Библиотека литературы США

КНИГА 1-я

КНИГА 2–Я

Вернусь несколько назад и начну с договора, какой заключен был еще прежде высадки на берег^{29}, ибо он послужил первоосновой управления в тех краях; заключить его побудили отчасти ропот и мятежные речи некоторых пассажиров, которые были среди нас чужими. Что, сойдя на берег, они, мол, устроят все по-своему; ибо никто над ними власти не имеет, патент выдан на Виргинию, а не на Новую Англию, а ею ведают другие власти, к которым Виргинская компания касательства не имеет. Отчасти же потому, что такой договор, нами составленный, был бы (в нашем положении) столь же крепок, как и любой патент, а кое в чем даже надежнее.

Договор этот гласил следующее:

После этого был избран, а вернее утвержден, в должности губернатора на тот год м-р Джон Карвер (человек благочестивый и всеми уважаемый). Разместив общее имущество (длилось это долго из-за нехватки лодок; из-за зимнего ненастья и болезней среди переселенцев) и научав постройку нескольких Жилых хижин, все, насколько позволяло время, собирались для установления наиболее нужных законов, как гражданских, так и военных, не раз что-то к ним добавляя, когда требовали того обстоятельства.

В то первое трудное время случалось слышать ропот, а то и мятежные речи; но все преодолевала мудрость, терпеливость и справедливые решения губернатора и лучших людей, которые держались согласно и дружно. Наиболее прискорбным было то, что за 2–3 месяца умерла у нас половина, особенно же за январь и февраль, ибо не имели мы в зимнюю стужу крова и многого необходимого; а после долгого пути и всяческих неудобств страдали цингою и другими недугами; и бывало, что в день умирало по 2–3 человека; так что из 100 с лишком выжило едва 50. А из них в самое тяжкое время оставалось всего 6–7 здоровых, которые, к чести их будь сказано, трудились денно и нощно, не покладая рук; с опасностью для собственного здоровья ходили за больными, приносили дрова, разводили огонь, готовили пищу, стелили больным постель, стирали их одежду, запачканную нечистотами, одевали их и раздевали; словом, оказывали им все неприятные и необходимые услуги, о каких люди брезгливые и привередливые не позволяют даже упоминать; и совершали все это с охотой и радостью, без малейшего неудовольствия, выказывая тем истинную любовь к друзьям и братьям своим. Особо заслуживает упоминания один пример. В числе этих 7-ми были почтенный старейшина м-р. Уильям Брюстер и военный начальник капитан Майлс Стэндиш, коим я и многие другие, в беспомощном нашем состоянии, весьма были обязаны. И господь хранил этих людей, так что среди общего бедствия не заразились они и не покалечились. Сказанное о них мог бы я повторить о многих других, скончавшихся во время общего тяжкого испытания или переживших его; пока были они в силах, не отказывали в помощи никому из нуждавшихся в ней. Не сомневаюсь, что господь наградит их.

Не могу умолчать здесь и о следующем примечательном случае. Когда недуг поразил пассажиров, прибывших здесь поселиться, их стали поспешно высаживать на берег, где они пили одну воду[33] чтобы морякам больше досталось пива; а когда один из больных попросил всего лишь малую банку пива, ему ответили, что не дали бы его и родному отцу; тут стали болеть и моряки, так что до отплытия домой умерла почти половина команды, в том числе многие офицеры и самые здоровые из моряков: боцман, пушкарь, 3 каптенармуса, кок и другие. Это оказало действие на капитана, и он велел сказать больным, а также губернатору, что пришлет пива, кому требуется, хотя бы самому пришлось на обратном пути пить воду. И совсем иначе, чем пассажиры, вела себя в беде его команда; те, что в благополучное время были веселыми собутыльниками, в час бедствия отвратились друг от друга, говоря, что не хотят рисковать собственной жизнью и, помогая другим, самим схватить заразу; не входили в каюты больных, а когда те умирали, ничего почти для них не делали; пусть себе умирают. Зато те из пассажиров, что находились еще на борту, проявили к ним столько милосердия, что смягчили некоторые сердца; таков был (в числе нескольких других) боцман, спесивый юноша, который частенько бранил или высмеивал пассажиров; а они, когда он ослабел, пожалели его и помогли; тогда признался он, что не заслужил этого, ибо оскорблял их словом и делом. Вижу теперь, сказал он, что вы являете друг другу любовь, по-христиански, мы же оставляем товарищей своих издыхать как собак. Один из них то клял жену свою, говоря, что только она заставила его пуститься в злополучное плавание, то проклинал товарищей, для которых столько-то сделал и столько-то истратил, а теперь надоел им, и они не хотят ему помочь. Другой посулил в случае смерти своей оставить товарищу все имущество, лишь бы помог; тот достал немного приправ и раза два приготовил ему кушанье, но так как больной медлил умирать, он сказал товарищам, что мошенник вздумал его одурачить, и пусть подохнет, а больше он стряпать ему не станет; бедняга в ту же ночь умер.

Между тем индейцы бродили поблизости и иной раз оказывались, но стоило к ним приблизиться, как они убегали. Однажды они похитили инструменты у работавших, пока те обедали. Но около 16 марта некий индеец смело подошел к нам и заговорил ломаным английским языком; его понимали без труда и очень тому дивились. Из беседы с ним выяснилось, что был он не здешний, а с восточного побережья, куда английские корабли приходили ловить рыбу; он с ними спознался, иных мог назвать по именам и у них-то и выучился языку. Он оказался весьма полезен, много поведав о крае, где жил, что позднее очень пришлось кстати; а также о здешних жителях, об их именах, численности и силе; и сколь далеко живут, и кто их вождь. Индейца этого звали Самосет; рассказал он также о другом индейце, по имени Скуанто, который родом был из здешних мест, побывал в Англии и умел по-английски лучше его. Угостив и одарив индейца, поселенцы отпустили его, но вскоре он явился снова, а с ним еще 5, и принесли все инструменты, украденные прежде, а также возвестили о прибытии их великого сахема^{30} по имени Массасойт, который явился через 4–5 дней со свитой, где был и упомянутый Скуанто. Для них устроили угощение и поднесли дары, после чего заключили мир (и вот уж 24 года, как он длится), а условия были следующие^{31}:

После этого сахем вернулся к себе, а звалось то место Соуэмс и находилось милях в 40 от поселения; а Скуанто остался при нас за толмача, и поистине была в том особая милость божия, какой и не ждали. Он научил нас, как сажать хмаис, где ловить рыбу и добывать иную снедь, а также служил проводником, по неизвестной местности и не покинул нас до самой смерти своей. Он был родом из этих мест и едва ли не единственным уцелевшим из своего племени. В свое время был он, вместе с несколькими другими, взят в плен неким Хантом, капитаном корабля, который думал продать их в рабство в Испанию; но Скуанто сумел убежать в Англию, где приютил его один лондонский купец; работал в Ньюфаундленде и других местах и наконец привезен был обратно на родину неким м-ром Дармером, которого сэр Фердинандо Горджес и другие послали сюда для разведки местности и иных целей. О Дармере надлежит кое-что сказать, ибо в книге, выданной в свет в 1622 году президентом и Советом Новой Англии, говорится, будто он заключил мир между здешними дикарями и англичанами, принесший поселению большие выгоды. А каков оказался этот мир, видно будет из того, что сталось с ним и с людьми его.

Мистер Дармер побывал здесь тогда же, когда прибыли поселенцы, как явствует из написанного им отчета, помеченного 30 июня 1620-го, а мне переданного одним моим другом. Он прибыл в ноябре следующего года, то есть всего через 4 месяца. В этом отчете почтенному другу своему вот что пишет он о здешних местах:

Но более всего хвалит он Поканаквит за плодородную почву и множество открытых мест, пригодных под английское зерно и др.

Следуют и другие сведения, которые я не привожу, ибо теперь все это известно лучше, чем было известно ему.

Он был взят в плен индейцами в Манамойаке (ныне хорошо разведанной местности неподалеку отсюда) и дал за себя выкуп, какой требовали; однако они, получив желаемое, не отпустили его, а людей его пытались убить; он вырвался, схватил нескольких из индейцев и держал связанными, пока не дали ему каноэ, груженное маисом. Об этом см. Парч., кн. 9, fol. 1778^{32}. Но то был год 1619.

Написав упомянутый отчет, прибыл он на остров Капавак (к югу отсюда, на пути в Виргинию) вместе со Скуанто, сошел по своему обыкновению на берег, чтобы торговать с индейцами, но те предательски на него напали и убили его людей, кроме одного, остававшегося стеречь лодку; сам он, хоть и тяжело раненный, успел до нее добраться, но его обезглавили бы уже в лодке, если бы уцелевший спутник его не отбился шпагой. Так спаслись они и добрались до Виргинии, где Дармер умер то ли от ран, то ли от местных болезней, а может, и всего этого вместе. Из чего видно, как мало здешние жители думали соблюдать мир и какие опасности окружали поселение с самого начала, если бы не хранил его всемогущий господь. Отчасти поэтому индейцы держались в отдалении и нескоро пришли к англичанам. Была тому и другая причина (как позднее доведались от них же самих); года за 3 перед тем возле Мыса Код выбросило на берег французский корабль, но люди спаслись и спасли также большую часть припасов и другого имущества; индейцы, прознав об этом, собрались и подстерегали их, а улучив удобное время, убили; кроме 3-х или 4-х, которых взяли в плен и водили то к одному, то к другому сахему, забавляясь ими и истязая хуже, чем рабов (двоих из них выкупил упомянутый м-р Дармер); вот и решили они, что наш корабль пришел за это отомстить.

Кроме того (как сделалось известно позже), индейцы, прежде чем предложить англичанам дружбу, созвали колдунов со всей округи и 3 дня подряд проклинали англичан с мерзкими и бесовскими обрядами, собравшись для этого в мрачной болотистой глуши.

Продолжу, однако, свой рассказ. С приближением весны моровое поветрие, благодарение богу, пошло на убыль, больные стали выздоравливать, и это словно бы вселило во всех новую жизнь; хотя и тяжкие бедствия вынесли поселенцы с таким терпением и бодростью, что большего не мог бы никто. И это потому, что господь укрепил их и заранее ко всему приготовил; ибо многие из них терпели невзгоды с младых лет. Опускаю здесь множество подробностей, ибо некоторые опубликованы уже в виде дневника^{33}, который вел один из них; опубликованы и некоторые другие отрывки из дневников и отчетов; к ним отсылаю я тех, кто пожелает все знать подробно. А я, дойдя в повествовании моем до 25 марта, начну год 1621-й.

Стали снаряжать в обратный путь доставивший нас корабль, который до начала апреля все еще стоял там. Столь долгая стоянка его была вынужденной, ибо только к концу декабря можно было что-либо выгрузить и найти этому грузу место на берегу. А 14 января выстроенный там общий дом случайно загорелся, так что некоторым пришлось искать приюта на борту. Затем начались повальные болезни, а погода была столь ненастной, что не много можно было успеть. Губернатор и его окружение, видя, сколь многие ежедневно заболевают и умирают, сочли за лучшее корабль не отпускать; да и опасность, грозившая со стороны индейцев, требовала этого, пока не соорудили для всех крова; и пошли на лишние расходы себе и друзьям, лишь бы не рисковать всем. А капитан и команда, прежде торопившие пассажиров высаживаться, теперь, когда умерло столько моряков и притом, как уже говорилось, самых искусных, а многие другие лежали больные и ослабевшие, не отваживались выйти в море, пока не оправятся люди и не минуют наиболее суровые дни зимы.

Вскоре поселенцы (все, кто был в силах) начали сеять маис, в чем большую помощь оказал им Скуакто, показав, как надлежит это делать и как ходить за ним далее. Он сказал, что от посева на старых местах толку не будет, если не утучнять почву рыбою; а еще сказал, что в середине апреля много рыбы подымется вверх по ручью там, где начали мы строиться; показал, как ловить ее и где добыть иные нужные припасы; все так и оказалось, как увидели мы из опыта. Посеяли также семена, привезенные из Англии, а именно пшеницу и горох, которые, однако, взошли плохо; — то ли плохи были семена, то ли сеяли поздно, то ли по обеим этим причинам или еще почему-либо.

В том же месяце апреле, когда все заняты были севом, губернатор (м-р Джон Карвер) пришел в жаркий день с поля совсем больной, пожаловался на головную боль и лег; а спустя несколько часов впал в беспамятство и, не сказав более ни слова, через несколько дней скончался. Смерть его ввергла всех в глубокую скорбь, и немудрено. Схоронили его со всеми почестями и залпами из всех имевшихся мушкетов. Жена его, женщина болезненная, последовала за ним 5–6 недель спустя.

Вскоре избран был на его место Уильям Брэдфорд, а как он не вполне еще оправился от болезни, едва не унесшей его в могилу, то в помощники ему избрали Исаака Элдертона; скажу тут же, что ежегодно переизбираясь, проработали они вместе немало лет.

Мая 12-го состоялось первое здешнее бракосочетание^{34}, которое, согласно похвальному обычаю Нидерландов, где поселенцы перед тем жили, совершено было должностными лицами, ибо установление это — гражданское, связанное с вопросами наследства и прочим, что сюда же относится; и это вполне согласно с Писанием, Книга Руфи, 4, ибо нигде не сказано там, что является это обязанностью священника. «Закон о браке, изданный Нидерландскими Штатами в 1590 году, гласит, что лицам любого исповедания, после должных извещений, надлежит предстать перед магистратом в ратуше, где их сочетают браком». «История» Пти́^{35}, 1029. И так делается Не у них одних, но во всех церквах христовых, какие известны в здешних краях по сие время — год 1646-й.

Устроив несколько домашние дела, решили навестить нового друга своего Массасойта и кое-что ему поднести, дабы еще более его к себе привязать; а заодно обозреть его владения, посмотреть, как живет он, много ли у него воинов и каковы ведущие к нему дороги, на случай, если это понадобится. Итак, 2 июля посланы были к нему м-р Эдвард Уинслоу и м-р Хопкинс с упомянутым Скуанто, который был за проводника; а в дар послали сюртук, плащ и кое-что еще; это было милостиво принято, но кормили там впроголодь, и вернулись они усталые и голодные. Ибо индейцы в те времена не сеяли столько маиса, сколько потом, когда англичане снабдили их мотыгами и они увидели, как те вскапывают ими целину. Жилище вождя оказалось милях в 40, земля хорошая, но людей было немного, вследствие морового поветрия, посетившего их года за три до прибытия англичан^{36}; когда люди умирали тысячами, не успевая погребать мертвецов; черепа и кости во многих местах еще лежали непогребенные возле жилищ, являя зрелище весьма печальное. Однако посланные сообщили, что по другую сторону большого залива живут наригансеты, племя сильное и многочисленное, которой держится вместе и не подверглось губительному поветрию.

К концу того же месяца некий Джон Биллингтон заблудился в лесу и блуждал 5 дней, питаясь ягодами и всем, что ему попадалось. Наконец в 20-ти милях к югу от нас набрел он на индейское селение, называвшееся Манамет, откуда препроводили его в Наусет, к тем самым индейцам, что напали на англичан, когда те, как уже говорилось, плыли вдоль берега в лодке, а корабль их стоял у мыса. Но губернатор посылал к индейцам разузнать о пропавшем, так что Массасойт известил наконец, где тот находится; губернатор послал за ним шлюпку, которая и доставила его сюда. Те индейцы также явились и заключили мир; и им возместили полностью зерно, взятое у них возле Мыса Код.

Так удалось установить мир и добрососедство с окрестными жителями; и еще один индеец, по имени Хобомок, поселился среди нас, человек могучего сложения, славный меж индейцев отвагой талантами и оставшийся до смерти своей верен и англичанам. Однажды он и Скуанто отправились по каким-то своим делам к индейцам, но на обратном пути, в индейском селении Намаскете, в 14-ти милях к западу отсюда, сахем Корбитант, союзник Массасойта, но до того времени англичанам не дружественный (из зависти ли к ним или по злобе на англичан), встретил их бранью и хотел заколоть Хобомока; но тот, будучи весьма ловким, вырвался и весь в поту прибежал к губернатору сообщить о случившемся; он опасался, что Скуанто убили, ибо угрожали им обоим, и за то лишь, что дружат с англичанами и оказывают им услуги. Губернатор, посовещавшись, решил, что терпеть подобное нельзя; ибо если дать в обиду друзей и посланцев своих, то никто не станет с нами дружить, сообщать нам сведения или оказывать услуги; а там и сами на нас пойдут. Решено было поэтому послать капитана и 14 хорошо вооруженных людей, чтобы напасть на них ночью, и если окажется, что Скуанто убит, то и Корбитанта обезглавить; но трогать лишь тех, кто был к убийству причастен. Хобомока спросили, пойдет ли он проводником, чтобы дойти туда до рассвета. Он сказал, что готов, приведет их к дому сахема и на него укажет. 14 августа они отправились и окружили дом; капитан, приказав никого не выпускать, вошел в дом искать хозяина. Тот был, однако, в отлучке, а Скуанто оказался жив; ему только пригрозили, что заколют. Поэтому никого не тронули, а жители, дрожа от страха, принесли лучшее угощение, какое было, когда узнали от Хобомока, что было задумано. Из дома вышли 3 тяжело раненных и пытались прорваться мимо часовых. Этих взяли с собою; раны их перевязали и излечили, а уж тогда только отпустили восвояси. Это доставило нам множество изъявлений дружбы от различных сахемов и укрепило с ними мир; явились даже жители островов Капавак; и сам Корбитант, через посредство Массасойта, искал мира, хотя прийти долго не решался.

18 сентября к массачусетсам отправили в шлюпке 10 человек, а с ними Скуанто за проводника и толмача, чтобы обследовать залив и торговать с туземцами; что они и сделали, и прием им оказали хороший. Тамошние люди жили в страхе перед тарратинами, которые обитали к востоку от них и в пору жатвы приходили отнимать урожай, а часто и убивать. Шлюпка возвратилась благополучно; привезли много бобровых шкур и описали местность, сожалея, что не там поселились (но господь, всем людям указующий место их поселения, судил иначе). И мы убедились, что господь пребывает с нами и благословил все начинания наши, да святится имя его во веки веков.

Стали собирать свой небольшой урожай и готовить жилища к зиме, ибо все выздоровели, и запасов было довольно^{37}; а пока одни совершали эти походы, другие промышляли треску, окуня и иную рыбу и запасли ее столько, что хватило каждой семье. Все лето нужды ни в чем не терпели. С приближением зимы стали добывать и дичь, которая в этих местах в первое время изобиловала (хотя позже стало ее меньше). Кроме водоплавающих птиц, много было диких индеек, которых добыли множество, не считая оленины и др. В неделю приходилось на душу по четверть бушеля муки, а когда собрали урожай, вышло по стольку же маиса. Многие написали тогда друзьям в Англию о том, как сытно живут, и то была истинная правда.

В ноябре, как минул год со времени нашего прибытия, появился нежданно небольшой корабль, доставивший м-ра Кашмена (о котором столько уже говорилось), а с ним 35 человек, желавших остаться в поселении; что немало всех обрадовало. Да и те, сойдя на берег и увидя общее благополучие и достаток в каждом доме, порадовались не менее. Ибо были то в большинстве своем люди молодые, а многие столь беспечны, что было им безразлично, куда и зачем плыть, пока не прибыли к Мысу Код, где увидели голое и безлюдное место. Тут они задумались, как им быть, предполагая, что поселенцы умерли или перебиты индейцами. Стали совещаться (услышав, что говорят меж собой моряки), не снять ли паруса с рей, чтобы корабль не ушел, а их не покинул. Капитан, однако, был к ним добр и сказал, что если и случилась с поселением беда, то у него достанет припасов, чтобы добраться до Виргинии; а покуда есть кусок у него, то и с ними поделится; это их успокоило. Итак, все они высадились; но не было у них провизии[34], даже сухарей; не было постелей, а в каютах лишь кое-какое тряпье; ни горшка, ни сковороды, чтобы сготовить пищу; мало было и одежды, ибо многие, уезжая из Плимута, расстались с сюртуками и плащами. На корабле нашлась, впрочем, подержанная одежда, из которой им и выдали. Поселенцы обрадовались подкреплению, хотя нашли, что многим из прибывших хорошо бы быть более степенными, а всем им — получше снарядиться. Но тут уж делать было нечего.

С тем же кораблем м-р Уэстон прислал м-ру Карверу, губернатору, которого не было уже в живых, пространное письмо, полное жалоб и укоров насчет событий в Саутгемптоне; а также в том, что надолго задержали корабль, а вернули не загрузив и пр.; это я ради краткости опускаю. А вот остальное.

Этот корабль (называвшийся «Форчюн») быстро отправлен был обратно с полным грузом хорошей бочарной клепки и 2-мя бочками бобровых и выдровых шкур, выменянных на разные мелочи, которые поселенцы привезли с собой, ибо ничего более для торга у них не было, и никто из них в глаза не видел бобровой шкуры, пока не прибыли сюда и не показал ее Скуанто. Груз оценен был примерно в 500 фунтов. С тем же кораблем вернулся и м-р Кашмен, как было ему указано м-ром Уэстоном и другими, желавшими получить более точные сведения. Ни он, ни поселенцы не сомневались, что вскоре получат они свежие припасы; особенно потому, что, поддавшись на уговоры м-ра Кашмена и получив письма из Лейдена, где указывали им это сделать, приняли упомянутые условия и под ними подписались. Но вышло иначе; хотя м-р Уэстон в письме своем обещался (как показано выше), что не выйдет из дела, даже если выйдут все остальные, и останется нам верен, лишь бы согласились мы на условия и прислали корабль с товаром; а м-р Кашмен, слышавший перед отъездом такие заверения из собственных его уст, также был в том уверен. Но все оказалось пустыми словами, а Уэстон — первым и единственным человеком, который от нас отступился, и еще прежде, чем узнал о возвращении корабля и о том, что нами сделано (такова тщета надежд, возлагаемых на людей). Но об этом в свое время будет еще сказано.

Ответ на письмо к м-ру Карверу послан был губернатором; здесь привожу я из него то, что относится к делу:

Далее в письме говорилось, что мы подписали угодные ему условия и послали весьма подробный отчет; и о том, как нагрузили новый корабль, и как обстоят у нас дела, и что из-за вновь прибывших неминуемо ожидает нас голод, если не будут вовремя доставлены припасы (о чем ему и остальным пайщикам подробнее сообщит м-р Кашмен). И что раз удовлетворены все его требования, пусть забудет он обиды и помнит свое обещание и т. д.

Когда корабль ушел (простояв всего 14 дней), губернатор с помощником своим расселил вновь прибывших по семейным домам, как сумел лучше; сделал точный реестр всем запасам, разделил их на число людей и убедился, что нам не продержаться более 6-ти месяцев даже на половинных рационах, и то едва ли. А меньше зимою выдавать было нельзя, пока не ловится рыба. И стали все без различия получать вдвое меньше, но сносили это терпеливо, надеясь, что припасы доставят.

Едва корабль ушел, как могучее племя наригансетов бросило нам вызов, прислав с гонцом пучок стрел, обвязанный большой змеиной шкурой, что, по словам толмача, означало вызов и угрозу. На это губернатор по совету остальных дал решительный ответ: что если миру предпочитают они войну, то могут начать когда им угодно; что он им зла не чинил, но не боится их и к отпору готов. А с другим посланцем возвратил змеиную шкуру, вложив туда пули; но те ее не приняли и прислали обратно. Все это я лишь упоминаю, ибо подробнее, по просьбе друзей, поведал об этом м-р Уинслоу в своей книге. Надо полагать, что индейцы движимы были честолюбием и стремлением (после гибели столь многих из них) захватить власть над остальными; в англичанах виделось им препятствие, особенно потому, что и Массасойт отдался уже под их покровительство.

Это вынудило поселенцев к большей бдительности, и решено было обнести жилища крепким палисадом, а в удобных местах разместить дозорных и сделать ворота, которые на ночь запирались; при них поставили часовых, а в случае нужды ходили дозором и в дневное время. По решению капитана и губернатора поселенцы разделены были на 4 отряда и каждому указано место, куда должен он являться по тревоге. А на случай пожара также назначена была вооруженная мушкетами стража, чтобы не застало врасплох коварство индейцев, пока остальные тушат огонь. Все это было с готовностью выполнено; к началу марта поселение обнесли городьбой, внутри которой каждой семье отвели отличный участок под огород. Тем и закончу я повествование об этом годе. Приведу лишь один случай, более забавный, нежели важный. На рождество губернатор созвал всех (как обычно) на работу, но большая часть вновь прибывших выйти отказалась, говоря, что работать в такой день не велит им совесть. Губернатор сказал, что раз это для них дело совести, он освободит их от работы, пока не просветятся. И, оставив их, увел с собой остальных; однако, воротясь в полдень с работы, застал их на улице за играми: бросали дубинку, кто дальше; гоняли мяч или еще что. Тут, подойдя к ним, отнял он принадлежности игр и сказал, что совесть не велит ему, чтобы они играли, когда остальные трудятся. Если хотят справлять рождество из благочестия, пусть сидят по домам, но уличных игр и увеселений не допустим. С тех пор такого не случалось, по крайней мере явно.

Условлено было с массачусетсами^{40}, что весною этого года станем с ними торговать, и в конце марта начали к тому приготовляться. Однако состоявший при нас индеец Хобомок сказал, что; по слухам, индейцы эти объединились с наригансетами и, если не остеречься, могут предать. Высказал он и подозрение насчет Скуанто, который будто бы шептался о чем-то с другими индейцами. Все же решено было ехать; в начале апреля отправили шлюпку с 10-ю из числа главных поселенцев, а с ними и Скуанто и Хобомока, раз стали они соперниками. Но едва успела шлюпка отплыть, как прибежал индеец, один из родичей Скуанто, с виду перепуганный, и сказал, что на нас во множестве идут наригансеты, а с ними Корбитант и даже, кажется, Массасойт; сам же он, рискуя жизнью, прибежал о том сообщить. Говоря с губернатором, уверял он, будто они уже близко, и все оглядывался, словно за ним гнались. Губернатор велел всем вооружиться и быть наготове; полагая, что люди в шлюпке могут еще услышать (ибо погода стояла тихая), решил остеречь их парою выстрелов, которые они услышали и вернулись. Индейцы, однако, не появлялись; сторожили всю ночь, но никого не было. Хобомок ручался за Массасойта и полагал, что весть была ложная; все же губернатор велел ему послать свою жену (будто по другой надобности), чтобы разведала; но все было спокойно. Поездка к массачусетсам состоялась, торговали, благодарение богу, с выгодой и возвратились благополучно.

Однако случай этот и другие подобные показали, что Скуанто имел свои цели и вел свою игру; держа индейцев в страхе, он получал от них приношения и обогащался; а их уверял, будто может с кем угодно разжечь войну и с кем угодно заключить мир. Уверил он их также, будто поселенцы зарыли в землю моровую язву и могут наслать ее на кого захотят, что очень страшило индейцев, так что они стали чтить его более, чем Массасойта, а это вызвало зависть и могло стоить ему жизни. Ибо, узнав о его проделках, Массасойт тайно и явно стремился его убить; поэтому он все более прилеплялся к англичанам и до самой смерти не решился их покинуть. Поселенцы использовали также соперничество меж ним и Хобомоком, побуждавшее обоих к большему усердию. Губернатор делал вид, будто поддерживает одного из них, а капитан^{41} — другого; так получали они более верные сведения, а обоих индейцев вынуждали больше стараться.

Запасы между тем подошли к концу, а долгожданная помощь не приходила. В конце мая замечена была в море лодка, которую приняли сперва за французскую; но это оказалась шлюпка с корабля, который м-р Уэстон и еще кто-то послали ловить рыбу в бухте Дамаринс, в 40 лье к востоку от нашего поселения, где в тот год собралось для этого много судов. Шлюпка доставила 7 пассажиров и письма, но никаких припасов или надежд на них. Часть писем этих я приведу.

Опускаю многое другое, ибо может прискучить и к делу не относится.

Все это было слабым утешением для голодных желудков; и мало похоже на недавние его обещания; и так же не могло напитать и обогреть нас, как и тех, о ком говорил апостол Иаков, которого упоминает он. И тотчас пришли нам на ум слова псалмопевца, псалмы 118,8: «Лучше уповать на господа, нежели надеяться на человека». И псалом 146: «Не надейтесь на князей (а тем более на купцов), на сынов человеческих, в которых нет спасения». Ст. 5: «Блажен, кому помощник бог Иаковлев, у кого надежда на господа бога его». Итак, надежды на помощь от него и прочих были обмануты, когда особенно велика была нужда; и ведь они-то и навлекли ее, когда навязали цоселенцам столько людей, сколько было их самих вначале, а припасов не дали; и это в такое время, когда почти целый год надо было дожидаться нового урожая или хоть сколько-то получить из Англии; с тех пор мы ничего и не получали (кроме того, что посылал господь другими путями); ибо того, что присылали купцы, всякий раз оказывалось мало для тех, кто при этом приезжал.

Тот же корабль доставил и другие письма, более поздние, одно от м-ра Уэстона, второе от части пайщиков, где говорилось:

Еще одно письмо о том же самом написано было частью пайщиков, за 9-ю подписями, в том числе м-ра Уэстона и м-ра Бичема. Подобное непостоянство и увертки показались странными; решили, что кроется тут какая-то тайность. Поэтому губернатор скрыл письма эти от поселенцев, показав их лишь нескольким надежным друзьям, дабы с ними посоветоваться; и общим их мнением было, что грозит это расколом (да еще в столь трудное время); и если м-р Уэстон и другие, задумавшие отделиться, прибудут, и притом с грузом, как сулят они в письмах, то большинство к ним переметнется, в ущерб как поселенцам, так и дружественным нам пайщикам, от которых вестей еще не было. И можно было подозревать, не с этой ли целью присланы были люди, доставленные предыдущим кораблем. Все же мы пожалели тех семерых, которых этот корабль, ушедший на восток от нас ловить рыбу, задерживал, пока не упустили они время посеять маис; других же припасов у них не было (ибо с корабля спустили их без таковых, сами в них нуждаясь); не доставили еще и чрен для соли, так что прибывшие не могли выполнить ничего из указанного м-ром Уэстоном и умерли бы с голоду, если бы не помогли поселенцы, которые, сами терпя лишения, уделили им столько же, сколько получали свои. Корабль отправился в Виргинию, где проданы были и корабль, и рыба, о чем (можно полагать) м-р Уэстон едва ли получил отчет.

Пришел и еще один его корабль, а с ним письмо от м-ра Уэстона, помеченное 10-м апреля и гласившее следующее:

Так рассыпались прахом все надежды на м-ра Уэстона, и обещанная им помощь обернулась пустым советом, коему следовать поселенцы сочли незаконным и невыгодным. И не только остались мы без помощи в крайней нужде, не имея ни припасов, ни товару для торговли; но у нас готовились отнять и то, что мог дать здешний край. Что до злобных осуждений и подозрений, высказанных в этих и прежних письмах, то поселенцы желали судить о них милосердно и мудро, взвесив их на весах любви и разума; и хоть исходили они (частию) от друзей благочестивых и любящих, многое могло быть порождено завистью и страхами, а также раздражением; однако ясно было, что м-р Уэстон имел собственные цели и ожесточился духом. Ибо после приведенных писем губернатор получил письмо от м-ра Кашмена, который с тем же кораблем вернулся на родину, а с м-ром Уэстоном всегда был близок (что видно из прежних писем); и дивился, отчего все это время нет от него вестей. Оказалось, — что их трудно было послать, а это письмо адресовано было женою одного поселенца своему мужу, который и принес его губернатору.

Вот что оно гласило:

На обороте того же листа было несколько строк от м-ра Джона Пирса, на которого взят был патент; о нем будет еще в свое время сказано.

Над всем этим крепко пришлось задуматься; но прибывающим все же решили мы оказать гостеприимство; отчасти ради м-ра Уэстона и всего, чем был он прежде и что для нас сделал, в особенности для некоторых; отчасти же из сострадания к людям, которых привезли в дикую местность (как это было и с нами), а теперь оставят на берегу (ибо корабль должен был доставить других своих пассажиров в Виргинию, а простой обходился дорого); и все им тут незнакомо, и не знают они, как быть. И как ранее приняли 7 человек и кормили наравне со своими, так приняли и этих (а было их около 60-ти здоровых мужчин) и приютили вместе с их товарами, а заболевшим, коих было среди них немало, предоставили все лучшее, что имелось. Они пробыли почти все лето, покуда корабль не возвратился из Виргинии. А затем, по распоряжению Уэстона или тех, кого он над ними поставил, перебрались к заливу Массачусетс, ибо патент он добыл на те места (а прознал о них из прежних писем, писанных нами на родину). Однако всех больных своих они оставили здесь, покуда не устроятся сами. А провизии не дали, хотя была в ней большая нужда, и ничем иным не возместили оказанную им помощь; впрочем, поселенцы этого и не желали, видя, какова эта беспутная ватага и как мало у них порядка, так что скоро впадут они в нищету, если м-р Уэстон вовремя не явится; и чтобы не иметь с ними более дела, ничего с них не спросили.

В этой крайности, когда покинули нас те, от кого чаяли мы помощи, когда начали уже мы голодать и не знали, что делать, была нам от господа (который никогда не оставляет детей своих) нежданная милость. Корабль, пришедший с восточного побережья, доставил письмо от человека, о коем мы прежде и не слыхали, — от капитана одного из судов, ходивших на лов рыбы. Письмо адресовано было всем добрым друзьям в Плимуте и т. д.

Губернатор с тем же кораблем послал, как и подобало, благодарный ответ и отправил в лодке м-ра Уинслоу получить, что удастся, на кораблях; он был приветливо встречен упомянутым джентльменом, который не только поделился с ним всем, чем мог, но и другим написал, чтобы сделали то же. Таким образом м-р Уинслоу получил немало и благополучно возвратился, а для поселения была в том двойная польза: во-первых, подкрепились доставленной пищей, а во-вторых, узнали дорогу в те места, и это оказалось полезно в будущем. Конечно, от провизии, уместившейся в небольшой лодке и разделенной среди стольких людей, каждому досталось немного, однако, благодарение богу, это нас поддержало до нового урожая. Хлеба приходилось на душу всего по четверти фунта в день; и губернатор велел выдавать его ежедневно, не то, получив все сразу, люди сразу его и съедали бы, а потом голодали. А так, вместе с другою пищей, какую удавалось найти, смогли продержаться, пока не созрел маис.

В то лето выстроили мы из доброго крепкого дерева укрепление, прочное, да и на вид красивое, весьма для обороны пригодное, с плоскою крышей и зубчатыми стенами, где разместили пушки и постоянно стоял караул, особенно когда грозила опасность. Служило оно и для собраний^{43}, и внутри все было для этого устроено. В тот год тяжких лишений строить было трудно; но этого требовали окружавшие нас опасности; постоянные слухи о грозящем нападении индейцев, особенно наригансетов, и весть о резне, учиненной в Виргинии, заставили всех участвовать в постройке.

Близилось желанное время жатвы, которая напитала все голодные чрева. Однако урожай был не таков, чтобы его хватило на год; отчасти потому, что мы не вполне еще научились выращивать маис (а другого ничего не было), отчасти по разным другим причинам; а более всего потому, что ослабевшие от голода люди не в силах были обработать поля как должно. Кроме того, многое расхищалось, ночью и днем, прежде чем становилось съедобным, а еще больше, когда созрело. И хотя за несколько початков человека секли (когда удавалось застигнуть), голод толкал на это всех, кого не удерживала совесть, Было ясно, что голод грозит и на следующий год, если как-либо не предотвратить его или не будут доставлены припасы, а на это мы рассчитывать не смели. Рынков здесь не было, одни лишь индейцы, но предложить им взамен было нечего. И вот еще одна милость божия: в гавань приходит корабль под командой некоего капитана Джонса. Он послан был несколькими купцами, чтоб обследовал все гавани от нашей местности до Виргинии, а также мели возле Мыса Код, и в пути вел бы, где сумеет, меновой торг. На корабле было много английских бус (которые в те времена ценились), а также ножи; хотя просили за них дорого и продавали только большими партиями. Но поселенцы и тому были рады и готовы платить двойную цену, а то и более, сами же отдавали по 3 шиллинга за фунт наилучшие бобровые шкуры, которые всего несколько лет спустя шли уже по 20 шиллингов. Было теперь на что выменивать бобра и другое и можно было купить сколько угодно маиса.

Тут позволю я себе небольшое отступление. На корабле том находился джентльмен по имени м-р Джон Пори; он был в Виргинии секретарем, а теперь возвращался домой. А когда уехал, написал губернатору письмо со следующей припиской:

Привожу я это затем, чтобы почтить память авторов, как сделал с большою искренностью этот джентльмен; а сам он, возвратясь на родину, немало способствовал доброй славе скромного нашего поселения^{44} среди лиц весьма значительных. Вернусь, однако, к своему повествованию.

Вскоре после жатвы люди м-ра Уэстона, которые жили теперь в Массачусетсе и (как видно) нерасчетливо тратили свои припасы, поняли, что на них надвигается голод. Прослышав, что здешние закупили товаров и намерены менять их на маис, они написали к губернатору, желая к этой торговле присоединиться и предлагая пользоваться их небольшим судном; а также просили ссудить или продать им столько меновых товаров, сколько на их долю придется; а расплатиться обещали, когда прибудет м-р Уэстон или же пришлют им припасы. Губернатор на этих условиях дал согласие, намереваясь на их судне обойти мыс и пройти к югу, где можно было достать маис. В конце сентября все было готово; с ними должен был плыть капитан Стэндиш, а также Скуанто, за проводника и толмача; однако противный ветер вынудил их вернуться; а когда собрались вторично, капитан Стэндиш занемог лихорадкой, так что губернатор отправился без него. Отмели и буруны помешали им обогнуть Мыс Код; Скуанто не умел указать лучшего пути, а капитан корабля не решался плыть дальше, так что пришлось войти в залив Манамойак и что-нибудь там промыслить. Тут Скуанто занемог индейской лихорадкой с обильным кровотечением из носа (почитаемым у индейцев за предвестие смерти) и спустя несколько дней умер, прося губернатора молиться за него, чтобы ему попасть на небо, к богу англичан; кое-что из имущества своего завещал он английским друзьям, на память. То была большая потеря. За эту поездку добыли мы в разных местах 26–28 бочек маиса и бобов, больше чем могли бы уделить соседние с нами индейцы, которые мало их выращивали, пока не получили английских мотыг. Пришлось возвращаться, сожалея, что не удалось пройти вокруг мыса; тогда добыли бы больше. После того губернатор с несколькими людьми побывал и во внутренних частях края, чтобы добыть что можно и доставить к весне в поселение; и это нас несколько выручило.

Позднее, в феврале, явился посланец от Джона Сэндерса, который поставлен был за старшего над людьми м-ра Уэстона в заливе Массачусетс, и доставил письмо, где говорилось об их великой нужде; и что он хотел занять бочку маиса у индейцев, но те ничего не дали. Он спрашивал совета, не взять ли ее силою, чтобы накормить своих людей, пока он не вернется с востока, куда сбирался. Губернатор и другие всячески его от этого отговаривали, ибо этим он так ожесточил бы индейцев, что всем будет угрожать опасность и все могут поплатиться; а эти, по слухам, и без того уже обидели индейцев, воруя у них маис, и очень против себя восстановили. А нашлись и среди здешних такие подлецы, которые сказали индейцам, будто губернатор идет на них, чтобы отнять маис силою. От этого и от других причин произошел заговор против англичан, о котором сказано будет ниже. И на том кончаю я повествование об этом годе.

Может показаться странным, что люди эти так скоро дошли до крайней нужды; ибо корабль, уходя, оставил им полный запас, не считая маиса, что пришелся на их долю от торговли, и еще многого, добытого тем или иным путем от соседних индейцев. Виною было, конечно, их безрассудство, ибо когда имели, то потребляли без меры и счета; а часть, быть может, досталась индейцам (о начальнике их говорили, не знаю, верно ли, будто он держал у себя индейских женщин). А когда стали они голодать, многие продали одежду и постель; другие (столь низко они пали) пошли в услужение к индейцам, затпапку маиса рубили им дрова и носили воду; были и такие, что просто принялись красть, по ночам и днем, у индейцев; и те очень на это жаловались. Дошло наконец до того, что некоторые умерли от голода и холоду. Один, собирая съедобные ракушки, так был слаб, что завяз в иле и там найден был мертвым. Большинство покинули свои жилища и разбрелись по лесам и морскому берегу, где можно было сыскать десяток земляных орехов или моллюсков. Всем этим навлекли они на себя презрение индейцев, и те весьма дерзко стали его высказывать; и нередко, когда один из этих бродят варил в горшке земляные орехи или моллюсков, индейцы подходили и все съедали; а ночью, если было у кого жалкой одеяло или что иное, во что завернулся он, индейцы его отнимали, а те всю ночь мёрзли; так что положение их было поистине плачевное. Пришлось в конце концов повесить одного из них, который никак не хотел отстать от воровства; и тем удовлетворить индейцев.

Пока дела шли таким образом, до губернатора и людей его дошло, что друг наш Массасойт лежит при смерти. Послали навестить его и доставили ему много такого, что весьма пришлось ему по душе и помогло выздороветь; тут открыл он нам, что индейцы замыслили убить людей м-ра Уэстона, от которых постоянно терпят обиды; а для этого воспользоваться нынешней их слабостью; и уговорились уже с другими индейцами, своими соседями. Полагая, что здешние поселенцы станут за эту расправу мстить, они и с ними решили поступить так же, а Массасойта просили быть с ними заодно. Он посоветовал нам предотвратить это и, пока не поздно, захватить нескольких вождей; и уверял, что все — чистая правда.

