Безлимитный поединок

Лицом к лицу

Наступило лето 1984 года. Я ощущал близость той цели, ради которой столько трудился, — завоевание чемпионского титула. Но сначала нужно было вновь ехать в Лондон, туда, где я недавно победил Корчного и где в июне должен был состояться матч между сборной СССР и сборной остального мира. Первое подобное соревнование было организовано 14 лет назад в Белграде. Оно вызвало огромный интерес во всем мире и получило название «матч века». Тогда победили советские шахматисты — 20,5:19,5. Неудивительно, что нынешнее состязание тут же нарекли «матч-реваншем века». В нашу команду входили Карпов, Каспаров, Полугаевский, Смыслов, Ваганян, Белявский, Таль, Разуваев, Юсупов, Соколов, запасные — Романишин и Тукмаков. Нам противостояли Андерссон, Тимман, Корчной, Любоевич, Рибли, Сейраван, Нанн, Хюбнер, Майлс, Торре, запасные — Ларсен и Чандлер.

К сожалению, не было с нами Петросяна. Он собирался ехать вместе с командой, отказываясь верить в неизлечимость своей болезни. Но дни его уже были сочтены. И через два месяца Тиграна Вартановича не стало…

Матч проходил в малоподходящем для игры месте — отдаленном районе английской столицы, так называемом Докленде. Когда-то это был полуостров, но многочисленные каналы превратили его в настоящий остров, носящий не очень благозвучное название — Собачий. Однако у меня оно вызывает приятные воспоминания. Именно на Собачьем острове расположена студия «Лайм-хауз», где я провел тогда необычный сеанс одновременной игры с часами на десяти досках. Собственно, передо мной сидели… пятеро участников сеанса, а остальные находились в нью-йоркском отеле «Интерконтиненталь» и были «в пределах видимости» благодаря спутниковой телесвязи. Это было первое подобное состязание в истории. Я выиграл семь партий при трех ничьих и удостоился похвалы Гарри Голомбека, старейшины британских шахмат: «Он сумел найти самые блестящие ходы и самые глубокие идеи, не выказав ни малейших признаков напряжения или усталости». Когда начался наш матч с Карповым, он писал обо мне уже куда менее лестно и куда более противоречиво… Что касается «матч-реванша века», то отыграться сборной остального мира не удалось. Счет был даже убедительнее, чем в 1970 году — 21:19. «Конечно, у команды СССР есть все основания быть довольной достигнутым результатом, — сказал я корреспонденту английской газеты «Morning Star». — Хотя, с другой стороны, мы могли выступить еще более успешно, поскольку в ряде случаев наши шахматисты не полностью использовали полученное в своих партиях преимущество». Это замечание в полной мере относилось и ко мне самому: несмотря на перспективные позиции, получаемые против Тиммана, одолеть его мне удалось лишь однажды, а остальные три встречи завершились боевыми ничьими.

Начало нашего матча с Карповым было назначено на 10 сентября. Но еще за четыре дня до того, как был сделан первый ход, на меня началось психологическое наступление. Кампоманес заявил, что я должен поставить подпись под новым регламентом матча, иначе меня объявят проигравшим без игры. Я не хотел уступать такому давлению. Я был не согласен с тем, что правила, предназначенные для нового, двухлетнего цикла розыгрыша первенства мира, вводятся уже в этом, завершающем старый, трехлетний цикл матче. Мне было непонятно, что они задумали. Один из пунктов новых правил давал Кампоманесу, как президенту ФИДЕ, чрезвычайные полномочия в отношении матча. Смысл этого выяснился, причем в самой полной мере, через пять с половиной месяцев…

Выбора у меня, впрочем, не было; спортивные руководители дали это ясно понять Юрию Мамедову, возглавлявшему мою делегацию. Но значительная часть нервной энергии была потрачена как раз в тот момент, когда она требовалась больше всего, а этого они и добивались.

Я приступил к игре, не обретя необходимого душевного равновесия. Кроме того, я знал, что надо преодолеть громадные препятствия, и поэтому очень нервничал. Впоследствии мне говорили, что я начал матч весьма уверенно, но на самом деле это было не так.

