Бермудский Треугольник (СИ)

Новый Год

В доме у Альбины крутился вихрь предновогодней суеты. Германа и Вениамина приветствовали снующие с блюдами женщины. Звонкие голоса детей, крутящихся у ног гостей заглушали звуки музыки, доносящиеся из гостиной. Пока хозяйка принимала у них верхнюю одежду, её благообразный муж пытался утихомирить визжащую ватагу, но тщетно. Дети, нарушая правила движения, стремглав бегали друг за дружкой, источая такой заряд радости и оптимизма, что, оробевшие поначалу визитёры, почувствовали себя совершенно счастливо. «Ерофеюшка, оставь уже детей и проводи гостей к столу», — распорядилась Альбина, уплывая на кухню.

В большой гостиной шла непримиримая битва за переключатель нового цветного телевизора «Рекорд». На двух его каналах одновременно шли новогодний «Голубой огонёк» и премьера фильма «Чародеи». Побеждала мужская сборная поклонников комедии, изредка позволяя женщинам убедиться в том, что вслед за набившим оскомину адажио из балета «Лебединое озеро» следует не менее протокольное ариозо Ленского из оперы «Евгений Онегин». Друзья, посетившие «зрительный зал», тактично поддержали женскую половину, о чём вскоре пожалели, с тоской ожидая завершения арии «Джудитты» из одноимённой оперетты.

Вскоре Надежда, радостно блеснув бусинками близоруких глаз, увела за руку впавшего в уныние Мочалина. Герман, оставшись один в незнакомой компании, присел на диван рядом с книжными полками, уставленными толстыми потрёпанными журналами. Взяв наугад затёртый номер «Иностранной литературы», он стал бессмысленно переворачивать страницы.

— Грустите? — участливо спросил его пожилой мужчина с сединами на густых крупной волны волосах.

— Да нет, привыкаю, — ответил молодой человек, испытывая невольную симпатию к подсевшему к нему ветерану с орденскими планками на груди. — На фронте, батя получил? — указал он на символы мужества и доблести.

— А где ж ещё?.. Гляжу, и ты пороху понюхал?

Поскотину, вконец запутавшемуся в своих амплуа по прикрытию, вдруг нестерпимо захотелось, признаться этому, несомненно, достойному человеку, но он сдержался.

— Не успел пока-мест…

— Странно, первый раз ошибаюсь. Ну, не бандит же ты! У всех, кто людей жизни лишал, на лице отметины остаются.

— И какие же?

— Разные… В глазах что-то… то ли морщинки книзу сбегают, то ли веки тяжелеют…

Притворщик, мгновенно расслабив глазные мышцы, вопросительно взглянул широко раскрытыми почти детскими глазами на ветерана.

— Тьфу, притворщик! Да перестань паясничать, коли врать не умеешь!

Поняв, что переиграл, начинающий разведчик добавил к своему выражению лёгкий налёт суровости, отчего стал похож на тронутого умом блаженного. От разоблачения его спасла Альбина, тащившая за руку упирающегося мальчугана.

— Па, посиди пять минут с внуком, пока он успокоится! Всех на кухне достал: то в крем рукой залезет, то салат на пол уронит!

Ветеран сгрёб в охапку извивающегося внука и тот час отвесил ему подзатыльник, который ничуть не испортил отроку хорошее настроение.

— Ну, Па! Опять ты со своей казарменной муштрой! Хоть бы раз внуку ласковое слово сказал.

— Я не Макаренко, но так разумею, что строгость из ребёнка человека лепит, а потворство — скотом делает, — огрызнулся дед.

— Папа! — в отчаяние крикнула Альбина, — Ты хотя бы в Новый Год не капал мне на мозги!

— Иди уже! — властно скомандовал отец, одною рукою направляя Сёму в загон своих длинных скрещенных ног.

Только сейчас Герман заметил, что вместо одной руки у ветерана — протез в чёрной перчатке. Перехватив его взгляд, старик коротко буркнул: «Под Вязьмой, вот так-то», затем, повернувшись к внуку скомандовал: «А ну-ка, Семён, встань смирно и прочти дяде отрывок из семейного устава!» Сёма, вытянувшись в струнку и чудовищно грассируя, принялся декламировать:

Ветеран, довольно улыбаясь, повернулся за поддержкой к единственному зрителю. Герман состроил на лице умильно-восторженное выражение, между тем как юное дарование, качаясь на тонких ножках, продолжило:

— Ну, как? — поинтересовался ветеран по завершении выступления.

— Замечательно! — слукавил Герман, не уловивший смысла в весьма посредственных, на его взгляд, стихах.

— Друг мой, Марек Вейцман сочинил. Простой учитель физики из Черкасс, а какой талантище!

— Что ж в этих стихах выдающегося? — не выдержал собеседник, украдкой наблюдая, как внук ветерана, перешагивает через устроенный дедом загон и на цыпочках крадётся вон из комнаты.

— Эх, сопливое вы поколение, — вздохнул старик, выпрямляя ноги — не видите, отчего падаете и почему летать разучились!

— От чего же и почему? — насмешливо спросил представитель «сопливого поколения».

— Давай сначала познакомимся, молодой человек. Меня зовут Симон Столберг… Симон Аркадьевич, полковник запаса.

— Майор Поскотин, — выпалил и тут же зарумянился в очередной раз «проколовшийся» разведчик.

— Да ладно, не тушуйся, никому не скажу. Звать-то как?

— Германом.

— Послушай, служивый, — ветеран пытливо взглянул ему в глаза, — тебе не кажется, что мы вырыли себе яму, куда наша с тобой страна непременно свалится и расшибётся вдребезги!

— Ни в малейшей степени! — уверенно, но вместе с тем холодно ответил Герман, освобождаясь от привычного его поколению преклонению перед ветеранами войны. — Если уж вы Гитлеру шею сломали, то мы как-нибудь справимся с нашими пустячными проблемами.

— Эх, мил-человек, и я бы того хотел, только слишком далеко мы уже зашли!..

— Симон Аркадьевич, вы либо говорите, что вы имеете ввиду, либо давайте выпьем, наконец, за уходящий год, — отрезал всё более раздражающийся Поскотин. — Так в чём проблема, товарищ полковник?

— В ба?бах, молодой человек!

— Не могу не согласиться! — иронично поддержал его Герман.

— И даже не сомневайся, — продолжил старик, — бабы погубили Рим и нас погубят! Твоих детей и моих внуков уже испортили. Они ж ничего другого делать не умеют, как своих крови?нушек ограждать от всяческих напастей. Женщины, они, как сороки, всё в дом тащат, — чтоб им пусто было! Детям запрещают драться и лазать по деревьям! Мужиков на три метра от кровати не отпускают. Женщины отравят страну комфортом и сытостью, и нас превратят в опарышей, поверь мне!

Гостя уже стало раздражать пустое брюзжание ветерана. Давая понять, что разговор пора завершать, скептически настроенный собеседник, повернулся к экрану телевизора. Фильм близился к концу. Аристократично лысеющий артист Гафт сидел на крыше, а блистательный любовник всесоюзного масштаба Александр Абдулов лез к нему в белых штанах. «Какой бред!» — подумал невольный зритель, намереваясь встать и уйти на кухню, но его остановил детский плач. Ревел Сёма, которого за ухо вела Альбина.

— Папа! — воскликнула она в раздражении, — Тебе уже ничего нельзя поручить! Тот ещё дед, даже с внуком посидеть не может! Посмотри, что он наделал!

Семён уже бежал к деду, подставляя макушку для подзатыльника. Белая сорочка ребёнка была испачкана ярким кровавым пятном.

— Вишнёвый сок! Я вишню для торта давила, а он!.. У-у-у, дедов поцик!

— Уймись, Альбина, — попытался было остановить её отец, но дочь уже несло.

