Безлимитный поединок

Взрослые игры

Впервые я побывал за рубежом в июле 1976 года, когда принял участие в чемпионате мира среди юниоров, проходившем во французском городке Ватиньи, под Лиллем. Еще ни один шахматист не представлял нашу страну на международной арене в таком юном возрасте! Но это было моим единственным достижением, в остальном же поездка принесла мне одни разочарования.

Вроде бы я выступил неплохо: разделил 3—6-е места при 32 участниках. Еженедельник «64» так и оценил мою игру: «неплохо». Но мой собственный приговор был суровее. Я чувствовал, что с лидерами мог сыграть значительно лучше. И это меня расстроило.

Огорчило и то, что турнир почти не оставил времени для знакомства с Францией. Готовясь к поездке, я постарался узнать все, что касалось ее истории и обычаев, внимательнейшим образом изучил карту страны, принадлежащую дедушке. И что же? Мы буквально промчались мимо всех исторических памятников, которые я так надеялся посмотреть. Но я не мог не заметить, что тамошний образ жизни существенно отличается от нашего, хотя был слишком мал, чтобы сделать из этого какие-то выводы. Я воспринял это просто как жизненный факт, как результат нашей трудной истории…

В январе следующего года, в Риге, мне предстояло защищать титул чемпиона страны среди юношей. Общеизвестно, что отстаивать титул всегда труднее, чем завоевывать его: против чемпиона все играют с удвоенной энергией. Тем более что среди участников были такие опытные бойцы, как Чернин, Юсупов и мой прошлогодний соперник Стуруа.

Однако того, что произойдет, не ожидал никто: я методично выигрывал партию за партией. Причем не осталось незамеченным, что я подготовил специально к турниру ряд новых дебютных систем и вариантов, которые раньше не играл и которые мне хорошо послужили. В итоге я опередил второго призера Сашу Чернина на два очка. Тренер юношеской сборной Анатолий Быховский так охарактеризовал мое выступление: «Стать чемпионом страны среди юношей два раза подряд еще никому не удавалось. Каспаров играл разнообразно: он отлично провел атаку в партии с Пигусовым и в чисто позиционном ключе выиграл у Ланки и Стуруа, изобретательно и упорно защищался во встрече с Юсуповым и «поймал» в дебюте Рицина. Весь этот разнообразный арсенал приемов борьбы продемонстрирован мальчиком, которому тринадцать лет!»

Да, это была моя самая значительная победа, особенно приятная после не слишком удачного дебюта за рубежом. Вскоре в Ленинграде состоялся отборочный турнир к двум юношеским чемпионатам мира: один для шахматистов не старше двадцати лет, другой — не старше семнадцати. Среди восьми участников я был единственным кандидатом в мастера, остальные — мастера. Турнир получился боевой, лишь треть партий завершилась мирно. Тон в нем задавали самые юные: Артур Юсупов и я, поочередно меняясь местами, лидировали на протяжении всей дистанции. Забавно, что вначале хотели проводить отбор для каждого первенства отдельно, чтобы младшие не путались под ногами у старших. Вот мы и постарались «не путаться». Победу одержал Юсупов, который затем так же уверенно выиграл первенство мира в австрийском городе Инсбруке. Я отстал от него на пол-очка и вторично завоевал путевку на юниорский чемпионат, который опять проходил во Франции.

На этот раз мы играли в живописном местечке Кан-сюр-Мэр, расположенном на знаменитой Ривьере и своими бульварами напоминавшем летний Баку. Турнир проводился по швейцарской системе, регламент был очень жестким. Тур — вечером, доигрывание неоконченных партий — на следующее утро, вечером опять игра. И так весь турнир, без единого выходного.