В известном смысле я слишком легко победил своих предыдущих противников. Теперь же, когда от меня потребовалось напряжение всех сил, я не был к этому готов — словно боксер, всегда побеждавший нокаутом в первых раундах, а в очередном бою вынужденный провести на ринге все пятнадцать. Я также не был хорошо знаком со стилем Карпова, тогда как он имел не только время хорошенько изучить мой стиль, но и возможность подключить к анализу сильнейших советских гроссмейстеров.

Перед матчем я не сомневался, что как-нибудь выиграю и у чемпиона. Увы, я был слишком самонадеян, «как-нибудь» не получилось, борьба растянулась на долгие месяцы. Матч был безлимитным, но я никак не предполагал, что нам будет суждено испытать эту безлимитность столь буквально.

10 сентября Карпов передвинул свою королевскую пешку с е2 на е4, и начался самый продолжительный матч за всю историю шахмат. Местом его проведения стал Колонный зал Дома союзов, тот самый, где девять лет назад Макс Эйве провозгласил Карпова чемпионом мира.

Матч развивался по сценарию, предугадать который было не под силу даже, наверное, самой Кассандре. Позднее я узнал, что журнал «Огонек» объявил конкурс: читатели должны были предсказать результат и продолжительность матча и по возможности его сюжет. Понятно, что все призы остались в редакции. То, что произошло, предвидеть было невозможно.

Из первых девяти партий я проиграл четыре. Представьте: за минувшие два года проиграть три партии, а тут сразу четыре! Могу сказать, что играл я плохо. Хотя тут существует известное заблуждение: каждый проигравший уверяет, что он играл плохо, но победитель почему-то говорит обратное: соперник был силен, но я — сильнее. Знаю об этом, и все же продолжаю настаивать, что играл плохо. Карпов как шахматист был хитрее и изворотливее меня, не говоря уже об опытности вообще и в матчевой борьбе в особенности.

В целом матч делится на три стадии. «Первая отличалась некоторой моей нервозностью и довольно большим количеством ошибок, — сказал я в послематчевом интервью корреспонденту ТАСС. — Раньше в этой ситуации нашел свою игру чемпион мира: сказался его значительно больший матчевый и турнирный опыт. На этом этапе Карпов играл в присущей ему манере, точно рассчитывая варианты и используя с максимальной выгодой каждый мой промах. Затем последовала длительная серия ничьих. Здесь торжествовало искусство защиты. В этот период ритм поединка стал приобретать ровный, устойчивый характер. И наконец, последняя треть матча, по-моему, была отмечена наиболее содержательными партиями с точки зрения качества игры. Борьба обострилась».

Мы начали матч без разведки, во что бы то ни стало стремясь захватить игровую инициативу. Я совершил несколько грубых ошибок, особенно во 2-й партии, которую Кин назвал «одной из самых яростных и ожесточенных» из всех, виденных им. Возникла позиция, какие я обычно выигрываю, но, по словам Кина, «на Каспарова нашло затмение». В конце, после того как Карпов в цейтноте прошел мимо выигрывающего продолжения, я уже был рад, что подвернулся вечный шах.

В 3-й партии я применил в дебюте сомнительную новинку, а затем, пытаясь разрешить возникшие проблемы, некорректно пожертвовал пешку. Карпов использовал эти ошибки с хирургической точностью, впервые дав мне ощутить леденящий холод своего скальпеля. На 27-м ходу в 6-й партии у меня был прекрасный шанс достичь успеха, но момент был упущен, и, как сказал один комментатор, «остаток партии превратился в пытку для белых». А в 7-й партии чемпион нанес сильный удар по защите Тарраша, верой и правдой служившей мне в претендентских матчах. Самое обидное, что играл я эту партию неплохо, но в конце допустил совершенно непостижимый промах. Очередное затмение! Именно тогда Ваганян сказал: «Каспаров бьет, бьет, атакует, а в результате получает проигранные позиции, в лучшем случае — ничейные. Так может образоваться комплекс». А Кин предрек, что матч продлится не более 12 партий: «Блестящая карьера Каспарова не дала ему опыта неудач, поэтому вряд ли он сможет преодолеть психологический шок от непрерывных поражений».

