Беспокойный характер

ЦВЕТНАЯ НИТОЧКА

Задремав под утро, молодая грачиха увидела сон: будто она вместе с другими грачами вновь летит на север, где родилась. Впереди старый вожак. Он хорошо знает далекий, трудный путь. Вот промелькнули внизу черепичные, словно пряничные, крыши последних домиков, кланяясь, исчезли вечнозеленые вершины кипарисов, отошло в сторону море и остались далеко позади горы, окутанные прозрачной дымкой. Все чаще стали попадаться белые мазанки с соломенной кровлей…

Встречный ветер по-весеннему ласков и мягок, а солнце — большое, яркое — слепит глаза и пригревает спину. Чем ближе к северу, тем становится холоднее. Внизу уже не море, бурливое и беспокойное, а заснеженные поля, огромные, тихие, серебристые. Еще по-зимнему сонно в лесах, на верхушках высоких сосен пышными шапками лежит снег. Пройдет еще немного времени — и сюда доберется весна, веселая, шумная, хлопотливая.

Скоро, очень скоро конец трудному пути. Вот-вот появится из-за поворота широкая река, все еще скованная льдом, а на ее крутом берегу — веселый шумный город. Знакомый город. Высокий кирпичный дом, огороженный низеньким забором, словно живой вынырнет из-за голых ветвей раскидистых лип и улыбнется гостям светлыми широкими окнами…

И вдруг все это пропало… Грачиха вздрогнула, застонала от боли и открыла глаза: ни реки, ни города, ни лип… Над головой попрежнему южное небо, низкое, тяжелое. Яркие звезды как будто касаются листьев пышного каштана. Совсем рядом неумолкаемо рокочет море. Оно редко бывает спокойным, молчаливым. Из сада, от газонов и клумб поднимается терпкий аромат цветов.

Птица подбирает больное крыло, устраивается поудобнее на ветке и опять погружается в тяжелую дремоту. Окончательно она просыпается от плача, тихого, горестного.

Раннее утро… Мягкое, солнечное, ласковое…

Наклонив на бок голову, грачиха, с любопытством прислушиваясь, заглянула вниз. На балконе, на легкой раскладной кроватке, уткнувшись лицом в подушку, лежала девочка. Она не походила на загорелых до черноты ребятишек, озорных, шумных, которые бегали вперегонки по дорожкам санаторского парка. Одна из ее косичек распустилась; волосы своим цветом напоминали дозревающую на полях пшеницу. Девочка плакала, тихо, жалобно. Горькие всхлипывания часто прерывались кашлем.

На балкон вышла румяная круглолицая медсестра.

— Почему ты плачешь, деточка? — приветливо спросила она.

Поставив на стул подносик, прикрытый салфеткой, сестра поправила на пышных волосах высокую, словно воздушный пирожок, шапочку, присела рядом с девочкой.

— Не нужно скучать, хорошая моя, — ласково сказала она, — и притянув к себе голову девочки, пригладила ее спутанные, растрепавшиеся косы.

— Все будет хорошо. Сейчас позавтракаем. Смотри-ка, что я тебе принесла!

Сестра сняла салфетку; на подносе был стакан молока и аппетитная поджаристая булочка.

Грачиха забеспокоилась. Ее мучил голод. За два дня ей удалось поймать только одну неосторожную муху да проглотить ползавшую по листку неповоротливую гусеницу. Больное крыло не позволяло слететь с дерева и поискать пищи.

— Ничего я не буду! Не хочу! И молоко не буду. И булку уберите!

Девочка отворачивалась и отталкивала от себя стакан с молоком.

— Значит, я зря старалась?

— Ничего я не хочу. Я хочу домой.

Огорченная сестра тихо вышла. Грачиха насторожилась. Вытянув шею, она не спускала глаз с соблазнительной булочки. Забыв о больном крыле, птица нечаянно задела им за ветку и, не удержавшись, упала прямо на балкон.

Девочка вскрикнула, натянула до подбородка одеяло. Перепуганная падением и испытывая острую боль, птица прижалась к решетке. Нахохлившись, она широко раскрыла клюв и угрожающе зашипела: приготовилась защищаться. Но девочка не делала никаких попыток к нападению. Она лишь смотрела на грачиху немигающими глазами, круглыми и синими, как озерца. Несколько минут они рассматривали друг друга. Потом девочка шевельнулась, пытаясь приподняться. Грачиха забила крыльями по полу, стараясь взлететь. Встать девочке не удалось. Больное крыло не позволило птице улететь с балкона…

— Вот глупая! Чего ты испугалась? Я тебя не трону. Видишь, я даже встать не могу! — девочка вытерла глаза краешком простыни. — Откуда ты упала? — Она взглянула вверх.

