, с каким не сталкивалась никогда прежде. Если бы не её собственный голос, то Мария приняла бы всё случившееся за розыгрыш. Однако штандартенфюрер СС не имел целью пошутить над нею.

Собственно, рассказывала Мария не о себе, она говорила о ком-то другом, но почему-то говорила от первого лица. Не было сомнения, что она отождествляла себя с кем-то ещё.

– Для первого раза вполне достаточно. – Рейтер щёлкнул тугой клавишей магнитофона.

– Что это было? – спросила Мария почти испуганно, словно прикипев взглядом к катушке с магнитной лентой, на которой был записан её голос. – Откуда я могу знать эти истории? Ведь это не из книг, я ничего такого не читала!

– Это ваша память, – улыбнулся Карл.

– Но этого не может быть. Я не верю ни в какие прошлые жизни.

– От этого прошлые жизни никуда не деваются. Если вы согласитесь ещё на несколько сеансов, то увидите, насколько глубоко мы сможем проникнуть в ваши прошлые воплощения.

Она неуверенно пожала плечами.

– Не знаю. Я устала. И вообще… Мне трудно осознать… признать сам факт…

– Не торопитесь. Подумайте хорошенько. И подумайте над моим предложением перейти работать в наш Институт. Не без гордости скажу, что в моём отделе вы столкнётесь с необычайнейшими явлениями. Для пытливого ума не может быть ничего заманчивее. Это интересно. И это хорошо оплачивается. Вы будете вспоминать о своей работе в Бюро радиовещания как о противном сне… Теперь пойдёмте в мой кабинет. Я распорядился, чтобы нам подали ужин. Убеждён, что хорошей едой вам удаётся угоститься только на приёмах в посольствах. Но ведь не каждый день вас приглашают на банкеты.

Мария тяжело вздохнула. Насчёт еды Рейтер был абсолютно прав: продовольствие доставалось трудно, разносолами простые граждане себя не баловали. Почти всё в Германии продавалось не на деньги, а на карточки. Нормы были весьма скудные, хотя устанавливались, как и всё в Рейхе, на основе каких-то «научных» расчётов. Талоны действовали повсеместно, некоторые были «многофункциональными», как выражалась Мария; например, карточка, позволявшая купить десять граммов мяса, принималась также при оплате обеда в заводской столовой, её же надо было в первую очередь предъявить в вечернем кафе, иначе заказ не приняли бы. Соответствующие купоны требовались повсюду, без них можно было приобрести только газету, карандаши, бритвенное лезвие, расчёску и две-три сигареты, продававшиеся в некоторых киосках поштучно.

О покупках Мария старалась не думать: на них всегда уходило много времени, так как в магазинах были большие очереди. Но сейчас, когда речь зашла о новом месте работы и об увеличении зарплаты, её мысли невольно скользнули именно в направлении покупок. Почему-то вспомнился знакомый дипломат, который жаловался, что не смог однажды прийти на приём в новом галстуке, потому что он решил купить его в обычном магазине, но у него не оказалось при себе купона, который полагался в дополнение к деньгам при покупке галстука. Продавщица не согласилась отдать галстук даже за двойную цену. Дипломатов не обеспечивали промтоварными купонами. Для сотрудников посольств был выделен единственный на весь Берлин универмаг «Вертхайм» на Потсдамерплац, где дипломаты совершали покупки. При этом товар не выдавался им в руки, а в опечатанном виде отправлялся в посольство, где покупатель платил деньги в бухгалтерии и тогда только получал покупку. Мария знала об этом, так как несколько раз друзья из посольств покупали ей кое-какие вещи в «Вертхайме»…

После сытного ужина, поразившего Марию обилием салатов и несколькими видами мясных блюд, Рейтер вызвал служебный автомобиль.

– Я провожу вас, – сказал он.

Мария безропотно согласилась. Ей нравилось ездить в автомобиле, но теперь такое случалось нечасто, так как с началом войны почти все частные автомобили были реквизированы для нужд Рейха.

Уже темнело. На главных улицах витрины магазинов, ресторанов, кинотеатров были наглухо зашторены, рекламные огни выключены. Мария уже привыкла к затемнению в Берлине. С первого дня своего пребывания в этом городе она была вынуждена сразу повесить плотные занавеси. Город выглядел мрачно. На стенах домов, на станциях метро, на вокзалах висели плакаты с изображением настороженного человека и грозной надписью: «Тихо! Враг подслушивает!»

…Прошла неделя, и Мария согласилась на новый сеанс гипноза. За ним последовало ещё два, повергавшие её во всё большее изумление. Марию подкупал неподдельный интерес Рейтера к ней и её невероятному «прошлому», в которое она сама по-прежнему отказывалась верить. Однако записанные на магнитофон рассказы, выросшие из гипнотических снов, приоткрывали какую-то завесу, позволяли уходить от мрачной действительности в такие фантастические дали, наслаждаться тайной вечности, пусть даже эта тайна была плодом игры каких-то неведомых психических явлений. С каждым разом Мария чувствовала, что она всё больше увлекалась. В конце концов дала согласие перейти работать в Институт древностей.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Карл.

Он так счастливо улыбался, почти по-детски радовался её решению, что Мария вдруг забыла о его чёрной эсэсовской форме, о жутком черепе с костями на фуражке, о свастике на красной нарукавной повязке.

– Предлагаю отметить это событие шампанским! – засмеялся он.

– Что вы за человек, герр Рейтер? – улыбнулась она в ответ. Ей вдруг стало легко и беззаботно. Под ногами почувствовалась твёрдая почва.

– Не понимаю вашего вопроса, Мария.

– Вы искренне увлечены своей работой. Но…

– Что вас смущает? Что удивляет?

– Всё… И больше всего – ваша уверенность, твёрдость ваших убеждений. Всё, что я слышу от вас, похоже на сказку. Однако наука не может заниматься сказками. И эта мысль меня выводит из душевного равновесия.

– Душевное равновесие! – Он засмеялся, незаметно нажимая кнопку на столе. – Вскоре вас охватит лихорадка познания, негасимый огонь жажды, свойственный только первооткрывателю. Вы будете вспоминать о недавно прожитых годах, как о самых скучных, самых вялых, самых бесцветных. Только теперь вам открывается возможность соприкоснуться с настоящей жизнью. Только рядом со мной.

Дверь мягко отворилась, на пороге появился адъютант с подносом, на котором стояло серебряное ведёрко с бутылкой шампанского, засыпанной мелким льдом.

Узнав о решении дочери перейти на новое место, Ирина Николаевна забеспокоилась.

– Не нравится мне этот господин Рейтер! Есть в нём что-то очень неправильное. – Её аристократическое лицо, с чуть сморщенной возле рта кожей, дрогнуло, открытый лоб покрылся складками. Она сидела в кресле, укрытая пледом, и беспокойно перелистывала томик Лермонтова, глядя куда-то в угол комнаты.