Старт был удачным — три победы. Затем поражение. После важной победы в 8-м туре над будущим чемпионом исландцем Ионом Арнасоном, который лидировал и опережал меня на очко, удалось выправить положение. Однако на большее сил не хватило. Три ничьи в последних трех турах с не самыми сильными противниками и в итоге — 8 очков и 3-е место. Успех сопутствовал более взрослым и физически крепким ребятам — Арнасону и Уайтхеду (США). Между прочим, на том чемпионате впервые появился англичанин Найджел Шорт: он был на два года моложе меня и набрал «соответственно» на два очка меньше, тоже заметно сдав на финише. После моего возвращения Ботвинник отметил ряд существенных недостатков в моей игре, но все же оценил результат как хороший. Однако меня самого не покидало чувство неудовлетворенности.

Момент был критический, пожалуй, один из решающих в моей жизни. Скоро мне должно было исполниться пятнадцать лет, и я понимал, что если в самое ближайшее время не получу звание мастера, то впору будет подумать о другой профессии. Сколько можно ходить в перспективных, не пора ли показывать результаты? Никто (включая меня самого) не догадывался о том, что я на пороге качественного скачка в своем шахматном развитии. Именно тогда окончательно сформировался мой стиль.

Я приверженец исследовательского направления, к которому принадлежит Ботвинник. Именно у него я научился по-настоящему изучать шахматы, находить новые идеи, постоянно работать над их совершенствованием. Это научный подход, основанный на глубоком анализе наследия прошлого, на поиске новых дебютных вариантов и методов игры в миттельшпиле, на выработке принципиально новых стратегических планов. Все шахматисты изучают старые партии — подобно тому, как заучивают слова иностранного языка. Но, набрав какой-то словарный запас, надо научиться им пользоваться, чтобы суметь реализовать заложенное в тебе творческое начало. Особенно, если мечтаешь стать чемпионом мира.

Этапным для меня стал мемориал А.Сокольского в Минске (январь 1978 года). Подготовился я хорошо, особенно в дебютном отношении; у меня были заготовки в самых, казалось бы, изученных позициях, оцениваемых теорией как равные. В результате удавалось создавать острые, нестандартные ситуации, которые были мне по душе. Только здесь, собственно, для меня и начиналась игра. Удалось победить нескольких известных мастеров, но вот одну ничью с кандидатом в мастера я до сих пор не могу себе простить. У меня была начисто выигранная позиция, но тут ко мне подошел Альберт Капенгут, известный белорусский тренер, и сказал, что в гостинице меня ждет книга «Граф Монте-Кристо». Я так обрадовался, что сразу же грубо ошибся. Тем не менее удавалось поддерживать весьма высокий темп: 4 очка из 5, 8 — из 10, 12 — из 15…

На протяжении всего турнира меня неотрывно преследовал международный мастер Виктор Купрейчик. Чтобы стать единоличным победителем, мне необходимо было в последнем туре выиграть у гроссмейстера Анатолия Лутикова. Легко сказать «выиграть». А если это первая встреча с гроссмейстером (сеансы не в счет)? Но, как говорится, новичкам везет.

Победа в Минске (13 очков из 17!) была замечена специалистами. В книге «От шахматиста — к машине» Ботвинник вспоминал: «С трудом удалось Каспарова включить в число участников — он еще не имел звания мастера, и были, естественно, возражения — зачем кандидата пускать в турнир мастеров? Результаты показали, что надо было это сделать: Гарик завоевал первое место, перевыполнив мастерскую норму на 3,5 очка! Это был самый большой успех, которого когда-либо добивался столь юный шахматист в Советском Союзе!»

Однако раздавались голоса, что этот турнир не показателен. Вот предстоящий летом Всесоюзный отборочный в Даугавпилсе — действительно серьезный экзамен!

Прямо из Минска я поспешил на сессию школы Ботвинника, где пришлось выслушать от строгого наставника не одни лишь поздравления. На той же сессии Михаил Моисеевич предложил мне быть его ассистентом. Меня переполняло чувство гордости — значит, я уже в состоянии чем-то помочь самому Ботвиннику.

Как-то Ботвинник спросил, надеюсь ли я быть среди первых в Даугавпилсе. Я ответил неопределенно. Тогда он сказал, что с таким настроением незачем ехать на турнир, который проводится по швейцарской системе и как тренировочный неэффективен.