— Была б моя воля, всех мужиков истребила! — распалялась она, — Абсолютно бесполезные существа! Строят из себя повелителей, а на поверку — бестолочи и в хозяйстве — не многим полезнее холодильников.

— Ты своему мужу выговаривай, а не мне! — вскипел ветеран.

— А ты в ОВИР справку о ранении отнёс? А копию паспорта Ерофея? Или ещё год будем ждать отъезда? — распалялась его дочь, переодевая сына, зажатого в клещах его ног.

— Погоди, не всё сразу… В ОВИР сходить — это тебе не «Семь-сорок» сплясать!

Старик Столберг виновато посмотрел на Германа, который невольно был втянут в семейные дрязги.

— В Израиль? — холодно спросил он.

— Да.

— Почему?

— Ты молод, не поймёшь…

— Отчего же?..

Поскотин в упор смотрел на бывшего фронтовика, который ещё пять минут назад вызывал в нём чувство глубокого уважения, но вдруг встретил не менее твёрдый взгляд старого еврея.

— Там по-прежнему верят в идеалы и даже женщины способны защищать свою Родину. Здесь всё уже сгнило…

«Да ну?» — язвительно спросил наливающийся уверенностью разведчик, переходя в наступление, однако на полуслове был остановлен. В гостиную вошли Ольга и Михаил, держа за руки маленькую дочь с огромным алым бантом на белокурой головке. Альбина бросилась к гостям. Герман стушевался и опустил голову. Ветеран одной рукой подтолкнул внука к девочке, но она, чего-то испугавшись, протянула руки к отцу, который легко поднял её и усадил к себе на шею. Ольга и Альбина вышли, а Михаил опустился на диван рядом с Поскотиным.

— С Новым Годом, инженер! — шутливо поприветствовал он недавнего знакомого. Герман натужено-радушно ответил, после чего сделал «козу» его дочери, наблюдавшей за ним с родных высот отцовских плеч.

— На, подержи дочурку, пока я перекурю, — распорядился Михаил, снимая с плеч обладательницу огромного алого банта. — Леночка, это дядя Герман, — познакомил он свою дочь с новым местом для сидения.

— Дядя Ге-е-ельман, — пропело сокровище.

Михаил, легко поднялся и, разминая на ходу, сигарету «Союз-Аполлон», вышел в коридор.

— Дядя Ге-е-ельман, — ещё раз пропело нежное создание и вдруг с отрывистым детским «Ня!» резко вытащило из кармашка шоколадную конфету, сунув её почти к самому его носу.

— Спасибо Леночка, — воркуя, ответил Герман, принимая подарок.

Ещё чуть ли не с десяток раз прозвучало обворожительное «Ня», пока поплывший от приступа сентиментальности разведчик не обзавёлся кучкой детских радостей, включавших пупсика, колечко, заколку и маленького керамического поросёнка — знака наступающего года по входящему в моду восточному календарю.

— Хороший год будет, изобильный, — прокомментировал появление игрушечного поросёнка будущий эмигрант, пряча искалеченную руку за спину.

— Не сомневаюсь! — доброжелательно откликнулся молодой человек, наслаждаясь вознёй с ребёнком, — И что ж вы так рано отъезжать собрались, подождали бы ещё годик, глядишь — и передумали!

— За тучными годами худые стадами ходят…

— Да бросьте вы эту мистику, Симон Аркадьевич! Оставались бы на Родине, внука растили.

— Я там за ним послежу, пока Альбина с Ерофеем в Армии обороны Израиля служить будут.

Герман представил, как пышнотелая Альбина бегает по горам с автоматом и рассмеялся. Белокурая девочка, приняв веселье на свой адрес, решила ещё раз блеснуть щедростью, но кармашек был пуст. Тогда она со вздохом сорвала со своей головы алый бант и протянула его «дяде Гельману». «Ня!» — решительно сказала она, рассыпая по худеньким плечам нежный пух детских волос. И вдруг у Германа судорожно перехватило дыхание. Пушистая головка маленькой девочки пахла Ольгой. Нежный сладкий аромат, словно замешанный на тёплом молоке, вызвал череду воспоминаний того вечера, который подарил единственный поцелуй её матери. Растроганный, он ещё теребил бант, когда Леночка уже бежала к ней. Ольга словно пушинку взяла её на руки и холодно взглянула на Германа.