Это нас весьма встревожило и заставило много совещаться; обнаружились и другие доказательства, о чем рассказывать было бы слишком долго. Тем временем явился из Массачусетса человек с котомкой за спиною; дороги он не знал, но все же добрался; а что сперва сбился с пути, то это его спасло, ибо за ним была погоня, но прошла мимо. Он поведал, как обстояли у них дела и что дольше оставаться там боялся, ибо всех их (как он заметил) собирались убить. Тут уж пришлось поспешить; послали в лодке капитана Стэндиша и еще нескольких человек; он застал их в жалком положении, из которого вызволил, кое-чем их снабдил, убил нескольких главных заговорщиков^{45} и, как было ему поручено, предложил всем людям Уэстона перебраться сюда, если хотят, и жить наравне со всеми, пока не прибудет м-р Уэстон или не пришлют им припасов. А если изберут они что иное, он также окажет им посильную помощь. Они поблагодарили его и спутников его. Но большинство из них попросило лишь немного маиса, а они на небольшом своем корабле пойдут к востоку, где, быть может, застанут м-ра Уэстода или посылки от него, ибо как раз в то время года приходят рыболовецкие суда, а не то станут работать с рыбаками за пропитание и чтобы заработать та переезд в Англию, если не будет известий от м-ра Уэстона. Они погрузили на корабль что имели сколько-нибудь ценного, а капитан Стэндиш отдал им сколько мог маиса (едва оставив себе на обратный путь); убедился, что они благополучно вышли из залива и подняли паруса, и возвратился к себе, не взяв у них ничего ни на пенни. Об этом говорю я кратко, ибо более подробный рассказ уже напечатан.

Таков был конец тех, кто похвалялся своей силой (все это были крепкие, здоровые мужчины) и всем, чего они достигнут, не в пример нашим, среди которых много было женщин, детей и людей недужных; кто, приехав и увидя здешние лишения, заявили, что у них все пойдет по-иному, и не станут они терпеть нужду, подобно этим простакам. Однако дела человека не в его руках; господь может дать силы слабому, и тот устоит; да остережется стоящий, как бы ему не упасть.

Вскоре затем прибыл, вместе с рыболовами, м-р Уэстон, под другим именем и под видом кузнеца; и узнал о гибели своего поселения. Он достал лодку и с 2-мя людьми отправился узнать, в чем дело. Не будучи искусным моряком и застигнутый бурею, он утопил свою лодку в заливе, между рекою Мерримак и Паскатакуаком, сам едва спасся, а потом попал в руки индейцев, которые отняли у него все, что спас он от бури, и раздели до рубашки. Наконец добрался он до Паскатакуака, одолжил одежду и сумел добраться до Плимута. Странно изменился весь облик его для тех, кто знал его в прежнем благоденствии; таковы превратности бренного мира земного. А между тем люди стремятся к мирским благам, хоть ежедневно видят всю тщету их.

После долгих с нами переговоров (ибо прежние замыслы еще кипели в нем, хотя и сдерживаемые) он попросил одолжить ему бобровых шкур; и сказал, что ожидает корабль с большим грузом и тогда расплатится всем, что окажется нам нужным. Этому никто не поверил, однако его пожалели ради прежнего добра, какое от него видели. Мы сказали, что и сами терпим лишения и не знаем, когда придет помощь; как обстоят дела с пайщиками, ему хорошо известно; шкур у нас немного, и если дадим ему, как бы не взбунтовалось поселение, ибо только за шкуры и удается добыть столь нужную всем пищу, да и одежду. Помочь ему мы обещали ввиду крайней нужды его; но по причине только что названной пришлось это сделать тайно. Он получил 100 бобровых шкур весом в 170 фунтов с липшим. Так помогли мы ему, когда отступился от него весь свет; с этим вернулся он к кораблям, оснастил свой малый корабль, взял нескольких из своих людей, купил припасов и снаряжение; и с этим готовился начать все сызнова. Нас он отблагодарил плохо, ибо после неизменно выказывал себя нашим лютым врагом и расплатился с нами одними лишь укорами и поношениями. Когда шкуры еще были у него на корабле, он сказал некоторым недоброжелателям нашим, что может теперь всех нас перессорить, ибо шкуры ему дали, не имея на то права. Однако, злобствуя так, он ничего не достиг.

Между тем припасы нам все не слали, и неизвестно было, когда их ждать. Стали подумывать, как бы вырастить побольше маиса, получать более обильные урожаи и не терпеть такой нужды. Долго мы судили и рядили, а затем губернатор (по совету главных поселенцев) согласился, чтобы маис сеял каждый для себя^{46} и только на себя при этом полагался; а все прочие работы чтобы шли по-старому, сообща. Для этого каждой семье отведен был участок по числу душ на данное время (но без права раздела при наследовании): а юношей всех причислили к какой-либо из семей. Это решение оказалось весьма правильным; ибо все принялись усердно трудиться и посеяли куда больше маиса, чем губернатору или кому-либо другому удалось бы добиться иными способами. Теперь женщины охотно выходили в поле сеять маис и брали детей с собой, тогда как прежде ссылались на недуги и неумение; а если бы их к этому принудить, назвали бы это тиранией и угнетением.

Опыт, приобретенный таким путем и в течение многих лет проверенный, притом на людях благочестивых и разумных, опровергает измышления Платона и других древних, поддержанные кое-кем и в позднейшее время; будто, лишив людей собственности и сделав все имение общественным, можно привести их к счастию и благоденствию; словно они мудрее господа. Ибо оказалось, что эта общность имущества (насколько она была введена) большую рождала смуту и недовольство и многие затрудняла работы, которые могли принести пользу и доставить удобства. Люди молодые и наиболее к труду способные роптали, зачем должны они тратить время и силы, работая безвозмездно на чужих жен и детей. Сильный и умелый получал при разделе не больше, чем слабый, не могущий выполнить и четверти того, что мог сильный; это почитали несправедливостью. Люди старые и почтенные, когда приравнивали их по части трудовой повинности, пищи, одежды и пр. к молодым и ничем еще не отличившимся, видели в том обиду и непочтение. А что женщинам приходилось обихаживать чужих мужчин, стряпать и стирать на них и др., это сочли за некое рабство, и многим мужьям было не по нраву. Постановив, чтобы всем и получать, и трудиться равно, полагали, что достигли равенства; а это если не порушило связей, какие установил между людьми бог, то во всяком случае немало повредило взаимному уважению, какое должно между ними царить. А среди иного сорта людей было бы еще хуже. Пусть не говорят, будто причиною тут людская порочность, но не порочность самой идеи. Я отвечаю, что коль скоро порочность эта присуща всем людям, то господь в мудрости своей указал им иной, более пригодный для них путь.

Вернусь, однако, к своему повествованию. Когда новое решение было принято и маис посеян, все припасы кончились и оставалось лишь уповать на божественный промысел; вечером зачастую не знали, найдется ли кусок на следующий день. Так что более чем кому-либо, как заметил один из нас, надлежало нам молиться, чтобы хлеб наш насущный дан был днесь. Однако все лишения поселенцы выносили с великим терпением, не падая духом, и так без малого два года; это приводит мне на память слова Петра Мученика (славившего испанцев) в его 5-й Декаде, на стр. 208: «По 5 дней подряд (говорит он) питались они сухими зернами маиса, и то не досыта»; и заключает, что «подобные лишения, подобные муки и голод никто из людей, кроме испанцев, не смог бы вынести». Увы! Когда у наших поселенцев был маис, это был для них праздник; и не по 5 дней, а порою по 2 и 3 месяца голодали они, не имея ни хлеба, ни маиса. Правда, в другом месте, во 2-й Декаде, на стр. 94, он говорит, что другим было еще хуже и пришлось питаться собаками, жабами и трупами, отчего все почти умерли. От такой крайности милосердный господь уберег народ свой; и в самое тяжкое время сохранил ему жизнь и здоровье; да святится имя его. Но хочу привести заключительные слова этого сочинения, которые отчасти применимы и к нам: «Через бедствия свои открыли они путь в новые земли; после этих бурь другие люди находят там покой, купленный — страданиями тех; и приходят словно на брачный пир, где все для них приготовлено».

Когда осталась в поселении всего одна лодка, да и та не слишком хорошо оснащенная, людей разделили на несколько отрядов, человек по 6–7, чтобы каждому отряду по очереди выходить в море с сетью, купленной для лова морского окуня и другой рыбы. Едва лодку разгружали, как следующий отряд выходил на ней в море. И не возвращались, пока хоть что-нибудь не добудут, хотя бы рыбачить приходилось по 5–6 дней, ибо они знали, что дома нет ничего и вернуться порожним значило бы очень всех опечалить. Отряды даже соревновались, кто выловит больше. Если лодка долго не возвращалась или мало привозила, шли собирать съедобных моллюсков, которых выкапывали из песка во время отлива. Так жили в летнее время, пока бог не пошлет что-нибудь получше; зимою большим подспорьем были земляные орехи и дичь. А летом удавалось иной раз подстрелить оленя; за этим отряжали в лес одного-двух лучших охотников, а добычу делили между всеми.

Пришли наконец письма от пайщиков, которые приводить целиком будет чересчур долго и скучно и из которых узнали мы о новых напастях и испытаниях. Начинались они так:

Письма были от декабря 21-го 1622-го.

Об этом письме сказано довольно.

Упомянутый в нем корабль привел к нам м-р Джон Пирс, который снарядил его за свой счет, в надежде сделать большие дела. За пассажиров и товары, отправленные с ним пайщиками, получил он фрахт и должен был выгрузить их здесь. На его имя взят был первый патент, ибо с некоторыми пайщиками он связан был дружбою или родством. Но тогда они лишь воспользовались его именем. Увидев, что здешнее поселение с божьей помощью преуспело и Тем снискало благоволение Совета Новой Англии, он испросил другой патент (на имя поселенцев), с правами куда большими, и без труда его получил. Однако он намерен был владеть им сам, а поселенцев сделать как бы своими арендаторами, чтобы давать им лишь то, что ему заблагорассудится, и быть для них также и главным судьею; как видно будет из дальнейшего. Да только господь не допустил этого. После первого плавания с упомянутым грузом м-р Пирс снова снаряжает корабль, набирает побольше пассажиров не слишком высокого сорта, лишь бы возместить свои убытки, и во второй раз пускается в путь. А что случилось после, видно из другого письма, посланного губернатору одним из главных пайщиков 9 апреля 1623-го и гласившего следующее:

Это письмо было от 9 апреля 1623-го.

Так судили они сами о поступках этого человека; и мне подобало сообщить о них именно не моими, но собственными их словами. И хотя все истраченные крупные суммы не возместил он ничем, кроме возвращения патента и своего пая, он не успокоился и подавал иски во многие суды Англии, а когда в исках ему отказали, пожаловался парламенту. Но сейчас его нет в живых, и господь ему судья.

Во второе плавание корабль его потерпел величайшие бедствия, какие возможно перенести и не погибнуть; как слышал я от м-ра Уильяма Пирса, который был тогда на нем капитаном, а также от многих пассажиров. Дело было в середине февраля. Буря бушевала почти 14 дней, а в течение 2-х или 3-х суток сила ее была необычайной. Когда срубили мачту, снесло кормовую рубку и всю почти надводную часть. 3 человека едва справлялись с рулем; рулевого пришлось привязать, не то был бы он смыт волной; корабль так заливало, что люди на палубе часто не различали, на борту они или за бортом; а однажды он так накренился, что казалось, уже не выпрямится. И все же господь сохранил их и благополучно привел корабль в Портсмут, на удивление всем, кто увидел, как он выглядел, и услышал, что вытерпели на нем люди.

В конце июня прибыл корабль, доставивший капитана Фрэнсиса Уэста, назначенного адмиралом Новой Англии, чтобы препятствовать вторжению чужеземных кораблей, а также рыболовных судов, если идут на лов или для менового торга без разрешения Совета Новой Англии, за которое немало приходилось платить. Да только сделать он ничего не мог; ибо они были сильнее, и рыбаки оказались упрямыми. А владельцы судов подали жалобу в парламент и добились решения о свободе рыбной ловли. Капитан Уэст рассказал губернатору, что повстречал он в море некое судно и даже всходил на борт его; оно держало путь к нашему поселению и везло немало пассажиров; он подивился, отчего оно еще не прибыло; можно было опасаться беды, ибо его потеряли из виду в бурю, начавшуюся вскоре после их встречи. Весть эта исполнила нас страха, смешанного, однако, с надеждою. У капитана адмиральского корабля были для продажи 2 бочки гороха; видя нашу нужду, запросил он по 9 фунтов стерлингов за бочку и меньше чем за 8 не уступал; зато бобровые шкуры хотел купить по дешевке. Но мы сказали, что долго без этого обходились, обойдемся и далее, лишь бы столько не переплачивать. Корабль тут же ушел в Виргинию.

Надо сказать, что, несмотря на все наше усердие и надежды на хороший урожай, господь, казалось, вознамерился сгубить его, и нам грозил еще более длительный и жестокий голод из-за великой засухи, длившейся 3 недели мая и до половины июня, при сильной (почти все время) жаре, так что маис начал сохнуть, хотя сеяли его, удобряя рыбою, а это хорошо увлажняет почву. Скоро стал он и вовсе гибнуть, а на самых сухих участках походил на высушенное сено, и там спасти его не удалось. Тогда назначен был торжественный день покаяния, чтобы пламенно и смиренно молить господа о помощи в столь великом бедствии. И ему угодно было милостиво и скоро внять мольбе нашей, на удивление как нам самим, так и жившим среди нас индейцам. Ибо хотя утро и большая часть дня были безоблачными и знойными, без малейших предвестий дождя, к вечеру небо затянулось, и полил дождь, столь теплый и благостный, что все возрадовались и благословили бога. Дождь начался в тишине, без ветра или грозы, но так был обилен, что глубоко пропитал землю. И тут ожил на глазах засохший маис и другие злаки, так что индейцы только дивились; после того господь посылал нам ко времени дожди, а между ними столь ясные и теплые дни, что, по милости его, урожай созрел обильный, к немалому нашему утешению и радости. За эту милость (выбрав время) назначали мы день благодарения. Пропущенное мною сообщение это счел я нужным сюда вписать.

Спустя 14 дней прибыл и корабль «Анна» с капитаном Уильямом Пирсом, а еще через неделю или дней 10 пришла и пинасса, которую потеряли из виду в бурю, отличное новое судно в 44 тонны, которое общество пайщиков построило для поселения. Эти суда доставили около 60-ти человек для поселения, из коих некоторые сделались весьма полезными ее членами; были среди них также жены и дети ранее прибывших. Но были и столь недостойные, что в следующем году пришлось потратиться и отослать их обратно. Кроме того, прибыли и лица посторонние, по собственному почину, которые должны были получить землю и жить наособицу, подчиняясь, однако общему управлению; это, как видно будет далее, привело к спорам и несогласиям. Тут я снова позволю себе привести выдержки из писем, доставленных тем кораблем, желая показать все это собственными их словами, а не моими, насколько можно, чтобы не наскучить.

А вот письмо совместное:

Это письмо подписало 13 из них.

А прибывшие, увидя нищету поселенцев, смутились и приуныли, но, смотря по нраву каждого, выражали это различно; одни желали вновь оказаться в Англии; другие заливались слезами, при виде чужих бед предчувствуя собственные; или же сострадали друзьям, которые столь долго терпели лишения и все еще их терпят; словом, опечалены были все. Лишь немногие из старых друзей радовались, что не было еще хуже, ибо иного не ожидали, и надеялись, что вместе увидят лучшие дни. И неудивительно, что вид поселенцев так всех поразил, ибо был он поистине плачевным; многие были в лохмотьях, а некоторые почти нагишом; правда, те, у кого больше было припасено, еще выглядели пристойно. Что до пищи, тут все были равны, разве что у иных осталось немного гороху с предыдущего корабля. Лучшее, чем могли они попотчевать друзей своих, был омар или кусок рыбы, без хлеба или чего-либо еще, да кружка родниковой воды. Долгое время питаясь такой пищей и работая в поле, утратили они несколько свежесть лиц своих. Но все же господь сохранил им достаточно здоровья и сил и на собственном их опыте показал истину слов Пятикнижия (8, 3), «что не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст господа, живет человек».

Подумать, как печально говорится в Писании о голоде во времена Иакова, когда сказал он сынам своим: пойдите туда и купите нам оттуда хлеба, чтобы нам жить и не умереть. Бытие, 42, 2 и 43,1. Ибо страну постиг голод; а ведь у тех были большие стада, различный скот, кроме мяса, дававший и другую пищу; молоко, масло, сыр и т. д. И все же почиталось это тяжким бедствием; каково же было здесь, где не было ничего этого, а к тому же и хлеба; не было и Египта, где можно спастись. Но бог напитал нас более всего дарами моря; так чудесен промысел его во все времена, ибо милость его бесконечна.

Со своей стороны, поселенцы-старожилы опасались, что урожаем, когда он созреет, придется делиться с новоприбывшими, у которых привезенных припасов не хватит до следующего года (как оно и оказалось). Они обратились к губернатору, напоминая, что, как было условлено, каждый сеял маис для себя; а потому трудились они с особенным усердием, чтобы самим пожать плоды трудов своих; они куска не съедят из привезенной провизии, но станут дожидаться своего урожая; а приезжие пусть едят то, что привезли; они этого не возьмут, разве что смогут купить или выменять. Просьбу удовлетворили, ибо обеим сторонам пришлась она по душе; вновь прибывшие не менее опасались, как бы оголодавшие поселенцы не съели привезенные припасы, и тогда голодать придется им.

Трудами многих рук корабль быстро нагружен был клепкой. С ним послали также все имевшиеся бобровые и другие шкуры, и отправился м-р Уинслоу, чтобы обо всем доложить и достать кое-что необходимое нам в тогдашнем нашем положении. Тут созрел и урожай, и господь после голода ниспослал нам изобилие, и все переменилось, на радость сердцам, восславившим бога. И стало очевидно, сколь выгодно сеять каждому отдельно, ибо у всех оказалось, так или иначе, довольно, чтобы дождаться следующего урожая; а наиболее искусные и усердные имели даже излишек, который могли продать желающим, так что голода мы с тех пор и поныне уже не испытывали.

Те, что приехали жить наособицу, надеялись на большее, нежели то, что здесь застали или могли получить; как бы выстроить себе большие дома и другое, что им вздумается; точно сбирались сразу сделаться великими и богатыми; но все оказалось пустыми мечтаниями. Поселение заключило с ними следующие условия.

Во-первых, губернатор, от имени и с согласия всех, дружественно их примет и приветствует, и отведет подходящие участки под жилье в границах поселка. А также обещает, в разумных пределах, иную помощь, какая им потребуется, а мы сумеем оказать.

2. Они, со своей стороны, подчинятся всем законам и установлениям, имеющим целью общее благо; как уже принятым, так и будущим.

3. От общих рабочих повинностей (какие требуются нынешним состоянием поселения) они освобождаются, исключая совместную оборону и те общие работы, какие окажутся нужными для будущего блага поселения.

4. На содержание губернатора и прочих должностных лиц поселения каждый мужчина старше 16-ти лет внесет в общий фонд один бушель маиса или нечто ему равноценное.

5. От всякой торговли с индейцами на меха и тому подобное новоприбывшие (согласно уговору с купцами, заключенному перед выездом) отстраняются вплоть до истечения срока общего хозяйствования.

В середине сентября прибыл в Массачусетский залив капитан Роберт Горджес, а с ним несколько пассажиров с семьями, намереваясь основать там поселение; и расположился на месте, покинутом людьми м-ра Уэстона. Совет Новой Англии назначил его губернатором всего края, а в помощь ему дал упомянутого ранее капитана Фрэнсиса Уэста, Кристофера Левита, эсквайра, и нынешнего губернатора Плимута и т. д. Его уполномочили избрать также других, по своему усмотрению. Ему и помощником его или любым 3-м из них, из коих одним неизменно должен быть он сам, даны были полные права в решении всех дел, особо тяжких преступлений, уголовных и гражданских дел и т. п.; даны были и другие указания. Нынешнему губернатору дозволил он снять копии со всех этих документов.

О прибытии своем известил он письмом, но прежде чем собрались ему представиться, направился на том же корабле к востоку; однако поднялась буря, и они (не имея лоцмана, знакомого с этими водами) вошли в здешнюю гавань. Здесь он и спутники его радушно были встречены и провели 14 дней. Тем временем прибыл м-р Уэстон на малом судне, которое он себе вернул, капитан Горджес, пользуясь этим случаем, уведомил здешнего губернатора, что одною из целей поездки его в восточные области было найти м-ра Уэстона и спросить с него за злоупотребления, в коих обвинялся он. Ему велели предстать перед ним, помощниками его и здешним губернатором и обвинили прежде всего в дурном поведении его людей на Массачусетском заливе, что нарушало спокойствие края, а ныне немало повредит и капитану Горджесу, и людям, коих привез он, чтобы там поселить. На это м-р Уэстон спокойно ответил, что все происходило в его отсутствие, да и со всякими могло случиться; он их снабдил всем необходимым и полагал, что за ними есть присмотр; а за собственные свои провинности он уже достаточно поплатился. Во-вторых, обвинили его в том, что он обманул отца капитана, сэра Фердинандо Горджеса, и правительство. Дело состояло в следующем: Уэстон просил у него и других членов Совета Новой Англии лицензию на поставку в Новую Англию множества крупных орудий якобы для сооружаемых там укреплений и каких-то судов. А получив ее, продал орудия за океаном и деньги присвоил, чем правительство (по словам капитана) сильно было разгневано; отцу его выражено было большое неудовольствие, а Уэстона велено арестовать. Тот оправдывался как умел, но отрицать не мог; именно это и было (как говорили) главной причиной, побудившей его скрываться. В конце концов заступничество губернатора и некоторых здешних друзей несколько смягчило Горджеса (хотя обиду, нанесенную отцу, чувствовал он глубоко); а м-р Уэстон, видя это, обнаглел и позволил себе речи столь дерзкие и язвительные, что тот в негодовании поклялся усмирить его или отправить в Англию. Это несколько испугало м-ра Уэстона, и он пришел тайком к здешнему губернатору узнать, неужели допустят, чтобы капитан Горджес его арестовал. Ему было сказано, что помешать этому не может никто, а виноват он сам; едва удалось немного уладить дело, как он выскочил и своей глупостью и безрассудством навлек беду и на себя, и на нас. Он признал, что не сдержался, и умолил губернатора вступиться и уговорить Горджеса, если сможет. Что и удалось, но с большим трудом; его вызвали снова, и губернатор поручился, что пришлет его, если этого потребует Горджес или члены Совета. В конце концов тот удовлетворился поручительством и дружественно распрощался.

Однако после его отъезда м-р Уэстон, взамен благодарности губернатору и здешним друзьям своим за все старания их, насмеялся за их спиною над ними же. Он сказал, что они не мастера судить, зато мастера выпрашивать. С тем они и расстались. Губернатор края отправился в Массачусетс по суше, весьма признательный за гостеприимство. Корабль остался и приготовился плыть в Виргинию, куда надлежало ему доставить нескольких пассажиров; на нем отбыли также некоторые из тех, кто прибыл хозяйствовать наособицу; одни потому, что здешний край им не понравился; другие из-за пожара, истребившего их жилища и все их запасы, так что они были к тому вынуждены. Виновниками пожара были моряки, которые устроили пирушку в одном из домов, откуда все и началось; из-за стужи развели они большой огонь, который вырвался из трубы на соломенную кровлю и спалил 3 или 4 дома со всем хранившимся там имуществом и припасами. Дом, откуда начался пожар, соседствовал со складом, где держали общественное имущество и все припасы; с великим трудом удалось отстоять его от огня; если бы сгорел и он, поселению пришел бы конец. Но его, благодарение богу, удалось спасти общими усилиями поселенцев и стараниями губернатора и его помощников. Некоторые предлагали вынести оттуда все имущество; но тогда многое было бы расхищено буйной командой с 2-х кораблей, которая в то время почти вся находилась на берегу. Вместо того поставили внутри помещения нескольких надежных людей, а снаружи другие, смочив одежду водою, боролись с огнем, готовые, если понадобится, быстро все вытащить. Подозревали тут злой умысел, если не прямое предательство; а было ли это лишь подозрением, о том ведает один бог; одно известно доподлинно, что в самый разгар пожара послышался (неведомо откуда) голос, призывавший хорошенько оглядеться, ибо не все, кто около них, им друзья. А после, когда пожар стал уже стихать, замечен был дым в сарае, примыкавшем к складу; он сплетен был из ветвей с сухими листьями, которые и загорелись; а прибежавшие тушить нашли внутри, под стеною, длинную, локтя в два головешку, которая, по мнению всех ее видевших, никак не могла очутиться там случайно, а была чьею-то рукой подложена. Но что бы ни было задумано, господь беду отвратил.

Возвратясь к себе в Массачусетс, главный губернатор капитан Горджес вскоре присылает ордер на арест м-ра Уэстона и его корабля; присылает и капитана, чтобы вести корабль, а также некоего капитана Хэнсона (из своих приближенных), чтобы увезти на нем арестованного. Здешний губернатор и другие весьма таким решением огорчились, а ордер признали незаконным; и тотчас написали к капитану Горджесу, силясь отговорить его и указывая, что он только себя запутает и обременит, а м-ру Уэстону (в его положении) даже окажет большую услугу; ибо на корабле у него много людей, которым давно задолжал он жалованье, да и припасов там, можно сказать, нету (а время зимнее); так что, задержав корабль, капитан Горджес тяжкое возьмет на себя бремя. М-ра Уэстона тем временем предупредили, чтобы сам искал, как ускользнуть; но он, видно, не знал, куда податься и как поправить дела свои, был даже рад такому случаю и с места не двинулся. А губернатор Горджес не дал себя уговорить и прислал ордер по всей форме, за своей подписью и печатью, предупредив, что за неисполнение ответят перед правительством; и написал также, что, вернувшись к себе, снова все обдумал и отпустить Уэстона не может; к тому же ему сделались известны и другие дела, за которые тот также должен держать ответ. Ему повиновались, но позднее он убедился, что совет был ему дан дельный; ибо когда составили опись корабельному грузу, припасов оказалось там всего на 14 дней при обычном рационе; и более ничего сколько-нибудь ценного; а команда так ему докучала, требуя жалованье и прокорм, что изрядно ему надоела. Так что он понес убытки и вынужден был расходовать собственные припасы; к весне (когда побывали они в восточных областях), договорились, что губернатор возвратит корабль владельцу и возместит галетами, мукою и другой провизией все, что было израсходовано тому принадлежащего и что люди его потребили или испортили. М-р Уэстон вернулся сюда, а затем отправился в Виргинию, где я его покамест и оставлю.

Губернатор Горджес и приближенные его возвратились в Англию, едва успев принять бразды правления, ибо сочли здешние условия неподходящими для лиц столь высокого звания и положения. Люди его рассеялись; кто также направился в Англию, кто в Виргинию; несколько человек остались, и Им помогали отсюда. Губернатор Горджес привозил с собою священника, некоего м-ра Морелла, который спустя год после отъезда губернатора также уехал. У него были не знаю уж какие полномочия по надзору за церковными общинами и еще какие-то инструкции, но он их не предъявил и ими не воспользовался (как видно, зная, что все будет тщетно); и только уезжая упомянул о них некоторым лицам. Таков был конец 2-го поселения в здешних краях. В том же году кое-кто пытался поселиться в других местах; м-р Дэвид Томпсон в Паскатауэе; другие в Мохиггене и еще где-то.

Теперь надлежит мне сказать несколько слов об уже поминавшейся пинассе, которая прислана была пайщиками для нужд поселенцев. То было красивое и нарядное судно;[40] но боюсь, что пайщики слишком уж его расхвалили, ибо удачи ему не было. Во всяком случае, сделаны были две крупные ошибки; во-первых, хотя капитан там был умелый, зато команду набрали буйную, и все работали за долю от прибылей, а жалованье положено было одному только капитану. Во-вторых, задавшись целью торговать, не прислали для торга ничего стоящего. Когда матросы прибыли сюда и наслушались дурных советов м-ра Уэстона с братией и других им Подобных, ни капитан, ни губернатор не могли с ними сладить; они кричали, что обмануты, что набирали их будто бы на военный корабль, чтобы брать в плен французов, испанцев и не знаю уж кого еще и т. д. Они не хотели ни торговать, ни ловить рыбу, если не будут им платить жалованье; можно было опасаться, что они либо уведут пинассу, либо сбегут на другие суда, а это бросят; поэтому м-р Пирс и другие упросили губернатора положить им жалованье, что и было сделано. Пинассу отправили вокруг мыса для торга с наригансетами, но удачи ей не было. Немного маиса и бобровых шкур удалось добыть; но голландцы снабжали тамошних индейцев тканями и более ценными товарами; у этих же имелось лишь немного бус и ножей, которые не слишком высоко там ценились. А на обратном пути у самого входа в здешнюю гавань пинасса едва не потерпела крушение; поднялась буря, пришлось срубить грот-мачту, не то судно понесло бы на мели, называемые островами Брауна, ибо столь велика была сила ветра, что он сорвал якоря и нес судно прямо туда; однако, срубив мачту и такелаж, его удержали, покуда ветер не переменился.

Настало время ежегодного избрания должностных лиц^{48}, а так как населения прибыло, а с ним и хлопот, губернатор посоветовал избрать новых людей, а также, для лучшего ведения дел, придать губернатору больше помощников. И доказывал необходимость этого. Если должности эти приносят почет или выгоды, надобно, чтобы и другие могли ими воспользоваться; если же являются бременем (как оно несомненно было), то справедливо, чтобы и другие помогали его нести; в том и назначение ежегодных выборов. Вот и решили вместо одного помощника губернатора избрать 5, а губернатор получил два голоса; позже число это было увеличено до 7-ми и таким остается поныне.

В начале марта с немалым трудом и затратами поставили на пинассе новую мачту и оснастку и, щедро снабдив провизией, послали к востоку на лов рыбы. Прибыв благополучно к бухте Дамаринс, она стала в удобной гавани, вместе с другими судами, в том числе только что прибывшими из Англии. Вскоре однако поднялась буря такой силы, что волны залили гавань там, куда прежде никогда не достигали; они бросили пинассу на скалы, пробившие в ее корпусе дыру, куда въехала бы лошадь с повозкой, а потом повлекли на глубокую воду, где она затонула. Капитан погиб; команда, исключая одного человека, с трудом спаслась; погибли также припасы, соль и все прочее, что на ней было. Тут я ее покамест и оставлю.

Некоторые из живших наособицу, кто еще оставался здесь, принялись строить козни; зная, что и в Англии имеется среди пайщиков немало недовольных, от которых иные из них были к тому же зависимы, они своими нашептываниями склонили к себе кое-кого из поселенцев, кто послабее был духом, и такое вселили в них недовольство, что те непременно захотели тоже хозяйствовать особно^{49}; и немалые предлагали суммы, чтобы выкупиться из общины. Губернатор, посовещавшись с мудрейшими из членов ее, решил это дозволить, на тех же условиях. А именно на тех, что приводились выше. Добавили только, чтобы не отделялись, прежде чем истечет срок общности имущества. И чтобы вносили в общую казну половину всего, что вырастят и добудут, сверх своего пропитания, в возмещение затраченного на них ранее, и тому подобное. Когда вышло такое решение, убыль людей из поселения прекратилась, ибо лишь немногие на то согласились, как дошло до дела; да и им вскоре прискучило. Ибо те, кто уговорил их и м-ра Уэстона, уверяли, что для поселения припасов более не пришлют, зато у тех, что живут отдельно, есть друзья, которые все возьмут на себя и чего только для них не сделают.

Вскоре прибыл м-р Уинслоу и привез много припасов; а корабль пошел затем на лов рыбы, который для поселения нашего всякий раз кончался неудачей. Еще привез он 3-х телок и быка, первых в этом крае; а также одежду и другую утварь, о которых речь пойдет ниже.

Сообщил он и о кознях многих пайщиков против поселения; особенно же против приезда сюда остальных лейденцев; и с каким трудом удалось на сей раз снарядить корабль с припасами; и как из-за этих помех такое вышло промедление, что он не только опоздал к началу лова, но и отобрали у него лучших в западных областях рыбаков, так что капитана и команду пришлось набирать, какую удалось. Все это лучше видно из следующих писем:

К предыдущему посланию м-ра Шерли приложены было возражения, о которых он написал так: «Вот главные недостатки, какие нашли у вас и в вашем крае те, что оттуда возвратились. Прошу вас рассмотреть эти обвинения и при первой возможности на них ответить»^{51}.

Обвинения исходили от некоторых из тех, кто приезжал хозяйствовать особно, и были того же сорта, что и упоминавшиеся в только что приведенном письме.

Перечисляю их здесь вместе с ответами, которые отосланы были с тем же кораблем, и столь сильно смутили обвинителей, что некоторые признали свои ошибки, другие отказались от слов своих; а были и такие, кто вернулся и, живя здесь, сами в этих ошибках убедились и убедили других.

1. О б в и н е н и е: Существуют религиозные разногласия.

О т в е т: Таковые нам неведомы, ибо с самого приезда нашего никаких контроверз и несогласий, ни публичных, ни приватных (насколько нам известно) не было.

2. О б в.: По воскресным дням пренебрегают семейными обязанностями.

О т в.: Этого мы не допускаем и порицаем за то как себя, так и других; а те, кто об этом доносит, поступил бы более по-христиански, любовно указав провинившимся на вину их, чем укоряя их за их спиною. И лучше бы сами (чтобы не сказать больше) подавали в том пример.

3. О б в.: Не свершается ни одно из таинств.

О т в.: Тем более скорбим мы, что не пускают к нам нашего пастора, чтобы их совершать; ибо прежде была у нас евхаристия каждое воскресенье, а крещение совершалось при рождении каждого ребенка.

4. О б в.: Детей не обучают ни катехизису, ни грамоте.

О т в.: Это неверно; ибо многие родители учат детей своих как умеют; правда, нет у нас школы за неимением подходящего учителя; а до сей поры не было и средств на содержание такового; но теперь думаем мы это осуществить.

5. О б в.: Многие из особно хозяйствующих не желают участвовать в общих работах.

Отв.: Это также не вполне верно; ибо работают все, хотя иные неохотно, а иные недобросовестно; кто работает хуже всех, получает только пищу и очень немного сверх того. От работ мы таких людей не освобождаем, но стараемся исправить или же исключаем из числа поселенцев.

6. О б в.: Вода у вас плохая.

О т в.: Если хотят этим сказать, что она хуже хорошего лондонского пива и вина (до которого они столь большие охотники), мы с этим спорить не станем; но вода здесь не хуже любой другой на свете (насколько нам известно) и для нас достаточно хороша.

7. О б в.: Почва бесплодна, и не растет даже трава.

О т в.: Здесь (как и всюду) есть земли получше и похуже, и если хорошенько подумать, то в Англии не найдется такой травы, как в здешних полях и лугах. Скот траву находит, раз он достаточно упитан; и нам бы хоть сотую часть скота, какой здесь можно пасти. Обвинение это, как и некоторые другие, кажется нелепым всем здешним, кто сам видит, что все обстоит как раз наоборот.

8. О б в.: Рыбу не удается сохранить, ибо соль ее не берет.

О т в.: Это столь же верно, как и то, что здесь не видно ни дичи, ни рыбы. Как может это быть правдою, если столько судов ежегодно приходит сюда на ловлю; это все равно, что сказать, будто в Лондоне не сохранить ни эля, ни пива и все скисает.

9. О б в.: Многие вороваты и крадут друг у друга.

Отв. Если бы в Лондоне не водилось воровства, то и мы не страдали бы от него здесь; известно, что некоторые жестоко за это поплатились; то же станется и с остальными, если будут пойманы.

10. О б в.: Край наводнен лисицами и волками.

О т в.: То же и во многих других хороших странах; но с помощью отравы, капканов и других средств мы их выведем.

11. О б в.: Возле Гудзонова залива поселились голландцы^{52} и могут вытеснить нашу торговлю.

О т в.: Они и здесь поселятся, если мы и другие вернемся домой и все им оставим. Мы скорее одобряем, нежели порицаем их за это.

12. О б в.: Очень досаждают москиты.

О т в.: Те, кто не выносят укуса москита, чересчур изнежены и не годятся для новых поселений и колоний; им следует сидеть дома, пока не закалятся хотя бы против москитов. Впрочем, в нашей местности их немного, и опыт показал, что где больше обработано земли и вырублено леса, там и москитов становится меньше, а затем они и вовсе переведутся.

Покончив с этим и чтобы покончить также с другим предметом, приведу 2 письма от пастора — м-ра Робинсона: одно к губернатору, другое к нашему старейшине м-ру Брюстеру, которые многое объяснят из предыдущего и покажут любовь и заботу истинного пастыря о своей пастве.

Теперь могу я продолжить повествование о здешних делах. И прежде всего должен рассказать о посевах того года; о том, как все, довольные прошлогодним урожаем, убедились, насколько выгоднее сеять маис каждому для себя; и терпеливым усердием победили голод. Что приводит мне на память слова Сенеки в Послании 123-м: «Что свобода — это более всего умение обуздать чрево свое и терпеливо сносить всякую нужду». Маис стали теперь ценить дороже серебра, а те, у кого оказались излишки, выменивали на него разные продукты квартами, полгаллонами или четвертьгаллонами; ибо денег у них не было; а когда и были, предпочитали все же маис.

Дабы увеличить посевы его, попросили губернатора отвести участки в постоянное пользование, а не на один только год; ибо наиболее усердные, улучшив (с великим трудом) землю, должны были оставлять ее на следующий год другим, которые этим улучшением пользовались; выходило, что об улучшении почвы стараться не стоит, и урожаи с нее стали уменьшаться. По зрелом размышлении просьбу удовлетворили. Каждый получил всего по одному акру земли на себя и семью, возможно ближе к поселку; и больше, в течение 7-ми лет, не полагалось. Этим надеялись удержать людей ближе друг к другу ради безопасности и обороны, а также для более удобного выполнения общих работ. При этом часто вспоминал я прочитанное у Плиния[47] о том, как начинали хозяйство свое римляне^{55} во времена Ромула. Как каждый довольствовался 2-мя акрами земли и больше не получал. В главе 3-й сказано, что получить от народа римского пинту зерна почиталось большой наградой. И еще долго спустя величайшей наградой военачальнику за победу над врагом был участок, какой можно вспахать за один день. И тот, кто не хотел довольствоваться 7-ю акрами, почитался человеком опасным. И как толкли зерно в ступках, и пришлось это делать много лет, прежде чем построили мельницу.

Корабль, доставивший на сей раз припасы, быстро отпустили и послали с ним капитана и команду ловить рыбу на Мысе Энн (на эту местность, как уже говорилось, взят был патент); а поскольку сезон лова давно начался, в помощь им послали кое-кого из поселенцев, которым пришлось бросить свою работу, чтобы ставить рамы и подмостки для сушки рыбы. Однако из-за опоздания, а более всего из-за гнусного поведения капитана, некоего Бейкера, мало что удалось. Он оказался пьяной скотиной: только и знал, что пить, объедаться и тратить время и припасы; а большая часть команды следовала его примеру; и хотя м-р Уильям Пирс должен был надзирать за ними, а на обратном пути быть за капитана, сделать он ничего не мог, так что убытки были велики и оказались бы еще больше, если бы не вели там менового торга, который отчасти выручил, доставив бобровые шкуры.

Присланный корабельный плотник был человеком честным и весьма усердным; он трудился очень прилежно и того же требовал от всех своих помощников; он быстро соорудил 2 отличные, прочные шлюпки (сослужившие впоследствии большую службу), большой и прочный лихтер и заготовил дерево на два 2-мачтовых галиота; но оно пропало, ибо он захворал в жаркое время лихорадкой и скончался, хотя уход ему доставили какой могли лучше; и было это для поселения большой потерей и сильно всех опечалило. Зато человек, присланный для добычи соли, оказался невежествен, глуп и своеволен; он уверял, будто может по части соли великие творить дела; вот и послали его искать подходящее место; поискав, сообщил он губернатору, что нашел место с хорошим дном, которое удержит воду и во всем прочем удобно; и не сомневается, что вскоре все оборудует и пойдут большие прибыли; но только нужно ему человек 8–10 в постоянные помощники. Его просили удостовериться, действительно ли место и все прочее ему подходят и сумеет он как следует все наладить; иначе введет поселение в большие расходы на содержание себя и стольких рабочих. Но он, сделав какие-то пробы, такую выказал уверенность, что послали плотников ставить остов большого помещения для хранения соли и иных надобностей. Ничего, однако, не получилось. Вину свалил он на почву, в которой якобы ошибся; а вот если дадут ему лихтер, чтобы возить глину, он наверняка дело наладит. Губернатор и некоторые другие предвидели уже, что толку не будет, но столько было среди нас злобствующих, что в жалобах, какие посылались пайщикам, тотчас обвинили бы их, зачем не дают мастеру работать и довести дело до конца; ибо тот своей наглой уверенностью и обещаниями не только обманул тех, кто прислал его из Англии, но и здесь ко многим втерся в доверие; так что пришлось дать ему действовать, пока все не убедятся в его хвастовстве. Он только и умел, что выпаривать соль в чренах, подручным же внушал, будто знает великий секрет, который нелегко постичь, и для отвода глаз поручал им множество ненужных дел, пока не разгадали его хитрость. На следующий год послали его на Мыс Энн, и чрены установлены были там, где ловили рыбу; но он еще до конца лета спалил помещение, и огонь так был силен, что испортил чрены, во всяком случае, часть их; на том и кончилось это убыточное предприятие.

