Белый танец

Глава 34. Таня

Кто бы знал, как я боялась приглашать Шевцова! Если бы он не смотрел на меня неотрывно весь вечер с такой жадностью и тоской, я бы ни за что не решилась. Он ведь после того собрания продолжал меня избегать. Даже поблагодарить его толком не получилось.

Мама, конечно, утверждала: «Володя в тебя влюблён».

Но опять же, она говорила: «Ничего у вас не получится. Вы с ним разного поля ягоды».

Может, и Шевцов так же думал, не знаю.

Казалось, что все таращились на меня, пока я подходила к нему. Вот был бы номер, если бы он отказался! Ой, нет, такое даже представлять не хочется.

Вмиг осипнув, я произнесла: «Пойдём потанцуем» и замерла напряжённо. Вдруг всё-таки откажется?

Но нет. Он, всё так же не сводя глаз, шагнул ко мне и взял под руку. Вывел на середину зала, развернул к себе и взял меня за талию. Даже сквозь платье я чувствовала, какие горячие у него ладони.

Сначала мы танцевали, как Славка говорит, по-пионерски, на расстоянии друг от друга. И за весь танец ни я ему, ни он мне слова не сказали. Да что там – я вообще едва дышала. А потом поняла – мой комсорг волнуется не меньше, чем я. Да и слова были не нужны, он так смотрел на меня, что и без слов всё ясно. И был при этом очень серьёзный.

Я не выдержала и улыбнулась ему. Слегка совсем, но искренне. На улыбку он не ответил, переместил взгляд на губы, сглотнул, а потом притянул меня к себе и обнял. Я уткнулась носом ему в плечо. Хотелось закрыть глаза, а ещё больше хотелось, чтобы этот момент длился и длился. А потом я почувствовала, как он легонько, еле заметно поцеловал меня в макушку…

– Пойдём походим? – прошептал он мне на ухо, когда стихли последние аккорды и танец закончился. Я кивнула.

Мы гуляли по пустым коридорам школы. Говорили совсем мало, односложно и ни о чём – это взаимное чувство неловкости, кажется, стало теперь только острее. Оно жгло и кололо кожу невидимыми иголочками. Наше молчание нарушала лишь приглушённая музыка, доносившаяся из зала. Но зато он держал мои пальцы в руке, не выпускал ни на секунду.

Один раз нам попались на пути девчонки из нашего класса. Они как раз высыпали из уборной, когда мы мимо проходили. Встали как вкопанные, уставившись на нас во все глаза. Даже рты пораскрывали.

Я посмотрела на Володю, но он, похоже, не обратил на них внимания. Он вообще был какой-то непривычный.

Потом мы поднялись на второй этаж. Там, в коридоре, свет не горел, а за окнами уже сгущались сумерки. В полумраке он, наверное, сумел себя пересилить, потому что неожиданно произнёс:

– Ты мне очень сильно нравишься.

– И ты мне, – ответила я просто и почувствовала, как рука его тотчас напряглась.

Потом мы подошли к подоконнику рядом с учительской.

Я смотрела в чернильную синеву за окном, на школьный двор, освещённый фонарями, на очертания тополей и кустов сирени и удивлялась – столько раз я всё это видела, не сосчитать. Такое всё привычное, можно сказать родное. Оттого даже не верилось, что всего этого больше не будет в моей жизни.

Последнее я произнесла вслух. Володя выпустил мои пальцы, протянул руку у меня за спиной, упёрся ладонью в откос окна.

– Забавно, я думал сегодня о том же самом.

Я повернулась к нему, а он в то же мгновение – ко мне, и мы оказались лицом к лицу, совсем близко. Так близко, что я ощутила его дыхание. Ещё секунду мы стояли так, замерев, а потом он чуть наклонился и коснулся моих губ губами. Сначала легко, затем смелее. А когда я ответила на его поцелуй, он шумно выдохнул, порывисто обнял меня и стал целовать с таким жаром, что у меня дух перехватило, внутри всё зашлось, а сердце, ухнув, упало куда-то вниз живота.

Из этого сладкого полуобморока меня выдернули чьи-то голоса поблизости.