Всесоюзный отборочный турнир в Даугавпилсе стартовал в июле. Из 64 участников лишь один выходил в высшую лигу чемпионата страны, еще шестерым предстояла переигровка в первой лиге. Итого — семь выходящих мест на всех!

Поначалу тренеры поставили передо мной относительно скромную задачу — набрать «плюс 2». Может быть, поэтому играл спокойно. Занервничал, когда увидел, что в турнирной таблице моя фамилия выделена красным — 4,5 из 6. Никитин скорректировал первоначальный план: зацепиться за место в первой лиге! А после двух очередных побед пришлось вновь брать повышенные обязательства.

Фортуна была благосклонна ко мне. Вместе с Игорем Ивановым мы набрали по 9 очков из 13, но по коэффициенту Бухгольца я оказался впереди. Путь в высшую лигу был открыт!

«Современные шахматы очень помолодели, — писал рижский журнал «Шахматы». — И все же, когда пятнадцатилетний мальчик демонстрирует энциклопедические знания в дебюте, богатую фантазию, быстрый расчет в сложнейших миттельшпильных ситуациях, обладает высокой техникой реализации преимущества в эндшпиле, — все это не может не вызывать удивления».

Итак, в два прыжка я перескочил сразу во взрослую жизнь. Я был полон сил, и всякие сомнения относительно будущего исчезли. Отныне моя жизнь будет посвящена шахматам!

Готовясь к чемпионату страны в Тбилиси (декабрь 1978 года), я не ставил перед собой честолюбивых целей, считая, что прежде всего должен показать хорошую игру, набраться опыта. Никитин всегда говорил, что главное — это хорошо играть, а успехи придут. Правда, потом я узнал, что еще в 1975 году он показал маме график моих будущих спортивных результатов. Против 1978 года значилось: высшая лига чемпионата СССР.

Еще совсем недавно, на турнире в Минске, я с волнением ждал первой встречи с гроссмейстером, теперь же мне противостояли сразу 16 обладателей высшего звания. Стратегическая установка Ботвинника была предельно ясной: «сыграй 17 хороших партий, не думая о результате». О результате я, конечно, думал, но высоко не замахивался: не опуститься бы ниже первой лиги. Но начало чемпионата сложилось для меня удачно: выиграл у Полугаевского и Кузьмина, набрал 4 очка из 6 и… решил остаться в высшей лиге. Однако поражения от Тимощенко и Разуваева поубавили мой оптимизм.

В шахматном бюллетене я прочел такой диалог:

— Нужно ли поздравлять вас с победой над пятнадцатилетним школьником? — спросили Юрия Разуваева.

— Полагаю, что нужно, — улыбнулся в ответ москвич. — Видимо, это была моя последняя возможность выиграть у него.

Однако этот намек на мое гарантированное будущее был мне тогда слабым утешением.

Но вот фортуна опять улыбнулась мне. Одержана трудная победа над Белявским, отложена с шансами на выигрыш партия с Гулько, получена грозная позиция против Михальчишина. В тот момент я увидел себя уже где-то в районе призовой тройки — эдакое головокружение! Расплата не заставила себя ждать. На радостях напутал в партии с Михальчишиным и проиграл! Затем не смог выиграть у Гулько. А когда бездарно проиграл Цешковскому, то спустился с небес даже не на землю, а прямо на дно ущелья.

Все же удалось показать 50-процентный результат, что принесло мне чистое 9-е место и сохранило «прописку» в высшей лиге. По окончании турнира мне довелось попробовать свои силы в матче по блицу с Михаилом Талем, завоевавшим в Тбилиси свою шестую золотую медаль чемпиона СССР. Напряженный поединок завершился, к моей радости, вничью — 7:7. До сих пор помню, с каким неослабным вниманием следили за игрой два Александра — Бах и Рошаль, люди из ближайшего окружения Карпова. Наверное, они уже были согласны с Талем, давшим в интервью весьма лестную оценку моей игре:

— Каспаров, бесспорно, уникальное явление в шахматах. Я могу назвать только двух шахматистов, которые в пятнадцать лет столь успешно выступали в крупных турнирах — это Фишер и Спасский. Ясно, что, какое бы высокое место ни занял юноша в следующем чемпионате, — это уже не будет сенсацией.

