Безумство храбрых

15

Гримм вошел в цех быстрой, летучей походкой. Баранников сразу угадал, что инженер чем-то озабочен. Увидев, что Гримм направляется к нему, Баранников отошел к столу, где лежали чертежи, и склонился над ними. Гримм стал рядом, тоже склонился над чертежами и быстро заговорил:

— Сегодня ночью с завода увезли первую партию умерщвленных нами «фау». Я наблюдал за погрузкой. Но сколько увезли исправных! Я пришел к выводу, что мы не имеем права не думать о том, что «фау» делают не только в этом цехе, а еще и в одиннадцати секторах завода. Мы просто обязаны проникнуть и туда.

— Подождите, Гримм, не торопитесь,-— сказал Баранников, рассматривая чертеж.— Очень легко потерять даже то малое, что мы уже делаем. Но это малое, тоже стоит кое-чего. Сегодня увезли испорченных не меньше десяти. Так? Если принять самый минимальный расчет, что от «фау» погибает десять человек,— это значит, что мы уже спасли сотню людей, которые будут продолжать борьбу против нашего общего врага.

— Но мы обязаны спасти больше,— продолжал Гримм.— И мы это можем. В седьмом секторе есть люди, которые, я чувствую, пойдут за нами.

— «Чувствую» — это несерьезно. Людей надо знать хорошо, твердо, как свое имя. Иначе мы поставим под удар и тех, кого сейчас считаем спасенными.

Гримм был явно недоволен возражениями Баранникова:

— Но придет час, товарищ Сергей, когда немецкая компартия спросит у меня: все ли вы сделали, что было в ваших силах? Как вы ответите на моем месте?

— Я отвечу утвердительно. Мы' сейчас делаем все, что в наших силах.

— А я привык стремиться видеть далеко вперед;

— Я тоже стремлюсь к этому. Но в наших условиях смелость и быстрота действий — качества не самые главные. Умная осмотрительность и трезвый учет обстановки поважней. Особенно когда хорошее дело уже начато. Думая о новом шаге завтра, мы не имеем права спотыкаться сегодня.

Баранников замолчал. Молчал и Гримм. Посмотреть со стороны — задумались два инженера над каким-то мудреным чертежом.

Баранников коснулся локтем Гримма:

— Осторожней, как можно осторожней! Все время помните о тех ста, которых вы уже спасли. Хорошо?

Гримм кивнул и, помолчав, сказал:

— У меня для вас приятная новость. Вам передает привет Пепеляев.

— Он жив?

Гримм улыбнулся:

— С того света приветов не передают. Скоро он с вами свяжется.

Баранников крепко сжал руку инженера:

— Спасибо! Вы не представляете, какую радость вы мне доставили...

Гримм ушел, и теперь он шагал по цеху чуть медленней, в походке его была сама сосредоточенность...

...В это время Демка переживал очень тяжелые минуты. Он только собрался протопить печь, как в домик без стука вошел человек в штатском. Он молча обошел все комнаты и, убедившись, что никого нет, вернулся на кухню к Демке.

— Все на работе,— сказал Демка.

— Надо надеяться...— Человек в штатском смотрел на Демку и как-то странно улыбался.— А ты, я вижу, неплохо устроился?

— Что приказано, то и делаю.

— Еле тебя разыскал.

— А на что я вам? — глухо спросил Демка. Сердце его колотилось от предчувствия беды.

— Тебе привет от Шеккера.

— Как это — от Шеккерд? Он же умер.

— Вот именно.— Человек в штатском продолжал все так же странно улыбаться.— Он привет посылает тебе с того света и просит предупредить тебя, что и ты очень легко можешь туда попасть, если не будешь делать то, что тебе прикажут.

— Мне приказано стеречь дом, держать его в порядке...

— К тому, что передает Шеккер, я могу добавить, что выяснение обстоятельств его смерти еще продолжается. И тебе рано думать, что ты удачно выкрутился из той истории.— Человек в штатском выразительно помолчал.— Я буду приходить сюда каждый день, и ты будешь подробно рассказывать обо всем, что говорят жильцы этого дома. Я должен знать, кто из них с кем больше дружит, в чьей комнате и когда они собираются вместе. Вообще я должен знать все, что происходит в этом доме. Абсолютно все. Особенно меня интересует русский.

— Да они же со мной не разговаривают,— попробовал возразить Демка.— Они вообще как придут, сразу валятся спать. Какие еще там разговоры...

— Я надеюсь, ты понял все, что я сказал. И насчет Шеккера, и насчет легкой возможности для тебя встретиться с ним. Завтра я приду в это же время.

Человек в штатском ушел.

Демка продолжал растапливать печку, но руки его не слушались. Он ронял поленья и долго не мог зажечь спичку. Потом забыл открыть трубу, и весь дом наполнился едким дымом. Пришлось распахнуть окна. И снова у него начала сильней дергаться голова.

Как только инженеры вернулись домой, Демка прошмыгнул в комнату Баранникова и все ему рассказал.

— Ладно, иди пока к себе. Мы посоветуемся, что делать.

— Батя, они же меня убьют.

Баранников взял его за плечи:

— Сколько уж раз убивали, а мы с тобой всё живы да живы. А потом, знаешь, как народ говорит: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать».