Третьим примечательным лицом (упоминавшимся в письмах) был присланный сюда священник по имени м-р Джон Лайфорд; о нем и о делах его должен я рассказать подробнее, хотя и тут постараюсь быть сколько возможно кратким. Впервые сойдя на берег, человек этот приветствовал всех с почтительностью и смирением, какие редко доводится видеть; и столь раболепно кланялся, что всех поверг в смущение; и готов был целовать всем руки, если бы допустили это[48]; и проливал слезы, благословлял бога, что привел его всех нас увидеть; и восторгался всем, что было здесь сделано, и т. д.; словом, весь был любовь и смирение. А между тем все это время (если судить по дальнейшим его поступкам) подобен был тому, о ком сказано в Псалтыре, 10,10: «…сгибается, прилегает — и бедные падают в сильные когти его». Или же подобен коварному Ишмаилу, который, убив Годолию, с плачем вышел навстречу тем, кто шел с дарами и диваном в руках для принесения их в дом господень; и говорил: идите к Годолии, а сам готовился убить их[49]. Мы приняли его (в простоте души) как могли лучше, положили ему из общих наших запасов более обильный рацион, чем кому-либо другому; и как губернатор обо всех важных делах имел обыкновение совещаться со старейшиной — м-ром Брюстером (вместе с помощниками его), так теперь стали призывать и Лайфорда на все важнейшие совещания. Вскоре изъявил он желание вступить в здешнюю церковную общину и был в нее принят. Он пространно изложил свой символ веры, признал, что вел прежде беспорядочную жизнь, что множество грехов отягощает его совесть, и благословил бога за возможность свободно и в чистоте исповедовать учение его среди избранного им народа; и многое подобное. Здесь должен я упомянуть также м-ра Джона Олдома, соучастника в дальнейших его делах. Этот был зачинщиком прежней смуты среди особно хозяйствующих и доносчиком, писавшим в Англию. Теперь же, когда прибыл корабль с обильными припасами, он покаялся некоторым из главных поселенцев и признался, что вредил им словом и делом и в письмах своих в Англию; а ныне увидел, что с ними бог и благословение его, сокрушился сердцем и ни в чем более не будет орудием тех, что в Англии; прошлое просил он предать забвению и считать его во всех делах преданным другом; и многое еще в таком роде. Было ли то лицемерием или внезапными укорами совести (как склонен я думать), одному богу ведомо. Ему тотчас выказаны были дружеские чувства и полное доверие; как и того, другого, стали его звать на совещания обо всех важнейших делах.

Все теперь, казалось бы, шло гладко, к общей немалой радости; но длилось это недолго, ибо оба они, и Олдом и священник, оказались негодяями и величайшее проявили коварство, вовлекая в козни свои кого только могли; будь то последние из нечестивцев, они и тех обхаживали и лелеяли, лишь бы стояли за них и высказывались против здешней общины; и пошли у них тайные сходки и перешептывания; а питали они себя и других слухами о том, чего добьются в Англии стараниями тамошних друзей своих; увлекая себя и других этими пустыми мечтаниями. Как ни таились они, многое из слов и дел их стало известно, хотя видимость ими еще соблюдалась.

Когда корабль готов был в обратный путь, заметили, что Лайфорд усердно писал письма, а ближайшим дружкам своим сообщал нечто, от чего они смеялись в кулак, и полагал, что хорошо выполнил их поручение. Губернатор и некоторые друзья его, зная, как обстояли дела в Англии и сколько могло произойти вреда, сели в шлюпку, 1–2 лье следовали за кораблем и потребовали все письма Лайфорда и Олдома. Капитан корабля, м-р Уильям Пирс (хорошо знавший злые козни в Англии и здесь), оказал им всяческое содействие. Обнаружено было более 20-ти писем Лайфорда, в том числе много пространных, полных клеветы и лживых обвинений, способных не только повредить делу, но и совершенно его погубить. Большую часть писем они не взяли, а сняли только копии; но наиболее важные изъяли, заменив копиями, чтобы можно было, если станет отпираться, предъявить своеручно им написанное. Оказались там и копии двух писем, вложенные в письмо к священнику, м-ру Пембертону, ярому нашему противнику. А письма, с коих Лайфорд эти копии снял, писаны были: одно м-ру Брюстеру от некоего английского джентльмена, второе м-ру Робинсону в Голландию от м-ра Уинслоу, писанное, когда корабль их стоял в Грейвзенде. Запечатанные письма лежали там в главной каюте, и хитрец (пока м-р Уинслоу занят был делами корабля) вскрыл их, снял копии и запечатал снова; а теперь не только посылал их своему другу, а нашему недругу, но еще добавил на полях множество непристойных и издевательских замечаний. Под вечер корабль отправился далее, а к ночи губернатор возвратился. Виновные несколько опешили, но когда прошли недели и все было тихо, они снова оживились, думая, что ничего о них не известно, что все сошло благополучно, а губернатор для того лишь догонял корабль, чтобы отправить собственные письма. Губернатор и другие не спешили с обличением, желая, чтобы заговор вполне созрел и легче было обнаружить всех их приверженцев и истинные намерения. А более потому, что среди писем оказалось письмо одного такого приспешника, сообщавшее, что м-р Олдом и м-р Лайфорд замышляли перемены в церковной общине и в поселении; едва уйдет корабль, как намеревались они объединиться, ввести таинства и т. д.

Что до Олдома, то от него писем почти не было (в этом был он столь неискусен, что написанное им едва можно было прочесть); зато в кознях был он замешан не менее того, другого. Почуяв теперь в себе довольно силы, они всюду искали поводов для ссоры. Олдом, когда назначили его (как положено) в дозор, идти отказался, побранился с капитаном, обозвал его мерзавцем и нищебродом, сопротивлялся и вынул нож, хотя никто ему не грозил, не обругал, а всего лишь учтиво предложили исполнить свою обязанность. Губернатор, услышав шум, послал людей навести порядок, а тот бесновался, уподобляясь более дикому зверю, чем человеку, называл всех предателями и мятежниками, а всю его грязную ругань стыдно и вспомнить; но когда подержали его взаперти, пришел в себя, и его, слегка наказав, отпустили, с тем чтобы впредь вел себя пристойно.

Короче говоря, дело дошло до того, что Лайфорд с сообщниками своими, ни словом не обмолвясь о том губернатору, общине или старейшине, отделились и в воскресный день созвали собственное собрание; а к этому добавили другие дерзкие выходки, о которых рассказывать было бы слишком долго; словом, стали открыто творить то, что втайне давно уже замышляли.

Пора было (для предотвращения дальнейших бед) призвать их к ответу. Губернатор назначил суд и предписал всем им явиться. Тут объявили Лайфорду и Олдому все их вины. Они, однако, упорствовали, почти все отрицали и требовали доказательств. Сравнили тогда письма из Англии с тем, что творили здесь обвиняемые; и стало очевидно, что здешние вместе с теми замышляли против поселения и нарушали покой как церковной общины, так и поселения, что весьма им вредило; ибо им, как и всему миру, известно было, что поселенцы прибыли сюда ради свободы совести и свободного исповедания слова божьего; а для этого подвергали опасности жизнь свою, испытали множество лишений и вместе с друзьями своими взяли на себя расходы на первое устроение, а были они немалые. И что за их же счет приехал сюда Лайфорд, от них он, со всей большой семьею, получал содержание, ими принят был в общину; и большим коварством было замышлять против них и готовить им гибель. Что до Олдома и других, прибывших за собственный счет, то и они были приветливо встречены, когда попросили приюта и защиты, не умея еще стоять на собственных ногах; как Еж (из басни), которого Кролик милосердно приютил в ненастный день в своей норе, а он, не довольствуясь этим, острыми иглами своими вытеснил бедного Кролика из собственной его норы; так и эти люди столь же бессовестно хотели поступить с приютившими их.

Лайфорд отрицал, что как-либо сносился с теми, что в Англии, или знал о тамошних делах; отверг он и другие обвинения. Тогда предъявили его письма, а некоторые из них прочли, и тут лишился он дара речи. А Олдом пришел в ярость оттого, что письма его были вскрыты и прочитаны, принялся угрожать в выражениях весьма сильных, дерзко встал и обратился к собравшимся, говоря: «Судари мои, где же ваша решимость? Вот когда надо проявить ее; не вы ли часто жаловались мне на то или другое? Время пришло, действуйте, а я с вами и т. д.». Он надеялся, что каждый, кто (зная нрав его) поддакивал ему, или льстил, или выказывал при нем свое недовольство чем-либо, подымет теперь вместе с ним открытый мятеж. Но он ошибся, ибо никто и рта не раскрыл; все молчали, пораженные обнаруженным коварством. Тогда губернатор, обратясь к м-ру Лайфорду, спросил, считает ли он, что они поступили дурно, вскрыв его письма; но тот молчал и не сказал ни слова, отлично зная, что могут ему ответить. Губернатор показал собравшимся, что сделал это как должностное лицо; к тому обязывала его должность ради предотвращения беды, какую эти заговоры навлекли бы на несчастное поселение. А заговорщик, кроме этого злого дела, коварно поступил и с друзьями, доверявшими ему; выкрал их письма, вскрыл и снял копии, которые послал своим приятелям в Англию, с гнусными приписками. Тут губернатор предъявил эти письма и другие, своеручно писанные (и этого он отрицать не мог), и велел прочесть их во всеуслышание; тут все дружки его смутились, и сказать им было нечего.

Письма эти при мне, но приводить их здесь было бы слишком долго и скучно (их хватило бы почти на целый том). Приведу лишь главное, что можно из них извлечь, вместе с ответами, которые были тогда же на них даны; но и из этого лишь немногое, для примера, чтобы можно было судить об остальном.

1. Во-первых, говорит он, община никого сюда не допускает, кроме своих. 2-е. Да никто и не хотел бы тут жить, если бы было с кем поселиться в другом месте.

О т в.: Утверждение это лживо в обеих своих частях; ибо любой честный человек будет здесь желанным, если ведет себя мирно, стремится к общему благу или хотя бы не чинит вреда. И многие не хотят жить нигде больше, если могут жить здесь.

2. Что если приезжают честные люди, к сепаратистам не принадлежащие, от них тотчас отвращаются.

О т в.: И это также клевета, ибо многих таких здесь приняли и соседством их довольны; так же готовы встретить и других подобных.

3. Что он подвергся гонениям за приверженность 2-м правилам, какие извлек из 2-й Книги Самуила, 12, 7. Во-первых, что пасторам надлежит порою применять поучения свои к отдельным лицам; 2-е, что порицать можно и важных особ.

О т в.: Здесь также нет и тени правды (как было ему доказано), ибо в это верили мы и этому учили задолго до того, как узнали м-ра Лайфорда.

4. Что поселенцы хотят разорения и гибели тех, кто хозяйствует особно, и это видно из того, что никому из поселения не дают у них покупать или продавать им что-либо, а также меняться.

О т в.: Это злобная клевета, где нет и капли правды, как было ему принародно доказано; ибо любой из поселенцев и покупал, и продавал, и менялся с ними всякий раз, когда был к тому случай. Им даже ссужали и давали, когда они в том нуждались; не отрицали этого и сами хозяйствующие особно и на суде открыто подтвердили. Дело обстояло гораздо хуже, ибо Лайфорд участвовал в совещаниях. И когда некоего человека вызвали туда и допросили, ибо он получил порох и сухари от пушкаря малого корабля — а было это имущество компании, и покупку сунули ему ночью в окно, — а также купил соль у того, кто продавать ее не имел права, Лай-форд не только выгораживал его (а был это один из хозяйствующих особно), всячески приуменьшая вину его, но именно на этом основал злобное и лживое обвинение; раз не позволяли им покупать краденое, значит, замышляли их разорение и гибель. Славная же логика у духовного лица!

5. Еще писал он, будто людей отделяли на самостоятельное хозяйство, а потом морили голодом, лишая всяких средств к жизни.

О т в.: На это ответили, что и тут он клевещет, ибо никого не отделяли, а делалось это по собственному их настоянию, которому приходилось уступать. За подтверждением обратились к самим этим людям. И те перед всеми собравшимися свидетельствовали против Лайфорда и говорили, что нет у них причин жаловаться на дурное обхождение.

6. Жаловался он также на несправедливый раздел; странно, писал он, что одним выдают на неделю 16 фунтов муки, а другим всего 4. И добавил (в насмешку), что у некоторых, как видно, рты и чрева гораздо против других поменьше.

О т в.: Это и впрямь может показаться странным тем, кому пишет он в Англию и кто не знает тому причины; для него же самого и всех здешних странным быть не может, ибо они знают, в чем дело. Первые поселенцы вовсе ничего не получали, а жили на своем маисе. Те, что приехали на «Анне» в августе прошлого года и должны были 13 месяцев питаться тем, что привезли с собою, большую часть года получали муки и гороху сколько хватало; но незадолго перед жатвою, когда была уже у них рыба и поспевали фрукты, им давали всего по 4 фунта, ибо они могли и сами кое-что промыслить. А некоторым из тех, что прибыли последними, как-то: корабельному плотнику, пильщикам, солеварам и другим, кто постоянно занят был своим ремеслом и после тяжкого труда не имел времени что-либо добыть себе сверх своего содержания, выделили сперва по 16 фунтов, а потом, когда можно было наловить рыбы и добыть еще что-нибудь, давали им кому 14 и 12, а кому и 8, смотря по времени. И все же те, кто сеял и еще что-либо промышлял, а получал всего 4 фунта муки в неделю, жили лучше других, и это всем известно. Вспомним также, что Лайфорд и семья его всегда получали самое лучшее содержание.

Во многом еще обвинял он нас в письмах своих, и все преувеличивал; например, будто не берегли и губили утварь и рабочий инструмент; но и тут, когда надо было доказать это, мог вспомнить разве лишь 1–2 развалившиеся бочки да пару поломанных мотыг, оставленных кем-то на поле. И притом знал, что надзирать за этим особо приставлен надежный человек. Но все это писал он, лишь бы очернить нас и опозорить, надеясь, что словам священника всегда дадут веру. Еще сообщал он, будто Уинслоу говорил, что из пайщиков всего каких-нибудь 7 человек желают поселению добра. Что м-ру Олдому и ему туго здесь пришлось, а хитростью здешние поспорить могут с иезуитами. И много еще тяжких укоров и обвинений.

1. Далее дает он друзьям своим советы и наставления. Во-первых, чтобы лейденцев (м-ра Робинсона и остальных) и далее сюда не пускали, иначе, мол, испортят все задуманное. А чтобы кого из них (как можно опасаться), не перевезли в Англию не спросясь, надлежит сменить капитана корабля (м-ра Уильяма Пирса), да и м-ра Уинслоу, который ведает погрузкой, тоже кем-нибудь заменить, иначе этому не помешать.

2. Во-вторых, надобно побольше присылать таких людей, чтобы пересилили здешних. И для всех особно хозяйствующих добиваться права голоса на всех собраниях и на выборах, а также права занимать любую должность. И чтобы каждый из таких, будь то даже работник, ехал под видом пайщика; пусть кто-либо другой внесет 10 фунтов; счет можно выписать на имя работника, а затем передать лицу, внесшему деньги, и заключить между ними соглашение по части расчетов; это (говорит он) еще более укрепило бы их сторонников.

3. Еще пишет он, что если капитан, о котором была у них речь, приедет как поселенец, его наверняка изберут военным начальником; ибо капитан Стэндиш всего лишь глупый юнец и его ни во что не ставят.

4. Указывает он также, что если всеми перечисленными средствами не удастся им одолеть и все повернуть по-своему, то лучше поселиться отдельно и выговорить себе право выбрать место по душе, милях в 3-х или 4-х, ибо много есть мест для поселения куда лучше здешнего.

5. В заключение говорит он, что если не прибудет довольно людей, чтобы держать их сторону, то им не дадут житья, и придется тогда присоединиться к здешним. И добавляет: «Когда начал я писать, пришли от вас письма, которые здешнего губернатора наделяют всеми правами; если это свершится, ve nobis[50]. Надеюсь, однако, что впредь будете вы бдительны и подобного не допустите. Полагаю (говорит он), что м-р Олдом пишет вам подробнее. А меня прошу не выдавать и т. д.».

Изложив вкратце главное, что было в письмах, вернусь к тому, как поступили с автором их. Когда письма были прочитаны перед всеми собравшимися, его спросили, что может он сказать. Но он мог только ответить, что многое сообщали ему Биллингтон и некоторые другие и на многое жаловались, а теперь отпираются. Его спросили, достаточно ли этого, чтобы обвинять и шельмовать в письмах людей, с коими связан он тесными узами, а им не сказать ни слова. Разбирая по порядку каждое обвинение, просили, чтобы он, его друзья и единомышленники никого не щадили; и если имеют доказательства или свидетелей каких-либо порочных и злых деяний здешних, чтобы заявили о них тут же, благо собралось все поселение, а также немало посторонних. Он ответил, что сам введен был в заблуждение (как теперь убедился), потому и сбивал с толку других. Вот и весь ответ, какого от него добились, и никто его сторону не принял; а Биллингтон и прочие, кого назвал он, все отрицали и заявили, что он их оболгал, что силился втянуть их то в одно, то в другое, да только они не соглашались, хотя на собрания свои ему иной раз удавалось их зазвать. Стали затем разбирать его обман касательно устройства церкви: и как заверял он, будто во всем он с нами одних мыслей, и какой, в день приезда своего, изложил символ веры и заявил, что не почитает себя священником, пока не посвятили его заново, и т. д. А теперь вступил с нами в борьбу, откололся и других увлек за собой; и намеревался (будучи посвящен епископом) совершать таинства, ни словом не уведомив нас ни как должностных лиц, ни как братьев своих. Кончилось тем, что он во всем был уличен, залился слезами и признал себя «закоснелым в грехах, а грехи свои столь тяжкими, что едва ли будет ему от бога прощение, что исполнен всякой скверны и т. д. и столько причинил зла, что искупить его невозможно; что всё против нас написанное было ложью и по словам и по сути». И всё это говорил он пространно и с обильными слезами.

После суда обоих приговорили к изгнанию из поселения; Олдому велели удалиться немедленно, однако жене его и детям дозволили остаться на зиму или дольше, пока не обоснуется он на новом месте. Лайфорду позволили оставаться еще 6 месяцев. Это означало, что его могут помиловать, если все это время будет вести себя хорошо и раскаяние его окажется искренним. Лайфорд признал, что наказание было куда меньше, чем он заслуживал.

Затем покаялся он всенародно в церкви, пролив еще больше слез. Вот это покаяние, записанное слышавшими его очевидцами. Он признал, «что поступал очень дурно, что чернил и клеветал, надеясь, что большинство за ним пойдет и ему удастся силой одержать верх». И что на совести его могла быть кровь невинных, ибо неведомо, какие беды произошли бы от его писаний, и слава богу, что они перехвачены. Что он неустанно собирал всё, что говорилось дурного, но закрывал глаза и уши, дабы не видеть и не слышать хорошего; и если бог судил ему скитаться, подобно Каину, то это будет справедливо, ибо он так же грешил завистью и злобой против братьев своих. И признал, что причиною его поступков были 3 вещи: гордость, тщеславие и себялюбие. И много еще к этому добавил с великим сокрушением.

И вот о нем снова стали думать хорошее, видя такое раскаяние; а диакон Сэмюел Фуллер и другие мягкосердечные люди так были его раскаянием и сокрушением тронуты, что готовы были на коленях испрашивать ему помилование.

Но всего более поразило нас и должно поразить всех, кому станет это известно (ибо редко случается наблюдать подобное), что месяц или 2 спустя, несмотря на все признания и покаяние в присутствии церковной общины и всех жителей, все слезы и самобичевание перед лицом бога и людей, снова принялся он оправдывать свои поступки.

Ибо он втайне написал 2-е письмо в Англию к пайщикам, подтверждая все прежде им написанное (кроме некоторых вещей, которые могли быть для них неблагоприятны); письмо это, поскольку оно короче первого, я здесь приведу.

На некоторые пункты этого письма дали мы краткие ответы, но более на прежние его письма. Вот главное, что было сказано: что если бы божественный промысел не дал нам в руки эти письма (как прежние, так и последнее), были бы мы обмануты, преданы, оклеветаны и погублены, так и не узнав, кем и за какие вины. И одного только желаем по справедливости: чтобы выслушали наши правдивые слова в защиту свою, а не одни лишь его обвинения, и взвесили их на весах справедливости и разума, а тогда уж осуждали. Мы уже ответили вкратце на все пункты обвинения и готовы в любое время ответить подробнее; а касательно последнего письма да будет нам позволено несколько слов добавить.

1. Хотелось бы знать, что за мерзость следует, как сам он признает, бросить в лицо ему, вынуждая устыдиться и умолкнуть; видно, вещь немаловажную! А потом оказывается, что это всего лишь нескромность; однако оправдывается он тем, что побудило его к этому коварство здешних людей. Но здесь это-то как раз его не смущало; и сам он, и приятели его сочли это за пустяк; это, мол, каждый мог бы: советовать друзьям, как им выгоднее сюда ехать. Он сокрушался и рыдал над злом и обидою, какие причинил нам, а вовсе не над той, какая якобы нанесена вам; это почел он всего лишь нескромностью.

2. Оправдавшись таким образом перед вами, он полагает, что тем больше можно свалить на нас. И прежде всего жалуется, что ему десять раз меняли размер его жалованья. А мы и не договаривались с ним о жалованье, да и вообще ни о чем, а был ли у него какой договор с вами, нам неизвестно. Вы послали его сюда наставником и просили ласково с ним обойтись; а более ничего. Что с ним хорошо обошлись (куда лучше, нежели он заслуживает), о том скажем мы собственными его словами. Если угодно вам заглянуть в то из его писаний, которое называет он общим отчетом и где он также нас оболгал, вы увидите, что в этом он нас не винит. В конце отчета сказано так: «Это говорю я (так он пишет) не по злобе на здешних людей, ибо обошлись со мною весьма ласково». Таковы слова, написанные собственной его рукою. 2-е. Там же можно видеть, что все время получал он для себя и семьи своей больше провизии из общих запасов, чем кто-либо; а также одежды сколько было надобно; жилище отвели ему в одном из лучших домов наших и дали особого человека для услуг. Судите же, имел ли он причины жаловаться; а что хочет он сказать в своей речи, не знаем; разве что намекает на Иакова и Лавана. А если вы сулили ему больше или нечто иное, можете ему это предоставить.

3. Он имеет наглость заявлять вам, будто (в письмах своих) писал одну лишь истинную правду и может доказать это любым нелицеприятным людям. Подобная лживость и закоренелая порочность поражает и заставляет содрогнуться; вот поистине надругательство над вещами священными. Поразительно, что после всенародного покаяния и признания вины своей на суде и в церкви, перед богом и людьми, после сокрушенных речей и слез он снова во всем оправдывается. Если бы еще все свершалось скрытно, можно было бы отрицать; но когда делалось оно у всех на виду, более чем странно обещать оправдаться перед любыми нелицеприятными людьми; и это здесь, где все и происходило и можно было приводить какие угодно доказательства; однако он ничего этого не сумел, и даже друзья осудили его и требовали наказать, столь явными были его вины; судите же обо всем сами. Но чтобы человек этот не торжествовал в неправде своей, мы готовы ответить ему, когда и где вы пожелаете, на любое его обвинение, хотя и так уже отвечали достаточно.

4. Еще говорит он, что не стал бы распространяться, если бы не было здесь бедных душ, лишенных средств к спасению, и т. д. Но старается он лишь о том, чтобы вы похлопотали о снятии с него вины, и он мог бы далее здесь подвизаться; и чтобы хоть вы постояли за него, пока не выяснится, что могут для него друзья (на которых он надеется). Ибо подобные люди много говорят о бедных душах, но заботит их лишь жалованье и условия; и если таковые им не подходят, пусть бедные души делают что хотят; а они устроятся иначе и поищут бедных душ там, где побогаче тела.

Далее ополчается он на нашу церковную общину; вот где у него самое больное место. И прежде всего на то, что, по нашему мнению, господь не указал священникам обращать тех, кто вне общины. А церкви нашей стыдиться тут нечего, ибо в этом следует она слову божьему; священники поставлены блюстителями, пасти церковь господа и бога (Деяния Апост., 20, 28) и не должны покидать их, оставляя на растерзание лютым волкам. Но и здесь, как и в другом, извращает он истину, ибо господь определил им также и обращать, как и пасти обращенных; и говорить иначе значит клеветать на церковь. Еще уверяет он, будто порицали его, зачем проповедовал для всех без разбору. Это ложь, ибо лицемеру известно, что каждый воскресный день посылаем мы кого-нибудь посетить подозреваемых в нерадении, и если кто праздно проводит время и (по лености или неверию) не идет внимать слову божию, бывает за то наказан. Созывать всех к проповеди, а потом порицать за то, что проповедует он всем, могли бы разве умалишенные.

6. Еще (говорит он) будто после приезда сюда не было богослужений, хоть мы этим и похваляемся, и т. д. На это мы отвечаем: тем больше наша обида, что происками этих людей не пускают к нам нашего пастора, а потом нас же в том укоряют. Впрочем, мы не вовсе лишены были средств к спасению, как хочет уверить всех этот человек; ибо почтенный наш старейшина еще до приезда сюда прилежно учил слову божьему; а здесь столь же усердно его проповедовал; и скажем не хвалясь, что он не уступает м-ру Лайфорду (да и некоторым получше его) ни дарованиями, ни ученостью, хоть и не соглашается занять должность более высокую. И никогда мы ничем большим не похвалялись. А упрек в лукавстве может обратить к себе самому; чего придерживается наша церковная община, о том говорилось открыто, как в публичных заявлениях, в учении, так и письменно.

Такова была суть ответов наших, и на том я покамест кончу. И без того уж говорил я об этом подробнее, нежели того желал, хотя и менее подробно, чем, может, следовало, ибо о многом умолчал, а многое другое заслуживало большего внимания. Вернусь к иным событиям, а об этих доскажу в свое время.

Как уже говорилось, пинасса лежала на дне вблизи бухты Дамарине, но капитаны рыбачьих судов решили, что жаль бросать такое хорошее судно, и послали сказать поселенцам, что если примут они участие в расходах, то им покажут, как поднять его, и пришлют своих плотников, чтобы починить. Мы поблагодарили и послали людей, а также бобровых шкур в уплату (иначе ничего не вышло бы). Нашли также бочаров и не знаю уж сколько бочек; закупорив их и прикрепив к пинассе во время отлива, ее подняли на воду; а там, с помощью многих рук вытащили на берег в удобном месте, где можно было ее чинить; а для этого наняли нескольких плотников и еще одного, чтобы напилить досок; привели ее в исправность и отправили домой. Но обошлось это очень дорого, как подъем, так и оснастка, а паруса покупали ей теперь и прежде, до того как лишилась она мачты; так что всё оказалось для бедного поселения чересчур накладно. Вот и отправили ее домой, а с нею послал Лайфорд последнее свое письмо, в большой тайности; однако тот, кому было оно поручено, отдал его губернатору.

Зима прошла в обычных делах, без каких-либо событий, достойных упоминания; разве что многие, ранее сторонившиеся церкви, увидев неправедные поступки Лайфорда и злобные нападки его на церковную общину^{56}, теперь в нее вступили; и заверяли, что столь долго держались в стороне не потому, чтобы им не нравилось, но из желания сделаться более достойными; а теперь увидели, что господь призывает их и помощь их нужна. Таким образом, смута имела следствия, обратные тому, на что уповали противники. И это сочтено было великим делом господним, что удалось привлечь людей способом столь необычным, и притом тогда, когда скорее могли они отстраниться. Тем и закончу я повествование об этом годе.

Весною, перед выборами, снова появился Олдом; хотя ему, в наказание за бунт и бесчинства, запрещено было возвращаться без дозволения, он осмелился сделать это не спросясь, побуждаемый дурными советами. Более того, в дерзости своей преступил границы всякого разума и пристойности; так что пришедшие с ним посторонние устыдились его безобразного поведения и стали ему выговаривать; однако укоры лишь подливали масла в огонь и разжигали его неистовость. Он яростно всех поносил, называл бунтовщиками, предателями и не знаю уж как еще. Его заперли, чтобы утих, а затем прогнали сквозь строй мушкетеров, из которых каждому велено было ударить его по заду прикладом мушкета; после этого отвели его на берег, где ожидала лодка, готовая его увезти. Ему велели уезжать и исправиться.

В это самое время шли с берега м-р Уильям Пирс и м-р Уинслоу, прибывшие из Англии; но все так были заняты Олдомом, что не заметили их, пока те с ними не поравнялись. Они велели не церемониться ни с ним, ни с Лайфордом, оказавшимися такими негодяями. А чтобы с ним покончить, расскажу сейчас кратко обо всем, что произошло с ним далее. После того как увез он отсюда свою семью, он впал (как и некоторые другие) в крайнюю нужду, а примерно год спустя задумал ехать в Виргинию; однако по воле божией судно, везшее его и много других пассажиров, в такой оказалось опасности, что не чаяли они спастись; и многие стали молиться и каяться в грехах, наиболее тяготивших их совесть. А м-р Олдом со многими подробностями каялся в зле, какое причинил здешним людям и церкви их; и как замышлял он погубить их, так теперь господь шлет гибель ему самому; он полагал, что и спутники подверглись опасности из-за него; он вымаливал у бога прощение и давал обеты, если спасется, сделаться другим человеком. Это слышал я от заслуживающих доверия людей, доныне живущих на берегу залива, а тогда оказавшихся вместе с ним среди опасных мелей Мыса Код; все это слышали они собственными ушами. Богу угодно было сохранить их, хоть и потеряли они имущество; а Олдом после того вел себя с поселенцами порядочно, признал, что на них почиет благодать божия, и оказывал им уважение; и настолько с ним примирились, что он получил дозволение приезжать и общаться с нами. Он все же поехал в Виргинию, тяжко захворал там, но оправился, вернулся на залив, к семье, и там жил, пока не прибыло из-за океана еще множество людей. Наконец отправился он торговать с индейцами на небольшом судне с малочисленной командой и во время ссоры получил удар боевым топором по голове, от которого упал мертвым, не произнеся ни слова. Два мальчика, родичи его, уцелели, хотя были ранены, а судно чудом удалось вызволить одному из жителей поселения на заливе; и гибель Олдома стала одной из причин начавшейся вскоре войны с пекотами.

Скажу теперь о м-ре Лайфорде. Данная ему отсрочка истекла, и его ожидало изгнание. Он не оправдал надежд на его исправление, а, напротив, еще больше творил зла. Но божий суд настиг его, и сбылись слова псалмопевца, Псалмы 7, 15. Рыл ров, и выкопал его, и упал в яму, которую приготовил. Думая навлечь позор на поселенцев, обнаружил он перед целым светом свой собственный, Когда осуждали его за второе письмо, жена его так была удручена его поступками, что не могла долее скрывать свое сокрушение и открылась одному из диаконов и некоторым друзьям своим, а также м-ру Пирсу, когда тот приехал. Ибо боялась суда божиего над их семьей и над нею за грехи ее мужа; теперь, когда предстояло им уйти из поселения, она боялась попасть в руки индейцев и быть обесчещенной, как сам он бесчестил других женщин; или что постигнет их кара, какою грозил бог Давиду. II Сам., 12, 11. Я воздвигну на тебя зло из дома твоего, и возьму жен твоих перед глазами твоими и отдам их и т. д. И поведала, какие терпела от него обиды; что имел он, прежде чем на ней женился, внебрачного ребенка; и когда был женихом, она, прослышав о его распутстве, хотела ему отказать; но так как были то лишь смутные слухи, он не просто отперся, но и торжественно поклялся, что ничего подобного нет. Тогда согласилась она за него пойти; а после все оказалось правдой, и внебрачного ребенка привели к ним в дом. Тут напомнила она ему о клятве, но он умолял простить его, ибо иначе не получил бы ее в жены. А потом не было у нее служанки, которой он бы не домогался; и ей случалось заставать их в постели, и еще были тут подробности, которые стыжусь приводить. Жена его была почтенная женщина и скромно вела себя все время, пока была здесь, а рассказывала это с сердечным сокрушением и как бы нехотя, а видно, что могла бы поведать еще многое. Что, по-видимому, крушило ее всего более, так это его раскаяние, и не только теперь, перед общиною, но и прежде, когда он каялся ей со слезами и трогательными словами, после чего все начиналось сызнова.

С этим совпали другие события того же рода. Когда прибыли м-р Уинслоу и м-р Пирс, м-р Уинслоу сообщил, что были у них такие же стычки с тамошними друзьями Лайфорда, какие имели мы со здешними его друзьями касательно писем его и содержащихся там обвинений. Тамошние друзья его не раз собирались и много шумели о том, что нельзя этак порочить священника, человека благочестивого, и грозились подать в суд. Решение этого дела постановили перенести в общее собрание пайщиков, а посредниками избрать 2-х именитых людей. Сторонники Лайфорда избрали м-ра Уайта, адвоката; другая сторона избрала священника, преподобного м-ра Хукера. От обеих сторон явилось множество людей, так что собрание было многолюдным. Между тем богу угодно было, чтобы дурные дела Лайфорда, еще в бытность его в Ирландии, оказались известны некоторым из присутствующих; а они сообщили об этом м-ру Уинслоу, сославшись на 2-х благочестивых и почтенных свидетелей, готовых (если понадобится) всё подтвердить под присягою. А дело было вот в чем: прибыв в Ирландию, Лайфорд вошел в доверие к нескольким благочестивым и ревностным людям, которые, тяготясь обрядностью в Англии, нашли там несколько больше свободы для своей совести; в числе их были и те двое, что вызвались теперь быть свидетелями. Среди слушавших его проповеди был благочестивый юношд, который задумал жениться и остановил выбор свой на одной тамошней девице; желая, однако, чтобы выбор его был угоден богу, и страх божий ставя превыше всего, решил он, прежде чем дать волю чувствам, просить у м-ра Лайфорда (своего пастора) совета и суждения о девице; тот обещал ему дать верные сведения, а чтобы лучше узнать девицу, побеседовать с нею наедине, что он и сделал, и не однажды; после чего горячо хвалил ее молодому человеку как самую подходящую для него жену. Брак был заключен; но женщина стала вскоре терзаться укорами совести, не переставая плакала, и муж долго не мог дознаться у нее причины ее скорби. Наконец она все же открылась ему и умоляла ее простить; оказалось, что Лайфорд одолел ее и осквернил до брака тело ее, когда предложил ей в мужья себя самого и получил согласие. Подробности приводить не стану, дабы не оскорбить целомудренный слух (ибо хотя утолил он свою похоть, но зачатие постарался предотвратить). Когда это, открылось, муж женщины созвал честных друзей, чтобы расправиться с Лайфордом. Тот во всем сознался, выказав сожаление и раскаяние, однако Ирландию пришлось ему покинуть; а когда прибыл он в Англию, то был, к неучастью, выбран и послан сюда.

На том многолюдном собрании, когда в присутствии посредников разбирали дело с письмами, м-р Уинслоу, отвечая кому-то из сторонников Лайфорда, сгоряча назвал его поведение подлым; тут один из заступников, призывая всех собравшихся в свидетели того, как проповедник слова божьего назван подлецом, пригрозил подать в суд; поднялся шум, и тогда (короче говоря) обнаружилось и другое дело; выступили свидетели; особы их были столь почтенны, улики столь явны, а содеянное столь гнусно, хоть и описано было в словах скромных и целомудренных, что все заступники умолкли и устыдились; а посредники со всей серьезностью заявили, что и первого, в чем обвиняли его, было довольно, чтобы изгнать его и поступить с ним именно так, как сделали это поселенцы; но последнее лишает его священнического сана, как бы ни стал он каяться; и, продолжая в том же роде, велели заступникам его умолкнуть. Тем дело и окончилось.

Отсюда Лайфорд с несколькими приятелями отправился в Натаско, что на заливе Массачусетс; там жил и Олдом. Затем перебрался он в Намкек, называемый теперь Салемом^{57}; но когда там поселились некоторые из новоприбывших, он покинул приятелей своих и то ли в надежде на большие выгоды, то ли еще почему, направился в Виргинию, где вскоре умер, так что пусть судит его господь. Жена его вернулась в здешние края; вот и все об этом деле.

Итак, буря пронеслась, оставив, однако, некоторые печальные следствия; ибо компания пайщиков после того распалась и большая их часть отступилась совершенно от поселения, от снабжения его и других о нем забот. Кроме того, некоторые друзья Лайфорда и Олдома и сторонники их за свой счет отправили на рыбный лов корабль и, обогнав суда, шедшие в поселение, захватили их помост и другие дорогостоящие приспособления, приготовленные за год до того для лова на Мысе Энн, и вернуть их можно было только с бою. Губернатор послал нескольких поселенцев помочь рыбакам соорудить новый помост, а старый остался у тех. Тот же корабль доставил немного припасов, не бог весть каких; но рыбачили они так неудачно (да и нечем было рассчитаться за припасы), что больше этим уже не занимались.

С тем же кораблем некоторые из пайщиков (от имени остальных) прислали изъяснение причин, побудивших их отступиться от поселения; однако предлагали, на известных условиях, восстановить свой союз с нами. Перечислять условия эти было бы долго и скучно, да и касаются они предметов уже упоминавшихся; поэтому я опускаю их и приведу лишь один-два примера. 1. Поселенцы обвинялись в том, что в петиции к его величеству и когда договаривались с пайщиками, слукавили насчет французской церковной дисциплины^{58} и др. 2-е в том, что приняли в свою церковную общину человека[51], в своем символе веры отрекшегося от всех церквей, общих, национальных и епархиальных и т. д.; и показали тем самым, что, отвергая название браунистов^{59}, на деле таковыми являются и т. д. А помогать таким людям значило бы грешить перед богом.

К этому добавляли: таковы причины нашего неудовольствия, и чтобы далее иметь с вами дело, в согласии и доверии, нам желательно следующее: во-первых, чтобы быть нам компаньонами не в одной лишь торговле, но и в управлении поселением, ибо патент и на это дает нам права и т. д.

2. Чтобы французскую дисциплину ввели в поселении и по форме, и по сути; дабы покончить с позорным названием браунистов и другими церковными разногласиями.

3. И, наконец, чтобы м-р Робинсон и друзья его не приезжали в поселение, пока все они не присоединятся к нашей церковной общине, подписав отречение.

Ответ на это гласил между прочим следующее:

Остальное я, ради краткости, опускаю и более к этим людям и делам их не вернусь; а вернусь к тем членам компании, которые оставались верны поселенцам. И прежде всего приведу некоторую часть их писем; ибо считаю, что лучше излагать их мысли собственными их словами.

Из письма этого видно, каковы были в ту пору дела поселения. Упомянутые товары были нами куплены, но по ценам весьма высоким, ибо с надбавкой в 40 процентов на прибыль и на риск; а чтобы оправдать риск обратного пути, накинули нам еще 30[52], то есть всего 70 процентов; это иные сочли ценой непомерно высокой и для бедных людей разорительной. Выгоднее всего оказался скот; ибо остальное было не лучшего качества (часть) и по ценам не самым подходящим. Многие друзья наши не одобрили столь высоких цен, но делать было нечего, ибо товары присланы были многими купцами.

Присланы были также за собственный их счет 2 корабля для рыбной ловли; одним из них была пинасса, затонувшая здесь за год до того и (как уже говорилось) поднятая со дна поселенцами; когда она вернулась в Англию, один из пайщиков взял ее в уплату долга и теперь снова прислал, за свой счет. Второй корабль был большой и хорошо оснащенный, с опытным капитаном и командой из рыбаков, которые должны были затем доставить рыбу в Бильбао или Сан-Себастиан; меньшему судну приказано было нагрузиться соленой треской, а также доставить в Англию бобровые шкуры, полученные от поселения в уплату за доставленные товары. Большой корабль повез много отличной сушеной рыбы, за которую (таковы были тогдашние цены на эту рыбу) получили бы на рынке 1800 фунтов и могли бы обогатиться. Но прошел слух о войне с Францией, и капитан (испугавшись) не выполнил приказа и пошел сперва в Плимут, а затем в Портсмут, упустил случай и понес убытки. Меньшему кораблю также не было удачи, хоть и он надеялся принести купцам барыши; ибо его нагрузили по края отличной соленой треской, взятой на берегу; да сверх того было там 800 фунтов бобровых шкур и других мехов немалой ценности. Капитан, увидя столько груза, поместил его, безопасности ради, на большом корабле; а м-р Уинслоу (наш фактор в этом деле) под залог в 500 фунтов обязался отослать его в Лондон на малом судне; об этом у него с капитаном начались перекоры. Он сказал капитану, что полученный им приказ выполнит; и если тот переместит груз, то на свой страх. Так что груз отправлен был на малом судне, а накладные посланы с обоими. Капитан радовался столь обильной добыче; они отправились вместе, а погода так им благоприятствовала, что он вел малое судно на буксире всю дорогу, до самого Английского канала; но там, почти уже в виду Плимута, было оно захвачено турецким военным кораблем и отведено в Сале, где капитана и команду продали в рабство, а многие бобровые шкуры распродали по 4 пенса за штуку. Так погибли все их надежды, и радостные вести, которые везли они на родину, обернулись самыми печальными. Иные говорили, что бог покарал их за то, что чересчур много взяли с бедных поселенцев; но пути господни неисповедимы, и я о них судить не дерзаю; однако из этого видно, сколь неверны все предприятия человека и сколь мало у нас причин радоваться им или на них полагаться.

На большом корабле послан был из поселения капитан Стэндиш с письмами и указаниями как для тех членов компании, которые еще оставались нам верны, так и для Высокого Совета Новой Англии. Членов компании просили: раз теперь присылали они товары только на продажу, то нельзя ли назначать цены более сходственные, ибо столь высокий процент нам не под силу; а расчеты вести в деньгах или таких товарах, какие нам требуются и хорошего качества. Сообщали им также содержание писем к Совету, а именно, что просим благоволить к нам и помогать; и тех пайщиков, что от нас отступились, призвать к порядку, а не так, чтобы пайщики ото всего освободились, а поселенцы были связаны. Чтобы либо держались прежних уговоров, либо заключили с кредиторами справедливое соглашение.

Время, однако, выдалось весьма неудачное, ибо в государстве были смуты^{61}, а в Лондоне чума, так что никакие дела не велись; все же капитан Стэндиш говорил с несколькими членами Высокого Совета, обещавшими поселенцам всякую помощь, какую они в силах оказать. А дружественные нам пайщики понесли в том году огромные убытки, потеряли корабль, захваченный турками, потеряли и рыбу, которую по причине войны пришлось выгрузить в Портсмуте, где ничего почти за нее не выручили; так что при всем их желании мало что могли сделать. И столько людей умирало еженедельно от чумы, что замерла вся торговля и неоткуда было добыть денег. С большим трудом занял он из 50-ти процентов 150 фунтов (из коих много ушло на его расходы) и вложил их в товары, годные для обмена или наиболее нужные поселенцам; а затем вернулся пассажиром на рыболовном судне, успев немало подготовить для заключенного впоследствии соглашения.