– Почему, мама? – спросила Мария. – Знаешь, я поначалу сама боялась его. Они все пугали меня, которые в форме СС.

– Тсс! – Ирина Николаевна приложила палец к губам, в глазах появился испуг. – Об этом не надо говорить громко.

– Ты уже заразилась здешней шпиономанией, мама. – Мария горько усмехнулась, но всё же заметно понизила голос. После революции 1917 года мать всегда чего-то опасалась. Только такой и знала её Мария. Может, Ирина Николаевна и была когда-то другой, но дочь не помнила этого. Большевистский переворот застал её маленькой девочкой, в памяти осталось лишь общее смятение, переполох, ожидание чего-то ужасного, а затем – дорога, вагон поезда…

– Здесь все друг за другом следят, дорогая, – прошептала Ирина Николаевна, глядя исподлобья. – Уж я это от надёжных людей узнала. Тут даже скандал был недавно из-за того, что Гиммлер прослушивал телефон самого Гесса. А Рудольф Гесс – второе лицо в Германии после Адольфа Гитлера… Кто бы мог подумать, что Германия превратится в такую страну! Здесь каждый находится под подозрением. А мы – тем более. Не забывай, что мы с тобой всё же из России, пусть из семьи фон Фюрстернбергов, но всё же русские. Сколько раз я замечала на себе косые взгляды. И всякие подозрительные личности ходят за мной регулярно – плащи, надвинутые на глаза шляпы. Наверняка из гестапо. Я слышала столько ужасных вещей об этом учреждении. Они ничуть не лучше большевистских чекистов. У них руки по локоть в крови.

– Мама, не сгущай краски! – строго сказала Мария, но произнесла эти слова скорее для себя, чем для матери, потому что сама испытывала порой беспокойство, высасывавшее из сердца силы, как вампир – кровь.

– Будь осторожна, дочка… Ах, зачем мы перебрались сюда! Тут всё источает страх.

– Мама, – Мария присела на корточки возле баронессы и взяла её руки в свои, – в Германии у нас всё-таки есть родственники и хорошие друзья. А теперь у меня есть хороший покровитель.

– Ты про господина Рейтера? Не верю я ему. Неспроста он тебя прибирает к рукам.

– Мама! Хватит, в конце концов! Никто меня не прибирает. Я буду работать! Нам нужны деньги!

– Я чувствую скорый конец, доченька, – сказала ни с того ни с сего Ирина Николаевна, выпрямившись и глянув на Марию сверху вниз.

– Не говори глупостей!

– Старые люди умеют чувствовать будущее.

– Старая?! – улыбнулась дочь. – Мама, о какой старости ты говоришь? Тебе всего пятьдесят три!

– Я чувствую себя древней развалиной. Мне неведомы радости жизни. Меня одолевают подозрения, недоверие, всё пугает, пробуждает во мне какой-то необъяснимый протест, даже агрессию. Вот и теперь твой господин Рейтер… Он вселяет в меня животный ужас. Ничего другого я не испытываю по отношению к нему.

– Он взял меня на службу. Теперь у нас будет больше денег, не надо будет всё время жить с оглядкой.

– Но ведь он из СС! Ты тоже будешь считаться членом СС? Какой кошмар!

– Нет, мама. Я не имею отношения к этой организации.

– Что ему надо от тебя? Почему он пригласил тебя? Почему подвозит на машине? Была бы ты немка, я бы поняла, но ведь ты русская. Ох, тут что-то не так.

– Успокойся, мама. – Мария раздражённо поднялась. – Нельзя же всё одно и то же… Возьми себя в руки.

Васильчикова: Наше начальство уже некоторое время жалуется на необъяснимый гигантский расход туалетной бумаги. Никто не мог взять в толк, что происходит. Время военное, всякое может быть со здоровьем. Поначалу решили, что в министерстве что-то не в порядке с обедами и что сотрудники стали страдать какой-то новой формой массового поноса. Но шли недели, а туалетная бумага продолжала исчезать. Тогда руководство наконец сообразило, что бумагу берут вдесятеро больше, чем необходимо, то есть попросту воруют.

Ирина фон Фюрстернберг: Воруют! Всё-таки немцы тоже способны на воровство. И что же ваше начальство?

Васильчикова: Теперь издано распоряжение: все сотрудники обязаны являться в центральный раздаточный пункт, где им торжественно выдают ровно столько, сколько сочтено достаточным для их однодневных нужд.

Ирина фон Фюрстернберг: Какие всё-таки они мерзкие в своей расчётливости. Всё-то бы им взвесить и разложить по полочкам. Нет в них человечности. Скупые они душой.

Мария фон Фюрстернберг: Мама, прошу тебя, не нужно так…

Ирина фон Фюрстернберг: Да, да, конечно, нас обязательно кто-нибудь услышит. Но мы тут совсем одни, я впервые за долгое время почувствовала себя легко, ушёл куда-то страх перед всеслышащими ушами.

Васильчикова: Знаете, меня так радует, что простокваша продаётся без карточек. Когда мы питаемся дома, она составляет наше главное блюдо. Не знаю, как в вашем ведомстве, а нам позволена одна банка джема в месяц на человека. Когда мы получаем этот джем, мне сразу кажется, что наступили дни изобилия. К сожалению, джема, как и масла, хватает ненадолго. Ой, забыла похвастать: я подружилась с одним голландским молочником, который время от времени придерживает для меня бутылку молока, оставшуюся от запаса для «будущих матерей». К сожалению, ему скоро надо возвращаться в Голландию. Иногда я просто прихожу в отчаяние: каждый раз после работы приходится выстаивать очередь в продовольственном магазине, а получаешь какой-нибудь жалкий кусочек сыра толщиной в палец.

Больше ничего из разговоров не удалось записать.

23 мая Ирина Николаевна фон Фюрстернберг не вернулась с прогулки.

Мария ждала до глубокой ночи, пытаясь дозвониться до больницы и ближайшего полицейского участка. Рано утром она помчалась в Институт и пошла к Карлу Рейтеру.

– Что стряслось, Мария? – спросил он, поднимаясь ей навстречу. – У вас такой вид, будто на ваш дом свалилась английская бомба.

– Бомба не упала, герр Рейтер, но пропала моя мама. Вчера она вышла погулять.

– И не вернулась? – Карл озабоченно свёл брови. – И вам никто не звонил?

– Я сама всех обзвонила. Её нигде нет. Больше всего меня пугает, что я слышала вдалеке звуки торопливых шагов. Я подумала: не облава ли? Что, если мама попала в облаву?

– Документы у неё в полном порядке? – уточнил штандартенфюрер.

– Да, но ведь всякое бывает. Пожалуйста, помогите мне. У вас есть друзья в гестапо. Умоляю вас, выясните хоть что-нибудь.