Ну, комплексовать я не собирался, а вот подумать о том, чтобы изменить тактику борьбы, действительно не мешало. Иначе матч мог закончиться очень скоро и самым скверным для меня образом. Отныне я стал действовать предельно осторожно, стараясь исключить в игре даже малейший риск. Не в моем характере играть бесцветно, но я знал, что иного выбора нет. Когда тонешь, не время думать о том, красиво ли ты плывешь.

Возвращаясь сейчас мысленно назад, в те драматические дни, я думаю, что одна из причин моего провала на старте заключалась в отсутствии опыта борьбы на чемпионском уровне. Даже претендентские матчи не могут идти в сравнение с финалом. Здесь Карпов был профессионалом, я — любителем. Я только догадывался о законах борьбы на высшем уровне, Карпов их знал во всех нюансах. Он был спокоен и уверен в победе, я лишь надеялся на успех. У меня перед началом поединка не было не только необходимого опыта, не было даже верного представления о том, что такое этот опыт. Понимание всей многозначности этого понятия пришло позже, ценой больших потерь. Это и необходимые знания, и правильная оценка своих сил, и способность определить критический момент борьбы, наметить верную стратегическую линию, и умение сохранять объективность и хладнокровие в каждой встрече и на протяжении всего матча.

После поражения в 9-й партии казалось, что Кин близок к истине. На 46-м ходу я грубо ошибся — то ли из-за переутомления, то ли по небрежности, но как бы то ни было счет стал 4:0 не в мою пользу. Это была катастрофа! Нечего удивляться, что все меня уже похоронили и стали говорить обо мне как бы в прошедшем времени. «Мы с Кином торопились к середине матча, а, похоже, прибыли к концу, — сетовал англичанин Спилмен. — Карпов всегда хорошо играл, но чтобы так, я даже не ожидал. А Каспаров, наверно, разнервничался. Молодой еще. Нервы не в порядке. Волю не закалил».

Осталось, как говорится, завернуть и упаковать противника, то есть меня. Но тут Карпов допустил ошибку, нарушив непреложный закон борьбы, — противника надо добивать. Он решил, что я сам дозрею и свалюсь. Конечно, резон в этом был — четыре очка перевеса не шутка, мог и свалиться. И он ослабил напор. Если бы Карпов продолжал играть, как в начале матча, думаю, все закончилось бы к партии 20-й. Может, при этом он и проиграл бы пару партий, но на результате борьбы это не отразилось бы. В интервью, данном после матча корреспонденту ТАСС, Карпов признал: «Я тоже, имея запас в четыре очка, не стремился к обострениям. Может быть, это и была моя ошибка, надо ковать железо, пока горячо».

Легкость, с которой Карпову удалось достичь подавляющего перевеса уже в первых партиях, отрицательно сказалась на его боевом настрое. Я считал, что именно в этот момент опьяненный успехом Карпов поставил перед собой сверхзадачу: выиграть с сухим счетом и надолго вывести из строя опасного конкурента. Но позже Рошаль рассказал, что подобная мысль зародилась раньше: «Поведя в счете 2:0, Карпов решил, что он должен выиграть со счетом 6:0, и только так. Поэтому больше не хотел рисковать. Важно было не просто выиграть, а закончить матч со счетом 6:0». Это уже было соревнование не только со мной, но и с тенью Фишера, в свое время выигравшего с таким счетом претендентские матчи у Тайманова и Ларсена. Впрочем, такое решение было мне только на руку. Мне важно было прийти в себя, обрести спокойствие и уверенность. Отсюда и длинная серия ничьих, большая часть которых справедливо вызвала недовольство болельщиков. Карпов дожидался моей ошибки, а я психологически еще не был готов перехватить инициативу. Но бесконечно так продолжаться не могло…

Поворотной стала 15-я партия. Она продолжалась 93 хода, но Карпов так и не смог реализовать лишнюю пешку. Я увидел выражение его лица и понял, что он выдохся… Мы побили все рекорды, сделав после 9-й партии 17 ничьих подряд! Это, конечно, не тот рекорд, которым я больше всего горжусь, но установить его, поверьте, было очень нелегко. Мне пришлось проявить такое упорство, которого я от себя не ожидал. Думаю, не ожидали и мои тренеры. Но я хотя бы мог бороться, а им оставалось только терпеть и молить бога, чтобы я не ошибся.

