Бес в ребро

Глава 8

— Ты охренел, Вадик.

В оригинале фраза Кирилла звучала более резко, и он добавил несколько соответствующих эпитетов. Кира вообще-то ругался редко, практически никогда, но тут он сам «охренел» от услышанного. Он даже привстал и подозрительно огляделся по сторонам, хотя вокруг не было ни души. Они были один на один в звенящей туче комаров на берегу Онежского озера — два рыбака, тоскливо таращившихся на свои поплавки. По официальной версии Вадим приехал к брату отдыхать от суеты мегаполиса и восстанавливать больные нервы. А разве есть отдых лучше утренней рыбалки, будь она неладна!

Озеро подступало к ногам, идеально ровное и неподвижное, отражение холодного неба лежало на бурой воде тонкой белой пленкой. Все вместе походило на гигантскую чашку остывшего кофе с молоком. Вадим был глубоко равнодушен к суровой красоте северной природы. От пришедшего на ум сравнения ему вдруг отчаянно захотелось настоящего кофе, горячего, терпкого, который пьешь где-нибудь в солнечной Вене за столиком открытого кафе, покуривая и любуясь празднично яркими цветами на аккуратных клумбах. Почему он, в самом деле, не поехал туда лечиться?

Потому что нет никакого лечения, безжалостно напомнил ему внутренний голос. Ты сам его придумал, чтобы смотаться в Петрозаводск и провернуть свои дела. Тебя не вылечат ни в Вене, ни на Ривьере. Единственный твой шанс — этот недоумок, который не хочет ничего понимать и слушать.

Родной брат, с ума сойти. Не просто родной — дубликат, точная копия! Тот же набор хромосом, те же руки, волосы, складки у рта. Но на внешнем сходстве все и кончается. Где вы, законы наследственности? Где описанное в литературе единство помыслов и устремлений, где родство душ и общность привычек? Ни в одном глазу! Вы за это ответите, господин Мендель. Не зря строители коммунизма объявляли генетику лженаукой, ох, не зря.

Родной брат и дубликат между тем скуривал пятую сигарету Вадимова «Данхилла» и возмущенно бухтел:

— Вадик, ты охренел. Я понимаю, что это трендеж, что ты не всерьез. Но как тебе вообще такое могло в голову прийти? Развлекаешься? С жиру бесишься?

Вадим решил сменить тон с дружеского на резкий и категоричный. Пусть братец Кролик вспомнит, где его кроличья нора и на чьи деньги он живет со всем своим семейством. С жиру, говоришь? Правильно, потому что жиру у меня более чем достаточно, даже с тобой делюсь — не забыл?

— Ага, еще как бешусь, — сказал он вслух. — Кстати, насчет жира ты правильно заметил — надо тебе немного нагулять жирку, — смотри, насколько я солиднее. Или ладно, спишем на побочный эффект от лечения.

— Слушай, заткнись! — сквозь зубы сказал Кирилл.

У него клюнуло. Он подсек, но опоздал. Крючок с обрывком обглоданного червяка блеснул в неожиданно прорвавшемся луче тусклого карельского солнца. Кирилл снова выругался, поймал крючок, насадил нового червя и забросил удочку. В ведре болтались две жалкие рыбешки — явно неубедительный результат хорошего мужского расслабона, которым должна была стать их поездка на озеро с рыболовными снастями.

Поплавки Вадима уже давно и многозначительно дергались, но ему было плевать на всю рыбу Онежского озера вместе взятую.

— Кира, заткнись ты, и слушай тоже ты. Это не трендеж, я говорю с тобой серьезно. Иначе зачем бы я перся к тебе в твой Мухосранск и кормил тут комаров. Ты выполнишь мою просьбу и получишь пятьдесят кусков. Тысяч! Баксов! Зеленых! Это укладывается в твоей инженерской башке? Десять сейчас, чтобы оставить твоим на жизнь. Остальные после. Плюс текущие расходы. Это стоимость моего лечения. И столько же платят за суррогатное материнство. По-моему, справедливо.

— И за эти зеленые баксы я должен спать с твоей женой?

— Именно.

— Бред. Ты начитался детективов. Или, наоборот, не читал, иначе бы знал, что преступников всегда ловят.