Тем временем господу угодно было послать поселению мир, здоровье и спокойствие духа и благословить труды поселенцев, так что маиса оказалось достаточно (а у иных было и чем поделиться), а также другой пищи; и ни разу с тех пор не привозили нам припасов, кроме того, что привезли с собою вначале. В тот год после жатвы отправили мы гружённую маисом лодку на 40–50 лье к востоку, вверх по реке Кенебек; это была одна из 2-х шлюпок, сделанных для нас плотником за год до того; ибо большего судна у нас не было. Посредине лодки настлали небольшую палубу, чтобы сохранять маис сухим; но люди в любую погоду оставались без крова над головою; а погода бывает в то время ненастная. Однако бог сохранил их и послал им удачу, ибо они привезли 700 фунтов бобровых шкур, не считая других мехов, а с собой имели один лишь маис, который сами вырастили. Эту поездку совершил м-р Уинслоу и некоторые из старожилов, ибо моряков с ними не было.

В начале апреля узнали о прибытии капитана Стэндиша и послали лодку за ним, а также за привезенными им вещами. Приезду его радовались, но вести он привез все больше плохие; не только об убытках, ранее упомянутых, какие понесли наши друзья, о том, что иные вконец разорились, другие тоже ничем не могли помочь, а кое-кто умер от чумы; но также о кончине нашего пастора м-ра Робинсона, причинившей нам глубочайшую скорбь, ибо утрата была велика. Его — и наши — недруги долго строили козни против приезда его сюда, но господь уготовал ему место лучше здешнего; а какова была кончина его, видно из нескольких строк, присланных губернатору и м-ру Брюстеру.

Итак, два великих монарха и пастор покинули здешний мир одновременно. Смерть различий не ведает.

Капитан Стэндиш привез также весть о смерти старого друга нашего, м-ра Кашмена, которого господь призвал к себе в том же году и почти в то же время; во всех делах, какие вели мы с пайщиками, он был нашей правой рукою и все эти годы старался о наибольшей нашей пользе. Всего за несколько месяцев перед тем писал он губернатору о тяжкой болезни м-ра Джеймса Шерли, одного из лучших друзей поселения, который, находясь при смерти, заверял в своей любви и готовности помогать; и м-р Кашмен сокрушался о потере, какая постигнет их, если господь призовет к себе м-ра Шерли, бывшего опорой и душою всего предприятия. Писал он и о своем намерении в том же году приехать и навсегда с нами поселиться. Рассказывая о болезни другого, не знал он, как близка собственная его смерть. Из этого видим мы, что судьба человека отнюдь не в его руках, но в деснице того, кто властен над жизнью и смертию. Человек предполагает, а бог располагает.

Другие лейденские друзья также много писали, скорбя о тяжкой утрате; и хотя желали приехать, возможности к тому не видели и полагали, что надежды нет; а многие, будучи уже в летах, один за другим умирали.

От всего этого (выше рассказанного) поселенцы неминуемо должны были впасть в величайшие сомнения; и если подумать, каково было тогдашнее их положение, диву даешься, как не пришли они в совершенное отчаяние и не погибли. Но они скрепились духом, и господь, чье дело они творили, так помог им, что из наихудшего состояния[53] воспрянули они вновь; будучи лишены (можно сказать) всякой надежды и помощи от людей, волею божественного провидения не только получили они поддержку, но честь и хвалу, и сделались примером для подражания, как видно будет из моего повествования, если господь пошлет мне силы и время, чтобы завершить его.

Не имея теперь ни рыбного лова, ни иных занятий, кроме менового торга, поселенцы обратили на этот последний все усердие свое. Когда оказалось, что излишки маиса также являются товаром (ибо его продавали по 6 шиллингов за бушель), стали больше его сеять. А губернатор и другие, кому поручена была торговля (ибо велась она сообща, и никто не торговал от себя), старались извлечь из нее наибольшую выгоду; как раз когда товару у нас не хватило, прошел слух, что распалось поселение в Мохиггене, принадлежавшее неким плимутским купцам, и продаются там различные нужные товары; губернатор, вместе с м-ром Уинслоу, взявши лодку и гребцов, сами туда отправились. Некий м-р Давид Томсон, живший в Паскатауэе, узнав про цель поездки, присоединился к ним, что было некоторым неудобством; ибо продававшие, видя и у него желание купить, запросили дорого и к тому же не захотели продавать по частям, а только все целиком. Тогда, чтобы не быть друг другу помехою, договорились купить все и разделить поровну. Купили также несколько коз, которых роздали нуждавшимся, и маиса для коз, чем продававшие остались довольны. Доля поселенцев превышала 400 фунтов стерлингов. Тою же весной разбился у Сакадахока французский корабль, везший множество бискайских покрывал и других товаров, которые достались тем же мохиггенам и рыбакам из бухты Дамаринс; это также купили сообща, так что на долю поселенцев пришлось уже более 500 фунтов. За это сумели частию расплатиться бобровыми шкурами и иным товаром, добытым зимою или собранным летом. М-р Томсон, потратившись более чем мог, предложил нам купить кое-что из его доли, но мы согласились взять одни лишь французские товары и с тем, чтобы купец (а был он из Бристоля) взял вексель с оплатою в будущем году.

Оба на то согласились, и сделка состоялась. Таким образом оказалось у поселенцев много пригодного для менового торга и удалось погасить некоторые другие долги, как-то: деньги, занятые капитаном Стэндишем, и остатки старых долгов. С этими товарами и урожаем маиса было чем торговать, так что по обязательствам уплатили загодя, да еще купили для поселенцев кое-что из одежды и иные предметы. Но тут стали нам завидовать; нашлись другие и так завалили индейцев маисом, что сбили цены^{62}, давая им вдвое больше против прежнего; и по другим товарам также торговлю нашу подрывали.

В тот год послали в Англию м-ра Эллертона, поручив заключить с пайщиками соглашение на условиях сколь возможно выгодных (что было отчасти подготовлено за год до того капитаном Стэндишем); но окончательно не договариваться, пока не сообщит сюда условия, чтобы хорошенько их обдумать; а только старался бы выговорить как можно больше, решение же предоставить нам. Дали ему также поручение, за нашими подписями и печатями, занять сколько-нибудь денег, но не более указанной суммы, которую обязывались мы вернуть; указали ему также, как именно деньги эти израсходовать на нужды поселения.

И видя, сколь опасны длительные путешествия в малой открытой лодке, особенно же в зимнее время, стали подумывать, не обзавестись ли небольшой пинассой, как по причине только что названной, так и потому, что конкуренты, торгуя с индейцами, подняли цены более чем на половину того, что давали прежде, и в малую лодку не могло уже вместиться товару сколько надобно. Корабельного плотника среди поселенцев не нашлось, и неизвестно было, где его теперь раздобыть; но был просто плотник, человек смышленый, поработавший с (покойным) корабельным мастером, когда тот строил нам лодки; по просьбе поселенцев взялся он испробовать свое мастерство; взял одну из больших шлюпок, распилил ее посредине, удлинил футов на 5–6, укрепил досками и настлал палубу; получилось судно удобное и прочное, которое прослужило нам 7 лет; в следующем году его закончили и поставили паруса и якорь. Так прошел этот год.

В обычное время прихода кораблей м-р Эллертон вернулся и привез, как было ему поручено, некоторые нужные товары. По доверенности нашей занял он 200 фунтов из 30-ти процентов. Товары прибыли благополучно и в хорошей сохранности, к большой радости поселенцев. Он рассказал им, что с немалым трудом и хлопотами заключил с пайщиками соглашение, в чем помогли ему тамошние верные друзья, также много труда на это положившие. Привез он и черновик соглашения, с приложением списка пайщиков, составленный, ради большей верности, самым лучшим стряпчим, какого удалось сыскать. Пункты соглашения этого я и привожу.

Соглашение это весьма понравилось и одобрено было всем поселением, хоть и не знали мы, как сумеем выплачивать по нему, да еще и по другим обязательствам и при этом обеспечивать нужды поселения; ибо вынуждены были брать деньги или товары из столь высокого процента. Все же мы за это взялись, и 7–8 человек из числа главных сообща поручились (от имени остальных) за выплату 1800 фунтов^{63} в указанные сроки. В тогдашнем нашем положении было это большим риском, ибо на нас и без того тяжкое лежало бремя и ни в чем не было уверенности. В следующий приход кораблей соглашение утверждено было обеими сторонами и переписано набело на пергамент, по совету самого ученого стряпчего, какого сумели найти; а чтобы из-за просрочки платежа не пострадали все, было сказано: за каждую просроченную неделю взимается 30 шиллингов пени; все это скреплено было подписями и печатями, как можно видеть на документе.

Были у нас и люди строптивые, приехавшие вначале из Англии либо присланные позднее пайщиками из дружбы или иных чувств; и хотя часть их разъехалась кто в Виргинию, а кто еще куда, некоторые оставались еще в нашем поселении; а потому губернатора, его советников и друзей немало заботило, как при новом соглашении распределить обязанности теперь и на будущее время. Когда не стало прежних связей и обязательств, ничего не удалось бы сделать, но все можно было сгубить, если не сохранить мир и согласие.

Вот и решили мы принять участниками соглашения всех отцов семейств, а также молодых и здоровых холостяков (способных вести себя степенно и быть полезными поселению). Во-первых, потому, что нуждались в людях как для обороны, так и для работ. Во-вторых, потому, что большинство их вынесли вместе со всеми лишения и бедствия, а значит, имели (как бы) право разделить с нами также и лучшую долю, если пошлет ее господь. Более же всего потому, что иначе нельзя было сохранить согласие, но можно было вызвать опасные волнения, к большому для всех ущербу. Землю, однако, решили распределять так, чтобы не препятствовало это принятию новых членов.

Созвали общий сход и, посовещавшись, решили меновую торговлю вести по-прежнему, дабы легче было выплатить долги; распределили и долю доходов на всех указанных выше лиц, которых включили в число участников соглашения; холостой свободный человек получал одну долю; отец семейства мог приобрести долей по числу членов семьи, то есть одну себе, одну жене и по одной на каждого находившегося при них ребенка. Работникам не полагалось ничего, кроме того, что уделит им хозяин из собственных долей или что могут они со временем заслужить от поселения. Итак, все разделено было на столько-то равных долей; и каждому надлежало, смотря по числу своих долей, участвовать в выплате установленного соглашением долга и других долгов, если недостанет для этого прибылей от торговли; а именно: холостяку — с одной доли, а главе семьи со стольких, сколько их имеет. Этим все остались довольны. И прежде всего поделили все небольшое поголовье скота; на каждые 6 человек, то есть долей, по одной корове и по 2 козы; их сперва уравняли сообразно возрасту и годности, а затем тянули жребий; холостяки и малые семьи для получения скота объединялись, как было им удобнее; так же распределили свиней, но числом поболее. Затем условились на каждого человека, или долю, выделить 20 акров земли сверх того, чем владели ранее; решили, откуда нарезать участки по одну сторону от поселка и на какое расстояние; то же и по другую сторону, и тянуть жребий; а для этого назначили людей и учредили некоторые правила, как, например, распределять только землю, пригодную для обработки или хотя бы такую, чтобы примыкала к воде (а такова была большая часть тамошней земли); остальную же считать негодной и общей; но что признано будет годным, то брать. А о годности рассудить прежде жеребьевки, когда неизвестно еще, что кому достанется; и этого держались все время. И, стараясь, сколько возможно, сплотить людей, договорились вот еще о чем, опять-таки до жеребьевки: кому, достанется участок всего ближе к поселку, а потому удобный, чтобы допустил туда одного-двух соседей, по своему выбору, и они бы сеяли там маис 4 года; зато сам мог потом, если захочет, делать то же на их земле. И каждый участок в 20 акров должен был иметь в ширину 5 акров вдоль водоема, а в длину 4 акра, исключая углы, которые вымерять следовало как можно выгоднее. Луга не делили еще много лет, ибо луговых угодий было немного, и если бы их теперь поделили, их нельзя было бы после расширять; но каждое лето указывали мы каждому, где косить, смотря по тому, сколько кто имел скота. Такой дележ понравился и всех успокоил. Губернатору и 4-м или 5-ти главным лицам оставлены были дома, где они жили; все остальные были оценены, так что каждый оставался у себя, но у кого дом был получше, уступал что-либо из своей доли тому, у кого похуже.

В начале зимы произошло нечто, о чем надобно упомянуть здесь, чтобы заодно рассказать и обо всем этом деле. В Виргинию шел корабль с товарами и множеством пассажиров. Он сбился с курса то ли из-за неумелости капитана, то ли из-за болезни его; ибо он тяжко хворал цингою и распоряжения мог отдавать только лежа на пороге своей каюты; как видно, боцман и матросы оказались ему плохими помощниками; или же пассажиры, в страхе и смятении, вынудили их идти между юго-западом и северо-западом, лишь бы поскорее достичь берега, все равно какого. Ибо они находились в море уже 6 недель и не оставалось у них ни воды, ни пива, ни дров, и уже сожгли они все пустые бочки; у одного только были 1–2 бочки вина, и то почти всё выпили и опасались погибнуть в море от голода или болезней; потому и приняли столь отчаянное решение. Но хотя прошли они возле мелей Мыса Код или ночью случайно меж них проскочили, богу угодно было, чтобы принесло их легким ветром в небольшую закрытую бухту, примерно посредине залива Манамойак, к югу от Мыса Код; приливом прибило их к песчаной банке у входа в бухту, но судна не повредило, ибо море было спокойным; тут и бросили они якорь. К вечеру, однако, поднялся ветер столь сильный, что сорвал канат и через банку понес их в бухту, где они спаслись вместе с товаром, хотя многое попорчено было соленой водой; ибо корабль так трепало, что отскочила пара досок обшивки и выпала конопать; все же они оказались на суше, внутри бухты; а дождавшись отлива, вынесли товары на берег, высушили все, что промокло, большую часть спасли и особого ущерба не понесли; не слишком пострадал и корабль, так что после починки мог еще служить. Спасению своему они немало порадовались, но, отдохнувши, опечалились, ибо не знали, где они и что им делать. Вскоре завидели они нескольких индейцев, которые приближались в своих каноэ, и насторожились. Однако, когда некоторые индейцы обратились к ним по-английски, они весьма ободрились, особенно когда те спросили, кто они, не люди ли плимутского губернатора или друзья его; и предложили проводить их до поселения или доставить туда письма.

Индейцев этих они угостили, щедро их одарили и послали с ними 2-х людей и письмо к губернатору, в котором просили прислать им лодку, а в ней смолы, конопата, клиньев и всего, что нужно для починки судна (которое можно было спасти). Просили они также маиса и еще кое-чего, чтобы им добраться до Виргинии; а они будут ему много обязаны и готовы расплатиться любыми товарами, какие при них есть. Губернатор, узнав от посланцев об их положении, велел приготовить лодку и все, о чем просили они, а так как многие уехали торговать или посланы были по другим делам, отправился к ним сам, взяв с собой разных меновых товаров, чтобы купить для них маису у индейцев. В это время года путь вокруг мыса невозможен; но, поняв, где находится их судно, он прошел внутри залива до речного устья, называемого Ноумскачет, всего в 2-х милях по суше от их бухты, а там индейцы готовы были отнести им все что нужно. Прибытие губернатора очень обрадовало потерпевших; теперь было у них все для починки судна и другие необходимые вещи. Купил он им также маису, сколько было нужно; вернул на корабль нескольких из их матросов, сбежавших к индейцам, и оставил их снабженными всем необходимым и весьма признательными за оказанные услуги. Губернатор побывал затем в других соседних бухтах, нагрузил лодку свою маисом, который выменял, и возвратился домой. Всего несколько дней спустя получил он от потерпевших весть, что сильная буря выбросила на берег их корабль, который плохо был пришвартован (это уж после починки), и так его потрепала, что теперь на нем не выйти в море. И они просили дозволения перебраться к нему и побыть у него, покуда не придумают они, как добраться до Виргинии; и не пособят ли им переправить их груз, а они за это заплатят, а также за все, чем помогут им поселенцы. При таком бедственном их положении просьбу уважили и во всем помогли; товары перевезли, а самих приютили, как могли, у себя в домах.

Главными среди них были некие м-р Феле и м-р Сибсби, у которых было много работников, в большинстве ирландцев. Были и другие, имевшие по одному, по двум работникам; большинство составляли, таким образом, работники, товары же большей частью принадлежали их хозяевам. Прибыв сюда и оглядевшись, хозяева пожелали иметь сколько-нибудь земли, которую работники могли бы возделать; ибо до Виргинии удастся добраться лишь к концу года, и им предстоит здесь зимовать; так нельзя ли им расчистить немного земли и что-нибудь посеять (а у них для этого все есть), чтобы не быть в тягость поселенцам, а работникам дать работу; а если сумеют уехать прежде чем созреет урожай, то продадут его на корню. Им отвели удобные участки, и Феле и еще некоторые вырастили много маиса, который перед отъездом продали. Этот самый Феле имел в числе слуг своих девушку, которая вела его хозяйство и, как намекали некоторые близкие к нему люди, была также его любовницей; оба они были допрошены, но доказать ничего не удалось, а они отпирались; после увещевания их отпустили. Вскоре оказалась она беременной, и он достал лодку и бежал с ней, боясь наказания. Сперва он отправился на Мыс Энн, потом в Массачусетский залив, но дальше пробраться не сумел и мог погибнуть; так что пришлось ему вернуться и повиниться; но его при первой возможности отослали прочь со всеми его домочадцами, да и остальных тоже, ибо было среди них немало буйных голов; были, впрочем, и такие, что все время вели себя весьма пристойно. От них имело поселение и некоторую пользу: им давали маис и другие припасы в обмен на одежду; ибо были у них различные шерстяные и иные ткани, а также чулки, обувь и другие предметы, в которых нуждались поселенцы. Так что польза выходила обоюдная; а в конце лета они уехали на двух барках. И некоторые присылали после из Виргинии изъявления благодарности.

Чтобы наилучшим образом вести торговлю как на собственное содержание, так и для выплаты обременявших их долгов, поселенцы решили построить в Манамете, на побережье, в 20-ти милях к югу от поселения небольшую пинассу; туда, по другому речному устью, на нашей стороне, можно было доставлять товары на расстояние всего 4–5 миль, а оттуда по суше к кораблю; избежав таким образом пути вокруг Мыса Код и опасных мелей; и любое плавание к югу совершать куда быстрее и безопаснее. Ради сохранности судна и товаров построили там дом и держали работников, которые посеяли маис, стали разводить свиней и всегда, когда требуется, могли на новом судне выйти в море. Все это оказалось весьма удобным и выгодным.

Мистера Эллертона снова снарядили в Англию (с возвращавшимся кораблем), снабдив его, за нашими подписями и печатями, всеми полномочиями для заключения с пайщиками упомянутого соглашения; послали и долговые обязательства. Для уплаты части долгов и для покрытия его расходов набрали, сколько смогли, бобровых шкур; ибо поселенцам, из-за всех этих обязательств, все еще приходилось туго. Поручили ему также достать патент на подходящее для торговли место на реке Кенебек; ибо конкуренты из поселений в Паскатауэе и в других местах к востоку отсюда, а также с рыболовных судов, имевшие большие прибыли с тамошних индейцев, грозились добыть патент и вытеснить нас оттуда; особенно когда увидели у нас обилие товаров, угрожавшее их торговле. Этому необходимо было помешать и добиться хотя бы права свободно торговать там, где мы первые эту торговлю открыли и так хорошо наладили. В том же году прибыли к здешнему губернатору посланцы из голландского поселения с письмами на голландском и французском языках. Голландцы торговали в тех южных областях за несколько лет до нашего прибытия; однако поселение основали лишь через 4–5 лет после нас. Вот эти письма, со множеством почетных званий, как это у них принято.

Дальнейшее приведу по-английски, опустив повторение излишних титулов^{64}:

На это послан был следующий ответ:

После того мы еще много раз обменялись письмами и немало лет выгодно торговали, пока некоторые события этого не нарушили, о чем будет более подробно сказано далее.

Прежде чем на сей раз послать в Англию м-ра Эллертона, губернатор и некоторые друзья его много размышляли; и не о том лишь, как расплатиться с отягощавшими нас долгами, о которых уже говорилось, но и как помочь (если это возможно) перебраться сюда лейденским друзьям и братьям, которые столь же жаждали воссоединения с нами, как и сами мы того желали. Потому и решились мы на дело, весьма опасностями чреватое, ибо не знали, как достичь этого иначе. А именно: откупить на несколько лет торговлю всего поселения, а за этот срок обязаться выплатить 1800 фунтов и все прочие долги поселения, составлявшие еще около 600 фунтов; освободить таким образом поселение от долгов и в конце этого срока вернуть право торговли всему поселению. Решив так, созвали поселенцев, растолковали им, каковы долги и на каких условиях беремся мы их от долгов очистить и за какое время. Вторую цель нашу пришлось, однако, утаить, сообщив ее лишь немногим верным друзьям, которые рады были о ней услышать, хоть и усомнились, удастся ли осуществить ее. После общего обсуждения пришли к согласию на следующих условиях:

Копию этого соглашения м-р Эллертон взял с собою в Англию, и в числе прочих наставлений было ему указано, чтобы предложил наиболее близким из друзей присоединиться к перечисленным условиям; а также сообщил им о второй цели, побудившей нас эти условия составить, а именно, способствовать приезду друзей наших из Лейдена; а если кто согласится в этом деле участвовать, такое изъявление дружбы с признательностью принять. Все это давало нам некоторую надежду на успешное исполнение задуманного.

Прибыв в Англию, м-р Эллертон сообщил тамошним, что уполномочен заключить с ними упоминавшийся выше договор о покупке паев; ознакомясь с ним и получив обязательства по ежегодным выплатам (о котором уже говорилось), пайщики заключили его и вручили ему этот документ[55], переписанный на пергамент, за их подписями и печатями. Переговорил он с ними и о других предметах, как было ему указано. А именно, не хотят ли присоединить к договору этому еще кого-либо из друзей своих; и не снизят ли процент на ссужаемые нам деньги и т. д. Здесь приведу я письмо м-ра Шерли к губернатору, из коего понятнее станут дальнейшие события.

А вот еще письмо от него же, которое следовало поместить раньше:

Вместе с этим письмом прислан был экземпляр доверенности, которую надлежало снабдить печатью и вернуть им и которая уполномочивала их быть нашими агентами согласно приведенному письму; а как произошли отсюда впоследствии некоторые неудобства, то привожу ее здесь.

Так утверждено было названными лицами и еще 4-мя из главных поселенцев, за их подписями и печатями; и документ вручен сторонам. М-р Эллертон и ранее имел подписанные нами полномочия на ведение прежних дел, на получение денег и др., и продолжал ими пользоваться, ибо поселенцы полностью доверяли ему и прочим друзьям своим, а потому подолгу не проверяли подписанные ими бумаги и не уделяли им внимания, что немалый причинило нам ущерб, как видно будет из дальнейшего.

Уладив столь успешно все дела, м-р Эллертон поспешил в начале весны вернуться с необходимыми для менового торга товарами (ибо рыболовы, с которыми прибыл он, выезжали обычно еще зимою, чтобы поспеть ко времени). Он привез немало товаров для поселения, и без тех высоких процентов, что были ранее; привез он и счета за проданные бобровые шкуры и за купленный на эти деньги товар, а также расписки, полученные при уплате долгов, ибо расплатился там со всеми, исключая м-ра Шерли, м-ра Бичема и м-ра Эндрюса, от которых привез счета на сумму не свыше 400 фунтов, и выдал на нее векселя. Сделал он и первый взнос за покупку на текущий год, а именно 200 фунтов и привез погашенное обязательство на него; так что теперь долги наши за океаном не превышали упомянутых 400 с небольшим фунтов и остававшихся ежегодных платежей. Были еще здешние долги, но те были без процентов и было чем уплатить их, когда подойдет им срок. Так помог господь устроить дела. М-р Эллертон привез также весть о том, что друзья, как упомянутые, так и некоторые другие, решившие присоединиться к договору о покупке, намерены послать за лейденцами и достаточное число их непременно в будущем году перевезти, если будет на то благословение божие. Привез он и патент на Кенебек, но столь неполный и неточно составленный, что пришлось его на следующий год возобновить и расширить, равно как и тот, что уже имелся. А это большие повлекло за собой расходы, как видно будет далее. До той поры м-р Эллертон служил нам честно и верно; если бы только он и продолжал так или же не посылали его более в Англию. Но подробнее скажу об этом позже.

Получив (как уже сказано) патент на Кенебек^{68}, поселенцы выстроили выше по реке дом в наиболее, как им думалось, удобном для торговли месте; и запасли там на весь год не только маису, но и других товаров, какие продавали с рыболовецких судов, как-то: плащей, рубашек, покрывал, одеял, сухарей, гороху, чернослива и др.; чего не могли получить из Англии, то брали на рыболовецких судах, и так вели торговлю в меру сил своих.

В тот год голландцы снова прислали из своего поселения любезные письма, а также различные товары: сахар, полотно, сукно, голландские тонкие и более грубые ткани и др. Они приехали в своей лодке в Манамет, к тамошнему дому, в том числе и секретарь Разьер в сопровождении трубачей и другой свиты; и пожелал, чтобы за ним послали лодку, ибо не мог ехать так далеко по суше. Послали лодку в Манонскуссет и доставили в поселок его и некоторых сопровождавших его особ. Погостив несколько дней, вернулся он к своей лодке, а с ним несколько поселенцев, чтобы купить кое-что из его товаров. Так положено было начало, и после того часто встречались они в том же месте и несколько лет торговали; в том числе много продали табаку, а покупали полотно и другие ткани, с большой для себя выгодой, покуда поселок их не обнаружили виргинцы. Но наибольшей удачей стала со временем торговля вампумом, которого сперва купили у голландцев примерно на 50 фунтов; они сказали, какой это ходовой товар у них, в форте Орания, и убедили, что таков же будет он и в Кенебеке; так и оказалось, хотя сперва он не пошел, и прошло 2 года, пока удалось сбыть это малое количество, то есть пока не узнали о нем жители удаленных от моря мест; зато потом его не могли напастись, и так было много лет подряд. Этот и другие товары помогли перехватить всю торговлю у рыболовов и большую часть у соседних мелких поселений. И удивительные перемены произвел вампум всего за несколько лет среди самих индейцев; ибо здешние и массачусетские прежде почти его[56] не имели; разве только сахемы и другие важные особы носили несколько штук в виде украшения. А делали его одни лишь наригансеты и пекоты, которым доставил он богатство и могущество; здешние же индейцы были бедны и убоги, и он им был ни к чему. Не был он известен и англичанам ни здесь, ни во всей стране; и пока не доведались у голландцев, не знали, что он такое, а тем более какой это ценный товар. Но когда распространился он в здешних местах, переняли его и здешние индейцы и научились делать; а наригансеты собирают на своих берегах раковины, из коих его делают. Вот уж 20 лет, как является он ходовым товаром; однако со временем может от него быть немалый вред. Здешним индейцам доставляет он богатство и могущество, и делает кичливыми; позволяет им добывать ружья, порох и дробь; не помогут тут и законы. А все из-за недостойного поведения некоторых людей, как англичан, так и голландцев или французов; и это много может принести бед. Прежде здешние индейцы не имели ружей и иного оружия, кроме луков и стрел; и так было много лет; до ружья они едва решались дотронуться, столь велик был их страх; один вид ружья (даже неисправного) вселял в них ужас. Но индейцы, жившие к востоку от нас и знавшиеся с французами, получали от них ружья, и те принялись ими торговать; со временем и наши английские рыболовы, побуждаемые той же алчностью, ради наживы последовали их примеру; но когда пошли жалобы, Его Величество король особым постановлением строго воспретил подданным своим продавать туземцам любое оружие и боеприпасы.

Года за 3–4 до этого прибыл сюда некий капитан Уоластон (человек больших дарований), а с ним еще 3–4 особы из дворян, привезшие с собою множество слуг, а также имущества, чтобы основать поселение; и обосновались в Массачусетсе, назвав местность свою Маунт-Уоластон, в честь капитана. В числе их был некий м-р Мортон, как видно, имевший небольшую долю в этом предприятии (на свое, а быть может, на чужое имя); но уважения не снискавший даже среди слуг. Пробыв там сколько-то времени, но не найдя того, на что надеялись они, и не видя ожидаемых прибылей, капитан Уоластон с большей частию слуг перебрался в Виргинию, где с немалой выгодой стал ссужать слуг своих другим; и написал м-ру Рассделю, одному из главных своих компаньонов, кажется купцу, чтобы еще нескольких слуг отправил к нему в Виргинию для той же цели. А вместо себя, с согласия упомянутого Рассделя, назначил некоего Фишера, чтобы ведал поселением, пока он сам или Рассдель не вернутся им распорядиться. Но упомянутый Мортон, человек лукавый и бесчестный (был он прежде судейским крючком в Фарнфелс-Инн), воспользовался их отсутствием, добыл крепких напитков и разных закусок (а кормились они там неважно) и задал слугам пир; а когда уж были они навеселе, дал им совет. Как видите (так он сказал), многих из вас увезли в Виргинию; а станете ждать, пока вернется Рассдель, увезут и вас и всех продадут в рабство. Поэтому советую вам прогнать управителя Фишера; а я, как пайщик предприятия, возьму вас в компаньоны; вот вы уж более не слуги и станете, как равные, вести вместе со мною хозяйство и торговлю, друг другу помогать и тому подобное. Совет охотно был принят; управителя Фишера выгнали и к себе не пускали, вынудив просить хлеба и помощи у соседей, пока не сумел он вернуться в Англию. А у них пошла после этого разгульная жизнь и всяческие бесчинства. Мортон объявил себя главным шутом и завел (можно сказать) школу безбожия. Захватив немало товаров и выгодно продав их индейцам, стали они все это расточать, упиваясь без всякой меры вином и другими горячительными напитками, как говорят некоторые, пропивая 10 фунтов за один только день. Поставили они также Майский шест^{69} и много дней вокруг него пили и плясали, и приводили индейских женщин себе в подруги, и вместе плясали и резвились (точно феи, а вернее сказать, фурии), а кое-что делали и похуже; словно возродили празднества во славу богини римской Флоры или бесстыдные и безумные вакханалии. Мортон (желая блеснуть талантом) сочинил различные стихи, из коих одни воспевали любострастие, другие же поносили и порочили некоторых здешних особ; и прикреплял их к языческому Майскому шесту. Переменили и название поселения, вместо Маунт-Уоластон назвав его Мерри-Маунт, словно веселье их будет длиться вечно^{70}. А длилось оно недолго; после того как Мортона отправили в Англию, прибыл оттуда достойный джентльмен, м-р Джон Эндикотт^{71}, и привез патент с большой печатью на управление Массачусетсом; прибыв в поселок, велел он срубить Майский шест, а жителей много корил за беспутство и увещевал исправиться; и тогда они или другие снова переменили название места, назвав его Маунт-Дагон^{72}.

Чтобы было на что продолжать разгул и попойки, Мортон, полагая себя вне закона и услышав, какие прибыли имеют французы и рыболовы от продажи индейцам ружей, пороха и дроби, принялся, во главе своей шайки, за то же дело в здешних местах; а сперва обучил индейцев обращению с ружьем; как заряжать его и разряжать, и сколько класть пороху, смотря по величине ружья, и какою дробью по дичи бить, а какою по оленям. Обучивши их, он нескольких послал добывать ему дичь, и они преуспели в этом много лучше любого англичанина благодаря быстрым ногам, ловкости, зоркому глазу, а также знакомству с местами, где водится дичь. Когда увидели они действие ружья и сколько можно с ним добыть, они словно обезумели и за ценою не стояли, почитая теперь свои луки и стрелы пустыми игрушками.

И тут пользуюсь я случаем посетовать на зло, какое повелось от этого дурного человека, а теперь, из-за низкой алчности людей, от которых такого нельзя бы и ожидать, распространилось по всей стране, наперекор законам; индейцы теперь в изобилии имеют оружие, охотничьи ружья, мушкеты, пистолеты и др. Есть у них и формы, чтобы отливать дробь и пули всяких сортов: мушкетные, пистолетные, дробь на лебедей и гусей, а также мелкую; видели у них также винторезные доски, чтобы самим нарезать винты, когда есть в том надобность, и другие приспособления, коими обычно снабжены они лучше англичан. Известно, что получают они порох и дробь, когда англичане в них нуждаются, а достать не могут. Известно из опыта, что во время войны или какой опасности, когда не хватало свинца, каждый, чтобы защищаться, готов был дать хорошую цену, по 4 пенса за фунт; но его скупали и отправляли туда, где торгуют с индейцами, чтобы продать по 12 пенсов за фунт; а там дают, кажется, и 3 и 4 шиллинга, ибо хотят иметь его непременно. И люди делают это, когда соседи и друзья их ежедневно гибнут от рук индейцев или живут в постоянном страхе. А некоторые (в числе других вещей) рассказали индейцам, как делается порох, и из чего, и что все это можно добыть в их краях; и я уверен, что сумей они получать селитру, обучили бы их делать и порох. О, гнусное предательство! Сколько голландцев и англичан было за недавнее время убито индейцами, которых снабдили оружием; и нету от этого зла средства, оно, напротив того, растет, и боюсь, что кровь братьев продается ради барышей; а в какой опасности находятся все эти поселения, известно слишком хорошо. О, если бы государи и парламенты вовремя положили конец этому злу и искоренили его, примерно наказав алчущих наживы убийц (ибо лучшего названия они не заслужили), пока их колонии в этих краях не разорены еще вконец дикарями, которых вооружили сами же эти злодеи, предавшие ближних своих и свою страну? Однако я чересчур отвлекся и теперь вернусь к моему повествованию. Научив индейцев обращению с оружием, Мортон продал им все, что мог уделить; решив, вместе с приспешниками своими, достать побольше ружей из Англии, он послал с каким-то из кораблей заказ более чем на два десятка. Это сделалось известно, и соседи его, жившие в одиночку и беззащитные, ужасались, встречая в лесах индейцев, вооруженных ружьями. В других местностях (хотя и более отдаленных) увидели, что зло распространяется повсюду, если его не пресечь. Увидели также, что нельзя будет держать слуг, ибо Мортон переманит к себе любых, даже самых беспутных, и весь сброд, все смутьяны отовсюду к нему соберутся, если не разорить гнездо его; иначе скоро более станут люди опасаться за жизнь свою и имущество со стороны преступной и развращенной шайки, чем даже дикарей.

Поэтому главные жители мелких, разбросанных поселений, собравшись, решили просить плимутцев (в ту пору более сильных, чем все они вместе) объединиться с ними и для предотвращения худших бед расправиться с Мортоном и пособниками его, пока не вошли они еще более в силу. Для этого (а затем и для расходов на отправку его в Англию) объединились жители Паскатауэя, Намкека, Уинисимета, Уисагаскусета, Натаско и других мест, где проживали англичане.

Плимутцы, к коим обратились они с письмами, видя бедственное их положение и общую опасность, решили помочь, хотя им самим опасность грозила всего менее. Сперва постановили совместно написать к Мортону и по-дружески, по-соседски увещевать его, чтобы изменил свое поведение; а посланному с письмами этими велели дожидаться ответа. Он, однако, надменно пренебрег советами и спросил, кто таковы, чтобы в дела его вмешиваться; он, мол, как продавал оружие индейцам, так и далее будет; и ко всему этому присовокупил грубую брань. Послали к нему в другой раз, советуя быть благоразумнее и воздержаться от брани, ибо никто во всем крае не намерен долее терпеть чинимый им вред; это всем им грозит опасностью и нарушает королевский указ. Он отвечал столь же дерзко, что королевский указ не закон, и спросил, чем его нарушение карается. Ему ответили, что карается наказанием весьма тяжким — королевской немилостью. А он заявил нагло, что король в могиле и там же немилость его, и далее в таком роде; и пригрозил, если кто его тронет, пусть остерегается, он их встретить готов. Тут уж все убедились, что совладать с ним можно единственно силою; а если теперь отступиться, это еще прибавит ему спеси и наглости. Решили действовать и упросили плимутского губернатора послать капитана Стэндиша с отрядом, чтобы захватить Мортона. Так и сделали; он, однако, приготовился защищаться; запер двери, вооружил приспешников своих и разложил на столе порох и пули; и если бы не вооружились они чрезмерно крепкими напитками, наделали бы больше бед. Мортону предложили сдаться, но он засел в доме и отвечал насмешками и бранью; наконец, опасаясь, что дом разрушат, вышел вместе с несколькими из своей банды; но не затем, чтобы сдаться, а чтобы стрелять; однако они так перепились, что едва держали оружие; сам он хотел убить капитана Стэндиша из карабина (как после оказалось, более чем до половины набитого порохом и дробью); но тот подошел к нему, отстранил оружие и взял его. Ни с той, ни с другой стороны пострадавших не было; разве что один из них до того был пьян, что упал носом на острие меча, который перед ним держали, потеряв немного своей буйной крови. Мортона отвезли в Плимут^{73}, где держали, пока не случился корабль, шедший от острова Шоле в Англию; на нем и отослали его Совету Новой Англии и написали обо всех его выходках; за общий счет послали также человека, чтобы подробнее сообщить о нем их светлостям и просить предать его суду. Но он, отбыв отсюда, одурачил посланца; и хотя в Англию приехал, ничего ему не сделали; насколько известно, не получил он даже выговора и на следующий год вернулся. Самые буйные из шайки его разбрелись, а более, смирные стерегли дом, дожидаясь от него вестей. Однако не слишком ли много говорю я о человеке столь недостойном.

В тот год м-р Элдертон привез в пасторы молодого человека; не знаю, по собственному ли почину или по просьбе некоторых здешних друзей своих; но только конгрегация о том не просила; ибо так обожглись мы на м-ре Лайфорде, что желали хорошо знать, кого приглашают. Этого звали м-р Роджерс; но, приглядевшись, заметили, что он не в своем уме; и на следующий год пришлось потратиться на то, чтобы отправить его обратно; и потерять все израсходованное на его приезд, а этого, согласно счету м-ра Элдертона, было немало, ибо включало провизию, одежду, постель и др. Возвратясь, он впал в полное помешательство, а м-ра Эллертона все осуждали, зачем привез такого человека, когда у нас и без того расходов довольно.

В прежние годы м-р Эллертон привозил немного товаров за свои деньги и от себя их продавал; такого прежде не делал никто. Однако на это смотрели сквозь пальцы, памятуя оказываемые им услуги, и потому, что продавал он здешним поселенцам, которые в том нуждались; а он утверждал, будто товары доверили ему м-р Шерли и некоторые другие друзья, полагая, что ему будет от того некая выгода, вреда же не выйдет никому. Но в тот год привез он больше; и все перемешано было с товарами, принадлежавшими поселению, и вместе упаковано, так что не разобрать было, где наш товар, а где его; и стало ясно, что, если бы случилась какая беда на море, он мог бы все отнести за наш счет; ибо разделить никто не смог бы. Кроме того, товары наиболее ходовые, что всего быстрее были бы проданы, оказывались его; и продавать их стал он также другим поселениям, а это уже не понравилось, ибо вредило общему делу. Но мы, когда любим, не склонны подозревать дурное; объяснениям его поверили и решили в том году снова послать его в Англию; помня, как хорошо вел он прежние дела и как жалуют его тамошние друзья; и потому что уже послали за несколькими лейденцами, а он в этом немало мог помочь. Кроме того, надо было расширить патент на Кенебек из-за допущенных в нем ошибок; решили сделать заодно и это; а кто в прошедшем году начинал дело, тот всего лучше мог и завершить его; итак, м-ра Элдертона снабдили указаниями и в тот год снова послали в Англию. Товару для нас велели привезти всего на 50 фунтов; а именно: чулок, обуви и немного полотна (как обязывало нас соглашение, по которому взяли мы на себя торговлю); и немного менового товара, все на ту же сумму; и ни в коем случае ее не превышать и не вводить нас в иные расходы; ведь положение наше ему известно. Указали также, чтобы меновой товар доставлен был пораньше; и чтобы все, посылаемое для поселения, упаковать отдельно, пометить особой меткой и с прочим товаром не смешивать. Ибо он сам просил дать ему любые указания, какие сочтут нужными, и он будет им следовать, дабы впредь не вызывать никакого неудовольствия. Так что все было, казалось бы, предусмотрено.

Прибыв благополучно в Англию, вручив письма к тамошним друзьям и сообщив им о полученных указаниях, м-р Элдертон был ими радушно принят, и они с охотою согласились войти в долю по части торговли, а также по расходам на переезд лейденцев; из них некоторые прибыли уже из Голландии и готовы были в путь, так что их отправили еще прежде, нежели м-р Эллертон приготовился возвратиться. Их повезли на кораблях, направлявшихся в Салем; туда, а также в Массачусетский залив, много ехало благочестивых людей, чтобы основать там поселения^{74} и церковь христову; так вознаградил господь долготерпение лейденцев, а здешним друзьям двойную ниспослал радость, ибо теперь обрели они не только тех, кого уж и не ждали (и казалось, всякую утратили надежду), но вместе с ними еще многих благочестивых друзей и братьев во Христе; большую жатву собрал здесь господь с увеличением числа церквей и истинно верующих; и многие дивились, точно чуду, что из начала столь скромного произошли со временем столь великие дела; и что столько людей божиих нашло здесь пристанище, когда родину их постигло тяжкое бедствие. Все это совершил господь, а нам остается лишь дивиться.

Тут приведу я некоторые письма друзей наших, всего лучше выражающие тогдашние их мысли и чувства.