Но сенсация произошла раньше. Весной 1979 года я отправился на свой первый «взрослый» зарубежный турнир, в югославский город Баня-Лука. Состав турнира был очень сильным: помимо экс-чемпиона мира Тиграна Петросяна играли еще 13 гроссмейстеров!

Петросян славился упорством в защите, обладал поразительным чувством опасности. О нем говорили, что он принимает меры против атаки еще до того, как соперник ее задумал. Макс Эйве как-то заметил: «Если Петросян начнет немного комбинировать, то с ним невозможно будет играть в шахматы». Бытовала и иная точка зрения: если бы у Таля был тренером Петросян и наоборот, то ни тот, ни другой не стал бы чемпионом мира.

Сыграв в стартовом туре вничью с «железным Тиграном», я затем одержал победы над Шибаревичем, Брауном, Эрнандесом, Маровичем, Марьяновичем, Кнежевичем и лишь со Смейкалом сделал ничью. Для того чтобы выполнить норму международного мастера, мне теперь нужно было выиграть у двух югославских гроссмейстеров — Букича и Вукича.

Перед началом турнира Вукич открыто возмущался тем, что организаторы пригласили игрока, которого никто не знает. «У Каспарова даже нет международного рейтинга! Почему гроссмейстер должен играть с таким слабым шахматистом? — жаловался он. — Русские присылают нам детей. Они нас оскорбляют».

Однако зрители, видимо, считали иначе: с первых же туров я ощутил их симпатии. Но особенно бурно поддерживали они меня во время партии с Вукичем. Югославский гроссмейстер обиделся на публику и даже вступил с ней в пререкания. Моя победа над Вукичем вызвала шумный восторг в зале. Так за меня еще никогда не болели!

Сделав ничьи с Андерссоном и Матановичем, я уже за три тура до финиша обеспечил себе победу в турнире и выполнил норму не только международного мастера, но и первого гроссмейстерского балла! Поэтому заключительные встречи — с Гарсиа, Кураицей и Адорьяном — прошли «в духе мира и взаимопонимания». И все равно отрыв от ближайших преследователей составил два очка. Своей игрой я был доволен. Еще бы: за один турнир подняться сразу на две ступени в шахматной квалификации!

Английский мастер Роберт Вейд не поскупился на сравнения: «Замечательное выступление Каспарова на этом турнире должно навеки сохраниться в шахматном эпосе. Есть ли подобные прецеденты в истории шахмат? Роберт Фишер в 1959 году в Цюрихе или Борис Спасский в Бухаресте в 1953 году? Им обоим было тоже по шестнадцать».

Еще после высшей лиги я спросил наших шахматных деятелей, могу ли я считать, что отныне мой рейтинг равен 2545? «Еще успеется», — ответили они. Давать мне коэффициент никто не спешил. Но мой результат в Баня-Луке отвечал международному рейтингу 2695! Вот тогда-то я и получил, наконец, свои законные 2545.

Я уже говорил, что к этому времени сформировался мой игровой стиль. Следует пояснить, что я имею в виду. У каждого шахматиста свой стиль, потому что мы все — разные от природы. «Стиль — это человек». Для меня, воспитанного на научных методах Ботвинника, основой всего является умение сосредоточиться. Вещь вроде бы простая. А в кризисной, экстремальной ситуации? Мало кто сознает, что умение собраться в решающие моменты игры — едва ли не самое важное качество для шахматиста.

К сожалению, наша жизнь не располагает к сосредоточенности. Мы привыкли заниматься массой дел одновременно: читать, смотреть телевизор, участвовать в беседе. Раньше, лет в шестнадцать-семнадцать и даже в двадцать, я был полностью поглощен шахматами. С годами у меня расширился круг интересов, появилось много проблем, да и общественная деятельность требует все больше и больше времени и внимания. Все это безумно отвлекает от шахмат. А ведь без постоянной целенаправленной работы не проникнуть в тайны позиции, не найти по-настоящему новой, оригинальной идеи. Но люди ждут этого. Они ждут новых идей именно от чемпионов, думая, что это дается им как божий дар, приходит как озарение. Это не так. Я уверен, что каждый способен на свое открытие — если будет целеустремлен и настойчив.

