Белый танец

Глава 10. Володя

На следующий день Ракитина заявилась в класс с таким видом, будто плевать хотела на всех с высокой колокольни. Спрашивается, есть вообще у человека совесть? Спасибо, хоть не опоздала.

Однако хорошо тому, кто имеет подобную броню, подумалось мне. Я бы на её месте переживал, мучился, со стыда помирал, а ей – хоть бы хны. Легко, наверное, таким живётся…

Привычный галдёж на миг смолк, все уставились на неё: кто – с любопытством, кто – с немым укором. Хотя не очень-то и немым. Девчонки тут же начали возбуждённо перешёптываться.

Костя Валовой, местный шут, изобразив испуг, отпустил реплику: «Трепещите, бойтесь, прячьте рожи».

Ракитина на его интермедию и бровью не повела. Прошла за свою парту, небрежно швырнула на стол сумку, достала учебник. Сумку сдвинула в сторону, уселась сама, подперев щёку рукой. Демонстративно приготовилась скучать. Даже глаза к потолку возвела, а потом вдруг скосила на меня, и я от неожиданности растерялся, точно пойманный врасплох. Сразу же отвернулся, как будто это не она, а я накануне опозорился. Чёрт-те что! По-хорошему, мне стоило бы подойти к ней, высказать прямо, но… я будто к стулу прирос.

«Вот завтра на собрании и выскажу всё, как есть – убеждал себя. – К чему повторяться?».

Хотя сам же и понимал, что это самообман. Не подошёл – потому что не смог. Потому что поймал её взгляд и какого-то чёрта покраснел, как девица на выданье. Сроду за собой такого не наблюдал.

Но я и таких экземпляров как Ракитина прежде не встречал...

Обычно с людьми я легко и без всяких усилий нахожу общий язык, особенно с девочками. А если уж совсем честно, то порой не знаешь даже, как отбиться от назойливого внимания иных. А эта смотрит на меня как на врага с первого дня, хотя ничего плохого я ей не делал ни тогда, ни сейчас. Даже вчерашняя «Молния» – не моя инициатива, а Раечкина.

Впрочем, как на врагов она смотрит на каждого первого. Кроме, пожалуй, химички.

В химии Ракитина сечёт, спору нет. Как и в биологии, но биологию любой дурак понять может, а вот химия… Даже я со своей твёрдой пятёркой с Ракитиной не потягаюсь, потому что знаю только то, чему учат в школе. Ни больше и ни меньше. А Ракитина иногда такое загнёт, что диву даёшься – откуда? Прямо доморощенная Клара Иммервар.

Вот и любит Ракитину Ольга Фёдоровна, наша химичка, – дама древняя, как мамонт, и вообще-то очень жёсткая. Не дама – кремень. Окаменевший мамонт. Сама, кстати, из реабилитированных.

Оды хвалебные своей любимице она не воспевает, но зовёт одну-единственную по имени и иногда, замечал не раз, обводя класс пустым взглядом, остановится на ней – и в глазах явственно проступает чуть ли не материнская нежность.

«Тебе, Таня, надо в химико-технологический поступать», – твердила химичка.

Ракитина отмалчивалась. Ещё бы! Наверняка даже она понимает, что выше техникума ей ничто не светит, потому что по всем остальным предметам у неё – полный швах.

Со звонком в кабинет влетела Раечка и сразу же стрельнула взглядом в Ракитину. Сжала губы в полоску. Круглое, румяное лицо сделалось злым, будто та вчера стукнула и толкнула лично её, а не тех восьмиклассниц.

– Сейчас, – строго изрекла Раечка, – мы не будем говорить о твоём недостойном поступке. Мы об этом поговорим завтра, на собрании.

Однако урок потом вела и постоянно прерывалась – между рассуждениями о лирике Блока то и дело вставляла шпильки в адрес Ракитиной. Видать, распирало.

Правда та и в ус не дула. Сидела весь урок, склонив голову, и что-то чёркала у себя в тетрадке, будто всё это её вообще никак не касается.

***

После урока Раечка вновь заикнулась насчёт завтрашнего собрания, но Ракитина, подхватив сумку, просто ушла, даже не дослушав её речь. Классная повернулась ко мне, взвела выщипанные брови домиком:

– Володя…

Я нагнал Ракитину в коридоре. Тронул за локоть, мол, остановись, потолкуем. Эта дёрнулась, как будто я прокажённый. Психопатка.

Я сунул руки в карманы, мол, и не собираюсь тебя касаться, больно надо.

– Послушай, Ракитина, – начал я и замолк.

Заглянул в её глаза и какого-то чёрта вдруг занервничал. Потерял мысль. Закусив губу, я лихорадочно соображал, что хотел сказать. А в голову лезла всякая ерунда: например, что чёлка у неё неровно пострижена, что пахнет от неё каким-то цветочным шампунем и чем-то ещё незнакомым и волнующим, что на нижней губе поперечная, крохотная и уже поджившая ранка.

Совсем уж некстати вспомнились слова Оли Архиповой: «Парень к ней на мотоцикле заезжал, они целовались прямо возле школы взасос».

Проклятые уши и щёки снова начали наливаться жаром.

– Говори, комсорг, чего хотел или дай пройти, – наконец не вытерпела Ракитина моего тягостного молчания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ О, волшебное слово «комсорг» – оно словно вернуло меня в ускользающую реальность.

– Завтра будет собрание по поводу твоей выходки. Сразу после уроков. Если пропустишь – тебе же хуже будет.

Я не угрожал, даже мысли не было – просто хотел донести до этой дуры, что она себе же вредит всё время. Но Ракитина восприняла мои слова, конечно, как угрозу. Сощурилась, искривила губы в подобие усмешки, процедила:

– А хуже – это как? Неужто накажешь? Лично или поручишь кому?

Я опять растерялся, а эта продолжала ёрничать:

– Пощади, грозный комсорг! Сжалься, будь человеком.

– Это ты, Ракитина, будь человеком. Хотя бы иногда.

Я развернулся и пошёл вдоль по коридору, вообще в другую сторону от кабинета истории, где у нас следующий урок. Просто хотел уйти, чтобы не видеть её злобный прищур и мерзкую ухмылку.

– Кто бы говорил! – крикнула мне в спину Ракитина. – Раечкин подпевала!

Я не оглядывался. Препираться с ней, что-то доказывать – много чести.

Но какая же она дура. И как же я её ненавижу. И себя в такие моменты тоже ненавижу, потому что рядом с ней почему-то становлюсь… не знаю… каким-то беспомощным.