Белый танец

Глава 25. Таня

В актовый зал народу набилось – не протолкнуться. Интересно, если бы не посулили дискотеку, тоже был бы такой аншлаг?

Лично я идти не хотела. До вчерашнего дня. Уверена была, что не пойду.

Во-первых, после моей несостоявшейся роли панночки всё равно остался нехороший осадок. Обидно было, хоть я и сама отказалась.

А во-вторых, я никогда не хожу на школьные вечера после того, как Кузичева в седьмом классе обсмеяла мой наряд.

Я тогда надела мамино платье. Может, оно и не новое, и не модное, но не в форме же было идти. И не у всех ведь родители работают в ОРСе*, как мать Кузичевой. Да и помимо меня некоторые девчонки пришли очень по-простому, но прицепилась эта выскочка только ко мне.

Во всеуслышание хохотала, пальцем на меня показывала: «Глядите, что за утиль она нацепила? А я думаю, откуда это нафталином завоняло…».

Я не выдержала, я вообще не выдержанная. Толкнула её в сердцах, ну и порвала нечаянно платье Кузичевой. Её мать потом скандалище учинила, орала как ужаленная на мою бедную маму, на Раечку и даже на Эльвиру, заставила нас выплачивать деньги за порванное платье. Причём ужасно много для какой-то тряпки, пусть даже и импортной.

В общем, с того раза школьные вечера я игнорирую.

Почему решила пойти сейчас? Сама не знаю. Захотелось вдруг, сама не ожидала.

Не знаю, этот комсорг… когда он так смотрит, у меня сердце ёкает и замирает. От его взгляда становится жарко. Я даже волноваться начинаю, но это какое-то приятное волнение. Смотрю на него – и даже не верится, что совсем недавно он так меня злил и раздражал.

А ещё мне кажется, что я ему нравлюсь. Иначе зачем бы он так смотрел на меня? Зачем бы давал свой шарф и перчатки? Зачем бы спрашивал, пойду ли я на дискотеку?

Вот когда он так спросил, я и решила – пойду. К тому же мама удивила – купила мне ни с того ни с сего новое платье. Очень красивое, бордовое, по фигуре, а к нему – тонкий ремешок, кожаный, лакированный, с пряжкой в виде знака бесконечность.

Такие дорогие вещи она сроду не брала, даже себе. А тут…

Сказала, что в больнице им выдавали кое-какие дефицитные вещи, так что обошлось оно совсем дёшево.

Представляю, какое там «дёшево». В общем, не знаю, с чего она вдруг решила так расщедриться, но платье это пришлось очень даже кстати.

________________________________________________

*ОРС – отдел рабочего снабжения

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ ***

На концерт я немного опоздала – мама задержалась, а Катьку одну дома не оставишь. Пришла как раз тогда, когда Архипова в белом балахоне кружила, раскинув руки, вокруг Валового.

Я встала сбоку от входа, у стены, всё равно все места были заняты.

Несколько минут следила за происходящим на сцене, затем нашла взглядом Шевцова. Комсорг сидел с краю во втором ряду и время от времени осторожно крутил головой, будто кого-то в зале выискивал, желая при этом не привлекать особого внимания.

Я поймала себя на мысли, что наблюдать за ним незамеченной интереснее, чем смотреть спектакль. Но потом он вдруг, будто почувствовал, обернулся и посмотрел прямо на меня. Наши взгляды пересеклись, он тотчас отвернулся и больше уже по сторонам не озирался. Весь остаток концерта сидел прямой и напряжённый, как будто кол проглотил.

Потом Раечка вспорхнула на сцену, всех горячо поблагодарила и предложила пройти в рекреацию, где будет дискотека. Ну и, конечно, призвала всех вести себя на «танцах» благопристойно.

Я выскочила из актового зала первая, спустилась вниз и в вестибюле, не дойдя до рекреации всего каких-то нескольких шагов, нос к носу столкнулась с Кувалдой.

Вообще-то, звали её Зинаида Тимофеевна Кувалдина, но в народе она давным-давно стала Кувалдой. И не только из-за фамилии. Грубая, громогласная, вширь и ввысь огромная. Такой только сваи заколачивать. Рядом с ней я и впрямь ощущала себя букашкой. Она у нас, к счастью, никогда не вела, но те, кто у неё учился, выли, стонали и проклинали математичку. И теперь я поняла, почему. Она – гадина!

Прихватив за локоть, она развернула меня к себе и, прищурившись, стала разглядывать моё лицо. Я тотчас напряглась.

Ну да, я немного подкрасила ресницы, совсем чуть-чуть, даже и не заметно. И тоненькие, еле различимые стрелки нарисовала у верхних век. И всё.

– Намалевалась-то! – фыркнула Зинаида Тимофеевна и ещё крепче сжала мою руку чуть повыше локтя. – А ну пойдём.

Я пыталась вырваться, но силищи у Кувалды хватило бы на троих таких, как я, а то и больше.

Она приволокла меня в уборную, включила на весь напор воду и велела умыться. Я стояла столбом над раковиной и не шевелилась.

– Или можешь сразу же идти домой, – нависнув надо мной, изрекла Зинаида Тимофеевна и скрестила руки на могучей груди. От неё просто наповал сшибало «Красной Москвой».

В уборную заглядывали девчонки, но, завидев её, тотчас разворачивались и бежали прочь. Понятно, я одна такая счастливица. От обиды на глаза навернулись слёзы, но эта грымза была непреклонна.

– Долго буду ждать?

Я психанула, набрала пригоршню воды в ладони и плеснула на лицо. Ещё раз и ещё.

– То-то же, а то намалевалась тут! Это тебе школа, голубушка, а не бордель, – высказала Зинаида Тимофеевна и оставила меня в уборной одну.

Я посмотрела в мутное зеркало и ужаснулась. Чёртова «Ленинградская» не смылась, а размазалась. С безобразными чёрными потёками я походила на трубочиста.

В уборную кто-то входил, выходил, врывались обрывки разговоров, смех, музыка, а я стояла, согнувшись над раковиной и остервенело смывала с лица черноту. Эта тушь, казалось, въелась в кожу.

Наконец я всё смыла. Из зеркала на меня смотрело красное, мокрое лицо с опухшими веками. Вдобавок платье тоже теперь было забрызгано водой и больше не выглядело красивым. Я всхлипнула, но тут же закусила губу.

– Что, Кувалда тебя поймала? Заставила смывать косметику? – сочувственно спросила девчонка из параллельного.

Я кивнула и покинула уборную.

По школьным коридорам разносилась весёлая и бодрая «Sunny» Boney-M – дискотека шла полным ходом.

Я остановилась в нерешительности. Может, и правда домой пойти? Настроение было бесповоротно испорчено. Мне плакать хотелось, а не танцевать. Да и видок у меня теперь был откровенно жалкий. Натуральная мокрая курица.

Поколебавшись, решила, побуду немного и уйду, если не понравится или заскучаю. Не умыться же я, в конце концов, сюда пришла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

Выйдя из полутёмного коридора в ярко-освещённый вестибюль, я опять едва не налетела на проклятую Зинаиду Тимофеевну. Она волокла ещё двух накрашенных девчонок из девятого, очевидно, туда же, куда четверть часа назад сопроводила и меня. Девчонки что-то жалостливо лепетали, но Кувалда и бровью не вела.

Я им, конечно, посочувствовала, но, если честно, как-то сразу стало не так тоскливо и обидно. К тому же, меня она тащила, когда в вестибюле, к счастью, ещё никого не было.

Девчонок же она срамила на глазах у любопытной публики. Не то чтобы тут теснилась толпа, но с дюжину зевак болталось. А главное, посреди вестибюля стоял Шевцов. Вот при нём так опозориться – не дай бог.

Стоял комсорг спиной, поэтому меня не видел. Разговаривал с какими-то двумя девчонками не из нашего класса и даже не из нашей параллели, а, кажется, из девятого.

Одна из них очень по-хозяйски дёргала его за рукав. Мне вдруг стало неприятно. Не знаю, почему. Но настроение, и без того плохое, совсем упало.

Кстати, не одной мне стало неприятно. Чуть поодаль топтались Архипова с Кузичевой и тоже поглядывали на троицу с кислыми минами.

Я отвернулась от комсорга и его девиц, сделала вид, что в упор их не вижу, и, прибавив шагу, направилась в сторону рекреации.

Когда я поравнялась с ними, Шевцов обернулся и увидел меня. Он слегка подался навстречу, будто что-то хотел сказать, но тут одна из девчонок, та, что цеплялась за рукав Шевцова, воскликнула:

– Ого! Вот так номер! Э-э, подруга, стой-ка, стой-ка! – она смотрела прямо на меня и обращалась, несомненно, ко мне. – Ну, точно! Откуда у тебя моё платье? И мой ремень?