К этому моменту интерес к матчу достиг апогея. Несмотря на снег и холод, сотни людей выстраивались в очередь напротив Колонного зала в надежде раздобыть билет. Это было похоже на стремление попасть на казнь — вот только жертва отказывалась умирать.

На фоне довольно единодушного поругивания меня за большое количество ничьих диссонансом прозвучало мнение, высказанное после 21-й партии Юрием Авербахом: «Сейчас очень много говорят об изменившемся характере матча, о новой стратегии, применяемой претендентом. И у каждого есть своя версия происходящего. Некоторые полагают, что Каспаров уже за благо считает сделать лишнюю ничью с чемпионом мира. Многие уверены, что претендент просто за счет ничьих удлиняет матч, чтобы не осталось воспоминания об этом поединке, как чуть ли не о самом коротком и неравном по силам матче в истории. Вряд ли! Каспаров еще слишком молод, чтобы всерьез думать об истории. Мне кажется, подтекст этих ничьих, с точки зрения Каспарова, примерно таков: если даже матч закончится твоей победой, а он скорее всего так и закончится, это не ты выиграл, а я проиграл. Слишком уж я полез на тебя. А вот теперь попробуй выиграй, когда я не выжимаю из позиции больше, чем положено. Это, если хотите, своеобразный реванш Каспарова. Его оправдание и перед самим собой, и перед общественным мнением, и даже заявка на будущее».

Я понимал, что, если проиграю под ноль, это будет самое сокрушительное поражение в современной истории шахмат. Так наказывал только Фишер, но не в матче за мировую корону. До сих пор удивляюсь, как мне вообще удалось совладать с собой в такой ситуации, потому что на меня иногда находит мрачное настроение и по менее значительным поводам. Я не представляю, как мог выдерживать такое напряжение в течение нескольких месяцев.

Друзья делали все, чтобы поднять мой дух. Сменяя друг друга, приезжали бакинские родственники — близкие и не очень близкие, — и все старались ободрить меня: кто шутками, кто присутствием в зале, создавая атмосферу «своего поля», кто неловкими попытками отвлечь меня от тяжелых мыслей. Едва ли не лучше всех это удавалось моему водителю Коле, человеку неисчерпаемого народного юмора, к которому я очень привязан. А при счете 0:5 один бакинский друг даже предложил мне заключить пари на его машину, что я все равно выиграю матч…

Тренерам тоже приходилось нелегко, они не знали, что посоветовать в такой отчаянной ситуации. Уже потом мама рассказала, что некоторые из них даже хотели «подать в отставку», считая, что виноваты в моих неудачах. Но она убедила их остаться, понимая, сколь необходима мне их поддержка.

Именно в этой ситуации мама была мне особенно нужна. Не думаю, что без нее я бы справился. Были люди, обвинявшие ее в моих стартовых поражениях; они говорили, что по ее вине я стал слишком самоуверенным. Это утверждение неверно и несправедливо. Тот, кто знает нас, не мог бы так думать. Понятно, что проблем моей чисто шахматной подготовки мама не касается. Но у нее и без этого столько самых разных забот! Я просто убежден, что без ее самоотверженной помощи, на какую способны только матери, я не стал бы чемпионом в таком молодом возрасте.

Главное, что с ней я могу быть откровенен, как ни с кем другим. В критические минуты ты слышишь голос, которому привык верить уже долгие годы. Каждому из нас необходим кто-то, кому можешь довериться, высказать все, без утайки, называя вещи своими именами. И тогда чаще всего ты сам понимаешь, как поступить. Мама шутя говорит, что она поглощает мой стресс.