Карл поднял трубку телефона.

– Алло, говорит Рейтер, соедините меня с штандартенфюрером Клейстом… Фридрих? Здравствуй. Давно не слышал твоего голоса. Надо бы нам встретиться, посидеть за бутылочкой хорошего вина, повспоминать старые времена. Да, да… У меня в данную минуту совсем мало времени, поэтому я без лишних слов. Окажи мне услугу. Вчера у моей сотрудницы пропала мать. Баронесса фон Фюрстернберг. Не было ли вчера облавы в районе Гейсбергерштрассе? Спасибо, старина. Мне когда перезвонить? Что? Ах вот как… Что ж… Ладно. И всё же ты имей в виду эту фамилию. Если что-то выяснится, сообщи мне. Спасибо ещё раз.

Он положил трубку и посмотрел на Марию тем взглядом, который она терпеть не могла – холодным, бесчувственным взглядом чиновника.

– Что? – выдавила из себя Мария.

– В гестапо её нет.

– Разве он мог сразу ответить?

– Перед ним лежат списки задержанных вчера лиц. Клейст как раз занимался этим вопросом.

– Кто такой Клейст?

– Заместитель начальника отдела, который занимается… Впрочем, вам этого не нужно знать. Фридрих Клейст обладает огромной властью и большими возможностями.

– Но ведь у них там, как я понимаю, не один отдел.

– Много. Но Клейст был бы в курсе. Мария, поверьте, я знаю, что говорю.

– Как же быть? Ведь кто-то должен знать?

– Наберитесь терпения. – Он подался вперёд, наклонившись над столом. – Мы живём в трудное время, Мария. Есть вещи, о которых говорить просто нельзя.

Она сжалась, услышав его голос.

– Даже вам нельзя? – Её глаза наполнились слезами. – Даже при вашем чине?

– Мы живём в трудное время. – Он увидел, что Мария хотела спросить что-то ещё, и выразительно покачал головой. – Не нужно задавать никаких вопросов. Если мне удастся что-либо выяснить о вашей родительнице, я обязательно дам вам знать.

– Спасибо, – упавшим голосом ответила она.

– А теперь я прошу вас заняться делами.

Он долго смотрел на закрывшуюся за Марией дверь.

Он не собирался ничего выяснять о баронессе, так как знал, что она была схвачена во время облавы, проводившейся на основании приказа «Тьма и туман», стало быть, пропала окончательно. Название «Тьма и туман» родилось в кабинете Гитлера и очень точно определяло суть приказа: посеять неискоренимый страх в душах всего населения. Исчезнувшие люди как бы исчезали в тумане, не оставляя никаких следов. Их местопребывание сохранялось в строжайшей тайне. Никто не мог выяснить, живы пропавшие родственники или погибли. Арестованным не предъявляли никаких обвинений, они понятия не имели, за что брошены в застенки гестапо, предстанут ли перед судом, будут ли казнены. Зачастую гестаповцы даже не интересовались личностями тех, кто попал к ним в казематы.[7]

Ирину фон Фюрстернберг задержали агенты Карла Рейтера, по его личному указанию, чтобы передать перепуганную баронессу в гестапо. Карл не имел отношения ни к политической, ни к уголовной полиции, но всюду у него работали товарищи по партии, всюду он имел своих информаторов, всюду он поддерживал нужные связи.

Мысль о том, что от баронессы следует избавиться, посетила его после первой же поступившей к нему информации о её враждебном отношении лично к нему. Мария горячо любила матушку и готова была отказаться от многого ради её спокойствия, и Карл опасался, что его усилия по привлечению её к работе в отделе исторических реконструкций могут пойти насмарку, по крайней мере одно из направлений, которому Рейтер придавал особое значение и в котором был лично заинтересован.

Каждую неделю его агенты, работавшие в гестапо, приносили ему копии сводок наружного наблюдения об интересовавших Рейтера лицах. И с каждым разом он всё укреплялся в своём решении разделаться с «проклятой крысой», как он окрестил баронессу.

И вот Ирина фон Фюрстернберг сгинула без следа.

Карл продолжал смотреть на дверь, за которой скрылась Мария.

«Теперь она почувствует себя совсем одинокой. Мне останется лишь подставить ей плечо, поддержать крепкой рукой, – размышлял Карл. – Мало-помалу она свыкнется с тем, что я – её единственная опора».

Он улыбнулся, довольный собой.

Нажав на кнопку, он вызвал адъютанта.

– Слушаю, штандартенфюрер. – В двери вытянулась чёрная фигура.

– Вызовите ко мне фройляйн Хольман.

Адъютант скрылся, а через десять минут в кабинет вошла Герда. Как всегда, её глаза излучали готовность выполнить любой приказ шефа.

– Герда, что там с Брегером? Вчера мне показалось, что он совсем подавлен.

– Похоже, что это так.

– Почему ты не докладываешь мне?

– Я думала, эта информация вам не интересна. – Она так и не решилась перейти на «ты», хотя и позволяла себе называть штандартенфюрера по имени, когда они оставались наедине.

– Мне интересно всё, что происходит в моём отделе и что происходит вокруг него! – отчеканил он. – Как твои отношения с Людвигом? Ты продолжаешь встречаться с ним?

– Нет.

– Почему?

– После того как я стала видеться с вами, Людвиг кажется мне малопривлекательным.

– При чём тут привлекательность! – Рейтер внезапно рассвирепел. – Он совершенно раскис. Мне нужно, чтобы руководитель лаборатории был подтянут и в бодром настроении. Возьми это на себя. Это приказ. Наполни его силой.

– Я должна вернуться к нему в постель? – Она криво усмехнулась.

– Когда вы были вместе, у Брегера не наблюдалось депрессии… Пожалуй, надо найти ему замену, он загубит работу. Но пока он возглавляет лабораторию, заставь его быть энергичным. Расшевели его своей задницей.

– Простите, штандартенфюрер, – Герда замялась, – означает ли это, что наши с вами отношения кончились?

Он долго смотрел на неё, затем медленно встал, неторопливо обошёл стол и приблизился к женщине. Погладив её тыльной стороной ладони по щеке, он сказал почти нежно:

– Наши отношения никогда не кончатся. Я не встречал женщины, которую хотел бы так сильно и постоянно. Ты – моя самая большая страсть. Это признание успокоит тебя?

Герда вытянулась, на её лице появилась победная улыбка.

– Вы всегда можете рассчитывать на меня, штандартенфюрер! – почти выкрикнула она.

– Вот и чудесно. Теперь займись моим поручением. Разрешаю вам с Брегером свернуть работу сразу после обеда.

Герда вздёрнула подбородок и выбросила правую руку вперёд. У неё очень красиво получалось нацистское приветствие.