Володя тоже их услышал и нехотя прервал поцелуй. Он тяжело дышал и не выпускал меня из объятий, пока снова кто-то не крикнул совсем рядом: «Володя! Шевцов!». Крик доносился со стороны лестницы, и вскоре оттуда показались Архипова, Долгова и Кузичева.

– Ты тут? Мы тебя потеряли.

– Ой, ты не один? – пригляделась, подойдя к нам ближе, Кузичева. Жаль, в темноте я не видела выражения её лица.

Архипова пробормотала:

– Я внизу подожду.

И сразу ушла. Даже жаль её мне стало. Помню же, как страдала сама.

– Володя, мы там все внизу, во дворе собрались, – у Кузичевой тоже голос стал натянутый. – Только вас ждём. Вы пойдёте на залив? Рассвет встречать…

– Ты пойдёшь? – повернулся ко мне Володя.

Я пожала плечами.

– Ну, можно…

***

Мы спустились в вестибюль. Володя выглядел каким-то полупьяным – тёмные волосы встрёпаны, глаза лихорадочно блестят, губы пылают. К нам подошла Раечка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Володя, тебя все потеряли, – говорила она ему, а сама буравила меня взглядом. Но Шевцов и не подумал выпускать мою руку. – Мама твоя уже ушла домой. А где ты был?

– Мы, Раиса Ивановна, просто гуляли. Прощались с родной школой.

– Ой, – улыбнулась она, умилившись. – Но вы ведь всегда сможете заходить к нам в гости. Уж тебе, Володя, мы всегда будем рады.

Тут нас окликнули:

– Идёмте! Заждались уже.

На улице было свежо, даже прохладно, и Володя, сняв с себя пиджак, накинул мне на плечи. Сначала мы шли всей гурьбой. У Борьки Шустова откуда-то появилась в руках гитара. Он так и шёл, перебирая струны. Когда отошли от школы на приличное расстояние, Валовой извлёк из внутреннего кармана бутылку и хлебнул прямо из горлышка.

– Что это у тебя? – спросил кто-то. Кажется, Кузичева.

– Агдам. Хочешь погреться?

– Откуда?

– Припас…

Дальше их голоса становились всё тише и тише, пока не смолкли совсем. Мы с Володей как-то незаметно отстали от наших и теперь просто шли вдвоём по пустынной улице.

– Как тебе выпускной? – спросил он.

– Нормально, – ответила я. Но не говорить же ему, что я от счастья петь готова. – А как тебе?

– Честно? Это был самый счастливый день в моей жизни.

Сердце радостно затрепетало, я чуть было не выпалила ему ответное признание, да вовремя сдержалась. К тому же в его словах как будто что-то царапнуло. Был… Вот оно, догадалась я. Это «был» прозвучало как-то обречённо. Оно словно ставило точку. А ведь и правда всё закончилось…

– А… – начал Володя и замолк на полуслове, помолчал и всё-таки спросил то, что его, видно, терзало: – А ты и тот парень… вы вместе?

– Какой? – не сразу переключилась я. – А-а, Славка. Нет, мы расстались, ещё до Нового года. Слушай, я давно хотела сказать, ты прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть… Сгоряча тебе наговорила плохих слов, но на самом деле я так не думала и не думаю. Я даже потом извиниться хотела, но ты стал встречаться с Архиповой, ну и вот…

– Я?! Встречаться? – в голосе его звучало неподдельное удивление. – Да мы просто друзья.

– Ты ей нравился, – заметила я.

– Да, наверное.

– И всё равно просто друзья? – не унималась я, потому что столько месяцев я из-за этого страдала. Столько ночей лила в подушку слёзы.

– И всё равно – просто друзья, – подтвердил он и вдруг обнял меня за плечи, придвинул к себе поближе.

Я зарделась, закусила губу, пытаясь сдержать улыбку. Однако был ещё один вопрос, который не давал мне покоя.

– Володя, а ты куда-нибудь поступаешь?

– Угу. В универ, в Новосибе.

– Значит, скоро уезжаешь? Когда? – спросила я, затаив дыхание.

Он пожал плечами.