Я слегка опешила от неожиданности, а эта нахалка подошла вплотную, пощупала подол, просунула палец под поясок и дёрнула на себя. Такого уж я терпеть, конечно, не стала и шлёпнула её по руке.

– Совсем с ума сошла?

– Я с ума сошла?! – пронзительно заверещала девчонка, привлекая всеобщее внимание. – Я что, своё платье не узнаю? Ладно, плевать на платье, я это убожество и не надену. Но откуда у тебя, чёрт возьми, мой любимый ремень?

– У тебя бред. Это платье вместе с ремешком мне купила мать.

– Угу. Купила. Этот ремень фирменный, жутко дорогой, мэйд ин франс, между прочим. Откуда у такой, как ты…

– У какой – такой? – в груди у меня закипала ярость.

Она не ответила, повела плечом, опустила взгляд на мои сапоги, брезгливо скривилась. Кто-то совсем рядом хихикнул. Комсорг её схватил за руку, дёрнул на себя, кажется, что-то говорил ей, но она вырвала руку.

– А-а, я поняла, – ухмыльнулась она. – Я матери сказала, чтобы она это платье выкинула или побирушкам каким-нибудь отдала. Вот она, видимо, и отдала. А ремень по ошибке сунула.

Девчонка смерила меня презрительным взглядом. Потом обратилась к Шевцову:

– Володька, ты помнишь…

Я на него даже не взглянула – не могла. Я не слышала, ответил ли он что-то или нет. Лицо, щёки, уши, шея полыхали огнём от нестерпимого стыда. В ушах грохотал пульс, а в голове отщёлкивались кадры, точно фрагменты, складывающиеся в мозаику: эта девчонка – сестра комсорга (как я сразу не догадалась, они ведь и внешне-то похожи); мама – домработница у Шевцовых; регулярные пакеты с дефицитным съестным – их подачки; это платье и нелепая байка про какие-то талоны всем работникам больницы…

Больше всего я хотела провалиться сейчас в тартарары. Исчезнуть, раствориться в воздухе, как облако инертного газа. И чтобы никто никогда меня больше не видел.

Я стала судорожно расстёгивать ремешок. Пальцы дрожали и не слушались, и чёртова бесконечность никак не поддавалась. Наконец, удалось расцепить замок. Я сдёрнула ремень и протянула ей, но сестра Шевцова скроила брезгливую физиономию и фыркнула:

– Можешь теперь оставить себе. Всё равно я после тебя его ни за что не надену.

Я швырнула в неё ремень, развернулась и под смешки понеслась к гардеробу.

Ненавистное платье противно липло и жгло кожу, точно напитанное ядом. Хотелось сдёрнуть его немедленно и сжечь. Я схватила пальто, шапку натянула уже на бегу, пока мчалась по коридору к чёрному ходу. Хоть бы он был открыт!

Снова идти мимо Шевцова и его мерзкой сестры, мимо Архиповой и Кузичевой, мимо всех, кто наблюдал эту позорную сцену, было выше моих сил. Никого не хочу видеть! Ненавижу всех!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ ***

Чёрный ход оказался открыт. Хоть тут мне повезло.

Я вырвалась на улицу и, жадно глотая холодный воздух, вдруг разрыдалась. Так и добежала до дома, скуля и сотрясаясь от плача.

В подъезде приостановилась, привалилась плечом к облупленной стене. Шумно, с дрожью выдохнула, шмыгнула носом, утёрла ладонью слёзы. Надо хоть немного успокоиться.

В подъезде было тепло, пыльно и пахло квашенной капустой. Из-за дверей квартир доносились звуки чужих жизней: бормотание телевизора, приглушённые разговоры, стуки, окрики. В тускло-жёлтом свете лампочки наш подъезд казался таким убогим... Да, это не горкомовский дом с мраморной лестницей и лепниной на высоченных потолках.

Из груди снова вырвался судорожный всхлип. Сволочи! Какие же они все сволочи! Теперь я жалела, что так постыдно сбежала. Нужно было бы сперва осадить эту высокомерную малолетку, которая унизила меня при всех, при одноклассницах, при нём.

Нет, о нём даже думать не могу – сразу тошнота накатывает. Не хочу больше его видеть никогда-никогда! Пусть катится вместе со своей гадкой сестрой ко всем чертям. Если бы не он и его поглядывания, я даже не сунулась бы на этот злосчастный вечер. Ненавижу их обоих. Мерзкие снобы. Тоже мне – сливки общества нашлись.

Злилась я и на мать. Страшно злилась, до стука в висках. Как же она меня подвела этой своей ложью! Зачем врала мне? Зачем вообще так унизилась – взяла у этих шмотьё, которое им самим стало не нужно? Зачем приняла подачку? Как иглой прошило мозг слово «побирушки» – так нас назвала сестра комсорга.

Я стиснула зубы до скрежета, шумно, со стоном выдохнула, а затем решительно шагнула к нашей двери.

Мама с Катькой сидели в большой комнате и играли в лото. Катька умела считать лишь до десяти, поэтому двузначные числа мама называла отдельными цифрами:

– Три, пять.

– Сколько? Сколько? – тянула время Катька.

Мама повторяла несколько раз и ждала, пока Катя не просмотрит все свои карточки.

Я, не раздеваясь, стояла в прихожей. Их мирная болтовня остудила мой запал. Кричать на маму и обвинять её расхотелось. В конце концов, она хотела как лучше. А раненая гордость… А что гордость? Для неё это вообще блажь и непозволительная роскошь – это она неоднократно повторяла. Нет, портить им с Катькой вечер я не хотела. Но и сидеть с ними, притворяясь, что все хорошо, тоже не могла.

Внизу хлопнула уличная дверь и тотчас подъезд наполнился шумом, топотом, хохотом. Казалось, целая орава поднимается по нашей хлипкой, скрипучей лестнице. Затем среди приближающегося многоголосья я узнала Славку. И точно – в следующих миг в нашу дверь затарабанили.

Мама выглянула в прихожую и удивилась, увидев меня, даже вздрогнула от неожиданности.

– Ты уже пришла? Так быстро?

Я не успела ничего ответить – в дверь снова стали колотить.

– Твой? – брезгливо скривилась мама.

После того, как она удружила мне с этим проклятым платьем, она ещё и кривится!

Я тут же вспыхнула, метнула в неё не самый добрый взгляд и, вздёрнув подбородок, открыла дверь.

– Привет, – улыбнулся Славка, вваливаясь в нашу крохотную прихожую. Дружки его топтались на площадке, переговаривались, посмеивались, но в квартиру, к счастью, заходить не стали.

– Пойдём гулять? – подмигнул он мне, потом посмотрел на маму, которая стояла, скрестив руки на груди, и всем своим видом демонстрировала неприязнь. Любопытная Катька тоже прискакала и теперь пряталась за маминой спиной, обнимая её за ногу. – Тёть Вера, можно мы с Татьяной немного погуляем?

Она молчала.

– Можно, – со злости ответила я вместо неё.

– В девять будь дома, – процедила мама и ушла в большую комнату. Катька – хвостиком следом.

Я повернулась к Славке.

– Вы меня на улице подождите. Я сейчас переоденусь. Я быстро.

– Лады, только не копайся, – подмигнул Славка и вышел.

Можно, конечно, было идти и так, как есть, но мне не терпелось содрать с себя проклятое платье.

Я скинула пальто, сапоги, шапку и устремилась в комнату. Я так торопилась избавиться от ненавистной тряпки, что забыла задёрнуть шторы. Это хорошо, что напротив нет домов, но зато пролегает тропинка, и если какому-нибудь случайному прохожему вздумается посмотреть на наши окна в эту секунду… Я истерично хмыкнула.

Сняв платье, я натянула домашнюю футболку, тренировочные штаны и вязаный свитер с высоким воротом. Красивыми быть мы уже сегодня попробовали – не получилось, значит, будем, сами собой.

Славка со своей разбитной компашкой ждал меня у подъезда. Топтался, переминаясь с ноги на ногу. Дружки его забрались на скамейку.

– Танька, иди сюда, – Славка притянул меня к себе, сграбастал в кольцо сильных рук.

Я вдруг совсем некстати вспомнила, что решила с ним порвать. Вяло попыталась высвободиться из объятий, но он лишь крепче стиснул меня, прижал к себе.

– Так теплее, – касаясь щеки шершавыми губами произнёс он.

Ну и ладно. Пусть сегодня будет так, как будто мы вместе. Потом поговорю с ним, решила, завтра, послезавтра, в любой другой день. В конце концов, не при дружках ведь его отшивать. Такие дела делаются один на один. Да и, если уж честно, сейчас мне нужен был хоть кто-то. Пусть даже Славка. Я не собиралась ему больше жаловаться, но вот это ощущение, что я не одна, что кто-то готов поделиться со мной теплом, поддержать, если понадобится, – оно облегчало боль. Я благодарно ткнулась ему в плечо.

– Таня! – раздалось за спиной, и всё внутри тотчас до боли сжалось.