В палате хлопнула дверь и на балкон снова вышла медсестра. За ней маленькими торопливыми шажками семенил доктор. Грачиха не раз видела его. Старик не умел тихо ходить, он всегда бегал, улыбался и шутливо покрикивал. Его белый короткий халат можно было заметить везде: и в столовой, и на пляже, и на площадке для игры в мяч. Где бы ни появлялся старый врач Иван Петрович, смех звучал громче, радостнее. Выбежав на балкон, врач быстрым взглядом окинул заплаканное лицо девочки, нетронутый завтрак. Лохматые брови его едва заметно дрогнули, у губ залегли недовольные складочки.

— Кто это здесь бунт поднимает? — шутливо спросил Иван Петрович, наклоняясь к больной.

Сестра молча, заботливо поправила сползшее на пол одеяло и простыню.

— Наговариваете, Анна Ивановна! Прямо скажу, наговариваете. Она и не думала плакать!

Иван Петрович весело прищурился, подсел ближе к девочке и легонько дернул ее за косичку.

— Что же это ты, Северяночка, — с первого дня и бунт поднимать? Так не годится! Это у нас не полагается!..

Девочка робко подняла на врача большие синие глаза, прикусила задрожавшую нижнюю губу. На худых щечках вспыхнули яркие пятнышки.

— Почему не кушаешь? — уже строже спросил врач.

— Не хочу! Все равно у вас тут не поправлюсь!

— Что? Кто это тебе сказал? Анна Ивановна?

Старик грозно сдвинул лохматые брови, насупился. Анна Ивановна грустно улыбнулась. Девочка испуганно замахала руками.

— Что вы! Что вы! Это я сама решила!

— Сама? — удивился доктор. — Откуда ты знаешь? А вот мы сейчас и проверим, правду ли ты говоришь!

Анна Ивановна протянула ему листки, которые принесла с собой. Девочка, не шевелясь, следила за каждым движением врача, пытливо заглядывая ему в лицо. Иван Петрович улыбался.

— Так! Значит, ученица пятого класса… Зовут Валентинкой.

Вставив в уши длинные гибкие трубочки, он долго передвигал по груди и спине девочки круглую блестящую коробочку.

— Так, так. Дыши глубже. Покажи язычок, — шутил Иван Петрович. Но когда он отворачивался от Валентинки, Анна Ивановна улавливала тревогу и огорчение в его серых глазах.

— Все очень хорошо, — заявил Иван Петрович, кладя коробочку с трубкой в карман халата. — И, пожалуйста, не выдумывай глупостей, а то рассержусь.

— Почему у меня не ходят ноги? — шопотом спросила Валентинка.

— Ерунда, и ноги пойдут! Побегут даже. Не удержишь.

— Кашель мучает… Скучно…

Валентинка приумолкла, прислушиваясь к веселым ребячьим голосам в саду. Иван Петрович и сестра переглянулись.

— Отдохнешь с дороги. Окрепнешь. Товарищей заведешь. Будет весело. А пока нужно набраться терпения — полежать одной.

Доктор повернулся, нечаянно задел тарелку. Ломтик булки упал на пол. Грачиха встрепенулась. Волоча крыло, она заковыляла к упавшему куску.

— Это еще что здесь за гость заявился? — воскликнул доктор.

— Ой, не троньте ее! — заволновалась девочка. — У нее крылышко подшиблено. Она летать не может.

Анна Ивановна пододвинула носком ботинка кусок поближе к решетке. Вонзив длинный клюв в ломтик булки, грачиха торопливо и жадно начала глотать вкусный мякиш.

— Вероятно из рогатки подбили, озорники, — проворчал доктор. — Все грачи уже давно улетели. К вам на север. Они там гнезда вьют и птенцов выводят. Умная птица. А эта бедняжка отстала от своих. Ишь, как ест! Сил набирается…

— У нас под окном около школы липы растут. Большущие! А моя парта как раз у окна стоит, и мне видно, как грачи прилетают. У нас еще снег, а они уже летят. Мы всегда их встречаем.