Обычно мы засиживались за разговорами до глубокой ночи. И хотя все представлялось беспросветным и безнадежным, какой-то лучик надежды никогда не гас. При счете 0:5 нам было очень плохо, но потом я выиграл, и появилась какая-то зацепка, пусть слабенькая, но все же реальная… Трудно описать словами все, что мы пережили тогда. Зима 1984 года — время, когда я окончательно стал взрослым.

«Представьте себе человека, повисшего над пропастью на одной руке, и вы получите полное представление о положении, в котором находился Каспаров уже после 27-й партии, — писал Марк Тайманов. — В сущности, ему стоит сделать один неверный ход, и этого может оказаться достаточно для поражения в матче. И вот под таким дамокловым мечом претендент находится уже длительное время — и с кем! С самим чемпионом мира! При этом он даже сумел одну партию выиграть, а в ряде других обострить ситуацию и диктовать ход борьбы».

Один человек очень помог мне в то время. Тогда я не мог его назвать, это должно было оставаться тайной, хотя он был известной фигурой. Его зовут Тофик Дадашев. Он родился в 1947 году в Баку. Свои первые психологические опыты он проводил уже в возрасте тринадцати-четырнадцати лет. Летом 1964 года, будучи в Харькове, он познакомился со знаменитым Вольфом Мессингом. Эта встреча решила его судьбу.

Мы познакомились с Дадашевым, когда я проигрывал со счетом 0:4. Он поддержал меня в ситуации, казавшейся безнадежной, убеждая в том, что я не проиграю матч, даже если счет увеличится до 0:5. Этот счет Дадашев как бы предсказал, хотя он и не был неизбежен.

Я тоже человек интуиции. И обычно предчувствую то, что должно случиться. Но в данном случае такого предчувствия не было. Мама тоже говорила, что не знает, чем все закончится. Но она просто не могла поверить, что я проиграю. Это помогало нам держаться, когда, казалось, уже все потеряно. Конечно же действительный финал матча предвидеть было невозможно. Разве мог кто-то вообразить тот провал, к которому привел его Кампоманес 15 февраля 1985 года, когда до этой даты оставались месяцы?

Но был человек, плечо которого я незримо ощущал на протяжении всего того бесконечного марафона, — Владимир Высоцкий. За полчаса до начала партии я уединялся, надевал наушники и включал магнитофон… Все 48 раз мчались его «Кони» по краю пропасти, 48 раз это невероятное, ирреальное видение придавало мне силы для продолжения беспощадной борьбы.

Я никогда не видел живого Высоцкого. Просто не успел. Преграда времени развела наши дороги. Но никаким преградам не удалось и не удастся остановить голос Высоцкого, рвущийся нам навстречу.

Не помню, когда впервые (лет в двенадцать или тринадцать) я услышал запись его песен, но в памяти отчетливо осталось сильное, резкое впечатление от выплеснутого с магнитофонной ленты сгустка эмоций… Вырастая, я стал смотреть на окружающий мир шире и потихоньку постигать социальную значимость творчества Высоцкого. А начав различать оттенки и избавившись от привычного черно-белого детского восприятия, окончательно сделал свой выбор. С тех пор Высоцкий стал моим неизменным спутником и добрым гением. Каждый шаг по нелегкому пути наверх, шаг, сопряженный порой с безрассудным, но неизбежным риском, вызывал в памяти ассоциации с миром Высоцкого — так глубоко сумел он проникнуть в психологию борьбы и противостояния.

Уверен: заряд, получаемый нами от песен Высоцкого, не является узкоспециальным раздражителем. Мы все обретаем дополнительную энергию для свершений — каждый в своей области. Но стоит вслушаться, и начинаешь понимать, что за подчас нарочитой простотой изложения скрыты ценности, находящиеся в абсолютно другом измерении, нежели, скажем, шахматы, спорт или даже литература и искусство. Нас начинает уводить в глубины тех общечеловеческих чувств и ценностей, которые живут в нас и вокруг нас независимо от нашей воли и на которых, наверное, держится мироздание. Иным до всего этого нет дела, другие, почувствовав что-то необычное, стараются оградить себя от излишних волнений. Кто-то, согласившись пожертвовать покоем и уютом, делает первые шаги по нелегкому пути, но, столкнувшись с непредвиденными трудностями, сходит с него. Только немногие безоглядно идут вперед, подчиняясь неистребимому инстинкту борьбы за торжество справедливости…