Ради связности повествования упомянул я сразу обе партии лейденцев; хотя перевезли их за 2 раза, обе отплыли из Англии в том году. Первые, коих было 35 человек, покинули Англию в мае, а сюда прибыли примерно в августе. Вторых отправили в начале марта, а прибыли они в конце мая 1630-го. Два письма м-ра Шерли, из коих извлечения я только что привел (насколько касались они этого предмета), упоминают и тех и других. Расходы на них, как после показали счета м-ра Элдертона, превысили 550 фунтов, не считая доставки их сюда из Салема и с залива, куда сперва привезли их с их имуществом, а именно: переезд из Голландии в Англию, расходы на проживание там и на переезд в Америку, а также на одежду, какою их снабдили. Из счетов я вижу, что на первую партию поселенцев пошло грубошерстной ткани 125 ярдов, полотна 127 локтей, да башмаков 66 пар, да прочей мелочи. Расходы на вторую партию подсчитаны для каждой семьи отдельно, где по 50 фунтов, где по 40 или 30 на семью. Но, кроме всех этих расходов, друзьям и братьям пришлось снабдить их маисом и другой провизией, пока не соберут они собственного урожая, а до этого было далеко. Тех, что прибыли в мае, содержали более 16-ти или 18-ти месяцев, покуда не собран был урожай; соответственно и вторых. А они тем временем могли только соорудить себе жилье и подготовить землю под посев. Все это время расходы на них составили немногим меньше упомянутой мною суммы.

Это записываю я подробно по разным причинам. Во-первых, дабы указать на редкий пример братской христианской любви и стараний выполнить данные братьям обещания, хотя бы непосильные; ибо взятые на себя ради этого тяжкие обязательства выполнялись охотно и радостно, и возмещения всех немалых расходов никто не просил и не получил. 2-е. Была тут несомненно и помощь свыше, ибо только это могло подвигнуть сердца людей для такого дела объединиться и во всех испытаниях сохранить верность братьям своим; тем более что большинство никогда тех и не видело и, насколько известно, не имело среди них ни родни, ни друзей или знакомцев; так что был здесь несомненно особый промысел и десница божия. 3-е. Дабы бедные переселенцы, заброшенные в дикий край, сумели в конце концов расплатиться по всем обязательствам, да и по многим другим, какими несправедливо обременили их из-за предательства некоторых людей, и несмотря на многие понесенные ими потери, о которых поведаю, если господь продлит дни мои. А тем временем восхищаюсь я всем, что послал он слугам своим, и смиренно благословляю святое имя его за его великие милости.

По приезде лейденцев иные из поселенцев, видя и слыша, какие траты на них потребуются, возроптали, хотя бремя лежало не на их плечах; особенно же против ежегодных 3-х бушелей маиса, какие значились в прежнем соглашении, по которому откуплена была на 6 лет торговля. Дабы и этих удовольствовать, им было обещано, что если сумеют без того обойтись, то и не потребуют; это всех успокоило. И действительно, повинность эту не взыскивали, что видно будет далее.

Хлопоты м-ра Элдертона о расширении и утверждении патента как на Плимут, так и на Кенебек, всего лучше видны из другого письма м-ра Шерли; ибо, истратив на это много времени и денег, он в том году все же не завершил дела, с тем и возвратился. Вот что писал об этом м-р Шерли:

Такое это было письмо. Оно помечено 19 марта 1629-го.

Из него видно, как шло дело, отчасти видно также, каких расходов оно требовало, и как осталось незавершенным, и по какой причине; а в действительности (как стали позднее подозревать) главной причиною были старания м-ра Эллертона, чтобы еще раз его послали, для собственных его целей, и потому просил он именно так писать. Ибо закончить дело можно было и тогда, если бы не пункт насчет пошлин, а он придуман был м-ром Эллертоном и м-ром Шерли, а вовсе не здешними поселенцами, и не был для них столь уж важен; сошло бы также и без утверждения, раз имелось уже согласие короля; впрочем, и утверждать было можно, если бы м-р Эллертон этого пожелал; но недаром говорит пословица, что алчность достатку в дому не прибавит; случай был упущен, и много денег истрачено впустую, как видно из счетов. Но подробнее об этом сказано будет в свое время.

Была и еще причина не на шутку обидеться на м-ра Элдертона (хотя о ней я почти позабыл, потому и опустил); а именно за то, что привез на этот раз с собою, ради выгоды, недостойного Мортона, это орудие всяческого бесчинства, за безобразные поступки высланного отсюда всего год назад. И не только перевез его, но и доставил прямо в наше поселение (словно в насмешку) и поместил у себя в доме, сделав своим писцом, пока не заставили его выдворить. Тогда тот вернулдя в свое логово в Массачусетсе, где вскоре своими бесчинствами подал справедливый повод схватить его и препроводить в Англию, а там он немало времени провел в Эксетерской тюрьме^{77}.

Ибо, помимо здешних бесчинств, сильно подозревали его в убийстве некоего человека, который, в первый приезд его в Новую Англию, доверил ему свои деньги. От главного судьи Королевской скамьи пришел ордер на его арест, и на этом основании губернатор Массачусетса отправил его в Англию; а за другие совершенные им здесь проступки дом его разрушили, дабы не служил долее гнездом подобным мерзким тварям. Он, однако, вновь вышел на свободу и сочинил гнусную книгу, порочащую многих, благочестивых и уважаемых здешних людей, полную лжи и клеветы и кощунственной насмешки над ними и над богом. Несколько лет спустя, когда в Англии шла война, он снова сюда явился и был в Бостоне заключен в тюрьму за книгу эту и за иные дела, ибо закоснел во зле.

Что касается других данных м-ру Элдертону наказов, а именно: ни в коем случае не расходовать на упомянутые товары более 50 фунтов и привезти только товар, годный для мены, то он их не выполнил и сделал как раз обратное; привез много чего для розничной торговли, продавая по пути все что можно, как свое собственное; остальное, о котором сказал, что оно общее, отдал на склад; а товару для менового торга привез куда меньше, оправдываясь тем, будто много истрачено на лейденцев, на патент и т. д. Что до прочего товару, то здесь такого наторговали и сами, ничуть не хуже, и притом не платили наличными. А превышение полномочий своих свалил он на м-ра Шерли и др.; об этом можно, мол, судить по его письмам; и что очень много истрачено на Эшли; зато уж на следующий год доставит он все меновые товары, за какими пошлют, лишь бы уладить все дела и т. д. Так удалось ему отговориться; а из писем м-ра Шерли и в самом деле можно было заключить нечто подобное, но это потому, что он подчинился м-ру Элдертону и считался с ним более, чем с письмами отсюда.

Вот что еще пишет он в том же письме:

Отсюда видно, что они столковались с м-ром Эллертоном и более считались с его желаниями и целями, нежели с советами, исходившими отсюда; оттого и осмеливался он превышать свои полномочия и идти по этому пути все дальше, к большому ущербу для поселения, как будет видно позднее. Здешние были этим весьма озабочены, но не знали, как помочь делу, ибо боялись раскола и раздоров, от которых столь усиленно остерегали их в приведенном письме.

Крылась тут и иная причина: м-р Эллертон был женат на дочери преподобного старейшины, м-ра Брюстера (человека всеми здешними любимого и чтимого, который немало труда положил, толкуя им слово божие); и которого они боялись огорчить или обидеть, потому и терпели многое. А м-р Эллертон так был красноречив и столь лестные показывал письма от м-ра Шерли, с похвалами Эллертоновой мудрости, усердию и преданности делу; к тому же не было тогда никого более пригодного для таких поручений; а если кто выражал в нем сомнение, это приписывали зависти или иному дурному чувству. И хотя стремление нажиться увлекло м-ра Эллертона с прямого пути, все же полагаю, и милосердие велит мне надеяться, что и для поселения он готов был стараться; что, будучи высокого мнения о своих способностях и видя прибыли, какие приносил избранный им способ, вознамерился составить себе состояние, а вместе обеспечить м-ру Шерли (а быть может, и остальным) такие барыши, чтобы с лихвою возместили им их деньги и, возможно, даже скорее, чем обычным путем; что они полагали таким образом хоть частию тому содействовать; что никто из них не вносил намеренно в общий счет того, что делали они для своего кармана; и что м-р Шерли и другие в самом деле хотели, чтобы поселенцы снабжались прежде всего и лучше всего. Так думать велит мне милосердие; однако вышло иначе; цели своей они не достигли, поселенцы же весьма из-за того пострадали, как видно будет далее.

Тут подоспело еще одно дело, задуманное м-ром Элдертоном и тамошними без ведома их компаньонов; и зашло оно столь далеко, что пришлось на него согласиться и в него вступить, хоть и не по душе это было и за исход можно было опасаться. Для изложения его воспользуюсь еще одной частью из послания м-ра Шерли:

Выкуп задолженности за покупку был в числе указаний, данных м-ру Элдертону, и во многих случаях мог быть выгоден, если платить наличными (как иногда бывало); но м-р Шерли не был к нему склонен. А вот предприятие Эшли немало заботило поселенцев; он, правда, имел довольно ума и способностей, чтобы справиться с делом, но некоторые знали его за нечестивца; какое-то время он прожил среди индейцев, ходил там обнаженным и перенял их обычаи (тогда же выучился он их языку); можно было опасаться, что он и теперь пойдет дурным путем (хоть и зарекался) и бог не пошлет ему удачи. Едва высадился он в избранной им местности, называвшейся Пенобскот, примерно в 4-х лье отсюда, как написал (а затем и сам явился), заявляя, что ему нужен вампум, запас маиса на зиму и другое. Это были главные товары поселенцев, и собственной их торговле в Кенебеке весьма повредило бы, если бы стали снабжать его ими, а в компаньоны не взяли; с другой стороны, отказавшись не только войти с ним в дело, но и снабжать его, можно было кровно обидеть упомянутых выше друзей и потерять их дружбу; вместе с м-ром Элдертоном они наверняка ухитрились бы получить все нужное где-либо еще; к тому же, если не войти в это дело, то и м-р Эллертон в нем не участник, а очутится как бы между двух стульев, в ущерб обеим сторонам, но более всего поселенцам. Ибо были основания думать, что он-то и затеял все дело, а Эшли оказался для него подходящим человеком. И вот, чтобы не вышло хуже, решили мы в дело войти и снабдить Эшли, чем могли, а к поведению его не быть чересчур строгими; тем более что дали ему в качестве слуги, а скорее в товарищи, одного достойного юношу из лейденцев. На этого можно было положиться; ему-то и поручили держать Эшли в границах. Друзей в Англии известили, что предложение их принимают и вместе с ними входят в дело Эшли; сообщили, однако, и об опасениях насчет него.

Но когда разобрали все товары, доставленные в тот год, оказалось, что товару для торга очень мало и Эшли снабжен куда лучше; пришлось купить у рыболовов вещи, нужные нам самим, а бумажные и шерстяные ткани (не имея их для торга) у самого м-ра Эллертона; из-за этого отдали задешево большую часть бобровых шкур, которые следовало отправить в Англию, в уплату огромного долга; и это весьма всех раздосадовало; правда, м-р Эллертон успокаивал нас, обещая в следующем году доставить все, что закажем. А долги были в тот год поистине велики, но вполне узнали мы об этом лишь 2 года спустя; добавились сюда и крупные суммы, какие м-р Эллертон снова занял в Бристоле из 50-ти процентов, что объяснил он необходимостью, ибо иначе не сумел бы в весеннюю пору отправить товары, столько завистников было у нашей торговли. Некоторым думалось, что все это одни отговорки; так или иначе, тяжкую ношу надо было нести, как несли мы позднее еще более тяжкую.

Необходимость занимать из 50-ти процентов и трудность доставки товаров на рыболовецких судах к началу года, то есть ко времени, наиболее для торговли благоприятному, навели на новую мысль. Когда окончился рыболовный сезон, м-ру Эллертону попался на месте лова груз соли, который он купил за 113 фунтов; а вскоре мог бы получить на нем без труда 30 фунтов чистой прибыли. Но тут встретился ему м-р Уинслоу, ехавший в лодке из Кенебека с несколькими другими компаньонами, которые, разговорившись с ним, убедили его соль не продавать; и если согласятся остальные, оставить ее себе и нанять в западных областях корабль, чтобы ловил им рыбу, как водится, на паях; а соль для этого уже будет, и также готов помост, где соль надежно сохранится. А корабль этот, вместо того чтобы везти сюда соль, доставит полный груз товару для торговли, а именно хлеба, гороху, тканей и др., так что поселенцы, не платя фрахт, вовремя его получат, а это большую может дать выгоду. По пути домой мысль эту обсудили, и все ее одобрили, кроме губернатора, у которого душа к ней не лежала, ибо на рыбной ловле они всякий раз теряли; остальные, однако, стояли на своем, полагая, что теперь-то уж хорошо на рыбе заработают; а если не будет от нее прибыли и даже кое-какой убыток, то на доставке товара все равно выгадают; таким настояниям губернатор уступил, и слово было теперь за их английскими друзьями. Об этом в свое время будет сказано.

А дело с патентом, как уже говорилось, все еще не было окончено; и м-р Шерли упрашивал снова отпустить к ним м-ра Эллертона, чтобы завершить его, а также привести в порядок счета и т. д.; так что, поразмыслив, решили отпустить его еще раз, хотя и не без опаски; он, правда, весьма красноречиво обещал все для нас сделать, как ему укажут, и прежних ошибок не повторять. Ему дали подробные наставления, а также письма к м-ру Шерли и другим касательно Эшли и собственного нашего снабжения меновым товаром, и сколь он для нас важен, и какой убыток понесли мы из-за его нехватки, ибо от прочих товаров толку было мало; написали и о рыболовном судне, что хорошо бы его нанять и нагрузить меновым товаром для поселения и для Эшли, и какая от этого выгода; впрочем, только если сочтут это нужным; но уж если пошлют, то чтобы непременно с полным грузом менового товару. А что из этого вышло, покажут события последующих лет.

Едва не забыл я рассказать еще об одном событии, случившемся в начале этого года. В ту пору прибыл в Массачусетский залив некий м-р Ральф Смит^{78} с женой и семейством и находился в Натаско, где уединенно жили несколько человек; а когда зачем-то причалила там наша лодка, он настоятельно просил взять его и сколько возможно пожитков; ибо слыхал, что в Плимуте сумеет на время найти жилье, пока надумает, где поселиться; там, если позволят ему, или где угодно будет богу; а только не в силах он долее жить в дикой местности, в лачуге, где мокнет и он сам, и имущество его. Видя, что человек он степенный, и зная, что был пастором, решили взять его с собой, хоть и не имели на сей счет указаний. Здесь приняли его радушно, отвели жилье, послали за прочим имуществом его и слугами, слушали его проповеди, а затем избрали пастором, и в этой должности пробыл он несколько лет.

Уже сказано было, что многие лейденцы прибыли на кораблях, шедших в Салем, где всем распоряжался м-р Эндикотт; на кораблях этих были больные, от которых зараза пришла и на берег, где многие умерли, кто от цинги, кто от заразной лихорадки (хотя наши люди, благодарение богу, этого избежали). М-р Эндикотт написал к нам, прося помощи, ибо слыхал, что есть у нас человек, искусный во врачевании, уже исцеливший немало людей от цинги и других недугов тем, что отворял им кровь или как-либо иначе. В ответ на просьбу здешний губернатор послал этого лекаря, а также письмо, на которое получил ответ; его и привожу здесь, так как он краток и показывает, как началось знакомство, поведшее нас по пути, указанному господом; приведу и еще одно письмо, из которого видно, как совместно основали они церковь^{79}.

Вот как письмо это начиналось:

Второе письмо показывает, как взялись за устройство церковных дел в Салеме, где основали 2-ю церковь в этих краях; после чего по воле божией возникло их еще много, в различных местностях.

Будучи в изобилии снабжен товарами, Эшли быстро выменял на них множество бобровых шкур и смекнул, что всего выгоднее будет отправить их в Англию; а за товары, полученные от здешнего поселения, расплатиться не подумал; задолжал ему и набрал кое-чего еще. Хоть его и распознали, но дали ему продолжать и только написали обо всем в Англию. Однако там, получив и продав его бобровые шкуры (что пришлось им по вкусу), а также наслушавшись ему похвал от м-ра Элдертона, более стали заботиться о его снабжении, нежели о поселенцах, а тем нашли даже, за что выговаривать. Пришлось также купить для него ботик и нанять капитана и матросов, чтобы перевозить его припасы и зерно (а его было много), ибо соседние с ним индейцы маиса не выращивают; когда он созревает, настает уже ненастье, а море становится опасным; поэтому Эшли, имея только шлюпку, мало что мог сделать.

В ту весну поселенцы весьма надеялись на доставку припасов с ожидавшимся рыболовным судном; потратились и на помост для рыбы, а судна все не было, и ничего не слышно было о припасах. Наконец узнали, что некое рыболовное судно доставило столько-то провизии для Эшли, и подивились этому, тем более что не было писем от м-ра Элдертона или м-ра Шерли; пришлось кое-как перебиваться. Услышали затем о прибытии в Массачусетский залив м-ра Пирса и что привез он пассажиров и товары. Послали туда шлюпку, будучи уверены, что имеется нечто и для нас. Но он сказал, что у него ничего нет; что действительно послано было на рыбный лов судно, но оно 11 недель блуждало по морю и из-за непогоды вынуждено было возвратиться в Англию; а так как сезон лова кончался, то более в море не вышло. Однако и оно, как он слыхал, не везло много товару для поселения, да и не их это судно, как понял он из некоторых речей м-ра Эллертона. Зато м-р Эллертон купил другое, которое должно было доставить сюда его самого, а затем ловить морского окуня к востоку от нас, а также привезти товар и т. д. Эти вести немало нас огорчали и удивляли. Такие же сведения, и с некоторыми подробностями, привез м-р Уинслоу, побывав у восточного побережья; похоже было, что м-ра Эллертона еще долго придется ждать. Тогда, воспользовавшись случаем, послали в Англию м-ра Уинслоу, а с ним все шкуры, какие были, чтобы узнать, как идут дела, ибо весьма всем этим были встревожены, как и поступками м-ра Эллертона; послали письма и дали наставления, какие сочли нужными; и если что не так, чтобы отрешил м-ра Эллертона от должности агента и от всех дел; а также проверил отчетность и т. д.

Примерно в середине лета прибыл в Массачусетский залив м-р Хэзерли, с тем самым кораблем (называвшимся «Фрэндшип»), что должен был идти на лов. К нему тотчас послали мы, нимало не сомневаясь, что теперь-то уж прибыли товары для поселения и мы наконец узнаем обо всех делах. Однако подтвердились лишь прежние слухи о том, как корабль этот долго носило по морю, так что провизия была попорчена или израсходована, и пришлось отказаться плыть дальше. А он, Хэзерли, посланный прочими компаньонами посмотреть, как идут дела здесь, был в Бристоле вместе с м-ром Эллертоном на борту корабля, который тот купил (называемого «Уайт Эйнджел»), и они готовились уже поднять паруса, когда прибыл к м-ру Элдертону посланец из Барнстэбла с вестью о судне, вернувшемся из-за непогоды. И тот, не зная, что ему делать, и истратившись уже на корабль, готовый к отплытию, распорядился другой корабль отпустить, а товары взять. Короче говоря, м-р Хэзерли о чем-то умалчивал и был озабочен, ибо не знал (в отсутствие м-ра Эллертона), как до приезда его распорядиться привезенными товарами; но слышал, что тот прибыл на втором корабле к восточному побережью, и можно его вскоре ожидать. Поселенцам же сказал, что для них на этом судне много не привезли, всего лишь 2 кипы покрывал из Барнстэбла, да 2 бочки меду, разлитого в деревянные фляги (на поверку же оказалось, что во флягах оставалось от 2-х бочек не более 6-ти галлонов, остальное распили под видом утечки). А между тем для неких джентльменов, поселившихся в Массачусетсе, корабль доставил множество товаров, за которые плачен был фрахт с каждой тонны. С тем и пришлось плимутцам вернуться к себе; со скромным узлом товару, странными вестями и письмом, столь же непонятным, которому они немало подивились. А гласило оно следующее:

Неудивительно, что все это нас озадачило и встревожило; во-первых, зачем рыболовному судну везти чужие товары, когда для нас не привез почти ничего; а ведь главной нашей просьбой (как уже говорилось) было получить как можно больше припасов, и особо было указано не отправлять судно иначе как с таким грузом. А что прибыл вдруг за наш счет корабль наперекор нашим указаниям, было и вовсе непонятно; тем более что его постигла такая неудача и припасы пропали. Во-вторых, куплен был еще один корабль и затеяно новое дело, о котором здесь никто и не помышлял, ни единым словом не обмолвился и ничего не писал; и как могло это случиться, мы и вообразить себе не умели. Ловом морского окуня здесь никогда не занимались, а когда о нем узнали, сочли делом пустым и непременно убыточным. И никогда не думали мы поручать м-ру Элдертону торговать. В-третьих, весьма странно было, что друзья наши, сетуя на большие траты, брались вместе с тем за столь крупные дела, расходовались на суда и придумывали что-то новое, не только не спрашивая совета и указаний, но наперекор им. В-четвертых, странно было, что о делах столь важных и дорого стоящих писал он столь кратко и невразумительно. Чтобы разрешить все эти сомнения, приходилось терпеливо дожидаться возвращения м-ра Элдертона и м-ра Хэзер ли. Тем временем м-р Уинслоу был уже на пути в Англию; остальные вынуждены были, плохо ли, хорошо ли, заниматься своим делом в ожидании лучшего.

Наконец (сдав товары по назначению) прибыли м-р Хэзерли и м-р Элдертон; видя наше печальное недоумение, м-р Элдертон объяснил, что корабль «Уайт Эйнджел» принадлежит вовсе не нам, прибыл не за наш счет и что если не пожелаем, то и не будем иметь к нему касательства. М-р Хэзерли это подтвердил и сказал, что ему предлагали войти в долю, но он отказался; однако усомнился, как бы в случае убытков (весьма возможных) не включили корабль этот в общий счет, ибо дело это затеял м-р Эллертон и всех в него втянул. О рыболовном судне он велел не тревожиться, ибо все счета при нем, и показал, что первый выход его в море обошелся немногим более 600 фунтов; а теперешнее плавание даст прибыль от фрахта и от продажи нескольких голов скота, которые он привез и уже продал; а заплатят за это частию здесь, частью векселями на Англию; так что на наш счет можно не вносить, если не пожелаем. Да и после первого плавания продал он в Англии много товару, выручку же потратил на второе, так что, включая товар и принадлежности, потребные м-ру Эллертону для лова, это составит большую часть названной суммы; ибо ему понадобится соль, сети, а также шипы, гвозди и пр.; на все вместе около 400 фунтов, а если учесть, что часть убытков приходится на долю поселенцев (это будет немногим более 200 фунтов), то и выйдет, что они в расчете. Этим поселенцы были довольны, ибо не хотели, чтобы за ними что-то числилось; и более охотно выслушали предложение насчет совместной торговли, спросив м-ра Хэзерли, что получат они, если согласятся; он сказал, что ездил в качестве их агента, имея от них доверенность на все, что предпримет он совместно с м-ром Элдертоном; за действия одного м-ра Элдертона они отвечать не обязаны, разве если того пожелают; а вот если он, Хэзерли, сделает что-либо самостоятельно, они от этого не отопрутся. Тут поселенцы продали ему и м-ру Эллертону все, что оставалось товару, тут же его передали и составили об этом документ, который подписали они оба, и м-р Хэзерли, и м-р Эллертон. С согласия м-ра Хэзерли м-р Эллертон, лучше всех знавший местных жителей, тут же обменял на бобровые шкуры все предметы сверх того, что требовалось для лова, как-то: 9 лодочных парусов из крепкого нового холста, а к ним новые канаты и другие нужные вещи. Так что, казалось, хорошо себя обеспечили. Все же мы сурово укоряли м-ра Элдертона за его затеи, ибо не верили в их успех. Кроме менового товару, м-р Эллертон и м-р Хэзерли привезли в поселок (продав все, что могли, другим поселениям) множество других товаров: полотна, наматрасников, чулок, тесьмы, булавок, покрывал и др. И предложили желающим покупать; но м-ру Эллертону мы сказали, что и прежде запрещали ему привозить за наш счет подобные товары; это прямой ущерб нашей торговле и доходам. Тут он и м-р Хэзерли сказали, что если покупать не хотим, они все продадут сами, а чего не сумеют продать за деньги, за то возьмут зерном. Им сказали, пусть продают, если имеют на то указания. Всего товару набралось более чем на 500 фунтов.

Затем м-р Эллертон пошел на корабль готовиться к ловле окуня; а м-р Хэзерли (как было ему поручено) ознакомился с делами поселения (о которых дали ему полный отчет), а затем попросил лодку, чтобы посетить фактории в Кенебеке, а также в Пенобскоте, где жил Эшли; ибо так указали ему в Англии. Ему дали для этого лодку и людей, и обо всех делах чистосердечно и подробно поведали, чем вполне его удовольствовали; тут убедился он, что м-р Эллертон вел собственную игру и не только великий причинял ущерб поселению, где ему доверяли и сделали агентом, но и вводил в заблуждение английских компаньонов, оговаривая поселенцев, которым, мол, никогда не выплатить долга (ибо обременены расходами); а вот если последуют его советам и замыслам, то он, вместе с Эшли (когда получше его снабдят), быстро вернет им все вложенные деньги, и с хорошим барышом. М-р Хэзерли поведал и о том, как намеревались поступить с кораблем «Уайт Эйнджел», на котором имелись хорошие пушки и известно было, что он (когда принадлежал городу Бристолю) участвовал в большом морском сражении и немало способствовал победе; вот и договорились (и сделал это м-р Эллертон), чтобы сперва доставил он сюда товары, нагрузился рыбою и шел в Опорто, а там его продадут вместе с грузом и с пушками. Об этом уговорились заранее с одним тамошним фактором, которому должны были передать корабль. Однако намерение это не было осуществлено; частию потому, что (узнав о нем) здешние друзья отговаривали м-ра Элдертона и м-ра Хэзерли, указывая, что в случае огласки большой выйдет вред английским друзьям (людям состоятельным), а что до поселения, то оно решительно станет возражать; частию из-за неудачного плавания обоих кораблей, которые пришли слишком поздно для хорошего лова; да и команда их состояла из пьяниц, с которыми не мог справиться ни м-р Эллертон, ни кто-либо другой; все это со стыдом и сокрушением увидел м-р Хэзерли и все, кто близко к ним приступался.

А Эшли (еще до возвращения м-ра Хэзерли) уличен был в продаже индейцам пороха и дроби и арестован уполномоченным, который намеревался также конфисковать бобровых шкур весом более 1000 фунтов; конфискации, однако, не последовало, ибо здешний губернатор предъявил подписанное Эшли обязательство под угрозой штрафа в 500 фунтов не продавать индейцам никакого оружия и не совершать других проступков; оказалось также, что он творил блуд с индейскими женщинами (чего опасались с самого начала, потому и принимали к нему строгие меры); короче говоря, товар удалось выручить, а Эшли под стражей отправили на родину. Дабы рассказать о нем все сразу, скажу, что, пробыв некоторое время в тюрьме Флит, он был, стараниями друзей своих, освобожден и намеревался сюда вернуться; но господь этого не допустил; зная его опыт в торговле бобровыми шкурами, некие купцы предложили ему ехать в Россию, на что он согласился; на обратном пути потерпел он кораблекрушение; тем и кончил.

Мистер Хэзерли, во всем разобравшись, вполне был удовлетворен и мог сообщить поселенцам, каковы расчеты между м-ром Элдертоном и поселением. Он понял, что м-р Эллертон провел его^{80} и забрал в свои руки все товары, какие м-р Хэзерли должен был совместно с ним доставлять поселению на корабле «Фрэндшип»; присваивал также большую часть фрахта и часть собственных денег м-ра Хэзерли, как видно будет из дальнейшего. Он возвратился в Англию, и с ним послали остальным компаньонам изрядное количество шкур; и он, и шкуры встречены были с радостью. М-р Эллертон занялся собственными делами и уехал на своем корабле «Уайт Эйнджел», не будучи уже агентом поселения; но расчеты с ним не кончались для нас еще многие годы, и притом долго оставались неясными и нарочно были запутаны, к великой досаде и большому ущербу для поселенцев, которым пришлось в конце концов (чтобы отделаться) принять бремя, несправедливо на них возложенное, которое едва не сломило их, как видно станет далее, если бог продлит дни мои, чтобы окончил я свою повесть.

С м-ром Хэзерли послали также письма к тамошним компаньонам, объясняя, что м-р Хэзерли и м-р Эллертон освободили нас от счетов за «Фрэндшип» и оба утверждали, что «Уайт Эйнджел» и вовсе до нас не касается; поэтому чтобы не ставили его нам в счет. Написали и агенту нашему, м-ру Уинслоу, чтобы он также (от нашего имени) возражал, если станут это делать, ибо мы с этим не согласимся никогда. И чтобы заявил компаньонам, что от м-ра Элдертона отступились мы напрочь; что он нам более не агент и к делам нашим касательства не имеет.

В том году Джон Биллингтон-старший (тот, что прибыл с первыми поселенцами) был арестован и судом присяжных признан виновным в преднамеренном убийстве, как ясно указывали улики. И за преступление свое был казнен. Эта первая среди нас казнь всех повергла в глубокую скорбь. Когда судили его, сделано было все возможное; советовались с м-ром Уинтропом^{81} и другими образованными джентльменами, недавно прибывшими в Массачусетс, и все согласны были в том, что его надобно казнить и очистить край от крови. Преступник и близкие его нередко и прежде подвергались наказаниям за различные проступки и были из числа самых нечестивых. Они прибыли из Лондона и навязаны были поселению не знаю уж какими приятелями. На сей раз он подстерег одного юношу, некоего Джона Новичка (с которым был в ссоре), и выстрелил в него из ружья, отчего тот скончался.

Имея в руках два письма о делах преподобных друзей наших в Массачусетсе, недавно туда прибывших, считаю нужным привести их здесь (насколько это относится к делу и может пригодиться будущим временам); тем и завершу я повесть об этом годе.

Так из скромного начала родилось великое, а свершила все та длань, что из ничего создала все сущее и всему сущему дарует жизнь; и как одной малой свечи довольно, чтобы возжечь их тысячу, так и свет, здесь зажженный, воссиял для многих и, можно даже сказать, на всю страну; да восхвалим за это господа Иегову.

Когда волей божией избавились мы от Эшли, а м-ра Элдертона отрешили от должности агента, дела у плимутцев вошли в русло и вести их стало легче, ибо и в Пенобскоте сделались они полными хозяевами. Хотя м-р Уильям Пирс, как уже говорилось, имел там долю, он теперь охотно согласился, чтобы ее выкупили. М-р Уинслоу, будучи послан в Англию, как только смог, прислал оттуда запас провизии; а когда возвратился, несколько задержавшись из-за тамошних дел, привез много пригодных товаров, что позволило успешно торговать. Однако ни его хлопоты, ни посланные отсюда письма не помешали м-ру Шерли и остальным поставить в счет плимутцам и «Фрэндшип», и «Уайт Эйнджел»; и пошли из-за этого нелады, как видно будет далее.

Здесь приведу я следующее письмо м-ра Уинслоу об этих делах:

Вот что писал он. Письмо помечено 16 ноября 1631-го. Упомянутая доверенность выдана была м-ру Эллертону за всеми подписями и печатью, когда впервые взяли его в агенты, а в 1629 году, когда действия его стали казаться подозрительны, ее у него потребовали назад. Он сказал, будто она находится среди его бумаг и он ее до отъезда своего сыщет и вернет. Перед самым отъездом потребовали ее снова. Он сказал, что сыскать не сумел, а бумаги необходимо ему взять с собою, и он ее пришлет с восточного берега с баркой; не нашлась она и тогда, и он обещал искать ее по пути в Англию. Неизвестно, была ли она тогда уже у м-ра Шерли; но теперь он ее не отдает и держит при себе. Итак, даже меж друзьями следует подумать, прежде чем доверить что-либо, а доверенное не оставлять надолго нестребованным.

Остальное я опускаю, ибо скучно и не совсем к делу относится. Это письмо помечено 19 ноября 1631-го.

В другом письме, от 24-го того же месяца, м-р Шерли говорит следующее:

Вот как писал м-р Шерли.

После нескольких замечаний из приведенных писем намерен я изложить суть дела (о котором шел у нас спор), насколько удалось ее доказать; и постараюсь покороче рассказать о скучном и запутанном деле, которое еще много лет оставалось предметом взаимных обвинений, прежде чем с ним покончили. И хотя упоминать о нем по другим поводам придется еще часто, я не буду уже вынужден пускаться в подробности, ибо сделаю это сейчас.

Во-первых, очевидно, что участие в деле Эшли, покупка корабля и затеянное с ним предприятие задумано и предложено было м-ром Эллертоном; и что заверениям его, будто поселенцы не сумеют расплатиться и т. д., и надеждам на барыши, коими прельщал он их, лондонские компаньоны (во всяком случае, некоторые из них) доверяли более, чем всему, что делали или говорили поселенцы.

2. Хотя м-р Эллертон, быть может, и не замышлял причинить ущерб поселению, стремление к наживе увело его с прямого пути; ибо стало известно, и у меня имеется о том собственноручное письмо м-ра Шерли, что в первые 2–3 года, когда Эллертон был нашим агентом, он нажил 400 ф., которые вложил в пивоварню м-ра Кольерса в Лондоне, сперва на имя м-ра Шерли, и т. д.; не считая, быть может, других сумм. Вел он с м-ром Шерли и иные дела: скупал бобровые шкуры, что привозили в Бристоль моряки и пассажиры, и выдавал при этом векселя на Лондон, которые м-р Шерли оплачивал; на такой сделке случалось им наживать по 50 ф. на брата, как сделалось известно через м-ра Хэзерли и других, а может, наживались и еще на чем-нибудь; оттого-то м-р Шерли и считался с ним во многом; и все же я верю, что он, как пишет в приведенном письме, не стал бы участвовать ни в какой сделке, если бы она была, по его мнению, в ущерб поселению и могла разорить и погубить поселенцев.

3. Надобно признать, что лондонские компаньоны много сделали для поселения; вложили в него деньги вначале, немало тратились и потом; а м-р Эллертон первый навел их на эти новые предприятия, которые сперва сочли они прибыльными, потому на них и согласились; но затем, когда оказались убыточными и грозили все более их запутать, они рассудили, что пусть лучше ляжет это на поселение, чем на них, ибо они и так уж много расходовались; и воспользовались доверенностью, ранее выданной м-ру Элдертону как агенту поселенцев, чтобы все на них и свалить.

4. С состраданием и жалостью могу повторить (о м-ре Элдертоне) слова апостола Тимофею, I Тим., 6, 9: «Желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу: ибо корень всех зол есть сребролюбие». Ст. 10. Да поможет ему бог увидеть зло, им содеянное, и раскаянием искупить беды, какие навлек он на многих, но всего более — на несчастное наше поселение. Печальный опыт показывает, что совершающие такие поступки не только сами попадают в ловушку и в беду, но увлекают с собою многих (хоть и в иного рода бедствия); так было и в этом случае.

Что касается обоих кораблей, то дело, насколько удалось выяснить, обстояло так. Отправить на рыбную ловлю корабль (названием «Фрэндшип») предложили сперва поселенцы, по причинам, о коих уже говорилось; однако предоставили лондонцам самим решать, станут ли они в том участвовать. Когда те поразмыслили и сочли дело выгодным, некоторые из них предложили взять его целиком в свои руки; раз все деньги вложат они, к чему им участие поселенцев; прибыль пойдет им на покрытие убытков от других дел, и делить ее с поселенцами не нужно; если там более всего хлопочут о своевременной доставке им припасов, довольно будет с них и этого. Корабль наняли, снарядили в путь и нагрузили, сколько вместилось, товару, принадлежавшего пассажирам, которые ехали в Массачусетс; притом на сумму немалую; а припасы для поселенцев постановили послать со вторым кораблем. Позднее м-р Хэзерли не только утверждал это, но и показал под присягою, в присутствии губернатора Массачусетса м-ра Уинтропа и вицегубернатора м-ра Дадли, что корабль «Фрэндшип» не предназначался в общее владение поселенцев, но в личную собственность м-ра Джеймса Шерли, м-ра Бичема, м-ра Эндрюса, м-ра Эллертона и его самого. Эти показания дал он в Бостоне 29 августа 1639-го, а они их подписали; есть и другие в том свидетельства, в разное время полученные.

Корабль «Уайт Эйнджел» сперва купил или, во всяком случае, сторговал м-р Эллертон (в Бристоле); но он этого не сумел бы, если бы не согласие м-ра Шерли, который и деньги выдал. А что не назначался он для поселения, тому есть доказательства[60]: во-первых, купчую и фрахтовый контракт выправили они на свое имя, а поселение не упоминалось там вовсе; сделали это м-р Шерли, м-р Бичем, м-р Эндрюс, м-р Денисон и м-р Эллертон; а м-р Хэзерли участвовать отказался. Что корабль куплен был не для поселенцев — это м-р Хэзерли показал под присягою, в присутствии упомянутых лиц, а когда — сказано выше.

Насчет корабля «Уайт Эйнджел» то же показал и м-р Эллертон в присутствии губернатора и вице-губернатора 7 сентября 1639 года; и тогда же заявил, что вместе с м-ром Хэзерли, от лица обоих, а также м-ра Шерли, м-ра Эндрюса и м-ра Бичема обязуется снять со всех прочих компаньонов и покупателей расходы в 200 фунтов на «Фрэндшип», которые скинут с суммы долга; об этом в их показаниях (данных письменно) сказано подробнее; есть и другие свидетельства, как, например, м-ра Уинслоу[61] и т. д. Но полагаю, что и этих достаточно, дабы обнаружилась истина, сколько бы ни усиливались скрыть ее. А бремя все еще лежало на поселенцах, вернее, на тех немногих, кто поручился за остальных; им и пришлось все это расхлебывать, ниоткуда не получая подмоги.

Что касается счетов м-ра Элдертона, то они были столь многочисленны и запутаны, что разобраться в них, а тем более проверить их и исправить, нельзя было без затраты времени и без посторонней помощи; требовалось к тому же и собственное его присутствие, а он теперь редко здесь и бывал; так что прошло еще 2 или 3 года, пока удалось хоть что-то сделать, а до конца так и не разобрались. Не знаю, как это вышло и в чем тут загадка; ибо он взялся вести все счета и вел их вплоть до этого времени, хотя агентом поселенцев по закупке и продаже товаров был м-р Шерли, который больше его этим занимался; однако именно он вел счет всем издержкам, как при покупке товаров, которых он не видел, ибо находился в это время здесь или в плавании, так и на переезд лейденцев, что также делалось другими в его отсутствие; то же и с расходами на патент и т. д. По всем статьям этим выходило у него, что поселенцы должны ему более 300 фунтов, которые он и требовал. На поверку же вышло, что это он задолжал нам свыше 2000 фунтов (это когда вел он какие-то дела совместно с м-ром Хэзерли), не считая других сумм, которые так и не удалось уточнить, да еще процентов, которые нас разоряли и в которых он не отчитался. Пришлось также признать непомерно большие статьи расходов: так, расходы на патент превышали 500 фунтов, а между тем там ничего не было сделано после начальных затрат, еще до утверждения его; одним махом выдано 30 фунтов, и 50 фунтов истрачено на дорогу. Верно сказал в письме своем м-р Шерли, что если бы лучше велись дела, то из всех тогдашних поселений английских наше было бы богатейшим. Эллертон завел и счет более чем в 200 фунтов на имя своего бедного старого тестя и включил в общий счет, а чтобы сделать тому приятное, уверил, будто набежало это более всего из-за тех товаров, что забирал он в Бристоле из 50-ти процентов, ибо знал, что никогда не поставят их в счет старику; а тот, бедняга, ничего не знал и не подозревал, что имущество его может столь высоко цениться, и полагал, что было это большей частью дарами м-ра Элдертона ему и детям его. На деле оно столько и не стоило; а выросла сумма из-за процентов и высоких цен; и большую часть мы взяли на себя (ибо старик заслуживал и большего), сожалея, что предстает он богачом, когда на деле беден.

В том же году м-р Шерли прислал также счет кассы на то, что брал у них м-р Эллертон и расходовал, как указывал он в своей отчетности; счет за проданные бобровые шкуры, какие привозил м-р Уинслоу и другие; но и стоимость больших запасов товару, которые м-р Уинслоу присылал или привозил, все вписано было в этот счет, а также все расходы на «Фрэндшип» и «Уайт Эйнджел» с начала и до конца; словом, все, что только можно было поставить в счет компаньонам. В итоге оказался на поселении долг в 4770 фунтов 19 шиллингов 2 пенса!, не считая 1000 фунтов, еще не выплаченных за откупленные паи; и это несмотря на столько бобровых шкур и на прибыли, поступавшие от Эшли и от поселения, а были они немалые.

В счетах м-ра Шерли кое-что было неясно, а иные товары поставлены в счет дважды: так, например, 100 одеял из Барнстэбла, привезенных на «Фрэндшип», ценою в 75 фунтов, за которые м-р Эллертон уже предъявлял счет ранее, были вписаны снова; другие сомнительные расходы вписаны были дважды и трижды; была и сумма в 600 фунтов, которую м-р Эллертон не признал, и что означала она, так и не выяснилось. Поселенцы обо всем этом написали впоследствии м-ру Шерли через м-ра Уинслоу, однако (не знаю уж почему) объяснений так и не последовало.

Вот в какие долги вовлек нас за два года м-р Эллертон; а ведь еще в конце 1628 года все долги поселения едва превышали, как уже говорилось, 400 фунтов. А когда в 1629 году м-р Шерли и м-р Хэзерли написали из Бристоля подробное письмо с перечнем всех долгов и истраченных сумм, м-р Эллертон до тех пор их упрашивал, пока они этот перечень не зачеркнули. А зачеркнув эти 2 строки, написали поверх них так, что нельзя было разобрать ни слова; в чем они после признались, да и по письмам их можно было догадываться. Вот так и держали поселенцев в неведении, пока не увязли они в долгах. А когда м-р Шерли настоятельно просил прислать м-ра Элдертона для завершения важного дела с патентом, как видно из приведенного уже письма 1629 года, и просил уговорить жену его, чтобы его отпустила и т. д., все это, как признался он после в письме, находящемся у меня, было придумано не им, но самим м-ром Элдертоном, который ему и диктовал. Патент был всего лишь предлогом, а не главным делом. Так были обмануты поселенцы в простоте своей; так были они, можно сказать, преданы.