— Маленьких обижаешь?! Отдай сейчас же бант!

— Ольга, отстань от человека, — пробасил за её спиной Михаил, перехватывая дочь. — Это я его попросил посидеть, пока курил на лестничной клетке.

Поскотин был совершенно обескуражен. «Откуда эта холодность?» — размышлял он, ища поддержку в глазах Михаила.

— Не принимай близко к сердцу! — участливо отозвался Ольгин муж, — Она за свою семью любому лицо расцарапает.

Сбитый с толку Поскотин уже поверил его словам, когда уловил еле заметное волнение в её глазах. «Или это показалось?» — подумал он, когда взрыв голосов возвестил о начале новогоднего застолья. Растерявшийся влюблённый сел рядом с беспечной Надеждой напротив Ольги и её мужа. Мочалин, сидевший по другую сторону он неё, заговорщицки подмигнул. Герман скривился, пытаясь отреагировать на сигнал, чем немало рассмешил свою соседку.

— Гера, ты сегодня зажатый, как морской узел, расслабься! — посоветовала Надежда.

— Это я твоего майора испортил, — сознался фронтовик, примостившийся по левую руку от него.

— Какого майора? — насторожилась Надежда.

— Симон Аркадьевич! — взвыл Поскотин.

— А вы разве не распробовали? — спокойно продолжил старик. — Этого майорана, который в мясном салате…

— Что? — в один голос спросили Надежда и Герман.

— Майоран! Я сегодня в мясной салат майорана слишком много положил… Ну, как есть можно? Да вы не стесняйтесь, накладывайте. Доктора рекомендуют его при метеоризме.

— Браво! — воскликнул из-за спины Надежды восхищённый игрой слов Вениамин, — Я бы ещё в салат варёного языка добавил, который мой друг не по делу распускает.

Вскоре общаться за столом стало невозможно. Тосты следовали один за другим. С шумом взвивались к потолку пробки от шампанского, звенели бокалы. Захмелевший Ерофей и сгрудившиеся вокруг него друзья грянули «В лесу родилась ёлочка» на мелодию «Happy New Year!». Не сведя в гармонию русские слова и мотива распавшейся группы «Абба», компания зашлась весёлым смехом, оборвавшимся с появлением на экране телевизора заставки с изображением Кремлёвских башен. Женщины зашикали, а мужчины вновь принялись открывать шампанское и наполнять бокалы.

— Опять всесоюзные похороны намечаются, — обратился старый еврей к своему соседу.

— Какие ещё похороны? — недовольно отреагировал Поскотин, отодвигаясь от склонившегося к нему старику.

— А ты посмотри, видишь, Василь Васильевич поздравляет с Новым Годом. Заметь, не генсек Андропов, а первый зам. Председателя Верховного Совета.

— Ну и что?

— А то, что Кузнецову уже восемьдесят один год! Видано ли дело поздравлять страну со светлым будущим человеку, одной ногой стоящему в могиле?

Раздражённый Герман обернулся к экрану, где человек, похожий на сказочного Кощея, монотонно читал по бумажке текст.

— Зато без очков! — обратил он внимание надоедливого соседа на единственную деталь, внушающую оптимизм.

— С Новым Годом, дорогие товарищи! — прочёл заключительные строки Кощей и, оторвавшись от текста, от себя добавил, — С новым счастьем!

На экране появились часы Спасской башни. Под бой курантов стрелка дёрнулась и замерла на цифре двенадцать. «Ура!» — взорвалась счастливым криком гостиная, короткой очередью ударили взрывпакеты с конфетти, брызнули искрами бенгальские огни, и шумная компания продолжила своё весёлое плавание за исчезающими вдалеке порогами старого года.