Несмотря на колоссальное внутреннее напряжение, сам матч проходил, как писали, в исключительно дружеской обстановке. «Карпов и Каспаров ведут себя, как настоящие джентльмены», — отмечал один обозреватель. А известный драматург Леонид Зорин на вопрос, каково его ощущение от атмосферы матча, ответил: «Самое оптимистическое. Меня давно удручает, что мир шахмат безусловно ужесточился и неприязненные отношения между партнерами искажают облик этого рыцарского искусства. Тем большее удовольствие доставляет видеть, как Карпов и Каспаров проводят после партии совместный анализ. Сразу видно, что шахматная истина им дороже всего». Мы действительно после каждой партии анализировали ее прямо на сцене. Тренеры посоветовали мне не делать этого, поскольку в таких совместных анализах я позволяю опытному Карпову проникать в мои мысли. Я сказал: «Не могу!» Мне не хотелось первым делать невежливый шаг.

Лондонская «Times» писала в те дни:

Но в одном случае не отвлечься было нельзя. Неожиданным образом он произошел из-за той же «Times». Еще более неожиданным было то, что причиной стал Голомбек, выступивший с нелепым заявлением, будто советские власти потребовали, чтобы я проиграл Карпову. «Может быть, Каспарова предупредили, чтобы он не особенно старался, и дали понять, что иначе его самого и его семью ждут самые губительные последствия» — так он написал.

Руководитель моей делегации послал в ФИДЕ опровержение, отрицая этот вздор. Кампоманес назвал эту историю «безосновательной и абсурдной». Наконец-то мы могли с ним хоть в чем-то согласиться.

Можно было согласиться и с Голомбеком, но лишь с его словами о том, что в матче происходит «что-то ненормальное». Конечно, это так. Многие из моих друзей тоже никак не могли взять в толк, почему я проигрываю фактически без борьбы. Но подводить под это какую-то политическую основу было бы нелепо. Я должен также признать, что шахматная оценка, сделанная Голомбеком, отчасти верна: он отметил, что в начальной стадии матча я бросался в атаку без должной подготовки и что некоторые мои дебютные варианты оказались знакомы Карпову. Но причину следует искать во мне самом, в моей начальной установке. Никто не заставлял меня играть подобным образом. Как ни дико это может показаться, но все это я изобрел сам.

Проигрыш 27-й партии прервал длинную серию ничьих, и я оказался на самом краю пропасти. Но удивительным образом я почувствовал облегчение: матч проигран, терять нечего, постараюсь держаться до последнего. Единственное, что мне хотелось, — доказать шахматному миру, что я все-таки умею играть. Кроме всего прочего, я хотел доказать это себе самому.

Между тем противная сторона была уверена, что выигрыш уже в кармане. В журнале «64 — Шахматное обозрение» появились намеки, что всех своих предыдущих успехов я достиг случайно и что есть молодые шахматисты поталантливее меня. По случайному совпадению главным редактором этого журнала является Карпов, а его заместителем — Рошаль, чья основная работа состоит в том, чтобы служить рупором очередного фаворита Госкомспорта и петь ему хвалу.

Кульминация должна была наступить в 31-й партии. Так было запланировано. Карпов по этому поводу надел новый костюм. Вся его свита тоже была одета по-праздничному. Шахматная федерация СССР приготовила лавровый венок. Первую половину партии Карпов играл в этот день здорово. Он получил большой позиционный перевес и вскоре выиграл пешку. Но тут случилось нечто из ряда вон выходящее. Он просто запаниковал. Вообще говоря, паниковать должен был я, но я был как раз совершенно спокоен. «Даже снял для верности пиджак».

Карпов был на грани «сухой» победы. Позиция с лишней пешкой относилась к разряду типовых. Но он не решался форсировать события, а ждал, что я проиграю сам. Но случилось иначе. У меня появился шанс нанести контрудар, и я его не упустил. Преимущество Карпова быстро улетучилось.