— А мы не преступники, Кир. Мы что, убиваем кого-то? Мы просто помогаем друг другу решать наши семейные проблемы. Я помогаю тебе деньгами, ты мне — семенным фондом. Никому от этого плохо не будет.

— Никому? А Светке? А твоей Алине?

Он вступил в дискуссию — это уже хорошо. Как с бандитами, захватившими заложников: главное — начать переговоры.

— Алине главное — ребенок, и она никогда ни о чем не узнает. Светка тоже. Что — у тебя других баб не бывало? Ты же не боялся сделать ей «плохо»!

— Но как ты себе это представляешь? Я приезжаю в Москву, беру твои документы, поселяюсь у тебя в квартире, ношу твои трусы, а вечером ложусь в твою постель…

(А он не такой дурак, каким прикидывается. И воображение работает. Еще немного, и получится додавить его до конца.)

— Именно так, сообразительный ты мой! Ты ложишься в мою постель, достаешь свой аппарат и засаживаешь моей жене. И одаряешь ее своей плодовитой спермой. За это днем ты ездишь на моей тачке, жрешь из моего холодильника такую хавку, о которой даже в журналах не читал, и тратишь мои бабки, как хочешь. А потом еще получаешь гонорар. Трусы я куплю тебе новые, так и быть. И если тебя со всего этого счастья так уж воротит, ты напряжешься и сделаешь Алине ребенка как можно скорее.

— Она сразу поймет, что это не ты.

— Если не проколешься, то не поймет. Каким образом? Моих родинок она не знает, у нее слишком тонкая натура, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Для гарантии будешь это проделывать в темноте, скажешь — доктор прописал.

— Но я же трахаюсь не так, как ты!

— Брось, это в журналах для девочек придумано, что все женщины разные, все мужчины разные и каждый трахается по-своему. На самом деле и у цветов, и у бабочек все одно и то же. А уж о людях и говорить нечего. Кино посмотри — все эротические сцены похожи, как близнецы. А что до разности… Человек сегодня один, а завтра другой. Промежность джинсами натер или порнуху посмотрел — вот и разный. А главное — вали на лечение. Объясняй, что тебя все научили делать по науке, чтоб дети качественные получались.

— А привычки? Кашель, чихание, сморкание, храп? Тоже результат лечения? Или скажешь, у всех одно и то же?

(Отлично! Мы уже выстраиваем стратегию будущей операции.)

— Кирилл, ну придумай что-нибудь, прояви солдатскую смекалку. У нас с ней раздельные спальни. Будешь храпеть и сморкаться так, чтоб она не видела. Главное, она не подозревает, что у меня есть брат, так что ничего такого ей и в голову не придет.

— А почему, кстати, она не подозревает?

— А потому, кстати, что вряд ли ее папаша давал бы деньги на твоих спиногрызов так же охотно, как на мои карманные расходы. И кстати, если ты сейчас откажешься, с материальной помощью будет покончено. Раз и навсегда. А если сделаешь… Кира, ты меня спасешь от позора и разорения. Ты не представляешь, что это для меня значит.

Вадим так и не понял, что больше подействовало на брата — угрозы или сцена из мыльного сериала, которую он изобразил под занавес.

Кирилл не собирался никуда ехать, а тем более играть в эту Вадькину комедию с переодеванием. Во-первых, опасно, во-вторых, глупо, в-третьих…

В-третьих, ну зачем ему это все? Москва! Да что он там не видел! Перебираться в чужой город, спать на новом месте, жить с незнакомой женщиной и притворяться, что ты тут свой? От всего этого можно если не свихнуться, то невроз заработать точно. Ему ведь не двадцать лет, когда человек состоит из примитивных инстинктов и ему все равно, что есть, где спать, с кем пить, кого трахать и так далее. С возрастом привыкаешь к комфорту, а комфорт — это твои привычки, это твой старый диван, шлепанцы, домашние штаны с пузырями на коленках, пиво по субботам. Традиции, вот как это называется. Жизнь стоит на традициях. Отними у человека его шлепанцы и традиции — и жизнь разбита.

Ну да, деньги. Баксы. Зеленые. Пятьдесят кусков, черт бы их побрал. Но не всё ведь можно купить за деньги. Он небогатый человек, но никому пока еще не продавался, потому, наверное, и беден. Да, подарки принимал, но ведь от родного брата! А теперь брат думает, что за свои несчастные подачки может вертеть Кириллом как угодно. Так вот — нет! Он не хочет, не согласен и вообще не будет обсуждать этот бред.