В довершение всего м-р Эллертон совершенно их теперь покидает; заведя их в трясину, предоставляет им выбираться, как сумеют. Но господь покарал его; наняв корабль м-ра Шерли за 30 фунтов в месяц, он снова вышел в море с командою негодяев и пьяниц, а из алчности столько набрал груза и в трюм, и даже между палубами, что корабль потерял остойчивость, не мог нести паруса, и они потонули бы, если бы не вошли в Милфорд-Хавн, чтобы разместить груз иначе, расположив пушки и все самое тяжелое внизу; из-за этого потеряли они время, сюда прибыли поздно, пропустили сезон, и плавание их было менее прибыльно, чем предыдущее. А приехав сюда, он продает товары любому желающему, к большому ущербу для здешнего поселения; и еще того хуже: чего не может сбыть сам, то поручает другим; и сколачивает для этой торговли компанию из всякого сброда, чтобы заезжали в каждую дыру, а также на реку Кенебек и отбивали покупателей у тамошней фактории, для которой добывал он патент и привилегии, истратив на это столько наших денег, а теперь вовсю старался отнять у нее прибыль и разорить здешних поселенцев. Мало того, составляет компанию и с новыми пособниками (лишившись Эшли в Пенобскоте) строит факторию дальше Пенобскота, чтобы и там перехватить торговлю. Но тут французы, увидя большой ущерб и для себя, напали на них прежде, чем успели они там осесть, прогнали их, двоих убили и отняли товаров на немалую сумму; причем убытки пришлись почти все на м-ра Элдертона, ибо он хоть и взял себе нескольких человек в компаньоны, но оказал им кредит; остальных увезли во Францию; тем предприятие это и окончилось. Другие, кому он доверился, оказались гуляками и пьяницами, которые его обманывали и присваивали большую часть того, что попадало им в руки; так что он, причинив столько бед друзьям своим, мало имел от этого выгоды, и праведная десница божия карала его. Когда он впоследствии приехал в Плимут, церковная община призвала его к ответу за эти и иные дурные дела, и он вину свою признал и обещал исправиться и отойти от зла, как только будет это возможно, и т. д.

В том же году м-р Шерли непременно пожелал прислать сюда нового счетовода; об этом писал он и годом ранее, но ему ответили, что расходы здесь и без того велики и незачем их еще увеличивать; а если вести дела старательно и присылать хорошие товары, то счета сумеем вести и сами. Он все же прислал человека, и уж этому-то отказать было нельзя, ибо то был младший брат м-ра Уинслоу, которого компаньоны за свой счет обучили в Лондоне. Он ехал на «Уйат Эйнджел» с м-ром Элдертоном и там же приступил к своим обязанностям. Хотя м-р Шерли так благоволил к м-ру Элдертону, что просил м-ра Уинслоу погрузить провизию, предназначенную поселенцам, именно на этот корабль и платить 4 фунта фрахта с тонны, когда на других судах брали по 3 фунта, и уплатить прежде, чем судно выйдет из гавани, когда другим платили лишь после доставки груза, все же при получении не обошлось без хлопот; кое-что, как оказалось, подменили, например, хлеб и горох, и с этим пришлось смириться; да и получили не полностью. Но не будь там Джозии Уинслоу, было бы и того хуже; накладная была у него, а также приказ все доставить в фактории.

В тот год дом в Пенобскоте был ограблен французами; они увезли все сколько-нибудь ценное на сумму 400 или 500 фунтов; в том числе бобровых шкур весом в 300 фунтов; остальное такими товарами, как одежда, покрывала, одеяла, сухари и т. д. И вот как это случилось. Начальник фактории и часть людей ушли на своем боте к западу, за товаром, который был для них привезен. Тем временем в бухту вошло небольшое французское судно (в числе команды был предатель из шотландцев); они наплели, будто только что прибыли, не знают, где оказались, а в судне у них большая течь; так нельзя ли им вытащить его на берег и течь заделать. Все это со множеством французских любезностей и церемоний; а затем, видя перед собою всего лишь 3–4-х простаков-работников и доведавшись через шотландца, что начальник и остальные в отлучке, принялись расхваливать пушки и мушкеты, размещенные на стойках вдоль стен, сняли их, чтобы рассмотреть, и спросили, заряжены ли. Когда оружие оказалось у них в руках, направили на слуг кто мушкет, кто пистолет и велели слушаться и отдать товары; потом одних взяли на борт, других заставили помогать грузить товары. А забрав все, что хотели, отпустили их и уплыли, сказав в насмешку, чтобы передали начальнику, что навестили их джентльмены с Иль-де-Рей.

В том году некий сэр Кристофер Гардинер, родственник, как сам он говорил, епископа Винчестерского (жестокого гонителя святых при королеве Марии) и любитель путешествий, посвящен был в Иерусалиме в рыцари и стал рыцарем гроба господня. В наши края прибыл он, будто бы желая удалиться от мира и жить жизнью простой и благочестивой, не гнушаясь и черной работой ради хлеба насущного, и нескольким церковным общинам выразил желание свое в такую общину вступить. С собою привез он пару слуг и пригожую молодую женщину, которую называл родственницей, но подозревали, что была она (по итальянскому обычаю) его любовницей. Живя в Массачусетсе, он убоялся ответить за какие-то свои проступки и бежал к тамошним индейцам; за ним гнались, но не настигли и посулили награду тому, кто его сыщет. Индейцы явились к здешнему губернатору, указали, где он, и спросили, можно ли убить его; он ответил, что ни в коем случае, а вот если сумеют захватить его и доставить сюда, то за труды получат награду. Они сказали, что у него есть ружье и рапира и он их убьет, если к нему подступиться; а что индейцы из Массачусетса говорят, будто убить его можно. Губернатор опять сказал, чтобы не убивали, а подстерегли бы и схватили. Так они и сделали; повстречав их на берегу реки, он сел в каноэ, чтобы от них спастись, а когда они приблизились, прицелился из ружья; но течение увлекло каноэ, ударило о скалу, и он, с ружьем и рапирою, очутился в воде; однако выбрался; еще был у него маленький кинжал, и схватиться с ним они побоялись, а взяли длинные шесты, выбили у него кинжал из рук, и он сдался; его доставили к губернатору. Но руки у него распухли и сильно болели от полученных ударов. О нем позаботились, отвели в дом, где руки ему обмыли и смазали; он вскоре оправился и бранил индейцев, зачем так его избили; они же говорили, что всего лишь легонько поколотили палками. А в доме, когда убирали постель его, нашли маленькую записную книжку, выпавшую у него случайно из кармана или иного тайника, а в ней помечен был день, когда вернулся он в лоно римско-католической церкви и в каком университете получил степень и все свои звания. Ее доставили здешнему губернатору, он сохранил ее, а губернатору Массачусетса дал знать о поимке, и за пленным прислали. Вместе с записками его отправили к массачусетскому губернатору, весьма за это благодарному; а он, вернувшись в Англию, проявил всю злобность свою, да только господь не попустил.

Письмо массачусетского губернатора на обороте:

Тут позволю я себе поведать, что произошло от коварства этого человека, вовлекшего и других в свои козни. И хотя не сомневаюсь, что подробнее скажут обо всем почтенные друзья мои, кого это более коснулось и кто знает более меня, но упомяну об этом и я, как и о божественном промысле, предотвратившем зло, какое могло произойти. Сведения эти получил я в письме чтимого и любезного друга моего, м-ра Джона Уинтропа, губернатора Массачусетса.

Возвращаясь в Англию, м-р Элдертон мало заботился об условиях, какие взялся он соблюдать под залог в 1000 фунтов. Обязавшись доставить корабль в Лондон и платить за наем его 30 фунтов в месяц, он не делал ни того, ни другого; ибо снова привел его в Бристоль, откуда в третий раз отправил в плавание; и хотя корабль плавал уже 10 месяцев по 30 фунтов в месяц, не уплатил за него и пенни. Он, видно, хорошо знал, как вести себя с м-ром Шерли. А м-р Шерли, хоть и внес корабль этот на счет поселенцев, располагал им, как ему вздумается; хотя м-р Уинслоу от их имени требовал его в общий счет не ставить, а если это все же сделают, то не давать его более м-ру Эллертону; он в предыдущем году целиком ему этот корабль предоставил, да еще велел отправлять на нем все припасы, что было для поселенцев, как уже говорилось, невыгодно. А теперь, хотя Эллертон нарушил условия, не платил за наем корабля и, как видно, ничего соблюдать не намеревался, взял, да и продал ему корабль и все счета его (притом так продал, что все равно что подарил); мало того, предоставил ему лазейку для спасения, ибо дал год сроку, чтобы приготовить и представить поселенцам свою отчетность; да еще год, чтобы выплатить, сколько по этой отчетности окажется на нем долгу. Поселенцев упрашивает он в письмах не мешать тому вести дела свои и разобраться в отчетности и т. д.; а сам тем временем собирает и берет себе все суммы, причитавшиеся за фрахт или что иное, как по этому кораблю, так и по «Фрэндшип»; а после продает и корабль, и пушки, и рыбу, и все, что собрал, в Испанию, как и замышлял; а где вырученные за это деньги, о том одному лишь ему ведомо. А у поселенцев руки были связаны, и им оставалось только глядеть, как он все продает в чужие руки (кроме нескольких голов скота, небольшого участка земли и кое-какой утвари, которой владел он в Плимуте), а затем увозит и своих домашних, как уже прежде увез собственную особу. Всего лучше видно это из письма м-ра Шерли.

Ни слова не сказано тут о нарушении прежних условий и соглашений или о плате за наем корабля; словно бы ничего такого и не было; а если Эллертон давал им какие-то обязательства, так здешние компаньоны их и в глаза не видывали. А что м-р Шерли сообщает (словно бы по секрету) о неких подписанных бумагах, так это все было подстроено; собрал долговые расписки с тех проходимцев, которым поручал он продавать свой товар, и с других и попросил м-ра Мэйхью и еще кое-кого подтвердить за своими подписями, что они видели, сколько у него должников.

Мистер Хэзерли в этом году снова приехал, но по своим делам, готовясь остаться жить в поселении. Суммы, которые причитались ему по сделкам, совершенным сообща, он из предприятия изъял, как потом оказалось, и после этого в компаньонах лишь числился; а в дела компании более не вникал; разве что заботила его задолженность за «Фрэндшип», как видно будет далее. Из-за этого, а также из-за неких сумм, что задолжал ему м-р Эллертон, когда вел дела сообща с ним, составил он счет более чем на 2000 фунтов и непременно хотел предъявить его здешним компаньонам потому, мол, что м-р Эллертон был в то время их агентом. Но они сказали, что довольно уж их дурачили, а это вовсе до них не касается; и пусть он лучше погасит свой долг за «Фрэндшип», из-за которого вышел у него разлад с м-ром Эллертоном.

Так же поступил и м-р Уильям Пирс, которому м-р Эллертон тоже задолжал по каким-то их частным сделкам; словно мы обязаны были платить долги за всех. Однако это требование мы легко отклонили. А м-р Эллертон не только причинил беды другим, но и сам немало их нажил; ибо м-р Деннисон потребовал с него деньги, которые вносил как 6-ю часть стоимости «Уайт Эйнджел», и получил их, да еще и судебные издержки.

Много легло на здешних компаньонов тяжких обязательств и несправедливых долгов; зато послал господь им удачу в торговле, так что каждый год получали они большие прибыли и скоро со всеми расплатились бы, если бы и с ними все поступали честно; об этом еще будет сказано. Земное имущество поселенцев приумножилось, ибо немало людей прибывало в здешние края, особенно же на Массачусетский залив, отчего весьма поднялись цены на маис и на скот, а это многих обогатило, и товаров стало у них множество; кое в чем, однако, благо это обернулось злом, а возросшая сила — слабостью. Ибо когда увеличились стада и на избыток этот явился спрос, нельзя уже было удержать людей вместе и пришлось им переселяться на главные свои участки; иначе не могли они ходить за скотом, а вырастивши быков, нуждались в пахотной земле. И каждый считал теперь, что нельзя ему жить иначе, как владея стадом и большим участком для его содержания; и все старались о приращении имущества своего. Вскоре расселились они вокруг всего залива, а поселок, где доселе жили они в близком соседстве, пустел и вскоре почти вовсе обезлюдел. Одно это было уже немалым злом; но пришлось разделиться и церкви; и тем, кто столь долго прожил вместе, в христианской любви и согласии, предстояло разделиться и расстаться. Сперва оказалось, что те, кто поселился на землях своих по ту сторону залива (в местности, которую назвали Даксборо), не могли уже приводить жен и детей своих на молитвы и церковные собрания; и когда число их возросло, пожелали выйти из общины и основать свою; их отпустили (примерно в описываемую здесь пору), хоть и весьма неохотно. Желая покончить с печальным этим предметом, скажу здесь заодно и о том, что произошло позднее. Чтобы помешать дальнейшему расселению, которое ослабляло здешний поселок, решили раздать лучшие фермы тем, кто обещается проживать в Плимуте и может быть полезен церкви или поселению; то есть прикрепить земли эти к Плимуту; пусть жилье их будет здесь, дальние же участки возделываются работниками; там можно также содержать скот. Особенно хорошие участки выделены были в местности, названной Гринз-Харбор, где при прежнем разделе землю не давали; луга были там отменные, весьма пригодные для выпаса. Однако средство это оказалось, увы, хуже самого недуга; ибо несколько лет спустя те, что там осели, ушли из поселения; иные ушли самовольно, а иные столько докучали остальным, уверяя, до чего это им необходимо, что надо было либо отпустить их, либо жить среди недовольных и ропщущих. За ними и другие, полагая, что живут здесь стесненно, уходили под любым предлогом и считали пример ушедших и собственную, придуманную ими, надобность достаточным тому оправданием. Боюсь, что здесь-то и таится погибель Новой Англии^{84}, во всяком случае, церквей ее; и это навлечет на нее гнев господень.

В тот год м-р Уильям Пирс доставил сюда товары и пассажиров на корабле «Лайон», принадлежавшем м-ру Шерли и прочим лондонским компаньонам, но отнюдь не здешним. С этим кораблем (вдобавок к бобровым шкурам, посланным ранее) отправили мы бобровых шкур более 800 фунтов и сколько-то выдровых; а также копии счетов м-ра Эллертона, дабы их и там проверили, исправив все, что окажется неверным; ибо там лучше, нежели здесь, известно, какие покупались товары и какие были издержки; многое учитывали мы сами, хотя счета привозил м-р Эллертон, и кое-что было там неясно и нуждалось в проверке. Послали также перечень возражений на эти счета, в тех случаях, когда все можно было доказать; а таких случаев было несомненно и более. Показали, сколько задолжал м-р Эллертон; теперь, когда отдали ему полностью корабль «Уайт Эйнджел», а нам связали руки, нельзя было спросить с него ни в чем отчета, покуда не истечет данная ему отсрочка и другие успеют взыскать с него долги (как некоторые уже и сделали, подавши в суд), а сам он успеет забрать отсюда все здешнее свое имущество; вот и пришлось просить лондонских, чтобы получили с него там немедля, тем более что именно у них в руках все заключенные с ним условия и соглашения и ими же такое принято решение, что здешние ничего сделать не могут, и предъявить им нечего, если бы и попытались. Но богу угодно было, чтобы корабль, который, прежде чем плыть в Англию, должен был зайти в Виргинию, потерпел вблизи нее крушение и пошли ко дну все бобровые шкуры (такая потеря постигла нас впервые); сам м-р Пирс и остальные спаслись; уцелели и письма; добравшись до Виргинии, все благополучно возвратились потом домой. Счета были посланы отсюда снова. Таковы были события этого года.

Письмо это помечено 25 декабря 1632-го и дошло до нас 7 апреля, прежде каких-либо вестей из Англии.

В этом году губернатором был избран м-р Эд. Уинслоу.

С первым же кораблем пришли от м-ра Шерли письма о новых неудачах м-ра Эллертона и потерях м-ра Пирса, содержавшие множество сетований, но мало надежды получить что-либо с м-ра Эллертона, как и на то, что тамошние уменьшат или исправят сумму долга нашего; и стало ясно, что все бремя ложится на наши плечи. Приведу здесь извлечения из писем этих, относящиеся к делу; хоть мне и прискучил неприятный этот предмет, но ради выяснения истины вынужден я говорить о деле, от которого произошло столько бед и столько высказано с обеих сторон суровых осуждений. Не хочу быть пристрастным ни к одной из них, но постараюсь, насколько могу, держаться истины и приводить собственные их слова и строки из писем, предоставляя все нелицеприятному суду тех, кому доведется читать или обсуждать это. Вот письмо его, помеченное 24 июня 1633:

Отсюда видно, что, продавая корабль со всеми счетами его, м-р Шерли более имел в виду выгоду м-ра Эллертона, нежели нашу; и хорошо, если бы нам хоть сколько-нибудь оттуда прибыло, а похоже было, что ничего. А что мешало этому в Англии, о том было уже сказано. И хотя м-р Шерли, через последние потери, увидел, что и сам несет убытки, а потому больше стал жаловаться на м-ра Эллертона, ничего не делалось, чтобы помочь нам, которых оставили на произвол судьбы; не желая даже проверить и исправить счета, чем удалось бы (вероятно) сократить долг не на одну сотню фунтов. Весьма возможно, что они опасались, как бы сокращение это не уменьшило собственных их получений. Но сейчас я оставлю это и перейду к другим предметам.

Мистер Роджер Уильямс^{85} (человек благочестивый, ревностный и весьма одаренный, но в суждениях своих крайне переменчивый) прибыл сперва в Массачусетс, но вскоре, чем-то недовольный, перебрался сюда (где встречен был со всем радушием, какое дозволяли скромные наши возможности), и хорошо показал себя, а вскорости принят был в общину; за полезные его наставления я посейчас благословляю бога, а наставлявшему благодарен, даже и за самые суровые укоризны, когда согласовались они с истиной. Но в тот год впал он в странные заблуждения и принялся их проповедовать; отчего произошло у него с общиной несогласие, а затем и недовольство с его стороны, заставившее его внезапно нас покинуть. Немного спустя попросил он отпустить его в салемскую общину; это ему разрешили, хотя и предостерегли тамошних насчет его ошибок и необходимого за ним надзора. Там он, однако, впал в еще большие заблуждения, чем немалую вызвал смуту как в церковной общине, так и в поселении. Мне нет нужды вдаваться в подробности, всем ныне хорошо известные, хотя тогда здешнюю общину сурово за него осуждали, и именно те, кому самим пришлось потом от него пострадать. И все же следует пожалеть его и за него молиться; на том и кончу; и пусть господь укажет ему заблуждения его и направит на путь истинный, даст ему здравые суждения и силы, дабы твердо их держаться; ибо надеюсь, что он принадлежит господу и что пребудет над ним милость его.

Общаясь дружественно с голландцами (о чем было уже сказано), услышали мы от них, когда увидели они нашу безводную местность, что есть река, названная ими Фрэш-Ривер, но ныне известная под названием Коннектикут; что берега ее весьма пригодны и для земледелия, и для торговли; и советовали этим воспользоваться. Имея и без того много хлопот, здешние поселенцы совету не вняли. Но вскоре переселились туда индейцы, отступавшие перёд натиском могущественного племени пекотов; они стали просить поселенцев бывать у них, суля много торговых сделок, в особенности если построить там факторию. У поселенцев было теперь вдоволь товаров, и надо было их выгодно продавать, чтобы избавляться от отягощавших их долгов; стали они туда наведываться, чтобы разведать местность и торговать с туземцами. Место оказалось отличным, но еще не было у них с собою большого запаса товаров; правда, и время года было неподходящее, да и индейцы все еще опасались врагов своих. Однако попробовали, и не раз, и довольно выгодно; но всего лучше было бы иметь там дом, куда складывать товар, доставляемый из внутренних областей. Индейцы, видя, что мы строиться не спешим, обратились с той же просьбой в Массачусетс (ибо их целью было вернуться на прежние свои места); жители залива, недавно прибывшие, не были к тому готовы; все же некоторые из главных тамошних поселенцев предложили объединиться со здешними и торговать на реке сообща; предложение охотно было принято, и строиться постановили на паях. Условились о встрече в Массачусетсе, и от здешних явилось туда несколько человек; однако у тех оказалось много сомнений; что и опасно, и возможны убытки; это и было главной помехою, хотя жаловались также на недостаток у них товару. Тогда здешние предложили для начала внести также и за них, с тем чтобы они взяли на себя половину и к следующему году ее припасли. Те признали предложение как нельзя более щедрым, но, поблагодарив, заявили, что раздумали. Тогда здешние спросили, не будут ли на них в обиде, если возьмутся они за дело одни, когда сочтут нужным. Те ответили, что для обиды причин нет; итак, уговор не состоялся; а здешние выбрали время для постройки и были первыми из англичан, кто те места разведал и там построился, хотя позже их оттуда, по сути дела, выгнали, о чем речь пойдет далее.

Туг голландцы пожалели о своем совете и, узнав, что здешние готовятся строиться, решили этому помешать; опередив плимутцев, построили они небольшой форт и выставили 2 пушки, чтобы преградить путь. А у плимутцев был уже изготовлен остов домика и имелся большой новый ботик, куда они погрузили его, а также доски для обшивки, гвозди и все, что надобно. Это сделали они, чтобы поскорее иметь укрытие от индейцев, которые весьма были раздражены тем, что плимутцы помогли вернуться тамошнему законному вождю (по имени Натаванут); так что им в этой поездке грозила опасность и от голландцев, и от индейцев. Когда поднялись они по реке, голландцы спросили, каковы их намерения и куда плывут; они ответили, что вверх по реке, чтобы торговать с индейцами (а приказ им был дан пройти и обосноваться выше по течению). Голландцы велели остановиться, не то обстреляют; и встали наготове у пушек. Плимутцы отвечали, что имеют приказ губернатора Плимута идти вверх по реке до такого-то места; и пусть обстреливают; у них приказ, и они все равно пойдут; нападать не станут, а всего лишь пройдут мимо. И прошли; а голландцы хоть и грозились, но стрелять не стали. Дойдя до места, быстро сладили домик, выгрузили припасы, оставили тех, кто назначен был остаться, а ботик отправили домой; после уж обнесли дом палисадом и укрепились получше. Голландцы сообщили о происшедшем к себе в Манатас; и вскоре явился отряд человек в 70, весьма воинственный, со знаменем, намереваясь атаковать; однако, увидя укрепление и поняв, что это будет стоить крови, вступил в переговоры и мирно удалился. Так обосновались там те, кому по праву это надлежало, хотя и были они впоследствии изгнаны своими же друзьями, о чем скажу далее.

Голландцам мы никакой обиды не причинили, ибо не заняли и фута купленной ими земли, а обосновались выше по течению и землю ту купили у дружественных нам индейцев, которые следовали за нами и с голландцами дел не имели. Но об этом сказано будет в другом месте.

В том году господу угодно было наслать на нас заразную лихорадку, которою многие заболели, а более 20-ти человек умерло, мужчин и женщин, не считая детей; в том числе несколько старых друзей наших, из тех, что прибыли из Голландии, как, например, Томас Блоссом, Ричард Мастерсон и другие, а затем (вылечивши многих больных) Сэмюел Фуллер, костоправ и лекарь поселенцев, всегдашний их помощник и утешитель как в качестве лекаря, так и диакона; человек благочестивый, спешивший делать добро; и нам его с тех пор весьма недоставало; много оплакивали мы его и прочих братьев, и великая настала печаль, заставившая нас смириться духом и обратиться к господу; а с наступлением зимы моровое поветрие по воле божией прекратилось. Та же болезнь унесла множество индейцев из ближних местностей; а перед тем, весною, более всего в мае, вышло из отверстий в земле сонмище мух, равных (величиной своей) осам или шмелям^{86}, которые наводнили лес, объели зелень и такое издавали непрерывно гудение, разносившееся по лесу, что впору было оглохнуть. Ни раньше, ни после того англичане ничего о них не слыхивали. Но индейцы сказали, что за ними следом придет моровое поветрие; так оно и случилось в июне, июле и августе, в самую жаркую пору.

В том году милостью божией сумели мы отправить на родину много бобровых шкур и к тому же покрыть все местные расходы и долги; что весьма порадовало друзей наших в Англии. Шкур послали 3366 фунтов, и большей частью был то бобровый мех наилучшего сорта, который шел по 20 шиллингов за фунт и более; да выдровых шкур[64] 346 фунтов и также по хорошей цене.

Таковы были события этого года.

В том году губернатором избрали м-ра Томаса Принса.

Ответы м-ра Шерли на письма наши были в тот год весьма кратки. Не стану их здесь приводить, упомяну лишь самое из них главное. Во-первых, просил он на все им написанное не обижаться, заверяя в неизменных дружеских к нам чувствах. 2-е. По счетам м-ра Эллертона придется нам платить, и немало. Конечно, есть у нас причины роптать, однако ничего уж тут не поделаешь. Эллертон подвел и поселенцев, и лондонцев, и самого Шерли. Но теперь за то, что он покинул их в беде, как бы и его не оставил господь; и можно будет только дивиться, если не пойдет он дальше по дурному пути, и т. д. 3-е. За доходы нынешнего года благословляет он бога и благодарит поселенцев. Таково содержание его писем, не считая предметов более личных.

Теперь должен я поведать об одном из печальнейших событий, какие приключились поселению с тех пор, как заложили его; а прежде чем начать, надобно привести здесь ту часть патента, которая дает ему права и привилегии в Кенебеке, а именно:

Означенный Совет настоящим патентом^{87} дает, жалует, продает, отчуждает, выделяет и подтверждает предоставление упомянутому Уильяму Брэдфорду, наследникам его и правопреемникам всю ту территорию, или часть, Новой Англии в Америке, какая простирается от крайней границы Кобисеконте, прилегающей к реке Кенебек, к западному побережью океана и водопаду Неквамкик в упомянутой Америке; а также полосу шириною в 15 английских миль по обеим берегам упомянутой реки, именуемой обычно рекою Кенебек, и все течение реки Кенебек, находящееся в указанных пределах, к востоку, западу, северу и югу; равно как и все земельные угодья, реки, водоемы, рыбную ловлю и т. д. И в силу полномочий, жалованных нам в патенте его величеством покойным королем, право захватывать, задерживать и брать в плен всех лиц, вместе с судами и товарами их, которые попытаются поселиться или торговать с туземцами в пределах и границах его и их поселений и т. д.

Случилось, что некий Хокинг, из поселения в Паскатауэе^{88}, отправился в лодке торговать на упомянутой реке и проник на наши земли; да еще понадобилось ему подняться по реке выше нашей фактории (вблизи водопадов, на реке этой находящихся). Начальник фактории попросил его уйти и не нарушать прав, столь дорого доставшихся. Он на это ответил, что наперекор им поплывет дальше, будет там торговать и останется сколько захочет. Ему сказали, что вынуждены будут изгнать его силою. Он ответил, пусть делают, что хотят, поплыл выше и бросил там якорь. Начальник с несколькими людьми сел в лодку и, выбрав время, снова принялся убеждать его уехать. Все было, однако, напрасно, и, кроме брани, ничего от него не добились. Начальник видел, что для торговли наступило наилучшее время; и если допустить, чтобы тот остался и перехватил ее, прахом пойдут все затраты и хоть бросай все дело. Посовещавшись со своими людьми (которые с ним согласились), решил он срезать у пришельца якоря, чтобы его снесло вниз течением; стрелять, однако, не велел, пока не прикажет. Еще раз окликнул он конкурента, и опять напрасно; и тогда послал двоих в каноэ перерезать якорный канат, что один из них и сделал; тут Хокинг берет ружье, лежавшее перед ним наготове и, когда лодка его плывет (как видно) мимо каноэ, убивает одного из двоих выстрелом в голову. Товарищ убитого (очень его любивший) не вытерпел и выстрелил в Хокинга из мушкета, и тот упал мертвым, не издав ни звука. Вот как все это было. Остальные доставили домой лодку и печальные вести. А к поселению тому имели касательство лорд Сэй и лорд Брук^{89}, да и другие важные особы; им-то и написали в Англию, стараясь возбудить их гнев; все подробности опустили; выходило, что Хокинг был убит ни за что ни про что; и ни слова о том, что он сперва сам убил человека и тем подал справедливый повод; так что их светлости сильно были разгневаны, пока не сообщили им всей правды.

Слухи об этом быстро разнеслись по округе (все представляя в наихудшем виде), так что дошли и до залива, к тамошним нашим соседям. Когда возвратилась и наша лодка, привезя правдивый рассказ о случившемся, многие сильно горевали, да и было о чем. Вскоре представился случай послать лодку в залив; но там утвердилось уже предвзятое мнение и такое царило негодование, что тут же заключили в тюрьму м-ра Олдена, который хоть и был в тот раз в лодке на Кенебеке, но в перестрелке не участвовал, а вез припасы. Лодку нашу отпустили куда было ей надобно, но его какое-то время задерживали. Нашим это не понравилось, и они послали капитана Стэндиша (вручив ему письма), чтобы объяснил, как было дело, дал все возможное удовлетворение и вызволил м-ра Олдена. Приведу одно-два письма, до этого касающиеся:

Из этого явствует, сколь велик был разлад и сколь трудно примирение; ибо хотя здешние сокрушались о происшедшем, однако считали, что оскорбили их несправедливо, и полагали, что повод был у них достаточный; и что соседи их (не имея над ними прав юрисдикции) преступили закон, когда заключили одного из наших в тюрьму и привлекли к ответу перед своим собранием. Все же, будучи уверены в христианской любви их и в том, что все делалось ими из благочестивого усердия к вере и стремления покарать грех, особенно же грех кровопролития, о чем стараться надлежит всякому, усиливались мы удовлетворить и смягчить их как только могли; во-первых, правдиво отчитавшись обо всех обстоятельствах дела; во-вторых, согласившись передать его на любой беспристрастный суд и в любое время пред ним предстать; кроме того, просили мы совета и указаний м-ра Уинтропа и прочих тамошних лиц, облеченных властью. Это смягчило разгневанных и привело все к благополучному и мирному окончанию.

А м-р Уинтроп и прочие все посоветовали, чтобы собрание наше письменно просило соседние поселения, особенно же Массачусетс и принадлежащий лордам Паскатауэй, назначить встречу в каком-либо подходящем месте для обсуждения и решения этого дела, в каковом решении все имели бы равные и полные права, и т. д. И чтобы права каждого поселения ни в чем не терпели ущерба. А как для отпущения грехов господь велит призывать священника, то желательно, чтобы участвовали и подали голос свой пасторы каждого из поселений. Хотя способ этот иным казался опасным, здешние столь были уверены в правоте своей и в справедливости друзей, что полностью ей доверились и назначили время, о коем за месяц вперед известили все поселения, а именно Массачусетс, Салем и Паскатауэй, а также любое другое, которое могло что-либо показать по этому делу. Местом встречи определен был Бостон. Однако в назначенное время никто не явился, кроме лишь должностных лиц и пасторов Массачусетса и наших собственных. Поскольку никто не явился из Паскатауэя и других мест (хотя их звали и дали для того достаточно времени), м-р Уинтроп и остальные решили, что для приглашения их сделано было все, что можно, и в неявке повинны они сами. Принялись обсуждать по справедливости сущность дела; и когда всё открыто обсудили и собрали все мнения, должностные лица и пасторы, выразив сожаление о случившемся, все же вынуждены были возложить вину на Хокинга; а затем обратились к присутствующим с благочестивым увещеванием и советами на настоящее и будущее, каковые все выслушали любовно и признательно, обещая им следовать. Так окончилось это дело и восстановлены были любовь и согласие; м-р Уинтроп и м-р Дадли от себя весьма красноречиво написали к лорду Сэю и прочим джентльменам, имевшим долю в том поселении; этим письмом, а также нашими собственными, содержавшими объяснения м-ра Уинслоу, все были полностью удовлетворены.

Мистера Уинслоу послали в том году в Англию, частию затем, чтобы дать объяснения лорду Сэю и прочим относительно упомянутого дела, а также оправдаться, на случай если кто обвинит нас перед Советом или еще где-либо, хотя дело, как уже говорилось, на том кончилось, не причинив более хлопот; частию для того, чтобы известить компаньонов в Англии, что срок совместной торговли истек и надлежит расчесться и выяснить, сколько еще долгу остается на здешних и как надлежит им поступать далее. Это, однако, выяснилось лишь в следующем году. Послали с ним на сей раз много товару, который был там охотно принят; бобровых шкур весом в 3738 фунтов (большей частью высшего сорта, а они шли по 20 шиллингов за фунт) и 234 штуки выдровых[66], всего на очень большую сумму.

В том же году (в начале года) послали барку торговать с голландским поселением; там встретился ей некий капитан Стоун, прежде проживавший на Сент-Кристофере, одном из Вест-Индских островов, а после в Виргинии и теперь прибывший в нашу местность. Он знался с голландским губернатором и получил, должно быть под пьяную руку, дозволение напасть на нашу барку, которая готовилась возвращаться, наторговав товару на 500 фунтов; сделать это не имел он ни малейшего повода, но напоил губернатора до того, что тот едва мог вымолвить слово и на вопросы отвечал только: «Als’t u beleeft»[67]. Капитан взошел на борт (пока часть команды и купец были на берегу), с помощью нескольких людей своих заставил остававшихся на борту сняться с якоря и поднять паруса и повел барку в Виргинию. Но тут голландские моряки, часто бывавшие в Плимуте, где их дружески принимали, сказали себе: неужели потерпим, чтобы друзьям нашим нанесли ущерб и на наших глазах увезли их товары, и все оттого, что губернатор наш пьян? Решив не допустить этого, взяли они пару лодок, догнали капитана, вернули его, а барку с товарами возвратили владельцам.

Стоун вскоре затем явился в Массачусетс, куда послали мы просьбу привлечь его к суду за совершенное; но друзья его дело замяли. После того Стоун, в обществе нескольких других джентльменов, побывал и в Плимуте, где его вместе с прочими учтиво приняли; однако в нем кипела жажда мести (хотя и скрытая); некоторые полагали, что прибыл он с намерением убить губернатора и уже схватился за кинжал, но божий промысел и бдительность некоторых окружавших его помешали этому. Затем вернулся он в Виргинию на пинассе вместе с неким капитаном Нортоном и несколькими другими. Не знаю, зачем понадобилось ему подняться по реке Коннектикут; как повел он себя там, опять-таки не знаю, но только индейцы размозжили ему голову, когда лежал он в своей каюте и накинул себе покрывало на лицо (то ли со страху, то ли от отчаяния); таков был конец его. Убиты были и все остальные; но капитан Нортон долго оборонялся один в камбузе, пока случайно не вспыхнул порох, который он держал подле себя наготове, и так его опалил и ослепил, что долее сопротивляться он не мог и также был убит, хотя индейцы отдали должное его отваге. А убив всех, захватили они добычу и часть ее дешево продали тамошним голландцам. Однако вскоре пошли у них с голландцами нелады, и они захватили у них барку, а те убили из мортиры главного их вождя.

Теперь поведаю я о событиях диковинных и примечательных. Выше по реке Коннектикут, далеко от тамошней нашей фактории, жило племя, которое враждовало с соседними нам индейцами и весьма их боялось (ибо те были сильны). Примерно тысяча их устроили себе укрепление и обнесли его крепким палисадом. В начале зимы пришли к ним туда 3 или 4 голландца, чтобы с ними торговать и не допустить, чтобы торговали они или дружили с англичанами; и к весне все забрать себе. Однако замысел их не удался, ибо господь посетил тех индейцев моровою язвой, так что из 1000 умерло более 950-ти, и трупы их гнили на земле, ибо хоронить было некому; а голланцы едва не умерли с голоду, выбираясь оттуда по льду и снегу. В феврале наши с большим трудом пробились к своей фактории и милосердно помогли голландцам, обессилевшим от голода и стужи. Отдохнув несколько дней у наших, вернулись они затем к себе; и все голландцы были за то весьма признательны.

Тою же весной индейцы, жившие вблизи нашей фактории, заболели оспою и в муках умирали; нет для них недуга более страшного, и боятся они его больше, нежели чумы; ибо сыпь выступает на них весьма обильно и, не имея постельного белья и прочего, терпят они ужасные мучения; ложем служат им жесткие циновки, а оспяные струпья гноятся на них, сливаясь вместе, и приклеивают их к циновке; стоит повернуться, как кожа сдирается, и все они в крови, так что страшно глядеть; они очень слабеют, а тут еще стужа, вот и мрут они, как запаршивевшие овцы. И столь тяжко им было, и столько их умирало, что и ходить за ними было некому; ни огонь развести, ни воды принести, ни схоронить покойников; что могли, они делали; а когда уж вовсе нечем было разжечь костер, пожгли деревянные плошки и тарелки, из которых ели, и даже луки со стрелами. Иные пробирались к воде ползком и не доползши умирали. Тут уж англичане (хоть сперва и опасались заразы) сжалились над их бедою, над жалобными их стенаниями и стали носить им дрова и воду, разжигать костры, приносили пищу живым и хоронили мертвых. Мало кто из них уцелел, хоть и делали мы все, что могли, с опасностью для собственной жизни. Умер и сам главный вождь, и все почти его приближенные и родичи. Но по великой милости божией из англичан никто не заразился и не заболел, хотя помогали им много недель подряд. И за такое милосердие благодарны были все индейцы, о том прослышавшие; а главные из здешних много раздали похвал и наград.

М-ра Уинслоу приняли в Англии весьма хорошо, тем более что привез он много товару, который доставлен был благополучно и продан выгодно. Он надеялся, что до возвращения его к нам все счета будут проверены и недоразумения выяснены. Он так и написал нам, что предполагает счета проверить и привезти; что наверняка снимут с нашего счета «Уайт Эйнджел» и все уладится. Но тут пришлось ему отвечать на обвинения, которые поданы были в Совет, хотя более против соседей, живших на заливе, нежели против нас; это сделал он весьма удачно, а заодно и похлопотал как за нас, так и за других, чтобы нашли управу на французов^{90} и иных чужеземцев, которые чинят нам обиды; и подал следующую петицию их милостям членам Комиссии по делам колоний.

Петиция большинством их принята была благосклонно, м-р Уинслоу не однажды был выслушан и получил указание явиться к их светлостям за ответом, ибо он, совещаясь с ними, назвал способ, который не стоил бы правительству ни затрат, ни хлопот; для этого достаточно было наделить главных из здешних должностных лиц правом действовать самостоятельно, за свой счет и так, чтобы не вызывать смуты. Это, однако, разрушало замысел сэра Фердинандо Горджеса и капитана Мейсона, а также архиепископа Кентерберийского; ибо сэра Ферд. Горджеса (стараниями архиепископа) должны были послать в наш край главным губернатором, наделив всеми средствами, какие могло ему дать правительство, и он уже к этому приготовлялся. Архиепископ замышлял, с его помощью и через нескольких лиц, коих с ним посылал (и назначал епископами), нарушить покой здешних церквей и не дать им распространяться; такова была его цель. Но случилось (по воле божией), что, хоть он и не дал ходу нашей петиции, именно из-за этого всего более пострадало собственное его и сэра Фердинандо дело, и замыслы их не удались. Когда м-р Уинслоу должен был получить согласие на просьбу свою (и все уже было для этого готово), архиепископ наложил свой запрет, и м-р Уинслоу, все еще надеясь своего добиться, снова явился на заседание Совета; тут архиепископ, сэр Ферд. и капитан Мейсон, как видно, подбили Мортона (о нем и подлостях его я уже говорил) выступить с обвинениями; на них м-р Уинслоу дал ответ, вполне удовлетворивший Совет, который дал суровую отповедь Мортону и упрекнул сэра Ферд. Горджеса и Мейсона, зачем его поддерживали. Архиепископ, однако, поспешил иначе воспользоваться присутствием м-ра Уинслоу и задал ему множество вопросов; как, например, произносит ли он публичные проповеди, в чем обвинял его Мортон, уверяя, что сам был тому свидетелем; на это м-р Уинслоу отвечал, что бывали изредка случаи, когда он (за неимением пастора) помогал наставлять братьев своих в вере, когда лучшего наставника не было. Спросил и о бракосочетаниях, в чем он также признался, ибо в качестве должностного лица иногда их совершал. А их светлостям сказал, что брак есть дело гражданское и в Писании нигде не сказано, чтобы обряд этот совершал непременно священник. Да и необходимость к тому вынуждала, ибо долгое время не было у нас пастора; и нового в том ничего нет, ибо сам он вступил в брак в Голландии и церемонию совершили чиновники в тамошнем Штат-Хаузе. Кончилось, однако, тем (скажу кратко), что архиепископ настоял, чтобы Совет за все это приказал заключить м-ра Уинслоу в тюрьму; и он был заключен во Флит, где пробыл 17 недель, прежде чем довелось ему освободиться. Вот что вышло из его петиции и всего этого дела; однако и замысел врагов потерпел крах, чему способствовали еще и другие обстоятельства; а это было для здешних большой удачей.

Но обошлось это им дорого; не только из-за расходов м-ра Уинслоу (а были они немалые), но из-за того, что в отсутствие его страдали дела как там, так и здесь у нас. Хотя все было предпринято столько же, или более, ради других, сколько для нас, и именно другие дали ему это поручение (а здешнее поселение ничего про то не знало, покуда не пришла весть, что он в тюрьме), однако все расходы легли на нас.