– Если бы ты была мужчиной, я поставил бы тебя руководителем лаборатории… Всё, ступай. Попроси адъютанта сюда…

Она ещё раз щёлкнула каблуками и скрылась за дверью, окрылённая надеждой. Карл улыбнулся. «Надо поговорить с Эрнстом, – подумал он о своём астрологе. – Пусть займётся Гердой. Мне бы хотелось знать, что за связь существует между мной и этой женщиной. Здесь кроется что-то глубинное. Надо нащупать узелок, а затем подобраться к нему с помощью гипноза». Вошедший адъютант прервал его размышления.

– Штандартенфюрер, просмотровый зал готов.

– Как обстоят дела с мумиями? – спросил Рейтер.

– Образцы тканей отосланы на экспертизу три недели назад.

– Результаты есть?

– Пока нет.

Рейтер кивнул.

– Ладно, Юрген, идите. Пусть меня никто не беспокоит во время просмотра. Сколько там плёнки?

Адъютант заглянул в папку, зажатую в руке.

– Четыре коробки, то есть сорок минут, штандартенфюрер.

– Хорошо.

Адъютант ушёл.

Рейтер вернулся к своему столу, просмотрел какую-то бумагу, покачал головой, затем закрыл глаза и в течение нескольких минут стоял неподвижно, стараясь сосредоточиться. Он обладал редкой работоспособностью, трудился всюду и беспрерывно. В поездках – в поезде, самолёте или автомобиле – он был погружён в своё дело. Поступавшие к нему документы он читал очень внимательно, делая пометки остро отточенным карандашом. Работоспособность была его тараном, он шёл напролом, убеждая начальство и подчинённых, никакие трудности не останавливали его. Лишь одна вещь мешала Рейтеру – отсутствие внутреннего зрения, как он называл это.

Прошлые свои воплощения он чувствовал очень остро, но не видел ничего. К нему не приходили сны, из которых он мог черпать подсказки, не случались озарения. Его тянуло к определённым историческим событиям и временным пластам, как продрогшего человека тянет к источнику тепла. Но он не мог с уверенностью сказать, кем был он сам в интересовавшем его времени, какую роль исполнял в конкретном событии минувших веков. Он злился на то, что ему приходилось двигаться на ощупь, называл себя слепцом, но не мог ничего поделать с этим.

Стремясь преодолеть свою «слепоту», Рейтер даже разработал собственную систему поиска во времени. Поначалу, чувствуя притягательность той или иной личности, он запускал в действие механизм всех своих знакомств, включая аппарат гестапо, чтобы получить исчерпывающую информацию об интересовавшем его лице. Ему было важно знать всё – чем увлекается человек, чего боится, через какие трудности пришлось пройти в жизни и так далее. Затем он обращался к своему астрологу, которому доверял безмерно, и тот рисовал для Рейтера астрологический портрет человека, давая возможные ситуационные ориентиры в истории. Лишь после этого Карл пробовал вгрызаться в объект своих исследований с помощью гипноза и наркотических инъекций. Далее, если завеса таинственности хотя бы слегка приоткрывалась, Рейтер начинал лично работать с человеком, погружая его в пучину исторических документов, отправляя на раскопки, сводя со специалистами и сметая с пути всё, что могло помешать в работе…

– Что ж, надо идти на просмотр, – проговорил он.

В зале он был один. Как только погас свет и на экране появилось чёрно-белое изображение, Карл ощутил, как к горлу его подкатил приятный спазм. Рейтер любил кино, любил безумно. Оно пробуждало в нём состояние, близкое к трансу. Киноэкран был для него окном в другое измерение. Сколько ни смотрел он фильмов, всякий раз его до глубины души удивляло, что на экране жили бесплотной жизнью тени, в реальность которых зритель верил безоговорочно. Игра света и теней завораживала Карла и давала бесконечную почву для размышлений над материальной стороной бытия. Кино свидетельствовало о том, что реальные люди могли быть и не реальными, а лишь бестелесной формой, за похождениями которых зрители следили с абсолютной верой в то, что тени были вовсе не тенями. Киноэкран был доказательством, что жизнь не так однозначна, как о ней думало подавляющее большинство людей. Однако в кино продолжали видеть лишь развлечение…

Именно киноэкран навёл Рейтера однажды на мысль, что после каждого события в пространстве остаются своего рода «киноплёнки», с которых можно считывать любую информацию. Эта мысль не давала Рейтеру покоя. Он был убеждён, что, научившись считывать зафиксированную в пространстве информацию, наука найдёт ключ к управлению любыми явлениями – психическими и физическими. Но он понятия не имел, каким образом добраться до этой нематериальной «киноплёнки». В отделе исторических реконструкций работали не только историки и этнографы, но также физики, химики, врачи всех специальностей; ничто не казалось Карлу Рейтеру лишним. В ближайшее время он намеревался нанять хорошего кинорежиссёра, чтобы инсценировать во всей полноте различные церемонии древнего мира. Он был убеждён, что хорошая инсценировка способна пробудить в зрителях те самые переживания, которые испытывают зрители подлинных ритуальных действий, и тогда можно будет лишь прокручивать киноплёнку снова и снова, не заставляя людей делать то, чего они делать по-настоящему не умеют. Если говорить честно, то какой из мясника Генриха жрец? Смех, и только. Да, реальную обстановку древнего майянского, египетского или шумерского храмов было воссоздать невозможно, но иллюзию этого храма без труда давал киноэкран.

Штандартенфюрер Рейтер делал большую ставку на кино. Кино заставляло людей верить в любой вымысел. Кино обладало волшебным свойством убеждать, погружая в самую невероятную атмосферу. Кино было скромным воплощением одного из сильнейших магических действий…

Сейчас, утонув в пространстве тёмного зала, Карл смотрел, как на экране плясали чернокожие дикари. Эту плёнку привезли несколько дней назад участники экспедиции в Центральную Африку. Рейтер велел им зафиксировать всё, что было связано с шаманскими действиями. Экспедиция закончилась почти провалом: четверо из семерых участников погибли в столкновении с аборигенами, один умер от малярии. Но те двое, которым удалось вернуться, привезли в Германию большое количество всевозможных ритуальных артефактов и несколько коробок отснятой киноплёнки.

Отснятый материал заворожил Рейтера. Давно ничто не производило на Карла такого сильного впечатления. Чёрные фигуры голых танцоров казались ожившими эбонитовыми скульптурками. Их движения были одновременно вульгарны и пластичны, разнузданны и строги. От плясавших на экране темнокожих людей исходила такая мощная энергия, что Рейтер несколько раз вскакивал и останавливал просмотр, дабы перевести дух и справиться с охватившими его переживаниями.

«Какая силища! Чёрт возьми, это же мощь, с которой не справится никакой пистолет, никакой пулемёт не одолеет!.. Но как понять её? Как захватить? Как подчинить приборам?.. Что мне делать? Я вижу, чувствую, знаю, однако не умею овладеть тем, что мне так необходимо… Если это чувствует человек, то могут зафиксировать и приборы. Почему же у нас ничего не получается?»