Девочка оживилась. Ее глаза заблестели, щеки слегка зарумянились. Грачиха, покончив с булкой, почистила клюв, притихла. Сквозь приятную полудремоту она слышала глуховатый низкий голос доктора, ласковый, немного печальный — Анны Ивановны и тоненький словно звук журчащего ручейка, — Валентинки.

— Когда я уезжала, меня всем классом провожали. Девочки плакали, а Нина Петровна сердилась на них. — Что-то вспомнив, Валентинка всхлипнула. — Она, она велела мне поправляться… И мама тоже, и папа. Адька теперь скучать будет без меня. Он у нас совсем, совсем маленький. Ходить только что начал. Приду из школы, а он как засмеется… и все время на руки просится…

Валентинка примолкла. Грачиха приоткрыла глаза. Старый доктор попрежнему сидел на краешке стула и, наклонив голову, о чем-то думал. Анна Ивановна кончиком полотенца вытирала вспотевший лоб девочки.

— Они теперь в лагерь уедут, а я… Я вот лежу тут, — задумчиво произнесла Валентинка. — И вовсе я не поправлюсь! И от школы отстану! — вдруг с отчаянием выкрикнула она.

— А ты любишь школу? — перебил ее Иван Петрович.

— Кто же свою школу не любит? Вы знаете… Вы знаете, как у нас хорошо! У нас такая школа, такая… И город у нас лучше всех! И Кама тоже. У нас весной…

Грачиха слушала девочку и временами вздрагивала.

— Ты пионерка? — полюбопытствовал Иван Петрович.

Валентинка с удивлением взглянула на него.

— А как же!

— Ну, тогда все в порядке, — вдруг обрадовался врач. — Обязательно поправишься. Я ведь знаю пионеров. Боевой народ, твердый. Если чего захотят, так своего добьются. С любым делом справятся.

Валентинка насторожилась, шире раскрыла глаза.

— Да, да. Ты не смотри на меня так. И ты, если захочешь, то будешь здорова!

— Как — если захочу?

Девочка недоверчиво посмотрела на Анну Ивановну. Та кивнула утвердительно головой.

— От тебя требуется только одно, чтобы ты хотела жить, учиться. Очень хотела. Это очень хорошо, что ты пионерка. Значит, ты и плакать не будешь, наберешься терпения. Будешь есть. Видела, как она глотала? — Иван Петрович кивнул в сторону притаившейся грачихи. — Мы уж тебе поможем. Да, мы твою болезнь сразу выгоним.

Анна Ивановна, тепло улыбнувшись, поднесла стакан девочке. Валентинка, слушая доктора, отпила глоток молока.

— Согласна? Как навалимся на твою болезнь все вместе — она испугается, да и сбежит!

Валентинка, поспешно допив молоко, отдала пустой стакан сестре.

К вечеру, едва с моря подуло холодком и по склонам гор расползлись лиловые тени, девочку перенесли в палату.

Ночь грачиха провела на балконе, прижавшись к витой решетке. С непривычки ей не спалось. Ныло крыло, беспокоили шорохи, доносившиеся из приоткрытой двери палаты…

Утром, едва успели открыть балконную дверь, грачиха, подпрыгивая, добралась до порожка и с любопытством заглянула в комнату. Как и вчера, возле Валентинки была Анна Ивановна. Обтерев худую руку девочки повыше локтя мягким комочком ваты, она воткнула в кожу что-то длинное, острое. Валентинка громко вскрикнула. Грачиха нахохлилась, сердито закаркала. Анна Ивановна рассмеялась, Валентинка тоже улыбнулась.

В этот день грачиха меньше дичилась и подбиралась совсем близко к раскрытой брезентовой кроватке на балконе; не шевелясь и не мигая, она следила за малейшими движениями тихо лежавшей девочки. Доктора она тоже больше уже не боялась и даже один раз долбанула клювом по носку его ботинка, когда он сидел возле Валентинки и весело о чем-то рассказывал. Только Анна Ивановна почему-то беспокоила ее. Как только высокая румяная сестра появлялась на пороге, птица прижималась плотнее к полу, распускала крылья, принимая угрожающий вид.

— Анна Ивановна, она вас почему-то боится! — сказала Валентинка.