А вот как обстояли собственные наши дела. Каковы бы ни были прежде намерения м-ра Шерли (и надежды на него м-ра Уинслоу), теперь он напрямик заявил, что не снимет «Уайт Эйнджел» с общего счета и ни в чем отчитываться не станет, пока не будет у него больше в наличности; припасы нам пришли, но большая часть без указания цен и без накладной, как делалось ранее; а м-р Уинслоу ничего тут не мог поделать, ибо находился в тюрьме. Теперь м-р Шерли, м-р Бичем и м-р Эндрюс прислали доверенность, за их подписями и печатями, на то, чтобы взыскать с м-ра Элдертона сколько удастся за «Эйнджел»; но не прислали соглашений или иных доказательств, не прислали и никаких счетов. Приведу здесь кое-что из писем м-ра Шерли, касающихся этих дел:

В тот год потерпели мы снова большой ущерб от французов. Мосье де Олнэй, прибыв в Пенобскот, хитростью заманил на борт своего судна главных тамошних поселенцев будто бы затем, чтобы помогли ему войти в гавань; а там, имея и остальных в своей власти, именем короля Франции занял тамошний дом; угрозами и уговорами заставил м-ра Уилетта (тамошнего фактора) продать ему весь товар, сам назначил цены и составил перечень (хоть не все туда включил), а платить не стал, сказав, что в свое время это сделает, если сами они придут за деньгами. О доме, укреплениях и др. сказал, что они в счет не идут, ибо кто строит на чужой земле, рискует построенное потерять. Выпроводив всех (со множеством любезностей), позволил им взять шлюпку и кое-какие припасы в дорогу. Возвратясь к нам и обо всем поведав, они весьма нас опечалили; дом этот был уже однажды ограблен французами, когда (как уже говорилось) потеряли мы более 500 фунтов; обидно было терять теперь и дом, и все прочее. Решили посоветоваться с друзьями с залива и, если они это одобрят (а там как раз собралось множество судов), нанять военный корабль и попытаться выбить французов и вернуть себе дом. План был одобрен, с тем чтобы расходы несли мы; вот и наняли мы доброе судно более чем в 300 тонн и с пушками; и уговорились с капитаном (неким Герлингом) о следующем: чтобы он со своими людьми передал нам дом (изгнав оттуда французов), чтобы могли мы спокойно вступить во владение всем, что там окажется; а с французами, если сдадутся, обошелся бы учтиво. По завершении дела получит он 700 фунтов бобровых шкур; а если дело не удастся, то ничего и труды его пропадут даром. С ним послали также собственную нашу барку и 20 человек под командой капитана Стэндиша, чтобы помочь (если понадобится) и навести порядок в доме, если удастся его вернуть; а тогда и вручить капитану корабля шкуры, которые укрыли пока в барке. Барка и привела корабль в гавань. Но капитан Герлинг так был опрометчив и нетерпелив, что советов не слушал; не дал капитану Стэндишу времени, чтобы (как было ему указано) сперва переговорить с французами; не сделал этого и сам; а они, возможно, сдались бы, завидев такую силу. Недостало ему и терпения подвести корабль туда, где он попадал бы в цель; он принялся стрелять как безумец издалека, не причиняя никакого вреда; видя это, наши в великой досаде взошли на борт и сказали ему, что проку не будет, если не займет он лучшую позицию (а подвести корабль можно было на пистолетный выстрел от дома). Наконец увидя собственную глупость, он дал себя убедить, приблизился и произвел несколько удачных выстрелов. Но теперь, когда дело могло пойти на лад, кончился запас пороха; оказалось, что вместо нескольких пушек был у него всего один бочонок пороха и одна пушка; он ничего не мог сделать, и пришлось отступить; задуманное нами не удалось, а французы ободрились; пока он столь неразумно стрелял, они залегли за земляным укреплением, и он старался зря. Он спросил капитана Стэндиша, как ему добыть пороху, ибо у него и До дому не хватило бы; тот сказал, что попытается достать его в ближайшем поселении, и так и сделал; но узнав от разведчика, что Герлинг намерен напасть на барку и захватить шкуры, порох ему послал, а барку со шкурами отвел домой. Герлинг более не пытался атаковать французов (потерпев такую неудачу) и отправился восвояси; тем дело и кончилось.

После этой неудачи здешний губернатор и помощники его уведомили друзей с залива, что корабль их подвел, а французы теперь наверняка укрепятся еще лучше и станут англичанам плохими соседями. Те ответили следующим письмом:

Получив приведенное письмо, послали мы двух человек и уполномочили их договориться на следующих условиях: чтобы те оказали помощь, которая вместе с нашим участием была бы достаточной для успеха, а также несли значительную часть расходов; иначе мы (столько уже потеряв) вынуждены отступиться и ждать иного случая, какой пошлет господь. Из этого ничего не получилось, ибо когда дошло до дела, они тратиться не захотели и прислали следующее письмо, предоставив посланцам нашим сообщить подробности.

Объединиться не удалось; более того, некоторые тамошние купцы вскоре отправились торговать с французами и стали снабжать их припасами, порохом и дробью; так делают они и по сей день, когда видят в том выгоду. Поистине главными пособниками французов сделались сами же англичане; ибо, кроме этих, поселение в Пемакуиде (самое к ним ближайшее) не только доставляет им чего ни пожелают, но иные постоянно сообщают им все, что у англичан происходит; неудивительно, что они процветают и все более теснят англичан, индейцев же снабжают оружием и боеприпасами; что весьма опасно для англичан, которые укреплений не строят и живут земледелием, тогда как те засели в своих фортах и торгуют в полной безопасности. Если не будут вовремя приняты меры, легко догадаться, к чему это может привести; но довольно об этом.

В тот год 14 или 15 августа (в субботу) начался такой ураган и ливень, каких не запомнит никто из местных жителей, ни англичане, ни индейцы. Был он подобен тем ураганам и тайфунам, о каких читаем мы в описаниях Вест-Индии. Началось все утром перед рассветом и сразу с великою силой, многих поразившей. Ветер разрушил немало домов, а у других сорвал крыши; несколько кораблей пошло ко дну, много других оказалось в величайшей опасности. Волны вздымались (к югу от нас) более чем на 20 футов, так что многие индейцы спасались на верхушках деревьев; в поселении Манамет ветер сорвал и далеко унес крышу с дома, оставив одни столбы; и если бы все это длилось дольше и ветер не переменился, местность наша оказалась бы затопленной. Ветер сломал многие сотни тысяч деревьев, наиболее крепкие выворачивая с корнем, высокие сосны ломая посредине, а молодые дубы и высокие ореховые деревья скручивал словно прутики, так что страшно было смотреть. Ураган пришел с юго-востока и пошел на юг и восток, меняя направление; но всего сильнее дул с юго-востока. С наибольшей силой бушевал он не более 5-ти или 6-ти часов и постепенно утих. Следы его, там где свирепствовал он всего более, останутся на 100 лет. А на 2-ю ночь после него было затмение луны.

Кое-кто из соседей наших, живших на заливе, наслышан был о реке Коннектикут (о коей уже говорилось) и очень на те места зарился; а ныне, узнав, что индейцы, которых опасались они, истреблены моровым поветрием, сделались настойчивее. Самые большие нелады пошли у нас с поселением Дорчестер^{91}; уж очень хотелось им захватить места, которые мы не только откупили у индейцев, но где уже построились; и (если не удалось бы вовсе нас вытеснить) хотели оставить нам лишь клочок земли возле фактории, не более того, что отводилось одной семье; это была наглая попытка не только вторгнуться в чужие владения, но и вытеснить оттуда их владельцев. И столько об этом обменивались письмами, что все их приводить слишком было бы долго. Выпишу лишь несколько строк, писанных оттуда нашим фактором:

Из множества писем, какими обменялись мы с массачусетсами, приведу несколько последних, остальные опущу, разве что придутся они кстати в другом месте. Осмотрев тщательно местность, стали они селиться на нашей земле и вблизи фактории нашей: на это последовали наши возражения. А вот как писали они:

На это они:

На это ответили мы так: если была земля безвидна и пуста, то застали ее таковою мы, а не вы; приобрели ее у законных владельцев и с большими затратами основали там предприятие, о коем вам отлично известно. И если сейчас обстоятельства мешают нам осваивать ее, дает ли это вам право ее отнять? Известно, что поселение наше стоит на бесплодном месте, где вынуждены мы были высадиться; и что долго на нем не проживешь; так неужели же вы (потому лишь, что более к тому сейчас готовы) лишите нас того, что добыто трудами и опасностями и куда намеревались мы переселиться, как только будет возможно?

Еще писали массачусетсы, что лучше бы им иметь дело с лордами в Англии; говорил же кое-кто из плимутцев (так они слышали), что скорее отдадут права свои тем (если уж приходится их терять), лишь бы не дорчестерской церковной общине, и т. д. И что неудовольствия лордов они менее опасаются.

О т в.: Мы на это ответили: мало ли что они слышали (и не все, что слышали, правда); не так обстоит у нас дело, чтобы надо было отдавать права наши хоть лордам, хоть им; но что до неудовольствий, тут действительно лучше иметь дело с лордами, для которых все это меньше значит.

Чтобы не наскучить, опущу подробности и скажу лишь, чем дело окончилось. Пустить в ход силу мы не хотели (довольно было этого из-за Кенебека), а жить в постоянной вражде с друзьями и братьями чересчур тяжким было бы бременем. Поэтому ради мира и покоя (хоть и с большим для себя ущербом) решили землю эту отдать, выговорив возможно более выгодные условия; и для этого вступили в переговоры. Первым делом надо было, чтобы (после стольких препирательств) признали наше на нее право, иначе договариваться мы не соглашались. Когда было оно признано, условились о следующем: нам остается дом и 16-я часть того, что куплено нами у индейцев; а им отходит остальная земля, кроме ранее оговоренной доли для поселенцев из Нью-Тауна^{92}. Шестнадцатую часть поделили на два участка; один при доме, второй по соседству с ньютаунцами. И чтобы возместили нам то, что заплачено было индейцам, соответственно доставшейся доле. Так закончились споры; но обида позабылась не так скоро. Ньютаунцы вели себя более пристойно и желали получить лишь то, что поселение могло выделить без неудобства для себя; оттого и постарались мы при этом разделе, чтобы не остались они внакладе.

В числе прочих дел, порученных м-ру Уинслоу в Англии, церковная община велела ему найти и привезти человека, пригодного в пасторы. Он нашел некоего м-ра Гловера, человека благочестивого и достойного; но когда уже тот приготовился ехать, бог судил ему заболеть лихорадкою, от которой он скончался. Позже, собираясь уже в путь, м-р Уинслоу свел знакомство с м-ром Нортоном, который ехать соглашался, но обещанием себя не связывал, пока не побывает у нас; и если понравится ему больше в другом месте, обязывался вернуть затраченную на него сумму (примерно 70 фунтов), но быть в выборе своем свободным. Он пробыл у нас с год времени и очень всем полюбился; но его пригласили в Ипсвич, где много было людей богатых и просвещенных и где имел он друзей; так что он теперь у них пастором. Половину затраченной суммы он вернул, остальное зачли ему за труды, какие понес он для нас.

Губернатором в тот год избран был м-р Эдв. Уинслоу.

В предыдущем году, заключив из последних писем м-ра Уинслоу, что счета так и не будут присланы, решили мы бобровые шкуры придержать и больше не посылать, покуда не пришлют счета либо как-нибудь иначе с нами не договорятся. Хотели подождать хотя бы возвращения м-ра Уинслоу, чтобы от него узнать более точно, как надлежит нам поступать. Когда он приехал, счетов с ним не было, но шкуры убедил он все же отправить, ибо был уверен, что по получении их, а также его писем, счета в следующем году будут присланы; хоть мы и не видели, на чем его уверенность основана, но настояниям его уступили; с кораблем, который как раз случился тут в конце года, послали 1150 фунтов бобровых шкур, да выдровых 200 штук, да прочих мехов — норки 55 штук, черной лисицы 2 и др. А весною прибыл голландец, собиравшийся торговать в Голландском форту, но его туда не пустили. Товаров имел он большой запас и предложил их нам; у него купили немало, ибо вещи всё были хорошие и нужные, как, например, котелки и др.; всего на 500 фунтов, а в уплату дали ему векселя на м-ра Шерли в Англию, куда перед тем отправили упомянутую партию шкур. В том же Году (с другим кораблем) послали еще немало, надеясь, что м-р Шерли все это получит и продаст еще прежде, чем придет срок векселям. На сей раз бобра было 1809 фунтов, да выдровых шкур 10; а вскоре затем (все в то же году) на другом корабле (с капитаном м-ром Лэнгрумом) послали бобровых шкур весом в 719 фунтов и выдровых шкур 199 штук; об этом м-р Шерли писал так:

Вот и все, что ответил м-р Шерли и чем кончились все надежды м-ра Уинслоу. Решили не посылать более бобровых шкур, как то делали прежде, покуда обо всем не договоримся. Но тут пришли письма от м-ра Эндрюса и м-ра Бичема, полные жалоб; зачем не шлем ничего на покрытие расходов, ибо по счету, посланному в 1631 году, выходит, что каждый из них потратил по тысяче сто фунтов и за все это время не получил ни пенни. А теперь м-р Шерли спрашивает с них еще денег, а когда отказали, обиделся; и зачем было всё посылать м-ру Шерли, а им ничего. Этому плимутцы немало подивились, ибо полагали, что внесли довольно и что каждый из компаньонов получал, сколько ему следовало, из больших ценностей, какие им посылались. Ибо после счета, составленного в 1631 году (где за нами числились все наши долги и даже более), послано было^{93}:

Судя по письмам, все это благополучно прибыло и было выгодно продано. Лучший сорт бобра шел обычно по 20 шиллингов за фунт, а то и по 24; шкуры похуже по 15 или 16. Не помню, чтобы цена была когда-либо ниже 14 шиллингов. Может быть, в прошлом году была она несколько ниже; но это возмещалось мелкими мехами, в этом перечне не упомянутыми, а также черным бобром, который ценится дороже. Мы полагали, что прежние партии бобра принесли около 10 000 фунтов стерлингов; что выдровые шкуры, вместе с прочими мехами, дополнят, чего недостанет до нужной суммы. Когда составляли упомянутый счет, все долги наши (включая «Уайт Эйнджел» и «Фрэндшип») не превышали 4470 фунтов. Не верилось, чтобы цены припасов, с тех пор нам присланных, и оплаченные векселя наши составили более 2000 фунтов; вот и полагали мы, что долги свои выплатили, и даже с процентами. Могут спросить, как случилось, что мы столь же точно не записывали приходные статьи, как и расходные, и не могли их подсчитать. На это отвечу, что причин было 2; первая, и главная, состояла в том, что новый счетовод, которого навязали нам из Англии, совершенно был непригоден и никогда ни в чем не умел отчитаться; полагаясь на память свою, он терял бумаги и такой допустил беспорядок, что разобраться не мог ни он сам, ни кто-либо другой. От него часто требовали, чтобы привел отчетность в порядок; а он всякий раз просил дать ему время и он все сделает. А затем тяжко захворал и уже совсем не мог этим заняться. В книги свои он, после первых правильных записей, мало что заносил; документы или растерял, или так перепутал, что и сам не мог в них разобраться, когда за них принялись. Это было известно м-ру Шерли; и пострадали не только мы (хоть и не по нашей вине), но и компаньоны в Англии; не одну сотню фунтов из стоимости присылавшегося нами товару потеряли мы из-за неправильной отчетности. Другой причиной было то, что после поездки м-ра Уинслоу в Англию, когда потребовал он счета и возражал против «Уайт Эйнджел», нам не сообщали цен присылаемых товаров и не прилагали к ним накладных; царил полный беспорядок, и о ценах приходилось гадать.

Мистеру Эндрюсу и м-ру Бичему мы ответили, что весьма удивлены, как это мы ничего не присылали после последнего счета; присылали, и очень много; и можно только дивиться, как удавалось нам столько присылать, когда и здесь несли мы такие расходы и столько потеряли из-за французов, а также при крушении корабля м-ра Пирса у берегов Виргинии. Посылали для всех них, а не одного м-ра Шерли; и если они с ним не поделили, нашей вины в том нет; пусть спрашивают с м-ра Шерли, который всё получал. Написали мы об этом и м-ру Шерли и сообщили, на что жалуются остальные.

В тот год 2 шлюпки, шедшие в Коннектикут с товаром, принадлежавшим поселенцам в Массачусетсе, были ночью выброшены бурею на наш берег; люди погибли, а товары разбросало приливом по всему берегу. Губернатор велел их собрать и сделать им опись, а также вымыть и высушить, что требуется; так спасена была большая часть товаров и возвращена владельцам. Позднее еще одно их судно (шедшее туда же) выброшено было вблизи Маноанскусета, и все, что прибило к берегу, мы им спасли. Такие постигали их неудачи; некоторые считали это карой божией за их вторжение к нам (и учиненные обиды). Я, однако, не берусь судить о путях всевышнего.

В 1634 году пекоты (племя сильное и воинственное), которые воевали с соседями и возгордились победами, стали враждовать с большим соседним племенем наригансетов. Эти наригансеты дружески общались с английским поселением в Массачусетсе. Пекоты, которые сознавали себя виновными в гибели капитана Стоуна и знали, что был то англичанин, как и спутники его, и были также во вражде с голландцами, решили, чтобы не иметь сразу стольких врагов, также искать дружбы с англичанами из Массачусетса; а для этого прислали им с посланными дары, что видно из писем тамошнего губернатора.

В другом своем письме, от 12 января, пишет он следующее:

Позже, кажется, в том же году, Джон Олдом (о котором много уже говорилось), проживавший теперь в Массачусетсе, отправился торговать на юг на небольшом судне, с малочисленною командой; повздорил с индейцами и (как уже сказано) был ими убит на острове, у индейцев звавшемся Муниссес, а англичанами названном позднее Блок-Айленд^{95}. После этого, памятуя также гибель Стоуна и коварство, проявленное пекотами, англичане из Массачусетса решили мстить и требовать возмездия; но сделали это столь необдуманно, не оповестив Коннектикут и прочих соседей, что толку вышло мало. Соседи их пострадали больше, ибо некоторые из убийц Олдома укрылись у пекотов, и, хотя англичане явились туда и повели о них переговоры, те их обманули; англичане вернулись ни с чем, упустив, из-за коварства их, удобный случай. А после пекоты выбрали время, подстерегли и убили нескольких англичан, когда плыли те в лодках; следующей весной нападали уже и на дома, как рассказано будет далее. Об этом пишу я кратко, ибо не сомневаюсь, что подробнее изложат все это те, кому всё точнее известно и кого оно ближе коснулось.

В том году м-р Смит отказался от своей пасторской должности как по собственному желанию, сочтя бремя чересчур тяжким, так и послушавшись уговоров; и община стала искать другого пастора, испытав уже в этом немало разочарований. Тут богу угодно было послать нам человека даровитого и благочестивого[69], к тому же смиренного и кроткого, твердого в истине, а в образе жизни и беседе безупречного; испытав его некоторое время, избрали мы его своим наставником и многие годы вкушали плоды трудов его в мире и согласии.

В начале этого года пекоты открыто напали на англичан в Коннектикуте и по нижнему течению реки, немало убили (во время работы в поле) мужчин и женщин, к великому ужасу остальных; и удалились с торжеством и многими угрозами. Напали они и на форт, что стоял в устье реки, хоть был он хорошо укреплен и было кому защищать его; правда, взять не сумели, но на всех нагнали страху дерзкими своими попытками; это заставило во всем поселении нашем быть настороже и готовиться к обороне; и просить друзей своих и союзников на Массачусетском заливе поскорее прислать подмогу, ибо можно было ожидать нападений большими силами. М-р Вэйн, тогдашний их губернатор, написал сюда от имени их общего собрания, чтобы объединились с ними в этой войне; на это были мы готовы, но, пользуясь случаем, написали им о некоторых вещах, требующих выяснения. Всё это будет ясно из ответа тамошнего губернатора, который здесь и привожу:

Тем временем, и особенно в предыдущую зиму пехоты пытались замириться с наригансетами и склоняли их к тому весьма коварными доводами: что англичане, мол, чужаки, наводнившие страну, чтобы затем вытеснить их, если дать им плодиться и множиться; и если наригансеты объединятся против них, пекотов, с англичанами, то уготовят тем самым собственную гибель; ибо, истребив их, англичане поработят и самих наригансетов; если же внемлют они пекотам, то мощь англичан для них не страшна; ибо не станем сражаться с ними в открытом бою, но будем поджигать дома их, убивать скот, а самих подстерегать на пути куда-либо. А тогда англичанам долго не продержаться; они либо перемрут с голоду, либо придется им покинуть страну; и многое в таком духе; так что наригансеты стали уже колебаться и подумывали заключить с ними союз против англичан. Но когда вспомнили, сколько вытерпели от пекотов и какой представляется случай отомстить им с помощью англичан, сладостное предвкушение мести перевесило всё прочее; решили объединиться с англичанами против пекотов; так и сделали. Здешнее собрание постановило выставить 50 человек за собственный счет; со всей возможной поспешностью вооружили их, назначили командиров и приготовили барку, чтобы везти им припасы и быть в их распоряжении; но когда готовились они выступить (вместе с подкреплением с залива), пришла весть, что враг почти уже разбит^{97} и надобности в них нет.

Не берусь всё описать в точности, ибо полагаю, что будет это сделано теми, кто лучше знает все обстоятельства; поэтому упомяну лишь о главных событиях. Из Коннектикута^{98} (который всего более пострадал и в наибольшей был опасности) вышел отряд, к которому примкнул еще один, с залива, и пошел на соединение с наригансетами. Наригансеты спешили выступить, не давая англичанам отдохнуть, особенно тем, кто подоспел позже. Как видно, хотели они застичь врага врасплох. Из Коннектикута пришла барка, и команда ее советовала отрядам воспользоваться такой решимостью индейцев и самим выказать не меньшую, ибо это ободрит их и может обеспечить успех похода. Они выступили так, чтобы до рассвета индейцы привели их к вражескому укреплению (где находилась большая часть вождей). Бесшумно к нему приблизясь, англичане и индейцы окружили его, чтобы никто не мог ускользнуть; отважно его атаковали, стали стрелять и вскоре туда ворвались; первые из вошедших встретили сильное сопротивление врагов, которые стреляли, а после схватились врукопашную; другие вбегали в дома и поджигали их; огонь быстро охватывал циновки, а так как жилища стояли тесно и дул ветер, то скоро запылало всё вокруг, и больше было погибших в огне, чем убитых; горели и луки, сделавшись бесполезными. Те, кто избежал огня, пали от меча; кого рубили в куски, кого пронзали рапирами; скоро с ними было покончено, и спаслись весьма немногие. Подсчитали, что убито было около 400. Ужасен был вид заживо горевших и потоков крови, которые гасили пламя; ужасен был и смрад; но сладка была победа, и победители вознесли молитвы к богу, который предал им в руки надменных и дерзких врагов и даровал столь скорую победу. Наригансеты все это время стояли вокруг, не подвергая себя опасности и всё предоставляя англичанам; разве что ловили тех, кому удавалось вырваться; торжествуя над побежденными врагами, видя, как мечутся они в огне, они окликали их на их же языке словами, какие употребляли те в заклинаниях и в песнях победы: «О, храбрые пекоты!» А когда все счастливо завершилось, пошли на берег, куда подошли их лодки, доставившие пищу и прочее, и принялись пировать. Тут появились остатки пекотов, которые думали напасть на них, пользуясь преимуществом, какие давал им перешеек; однако, увидя англичан, готовых дать отпор, остались в отдалении, откуда ничего сделать не могли, а сами также были в безопасности. Англичане, отдохнув, собрались на совет и решили закрепить победу и преследовать оставшихся врагов, но большая часть наригансетов их покинула, а те, что были у них за провожатых, шли крайне неохотно то ли из зависти, то ли опасаясь, что победа принесет англичанам больше выгод, чем им хотелось бы, а им не позволит сделать побежденных своими данниками, либо еще как попользоваться.

Окончание войны опишу я словами из письма м-ра Уинтропа к здешнему губернатору:

Чтобы с этим предметом покончить, скажу, что Сассакус (главный вождь пекотов) бежал к могавкам, где его и нескольких других вождей обезглавили то ли в угоду англичанам, а вернее, наригансетам (как слышал я позже, они их для этого наняли), то ли ради собственного удовольствия; тем и окончилась эта война^{99}. Уцелевшие пекоты были изгнаны из своих мест; одни подчинились наригансетам и жили под их властью; другие, с вождем своим Ункассом, перешли к мохиггенам, с одобрения англичан из Коннектикута, которые оказывали Ункассу покровительство; он и люди его в этой войне были им верны и большие оказали услуги. А наригансеты досадовали, зачем не всех себе подчинили, и с тех пор всякими хитростями о том стараются; не умея достичь этого из-за англичан и покровительства их, наригансеты составили против англичан общий заговор, о чем сказано будет в другом месте.

Мистер Эндрюс и м-р Бичем снова написали из Англии, что м-р Шерли не хочет им ничего платить и отчитаться тоже не хочет; большое выказывали нам недовольство и требовали, чтобы мы прислали сколько-нибудь товару, снова обвиняя нас, зачем все посылали м-ру Шерли, а им ничего. Хотя могли мы сослаться на прежний наш ответ и на том стоять, как и советовали нам иные мудрые люди, мы верили, что и впрямь немало им задолжали (в особенности м-ру Эндрюсу); кое-что у нас имелось, и решили послать им бобровых шкур, всё, что было[72]. А вот что писал м-р Шерли: как они отказались недавно платить по векселям, так и он им платить не станет, могут быть в том уверены. Слово свое он сдержал; ни пенни из него не выжали и отчета не получили, хоть м-р Бичем и подал на него в Канцлерский суд. И все они обвиняли нас; а нашей вины тут не было, и пострадали мы ни за что; Сперва из-за них и м-ра Элдертона, когда столько нам начли, чего мы не тратили; а теперь требовали еще, хотя выплачено было (по нашим расчетам) всё и даже больше; и много предъявляли обвинений. М-ра Шерли мы от должности агента отставили и ничего более не велели покупать и присылать; и настаивали, чтобы привел он все расчеты к какому-нибудь концу.

Губернатором избрали в тот год м-ра Томаса Принса.

Среди прочих бедствии этого года была казнь (после следствия и суда) 3-х человек за грабеж и убийство; звали их Артур Пич, Томас Джексон и Ричард Стиннингс; был и 4-й, Даниэль Кроуз, также виновный, но он скрылся и найти его не сумели. Вожаком был у них Артур Пич. Это был юноша отчаянный; в сражениях с пекогами показал он себя смельчаком и шел всегда впереди. Теперь жить ему было не на что, а работать неохота, и стал он погуливать, спознавшись с такими же, как он; задумал податься к голландцам и сманил тех троих, а были они работниками и подмастерьями. Была и иная причина, отчего хотел он тайком уйти; ибо не только влез в долги, но сделал беременной одну девушку (о чем узнали лишь после его казни), вот и боялся он наказания. Три его соучастника сбежали ночью от хозяев своих и считались пропавшими; они пошли не обычной дорогою, но так, чтобы сбить со следу погоню. По пути от Массачусетского залива к наригансетам все они расположились на отдых, развели костер в стороне от дороги и принялись за табак. Шел мимо них индеец-наригансет, который ходил торговать на залив и имел при себе ткани и бусы. (Он повстречался им и накануне, а теперь возвращался.) Пич его окликнул и предложил табаку; он к ним подсел. Товарищам своим Пич сказал, что надо его убить и обобрать. Они робели; тогда он сказал, да ведь мерзавец этот убил немало наших. Они дали ему действовать одному; он выбрал время и проткнул индейца раз или два рапирою; они взяли у него 30 фунтов вампума и сколько-то ткани и ушли, полагая, что он мертв. Но он после их ухода ползком добрался до дому (правда, через несколько дней умер); оттого все и открылось, и индейцы ловко сумели их поймать. Когда потребовали они каноэ, чтобы перебраться через протоку (думая, что об убийстве еще неизвестно), вождь велел отвезти их на остров Акиднет, где обвинили их в убийстве перед тамошними англичанами. Индейцы послали к м-ру Уильямсу^{100} и горько жаловались; друзья и родичи пострадавшего вооружились и готовятся вести за собою прочих; выходило, что правы были пекоты, когда пророчили, что англичане истребят их. М-р Уильямс их успокоил и обещал, что виновные будут наказаны; и посетил раненого, взяв с собою врача, м-ра Джеймса. Раненый рассказал, кто сделал это над ним и как; а врач убедился, что раны смертельны и спасти его нельзя (так показал он после и в суде присяжных), и он действительно вскоре скончался, как показали суду м-р Уильямс, м-р Джеймс и несколько индейцев. Оповестили и губернатора Массачусетса, но он передал дело сюда, ибо все произошло в пределах нашей юрисдикции[73]; и настоятельно просил свершить правосудие, ибо этого будет требовать весь край, а иначе начнется война. Нашлись, однако, грубые и невежественные люди, которые роптали: зачем казнить англичан из-за каких-то индейцев. С острова доставили их сюда, допросили и предъявили улики, и все они в конце концов сознались во всем, в чем обвинял их индеец; сказали, что все так и было; на основании этого судом присяжных были они приговорены к смерти и казнены. При этом присутствовало несколько наригансетов, друзей убитого; все они были удовлетворены, как и весь край. Мы, однако, глубоко опечалились; была то 2-я казнь со времени прибытия нашего; и обе, как уже говорилось, за предумьппленное убийство. Но довольно об этом.

В тот год снова пришли письма из Англии, и вновь полные жалоб; от компаньонов на то, что м-р Шерли не дает им ни денег, ни отчета; а от него, что отчитываться должен он нам, но отнюдь не им, и т. д. Мы к тому времени решили, если не возымеют действия последние наши письма, послать им, что можем, в надежде, что, выплатив большую часть, легче договоримся с м-ром Шерли насчет остального.

Вот и послали мы м-ру Эндрюсу и м-ру Бичему, с м-ром Джозефом Йонгом, на корабле «Мэри и Энн» 1325 фунтов бобровых шкур на двоих. М-р Бичем прислал расписку в том, что за долю свою выручил 400 фунтов стерлингов, сверх фрахта и всех прочих расходов. М-р Эндрюс, хотя его доля была больше и лучше, столько за нее не выручил по собственной нерасчетливости, а убыток[74], безо всякого на то основания, записал на наш счет.

Послали мы им еще, векселями и наличными, что также было ими подтверждено[75]. Это выручили мы от продажи скота, принадлежавшего м-ру Эллертону, а также барки, бывшей в общем владении; эти 43 фунта стерлингов послали наличными. Всего же вышло 1234 фунта стерлингов, не считая того, что потерял м-р Эндрюс на бобровых шкурах, но это ему компенсировали иначе. Однако жалобы их и тут не умолкли, как видно будет далее.

В то время господь благословил край наш таким притоком людей, что это немалое принесло обогащение; скот был в цене много лет подряд. Коров продавали по 20 фунтов, а то и по 25 и 28 фунтов. Телушка ценилась в 10 фунтов. Дойная коза в 3 фунта или 4; малые козочки в 30 или 40 шиллингов. Благодаря этому старые поселенцы, имевшие стадо, начали богатеть. Неплохие были цены и на зерно, 6 шиллингов за бушель. Прочей торговлей стали пренебрегать; прежние компаньоны (запретив м-ру Шерли посылать туда товары) прекратили торговлю свою на Кенебеке. Правда, некоторые (взяв себе новых компаньонов) не хотели дать ей заглохнуть и заключили с компанией соглашение, по которому давали ей 6-ю часть прибылей; на первые же прибыли выстроили тюрьму; и торговля продолжалась, к большой выгоде для нашей местности; ибо некоторые предвидели, что высокие цены на зерно и скот долго не продержатся, а тогда очень будет не хватать товаров, доставляемых торговлею.

В том году, числа 1 или 2 июня, случилось великое землетрясение; у нас его услышали прежде, чем ощутили. Раздался рокот как бы отдаленного грома; и шел он с севера на юг. Когда грохот приблизился, земля начала сотрясаться, а там полетели с полок тарелки, блюда и прочее; можно было опасаться и за дома. Случилось, что как раз в то время в одном из домов сошлись все главные лица, беседуя с друзьями, собравшимися отсюда переселяться (словно господь выражал неудовольствие свое нашим разбродом). Было это весьма страшно, и, пока мужчины находились в доме, женщины, оказавшиеся наружи, чтобы удержаться на ногах, хватались за столбы и ограду; но долго это не продлилось. Спустя полчаса или менее всё вновь загрохотало и закачалось, однако не столь громко и сильно; и быстро стихло. Так было не только на побережье; ощутили это и индейцы во внутренних областях; а на море, у берегов, раскачивало корабли. Господь всемогущей десницей своей сотрясает сушу и воды; горы содрогаются, когда это угодно ему; и кто может остановить десницу его? Замечено было, что после землетрясения несколько лет подряд не было летом тепла, при каком созревали прежде зерно и плоды; лето стояло холодное и сырое, и слишком рано начинались заморозки, не дававшие маису созреть; но это ли было причиною, о том пусть судят естествоиспытатели.

Эти 2 года объединяю я потому, что мало случилось тогда примечательного, кроме повседневных дел^{101}, упоминания не стоящих. Поселение наше не однажды отводило земли под новые поселки, в том числе жителям Ситиэйта, где поселилось и несколько наших; большой участок выделен был там 4-м лондонским компаньонам — м-ру Шерли, м-ру Бичему, м-ру Эндрюсу и м-ру Хэзерли. Сделано это было по просьбе м-ра Хэзерли, который и выбрал его для себя и прочих; ибо остальные 3 его на то уполномочили. Участок этот простирался до самой границы земель наших и соседствовал с владениями массачусетсов, которые вскоре заложили там поселок (названный Хингем). Между 2-мя поселками пошли раздоры из-за границ и лежавших между ними лугов. Жители Хингема захватили себе часть их, обмерили и вбили колья. Соседи колья эти выдернули и выбросили. Перешло это в спор между 2-мя поселениями, и большая пошла переписка; года 2 дело оставалось нерешенным. Собрание массачусетсов послало людей провести границы согласно их патенту, а они (когда взялись за дело) включили в границы эти весь Ситиэйт и еще сколько-то. По нашему же патенту выходило, что нам должен отойти Хингем и немало еще их земли.

В конце концов собрания обоих поселений наших назначили от каждой стороны по 2 человека, наделив их всеми правами определить границы; и решение их должно было стать окончательным. Они встретились в Хингеме, но договориться не смогли; ибо представители Массачусетса крепко стояли за один из пунктов их патента; а именно, что граница их должна пролегать на 3 мили южнее реки Карловой, любых ее рукавов и в любой ее части, или на 3 мили от южного края Массачусетского залива. Наши же требовали, чтобы выражено это было иначе, ибо обнаружили малую речку, а вернее, ручей, который начинался далеко от побережья, тек на юг и впадал в реку, называвшуюся Карловой; и если от южной точки его, да еще на 3 мили южнее, провести границу на 20 миль на восток, к морю, то захватит она (как утверждали мы) часть самого Плимута. Следует знать, что хотя наш патент и поселение большую имеют давность, однако право расширить его (распространив на местность, где находился Ситиэйт) дано было позднее, нежели патент массачусетсов, так что преимущество было за ними. Но во-первых, говорили мы, наш план показывает, что нигде границы их не пересекаются с нашими первоначальными. Во-вторых, не могут они доказать, что ручей является частью Карловой реки, ибо не знают, которая тут Карлова; наши люди, прибывшие сюда прежде всех, назвали так реку, на которой был позднее выстроен Чарльстон^{102} (если это та, что обозначена так на карте капитана Смита). Тем, кто впервые дал ей название, лучше знать, которая это река. Однако так назвали они лишь ту ее часть, какую прошли, то есть пока можно было плыть по ней в лодке. Но нельзя же было объявлять теперь Карловой рекой или частью ее все ручьи, какие где-то далеко в нее впадают или смешивают с нею воды свои и у туземцев зовутся иными названиями. Тут приводили мы в пример реку Хамбер в Старой Англии, куда впадают и Трент, и Уз, и много более мелких рек, однако за часть ее не считаются; а в Трент и в Уз также впадает много малых речек и ручьев, но частью их они не являются и особые носят названия. Заявили мы также, что в патенте нашем восточная граница не указана, а начинается от моря и идет прямо на запад и т. д. На этой встрече, никакого решения принято не было, но все же кое-что подготовили. В следующем году комиссия, в том же составе, те же получила полномочия и, собравшись в Ситиэйте, постановила следующее.

Патент взят был на имя Уильяма Брэдфорда (по договоренности) и гласил следующее: ему, наследникам его, компаньонам и правопреемникам. Однако ныне, когда число свободных поселенцев весьма увеличилось и в различных местах появились поселки Плимут, Даксборо, Ситиэйт, Тэнтон, Сэндвич, Ярмут, Барнстэбл, Марчфилд, а вскоре затем Сикунк (позднее, по желанию жителей, названный Реховоф) и Наусет, собрание предложило Уильяму Брэдфорду передать патент этот в общее владение. Что он охотно сделал, составив следующий документ:

За 2 эти года не раз писали из Англии, чтобы прислали мы кого-нибудь покончить расчеты с м-ром Шерли, который заявлял теперь, что не сумеет в отчетности своей разобраться без помощи кого-либо отсюда и прежде всего м-ра Уинслоу. Мы об этом подумывали, и большинство здешних компаньонов так именно считало; однако письма были перед тем столь злобными и угрожающими, что у м-ра Уинслоу не было охоты ни самому ехать, ни посылать кого другого; ибо он убежден был, что приехавшего арестуют и такую стребуют сумму, что мы не сможем внести залог, и придется ему сидеть в тюрьме; а уж тогда добьются от нас всего, чего захотят; или же попадем в беду из-за происков архиепископа; такое было тогда время. Все же склонялись мы к тому, чтобы послать, и ехать вызвался капитан Стэндиш; однако к согласию не пришли, а дело было важное и могло оказаться опасным; решили поэтому просить совета у м-ра Уинтропа; тем более что м-р Эндрюс многократно писал ему о неладах наших и прислал доверенность на получение с нас той части долга, какая ему причитается. Мы вручили ему для м-ра Эндрюса 110 фунтов, чтобы передал ему, когда придет тот к соглашению с остальными; однако пока спор не окончен, не признали, что делаем это в уплату долга. М-р Уинтроп был того же мнения, что м-р Уинслоу, и посылать кого-либо отговорил; на том мы и порешили; и ответили, что времена для нас опасные; мы помним, что довелось вынести м-ру Уинслоу, когда из-за безделицы был он заключен во Флит и долго не мог оттуда выйти, к большому своему и нашему ущербу; сейчас времена не лучше, а пожалуй что и похуже. Однако, чтобы всем видна была наша справедливость и честность, предлагаем, пусть рассудят нас джентльмены и купцы с Массачусетского залива, кого сами компаньоны наши выберут и кого хорошо знают (ибо у лондонских больше оказалось там друзей и знакомцев, чем у нас); пусть обе стороны изъяснят им дело и представят какие можно доказательства, письменно или иначе; а мы решению их подчинимся и все выплатим, хотя бы пришлось дотла разориться. Это предложение не понравилось и сочтено было обидным, хоть и непонятно мне, почему (ибо отчитаться не умела ни одна из сторон; здешние из-за счетовода, который был им прислан и, на беду их, оказался непригоден; а м-р Шерли тоже заявлял, что не сумеет); разве что почитали нас за низших, а себе за бесчестье уступить нам выбор места и прочее. Так ничего из этого и не вышло; а после м-р Шерли написал, чтобы м-р Уинслоу встретился с ним во Франции, Нидерландах либо Шотландии, пусть сам укажет где; а он туда приедет. Однако из-за смуты, начавшейся на собственной нашей родине^{104}, и по другим причинам не состоялось и это. А мы очень желали довести дело до конца; отчасти затем, чтобы умолкли нарекания и обвинения, какие против нас раздавались, хотя именно себя почитали мы более всех обиженными и больше имели причин жаловаться; отчасти же опасаясь падения цен на скот, составлявший большую часть имущества нашего. Опасения эти были не напрасны; ибо так и случилось еще прежде, чем достигнуто было соглашение; и притом столь внезапно, что корова, которая месяц назад стоила 20 фунтов и везде могла за эту цену пойти, ценилась теперь в 5 фунтов, и не более; а коза, стоившая 3 фунта, или 50 шиллингов, стоила самое большее 8–10 шиллингов. Падения цен все боялись, но полагали, что будет оно постепенным; а не так чтобы сразу, от самых высоких до самых низких; и многим причинило это ущерб, а некоторых вовсе погубило. Была и еще причина: многие состарились (и то уж было удивительно, что столько лет большинство их прожило вместе) и предвидели большие перемены; поэтому не хотели оставлять запутанные дела детям и внукам, которым, быть может, предстояло переселяться, как было это с нами; а может, предстояло это и нам самим. А дело все не двигалось с места; продвинулось оно лишь в следующем году, хотя по причинам, только что указанным, расплачиваться стало нам еще труднее.