– От отца зависит, он всё в отпуск никак не может уйти. Но, наверное, недели через две. Там уже с середины июля вступительные экзамены начинаются.

Настроение как-то вдруг резко упало. Две недели, всего две недели…

Володя, наверное, почувствовал, что я расстроилась. Некоторое время он напряжённо молчал, а потом сказал:

– Я что-нибудь придумаю.

Я понимала, что он всего лишь пытается утешить меня. Что тут можно придумать? Он уедет в большой город и наверняка вскоре забудет меня.

– Буду приезжать на каникулах, – добавил он, но у меня от его слов только в груди защемило.

***

Мы бродили по ночному городу до самого рассвета. Болтали о том о сём, вспоминали, перебирали всякие случаи, смеялись, даже предъявляли друг другу претензии. О скором расставании больше не заговаривали, не хотелось о грустном.

– Ты велел на меня карикатуры нарисовать! – припомнила я, притворно гневаясь.

– Ничего подобного! Хотя зря ты порвала газету, очень похоже получилось, – смеясь, ответил он.

– Ах ты! – Я остановилась и в шутку стукнула его по плечу. Но он тут же перехватил мой кулак, потянул на себя и в следующее мгновение я оказалась в кольце его рук.

Когда тишину сонных улиц нарушило дребезжание первых трамваев, Володя пошёл провожать меня домой. Честно говоря, я стеснялась своего старого дома и затрапезного подъезда, ведь наверняка он невольно сравнит со своими хоромами.

Но если так оно и было, вида он не подавал, да и смотрел только на меня, по сторонам не озирался, наши облупленные стены не разглядывал.

Мы остановились на лестничной площадке между первым и вторым этажами и ещё долго не могли расстаться. Он обнимал меня, а мне хотелось плакать. Он что-то горячо шептал мне в губы, а я и слова не могла произнести – в горле встал ком. Мне казалось, что я его больше никогда не увижу. И это предчувствие давило в груди камнем. Только когда он вновь приник к моим губам поцелуем, понемногу стало отпускать.

Целовались мы, пока меня не окликнула мама. Я отпрянула от Володи, закусив губу от смущения.

– Здравствуйте, – выдохнул он, забавно краснея.

– Доброе утро, Володя. Таня, прощайтесь скорее и давай уже домой, мне на работу пора, – сказала мама и зашла домой, оставив нас наедине.

– Давай увидимся вечером? – спросил Володя.

– Давай, – выпалила я радостно. Потом вспомнила и досадливо протянула: – Ой, нет, сегодня я не смогу и завтра тоже. Маме обещала. Мы сегодня, как только мама с работы придёт, к бабушке в деревню поедем, с огородом помогать…

– А послезавтра?

– Послезавтра давай!

– Договорились, – улыбнулся он. – Я приду к тебе… в шесть?

– Хорошо. Договорились…

***

Я спала от силы два часа – потом Катька меня растолкала: играй со мной. Потом урывками подремала ещё пару часов, пока тряслись в электричке. И в огороде от меня, вялой, сонной и мечтательной, пользы было как от козла молока.

Зато весь следующий день я полола как ударница полей. Ладони до крови тяпкой смозолила.

Мама решила остаться с Катькой у бабушки ещё на один день, но я взмолилась: хочу в город!

Кажется, мама догадалась, что меня туда так тянет. Поцокола языком, попросила быть благоразумной и отпустила. Ура!

Дома я первым делом нагрела воду, вымыла волосы. Дом тоже вычистила до блеска – вдруг он поднимется в квартиру. Потом занялась собой: подкрасилась, надела сарафан и села ждать…

Как же это тягостно – ждать. Когда не можешь найти себе места, когда сердце так и норовит выпрыгнуть из груди, когда время ползёт, как назло, еле-еле.

До семи я не отлипала от окна. Потом вообще спустилась во двор и еще целый час, наверное, гипнотизировала дорогу. Мне просто не верилось, что он может не прийти.