Баранников видел, как напуган Демка, и нарочно говорил с ним спокойно и даже беззаботно. Но, когда Демка вышел, он тревожно задумался.

Когда свет был погашен, в комнатке Баранникова собрались все инженеры. Они обсуждали Демкину новость. После того как тщательно взвесили и обсудили все обстоятельства, пришли к выводу, что эта затея гестапо не больше чем профилактическая операция и что она никак не связана с их диверсией. Решили придумывать для Демки «подслушанные» им разговоры инженеров. Так, уже завтра он сообщит, что инженеры с недовольством говорили о том, что им за работу не платят денег, что все они обносились, бреются одной тупой бритвой и выглядят совсем не как инженеры, занятые в большом и важном деле...

Потом Баранников рассказал товарищам о своем разговоре с Гриммом. Все сошлись на том, что Баранников занял правильную позицию. Но думать о расширении диверсии следует.

Гаек и Магурский ушли в свою комнату. Баранников и Борсак улеглись на койки. За окном посвистывал ветер, в стекла с легким шумом бился метельный снег.

— В детстве я больше всего не любил грозу,— прошептал Борсак.— А с недавнего времени стал ненавидеть метель.

— Что здешняя метель,— отозвался Баранников.— Вот у нас на Урале метель — это да.

— В позапрошлом году я из-за метели напоролся в Париже на облаву.— Борсак повернулся на бок, лицом к Баранникову, и, подперев рукой голову, стал рассказывать: — Мы вдвоем приехали из Бордо в Париж с заданием ликвидировать одного опасного негодяя. Все шло по плану. Предатель и пикнуть не успел, как отправился к праотцам. Мы убили его в номере гостиницы. Он как сидел в ванной, так там и остался. Как было условлено, покинув гостиницу, мы разошлись в разные стороны, чтобы затем встретиться на вокзале и ехать обратно в Бордо. И вдруг метель, да такая, какая редко бывает в Париже, Снежные хлопья—крупные, влажные — залепляют глаза, набиваются за воротник. Под ногами холодный кисель. И вот в этой метели я нос к носу сталкиваюсь с отрядом гестаповцев. Облава, черт бы их взял! Не было бы проклятой метели, я бы их заметил издали и нырнул в первые ворота. А тут попался, как в западню. Бежать было бессмысленно. Документы мы оставили в Бордо, на всякий случай. Отвели меня в комендатуру, всю ночь допрашивали, били, но я выстоял. Гестаповцы до сих пор так и не знают точно, кто я. Судили меня, как беспаспортного. А когда узнали, что я инженер, отправили сюда. Пока я сидел в парижской тюрьме, мои товарищи связались со мной. И это уже они сумели подсказать кому надо мысль, чтобы меня как инженера по точной механике отправили в промышленность.— Борсак помолчал и спросил: — А ты в самом деле инженер?

— Да. Машиностроитель. На Урале работал.

— Где это?

— Ну, как тебе объяснить... Про Сибирь слышал?

— Еще бы!

— Ну, так вот, где-то там.

— Далекое у тебя, я вижу, путешествие...— уже сонным голосом проговорил Борсак и замолчал; как видно, уснул.

Действительно, далекое... Баранников невольно начал вспоминать весь свой невообразимый путь от Урала сюда, в эти чужие немецкие края. Все, что произошло с ним на этом пути, вспоминалось в связи с людьми, с которыми судьба сводила его в разное время. Вдруг вспомнился парень в клетчатой рубашке и тапочках — шофер, который сбежал, когда они пробивались к своим. Вспомнился солдат, которого они встретили в лесу. Баранников видел, как он погиб в последней перестрелке с мотоциклистами. А спустя секунду упал с наганом в руке председатель местного сельсовета, который только накануне прибился к их отряду. Как же их звали — и солдата этого и председателя? Но, как ни напрягал свою память Баранников, вспомнить не мог. От этого ему стало стыдно и горько.

А что было потом? Баранников словно торопился уйти от тех забытых им смертей... Что же было потом? «Ах да, потом я умирал в сарае от раны, и спас меня русский военный врач. Его звали Роман Федорович. Да, именно Роман Федорович»,— повторил про себя Баранников, радуясь, что имя этого славного человека он не забыл. Еще там был дядя Терентий. Романа Федоровича гитлеровцы расстреляли там же, возле сарая, а дядя Терентий, очевидно, сгинул уже в лагере.

Перед мысленным взором Баранникова проходили люди совсем недавнего времени. Степан Степанович — строитель из Минска. Его расстреляли здесь, у подножия горы. Штурман Грушко. Товарищ Алексей, руководитель подполья в лагере «Овраг» и здесь. Вспомнилось, как однажды товарищ Алексей сказал: «Никто из нас ни при каких самых тяжелых условиях не имеет права думать только о себе. Мы все здесь связаны одной колючей проволокой». И вот нет и его...

Да, невообразимо далекий путь пройден от отцовской могилы в пограничном поселке до этого затихшего в ночи домика. И путь еще не окончен. Кто может сказать, что ждет нас впереди? Мы же не просто узники. Мы боремся, боремся...