Он снова и снова приказывал киномеханику включать проектор и опять проваливался в блаженное состояние восторга, глядя на извивающиеся тела негров…

Рейтер: Я подожду вас, Мария.

Фюрстернберг: Зачем, герр Рейтер?

Рейтер: Мне хочется, чтобы вы развеялись. Дома вы закиснете. Давайте сходим в театр. Сегодня дают «Фиеско». Вы смотрели?

Фюрстернберг: Нет. Спасибо, вы и так слишком внимательны ко мне.

Рейтер: Мария, я понимаю, почему вы спешите домой. Вы надеетесь, что ваша матушка даст о себе знать. Но поверьте опытному офицеру: если от человека нет вестей в течение недели, то надеяться не на что.

Фюрстернберг: Вы не оставляете мне надежды. Неужели в Германии наступило время бесправия?

Рейтер: Германия ведёт войну, а война – время жестокости, зачастую несправедливой. Поверьте, я сделал всё, чтобы выяснить хоть что-нибудь о судьбе баронессы, но увы…

Фюрстернберг: И всё же я поднимусь к себе.

Рейтер: Я буду ждать здесь…

Она ушла и вернулась через десять минут.

Рейтер: До спектакля есть ещё время. Пройдёмся немного? Или сразу в театр?

Фюрстернберг: Пройдёмся.

Некоторое время они шли молча. Автомобиль Рейтера следовал рядом.

Фюрстернберг: Неужели в Германии теперь всегда будет так?

Рейтер: Вы здесь не так давно, многое кажется вам не очень понятным.

Фюрстернберг: Это мягко сказано.

Рейтер: Вы должны осознать, Мария, что мы создаём новую жизнь. После прошлой войны нашу страну втоптали в грязь, лишили достоинства, отобрали даже право на защиту. Ведь нам не разрешали иметь армию! Вы можете представить такое: страна без вооружённых сил! И вот мы поднялись с колен и осмелились начать дело, за которое не брался до нас никто.

Фюрстернберг: Вы имеете в виду построение нового общества?

Рейтер: Да.

Фюрстернберг: К сожалению, ваша партия национал-социалистов не оригинальна, герр Рейтер.

Моя семья с большим трудом в 1919 году вырвалась из России, едва не погибнув от рук большевиков. Они тоже строят новое общество.

Рейтер: У нас разные задачи и разные методы. Не смейте сравнивать нас с большевиками.

Фюрстернберг: Раньше я тоже так думала. Знаете, когда я в Париже увидела фильм «Триумф воли»,[8] я была столь воодушевлена, что у меня дыхание перехватывало, когда я начинала делиться впечатлениями с друзьями. Такая мощь! Такое величие! Армия тружеников, все вооружены лопатами! Ни единого слова о войне, о высшей расе. Только слова о мире, только о братстве. Я была убеждена, что Германия намерена только созидать. И вот теперь я здесь и не вижу никакого энтузиазма, тут пропадают люди, царит страх, подавленность.

Рейтер: Мария, не спешите судить строго.

Фюрстернберг: Разве я спешу? У меня исчезла мать! И даже вы, со всеми вашими регалиями СС, с вашими многочисленными связями в верхах, не способны помочь мне. Что мне думать? На что надеяться? Германия топчет своими сапогами Францию, которая стала мне второй родиной, того гляди будут бомбить Париж…

Рейтер: Не будут.

Фюрстернберг: Откуда вам известно?

Рейтер: Известно.

Они опять долго шли молча.

Рейтер: Вы не устали идти пешком? Может, сядем в машину?

Фюрстернберг: Давайте ещё немного пройдёмся.

Рейтер: Как вам ваша работа? Не слишком много документов?

Фюрстернберг: Нет. Очень интересно. И отвлекает от окружающей действительности.

Рейтер: Хочу отправить вас через некоторое время на юг Франции в экспедицию.

Фюрстернберг: Но там война…

Рейтер: На днях всё прекратится. Гораздо больше мне хочется организовать раскопки в Британии, но нас туда ещё долго не будут пускать. Война…

Фюрстернберг: Скажите, герр Рейтер, чем всё-таки занимается Институт? Археологией? Историей? Я познакомилась с таким объёмом информации по тайным обществам, шаманизму и алхимии, что иногда мне кажется, что я начинаю грезить наяву.

Рейтер: Мы занимаемся всем, что не получило внятного объяснения до сегодняшнего дня. Предсказания, шаманизм, всевозможные мистерии.

Фюрстернберг: Вы пытаетесь подвести научную основу под оккультизм?

Рейтер: Угадали.

Фюрстернберг: Вы неоднократно заводили речь о реинкарнации. Неужели и эта тема является объектом ваших исследований? Неужели вы и впрямь верите в это?

Рейтер: Разве сеансы гипноза не убедили вас, Мария?

Фюрстернберг: Скорее, просто заинтересовали.

Рейтер: Вы ещё многого не понимаете, фройляйн.

Фюрстернберг: Извините, герр Рейтер, я не хотела задеть вас…

Рейтер: Вы воспитаны в религиозной семье, Мария. Вы верите в Бога.

Фюрстернберг: Да, но реинкарнация… Тут столько спорного, неопределённого, сомнительного…

Рейтер: А Бог? Разве это не сомнительный вопрос, разве он лишён неопределённости? И всё-таки вы верите.

Фюрстернберг: Верю. Может, просто потому, что меня приучили… Привычка – сложная штука. Она позволяет не задумываться.

Рейтер: Вы лишь верите, а я твёрдо знаю! Улавливаете разницу?

Фюрстернберг: Но вы состоите в партии. У вас должно быть материалистическое мышление. Откуда в вас такая тяга к мистике?

Рейтер: Материалистическое мышление? А кто вам сказал, что наука о бесконечном перерождении человека не материалистична? Умирание листьев на деревьях осенью и их новое появление весной – что это? Мистика? Новое тело листка с прежним наполнением души дерева. Материалистично это или мистично? Разве дело в названии?.. А что до моего членства в партии, то вот что я скажу вам. Любая партия существует лишь для того, чтобы дать её руководителям добраться до власти и удержать её в своих руках. Правящая партия даёт возможность прикрываться самым крепким щитом и делать под прикрытием этого щита всё, что угодно. Мне угодно заниматься той областью науки, существования которой не допустил бы никто, только нынешнее руководство СС. Мне повезло, что рейхсфюрер СС увлечён мистикой.

Фюрстернберг: Вы хотите сказать, что оккультизм в нынешней Германии – не просто общая мода? Неужели всевозможные мистические секты существуют с ведома высшего начальства?

Рейтер: Рейхсфюрер СС одержим оккультизмом, Рудольф Гесс тоже.