Видя, как я сижу во время партии, обхватив голову руками и уставившись неподвижным взглядом на доску, некоторые думают, что таким образом я сознательно пытаюсь воздействовать на противника, испугать его или выбить из колеи (подобное действие приписывали знаменитому взгляду Таля). Вовсе нет. В сущности, все мои усилия направлены только на то, чтобы исключить внешние помехи и суметь максимально сосредоточиться.

Карпов не раз заявлял, что исследовательское направление в шахматах устарело, что оно годилось лишь для «эпохи дилижансов». По его мнению, главное — это практическая игра, поддержание формы непрерывным участием в турнирах. Неудивительно, что для его стиля характерен рационализм. Он никогда не стремился играть, как Фишер, с максимальной отдачей — всегда расходовал сил ровно столько, сколько требовалось в конкретной ситуации.

У меня иной подход. Я не привык избегать осложнений, будь то на доске или в жизни. До недавнего времени такая философия не приветствовалась. Но «ничто не вечно под луной»…

Играть творчески, не бояться рискованных приключений, обладать тонким шахматным вкусом — все это отнюдь не освобождает от необходимости упорно трудиться. Напротив, надо постоянно совершенствовать свою игру, углублять и расширять дебютный репертуар, оттачивать технические приемы, анализировать сложные эндшпили. Ведь шахматы — это не раз и навсегда усвоенная сумма знаний. Шахматы динамичны, и любой окончательный результат может на поверку оказаться промежуточным. Истину всякий раз надо доказывать. Даже собственные комментарии к партиям не являются для меня незыблемыми. Я люблю их уточнять: многие идеи со временем подвергаются переоценке, в том числе, естественно, и собственные идеи. Я охотно возвращаюсь к своим ошибкам и анализирую их. «Когда шахматист комментирует партию, он нередко старается скрыть свои неточности и упущения, — писал Ботвинник в 1980 году. — Каспаров так не поступает. Он стремится к истине, старается быть объективным».

Впервые я напечатался в пятнадцать лет — это был анализ партии с Лутиковым, опубликованный в журнале «Шахматы». Два года мои комментарии к партиям появлялись в печати эпизодически, но с 1981 года, когда в Баку начала выходить газета «Шахматы», моя журналистская деятельность стала носить постоянный характер. После каждого турнира я комментировал почти все свои партии. Это была трудная, но исключительно интересная работа.

Публиковать анализы партий я начал по настоянию Ботвинника и Никитина, считавших необходимым выносить результаты своей работы на обсуждение шахматистов. А мама приучила вести записи во время поездок на зарубежные соревнования. По ее мнению, крупный шахматист обязан быть широко образованным человеком, уметь не только анализировать партии, но и рассказывать читателям о событиях шахматной жизни. Передо мной начали открываться новые горизонты…

Самым важным в 1979 году было закрепиться в высшей лиге и постараться улучшить свой результат. Я не хотел повторять распространенную ошибку и давать себе передышку после прошлогоднего сверхусилия.

Началась серьезная подготовка. За два месяца до чемпионата Ботвинник написал мне: «Больше всего меня волнует твоя игра черными. После твоего успеха в Югославии на тебя будут наваливаться, и прежде всего белыми. Поэтому черными надо играть прочные системы (без риска). Однако пассивная игра не для тебя — системы должны быть обязательно с возможностью контригры».

Но в Минске, где проходил 47-й чемпионат страны, я начал игру очень осмотрительно — настолько, что старый друг и соперник Ботвинника еще по 30-м годам Сало Флор был удивлен необычной для меня сдержанностью. «Никаких жертв — скорее в стиле Карпова или Петросяна», — комментировал он мою победу в 1-м туре над Георгадзе. Следующая победа — над Свешниковым — тоже была достигнута солидной позиционной игрой. Но в 3-м туре я вышел из засады и выиграл у Юсупова в стиле, который один комментатор даже сравнил с алехинским. Так что в итоговой статье о чемпионате Флор уже отозвался о моей игре иначе: «Гарик — огонь за шахматной доской».