Все эти правильные и разумные вещи Кирилл говорил себе, энергично вытаскивая одну рыбу за другой — наконец-то пошел клев! — меняя червяков, чертыхаясь и уже почти не слушая Вадима. Вернее, ему казалось, что он не слушал. К концу удачной рыбачки оказалось, что он не только слушал, но и отвечал, и поддакивал, а в итоге неожиданно так повернулось, что согласился. Вадим достал из широких штанин толстую пачку денег — и правда баксы, зеленые, ну и ну! — и Кирилл понял, что сделка заключена. Вот это влип!

В тот же день они объявили изумленной Светке, что Вадим организовал Кириллу в Москве очень выгодный контракт в хорошей фирме, выдали ей «аванс» и стали готовиться к отъезду в столицу. На самом деле сперва путь их лежал в славный город Санкт-Петербург, где планировалось разработать всю операцию в деталях. Вадим выбрал Питер потому, что тот находился примерно на одинаковом расстоянии от Москвы и Петрозаводска, и потому, что их обоих там никто не знал. Кроме того, град Петра имел более или менее столичные размеры и размах, что было необходимо для тренировки неотесанного брата на местности.

Светка Колосова, конечно, понимала, что выгодные контракты бывают только в мышеловке. Но молчала. Во-первых, десять штук баксов пришлась в хозяйстве очень кстати. Во-вторых, были и другие причины, о которых она никому не могла рассказать.

Люди никогда ничего не замечают. Ни-ког-да! Он знал это наверняка. Сказки о всевидящих старушках-соседках придуманы авторами детективов, чтобы окоротить потенциальных преступников. Раньше церковь пугала: не воруй, Боженька на небе все видит! Потом коммунисты стращали: ЧК не дремлет, Старший Брат думает о тебе! Теперь осталось только недреманное око самого народа: тихо — люди услышат, кто-то узнает!

Ничего-то эти люди не услышат и не узнают. И соседки, и старушки не видят дальше собственного носа и опознают окружающих по знакомым деталям. Стоит убрать эти детали, как ты станешь неузнаваем.

Отчим любил со смехом рассказывать, как они с мамой вернулись с курорта, где он сломал ногу, а мать покрасила волосы. В тот же день во дворе, где они прожили два года, соседи спрашивали бабушку, что это за пара поселилась — он с костылем, она рыжая?

Сам он обнаружил, что его никто не узнаёт, когда вернулся из стройотряда обросший, с густой черной бородой. Потом на факультете началась «военка», он постригся, сбрил бороду и тут же услышал у подъезда: «Здорово, Вадим! Ты когда приехал?»

А вот обратный пример. У них на курсе учились две лесбиянки. Одна, страшненькая и мелкая блондинка мышиной масти, была фанатично влюблена в другую, тоже страшненькую, но брюнетку, высокую, с пышной фигурой. Так малявка умудрялась сдавать половину экзаменов и за себя, и за свою возлюбленную одним и тем же преподавателям, меняя прическу, макияж и «корочку» с фотографией на зачетке.

О хваленой женской наблюдательности лучше вообще молчать. В дни шальной юности Вадим не раз знакомился на улице с девушками, а на следующее свидание посылал приятеля, примерно подходящего по росту и масти, экипировав его своим шарфом или «той самой» рубашкой. И кроме неуверенного: «А ты что, постригся?», никаких вопросов не возникало.

И не возникнет. Три недели в Питере он снабжал Кирилла подробными сведениями, главным образом технического характера: расположение комнат, местонахождение вещей, распорядок дня. Ближайшие магазины и киоски. Имена немногих знакомых соседей и их собак. Цвет полотенец и халатов (фраза: «Дорогая, а где моя терракотовая пижама?» звучит убедительнее воспоминаний о медовом месяце).

Знаковых деталей оказалось не так уж много: фактически, они с Алиной жили автономно друг от друга. Гостей у них не бывало, со своими подругами жена встречалась на нейтральной территории. Если вообще были подруги. Вадим не мог припомнить ни одной, кроме приятельниц студенческой поры, ушедших в небытие после замужества. Жена была не ревнива, но предусмотрительна.