Фюрстернберг: Гесс? Второе лицо в государстве! Рейтер: Беда в том, что Гиммлер лишь играет в оккультизм. По-настоящему он ничего не смыслит в этой области. Его привлекает атрибутика, а не суть. Знаете ли вы, Мария, что Гиммлер восстановил один из средневековых замков и устроил там штаб-квартиру Чёрного Ордена?

Фюрстернберг: Что такое Чёрный Орден?

Рейтер: СС.

Фюрстернберг: Разве ваша организация имеет какое-то отношение к рыцарству? Мне казалось, что вы просто военные люди.

Рейтер: Вы не понимаете, Мария. СС не имеет отношения к государственной военной машине. Мы – вне государства. СС создавалась как система охранных отрядов партии, но затем стала самостоятельной структурой, самостоятельным организмом. В СС правят свои законы, существуют свои ритуалы и так далее. Это только кажется, что Гиммлер состоит на службе у Гитлера. В действительности он втянулся в игру, смысла которой сам не понимает. Ему дана огромная власть. Единственная сила, способная противостоять ему и даже смести его, – это военные. Вермахт не любит СС, почти ненавидит. В военной среде много аристократов, а в СС набираются – как в низший состав, так и в руководство – в основном люди ограниченные, примитивные, которыми легко манипулировать. Гиммлера и Гитлера интересует лишь внешняя сторона дела: цвет волос, цвет глаз, объём черепной коробки… Какая чушь! Рейх, который они создают с такой свирепой увлечённостью, рухнет из-за их же скудоумия, не успев возникнуть.

Фюрстернберг: Вы ставите меня в тупик, герр Рейтер. Послушать вас, так вы являетесь ярым противником нынешнего режима. Но сами-то вы – член СС, имеете высокий чин.

Рейтер: Я пользуюсь предоставившейся мне возможностью. Не вознесись так высоко Гиммлер, у меня никогда не появилось бы случая заниматься наукой. И какой наукой! Мария, каждый человек должен использовать свой шанс. Бог не простит нам, если мы пройдём стороной мимо предоставленных нам возможностей.

Фюрстернберг: В этом вы правы. Но меня пугает, что вы, ссылаясь на Бога, всё-таки учиняете жестокости, служа нынешней Германии.

Рейтер: Любое государство чинит жестокость и несправедливость. История не знает государственной власти, которая служила бы интересам населения. Нет! Всякое государство правит лишь в своих личных интересах, оно раздавит всякого, кто попытается поднять голос против него. Поэтому нужно уметь отыскать свою нишу в государственном аппарате. Это необходимо для выживания.

Фюрстернберг: Вы циничны.

Рейтер: Я предельно честен. Обычно люди боятся быть честными до конца, потому что не хотят признаваться в том, что принято называть пороком. Любой из нас совершает тысячи неблаговидных поступков и без труда находит им серьёзные обоснования. А я не ищу оправданий. Я говорю открыто: «Да, я нередко делаю людям больно». Но потомки скажут мне за это спасибо. Фюрстернберг: Пожалуй, на сегодня достаточно разговоров. И вот что, герр Рейтер, давайте не пойдём в театр. Я чувствую себя… перегруженной.

Рейтер (с сильным нажимом): Вам надо развеяться. Я настаиваю. Поймите, что в театр нынче не попасть просто так. Билетов не достать, они всегда распроданы заранее или забронированы для находящихся в отпуске военнослужащих. Да и не хотите же вы обидеть меня отказом?

Фюрстернберг (после долгого колебания): Хорошо.

Они сели в машину и уехали. Мне не удалось попасть с ними в театр, поэтому я ждал окончания спектакля неподалёку от их автомобиля. На театральной афише было указано, что главную роль исполняет Густав Грюнгенс.

После спектакля Рейтер со своей спутницей сели в машину и сразу поехали к её дому. Там они быстро попрощались и расстались.

После этого я сдал наблюдение.

На следующее утро в кабинете Рейтера раздался звонок.

– Штандартенфюрер? – послышался в трубке обеспокоенный голос Герды Хольман.

– Слушаю, – Рейтер прижал трубку локтем к уху и полез в карман за сигаретами. Он только что вошёл и не успел покурить и выпить кофе.

– Я звоню из квартиры Брегера.

– Что с ним? Он сказался больным вчера и отпросился у меня. Как его самочувствие?

– Штандартенфюрер, Людвиг застрелился.

– Что? – переспросил Рейтер. Он прекрасно слышал, что сказала Герда, и переспросил машинально, как это часто делают люди, не зная, как отреагировать на известие. – Застрелился? Дьявольщина!.. Вообще-то от него стоило ожидать чего-нибудь такого. Он совсем опустился. Значит, твои усилия не пошли ему на пользу… Герда, ты там одна? То есть вы с ним только вдвоём?

– Да.

– Неприятная история. Ладно… Ты уже вызвала полицию?

– Нет. Я услышала выстрел, вошла в спальню и увидела Людвига… Он пустил себе пулю в висок.

Выстрелил неудачно, долго бился в конвульсиях… Что мне делать?

– Звони в полицию.

– Они могут подумать, что это сделала я, – с нескрываемой тревогой выпалила она.

– Вот чёрт! Могут, но ты не беспокойся. Дай показания. Я созвонюсь с начальником крипо.[9] Нет никаких оснований подозревать тебя в убийстве. Брегер страдал от депрессии в последнее время… Если будут какие-то осложнения, звони мне.

Он почти бросил трубку на рычаг. За то время, что он возглавлял отдел исторических реконструкций, это был уже второй случай самоубийства. Рейтер слышал, что младшие офицеры СС, служившие в лагерях в так называемых отрядах селекции, часто спивались и сводили счёты с жизнью с помощью пистолета. Далеко не все могли заглушить голос совести, изо дня в день участвуя в убийствах, у одного за другим сдавали нервы, психика расшатывалась непоправимо. Рейтер хорошо помнил, как взбесился Гиммлер, прочитав сообщение о росте алкоголизма в рядах СС. Ещё в 1937 году, выступая на собрании группенфюреров СС, Гиммлер прокричал, тыча пальцем в собравшихся и хищно щурясь сквозь стёкла пенсне: «Либо ты умеешь обращаться с алкоголем и слушаешься нас, либо тебе присылают револьвер и ты ставишь точку. Стало быть, подумай! Нам не нужны уроды! Если до нас доходит информация о твоём пьянстве, то мы даём тебе двадцать четыре часа на размышление! Каждый из вас должен помнить это. Мы не нуждаемся в слабаках, нам нужны железные люди, несгибаемые исполнители! Остальные должны сдохнуть!»

Рейтер нахмурился, барабаня пальцами по лакированной поверхности стола. Когда речь шла о чрезвычайных происшествиях в других ведомствах – это совсем не то же самое, когда стрелялся кто-то из твоих подчинённых.