— Ничего, моя хорошая, мы с ней помиримся, — ответила сестра, ставя на стул поднос с завтраком.

Грачихе досталось целое печенье и сладкая ягодка из компота. Валентинка покорно съела яйцо, кусочек булки, намазанный маслом, выпила стакан компоту. Правда, она морщилась, кашляла, но Анна Ивановна была терпелива и настойчива.

После завтрака, как только ушла сестра, грачиха, почистив клюв, вновь принялась рассматривать девочку.

— Что же ты все так смотришь на меня? — спросила Валентинка. — Как тебя зовут? Почему ты молчишь? Давай поговорим. Видишь, какие книги принесла мне Анна Ивановна. — Девочка открыла книжку и показала птице яркую картинку.

Грачиха молчала и не спускала с Валентинки круглых неподвижных глаз, похожих на блестящие бусинки.

— Вот ты какая молчунья! Даже не хочешь сказать свое имя. Я тебя буду звать Варей. Ладно?

Птица сидела неподвижно.

— Мы ведь обе больные. У тебя крыло, а у меня вот кашель. — Валентинка приложила руку к груди. — Слышишь, как хрипит? Дышать трудно. Ноги не ходят, и голова кружится, — жаловалась она. — Но ты не думай, пожалуйста. Я непременно поправлюсь! И ты тоже. Слышала, что сказал доктор? Нужно только захотеть. Я опять учиться буду, а ты следующей весной полетишь домой. Мы справимся! Мы ведь с тобой сильные!

Внизу послышались ребячьи голоса, быстрый топот ног, громкий смех и говор. Валентинка умолкла, повернула голову, прислушалась.

— Купаться побежали. Счастливые… — почти шопотом проговорила она и еще тише добавила: — И я тоже скоро буду так бегать. Обязательно.

Грачиха попрежнему молчала.

С утра лил упорный надоедливый дождь. На балкон невозможно было выйти. Привалившись спиной к подушке и опустив руки, печально следила Валентинка за тем, как большие капли скользили по стеклу окна. На одеяле возле нее лежал недошитый платочек и моток цветных ниток.

За последние дни южное солнце успело позолотить лицо и руки девочки. Щеки округлились, порозовели. Каждый день Варя видела, как Валентинка пила какую-то жидкость из пузырька, глотала белые таблетки, похожие на маленькие лепешечки. Как-то одна из них упала и Варя ее попробовала. Она оказалась невкусной, горькой.

Сегодня Валентинка почему-то хмурилась, кашляла больше обычного, часто вытирала слезы, катившиеся по щекам.

— Она даже не улыбнулась, когда пришел врач. Не раскрыла она и книги, как делала обычно после завтрака. Забыла Валентинка и про Варю…

Девочка и птица очень сдружились. Достаточно было Валентинке прошептать: «Варя», как птица поднимала голову и, по-смешному ковыляя, спешила к постели больной.

В этот день, видя, что Валентинка не отзывается на ее карканье, Варя принялась усердно долбить вытканный яркий цветок на коврике у кроватки. Ее спугнули шаги. Вошла Анна Ивановна.

Варя поспешно забилась в угол, притихла. Валентинка отвернулась. к стене лицом.

— К тебе гости, — проговорила сестра, будто не замечая хмурого вида Валентинки. — Заходите, девочки. Чего прячетесь?

В комнату робко, бочком, вошли две девочки. Одна была черненькая, кудрявая, в коротком сарафане. Она с любопытством оглядела Валентинку узкими блестящими, словно черносливинки, глазами, поправила на голове тюбетеечку и переложила из одной руки в другую серый мешочек. Ее подружка, высокая и тоненькая, в голубой майке, с толстой рыжеватой косой, прижимала к груди ворох полуувядших листьев и цветов. Валентинка широко раскрыла глаза от удивленья.

— Мы пришли тебя навестить, — сказала кудрявая, делая шаг вперед. — Можно?

Она оглянулась на подругу, покраснела.

Валентинка засмеялась.

— Можно! Еще как можно! Ведь можно, Анна Ивановна? — вопросительно посмотрела она на сестру.

— Конечно, моя хорошая. Проходите, девочки!

Рыженькая решительно подошла к столу, свалила на него листья и цветы и, улыбнувшись дружелюбно и ласково, протянула Валентинке руку.

— Надя Соколова, — сказала она деловито. — Из Ленинграда. Я тоже в пятом учусь.

— А я, а я — Нахмет, — перебила ее курчавая. — Смотри, какие я гальки собрала. Их много на берегу. — Нахмет торопливо высыпала из мешочка на одеяло горку разноцветных гладких камешков. — Повезу домой. А Надя гербарий собирает.

Надя потерла ладонью облупившийся от загара нос и с упреком сказала:

— Разве так можно, Нахмет, ты ее совсем заговоришь!

— Пускай говорит, — улыбнулась Валентинка.

— Вот и познакомились. Вы тут посидите, а я пойду по своим делам. — Анна Ивановна выразительно посмотрела на Надю, кивнула головой и вышла.

Через несколько минут девочки совсем освоились и весело болтали. Надя показывала цветы и листья, а Нахмет так громко смеялась, что Варя в своем углу каждый раз вздрагивала и настораживалась.

— Это я для школы собираю. Хочешь — поделюсь? — предложила Надя. — У вас на Урале ведь наверно нет этих цветов?

— А я тебе завтра такой цветок, такой цветок принесу, — не утерпев, перебила подругу неугомонная Нахмет. — Прямо с твою голову, огромный, белый, словно гусь. И камешков еще наберем. Вот завтра выглянет солнце, пойдем купаться. Ты умеешь плавать?

Валентинка нахмурилась, глаза ее потускнели. Надя заметила это и дернула говоруху за сарафанчик. Но та лишь отмахнулась.

— Ты ходила к морю? Оно очень большое, огромное, соленое. Ух, какое красивое, лучше, чем на картинках.

— Я не могу. Ноги не ходят. Очень голова кружится, — ответила Валентинка.

Девочки молча переглянулись.

— Простудилась зимой, в больнице лежала, а потом сюда привезли.

Валентинка приложила ко рту ладонь, кашлянула, отвернулась.

— Ну и что же? — вдруг сказала Надя. — Я тоже лежала, а вот сейчас бегаю. И ты встанешь.

— Ты ведь не пробовала вставать? — спросила Нахмет.

— Нет, — словно чего-то испугавшись, прошептала Валентинка.

— А что если сейчас попробовать? — загорелась Нахмет.

— Ты как, Валентинка? Хочешь?

— Не знаю, — неуверенно ответила девочка.

Надя молча собрала с одеяла цветы, переложила их снова на стол, накинула на Валентинку халатик и помогла ей подняться с постели.

— Держи ее, Нахмет, с другой стороны. Вставай! Хватит лежать!

Несколько секунд Валентинка стояла неподвижно, закрыв глаза и держась за спинку кровати.

— Не могу. Все качается. И пол качается.

— Держись за нас! Сейчас все пройдет. Делай шаг вперед.

Валентинка неуверенно переступила одной ногой и тихонько засмеялась.

Притаившаяся Варя недоуменно таращила глаза. Она так привыкла видеть девочку лежащей, что не удержалась и громко каркнула.

— Варя! Хожу! Видишь ты или нет?

Подруги удивленно посмотрели в угол. Они только сейчас заметили прижавшуюся к стене птицу.

— Ой! — вскрикнула Нахмет, — у тебя грачиха. Откуда она?

— У нее больное крыло. Она не может летать.

Валентинка рассказала подругам, как Варя попала к ней.

— А ты не посмотрела, что у нее под крылом? Может быть, ее можно вылечить?

Нахмет хотела подойти поближе, но Варя угрожающе раскрыла клюв.

Девочки провели Валентинку несколько раз по палате.

— Теперь довольно. Ложись, — приказала Надя. — Завтра повторим.

После ухода подруг Валентинка повеселела. Она достала из-под подушки тетрадь и что-то долго, долго писала, мусоля карандаш.

И как только Анна Ивановна вошла в палату, она протянула ей три голубых конверта:

— Маме, девочкам, учительнице, — зардевшись, сказала она.

На другой день подруги снова пришли, и Валентинка снова попробовала подняться. Прикусив губу, она упорно переставляла ноги, медленно передвигаясь по комнате. Надя и Нахмет, готовые поддержать ее в любую минуту, на цыпочках шли за ней. Добравшись до Вари, Валентинка присела на корточки около нее.

— Девочки, как она на меня смотрит! Ты, наверно, думала, что я весь век буду лежать? Да?