Мистер Шерли, устав от раздоров и желая (как и мы) с ними покончить, написал к м-ру Джону Этвуду и м-ру Уильяму Кольеру, двум здешним жителям, с кем близко был знаком, прося их помочь делу и посоветовать здешним компаньонам как-нибудь договориться. Написал он и к нам самим, все о том же, как видно из письма его; приведу ту часть его, какая до этого касается:

Письмо это, а также посредничество м-ра Этвуда и м-ра Кольера (как и настойчивые требования остальных компаньонов), но более всего собственное наше желание (ибо много приходилось нам слышать обвинений) побудили нас взяться за дело, чтобы с ним покончить. 2-х упомянутых только что джентльменов попросили мы встретиться еще с несколькими друзьями обеих сторон, а также с м-ром Фрименом, зятем м-ра Бичема; составили реестр всему наличному имуществу, в чем бы ни состояло оно: в строениях, лодках, барке, со всеми их принадлежностями, столько их было, когда велась торговля, в том числе изношенными; учли также весь остававшийся товар, бусы, ножи, топоры, ткани и все прочее, как негодное, так и годное для продажи; подсчитали и все долги, даже те, что не надеялись получить с должников наших; несколько дней все это подсчитывали с помощью всех записей и счетных книг, какие имелись у нас и у счетовода нашего Джозии Уинслоу; и оказалось всего (по тогдашним ценам) примерно на 1400 фунтов. И тут все мы добровольно, но торжественно поклялись друг перед другом и перед всеми упомянутыми выше друзьями нашими, что это все, о чем нам известно и что можем припомнить; то же сделал и Джозия Уинслоу. Но мы, по правде сказать, весьма себя при этой оценке обидели; хотя бы в оценке скота, взятого от м-ра Элдертона; так, например, корова шла тогда за 25 фунтов, и мы так ее и подсчитали; а когда, заключив уже соглашение, стали ее продавать в уплату долга, за нее давали всего 4 фунта 15 шиллингов. Кроме того, свято соблюдая свою клятву, собрали мы все, что принадлежало акционерному товариществу; но далеко не столь тщательно подсчитано было то, что задолжало товарищество нам; так что много еще разных долгов начли нам после; больше, чем было нам тогда известно.

Тем временем составлено было соглашение между нами и м-ром Этвудом, который представлял интересы м-ра Шерли. И вот каково оно было.

На следующий год покончили наконец с этим долгим и скучным делом, хоть окончилось оно не для всех, как видно станет далее; но покуда о нем довольно.

В надлежащем месте позабыл я упомянуть, что здешняя община пригласила м-ра Чарльза Чэнси[77], человека благочестивого и весьма ученого, и послала за ним, намереваясь, по должном испытании, избрать его в здешние пасторы ради лучшего отправления служб совместно с проповедником м-ром Джоном Рейнором. Вышли, однако, некоторые разногласия касательно крещения, которое признавал он единственно через погружение всего тела в воду, окропление же почитал незаконным. Община такое погружение признавала, однако в столь холодном крае было оно менее удобным. Но никак нельзя было согласиться с тем, будто окропление (которое и поныне чаще всего совершается во всех церквах христианских) незаконно и не богом установлено, но людьми придумано, как это утверждал он; однако община готова была уступить ему во всем, что возможно; и разрешила ему совершать обряд этот согласно убеждению его; пусть совершает его так для каждого, кто пожелает, при условии, чтобы и м-ру Рейнору позволил он, для желающих того, крестить посредством окропления или обливания водою; дабы не было разногласий в общине. Он, однако, на это не соглашался. Тогда церковная община пригласила нескольких пасторов для публичного обсуждения, как, например, м-ра Ральфа Партриджа из Даксборо, не раз совершившего обряд этот именно так, и весьма пристойно; а также некоторых других пасторов из владений плимутских. Он и этим не остался доволен; тут община наша обратилась за помощью и советом к другим общинам, а для этого с его согласия разослала доводы его, своеручно им написанные. Были они посланы бостонской общине в Массачусетском заливе для сообщения другим тамошним общинам. Послали их общинам в Коннектикуте и Нью-Хейвене^{107} и еще некоторым; и получили от них и ученых пасторов их весьма, как казалось нам, убедительные ответы, которые все его доводы опровергали. Сам он, однако, не уступал. Ответы слишком были пространны, чтобы их здесь приводить. Решено было, что община сделала все возможное, и м-р Чэнси, пробыв здесь без малого 3 года, удалился в Ситиэйт, где доныне исполняет должность пастора. Примерно в то же время, когда скот и другие товары сильно упали в цене, а люди большие терпели убытки, многие (как уже говорилось) перебрались от нас в Даскборо, Марчфилд и иные места, в том числе и столь именитые люди, как м-р Уинслоу, капитан Стэндиш, м-р Олден и многие другие; не было дня, чтобы кто-нибудь не уходил или не задумывался об этом; местность наша весьма опустела; а так как была она бесплодной и бедной, то и стали подумывать о переселении; о чем подробнее сказано будет далее.

Диву даешься, отчего выросло и распространилось здесь то зло, которое столь усиливались мы побороть, столь тщательно избегали и столь сурово карали, когда обнаруживали; поистине как нигде более; так что иной раз осуждаемы были некоторыми умеренными людьми за излишнюю суровость. Ничто, однако, не смогло предотвратить тяжких прегрешений (чему и этот год слишком много дал печальных примеров), особенно же пьянства и распутства, причем не только среди не состоящих в браке, за что понесли суровое наказание многие мужчины и женщины, но и среди людей семейных. Хуже того; не раз случался здесь и содомский грех, скотоложство (мерзости, что и назвать страшно). Повторяю, что дивиться надо и содрогаться при виде испорченности природы человеческой, которую столь трудно подавлять и обуздывать; да и невозможно иначе как всемогущим духом божиим. Но может быть и то причиною, что Дьявол особенно злобствует против здешней церкви христовой, и за то именно, что усиливается она хранить в среде своей святость и чистоту и сурово карает грехи духовенства и мирян; вот и силится он запятнать их в глазах света, который в суждениях своих зачастую слишком бывает поспешен. Предпочитаю думать так и не верить, подобно некоторым, что Сатане более дано власти в здешних языческих краях, особенно же над служителями божиими.

2. Другой причиною могло быть то, что бывает с потоком, когда преграждают ему путь плотиною; прорвавшись, течет он более яростно и шумно, чем если дать ему струиться спокойно в собственном его русле. Так и грех, обуздываемый здесь более строгими законами и не имея обычной, потребной ему свободы, ищет выхода, а найдя, бурно в него устремляется.

3. Возможна и третья причина; зла у нас (как твердо убежден я) не больше, а даже много меньше на душу населения, чем где-либо еще; но здесь более выходит оно наружу из-за строгого надзора и наказаний; ибо церковные общины надзирают за членами своими, а магистрат за всеми жителями более тщательно, чем в других странах. К тому же здешние жители малочисленны сравнительно с другими странами, населенными столь густо, что там, словно в лесной чаще, может укрыться и никогда не быть обнаружено множество злых дел; тогда как здесь они на свету, в чистом поле, а вернее, на холме, и открыты всем взорам.

Продолжу, однако, мое повествование; от губернатора поселения на заливе пришло письмо, касающееся только что упомянутых предметов, которое полезно будет отчасти здесь привести.

Приложенная записка следует на обороте^{110}.

Могут, однако, спросить, как случилось, что столько негодяев и нечестивцев так скоро оказалось в этом крае и вмешалось в среду нашу^{111}. Ибо начало положено было людьми благочестивыми, которые и прибыли сюда ради веры своей. Признаю, что можно этому дивиться, по крайней мере в будущие времена, когда неизвестны уже будут причины; тем более что прибывающих сюда ожидали многие труды и лишения. Попытаюсь дать на это ответ. Во-первых, надлежит вспомнить, что сказано в Писании: где господь сеет добрые семена, там завистник старается сеять плевелы. 2. Люди ехали в местность дикую, где много предстояло трудов, чтобы построиться, возделать землю и т. д.; и кто нуждался для этого в рабочих руках и не находил тех, кого надо бы, рад был взять кого случится; вот и привезли сюда много заведомо строптивых работников, мужчин и женщин; а они, когда истек срок службы их, сами обзавелись семьями и плодились. 3. Еще одной, и притом главной, причиною было то, что некоторые, видя сколько благочестивых людей желает попасть в наши края, стали этим промышлять; перевозили людей и имущество их, нанимая для этого корабли; а чтобы больше получить прибыли, не глядели, кого везут, лишь бы было заплачено. И наводнили край наш многие недостойные, и всюду сумели они проникнуть. 4. Когда господь ниспосылает народу своему не одни лишь духовные, но и земные блага (хоть шлет при этом также и испытания), многие спешат примкнуть к народу божиему, подобно тому, как многие следовали за Христом ради хлебов. От Иоанна, 6, 26. И множество разноплеменных людей вышло с народом божьим из древнего Египта. Исход, 12, 38. Случалось, что люди отправляли сюда своих близких в надежде на исправление; другие — чтобы избавиться от обузы или не терпеть позора, какой беспутные навлекали на семью свою. Так или иначе, за 20 лет едва ли не большинство пошло здесь дурным путем.

Подошли к концу долгие и докучные расчеты между здешними компаньонами и теми, что в Англии; об этом и расскажу я словами из собственных их писем там, где они того касаются.

А вот копия его расписки:

То же подписал и м-р Эндрюс; ему по соглашению досталось 500 ф.; расписку вручил он представителям залива, которые доставили ее нам и стребовали деньги. Расписку мы взяли и расплатились, как договорено было, а именно одну треть от 500 ф. немедленно, а остальное в течение 4-х лет, равными частями; на это дали мы долговые обязательства. И хотя требовалось еще 44 фунта, мы полагали, что м-р Эндрюс их скостит, и в обязательство не включили. А м-р Бичем не хотел уступить ничего из своих и требовал со здешних компаньонов 400 фунтов; а расписку послал одному своему приятелю, с тем чтобы отдал ее только по получении с нас этих денег. Однако расписка его была неполной; там опущены были имена некоторых компаньонов и еще кое-что; к тому же ему дали понять, что причитается ему много меньше. Так что с ним не удавалось разделаться еще 4 года; о чем скажу в свое время.

Так как и меж ними самими не было на сей счет согласия, то помещаю здесь часть письма м-ра Эндрюса, где говорится, что со здешними компаньонами обошлись несправедливо. Письмо это написано было к м-ру Эдмонду Фримену, зятю м-ра Бичема.

Письмо это, как видим, написано было спустя год после соглашения; из него ясно, как судил он о нем; поэтому предоставляю судить о нем также и любому нелицеприятному человеку.

А чтобы с этим покончить, добавлю только то, что писал примерно тогда же сам м-р Шерли. Письмо его привожу я на обороте.

Этот год начну я с того, что всем нам глубокую причинило скорбь. 18 апреля скончался почтенный наш старейшина, а мой возлюбленный друг м-р Уильям Брюстер; человек много сделавший и страдавший ради господа Иисуса и Святого писания, более 30-ти лет разделявший участь несчастной гонимой церкви нашей в Англии, в Голландии и в здешнем диком крае и верно послуживший на посту своем господу и всем нам. Несмотря на многие перенесенные страдания, господь продлил дни его. Когда скончался, было ему около восьмидесяти лет (если не более). И тем еще благословил его господь, что скончался он мирно, в постели своей, окруженный друзьями, которые оплакивали его и пока могли облегчали ему последние минуты; а он, в свою очередь, утешал их, пока мог. Болел он недолго и до последнего дня почти не лежал в постели. До последних нескольких часов владел он ц речью; а часов в 9–10 вечера скончался без мучений. В течение нескольких часов дышал он с трудом, но за несколько минут до кончины вздохнул глубоко, подобно человеку, отходящему ко сну, нимало не задыхаясь, и так перешел в лучший мир.

Спрошу теперь, должно ли сожалеть о перенесенных им в жизни страданиях? Но к чему спрашиваю я это? Не только не должно, но были они к вящей его славе. «Доказательство того, что будет праведный суд божий (говорит апостол, 2-е Поел, к Фессалийцам, 1, 5, 6, 7), чтобы вам удостоиться царствия божия, для которого вы и страдаете. Ибо праведно перед богом — оскорбляющим вас воздать скорбью, а вам, оскорбляемым, отрадою вместе с ними, явление господа Иисуса с неба, с ангелами силы его». I Посл. Петра, 4, 14. «Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо дух славы, дух божий почивает на вас». Пусть не имел он в земной жизни богатства и услад, а на погребении своем пышного памятника. Память праведника пребудет благословенна, а имя нечестивых омерзеет (вместе с мраморными памятниками их). Притчи, 10, 7.

Я хотел бы рассказать немного о жизни его, если только немногое не будет хуже полного умолчания. Умолчать все же не могу, надеясь лишь, что больше сказано будет другими. Проведя некоторое время в Кембридже, овладел он языком латинским, ознакомился несколько и с греческим и воспринял первые семена добродетели и благодати божией; а затем служил при дворе, при благочестивом м-ре Дэвисоне в бытность его министром иностранных дел; а тот, видя верность его и разум, доверял ему более, чем всему окружению своему, и употреблял для поручений особо важных и секретных. Считая его скорее за сына, чем за слугу, видя мудрость и благочестие его, он (наедине) общался с ним более как близкий друг, нежели господин. Имел его при себе и тогда, когда послан был королевою в Нидерланды, во времена графа Лейстера, как по иным важным делам государства, так и затем, чтобы вступить во владение городами-заложниками; в знак чего были ему вручены, для передачи ее величеству, ключи города Флешинга, а он отдал их на хранение этому слуге своему, и тот держал их под подушкою, на которой первую ночь спал. Перед возвращением Генеральные Штаты пожаловали Дэвисону золотую цепь, которую он также доверил тому же слуге и велел носить, пока не прибудут они ко двору. Брюстер оставался при нем и тогда, когда отстранили его от должности после казни королевы шотландской, и оказывал ему в несчастии много услуг. Затем удалился он в сельскую местность, где окружен был уважением друзей и местных жителей, особенно же истинно верующих. Много сделал он там для распространения истинной веры, не только собственным примером своим и поощрением к тому других, но и разыскивая для тех мест хороших проповедников и побуждая других помогать этому; не щадил он и собственных трудов, которые порою превышали его силы. Так трудился он много лет, сколько умел, следуя свету, какой видел, пока господь не явил ему всю истину. Тирания епископов против благочестивых проповедников и верующих, которых принуждали умолкнуть и преследовали, побудила его и многих других пристальнее на все взглянуть и убедиться в беззаконии дел их и во многих извращениях христианского учения; с коими принялись они бороться, как рассказано в начале моего труда. Когда благочестивые стали объединяться, он был главною их опорой. Обычно собирались у него по воскресеньям (а было это в епископском замке), и там он всех с любовию принимал, много при том расходуясь. Он был главным из тех, кто схвачен был в Бостоне, и более всех пострадал; и в числе тех семерых, кого долее всех держали в тюрьме, а после предали суду. Переселясь в Голландию, перенес он там немало лишений, истратив большую часть состояния своего, ибо имел на иждивении много детей; а ввиду воспитания своего и прежнего образа жизни менее других пригоден был для многих ремесел, особенно требующих силы. Но нужду переносил он с видом бодрым и ясным. Во второй половине 12-летнего пребывания его в Голландии дела его поправились, и он жил в довольстве; ибо начал (благодаря знанию латыни) обучать английскому языку студентов, желавших этот язык изучить; был у него метод, позволявший изучить его легко и быстро, ибо он составил для этого правила, на манер латинских; много джентльменов из датчан и немцев, имевших на то время среди других своих занятий, обращались к нему, в том числе и сыновья вельмож. Занялся он также (с помощью некоторых друзей) книгопечатанием, так что работы имел достаточно; а поскольку многие книги не дозволены были к печати в Англии, то заказов имели бы они больше, чем могли выполнить. Однако при переезде сюда все это пришлось оставить и начать новую жизнь, в которой он готов был нести все тяготы вместе с другими; по месяцам не видел ни хлеба, ни маиса, питаясь одною рыбой, а часто и того не имея; и много лет не пил ничего, кроме воды, разве лишь в последние 5–6 лет жизни своей. И все же (милостью божией) был здоров до глубокой старости. Работал он и в поле, покуда хватало на то сил; а когда не было у общины другого пастора, каждое воскресенье проповедовал дважды, и весьма искусно, на утешение слушателям и к большой их пользе; и многих обратил этим к богу. На этом поприще достигал он за год большего, нежели многие, получая в год сотни, успевают за всю жизнь свою. Дарованиями превосходил он многих; был мудр и осмотрителен; в беседе отличала его степенность, но вместе веселость и приятная общительность; был скромен, смиренен и миролюбив; склонен недооценивать себя и способности свои, а чужие порою переоценивать; образ жизни его, как и речь, безупречно были чисты, что снискало ему любовь как близких, так и посторонних людей; а между тем он не обинуясь указывал им на грехи и пороки их, наедине и принародно, но так, что на него редко кто обижался. Был сострадателен к тем, кто оказывался в беде, особенно же к людям высокого звания, впавшим в нищету за веру свою или по злобным проискам врагов; эти, говорил он, всех более достойны сожаления. И никого так не осуждал он, как тех, кто, выйдя из ничтожества, возгордились, хотя нечем им гордиться, кроме пышных одежд и богатства. Проповедуя, умел он тронуть сердца и говорил весьма понятно и ясно, что особенно полезно было слушателям. Имел он и редкостный дар молитвы, как уединенной, так и совместной; умел обнажить перед богом сердце и совесть, смиренно каясь в грехах и испрашивая у Христа отпущения их. Он полагал, что пасторам надлежит молиться чаще, но не подолгу; ибо долгая молитва может наскучить (исключая случаи особо торжественные, как, например, день покаяния и тому подобное). Это объяснял он тем, что люди, особенно же слабые духом, вряд ли способны столь долго пребывать склоненными перед богом, как подобает во время молитвы, чтобы не устать и не отвлечься. В делах церковных, то есть всего ближе до него касавшихся, заботился он о стройном порядке, о соблюдении чистоты как в догме, так и в молитве; и об устранении всех несогласий и заблуждений, какие могли среди нас возникнуть; в этом бог посылал ему успех во вое дни его, и он увидел плоды трудов своих. На этом должен я кончить, хотя коснулся лишь самого главного.

И здесь хочу кстати не просто упомянуть божественный промысел, но подивиться, как он при всех бедствиях и лишениях, какие испытали эти люди, при множестве врагов и многих препятствиях, какие преодолели они, столь многим из них позволил достичь глубокой старости! Так было не только с почтенным этим человеком (ибо одна ласточка весны еще не делает), но и со многими другими; некоторые скончались примерно в то же время, но многие были живы, достигнув 60-ти, 65-ти, 70-ти и более; а иные, подобно ему, 80-ти. Этому нет иного объяснения, кроме чуда; ибо известно из опыта, что перемена климата, голод или нездоровая пища, употребление одной лишь воды, горести и тревоги — все это враги здоровья и причина многих недугов; что они отнимают телесные силы и сокращают жизнь. А всего этого досталось им вдоволь, и страдали они немало. Из Англии перебрались они в Голландию, где климат и пища были хуже, чем на родине; оттуда (после долгого как бы заключения во время переезда через океан) в Новую Англию; а каково пришлось им там, было уже сказано; и каковы были страдания, бедствия и лишения, можно себе представить; и могут они сказать вместе с апостолом, II-е Кор., 11, 26, 27, что много раз «были в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе». Что же поддерживало их? Попечение божие хранило их. Книга Иова, 10, 12: «Жизнь и милость даровал ты мне, и попечение твое хранило дух мой». Тот, кто хранил апостола, хранил и их. Были они «гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибли», II Кор., 4, 9. «Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем», II Кор., 6, 9. Господь словно хотел явить всем людям, какова была милость его и попечение о народе его, чтобы все в подобных случаях учились в испытаниях своих уповать на него и благословлять имя его и тогда, когда видят милость его к другим. Не хлебом единым жив человек, Второзак., 8, 3. Не только изысканная пища, не только отдых, покой, довольство и наслаждение благами земными сохраняют здоровье и продлевают жизнь. Господь являет миру подобные примеры, чтобы показать, как может он иначе продлить ее; а если мир закроет глаза и смотреть не станет, то покажет он это народу своему. Даниилу вкуснее была похлебка, чем иным царские яства. Иаков, хоть много пришлось ему скитаться, терпеть и голод, и страх, и многие бедствия, однако дожил до старости и мирно опочил в господе, как то было и будет с бесчисленными слугами божиими (милостью его), наперекор злобным врагам их; «не в свой день они скончаются, и ветви их не будут зеленеть», Кн. Иова, 15, 32. А «кровожадные и коварные не доживут и до половины дней своих», Псал., 55, 23.

Хитрыми происками своими наригансеты^{112} (после войны с пекотами) вовлекли повсюду индейцев в общий заговор против англичан, о чем стало частию известно уже в предыдущем году; а теперь и вовсе сделалось очевидным из высказываний, по разным случаям, самих индейцев и по некоторым сообщениям из разных мест, подтверждавшимся одно через другое; эти и некоторые другие обстоятельства заставили англичан достаточно в том убедиться и озаботиться о своей безопасности. Для этого заключили они более тесный союз, или конфедерацию, на следующих условиях:

Таковы были пункты соглашения о союзе и конфедерации, когда впервые она образовалась; и на первом же заседании в Бостоне, в день и год, указанный выше, пришлось, в числе других, обсудить и следующий важный вопрос: наригансеты, покорив пекотов, возмечтали о власти над всеми индейцами этого края; между тем англичане, в особенности жители Коннектикута, дружественно общались с Ункассом, вождем соседей их, индейцев мохиггенов (подобно тому, что было у Массачусетса с наригансетами), который был им верен во время войны с пекотами, и обязались помогать ему в справедливой борьбе его за свободу, а также позволить уцелевшим пехотам, покорившимся ему, жить под его покровительством. Это весьма усилило мощь вождя и значение его, чего наригансеты стерпеть не могли. Главный вождь их, Миантиномо (человек честолюбивый) пытался коварством (как принято у индейцев) покончить с Ункассом с помощью наемных убийц. Сперва попытались отравить его; когда это не удалось — убить его ночью у него дома ударом по голове или застрелить из засады и тому подобное. Когда не удалось и это, Миантиномо открыто пошел войной (хоть и было это нарушением договора его с англичанами, а также собственных меж ними соглашений). Он внезапно (не объявляя войны) напал на Ункасса с отрядом в 900 или 1000 человек. У того нашлось в то время не более половины этого числа; однако бог даровал Ункассу победу; он убил много воинов врага и ранил еще больше; но главное — взял Миантиномо в плен. А поскольку был тот важным лицом, а наригансеты были могущественным племенем и стали бы мстить, то он ничего не стал предпринимать, пока не посоветуется с англичанами; поэтому (с помощью жителей Коннектикута) держал его в плену до заседания комиссии. Комиссия обсудила обстоятельства дела, которые были ясны, и отношения между Ункассом и Миантиномо; а обсудив все это, увидели, что, покуда жив Миантиномо, жизни Ункасса все будет грозить либо тайное предательство, либо нападение в открытую. Поэтому решили они, что имеет он право столь коварного и кровожадного врага предать смерти; но только в собственных своих владениях, а не в поселениях англичан. И посоветовали также, чтобы при казни его проявлена была умеренность и человеколюбие, в отличие от обычаев индейцев, применявших жестокие пытки. И поскольку Ункасс выказал себя доселе другом англичанам, а в этом деле просил их совета, то в случае если наригансеты или другие за казнь эту несправедливо на него нападут, англичане обещали ему всю возможную помощь и защиту.

Таков был конец этого дела. Более подробно обстоятельства его изложены в протоколах заседания комиссии. Ункасс совету последовал и казнил врага, как и советовали ему, со всем уважением к чести его и высокому званию. А что последовало за этим со стороны наригансетов, видно будет далее.

Губернатором был в тот год избран м-р Эдвард Уинслоу.

Когда многие оставили местность нашу (как уже говорилось) по причине неплодородия ее и нашли себе место более подходящее, и еще многие то и дело просили их отпустить, церковная община не на шутку стала задумываться, не лучше ли будет перебраться куда-либо всем вместе, нежели так обезлюдеть и неприметно истаять. Много было насчет этого совещаний, и мнения высказывались различные. Некоторые стояли за/ то, чтобы все же оставаться на прежнем месте, говоря, что и тут прожить можно, если довольствоваться немногим, и что люди уходят не столько из нужды или крайности, сколько из желания обогатиться. Иные же решили переселяться, говорили, что здесь оставаться не могут и, если не переселится церковь, все равно уйдут; многие, видя такой разброд, стали склоняться к переселению, если удастся найти подходящее место, где с большим удобством разместились бы все, да и новые жители могли присоединиться, ради увеличения их мощи и преуспевания; и еще некоторые делались оговорки. Итак, на условиях этих большинство согласилось переселиться в местность, называвшуюся Наусет, с которой наскоро ознакомились и получили согласие Покупателей (владельцев ее), о чем постаралось и собрание; но тут же обнаружили они свою оплошность, ибо лучшие и наиболее удобные места были уже отданы другим и оставалось слишком мало; место это находилось милях в 50-ти от нас, на отшибе, вдали от населенных местностей и столь было в пределах своих ограничено, что не могло вместить всех жителей поселения нашего, а тем более принимать новых; так что там (во всяком случае, в скором времени) пришлось бы хуже, чем здесь. Это, а также некоторые другие обстоятельства и неудобства вынудили решение изменить; однако те, кто еще прежде решился на переселение, воспользовались заключенными условиями, остальные же не могли тому помешать, ибо начало было уже положено. Так была бедная церковь здешняя покинута, словно престарелая мать, оставленная детьми своими (не лишившись привязанности их), но лишившись их присутствия и помощи. Первые члены ее были в большинстве похищены уже смертью; а вступившие позже были словно дети, отданные в чужие семьи, а она уподобилась вдовице, на одного лишь бога уповающей. Обогатившая многих, стала она сама бедною.

Богу угодно было, чтобы две юрисдикции в западной части края, а именно Коннектикут и Нью-Хейвен, подверглись в то время дерзким нападениям индейцев; сперва англичанин, сбежавший от хозяина своего из Массачусетса, был убит в лесу, на границе Коннектикута; когда был он, 6 недель спустя, найден одним индейцем, тамошний вождь обещал выдать англичанам связанного убийцу; его привели, как было условлено, но, не доходя Ункауэя, развязали, чтобы мог бежать; 10 англичан, посланных м-ром Ладлоу, по желанию самих индейцев, чтобы взять у них убийцу, видя, что он убежал, захватили 8 находившихся там индейцев, в числе коих были один или два вождя, и держали 2 дня, пока 4 вождя не обязались в течение месяца выдать беглеца. А всего неделю спустя после этого уговора некий индеец средь бела дня преднамеренно и злодейски напал на англичанку в доме ее в Стамфорде, нанес ей 3 раны и, полагая, что убил, ограбил дом. Все это вынудило англичан позаботиться о своей безопасности; а все здешние индейцы сделались им враждебны, отказывались с ними общаться, несмотря на договоры о мире, покидали свои вигвамы, маисовые поля оставляли непрополотыми, появлялись вблизи английских поселений с видом угрожающим, стреляли из ружей так, что слышно было в поселках; а некоторые индейцы являлись сообщить, что готовится нападение. Поэтому большинство англичан опасалось ездить в этих краях сушею, а в некоторых поселениях учредили, днем и ночью, дозоры; не могли общаться с соседями, но и не надеялись, что сумеют обороняться собственными силами. Обратились за помощью в Хартфорд и Нью-Хейвен, те сочли нужным послать ее менее укрепленным поселкам в собственных своих владениях, которым грозила опасность, а Нью-Хейвен послал ее также соседнему с ним Ункауэю, хотя входит тот во владения Коннектикута. Обо всем этом уведомили комиссию на заливе и получили разрешение и одобрение тамошнего общего собрания с указанием: с войною не спешить, но и не терпеть слишком долго подобную наглость. Так взялись мы за большой труд, но надо надеяться, что, с благословения божиего, плоды его пойдут на пользу всем колониям; и действительно, убийцы ныне выданы правосудию, общественное спокойствие восстановлено, а в будущем обеспечено будет еще лучше.

Так предотвращено было бедствие и отведена угроза войны. Но тут наригансеты затеяли новую смуту; ранее вели они (как уже говорилось) неправую войну против Ункасса, а предыдущей зимой настойчиво просили губернатора Массачусетса, чтобы позволил ее продолжать и отомстить за вождя их, который был Ункассом взят в плен и (как было уже сказано) казнен; и утверждали, будто тот взял с них за него выкуп, а все-таки казнил. Губернатор даров от них не принял и сказал, что виновны именно они, ибо нарушили заключенный мир; и что он, как и все англичане, не может допустить, чтобы снова воевали они; и если нападут они на Ункасса, то поможет ему против них; а вот если удастся им доказать, что он и вправду получил за пленного выкуп, а затем казнил его, то будет созвана комиссия, которая и выслушает и заставит Ункасса тот выкуп возвратить. Несмотря на это, наригансеты собрали весною большое войско, напали на Ункасса, убили немало людей его, еще больше ранили и сами понесли при этом потери. Ункасс обратился за помощью к англичанам; те сообщили ему, в чем обвиняют его наригансеты, но он все отрицал; ему сказали, что дело должно быть разобрано, и если выйдет, что он невиновен, а наригансеты не отступятся, тогда окажут они ему помощь. Послали объявить и Ункассу, и наригансетам, чтобы прислали вождей своих на заседание комиссии в Хартфорд и там выслушают беспристрастно все жалобы их, и если обиды будут доказаны, постараются их возместить; и было обещано, что в пути никто их не тронет; а более подробно все это изложено было в указаниях, которыми снабдили посланцев. Наригансеты прислали одного из вождей и еще нескольких человек, со всеми полномочиями. Ункасс явился сам с несколькими приближенными. И вот что выяснилось и что объявили наригансетам члены комиссии:

1. Никаких доказательств того, что договаривались о выкупе, не найдено.

2. Никакого вампума, который мог служить выкупом за жизнь Миантиномо, не обнаружено.

3. Если бы обвинение против Ункасса было хоть сколько-нибудь доказано, комиссия потребовала бы от него удовлетворения.

4. Если сумеют они доказать его в дальнейшем, англичане примут нужные меры.

5. Члены комиссии требуют, чтобы ни сами наригансеты, ни ниантики не нападали на Ункасса или людей его, пока не докажут, что выкуп был дан и не возмещен им; если только он не нападет на них первым.

6. Если же нападут они на Ункасса, то англичане обязываются помочь ему.

После этого вождь наригансетов, посовещавшись с остальными депутатами, от лица наригансетов и ниантиков обещал не враждовать с Ункассом вплоть до следующего сева маиса; а после того предупреждать за 30 дней о начале войны губернатора Массачусетса или Коннектикута. Это комиссия одобрила и, заставив их обязательство подписать, потребовала, чтобы и Ункасс, если дорожит покровительством англичан, соблюдал те же условия мира с наригансетами и союзниками их.

Решение это подписано было членами комиссии от всех юрисдикций 19-го сентября 1644-го:

Упомянутые выше депутаты наригансетов обещали также, что если, в нарушение договора этого, кто-либо из пекотов-ниантиков нападет на Ункасса или людей его, они выдадут их англичанам, чтобы понесли заслуженное наказание; и что не станут, на время перемирия, как-либо побуждать могавков выступить против Ункасса.

Вот имена их, под которыми поставили они свои знаки:

В тот год комиссия собралась в Бостоне прежде обычного срока; частью из-за неладов между французами и правительством Массачусетса, которое оказало помощь м-сье Латуру против м-сье Д’Олнэя^{113}, а частью из-за индейцев, нарушивших мирное соглашение, заключенное в предыдущем году. Заседание комиссии состоялось в Бостоне 28 июля.

После нескольких вылазок, украдкой совершенных обеими сторонами, наригансеты собрали большую силу, напали на Ункасса, убили у него многих воинов и еще больше ранили, ибо превосходили их числом и имели ружья, коими и нанесли наибольший урон. Сделав это без ведома и согласия англичан (в нарушение прежнего договора), они решили действовать и далее наперекор всему, что англичане скажут или сделают. Ободренные своей победою и обещанием помощи от могавков (племени сильного, воинственного и дерзкого), они мысленно пожирали уже Ункасса и его воинов; так бы оно и случилось, если бы англичане своевременно не пришли ему на выручку. Коннектикут послал ему 40 человек, которые и должны были составить его гарнизон, пока комиссия не решит, что делать далее.

Комиссия, собравшись, послала 3-х человек, а именно сержанта Джона Дэвиса, Бенедикта Арнольда и Фрэнсиса Смита, с подробными указаниями, и к наригансетам, и к Ункассу, потребовать, чтобы или явились сами, или прислали людей, должным образом уполномоченных; а в случае отказа или проволочек объявить, что англичане (согласно прежним договорам) станут защищать Ункасса от врагов его и уже послали для этого людей; а наригансетов спросить, намерены ли они соблюдать мир или пойдут также и на англичан, и они тогда подготовятся.

Но посланцы привезли от наригансетов ответ не только оскорбительный, но и угрожающий (о чем подробнее скажу дальше). Доставили они также письмо от м-ра Роджера Уильямса, где уверял он, что война готова разразиться и охватит весь край. Что вожди наригансетов договорились о нейтралитете с англичанами из Провиденса и с острова Акиднет. Комиссия, видя, сколь велика опасность и сколь неизбежна война с наригансетами, решила, что о деле столь важном и до всех касающемся необходимо договориться со всеми колониями, и обратилась за советом к тем должностным лицам и старейшинам Массачусетса, какие были налицо, а также к главным тамошним военачальникам; все они, собравшись, договорились о следующем:

Во-первых, что обязались мы оказывать помощь и защиту Ункассу. 2-е. Что помощь эта не может ограничиваться обороной его укрепления или жилища, но (по принятому обычно смыслу таких соглашений и с учетом всех обстоятельств) включает защиту его свободы и владений. 3-е. Что помощь должна быть незамедлительной, иначе может он погибнуть и помощь запоздает. 4-е. Что война эта справедливая и надлежит широко оповестить о причинах ее. 5-е. Что на 5-й день следующей недели надлежит назначить день покаяния. 6-е. Что решением комиссии общая численность войск от всех колоний будет 300 человек. Из коих от Массачусетса 190, от Плимута 40, от Коннектикута 40 и от Нью-Хейвена 30. А по причине того, что Ункасс в крайней находится опасности, то 40 человек из этого числа послать к нему из Массачусетса немедленно; тем более что 40 человек от Коннектикута посылали ему всего на месяц, и срок этот истек, так что они возвратились; а наригансеты, прознав о том, внезапно на него напали, еще большие причинили потери и готовы это повторить; но когда прислали 40 новых, они повернули вспять, ничего не предпринимая.

Заявление, посланное нами, я приводить не стану, ибо оно весьма пространно, а ныне уже напечатано; туда я и отсылаю всех желающих, и из него видны все подробности. Опишу лишь дерзкий прием, оказанный 3-м посланцам комиссии. Встретили их презрением и заявили, что мира не будет, покуда не получат они голову Ункасса; и далее ответили, что кто бы войну ни начал, а они вести ее решили; и пусть англичане уводят гарнизон, охраняющий Ункасса, не то пошлют против них могавков; и еще грозились перебить у англичан скот и уложить его кучами высотою с дома их; и не давать ни одному англичанину выйти за порог помочиться, но тут же убивать. А когда посланцы, намереваясь идти к Ункассу, попросили провожатого, чтобы провести через владения их, им отказали, а под конец (в насмешку) предложили старуху из племени пекотов. Посланцы увидели, что они в опасности, ибо пока толмач спрашивал, какой будет ответ, позади его встали 3 человека с топорами, по кровожадному их обычаю; но один из товарищей предупредил его, и они ушли; и много еще оскорблений было нанесено, так что индейцы, которых вели они с собою, в страхе убежали, предоставив им возвращаться домой как сумеют.

Итак, пока комиссия, в заботах об общем спокойствии, силилась примирить индейцев, эти детища битв изрыгали угрозы и оскорбления и хотели идти на самих англичан. И вот, чтобы не прогневать бога нарушением взятых на себя справедливых обязательств, а дикарям не дать глумиться над колониями и грозить им, приходилось применить силу, раз ничто иное не могло образумить наригансетов и союзников их.

Согласно принятому решению поспешили с приготовлениями и велели Плимуту немедля послать своих 40 человек в Сикунк, который всех ближе был к врагу, чтобы не напали на него, пока остальные готовятся; и там ожидать подкреплений из Массачусетса. А отрядам из Коннектикута и Нью-Хейвена велели объединиться и скорее выступать вместе с союзниками из числа тамошних индейцев. Так и сделали; а наши воины прибыли на место назначения, в Сикунк, дней на 8–10 раньше, чем готовы были остальные; все они были отлично вооружены, а командовал ими капитан Стэндиш. Отряды других колоний также имели отличных начальников, таких, как капитан Мейсон из Коннектикута, и др.; а всеми отрядами командовал майор Гиббонс, получивший для этого все полномочия.

Когда отряды выступили (как того требовало тогдашнее положение), общее собрание Массачусетса (собравшееся сразу после выступления их сорока человек) усомнилось, законно ли это, поскольку сделано без его решения. На это ответили, что хотя право выставить отряды для ведения войны (когда о войне и о числе воинов решено комиссией) принадлежит властям всех юрисдикций, однако в этом случае действия комиссии так же законны, как если бы предприняты были общим собранием.

Во-первых, дело было безотлагательное и не могло ждать, пока созовут общее собрание.

2-е. Договор о конфедерации дает членам комиссии право совещаться обо всех делах, касающихся до войны, и решать их и т. д. А слово «решать» включает и все действия, к тому относящиеся.

3-е. Члены комиссии уполномочены судить о необходимости похода.

4-е. Общее собрание само сделало членов комиссии единственными своими советниками по этим делам.

5-е. Советники эти были бы ненадобны, не имей они полномочий действовать, как действовали они в данном случае; иначе нарушались бы права комиссии и главная цель конфедерации, и все это ради соблюдения церемонии.

6-е. Одной лишь комиссии принадлежит право, в случае войны, установить число воинов, место, время и др.; лишь она одна знает решения свои, а потому никто не может в этом указывать комиссии, кроме нее самой.

Когда все было готово и часть отряда выступила, а остальные приготовились это сделать, члены комиссии сочли нужным, до начала военных действий, вернуть дары, которые были посланы вождями наригансетов губернатору Массачусетса, но им не приняты, а оставлены, дабы быть принятыми или отвергнутыми, смотря по тому, как будут те поступать и соблюдут ли договоры. Поскольку были они нарушены и объявлена война, дары были возвращены через 2-х посланцев и толмача. Чтобы уведомить при этом, что отряд, посланный Ункассу (и другой, посланный позже), строгий имеет приказ только защищать его и себя, но во владения наригансетов не вторгаться; и если возместят они все содеянное в прошлом и поручатся надежно за будущее, то англичане все еще желают мира и, как и прежде, не станут проливать кровь наригансетов. И если Пессакусс, Иннемо и другие вожди прибудут (не откладывая) вместе с посланцами в Бостон, члены комиссии обещают, что на пути туда и обратно будут они свободны и ни в чем от англичан не потерпят обиды. Но пока не прибыли упомянутые вожди, новых распоряжений не будет, отданные приказы не отменят и военные приготовления не остановят. И если хотят они войны, то англичане к тому готовы и начнут действовать.

Несколько дней спустя Пессакусс, Миксано и Уитоуиш, 3 главных вождя наригансетов, а также Авасеквен, представитель ниантиков, с большой свитою явились в Бостон.

Опуская все подробности переговоров их с членами комиссии, приведу следующее решение:

В знак чего упомянутые стороны подписали оба экземпляра настоящего договора под указанной датой.

Договор этот между комиссией от Объединенных Колоний и вождями и представителем наригансетов и ниантиков заключен был в присутствии Бенедикта Арнольда, присяжного толмача, сержанта Колликейта и индейца, слуги его; а также Джозии и Кутшамакина, двух индейцев, знакомых с английским языком, которые при этом помогали; они объяснили договор и каждый пункт его присутствовавшим вождям и представителю племени ниантиков.

Так предотвратили на сей раз войну.

Примерно в середине мая этого года вошли в здешнюю гавань 3 корабля в боевом порядке и оказались кораблями военными. Капитана звали Кромвель, и он не раз побеждал в Вест-Индии испанцев. Послал его граф Уорик. На кораблях у него было около 80-ти бравых (но весьма буйных) моряков, которые, сойдя на берег, так упились, что словно бы обезумели; и хотя некоторых из них наказали и заперли, удерживать их удавалось с трудом; правда, под конец они несколько утихли. Здесь пробыли они месяц или недель 6, а после отправились в Массачусетс; за это время оставили они у здешних жителей немало денег, а еще больше (как я опасаюсь) греха, несмотря на бдительный над ними надзор, чтобы этого не допустить.

Произошло в то время одно печальное событие. Один удалец из числа моряков повздорил с другими. Капитан велел ему ссору прекратить; но он не слушал, осыпал капитана грубой бранью и наполовину выхватил из ножен шпагу, собираясь на него напасть; тот обхватил его, шпагу вырвал и дал затрещину; а он все хотел драться. Капитан, схватив шпагу в ножнах, ударил его рукояткою; но удар пришелся по голове, острым концом рукоятки пробило ему череп, и он спустя несколько дней скончался. Военный суд, однако, оправдал капитана. Моряк этот столь был драчлив, что капитан много раз вынужден был сажать его на цепь, чтобы оберечь товарищей его; это подтвердил экипаж, и на том дело кончилось.

Капитан Томас Кромвель из Массачусетского залива еще раз отправился в Вест-Индию, с многочисленным экипажем и припасами; пробыл там 3 года, много взял добычи, вернулся богачом в Массачусетс, но в то же лето там умер после падения с лошади, во время которого упал на рукоять шпаги своей и так себя повредил, что вскоре скончался; этому способствовали и недуги, вызвавшие у него лихорадку. Иные усмотрели в том божию десницу; моряк, о котором шла речь выше, умер от удара, нанесенного ему рукоятью шпаги; это же причинило смерть ему самому.

В тот год м-р Эдвард Уинслоу поехал в Англию, и вот почему: некоторые недовольные жители Массачусетса, чтобы смутить покой и добиться нововведений в управлении, возвели на нас много напраслины^{114}, и намеревались в Англии жаловаться на нас парламенту. Жаловался и Сэмюел Гортон со своими ближними; чтобы защищать нас, выбрали мы м-ра Уинслоу, снабдив его для этого полномочиями и указаниями; наши надежды он оправдал и очистил нас от всякой вины или бесчестья, к стыду противников наших. Но вследствие больших перемен в государстве он там задержался долее, чем ожидали; а затем занял там другие должности и отсутствует вот уже 4 года; что большой причинило ущерб здешнему правительству, которого он не спросился, когда должности эти занял.