– Слюнтяй! Слизняк! – громко произнёс Рейтер. – Брегеру следовало сразу отказаться от этой работы. Никто бы не принуждал. Мы же не на фронте, мы занимаемся наукой, чёрт побери… Герда была с ним, полиция обязательно будет трясти её. Что ж, придётся надавить со своей стороны, чтобы не запачкали её ненужными подозрениями…

Он встал из-за стола и, попыхивая сигаретой, сделал несколько шагов по кабинету и подошёл к патефону. Взяв в руки несколько пластинок, бегло просмотрел названия и выбрал Вагнера. Ему нравилось звучание патефона. Потрескивавшие пластинки не имели никакого сходства с живым звуком оркестра, но создавали атмосферу уютной тесноты. Рейтер покрутил ручку и поставил массивную иглу на завертевшийся чёрный диск, завораживающе блестевший в свете лампы.

Постояв минут десять перед патефоном, Рейтер покачал головой, словно соглашаясь с кем-то.

– Да, да, надо идти к начальству…

Фридрих Клейст позвонил Рейтеру на следующий день.

– Привет, Карл. Не желаешь навестить меня сегодня?

– Приглашаешь заглянуть к тебе на Принц-Альбрехтштрассе?[10]

– Нет, ко мне на виллу. Посидим в уютной обстановке. Поговорим спокойно.

– Какое-нибудь дело?

– Есть разговор, Карл…

Рабочий день пролетел незаметно.

Уходя, Рейтер заглянул в кабинет Марии Фюрстернберг.

– Как дела?

– Всё отлично, штандартенфюрер.

– Я хочу, чтобы в ближайшие дни вы подобрали мне материал по друидам, составьте список: чем мы располагаем. Сделайте запрос в архив, пусть укажут, что у нас есть из кельтских рукописей, и пусть свяжутся со всеми институтами по этому вопросу. Если потребуется оплатить приезд специалистов из-за границы, то составлю вызов и подпишу все финансовые документы.

– Хорошо, герр Рейтер.

– Мария, сегодня я не смогу проводить вас домой, у меня важная встреча.

– Что вы, штандартенфюрер! Вы и так уделяете мне слишком много внимания. Боюсь, я никогда не сумею отблагодарить вас за вашу заботу.

– Вы не должны благодарить меня, Мария. – Он шагнул к ней и впервые взял её за руку. – Не забывайте, что у нас с вами не просто служебные отношения и что я испытываю к вам не просто дружеское участие. Мы связаны кармически, поэтому я считаю своим долгом быть рядом с вами и помогать вам…

Она не любила разговоров о мистических узлах судьбы, никогда не знала, что отвечать. Обижать Рейтера она не хотела, поэтому старалась отмалчиваться, когда он заводил речь о мифических прошлых воплощениях. Ей нравилось работать со старинными документами, углубляться в далёкие времена, копаясь в никому не известных фактах. Но это была история, а не абстрактные рассуждения. Рейтер же снова и снова заводил с Марией разговоры об их далёких совместных существованиях, и она быстро уставала от таких бесед. То волнение и даже паника, охватившие её после сеансов гипноза, давно улеглось, теперь она выполняла вполне конкретную работу, никак не увязывая её с тайными замыслами Карла Рейтера.

– Что ж, до завтра, Мария.

– До свидания.

Через двадцать минут Рейтер остановил машину перед домом штандартенфюрера Клейста. Улица была тихой, уютной. Двухэтажные коттеджи выглядели кукольными. Здесь, на окраине Берлина, всё казалось совсем не таким, как в центре города. Тут цвели деревья, пели птицы, атмосфера была лёгкой, прозрачной, а в центре Берлина царила угрюмая серость, возле магазинов непременно стояли длинные очереди, всюду висели мрачные плакаты, строго напоминавшие гражданам о бдительности и вездесущих врагах Рейха.

«Надо, пожалуй, перебраться сюда», – подумал Карл. Все высокопоставленные лица в Третьем рейхе имели не только городские квартиры, но и виллы, многие обзавелись даже охотничьими замками. Так, руководитель Института древностей жил то в собственном доме в фешенебельном районе Берлина, где ему прислуживали четырнадцать слуг, то в поместье на берегу Штарнбергского озера, близ виллы самого Гиммлера, к которому нередко заглядывал в гости. Гиммлер, правда, жил на более широкую ногу, владея также охотничьим замком севернее Берлина и несколькими квартирами в городе, где жили его тайные любовницы.

У Карла Рейтера из недвижимости была только квартира в столице, правда, в лучшем районе, но даже если бы он приобрёл для себя какую-нибудь загородную виллу, то у него всё равно не нашлось бы времени для отдыха. Он не умел проводить время в праздности, окружая себя пышностью излишеств. Он подходил ко всему по-деловому. Если же вдруг он чувствовал надобность расслабиться, он без труда находил место, куда поехать. Круг его знакомств был настолько обширен, что в этом Рейтеру мог позавидовать сам рейхсфюрер СС…

С Фридрихом Клейстом его связывала давняя дружба. Они вместе подали заявление о вступлении в партию, почти одновременно стали членами СС, в знаменитую Ночь длинных ножей расстреливали в упор штурмовиков Рёма, а потом целый день пьянствовали, смывая коньяком остатки совести… Но позже их пути разошлись. Клейст продолжал совершенствовать навыки палача, а Карл, проработав два года в гестапо, случайно познакомился с Эрнстом Шеффером, организовавшим две экспедиции в Тибет, и понял, что в его душе проснулась давно дававшая себя знать тяга к мистическим обрядам. На интерес Рейтера к оккультизму обратил внимание Гиммлер. Отсюда начался стремительный взлёт Карла по служебной лестнице. За четыре года он превратился из рядового члена СС в штандартенфюрера и возглавил один из самых таинственных отделов Института древностей.

«Я бьюсь ради науки, а мои бывшие товарищи по оружию воюют ради своей жирной задницы и таких вот вилл», – подумал Рейтер, оглядывая виллу Фридриха Клейста.

Карл подошёл к двери и надавил на кнопку звонка. Клейст появился на пороге почти сразу и улыбнулся. Он был уже навеселе, в расстёгнутом мундире, с перекошенным галстуком. Его тело заметно оплыло с последней их встречи, лицо стало крупным и рыхлым.

– Присоединяйся, старина. – Клейст протянул Рейтеру рюмку с коньяком.

– По какому поводу праздник? Отмечаешь падение Парижа?

– К чёрту Париж!.. Выдалось несколько дней холостяцкой жизни. Магда укатила к родителям.

– Так ты, пожалуй, шлюх каких-нибудь ждёшь? – Карл прошёл в дом, внимательно осматривая помещение.

– Угадал, старая ищейка.

– Тут не нужно обладать особой прозорливостью. – Карл опустился в кожаное кресло. – Фридрих, о чём ты хотел поговорить?