Она не любила компаний, работала, как и он, дома, составляя антологии, реферируя диссертации и научные статьи. Целыми днями они могли сидеть каждый в своей комнате за компьютерами, не говоря друг другу и двух слов. Обедать предпочитали в ресторанах (чаще порознь) либо покупали дорогие полуфабрикаты. (Nota bene: любимые блюда и напитки.) Иногда ходили в театр или на концерт (любимые актеры и исполнители). Телевизор тоже у каждого был свой. И в комнаты друг к другу они не входили без стука — просто сон Веры Павловны!..

Кира всего-навсего должен сохранять этот принцип равноудаленности. Любые контакты, кроме секса, сводятся к минимуму. Алина к этому давно привыкла, они живут так годами.

Ну, постель, конечно, да. Тут Кириллу придется импровизировать. Вадим пытался подбить брата на любовь втроем с какой-нибудь питерской путаной — исключительно в познавательных целях, — но тот отказался наотрез. Пусть сам выкручивается. Не обращая внимания на дремучую стыдливость провинциала, Вадим все же сообщил ему некоторые интимные подробности физиологии и анатомии своей жены. Кирилл перекривился и посмотрел на брата с плохо скрываемой брезгливостью, на что Вадим невозмутимо заметил: «Я тебе диктую правила пользования, а дальше твое дело». Воспоминание о теле и запахе Алины неожиданно взволновало его, он оставил брата в гостинице и отправился на поиски продажной любви один.

«На кухне — кухарка, в гостиной — герцогиня…» С этим у Алины все было в порядке, а вот спальня требовала корректировки.

Они впервые стали близки у Вадима дома, на вторую неделю знакомства. К его удивлению, он был у этой тихони не первым. Она никогда не рассказывала о его предшественнике (предшественниках?), в постели вела себя зажато, как будто ждала подвоха, и Вадим потратил немало сил, чтобы превратить эту «гордость и предубеждение» в нормальную женщину. Впрочем, ее сдержанность даже нравилась ему, пробуждая мужской азарт — завести, растормошить! Он до сих пор хотел ее при случае, но это ничего не меняло. Он не ревновал ее к своему дублеру. Она вообще не вызывала у него сильных эмоций. Точно так же он любил хорошее вино, не становясь алкоголиком. Их размеренная, как зарядка, сексуальная жизнь оставалась ниточкой, связывавшей двух чужих друг другу людей.

У Алины — он был уверен — за годы их брака не было других мужчин. Не потому, что она так честна и порядочна и считает нужным хранить ему верность. Ей это просто не интересно. Его стараниями она оценила прелести секса, но ей вполне хватает редких супружеских отношений. В остальном она полностью самодостаточна, и интрига, составляющая корень «интрижки», ей совершенно чужда. Он мог только развеселиться, пытаясь представить себе невозмутимую Алину бегущей на свидание, с восторгом и трепетом входящей в чужую квартиру, виснущей на чужом мужике… Смех и грех. И никакой ревности. Ревновать можно свое, а Алина всегда была ему чужой.

Тем временем подготовка к смене пары шла полным ходом. Кирилл отпустил такую же маленькую бородку, постригся «под брата». В модных бутиках осваивал науку от кутюр. Водил взятую напрокат «хонду». Играл в боулинг. Зубрил названия московских ресторанов, торговых центров, супермаркетов. В номере, матюкаясь, учился открывать устриц и есть суси палочками. С отвращением посетил маникюрный кабинет — до сих пор он стриг себе ногти в ванной канцелярскими ножницами.

Из каких же удивительных и важных мелочей состоит человеческая жизнь! Вадиму порой казалось, что он снимает фильм о самом себе, работая одновременно и режиссером, и сценаристом, и костюмером, и гримером, и декоратором. Герой фильма ему нравился, он открывал в нем новые, доселе неизвестные, но симпатичные черты.

Но все, конечно, учесть невозможно. Даже самые гениальные комбинаторы всегда горят на второстепенной ерунде.

Кирилла плохо постригли в Питере. Вадим почему-то поленился пойти с ним в парикмахерскую, а этот лох не смог толком объяснить мастеру, что от него требуется. Да и борода отрастала не по плану. Поэтому было решено представить Алине версию про бестолковых австрийских цирюльников, а Кире выдана наводка на салон у метро и словоохотливую парикмахершу Любочку, которая все знает и все сделает как надо.