Когда у него возникли трудности со временем, я предложил ничью, которую он принял. По словам очевидцев, руки у него дрожали, и он, казалось, согласился на ничью с каким-то странным облегчением.

Инициатива в матче перешла на мою сторону — я в этом не сомневался. Возможно, он тоже почувствовал это.

Неудивительно, что следующую партию я выиграл. Это была моя первая победа за 94 дня матча и первая в жизни победа над Карповым, начиная с партии в сеансе, которую я играл против него еще школьником, десять лет назад.

Тут как раз подоспел дополнительный тайм-аут, давший ему возможность прийти в себя (в Колонном зале состоялась сессия Академии наук СССР, что было заранее согласовано с обоими участниками). Теперь, по логике, чемпиону надо было лишь изменить матчевую стратегию, отбросить былую осторожность и дожать соперника. Но перестроиться Карпов уже не сумел. Объяснение некоторых обозревателей, будто продолжали действовать силы инерции, подходит для кого угодно, только не для такого опытного матчевого бойца, как Карпов. Он первым понял, что дело не в инерции и не только в усталости, а в том, что соперник играет все сильнее и сильнее. Для успешного завершения матча ему уже требовалось напряжение всех сил. Причем в каждой партии, а не в какой-то одной. Надо было что-то сломать в себе, играть не против соперника, как любит он говорить, а в шахматы. Этого Карпов сделать не смог.

Кстати, сдав без доигрывания отложенную партию, Карпов не позволил болельщикам своевременно поздравить меня с победой. Они сделали это перед началом 33-й партии. Корреспондент агентства Рейтер Джон Тиздалл писал: «Аплодисменты по случаю первой победы Каспарова прозвучали лишь сегодня, вылившись в громкую и продолжительную овацию публики, приветствовавшей претендента стоя. Карпова встречали тоже шумно и тепло, но не с таким энтузиазмом».

Затем был другой тайм-аут, продолжавшийся более недели. Колонный зал понадобился для панихиды: здесь был установлен гроб с телом маршала Д.Ф.Устинова. Затянувшийся матч начал создавать одну проблему за другой. Дело не только в том, что зал требовался для других мероприятий, часть из которых была запланирована еще год назад. Мы с Карповым пропустили Олимпиаду в Салониках. Истекали сроки виз и командировок для лиц, имевших отношение к матчу. У кого-то затянувшиеся разлуки вызвали даже семейные проблемы. Начались отъезды. Даже наши тренеры должны были участвовать в турнирах. Я лишился Дорфмана на месяц, пока он играл в первой лиге.

Затраты на матч росли. На нас давили, требуя переноса матча в гостиницу «Спорт», расположенную далеко от центра Москвы. В начале января по предложению Карпова мы написали письмо на имя председателя оргкомитета матча П.Н.Демичева, в то время министра культуры, кандидата в члены Политбюро, с просьбой не менять поле боя. Но добились лишь временной отсрочки. Думаю, что решающую роль сыграло все же не письмо, а личная гарантия Карпова закончить матч к концу месяца.

Кстати, на 29 января в Москве, в Политехническом музее, была запланирована лекция об итогах чемпионата мира, и я до сих пор храню билет на эту лекцию. Но когда 30 января в 47-й партии я одержал свою вторую победу, было объявлено, что переезд в гостиницу «Спорт» все-таки состоится.

Кин писал о 47-й партии: «Карпов играл на удивление слабо и к концу партии стал пунцовым — признак его близкого поражения. Счет 5:2 сохраняет за ним безусловное лидерство, но за два месяца он ни разу не выиграл и, должно быть, с опаской вспоминает теперь, как в Багио в 1978 году Корчной сумел ликвидировать такое же отставание в счете». Не только Карпов мог вспомнить Багио — Кампоманес, Севастьянов и Батуринский тоже были там.