Она осторожно положила грачихе на спину руку. Та забеспокоилась, изловчилась и слегка клюнула в розовый палец.

— Дерется, — засмеялась Нахмет.

— Да не сердись, пожалуйста! Я ведь погладить тебя хочу!

— Мы же тебе не враги, — убеждала грачиху Надя. — Вот подожди немножечко: придет Иван Петрович, и мы его попросим, чтобы он и тебя полечил. Хочешь ведь летать?

— Конечно, хочет, — утвердительно ответила за грачиху Валентинка.

Варя сжалась в комочек, прикрыла глаза и разрешила себя погладить.

Подруги так увлеклись, что не слышали, как тихонько открылась дверь и в палату вошел врач в сопровождении сестры Анны Ивановны. Они остановились на пороге и, переглядываясь, слушали их болтовню.

— Кажется, дело идет на лад, — тихо и радостно заметила Анна Ивановна.

Врач утвердительно кивнул и удовлетворенно хмыкнул. Девочки обернулись. Нахмет бросилась к доктору и доверчиво прижалась к его плечу.

Увидев грачиху, Иван Петрович подошел ближе.

— Она тоже хочет летать, а не может, — в голосе Валентинки была просьба.

— Ну что же, голубушка, — повернулся старый врач к сестре, — наше с вами дело — лечить. Еще одну больную нам подсунули! Попробуем ее заставить летать.

— Ой, попробуйте! — в один голос вскрикнули девочки.

Доктор заложил за спину руки, посмотрел сверху вниз на притихшую грачиху и, делая строгие глаза, произнес:

— Приготовить больную к осмотру. На всякий случай прокипятить инструмент. Возможно, придется делать операцию.

Анна Ивановна достала из кармашка блестящие щипчики и обтерла их ваткой.

— Передайте инструмент ассистенту, сами возьмите больную на руки, — распоряжался доктор. — Да сядьте, голубушка, поближе к свету.

Анна Ивановна передала пинцет Наде и нагнулась над грачихой.

— Я сама подам вам ее. Она вас еще боится! — Валентинка взяла Варю на руки, приласкала и, тихо уговаривая, передала сестре.

В комнате стало тихо. Девочки смотрели, затаив дыхание. Иван Петрович осторожно отогнул крыло птицы.

— Понятно! Инородное тело. Поэтому она и летать не может. Произведем операцию.

— Теперь потерпи, деточка. Наберись храбрости, — Анна Ивановна ласково погладила грачиху, словно тяжело больного ребенка.

Варя испуганно таращила круглые глаза.

— Инструмент!

Надя поспешно передала доктору пинцетик.

Но едва Иван Петрович коснулся больного места, как Варя дернулась и забилась.

— Успокойся, бедная пичужка! Сейчас все пройдет, — уговаривала Анна Ивановна.

— Один разок потерпи, зато летать будешь. Я же терплю, — забеспокоилась Валентинка.

— Тише, тише, глупая птица, — произнес доктор, и ловким движением направил пинцет.

Варя продолжала биться от страха, а когда под кожу вошло что-то острое и нестерпимая боль обожгла все тело, грачиха громко вскрикнула, пребольно клюнула Анну Ивановну в руку и вырвалась. Сгоряча она взмахнула крыльями, вылетела на балкон, перелетела через решетку и камнем упала на газон. В руках сестры остались два темных перышка, а на полу, рядом с выпавшим из рук доктора пинцетом, тускло поблескивал кусочек свинца.

Забившись в густую листву лавра и прикрыв от страха и от боли глаза, Варя слышала, как сверху ее звала Валентинка, а по кустам шарила Анна Ивановна с ребятами. Притаившись, грачиха, не подавала голоса.

Через несколько дней боль под крылом утихла. Позавтракав несколькими гусеницами, Варя почистила перышки и взглянула вверх. На балконе никого не было. Лишь синяя лента из косы Валентинки, зацепившись за решетку, тихо покачивалась на ветру. Варя, подпрыгивая, выбралась на дорожку. Нерешительно взмахнув крыльями, она покружилась над балконом и опустилась у порога раскрытой двери. В палате было тихо. По полу через всю комнату тянулась солнечная золотистая полоса. На столе в граненом стакане стояли цветы. Рядом лежала раскрытая книга и моток ярких ниток. Громко каркнув, Варя клюнула гладкий камешек, валявшийся у ножки кровати, прошлась по коврику.

