Бермудский Треугольник (СИ)

Бессонница

Герман проснулся в половине четвёртого утра. Бледное полотно окна, перечёркнутое чёрным крестом рамы, теплилось лимонадным светом предрассветного летнего утра. Через раскрытую форточку доносилось сварливое карканье ворон, занятых трапезой. На кухне прохудившийся кран задавал ритм нового дня, отправляя каплю за каплей на оставленную с вечера немытую посуду. Спать не хотелось. В голове всплывали обрывки воспоминаний о недавних событиях. «Книга… Мишка хочет написать книгу, — улыбнулся про себя Поскотин, — а что, вполне может случиться, что и напишет… Он талантливый. Бросит пить, — определённо напишет. Подберёт фабулу, придумает сюжет. Они же там в театральном институте всё проходили: и композиционное построение, и всякие там завязки с кульминациями. У нас народ любит книжки про шпионов. Где-то в самом начале подбросит читателям затравку, чтобы те были настороже, а за пару глав до конца даже самый тупой из них будет знать, кто тут злодей, а кто — герой. В конце, естественно, — триумф дедуктивного мышления и неотвратимость наказания! Но как это всё далеко от реальности! Живёшь себе, чинно-благородно, никому не мешаешь, встречаешь человека порядочного во всех отношениях, симпатичного, любящего отца, настоящего коммуниста с безупречной биографией и вдруг — „пи-и-ик, блюм“, Венька с болонкой, сканер от „Налима“ и „криндец!“ — разоблачили предателя!»

— Ты что шумишь? — сонно спросила Ольга, приподняв голову над подушкой, — что значит «криндец налиму»?

— Это я про себя, — успокоил её Герман, — вчерашний день вспоминаю.

— Вспоминай про себя… И давай уже спать! Нам сегодня все магазины предстоит обойти, а ещё мне бы с девчонками успеть в подол поплакать, иначе — не поймут.

Молодой человек покорно натянул на себя одеяло и закрыл глаза, прислушиваясь к возне своей второй половины, ищущей удобную позу для продолжения сна. Вскоре ровное дыхание женщины его успокоило и вернуло к почти угасшей игре мыслей. «Почему я тогда не рассказал особистам всю правду? — погрузился он в воспоминания военной молодости, — Ведь знал, что Горностаеву не место в военной разведке!» Герман стал раскручивать сюжет беседы с начальником особого отдела штаба армии ПВО десятилетней давности.

Двое сидели напротив друг друга. Со стороны казалось, что обаятельный моложавый подполковник травит анекдоты лейтенанту-первогодку, который лишь кисло улыбался его сальным шуткам. На самом деле это был первый в жизни Германа допрос. «Старший товарищ» был столь же учтив и приветлив, сколь колючими были его вопросы.

— И чем же этот заграничный «Ху» вам приглянулся?

— «Зэ Ху» («The Who»), товарищ подполковник!

— Мне без разницы, лейтенант. «Ху» — будь он хоть трижды «Зэ», так «Ху» и останется, как его не верти!

— Мы оперу искали, товарищ подполковник…

— На Гусинобродской барахолке? Оригинально!

— Так точно! В оригинальном исполнении! Искали рок-оперу «Томми» на импортном виниле.

— А советские оперы на отечественной пластмассе не пробовали слушать, товарищ лейтенант?

— Например?

Подполковник замешкался, силясь вспомнить хотя бы одно название советской оперы. Герман радостно поспешил ему на помощь.

— «Поднятая целина» Дзержинского!

— Не понял…

— Я говорю про Дзержинского, который написал оперу «Поднятая целина». Как мне в консерватории объясняли, в этом произведении музыкальный язык композитора органически сплетён с народной песенностью и драматической выразительностью сценического ряда.

Подполковник ошалело посмотрел на лейтенанта. В ответ он встретил неподдельно искренний взгляд офицера-двухгодичника, страстно влюблённого в отечественную музыкальную культуру. Особист встал, поправил китель и со словами «Ну-ну… Теперь, значит, и Феликса Эдмундовича в композиторы записали!» вышел из кабинета.

— Да нет же, товарищ подполковник, вы меня не так поняли!.. — встрепенулся Герман, но было поздно, офицер контрразведки захлопнул за собой дверь.

Пока он отсутствовал, лейтенант вчерне набросал незамысловатый сценарий-легенду совместного посещения тремя сослуживцами вещевого рынка. Через пять минут подполковник вернулся.

— Некогда было Феликсу Эдмундовичу оперы писать! — с порога заявил особист. — В музее Дзержинского на мой телефонный запрос ответили, что у него даже слуха не было!

— Извините, товарищ подполковник, и я об этом же хотел сказать. Но речь шла о другом Дзержинском, — Иване Ивановиче, известном советском композиторе, того, что орденом Ленина наградили за оперу «Волочаевские дни», а ещё он написал…

— Довольно!

Лицо контрразведчика начало кривиться и вскоре он зашёлся безудержным смехом «Кому рассказать — не поверят! Дзержинский — композитор! Надо будет генералу твой анекдот поведать!» Не в силах сдержать эмоций, офицер вновь выскочил в коридор. Вскоре к его смеху присоединились два или три голоса. Когда веселье за стеной смолкло, подполковник появился в дверях.

— Давно меня допросы так не забавляли, — сообщил он вставшему по стойке смирно лейтенанту. — Вольно, Герман Николаевич, давайте перейдём к делу…

Дальнейшая беседа прошла без эксцессов. Лейтенант подробно рассказал, как он со старшим лейтенантом Горностаевым и лейтенантом Назаровым якобы обменяли три довоенные пластинки с записями Лемешева и Утёсова на один диск с рок-оперой. «В этом произведении, — пояснил допрашиваемый, — рассказывается о трагической судьбе слепоглухонемого мальчика, так и не смогшего адаптироваться к безжалостным реалиям капиталистического мира». Это заявление вызвало очередную волну веселья у подполковника, который никак не мог вывести лейтенанта на тропу чистосердечного признания. Герман упорно объезжал эпизоды, в которых он и его товарищи распродавали запасы порнографических журналов из коллекции Горностаева, умалчивал факты коллективного стяжательства при обмене двух пар старых джинсов на одни новые и даже ни словом не обмолвился о том, как весело они гуляли в ресторане после успешных торговых сделок, совершённых на городской барахолке. «Ну, хорошо! — подвёл итог беседы уставший от смеха подполковник, — Ты хотя бы скажи, но только без утайки, достоин ли Горностаев к зачислению слушателем в военно-дипломатическую академию?.. Папаша его хлопочет, да и командование меня торопит с решением». Герман долго молчал, но вскоре выдавил вымученное «Да!» «Ты хорошо подумал, лейтенант?» — переспросил его особист. «Так точно!»

Теперь, лёжа в кровати, майор советской разведки мучился угрызениями совести. Тогда, без малого десять лет назад его «да» прозвучало как «нет» и начальник особого отдела всё понял. Недавно, совершенно случайно Поскотин узнал, что Горностаев служит на Дальнем Севере, а третий из подельников загремел в пески туркменских Каракумов. «Мог ли Горностаев стать предателем? — размышлял засыпающий Герман, — Нет, не похоже. Если бы и задумал измену, то непременно затаился и, уж конечно, не стал бы заниматься фарцовкой. Да и кто из нас, тогдашних лейтенантов был не без греха?.. Интересно, а Фикусов в молодости приторговывал шмотками?» В поисках ответа на последний вопрос, он, наконец, заснул, вдыхая запахи рассыпавшихся на подушке волос любимой женщины.