После трех побед на старте я сделал шесть ничьих подряд, хотя борьба в них носила далеко не мирный характер. Дальше— хуже: сначала одним импульсивным ходом проиграл Лернеру, потом не использовал хорошие позиции в партиях с Аникаевым и Белявским и тоже проиграл. Но все же сумел переломить неблагоприятно складывавшийся для меня ход борьбы и на финише победил Купрейчика и Долматова. В итоге я завоевал бронзовую медаль, поделив 3—4-е места с Балашовым (вслед за Геллером и Юсуповым). Из 11 партий с гроссмейстерами я выиграл четыре, шесть закончил вничью и проиграл лишь одну.

За полгода мой международный рейтинг вырос на 50 пунктов и к началу 1980 года составил 2595. Неплохо, но все же на целых 130 пунктов меньше, чем у Карпова.

В январе должен был состояться очередной командный чемпионат Европы. Местом его проведения избрали небольшой шведский городок Скару, близ Гётеборга. Меня включили в состав сборной СССР, которой предстояло отстаивать свой чемпионский титул. Играть в одной команде с Карповым, Талем, Петросяном — это была большая честь для шестнадцатилетнего школьника. Хотя я был всего лишь вторым запасным, но чувствовал себя именинником: как-никак — первое выступление во взрослой сборной. Доверие надо было оправдать, и я внес свой вклад в общую победу, потеряв в шести партиях только пол-очка!

Из Швеции я вернулся с золотой медалью и теперь с волнением ожидал весны, когда в моем родном Баку было намечено провести международный турнир. Мне нужен был второй гроссмейстерский балл, и свой шанс я не намерен был упускать.

Турнир превзошел все мои ожидания. Игралось легко, раскованно — наверно, и впрямь дома стены помогают. Как болели за меня бакинцы! В общем, удалось не только перевыполнить норму гроссмейстерского балла, но и занять 1-е место (11,5 из 15), опередив на пол-очка Белявского…

Возможность выступить на юношеском чемпионате мира, естественно, обрадовала меня. То, что не удалось когда-то на юниорских турнирах в Ватиньи и Кан-сюр-Мэре, можно было осуществить теперь в Дортмунде.

От меня, как от обладателя самого высокого рейтинга, ждали победы. Однако подобные ожидания могут обернуться неприятностями, особенно если, привыкнув к манере игры взрослых, не перестроиться во встречах со сверстниками. Но на этот раз все обошлось благополучно. Довольно быстро уйдя в отрыв, я закончил дистанцию первым, опередив серебряного призера Шорта на полтора очка. Найджел говорит, что до сих пор помнит то впечатление, которое я произвел на него за доской: «Я никогда не сталкивался с таким напористым игроком, никогда не ощущал такой энергии и сосредоточенности, такой воли и такого страстного, просто обжигающего желания победить».

Теперь я был шахматным принцем! Радость переполняла меня, радовались мои тренеры — Никитин и Шакаров, радовались школьные учителя и одноклассники. Правда, уже бывшие: за три месяца до начала чемпионата я закончил школу с золотой медалью.

Тот замечательный 1980 год, год четырех золотых медалей, завершился для меня Олимпиадой на Мальте. После жесткой борьбы в течение двух с половиной недель нашей команде удалось все же обойти сборную Венгрии — но лишь по коэффициенту. Играя на последней, шестой доске, вслед за Карповым, Полугаевским, Талем, Геллером и Балашовым, я набрал очков больше всех — 9,5 из 12.

К январю 1981 года мой международный рейтинг поднялся до 2625, в то время как рейтинг Карпова равнялся 2690. Разрыв между нами все сокращался — обстоятельство, мимо которого наверняка не прошли ни Карпов, ни его окружение. Может, это сближение уже начало их беспокоить?