В коридоре гулко раздались быстрые шаги. Открылась дверь.

На пороге с перекинутым через плечо полотенцем появилась Валентинка. Она весело прищурилась от солнечного света, прикрыла ладошкой глаза. Варя помедлила, а потом с криком закружилась над головой девочки.

— Варя! Варенька! Вернулась! — радостно закричала Валентинка…

Грачиха была уже на ее плече. Она прижималась к влажным волосам девочки и что-то быстро, быстро тараторила…

— Ой, Варенька, я совсем, совсем забыла: ведь мне письмо пришло. Нужно прочитать! — Валентинка взяла с тумбочки конверт. Надорвав его, она вытащила исписанные листочки, и принялась читать вслух.

— Девочки из лагеря пишут. Поправляться велят. И про тебя спрашивают. Я ведь им написала все, все…

Склонив на бок голову, Варя рассматривала черные странные крючочки, рассыпанные по бумаге.

С этого дня они больше не расставались. Валентинка уже не лежала в постели, не смотрела тоскливыми глазами на окно. Она бодро расхаживала по палате, мурлыкая какую-то песенку тоненьким звонким голоском или сидела на балконе. Каждое утро к ней заходили подруги.

Если день хмурился и плакали стекла, девочки усаживались в кружок с вышиванием в руках или же раскрывали книги. Варя из своего уголка внимательно следила за каждым их движением. Иногда она подбиралась ближе и, наклонив голову, таращила глаза на яркую ниточку, мелькавшую в руках Валентинки. Но едва заглядывало солнце в палату, как девочки забывали о книгах, Спешили к морю. Варя летела рядом. Чаще всего она устраивалась на плече Валентинки, вцепившись коготками в пушистое полотенце.

Пока ребятишки грелись на солнце, лежа на желтом песке, грачиха дожидалась, примостившись на большом сером валуне. Иногда волны добирались до камня, с шумом ударялись о него, обдавая птицу холодными солеными брызгами. Варя сердито раскрывала клюв, распускала крылья, прижималась к гладкому валуну. Но как только ребятишки по команде сестры бросались в воду, птица срывалась с места и беспокойно начинала кружить над ребячьими головами, отыскивая золотоволосую свою подругу. Смеющаяся Валентинка выскакивала из воды, и Варя опять усаживалась к ней на плечо, успокоенно прикрывая глаза.

Как-то раз ребятишки играли в волейбол. Варя устроилась тут же; ее излюбленным местом был столб, к которому одним концом привязывали сетку.

— Это у нас судья! — пошутила Нахмет. — Только свистка нехватает!

Грачиха и вправду походила на судью. Поджав одну ногу и вытянув шею, она с важностью вертела головой, следя за мячом. Вот он перелетел через сетку, описал дугу и угодил прямо Валентинке в голову. Она хотела отбить, но поскользнулась и упала. Варя с громким криком слетела со столба и, сердито каркая, ринулась на мяч. Игра прекратилась. Ребята с удивлением следили за рассерженной птицей. Но напрасно она пускала, в ход когти и клюв. Круглый обидчик, словно желая поиграть, упорно не поддавался и откатывался все дальше и дальше. Тогда донельзя рассерженная Варя схватила в клюв распустившийся шнурок и неожиданно для всех взмыла с мячом в воздух.

— Унесла! Унесла! — закричали ошеломленные ребята, пускаясь за ней вдогонку.

Варя, долетев до пляжа, покружилась над водой в сбросила мяч в море. Вернувшись, она вновь уселась на старое место и удовлетворенно закаркала…

Южное лето кончалось. По утрам все чаще и чаще хмурилось небо, вершины гор клубились туманом. На полях желтела, готовая к сбору, высокая усатая кукуруза.

По дорогам быстро мчались грузовики, нагруженные доверху спелыми фруктами. Серые лопоухие ослики важно шествовали по узким тропинкам горных перевалов, таща на своих спинах полные корзины душистого сочного винограда. На дорожки санаторного парка с высоких каштанов падали плоды, похожие на колючих ежей. Ударяясь о землю, они с треском разламывались на две половинки.

В один из тёплых осенних дней в палату вошел врач Иван Петрович. Он притянул к себе Валентинку и долго, внимательно выслушивал и выстукивал ее.