Именно тогда в их головах, видимо, зародилась идея прервать матч. После поражения Карпов получил для восстановления целую неделю — роскошь, совершенно недоступная мне в начале матча, когда я так нуждался в передышке, — и, однако, в 48-й партии опять проиграл! С этого момента до 15 февраля, когда Кампоманес сделал свой «ход» (о нем пойдет речь в следующей главе), последовал еще один недельный тайм-аут.

Стали говорить, что к концу матча качество партий очень снизилось, из чего вытекало, что чемпион мира, видимо, нездоров, а мои победы — результат везения. Это мнение не подтверждается тщательным анализом. Конечно, игра Карпова была далека от совершенства, но вряд ли кто рискнет утверждать, что он в конце матча ошибался чаще, чем я в начале.

Люди из окружения Карпова не понимали, что происходит. Он так легко одолевал меня в стартовых партиях, что оставалось предположить лишь одно: его проигрыши вызваны нездоровьем. Для них проигрывающий Карпов — это больной Карпов, а значит, его нужно защитить. И себя заодно.

Думаю, ближе всех к истине подошел Кин, написавший следующее:

«Как нужно все это понимать? На мой взгляд, Карпов всегда страдал от пятна на его чемпионской репутации, получив титул без борьбы (из-за отказа Фишера в 1975 году). Поэтому чудесное спасение в критической ситуации, благодаря вмешательству высших, сил в лице президента ФИДЕ, не сулило его репутации ничего, кроме вреда. Гораздо мудрее для него было бы продолжать борьбу, взяв на себя риск за возможные последствия. Что касается Каспарова, то после крайне неуверенного старта он совершил подвиг, равного которому не найти во всей истории мирового спорта, сумев выстоять. Как помните, победителем матча становится тот, кто первым выиграет шесть партий. Из девяти стартовых партий Каспаров проиграл четыре при пяти ничьих. Казалось, он уничтожен, и никто не собирался оказывать ему помощь в этот момент. Но тут, проявляя поразительное упорство и зрелость, он заставил Карпова отчаянно биться в долгой борьбе на истощение (партии с 10-й по 26-ю). Для зрителей то были, вероятно, скучные ничьи, но они составляли важную часть каспаровского плана духовного восстановления. Поражение в 27-й партии поставило Каспарова в отчаянную ситуацию, но неспособность соперника нанести окончательный удар позволила претенденту полностью возродиться психологически и перехватить инициативу. В самом деле, Каспаров выиграл затяжной условный матч из 39 партий (с 10-й по 48-ю) весьма убедительно, добившись трех побед при одном поражении и 35 ничьих.

Четыре месяца к его горлу был приставлен нож, но он не прекратил сопротивления и в конце имел, возможно, даже лучшие шансы. Он играл определенно сильнее, и многие обозреватели сочтут теперь его притязания на звание чемпиона мира более вескими, чем карповские».

Многих разочаровало обилие ничьих в матче; как шахматист я об этом тоже сожалею. Но как спортсмен могу это объяснить уникальностью ситуации, сложившейся в матче. Виноватым я себя не чувствую и не думаю, что подобное когда-нибудь повторится.

Вспоминая с любовью времена Фишера, говорят, что он всегда играл на выигрыш. Карпов стремится выиграть ровно столько, сколько нужно. Я нахожусь где-то посередине между ними. По натуре я тоже максималист, но не обладаю решительностью Фишера. Конечно, жаль, но что поделаешь.

Увы, скандальное окончание матча заслонило его богатейшее шахматное содержание, которое так и не было профессионально изучено специалистами. Не сомневаюсь, что в будущем историки с большим вниманием отнесутся к плодам пятимесячного противоборства двух сильнейших шахматистов мира и обнаружат, что именно с нашего безлимитного матча современные шахматы пошли по новому пути…

Когда я одержал две победы подряд, почва под ногами чемпиона заколебалась. Шахматные руководители неожиданно оказались перед пугающей перспективой моего конечного успеха в матче. «Труп» не просто ожил, он начал подниматься на ноги! Неужели невероятное становится возможным? Рисковать они не могли.

Доску и фигурки убрали в сторону. Они были уже ни к чему. Начиналась другая война. И, как всегда, нужные слова на этот случай есть у Высоцкого: