Бей или беги

Глава четвертая

Летом лес чудесным образом преображался, и Томасин, привыкшая сливаться с ним, чувствовала влияние этих перемен и на себе. Воздух был плотным от ароматов цветения. Птицы беззаботно пели в изумрудной листве, простреленной лучами солнца, сквозящими через высокие кроны. В таких идиллических декорациях легко забывались отягощающие обстоятельства извне. Вечнозеленые стены отделяли девушку от рухнувшего мира. От ее тревог и сомнений. Потому она и любила лес всей душой. Ей все еще было куда комфортнее здесь, чем среди людей в очередном временно обретенном доме.

Отец учил ее выживать и заботиться лишь о сегодняшнем дне, ведь завтрашний попросту может не наступить. Томасин корила себя за любопытство, которое шло вразрез с бесценными заветами пропавшего родителя. Лагерь устраивал ее во всех смыслах, а желание докопаться до истины и разобраться с загадочной «Волчьей гонкой» грозило ее благополучию в безопасных стенах тюрьмы. Она мало что смыслила в хитросплетениях человеческих взаимоотношений и устройстве социума, но интуиция подсказывала ей: никто не любит тех, кто сует свой нос в чужие дела. Все рациональные доводы были бессильны. «Волчья гонка» плотно обосновалась в ее мыслях.

Знала она также, что бессмысленно спрашивать о чем-то самого Малкольма. Риск потерять расположение лидера был слишком велик. Большую часть охоты Томасин молчала, погруженная в свои мысли, успешно делая вид, что, как обычно, просто чутко вслушивается, пытаясь предвосхитить появление неизвестной угрозы или не прощелкать близкую добычу. Она чувствовала его взгляд спиной. Ей казалось, что он ждет от нее определенных вопросов, но она не собиралась оправдывать этих ожиданий. Если она и разгадает этот ребус, то иным способом. Потому Малкольм первым решился заговорить:

— Ты не собираешься расспрашивать меня?

Томасин повела плечом, нагнувшись над глубоким следом, по ее грубой прикидке, оставленным оленьим копытом. Мол, она занята своим делом и ей абсолютно неинтересно, что там с этой проклятой «Волчьей гонкой». Она всецело поглощена процессом. Но чуткий слух девушки уловил, как Малкольм нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Ее ответ его не устроил.

— Томасин?

— Да? — откликнулась она, не оборачиваясь. Он повторил свой вопрос.

Девушка шумно вздохнула в притворной обиде. Она напала на след, а он ее отвлекает своими неуместными, бестолковыми расспросами. Увы, Томасин достаточно успела изучить своего взрослого друга — просто так он не слезет. В нем была жесткость, которую он успешно скрывал за образом мудрого, сдержанного руководителя. Люди из лагеря пропадали не без причины. Звериные инстинкты, взращенные в Томасин отцом, не позволяли ей сомневаться и строить ложные иллюзии. И не позволяли стать следующей неугодной. Она судорожно соображала, что сказать, чтобы обезопасить себя от гнева Малкольма. Она была уверена — его гнев ей не понравится.

— Я сама все узнаю в следующем году, — наконец-то нашлась она и встала, оценивая произведенный эффект. Малкольм недоуменно поднял брови, глядя на нее с каким-то непонятным выражением. Главное, он не злился. Скорее потешался с ее самоуверенности.

— Да? — уточнил он.

— Конечно, — спокойно кивнула Томасин, снимая с плеча арбалет, — я одна из лучших, но меня не допустили до гонки, потому что я слишком маленькая. В следующем году я стану старше. И все равно останусь лучшей.

Она подкрепила свои слова метким выстрелом, проделав все манипуляции с болтом и тетивой меньше, чем за минуту. Шагах в десяти от них на землю замертво свалилась подстреленная среднего размера птица. Томасин приблизилась, чтобы рассмотреть свою добычу. Не олень, конечно, но сойдет. Девушка с неохотой признала, что их охотничьи угодья за этот год сильно оскудели. Если она хочет и дальше демонстрировать блестящие результаты и исправно приносить в лагерь добычу, придется продвинуться дальше.

Томасин выдернула болт из груди птицы и задержала пальцы на еще теплом тельце. Прикрыв веки, она совершила старый ритуал — мысленно извиняясь перед созданием, чью жизнь отняла. Завершив с прощанием, она забросила тушку в мешок на спине.

— Женщины не участвуют в «гонке», — услышала она. Малкольм показался ей будто виноватым, когда говорил это. Он не смотрел на нее. Томасин помнила — люди всегда отводят взгляд, если им неприятно говорить собеседнику некоторые вещи. Она недоумевала — в чем проблема? Это же он создал лагерь и придумал его правила, даже самые глупые.

— Почему? — обронила она, на что он лишь пожал плечами.

— Вырастешь — узнаешь, — сказал он.

От Зака девушка узнала о существовании такой мудреной игры, как шахматы. Игра ей не понравилась, но общие принципы она усвоила. Теперь она применяла их и к отношениям с людьми, углядев в них много параллелей с шахматными правилами. Она анализировала тот разговор в лесу и пришла к выводу, что слова Малкольм были его ходом. До того он осадил ее, удерживая от участия в гонке возрастом, но, стоило ей сделать свой, приняв эту меру условности, он тут же выстроил новую линию обороны. Потому Томасин стала искать подтверждение или опровержение своим догадкам. Повзрослеть она могла, а сменить половую принадлежность — нет. Хотя и слышала, что в прежние времена, до краха мира, чудеса медицины позволяли подобные превращения.

За ответом она пошла к Гвен, женщине медику, что выхаживала ее после прибытия в лагерь. Они не сильно ладили, но весной сблизились из-за одного неловкого инцидента, вынудившего хмурую бритоголовую особу проникнуться к мелкой охотнице если не сочувствием, то хотя бы неким чувством женской солидарности. Тогда у Томасин начались месячные, и она, по незнанию, решила, что умирает от неизвестной смертельной болезни. Она заперлась в комнате и готовилась проститься с жизнью, вспоминая немногочисленные счастливые моменты. Она решала, что ей теперь делать — уйти испускать дух в лес, как это делают животные, или все же попросить кого-то пустить ей пулю промеж глаз, чтобы не превратиться в беспокойного мертвеца. Малкольм, бессильный помочь своей подопечной, прислал к ней Гвен. Женщина долго смеялась, выявив истинную причину недуга девчонки, а потом сжалилась.

— Ты правда не знаешь, что с тобой происходит? — спросила она, утирая с глаз слезы от сильного смеха. Слушая сбивчивый лепет Томасин, блондинка почему-то погрустнела. Конечно, отец не рассказывал дочери о таких вещах и переменах, что с возрастом происходят в организме. Женском организме. Она-то всегда воспринимала себя как существо бесполое, хотя и боялась посягательств на свое тощее, андрогинное тельце. К несчастью, Томасин знала — такой угрозе подвергаются в равной степени и мужчины, и женщины.

Гвен взяла на себя ответственность просветить растерянную девчонку и, заговорчески подмигнув в конце, разрешила, если что подходить к ней с такими вопросами. Уж точно не к Малкольму или Заку, если Томасин не хочет поставить себя в неудобное положение. Гвен так расщедрилась, что даже подарила девчонке безделушку на память — простой браслет из кожи, что носила на запястье. В честь ее инициации. Томасин решила, что после такого может в каком-то смысле считать грубую медичку своим другом. И пошла к ней за советом, правда не о пользовании дефицитными средствами личной гигиены.

— А ты когда-нибудь участвовала в «Гонке»?

Ей пришлось повторить свой вопрос, потому что Гвен прикинулась глухой и очень занятой. Она всегда разворачивала бурную деятельность в присутствии посторонних, чтобы никто не забыл, какой она бесценный член лагерного общества. Она сделала вид, что перебирает и описывает запасы медикаментов, хотя в последнее время за помощью к ней никто не обращался, и их количество не должно было уменьшиться. Помимо списка лучших в Цитадели, была еще одна общедоступная таблица: туда вносилось количество дней без происшествий. Томасин поглядывала на неё, оттого имела представление, что за последние два месяца небо над лагерем было относительно ясным.

— А я думала, ты попросишь у меня контрацептивы, — усмехнулась Гвен, не отвлекаясь от тетрадки, испещренной ее крупным почерком.

— А?

Блондинка лукаво посмотрела на замявшуюся Томасин.

— И о чем это я, — махнула она рукой и похлопала по койке рядом с собой, — ты же так и не освоилась с тем, что делать с этой дырой между ног. А наш Государь не торопится тебя просвещать.

Томасин собиралась огрызнуться, но догадалась, что Гвен пытается переключить ее внимание. Пошлые шутки относительно ее положения в лагере постепенно сошли на нет. Возможно, людям надоело судачить и выдумывать небылицы без повода. Возможно, исчезновение той красноречивой девицы приструнило остальных и отбило желание замахиваться на подопечную лидера. Гвен была умна. Она не просто так ступила на опасную территорию.

— Гонка, — повторила Томасин, — ты была на ней?

— Нет, — быстро ответила Гвен, и взгляд ее из насмешливого стал испытующим. Тема ей не понравилась. Томасин напряглась — похоже, она сильно переоценила градус доверия в их отношениях. Выходит, это касалось только всяких «женских штучек». А Малкольм дал ей понять, что «гонка» в их число никак не входит.

— Но у тебя хорошая позиция в списке, — осторожно пояснила Томасин. Она решила прикидываться дурочкой и сделать вид, что не понимает, в чем проблема. Какой с нее спрос? Она фактически росла в лесу, у нее нет представления об огромном количестве вещей, очевидных для нормальных людей. Людей, которых всегда окружали другие люди, а не деревья.

— Женщины не участвуют в гонке, — повторила Гвен слова Малкольма, но спешно добавила, — да и мне это не нужно. Я не захлебываюсь в своем тестостероне.

— В чем?

— Пусть его величество тебе и объяснит, окей? — ощерилась блондинка. Она нервно захлопнула тетрадку и отодвинула в сторону. Она так сильно стиснула челюсти, что на ее впалых щеках заходили желваки. В такие моменты из-за бритой почти наголо головы, плоской груди и огромного роста она и сама вполне походила на мужчину. Не трудно было представить ее одной из участников. Она смотрелась бы среди них органично.

— Но он сказал, что я узнаю, только когда вырасту… — пробормотала Томасин.

— Вот и наберись терпения, — отрезала Гвен и указала на дверь, — если это все, то не мешай. Мне нужно работать.

Томасин послушно двинулась к выходу, хотя и догадывалась, что Гвен лишь отмахивается от неприятного разговора, прикрываясь выдуманной работой. У людей после краха мира было куда более чем достаточно свободного времени. Лагерь не предоставлял большого ассортимента развлечений и разнообразных занятий. Уж минутку на разговор Гвен улучила бы с легкостью. Если бы хотела. Ее слова нагнали Томасин у двери.

— Зачем ты в это лезешь, малявка? — голос Гвен стал мягче, в нем снова проступили покровительственные, заботливые нотки, как когда она объясняла Томасин особенности ее физиологии, — ты же не глупая девчонка. Проблемы сами тебя найдут. Не нарывайся.

— Спасибо за совет, — кивнула Томасин, вспомнив наставления Зака. Вежливость не пластырь, которым можно подлатать брешь в отношениях, но обязательная их часть. Если она огрызнется в ответ, то надежды на помощь Гвен можно оставить. А ее пальцы лежали на тетради со списком медикаментов, как напоминание о ее важности и влиянии в лагере. Другого врача у них не было.

Карьера Зака в столовой не задалась, и теперь он трудился в сантехнической службе. Должность считалась низкой и непочетной, но в лагере не чурались любой работой. Бестолковый темнокожий парень рассчитывал выслужиться здесь и, быть может, вернуться к учету припасов. В идеале он лелеял мечту об отдельной ставке для работы в образовательном кружке, но пока деятельность этого объединения являлась скорее факультативом, чем обязательной частью лагерной жизни. Он уже заводил речь о содействии Томасин, приближенной к лидеру, но ей разговор не понравился. Она не собиралась злоупотреблять своими привилегиями, да и трезво оценивала расстановку сил. Томасин — любимый питомец, она здесь на птичьих правах. Мысль, что даже лагерные красотки, гревшие Малкольму постель, лишены права голоса, была слабым утешением. Но сверлила мозг все сильнее. Особенно с тех пор, как Гвен объявила Томасин, что она уже не ребенок.

Зак был следующим, к кому девушка пришла за советом. Он драил душевые, и в качестве жеста доброй воли Томасин взялась ему помочь. Она натянула перчатки и взяла еще одно ведро с мыльной водой, морщась от запаха дезинфицирующего средства.

— У тебя есть тетостерон? — спросила она невзначай, рассудив в этот раз зайти издалека и не упоминать о «гонке», так беспокоящей всех жителей лагеря.

— Чего? — растерялся парень. Он вытер пот со лба тыльной стороной ладони и заглянул в ведро с водой, словно там может таиться ответ. Томасин прямо расстроилась — она-то думала, что Зак, со всеми его книжками, должен разбираться в терминологии Гвен.

— Ну… — Томасин замялась, усомнившись, что правильно запомнила слово, — тетотерон? Теотерон? Черт.

— О чем ты, Томасин?

Девушка зарычала сквозь стиснутые зубы и тут же отругала себя. Зак вечно над ней потешался, говорил, что когда она так делает, то становится похожа на опоссума и пускает псу под хвост все его попытки избавить ее от звериных повадок.

— Ладно, — сдалась она и, понизив голос до шепота, объяснила, — Гвен сказала, что не участвует в гонке, потому что у нее нет этого тео… сте… тестостерона, вот.

— Ох, — обронил Зак, оглядываясь, чтобы убедиться в отсутствии посторонних ушей, — опять ты за свое.