Наконец, вынув из ушей трубочки, он весело рассмеялся и дернул Валентинку за косичку.

— Молодец, Северяночка! Одевайся. Я так и знал, что ты справишься. Можешь улетать от нас. Теперь и учиться можно.

Валентинка растерянно смотрела в глаза доктору, пыталась что-то сказать, но не могла. Она часто, часто моргала, улыбалась.

— Спасибо! — наконец тихо произнесла она.

Старый врач ласково потрепал ее по плечу. Он был рад не меньше, чем сама Валентинка.

Едва закрылась за доктором дверь, как Валентинка закружилась по комнате.

— Здорова! Здорова! — повторяла она. — Варя! Варенька! Домой! Понимаешь ли ты — можно домой! Ведь я учиться опять буду!

Сложив платья, книги и увязав в узелок тряпочки, гальки и нитки, Валентинка присела и задумалась.

— Варюшка, а как же мы с тобой расстанемся? Ведь, все уезжают… И Нахмет, и Надя, и другие…

Взяв на руки грачиху, девочка молча гладила и перебирала ее темные мягкие перышки.

— Ничего, скоро твои друзья прилетят. Забудешь меня… — Валентинка примолкла и вдруг громко и горько расплакалась…

Варя тихо сидела у нее на коленях и засматривала ей в лицо.

Девочка вытерла глаза, вновь развязала узелок и вытащила из мешочка цветную ниточку.

— Вот тебе на память, Варя, — сказала она всхлипывая и перевязала птице ножку в том месте, где начинался нежный пушок. — Я всем скажу, чтобы о тебе заботились. Иван Петрович обещал, и Анна Ивановна за тобой посмотрит.

На рассвете Валентинка уехала. Напрасно Варя разыскивала ее. Она слетала к морю, на площадку, заглянула в парк, где девочки собирали гербарий для школы. Залетела Варя и в столовую, покружилась по залу. Стол, за которым сидела Валентинка с подругами, пустовал. Не найдя девочки, Варя забилась на дерево, и хлебные крошки, высыпанные Анной Ивановной на балкон, подобрали нахальные воробьишки…

Потянулись тоскливые, пасмурные дни. Холодный ветер закружил в воздухе цветной каруселью сорванные с деревьев листья. Оголились пестрые клумбы. Посерели мокрые дорожки. Наступила осень, дождливая, сырая, скучная… Варя не раз залетала на балкон, но дверь в палату была закрыта.

Однажды ночью, когда особенно разбушевалось море, Варя услышала над головой свист крыльев, громкое карканье. Она встрепенулась. Это вернулись с севера ее друзья. Птицы с веселым гомоном разместились на ветках. В стае прибавились молодые птенцы, которых Варя еще не знала. Хмурыми вечерами молодежь оглашала воздух громкими голосами. Варя, сидя на ветке, слушала рассказы подруг…

Южная зима коротка и тепла. Падал снег — и быстро таял. Сердился ветер и вновь утихал… Наконец, солнце перестало, прятаться за тучи, зацвел предвестник весны — миндаль. Почерневшие поля ожили от веселых людских голосов.

Стая за стаей, птицы покидали гостеприимный Юг, спеша на Север. Вместе со, всеми летела и Варя.

Как и в прошлую весну позади остались домики, тонувшие в густой зелени садов, на прощанье едва покивали важные кипарисы, голубой полоской блеснуло сбоку море, расступились горы.

Вновь засеребрился снег в лучах весеннего солнца, засинели леса…

В кирпичном доме, выглядывающем из-за ветвей еще голых лип, прозвенел звонок на перемену. Шумная ватага девочек выбежала на школьный двор.

— Грачи! Грачи прилетели! — кричала Валентинка, высоко закидывая голову. — Я как раз отвечала у доски, взглянула нечаянно в окно и вижу — летят!

— Как кружат! Обрадовались, что обратно домой вернулись — засмеялась одна из подруг Валентинки. — А может быть тут и твоя Варя?

— Я ее сразу узнаю. Я ей ниточку на ножку привязала.

Немного помедлив, Валентинка сложила рупором ладони и позвала:

— Варя! Варя!

Но птицы с веселым гомоном продолжали кружиться над липами…

И неизвестно, где в эту весну вила свое гнездо грачиха Варя с цветной ниточкой на лапке…