Но он не пришёл…

Ночью я опять терзалась без сна, плакала, гадала, почему… ведь сам же предложил. Передумал? Или, может, родители ему запретили? Ведь наверняка его мама видела, как мы на выпускном танцевали, как потом ушли вдвоём. А он ещё и всю ночь гулял. Но даже если и так, разве нельзя прийти и сказать прямо: не могу, нельзя, не хочу… Да что угодно, только бы не эта пугающая неизвестность! Не цепями же его заковали.

Весь следующий день до самого вечера я всё так же маялась, нервничала, злилась и всё равно ждала. И опять напрасно.

Потом вернулись мама с Катькой, пришлось кое-как взять себя в руки. Что-то делать, ходить, отвечать на вопросы…

Но мама меня всё равно раскусила и вечером, когда Катька уже уснула, спросила:

– Что, свидание плохо прошло? Ходишь, как в воду опущенная.

– Не было никакого свидания, и вообще я не хочу об этом говорить, – буркнула я. – Спать хочу.

Спать! Хорошо, если под утро удастся уснуть, горестно думала я. Но, как ни странно, удалось почти сразу. Правда снился какой-то бред: то Кувалда жгла на заднем дворе какие-то тряпки, то Раечка вальсировала с Володей, который почему-то меня не замечал.

Проснулась совсем больная. Сердце изболелось от тягостного ожидания. Голова пухла от всяких мыслей нехороших. Я дошла до того, что решила сама ему позвонить. В конце концов, разве можно так с людьми? Молчком пропал, а я с ума тут сходи…

Упрёков никаких высказывать не буду, решила, скажу, что беспокоилась, вдруг тогда до дома не добрался, мало ли. Спрошу сухо, и если с ним всё в порядке, даже не буду интересоваться, почему не пришёл. Попрощаюсь холодно и повешу трубку.

А если не всё в порядке? Стоило только подумать – сразу накатила тошнота. Нет-нет, сказала я себе, если бы что-то с Володей случилось плохое, эта весть уже разнеслась бы по городу. Он ведь не просто парень, он – сын главы. И вообще, плохие новости у нас разлетаются моментально.

Какие доводы я ни приводила, всё равно в считанные минуты успела накрутить себя чуть не до истерики. Корила себя, что же я раньше не позвонила. Вчера хотя бы…

Маму ждать не стала, решила, что посажу Катьку в песочницу и быстренько сбегаю до будки сама. Уже наковыряла целую горсть двушек на всякий случай, но тут вернулась с работы мама.

– Куда-то собралась? А тут тебе письмо, – она протянула тетрадный листок, сложенный вдвое. – В почтовом ящике лежало…

Я судорожно схватила листок, развернула… Ровные строчки, аккуратные чернильные буквы, одна к одной. Ещё не читая, сразу узнала по почерку – это он. А я, глупая, паниковала, всякую ерунду сочиняла, а до самого простого не додумалась. Ведь всего-то и нужно было – заглянуть в почтовый ящик.

Двенадцать строк, в которых он рассказывал, почему не пришёл и не придёт. А с обратной стороны листка коротенькая корявая приписка, почему-то карандашом. И всего три слова…

лава 35. Володя

Помните, у Островского – отчего люди не летают? Мне казалось, я летал. Во всяком случае, когда возвращался от Тани, и потом, дома, когда, задвинув портьеры, рухнул в постель и на полдня забылся сном, и позже, когда проснулся и вспомнил всё, что случилось накануне. Глупая улыбка никак не сходила с лица.

– Володя, где ты был всю ночь? – с ужасом спрашивала мать.

– С девочкой гулял.

– С девочкой? – насторожилась мама. – Просто гулял?

– Просто гулял, – благодушно отвечал я.

– Что за девочка? Я её знаю? Она из вашей школы? Из класса? Какая она?

– Она самая лучшая.

А потом приехал отец и оборвал мой полёт…

Вообще, он пришёл страшно довольный. На работе у него всё срослось и утряслось. Теперь он в отпуске, а значит, мы всей семьёй отправляемся в Сочи. Уже завтра поездом в Новосибирск, а оттуда самолётом – к морю.

Мы с отцом – всего на неделю, потом я – поступать, а у него тоже в Новосибе какие-то свои дела. А мама с Надькой – не знаю, там ещё останутся на неопределённый срок.