– Да, да, поговорить, – закивал Клейст и сел рядом с Карлом, пристроившись на широком подлокотнике.

– Выкладывай, какое у тебя ко мне дело, пока не объявились твои шлюхи.

– Не говори о них так высокомерно. Ты увидишь, они обалденные. – Клейст широко улыбнулся и облизнул лоснящиеся губы.

– В последнее время я признаю только одну женщину, – серьёзно сказал Рейтер.

– Герду Хольман?

– Да. Не встречал женщины более восхитительной. Я знаю, ты шпионишь за ней. Когда еду вместе с ней, обязательно вижу за нами «хвост».

– Учиню разнос моим обормотам. Работать не умеют, – ухмыльнулся Клейст.

– Не ругай их сильно. Не забывай, что я всё-таки при старом режиме служил в полиции. Наружное наблюдение – моя профессия. Сколько каблуков стоптал!

– Хорошо, что ты заговорил о Хольман. О ней я и хотел побеседовать.

– Чем она заинтересовала тебя? – Рейтер встал и подошёл к столу, где стояла бутылка коньяка. – Подозреваешь, что она причастна к смерти Людвига Брегера?

– Нет. Криминалисты однозначно сказали, что он застрелился сам. – Клейст протянул руку с рюмкой. – Плесни и мне… Нет, Карл, твоя Герда интересует меня по другой причине. Как член партии она очень убедительна, идейно подкована, читает нацистские газеты. Одним словом, она похожа на плакат. Всё в ней соответствует требованиям Рейха.

– Тогда что тебя не устраивает? Зачем следишь за ней?

– У нас следят за всеми. И за мной, и за тобой, и за нашим начальством. Фройляйн Хольман иногда позволяет себе некоторые неаккуратные высказывания.

– Все мы не без греха.

– Ты знаешь, что она ведёт дневник?

– Неужели? – удивился Карл. – Наверняка расписывает, как я веду себя в постели.

– Да, есть там много лестных слов о твоём члене, ха-ха-ха!

– Мне нечего стесняться, Фридрих. Мы с ней одной крови. Она отдаётся немцу, а не второсортному человеку. Если у неё будут дети, то они будут нордической расы.

– Если тебя интересуют подробности её амурных дел, то должен сказать тебе, что она однажды спала с чехом, с Вацлавом Галеком. Об этом она тоже черканула пару строк в дневнике.

– Не может быть! Герда легла под славянина? Это чушь! Она насквозь пропитана национал-социализмом. От неё исходит стойкая ненависть ко всему неарийскому. Возможно, она хотела выведать что-то у Галека, чтобы развязать ему язык. Он же историк, профессор, приезжал сюда по моему личному приглашению. Я просил Герду развлечь его.

– Она всегда так усердно относится к поставленным задачам? Впрочем, ладно. Если эта баба тебе дорога, я не дам этому материалу ходу… Будем считать, что она раздвинула ноги в интересах Германии… А этого чеха мы отправили в лагерь.

– Вообще-то он мог быть ещё полезен. – Рейтер неопределённо пожал плечами.

– Извини, Карл. Закон есть закон. Ты же знаешь, что полагается за нарушение закона о запрете на связь между арийцами и неарийцами. Если судить по всей строгости, то её следовало бы отправить на пару месяцев в лагерь на исправительные работы. – Фридрих криво улыбнулся. – Вопросы расовой чистоты надо блюсти!

Ему, как никому другому, было хорошо известно, что такое вопросы расовой половой связи. В самом начале своей карьеры в гестапо он зарегистрировал брак с Магдой Менгеле – высокой блондинкой, типичным воплощением идеала национал-социалистской женщины. Она была дочерью богатого предпринимателя, её семья имела друзей в верхних эшелонах власти, но Магда всё же не сумела полностью подтвердить документами, что среди её предков не было евреев. Лишь показания высокопоставленных свидетелей, восхищавшихся её «нордической сущностью», позволили состояться этому браку. Однако в так называемую «родовую книгу» нацистов соответствующая запись о браке Фридриха Клейста и Магды Менгеле не попала; такие записи предназначались только для тех, кто мог убедительно доказать, что их предки были чистыми арийцами минимум с 1750 года. В конце бюрократической процедуры бракосочетания встал вопрос о продолжении рода. «Желаете ли вы продолжить ваш род в духе национал-социализма?» – спросил представитель расово-политического ведомства НСДАП. «Да, вне всяких сомнений!» – выпалил Фридрих, и врач СС сделал пометку в нужной графе…

Клейст навсегда запомнил состояние тревожного ожидания: разрешат ему брак с его избранницей или нет? В памяти прочно отпечатались лица членов комиссии, их колючие взгляды, холодные улыбки. Разве мог он – стопроцентный ариец – после этого быть равнодушным к фактам совокупления немецких женщин с представителями второсортных рас? Он готов был собственноручно расстреливать каждого, кто мог испортить кровь германскому народу и тем самым поставить под удар будущее семейное счастье любящих друг друга людей.

Фридрих исподлобья взглянул на Рейтера.

Раздался звонок, затем ещё. Фридрих поднялся с подлокотника.

– Вот и наши кошечки. Карл, не строй из себя привереду. Ты увидишь, что они очаровательны.

– Откуда они?

– Парижанки, старина! – счастливо рассмеялся Фридрих.

– А как же вопросы расовой чистоты? – насмешливо спросил Рейтер.

– Дружище, француженки нам совсем не опасны, вот польские бабы, чешские или русские – за них нам могут голову отвинтить… Если, конечно, кто-нибудь наверху прознает об этом. Но только не за парижанок.

– Откуда ты выкопал их?

– У меня налажен канал поставки лучших проституток из Парижа в Берлин. Ты давно не гулял по Александрплац? Зря, ты так закиснешь в своём Институте. Пройдись, увидишь уйму великолепных женщин, услышишь запах «Шанель».

– Стало быть, ты патронируешь проституцию?

– Надо же заниматься чем-то в своё удовольствие, Карл. Надо делать что-то для души. Ты же знаешь, я обожаю женщин. Меня возбуждает каждое женское тело. Но ты не поверишь мне: я боюсь женщин, – сокрушённо признался он. – Боюсь, как ребёнок боится своей матери. Я могу сходиться с ними только в том случае, если я чувствую себя начальником. А эти проститутки – мои подчинённые.

– Гестапо испортило тебя, Фридрих, – с грустью проговорил Карл.

– Нас всех испортило время…

Снова прозвучал дверной звонок.

– Сейчас ты сам увидишь, что это за штучки. – Фридрих качнулся. – И знаешь, они ни слова не понимают по-немецки! Ха-ха! В этом тоже есть своя непередаваемая прелесть. С ними не нужно общаться. Только тело, одно сплошное тело, дружище!