— Я подумала, что без него не допускают, даже если ты на хорошем счету, — сбивчиво проговорила Томасин. Она разволновалась, сама не зная почему, а оттого расплескала повсюду мыльную воду. Зак отобрал у нее ведро и перчатки, признав, что от такой помощницы только вред.

— Тестостерон — это… — Зак отжал тряпку и прикусил губу, подбирая слова, — не важно. Нет, не думаю, что в этом дело. Но тебе лучше не лезть в это. Почему ты так зациклилась на «гонке»?

— Мне обидно, — вырвалось у Томасин, — что я лучше других, но меня не взяли.

— Ты еще маленькая, — заявил Зак.

— Вовсе нет! — воскликнула девушка, — я не маленькая. У меня начались месячные!

— Оу.

Тряпка плюхнулась обратно в ведро, окатив их лица зловонными брызгами. Зак выругался и стал вытирать влагу со щек — ему досталось больше, до Томасин долетели лишь несколько капель, которые она не сочла должным препятствием для продолжения допроса. Она рассудила, что его эмоциональная реакция — уже что-то, значит, можно надавить чуть сильнее и получить желаемое. Но ее так и тянуло поизмываться над Заком, его смущение доставляло ей странное удовольствие. Если бы его кожа не была такой темной, он бы обязательно покраснел.

— Ты меня не поздравишь? — лукаво спросила Томасин.

— Кхм… а надо? — пробубнил он.

— Не знаю, — призналась девушка, — Гвен вот поздравила. Она говорила, что раньше это было особое событие, даже подарки дарили.

Она продемонстрировала Заку свое сокровище — браслет, врученный ей медичкой. Парень покивал с серьезным видом.

— Окей, поздравляю, — выдавил он, — а сколько тебе… лет?

— Вроде семнадцать, — Томасин смутилась. Она точно не знала, ведь отец никогда не отмечал с ней дни рождения, а календари и даты давно канули в прошлое. В новом мире эта деталь не сильно омрачала ей жизнь. В момент, когда Томасин свалилась в яму и познакомилась с Малкольмом, ей было около шестнадцати, по ее условным прикидкам, ведь апокалипсис случился, когда девочке едва исполнилось шесть. Она как раз должна была пойти в школу и узнать про всякие штуки типа месячных и тестостерона. Но вместо этого она научилась читать следы зверей и убивать без сожалений. Томасин стало тоскливо от этих мыслей.

— Я думал, меньше, — признал Зак и уже привычно начал каяться, — ты… извини.

— Да все нормально, — отмахнулась Томасин. Она знала, что друга надо успокоить, а то он на пустом месте проест себе плешь. От нее требовались какие-то слова, чтобы, как он выражался, разрядить обстановку. И она подобрала их крайне неудачно, ибо парень от сказанного едва не нырнул в ведро с головой:

— Гвен объяснила, что я такая маленькая из-за недоедания, потому и месячные тоже поздно начались. Но теперь я типа женщина и могу заниматься сексом. Не хочешь, кстати, попробовать?

Зак грохнул ведром, вцепившись в него, как в спасательный круг. Томасин испугалась, что сейчас у него глаза вылезут из орбит из-за ее неудачной шутки. Впрочем, в этой шутке была и некоторая доля правды. С присущей ей любознательностью девушка хотела изучить новые возможности своего организма, оценить, насколько они полезны в быту. Она не видела тут ничего зазорного. Люди же занимаются этим не просто так, есть в их потной возне какая-то неведомая ей прелесть. Конечно, она предпочла бы попробовать с кем-то другим, но доступных кандидатур было немного. Выбор очевиден. Зак — сговорчивый малый, а Малкольма она явно не интересовала. Почему, кстати?

— Не думаю, что это хорошая идея, — отрывисто сказал Зак. Томасин нахмурилась.

— Что не так? Я некрасивая? Я тебе не нравлюсь?

— Ты… нет, вовсе нет, — заверил он, — просто… это…

— Так что? — надавила Томасин. Она начинала злиться — быть отвергнутой оказалось внезапно неприятно, учитывая, что она не сомневалась в согласии Зака на участие в ее авантюре. Он тоже вовсе не красавец. Да, девушки за ним точно не бегали. И они друзья. В представлении Томасин, куда проще было изучать эту сферу жизни с кем-то, кому ты доверяешь.

— Мне нравится одна девчонка, — выдал Зак, спешно отводя взгляд, — это будет неправильно.

Томасин шлепнула перчатками, стаскивая скользкий латекс с пальцев, и брезгливо швырнула их на пол. Признание друга отрезвило ее. Она поспешила уйти, но злилась не на Зака, а лишь на себя. Она забылась. Забыла, кто она и где ее место. Отец был бы ей недоволен. Он предостерегал ее насчет людей — им нельзя доверять, с ними нельзя сближаться. Она всегда будет для них чужой.