– Год выдался тяжёлый, – кряхтел отец. – Все мы заслужили отдых. Володьке тем более надо отдохнуть перед вступительными экзаменами.

Надька визжала от счастья, мама тоже радовалась. Один я сидел за ужином оцепеневший.

***

На следующий день, сразу с утра, я рванул на Почтамтскую. Застать Таню я особо не рассчитывал, сказала же, что её не будет, но вдруг повезёт?

Не повезло, конечно. На мой стук зачем-то вылезла соседка, грузная и встрёпанная со сна тётка. Сначала, судя по лицу, она надумала ругаться… Ну да, суббота, ранняя рань, а я тут колочу со всей дури.

Я ей улыбнулся по привычке фирменной улыбочкой, и она тут же размякла:

– А нет их. Уехали они вчера вечером. В Сосновку.

– А где эта Сосновка?

– Дак тут, близко, на электричке часа два с половиной.

Идея была безумной, ну а вдруг?

– Только утренняя электричка уже ушла, – добавила соседка. – А вечерняя будет в шесть.

В шесть – электричка. В восемь у нас поезд. Я с досады хлопнул ладонью о дверь. Ничего не получается…

– Эй, ты чего? Важное что-то?

Я как-то сразу забыл про соседку.

– Да ничего, – отмахнулся я. – Спасибо.

На этот раз улыбка получилась вымученной, но тётка сочувственно поохала и скрылась в своей квартире.

Я достал из-за пазухи листок – вчера весь вечер сочинял послание для Тани. Вот, пригодилось. Написал, что в августе обязательно приеду. Как только сдам вступительные, так сразу и приеду. А что будет потом – я и сам не знал. Однако знал одно: я хочу быть с ней. Только с ней. И верил, что непременно что-нибудь придумаю.

Я опустил листок в её почтовый ящик. Уже вышел на улицу, но потом снова вернулся, выудил своё послание из ящика. Постучал к той самой соседке – мы же как бы уже немного познакомились.

– Вы не одолжите ручку или карандаш? – спросил её. – Пожалуйста.

Она закрыла дверь, через полминуты снова открыла, протянула какой-то огрызок. Я прижал листок к стене и быстро нацарапал карандашом: я тебя люблю.

***

Август, 1982

Неделя у моря показалась вечностью. Я бухтел, не сознаваясь в причинах, что лучше бы эту неделю провёл дома. Мама многозначительно посматривала на меня. А однажды привязалась с расспросами: кто твоя девочка? Не Оля случайно? Не Оля. А кто – обязательно расскажу, но потом.

В Новосибирске мы остановились у отцовской сестры, незамужней, бездетной и безденежной художницы, тёти Ани, с которой мне ещё предстоит искать общий язык. Она выделила будущему студенту у себя комнату, а отец пообещал ей слать щедрые переводы, чтобы тётя кормила меня, ну и приглядывала.

Мне, как медалисту, надо было сдать всего один экзамен, но на «отлично». Я сдал, куда денешься. Отец остался доволен, и в первых числах августа мы оба вернулись домой.

Никогда бы не подумал, что буду так рваться душой в этот городишко. Год назад я хотел бежать отсюда без оглядки, а теперь вот всё наоборот.

Дома впопыхах принял душ, переоделся и бегом на Почтамтскую.

Шёл и переживал. Вдруг она не нашла записку? Вдруг нашла, но моё дурацкое признание ей не нужно, и я сейчас нарвусь на какое-нибудь вежливое и сухое «извини, ты всё не так понял», ну или что там говорят в таких случаях?

У дома её остановился. Вдохнул поглубже. Попытался унять сердце, которое колотилось, как в припадке. Вдруг подъездная дверь распахнулась и на крыльцо вышла она, Таня. С пустой авоськой в руке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Во рту вмиг пересохло. Таня тоже в первый момент остановилась, удивлённая, сморгнула. А потом устремилась ко мне. И в глазах её сияла радость, неподдельная, чистая, искренняя радость. Я выдохнул, будто гора с плеч…

– Привет, Таня.

– Привет, мой комсорг…